шь меня? -- Ваше Величество, -- хрипло ответил Труан, -- простите, что я был так слеп и глуп! Но я люблю и всегда любил другую женщину! Королева отшатнулась от него, прижав руку к груди, побледнев от боли. -- Другую женщину?.. -- только и смогла она вымолвить. -- Но почему ты никогда не говорил мне о ней? Труан, чувствуя себя палачом, упал перед ней на колени и забормотал: -- Умоляю, простите, Ваше Величество! Во всем повинна моя глупость! Я не хочу причинять Вам страдания! Видит Бог, Вы очень дороги мне, Вы -- мой единственный друг! Прошу Вас, давайте навсегда забудем об этом разговоре! Пусть все будет как раньше! Пока он говорил, королеве удалось взять себя в руки. -- Нет, Труан, теперь я хочу знать всю правду! Расскажи мне о той, которую любишь. Как ее зовут? -- Энсинн. -- Красивое имя, -- бесцветным голосом сказала королева. -- А что, она тоже любит тебя? На мгновение Труан замялся, но все же ответил: -- Я думаю, да. -- Ну так расскажи мне о ней. Расскажи мне об Энсинн. Труан посмотрел на королеву. Она была бледна как смерть, но лицо ее выражало непреклонную решимость. И юноша понял, что, хочет он того или нет, но ему придется все рассказать ей. Тогда Труан заговорил. Сбиваясь, перескакивая с одного на другое, он рассказал об Энсинн и о том, почему не может жениться на ней. VIII Королева слушала молча, глядя куда-то вдаль. Когда Труан закончил свой рассказ, она все так же смотрела вдаль, словно обдумывая что-то. Труан со страхом гадал, что же она собирается делать. Вдруг королева сказала: -- Я все поняла. Ты виноват предо мной: не нужно было так долго скрывать свои чувства. Но и я виновата пред тобой -- мне следовало догадаться раньше! Или хотя бы спросить тебя. Прости, Труан! Я постараюсь все исправить. Труан недоуменно спросил: -- Что Вы хотите исправить? -- Скажи, -- спросила королева, внимательно глядя на него, -- если ты будешь богат, Корбал Черное Дерево отдаст за тебя дочь? -- Он сказал: "Разбогатей -- тогда и поговорим!" Но, мне кажется, отдаст. Ему все равно, кто станет мужем Энсинн -- были бы деньги! Королева стремительно поднялась на ноги. -- Жди меня здесь и не вздумай никуда уходить! Я сейчас вернусь. -- Но что Вы задумали? -- Я задумала, -- ответила королева, садясь на коня, -- помочь тебе выполнить условие Корбала и стать мужем той, которую ты любишь. Жди меня здесь! Она хлестнула коня и ускакала. Труан изумленно глядел ей вслед. Он не ждал ничего подобного. Он боялся, что королева разгневается, быть может, даже убьет его. Или станет мстить Энсинн, отнявшей у нее любимого. Но то, что она собиралась сделать, было выше его разумения. Он и не представлял, как велико ее благородство. А сам он низок и достоин презрения. При мысли о том, как он обошелся с королевой, Труан застонал. Пусть бы она убила его -- он это заслужил. Как он мог не разглядеть ее любовь -- ведь она никогда ее не скрывала! Сколько раз он видел, как любовь светится в ее взгляде! Но ему было удобнее ничего не замечать, считая нежность всего лишь проявлением дружбы. Он и сам был почтительно нежен с королевой -- потому она и решила, что он любит ее! Теперь же все кончено. Королева оскорблена и не захочет больше его видеть. Ему будет так не хватать ее! И вдруг блеснуло нежданное озарение: а что, если он, сам того не ведая, влюблен в королеву, просто боится себе в этом признаться? Юноша горько рассмеялся -- надо же, как разыгралось воображение! Он любит Энсинн, он всегда любил только ее. Но почему тогда ему стало так тоскливо при одной мысли, что он больше не увидит королеву? Почему он все время думает о ней, вспоминает ее, а не Энсинн? Труан вскочил и принялся расхаживать вокруг белого камня, пытаясь собраться с мыслями. Даже если он действительно любит королеву -- она ему не пара! Она -- порождение другого, волшебного мира, и любой смертный ничтожен по сравнению с ней. Она -- могучее дерево, а он -- лишь росток у подножия. Пусть сейчас она влюблена -- скоро Труан надоест ей, она разочаруется. Да и кем он будет в ее стране? Любовником, игрушкой? Он даже не знает, есть ли у нее супруг. По сути, он ничего не знает о ней! Он знает только, что королева прекрасна, добра и благородна. Труан застонал еще громче. Он уже умирал от тоски по ней! Быть может, нужно сказать ей об этом, попросить подождать, пока он разберется в своих чувствах? Но сказанного не воротишь. Королева не поймет, если он теперь заговорит о своей любви и муках, она лишь станет еще больше презирать его! А Энсинн? Что делать с ней? Неужели он предаст ее сейчас, когда наконец-то появилась надежда получить ее в жены? Конечно, Энсинн далеко до королевы, но, может, это и к лучшему? Она такая же простая смертная, как он сам, она ему ровня. Она станет ему женой, будет принадлежать ему и только ему, не то что королева. И Труан решился. Пусть королева прекрасна, пусть он любит ее -- он все равно останется с Энсинн. Так будет лучше для всех. IX Королева воротилась через час. Завидев ее, Труан вскочил и протянул было руку, чтобы помочь ей сойти с коня, но королева словно не заметила этого. Поспешно спрыгнув наземь, она протянула юноше маленький золотой ларчик, украшенный яркими зелеными камнями. -- Возьми, это тебе. Эта вещица поможет тебе получить Энсинн. -- Что это? -- удивленно спросил Труан. -- Ларчик волшебный. Что бы ты ни положил в него -- все превратится в золото. Вот, смотри. Королева сорвала алый кленовый лист и положила на дно ларчика. Потом она захлопнула крышку, помедлила пару мгновений и открыла вновь. Внутри лежал кленовый лист, во всем подобный прежнему, но из чистого золота. -- Теперь ты будешь богат, Труан, -- сказала королева. -- Но будь осторожен. Если ты разбогатеешь слишком быстро, о тебе пойдут толки и пересуды. Лучше не торопись и начни с малого. И не показывай ларчик никому, даже Энсинн! -- Ваше Величество, -- проговорил растроганный Труан, вертя ларчик в руках, -- это слишком ценный подарок! Я не могу принять его. Королева только махнула рукой в ответ: -- Пустое! Тебе ларчик нужнее, чем мне. К чему мне золото? Должна ведь я чем-то одарить тебя на прощание! Труан этого ждал, но сделал вид, что не понял: -- Как, Ваше Величество, Вы хотите распрощаться со мной? И я никогда больше не увижу Вас? -- Именно, -- кивнула королева. -- И не спорь -- уходи! У меня и так разрывается сердце! -- Хорошо, Ваше Величество, -- тихо сказал Труан, -- я уйду. Но я не могу расстаться с Вами вот так. Прошу Вас, поцелуйте меня на прощанье! Всего один раз! -- Нет! -- воскликнула королева. -- Нет! Ты принадлежишь другой женщине! Уходи же, не делай мне больно! Увидев, что она едва сдерживает слезы, Труан сдался. Он сунул ларчик в карман и в последний раз посмотрел королеве в глаза: -- Прощайте, Ваше Величество. Я никогда не забуду Вас! -- Прощай, моя любовь... -- еле слышно выдохнула королева. Едва юноша скрылся за деревьями, королева рухнула на землю, закрыла лицо руками и зарыдала. Х С тех пор случайные путники не раз видели королеву эльфов, сидящую в одиночестве у древнего белого камня. Она оплакивала свою отвергнутую любовь, а порой пела песню, печальнее которой не слышал никто из живущих. Один странствующий бард услышал дивную песню от начала до конца и сумел запомнить слова. Песня эта так полюбилась людям, что спустя много лет ее все еще пели в Эймрате. А что же Труан? Люди немало удивились, когда узнали, что у него завелись деньги. Хоть юноша был осторожен и, помня совет королевы, богател не слишком быстро, без толков и пересудов все равно не обошлось. Тем, кто напрямик спрашивал, откуда он взял столько золота, Труан отвечал, что нашел клад, спрятанный одним из его предков в доме. Ему поверили, и толки вскоре прекратились. Когда прошло полгода с тех пор, как королева подарила Труану волшебный ларчик, юноша явился к Корбалу и посватался к Энсинн. Корбал, уже слыхавший о свалившемся на Труана богатстве, не стал возражать. И Энсинн стала женой Труана. Первое время все шло прекрасно. Молодые жили богато, не зная ни в чем недостатка. Труан был рад, что получил любимую в жены. Энсинн тоже была рада -- она наконец избавилась от власти отца, жестокого скупердяя. Но счастье их было недолгим. Вскоре Труан понял, как плохо знал Энсинн. Он считал ее веселой и доброй -- а она оказалась капризной и сварливой. Целыми днями бранилась она со слугами, с соседями, с мужем. Стоило отказать ей в малейшей прихоти -- и Энсинн заливалась слезами и кричала, что Труан скаред похуже Корбала. Больше всего на свете любила она наряжаться и часами вертелась перед зеркалом, забросив дом и хозяйство. На наряды и украшения Энсинн тратила столько, что, не будь у Труана волшебного ларчика, они пошли бы по миру. А главное -- Труан понял, что Энсинн не любит его и никогда не любила. Она вышла за него, как вышла бы за любого другого -- лишь бы стать хозяйкой в своем доме и избавиться от Корбала. Как жалел теперь Труан о том, что сделал! С какой тоской вспоминал королеву эльфов! О, если б только можно было вернуть тот осенний день, когда он отверг любовь королевы и потерял ее навеки! XI Однажды, когда Труан прожил с Энсинн уже немало тоскливых лет, бедный бард подошел к воротам его дома и попросил дозволения показать хозяину свое искусство. -- Отчего же, спой что-нибудь, -- сказал ему Труан. -- Но только не пой веселых песен -- у меня тяжело на душе, и они будут не к месту. Спой лучше что-нибудь грустное! -- Хорошо, господин, -- кивнул бард. -- Я спою тебе самую грустную песню, которую знаю. Он тронул струны и запел ту самую песню, что сложила королева эльфов о своей печальной любви. Едва услышав первые строки, Труан изменился в лице. Каждое слово было ему словно нож в сердце. Он не сомневался, что песня эта -- о нем, но никак не мог понять, откуда бард все узнал. Ведь он никому и словом не обмолвился о том, что было между ним и королевой! Когда же бард умолк, Труан схватил его за ворот и воскликнул: -- Умоляю, скажи, где услышал ты эту песню?! Я озолочу тебя, только скажи мне правду! -- Успокойся, господин, -- отвечал перепуганный бард. -- Конечно, я скажу тебе. Три или четыре года назад я шел лесом -- здесь, неподалеку. Вдруг я увидел прекрасную златокудрую деву, что сидела на поляне у белого камня. Она пела эту самую песню, и по лицу ее струились слезы. Она не заметила меня, а я стоял, пораженный ее красотой и горем, и слушал. А потом, когда она смолкла, я тихо ушел -- мне не хотелось ее тревожить. Но песню я запомнил слово в слово. Знаешь, кто была та дева? -- Знаю... -- тихо проговорил Труан. -- Это была королева эльфов... -- Как ты догадался?! -- вскричал удивленный бард. -- Это и правда была она! Труан выгреб из карманов все золото, которое там было, и сунул его в руку барду. -- Возьми, это тебе. Но поклянись, что никому не расскажешь! -- Что не расскажу? -- не понял бард. Он с ужасом посмотрел на золото: -- Господин, но это слишком много за одну песню! -- Нет, бери, ты достоин и большего, -- сказал Труан. -- А теперь прощай. И спасибо тебе за то, что открыл мне глаза! И он стремглав выбежал за ворота и помчался к лесу. Бард проводил его изумленным взглядом и только покачал головой. XII Труан мчался по лесу, словно олень, по следу которого идет свирепая свора. Ветки хлестали его по лицу, в боку кололо, но он не замедлял бега. По щекам катились слезы -- казалось, им не будет конца. Наконец, впереди показалась знакомая поляна и белый камень. Труан остановился, стер с лица пот и слезы и закричал: -- Ваше Величество! Заклинаю, услышьте меня! Прошу Вас, придите ко мне, как когда-то! Я знаю, что виноват перед Вами, -- но я должен увидеть Вас! Только один раз увидеть -- или я умру! Так он долго звал и рыдал, а потом голос охрип и перестал его слушаться. И не было в тот день на всем белом свете человека несчастней. Вдруг вдали послышался нежный звон. Труан вновь заплакал: он узнал его. Белоснежный конь легкой тенью скользнул меж деревьев, и на поляну выехала королева эльфов. На ней было серебряное платье, украшенное сапфирами, и синий, как ночное небо, длинный плащ. Не сходя с коня, королева молча смотрела на Труана, и перед глазами его промелькнули счастливые дни, когда они вместе гуляли по лесу. Теперь он знал, что всегда любил только ее -- а все остальное было ложью и мороком. -- Зачем ты звал меня? -- наконец нарушила молчание королева. -- Мне кажется, мы уже все сказали друг другу! -- Сегодня я услышал от барда песню, которую Вы сложили о нас, -- проговорил Труан, не сводя с королевы глаз. Она вздрогнула: -- Откуда люди узнали об этой песне? Я сложила ее не для них и не для тебя! -- Я в жизни не слышал песни прекрасней, -- продолжал Труан, словно не уразумев ее слов. -- И печальней я тоже ничего не слышал. Она пронзила мое сердце. Знаете, Ваше Величество, отчего я плачу? Я понял, что не могу жить без Вас! Королева побледнела, но взгляд ее не смягчился. Она сказала с самым невинным видом: -- Как поживает Энсинн, твоя любовь, твоя жена? Надеюсь, вы счастливы? -- Зачем Вы так, Ваше Величество, -- с укором сказал Труан. -- Это не похоже на Вас, ведь Вы всегда были добры! Зачем Вы глумитесь надо мной? -- Я всего лишь спросила, как поживает женщина, ради которой ты оставил меня, -- холодно проговорила королева. -- Что здесь такого? -- Что мне сказать Вам... -- опустил голову Труан. -- Как объяснить... Энсинн -- ничтожество, и я не хочу даже говорить о ней! Вся моя жизнь с ней -- тоска. Тоска по временам, когда Вы любили меня! -- Прошлое не воротишь, Труан. Мне жаль, что моя песня причинила тебе боль. Труан опустился перед королевой на колени и стал целовать край ее плаща. -- Умоляю, простите меня, забудьте жестокие слова того, кто ничего не знал о любви! Я любил Вас всегда, но сам не понимал этого. Если б Вы только знали, как я жалею теперь о том, что сделал! Так не длите пытку -- простите глупца! -- Тебе не нужно просить о прощении, -- печально ответила королева. -- Я давно уже простила тебя. -- Тогда -- я Ваш раб навеки! Я готов следовать за Вами, куда ни прикажете. Прошу Вас, возьмите меня с собой в Вашу страну! Королева вдруг склонилась над Труаном, ее длинные волосы коснулись его лица. -- Когда-то давно, -- медленно заговорила королева, и слова ее падали, словно гранитные глыбы, -- когда ты был для меня самым дорогим на свете, я умоляла тебя поехать со мной. Высокородные эльфы добивались моей руки, но я хотела сделать своим супругом тебя, потому что никого и никогда не любила так сильно. И никто не смог бы мне помешать! Ты стал бы велик, как ни один смертный, а я помогла бы тебе быть достойным такого величия. Но ты боялся меня и не верил себе. Ты сделал свой выбор, и только ты виноват, если он оказался неверным. А теперь ты просишь, чтоб я взяла тебя в мою страну рабом. Но мне не нужны рабы! И я никогда не прошу дважды. Судьба навеки развела нас, нам нечего больше сказать друг другу. Возвращайся в свою жизнь, где мне никогда не было места. Я же вернусь в свою, где больше нет места тебе. Труан попытался схватить королеву за плащ, но она вырвалась из его рук и, хлестнув коня, помчалась прочь. У края леса она остановилась и крикнула: -- И не зови меня больше -- я не приду! Она ускакала. Труан остался. Душа его была мертва. Он в последний раз с тоской взглянул на белый камень, а потом, опустив голову, побрел к тому, что сам для себя выбрал. Навеки. * * * Господь воскликнул: -- Истинно, вот они, люди! Боятся неведомого, боятся того, что кажется им чересчур прекрасным, -- и крепко держатся за серое и обыденное только потому, что слишком к нему привыкли! Алмаз готовы променять на кусок стекла! Был даже один, что сменял право первородства на миску похлебки! Помнишь Исава? -- Да, Господи, -- грустно отвечал я. -- Но хуже всего, что, упустив свое счастье, люди принимаются жаловаться Мне! Только и слышу от них: "Господи, за что?! Господи, почему?!" Да вот потому! Умнее надо быть или хотя бы смелее! Но помогать трусам и глупцам!.. И Всевышний в негодовании покачал головой. Помолчав немного, Он вновь заговорил, и в голосе Его слышна была горечь: -- Но больше всего Мне жаль эту бедняжку, королеву эльфов. Скудную же награду получила она за свою любовь! Да разве люди способны оценить такое! Порой Мне кажется, что люди совсем позабыли, что на свете есть настоящая любовь! Тут я осмелился возразить: -- Нет, Господи, не позабыли. Мне известна история, где говорится о любви еще большей и о том, как любовь эта сгубила смертную девушку. Если желаешь, я расскажу Тебе. -- Что же, послушаем, -- кивнул Он в ответ, и я принялся за новый рассказ. История о Дженни и Ганконере Гордая Дженни Уиллоу, дочь фермера Фрэнка Уиллоу, была самой красивой девушкой в Англии. По крайней мере, так считали все парни в деревне Литтлбридж и на пять миль вокруг. У Дженни были пушистые каштановые волосы, огромные темно-синие глаза и точеный носик. Она была стройна и гибка, как молодая ива, а двигалась так изящно, что ей позавидовала бы любая знатная леди. О ту пору, когда началась эта история, Дженни едва минуло восемнадцать лет. Надо сказать, что Дженни была красавицей неприступной и уже разбила немало сердец. Не то чтобы она была жестока -- просто, если поклонник ей не нравился, она ему так и говорила, и в выражениях не стеснялась. О, Дженни знала себе цену! Втайне она мечтала выйти за джентльмена, лучше городского, -- какие только фантазии не рождаются в девичьих головках! И деревенские парни, один за другим, получали от ворот поворот. Такая красавица, как Дженни, имеет право и покапризничать -- так считали почти все. Почти все, кроме отвергнутых воздыхателей. Правда, родители Дженни тоже были не в восторге от капризов дочери. Не раз Фрэнк Уиллоу пытался наставить ветреную девчонку на путь истинный, но все без толку. -- Дженни, скажи-ка мне, -- говорил он ей, посасывая неизменную трубку, -- почему я больше не вижу у нас Долговязого Тома? Раньше он почти каждый день заходил. -- Да потому, что я ему напрямик сказала: нечего тебе здесь ошиваться, все равно замуж я за тебя не пойду! -- нимало не смутившись отвечала Дженни. -- Господи! -- охал Фрэнк. -- Так прямо и сказала? Но, дочка, Том ведь славный парень, а его отец владеет прекрасной землей! Зачем ты прогнала его? -- А вот затем, -- говорила Дженни, мило улыбаясь, -- что даже ты, батюшка, называешь его "Долговязым" -- чего же ждать от остальных?! Я не хочу, чтобы моему мужу мальчишки кричали вслед: "Дядя, достань воробушка!" На такое заявление Фрэнку нечего было возразить, и он, нахмурив брови, молча раскуривал трубку. Тогда в разговор вступала миссис Уиллоу. -- Дженни, -- говорила она укоризненно, -- а что ты наговорила Джеку Дэниэлсу? Недавно я встретила его у калитки, и он был мрачнее тучи. -- Да ничего такого, -- грациозно пожав плечиками, отвечала Дженни. -- Просто спросила у него, отчего у всех кузнецов такие красные рожи. -- Как тебе не стыдно! Ты же знаешь, что Джек работает подмастерьем в кузнице! -- Потому я его об этом и спросила, -- бесхитростно объясняла Дженни. -- По правде, у него рожа тоже красная... Миссис Уиллоу возмущенно смолкала, не зная, что и сказать, а потом, строго покачивая головой, выговаривала дочери: -- Ох, Дженни, плохо все это кончится! Скоро не останется ни одного парня в округе, который посватался бы к тебе! Всех разогнала! За кого же ты собираешься замуж?! -- Там видно будет, -- беспечно отвечала Дженни. -- И вообще, куда мне торопиться -- я еще так молода! Замуж выйти всегда успею! Что было делать с этой девчонкой! Она всеми вертела, как хотела -- даже отцом и матерью. И родители махнули на ее капризы рукой, надеясь, что все само как-нибудь образуется. Их надежда окрепла, когда в Литтлбридж переехал с севера Робин Джилфри со своей матерью. Казалось, уж он-то завоюет сердце Дженни! Робин был парень, каких поискать: красивый, высокий, стройный. К тому же серьезный и работящий -- все спорилось в его руках. Правда, мать его была желчная старая карга, похожая на ведьму, -- так что с того? Робин не избежал чар Дженни, и вскоре каждый вечер его можно было видеть у ее калитки. Дженни поначалу весьма благосклонно принимала его ухаживания, и все вокруг заговорили о скорой свадьбе. Но не успели Фрэнк Уиллоу и его старуха вздохнуть с облегчением, как Дженни разрушила их надежды. Одним майским вечером она вернулась с прогулки сердитая и с порога заявила: -- Ну все, хватит с меня Робина Джилфри! Сегодня в последний раз с ним гуляла! -- Господи! -- в ужасе ахнула миссис Уиллоу. -- Что ты говоришь, дочка?! -- Говорю, что мне надоел Робин Джилфри, и больше он здесь не появится! -- Ты с ума сошла! Что он такого натворил? -- Ничего! Да только невесело с ним гулять! Думаешь, он хоть раз рассказал мне что-нибудь веселое? Как же! Все молчит и смотрит, смотрит так серьезно, пристально, что делается не по себе и холодный пот прошибает. Я ему говорю: "Робин, что ты такой неласковый?" А он мне в ответ: "Я так сильно люблю тебя, Дженни, что мне трудно шутить и смеяться с тобой. Мне хочется просто сидеть рядом и смотреть на тебя". -- И это все? -- не поверила своим ушам миссис Уиллоу. -- Из-за такой ерунды ты поссорилась с ним? -- Ну да. Сегодня я ему так и заявила, когда он попросил меня выйти за него: не могу я быть ему женой, раз он такой неласковый! Да мне порой страшно с ним делается, а уж скучно -- всегда! Как же жить с таким мужем? Нет слов описать, как рассердилась миссис Уиллоу на свою дочь. Она закричала: -- Ах ты, вертихвостка! Все ей шутки да веселье! Отшила такого хорошего парня! Конечно, где тебе понять, что Робин и человек серьезный, и влюблен в тебя всерьез! Тебе лишь бы балагурить и хихикать с парнями у калитки! Неласковый! Ишь! Тут Дженни расплакалась, да так горько, что мать еще немного поворчала и стала ее утешать. Через полчаса они уже совсем помирились и успокоились, как вдруг раздался стук в дверь. Миссис Уиллоу открыла и в ужасе замерла на пороге: перед ней стояла старая миссис Джилфри, мать Робина. Старуха, исподлобья взглянув на миссис Уиллоу, прошамкала: -- Что, так и будешь держать меня за дверью? Пусти-ка, я пришла поговорить с твоей дочкой! -- Ее нет дома... -- начала было выкручиваться миссис Уиллоу, чувствуя, что пахнет скандалом. Но старуха тут же ее перебила: -- Эй, не ври мне! Я знаю не хуже тебя, что она здесь! И я хочу сказать ей пару слов. Она ловко отодвинула в сторону растерявшуюся миссис Уиллоу и вошла в дом. Дженни, услышав, кто пришел, изрядно перепугалась и хотела было выскочить на кухню, но старуха остановила ее: -- Иди-ка сюда, красавица! Что же ты бежишь от меня, как от чумы? Или ты боишься? Это задело Дженни за живое, и всегдашнее бесстрашие вернулось к ней. -- Чего мне бояться? -- с вызовом спросила она. -- Я не сделала ничего дурного, чтобы бояться! Ее слова привели миссис Джилфри в ярость. -- А, ты не сделала ничего дурного, -- прошипела она. -- Да, только выставила моего сына на посмешище. Завлекла его, поиграла и выбросила, когда надоел. Ах ты, шлюшка! Дженни покраснела, но не от стыда, а от бешенства. Миссис Уиллоу кинулась было на защиту дочери, но Дженни сказала ей: "Погоди, мама!" и повернулась к старухе. -- Миссис Джилфри! -- проговорила она ледяным тоном и высокомерно, как королева. -- Мне непонятно, по какому праву вы врываетесь сюда и оскорбляете меня в моем собственном доме! Я никогда не "завлекала" вашего сына -- это он не давал мне проходу своими ухаживаниями! И я никогда ничего не обещала Робину. А если деревенские сплетницы решили, что мы жених и невеста, то это не моя вина. И что такого в том, что я не хочу больше, чтобы он за мной ухаживал? Мне кажется, я могу сама выбирать себе мужа, а замуж за Робина я не собираюсь! Это не я, а вы выставляете его на посмешище! Если он чем-то недоволен, то пусть сам придет и скажет, а вам, дорогая миссис Джилфри, здесь делать нечего! И Дженни повернулась и пошла прочь, считая разговор оконченным. -- Нет, постой! -- завопила старуха и вцепилась в руку Дженни своими желтыми скрюченными пальцами. -- Я еще не все сказала, что хотела! Тебе мой сын пришелся не по нраву тем, что он якобы неласковый. Говори, так или нет?! -- Какое вам дело? Отпустите мою руку! -- крикнула Дженни, пытаясь вырваться из цепких пальцев старухи, но тщетно. -- Ну, так, так! -- Значит, мой сын неласковый? -- проговорила старуха с недоброй усмешкой. -- Ну что ж, красавица, обещаю тебе, -- скоро будет у тебя ласковый любовник! Вот тогда ты наплачешься и пожалеешь, да будет поздно! Миссис Уиллоу в негодовании бросилась на старуху, но та уже выпустила руку Дженни и проговорила так, словно ничего не случилось: -- Любезная миссис Уиллоу, не буду больше отнимать у вас время! Прощайте! И, сказав так, миссис Джилфри невозмутимо удалилась. Пару минут мать и дочь стояли оглушенные, не в силах произнести ни слова. Наконец, миссис Уиллоу медленно проговорила: -- Ах, Дженни, не нравится мне, что эта карга тебе наобещала! Все про нее говорят, что она ведьма -- и, верно, неспроста! Боюсь, как бы она не наслала на тебя сглаз, или порчу, или еще что похуже! -- Ну что ты, матушка! Не может такого быть! -- ответила ей Дженни беспечным голосом, но на сердце у нее было невесело, ибо она сама в глубине души верила, что миссис Джилфри -- ведьма. Однако в ближайшие дни ничего плохого ни с кем не случилось, и чем больше времени проходило, тем больше забывалась эта история. Спустя пару месяцев, теплым июльским деньком, Дженни, захватив корзинку, отправилась в лес. Корзинку она взяла больше для вида -- на самом деле ей хотелось посидеть где-нибудь в тиши и помечтать. Невдалеке от опушки была уютная тенистая лощина, вся заросшая колокольчиками. В деревне говорили, что там водится нечистая сила, и старались обходить лощину стороной. Дженни пошла прямиком туда -- ей не хотелось, чтобы кто-нибудь ее потревожил. В лощине было чудесно. Теплые лучи солнца, пробиваясь сквозь листву могучих деревьев, становились зеленоватыми. Тут и там виднелись огромные замшелые корни, на которых так удобно сидеть. Колокольчики были в самом цвету -- когда Дженни устроилась на большом корне, ее со всех сторон окружили нежные белые и голубые чашечки. Дженни прислонилась к дереву и вздохнула, -- так хорошо стало у нее на сердце. Она долго сидела, размышляя о том, о чем обычно размышляют молоденькие девушки, как вдруг до нее донеслись нежные звуки. Замечтавшейся Дженни показалось было, что это звенят голубые колокольчики, перекликаясь с белыми, и возглас восторженного изумления сорвался с ее губ. Тут звуки немного приблизились, и стало ясно, что совсем неподалеку кто-то играет на флейте. Ах, как сладко пела флейта в руках неведомого музыканта! Ее трели были так хороши, так невыразимо прекрасны, что на глаза Дженни навернулись слезы. Она вскочила на ноги, готовая бежать навстречу дивной музыке, и вдруг увидела самого музыканта. По лощине брел молодой мужчина, задумчиво наигрывая на флейте. Никогда еще Дженни не встречала такого красавца. У него была небольшая золотистая бородка и длинные кудри. Зеленовато-карие глаза незнакомца смотрели мягко и ласково. Одет музыкант был как фермер, но эта простая одежда сидела на нем так ловко и изящно, что казалась придворным нарядом. Дженни, завороженная, смотрела, как он идет ей навстречу, а сердце ее сжималось и трепетало от неведомого доселе чувства. Вдруг дивный напев оборвался. Музыкант заметил Дженни, опустил флейту и посмотрел на нее долгим взглядом, от которого девушка зарделась. Потом он вежливо поклонился ей и хотел было идти дальше, но Дженни, всплеснув руками, преградила ему путь. -- Постой! -- взмолилась она. -- Не уходи так быстро! Я не знаю твоего имени, но если ты сейчас уйдешь, это разобьет мне сердце! Я и не знала, что музыка бывает так прекрасна! Прошу тебя, сыграй еще что-нибудь для меня! Музыкант улыбнулся, глядя ей прямо в глаза, и ответил: -- Как могу я отказать прекраснейшему цветку Англии! Для тебя, Дженни Уиллоу, я сыграю свою лучшую мелодию. Присядь со мной здесь, под деревом, и слушай! Дженни села, не отрывая от него глаз, он опустился на траву рядом с ней, поднес флейту к губам и заиграл. О, что это была за музыка! Дженни захотелось одновременно засмеяться и расплакаться, пуститься в пляс и умереть. Сердце ее изнывало от сладкой тоски, а нежный взгляд незнакомца заставлял его биться все сильней и сильней. Она не знала, сколько времени прошло, но когда музыка кончилась, ей казалось, что она прожила целую жизнь. А незнакомец все смотрел на Дженни, и во взгляде его она читала любовь. Никогда еще никто не смотрел на нее так ласково, так нежно, и Дженни почувствовала, что сейчас растворится в теплых лучах этих глаз. И когда незнакомец бережно обнял ее, она сама потянулась губами к его губам, ибо жаждала поцелуя. А поцелуй этот был прекрасен, как звездное небо, и длился целую вечность. Когда же он кончился, они долго молчали, ведь слова порой излишни. Но Дженни не давал покоя один вопрос, и она наконец решилась его задать. -- Скажи, как зовут тебя? -- спросила она тихо, боясь разрушить чары. Незнакомец с готовностью ответил: -- Мое имя -- Ганконер, а живу я здесь неподалеку. -- Почему же я никогда не слышала о тебе? Я знаю всех наших соседей. Ты, наверно, живешь здесь недавно? -- Нет, -- улыбнулся он, -- я живу здесь очень давно. Но я живу один, почти ни с кем не вожу знакомства -- потому ты и не знала обо мне до сих пор. А вот я не раз слыхал о красоте Дженни Уиллоу, но не верил, пока сам не увидел. Дженни смутилась и стала похожа на алую розу, а он нежно взял ее руки в свои и сказал: -- Посмотри, как прекрасно вокруг! Я всегда прихожу сюда, когда цветут колокольчики. Не хочешь ли побродить со мной и полюбоваться на них? Дженни радостно кивнула, и они побрели куда глаза глядят. О, как хорошо им было вместе! Ганконер то наигрывал на флейте, то принимался рассказывать Дженни волшебные истории о цветах, зверях и птицах. Они плели венки, они смеялись и весело болтали о всяких пустяках, а когда уставали -- присаживались под деревом и отдыхали в объятиях друг друга. Дженни казалось, что этот чудесный день никогда не кончится. Но вскоре -- она и не заметила как -- на землю легли синие тени, а вечерний лес стал задумчив и тих. -- Тебе пора домой, Дженни, -- сказал тогда Ганконер. -- Смотри, уже темнеет. -- Как! Уже! -- воскликнула огорченная Дженни. -- Да, ты прав, мне нужно идти. В молчании они добрели до опушки и остановились, чтобы попрощаться. Дженни так не хотелось расставаться с любимым! Ее сердце щемило, словно предчувствуя грядущие печали. И она спросила, заглянув ему прямо в глаза: -- А завтра я увижу тебя? -- Конечно! -- с ласковой улыбкой ответил Ганконер. -- Скажи только, где? -- Приходи завтра на то же место, где мы встретились впервые. О, неужели это было сегодня! Мне кажется, что с тех пор прошло много лет, что я знаю тебя всю жизнь. -- Мне тоже, -- эхом отозвался он. -- Поцелуй меня на прощанье, -- робко попросила Дженни. Он исполнил ее просьбу, а потом грустно сказал: -- Прощай, Дженни! -- Глупый, что же ты грустишь? -- нежно сказала Дженни, обвив его шею руками. -- Не "прощай", а "до свидания"! Ведь мы увидимся завтра! -- До свидания, Дженни, -- послушно повторил Ганконер. -- До завтра, любимый! И Дженни побежала через поле к родительскому дому. Ганконер долго смотрел ей вслед, потом поднес флейту к губам, издал несколько грустных трелей и исчез среди деревьев. Как ни старалась Дженни скрыть свои чувства -- сияющие глаза, пылающие щеки и радость, разливавшаяся вокруг нее подобно аромату цветка, тут же выдали ее. Миссис Уиллоу не стала ее ни о чем расспрашивать, -- лишь окинула долгим, внимательным взглядом. Но когда ужин подошел к концу и Дженни, пожелав всем доброй ночи, убежала в свою комнату, миссис Уиллоу многозначительно сказала мужу: -- Старик, кажется, наша девочка в кого-то влюбилась! -- Не может быть! -- Фрэнк был так ошарашен словами жены, что чуть не выронил трубку изо рта. Несколько минут он молча переваривал новость, а потом спросил: -- И в кого же это? По-моему, в округе не осталось парня, которого она не отшила! На это миссис Уиллоу только пожала плечами и ответила: -- Всегда кто-нибудь найдется, рано или поздно! Фрэнк еще немного помолчал, а потом изрек: -- Ну и слава Богу! Может, наконец кончатся эти ее выкрутасы! Девчонке давно пора замуж! -- Лишь бы человек был хороший, -- задумчиво протянула миссис Уиллоу. -- Ладно, там увидим. Не будем пока ее расспрашивать, а то еще спугнем. Дженни -- девочка порядочная, всякие вольности никому не позволит, тут я спокойна. Она и сама нам вскоре все расскажет. На том они и порешили. На следующий день Дженни, едва взошло солнце, тихо выскользнула из дому и поспешила в лес. Всю ночь она провела не сомкнув глаз, в сладких мечтах о любви. Девушке думалось, что ее возлюбленный тоже не может дождаться часа встречи; он, верно, уже бродит там, в лощине, тоскуя по ней. И от этих мыслей Дженни пускалась бегом, не разбирая дороги. Как на крыльях летела она, и сердце ее замирало, предвкушая счастье, ждущее совсем рядом. Но когда Дженни, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, прибежала на место, где накануне встретила Ганконера, там не было ни одной живой души, кроме птиц, щебечущих на деревьях. -- О! -- прошептала Дженни. -- Конечно, я пришла слишком рано. Он будет здесь с минуты на минуту. Она была немного разочарована, но совсем не расстроилась, а вместо этого вспомнила, что почти всю дорогу бежала бегом. -- Господи, на кого я похожа! -- сказала она самой себе. -- Волосы-то как растрепались! Что он подумает, если застанет меня в таком виде! И Дженни присела, достала из кармана зеркальце и начала торопливо прихорашиваться. Наконец, зеркало сказало ей, что лучше выглядеть просто невозможно. Она устроилась на корне поудобней и стала терпеливо ждать. Так Дженни сидела полчаса, и час, и другой. От каждого лесного шороха она вздрагивала и начинала радостно улыбаться, надеясь увидеть того, кого так ждала, но то опять был не он, и радость сменялась разочарованием. Уже утро стало днем, и яркий свет полуденного солнца проник сквозь листву, а Ганконера все не было и не было. Дженни начала чувствовать досаду. -- Что-то он не торопится! -- пробормотала она недовольно. И внезапно ужасная мысль полыхнула в ее голове: "А вдруг он совсем не придет?! Но нет, что это я! Конечно, он, может быть, не смог прийти сегодня -- кто знает, что случилось? -- но тогда он обязательно придет завтра! К тому же до вечера еще далеко -- подожду еще немного!" И Дженни опять принялась ждать. Но теперь бедняжке не сиделось на месте -- то и дело ей чудился звук шагов, и она вскакивала, как потревоженная лань. Она перебирала в уме всевозможные причины, одна страшнее другой, которые могли помешать Ганконеру прийти, и от этих вымышленных несчастий страдала так, словно все они уже случились. На дне ее прекрасных глаз затаились тревога и боль. Ей стало казаться, что она ждет вовсе не там, где нужно -- вдруг он здесь, совсем рядом, вон за теми деревьями? Она стремительно вскочила и помчалась туда, но его и там не было. Тогда Дженни принялась метаться по лощине, и каждое дерево, каждый куст казались ей теми самыми, а Ганконера не было нигде. В ее пылающей, страдающей головке все так перемешалось, что она уже не могла сказать точно, где ей нужно ждать. Как бледная тень бродила Дженни туда-сюда, не находя покоя, пока не заметила вдруг, что лес потемнел. Солнце клонилось к закату. Целый день она прождала напрасно, пора было возвращаться домой. Встревоженные мистер и миссис Уиллоу в один голос ахнули, когда Дженни вошла и скорее упала, чем села, на стул. -- Что с тобой, доченька? -- принялась допытываться миссис Уиллоу. -- На тебе лица нет! Почему ты такая бледная и почему твое платье все в репьях и сухих листьях? Где ты пропадала целый день? -- Я гуляла в лесу, -- отвечала Дженни тихим, безжизненным голосом. -- В лесу? Что же ты там делала? -- Ничего. Просто гуляла. И Дженни закрыла руками лицо и горько зарыдала. Растерянная миссис Уиллоу умоляюще взглянула на мужа: -- Отец, с нашей девочкой что-то случилось! Поговори хоть ты с ней, может, тебе она расскажет! -- Дженни, детка, -- осторожно начал мистер Уиллоу. -- Давай поговорим. Тебя, случайно, никто не обидел? Не бойся, расскажи мне! Но Дженни в ответ только качала головой и плакала еще горше. Несчастные родители, не зная, что делать с ней, и видя, что от их расспросов становится только хуже, решили отложить все до завтра. Постепенно Дженни перестала плакать, но мертвенная бледность и потухший взгляд говорили о том, что она молча страдает. Как ни уговаривали ее поесть, Дженни не смогла проглотить ни кусочка. Тогда мать отвела ее в спальню, уложила, как ребенка, велела выспаться получше и назавтра никуда не ходить. Дженни в ответ промолчала. Всю ночь Дженни то ненадолго забывалась беспокойным сном, то гадала, придет ли Ганконер на следующий день. Она с нетерпением ждала рассвета и, когда небо за окном только начало светлеть, неслышно встала, оделась и поспешила прочь из дому, пока никто не остановил ее. Еще быстрее, чем накануне, помчалась она к лощине, мечтая лишь об одном: чтобы он был там и ждал ее. О, она не раздумывая простила бы вчерашнее мучительное ожидание -- только бы увидеть его! Но Ганконера не было. Напрасно Дженни бродила по лесу, напрасно звала -- он снова не пришел. А Дженни, полубезумная, вся в слезах, все ждала, и звала, и надеялась, не в силах поверить, что любовь может быть предана так жестоко. Рыдая, вспоминала она его ласковый взгляд, его нежные слова, поцелуй на прощанье -- разве мог он обмануть? Нет, это нежданная беда задержала его, не дала прийти! Он придет, рано или поздно -- придет! И она снова принималась метаться и звать. Давно перевалило за полдень, когда Дженни услышала вдалеке ответ на свой зов. Она бросилась было бежать в ту сторону, но ноги вдруг подкосились, и бедняжка упала наземь, в отчаяньи проклиная свою слабость. Тогда Дженни изо всех сил закричала: -- Я здесь! Здесь! Я жду тебя! Кто-то отозвался, уже ближе, и вскоре послышались шаги. Измученное личико Дженни озарилось; собрав последние силы она встала и пошла навстречу любимому -- и вдруг увидела своего отца. Это он шел сквозь заросли, спеша на ее зов. Дженни вскрикнула, перед глазами у нее все поплыло, и она лишилась чувств. Когда она очнулась, то увидела перед собой расстроенное лицо отца. -- Дженни, деточка, -- заговорил Фрэнк срывающимся от волнения голосом, -- наконец-то я тебя нашел! Как же ты могла так исчезнуть! Мы с матерью места себе не находили, и вот я пошел искать тебя в лесу. Слава Богу, ты нашлась, ты жива! Но скажи, родная моя, почему ты убежала, ведь ты больна! И что ты делаешь в этом проклятом месте? Дженни в ответ молчала, замкнувшись в своем горе. Тогда Фрэнк снова заговорил: -- Дженни, я вижу, случилась беда. Прошу тебя, расскажи мне все как есть! Ведь я люблю тебя больше жизни, ты -- мое единственное дитя! Если бы ты знала, как я мучаюсь, глядя на твои страдания! Расскажи мне, что тебя терзает, и мы вместе что-нибудь придумаем! И Дженни, не устояв перед мольбами отца, тихо сказала: -- Я встретила в лесу одного человека и полюбила его. Мы договорились встретиться снова, но я жду, а он все не приходит... -- Где встретила? Здесь? Дженни кивнула. -- Странное место для встречи, -- пробормотал Фрэнк. -- Это не к добру. А что за человек? Как его имя? Скажи мне, девочка, не бойся! -- Он музыкант и чудесно играет на флейте. А зовут его Ганконер. Я не спросила, где он живет, потому что... Тут Дженни испуганно смолкла -- так побледнел вдруг ее отец, такое отчаянье отразилось на его добром лице. Он долго молчал, а затем медленно проговорил: -- Такой беды я не ждал! Я-то думал, это деревенский проказник! -- В чем дело? Ты что-то знаешь о нем! Расскажи! -- взмолилась Дженни, вцепившись в его руку. -- Я люблю его, я на все готова, только бы увидеть его снова! Фрэнк поглядел на нее так, точно у него разрывалось сердце, потом обнял и сказал: -- Мужайся, девочка! Выслушай меня до конца и не перебивай. Больше ты его никогда не увидишь. Ты должна вырвать эту любовь с корнем, иначе погибнешь! Ганконер -- не человек. Он из фейри, и его другое имя -- Ласковый Любовник. Я вижу, ты вздрогнула -- да, это с ним тебе напророчила встречу миссис Джилфри, проклятая ведьма! Но с ней мы еще разберемся, послушай лучше о Ганконере. Когда цветут колокольчики, он в образе златокудрого юноши бродит по лощине с флейтой в руках. Музыкант он действительно чудесный, только среди фейри есть такие, но горе той девушке, которая услышит его флейту! В этой музыке -- необоримые любовные чары, и все, кто слышат ее, влюбляются в Ганконера. Он же так хорош собой, так нежен и учтив, что, право, не полюбить его -- выше девичьих сил! Но, очаровав девушку и проведя с ней день, Ласковый Любовник навсегда исчезает. А несчастная девушка, подобно тебе, целыми днями бродит по лесу, плачет, зовет и ждет, пока горе и тоска не сведут ее в могилу. Он не придет, Дженни, он никогда не приходит! Молю тебя -- забудь его, иначе ты зачахнешь от тоски и умрешь! -- Нет! -- воскликнула Дженни, ломая руки. -- Я не верю тебе, этого не может быть! Даже если он -- фейри и все, что ты рассказал мне -- правда, я все равно люблю его! И я не хочу, не могу забыть его! Я знаю, когда-нибудь я снова увижу его, -- я буду ждать и надеяться! Ганконер любит меня, и однажды он придет! Он не может быть так жесток и бессердечен, как ты говоришь! -- Дело не в том, что он жесток, -- возразил ей отец. -- Кто знает, что творится в голове у фейри? Может быть, Ганконер на следующий день уже забывает о вчерашней возлюбленной. А может, ему нравится очаровывать девушек, а все, что у людей бывает потом, для него не интересно. Но он никогда не приходит. Я слышал рассказы стариков, ведь ты -- не первая, кто с ним встретился. Я своими глазами видел, когда еще был мальчишкой, как от любви к Ганконеру зачахла Молли Рединг. Она, как ты, встретила его летом, и зима еще не наступила, когда ее отвезли на погост. А какая была девушка -- красавица, веселая, смешливая! И что ты думаешь? За несколько месяцев истаяла и умерла! Дженни, доченька, прошу тебя, не упрямься, -- не жди его, забудь! Но как ни уговаривал Фрэнк Уиллоу свою дочь, как ни умолял, -- все было напрасно. Дженни продолжала твердить, что любит Ганконера и будет ждать его. Фрэнк попробовал пригрозить, что запрет ее -- она не отступилась. О, как она рыдала, как заклинала не мешать ей ждать любимого! Наконец, расстроенный, сам едва не плачущий, Фрэнк сказал: -- Ладно, дочка, не будем сейчас спорить. Пойдем лучше домой, там твоя мать сходит с ума от волнения. Ведь она так и не знает, где ты и что с тобой! День уже клонился к вечеру, но Дженни не соглашалась уйти из леса, пока не зайдет солнце. -- Подумай, отец, вдруг он придет, а меня здесь не будет! -- говорила она жалобно. -- Тогда он, конечно, решит, что я его забыла! В горестном молчании отец и дочь дождались заката и пошли домой. Дженни так ослабела, что еле шла, и Фрэнку приходилось поддерживать ее. Нет слов, чтобы описать радость миссис Уиллоу при виде дочери, и ее горе, когда муж рассказал о Ганконере. Миссис Уиллоу тоже слыхала о нем и сразу поняла, что случилось. Она заплакала и принялась укорять себя за то, что не предупредила дочь об опасности. -- О, Дженни, почему я не рассказала тебе о проклятом фейри! Почему не запретила ходить в лощину! -- повторяла безутешная мать. -- Я-то думала, что Ганконера нет больше в наших краях, ведь лет сорок о нем никто не слышал! И, подумать только, ради моей девочки эта дрянь вылезла из норы! А эта ведьма, миссис Джилфри! То ли знала все наперед, то ли сама и приманила Ганконера! Ох, с каким удовольствием я выцарапаю ей глаза! И миссис Уиллоу хотела было бежать к Джилфри и перейти от слов к делу, но Фрэнк остановил ее: -- Жена, с ведьмой Джилфри мы еще успеем потолковать! Посмотри лучше, как измучилась Дженни! Ее надо уложить, накормить и позвать врача и священника. Не знаю, кто из них ей верней поможет, да и поможет ли хоть кто-нибудь... Пойду приведу обоих, а ты пока займись остальным. Разумные слова мужа охладили боевой пыл миссис Уиллоу, и она, позабыв о мести, принялась хлопотать вокруг Дженни. Бедняжка так устала и исстрадалась, что с трудом понимала, что происходит вокруг, только все повторяла: -- Мама, мама, прошу тебя, позволь мне завтра пойти в лес! -- Пойдешь, мой ангел, пойдешь, -- отвечала, глотая слезы, миссис Уиллоу. -- Только сначала ты должна выздороветь. Вот, покушай, а то совсем ослабела! После обещания матери отпустить ее в лес Дженни немного успокоилась, покорно и безжизненно, словно кукла, позволила раздеть, уложить и накормить себя. Было видно, что она не может думать ни о чем, кроме завтрашней встречи с Ганконером. Ее лицо то омрачала тоска, то озаряла надежда. Не прошло и получаса, как Фрэнк Уиллоу вернулся, ведя за собой целителя души и целителя тела. Доктор Кроу, сухонький желчный старик, с головы до ног одетый в черное, не скрывал, что басням о Ганконере не верит. Он, тем не менее, был отменно вежлив и обещал сделать все, что только в его силах, дабы вернуть Дженни здоровье. Напротив, преподобный Фокс в Ганконера верил, но не скрывал, что не знает, как поступить. Это был толстенький, кругленький человечек, любивший покушать и поговорить и ненавидевший все сложное и непонятное. Первым за Дженни принялся доктор Кроу. Он тщательно осмотрел ее, сосчитал пульс, постучал молоточком по коленям, совершил еще с полдюжины загадочных манипуляций, хмыкнул и заявил: -- Любезный мистер Уиллоу, ваша дочь здорова. Разве что пульс у нее немного ускорен, но это можно отнести за счет волнения. Ее нервы в некотором возбуждении, в связи с чем я рекомендую принимать бром. В остальном эта девица так же здорова, как и любая другая особа ее возраста. -- Но, доктор, -- проговорил растерянный Фрэнк, -- посмотрите, как она страдает! Может, есть еще какое средство? В ответ доктор Кроу саркастически усмехнулся: -- Дорогой мистер Уиллоу, к сожалению, наука не знает средства от любви. Что поделать, медицина не всесильна! Попробуйте лучше бром, он чудесно успокаивает нервы. С вас за осмотр три шиллинга. И, получив свою мзду, доктор пожелал всем спокойной ночи и удалился. Все взгляды устремились на преподобного Фокса. Священник переминался с ноги на ногу, на лице его были написаны беспокойство и растерянность. Он чувствовал, что от него ждут каких-то слов, но никак не мог смекнуть, что же следует сказать. Наконец, преподобный Фокс решился. -- Дженни, дочь моя, -- заговорил он елейно. -- Не хочешь ли покаяться в греховной любви к отродью нечистого? Ах, как вскинулась Дженни на эти слова! -- Преподобный отец! -- воскликнула она. -- Да как вы смеете называть мою любовь греховной! Нет никого лучше и прекраснее того, кого вы обозвали "отродьем нечистого"! А если вы думаете, что несколько поцелуев -- это смертный грех, то нет ни одной девушки в Англии, не заслуживающей преисподней! -- Вот видите! -- скорбно развел руками преподобный Фокс, глядя на родителей Дженни. -- Она не хочет покаяться, а раз так -- Церковь бессильна! -- Как это бессильна?! -- возмутился Фрэнк. -- Ну сделайте же что-нибудь: побрызгайте святой водой, почитайте молитвы! Неужели ничем нельзя помочь? -- Все это прекрасно помогло бы, чтобы отвадить фейри. А здесь, я так понимаю, нужно его, наоборот, привадить, -- не без яда ответил преподобный Фокс. -- Нет, дорогие мои, пока эта заблудшая душа не раскается в своей любви и не обратится к Церкви за утешением, я ничем не могу ей помочь! -- Дженни, девочка, покайся! -- стала умолять ее мать, но Дженни, не говоря ни слова, гневно сверкнула глазами и отвернулась. -- Как она может покаяться, она же под властью колдовства! -- не унимался Фрэнк. -- Снимите с нее чары фейри, и, я уверен, через пять минут она раскается во всем! -- Ну хорошо, я попробую, -- вздохнул преподобный Фокс и раскрыл Библию. Целый час он читал над Дженни молитвы, изгонял из нее всех известных бесов, кропил святой водой и окуривал ладаном. Все было напрасно. Наконец, преподобный Фокс, отирая пот со лба, захлопнул Библию и сказал: -- Не знаю, что сильнее -- чары фейри или упрямство вашей дочери! Нет, здесь Церковь бессильна! И священник, вслед за доктором, отправился восвояси, а несчастные родители остались наедине со своим горем, лишенные всякой помощи и поддержки. Вскоре соседи узнали о беде, приключившейся с Дженни Уиллоу. Узнали они и о том, что причиной той беды было проклятие старухи Джилфри. Скорбь и гнев охватили тогда всех в Литтлбридже, и народ собрался перед домом Джилфри, крича проклятия ведьме и угрожая ей расправой. Но никто не отвечал им, а когда они ворвались в дом, то увидели, что птички улетели. Предупредил ли кто ведьму, что злое дело вышло наружу, или она сама с помощью своего черного искусства прознала о том, -- но ни миссис Джилфри, ни ее сына никто больше не видел. Так еще одна подлость осталась не отмщенной. А Дженни день ото дня становилось все хуже. Никто, взглянув на нее, не поверил бы, что еще недавно она была прекраснее всех в Англии. Дженни таяла, как свечка в печи. Она исхудала, платье висело на ней как на вешалке, в движеньях не осталась и следа прежней грации. Лицо ее так побледнело и осунулось, что казалось восковым. Глаза запали от горьких слез, волосы тронула седина. Люди жалели Дженни, но побаивались -- ведь она зналась с фейри -- и считали помешанной. Никто не заговаривал с ней, а дети, едва завидев, пускались наутек. Но любовь, причинявшая Дженни столько страданий, давала ей и силы терпеть. Вопреки всему она надеялась, что Ганконер не разлюбил ее, что она увидит его вновь. День за днем, не слушая уговоров и упреков, ходила Дженни в лес и ждала любимого. Лето кончилось, наступила промозглая и ветреная осень. Не знающий сострадания ветер и колючий дождь добавили немало глубоких морщин на лице Дженни. Потом пришла суровая зима. Жестокий мороз выпил последние соки из ее измученного тела, а ее кожа, некогда такая мягкая и нежная, стала похожа на старый пергамент. Наконец, наступила весна и вселила радость во все сердца. Только Дженни не радовалась журчанию ручьев и щебету птиц -- она умирала. Холод и сырость сделали свое дело: Дженни стала кашлять, на ее щеках проступили алые пятна, метка чахотки. В начале лета Дженни слегла, и думали уже, что больше она не встанет. Но ее несгибаемое упорство заставило болезнь на время отступить, и к июлю Дженни стало немного лучше. Едва у Дженни нашлись силы, чтобы подняться с постели, как она по проторенной за год тропинке побрела к лесу. Качаясь на непослушных ногах, то и дело присаживаясь, чтобы передохнуть, она добрела до лощины и остановилась, еле сдерживая рыдания. Все было совсем как в тот раз. Теплое солнце пробивалось сквозь листву, мягкий мох манил усталых путников, и колокольчики, цветущие колокольчики повсюду... О, какая боль сжала сердце Дженни! Право, куда легче было сидеть здесь в дождь и стужу, чем снова увидеть эту благодать! И Дженни хотела было упасть в траву и дать волю слезам, как вдруг услышала вдалеке нежные звуки флейты. Веря и не веря, Дженни, замерев, слушала чудесное пение. Вскоре послышались легкие шаги, заросли колокольчиков заколыхались и расступились, и перед Дженни предстал Ганконер. Он шел, наигрывая на флейте, все такой же прекрасный, сияющий молодостью и красотой. Дженни ахнула, голова у нее закружилась, и она как во сне шагнула ему навстречу. Увидев ее, Ганконер резко оборвал мелодию и опустил флейту. На лице его появилось удивление, потом разочарование, потом отвращение. Но Дженни, ослепленная радостью, не видела этого. -- Здравствуй! -- тихо проговорила она, протягивая к возлюбленному руки. -- Я все же дождалась! О, как долго я ждала тебя! Она хотела заключить его в объятья, но Ганконер отпрянул в сторону и грубо спросил: -- Чего тебе от меня надо, старуха? -- Старуха? -- переспросила пораженная Дженни. -- Это я, Дженни Уиллоу! Ты разве не помнишь меня? -- Я помню Дженни Уиллоу, прекраснейший цветок Англии, мою былую возлюбленную, -- мечтательно ответил Ганконер. -- Я так давно расстался с ней -- и не сосчитать, сколько дней прошло! Она была лучше всех, дивная роза... Но ты, мерзкая старуха, на нее ничуть не похожа! -- Но это же я, твоя Дженни! -- повторяла она, горько плача. -- С тех пор как мы виделись, прошел целый год, и весь этот год я тосковала и ждала. Все говорили мне, что напрасно я жду, -- но я знала, что наступит день, когда я вновь тебя увижу! И вот этот день пришел! Быть может, я и впрямь подурнела от страданий, но ведь все это -- из-за любви к тебе! Узнай же меня, обними и утешь! -- Что же это за любовь, от которой страдают и юные девушки превращаются в старух! -- возмущенно сказал Ганконер. -- Нет, я знаю другую любовь, от которой становится радостно и все вокруг расцветает. Только такую любовь я понимаю, а все остальное -- ерунда, придуманная людьми! Ступай прочь, старуха! Даже если ты на самом деле Дженни Уиллоу -- тем хуже для тебя! Я хочу помнить юную Дженни, прекрасную Дженни, а не тощую ворону! Сказав так, он оттолкнул цеплявшуюся за него Дженни и зашагал прочь. Но позади него вдруг раздался странный звук. Обернувшись, Ганконер увидел, что Дженни, все так же протягивая к нему руки, медленно падает наземь. Ее исстрадавшееся сердце не выдержало последнего удара. Она тихо, жалобно застонала и затихла навек. Пожав плечами, Ганконер отвернулся и пошел дальше, как ни в чем не бывало наигрывая на флейте. На следующий день Фрэнк Уиллоу нашел тело дочери в лесу. Все знали, что этим кончится, днем раньше, днем позже. Но никто так и не узнал, что Дженни, на горе себе, все-таки дождалась Ганконера. * * * Умолкнув, я заметил, как по щеке Всевышнего скатилась слезинка. Признаюсь, мне это немало польстило, ибо показывало, что мой дар рассказчика не пропал втуне. -- Бедная девочка! -- проговорил Господь с состраданием. -- Ты был прав, смертные еще не забыли, что такое любовь! Но знаешь, королева эльфов Мне нравится больше -- она сама избрала свою судьбу, а твоя Дженни все-таки была околдована! Я склонил голову в согласии. -- Но этот негодяй Ганконер! -- гневно воскликнул Отец Небесный. -- Каков мерзавец! И что, неужели на Моей Земле действительно водятся такие? -- Так гласят легенды. Не знаю, много ли в них правды... -- В легендах всегда есть правда, -- убежденно сказал Господь. -- Просто смертные слишком мало задумываются об этом и не знают, как ее распознать. А Ганконером и ему подобными Я займусь! Они поплатятся за свою чудовищную, отвратительную жестокость! -- Тогда позволь рассказать Тебе о существе еще более ужасном и зловредном, чтобы Ты, когда будешь карать, не забыл и про него. -- Как?! Неужто можно быть еще хуже Ганконера? -- Да, Господи. Вот послушай... История о гибели юного Конрада I Ничего нет удивительней тяги людей к неведомому. Чужедальнее и давно минувшее манит куда сильнее ближнего и знакомого. И не всегда из этого выходит благо. Конрад был отпрыском одной из знатнейших семей Кента. С самого детства был он одержим мечтой повидать землю скоттов, лежащую на севере. Каждого встречного рыцаря, монаха, бродячего певца расспрашивал он о той земле. Перед его мысленным взором вставали суровые горы, бурные водопады, тихие печальные озера и унылые пустоши Скоттии. Про скоттов говорили, что народ они угрюмый и негостеприимный, чуждающийся пришельцев с юга, но это не охлаждало желания Конрада, ибо он мало верил тем рассказам. Едва Конраду исполнилось семнадцать лет, он испросил у отца дозволения повидать мир. Получив благословение, а также доброго коня и доспехи, Конрад ранним майским утром покинул родительский дом в сопровождении двух оруженосцев -- старого Томаса, ходившего в походы еще с отцом Конрада, и юного Уильяма, своего ровесника. Едва выехав за пределы отцовских владений, Конрад, как и следовало ожидать, повернул на север. Долго ехал он по цветущим английским землям, встречая всюду самый лучший прием, ибо лицом был прекрасен, нравом скромен, а в кошельке его радостно звенело немало золота. Конь под Конрадом был мышиной масти, статный и горячий, покрытый голубой шелковой попоной с золотым шитьем. Сам всадник был также облачен во все голубое с золотом, а у пояса его висел добрый меч, вовсе не игрушечный, -- несмотря на юные года, Конрад был уже мужественным и закаленным воином. Следом за ним оруженосцы везли копье и бело-синий щит с золотым грифоном. Так они ехали, покуда не добрались до сумрачной Нортумбрии, где впервые почувствовали дыхание севера. Места вокруг становились все печальнее, города и селения -- малочисленней и беднее, люди -- суровее. Чувствовалось, что край этот часто тревожат войны. Оруженосцы Конрада стали изредка со вздохами вспоминать оставленные позади веселые земли, но юноша упорно ехал все дальше и дальше на север. Наконец, маленький отряд приблизился к границе Скоттии и пересек ее. Поначалу край вокруг мало чем отличался от Нортумбрии, разве что был еще беднее и малолюднее, да народ говорил на чужом языке. Но по-английски многие изъяснялись свободно, а Конрада принимали радушно. Стоило же Конраду заговорить о своей давней любви к Скоттии и желании увидеть своими глазами всю красоту здешних земель, как хозяева расцветали, наперебой рассказывали о самых красивых местах и провожали юношу улыбкой и благословением, не взяв за постой ни гроша. Многие просили Конрада погостить у них подольше, но он вежливо отказывался и ехал все дальше и дальше на север, ибо стремился к горам, считая их подлинным сердцем этой страны. Чем дальше на север продвигался Конрад, тем чаще слышал рассказы о всяких чудесных и жутких тварях, живущих по соседству. Леса и горы, холмы и озера -- все здесь было густо заселено разным волшебным народом, уже давно редко попадавшимся в Англии. Были среди этих существ и добрые, но все больше -- коварные и злобные, ненавидящие род людской. Конрад не знал, стоит ли верить подобным рассказам, привыкнув дома считать их суевериями простого народа, но здесь в них верили, казалось, совершенно все, и даже монахи. Решив, что рано или поздно прояснится, сколько в этих рассказах правды, Конрад слушал их вежливо, но сам ни о чем не расспрашивал. II Июльским вечером, незадолго до заката, Конрад увидел далеко впереди, в лиловой дымке, горы. С каждым днем они становились все ближе и ближе, суровые очертания все больше заслоняли горизонт, пока не наступил день, когда Конрад и его спутники очутились прямо у их подножия. Со стесненным сердцем смотрел Конрад на каменные твердыни, -- стесненным от радости, что наконец добрался до желанной страны, но и не только. Ибо в эту минуту в его душе родилось какое-то жуткое предчувствие. Но Конрад был молод, крепок духом, и, отогнав непрошеные мрачные мысли, твердой рукой направил коня на узкую горную тропу. Здесь, в горах, стало сложнее найти гостеприимный очаг. Народ тут жил по большей части совсем нищий, и путешественникам часто приходилось довольствоваться овсяной лепешкой на ужин и охапкой соломы вместо постели. Горцы были суровы и немногословны, словно мрачная природа того края наложила на них свой отпечаток, но обычаи гостеприимства чтили свято, и вовсе не недостаток радушия был причиной такой скудости, а только бедность. Томас и Уильям все чаще принимались ворчать, мол, не пора ли поворачивать к дому, но Конраду нравились и горы, и люди, здесь живущие, -- он и слышать не хотел о возвращении. Так, мало-помалу, они продвигались все дальше на север, пока однажды вечером не остановились на ночлег у бедного пастуха. Из всех нищих хижин, что они повидали, эта была самой нищей, а хозяин ее был настолько угрюм и молчалив, что за весь вечер не произнес и десятка слов. На Конрада он смотрел редко, а когда все же поднимал на него взгляд, в глазах его было беспокойство, словно он хотел что-то сказать, но не решался. Наконец, утром, перед самым отъездом, когда Конрад уже вскочил на коня, пастух подошел к нему и сказал, глядя прямо в глаза: -- Рыцарь, опасайся Бааван Ши! -- Что это за Бааван Ши, и почему я должен опасаться? -- спросил удивленный юноша. -- Это самая жуткая и кровожадная тварь на свете! -- ответил пастух. Конрад понял, что пастух говорит об очередном сверхъестественном чудовище, а он уже немало наслушался всяких россказней о них и не хотел слушать новые. Поэтому он вежливо поблагодарил за предупреждение и попрощался. Отъехав немного, Конрад обернулся и увидел, что пастух с тревогой смотрит ему вслед. Ворон сел на можжевеловый куст возле хижины и хрипло, насмешливо закаркал. И снова тень предчувствия омрачила сердце Конрада. Но он, подумав, что это -- последствия дурно проведенной в душной хижине ночи, не обратил на тоскливые мысли внимания и поспешил догнать своих оруженосцев. III От хижины пастуха дорога полого шла вниз, пока не спустилась в узкую долину, зажатую между двух выщербленных временем скал. Солнечные лучи почти не достигали ее, она была сумрачна и прохладна. По дну долины бежал быстрый горный поток, шумевший и бурливший на перекатах. Кое-где росли чахлые от недостатка света деревья. Дорога, идущая вдоль реки, была каменистой, но довольно ровной. Конрад ехал молча, опустив голову и прислушиваясь к цоканью копыт своего коня по камням. В голове его теснились жуткие образы Бааван Ши, порожденные разыгравшимся воображением. То чудовище представлялось ему огромным червем, то -- кошмарным трехглавым псом, то -- великаном с рогатой головой. Конрад начинал уже жалеть, что не расспросил пастуха об этом чудище поподробнее -- ведь явь, скорей всего, оказалась бы куда безобиднее вымыслов, мучающих его. Внезапно Конрад остановил коня, знаком приказал остановиться оруженосцам и насторожился -- что-то было не так. Юноша прислушался, и ему показалось, что вокруг слишком тихо. Сейчас, когда смолкли шаги коней, тишину в долине не нарушал ни один звук, кроме шума бурлящей воды. Конрад огляделся по сторонам, посмотрел на небо: ни птицы, ни другой живой твари не было видно вокруг. Даже ветра не было в долине. Тишина и безжизненность вызывали содрогание. Оруженосцы, казалось, ничего не замечали, и Конрад тронул коня, чтобы долгой остановкой не вызвать вопросов, на которые он не смог бы ответить. В этот миг тишину нарушил звук хлопающих крыльев -- то летел огромный черный ворон. Конраду на миг показалось -- тот самый, которого он видел у хижины пастуха, но потом он подумал, что такого просто не может быть. Ворон летел низко, кося в сторону людей черным глазом-бусиной, а пролетая над Конрадом, хрипло и торжествующе каркнул. Пролетев еще немного, ворон сел на дорогу невдалеке от Конрада и вдруг исчез, -- а на его месте появилась девушка в зеленом платье. Конрад застыл, не веря своим глазам; Уильям за его спиной охнул, а Томас вполголоса выругался от неожиданности. Тем временем девушка грациозно подошла к Конраду и с легким поклоном проговорила, не обратив внимания на то, что Конрад и его спутники поспешно осенили себя крестным знамением: -- Приветствую тебя, доблестный рыцарь! IV Не в силах сразу ответить девушке, Конрад пораженно рассматривал ее. Она была высока и стройна; ярко-зеленое, очень длинное, богато расшитое золотыми цветами платье пышными складками охватывало ее тонкий стан. Голова девушки была непокрыта, и ее чудесные волосы, рядом с которыми и золото показалось бы тусклым, свободно ниспадали почти до самой земли. Лицо у нее было белее слоновой кости, а огромные глаза -- зеленее изумрудов. Нежные алые губки приветливо улыбались, и была она так очаровательна и мила, когда смотрела на Конрада, ожидая ответа, что юноша невольно залюбовался ею. Дар речи, наконец, вернулся к нему, и Конрад ответил так вежливо, как только мог: -- Привет и тебе, прекрасная дева, так напугавшая нас своим неожиданным появлением! Скажи, разве не ты только что была тем черным вороном? Нимало не смутившись, девушка рассмеялась и ответила: -- А, так вот почему ты и твои спутники осенили себя крестом! Я вижу, вы нездешние -- скотты так привыкли к разному волшебству, что таким пустяком их не удивишь! Да, ты прав, я умею оборачиваться в разных птиц... Но, -- добавила она, укоризненно глядя на Томаса, снова перекрестившегося, -- это вовсе не значит, что меня нужно бояться! Конрад счел нужным вступиться за Томаса: -- Не сердись на него, девица, к твоим речам и вправду нужно привыкнуть. Ты права, мы не здешние. Я -- Конрад из Кента, а это мои верные слуги. Могу ли я спросить о твоем имени? -- Мое имя -- Морлана, -- ответила девушка, -- и я -- родная племянница феи Морганы, если ты слыхал о такой. -- Моргана? -- пораженно воскликнул Конрад. -- Та самая Моргана, жившая во времена Короля Артура? -- Она самая, -- скромно подтвердила девушка. -- Но я хотела бы объяснить, почему я появилась пред тобой так неожиданно. О рыцарь, я прошу твоей помощи и защиты! С этими словами Морлана неожиданно упала перед Конрадом на колени. Юноша поспешно соскочил с коня и помог ей подняться, взволнованно говоря: -- О дева, не тебе падать предо мной на колени! Хоть ты и ошибаешься, называя меня рыцарем -- я еще слишком молод и не заслужил золотых шпор -- я обещаю помочь тебе, если только это в моих силах! Морлана одарила его нежным взглядом огромных, полных слез глаз, и Конрад почувствовал, что краснеет. Потом она заговорила, и ее чарующий голос проник в самые тайные глубины души юноши: -- Конрад из Кента, хоть ты и молод, но вижу я на твоем челе знаки грядущих великих деяний! И кто знает, быть может, сегодня ты совершишь первое из них! Эти слова разожгли в душе Конрада тайную страсть. Как и все юноши, он мечтал о подвигах и славе, и, услыхав о знаках великой судьбы на своем лице, возгордился, словно уже заслужил ее. Он удивлялся, как это никто до сих пор не разглядел его величия, которое эта прекрасная и мудрая дева увидела сразу. Пылко и нетерпеливо он попросил Морлану рассказать, что за помощь ей требуется, чувствуя, что сегодня он мог бы убивать драконов дюжинами. V Печально вздохнув, Морлана сказала: -- Рассказ мой будет короток. Мой дворец неподалеку отсюда. В нем немало богатств: драгоценные каменья, ткани, волшебные вещи, доставшиеся мне по наследству. Но самое ценное, что есть во дворце -- книга заклинаний. Ее подарила мне Моргана, моя тетка, и с помощью этой чудесной книги я приобрела власть над всем сущим. Вчера я с утра покинула дворец, оставив книгу крепко запертой в ларце, а вернувшись вечером, увидела, что дом мой разграблен. Жуткое чудовище, живущее в этих горах, ворвалось во дворец и, перебив немало моих верных слуг, унесло в свое логово множество сокровищ. Но самое ужасное -- пропала моя книга! Если б чудовище не украло и ее, я могла бы сама, с помощью могущественных заклятий, отомстить и вернуть все свои драгоценности. Но теперь -- о, горе! -- книга пропала, и я бессильна вернуть и ее, и все остальное! Поэтому я так обрадовалась, когда узнала, что доблестный рыцарь странствует в наших краях. Я поспешила ему навстречу, обернувшись вороном, чтобы сократить свой путь. И теперь, Конрад из Кента, я умоляю тебя: покарай чудовище и верни мне книгу! Ты заслужишь мою вечную благодарность, богатые дары, а главное -- славу храброго воина, которая разнесется по всему миру! Сверкнув очами, Конрад воскликнул: -- Клянусь тебе, Морлана, гнусный вор будет наказан! И не ради богатых даров и славы буду я биться с чудовищем, но потому, что защищать обиженных -- святая обязанность каждого рыцаря. Но скажи мне, Морлана, -- добавил он, словно его осенила догадка, -- как зовется это чудовище? Быть может, имя ему -- Бааван Ши? Девушка бросила на Конрада быстрый взгляд и странно рассмеялась: -- Да, его и впрямь зовут так. Откуда ты знаешь? -- Я уже слыхал о нем. Мне говорили, что это самая кровожадная тварь на земле. Так ли это, Морлана? Поведай мне, как выглядит Бааван Ши? Лицо Морланы стало недобрым, она молчала, и Конрад решил, что ей так ненавистно это чудище, что она не хочет даже говорить о нем. Но потом она все же сказала: -- Еще сегодня ты увидишь его своими глазами и сам решишь, есть ли твари кровожаднее. Уж не боишься ли ты, Конрад из Кента? -- Я? -- оскорбленно вскинулся юноша. -- Чего мне бояться? Кем бы ни был Бааван Ши, клянусь, ему не уйти от меня! Мы немедленно пойдем к его логову! VI Морлана оглянулась на оруженосцев, которые с открытыми ртами слушали их разговор, и сделала Конраду знак подойти поближе. Он повиновался, и она зашептала тихо-тихо: -- Послушай моего совета, Конрад из Кента: прикажи своим оруженосцам дожидаться нас здесь. Если они пойдут с тобой, тебе придется разделить с ними славу. -- Почему? -- спросил Конрад. -- Рыцарю негоже странствовать без оруженосцев. Я прикажу им не вступать в сражение с чудовищем, и они не посмеют ослушаться. Они всего лишь слуги. -- О, Конрад, -- покачала головой Морлана, -- ты еще молод и не знаешь, какие злые у людей языки. Найдутся злопыхатели, которые скажут, что без двух оруженосцев такой неопытный мальчишка никогда не справился бы с чудовищем. И хотя на твоих слугах не будет вины, они невольно омрачат блеск твоей славы. Сделай, как я советую, и никто не посмеет очернить тебя. Конрад помрачнел при мысли, что кто-то сможет опорочить его подвиг, и сказал: -- Ты права, девица! Я сделаю как ты говоришь. И он повернулся к оруженосцам: -- Вы слышали рассказ этой благородной девы? Я отправляюсь вместе с ней к логову Бааван Ши, а вам приказываю дожидаться меня здесь. Если я не вернусь до заката -- переночуйте у того пастуха, что приютил нас сегодня, а утром я приду прямо к его хижине. Томас, донельзя удивленный таким приказом, осмелился возразить: -- Господин, мы не можем так поступить. А вдруг тебе понадобится наша помощь? Твой отец для того и послал нас с тобой, чтобы мы оберегали твою жизнь и не отставали от тебя ни на шаг. Позволь нам и на этот раз последовать за тобою, тем более что дело, за которое ты взялся, опасно. -- Я не ребенок, -- гневно воскликнул Конрад, -- и не нуждаюсь в няньках! Делайте так, как я сказал! -- Господин, -- попросил Томас, -- позволь сказать тебе пару слов наедине. Конрад нехотя приблизился к нему, и верный оруженосец зашептал ему на ухо, поминутно оглядываясь на Морлану: -- Господин мой, прошу тебя, не верь этой женщине. Она колдунья, и у нее недобрые глаза. Кто знает, правда ли все то, что она рассказала? Лучше бы тебе совсем не ходить с ней, а уж тем более негоже идти одному. Ведь это она подговорила тебя, чтобы ты оставил нас здесь? Интересно, для чего ей это понадобилось? Подумай -- а не собирается ли она заманить тебя в ловушку? -- Замолчи, негодяй! -- прервал его разъяренный Конрад. -- Как ты смеешь клеветать на даму столь благородную и прекрасную! Посмотри на нее -- разве весь ее чудесный облик не подтверждает ее слова? -- Да... Облик... -- задумчиво проговорил Томас. -- А знаешь ли, господин, что мне показалось? Когда она упала на колени, ее длинное платье немного приподнялось, и, клянусь спасением моей души, я увидел, что вместо ног у нее -- маленькие копытца! В ответ Конрад наотмашь ударил его по щеке. Томас пошатнулся и едва удержался на ногах, на глаза его навернулись слезы боли и обиды. Уильям в страхе и недоумении смотрел на своего господина, который всегда был добр со слугами и ни разу ни на кого не поднял руку. Никогда еще он не видел в его лице такой злобы. -- Скотина! -- задыхаясь от гнева прошипел Конрад. -- Быть может, это отучит тебя заглядывать под юбки знатным дамам! Клянусь, если еще раз я услышу от тебя подобную мерзость -- можешь прощаться со своей жалкой жизнью! А теперь -- замолчи и выполняй мой приказ! Он резко повернулся и подошел к Морлане, которая стояла поодаль, спокойная и невозмутимая. -- Благородная Морлана, -- сказал он почтительно, хотя голос его все еще дрожал после яростной вспышки, -- я готов следовать за тобой! -- Прекрасно, Конрад из Кента! -- сказала она, ласково улыбнувшись. -- Будет лучше, если коня ты оставишь со своими слугами -- там, куда мы направляемся, ему не пройти. Конрад сделал знак Уильяму, и тот торопливо подхватил поводья коня, боязливо косясь на юношу. -- Куда же мы направляемся? -- спросил Конрад. -- Сначала -- по этой дороге, через долину, а потом -- наверх, в горы. Там ты и увидишь Бааван Ши! С этими словами Морлана сделала Конраду знак следовать за собой, и он поторопился вслед за ней, навстречу своему первому подвигу. VII Долго шли они в молчании, дева -- впереди, Конрад -- чуть поодаль. Конрад был мрачен: теперь, когда гнев схлынул, он чувствовал стыд за то, что ударил верного слугу, много лет честно служившего его семье. Юноша никак не мог забыть полный слез взгляд Томаса и побледневшее, испуганное лицо Уильяма -- никто и никогда не смотрел на него так. И Конрад искренне каялся в своем поступке. Пусть даже слуга позволил себе слишком многое -- все равно, бить его было негоже. Тут его размышления прервал ласковый голос: -- Конрад из Кента, почему ты так печален? Он поднял голову и увидел, что Морлана остановилась и смотрит на него с нежным состраданием. Покраснев при мысли, что она может приписать его невеселый вид страху, Конрад поведал ей правду. Выслушав его до конца, Морлана рассмеялась: -- И только-то! Но это же пустяки! Напротив, я считаю, что ты был прав, не позволив мужлану порочить честь дамы. И я благодарю тебя за это. -- Откуда ты знаешь, что он порочил тебя? -- спросил удивленный Конрад, из вежливости умолчавший об этом. -- О, я не слепая, и видела, как он смотрел на меня! Я не понравилась деревенщине с первого взгляда. Теперь он научится, по крайней мере, держать свои дерзости при себе. А тебе нечего стыдиться: ты поступил как настоящий рыцарь! Конрад с сомнением покачал головой. Тогда Морлана взяла его под руку и заговорила вкрадчиво и доверительно: -- Не терзайся, мой юный рыцарь! Нет ничего постыдного в том, чтобы ударить слугу. Есть же поговорка: "Скотина и мужик созданы для плетки". Я знавала немало благородных людей, и все они считали так. Даже если ты думаешь, что был не прав -- дай ему денег, когда вернешься. Он выпьет за твое здоровье и забудет все обиды. Ее слова лились целебным бальзамом на совесть Конрада, и он перестал думать об этом. К тому же чудесное ощущение близости прекрасной девы, все еще державшей его под руку, настроило его на совсем иной лад. Да и кто смог бы думать о слуге, вдыхая аромат ее волос и чувствуя тепло ее тела? Конрад смотрел на алые губы и думал, что отдал бы все на свете за один поцелуй. Морлана глядела на него с нежностью и ожиданием. Казалось, ее глаза говорят: "Не медли, Конрад! Поцелуй меня! Чего ты ждешь?" Но Конрад был молод и очень скромен. Он привык быть почтительным с женщинами, а потому с сожалением отстранился от Морланы и вежливо спросил, не пора ли им идти дальше. -- О да! -- ответила дева, и во взгляде ее мелькнуло разочарование и что-то еще. Они продолжили свой путь. VIII Вскоре дорога начала забирать вниз и вправо, и Морлана сказала, что они должны оставить ее и взять левее. Поначалу путь по горам не был труден -- тут и там находились попутные тропки. Но вскоре подъем стал заметно круче, тропинки исчезли, а некоторые места были столь опасны, что их приходилось преодолевать чуть не ползком. Конрад, непривычный к горам, с каждым шагом чувствовал наваливающуюся усталость и все больше поражался, глядя на Морлану. Казалось, она ничуть не устала и длинное платье не мешало ей ловко прыгать с камня на камень. Морлана, уловив взгляд Конрада, обернулась и сказала ободряюще: -- Ну же, рыцарь, соберись с силами! Нам осталось совсем немного подняться. Здесь рядом есть место, где мы сможем отдохнуть. И действительно, не прошло и получаса, как они, вскарабкавшись на последний уступ, выбрались на относительно ровное место. Конрад огляделся: унылое плоскогорье уходило вдаль. Ни травинки, ни деревца не росло здесь -- лишь груды мрачно-серых камней громоздились вокруг. Сердце Конрада вновь тронула тень предчувствия -- странное ощущение, что он уже где-то видел все это. Но где? Разве только во сне? -- Мы почти у цели, -- сказала Морлана, прервав его размышления. -- Логово Бааван Ши совсем близко. Но ты должен отдохнуть, прежде чем сражаться с чудовищем. Пойдем! И она указала на каменное строение, стоявшее неподалеку -- единственный признак того, что до них здесь бывали живые существа. Подойдя поближе, Конрад увидел, что это небольшая беседка, сложенная из все тех же серых камней и полуразрушенная. Выглядела она неприветливо, но Морлана, не раздумывая, быстро скользнула внутрь, и Конрад поспешил за ней. Внутри было так же неприглядно, как снаружи. В воздухе застоялся запах сырости и плесени, на полу лежали кучи полуистлевшего мусора. Вдоль стен шли широкие каменные скамьи, кое-где зиявшие трещинами. Конрад подивился, зачем они пришли сюда, и спросил у Морланы, не лучше ли устроиться отдохнуть на камнях снаружи. -- Нет, -- возразила Морлана, -- там опасно. Кто знает, вдруг Бааван Ши вылезет из логова и обнаружит нас? Сюда же чудовище и не подумает сунуться, клянусь тебе! И она неожиданно расхохоталась, словно сказала что-то очень смешное. Но когда Конрад стал спрашивать, чему она смеется, дева только качала в ответ головой и смеялась еще веселей. Наконец, она успокоилась и уютно устроилась в уголке. Конрад сел в соседнем углу, с таким расчетом, чтобы видеть вход. Сладко потянувшись, Морлана проговорила: -- Было бы славно отдохнуть, поспать часок. Я думаю, мы вполне можем это сделать. И сказав так, закрыла глаза и задремала. Конрад же и не пытался заснуть -- он сказал себе, что должен стеречь сон девы, и тихо сидел, не отрывая от нее глаз. Как хороша она была спящая! Нежный румянец окрасил ее щеки, и столько покоя было на ее лице! Золотые волосы окружали ее головку сияющим нимбом, широкий рукав во сне открыл точеную белую ручку. Конрад сел поближе и долго смотрел, как вздымается ее грудь, когда она тихо дышит. Как сладостно было бы коснуться ее губ! Не будем осуждать Конрада -- он был еще очень юн и никогда доселе не видел дев столь прекрасных. Он склонился над девой и коснулся ее губ своими. Дева тут же проснулась. Ее глаза широко раскрылись, когда она посмотрела на Конрада. Тот смущенно отпрянул, покраснел и не знал, что сказать. Морлана как-то странно смотрела на него, но без гнева и негодования. Поэтому Конрад набрался смелости и, встав на колени, признался ей, что полюбил ее с первой минуты их встречи. Он смиренно просил прощения за свой поступок, ибо не совладал с собой. И он просит Морлану сказать, стоит ли ему хоть сколько-нибудь надеяться на ее любовь. Пока он говорил, она смотрела на него все нежнее, а когда он задал последний вопрос -- зарделась и смущенно потупилась. Потом она подняла глаза, и Конрад прочитал в них ответ. -- Ты любишь меня? -- спросила Морлана, и глаза ее лучились нежным зеленым светом. -- Да! -- пылко ответил Конрад и попытался заключить ее в объятия, но она ловко увернулась и спросила снова: -- Хочешь ли ты принадлежать мне душой и телом? -- Клянусь, это единственное, о чем я мечтаю с той минуты, как увидел тебя! -- Хорошо, Конрад, -- сказала дева, и в глазах ее мелькнуло торжество. -- Я исполню твою мечту. Дай я обниму тебя! Ее руки быстро обвились вокруг плеч Конрада, и он подивился их силе. Он словно был связан крепкими веревками, а тело его вдруг отяжелело, и он не мог шевельнуть даже пальцем. Дева нежно целовала его шею, а потом Конрад внезапно почувствовал резкую боль и вскрикнул -- острые зубы Морланы жадно впились в его плоть. Не выпуская юношу из объятий, она взглянула на него -- жут-ко-зеленые бездонные глаза, губы, перепачканные кровью. Она проговорила, улыбаясь: -- Конрад из Кента, твоя кровь слаще меда! Радуйся: теперь ты принадлежишь мне, как и желал! От души твоей мне немного пользы, и вскоре она отправится к Высшему Судье. А тело твое сполна насладится перед этим моей любовью. Глупый мальчишка, ты не знал, что любовь -- это боль? А пока ты будешь наслаждаться, спроси себя -- так ли уж страшна Бааван Ши? Ибо Бааван Ши -- это я! IX Оруженосцы напрасно ждали Конрада до самого вечера и, следуя его приказу, как стемнело вернулись к хижине пастуха. Он впустил их и подивился, почему с ними нет их господина. Уильям начал было что-то возбужденно говорить, но Томас жестом прервал его и коротко рассказал, что случилось с ними за этот день. Услышав о вороне, превратившемся в деву в зеленом платье, пастух вздрогнул и лицо его потемнело. А когда он услышал, что Конрад ушел вместе с ней, он поспешно перекрестился и воскликнул: -- Господи, спаси и сохрани рыцаря! Но ведь эта дева и была Бааван Ши! -- Как! -- вскричал Томас и железной рукой сгреб пастуха. -- Почему же ты не предупредил нас! -- Я говорил рыцарю, -- пролепетал пастух, -- но он не пожелал меня выслушать. Здесь нет моей вины! Томас отпустил его и приказал рассказывать все, что он знает о Бааван Ши. -- Выглядит она как золотоволосая дева в зеленом платье, -- испуганно заговорил пастух, -- но может оборачиваться вороном. Узнать ее можно по оленьим копытам, которыми кончаются ее ноги. Нет ничего страшнее ее чар для мужчины, особенно молодого и красивого! Ибо дева эта, обольстив мужчину, выпивает из него всю кровь без остатка! Томас схватился за голову. -- И я отпустил с ней молодого господина! -- в ужасе вскричал он. -- Но скажи, -- добавил он, немного успокоившись, -- неужели для него нет никакого спасения? -- Только если он сможет устоять перед чарами Бааван Ши, -- ответил пастух. -- Она не боится ничего, даже серебра и Святого Креста, но бессильна, пока мужчина не скажет, что отдается ей душой и телом. Но она так прекрасна, что тот, кто не знает, что за тварь перед ним, охотно говорит ей об этом. Поэтому, едва увидев юного рыцаря, я хотел предупредить его о Бааван Ши. Быть может, я был недостаточно настойчив... -- Мы должны немедленно идти искать господина! -- воскликнул Томас. -- Идти в горы ночью -- безумие! -- сказал пастух. -- Мы и рыцарю не поможем, и шеи себе сломаем. Логово Бааван Ши далеко, в гиблом месте. Туда и днем не очень-то легко дойдешь, а в темноте -- и думать нечего! Томасу ничего не оставалось, как согласиться подождать до утра. Х Как только рассвело, оруженосцы и пастух отправились на поиски Конрада. Несколько часов они пробирались короткой тропой, местами крутой и осыпавшейся, и еще до полудня выбрались на то самое унылое плоскогорье. -- Вот логово Бааван Ши! -- сказал пастух, указывая на каменную беседку. -- Здесь всегда находили тех, кто отдался ей душой и телом. -- А нам она не опасна? -- испуганно спросил Уильям. -- Нет, -- ответил пастух. -- Ведь мы знаем, что такое она на самом деле! Они подошли к беседке. У самого входа их поджидал на камне огромный черный ворон. Завидев их, он хрипло каркнул, засмеялся по-человечьи и взмыл ввысь. Пастух, сдвинув брови, следил, как ворон исчезает вдали, а потом сказал: -- Это была она. Боюсь, мы не найдем рыцаря живым! Оруженосцы перекрестились и вошли внутрь. На каменном полу лежал юный Конрад, бледный и безмолвный. Ни капли крови не осталось в его теле, а на шее темнела маленькая ранка. Нет нужды рассказывать, как оруженосцы вернулись с телом молодого рыцаря домой и как велико было горе его родителей. Скажем лишь, что Конрад, по молодости и безрассудству, сам шел к своей гибели и сделал все, чтоб ее ускорить. Упокой, Господи, его душу! * * * -- Я смотрю, фейри в Моем мире совсем распоясались! -- вскричал Господь, едва я закончил. -- Где это видано! Кто они такие! Ну уж Я займусь этим проклятым племенем! Зрелище Божьего гнева так устрашило меня, что я пал пред ним на колени и взмолился: -- Прошу Тебя, Господи, не суди поспешно! Поверь, далеко не все фейри заслуживают Твоей кары! Всевышний немного смягчился и с улыбкой спросил: -- Ты о них печешься? Я вижу, фейри милы тебе. Почему? -- Потому, что Твой мир без них оскудеет. Потому, что многие из них прекрасны и добры. Разве сам Ты не пожалел благородную и несчастную королеву эльфов? -- Верно, -- кивнул Господь. -- Но это единственная история из всех, что Я от тебя услышал, где фейри не обращались бы дурно с людьми. -- Поверь, я знаю и другие истории, в которых не фейри притесняют людей, а, напротив, люди обращаются с ними самым ужасным образом. -- Тогда рассказывай, послушаем! И я поскорее начал рассказ, пока Он не передумал. История о расплате Мак-Грогана I Когда-то, не так уж давно, жил в Эдинбурге человек, богаче которого не было на всем белом свете. Пожелай он -- и мог бы построить дворец из одного золота, от пола до крыши. Звали богача Мак-Гроган, и сердце его было самым черствым во всей Шотландии. Богатство свое он нажил тем, что по дешевке скупал зерно, а в неурожайные годы продавал его втридорога. Напрасно вдовы и сироты молили его о горсточке муки -- что ему были их слезы! Мак-Гроган не гнушался и давать деньги в рост, хотя известно, что это запрещено Божьим законом. Мзду он брал такую, что даже ростовщики-евреи осуждающе качали головами. Но Мак-Грогану было все равно, что о нем говорят люди. Дом его был самым большим и роскошным в городе. Все в доме было самым лучшим, самым огромным, самым дорогим -- на это Мак-Гроган не жалел денег. Он гордился своим домом -- быть может, то было единственное на всем белом свете, что он любил. Но, говоря по чести, выглядел дом мрачновато, -- ведь выстроен он был на слезах и крови. Жил Мак-Гроган одиноко, хотя немало женщин мечтали выйти за его сундуки. Но он не нуждался в семье и предпочитал покупать ласки продажных женщин. Даже девки ненавидели Мак-Грогана и брали за свои услуги втрое больше против обычного, -- потому что он заставлял их проделывать такие гнусные и отвратительные вещи, что нам с вами о том знать совсем незачем. Слуги редко терпели нрав Мак-Грогана дольше недели. За малейшую провинность он стегал их кнутом, а провинностью могло стать что угодно, ведь жестокий богач требовал, чтобы слуги предугадывали все его прихоти. К тому же он хотел видеть слуг всегда униженными и подобострастными. Какой шотландец потерпит такое?! Наши отцы, благодарение Господу, не так нас воспитывали! Так что вскоре Мак-Гроган не мог найти прислугу ни за какие деньги. Послушайте, что он тогда придумал. Бог весть где он раздобыл двух черных невольников. Были они высоки, крепко сложены, с лицами уродливыми и злобными. Звали рабов Абу и Мирза. Первым делом Мак-Гроган избил их до полусмерти -- чтоб знали, кто здесь хозяин. Черные великаны безропотно вынесли побои и -- удивительно! -- привязались после этого к Мак-Грогану как собаки. Лучших слуг он не мог и пожелать! Рабы безукоризненно выполняли всю работу по дому и угождали хозяину, как только могли. Мак-Гроган брал их с собой повсюду, ибо уже не мог без них обойтись, и они следовали за ним, как две черные тени. Эдинбуржцы боялись рабов Мак-Грогана больше, чем дьявола, чем доставляли богачу огромное удовольствие. Любимыми развлечениями Мак-Грогана были охота и рыбалка. Больше всего ему нравилось глядеть, как собаки рвут на части лисицу, или вонзать нож в горло упавшего без сил оленя, или сворачивать голову трепещущей птице. Когда он ловил рыбу, то крючок всегда старался вырвать вместе с внутренностями. Глаза его, обычно тусклые и безжизненные, при этом начинали блестеть, а губы раздвигались в хищной ухмылке. Теперь вы знаете, каков был Мак-Гроган. Люди ненавидели его, и кто станет их в этом винить? Даже прокаженных не так избегали, как Мак-Грогана. Другие богачи, конечно, вели с ним торговые дела, но при встрече лишь холодно кланялись. Охотиться и рыбачить Мак-Грогану приходилось в одиночестве -- никто не желал смотреть на его изуверства. Так и жил он, жестокий и всеми проклинаемый. II Как-то в начале лета Мак-Гроган отправился рыбачить на одно северное озеро. Поселился он в рыбацкой хижине, стоявшей у самого берега. Из Эдинбурга на дюжине повозок привезли драгоценные ковры, шитые золотом занавеси, даже огромную кровать и любимое кресло Мак-Грогана. Молчаливые чернокожие рабы трудились не покладая рук, пока не превратили бедную хижину в маленький роскошный дворец, достойный своего взыскательного хозяина. А ближе к вечеру пожаловал он сам и, едва передохнув с дороги, поспешил предаться любимой забаве. Ночь была ясная и теплая, озеро тихо шептало, рассказывая самому себе бесконечную историю. Мак-Гроган, оставив рабов отсыпаться после дневных трудов, сел в маленькую лодочку, отплыл на десяток ярдов от берега и принялся удить. Клев был отменный, и даже мошкара не досаждала, так что вскоре Мак-Гроган пришел в то умиротворенное состояние души, когда жизнь кажется прекрасной, а невозможного просто не существует. Тем временем взошла огромная полная луна и проложила сверкающую дорожку на черной воде. Мак-Грогану нравилось смотреть на луну -- ярко-золотой диск напоминал ему о тысячах таких же сияющих монет, томящихся в его сундуках. Замечтавшись и совсем позабыв о рыбе, он любовался блеском воды и сожалел лишь об одном -- что небесное золото никак нельзя превратить в земное. Многие говорили потом, что Мак-Гроган сам виноват в том, что случилось с ним дальше. Мечтать в лунном свете -- право, что за занятие для такого солидного человека! Удил бы себе преспокойно рыбу, не глядя на небо -- это дело голодных поэтов и юных любовников. Кое-кто и вовсе сомневался, что Мак-Гроган мог вот так размякнуть и расчувствоваться. По их мнению, не таков он был, и все тут. На это должно возразить, что даже у самых черствых и жестоких людей бывают порой мгновения, когда душа их пробуждается и жаждет чудес и красоты. Как бы то ни было, история моя истинна -- ни выкинуть слово, ни прибавить. Итак, Мак-Гроган сидел в своей лодочке и наслаждался лунным светом. Внезапно его привлекло какое-то движение и тихий плеск воды неподалеку. Сначала он было решил, что это играет рыба, но из любопытства осторожно подплыл поближе и, приглядевшись, обомлел. Глазам его предстало настоящее чудо, чудеснее которого и помыслить нельзя. В черной воде, освещенные зыбким золотистым светом, плавали множество крохотных женщин, дивно прекрасных. Ростом они были около двух футов, тонкие, изящные тела были обнажены и отливали перламутром, а длинные зеленые волосы обволакивали их, словно мягкие водоросли. Красота маленьких женщин была совершенна. Лица у них были тихие и задумчивые, а глаза, казалось, мягко светились. -- Черт меня побери!.. -- прошептал Мак-Гроган, не найдя более подходящих слов для чувств, обуревавших его. Что и говорить, не все красноречивы в такие волнующие минуты. Маленькие женщины при звуке человеческого голоса встрепенулись, их нежные личики исказил ужас. В одно мгновение, без единого всплеска, они исчезли в глубинах озера, словно их вовсе не было. Мак-Гроган долго всматривался в темную воду, но так больше и не смог увидеть чудесных красавиц. III И тотчас дьявольская жажда обладания стала нашептывать Мак-Грогану гнусные мысли. Он был из тех людей, что не могут просто любоваться прекрасным -- нет, они хотят заполучить его только для себя, запереть на замок и даже близко не подпускать никого другого. В эдинбургском доме Мак-Грогана был красивый фонтан, в котором резвились золотые рыбки. Почему бы, подумалось ему, не поймать дюжину озерных красавиц и не запустить их в фонтан вместо рыбок? Вот это была бы роскошь! Настоящее чудо, принадлежащее ему со всеми потрохами! Чем больше Мак-Гроган думал об этом, тем сильнее ему хотелось стать единственным на свете владельцем чуда. И он не мешкая развернул свою лодку, причалил к берегу и поспешил к дому. -- Вставайте, черные бездельники! -- закричал Мак-Гроган на своих рабов, с грохотом распахнув дверь. -- А ну, вставайте, ленивое отродье! Где тут у вас сети? Доставайте их, да поскорее! Мы идем рыбачить на озеро, и вам ни в жизнь не догадаться, что мы будем там ловить! Абу и Мирза тут же вскочили и засуетились в поисках сетей. Они давно привыкли к невероятным причудам Мак-Грогана и ничему уже не удивлялись. Хозяин желает рыбачить посреди ночи -- значит, нужно рыбачить. Не прошло и получаса, как Мак-Гроган и его слуги стояли на берегу озера. -- Теперь слушайте, мерзавцы, и запоминайте каждое слово! -- грозно проговорил Мак-Гроган. -- Мы будем ловить не рыбу, а кое-что получше! Здесь, в этом озере, так и кишат маленькие женщины с зелеными волосами. Не знаю, что они такое, но они мне очень понравились. В моем фонтане красотки будут смотреться как нельзя лучше. Я хочу, чтобы вы закинули сети посреди озера и поймали дюжину-другую. Ясно вам? Рабы почтительно поклонились. -- Тогда приступайте. Да поторопитесь, -- луна скоро зайдет! Чернокожие принялись за дело, а Мак-Гроган стал в нетерпении расхаживать вдоль берега, извергая потоки отвратительных ругательств. Луна давно зашла и небо начало светлеть на востоке, когда Абу и Мирза вернулись с уловом. Едва лодка причалила к берегу, Мак-Гроган, алчно потирая руки, бросился к ней. На дне лодки лежали, опутанные сетью, пятнадцать крошечных озерных красавиц. Они испуганно жались друг к другу и беззвучно рыдали. При виде такого богатого улова Мак-Гроган довольно осклабился и протянул было руку к одной из пленниц, как вдруг его слуги заступили ему дорогу. -- Господин, не касайся их, -- в один голос воскликнули рабы. -- Эти женщины обожгли нам руки, пока мы доставали сеть из воды. Они холоднее льда, но обжигают как пламя. Мак-Гроган поспешно отдернул руку. Он долго пожирал плачущих красавиц глазами, а потом проговорил: -- Нужно подумать, как доставить их в Эдинбург. Интересно, долго ли они протянут без воды? Лучше не рисковать -- посадим их в бочку, уж так-то они доедут как миленькие. Не беда, если пара-тройка и помрет по дороге -- тут их много. И он, хищно улыбаясь, заглянул пленницам в глаза: -- Ну что, мои красотки, вас ждет путешествие! В этот миг первый луч солнца вырвался из-за горизонта и озарил небо. Озерные женщины пронзительно вскрикнули и задрожали всем телом, словно от нестерпимой боли. В несколько мгновений их прекрасные перламутровые тела оплавились, словно лед в печке, а потом растаяли вовсе. На дне лодки остались лишь лужицы воды да пустая сеть. Мак-Гроган так изумился, что на время потерял дар речи. Но вскоре он опомнился и тут же накинулся на своих рабов: -- Это еще что такое?! Куда вы смотрели, скоты? Почему ничего не сделали? Глупые ленивые твари! Абу и Мирза молча слушали хозяина, понурившись, словно побитые псы. Мак-Гроган долго еще бушевал, вымещая на слугах злость и досаду. Чудо было уже у него в руках -- и водой ускользнуло сквозь пальцы! IV Мак-Гроган не привык отказывать себе ни в чем. Видение золоченого фонтана, в котором резвятся зеленовласые малютки, преследовало его неотступно. Мак-Гроган поклялся в своем сердце, что завладеет этим чудом, и со свойственным ему упорством принялся добиваться цели. Для начала он наведался в соседнюю деревню и расспросил об озерных девах старожилов. Ему рассказали, что красавицы эти зовутся асраи и приходятся не то дочерьми, не то внучками самому Водяному. Летними ночами, в полнолуние, они порой поднимаются из озерных глубин на поверхность, чтобы полюбоваться лунным светом. Солнечного же света асраи не выносят, -- от самого крохотного лучика их тела тают, превращаясь в лужу воды. Разузнав все это, Мак-Гроган поразмыслил и смекнул, что главное в поимке асраи -- уберечь их от света солнца. Фонтан, в котором он собирался заточить прекрасных пленниц, стоял посреди огромной залы, и окон там было великое множество. Не беда, решил Мак-Гроган, на окна можно повесить плотные занавеси, а залу освещать свечами. Он тут же послал в Эдинбург Мирзу, велев заказать шторы из тяжелого черного бархата и проследить, чтобы их развесили в зале. Абу тем временем отправился к деревенскому бочару и купил у него большую бочку. Бочар, изрядно напуганный видом чернокожего, клялся и божился, что в бочке нет ни единой щелки. На закате бочку привезли к дому у озера. Все было готово к ночной охоте. Едва взошла луна, Мак-Гроган и его слуга расставили сети и, подождав немного, вытянули их с уловом. На этот раз им, правда, повезло меньше -- лишь одиннадцать асраи трепыхалось в сетях. Мак-Гроган был не очень доволен, но рассудил, что снова закидывать сеть нет времени. Задолго до рассвета озерных дев осторожно пересадили сачком в бочку, потом закрыли ее и тщательно законопатили. Бочку поставили на телегу, и Мак-Гроган уселся рядом с ней, чтобы лично проследить за доставкой своего сокровища. Абу стегнул коня, и прекрасные асраи отправились в Эдинбург. Казалось, все идет как нельзя лучше. Мак-Гроган, терпеливо перенося неудобства, трясся в телеге, то и дело прислушивался к плеску воды в бочке и гадал, как там пленницы. Его немного тревожило, не задохнутся ли асраи, не повредит ли им дорожная тряска. Увы -- до самого Эдинбурга он не мог заглянуть в бочку и убедиться в сохранности бесценного груза. К тому же, если эти асраи и передохнут, в озере их еще осталось предостаточно. Подумав так, Мак-Гроган перестал беспокоиться. На закате Мак-Гроган и его груз прибыли в Эдинбург. Зал с фонтаном Мак-Гроган нашел таким, каким хотел видеть -- на всех окнах черные бархатные занавеси, в громадных люстрах горят сотни свечей. Черные слуги бережно и торжественно внесли в зал бочку, повинуясь знаку господина, открыли ее и отошли в сторону. Мак-Гроган, вооруженный сачком, с жестокой улыбкой победителя на губах, медленно подошел к бочке, заглянул в нее -- и отшатнулся, бледный от ярости. -- Какого черта! -- прошипел он. -- Боч