как можно не принимать во внимание чудо (о чем смотри выше). То есть, чудо, конечно, не принимать во внимание нельзя. А то, что находятся люди, считающие, что им можно все, это наша беда. Не самая большая и главная, а одна из многих. Хотя есть мнение, что самая главная и большая наша беда как раз и представляет собой сумму бед маленьких и второстепенных. А так как у нас их - этих второстепенных бед - столько, что они и учету никакому не поддаются, то вывод ясен, как белый день в начале лета. Хотя и с чудесами все не так просто и однозначно. Оно ведь и правда, не всегда определишь, с чем сталкиваешься и имеешь дело - с чудом или с феноменом, к разряду чудес отношения не имеющим, а имеющим отношение, к редчайшему стечению каких-нибудь фантастических обстоятельств или, допустим, к неизведанным способностям человеческого организма. Как в нашем, в общем, уже описанном случае. Ведь никто же, ни один человек, не сомневался в том, что водитель и пассажир автомобиля "Жигули", вылетевшего за пределы моста, приняли мгновенную смерть от удара об лед, и многие видели тела, свисавшие из машины во время ее подъема и погрузки на трейлер. Это были тела совершенно мертвых людей, абсолютно безжизненные и даже потерявшие форму. Недаром же они произвели на психику Калиночки губительное, как говорится, воздействие. И изгладится ли оно с течением лет, это вопрос, ответить на который пока нет возможности. Сам Калиночка во всяком случае ничего определенного по этому поводу сказать не может, потому что не знает. А Инна сказала. Сказала, что он тронулся на своей аварии и поехал. Что она имела в виду, Инна не объясняла, она просто стала звонить Юрию Петровичу гораздо реже, и он начал не без оснований подозревать, что Инна задумала потихоньку отдалиться, а при случае и вообще свалить. Видно, изменившийся Калиночка, порывающийся все время рассказать о том, что увидел он на Новом мосту, перестал удовлетворять Инниным представлениям о мужчине, который ей нужен и необходим. Без такого мужчины, каким стал Калиночка, она, видимо, могла обойтись, как могла обойтись (и обходилась) без многого. То есть у нее целая теория была на эту тему разработана простенькая. Или, скорее, даже не теория, а жизненный принцип. И по этому ее незатейливому принципу, иметь и стремиться иметь стоило только то, без чего обойтись никак нельзя, а без чего можно, без того нужно обходиться. И, похоже, что Калиночка попал теперь именно в этот разряд. В разряд необязательных для ее жизни предметов. А знал бы он о том, что мертвые всем смертям назло выжили, конечно, все было бы по-иному. А они выжили. Как это ни странно. И врачи имели все основания говорить о чуде, потому что в их врачебной практике ничего подобного никогда не случалось и по всем медицинским канонам выглядело аномалией или, другими, более простыми, словами - чудом. Первым заметил некоторую, не свойственную трупам странность служитель морга девятой больницы города Угорска прозектор Арнольд Аркадьевич Сущенко. Он сразу понял, что не настолько пьян, чтобы принять мертвых за живых. На всякий случай он их, оба то есть тела, все-таки потрогал руками, для определения их температуры. Градусника же в морге, ясное дело, не было. И температура оказалась у них даже повышенная. Равная температуре прозектора Сущенко, для которого повышенная температура была нормальным явлением. И он, прозектор, сходил в соседнее отделение к телефону и позвонил главному судебно-медицинскому эксперту и патологоанатому. А тот его, конечно, пообещал уволить. Но прозектор стоял на своем - живы и никаких гвоздей. Потому что, мол, он за себя отвечает ввиду стопроцентной трезвости из-за отсутствия денег. Ну, поначалу главный патологоанатом лично не пришел, а прислал одного молодого доцента своей кафедры, и тот все, что говорил и отстаивал рядовой прозектор, подтвердил своим научным авторитетом. Ну, тогда уже и сам главный в морг прибыл во главе всей своей кафедральной свиты. Осмотрел тела и сказал: "Нам здесь делать нечего, наша наука здесь пока что бессильна". А потом были вызваны в морг хирурги и реаниматоры, и санитары с носилками и каталками. Раненых перевезли в реанимацию, осмотрели и пришли к выводу, что можно было их и не перевозить, поскольку жить им осталось всего ничего. Но лечить, конечно, начали. Ради чисто научного интереса. Какое-то сердечное укололи, обезболивающее - хотя на боль потерпевшие, пребывая без сознания, не жаловались, и физраствор тоже им влили через капельницу в вену. И после этого стали ждать. Чтобы не оперировать людей зря. Они же представляли себе, в каком состоянии находятся внутренние органы их пациентов в результате падения с моста и удара об лед. И с лечением решили погодить, поддерживая, конечно, жизнедеятельность организмов по мере сил и средств. Для очистки своей медицинской совести. Поскольку все врачи единогласно были уверены, что в конце концов пострадавшие умрут. Не сегодня, так завтра. А большинство было уверено, что не завтра, а сегодня, и даже более того - с минуты на минуту. Но эта уверенность медиков оказалась насквозь ложной. Не умерли их пациенты ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Мало того - послезавтра один из них - тот, который постарше, пришел в себя и сказал деревянными губами, что у него все болит и что он просит сделать ему укол морфия. И товарищу своему попросил сделать тот же укол, сказав, что и у него сильные боли. Ну, это легко сказать. А чтобы морфий сделать, нужны веские причины и поистине железные основания, а не боли. И, самое главное, морфий нужен. Который денег стоит. Тут гангренозным больным морфий дают только на Рождество и на Пасху, а у них боли такие, что не дай Бог. Но этим все-таки решили сделать по уколу - с письменного разрешения главного врача больницы и в порядке исключения из правила. Ради эксперимента. Подумав, что если они не умрут, то это будет невиданный медициной рекорд человеческой живучести. Правда, когда опасность и угроза жизням окончательно миновала, оказалось, что эти выжившие - самые настоящие индийские йоги, хотя по национальности и не индусы. Национальности у них впоследствии оказались обыкновенные: у одного - литовец, у другого казах. А йогой они увлекались оба по многу лет и неоднократно падали по собственной воле с верхних этажей, тренируя таким способом себя и подтверждая на собственном наглядном примере неограниченные возможности человеческого духа и человеческой плоти. Они и других людей обучали таким возможностям, имея в Угорске свою школу йоги, которую называли школой Счастья. Кстати, в этой школе и от остеохондроза избавляться обучали при помощи йоготерапии, о чем Калиночка, к сожалению, ничего не знал. И, конечно, если б они не были опытными йогами высокой квалификации со стажем, они бы умерли безоговорочно. А так вот, доказав неоспоримые преимущества йоговского образа жизни над общечеловеческим, остались в живых. Хотя об этом и не узнали жители города и области. Главврач девятой городской больницы и главный патологоанатом сообщили городскому руководству о том, что погибшие на мосту люди, благодаря своей принадлежности к касте индийских йогов, живы, а руководство, посовещавшись в узком кругу, дало указание все сохранить в строжайшей тайне. Во-первых, для того, чтобы не опровергать сообщения прессы (СМИ, являющиеся государственными органами гор- и обладминистраций, тоже ведь объявили о гибели людей в автокатастрофе, а значит, дезинформировали общественность с официальной трибуны), а во-вторых, чтобы не провоцировать всплеска излишнего нездорового интереса у населения к чуждой нашему менталитету йоге. Конечно, руководство ГАИ было заинтересовано в том, чтобы истина восторжествовала, став достоянием широкой общественности и городского населения - тогда число жертв дорожного движения в сводках было бы снижено на две человекоединицы, - но высшая городская исполнительная власть сочла целесообразным пожертвовать сухими цифрами статистики и сводок ради поддержания в общественном сознании спокойствия. Поэтому врачам было дано распоряжение свято хранить врачебную тайну вплоть до увольнения с работы и лишения диплома о высшем медицинском образовании. И всеобщее неведение, возможно, пошло на пользу в общем и целом, но Калиночке Юрию Петровичу оно принесло вред, один только вред и ничего, кроме вреда. Потому что он-то как раз спокойствие и потерял. Вернее, так и не смог обрести заново. Юрий Петрович и сам от себя не ожидал подобной впечатлительности, но, может быть, впечатлительность тут ни при чем, может быть, у него просто со временем расшаталась нервная система, а впечатлительностью он всегда отличался недюжинной. И она его, значит, в конечном счете, и погубила. Не сама по себе, а в комплексе с остальным. Конечно, если бы он не видел своими собственными глазами той аварии, его воображение и впечатлительность не принесли бы ему никакого вреда, а наоборот, разнообразили повседневное существование и украшали его, прибавляя красок и ощущений. А из-за аварии воображение стало обременять мозг Юрия Петровича, ввергая его в перегрузки. И от этих постоянных перегрузок, которых не удавалось избежать никаким усилием воли и никакими успокаивающими лекарствами, Юрий Петрович стал терять, как говорится, лицо и его поведение перестало соответствовать обычному его поведению, и сам он изменился до потери сходства с самим собой. С тем Калиночкой, которого знал, как облупленного. И изменения эти не пришлись ему по душе. И Инне они тоже не понравились. А больше всего не нравилось ей то, что Калиночка стал приставать к ней со своим предложением идти за него замуж. У него желание жениться на Инне превратилось в навязчивую идею фикс. И сколько Инна ни объясняла ему, что трех замужеств с нее хватит, он не отставал. Инна его просила по-доброму и по-хорошему, чтоб прекратил свои домогательства, потом честно предупреждала, что если не прекратит, она его бросит, но так и не смогла вернуть их отношения в прежнее русло. Юрий Петрович не хотел больше жить один, потому что, когда он жил один, к нему возвращалось все, что он видел на Новом мосту, а он уже не мог этого видеть, зная все наперед. И Инна не могла пойти ему навстречу. Она тоже знала наперед, чем все кончится. Она не знала, почему. А как и чем - знала наверняка. Поэтому, наверно, она заставила себя отказаться от Калиночки и в конце концов прекратила не только визиты к нему, но и звонить перестала. А Юрий Петрович хотел было сам к ней пойти, но где она снимает квартиру, в каком доме, он не знал. Раньше он просто не интересовался этим за ненадобностью и не спрашивал у Инны ее адрес. Он знал, что живет Инна где-то рядом и все. Обычно же она сама и звонила ему, и приходила. А провожал он ее по утрам - если провожал - не до дому. Они обычно проходили метров двести или сто по улице Калиновой, и Инна отправляла Юрия Петровича обратно. Говорила - иди, дальше я сама добегу, у тебя до работы не так много времени. И он возвращался. А теперь, значит, это выходило ему боком, потому что Инна легко исчезла из его поля зрения, и где ее искать, Юрий Петрович не знал даже приблизительно. То есть, вернее, знал, но уж очень приблизительно, так приблизительно, что лучше бы не знал вовсе. А то он ходил вдоль Калиновой, надеясь случайно ее встретить, и только зря себя растравлял, вглядываясь во всех длинноногих женщин, какие попадались ему на пути и думая о том, что без частного детектива ему не обойтись, а частный детектив без фотографии и фамилии работать не возьмется. У Калиночки же не было не только фотографии Инны, но и ее фамилии по паспорту. Она как-то говорила ему, что Вовк - это девичья фамилия, а как она пишется в паспорте - такого разговора у них не возникало. Что-то такое помнилось Юрию Петровичу - какое-то упоминание вскользь, что она, мол, и Пашка носят одну и ту же, общую фамилию. А какая фамилия была у Пашкиного отца, никогда она не рассказывала. Единственно, что знал Юрий Петрович, так это профессию одного мужа Инны - того, который нейрохирург - и фамилию другого - дирижера и предпринимателя Трамваева. И он ходил в городскую филармонию и спрашивал тамошних оркестрантов, не знают ли они такого, а они отвечали, что впервые слышат эту фамилию. Юрий Петрович стал говорить им про Ашкенази и турецкого посла, а они слушали его и смотрели, как на сумасшедшего. А он сумасшедшим не был. Хотя эти его навязчивые видения на фоне навязчивого страха одиночества и навязчивого желания жениться на Инне сильно напоминали обыкновенные зрительные галлюцинации. В результате стресса и нервного потрясения такое со многими случается. Ему и психиатр это сказал на приеме. И еще он сказал, что не вовремя вздумал Калиночка болеть, потому что диспансер их психоневрологический сняли за неимением бюджетных средств как с продуктового довольствия, так и с медикаментозного. "Дома сегодня надо с ума сходить, - сказал психиатр. - В собственной лучше всего квартире". На что Калиночка ответил ему вопросом, не на их ли случайно территории располагается нейрохирургическое отделение, единственное в городе? А психиатр сказал: "На нашей территории много чего располагается, но вам это все без надобности. Поскольку таких, как вы, у нас не лечат. Вы, - сказал психиатр, - и вам подобные граждане считаются у нас стопроцентно здоровыми, каковыми и являются в действительности, а ваши галлюцинации и ваш ярко выраженный остеохондроз в данном случае в счет не идут и общего положения вещей не меняют".