азал он. - Я знаю
ее. Поэтому знаю, что она не могла стать организатором убийств. Самоубийств,
- поправил он себя. - Но суть не в этом. Знаешь, в какой-то момент мне
показалось, что Яблонская для них - всего лишь отвлекающий маневр. Они хотят
отвлечь внимание от себя.
- Что ты имеешь в виду?
- Я имею в виду, что если кому и выгодна смерть твоего брата, - он
внимательно посмотрел на меня, - то Ван Гогу. Не говоря уже про смерть
Пикассо. Ван Гог плюс Миро - думаешь, они просто единомышленники? Это
заговор, Альбрехт, обычный заговор.
- Хочешь, расскажу тебе, как все произошло? - Роден подсел ближе. -
Сначала Миро и Ван Гог провоцируют Дали на самоубийство. Им важно, чтобы все
остальные поверили - за этим самоубийством последуют другие. Поэтому умирает
Пикассо. Смерть Пикассо - явный промах, указующий на причастность Ван Гога к
самоубийствам.
- Какая связь? - спросил я.
- Как это какая? - удивился Огюст. - Жена Пикассо - любовница Ван Гога.
Об этом все знали, даже Пикассо.
- И как он к этому относился?
- Кто?
- Пикассо.
- Бог его знает, - ответил Роден. - Видно, не обращал внимания - в
последнее время его больше интересовала Яблонская. Теперь их задача -
заставить нас поверить в то, что во всем виновата Татьяна. Они сделают это
любой ценой - ценой третьего самоубийства, четвертого... Пока не останется
никого, кто мог бы верить им или не верить. Тогда они убьют Яблонскую, а
потом, наверно, и друг друга...
- Слишком много противоречий, - перебил я его. - Ты утверждаешь, что
Ван Гог и Миро виновны в двух смертях. Каким образом они убивали? Ведь все
экспертизы доказывают, что речь идет о самоубийствах.
- Не хотел бы я узнать на своей шкуре, как они убивали, - Роден
поежился. - Не знаю, как. Знаю только, что они это сделали. За
самоубийствами действительно стоит Тренинг. Но за Тренингом - не Яблонская,
а Миро с Ван Гогом.
- Мы не можем быть в этом уверены, - сказал я.
- Мы будем в этом уверены, когда одного из нас не станет, - Роден
затянулся сигарой. - Если мы будем бездействовать, следующее самоубийство
произойдет завтра... Может быть, сегодня.
- Что ты предлагаешь?
- Предлагаю действовать. Прямо сейчас, - он поправил кобуру под
пиджаком. - У тебя есть пистолет?
- Нет, - признался я.
Роден подозвал своего охранника и что-то сказал ему. Через несколько
минут у меня оказалось оружие.
- Ты предлагаешь убить Миро и Ван Гога? - я взвесил пистолет на ладони.
- Одного из них. Это остановит обоих.
- Миро? - предположил я.
Роден отрицательно покачал головой.
- Позвони Ван Гогу, договорись о встрече, - он протянул мне телефон.
33. Улан-Батор - город невест
Знакомых становилось все меньше. Я попал в общество людей с очень
короткой продолжительностью жизни.
Ван Гог согласился приехать домой к Родену через час. Он говорил
спокойно, и только его последняя фраза прозвучала слегка нервно:
- Это засада, Альбрехт?
- Да, Винсент. Договорились. Без тебя не начинаем.
- Твой? - Роден кивнул на Гогена, который последовал за нами, когда мы
направились к выходу. - С нами поедет?
- Нет.
Я подошел к Гогену.
- Я еду к Родену, а ты перезвони Винни.
Гоген кивнул и сел в мерседес. Я залез в машину Родена, за рулем
которой сидел угрюмый телохранитель, приносивший мне пистолет. Я понял, что
не боюсь смерти - смерти в том ее виде, в каком она вырисовывалась сейчас
передо мной.
- Умеешь стрелять? - Роден продолжил мою мысль, угадав ее.
- Нет.
- Вот и научишься, - он оскалился. - Шучу. Без тебя все сделаем.
Приехали.
Роден открыл дверь, и охранник первым проскользнул в квартиру.
- Это мы, - прокричал он в темноту гостиной. - Не стрелять!
Темнота ответила неясным шорохом, Роден щелкнул выключателем. В кресле
посреди комнаты сидел Марк Шагал с длинноствольным пистолетом в одной руке и
бутылкой текилы в другой. Текилу он пил прямо из горла, причем не морщился,
а только беззвучно покрякивал.
- Привет, Альбрехт, - кивнул он мне, не вставая. - А где Ван Гог?
- Будет через час, - ответил Роден, и Шагал спрятал пистолет под
подушку, лежавшую рядом с ним на кресле.
- Вы знакомы? - спросил Роден у меня.
- Виделись у Миро пару часов назад, - сказал я.
- Может, лучше Миро? - спросил Шагал у Родена.
- Что Миро? - переспросил Роден.
- Убить Миро, а не Ван Гога, - предложил Марк. - Винни - приятный
мужик, интеллигентный.
- Из-за этого интеллигента наши друзья умирают, - отрезал Роден. -
Учись у него, Марик. Ты так не умеешь.
- Да, самоубийство - это круто, - согласился Шагал. - Интересно, как
они это делают?
- Может, Ван Гог нам расскажет, - предположил Роден, жестом предложив
мне занять место на диване. - Кстати, о самоубийствах, - он подошел к
музыкальному центру и вставил кассету. - Этот разговор происходил в прямом
эфире, у нас на радио. Мужской голос - это DJ, который вел эфир. Женский -
радиослушательница, позвонившая в студию.
Он нажал на "PLAY".
DJ: Алло, алло. Мы Вас слушаем.
Женский голос: Это радио?
DJ: Да, Вы дозвонились. Как Вас зовут?
Женский голос: Я не знаю, зачем я Вам звоню. Я должна, наверно, не вам
звонить. Не знаю даже, должна ли я с кем-то разговаривать сейчас... Наверно,
нужно все сделать самой, не нужно жалости.
DJ: О чем Вы?
Женский голос: Я собираюсь покончить с собой. Минут через десять.
DJ: Шутите?
Женский голос: Нет, не шучу. Извините, что позвонила вам. Это так
глупо.
DJ: Не вешайте трубку, пожалуйста! Оставайтесь на связи. Вы
действительно хотите сделать... то, что Вы сказали? Почему?
Женский голос: А какой в этом смысл?
DJ: В чем "в этом"?
Женский голос: Ну, вообще в этом всем? Какой смысл продолжать это?
DJ: Не нужно задавать себе этот вопрос. Нужно просто жить, и все.
Сейчас черная полоса твоей жизни. Подожди несколько дней, и черная полоса
сменится белой.
Женский голос: Ну и что? Мне плевать на полосы, мне просто скучно.
DJ: Скучно?
Женский голос: Скучно существовать.
DJ: Думаешь, станет веселее, если ты умрешь?
Женский голос: Может. Глупый разговор. Я не знаю, как объяснить, почему
я это делаю. Я и не собиралась ничего объяснять. Извините, что позвонила.
DJ: Подождите!
Короткие гудки.
DJ: Да. Такой вот звонок. Надеюсь, она шутила. После рекламы - Мадонна.
Все вы знаете эту песню.
- Она шутила? - спросил Шагал, покачивая бутылкой в такт музыке из
рекламного ролика.
- Не знаю, - ответил Роден. - Я смотрел милицейскую сводку за ту ночь.
В городе произошло восемнадцать самоубийств - нереальная цифра для Киева.
Больше половины самоубийц - молодые девушки. Возможно, одна из них и звонила
на радио.
- Она не смогла объяснить, почему она это делает, - сказал я.
- У самоубийства нет никакого иного объяснения, кроме как воля
самоубийцы, - произнес Роден, выплевывая слова, словно дробинки, попавшие в
рот вместе с дичью. - Если у самоубийства есть внешняя мотивация, то это уже
не самоубийство в полном смысле этого слова. Как и в нашем случае.
Клак!
Это Шагал поставил на журнальный столик небольшой пузырек из темного
стекла.
- Капли для носа? - спросил Роден.
- Для глаз, - ответил Марик. - Новый наркотик. Пару капель в каждый
глаз, и все вокруг меняет цвета и очертания. Лучше - вместе с коксом.
- Не хочу больше нюхать, - сказал я.
- Ну и не нюхай, - сказал Шагал. - Просто закапай глаза. Увидишь, тебе
станет лучше.
- Работе не помешает? - высказал опасения Роден.
- Я отлично стреляю в любом состоянии, - похвастался Шагал. - Не знаю,
как вы.
Я опустил на уголки век по капле маслянистой жидкости из пипетки,
приложенной к пузырьку. Окружающий мир на несколько секунд затуманился, а
потом проступил сквозь неизвестно откуда взявшиеся слезы и, подрагивая,
словно бензиновое пятно на воде, повис передо мной яркой картинкой.
- У тебя есть здесь интернет? - спрашиваю я Родена.
Он кивает в сторону компьютера. Я усаживаюсь за клавиатуру, достаю из
кармана полученную сегодня визитку и отправляю сообщение некому Казимиру
Малевичу, организатору Тренинга.
- Три кофе! - прокричал Роден в сторону кухни.
- Домработница? - спросил я.
- Телохранитель, - ответил Роден. - Кофе делает - супер!
На несколько минут все замолчали, только сопение неслось от столика со
стеклянной столешницей, на котором Шагал рассыпал кокаин. Немного подумав, я
к ним присоединился.
Что это за звук? Он всегда существует или возник только сейчас?
- Возьми трубку, - сказал мне Роден. - Не слышишь, что ли?
Я отыскал свой телефон - он находился в кармане.
- Это звонил Ван Гог, - сказал я Шагалу и Родену через несколько минут.
- Он не придет - срочно уезжает из города. Очень извинялся.
- Вот видишь! - обрадовался Роден. - И убивать никого не пришлось! Сами
решили смотать удочки. Он сильно нервничал?
- Говорил совершенно спокойно, - ответил я.
- Винни, по-моему, вообще никогда не нервничает, - сказал Шагал.
- Я бы тоже хотел куда-нибудь уехать, - сказал Роден. - Прямо сейчас.
Как Ван Гог.
- Куда бы ты хотел уехать? - поинтересовался я.
Я видел перед собой не Родена, а его цветной негатив - там, где раньше
был красный свитер, проступило колышущееся зеленое пятно, темная шевелюра
стала альбиносовой.
- В Монголию, например, - сказал Роден. - В Улан-Батор.
Был вечер. Лифт принес меня вниз, и я вышел в Улан-Батор, которого еще
не видел (всю дорогу из аэропорта в отель я специально не смотрел в окно
машины, а разглядывал стриженый монголоидный затылок водителя такси, чтобы
оставить впечатления от города на вечер) с тем же чувством, которое
испытывает, наверно, астронавт, в первый раз ступая в открытый космос.
Улан-Батор обрушился на меня во всей своей красе и мощи. Это был
Нью-Йорк, помноженный на Лондон, Амстердам и Токио, и в то же время город,
не похожий ни на один из этих городов. Огни реклам горели в моем мозгу,
улицы, заполненные автомобилями неземной конструкции и прохожими с волосами
всех возможных цветов, эти улицы то протягивались прямой стрелой, то
извивались между небоскребами, и иногда было непонятно, что это там,
впереди: горящее неоновыми огнями высотное здание или уходящая вверх
пылающая светом улица. И вдруг город озарился еще большим сиянием, которые
проникало неизвестно откуда, но наверняка не с черного неба, заполненного
искрящимися дирижаблями и серебряными молниями самолетов. Раздался скрип
тормозов, и на перпендикулярной моему движению улице, расчищенной
полицейскими в конусообразных оранжевых колпаках, возникло нечто такое, чего
я не видел никогда раньше и не надеялся увидеть когда-нибудь еще.
Это была белоснежная колесница без коней, которая плыла на
восьмиметровых колесах. На самой вершине пирамиды из фарфора, украшавшей
колесницу, сидел человек в белоснежных одеждах (был ли то человек или сам
Бог?) и бросал в толпу розовые лепестки, которые толпа ловила так, как будто
это были таблетки бессмертия. Из ажурного белого громкоговорителя,
установленного на передней части колесницы, доносилось на всех языках мира:
"Король Монголии совершает вечернюю прогулку!"
Поравнявшись со мной, колесница остановилась. Король Монголии нагнулся
ко мне и сказал, глядя прямо в глаза:
- Не думал, что ты когда-нибудь приедешь. Но я рад тебе.
И процессия двинулась дальше.
Глаза Короля Монголии были белого цвета. Белые, как снег.
- Приехали, - сказал водитель Родена. - Вы ведь здесь живете,
правильно?
Я высунулся в окно, чтобы понять, что собственно он имеет в виду.
- Это не Улан-Батор? - спрашиваю я.
- Это Печерск.
Глаза болят.
- Все правильно, - говорю я, и по мере того, как эти слова покидают
меня, все действительно становится правильным, не измененным, таким, как
раньше. - Я здесь живу.
34. On-line/Off-line
- Ты проспал ровно сутки, - сказала Мухина, когда я открыл глаза. -
Тебе звонили. Здесь все записано.
Она протягивает мне листок с именами. Ренуар, Миро, Малевич.
- Малевич оставил номер телефона? - спрашиваю я.
- Нет. Он обещал перезвонить, - Вера смотрит на часы. - Сейчас.
Я потягиваюсь под одеялом - самочувствие, на удивление, позитивное.
- Ренуар говорил о том, что тебе что-то угрожает, - произнесла Мухина.
- И Гоген говорил о том же. Вернее, он вообще отказался со мной
разговаривать о тебе. Что происходит?
- Чистая правда, - сказал я. - То, что говорит Ренуар. Я в большой
опасности. Меня скоро убьют.
- Ты говоришь это так равнодушно, - она чуть не сбилась на всхлип, но
устояла на краю, встряхнув рыжей гривой. - Словно речь не о тебе, а о ком-то
другом. Очнись, Альбрехт! Ведь это твоя жизнь. Возможная смерть, о которой
ты говоришь - твоя смерть.
- Знаешь, Вера, - я сел на кровати. - Мне все равно. Мне действительно
все равно, и я даже не смог бы объяснить, почему. Я сам не знаю, почему.
- Знаешь. Из-за Кете.
Она прошла к окну, замерла, теребя занавеску. Движение ее пальцев
породило шелковую волну, растворившуюся под потолком.
- Я не верю, что ты ее убил, - сказала она вдруг.
- Давай не будем, - я завернулся в простыню и отправился в ванную.
На пороге остановился - зазвонил телефон.
- Это Малевич. Я согласен с Вами встретиться, Альбрехт. В парке
Шевченко, через сорок пять минут. Там, где играют шахматисты.
Ах, ты еще и шахматист?
- Как я Вас узнаю? - интересуюсь я.
- Я сам Вас узнаю, - он вешает трубку.
Я отхожу от телефона и ловлю на себе взгляд Мухиной.
- Вера, где вещи, в которых я пришел вчера?
- Позавчера, - поправляет она. - Их забрала прачка.
- Там не было ничего кроме вещей? - интересуюсь я.
- Ты имеешь в виду это? - она протягивает мне пистолет. Ручка теплая.
Когда я был в ванной, позвонил Ренуар.
- Он хочет встретиться, - кричит Мухина сквозь дверь.
- Договорись на вечер!
- Он хочет сейчас!
Пришлось вылезти из-под душа, чтобы поговорить с ним.
- Ты в порядке? - поинтересовался Ренуар, слышно было, как широко он
улыбается. - Винни хотел поблагодарить тебя за предупреждение. Он с тобой.
- Где он?
- Далеко, - ответил Огюст. - На отдыхе. Нам нужно встретиться,
Альбрехт. С отъездом Винсента твое задание, естественно, не отменяется. Ты
вел записи?
- Да, - откровенная ложь. - Мне нужно привести все тексты в порядок.
Давай увидимся вечером. Я через двадцать минут должен встретиться с
Казимиром Малевичем.
- Кто это? - спросил Ренуар.
- Он - один из организаторов Тренинга, - объяснил я.
- Молодец, Альбрехт, - Ренуар на другом конце провода восторженно
хрюкнул. - Ты правильно мыслишь. Не отрывайся от Гогена, - добавил он. - И
будь осторожен.
- ОК, Огюст. До вечера.
Я оделся, поцеловал на прощание Мухину и отправился в парк.
35. Среди шахматистов
В парке шло обычное летнее движение - мамы с колясками, наполненными
малышами, голуби, парочки и шахматисты. Шахматистов было необыкновенно много
- они заняли не только столики, но и все окрестные лавочки, потеснив
остальное население парка.
Я нашел пустую скамейку недалеко от входа в парк, а Гоген уселся на
трубу неподалеку.
Было около четырех, но шахматистов не убывало, появлялись все новые.
Невысокий парень со складной шахматной доской сел на мою скамейку. Сквозь
очки с толстыми стеклами он посмотрел в мою сторону:
- Играете в шахматы?
- Нет, - ответил я.
- Меня зовут Казимир Малевич, - сказал он, после чего я рассмотрел
шахматиста внимательнее.
Он выглядел лет на двадцать семь, был сутул и одет слегка неряшливо, но
дорого.
- Я не шахматист, - сказал он вдруг.
- А кто Вы? - поинтересовался я.
- Программист. Можем на ты. Этот человек, - кивок в сторону Гогена, - с
тобой?
- Да. Он мешает?
- Нет, - Малевич пожал плечами. - Я тоже не один.
Он кивнул в сторону шахматистов, словно имея в виду, что он с ними.
- У нас мало времени, - сказал Малевич, отложив шахматы в сторону. -
Есть задание для тебя. Если ты его выполнишь, я отвечу на все вопросы,
связанные со смертью твоего брата.
"Брата" он произнес как бы в кавычках.
- Почему я должен тебе верить? - спросил я.
- А почему бы не верить? - парировал Малевич.
- Какое задание? Надеюсь, не слишком сложное?
Все дают мне задания, и за этой кутерьмой я имею счастливую возможность
забывать о том, что мои личные задания остались где-то далеко в горах.
- Проще простого, - сказал Малевич. - Ты был первым, кто обнаружил труп
Пикассо, а потом ты снова пришел на место самоубийства. Ты что-то нашел там?
Интересно, он обо всем уже знает от Яблонской или просто знает?
- Да, нашел кое-что, - отвечаю я. - Имя одного человека.
- Попробую угадать, - он осклабился и демонстративно наморщил лоб, от
чего массивные очки поднялись на несколько "этажей" выше. - Роден?
- Точно, - сказал я.
- И Роден, конечно же, ничего об этом не знает? - предположил Малевич.
- Не знает. О чем ты хотел попросить меня?
- Скажи ему, - сказал Малевич. - Скажи о записке, оставленной Пикассо,
Родену.
- Какая гарантия, что ты не исчезнешь, когда я сделаю это? -
поинтересовался я.
- Нет гарантий, - признался Казимир. - Просто доверяй мне, как я
доверяю тебе. А Родену ты все равно сказал бы. Даже если бы я не просил тебя
об этом.
Он удивлял меня каждым своим словом, особенно интонациями. Малевич
разговаривал со мной таким тоном, каким увещевают ребенка, в очередной раз
отказывающегося идти утром в школу. Мол, хочешь - не хочешь, все равно
сделаешь так, как велят взрослые. Как велит Тренинг.
- Тогда зачем ты встретился со мной? - спрашиваю я. - Если я в любом
случае расскажу про записку Родену?
- Это ты предложил встретиться, - резонно замечает он. - Я понял, что
являюсь твоим тренером, и пришел на встречу. Но сейчас для тебя еще не
пришло время основных занятий - нам придется встретиться еще минимум два
раза. Минимум.
Он встал, поправил брюки, хотя штанины продолжали пузыриться как ни в
чем не бывало.
- До свидания, Альбрехт, - сказал Малевич и ушел по аллейке, а там, где
аллейка разветвлялась, я потерял его спину среди спин других прохожих.
Шахматы он, естественно, забыл на скамейке. Я встряхнул деревянную
коробку, но вместо ожидаемого тарахтения фигур, услышал мягкий стук.
В коробке лежал детектив карманного формата под названием "Средство от
скуки". Листа с номерами страниц 45-46 в книжке не было.
36. Перечитывая
Должен признать, что у меня никогда не было подружки, которая
устраивала бы меня так же, как Вера Мухина. Я не любил ее, не ревновал,
всегда хотел и забывал о ней, когда не видел. Эти легкие отношения были бы
еще легче, если бы не сама Мухина. Она подо все хотела подвести логическое
обоснование. Если я, глядя на нее, позволяю своему взгляду стать более
задумчивым, чем обычно, для Мухиной это означает, что я влюбляюсь в нее.
Если я не разговариваю с ней целый день - значит, я боюсь ее, боюсь своих
чувств к ней. "Ты боишься привязаться", - говорит она сквозь рыжий завиток.
Если бы ты знала, Вера, насколько я уже не боюсь привязаться!
- Где ты был? Видел что-нибудь интересное? - интересуется она сухо,
так, словно мы не в одной постели, а по разные стороны стола для
переговоров.
Сердится. За что - не помню.
- Не видел сегодня ничего интереснее, чем одна обиженная девушка, -
сообщаю я откровенно.
Она смотрит на меня и улыбается - одними кончиками ушей. Ее улыбка
виртуальна, она активно присутствует, но назвать точное место ее
дислокациисложно.
- Знаешь, я наблюдаю за тобой, Аль, - говорит она вдруг. - А если я
перекрашу волосы или сменю пол, ты этого даже не заметишь.
Что за обвинения? Конечно же, я сразу замечу смену пола.
- Кстати, ты завила волосы, - замечаю я. - Да?
- Очень кстати, - но заметно, что она сердится не на самом деле. -
Знаешь, в последний день я очень нервничаю. Не из-за себя, из-за тебя. Хотел
ты этого или нет, теперь ты мне дорог, хотя иногда кажется, что я тебя
совсем не знаю.
Я этого не хотел, Вера, ты же знаешь.
- Гоген не говорит со мной о деле, которым ты занимаешься, - продолжает
Мухина, садясь на подушку, чтобы чувствовать себя выше. - У Ван Гога и
Ренуара я, естественно, не могу спрашивать. Ты тоже не говоришь мне ничего.
Я понимаю, что меня твое задание почти никак не касается. Но ты можешь хотя
бы успокоить меня, сказать, что тебе ничего не угрожает, что ты не дашь
втянуть себя в эту игру...
- Какую игру?
- Цепочка самоубийств. Это же просто игра, как ты не понимаешь! Сейчас
мне хочется верить, что это не так, но еще совсем недавно я думала, что ты
нужен Ван Гогу, чтобы стать одним из звеньев в череде смертей.
- И ты молчала?
- Я вообще редко молчу, по твоим словам, - огрызнулась Мухина. - Я тебе
с самого начала говорила, чтобы ты был осторожен. Или ты не помнишь?
Помню что-то такое. Ну, так я осторожен. Осторожен! Осторожен! Раз-раз!
Я пытаюсь делать гимнастику, не вставая с постели - тянусь руками к носкам
ног, спрятанным под одеялом с веселыми мишками (одеяло моего "братца" -
вполне в его стиле).
- Есть задание, Вера, - должен же я тоже дать кому-нибудь задание. -
Прочитай эту книжку до вечера и скажи потом, что ты думаешь о тексте, авторе
и возможном читателе.
Я стараюсь выглядеть совершенно серьезным, протягивая ей покет-бук,
экстравагантно подаренный мне Малевичем.
- О чем книжка? - она взвешивает текст на ладони, очевидно, для того,
чтобы определить, о чем на страницах идет речь. - Фантастика?
- Детектив, - отвечаю я.
- А зачем его читать? - удивляется Мухина, иногда моя симпатия к ней
принимает грандиозные формы.
- Сальвадор Дали вырвал из этой книжки листок для предсмертной записки,
- говорю я.
- Ладно, я прочту, - она прячет книгу под одеяло, чтобы вдруг не
забрал, если сейчас передумаю.
Я действительно решаю в шутку отобрать у Мухиной только что переданную
ей книгу, и между нами завязывается смешная потасовка. Запутавшись в одеяле,
я падаю на ковер, откатываюсь в сторону, чтобы приготовиться к
новомузлодейскому нападению на рыжую противницу, но перед этим выгибаю спину
и, потягиваясь, почти делаю "мостик". Отсюда, с ковра у кровати мне хорошо
видна перевернутая небом вниз балконная дверь, а за ней - в полупрофиль,
руки спокойно лежат на оградке, стоит Жоан Миро.
37. Плохой детектив
Мухина сидит на кровати. Я - по-прежнему на полу. Миро посоветовал нам
не вставать и не делать слишком резких движений. Ему легко просить нас об
этом - в руке Миро держит увесистый тускло-черный пистолет.
- Если хочешь, я расскажу тебе все, что об этом думаю, - предлагает
Миро, прохаживаясь по спальне.
О чем "об этом"? Ах да, об этом!
- Твой брат решает убить себя, - начинает Миро построение своих
тезисов, которые, судя по первому из них, будут предельно серьезны. - Почему
он решает это сделать - неизвестно, но это решение не может отменить даже
его любовница, Яблонская. В последние дни он говорил очень много, как будто
боялся - что-то очень важное останется за кадром. Тогда я уже знал, что Дали
собирается убить себя. Думаю, знал не я один - смерть Сальвадора давала
знать о своем приближении знаками, наполнившими его жизнь...
- Какими знаками? - это я.
- Не перебивай! - мой телефон, который Миро держал в руке, летит в мою
сторону, ударяется об пол и исчезает под кроватью, а после этого спокойно,
сдержанным голосом: Пожалуйста, не перебивай, пока я не закончу. И ты тоже
помолчи, ладно? - обращается он к Мухиной, та кивает, все же подняв при этом
брови.
- Очень важно не мешать мне сейчас говорить, иначе я собьюсь с мысли, -
продолжает Миро. - Я мало что понимал из того, о чем говорил Сальвадор. Он
взял привычку изъясняться символами и многослойными метафорами. Думаю, по
сложности оборотов он дал бы тогда фору десяти талмудистам. Я не понимал
твоего брата, и он понимал это. Когда я видел его в последний раз... Это
было за день до его смерти, мы встречались здесь, в этой квартире. Он уже не
выглядел ни напуганным, как раньше, ни отстраненным, как еще раньше. Он взял
меня за руку, вот так, - Роден взял меня за руку, но рукопожатие как бы
соскользнуло, и его пальцы удержали только мой мизинец. - И он сказал мне:
"Послушай меня, Жоан, и запомни все, что я скажу". И я запомнил. Это было не
сложно.
Миро стал у окна. Сейчас я обратил внимание на то, что передо мной
достаточно немолодой мужчина. В такового Миро на глазах превращался из
человека неопределенного возраста (двадцать восемь-тридцать восемь). А
может, в какой-то момент его жизнь раздвоилась и расчетверилась,
расколовшись о неведомый рядовым дилерам наркотик, и он стал стремительно
стареть, набирая годы, как гроссмейстер набирает очки, играя сразу на
нескольких досках.
- Дали сказал мне: "Все это - чехарда. Когда ты прыгаешь, ты как бы
жив, когда опускаешься - как бы нет. Если ты в прыжке - сейчас опустишься на
землю. Если на земле - сейчас прыгнешь...."
- Он и прыгнул, - сказал я, позабыв про настоятельную
рекомендациювоздержаться от замечаний.
И я тут же пожалел, что открыл рот - Миро навис надо мной угловатым
монументом гнева, и от дула пистолета, надавившего на мой правый глаз, по
поверхности мозга разбежались оранжевые круги.
Пауза. Миро молчит. Мухина молчит. Я больше всех молчу.
- Ллладно, - произносит Миро, убирает пистолет, выпрямляется и
встряхивает головой, что поймать недалеко улетевшую мысль. - Продолжим. -
Миро снова поймал мой мизинец в капкан своих деревянных пальцев. - Затем
Дали сказал мне следующее: "Мы больше никогда не увидимся. Это ни плохо, ни
хорошо. Так нужно для того, чтобы разрушить Тренинг. Когда все, кто
составлял Тренинг, погибнут один за другим, Тренинг перестанет существовать
как общность людей и начнет свое существование в новом качестве". После этих
слов он замолчал.
Он замолчал, глядя на нас в упор. Мы, судя по всему, являли собой
нерадостную картину. Мухина к тому моменту уже поняла, что в конце рассказа
Миро нас застрелит, и слушать ей стало не интересно. Я же, напротив,
старательно погружался в этот аудио-бред, производимый Миро, и, наверно,
тоже неважно выглядел поэтому.
- Плохо выглядите, мальчики и девочки, - сказал Миро без интонации,
затем продолжил: Я спросил его: "В какое качество перейдет Тренинг?"
"Тренинг станет просто идеей, понятием. А каждый из нас станет составляющей
частью этой идеи. Мы будем существовать в веках как письменность и получим
подлинную жизнь в апокрифичных текстах, как все праведники, что упомянуты в
Пятикнижии".
Миро отдышался, вытер каплю слюны со щеки стволом пистолета.
- Именно это твой брат мне и сказал. Слово в слово. А после этого он
попросил: "Жоан, пообещай мне, что, когда Тренинг призовет тебя к твоему
новому существованию, ты пойдешь на зов, не оглядываясь назад. Пообещай
мне!" - Миро сжал мой мизинец так, что тот хрустнул. - И я пообещал, что мне
оставалось делать! Тогда Дали взял мой палец, как я держу сейчас твой, -
тиски его пальцев стали еще крепче. - Хрясть! Он сломал мне мизинец на левой
руке. "Чтобы ты не забыл про обещание", - сказал Дали, и больше я его не
видел.
Он отпустил мою руку. Мой мизинец, как ни странно, не был сломан, как у
Миро.
- Я сделал из этого разговора только один вывод, - задумчиво произнес
Миро. - Кто-то целенаправленно и профессионально свел твоего брата с ума.
Кто? Тот, кто на самом деле стоит за Тренингом. Подозреваемых несколько.
ЭтоВан Гог, манипулятор высокого класса, он на это способен. Это Яблонская -
она была ближе всех к Дали и даже не скрывала своего участия в Тренинге. Это
Роден, он, по твоим словам, собирался убить и меня, и Ван Гога. Это ты -
неизвестно откуда взявшийся наследничек, о котором неделю назад никто и
понятия не имел.
Миро собирался назвать еще кого-то, но решил, что мною список
подозреваемых в совершении самоубийств можно закончить.
- Из меня плохой детектив, - признался Миро. - У меня не хватает нервов
на дедукцию, - кривая улыбка. - И в то же время я понимаю, что, бездействуя,
подвергаю свою жизнь ежеминутной угрозе. Поэтому я решил избавиться от всех
подозреваемых. Ван Гога сейчас ищут, Родена, наверно, уже нашли - он в
Киеве. Яблонскую этим вечером ждет встреча с Шагалом. Ты оказался первым в
моем списке личных визитов, потому что у меня к тебе есть один приватный
вопрос. Знаешь, какой?
Он прищурился, глядя на меня, словно рассматривал насекомое.
- Вижу - знаешь, - легкий укоряющий стук дула пистолета о мой лоб. -
Два кило. Отдай их, они тебе все равно теперь ни к чему.
38. Правила меняются
- О чем он? - тихо спрашивает Мухина.
- О кокаине, - говорю я. - Миро думает, что я взял два килограмма
кокаина, который принадлежал ему и Сальвадору.
- Как будто это не так! - ехидно перебил меня Миро. - Постарайся
вспомнить, Альбрехт, напрягись. Синяя спортивная сумка... Весит два
килограмма...
- Синяя сумка? - переспрашивает вдруг Вера. - Ее переложили на
антресоли. Только в ней не было наркотиков - сумка набита всякой ерундой. В
ней, кажется, несколько фонариков, какие-то провода, электрическая отвертка
и много коробок с шурупами.
- Коробки открывали? - интересуется Миро, пистолет направлен на мою
самоотверженно завирающуюся подругу.
- Нет, - говорит Мухина.
Что ты делаешь, Вера? Чего ради ты это делаешь? Даже если Миро
подпустит тебя достаточно близко, ты не успеешь продемонстрировать ему
технику захвата, как демонстрировала мне десять минут назад. Миро готов
стрелять в любую секунду, и, наблюдая за их беседой, я не мог понять, то ли
эта секунда, покачиваясь, немного отдаляется, то ли, наоборот, стремительно
приближается отрывающимся от рельс паровозом.
- Где сумка? - спрашивает Миро.
- Принести? - предлагает Мухина.
- Просто скажи, где она.
- За ванной, перед кухней полка под потолком. Сумка возле коробки с
елочными игрушками.
Интересно, он сейчас за ней пойдет?
- Нет, - отвечает Миро невидимому оппоненту, поднимая при этом руку с
пистолетом. - На антресоли я полезу без вас.
- Она врет, - говорю я. - Нет там никаких антресолей. И сумки там нет.
Если хочешь получить свои наркотики, давай переговорим об этом. Я думаю, мы
сумеем договориться...
- Нет, дорогой мой! Переговоров больше не будет, - Миро теряет
самообладание. - Что, мальчишка, совсем смерти не боишься?! Тоже надеешься
на веки вечные перевоплотиться в книжку про Тренинг?
Мне страшно, а ведь я почему-то был уверен, что за несколько минут до
своего полного исчезновения, страх не может набрать такой силы.
- Самое. Важное. В туалете. Пикассо. Записка, - скажу честно, зубы
дрожали, поэтому приходилось произносить фразы не длиннее одного-двух слов.
- Он. Оставил записку. Я нашел. Ее.
- Интересно, - Миро на какое-то время забыл про спусковой крючок. - Где
же ты ее нашел? Я сам там все осмотрел. Два раза.
Дар членораздельной речи вернулся ко мне из чистилища, на краю которого
я балансировал с пулей, что замерла перед моим носом в ожидании скорого
освобождения.
- Пикассо оставил записку изнутри на крышке коробки для туалетной
бумаги. Я подумал сейчас, что тебе интересно будет узнать, что написал перед
смертью Пикассо. Ведь я стер эту надпись и никому о ней не говорил, так что,
если бы ты меня убил минуту назад, то потерял бы одну очень важную
информацию об этом вашем Тренинге.
Миро облизнул губы, Мухина тихо кашлянула.
- Что же там было написано? - спросил Миро. - Что написал Пикассо на
этой чертовой коробке для сраной бумаги?
- Не сраной, - поправил я. - Это была коробка для рулона туалетной
бумаги.
- Не вздумай смеяться надо мной! - неожиданно высокой нотой взвизгнул
Миро. - Не вздумай!
Он обхватил мою голову левой рукой и чуть не вдавил мне в череп ствол
пистолета. Сквозь обхват я слышал, как кричит Вера и монотонно диктует Миро:
- До пяти. Слышишь, Альбрехт? Считаю только до пяти. Повтори,
пожалуйста, текст, который был написан нашим общим знакомым Пабло Пикассо
незадолго до смерти. Ты меня хорошо слышишь?
Имитация кивка, исходящая от меня.
- Раз. Два. Три.
Он очень быстро считает.
- Четыре.
Сказать правду? Убьет. Неправду - все равно убьет. Правда и неправда
одинаково обесценились для меня в эту минуту, и я выдавил из себя, сквозь
толщу заполненного бицепсом пиджачного рукава, сжимавшего мою голову:
- "Жоан Миро". Пикассо написал: "Жоан Миро".
Собственный голос и пронзительный крик Веры - последнее, что я слышал.
Темнота в глазах мгновенно и невыносимо посветлела, словно залитая
проявочным раствором, и я подумал, что меня уже скорее нет, чем есть,
значит, Миро уже нажал на курок.
39. Белые буквы
И что? И что? И что?
Это снова мой голос. Словно царапина от кредитной карточки на
компакт-диске - снова и снова я твержу эту словесную формулу, которая должна
магическим образом вытащить меня из безвременья и беспонятья, в которых я
оказался, потеряв нити, связывавшие с замечательной действительностью. "И
что?"
И что, и что, и что, и что, и что, и что?
Увесистая пощечина возвращает все на время утерянные связи. Это Мухина.
- Прекрати истерику, - говорит она.
Я прекращаю, обнаруживая при этом, что никаким делом, кроме упомянутой
выше истерики, я не был занят.
- Где Миро? - спрашиваю я.
Мухина кивает в сторону кухни.
- С ним все нормально?
Какой дурацкий вопрос задал я только что!
- Нет, - говорит Вера. - С Миро все ненормально.
Я встаю с ковра и иду в коридор, откуда уже виден Миро. Вернее, только
его ноги. Подошвы ботинок находятся в метре над полом, и непонятные силы
слегка прокручивают покойника то по часовой стрелке, то против часовой.
- Как это случилось? - спрашиваю я Веру, вернувшись в спальню.
- С кем? - переспрашивает она. - С тобой или со мной?
- С Миро. Он повесился.
- Да, я знаю, - отвечает Мухина. - Не могу точно сказать, как это
произошло. Я была очень напугана.
- Все позади, - пытаюсь я ее успокоить. - Забудь.
- Ничего не позади! - она всхлипывает. - Миро висит за стеной, а ты
говоришь "Забудь!"
- Как он повесился? - мне действительно важно это знать.
- Не знаю, - Мухиной совсем не хочется вспоминать события последнего
часа. - Когда ты назвал его имя, он резко отпустил твою голову, и ты
ударился об угол кровати. После этого Миро вышел из комнаты, а я пыталась
привести тебя в чувство. Когда я пошла за водой для тебя, он уже был мертв.
- А записка?
- Что записка?
- Оставил ли он какую-нибудь записку? - спрашиваю я.
- Понятия не имею. Хочешь - сам иди на кухню и смотри.
И я отправляюсь на кухню, перед этим максимально нежно чмокнув Мухину в
нервно наморщенный нос.
Первое, что я вижу возле трупа - это синяя спортивная сумка, из которой
вывалено на пол все содержимое - какие-то коробки, железные банки и куски
провода. Все перемешано страшным образом, сумка и рухлядь подернуты
кокаиновым инеем. Основная часть порошка причудливыми Карпатами рассыпана на
черной пластиковой столешнице. Это больше, чем я когда-нибудь видел, больше,
чем хотел бы увидеть.
На переменчивой поверхности кокаиновых барханов можно ясно разглядеть
буквы имени - как в детстве, тайные письмена, оставленные пальцем на песке у
кромки моря. "Роден". Значит, все-таки Роден.
Что ли коксу понюхать?
В данный момент эта идея кажется предельно неуместной, но я, тем не
менее, нюхаю немного с помощью соломинки для коктейля, а потом еще.
- Ренуар? Привет, это Альбрехт. Ты не мог бы поскорее приехать ко мне
домой?... Я не хочу объяснять по телефону... Одним словом, здесь
нужнауборка... К сожалению, я не смогу тебя дождаться, но Вера будет дома...
Мне нужно уходить. Я тебе потом расскажу. Увидимся вечером.
До вечера оставалось не так много времени. Разговор с Мухиной о
злополучной сумке я решил перенести на ночь.
40. Клубная смерть
Миро не существовал больше, но от этого не перестал источать угрозу.
Благодаря этому неугомонному покойнику жизнь Яблонской должна была
прекратиться в ближайшее время. Я чувствую, что Шагал все-таки согласился на
убийство звезды. Высокая мотивация?
Поднимаясь на ее этаж, я больше всего боялся обнаружить двусмысленную
пустоту за дверью. Снова не знать, что с ней, как не знаю этого сейчас, не
знать, жива ли. Нервничаю. Привязанности.
Дверь открыла Алиса. Яблонской дома не было.
Где она?
- Ты так и будешь стоять на пороге?
Я вхожу в квартиру и только теперь замечаю, что глаза у девочки
заплаканы, а нижняя губа струится прикушенной полосой. Выглядит Алиса жалко.
- Сколько тебе лет? - спрашиваю я. Еще при первой встрече с девочкой
мне хотелось это узнать.
Она не отвечает - мол, не твое дело.
- Где Яблонская?
- В клубе. Она выступает там сегодня.
- Чего ревешь?
Алиса думает: сказать - не сказать? Говорит.
- Я ей совсем не нужна.
- А она тебе?
- Не знаю. Теперь не знаю, - она снова готова была заплакать.
Я присел на диван - "на дорожку", перед поездкой в клуб Яблонской, где
певица сегодня выступает. У Шагала наверняка есть билет на этот концерт.
- Почему ты думаешь, что ты ей не нужна? - я не собирался лезть Алисе в
душу, просто искренне хотелось ее поддержать.
- Я не думаю, а знаю, - резко ответила девочка. - У нее есть другая. Ее
она любит по-настоящему. А я для нее всего лишь домашний зверек, с которым
можно играть, пока не надоест.
- Яблонской угрожают большие неприятности, - невпопад сказал я.
- Не поверишь, - ответила Алиса. - Мне все равно.
Я пожал плечами и поднялся с дивана - пора двигаться дальше.
- Почему ты ее ждешь тогда, если тебе все равно? - спросил я на
прощание.
- А я не жду, - ответила Алиса и чмокнула меня в щеку - то ли был
поцелуй, то ли не было. - Я здесь живу. А Яблонская живет теперь в другом
месте.
"В другом" означало - "с другой". Мне очень жаль, Алиса, что все именно
так. Я и сам ревную это странное существо, Татьяну Яблонскую, которую почти
не знаю, к другим существам, которых совсем не знаю. Все вокруг очень
странное и недружелюбное, мне тоже так кажется в эту минуту.
- В клуб к Яблонской, - сказал я Гогену сквозь телефонный звонок,
заполнивший салон автомобиля.
На проводе был Ренуар.
Ренуар: Мы прибрали у тебя в квартире, вынесли все лишнее. Можешь не
волноваться.
Дюрер: Как Вера?
Ренуар: В порядке. Сидит рядом. Передать ей что-нибудь?
Дюрер: Да, передай ей что-нибудь.
Ренуар (мимо телефонной трубки): Альбрехт передает тебе привет и
обнимает. Он очень рад, что с тобой все хорошо. (Дюреру): У меня вопрос по
поводу того, что лежало на столе в кухне. Это твое или оно принадлежало
Миро?
Дюрер: Теперь можно считать, что это - мое.
Ренуар: Извини, что я вмешиваюсь не в свое дело, но зачем тебе столько
этого?
Дюрер: Я разберусь с этим, Огюст. Ты прочитал белые буквы на столе?
Ренуар: Да. Очень интересная надпись. Где ты?
Дюрер: Встречаюсь с Яблонской в ее клубе через десять минут.
Ренуар: С Яблонской?
Дюрер: А что тебя удивляет?
Ренуар: Я думал, она уже... Ладно. Созвонимся позже.
Он дал отбой как-то слишком торопливо. Я попросил Гогена вести машину
быстрее. У клуба мы оказались не через десять минут, а через шесть.
Первый знакомый, которого я встретил в холле - Марк Шагал. Он уже
собирался уходить. "Я случайно услышал, что концерта не будет", - сказал он.
Значит, я опоздал.
41. Борьба с пустотой
Если бы только шахматы! Теперь другой незримый символ маячил внутри и
снаружи моего истощенного мозга. Символ, символизирующий сам себя, древний и
банальный, как сама жизнь. Я о смерти. Этого явления стало слишком много
вокруг меня - мои новые знакомые один за другим выбывают из ротации, и
ничего с этим поделать я не могу, лишь стою и слушаю, как рвется паутина
невидимых связей, стою и слушаю, словно юный природовед, которого
кульминация бабьего лета застала в тихом неподвижном лесу.
Мне жаль. Вот что я могу сказать.
Жаль Дали и Пикассо, Миро и Яблонскую. Жаль Родена, который, судя по
всему, тоже скоро перейдет из разряда близких знакомых в разряд незнакомых
понятий. Даже Шагал, убивший только что мою несбывшуюся любовницу, вызывает
у меня жалость - ведь очень скоро и его не станет, как не станет Ван Гога,
Ренуара и, наверно, Дюрера. Я успел забыть свое настоящее имя, и оно звучало
в моих мыслях словно чужое.
- Эй, Шагал, подожди! - я догнал его на улице.
- Чего тебе? - видно Шагал не настроен был сейчас общаться. Понимаю.
- Яблонская... - я немного запыхался. - Она...
- Да, - бросил Марк в сторону. Он уже был возле своей машины.
- Почему это случилось? - спрашиваю я.
Шагал остановился.
- Что? - он удивлен.
- Почему вы убили Яблонскую? - расшифровываю я свой вопрос.
- А кого нужно было убить? Меня? Родена? Миро? Тебя?
- Почему вообще нужно было кого-то убивать?
- Если удалить одно звено, вся цепь развалится, - Шагал явно повторял
чьи-то слова. - Если удалить именно то звено, которое нужно.
- А ты уверен, что Яблонская была именно тем звеном?
Шагал пожал плечами.
- Не уверен, - он открыл дверцу автомобиля. - Но меня это не особо
волнует. А вот почему тебя это так взволновало, Альбрехт?
Действительно, почему?
- Пока, Альбрехт.
- Пока, Марк.
Если бы я мог удалить этот разговор из случившегося, обязательно нажал
бы "Delete". Нет смысла обсуждать с убийцей убийство, все равно, что
беседовать с лунатиком о Луне.
Восемь часов вечера. Одна публика прибывала, другая публика покидала
клуб, обсуждая отмену концерта. Я стоял на площадке перед клубом, и был
совсем один - движущаяся вокруг толпа помогала ощутить чувство агрессивной
пустоты, хорошо знакомое, хорошо забытое, хорошее чувство. С этого момента я
свободен. Расследование истории взаимопроникающих самоубийств закончено -
персонажи истории мертвы, а заказчик повествования находится в бегах. Самое
время навестить родителей.
42. Родительский вечер
Я - единственный ребенок у них. Мои родители родились в один день, и им
в этом году исполняется пятьдесят пять. Я очень люблю стариков и пока, к
сожалению, не нашел способ демонстрировать им свою любовь.
Я позвонил им, чтобы предупредить - я в Киеве, через пол часа приеду.
Трубку взял папа.
- Здравствуй, папа. Я в Киеве. Через пол часа приеду.
- Приезжай, дорогой. Ты надолго в Киев?
- Еще не знаю. Мама дома?
- Вышла в магазин.
- Ну, давай, пап. Скоро увидимся.
- Купи торт.
Гоген был мрачен - видно, ему досталось от Ренуара за сегодняшний визит
Миро через балкон.
- Где Ван Гог? - поинтересовался я. - Уже вернулся в Киев?
- Не знаю, - нехотя ответил Гоген. - По вопросам, касающимся задания,
контактируй с Ренуаром.
- Какого задания, Поль? Нет никакого задания. Закончилось.
- Я не знаю и знать не хочу, что ты делаешь для Винни, - произнес
Гоген. - Я просто твой телохранитель. И не путай меня с кем-то другим.
- Сердишься?
- На тебя? За что?
Ну да, вроде не за что.
Я уже успел присвоить имени "Огюст Роден" ярлык прошедшего времени,
поэтому, когда это имя высветилось на экране телефона, я погрузился в шок на
несколько секунд, но все же ответил.
Роден: Альбрехт, я все знаю. Ренуар рассказал мне.
Дюрер: О чем, Огюст?
Роден: Не притворяйся. Я знаю о том, что я - следующий.Скажи, это
правда? Правда ли, что Роден написал мое имя?
Дюрер: Послушай, Роден, но ведь это же глупо! Миро перед смертью пишет
твое имя на моем столе. Ну и что? Каким образом это происшествие может
привести к твоей смерти?
Роден: Сразу видно, что ты ничего не знаешь о Тренинге. Личность может
противостоять любой силе, кроме своей собственной. Я получил указание, и
теперь...
Его последние слова потонули в помехах.
Дюрер: Роден, успокойся. Давай встретимся, вместе разберемся во всем,
что случилось за последние дни...
Роден: Я во всем уже разобрался, Альбрехт. Запомни имя - Франсиско
Гойя. Он должен последовать за мной, как обещал это Тренингу.
Слышно было, что он вот-вот прервет связь.
Мы вырулили на набережную.
- Роден, не бросай трубку! Давай встретимся прямо сейчас! Ты где?
И мы встретились прямо сейчас - ведь это именно его автомобиль несся по
встречной полосе в клубах звуковых сигналов. Роден, откинувшись назад,
сжимает руль прямой левой рукой, правой все еще придерживая телефон возле
уха. Это едет самоубийца. Он целится в опору моста, но машину выносит на
встречную полосу. Гоген резко бросает наш автомобиль на обочину, и совсем
рядом раздаются три лязгающих удара, один за другим. Это Роден таранит нашу
полосу - его искореженная машина, вертясь в искрах и скрежете, словно в
замедленном видео проплывает за стеклами мерседеса. В машине уже нет
водителя - тело Миро лежит в пяти метрах отсюда.
Я решил не ехать к родителям в этот вечер.
43. Ночная литература
Вместо этого я отправился домой. Домом я привык именовать любое место,
где остались мои вещи. А поскольку в квартире Дали, доставшейся мне во
временное пользование, кроме вещей находился еще и человек, ожидавший моего
возвращения - Вера Мухина, то это место на карте Печерска я мог с
уверенностью называть своим домом.
Мухина не ждала, что я приду так рано - я получил удивленный поцелуй в
скулу и вошел в комнату, по дороге сбросив усталые туфли.
- Где кокаин? На кухне? - спросил я.
- Да, - ответила Мухина. - Я убрала его со стола - пересыпала в банки
от крупы.
- У Дали были банки для крупы? - удивился я. - Интересно, что он с ней
делал, с этой крупой?
- Он - ничего, - сказала Вера. - Домработница готовила ему еду. И из
крупы, наверно, тоже.
- Будешь нюхать?
Отрицательный ответ. Тогда я тоже повременю с этим.
- Почему ты мне ничего не говорила про сумку с кокаином?
- Я не знала, что в коробках спрятан наркотик, - ответила Вера. - Здесь
было много хлама, когда мы с тобой сюда въехали. Часть выбросили по моей
просьбе, часть я положила на антресоли. И эту сумку тоже.
- Не видел я никаких антресолей, - признаюсь я.
- Иди посмотри, - предлагает Вера. - Возле двери в кухню нужно
забраться на стул и отодвинуть циновку.
Но у меня нет настроения исследовать сейчас пустоту за циновкой.
- Книжку прочитала? - интересуюсь я, включая компьютер.
- Боевик этот? - переспрашивает Мухина. - Пять страниц осилила - больше
не смогла. Ты что, читаешь такое?
- Я такое пишу.
- У тебя что-то случилось? - спрашивает Мухина.
- Ничего, - говорю. - Случилось с Яблонской и Роденом. А со мной -
ничего.
- Что с ними?
- Яблонскую убили, Роден покончил с собой. Три человека в один день,
если считать Миро. События развиваются слишком быстро. Скоро они разовьются
до такого состояния, что поглотят и нас с тобой.
- Давай уедем отсюда, - невпопад предлагает Мухина.
Хорошая идея, Вера. Я уже об этом думал.
Я иду на кухню. Очень чисто, никаких следов самоубийства. На крюк, с
которого не так давно свисала провод, заканчивавшийся трупом Миро, вернули
люстру. Исследую кухонные полки: рядом с банками кофе и чайным сервизом в
коробке - четыре небольших емкости для сыпучих продуктов. Все, кроме одной,
той, которая с надписью "Рис", доверху наполнены кокаином. В банке "Рис" -
рис.
Я ставлю банку с не рисом на стол, и с этого момента начинается самое
сложное в моей жизни противостояние. Альбрехт Дюрер против двух килограммов
кокаина.
Мухина неслышно вошла на кухню.
- Зачем ты это делаешь? - спрашивает она.
- Что "это"? - спрашиваю я, хотя и так понимаю, что она имеет в виду -
мои ноздри окружены белой пушистой каймой.
- Кокаин. Зачем он тебе?
"Зачем я ему?" - вот более уместный вопрос.
- Я, как и каждый человек, не хочу быть человеком, - произношу я, слова
при этом вываливаются из приоткрытого рта, словно стеклянные шарики.
-Наркотики помогают избавляться от человеческого состояния. Пусть на время,
но все же помогают.
Она не понимает о чем я, и даже не делает вид, что понимает. Или,
наоборот, делает вид, что не понимает. Одно и то же.
- Зачем ты мне дал эту книгу, про подростков в метро? - спрашивает
Вера. - Это что, лучшее твое произведение?
- "Средство от скуки"? От остальных примеров моего творчества эта книга
ничем не отличается, - признаюсь я. - Просто, судя по всему, это была
последняя книга, которую прочитал Дали.
- И ты решил ее испробовать на мне? Хотел узнать, выброшусь ли я из
окна после прочтения? - непонятно, то ли она шутит, то ли говорит серьезно.
Вера включила кухонный телевизор - на небольшом экране Гарри Каспаров
ставил мат очередному новейшему компьютеру. Эта картинка задержалась перед
глазами не надолго - Мухина переключила на музыкальный канал.
- Тебе не кажется это странным? - спросила она.
- Что ты имеешь в виду под словом "это"?
- Ну, вообще все это... - она замялась. - Все эти убийства и
самоубийства. Твоя книга, которую Дали прочитал перед смертью. Почему именно
твоя? Он ведь даже не знал о том, что ты существуешь. Тем более не знал, что
ты как-то связан с его жизнью. То есть, со смертью.
- Я и не был никак связан с Дали, - говорю я. - До того момента, как ты
с Гогеном ввалилась в мою жизнь. И все это уже не кажется мне странным.
История, в которую я против своей воли ввязался, она не странная, тут
требуется другое слово...
Это слово я не мог подобрать.
Кончиком столового ножа я зачерпнул из банки еще горку кокса и шумно
втянул его внутрь головы. И продолжил:
- У меня всегда, и сейчас тоже, такое ощущение, что я принимаю участие
в какой-то игре, - я внимательно слушал свой голос, пытаясь понять, о чем
говорю. - В этой игре каждую минуту возникают новые правила, и часть из этих
правил я создаю сам. Но цель игры для меня такая же загадка, как и для
остальных ее участников. Фигур на доске осталось мало, и скоро исход партии
определится. Но мы с тобой, Вера, так и не узнаем, кто победил, потому что
не знаем, кто играет.
- Ты бредишь, - с грустью произнесла Мухина. - Снова бредишь шахматами.
Что значит "снова"?
- Ты разговариваешь во сне, - объясняет она. - У меня иногда
складывается впечатление, что я сплю с гроссмейстером.
Зазвонил телефон, я взглянул на часы - слишком поздно для телефонных
звонков.
- Возьми трубку, - попросил я Веру.
Она вышла из кухни, что послужило поводом очередной атаки на кокаиновый
запас.
- Тебя, - сказала Мухина, протягивая мне трубку. - Это Ренуар.
- Альбрехт, прости, что так поздно. Завтра днем приезжает Винни - он
только что мне звонил. Пожалуйста, подготовься к встрече с ним. Я имею в
виду твои записи. Ты фиксировал события последних дней?
- Я ничего не записывал, - признался я. - Но ничего и не забыл. Во
сколько встречаемся?
- Перезвоню утром и скажу.
Я сел за компьютер, чтобы начать заполнять пробел в позабытом мною
дневнике.
- Я иду спать, - сказала Мухина. - Спокойной ночи.
На экране нотбука со щелчком возникло окно "Новое сообщение". Сообщение
было от Малевича. Он приглашал меня на занятия Тренинга.
44. Страхи и подозрения
Ван Гог очень плохо выглядел, что было не в его стиле. Ренуар был бодр
как всегда, но менее весел, чем обычно.
- Значит, Роден назвал Франсиско Гойю... - Винсент в задумчивости
повторял эту фразу в третий раз. - События начинают происходить быстрее, чем
я рассчитывал.
- Ты давно видел Гойю? - спросил у него Ренуар.
- Месяца три назад, - ответил Ван Гог. - Старик всегда прятался от
людей, а с началом этой истории, он, наверно, лег на самое дно.
- Что будем делать? - поинтересовался Ренуар.
- Поговорим об этом потом.
Ван Гог заказал стакан минеральной воды и наблюдал теперь за
восхождением вереницы пузырьков к вершине водяного столбика.
- Можно вопрос? - это я.
Взгляд поверх стакана.
- Конечно, Альбрехт.
- Когда мою миссию можно считать завершенной? Что необходимо для того,
чтобы я мог выйти из этой игры?
Ван Гог глядит на меня еще более задумчиво.
- Позволь и мне спросить тебя, Альбрехт. Что ты называешь "этой игрой"?
Ответ не был мною подготовлен.
- Ну, все это. Все, что происходит со мной, - сказал я.
- Все это скоро закончится, Альбрехт, - голос Винсента был холоден. -
Если использовать твою терминологию, то мы находимся в финале игры. Ты сам
поймешь, что все закончилось, поверь мне.
- Огюст, дай Альбрехту денег, - обратился Ван Гог к Ренуару.
Ренуар положил на стол длинный пузатый конверт.
- Здесь пять тысяч, - сказал Ренуар. - Твой гонорар за последнюю
неделю.
- Хорошо зарабатываешь, - усмехнулся Ван Гог. - Я хотел узнать
некоторые подробности насчет смерти Миро. Кто первым обнаружил труп - ты или
Мухина?
- Вера, - ответил я. - Я лежал без сознания, когда он повесился.
- Значит, у нее была возможность изменить надпись, оставленную Миро на
столе... - произнес Ренуар.
- Она не стала бы этого делать, - сказал я. - Зачем ей?
- Могла, - согласился с Ренуаром Ван Гог. - Это объясняет многие
несоответствия.
Официант принес мой кофе по-ирландски.
- Кстати, по поводу записки Миро, - Винсент положил на стол фотографию
кокаиновых букв, сделанную, очевидно, Ренуаром. - Мне не хотелось бы, чтобы
у тебя дома хранилось такое количество кокаина. Тем более я не хочу, чтобы
ты злоупотреблял наркотиками, как это делали твои покойные друзья. Гоген
заберет сегодня весь порошок, оставит тебе несколько грамм. Сколько у тебя
кокса?
- Думаю, килограмм, - я успел предусмотрительно перепрятать половину
сыпучей находки.
- Мне показалось, что там было гораздо больше, - заметил Ренуар.
- Я не взвешивал, - парировал я.
- Теперь по поводу Тренинга, - произнес Ван Гог. - Ты должен ответить
согласием на предложение Малевича. Лучше, если ты сделаешь это сейчас.
Ренуар подключил мой нотбук к телефонной розетке рядом со столиком.
- А если я не хочу на Тренинг? - поинтересовался я.
- Как ты можешь хотеть или не хотеть идти на Тренинг, если даже не
знаешь, что это такое? - удивился Винсент.
- Вот поэтому и не хочу, - ответил я. - Потому, что не знаю.
- Винни, может, ты в двух словах расскажешь Альбрехту про Тренинг? -
предложил Ренуар. - Чтобы наш юный друг смог побороть свой страх перед
неведеньем.
- ОК, в двух словах, - согласился Ван Гог.
Видно было, он пока не знал, что за слова это должны быть.
- Самое главное, что есть в Тренинге - это то, что его как бы нет, -
вдруг после утомительной паузы сказал он.
- Как бы? - переспросил я.
- Тренинг - он такой же, как тот, кто приходит на Тренинг, только
лучше, - продолжил Ван Гог. - Ты сам все поймешь. Тем, кто смог пройти
первую ступень, вторая обычно дается легко.
- А ты прошел и вторую? - задал я Винсенту провокационный вопрос.
- Я не говорил о том, что прошел первую, - ответил он и начал
собираться, рассовывая по карманам телефон, зажигалку и зубочистки,
похищенные со стола.
Я начал писать ответное сообщение Малевичу.
- У тебя вообще все в порядке? - вдруг спросил меня Ван Гог.
- Нет, - ответил я, подумав.
- Что тебя беспокоит, Альбрехт?
Откуда столько участливости?
- Меня беспокоит то, что я по-прежнему не знаю, что я должен делать, -
говорю я. - Я выполняю задание, которое мне больше, чем не понятно - оно мне
не известно.
- Ты все делаешь хорошо, - Ван Гог улыбается. - Что тебе делать? Живи!
Пиши! Наслаждайся жизнью!
Винни ушел, а Ренуар проследил, чтобы я отправил Малевичу письмо с
предложением о встрече, и тоже убежал. Глядя на его круглую спину, я понял,
кого он мне напоминает - суетливого кролика из "Алисы в стране чудес".
45. Подготовка к родам
Малевич перезвонил, когда я подъехал к дому. Он предлагал встретиться
завтра в 10.00 на том же месте, возле шахматистов.
"Не бери с собой ничего, - посоветовал он. - Тебе все выдадут на
Тренинге. И зубную щетку тоже. Захвати пять тысяч долларов - плата за
трехдневный курс".
Тренинг оказался дорогим удовольствием. Я решил тут же сообщить об этом
Ренуару - отдавать Малевичу свою пятерку, полученную недавно, мне совсем не
хотелось.
Квартира показалась мне пустой, когда я вошел. Мухина не спала. Она,
обычно наполнявшая собойвсю квартиру, теперь заполняла только свой халат, да
и то не на все сто, а процентов на шестьдесят - безо всяких диет она заметно
похудела в последнее время.
- Случилось что-то? - спросил я, бросив пиджак на пол. В кресло через
всю комнату, особенно такую огромную, как эта, брюки добросить практически
невозможно, я это знал, но всегда надеялся на чудо. Я плюхнулся на кровать
рядом с Верой, отчего она подскочила.
- Просто задумалась! - сказала Мухина. - Аль, для меня это очень
важно...Скажи, что ты меня не любишь!
- Я тебя не люблю! - совершенно искренне произнес я, не успев даже
задуматься, зачем она об этом попросила.
- И я тебя не люблю! - так же искренне выпалила Мухина, и после этого
объяснения в нелюбви, поставившего все, что едва заметно качнулось в
воображении Мухиной, на свои места, Мухина снова заполнила квартиру, и все,
наверно, снова стало хорошо - в ее понимании.
- Гоген унес весь кокаин, - сообщила Вера. - Кроме того, который ты
снова запрятал на полку возле кухни.
- Завтра утром я уеду на три дня, - сообщил я. - Может быть, не
вернусь.
- Ты так просто об этом говоришь, - замечает она.
Что я мог ей ответить? Прошла ночь, о чем будильник возвестил в девять,
и вместе с утром появилось решение.
- Давай сделаем ребенка, - предложил я Мухиной, разбудив ее нежно,
насколько мог.
- Зачем? - отвечает Вера, даже не взглянув на меня сонными глазами.
- Вера, у меня слишком мало времени, - говорю я. - Я не могу сейчас
объяснять, зачем нужны дети. Я тебе потом расскажу, если получится.
Мухина начинает понимать, что насчет ребенка я говорю серьезно, и
садится на кровати.
- Ты серьезно? - зачем-то спрашивает она.
Да, Вера, я серьезно.
Она отталкивает меня. Более резко, чем я мог ожидать.
- Альбрехт, мне кажется, из-за больших количеств кокаина ты сошел с
ума, - выносит она приговор. - Ребенок от тебя - это совсем не то, что мне
нужно. Тем более, сейчас.
- Не сейчас, - поправляю я. - Только через девять месяцев. Почему ты не
хочешь? Я думал, что ты согласишься сразу.
- Напрасно ты так думал! - она почти переходит на крик. - Я
действительно успела привязаться к тебе, но этого недостаточно для того,
чтобы рожать от тебя ребенка. Ты - наркоман, а мне не нужен ребенок от
наркомана. Тебя могут убить в любую минуту, - она задумывается. - А ребенку
нужен живой отец. И отец, который нужен моему ребенку, он совсем не похож на
тебя... Продолжать? Или этого достаточно?
Достаточно.
На часах уже 9.10. Скоро нужно уходить.
Очень жаль, Вера, но мне это действительно необходимо.
Левой рукой я нахожу на полу пистолет - после последнего визита Миро он
всегда лежит здесь, под кроватью. И Мухина понимает, что ей все-таки
придется произвести на свет мальчика или девочку, а, может, и двойняшек,
зачатых под дулом пистолета.
19.20 - я иду в душ, захватив оружие с собой.
19.35. Уже оделся. Звонит Гоген и спрашивает, скоро ли я выйду - пора
ехать.
- Пока, Вера. Мне пора ехать.
Она не отвечает, и я ухожу.
46. Тренинг. Продолжение
Малевич уже ждал меня, когда я оказался в парке. Я пересел в его
автомобиль (древняя черная "Чайка"), и мы отправились на Тренинг.
Казимир был не разговорчив. Могло показаться, что он целиком
сосредоточен на дороге, если бы он не выстукивал пальцами на баранке
довольно сложные вариации на темы, звучавшие из ретро-магнитолы.
- Куда мы едем? - поинтересовался я на десятой минуте поездки в сторону
от центра.
- За город, - ответил Малевич. - Тренинг будет проходить в особняке
одного нашего друга.
Еще через пятнадцать минут показался и сам особняк - пятиэтажный
исполин на кирпичных ногах. Высокие ворота открылись, и мы, проехав через
огромный двор с газонами и бассейном, оказались в одном из гаражей на первом
этаже дома. На улице у ворот гаража нас уже встречал высокий немолодой
мужчина, фотографию которого я видел раньше. Это был Франсиско Гойя, еще
один партнер моего фиктивного брата. И мы, как я уже понял, находились на
его приватной территории.
- Все вас уже ждут, - сказал Гойя, после того, как Малевич нас
познакомил. - Мы готовы приступать к занятиям.
И мы отправились туда, где все нас уже ждали - на третий этаж, где, как
сказал
Малевич, находился конференц-зал.
В зале было человек двадцать. Двадцать два вместе со мной, Малевичем и
Гойей - сосчитал я через минуту. Но за эту минуту произошло слишком многое -
я успел увидеть кое-что из того, что противоречило логике своим
существованием. Перекос здравого смысла случился на левом фланге зала, где
чуть поодаль от остальных нога на ногу сидела необыкновенная троица. Ближе
всех из них троих находился Огюст Ренуар, неуловимо улыбавшийся мне -
присутствие на Тренинге этого персонажа удивило меня, но не ошарашило так,
как присутствие двух других особ.
Я говорю о юной Алисе и о Яблонской, которая, насколько мне было
известно, не так давно стала, апокрифичным текстом. Как они говорят.
47. Отсутствующая глава
48. Тренинг. Последнее занятие
Вторая ночь в особняке Франсиско Гойи. Занятия закончились час назад.
Сейчас около полуночи.
Я снова перечитываю конспект, сделанный во второй день. Эти и другие
записи я не смогу забрать с собой, Малевич сразу предупредил об этом. Но
записи ничего бы и не дали - подлинный смысл содержится в сказанном, а не в
написанном. Тихие голоса ведущих Тренинга, Малевича и Яблонской, их я хочу
унести отсюда, а не исписанные выскальзывающим из пальцев карандашом листки.
Тренинг, частью которого я давно являлся, постепенно приобретал зримые
очертания. Я по-прежнему не знал, чему он служит, но, кажется, начал
понимать, как он устроен.
Перечитываю последнюю запись. Хочется курить. Сигарет здесь нет.
"Тренинг - это все люди, его составляющие, как живые, так и те, кто
ушел. Все они, так или иначе, принимают участие в ходе Тренинга и в
моделировании поведения друг друга на основе созидательных и разрушительных
психических технологий.
Разрушительный механизм активируется Тренингом по отношению к тому или
иному участнику в тот момент, когда этот участник готов к переходу в
состояние идеи, когда процесс его психического созидания завершен.
Побудительным сигналом к саморазрушению участника чаще всего служит
специально подобранное сочетание звуков. Также в качестве сигнала могут быть
использованы визуальные образы - все зависит от условий прохождения Тренинга
тем или иным участником".
Кто-то движется по коридору, кто-то легкий. Я приоткрываю дверь. Это
Алиса.
- Привет. Можно зайти?
Заходит.
- У меня точно такая же комната, - сообщает она. - Даже картинка на
стене такая же.
- Ты разве не с Яблонской живешь?
Она смотрит на меня удивленно и объясняет:
- Здесь живут только по одному человеку в комнате. Такие правила. Да я
с ней жить и не стала бы. Ну ее. Я решила к ней относиться так же, как она
ко мне - рав-но-душ-но.
- Получается?
- Пока не очень, - отвечает, подумав.
Чего она хочет от меня? Ей просто скучно или, наоборот, просто
интересно?
Мы молчим.
- Я хотел поговорить с Татьяной еще вчера, - заполняю я паузу, - но до
сих пор не получилось. Мне кажется, она меня избегает.
- А о чем ты с ней хотел говорить? - любопытный ребенок.
- О ее исчезновении, о мнимой смерти. Я переживал то, что случилось с
ней. Вернее, то, чего, слава Богу, не случилось.
- Какой ты чувствительный, Альбрехт! - язвительно замечает Алиса. - Или
ты влюбился в Татьяну? Признавайся! Знаю, в нее не сложно влюбиться.
Нет, я не люблю Яблонскую.
- А кого ты тогда любишь?
- Ребенка. У меня будет ребенок. Его я люблю заранее и по-настоящему.
Девочка фыркает - она думает, что я шучу.
- А ты? - спрашиваю я.
- Что я?
- Ты кого любишь?
- Кого попало. Мне все равно, кого любить, лишь бы любить. Я и в тебя
могу влюбиться, если хочешь.
Я внимательно разглядываю ее - сейчас Алиса кажется мне совсем другой,
не избалованной нимфеткой, а милым циником на заре собственного цинизма.
- Что произошло с Яблонской в клубе? - меня действительно это
интересует.
- Убили девушку-двойника, - ответила Алиса. - Перед концертом должно
было проходить шоу ее двойников, а убийца, по-видимому, об этом не знал.
После этого убийства Татьяна спряталась за городом, скрылась от всех. Никто
кроме ее продюсера, Малевича и меня не знал, что Яблонская жива.Она и мне-то
позвонила только два раза за все это время. И на Тренинге она ни кого не
подпускает к себе близко. Она всех боится - Малевича, Ренуара, тебя...
- А меня-то ей чего бояться? - удивляюсь я.
- Как чего?! - Алису, похоже, моя реакция удивляет еще больше. - Ты же
главный убийца в Тренинге!
49. Домашнее задание
То, что сообщила мне Алиса, я принял как должное. Я давно подозревал,
что меня используют не только как записывателя. Вот все и прояснилось.
Как оказалось, на моей совести была смерть, по меньшей мере, трех
участников Тренинга. Это Роден, Миро и Дали.
- Ты подсознательно нашел те сигналы, которые привели к саморазрушению
каждого из них, - продолжала рассказывать Алиса. - А тебя, в свою очередь,
побудили к этому другие участники Тренинга. В том числе и Яблонская, и я...
Она с ногами забралась в кресло, гармошкой задрав пижамные штаны выше
острых коленок.
- Сигналом для Родена послужили слова "прямо сейчас" - он воспринял их
как команду, - интонации Алисы напоминают учительские. - А для Миро
достаточно было просто звуков его имени в соответствующий момент.
- А что связывает меня со смертью Сальвадора? - спросил я, придвинув
свое кресло ближе к ней. - Когда он покончил с собой, я находился в другой
стране...
- И ты даже не знал тогда о его существовании, - заканчивает она вместо
меня. - Но сигнал к самоубийству он нашел именно в твоей книге. Поэтому
Тренинг и нанял тебя убийцей.
- Нанял?
- Я говорю условно, - Алиса профессионально щелкает жевательной
резинкой.
- Но зачем?
- Чтобы ты выполнял разрушительную функцию, если нужно. Как у тебя в
конспекте написано, - она тыкает пальцем в листок, лежащий на столе.
- Я не в том смысле, - отбираю у нее свои записи. - Зачем нужны все эти
смерти?
Алиса долго не отвечает, смотрит на меня, слегка прищурясь.
- Я думала, ты знаешь, - роняет, наконец, она.
Потом медленно, с расстановкой, чтобы я сумел все понять и запомнить:
- Уход в нужный момент, в нужных обстоятельствах - это доступ к
вечности. Тренинг для каждого определяет этот момент, Тренинг создает
соответствующие обстоятельства. Все участники Тренинга станут единой идеей,
которая миллиардами букв распространится по Земле. На завтрашнем занятии
Малевич будет рассказывать об этом. Хочешь трахаться?
Оказывается, я ждал лишь этого приказа, чтобы наброситься на нее,
разрывая в клочья ее тренинговскую пижаму и беззвучно повторяя: "Хочу".
Я услышал выстрелы в доме, как только кончил. Возможно, они звучали и
раньше. Мы вскочили и подбежали к окну. Посреди двора горела "Чайка"
Малевича, три человека в масках и с пистолетами пробежали от ворот к дому. Я
выключил свет, и правильно сделал - кто-то уже открыл стрельбу по окнам,
пули летели из темноты за забором.
- Уходим, - сказал я Алисе. - Одень это.
Я бросил ей свою пижаму, сам оделся.
- Где Яблонская? - спросил я, когда мы бежали по коридору.
- Этажом ниже.
Мы находились на пятом.
На лестнице мы столкнулись с одним из боевиков. На наше счастье
мывывалились из-за поворота и сбили его с ног - он покатился у нас под
ногами, словно бревно на воде, разбивая голову о ступени. Я подобрал его
пистолет, который пригодился уже через секунду - в коридоре четвертого этажа
пришлось застрелить длинного парня с винтовкой на плече.
- Яблонская там! - мы понеслись туда, куда Алиса махнула рукой - в
конец коридора.
Дверь комнаты висела на одной петле, несколько дырок от пуль отметили
стену рядом с дверью. Мы оказались внутри, когда в коридоре снова началась
стрельба. Я повалил Алису на пол - пули свистели в темноте на уровне пояса.
- Таня! - позвала Алиса.
По отражению ее голоса я понял, что комната гораздо больше, чем я решил
сначала. Из ее дальнего угла донесся то ли вздох, то ли стон.
- Кто здесь? - спросил я темноту.
- Яблонскую убили... - это был голос Малевича, треснувший, очевидно, от
пули. - Ренуара убили... Может, всех, кроме вас. Это ведь ты, Дюрер?
Давно не слышал своего имени.
- Да, это мы с Алисой.
- Слушай внимательно... - слышно, что Малевичу тяжело говорить. - Для
тебя занятия закончены. Осталось домашнее задание... Марк Шагал.
Ниже одновременно разбились несколько окон.
- Выполнишь это задание - и свободен... - он еле говорит. - Тренинг
отпустит тебя.
- Он умирает, - говорит Алиса. - Скажи ему, что все сделаешь.
Но Казимир Малевич уже умер - смерть его прозвучала в комнате
явственно, словно рождение трещины в стекле. В дом вдруг пришла тишина,
только несколько моторов взревели за окном.
Они уехали.
Я поднимаюсь с пола, помогаю Алисе, щелкаю зажигалкой. До того места,
где лежит Малевич, тусклый шар бензинового света не достает - он освещает
лишь широкую кровать и на ней тело Яблонской с длинной красной полосой от
левого соска, через белую простыню на пол к причудливой формы пятну,
поблескивающему алым.
50. Ловушка. Вид изнутри
Четыре часа утра. В квартире пусто - Мухиной нет. В такой же
ограниченной стенами пустоте находится сейчас и Алиса - я завез ее домой,
проверил, нет ли засады в ее квартире, пообещал скоро позвонить.
Мне опасно здесь находиться, но не вернуться сюда я не мог. Наверно, я
вернулся за Мухиной. Раз ее нет - за пистолетом и за кокаином. Пистолет я
перед уходом спрятал в кармане куртки, что на вешалке в коридоре. Оружие на
месте. Теперь у меня два пистолета - тот, что подарил Роден и тот, что я
подобрал этой ночью. Проверяю - в каждом из них по одной пуле. Я заряжаю обе
пули в один из пистолетов, другой закидываю на шкаф. Деньги... Вот деньги.
Ага, остался кокаин.
Я вооружаюсь высоким табуретом и фонариком - свет в квартире включать
не хочу - и откидываю циновку, скрывающую антресоли. Банки с коксом на
месте. Я достаю их оттуда. К донышку второй банки приклеилась цветная
выцветшая фотография.
На ней изображен двадцатилетний (понятно из даты на обратной стороне
карточки) Сальвадор Дали рядом с девочкой лет пятнадцати, поразительно на
него похожей. "Саля и Галя" - выведено рядом с датой.
Сестра, а не брат? Интересно, все ли участники Тренинга об этом знают?
Я прячу фото в карман, пересыпаю кокаин в кулек, немного нюхнув по
ходу.
Нужно вызвать такси.
- Куда будете ехать?
- Вокзал, - вру я на всякий случай - я собираюсь в гостиницу на
окраине, отсидеться там несколько дней, а потом уже драть отсюда.
- Перезвоню, когда машина будет внизу, - обещает диспетчер.
Так, что еще? Документы, бритва, солнцезащитные очки - все летит в
сумку.
Я решаю еще понюхать, достаю со дна сумки кулек, на туалетный столик
порошка высыпается раз в десять больше, чем требуется. Звонит телефон - это
значит, такси уже внизу.
- Выхожу.
- Куда ты выходишь? - это голос Ван Гога.
- Привет, Винни, - говорю я. - Как мило, что ты звонишь! Ты, наверно,
волнуешься за меня?
- Я действительно волновался, - отвечает он. - Я уже знаю о том, что
случилось в особняке у Гойи. Ренуар мертв. Все мертвы, кроме тебя и одной
девочки. Кстати, где она?
- Дать ей трубку или просто передать привет? - я решил поиздеваться над
Винсентом.
- Открой дверь.
В дверь позвонили.
51. Идеальное убийство
Звонок все звучал и звучал, а я вертелся по комнате, словно ужаленная
осой собака. Деньги, документы и пистолет - все это извлекается из сумки и
перемещается в мои карманы. Сумку - под кровать.
Ван Гог пытается открыть дверь своим ключом, но безуспешно - запирая
замок, я оставил в нем ключ. Винни продолжает трезвонить с новой силой,
барабаня при этом в дверь ногой.
Я часто думал о том, каким образом Миро очутился на моем балконе. У
меня был единственный вариант ответа - с крыши. Я уже на балконе. Внизу,
возле дома стоят две машины - автомобиль Ван Гога и такси. Для того, чтобы
попасть на крышу, нужно проделать достаточно долгий путь по карнизу к углу
здания, где по прямоугольным выступам как по лестнице можно, теоретически,
забраться наверх. Я перешагиваю через ограждение балкона и оказываюсь на
карнизе. Дверной звонок теперь еле слышен. Первые три шага даются легко -
можно держаться за подоконник. Потом несколько шагов до соседского окна - по
дороге хватаюсь за ржавый крюк, торчащий из стены, спасая, наверно, этим
свою жизнь, и вот я у следующего окна. До угла дома с имитацией лестницы -
метров пять идеально ровной стены. Между жалюзи, которыми закрыто соседское
окно, возникают полоски света - хозяин проснулся, в его дверь звонят. Я
понимаю, кто так поздно пожаловал в гости к моему соседу, понимаю, зачем.
Ван Гог решил добраться до меня тем самым способом, которым я сейчас
собираюсь бежать - через балкон.
Удивляя сам себя, я в пять шагов преодолеваю карниз, дважды чуть не
соскользнув в утренний воздух. Мои пальцы хватаются за один из угловых
выступов, когда в доме раздается выстрел. Это означает, что Ван Гог через
несколько секунд окажется у окна. Этих секунд мне хватает, чтобы, сломав все
ногти, выкарабкаться на холодную черепичную крышу. Я лежу на черепице,
пытаясь отдышаться. Слышно, как несколькими метрами ниже распахнули окно.
- Вставай, Дюрер! - слышу я приказание откуда-то сверху.
Это Гоген. Он сидит на деревянном ящике метрах в десяти от меня. В его
руке - самый большой пистолет, который мне приходилось видеть.
Я послушно встаю.
- Руки так, чтобы я их видел, - чеканит Гоген. - Оружие?
Отрицательно качаю головой. Он собирается обыскать меня, но
останавливается, не дойдя пять шагов - ему звонят. Зуммер его мобильного -
сейчас это единственный звук на всем Печерске. Гоген засовывает пистолет
дулом под мышку и достает из правого кармана дребезжащий телефон.
- Да, я на крыше, - отвечает Гоген невидимому собеседнику. - И Дюрер
здесь, все в порядке... Что?... Хорошо.
Я не успеваю узнать, что именно хорошо - Гоген по прежнему видит мои
руки, но в одной из них теперь пистолет.
- Сука! - истошно кричит он, выпуская трубку из пальцев. Телефон падает
на черепицу и сползает к краю крыши. Рука Гогена тянется к пистолету под
мышкой, но этого времени мне хватает, чтобы нажать на курок. Одна пуля
пролетает мимо цели, смертельно раня голубя, сидящего на ограждении, вторая
пробивает Гогену лоб.
Я подхватываю его телефон и пистолет. Куда бежать? Наверно, туда, в
сторону восхода, где рукой подать до крыши соседнего дома, с которой, я,
возможно, сумею спуститься во внутренний двор. До соседней крыши не так
близко, как казалось, но я все же прыгаю, теряя в полете пистолет Гогена, и
падаю не на крышу, а на широкий козырек балкона на верхнем этаже. Жесть
гудит от удара, наверно, я разбудил весь дом. Отсюда легко выбраться на
крышу. Было бы легко, если бы не разбитые в кровь колени и отказывающаяся
действовать левая рука. Боль адская, но время от времени она отступает,
оставляя меня на жестяном выступе одного. Воспользовавшись продолжительным
отсутствием боли, я выбрасываю свое тело на крышу и проползаю метров десять
по ее краю в поисках пожарной лестницы. В гулком дворике я оказываюсь через
три минуты, из двух арок выбираю левую, и вот уже бреду по незнакомой улице
прочь от Ван Гога, от смерти, от всего.
Из глубин кармана раздается звонок. Свой телефон я успел потерять во
время бегства. Это звонят Гогену.
- Алло, Дюрер? Давай все обсудим.
Это Винни Ван Гог, мой старый приятель.
52. Каждый охотник желает знать
- Я не собирался тебя убивать, - говорит он.
Охотно верю.
- Ты - не просто убийца, - отвечаю я. - Ты - убийца-психопат. Чего ты
хочешь? Всех денег Тренинга? Всех денег мира?
- Дело не в деньгах, - говорит Ван Гог. - Все, что происходит с людьми,
являющимися частью Тренинга - это тоже Тренинг. То, что я делаю, нужно не
мне, это нужно всем участникам.
- Им нужно умирать? - спрашиваю я. - Не уверен, что все они хотели
именно этого.
- Смерть в Тренинге - это не уход, а выход, - произносит Ван Гог.
Я уже слышал этот тезис.
- Мне нужен текст, - говорит Винни. - Твои записи по поводу последних
событий. Поэтому я и приехал к тебе.
- Поздно приехал, - отвечаю. - Контракт закончился.
- Мы можем заключить новый, - предлагает он.
И тут я вспомнил про Шагала. Другого пути найти его, кроме как с
помощью Ван Гога, у меня не было.
- Я передам текст по электронной почте, - говорю я. - Взамен мне нужны
деньги, оружие и Марк Шагал.
- Сколько денег тебе нужно? - интересуется Ван Гог.
Тридцати тысяч мне хватит, чтобы уехать достаточно далеко.
- А что с Шагалом? - спрашивает Винни. - Что тебе от него нужно?
- Мне нужно сказать ему несколько слов, - говорю я. - Можно и по
телефону.
Ван Гог диктует мне номер мобильного телефона Шагала, который мне
приходится запомнить - записать нечем.
- Я перезвоню тебе через час и договоримся насчет передачи денег и
всего остального, - обещает Ван Гог. - А ты готовь текст.
- Я сам перезвоню, - я выкидываю телефон Гогена в мусорный бак и
подхожу к стоянке такси.
Алиса не спала, когда я приехал к ней, хотя было только пол шестого.
Она подурнела с момента нашей первой встречи, но это, можно сказать, только
пошло ей на пользу - сделало ее внешность взрослее в самом привлекательном
смысле этого слова.
- Что с тобой? - спросила она, когда я вышел из темного коридора на
свет.
- По крышам лазил, - признался я.
- Зачем?
- Из-за Ван Гога. Он и тебя ищет, так что здесь оставаться опасно.
Собрала вещи?
Она кивает в сторону небольшой дорожной сумки.
- У нас осталось еще одно дело, - говорю я. - Марк Шагал.
Услышав это имя, она, видно вспоминает умирающего Малевича, а вместе с
ним и Татьяну. Лицо Алисы становится тусклым, словно на него среди
разгорающегося утра упал свет луны.
- Я узнал номер его телефона.
Алиса возвращается оттуда, где находилась несколько долгих секунд.
- Позвони ему и сообщи сигнал, - произносит она как само собой
разумеющееся. - Пусть он убьет себя.
- Но что это должен быть за сигнал?
- А ты сам не знаешь? Ты хотя бы знаком с Шагалом, а я его ни разу не
видела.
Я задумываюсь, пытаясь представить, что может заставить этого жестокого
убийцу сунуть голову в петлю. Ничего не приходит на ум.
- Ну, Альбрехт! Ты же убийца! - подбадривает меня Алиса.
- Помоги мне, - прошу я.
- Ладно, - ей надоело меня мучить. - Скажи ему: "Каждый охотник желает
знать, где сидит фазан".
- Это напоминалка цветов радуги? - спрашиваю я. - "К", с которой
начинается слово "каждый" - это красный, "о" - оранжевый...
- Ага. Но сигнал для Шагала не в радуге, - Алиса начинает одеваться.
- А в чем тогда? - пытаюсь я разобраться.
- Охотник и фазан, - пробует объяснить девочка. - Тренинг заставил его
свыкнуться с мыслью о том, что он - охотник. А благодаря сигналу Шагал
вспомнит, что он такой же фазан, как и другие, а охотником выступает не
человек, а Тренинг. Понимаешь, о чем я?
- Почти. Как только я позвоню ему, мы уйдем отсюда.
- Я готова, - она действительно готова.
Я набираю номер.
- Только эти слова, ничего больше, - шепчет Алиса.
- Да, - слышу я сонный голос Шагала.
- Каждый охотник желает знать, где сидит фазан, - отчетливо произношу я
в ответ.
- Идем, - говорит девочка, и мы быстро покидаем квартиру, в которой
когда-то жила наша с Алисой общая любовница, Татьяна Яблонская.
53. Немного символов
В номере по моей просьбе поставили компьютер - я сижу за его
клавиатурой, Алиса смотрит телевизор. Еду мы заказываем по телефону, из
гостиничного ресторана все доставляют на удивление быстро. Сегодня я выходил
на улицу только один раз - позвонить Ван Гогу.
Последняя глава дневника почти закончена. Зачем я это делаю? Ради
вангоговских денег? Не только. Я хочу знать, чем закончится мой текст, как
это ни парадоксально.
Ван Гога я застал у Шагала дома. Винни разговаривал очень скованно -
видно, поблизости находились следователи. Он сразу же спросил, звонил ли я
по тому номеру, который он мне вчера дал.
- Да, - честно ответил я.
- Тогда все ясно, - произнес Винни и попросил меня позвонить через час.
- Как думаешь, оставил Шагал последнюю записку? - говорит вдруг Алиса,
перекрикивая вопящий телевизор.
- Сделай тише, - прошу я. - Должен был оставить.
- И что там написано? - спрашивает она.
- Вариантов не так уж много. Ты, я и Ван Гог. Никого не забыл?
Алиса всерьез задумывается.
- Может, и забыл, - произносит она. - Мне кажется, что Тренинг гораздо
шире, чем пытался казаться. Если Шагал оставил записку, там - твое имя.
- Почему ты так думаешь? Месть?
- Ему не за что тебе мстить, - сказала Алиса. - Не станет же он мстить
Тренингу в твоем лице! Просто ты давно уже окружен символами, и если ты до
сих пор не получил сигнал, значит, тебя берегли для чего-то другого. Но
теперь, наверно, твоя миссия выполнена - почти все мертвы.
- Что ты несешь, Алиса! - я встаю со своего места, два раза прохожу
комнату из конца в конец.
- Я просто готовлю тебя, - говорит она. - Чтобы ты не спасовал, когда
придет время.
Я закуриваю, Алиса тоже берет сигарету.
- Что ты имеешь в виду, когда говоришь "окружен символами"? - спрашиваю
я, когда мы вдоволь помолчали.
- У каждого свои символы, указывающие на готовность к переходу, -
говорит Алиса. - В твоем случае - это шахматы. Видел коврик на полу ванной?
- Там клеточки и шахматные фигурки, - вспоминаю я (давно не обращаю
внимания на шахматы вокруг, я уже к ним привык).
- Часть сигналов ты замечаешь, часть проходит мимо сознания, -
продолжает Алиса. - Смотри, что я нашла под кроватью, - она протягивает мне
белого ферзя. - Думаешь, здесь до нас жил шахматист?
Я беру фигурку из пальцев Алисы. Ферзь очень искусно вырезан из кости.
- Спорим, следующий - не я, а Ван Гог, - говорю я.
- Если ты проиграешь, кто мне отдаст мой выигрыш? - интересуется Алиса.
Я смотрю на часы - пришло время снова набрать Винсента. Телефон есть и
в номере, и в холле гостиницы, но меня больше привлекает старый таксофон в
пяти минутах ходьбы по всегда безлюдной улице. Разговор посредством этого
аппарата сопровождается множеством помех, из-за чего, правда, не становится
менее душевным.
Дюрер: Привет, Винни. Как дела?
Ван Гог: Текст готов?
Дюрер: Да. Отправлять? Что с деньгами?
Ван Гог: Деньги не проблема. Но обстоятельства немного изменились.
Текст нужно будет передать не мне и не сейчас.
Дюрер: В смысле?
Ван Гог: Ладно, Дюрер, я скажу прямо. Шагал ножом написал мое имя на
своих руках и истек кровью в ванне с теплой водой. Сам понимаешь, что это
означает для меня. Я удвоил твой гонорар. Ты получишь тридцать тысяч сейчас,
еще тридцать - когда отдашь весь текст, вместе с рассказом о моей смерти.
Дюрер: Кому передавать файл?
Ван Гог: Сам поймешь.
Винсент на несколько секунд задумался, после чего деловито
поинтересовался:
- Куда отправлять деньги? Оружие тебе еще нужно?
Алиса, я выиграл спор!
54. Смерть гроссмейстера
Про самоубийство Ван Гога я узнал из его же газеты. В статье не
сообщалось ни о каких записях, сделанных покойным перед смертью - это меня
интересовало прежде всего. Ван Гог застрелился в примерочной большого
бутика, куда пришел, чтобы купить несколько рубашек. Пуля прошла сквозь его
голову, пробила стену кабинки, разбила ряд из трех аквариумов с золотыми
рыбками и ранила в плечо посетителя магазина, известного московского
шахматиста.
Мы покинули гостиницу.
Я отвез Алису домой, на Крещатик, там же оставил свою сумку. Я должен
был побывать на месте смерти Ван Гога. Не знаю, почему, но должен был.
Бутик не работал, хотя был полдень. Потом я понял - из-за вчерашнего
происшествия. Я постучал в стеклянную дверь, и немолодой охранник нехотя
поднялся с барского кресла, чтобы открыть.
- Магазин сегодня не работает, - сказал он, приоткрыв дверь.
- Я не за покупками, - приходится признаться мне. - Меня интересует
вчерашнее самоубийство.
- Журналист? - дверь сейчас захлопнется.
- Нет. Ван Гог был моим приятелем.
- Как Вас зовут? - интересуется охранник.
- Альбрехт Дюрер, - отвечаю я.
Дверь открывается, и я вхожу в магазин.
- Я был здесь вчера, когда это случилось, - охранник подводит меня к
примерочной. - Мне сказали, чтобы я ответил на все Ваши вопросы, так что
спрашивайте.
Кто сказал - он не уточняет.
Стенки примерочной отмыты от крови, но кое-где можно заметить тонкие
багровые полоски.
- Здесь примерочной больше не будет, - объясняет охранник. - Все
уберут. А вот дырка от пули.
- Скажите, не оставил ли Ван Гог какую-нибудь надпись? - спрашиваю я. -
На стенке или на полу. Или еще на чем-нибудь.
- Нет, не было никаких надписей, - отвечает он. - Я бы заметил.
Я вышел из кабинки и пробежал взглядом по помещению.
- А где стояли аквариумы? -спросил я.
- Здесь, - он показал рукой.
- Что с рыбками?
- В каком смысле? - переспросил охранник.
- В аквариуме были золотые рыбки, - сказал я.
- Рыбки живы, - улыбнулся он. - Их продавщицы сразу же собрали. Этот
человек с Вами? - охранник кивнул в сторону витрины.
На улице возле витрины стоял какой-то парень. Он еще раз постучал по
стеклу и помахал мне рукой. Его лицо показалось знакомым.
Охранник открыл дверь, и я, поблагодарив его, вышел из бутика.
- Это Вам, Альбрехт, - молодой человек протягивает мне прямоугольный
сверток размером с коробку чая.
Сверток достаточно тяжелый.
- Что это? Кто передал? - спрашиваю я, но парень уже садится в тут же
подвернувшееся такси и, уносясь по улице, приветливо машет мне рукой.
Я стою посреди тротуара и держу в руке неизвестно что. "Сейчас рванет",
- предполагаю я.
Поколебавшись, я срываю оберточную бумагу.
Шахматные часы, по-видимому, дорогая штука. На задней стенке - золотая
табличка с выгравированной надписью.
"Писателю Альбрехту Дюреру от издателя Винсента Ван Гога".
И тут я вспомнил, где раньше видел этого парня. Это был тот самый
официант, который передал мне визитку Малевича, якобы оставленную для меня
Дали.
55. Горная ложь
Странное чувство. Не то чтобы я не был готов к такому подарку. Просто
сейчас мое имя в выгравированной на века предсмертной записке Ван Гога
показалось мне словами из давно забытой песни, которая не имеет ко мне
никакого отношения. Винни, мертвый гроссмейстер, пытается отвоевать у
несуществующего противника еще одну фигуру. Почему меня должно это
волновать? Только потому, что я и есть эта фигура?
Шагая по Прорезной с шахматными часами под мышкой, я думал о том, что
успел соскучиться за Алисой, хотя не видел ее всего час. Я быстро
привязываюсь к женщинам и, что самое страшное, навсегда. Татьяна, Вера,
Кете. Они оставались во мне, не желая становиться воспоминаниями, и
приходилось смириться с этим невыносимым фактом, как и с тем, что Вера,
скорее всего, сделает аборт.
Алиса перебирала старые фотографии, некоторые из них рвала на четыре
равные части, другие откладывала в сторону. Уцелело не многое.
- Что это у тебя? - она кивает на подарок от Ван Гога.
- Шахматные часы, - я протягиваю часы Алисе и, включив компьютер
Яблонской, вставляю в него дискету с записями, сделанными за последние дни.
- Обрати внимание на дарственную надпись.
Она вертит часы в руках.
- Жаль, - наконец произносит девочка. - Я думала, мы вместе уедем
отсюда.
Я смотрю на Алису, Алиса смотрит на меня.
- Что ты имеешь в виду? - спрашиваю я.
- Записка Ван Гога, - объясняет она. - Ты скоро умрешь. Наверно,
сегодня.
- Нет, моя девочка, я не буду больше играть в эту игру, - говорю я. -
Считай, что на Ван Гоге Тренинг закончился.
- Если бы это от кого-то зависело, Тренинг давно закончился бы, - ее
голос звучит в теплом воздухе удивительно холодно. - Думаешь, Ван Гог хотел
умирать? Или Татьяна? Они боялись смерти так же, как и ты, так же не хотели
умирать. Тренинг дает эмоциональное понимание необходимости ухода, умом
этого не понимаешь, даже когда уже подносишь пистолет к виску...
- Откуда ты можешь знать об этом? - перебиваю я Алису.
- Я знаю... - она вдруг дарит мне лучезарную улыбку. - Трахни меня.
Я беру ее на россыпи фотографий. Если смерть действительно рядом, пусть
наступит сейчас! Но смерть не приходит даже тогда, когда я без сил падаю
лицом на кровать.
- Эй, ты живой? - шепотом интересуется Алиса.
Я поднимаю голову. К мокрому от пота лбу приклеилась одна из
фотокарточек. Алиса смеется. Тряхнув головой, я сбрасываю фото. На
фотографии изображены две молодых женщины, которые держатся за руки. Судя по
дате в углу снимка, фото сделано около месяца назад.
- Она ради нее меня бросила, - произносит Алиса и, отобрав у меня фото,
рвет его, как до этого порвала много других.
На фотографии была изображена Яблонская. За руку она держала Кете
Кельвиц.
56. Все с начала
Зачем я наплодил в своей голове столько лжи? Я знаю, зачем.
Проще думать, что убил ту, кто была дороже всех, чем знать, что она
ушла, не оставив даже тени надежды на возвращение. Заставить себя думать,
что не было никакой записки на зеркале в номере, выбросить все ее вещи,
оставшиеся в шкафу, вымышленным убийством уничтожить тяжелую пустоту, придав
ей смысл, пусть даже самый жестокий.
- Где она?! - кричу я на Алису.
- Кто? - она действительно не понимает, о ком я.
- Кете Кельвиц.
- Ты ее знаешь? - девочка удивлена. - Откуда?
- Где она? - повторяю я свой вопрос, уже с фальшивым спокойствием.
- Иди ты! - Алиса отворачивается. Кажется, плачет.
Я подхожу к столику, на котором стоит телефон, беру телефонную книжку
Яблонской. Буква "К". Кете Кельвиц. Телефон, который я знал, зачеркнут,
рядом написан другой.
- Где телефонная трубка?
- Не кричи на меня! - отвечает Алиса сквозь слезы.
Вот она - я набираю номер. Первый гудок, второй, третий, восьмой.
- Алло, - раздается наконец на другом конце провода.
- Кете? - спрашиваю я.
- Да. Кто это?
- Это я, Кете. Это я.
Я знал, что найду тебя, знаю, что сумею вернуть.
Мы разговариваем с ней так, словно виделись вчера.
- Я часто думала о тебе, - говорит она. - В последнее время, почему-то,
особенно часто... Мне жаль, что тогда все получилось именно так.
Звуки ее голоса доносятся до меня как капли дождя - откуда-то сверху,
пробивая облака и толщу воздуха.
- А если все с начала? - говорю я.
- Это не кассета, которую можно перемотать на начало фильма, - отвечает
Кете. - Я совсем не такая, какой ты меня помнишь. И ты, наверно, уже совсем
другой...
- Ты мне нужна, - перебиваю я. - Теперь, когда я нашел тебя, я не
смогу... Не смогу жить так, как будто тебя по-прежнему нет.
- Ты мне тоже нужен, - признается Кете. - Я ведь не сказала "нет".
- Уедешь со мной?
- Куда?
- Куда захочешь.
- Прямо сейчас?
- Сегодня. Когда будешь готова.
Она думает.
- Двух часов мне хватит, - наконец, произносит она. - Мы поедем туда,
где холодно, или туда, где тепло?
- Туда, где тепло. Очень тепло.
Настолько тепло, что все заснеженные воспоминания растают, словно их не
было вовсе.
Я снова сажусь за компьютер.
- Ухожу, - говорю я Алисе.
Она молчит, даже не поворачивает голову ко мне.
- Мне жаль, что все получается именно так, - я даже не замечаю, что
говорю словами, только что услышанными от Кете. - Но на этом ведь жизнь не
заканчивается. Мы еще увидимся, Алиса, я это чувствую.
- Заканчивается, - говорит Алиса тихо, так тихо, что только последние
звуки слов доносятся до меня. - Не увидимся.
Я беру сумку. Шахматные часы в дороге мне не понадобятся. Как и все
остальное, что связано с Тренингом. Пусть все остается здесь. Единственное,
что я возьму с собой - это дискета с заказным текстом, обитатели которого
умирают на каждой странице, словно в самом худшем бульварном детективе,
который мне когда-либо приходилось сочинять.
Времени еще много, и я решаю заехать на Печерск за кокаином.
57. Без названия
/записано Верой Мухиной/
Дюрер был похож на типичного путешественника - дорожная сумка через
плечо, отрешенный взгляд направлен вдаль, туда, где он еще не был. Я думала,
что почувствую что-то, когда он появится на пороге квартиры, но ничего не
изменилось с его приходом. Я чувствовала то же самое, что и раньше - тупую,
необъяснимую боль.
- Вера? - он не ожидал меня здесь увидеть. - Что ты здесь делаешь?
- Я здесь живу, Альбрехт. Ты забыл?
Он ставит сумку на пол, садится в кресло напротив меня.
- Все закончилось, Вера, - говорит он. - Тренинг закончился. Я уезжаю.
Он искренне верит в то, что говорит. Я не знаю, с чего начать. Решаю
сначала сообщить ему хорошую новость.
- Я рожу от тебя ребенка. Я много думала об этом, и поняла, что
действительно этого хочу.
Дюрер улыбается.
- Отлично, - говорит он. - Я очень рад, правда. Я вернусь, когда вся
эта история забудется, через несколько месяцев. Я буду с тобой, когда ты
будешь рожать.
Он ничего не понимает, мальчишка, глупый. Наверно, за это я и полюбила
его - за эту удивительную способность смотреть сквозь смерть, словно она
сделана из стекла, всегда думать, что жизнь бесконечна, что кто угодно
способен умереть, но только не он.
- Я хотела попросить тебя... - у меня мало времени, скоро должны прийти
уборщики и издатель книги. - Отдай мне, пожалуйста, текст.
- Текст? - переспрашивает он. - Ты о чем?
- О твоей последней книге, - с трудом произношу я. - Ван Гог должен был
предупредить тебя.
Дюрер смотрит на меня неподвижным взглядом.
- Значит... И ты - Тренинг? Ты тоже с ними?
- Ты знал, что я с ними, - отвечаю я. - Знал с самого начала.
Он встряхивает головой, словно отгоняя от себя ненужную мысль.
- Ладно, какое это имеет значение! - он бросает дискету на кровать
рядом со мной. - Держи.
- Я проверю файл, хорошо?
- Пожалуйста, - он уже собрался уходить, но снова садится. - Кстати,
кокаин тебе не нужен? Тогда я его заберу.
"Времени еще много, и я решаю заехать на Печерск за кокаином", -
перечитываю я последнюю фразу в тексте.
- Зачем это нужно? - спрашивает Дюрер. - Я имею в виду этот текст.
- Это - апокриф, - говорю я.
Сейчас ему уже можно говорить что угодно. Даже правду.
Дюрер смотрит на меня так, словно я только что выдала свою неизлечимую
душевную болезнь.
- Твой текст рассказывает о жизни и смерти всех участников Тренинга, -
страница за страницей открывала я ему правду. - Тренинг - это идея, его не
существует и никогда не существовало в общепринятом смысле этого слова. Для
успешности Тренинга необходимо, чтобы все его участники тоже стали идеей. И
это произошло, - я провела пальцами по монитору компьютера.
- Ты бредишь, Вера, - Альбрехт скрестил руки на груди. - Это всего лишь
буквы, текст.
- Букв достаточно для передачи идеи, - я ощущаю, что мне жаль
расставаться с ним, ощущаю это низом живота, где зреет его ребенок.
- Я не понимаю, о чем ты.
Понимаешь.
- Нельзя жить в буквах, - произносит Дюрер. - Как нелепо, наверно,
звучит наш разговор.
- Буквы - это то, из чего состоит мир каждого читателя. Чем больше
читателей, тем зримее этот мир. Ты написал бестселлер, Альбрехт. Твою книгу
предстоит прочесть миллионам.
Он смеется.
- Название уже придумала? - он достает из-под кровати сумку с кокаином
и открывает ее. - Извини, мне пора уходить.
Пора, Аль.
- Название придумал Дали, - говорю я.
- А это откуда? - Дюрер достает из сумки пистолет с глушителем. - И
деньги! Почему здесь столько денег?!
- Ван Гог оставил. Ты просил - оружие и деньги.
Он замер. Пистолет в правой руке, побелевшие пальцы левой вцепились в
кресло.
Я должна сказать ему название. И я говорю.
- Запах шахмат.
- Как глупо звучит, - отвечает Дюрер, поднося пистолет к уху, хлопок, и
его голова раскалывается.
Я закуриваю, рука дрожит. Тут же тушу сигарету, вспомнив о ребенке - я
ощущаю его сейчас каждой клеткой, словно смерть отца заставила его сердце
биться быстрее.
Звонят в дверь. Это пришел Лотрек за файлом и уборщики, чтобы унести
труп. Нужно сказать им, чтобы кресло тоже забрали.
© 2000 Антон Фридлянд