В.Н.Гвоздей. Меж двух миров. Некоторые аспекты чеховского реализма From: LashenovD@Acsystems.ru БКК 83.3 (2-рус) 6 Г 25 Рекомендовано к печати редакционно-издательским советом Астраханского государственного педагогического университета Рецензенты: Л.В.Жаравина, доктор филологических наук, профессор ВГПУ; Г.Г.Исаев, доктор филологических наук, профессор АГПУ; Т.Р.Коновалова, кандидат филологических наук, доцент АОИУУ. Гвоздей В.Н. Г 25 Меж двух миров: Некоторые аспекты чеховского реализма: Монография. Астрахань: Изд-во Астраханского гос. пед. ун-та, 1999. - 128 с. В книге рассматриваются закономерности творческого метода А.П.Чехова, преломившиеся в тропах, прежде всего - в сравнениях. Главным объектом внимания стали сравнительные обороты особого типа, создающие довольно сложные художественные эффекты. Проведенное исследование позволяет автору сделать выводы, касающиеся реализма Чехова-прозаика и специфики созданной писателем картины мира, существенно дополнить привычные интерпретации многих его произведений. Для преподавателей литературы, студентов, учащихся школ, для широкого круга читателей, интересующихся творчеством А.П.Чехова и проблемами художественности. ISBN 5-88200-441-1 Гвоздей В.Н., 1999. Изд-во АГПУ, 1999. ОТ АВТОРА Данная работа является логическим продолжением предшествующей нашей книги "Секреты чеховского художественного текста" (Астрахань, 1999). Это избавляет автора от необходимости вновь писать более или менее пространное предисловие. В основе предлагаемой монографии лежат те же принципы, те же исходные посылки, используется та же методика анализа. В ней так же рассматриваются закономерности творческого метода А.П.Чехова, преломившиеся в тропах, прежде всего - в сравнениях, этих первичных составляющих чеховской художественности. Как и в предшествующей книге, тропы в художественной системе писателя исследуются в их эволюции, от самых ранних прозаических текстов - до последних. Возникает естественный вопрос: что же нового тогда может найти читатель в данной книге? Как заметил Н.М.Фортунатов, "мы уверенно говорим по поводу литературного произведения, но, к сожалению, крайне беспомощны порой при изучении его художественной ткани, причин его эстетического воздействия на читателя. В особенности очевидна эта мысль, когда речь идет о Чехове. Исследователи до сих пор еще то и дело попадают в ловушку, подстроенную самой природой его творчества, его художественного мышления, полагая, что о прозе, в отличие от поэзии, можно говорить, отвлекаясь от формы воплощения авторского замысла, от самого художественного материала, несущего в себе, в особенностях своей организации поэтическую мысль, которая не может существовать вне тех отношений и связей, в которых она живет в произведении искусства". Слова эти сказаны более двадцати лет назад, но своей актуальности они не утратили и сегодня. В предлагаемой монографии исследуется именно художественная ткань чеховского текста, один из ее аспектов, в значительной мере определяющий эстетическую действенность произведений писателя. Объектом внимания здесь стали сравнительные обороты особого типа, создающие весьма специфические художественные эффекты. Углубленный анализ этих эффектов способен, по мнению автора, существенно скорректировать современное представление о картине мира в творчестве Чехова, о его художественном методе. С.3 Глава I У ИСТОКОВ СТИЛЯ Эксперимент с изобразительно-выразительными средствами в чеховской юмореске "Тысяча одна страсть, или Страшная ночь" (1880) подвел своего рода черту под особо экспрессивными тропами, встречавшимися в самых ранних текстах начинающего писателя. Такие тропы были осознаны Антошей Чехонте как не отвечающие запросам малой прессы и ушли из его творческой практики почти на два года. В то же время в этом странноватом произведении берет начало другая очень важная линия поэтики Чехова. Герой-рассказчик юморески сообщает свои впечатления: "Какие-то неведомые силы, казалось, трудились над ужасающею гармониею стихии" [С.1; 35]. Фраза стилистически почти нейтральная, хотя архаизированная грамматика сочетания "над ужасающею гармониею" и выдает ее принадлежность к гротескному слогу Антонио. Но обратим внимание на вводное "казалось". Генетически исходным для подобных конструкций является более отчетливый в синтаксическом отношении оборот "казалось, что". При таком строении фразы сообщение приобретало бы гораздо большую определенность: "Казалось, что какие-то неведомые силы трудились над ужасающею гармониею стихии". Смысл высказывания несколько меняется, усиливается привязка данного впечатления к какому-то воспринимающему субъекту: это ему казалось, что... и т. д. Если в предлагаемой картине обнаруживается какая-то несообразность, то виной всему - издержки субъективного восприятия. Использование А.Чехонте вводного "казалось", помещенного к тому же в середину фразы, создает иные эффекты. "Какие-то неведомые силы" выводятся из сферы сомнительного, предположительным выступает лишь факт их труда "над ужасающею гармониею стихии". Они оказываются участниками двух ситуаций: в одной, предъявляемой в качестве первичной и претендующей на объективное существование, "неведомые силы" не озабочены гармонизацией стихии и не "трудятся"; во второй, которая подается как субъективная версия происходящего, напротив - "трудятся". С.4 Двойственность общей картины в данном случае трудно уловить в силу неопределенности центрального образа, подчеркнутой тем, что силы "какие-то" и "неведомые". Но сам принцип достижения такой двойственности следует осознать, поскольку молодого Чехова заинтересовали специфические эффекты, создаваемые ею. В рассказе "За яблочки" (1880), опубликованном вслед за "Тысяча одной страстью", находим подобный пример использования вводного "казалось": "Все, что вдохновляет господ поэтов, было рассыпано вокруг него щедрою рукою в огромном количестве и, казалось, говорило и пело: <На, бери, человече! Наслаждайся, пока еще не явилась осень!>"[С.1; 40]. Здесь также не очень определенным оказывается это "все", хотя подразумеваются под ним плоды роскошного сада. Присутствует и уже отмеченная ранее грамматическая форма "щедрою рукою", выполняющая стилистические задачи, но - не гротескной архаизации, как прежде, а поэтизации и гармонизации фразы. И также создаются две ситуации: в одной сад просто молча демонстрирует свои богатства; во второй - все тот же сад сопровождает демонстрацию неким гипотетическим призывом, обращением к герою. Призыв явно приписан саду повествователем, желающим подчеркнуть щедрость природных даров. Но картина все же двойственная, в ней совмещается как бы объективно существующее и - предположительное. Заметим, кстати, что подобные олицетворяющие обороты, в которых что-либо, даром речи не обладающее, начинает "говорить", - отныне будут частенько появляться в чеховских текстах, на протяжении всей литературной деятельности писателя. Столь же не случайны у Чехова конструкции, обеспечивающие "двоение" картины. Заметный интерес к этому феномену проявлял Н.В.Гоголь. И тоже в связи со сравнениями. А.П.Чудаков подчеркивает эффект "художественного уравнивания картин второй части сравнения с главным в произведении. Для Гоголя самостоятельность этих частей, создающих вместе с другими <уводами> в сторону вторую сферу его мира, имела принципиальное значение. Всеохватность гоголевского мира - в значительной степени результат действия этой сферы". Чехов, как видим, также обратил внимание на формы, создающие эффект двоения. Юмористический очерк "Салон де варьете" (1881) предъявляет другой их вариант: "По всем комнатам снуют взад и вперед, из двери в дверь, жаждущие сильных впечатлений, - снуют, мнутся, слоняются из угла в угол, как будто бы чего-то ищут..." [С.1; 90]. Фраза грешит некоторым алогизмом. Предположение "как будто бы чего-то ищут" тавтологично, поскольку уже сказано, что снуют "жаждущие сильных впечатлений". С.5 Ошибка начинающего писателя?.. Обратим, однако, внимание и на то, что оборот "как будто бы чего-то ищут", помимо предположительности, содержит в себе сравнение. "Жаждущие сильных впечатлений" сравниваются с "чего-то ищущими", уподобляются им, то есть по сути сравниваются сами с собой, но как бы - в разных ситуациях, отчасти разных. Эта, быть может, не слишком удачная фраза отразила интерес писателя к таким необычным конструкциям и - стремление овладеть данным приемом. В рассказе-сценке "Суд" (1881), опубликованном через двадцать дней после "Салона де варьете", читаем: "Кузьма Егоров снимает ремень, некоторое время глядит на публику, как бы выжидая, не поможет ли кто, потом начинает..." [С.1; 98]. Конструкция "как бы выжидая", такая же сравнительно-предположительная, по сути выполняет обе означенные функции одновременно. Это и принадлежащее повествователю предположительное объяснение задержки телесного наказания, и сравнение данного Кузьмы Егорова - с Кузьмой Егоровым же, но в ситуации выжидания, "не поможет ли кто". Это предположение повествователя ("как бы выжидая") может отражать реальную причину задержки, а может и не отражать. В последнем случае перед нами игра героя "на публику", в первом - истинная причина, поданная как гипотетическая, вероятностная. Присутствует в данном обороте еще и неуверенность повествователя в правильности своих оценок, отказ от претензии на всеведение, на полную власть автора в творимом художественном мире. Внутреннее динамическое напряжение и неоднозначность, привносимые в текст подобными конструкциями, очевидно, показались А.Чехонте перспективными. Перерабатывая в конце 1881 года рассказ "Жены артистов", опубликованный годом ранее, писатель, в ряду других изменений, вносит в текст фразу: "Каролина замахала руками и забегала по комнате, как бы боясь, чтобы ее насильно не раздели" [С.1; 57]. Здесь также возникает двойственная (уместно сказать - двусмысленная) картина: помимо описания очевидных, объективно воспринимаемых действий героини высказывание содержит второй план, как в зеркале отражающий те же действия и жесты, но - обусловленные ситуацией опасения. Однако гипотетическая ситуация на самом деле оказывается истинной. Повествователь разделил изображаемое на реальное и вероятное, тогда как действительная ситуация едина. По существу перед нами - минус-прием. Здесь видится опробование, обыгрывание возможностей, замеченных еще в процессе работы над рассказом "Суд". Очерк "На волчьей садке" (1882) вновь предъявляет похожие конструкции. Автор пишет о приготовленном для публичной травли волке: "Наконец он поднимается, как бы утомленный, разбитый, едва влача за собою задние ноги..." [С.1; 119]. А затем на той же странице: С.6 "Публика неистовствует, и так неистовствует, как будто бы на нее самое спустили всех собак со всего света..." [С.1; 119]. Описанные функции подобных сравнительных оборотов можно обнаружить и в приведенных примерах. Но в последнем случае все завершает картина огромной собачьей стаи, бросающейся на толпу. Шум, производимый толпой, уподобляется шуму такой же толпы, но из другой картины, в которой люди становятся объектом травли. Сопоставляются две ситуации, и вторая оказывается более зримой, более впечатляющей. В предисловии к очерку, от лица некоего очевидца реальной травли, делается характерное предуведомление: "Прежде всего я не охотник. Я во всю жизнь мою ничего не бил. Бил разве одних блох, да и то без собак, один на один. Из всех огнестрельных орудий мне знакомы одни только маленькие оловянные пистолетики, которые я покупал своим детям к елке. Я не охотник, а посему прошу извинения, если я перевру. Врут обыкновенно все неспециалисты. Постараюсь обойти те места, где бы мне можно было похвастать незнанием охотничьих терминов; буду рассуждать так, как рассуждает публика, т. е. поверхностно и по первому впечатлению..." [С.1; 117]. Именно это "первое впечатление" давало повод литературоведам и критикам говорить о чеховском импрессионизме. Но чеховский импрессионизм - явление производное от чего-то более существенного, определяющего. И главным следует признать отказ от позиции авторского всеведения, быть может, излишне акцентированный в данном случае, поскольку сам Чехов все же располагал кое-какими знаниями об охоте. Этот отказ от авторского всеведения прокламировался А.Чехонте неоднократно. В том числе и в миниатюре "Встреча весны" (1882): "Борея сменили зефиры. Дует ветерок не то с запада, не то с юга (я в Москве недавно и здешних стран света еще достаточно не уразумел), дует легохонько, едва задевая за фалды..." [С.1; 140]. "Встреча весны" с подзаголовком "Рассуждение" также представляет собой очерк, уже юмористический, и описывает изменения в природе, общественной жизни и быте, принесенные весной. Но использование рассматриваемых конструкций имеет здесь уже иной характер. Очеркист сообщает: "Солнце светит так хорошо, так тепло и так ласково, как будто бы славно выпило, сытно закусило и старинного друга увидело..." [С.1; 140]. С.7 Отметив не слишком новые для конца XIX века антропоморфизм и олицетворение, порадовавшись остроумному их обыгрыванию, сосредоточимся все же на другом. Чехов привлекает заинтересовавшую его форму "как будто бы" для того, чтобы нарисовать картину, поясняющую предмет разговора. И снова в данной конструкции сравниваются две картины. Одна из них изображает солнце, которое "светит так хорошо, так тепло и так ласково"; в другой видим то же самое солнце, с той лишь разницей, что оно "славно выпило, сытно закусило и старинного друга увидело...". Законы художественного мира таковы, что сознание читателя склонно воспринимать сказанное скорее буквально. Одним словом, если хотите получить точное представление о весеннем солнце, то представьте его себе славно выпившим, сытно закусившим и старинного друга увидевшим. Серьезно говорить о смешных вещах - занятие трудное и неблагодарное. И все же отбросим пока юмористический смысл олицетворения и попробуем рассмотреть художественный эффект, созданный здесь. Если не поддаваться соблазну ограничиться спасительной, но мало что объясняющей ссылкой на метафоричность художественного слова вообще и чеховского - в частности, можно обнаружить интересные закономерности. Метафорическая наполненность олицетворений и во времена Антоши Чехонте, и сто лет спустя предстает стершейся, "остывшей". Способность солнца в данном контексте "славно выпить, сытно закусить и старинного друга увидеть" подготовлена длительной фольклорной и литературной традицией, опирается она и на устойчивые общеязыковые формулы типа "солнце встало", "солнце смотрит" и т. п. Наше олицетворение словно вытекает из этих речений и становится как бы продолжением логического ряда, не несет принципиальной новизны. Комический эффект в данном случае достигается нередким у Чехова намеренным нарушением семантической сочетаемости слов, автор просто выходит за привычные рамки такой сочетаемости. Понятно, что в подтексте ситуации - соотнесение эмоционального состояния, вызванного весенним солнцем, с благодушным состоянием подвыпившего человека. Но читая чеховский текст, мы все же видим подвыпившее солнце. В сознании лишь на мгновение возникает человек, вернее - смутный облик "старинного друга", увиденного подвыпившим солнцем. Не будем торопиться утверждать, что точно таким же был механизм восприятия рассматриваемой конструкции у первых чеховских читателей. Современный читатель, хотим мы этого или нет, как правило, обладает эстетическим опытом восприятия книжных и журнальных иллюстраций, карикатур, а также мультфильмов, в которых олицетворения зачастую выступают как реализованные. Ему нетрудно представить себе подвыпившее солнце. Как нетрудно представить солнце пьющим чай за одним столом с поэтом В.Маяковским. С.8 Но чеховские современники в этом отношении беднее лишь тем, что касается мультипликации. Рассказы Антоши Чехонте, публикуемые в юмористических изданиях, соседствовали с самыми разными иллюстрациями и карикатурами. "Встреча весны", кстати, была напечатана в литературно-художественном журнале "Москва", который сопровождал иллюстрации пояснительным текстом. "Тексты обычно снабжались подзаголовком <К рисунку (такому-то)>. Как <подпись> была задумана и <Встреча весны> (см. в тексте, стр. 142: <У нас она изображена тоже дамочкой>), но дать обычный подзаголовок редакция не решилась: литературный материал был значительно богаче иллюстрации". Думается, что работая для иллюстрированного журнала, Чехов особое внимание уделял зримости образов и отчасти даже - шел от иллюстрации. Эти пространные рассуждения понадобились только для того, чтобы показать неправомерность или, во всяком случае, явную недостаточность ссылок на метафорическую природу олицетворений в подобных случаях. Рассматриваемая конструкция неоднозначна, несет в себе ряд значений и оттенков, но определяющей все же является функция сравнения, ею все организовано и приведено к единству, ею обеспечивается цельность художественного образа. И в очерке "Встреча весны" солнце "светит так хорошо", как оно о б ы ч н о светит, когда "славно выпьет, сытно закусит и старинного друга увидит". Отмеченный момент обобщения, генерализации придает картине окончательную завершенность и убедительность. "Встреча весны" позволяет сделать вывод, что Чехов вполне овладел приемом, по крайней мере - применительно к жанру юмористического очерка. От первых опытов до "Встречи весны" писатель двигался в сторону усиления зримости создаваемой данным оборотом картины. И это не случайно, поскольку "в формировании языкового образа з р и т е л ь н о м у представлению принадлежит решающая роль". Но вскоре, в "маленьком романе", названном "Зеленая коса" (1882), эта конструкция предстает в ином ракурсе: " - И это воля папы! - говорила она нам, и говорила с некоторой гордостью, как будто бы совершала какой-нибудь громаднейший подвиг" [С.1; 164]. В данном случае оборот "как будто бы" особо значимой роли не играет, и создаваемый им художественный эффект достаточно прост. Верность данному слову и свою решимость выполнить волю отца, выйдя замуж за указанного им человека, Оля Микшадзе воспринимает как подвиг. При этом подвига мы не видим, о нем сказано в самой общей, далекой от зримости форме. В сознании возникает образ девушки, которая произносит свои слова с гордым видом. Только и всего. Не слишком выразителен и оборот из "Сельских эскулапов" (1882): С.9 "В приемную входит маленькая, в три погибели сморщенная, как бы злым роком приплюснутая, старушонка" [С.1; 198]. Конструкция "как бы злым роком приплюснутая", призванная конкретизировать внешний облик очередной посетительницы земской больницы, не слишком информативна в силу своей отвлеченности и мало что сообщает внутреннему зрению. Старушка выглядела так, как она выглядела бы, если бы ее "приплюснул злой рок". Не очень конкретно. А.Чехонте теперь явно пытается совместить в подобных оборотах абстрактное, отвлеченное и - предметно зримое. В рассказе "Пропащее дело" (1882) это ему удается значительно лучше: "Я поцеловал ее в голову, и в моей груди стало так тепло, как будто бы в ней поставили самовар" [С.1; 203]. В сознании действительно возникает на мгновение этот "аппарат" для кипячения воды. Но вряд ли кто-нибудь из читателей увидел самовар, поставленный в груди героя. Представить себе такое довольно трудно, тут требуется преодолеть значительное сопротивление реально-бытового опыта, хоть, может быть, уже и не очень актуального. Наш "самовар" стоит в комнате, или на кухне, но - не в груди героя. И вновь возникает соблазн сослаться на метафоричность картины. И вновь, как представляется, такое объяснение окажется далеким от истины. Вместо метафоры как скрытого сравнения перед нами с р а в н е н и е. Сопоставляются две ситуации. В груди стало так тепло, как в ней стало бы тепло, если бы там поставили самовар. Конечно же только что поставленный самовар, как и пышущий жаром, не способен согреть комнату, но его вид может дать ощущение тепла и уюта, сопровождаемое подспудным ожиданием близкого чаепития. Потребительский оттенок здесь тоже важен, он созвучен настроению героя, охотника за приданым. И наш самовар по сути становится знаком домашнего тепла, благополучия и уюта. Поэтому здесь уместнее говорить о метонимичности образа, сопутствующей сравнению, тяготеющей даже к эмблематике. Интересно, что за полтора месяца до "Пропащего дела" был опубликован рассказ "Свидание хотя и состоялось, но..." (1882), тоже - о неудачном свидании. Герой рассказа решил скоротать время за пивом: "Выпив три стакана, он почувствовал, что в его груди и голове зажгли по лампе: стало так тепло, светло, хорошо" [С.1; 175]. В данном случае перед нами очевидная метафора. Отметим, однако, что автор считает нужным ее пояснить. И эффект скрытого сравнения пропадает. Это уже не "загадка". Данный принцип получает развитие: "После второй бутылки он почувствовал, что в его голове потушили лампу и стало темновато" [С.1; 175]. Хорошо понимая комическую суть приема, читатель не столько видит лампу в голове героя, сколько воспринимает его ощущения, соответствующие разным стадиям опьянения. С.10 Думается, что чеховский опыт работы над этим рассказом по-своему отразился в "Пропащем деле", в котором писатель предпочел не метафору, а сравнение, не нуждающееся в пояснениях. "Скверная история" (1882) предлагает целый набор необычных, претендующих на юмористическую художественность, выражений, оборотов - благо, объем позволял: по жанру этот текст - "нечто романообразное" и насчитывает целых девять страниц. Время написания совпадает с началом чеховского "кризиса", отмеченного повышенным интересом писателя к поискам в сфере поэтики, в том числе - в области тропеической организации текста. Рассказ подчеркнуто юмористичен и, что непривычно для А.Чехонте, переполнен каламбурами, парадоксами, двусмысленными выражениями, построенными на игре слов, и, конечно же, тропами. Стилистической основой текста стало ироничное обыгрывание бытовых и литературных штампов, вплоть до говорящих фамилий героев (Леля Асловская). Вместе с тем для автора здесь характерно особое внимание к сравнительным конструкциям с союзом "точно". О Ногтеве, не сводящем глаз с окон Лели, сказано так: "Он глядел, точно помирать собрался: грустно, томно, нежно, огненно" [С.1; 217]. Данный сравнительный оборот по содержанию и форме похож на аналогичные с союзными сочетаниями "как бы" и "как будто бы". Ногтев глядел так, как он глядел бы, если бы собрался помирать. Снова сравниваются две ситуации, гипотетическая привлекается для пояснения исходной, подаваемой как реальная. Метафорическое значение данного сочетания - "помирать собрался" - здесь ослаблено, не только в силу невысокой его употребляемости, но и благодаря авторскому, ослабляющему метафоричность, уточнению: "грустно, томно, нежно, огненно". Другой пример сложнее: "Сердце рара от такого предложения точно дверью прищемило <...>" [С.1; 218]. "Увидеть" эту жутковатую картину, построенную на реализации метафоры, читателю мешает, быть может, не вполне осознаваемая связь выражения с общеязыковым "сердце щемит". Метафорическая основа сравнения, при неявной отсылке к более привычному речению, и является главным носителем эстетической информации в данном обороте, в целом не очень удачном. По существу такая же ситуация складывается с оборотом, в котором соединились метафора, в силу своей древности - почти эмблематичная, и сравнение в форме творительного падежа: "Знакомство затянулось гордиевым узлом: связалось до невозможности развязать" [С.1; 217]. Более простые, не осложненные сравнительной конструкцией метафоры в "Скверной истории" характеризуются тем же качеством - неспособностью созда- С.11 вать отчетливый зрительный образ: "Робкая любовь - это басня для соловья" [С.1; 219]. Во всех трех примерах содержится отсылка к неким концептам, будь то пословица, устойчивое выражение, в том числе - имеющее тысячелетнюю историю, или же - расхожие литературные штампы, как например, в таком случае: "В воздухе, выражаясь длинным языком российских беллетристов, висела нега..." [С.1; 220]. Есть в тексте интересный пример использования гоголевского минус-приема: "Для полноты райской поэзии не хватало только г. Фета, который, стоя за кустом, во всеуслышание читал бы свои пленительные стихи" [С.1; 220]. Специфика художественного слова. Повествователь сетует на отсутствие г. Фета, но читатель тем не менее видит поэта стоящим "за кустом" и во всеуслышанье читающим стихи. По внутренней форме эта фраза, благодаря сослагательному "бы", близка к сравнениям с союзами "точно", "как будто", "как бы", и в ней также сопоставляются две ситуации: подаваемая как реальная, в которой Фета "не хватает", и - гипотетическая, в которой поэт присутствует. Сопоставление обнаруживается и в основе другого фрагмента: "Леля сидела на скамье, куталась в шаль и задумчиво глядела сквозь деревья на речку. <Неужели я так неприступна?> - думала она, и воображению ее представлялась она сама, величественная, гордая, надменная..." [С.1; 220]. Это героиня видит себя величественной, гордой, надменной. Читатель же оказывается в привычной для Чехова с р а в н и т е л ь н о й ситуации. И видит д в у х барышень: одну, сидящую на скамье у реки и нетерпеливо ожидающую любовных признаний, и другую - созданную ее воображением. Данное сопоставление таит в себе, конечно же, юмористический смысл. Как и перенасыщенное тропами описание последствий объяснения: "Бедный художник! Ярко-красное зарево окрасило одну из его белых щек, когда звуки звонкой пощечины понеслись, мешаясь с собственным эхом, по темному саду. Ногтев почесал щеку и остолбенел. С ним приключился столбняк. Он почувствовал, что проваливается сквозь всю вселенную... Из глаз посыпались молнии..." [С.1; 223]. Ногтев оказался в состоянии, когда кажущееся воспринимается как действительное. Но сравнительное "как", в той или иной форме выраженное, отсутствует. Предлагается кажущееся вместо реального. И мы почти не замечаем, что весь процитированный фрагмент состоит из штампованных метафор. Автор "цитирует" их, нагнетает, сталкивает друг с другом, обыгрывает, чуть видоизменяя, вводя например, гиперболу, и тем усиливая эффект. Из обыгрываемых штампов состоит и описание барышни, пережившей потрясение: "Леля, трепещущая, бледная как смерть, ошалевшая, сделала шаг вперед, покачнулась. По ней точно колесом проехали. Собравшись с силами, она невер- С.12 ной, больной походкой направилась к дому. Ноги ее подгибались, из глаз сыпались искры, руки тянулись к волосам с явным намерением вцепиться в оные..." [С.1; 223]. Но здесь уже присутствует оборот с "точно". Первая часть фрагмента представляет собой разбитое на две фразы сравнение: Леля после неудачного объяснения выглядела так, как выглядела бы та же Леля, по которой "колесом проехали". Метафорическое значение двух последних слов отступает в данном случае на второй план, благодаря меньшей "расхожести", употребляемости выражения. И на секунду в сознании возникает соответствующая, буквальная картина. А затем перед глазами вновь оказывается обманувшаяся в своих ожиданиях Леля. Завершая разговор о "Скверной истории", отметим проявившееся здесь настойчивое стремление А.Чехонте совмещать сравнительную конструкцию с каким-либо общеизвестным метафорическим речением. Думается, что в целом он остался недоволен этим экспериментом. Возникает ощущение, что "Скверная история", наряду с другими, выполняла также функцию, сближающую данный текст с "Тысяча одной страстью". А.Чехонте вновь выяснял свои отношения с тропами, уже учитывая прежний опыт. Главное же отличие заключается в том, что после "Скверной истории" не наступило "затишье". Чеховское исследование тропов продолжилось, в том числе - изучение сравнительных конструкций с "точно", "как будто", "как бы". В "Ненужной победе" (1882) обнаруживаем такой оборот: "Улыбаясь и гримасничая, Цвибуш засиял, как будто увидал давно не виданного друга..." [С.1; 309]. Цвибуш засиял, поскольку ему предложили выпить. И это обстоятельство, и "давно не виданный друг" заставляют вспомнить подвыпившее солнышко из "Встречи весны". В данном случае механизм создания образа, конечно же, гораздо проще: Цвибуш засиял точно так же, как засиял бы тот же самый Цвибуш, встретив "давно не виданного друга". Цвибуш в одной ситуации сравнивается с Цвибушем в другой ситуации. О нелепом ухажере Иване Гавриловиче из рассказа "Который из трех" (1882) повествователь сообщает: "Он похож на свою маменьку, напоминающую собой деревенскую кухарку. Лоб у него маленький, узенький, точно приплюснутый; нос вздернутый, тупой, с заметной выемкой вместо горбины, волос щетиной. Глаза его, маленькие, узкие, точно у молодого котенка, вопросительно глядели на Надю" [С.1; 232]. Обратим внимание на соседство оборотов "точно приплюснутый" и "точно у молодого котенка". Чехов использует их в двух соседних фразах, не смущаясь повторением, - быть может, потому, что не только их содержание, но и внутренняя форма, принципы создания образа - различны. С.13 "Глаза <...> точно у молодого котенка" - простое сравнение: как у котенка. "Лоб <...> точно приплюснутый" - "как бы" приплюснутый, "как будто бы" приплюснутый. Здесь уже сравниваются две ситуации: лоб у героя выглядит так, как он выглядел бы, если бы его приплюснули. Создается микросюжет. Ставя рядом эти два оборота, с союзом "точно", Чехов словно сравнивает их возможности, оценивает их выразительный, художественный потенциал. Через полторы страницы вновь возникает оборот с "точно", уже - второго типа: "Он раскис и ослабел от счастья, точно его целый день продержали в горячей ванне..." [С.1; 234]. Здесь видим уже более отчетливое сопоставление двух состояний, двух ситуаций. В "маленьком романе", названном "Цветы запоздалые" (1882), вновь появляется оборот с "точно" в этом качестве: "Когда доктор кончил свою лекцию, слушатели глубоко вздохнули, точно совершили какой-нибудь славный подвиг" [С.1; 406]. Чтобы читатель лучше представил себе вид и состояние героев, автор отсылает нас к некоей заведомо вымышленной ситуации. Возникает сравнение следующего содержания: "Слушатели доктора вздохнули так, как они вздохнули бы, совершив какой-нибудь славный подвиг". Подобным сравнительным оборотам присущ предположительный, вероятностный оттенок, который в приведенном примере из чеховского текста усилен неопределенным "какой-нибудь". Заметим кстати, что таким же неопределенным оказывался и "какой-нибудь громаднейший подвиг" Оли Микшадзе из "Зеленой косы", о чем уже говорилось ранее. Более сложные функции возложены на похожую сравнительно-предположительную форму в другом фрагменте из "Цветов запоздалых", следующем через одну строку после только что рассмотренного: "Маруся поднялась и, как бы желая отблагодарить доктора за лекцию, села за рояль и ударила по клавишам" [С.1; 406 - 407]. Казалось бы - уже знакомое авторское стремление описать одну ситуацию с помощью отсылки к другой ситуации, отказ от прерогатив всеведения, от знания тайных побуждений героини. Но в данном случае Чехов решил несколько отступить от уже отработанных принципов использования таких конструкций. Сообщив о намерении Маруси играть для доктора, повествователь добавляет: "Ей сильно хотелось втянуть доктора в разговор, втянуть поглубже, почувствительней, а музыка всегда наводит на разговоры. Да и похвастать своими способностями захотелось перед умным, понимающим человеком..." [С.1; 407]. После такого комментария многозначная и несколько неопределенная конструкция "как бы желая отблагодарить доктора за лекцию", мерцающая разными смыслами, приобретает определенность и однозначность. Эффект "мерцания" исчезает. И теперь описанный эпизод имеет один, совершенно конкретный смысл: девушка под видом благодарности за лекцию, на самом деле (повествователь об С.14 этом хорошо осведомлен) хочет привлечь к себе внимание понравившегося ей мужчины. Можно предположить, что Чехову показались излишними многозначность и некоторая неопределенность формы "как бы" и он решил, используя ее, устранить сопутствующие нежелательные свойства. Но скорее всего - это вышло случайно, поскольку здесь столкнулись две тенденции, проявившиеся в работе писателя над "Цветами запоздалыми": органически присущая чеховскому творчеству и - нехарактерная. Как нехарактерное можно расценить стремление автора "маленького романа" довольно подробно пояснять душевные движения героев. И в целом чеховская работа с такими сравнениями шла по другому руслу. В третьей главе читаем: "На дворе стояло серое, слезливое утро. Темно-серые, точно грязью вымазанные, облака всплошную заволакивали небо и своею неподвижностью наводили тоску. Казалось, не существовало солнца; оно в продолжение целой недели ни разу не взглянуло на землю, как бы боясь опачкать свои лучи в жидкой грязи..." [С.1; 417]. Этот пример симптоматичен. Подряд идут предложения с синонимичными формами "точно", "казалось", "как бы". Чехова интересовали конструкции, придающие авторскому высказыванию многозначность, некоторую неопределенность, предположительность. Встречаясь с подобными конструкциями, читатель оказывается перед необходимостью выбора между теми или иными значениями, гранями смысла. Сознание воспринимает прежде всего "мерцание", многомерность, объемность, неоднозначность таких высказываний. А также - исходящее от них динамическое напряжение, возникающее на основе сопоставления. Описываемый предмет, явление, жест в одной ситуации сравнивается с тем же предметом, явлением, жестом - в другой ситуации, созданной воображением повествователя и являющей собой параллель исходной. В последнем примере из текста облака выглядели так, как они выглядели бы, если бы их вымазали грязью. С солнцем дело обстояло так, как оно обстояло бы, если бы солнца не существовало. Солнце, отказываясь смотреть на землю, вело себя так, как оно вело бы себя, если бы боялось "опачкать свои лучи в жидкой грязи...". Как видим, в основе трех предложений, идущих в тексте одно за другим, лежит единый принцип создания образа - сравнение. То же наблюдаем в описании приема больных доктором Топорковым: "Входили к нему по очереди. Входили с бледными лицами, серьезные, слегка дрожащие, выходили же от него красные, вспотевшие, как после исповеди, точно снявшие с себя какое-то непосильное бремя, осчастливленные" [С.1; 420 - 421]. Здесь момент сравнения даже подчеркнут, усилен введением оборота "как после исповеди", и этот оборот проецируется на следующий: "точно снявшие с себя какое-то непосильное бремя, осчастливленные". С.15 Разумеется, каждый конкретный случай использования таких конструкций имеет свои особенности, нюансы. Например, в финале "маленького романа": "Он подался вперед и поднял Марусю с грязи, на которой она лежала, поднял высоко, с руками и ногами... - Не лежи здесь! - сказал он и отвернулся от дивана. И, как бы в благодарность за это, целый водопад чудных льняных волос полился на его грудь..." [С.1; 430]. Один из самых патетических эпизодов произведения, самая высокая точка в развитии отношений Маруси и доктора. И вновь эта форма - "как бы". Каждый конкретный случай ее использования осложняется, обогащается взаимодействием с другими художественными средствами. В приведенном примере это олицетворение и метафора, создающие даже ощущение некоторой избыточности тропов. В целом стилистика "Цветов запоздалых" не характерна ни для раннего Чехова, ни для Чехова 90 - 900-х годов. Это один из немногих чеховских текстов, в которых автор не прячет лицо под маской юмориста, не стремится к строгой и холодноватой объективности, открыто выражает свое отношение к героям и происходящему. "Маленький роман" несомненно написан мастером, но мастером, который еще находится в процессе обретения своей манеры. И один из ее секретов - настойчивый чеховский интерес к формам "как бы", "как будто", "точно", в которых молодому писателю виделись специфические и очень важные для его понимания художественности изобразительно-выразительные возможности. В рассказе "Два скандала" (1882) эти формы возникают в самый напряженный момент, чтобы полнее воссоздать атмосферу на сцене оперного театра: "Эта виолончель знает ноты, но не хочет знать души! Можно ли поручать этот нежный и мягкозвучный инструмент людям, не умеющим чувствовать? По всему лицу дирижера забегали судороги, и свободная рука вцепилась в пюпитр, точно пюпитр был виноват в том, что толстый виолончелист играет только ради денег, а не потому, что этого хочется его душе!" [С.1; 443]. Оборот с "точно" призван передать эмоциональное состояние дирижера, трепетно относящегося к музыке и испытывающего подлинные страдания, если музыканты допускают ошибки, не чувствуют настроения, музыкального образа. "Вдруг лицо дирижера просияло и засветилось счастьем. Губы его улыбнулись. Одно из трудных мест было пройдено первыми скрипками более чем блистательно. Это приятно дирижерскому сердцу. У моей рыжеволосой героини стало на душе тоже приятно, как будто бы она играла на первых скрипках или имела дирижерское сердце" [С.1; 443]. Если в первом случае для сравнения привлекается только одна ситуация - "точно пюпитр был виноват в том, что...", - то здесь уже два варианта. Влюбленная певица от души радуется и за скрипачей, и за дирижера. Ее состояние срав- С.16 нивается с состоянием музыкантов, хорошо отыгравших трудное место, и с состоянием дирижера, довольного их игрой. Удвоение гипотетической части оборота делает ее еще более предположительной, гадательной. Не исключено, что писатель таким образом попытался усилить художественный эффект. Но вот происходит страшное, срывается занавес: "Наверху что-то зашумело, точно подул ровный ветер..." [С.1; 443]. Всеобщее замешательство после нелепого происшествия на сцене тоже передается этой формой: " - Вы губите нас! - шипел антрепренер... Занавес пополз вниз медленно, волнуясь, нерешительно, точно его спускали не туда, куда нужно..." [С.1; 444]. Можно спорить о том, почему Чехов обратился здесь именно к этим формам, но использованы все же они, конструкции с "точно" и "как будто бы". Для писателя уже было очевидно, что данные формы способны в равной мере успешно решать художественные задачи и юмористического очерка, и сценки, и серьезного рассказа, и "маленького романа". Такие сравнительные обороты оказались гибким, многообещающим средством, помогающим создавать интересные, глубокие образы. С.17 Глава II ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОИСКОВ Совершенно очевидно, что мы столкнулись с особым интересом А.Чехонте к сравнительным конструкциям определенного вида, создающим весьма специфические художественные эффекты. Молодой Чехов был в этом интересе достаточно последователен и явно обнаруживал стремление исследовать, опробовать на практике все варианты, все оттенки и возможности, предоставляемые такими оборотами. Подчеркнутое внимание писателя к данным формам находилось в прямой связи с его ключевыми творческими принципами. Но прежде, чем мы продолжим разговор, необходимо прояснить одно теоретическое обстоятельство. В научной и справочной литературе отмеченная нами специфика сравнительных оборотов с "как бы", "как будто", "точно" никак не отражена. Эти формы подаются в одном ряду с другими, какие-либо принципиальные отличия не оговариваются. Между тем суть их необычности заключается в том, что в таких оборотах соотносятся д в е с и т у а ц и и : исходная, претендующая на достоверное отражение действительности, и - гипотетическая, подчеркнуто отступающая от достоверности. В обеих ситуациях задействован один и тот же объект: по сути он "замыкается" сам на себя. Этим конструкциям присущ вероятностный, предположительный, "сослагательный" оттенок. Они лишены категоричности. В дальнейшем мы будем называть такие обороты "ситуативными". Чеховские тексты предъявляют их в большом количестве. И возникает естественный вопрос о наиболее целесообразных путях их описания и исследования. Прислушаемся к совету В.Я.Проппа: "Там, где это позволяют факты, надо идти индуктивным методом. Только этот метод дает надежное установление истин". Факты позволяют. И даже более чем. С.18 Посему - пойдем индуктивным, эмпирическим путем. Внешне он кажется менее эффектным и отдает педантизмом. Но ведь нас интересует установление истины. В начале 1883 года эксперименты А.Чехонте с ситуативными сравнениями получают новый импульс. Рассказ "Двое в одном" (1883): "Человечек в заячьей шубенке ужасно походил на Ивана Капитоныча, одного из моих канцелярских... Иван Капитоныч - маленькое, пришибленное, приплюснутое создание, живущее для того только, чтобы поднимать уроненные платки и поздравлять с праздником. Он молод, но спина его согнута в дугу, колени вечно подогнуты, руки запачканы и по швам... Лицо его точно дверью прищемлено или мокрой тряпкой побито. Оно кисло и жалко; глядя на него, хочется петь <Лучинушку> и ныть. При виде меня он дрожит, бледнеет и краснеет, точно я съесть его хочу или зарезать, а когда я его распекаю, он зябнет и трясется всеми членами" [С.2; 9]. Снова близкое соседство двух оборотов с "точно". Второй случай ("точно я съесть его хочу или зарезать") не особенно выразителен, так как по сути представляет собой обыгрывание соответствующих общеязыковых выражений. Оборот интересен, пожалуй, лишь тем, что состояние Ивана Капитоныча, оказавшегося пред глазами начальства, сравнивается с состоянием этого же героя в двух явно далеких от реальности ситуациях: когда начальство съесть его хочет и - когда оно хочет подчиненного зарезать. В данном контексте эти высказывания освобождены авторской обработкой от идиоматической целостности и не воспринимаются как синонимичная замена слову "страх". Перед глазами читателя возникают по очереди две гротескные картины, которые могут комически мотивировать состояние Ивана Капитоныча. Но - не более. Гораздо выразительнее оказалась первая конструкция, не раз цитировавшаяся как пример чеховского меткого и оригинального слова. "Лицо его точно дверью прищемлено или мокрой тряпкой побито". Снова - два варианта, предлагаемые читателю на выбор. Но читатель не выбирает. Он поочередно принимает обе картины и на слово верит герою-рассказчику, утверждающему, что лицо Ивана Капитоныча таково, словно оно побывало в одной из описанных ситуаций, хотя восприняты, увидены - обе. Выделенный в отдельную фразу, оборот заметно выбивается из портретного описания необычностью и яркостью образа. И это превращает оборот в самодостаточную структуру. Думается, автор не случайно завершил предшествующую фразу - многоточием, создающим интонационную паузу. С.19 И хоть после сравнительного оборота следует "подхват" ("Оно кисло и жалко..."), эффект самодостаточности микроструктуры не ослабляется. В тексте возникают два микросюжета, соединенные между собой, как смежные комнаты, и обладающие относительной самостоятельностью по отношению к художественному целому. Микроструктура возникает и в следующем пассаже из рассказа "Вор" (1883): "Колокола-тенора заливались всевозможными голосами и быстро отбивали звуки, точно спешили куда-нибудь" [С.2; 108]. Однако здесь она менее выразительна в силу слабой зримости образа. То же обнаруживается в другом ситуативном сравнении из рассказа "Вор": "И эти воспоминания сильно утомили Федора Степаныча. Он утомился, заболел, точно всем телом думал" [С.2; 109]. Варианты использования таких оборотов иногда повторялись, но в целом писатель стремился разнообразить их форму и функции. В рассказе "Слова, слова и слова" (1883) подобные сравнительные конструкции создают своего рода "рамку", обрамление сюжета. В начале рассказа читаем: "Ветер напевал тихо, робко, точно боялся, чтобы ему не запретили петь" [С.2; 113]. Когда же героиня рассказа понимает, что телеграфист Груздев не собирается помогать ей сойти со скользкой дорожки, что его слова об исправлении - не более чем фальшивое любование собственной порядочностью, которая ничуть не мешает ему пользоваться услугами падшей девушки, автор "закольцовывает" намеченный мотив: "В вентиляцию отчаянно взвизгнул ветер, точно он первый раз в жизни видел насилие, которое может совершать иногда насущный кусок хлеба. Наверху, где-то далеко за потолком, забренчали на плохой гитаре. Пошлая музыка!" [С.2; 115]. Помимо "рамочной" эти сравнительной обороты выполняют и другие немаловажные функции. Параллелью неблаговидной ситуации, воссозданной в рассказе, стало пейзажное описание: "На дворе был один из самых скверных мартовских вечеров. Тусклые фонарные огни едва освещали грязный, разжиженный снег. Все было мокро, грязно, серо... Ветер напевал тихо, робко, точно боялся, чтобы ему не запретили петь. Слышалось шлепанье по грязи... Тошнило природу!" [С.2; 113]. В этом описании ветер по сути выступает "робким" антагонистом грязи и "серости", контрастно противопоставлен своей песней итоговому метафорическому резюме: "Тошнило природу!" В той же роли явлен весенний ветер в финале. И его отчаянная песня контрастирует с пошлой музыкой дешевых "номеров". Как видим, рассматриваемые сравнительные обороты сложно взаимодействуют с сюжетом и играют весьма заметную роль в раскрытии авторского идейного замысла. С.20 Образ весеннего ветра, противостоящего грязи и пошлости жизни, создается прежде всего сравнительными конструкциями, поскольку метафорический смысл олицетворения уже заметно ослаблен - в силу своей традиционности. Конечно же так было не в каждом последующем произведении. В рассказе "Кот" (1883) обнаруживаются свои особенности в использовании таких сравнительных оборотов. Повествователь, описывая кошачий концерт, сообщает: "Одни коты издавали отрывистые звуки, другие выводили залихватские трели, точно по нотам, с восьмыми и шестнадцатыми, третьи тянули длинную, однообразную ноту..." [С.2; 132]. Оборот "точно по нотам" приобретает в данном контексте эффект "мерцания", причем - в двух ракурсах. Его значение меняется в зависимости от того, как воспринимает читатель слово "точно": видит в нем союз или же - наречие. "Точно" мерцает здесь также значениями "как" ("как по нотам") и "словно". В том, что писатель видоизменил расхожее идиоматическое выражение "как по нотам", видится осознанный и целенаправленный эксперимент по изучению внутренней формы и механизма действия ситуативных сравнений. Собой ситуативное сравнение остается здесь лишь в одном из мерцающих вариантов. Но в таких оборотах Чехова привлекал как раз эффект "мерцания". И в рассматриваемом случае ему удалось расширить сферу "мерцания" за счет дополнительной игры смыслов, оттенков значения. Второй пример из этого рассказа более привычен по внутренней форме: "Старец сидел у окна и не отрывал глаз от котов. Его глазки светились вожделением и были полны масла, точно балет глядели" [С.2; 133]. Данное сравнение уже не имеет такого спектра значений, но, конечно же, выступает как колоритное дополнение к образу "его превосходительства", к его системе ценностей. А.Чехонте искал разные варианты введения в текст ситуативных оборотов. И держал в поле зрения уже опробованные находки. Вот первые строки рассказа "Раз в год" (1883): "Маленький трехоконный домик княжны имеет праздничный вид. Он помолодел точно. Вокруг него тщательно подметено, ворота открыты, с окон сняты решетчатые жалюзи" [С.2; 135]. Оборот разделен на два предложения. Союзное слово, оказавшись в конце предложения, начинает "мерцать", как в случае с кошачьим концертом, значениями союза и наречия. После некоторой неопределенности читатель решает, что "точно" здесь скорее всего не наречие, а союз. Хотя положение его так необычно, что некоторые сомнения все же остаются. А значит - остается "мерцание". Композиционная перестройка, изменение привычной формы ситуативного оборота приостанавливает инерцию восприятия, "освежает" прием. Этим принципом Чехов пользовался нередко. Но, конечно же, - не всегда. В рассказе "Депутат, или Повесть о том, как у Дездемонова 25 рублей пропало" (1883) сомнений не возникает вовсе, когда читаем: "Под ложечкой похолодело и перетянуло, точно поясом, когда он увидел лысину с знакомой чернень- С.21 кой бородавкой..." [С.2; 147]. Союз "точно" употреблен в значении "словно", "как". И поэтому отмеченных эффектов не возникает. Рассказ "Герой-барыня" (1883) дает пример сравнительного оборота прежней структуры, но вместо союзов "точно", "как бы" или "как будто" уже употреблен союз "словно", подспудно присутствующий в данных формах. О дряхлом генерале Зазубрине сказано: "Он ступал еле-еле, осторожно, перебирая палкой ступени, словно боясь за их прочность" [С.2; 149]. Как видим, художественный эффект тот же, что и при использовании аналогичных по смыслу союзов. Думается, что в этом обороте присутствует и неявная ирония повествователя, поскольку старичку, "хилому, как новорожденный котенок", больше следовало беспокоиться о собственной прочности, нежели о прочности ступеней. В рассказе "Добродетельный кабатчик" (1883) у сравнительного оборота иная функция. Цуцыков, участвуя в тушении пожара, "дрожал, был красен, мокр, точно свое добро отстаивал" [С.2; 194]. На этот раз художественный эффект обеспечивается не только собственными возможностями сравнения. Финал, в котором выясняется, что все благодеяния кабатчика имели целью мошенническое присвоение чужого имения, привносит в сравнительный оборот абсолютную конкретность. И тогда формула "точно свое добро отстаивал" начинает означать только одно: отстаивал добро, которое и действительно уже считал своим. Такое взаимодействие с финалом превращает сравнительный оборот в "мину замедленного действия", которая по-настоящему срабатывает лишь при чтении последних четырех строк рассказа. По существу союз "точно" в данном случае представляет истинное положение дел как гипотетическое, причем - с оттенком мимикрии, маскировки истинных намерений героя. Союз оборачивается в итоге наречием. И герой-рассказчик, положительно оценивая рвение Цуцыкова и его горячую заинтересованность в тушении пожара - словами "точно свое добро отстаивал", нечаянно, сам того не сознавая, говорит правду. Гипотетическое, предположительное и позитивное оказывается действительным и - негативным. В тексте рассматриваемый сравнительный оборот срабатывает дважды. При первом чтении его значение таково: кабатчик на пожаре действовал так, как он действовал бы, если бы "свое добро отстаивал". После прочтения финальных строк значение оборота меняется: кабатчик на пожаре действовал так, потому что он и точно отстаивал свое добро. Такая игра смыслов становится возможной благодаря специфике ситуативного сравнения, его нестрогой, уклончивой форме. Использование ситуативных сравнительных оборотов для описания персонажа, маскирующего свои истинные намерения, становится основным средством создания сатирического образа в хрестоматийном рассказе "Справка" (1883). Здесь уже нет места неопределенности и предположительности, речь идет именно о маскировке, об осознанной игре: С.22 "- Иван Алексеевич! - крикнул чиновник в воздух, как бы не замечая Волдырева. - Скажешь купцу Яликову, когда придет, чтобы копию с заявления в полиции засвидетельствовал! Тысячу раз говорил ему!" [С.2; 225]. Цель чиновничьей игры вполне прозрачна. Последние сомнения рассеиваются после совета швейцара: "- А вы еще дайте. Волдырев вернулся к столу и положил на раскрытую книгу зеленую бумажку. Чиновник снова потянул к себе книгу и занялся перелистыванием, и вдруг, как бы нечаянно, поднял глаза на Волдырева. Нос его залоснился, покраснел и поморщился улыбкой. Ах... что вам угодно? - спросил он" [С.2; 227]. Деньги получены. Механизм запущен. Это раскрывается еще одним сравнительным оборотом: "Чиновник ожил, точно его подхватил вихрь. Он дал справку, распорядился, чтобы написали копию, подал просящему стул - и все это в одно мгновение" [С.2; 227]. И повествователь, и читатель, и проситель Волдырев прекрасно понимают, что "как бы не замечая" и "как бы нечаянно" - это игра с целью вымогательства. Чиновник лишь делает вид, что "не замечает", как чуть позже, получив деньги, делает вид, что готов совершенно искренне, из симпатии к посетителю, сделать для него все необходимое. Об этом в финале говорится недвусмысленно: "И когда Волдырев уходил, он провожал его вниз по лестнице, приветливо и почтительно улыбаясь и делая вид, что он каждую минуту готов перед просителем пасть ниц" [С.2; 227]. Разоблачение состоялось. Не зря этот рассказ был так популярен у литературоведов, писавших о чеховской сатире на чиновничий, бюрократический произвол в самодержавной России. В таком контексте рассмотренные сравнительные обороты становились действенным средством создания сатирического образа. Но, как мы уже могли убедиться, использование ситуативных сравнений у Чехова гораздо разнообразнее и не ограничивается сатирическим заданием. Писатель стремился как можно полнее раскрыть возможности, заключенные в ситуативных оборотах. И нередко доверял им решение самых ответственных художественных задач. Отчасти близки к ситуативным сравнительным оборотам предположения, предваряемые каким-либо вводным словом. Вот пример из рассказа "Осенью" (1883): "Ветер выл волком, визжал и, видимо, старался сорвать с петель кабацкую дверь" [С.2; 236]. В целом это уже не сравнительный оборот, хотя чеховское пристрастие к сравнениям проявилось и здесь, в словах "выл волком". Можно предположить, что такая форма развилась из сравнительных конструкций, в которых союз "точно", "словно", "как будто" легко заменить вводным словом. С.23 Во всяком случае, сравнительный оборот так же легко восстановить, проведя обратную замену: "точно старался сорвать с петель кабацкую дверь". Вариант с вводным словом тоже характеризуется предположительностью, но утрачивает неопределенность и многозначность. При этом конструкция сохраняет признаки микроструктуры с ее относительной самодостаточностью. Нечто похожее обнаруживаем и в финале рассказа: "Холод становился все сильней и сильней, и, казалось, конца не будет этой подлой, темной осени" [С.2; 241]. Здесь неопределенность, нестрогость высказывания восстанавливается благодаря семантике вводного слова. Данные конструкции как бы "закольцовывают", обрамляют сюжет, хотя эта их функция не столь подчеркнута, как в случае со сравнительными оборотами из рассказа "Слова, слова и слова". Чеховские ситуативные сравнения претерпевали примерно ту же эволюцию, что и сравнения более простых видов, подчиняясь действию общих тенденций, характерных для творчества писателя в тот или иной период. Постепенно сравнительные обороты рассматриваемого типа все отчетливее обнаруживают свою способность образовывать некие микроструктуры, обладающие той или иной мерой самостоятельности по отношению к художественному целому. Рассказ "В море" (1883) дает наглядное тому подтверждение: "Мелкая дрожь пробегала у меня от затылка до самых пят, точно в моем затылке была дыра, из которой сыпалась вниз по голому телу мелкая холодная дробь" [С.2; 268]. Жутковатый и сложный образ. Представить все это целиком довольно трудно. Возможно, достаточно было бы сказать "точно сыпалась вниз по голому телу мелкая холодная дробь". Эта "дыра" в затылке как-то мешает, наверное, в силу своей неестественности и избыточности. Но Чехов, должно быть, использовал именно такой образ ввиду неестественности, гротескности описанной в рассказе ситуации. Примечательно, однако, что для описания крайне возбужденного, взвинченного состояния молодого матроса автор избирает ситуативное сравнение. К подобному обороту прибегает Чехов и в эпизоде подглядывания за новобрачными: "Я плотнее прижал грудь к стене, как бы боясь, чтобы не выскочило сердце" [С.2; 270]. Эта фраза более привычно прозвучала бы в третьем лице. Но здесь звучит голос героя-рассказчика, говорящего о самом себе. Уместна ли в данном случае неуверенно-предположительная форма "как бы боясь"? Быть может, герой, охваченный волнением, сам не понимает, что с ним происходит?.. Во всяком случае, именно такой эффект создает форма "как бы". С.24 Некоторая неуверенность в собственных оценках проявляется в рассказе молодого матроса и далее: "Мне казалось, что она страдает, что она борется с собой, колеблется, и в то же время черты ее выражали гнев. Я ничего не понимал. Вероятно, минут пять мы простояли так лицом к лицу, потом она отошла и, остановившись среди каюты, кивнула своему пастору - в знак согласия, должно быть" [С.2; 270]. Некоторые детали происходящего были просто плохо видны матросу, подглядывающему через отверстие в стене: "Англичанин-банкир вынул из кармана какую-то пачку, быть может, пачку банковых билетов, и подал пастору" [С.2; 271]. Но суть того, что делается у него на глазах, молодой матрос все же понял. И чтобы передать его потрясение, автор вновь прибегает к сравнению: "Я отскочил от стены, как ужаленный. Я испугался. Мне показалось, что ветер разорвал наш пароход на части, что мы идем ко дну" [С.2; 271]. Два последних предложения по сути представляют собой разорванный сравнительный оборот. Его можно реконструировать. И тогда высказывание будет выглядеть примерно так: "Я испугался, словно (как будто, точно) ветер разорвал наш пароход на части и мы идем ко дну". Не исключено, что придуманной нами фразы не было и писателю не пришлось разбивать ее на два предложения, чтобы избежать нанизывания сравнительных конструкций. Но связь этих предложений со сравнительным оборотом представляется весьма близкой. Для Чехова на всех этапах его творческой эволюции было характерно стремление соотносить описываемую ситуацию с какой-либо другой, порой даже - противоположной по смыслу. Последнее обнаруживается, например, в рассказе "Альбом" (1884): "Затем начальник сделал рукой жест, означавший, что он от волнения не может говорить, и заплакал, точно ему не дарили дорогого альбома, а, наоборот, отнимали..." [С.2; 381]. По отношению к Чехову особенно справедливо замечание Е.Замятина: "Чем богаче способность к ассоциации, - тем богаче образы автора, тем они оригинальней и неожиданней". Уж чего-чего, а неожиданных ассоциаций в чеховских текстах - с избытком. В рассказе "Дачница" (1884): "Бреется он с озабоченным лицом, с чувством, с толком, словно телефон выдумывает" [С.3; 12]. Как видим, соотносятся достаточно далекие ситуации. Любопытную отсылку к другой ситуации, но - иной формы, находим в рассказе "Из огня да в полымя" (1884): "Между писарями сидел и сам Деревяшкин, малый неопределенного возраста, бритый, с большими неморгающими глазами, С.25 придавленным носом и такими жесткими волосами, что, при взгляде на них, являлось желание чистить сапоги..." [С.3; 58]. В основе оборота лежит сравнение жестких волос с сапожной щеткой. Сапожная щетка словно ушла в подтекст, но считать, что перед нами - традиционная метафора, думается, нельзя. О сапожной щетке все же говорится, пусть даже не перифрастически, такими обиняками, что трудно подобрать литературоведческое определение приему. "Желание чистить сапоги" - высказывание иного логического ряда, оно явилось следствием мысли о сапожной щетке. И следствие в данной конструкции заменило собой причину (мысль о сапожной щетке). Думается, оборот в целом - это не слишком новое сравнение "волосы жесткие, как сапожная щетка", освеженное благодаря тому, что "обязанности" щетки выполняет ассоциативно связанное с ней "желание чистить сапоги". Причем, ассоциация здесь не прямая, а - "далековатая", опосредованная и движется как бы по касательной. Произведенные перестановки повлекли за собой изменение привычной формы сравнения. Это довольно редкий у Чехова тип трансформированного, ассоциативного сравнения. Но и более простые по форме чеховские сравнительные обороты зачастую характеризуются смелостью ассоциативных сближений. В то же время здесь многое зависит от контекста. Уже знакомый нам оборот "словно телефон выдумывает", явно понравившийся А.Чехонте, заиграл новыми гранями в рассказе "Оба лучше" (1884): "Там за столом сидел мой дядюшка в халате и в туфлях на босу ногу. <...> Прищурив глаза и сопя на весь дом, он вынимал проволокой из водочного графина апельсиновые корки. Вид имел он озабоченный и сосредоточенный, словно телефон выдумывал" [С.3; 197]. Попав в другой, более выигрышный контекст, оборот производит более сильное впечатление. Перед нами дядюшка Пупкин, явленный одновременно в двух ситуациях: вынимающим корки из водочного графина и - выдумывающим телефон. Прозаичность его исходного занятия, проецируясь на гипотетическую изобретательскую деятельность, создает комический эффект. Первичная ситуация здесь доминирует, подчиняет себе гипотетическую, что, однако, не является общим правилом. В "Драме на охоте" (1884) уездный врач Павел Иванович Вознесенский в одном из эпизодов представлен так: "Покорный своей привычке совать свой нос и запускать <глазенапа> всюду, где только возможно, - он, то нагибаясь, то сильно вытягиваясь, заглядывал в рукомойник, в складки опущенной сторы, в дверные щели, в лампу... словно искал чего-то или желал удостовериться, все ли цело..." [С.3; 288]. Некоторая неопределенность и предположительность второй части сравнительных оборотов получает подкрепление в вариативности гипотетической ситуации. Автор предлагает два варианта такой ситуации, тем самым придавая ей С.26 бТльшуюообъемностьТимширотуазаставляя соотноситься,собразомгероярассказчикадсудебного следователя по профессии, с его кругом представлений. Данная функция оборота подхватывается другим сравнением: "Все это проделывал он машинально, бессознательно и по привычке, но, тем не менее, быстро перебегая глазами с одного предмета на другой, он имел вид знатока, производящего экспертизу" [С.3; 288]. ПоследнееЦсравнениегбессоюзноепоЪформеТимеетбльшуюопределенностьвнесмотряЮнатод чтоRтакжексоотноситдвеситуацииЯвесьмадблизкиеЦповнешнимпризнакамаОднакоавотличиеотситуативногогсравненияЦобъектдздесьинеЪзамыкается" сам на себя. В нашей предшествующей книге было показано, что "Драма на охоте" стала своего рода испытательным полигоном, на котором молодой писатель предпринял целый ряд экспериментов в сфере поэтики. Конечно же это сказалось и на ситуативных оборотах. Их здесь множество. В тексте романа обнаруживается целый ряд ситуативных сравнений в одной, по преимуществу, функции. Сначала эта функция проявляется не слишком отчетливо: "Лес, окутанный утренним светом, был тих и неподвижен, словно прислушивался к моим шагам и чириканью птичьей братии, встречавшей меня выражениями недоверия и испуга..." [С.3; 294 - 295]. Можно расценивать лес как большое скопление деревьев, обычно не наделяемых способностью "прислушиваться". И тогда перед нами традиционное для данного типа сравнительных оборотов сочетание исходной "достоверной" и - гипотетической ситуаций, осложненное олицетворением. Если же лес понимать как сложную биологическую систему, включающую в себя и животных, тогда он вполне может "прислушиваться", реагируя сначала на изменившееся, тревожное поведение птиц. В этом случае сравнительный оборот преподносит действительное как вероятное, предположительное. Данное ситуативное сравнение "мерцает" двумя смысловыми и функциональными гранями. И значит - обладает неопределенностью в двойной мере. Предшествующая фраза, близкая по внутренней форме ситуативному сравнению, также необычна: "Утро было прелестное. Само счастье, казалось, висело над землей и, отражаясь в бриллиантовых росинках, манило к себе душу прохожего..." [С.3; 294]. Вводное "казалось" вполне заменимо союзными связками "словно", "точно", "как будто", "как бы", которыми, собственно, и создается ситуативное сравнение. Но в любом случае нарисованная картина ускользает от внутреннего зрения в силу абстрактности центрального понятия. Центром притяжения оказываются "бриллиантовые росинки", за которые цепляется сознание читателя в поисках чего-то конкретного и зримого. В целом образ остается в значительной степени неопределенным, сложным для восприятия. Как ни пытайся, а - трудно представить себе счастье, тем более - висящим над землей. Это вступает в противоречие с тем, что говорил Чехов спустя год: "В описаниях природы надо хвататься за мелкие частности, группируя их таким образом, чтобы по прочтении, когда закроешь глаза, давалась картина" [П.1; 242]. Через С.27 десять лет он повторил почти то же самое: "Описание природы должно быть прежде всего картинно, чтобы читатель, прочитав и закрыв глаза, сразу мог вообразить себе изображенный пейзаж <...>" [П.6; 47]. Как видим, в обоих случаях на первом месте оказывается требование зримости, пластичности описаний. Писатель был здесь достаточно последователен. Фразы, подобные приведенной из "Драмы на охоте", оценивались Чеховым как надуманные, "литературные" и нередко становились объектом ироничного, почти пародийного обыгрывания. Невольно вспоминается похожий оборот из рассказа "Скверная история" (1882): "В воздухе, выражаясь длинным языком российских беллетристов, висела нега..." [С.1; 220]. Появление подобного выражения в произведении 1884 года объясняется экспериментальным заданием романа-фельетона, в котором писатель предпринял переоценку своего поэтического багажа, не оставив без внимания даже беллетристические штампы. Органичными эти экзерсисы делает форма повествования от лица Камышева, начинающего литератора, предъявленного в качестве создателя текста. Но на каждом шагу в стиле романа обнаруживается взаимопроникновение камышевского и собственно чеховского. В дальнейшем текст произведения предлагает ситуативные сравнения другого типа: "Урбенин встал, вытер салфеткой лицо и опять сел. Через минуту он выпил залпом стакан, поглядел на меня продолжительным, умоляющим взглядом, словно прося у меня пощады, потом вдруг плечи его задрожали, и он неожиданно зарыдал, как мальчик..." [С.3; 315]. Предположительная форма "словно" перестает здесь выполнять свои привычные функции, поскольку Урбенин действительно просит пощады. Изменение внутренней формы и значит - содержания обусловлено не сравнительным оборотом, а более широким контекстом, который и отменяет предположительность. Оборот по существу предлагает реальное как предположительное. Или же маскирует действительное положение вещей, отсылая читателя к сфере верояностного. С подобным эффектом мы сталкивались ранее, при самых первых чеховских попытках освоить ситуативные сравнения, в таких произведениях, как "Жены артистов" (1880), "Салон де варьете" (1880), "Суд" (1880). Но в "Драме на охоте" этот эффект приобретает особый смысл, попав в контекст намеренного умолчания о правде, осложненный стремлением героя-рассказчика намекнуть на истину, на совершенное им преступление. Такое взаимодействие широкого или узкого контекста с ситуативным сравнением, меняющим в результате свое содержание и приобретающем однозначный подтекст, мы обнаруживаем в романе еще не раз: "В необработанном, но мягком и свежем теноре мое ухо, несмотря на веселый свадебный мотив, улавливает трудную, унылую струнку, словно этому тенору жаль, что рядом с хорошенькой Оленькой стоит тяжелый, медведеобразный и отживающий свой век Урбенин..." [С.3; 316]. С.28 Специфика подобных оборотов заключается в том, что говорящий, предлагая истинное толкование происходящего, не настаивает на нем, уклоняется от претензии на точное знание и как бы приглашает читателя поразмыслить над подлинными причинами, найти разгадку, которая, в общем-то, намеренно "положена" автором на самом видном месте. Представляется, что по этому же принципу в целом построен камышевский роман - как загадка с очевидной, лежащей на поверхности разгадкой. И возможно потому в тексте среди ситуативных сравнений доминируют формы рассмотренного типа. Описывая состояние Оленьки, вдруг осознавшей ужас предстоящего брака, герой-рассказчик сообщает: "Но тщеславная Оленька не радуется... Она бледна, как полотно, которое она недавно везла с теневской ярмарки. Рука ее, держащая свечу, слегка дрожит, подбородок вздрагивает. В глазах какое-то отупение, словно она внезапно чему-то изумилась, испугалась..." [С.3; 318]. Снова истина прячется за предположением. То же - с использованием иной союзной связки: "Тот поцеловал... Оленька стиснула свои губы, точно боясь, чтоб их не поцеловал в другой раз, и взглянула на меня..." [С.3; 322]. Однако преобладают все же конструкции с союзом "словно": "Не говоря уж об этикете, который был оскорблен тут прежде всего, Оленька вышла из-за стола тотчас же после поцелуя, словно она рассердилась, что ее заставили целоваться с мужем..." [С.3; 323]. И, как правило, фразы, содержащие такие обороты, завершаются многоточием, подчеркивающим необходимость обдумать сказанное, выделяющим данный фрагмент. Сравнение вообще излюбленный чеховский прием, и писатель нередко прибегает к нему в самые напряженные моменты повествования. Порой сравнительные обороты разных типов оказываются в очень близком соседстве: "Я привлек к себе Олю и стал осыпать ее лицо поцелуями, словно стараясь вознаградить себя за утерянные три дня. Она жалась ко мне, как озябший барашек, грела мое лицо своим горячим дыханием..." [С.3; 334]. Ситуативное сравнение и здесь скорее указывает на действительное положение вещей, чем - гипотетическое. Это единообразие в использовании ситуативных сравнений, возможно, заметил и сам Чехов. В следующем примере функция и внутренняя форма такого оборота уже иная: "Словно меня сильно избили палками, до того я чувствовал себя утомленным и замученным" [С.3; 361]. Совершенно очевидно, что перед нами другой вариант ситуативного оборота. К тому же Чехов попытался использовать конструкцию "обращенной" формы, чтобы выявить таящиеся здесь выразительные возможности. С.29 Исходной по-прежнему остается та часть оборота, в которой говорится о действительно происходящем, вторичной - гипотетическая, хоть она и оказывается на первом месте. Но изменения все же произошли. Гипотетическая часть сравнения оказалась в интонационно более сильной позиции, что повлекло за собой повышение удельного веса этой части оборота. В данном случае она доминирует отчасти еще и потому, что более зрима, вызывает хоть и несколько общие, но все же вполне представимые картины, тогда как вторая часть трактует о вещах, не создающих отчетливых зримых представлений. Последнее ситуативное сравнение в камышевском романе восстанавливает прежнюю, преобладающую конвенцию и в известной мере проецируется на образ и судьбу "автора". О встревоженных следствием цыганах сказано: "Они слонялись из угла в угол, словно испуганные или ожидающие строгого вердикта" [С.3; 379]. Примерно в такой же, но уже - не гипотетической ситуации оказывается и Камышев, прибывший к редактору узнать о судьбе рукописи: "- Опять я вас беспокою! - начал он, улыбаясь и осторожно садясь. - Простите, ради бога! Ну что? Какой приговор произнесен для моей рукописи?" [С.3; 408]. За этим вопросом стоит, конечно же, не только авторское самолюбие. Камышев с волнением ожидает, будет ли раскрыта его загадка, будет ли он изобличен как убийца. Думается, нам удалось показать специфическую роль ситуативных сравнений в романе-фельетоне "Драма на охоте", их сложную связь с общим замыслом Камышева-романиста и - "человека с тайной", прячущего свои секреты в россыпи слов. Трудно утверждать со всей определенностью, но, быть может, именно последним обстоятельством объясняется преобладание среди рассмотренных конструкций формы "словно". В словах прячется тайна, там же - ее разоблачение. Камышев признается: "И я написал эту повесть - акт, по которому только недалекий затруднится узнать во мне человека с тайной... Что ни страница, то ключ к разгадке... Не правда ли? Вы, небось, сразу поняли... Когда я писал, я брал в соображение уровень среднего читателя..." [С.3; 414]. Щекочущая нервы игра с истиной, на грани явки с повинной: "...но без борьбы я не отдамся... Пусть берут, если хотят, но сам я к ним не пойду. Отчего они не брали меня, когда я был в их руках? На похоронах Ольги я так ревел и такие истерики со мной делались, что даже слепые могли бы узреть истину... Я не виноват, что они... глупы" [С.3;415]. Эта форма - "словно" - проникает и в прямую речь героя: "- И теперь словно легче стало, - усмехнулся Камышев <...>" [С.3;414]. А рассказывая редактору о главном своем преступлении, Камышев вновь возвращает нас к исходному и чрезвычайно значимому в романе образу леса: "Когда я шел в лес, я далек был от мысли об убийстве <...>" [С.3; 414]. Как мы могли убедиться, образ леса оказался значим и в ряду ситуативных сравнений, по-своему участвующих в реализации авторского замысла. Именно в С.30 связи с лесом ставился вопрос, не следует ли прямо понимать сообщение, подаваемое как предположительное. Своеобразно отзывается в финале, в разговоре с редактором, и ситуативное сравнение "словно меня сильно избили палками": "Не правда ли, я симпатичен в этой рукописи? - засмеялся Камышев, поглаживая колено и краснея, - хорош? Бить бы нужно, да некому" [С.3; 409]. Вряд ли это случайное совпадение. Финал заставляет переосмыслить многие запомнившиеся фразы-ключи, разбросанные на разных страницах камышевской рукописи. В том числе и ситуативное сравнение, описывающее поведение уездного врача Вознесенского, который машинально осматривал вещи в доме Камышева, "словно искал чего-то или желал удостовериться, все ли цело", и при этом "имел вид знатока, производящего экспертизу" [С.3; 288]. Здесь также видится один из уклончивых намеков Камышева, один из словесных "ключей", поскольку в доме начинающего романиста должна была проводиться экспертиза как в жилище преступника. Уже имея представление о главенствующей роли сравнений в чеховской системе изобразительно-выразительных средств, трудно считать случайным то обстоятельство, что ситуативные обороты с союзной связкой "словно" изобилуют в тексте камышевской рукописи, но почти отсутствуют во вводной и завершающей частях произведения, написанных от лица "редактора А.Ч.". И порой возникает впечатление, что такие формы здесь намеренно обходятся, даже - вопреки стилистическим нормам: "Он положил на окно свою шляпу так осторожно, что можно было подумать, что он клал какую-нибудь тяжесть..." [С.3; 408]. Дважды "что - что". А ведь это текст, написанный "редактором". Данную шероховатость легко можно было устранить с помощью связки "словно" ("точно", "как будто", "как бы"): "Он положил на окно свою шляпу так осторожно, словно какую-нибудь тяжесть..." В "редакторском" вступлении все же есть одно ситуативное сравнение интересующего нас вида: "Ночью я еще раз прочел эту повесть, а на заре ходил по террасе из угла в угол и тер себе виски, словно хотел вытереть из головы новую, внезапно набежавшую, мучительную мысль..." [С.3; 245]. Как видим, та же внутренняя форма, та же функция, и даже - финальное многоточие. Тем показательнее подчеркнутая единичность использования данной формы, которой "редактор" вполне владеет. Возможно, форма "словно" здесь тоже порождена смысловой цепочкой "слово - ключ" ("мучительная мысль") и вписывается в общую концепцию произведения. Возможно - это случайность, недосмотр. Не будем настаивать ни на одной из версий, а повторим, что чеховское и камышевское в стилистике "Драмы на охоте" характеризуются взаимопроникновением. Обилие разного рода сравнений в тексте, приписанном Камышеву, отражает присущий самому Чехову интерес к этому тропу, в том числе к такой его разновидности, как ситуативное сравнение. Уйти от себя, от своих стилистических пристрастий довольно трудно, даже в тех случаях, когда подобная задача ставится перед собой вполне осознанно. С.31 В завершающей части произведения, написанной от лица "редактора А.Ч." (достаточно прозрачные инициалы), нет оборотов со связкой "словно", за исключением прямой речи Камышева. Зато появляется параллельная форма с вводным "казалось", также одна из излюбленных чеховских форм: "Я глядел на его рисующую руку и, казалось, узнавал в ней ту самую железную, мускулистую руку, которая одна только могла в один прием задушить спящего Кузьму, растерзать хрупкое тело Ольги" [С.3; 410]. Завершая разговор о "Драме на охоте", скажем, что наряду с множеством других экспериментов, поставленных Чеховым в этом произведении, не последнее место занимает и, частный, на первый взгляд, опыт с использованием ситуативных сравнений в качестве существенного смыслоформирующего средства, прямо связанного с центральным замыслом романа-фельетона. Особым объектом чеховского внимания стал здесь вопрос о способности ситуативного сравнения вскрывать или же, наоборот, маскировать истину. В целом же проведенное исследование показывает, как в создаваемых Чеховым художественных текстах может осуществляться взаимодействие микро - и макроструктур. И в каком направлении двигался писатель в своих творческих поисках. Разумеется, в "Драме на охоте" множество сравнений и других видов, которые также участвуют в создании художественного целого. Но о них шла речь в предшествующей нашей книге. Необходимость "изоляции объекта" в научном исследовании заставляет мириться с некоторыми самоограничениями. С.32 Глава Ш МИКРОСТРУКТУРЫ И - СОБСТВЕННО МИКРОСТРУКТУРЫ В "Драме на охоте" ситуативные сравнения, как правило, оказывались в позиции, провоцирующей их самовыделение из текстовой ткани. Средством, подчеркивающим относительную самодостаточность и замкнутость конструкции, чаще всего становилась выраженная многоточием интонационная пауза, которая могла не только завершать оборот, но и предварять его. Однако этот формальный, внешний признак не оправдывает ожидания. Ситуативные сравнения в романе-фельетоне слишком тесно взаимодействуют с контекстом, чтобы превратиться в полноценные микроструктуры, обладающие относительной самостоятельностью по отношению к сюжетному повествованию и заключающие в себе свой микросюжет. Рассказ "Ворона" (1885) дает пример состоявшейся микроструктуры. Это одно из наиболее цитируемых сравнений, привлекаемых для иллюстрации чеховского изобразительного мастерства и смелости, неожиданности сопоставлений. Вот оно: "За круглым столом, развалясь на диване, сидел какой-то молодой человек с щетинистыми волосами и синими мутными глазами, с холодным потом на лбу и с таким выражением, как будто вылезал из глубокой ямы, в которой ему было и темно и страшно" [С.3; 431- 432]. Гипотетическая часть оборота приобретает здесь особую весомость, усиленную уточнением "в которой ему было и темно и страшно". В целом создается довольно зримая картина, несколько заслоняющая собой исходное описание. Данное ситуативное сравнение соотносит поведение и самочувствие одного персонажа в двух разных ситуациях, действительной для повествования и - вымышленной. Оно не выделено интонационно, многоточием или абзацем, но тем не менее явно образует самодостаточную микроструктуру. И продолжение абзаца, сохраняющее перечислительную, описательную интонацию ("Одет он был щегольски, в новую триковую пару..." и т.д.), далеко не сразу возвращает читателя к исходной картине. В сознании все еще господствует "сюжет с ямой". Лишь указание на сиюминутную позу героя окончательно прекращает рефлексию по поводу гипотетической ситуации: "Молодой человек подпирал кулаками свои пухлые щеки и тускло глядел на стоявшую перед ним бутылочку зельтерской" [С.3; 432]. В сознании читателя возникает вид персонажа, сидящего за столом, образ, который вытесняет представления о том же персонаже, в момент "вылезания" из ямы, и включает читателя в прежний повествовательный поток. Сюжет с ямой завершен. С.33 Рассказ "Ворона" дает примеры ситуативных сравнений иного типа, не создающих столь выраженного эффекта ретардации, замедления сюжетного действия: "Увидев, что глаза поручика становятся все сердитее, Филенков умолк и нагнул голову, словно ожидая, что его сейчас трахнут по затылку" [С.3; 432]. Здесь микросюжет и отчетливо ощутимая микроструктура не возникают. Предположительное "словно" не слишком удалено от исходной ситуации и скорее всего отражает действительные опасения героя. Типологически данный оборот приближается к ситуативным сравнениям, преобладающим в "Драме на охоте". Между тем рассказ предъявляет еще один вариант ситуативного сравнения: "Он сидел мрачный и говорил, моргая глазами, как бы собираясь заплакать..." [С.3; 434]. Гипотетическая часть конструкции становится одним из элементов описания, передающего состояние персонажа, и в самом деле готового заплакать в порыве пьяного самобичевания. Ее автономность еще более ослаблена, что делает невозможным возникновение полноценной микроструктуры. Все три оборота связаны с изображением одного персонажа, писаря Филенкова. Их содержанием становятся ассоциации повествователя, хотя непосредственным наблюдателем выступает поручик Стрекалов. Понимание данного обстоятельства несколько "отсрочено" и связано с постепенным осознанием ограниченности, внутреннего убожества поручика. Кроме того, в последнем случае Стрекалов пребывает в таком состоянии, что не замечает писаря, утрачивая "способность соображать". Явно от повествователя дается еще одно сравнение. Оно тоже связано с Филенковым, и наблюдает похмельного подчиненного опять-таки поручик Стрекалов: "Лицо его было сумрачно, не гладко, точно булыжник, щетинистые волосы глядели в разные стороны, глаза слипались..." [С.3; 435]. "Точно" здесь соответствует союзу "как". Фактически перед нами самый обычный сравнительный оборот, без малейшего оттенка сопоставления двух ситуаций. Сравниваются два предмета: лицо и булыжник. Всякая возможность возникновения развернутой гипотетической картины исключается. В то же время Чехов вместо более подходящего по смыслу союза "как" обращается к форме "точно", одному из средств создания ситуативного сравнительного оборота. Любопытно, что в рассказе последовательно использованы связки "как будто", "словно", "как бы" и, наконец, "точно", то есть все варианты союзов, способных образовывать ситуативное сравнение. Легко заметить постепенное ослабление позиций ситуативного оборота в рассказе от начала к финалу. Первый сравнительный оборот дает пример максимально заостренной ситуативности, которая реализуется в микроструктуре со своим локальным сюжетом и по сути создает некую "вторую реальность", привносимую в текст гипотетической частью конструкции. Затем способность таких оборотов дополнять первичный сюжет какими-либо иными сюжетами все заметнее уменьшается, сходя на нет в сравнении "точно булыжник". С.34 Обороты приобретают все большую однозначность. И характер писаря приобретает все большую однозначность, замыкаясь на булыжнике... Чехов словно демонстрирует читателю, но скорее - себе самому звенья перехода от одного типа сравнения (ситуативного) к другому, традиционному, раскрывая глубинные различия. Особого внимания заслуживает появление полноценной микроструктуры, маленького, замкнутого в себе художественного мира, своего рода - текста в тексте. В принципе любое сравнение уже по определению - потенциальная, в той или иной мере воплощенная, микроструктура, отделенная от описываемой сюжетом действительности. По словам Р.Якобсона, сравнение можно охарактеризовать "как один из методов введения в поэтический оборот ряда фактов, не вызванных логическим ходом повествования". И уже в силу этого сравнительный оборот логически несколько обособлен в тексте. Сказанное соотносится с очень важным наблюдением Н.М.Фортунатова: "...принцип динамизма у Чехова имеет свою диалектическую противоположность - отчетливую структурную определенность, обособленность, замкнутость различных сфер этого движения: и элементов, из которых складывается художественная система, и отдельных стадий ее развертывания, становления в сознании воспринимающего. Чехов как бы мыслит законченными художественными единствами, которые подвергаются у него трансформациям, изменениям и в то же время возникают перед нами как знакомые образы-темы или как более крупные единства, своеобразные <блоки> тем". И в другом разделе книги: "Чехов мыслит такими компактными образными массами-смыслами, монолитными художественными единствами, из которых складывается общий структурный план его произведений". Н.М.Фортунатов говорит здесь о более крупных единствах текста, нежели элементарные сравнительные обороты, но думается, что отмеченный им принцип распространяется и на этот уровень художественной организации чеховских произведений. Мера такой обособленности может быть различной, от не ощутимой - в случае со "стертыми" сравнениями - до предельно выраженной и соответствующей полноценной микроструктуре. "Драма на охоте" показала, что ситуативные сравнения, благодаря особым образом выстроенному контексту, могут лишаться обособленности и создавать эффект игры в поддавки, эффект загадки с лежащей на поверхности отгадкой. Смысловое поле контекста способно проникать сквозь "границу" сравнительных оборотов, менять внутреннюю форму последних и подчинять себе их содержание. Далее будет показано, что проблема внутритекстовых границ довольно долго не утрачивала интерес для Чехова, в том числе - в связи со сравнительными оборотами. С.35 В идеале всякое сравнение - микроструктура, в той или иной мере обособленная. Микроструктуры, создающие эффект ретардации, ощутимо прерывающие логический ход повествования, можно было бы назвать как-нибудь иначе, чтобы выделить их из общего ряда. Однако не будем этого делать. Современная наука, на наш взгляд, перегружена терминологией. Сегодня введение нового термина требует от ученого крайней осмотрительности и взвешенного подхода. И думается, лучше воздержаться от соблазна, если можно обойтись уже имеющейся, устоявшейся терминологией. Вряд ли подобное самоограничение осложнит решение стоящих перед нами задач. Скорее - наоборот. Природа микроструктур, создаваемых на базе сравнительных оборотов, едина. Речь может идти лишь о степени реализации общей для всех сравнительных оборотов тенденции к обособлению (не характерной, впрочем, для "стертых" сравнений, что проявляется даже на уровне пунктуации). В некоторых сравнительных оборотах это свойство реализовано в наибольшей мере. Их мы и станем называть в дальнейшем собственно микроструктурами. В то же время будем помнить о правомерности употребления термина "микроструктура" по отношению ко всем не "стертым" сравнительным оборотам, способным вызывать эстетическую рефлексию. Следует оговорить еще одно важное обстоятельство. Термин "микроструктура" закрепляется в нашем исследовании за одним тропом - сравнением. Его ближайшими "конкурентами" являются, конечно же, метафора и метонимия. По словам В.Н.Телия, "наименее эмоциогенна группа тропов, механизмы которых организованы ассоциациями по смежности, а именно - синекдоха, метонимия и т.д. Эти тропы <порождают> чаще символы, чем образы или некоторые эталонизированные представления". Для современного читателя метонимия - "остывший" троп, не наделенный существенными художественными возможностями. Именно так ее расценивал и Чехов, о чем свидетельствует творческая практика писателя. Довольно бедна метонимия и в структурном отношении. Что касается метафоры, то, не подвергая сомнению ее выразительность, познавательные и художественные потенции, отметим иные принципы формирования внутренней структуры этого тропа. С.36 Сталкиваясь в метафоре, смысловые поля двух понятий сливаются в третьем, создают новое смысловое образование, в котором исходные значения если не растворяются без остатка, то во всяком случае очень существенно, "до неузнаваемости", меняются. Суть метафоры - в сплавлении, диффузии первичных смыслов, "умирающих" в новом, порожденном их встречей, образе. В отличие от метафоры "сравнение - такая логическая форма, которая не создает нового и целостного информационного объекта, т.е. не осуществляет смыслового синтеза, приводящего к образованию нового концепта". В сравнении ни один из сопоставляемых объектов не утрачивает целостности, не перестает быть собой, не "растворяется". Сравнение - "это только <поиск> подобия, но не его обработка". Здесь нет насилия, пусть даже - творческого, художественно оправданного, по отношению к изображаемой действительности. Люди вольны в своих ассоциациях. Говоря об одном предмете, писатель отсылает нас к другому, чем-то похожему, очень далекому, быть может, - логически, хронологически или пространственно. Но каждый из сравниваемых предметов остается на своем месте. Автор устанавливает между ними только ассоциативные связи. И мы переносимся в своем воображении от одного к другому вдоль ниточки сходства. В метафоре все происходит "здесь и сейчас". Вектор направлен внутрь. "Метафора - это то, что е с т ь. Спор о сходстве - это спор о впечатлениях. Спор о выборе метафоры - это спор об истинной сущности предмета". Сущность предмета всегда при нем, она не нуждается в другом предмете. Если цель высказывания - сущность предмета, то фактически отсылки к другому не происходит. Другой предмет вовлекается в процесс как инструмент или катализатор. Метафора - субъективная попытка вскрыть объективную суть. Но если быть точным, создатель метафор не слишком озабочен достоверностью сообщаемых истин, его первоочередная задача - выразить свое мнение. Во всяком случае, в искусстве для метафориста важнее индивидуальное видение и красота созданного образа. В метафоре достоверность и красота уживаются далеко не всегда. Как заметил Ортега-и-Гассет, "красота метафоры начинает сиять тогда, когда кончается ее истинность". Итак, метафора - это вещь в себе, тогда как сравнение - это, как минимум, две вещи, структурно обозначенные, определенные. Столь же структурно определены и отношения сравнительных оборотов с контекстом, они - как бы "извне" и порой уводят далеко в сторону. С.37 Метафора, при всей субъективности творимого образа, строит свои отношения с текстом иначе, претендуя на выражение сути описываемых событий. И либо концентрирует в себе смысл тех или иных локальных участков текста, пронизывая их своим полем, либо проецируется на произведение в целом, прямо участвуя в формировании обобщающего суждения, оценки, авторской идеи, то есть опять-таки претендуя на выражение сути. Метафора не столько стремится органично войти в текст, сколько - вобрать его в себя, "растворить", "переплавить", даже - заменить собой подвластный ей мир. Думается, что использование термина "микроструктура" в описанном смысле применительно к метафоре было бы не корректным. Метафора строит свои отношения с другими элементами художественного целого на принципиально иных основаниях. Итак, под микроструктурами в нашей работе понимаются только сравнительные обороты и близкие им случаи с вводным "казалось". Теперь, прояснив ряд теоретических обстоятельств, вернемся к предмету разговора - к чеховским ситуативным сравнениям. Чехов продолжал исследование их изобразительно-выразительных возможностей, экспериментируя с формой оборотов. В рассказе "Кулачье гнездо" (1885) писатель пробует варианты. Вот первый из них: "Тут торчат пни да редеет жиденький ельник; уцелело одно только высокое дерево - это стройный старик тополь, пощаженный топором словно для того только, чтобы оплакивать несчастную судьбу своих сверстников" [С.3; 436]. Гипотетическая ситуация яркой, зримой картины не создает и почти утрачивает собственные свойства, предположительность оборота не простирается далее морализаторского олицетворения. В еще более слабой позиции оказывается союзная связка "словно" в следующем примере: "Наниматели нагибаются и входят в маленькое каменное строение с тремя решетчатыми, словно острожными, окошечками" [С.3; 437]. В этой конструкции союз "словно" по сути тождествен союзу "как" и формирует самое обычное, не ситуативное сравнение. В то же время легкий оттенок ситуативности здесь присутствует, обеспечиваемый контекстом. Герои входят в строение - словно в тюрьму. Работая над рассказом "Сапоги" (1885), писатель делает попытку ввести в текст гипотетическую ситуацию без сравнительного оборота, без уже привычных нам союзных слов: "И, глядя на его испуганное лицо, можно было подумать, что на него свалилась штукатурка или что он только что у себя в номере увидел привидение" [С.4; 7]. С.38 В этой конструкции нетрудно узнать несколько видоизмененный оборот типа: "У него было такое испуганное лицо, словно (точно, как будто) на него свалилась штукатурка или он только что у себя в номере увидел привидение". Последний пример из чеховского текста, думается, показывает, что в данном случае писателя интересовал не сам сравнительный оборот, а возможность эстетической игры с гипотетической ситуацией. Причем здесь две таких ситуации, и они оказываются "синонимичными", в равной мере способными вызвать у фортепианного настройщика Муркина испуганное выражение лица. Подобный прием "обхода" привычного оборота видится и в следующем примере: "- Это я-с! - начал жалобным голосом Муркин, становясь в позу кавалера, говорящего с великосветской дамой" [С.4; 7]. У Чехова приведенная конструкция могла бы выглядеть иначе: "словно (точно, как будто) кавалер, говорящий с великосветской дамой". В обоих случаях имеет место отсылка к какой-то иной ситуации, но конструкции, использованные писателем, значительно ослабляют оттенок гипотетичности. Рассказ содержит еще один пример отсылки к иной ситуации: "Целый день ходил он по городу, настраивал фортепиано, и целый день ему казалось, что весь мир глядит на его ноги и видит на них сапоги с латками и с покривившимися каблуками!" [С.4; 9]. Ощущение иной ситуации здесь также ослаблено и, может быть, заслонено тем, что повышенное внимание мира к ногам настройщика было не реальным, а кажущимся. Однако у художественного текста свои законы. И читатель на мгновение все же представляет себе мир, который глядит на сапоги Муркина. Соотносятся две ситуации: действительная, отвечающая описываемой в рассказе реальности, в которой скорее всего мало кто обращает внимание на обувь Муркина, и - предполагаемая настройщиком, не гипотетическая, а именно предполагаемая. Герою "кажется". Оттенки, быть может, не слишком значительны, но все же вполне различимы. Рассказ "Нервы" (1885) дает любопытный пример соединения в одной фразе двух освоенных Чеховым приемов, старого и нового: "Ему показалось, что над его головой кто-то тяжело дышит, точно дядя вышел из рамы и склонился над племянником..." [С.4; 13]. Слово "показалось" ослабляет эффект достоверности иной ситуации, однако от этого она не становится менее зримой. В другой конструкции из того же рассказа, на первый взгляд, предстают старые принципы: "Он позвонил еще раз, и словно в ответ на его звон, зазвонили на погосте" [С.4; 14]. Но контекст наполняет оборот значением "показалось". Под этим знаком воспринимаются и как будто бы совершенно определенные утвердительные фразы: "В коридоре было темно, и из каждого угла глядело что-то темное" [С.4; 15]. С.39 Герою, находящемуся "под свежим впечатлением только что пережитого спиритического сеанса", действительно к а ж е т с я: "Ваксин повернулся лицом к косяку, но тотчас ему показалось, что кто-то слегка дернул его сзади за сорочку и тронул за плечо..." [С.4; 15]. Чехов словно задумал художественный эксперимент, в котором заинтересовавший его эффект "кажимости" проявляется очень активно и мотивирован сюжетно. Рассказ "Дачники" (1885) по-своему развивает этот эксперимент: "Из-за облачных обрывков глядела на них луна и хмурилась: вероятно, ей было завидно и досадно на свое скучное, никому не нужное девство" [С.4; 16]. Предположительное "вероятно" подчеркивает, выдвигает на первый план гипотетическое начало. Нетрудно заметить, что вместо "вероятно" вполне можно было бы поставить "точно", "словно", "как будто". Связь с базовой сравнительной конструкцией очевидна. В следующем примере обнаруживаем старую форму: "Луна, точно табаку понюхала, спряталась за облако. Людское счастье напомнило ей об ее одиночестве, одинокой постели за лесами и долами..." [С.4; 16]. Вторая фраза могла бы быть присоединена к первой союзами "словно", "точно", "как будто" - у Чехова есть такие развернутые и построенные по тому же принципу конструкции. Опустив в данном случае союз и превратив гипотетическую часть оборота в отдельную фраз