Антон Фридлянд. Запах шахмат --------------------------------------------------------------- © Copyright Антон Фридлянд Email: freedland@torba.com WWW: http://www.f.com.ua ? http://www.f.com.ua Date: 27 Nov 2000 --------------------------------------------------------------- /роман-самоубийство/ От редактора Назвать действующих лиц подлинными их именами по понятным причинам невозможно. Единственный способ оставить персонажей такими же родными и немного ненастоящими, какими их видел автор - присвоить им всем имена великих живописцев, чьи образы, я не сомневаюсь, были близки писателю. По тем же соображениям, исключительно из желания не навредить, из текста изъята глава 47, которая содержит описание технологий Тренинга. В остальном текст подвергся минимальным изменениям - из глав 29 и 45 исключены сцены сексуального насилия, исправлены орфографические ошибки. Все смысловые неточности и своеобразная пунктуация оставлены в первозданном виде. Приятного чтения! 1. Без лыж Горнолыжный городок летом. Как зоопарк с пустыми клетками. Нет стука пластиковых ботинок по коридору гостиницы, не нужно перелазить через завалы лыж у входа в ресторан. Нет, наконец, дурацких ярких шапочек, которые маячили до середины апреля, пока лежал снег. Местные жители заметили меня только тогда, когда схлынули лыжники. Я хотел сначала переехать в другой городок, чтобы избегнуть внимания, но скоро заметил, что туземцам, в принципе, наплевать на меня - неразговорчивое непримечательное существо, на экзотику я не тяну. Это мое первое лето здесь. Мне нравится. Здесь есть две гостиницы, три ресторана, банк и почта. Когда я становлюсь единственным постояльцем в городе, владельцы гостиниц начинают вяло переманивать меня друг у друга, что дает мне возможность в очередной раз снизить плату за номер. Завтрак по моей просьбе приносят не раньше полудня. Я ем, принимаю душ, включаю компьютер, просматриваю электронную почту, курю на балконе с видом на отключенный подъемник. Иногда в другой последовательности. Если есть настроение, работаю часов до трех. В три мне звонит владелец ближайшего от гостиницы ресторана и спрашивает, приду ли я обедать - он хочет знать, открывать ли ему заведение. Иногда я прошу принести в номер, иногда не подхожу к телефону. Бывает, иду в ресторан, по дороге заглядывая в банк или на почту. На почте я покупаю открытки с видами гор и лыжных городков, таких, как этот - вялотекущая коллекция, начатая в феврале. Банкомат высовывается из южной стены банка, рядом с входом в контору. Здесь же сидит на высоком табурете охранник, толстый чех, один из моих знакомых в этом городе. Свой табурет он вынес на улицу первого апреля, и теперь торчит здесь каждый день. - Здравствуйте, Альбрехт! - говорит он мне по-русски, улыбаясь. - Привет, - говорю я ему, отвечая такой же приветливой улыбкой. - Тепло сегодня, - говорит он по-чешски. - Ага, - говорю я. Банкомат выдает мне нужную сумму, и я иду дальше. До свидания, Альбрехт. До свидания. Деньги я получаю за то, что пишу детективы и боевики, которые потом выпускают в мягких и твердых переплетах под женскими и мужскими именами. Я даже здесь видел свою книжку у одной дуры в руках. Это было в январе. На обложке было написано "Юлия Крапивина. Смертельный пирог". 2. Кокаиновый пирог С Лотреком мы познакомились три года назад в Москве. Я тогда издал за свои деньги первую книгу и носился с ней - звонил прессе, пытался назначить встречу с несуществующими издателями. Это было очень мультяшное время для меня - происходящее я воспринимал неадекватно, трахался два раза в день, почти не спал и ел только ночью. Кто-то подсунул мне его визитку, на которой было написано "Тулуз Лотрек. Издатель". Я созвонился с ним, засунул в карман свою книжку, источавшую обаяние минималистского дизайна, и поехал к нему в офис. Офис Лотрека состоял из трех комнат. В первой комнате сидела секретарша за компьютером, во второй размещался митинг-рум с двумя огромными диванами и телевизором, а в третьей - кабинет Лотрека. Его кабинет состоял из длинного металлического стола, на котором не было ничего, кроме большого компьютера и нотбука. На полу валялись несколько книг, а к стене был прикреплен листок с заданиями - позвонить этим, написать этим, сделать то-то. Я не нашел глазами ни одного стула. Потом я узнал, что Лотрек терпеть не может сидеть и вообще находиться на одном месте. - Идем в митинг-рум, - сказал он. - Что там у тебя? Книжку издал? Лицо Лотрека оказалось знакомым - часто видел его на вечеринках. Всегда в первых рядах, сигарета торчит вверх, зажатая керамическими зубами, и пляшет, пляшет. Я сидел на одном из диванов и пил кофе, а Лотрек расхаживал вдоль стены, читая мою книжку. Он читал каждую пятую страницу, и лицо его ничего не выражало. Вдруг он положил раскрытую книжку на спинку дивана и спросил меня: - Нюхаешь? Я не любил кокаин, но тогда не имел привычки отказываться от наркотиков. Лотрек метнулся в кабинет и вернулся с большой черной тарелкой. Он достал из кармана жестяную коробку с надписью "Зубной порошок "С ДОБРЫМ УТРОМ!" и соорудил на тарелке невысокую горку порошка, карточкой разделив ее на манер пирога на четыре части. Трах-бум-бам! Я уничтожил один сектор, Лотрек - два. Потом он поделил то, что осталось на две части, и мы дернули еще. Лотрек облизал тарелку, поморщился, вскочил с дивана и продолжил чтение. - Нет, это полное дерьмо, - сказал он, дочитав очередную страницу до конца. - Извини. Пока. Лотрек исчез в кабинете, и я его больше никогда не видел. Он написал мне сообщение через три дня (на последней странице книги стоял мой e-mail-адрес). В сообщении Лотрек предлагал работать для одного московского издательства - требовалось написать часть книги на основе сюжета, который он прилагал отдельным файлом. Он сообщал, что не знает, под чьим именем выйдет книга, и работать над ней придется в связке с редактором и еще тремя авторами - связь по электронной почте. Я согласился. Отправив Лотреку первые тексты по этому проекту, я получил ответ: "ОК", и аванс. Я закончил свою часть работы через три недели. Три недели непрерывного общения с редактором (вредная тетка, наверно, старая дева), по сорок сообщений в день, и я получил всю оговоренную сумму. Через три месяца книга вышла под именем модного российского автора, а я уже трудился над новым проектом. На этот раз я должен был написать не часть текста, а весь текст. И я написал его, нагло изменив сюжет и предложив свой вариант названия. Лотрек сказал тогда, что петербуржцы нас, скорее всего, пошлют, но отправил заказчику текст в неизменном виде. Питерское издательство приняло мой детектив, тут же направив мне еще два заказа, и Лотрек предложил нанять его своим агентом. - Мне надоело торговать засохшей спермой, - написал он, как всегда выражаясь слишком образно. - Я хочуперепродавать нормальную поп-литературу, и ты, Дюрер, мне подходишь. После этого мы редко писали друг другу - я чаще контактировал с двумя редакторами, которыми Тулуз Лотрек заполнил свой московский офис. Думаю, сейчас он живет на Ямайке - ему всегда этого хотелось. 3. Медуза на снегу Меня никто никогда не спрашивал, что я здесь делаю, почему я здесь остался. Лотрека этот вопрос не волнует, для родственников я придумал версию, а местные слишком тактичны, чтобы спрашивать об этом. Себе я тоже не могу ответить, почему. Но мне хорошо известно, из-за кого. Из-за Кете Кельвиц. Мы были вместе восемь месяцев, когда приехали сюда. Для меня это был период превращения влюбленности в любовь, я был привязан к Кете по-настоящему. Она... Не знаю. Она всегда смотрела словно сквозь меня, даже тогда, когда смотрела с любовью. Кете нравилось спать со мной, и ничего кроме животной нежности я не мог ей предложить - у меня больше ничего нет. Ей не нравилось мое занятие ("Спишешься", - говорила она), мне не нравились ее знакомые. Она часто пропадала, и я, слушая автоответчик ее мобильного, понимал, что рано или поздно она и вправду пропадет. Я был готов к этому в принципе, но не подозревал, что все произойдет так, как произошло. Я катался на лыжах гораздо лучше ее, поэтому с первого же дня мы отправились на разные трассы. Мы рано вставали, вместе завтракали, вместе шли к подъемнику, там расставались, а потом встречались в ресторане или уже в номере. Как-то я спустился к Кете пораньше и обнаружил, что она и здесь нашла знакомых - она пила горячее вино с двумя белозубыми парнями, и их лыжи валялись рядом с бревном, на котором они все вместе сидели. Кете познакомила нас, но разговор не получился - я сказал парням несколько неприятных глупостей и снова отправился на гору. Вечером Кете рано легла спать, а я засиделся за компьютером. Когда я проснулся на следующий день, она уже ушла кататься. На горе мы не встретились, и я не нашел ни одной ее вещи, вернувшись вечером в номер. Она даже не пыталась ничего объяснить - не было ни записки, ни телефонного звонка на следующий день. Кете Кельвиц ушла, оставив в маленьком горнолыжном городке на границе Чехии и Польши странное существо, распластавшееся медузой на снегу и до краев заполненное пустотой. 4. Инопланетяне 4 июня в городке появилась пара странных персонажей, и я почему-то понял, что они приехали ко мне. Они подкатили к гостинице на огромном синем джипе и вывалились из него, оглядывая окна гостиничных номеров. Я отошел от окна, заметив перед этим, что эти двое походили на самых странных людей, которых я видел в своей жизни. Их словно породила компьютерная графика - эту похожую на Томб Райдер рыжую девушку и ее приятеля, Человека-Мандрагору в отличном костюме без галстука. Я не пошел в ресторан, чтобы не встретить их, и отправился вместо этого на маленький рынок за фруктами. Там я их и встретил. Мандрагора оказался еще более угловат и не уклюж, чем мне увиделось из окна отеля. Ее я тоже смог рассмотреть внимательнее. Человека-Мандрагора сжимал тонкими губами не зажженную сигарету и спокойно смотрел на меня, направляя свой взгляд мне в лоб. - Здравствуйте, Альбрехт! Мы с женой читали все Ваши книги. Я ответил ему тем же. - Моего дедушку звали Альбрехт, но он не писал книг. Вы ошиблись. - Меня зовут Поль Гоген, - сказал Человек-Мандрагора. - Вера Мухина, - улыбнулась мне Томб Райдер. - Где Вам удобнее общаться? - спросил Гоген. - Прогуляемся или зайдем в ресторан? Я предложил прогуляться. Мухина осталась на рынке, странно взглянув на меня прежде, чем отвернуться. Дюрер: Почему Вы не зажигаете сигарету? Гоген: Бросаю курить. А Вы курите? Дюрер: Курю. Что Вы хотели? Гоген: Я хотел поговорить об одной девушке. Ее родители - мои клиенты. Дюрер: Ваши клиенты? А чем, позвольте узнать, Вы занимаетесь? Гоген: Розыском людей. Дюрер: Ага. А что за девушка? Гоген: Ее зовут Кете Кельвиц. Или звали. Ни родители, ни друзья не видели ее после того, как она уехала кататься на лыжах. И у меня есть основания предполагать, что она уехала с Вами, сюда, в этот городок. Дюрер: Она была здесь. Она пробыла здесь около недели, а потом уехала. Она... Она бросила меня. Гоген: Допустим. Знаете, что мне кажется странным во всем этом? Дюрер: Что же? Гоген: Почему Вы здесь? Что Вы здесь делаете? Бывает, разговариваешь с кем-нибудь, а какая-то удаленная часть мозга обдумывает: куда бы нанести удар, как свалить с ног, как разорвать на части. Гоген был гораздо крупнее меня и обладал длинными цепкими руками, а, может, и пистолетом (зачем ходить в костюме в такую жару?). Мысль о том, чтобы грохнуть Гогена, продержалась в моей голове несколько секунд. Если бы я разнес ему тогда голову, все было бы по-другому. А может быть, также. Разговор продолжался. Гоген: Почему Вы здесь? Что Вы здесь делаете? Дюрер: Я здесь работаю. Пишу тексты. Гоген: Не валяйте дурака. Я думаю, Вы здесь прячетесь. Дюрер: Это не так. Не знаю, смогу ли я Вам это объяснить... Гоген: А Вы попробуйте. Дюрер: Я действительно прячусь здесь. Я прячусь от одиночества в его логове. Гоген: Вы выражаетесь образно, но непонятно. Дюрер: Чего Вы хотите от меня? Вы меня в чем-то обвиняете? Гоген: Я просто хочу узнать, где Кете Кельвиц. Дюрер: Я тоже хотел это узнать сначала, но теперь уже не хочу. Гоген: Вы симпатичны мне, Дюрер, но я в Вас не уверен. Гоген вечером этого дня уехал в Прагу, сообщив мне, что вернется через два дня. "Подумайте два дня, может, вспомните что-нибудь еще", - сказал он мне, высунувшись из окна джипа. Вера Мухина, которую Гоген называл своей женой, осталась в городке. Очевидно, для того, чтобы я не удрал. Но я и не думал бежать. 5. Состояние поцелуя Чтобы увидеть ее, я отправился завтракать в ресторан. Мухина в одиночестве торчала за столиком с чашкой кофе, сигаретой и книгой. - Что Вы читаете? - А что Вы пишете? - ответила она вопросом на вопрос. - Я ничего не пишу уже больше недели, - сказал я. - Почему? - Мне сейчас не о чем писать. - Но это ведь не значит, что Вам будет не о чем писать завтра? - Совсем не значит. - Я читаю учебник по криминальной медицине. Мы брели по тропинке, которая вела к подъемнику. Мухина шла немного впереди, то и дело оборачиваясь, чтобы жестикулировать. Мухина: Гоген подозревает тебя. Дюрер: В чем? Мухина: Он думает, что ты убил девушку. Дюрер: Это глупо. Она бросила меня так же, как и своих родителей. Наверно, живет новой жизнью где-нибудь в Европе. Мухина: Ты любил ее? Дюрер: Тебя это действительно интересует? Мухина: Да. Дюрер: Почему? Мухина: Послушай, Дюрер, почему ты считаешь меня врагом? Дюрер: Потому что твой муж видит во мне врага. Мухина: Гоген мне не муж. Дюрер: По крайней мере, он называет тебя женой. Мухина: А ты как называл Кете? Дюрер: Я называл ее "Кете". Мухина: А в постели? Она провоцировала меня, вела к неизбежному результату - полуденному сексу в душном номере отеля, перепутанным именам и смятым подушкам. - Скажи, как ты убил ее? - спросила она, закинув ноги на спинку кровати. - Затрахал до смерти? - Идиотка. Мухина не похожа ни на одну из женщин, побывавших в моей постели. Рыжая, смешливая, ногастая - она состояла из импульсов, и я чувствовал себя с ней так, словно на электрическом стуле перед раем. - Ты давно не занимался сексом, да? Я зашел в ванную, потом сел за компьютер и закурил. - Что ты пишешь? - Новую книгу. - Название придумал? - Еще нет. - Отложи сигарету. Поцелуй меня. Мухина любила состояние поцелуя. Своим языком она искала внутри моей головы ту кнопку, которую необходимо было нажать, чтобы я включился. - Ты не умеешь целоваться, - сказала вдруг она. - Ты целовал своих женщин? Целовал Кете? - Кете не любила целоваться. - А что она любила? - Она любила задавать глупые вопросы. Так же, как ты. Почему ты говоришь о ней в прошедшем времени? - И ты говоришь, Дюрер. - Какого черта! Чего ты хочешь от меня?! Я почти забыл ее, и тут ты со своим Гогеном врываешься в мою жизнь, трахаешь меня, запускаешь пальцы в мой мозг, чтобы еще раз напомнить о Кете. Как ты не понимаешь, даже ее имя причиняет мне боль! Она бросила меня, оставила одного! - Не плачь, Дюрер, - Мухина накрыла мои губы мягким поцелуем. - Не плачь, Дюрер, - услышал я мужской голос. - Я нашел все ее вещи, скоро найду и тело. Это был Гоген. Значит, он не ездил в Прагу. 6. Автопортрет с зубной щеткой - Хочу сказать тебе правду, Дюрер. Голос Гогена доносился откуда-то сверху. Снежный дворец, в котором я спрятал воспоминания о Кете, рассыпался на отдельные снежинки, и я погребен под завалом, куда проникают только голоса. - Эй, Дюрер! Ты нас слышишь? Это Мухина. Я слышу вас. Вот уже тысячу лет вы стоите над моей могилой и произносите одни и те же слова. - Родители Кете Кельвиц не нанимали нас. Нас наняли люди, которым не нужна Кете. Их интересуешь ты. Кого я могу интересовать? Психопатологов? Криминалистов? Кого может заинтересовать голый убийца, запертый в одном гостиничном номере со своими воспоминаниями? - Времени мало, Дюрер. Нужно ехать. Оденься, и ничего не бери с собой, кроме денег и документов. Мы быстро пройдем через холл гостиницы и сядем в машину. И никаких фокусов! Понял, Дюрер? - А зубную щетку? 7. Охотничья история - Что "зубную щетку"? - Зубную щетку я могу взять? Надо же! Это мой собственный голос спрашивал сейчас Гогена про зубную щетку! Уже через двадцать минут мы ехали по проселочной дороге в сторону границы с Польшей. За рулем сидела Мухина, на заднем сидении - мы с Гогеном. - Ты ничего не хочешь спросить? Нет. Пока ничего. - Куда мы едем? - спросил я. - Для начала - в Польшу, - ответил Гоген. - Для начала чего? Гоген не ответил. Мы молчали до самой Польши. - Я хочу в туалет, - сказал я, когда граница осталась позади. Мы съехали на обочину. Рядом с дорогой начинался лез из сосен с дождевыми каплями на каждой иголке. Я ступил на мягкую почву, зевнул и потянулся. - Мне кажется, Дюрер себя отлично чувствует, - сказала Мухина Гогену достаточно громко, чтобы я услышал. Я углубился в лес. Гоген шел в шаге позади. Чтобы я не испытывал лишних иллюзий, он достал свой пистолет и использовал его для того, чтобы раздвигать ветки невысоких сосенок. Я остановился возле дерева и начал расстегивать брюки. - Почему ты ее убил? - спросил Гоген, который собирался отлить в двух метрах позади. - Из ревности? - Ревность? - переспросил я. - Ты о том чувстве, которое испытываешь, когда видишь, как твою женщину трахает другой? - Мухина - не моя женщина. Осечка, Гоген. - Я говорил не о Мухиной, - продолжил я, застегивая ширинку. - Так вот, если под ревностью понимать синдром обманутого мужа, то я убил Кете не из ревности. Но у меня были причины убить ее. А у тебя есть причины? - Причины для чего? - Гоген все еще возился с пуговицами на брюках, зажав пистолет под мышкой. - Чтобы убить меня, - разговаривая с ним, я сделал несколько шагов вглубь молчаливого польского леса. - Если я побегу, этого будет достаточно? - Куда тебе бежать... - произнес Гоген, поворачиваясь ко мне, но эти слова уже оставались позади. Я бежал, и мне нравилось бежать. Я убегал, чтобы попробовать снова забыть о том, от чего убегаю. - Стой, Дюрер, стой! Не могу стоять! Я скатился с колючего холма, перепрыгнул через ручей и увидел охотника. Здоровый толстяк с двухстволкой в красной руке, он смотрел на меня, как на неизвестное животное, словно раздумывая, стрелять или нет. Я остановился как вкопанный. Охотник перевел взгляд на вершину пригорка - там, ломая ветки, появился Гоген с пистолетом в руке. Я снова бросился бежать - вдоль ручья, напролом, подальше от этих вооруженных ублюдков.Я был в десяти метрах от охотника, когда Гоген что-то крикнул ему по-польски. "Это преступник! Стреляй по ногам!" - перевел потом мне Гоген. Почему бы тому и не выстрелить? 8. Вместо лекарств Ничего не изменилось. Такой же городок для лыжников, только польский. То же самое безделье и безмолвие. Такой же номер в такой же убогой гостинице. Несколько часов езды и пробежка по лесу ничего не изменили. Все те же все там же. Вера закончила перевязку и подкурила мне сигарету. Похоже, она обиделась на меня за то, что я пытался убежать, в том числе и от нее. Хотя она не показывает виду - равнодушное лицо, спокойные руки. Гоген у телефонного аппарата. Он снова и снова набирает длинный номер, его не соединяют. Ага, соединили. - Алло, алло! Здравствуйте, Винни! Я представляю плюшевого медвежонка Пуха на другом конце телефонной линии, и не могу сдержать смех даже собственной болью, не оставляющей меня ни на секунду. Гоген с опаской смотрит в сторону кровати, на которой я лежу, а Мухина только пожимает плечами. - Винни, мы в Польше, - продолжает Гоген и называет городок, в котором мы застряли. - Нет, мы не выезжаем сегодня. Боюсь, что мы и завтра не сможем выехать... У нас проблемы с Дюрером - его ранили в ногу... Нет, не я. Я потом Вам расскажу... В том-то и дело - его опасно транспортировать в таком состоянии, сильный жар... Да, врача нашли, он уже все сделал - теперь нужно делать перевязки и все такое. Вера занимается этим... Длинная, длинная пауза. - Хорошо, я спрошу его сейчас. Гоген забирает трубку от уха и поворачивается ко мне. - Винсент интересуется твоим самочувствием, - произносит он очень отчетливо. - Как ты себя чувствуешь? - Шикарно, - отвечаю я и закрываю глаза - хочется спать. - Он говорит "шикарно", - сообщает в трубку Гоген. - Ага, он шутник. Снова пауза. - Вы уверены, что так лучше?... Хорошо. Да, я все продиктую Ренуару. Он диктует название гостиницы, номер телефона, кладет трубку. - Завтра он приедет сюда сам, - сообщает Гоген Вере. - Слышишь, Дюрер? - обращается ко мне Мухина. - У тебя завтра важная встреча. Но я ничего не слышу - я уже сплю. 9. Натюрморт с фруктами и дичью Я заснул днем, а проснулся ранним утром. В оконное стекло лупят крупные капли, коридор потрескивает половицами, на соседней кровати красавица и чудовище занимаются любовью. Это стечение звуков, наверно, и разбудило меня. Я поворочался, насколько это позволяла делать забинтованная нога, но снова заснуть не мог. - Какой цинизм, - произнес я, обращаясь к трахающейся парочке. Они притихли. - Какой цинизм - заниматься сексом в одной комнате с человеком, у которого навылет прострелена нога. - Скажи спасибо, что у тебя голова не прострелена, - ответил Гоген после паузы. Мухина, завернувшись в простыню, исчезла в душе. - Слушай, Гоген, - я решил достать его. - Убей меня, а? Пока Мухина купается. Гоген сел на кровати. - Иногда очень хочется, - сказал он. - Но нельзя. - А ты и сам потом застрелись, - посоветовал я. - Такой урод, как ты, на хрен не нужен. - Дюрер, я тебя насквозь вижу, - произнес Гоген. - Ты совсем не такой, каким хочешь казаться. Ты маскируешься под бесчувственное животное, а на самом деле все человеческое, что в тебе есть, никуда не исчезло. Все с тобой, Дюрер. Все здесь. - Я бы травы покурил, - сказал я. - Нет у тебя травы? - Нет. Мухина выключила воду. Слышно было, как она вытирается, как встряхивает своей рыжей гривой. Еще было слышно, как кто-то неспешно шагает по коридору - видно, поглядывая на номера комнат, написанные на каждой из дверей. Шаги закончились у двери нашего номера. Я ожидал услышать стук - деликатный или настойчивый, но вместо этого дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы мой новый знакомый Винсент Ван Гог проник внутрь. В руке он держал большой кулек с фруктами. Видно было, что этот сорокалетний дядечка, похожий на профессора, близорук. Он дважды поправил серебряную оправу на переносице, пока своими влажными глазами не нащупал меня в рассветной мгле сонной гостиничной комнаты. - Это Дюрер? - спросил Ван Гог у Гогена и, не дождавшись ответа, шире, чем я мог ожидать, улыбнулся мне. - Здравствуйте, Альбрехт. Предлагаю на ты. - Здрасте, - сказал я. - Где Мухина? - поинтересовался Ван Гог. - В ванной, - ответил Гоген. - Ты не хотел бы тоже пойти в ванную, Поль? - спросил Ван Гог. - Я собирался пообщаться с Дюрером прямо сейчас. Гоген надел халат и скрылся в ванной. Они о чем-то пошептались с Мухиной, а потом включили воду, чтобы у Ван Гога не сложилось впечатление, что они слушают наш разговор. Ван Гог сел на кровать, поставив кулек с фруктами на стул рядом. - Меня зовут Винсент Ван Гог, - сказал он и продемонстрировал еще одну улыбку. - Я занимаюсь издательской деятельностью. - Хотите... Хочешь опубликовать что-то из моих текстов? - спросил я. - Достаточно было просто позвонить моему агенту. - Ха-ха-ха, - по слогам произнес он. - Очень смешно. Я издаю газеты, а не книги. Он на секунду задумался о чем-то, но тут же вернулся к разговору. - У меня мало времени, Альбрехт, - его голос чеканил слова, а глаза уставились куда-то у меня за спиной. - Поэтому не буду тратить его на реверансы. Сальвадор Дали неделю назад покончил с собой. Знаешь, кто это? Я отрицательно покачал головой. - Бандит. Он был бандитом. Что владелец газет и пароходов имеет в виду под словом "бандит" - страшно предположить. Ван Гог встал и начал ходить по номеру. - Дали был моим компаньоном в основном моем бизнесе. Я знал его с первого класса школы. У него не было ни жены, ни детей, а родители погибли в автокатастрофе семь лет назад. У Дали был брат, который давным-давно уехал в Германию. Брат сидит сейчас в берлинской тюрьме, но об этом знаю только я - Дали этот факт не афишировал. Когда Сальвадор погиб, его друзья отправили письмо единственному родственнику, на его старый берлинский адрес - нашли в записной книжке Дали. А я тем временем решил сам заняться поисками его брата, - Ван Гог снова сел на кровать. - Пришло время подобраться к сути проблемы. Как ты думаешь, Дюрер, почему я среди ночи приехал к тебе сюда, в этот замусоленный польский городок? Я пожал плечами, хотя страшные догадки навалились на меня со всех сторон. - Дали и самоубийство - эти два понятия несовместимы. По крайней мере, я так думал, - задумчиво произнес Ван Гог. - Я хочу понять, почему он это сделал. И ты, я надеюсь, мне в этом поможешь. - Каким образом? - спросил я. Наверно, не надо было спрашивать. - Поедешь в Киев, поселишься в его квартире, подружишься с его друзьями... Ты будешь записывать все, что узнаешь. Ты ведь писатель. Ты даже похож на Дали, хотя братьям не обязательно иметь такое внешнее сходство. Он угостил меня сигаретой и закурил сам. - Я думаю, ты хочешь задать мне несколько вопросов. Даже знаю каких, - Ван Гог улыбнулся. - Первый вопрос, конечно же: "Почему я?" Потому что ты обладаешь теми качествами, которые так необходимы для этого задания: притворство, жестокость, умение фиксировать действительность. Еще потому, что у тебя нет другого выхода - я имею в виду историю с твоейподружкой на лыжном курорте. А самое главное - потому, что... - Зачем тебе это? - неожиданно для себя перебил я Винни. - Что "это"? - он удивленно взглянул на меня. - Зачем тебе знать, почему Дали убил себя? Он мертв, и знание ничего не изменит. - Изменит, - тихо ответил он. - Я перестану бояться. 10. Подробности Поезд катился по Украине, постукивая переобутыми на границе колесами. В купе, рассчитанном на троих, двое - я и Мухина. Гоген - в соседнем купе. Поезд, а не автомобиль - требование, которое я изложил Ван Гогу. Гоген за стеной, а не в моем купе - еще одно условие. Я говорил что-то о том, что присутствие мужчины в непосредственной близости давит на меня, мешает сосредоточиться. Как и присутствие женщины. Но об этом я Ван Гогу ничего не сказал, понимая, что без наблюдателя он меня не оставит. На столике стоит новый нотбук. Очень хорошая машина, подарок от Винни. Единственный документ, который находится на этом компьютере - досье на Дали и его друзей. Документ подготовлен Огюстом Ренуаром, о котором Ван Гог сказал: "Это мой секретарь. По заданию будешь общаться с ним". Из досье я выяснил, что мой новый брат, Сальвадор Дали, умер в возрасте тридцать один год. Он выбросился из окна своей квартиры на двадцать первом этаже бизнес-центра, который ему же и принадлежал. Дали разбился на мелкие куски, и тело смогли опознать только проститутки по его гипертрофированному пенису. Дали оставил короткую предсмертную записку, и две графологические экспертизы подтвердили ее достоверность. Записка не фигурировала в досье - Ван Гог пообещал показать ее в Киеве. Дали принимал участие в различных белых и черных бизнесах. Перечислены были только белые: рекординговая компания, две газеты, две FM-станции, ночной клуб и сеть ресторанов. В этих делах он имел компаньонов, в каждом бизнесе по одному. Компаньон по компакт-дискам - Пабло Пикассо, 33 года. Фото. По газетам - Винсент Ван Гог, возраст не указан. Без фото. Компаньон по радио - Огюст Роден, 28 лет. На фото - лицо убийцы. Ночным клубом Дали владел совместно с Татьяной Яблонской, чей возраст тактично не был указан. Я узнал в ней поп-певицу, которая была безмерно популярна два года назад. Лет тридцать и очень хорошо выглядит. И компаньон по ресторанам - Франциско Гойя, 65 лет. Крепкий старик, судя по фото. До тренинга Сальвадор Дали в невероятных количествах поглощал различные наркотические вещества и алкоголь. О тренинге информация скорее отсутствовала, чем присутствовала. Он не имел названия, поэтому его приходится называть просто "Тренинг". Известно было, что Дали записался на Тренинг вместе с Яблонской. Они прошли две ступени, каждая по восемь дней. Шестнадцать суток пребывания в загородном доме. Сколько человек было в группе, кто были эти люди, какие занятия проводились - не известно. Поисками организаторов Тренинга в настоящее время занимаются специалисты Ван Гога. Вот и все о самом Тренинге. Последнее занятие завершилось пять недель назад, а неделю назад Сальвадор Дали выпрыгнул из окна. Я проверил по календарю - после Тренинга он прожил ровно месяц. Поведение Дали после Тренинга коренным образом изменилось - он отказался от наркотиков, алкоголя и курения, стал вегетарианцем и почти перестал разговаривать с людьми, хотя до этого был очень общителен. Он никогда не делился своими проблемами с друзьями, а после Тренинга беседовал с ними только на темы настолько отвлеченные от реальности, что его просто перестали понимать. Некоторые компаньоны и друзья Сальвадора уже через неделю после Тренинга стали высказывать опасения по поводу его психического здоровья. Но бац! Поведение Дали меняется снова. Он так же весел, все снова в тех же количествах, снова наркотики, мясо и проститутки, он прожил так десять дней и покончил с собой. Дали имел четыре квартиры в Киеве. В последнюю неделю своей жизни он каждый день менял место ночлега, как будто пытаясь избежать слежки. От кого он бежал? Куда он прибежал? Я пытаюсь найти что-то насчет брата Дали, но информацией о нем Ван Гог почти не располагает. Есть только его фотография пятилетней давности в обнимку с девушкой в одном из венских парков, на которой почти невозможно разглядеть его лицо. Я смотрю на подпись под фотографией, и понимаю, что имел в виду Винсент, говоря о самом главном совпадении между нами. Его зовут так же, как и меня - Альбрехт. - Альбрехт, - Мухина свесилась с полки, коснувшись меня рукой. - Альбрехт, ты не спишь? - Я сплю, Вера. Я всегда сплю. - Ты такой странный, Аль. Можно, я буду звать тебя Аль? Она спускается ко мне, и я закрываю крышку нотбука. Рыжая. Локти и колени бьются о стену купе. "Он все услышит". Он - это Гоген. Пусть слышит. 11. Новый телевизор Ренуар оказался румяным толстячком лет тридцати, слегка педерастичным, если приглядеться. - Как твоя нога? - поинтересовался он. - Лучше. - Замечательно! "Замечательно", "великолепно", иногда даже "феерично" - он сыпал этими словами совершенно искренне, как будто реальность вокруг него действительно подчинялась каким-то неведомым заурядному человечеству оптимистическим законам. Он размахивал своими короткими ручонками у меня перед носом, исторгая фонтан бестолковых вопросов. Еще в машине я хотел поговорить о деле, но Ренуар отказался обсуждать дела, пока я не приду в себя после поездки. - Примешь душ, Вера сделает тебе перевязку, освоишься на новом месте, - тараторил он, - а за обедом поговорим. Что ты ел в поезде? Киев проносился мимо, неспешно принимая меня в свое медлительное существование. Сон о горах без снега у меня на глазах сменялся сновидением о городе в деревьях. - Мы приехали, - сказал вдруг Ренуар - наше путешествие закончилось на самой тихой и неподвижной улице Печерска. - Нравится тебе здесь? Тихо, правда? Гоген говорил, что ты любишь тишину. Это квартира Сальвадора. Шикарная квартира, спасибо, Дали. Я, шаркая больной ногой, расхаживал по прохладным комнатам с недостижимыми потолками, с нишами и эркерами, и не мог нарадоваться. Минимум мебели, две спальни, хай-тек аппаратура и очень большой телевизор. - Ты, наверно, не любишь ТВ? - спросила Мухина. Она сейчас осматривала квартиру, Гоген остался дежурить на улице, а Ренуар укатил куда-то. - А что, ТВ можно любить или не любить? - мне не особо хотелось с ней разговаривать, много дел. - Я думаю, можно - прокричала она из соседней комнаты. - Я, например, люблю ТВ. - Ну и дура. Вера сделала вид, что не расслышала. Я достал блокнот и начал составлять список вопросов к Ренуару и Ван Гогу. - Будешь есть? - спросила Мухина, не заглядывая в комнату. - Угу. На кухне начались звуки. Эти звуки внушали мало доверия, поэтому я несколько раз тянулся к телефону затем, чтобы заказать пиццу, но это действие так и не совершил. 1. Что мне делать, если я встречу знакомых? Каких знакомых? Я пытался вспомнить кого-нибудь из киевских приятелей, но кроме одноклассников никто не приходил в голову. 2. Могу ли я увидеть родителей? - Скоро будет готово! - прокричала Мухина. Сразу же после ее слов с кухни донеслось долгое шипение масла на сковородке. 3. Что известно об Альбрехте Дали? Был ли вообще этот Альбрехт Дали? Или Ван Гог его придумал? 4. Обладает ли Альбрехт Дали правом наследования по отношению к Сальвадору Дали? Это очень важный для меня вопрос. Если да, то, скорее всего, мне не дадут прожить ни дня. Слишком многим людям помешает появление наследного принца из Германии. Что я здесь делаю? Этот вопрос я задал самому себе. Он раздался в моем мозгу, но я почувствовал каждую его букву явственнее, чем, если бы написал на бумаге. Что я здесь делаю? Что происходит? На кухне вытяжка начинает не справляться с запахом гари. Мухина включает кондиционеры по всей квартире. Я оглядываю стены комнаты, и непонимание, неприятие ситуации пронизывает меня до кончиков нервов. Мухина ставит тарелку рядом с компьютером. Она улыбается - довольна проделанной работой. - Что это? - спрашиваю я. - Это блинчики с ничем. 12. Перерыв на обед К телефону подошла Вера. - Звонил Ренуар, - сказала она, повесив трубку. - Он через пол часа ждет тебя в ресторане, принадлежавшем Дали. Чуть позже к вам присоединится Ван Гог. Я останусь здесь, поедешь с Гогеном. - С этим придурком? - Да, со мной, - придурок, оказывается, уже вошел - у него был ключ. - Я - твой телохранитель. - Тогда я могу быть спокоен. Что бы мне одеть, Вера? Мы подъехали к ресторану раньше Ренуара. Гоген поговорил с администратором, довел меня до столика и отодвинул стул, помогая сесть. Сам он занял место за стойкой бара. Трое мужчин и две девушки за соседним столиком принялись меня разглядывать. Я углубился в меню. Мне не нравилось в этом ресторане - он был слишком светлым и ярким. Официант принял заказ и на секунду замешкался. Видно было, что он хочет о чем-то спросить. Я кивнул ему. - Вы брат Сальвадора? - выдавил он. - Если да, то что? - Не подумайте, что я... Он оставил для Вас кое-что. - Что именно? - Я принесу вместе с выпивкой. Официант исчез. Гоген вопросительно посмотрел на меня, ерзая на высоком стуле. Слишком долгий разговор с официантом? Я пожал плечами. - Привет, Альбрехт! Ренуар полез ко мне с объятиями, хотя мы не виделись несколько часов. Сто процентов, голубой. - Ты уже заказал выпить, Альбрехт? Что ты заказал? Твой брат пил только текилу. Официант подошел снова, чтобы принять у нас заказ. Он ничего не отдал мне - сделать это незаметно от Ренуара было невозможно. - У меня есть вопросы к тебе и к Винсенту, - сказал я, когда официант отошел. - Винсент скоро будет, но все равно спрашивай. Я положил на стол листок бумаги с четырьмя вопросами. Огюст достал из кармана пиджака яйцевидную ручку и, сделав на листке несколько росчерков, вернул его мне. 1. Что мне делать, если я встречу знакомых? - Ничего. 2. Могу ли я увидеть родителей? - Нет. 3. Что известно об Альбрехте Дали? - Ничего. 4. Обладает ли Альбрехт Дали правом наследования по отношению к Сальвадору Дали? - Да. - Забудь о знакомых и друзьях, - сказал Ренуар, пряча ручку. - Там, где тебе предстоит бывать, ты их не встретишь. А если встретишь, не узнаешь, спрячешься за ним, - он кивнул в сторону Гогена. - Родители... Нет. Альбрехт Дали - Сальвадор не любил говорить о нем, поэтому мы не знаем о нем ничего. Не только мы, никто не знает, - он сделал ударение на слове "никто". - Что касается наследства... Согласно завещанию брат Сальвадора наследует его движимое и недвижимое имущество. Речь идет об автомобилях и квартирах, принадлежавших Дали. Что касается его сбережений, то все до копейки было передано некому фонду со счетом на Мальдивах. Нет сомнений, что это - фонд Тренинга. Я поперхнулся. - Я тоже был удивлен, - признался Ренуар. - Как ты понимаешь, речь идет об очень больших деньгах. - А доли в бизнесах унаследовали компаньоны? - поинтересовался я. - Точно, - ответил Ренуар. - Завтра тебе нужно будет встретиться с юристом, который занимается завещанием. - Но ведь у меня нет ни одного документа, который подтверждает, что я... Что я его брат. - Хорошо, что напомнил, - Огюст положил на стол небольшой конверт. - Распечатаешь потом. Здесь свидетельство о рождении и паспорт. Кстати, ты - гражданин Германии, и это еще одна сложность для наследования. Но юристы разберутся. А вот и Винни! Администратор и некоторые из сидящих за столиками поприветствовали вошедшего Ван Гога. - У меня десять минут, - сказал он, усевшись напротив меня и отогнав жестом официанта. - Я принес последнюю записку твоего брата. Пожалуйста, не удивляйся, а постарайся вникнуть в то, что там написано. 13. Суицид как он есть Он протянул мне лист, вырванный из книги карманного формата. Лист обладал широкими полями, на которых и разместилось предсмертное послание Сальвадора Дали. Оно состояло из двух слов. Я пробежал глазами текст, потом прочитал его еще раз. - Обвинение в самоубийстве? - спросил я. - Мне так не кажется, - ответил Ван Гог. - Я каждый день просыпаюсь с мыслью о его записке. - Что ты имеешь в виду? - Прочитай еще раз, - посоветовал он. - На следующей записке, которую оставит Пикассо, может быть написано мое имя. Я сложил листок вдвое - так, как вначале. - Я возьму это, ладно? - ОК, - сказал Ван Гог. Я спрятал листок. - И что мне делать? - спросил я Винсента. - Сейчас или вообще? - Сейчас. Вообще. - Сейчас - ешь. Вообще - живи своей жизнью (слово "своей" прозвучало как бы в кавычках), общайся с людьми, заводи новые знакомства. - Знакомства с кем? - Ты не волнуйся, Альбрехт, - посоветовал Ренуар. - К тебе люди сами потянутся. Я думаю, все друзья Сальвадора захотят познакомиться с его братом. - Где здесь туалет? - спросил я. - Нервничаешь? - Ван Гог дружелюбно улыбнулся. - Гоген тебя проводит. Закрыв дверь, я положил записку, оставленную Дали, на сушилку для рук и перечитал слова снова. Я среди безумцев. Нужно бежать. Я вышел из туалета. Гогена по близости не было - вернулся к стойке. Быстрым шагом я через подсобные помещения, мимо поваров, поварят и посудомоек вышел в заплеванный двор, затем, через подъезд, на улицу. "Пабло Пикассо", - было написано в записке Дали. - Аэропорт, - сказал я таксисту. Пусть даже Германия. 14. Встречи на трассе Так я оказался на трассе, ведущей в аэропорт - когда я сказал таксисту, что у меня нет денег, он высадил меня там, где услышал эту новость. Я перешел трассу и отправился в сторону города - насчет Германии я действительно психанул, нужно пересидеть в Киеве, достать денег, а потом уже спасаться от компании самоубийц. Через двадцать минут я обогнал человека, который шел в том же направлении, что и я. Это был старый индус, судя по всему, бомж. Он жестом попросил сигарету, и я протянул ему открытую пачку. Дед спрятал пачку в свою котомку и приветливо заулыбался мне беззубым ртом. - Вы говорите по-русски? - спросил я. Индус кивнул. - Можно мне одну сигарету из той пачки, которую я Вам дал? Он закивал и протянул мне замусоленную сигарету. Это была сигарета не из моей пачки, но я взял ее. - До встреч, - сказал индус без акцента и свернул на проселочную дорогу. Через сотню шагов возле меня резко притормозил синий фольксваген. За рулем сидела девушка. - Ты в город? Садись! Я сел в машину. Девушка оказалась проституткой. - Я ездила друга из Голландии встречать, а он не прилетел. Зараза! - она хлопнула ладонями по рулю. - А ты откуда? - Из Германии, - ляпнул я. - Ага, - она на минуту сосредоточилась на дороге. - Послушай, - сказала она, повернувшись ко мне. - А я тебя вспомнила. Ты брат Сальвадора. Ребята твою фотографию показывали. Какую фотографию? Какие ребята? - Я очень любила Сальвадора, - сказала она и надула пузырь из жевательной резинки. - Он мне делал подарки, один раз возил на острова. А ты тоже ничего. Как тебя зовут? Альбрехт? У моей спутницы зазвонил мобильный. - Привет, привет. Знаешь, с кем я познакомилась?... С Альбрехтом Дали. Да, это родной брат Сальвадора, он прилетел из Германии... Он сейчас здесь. У меня в машине сидит... А ты с Пабликом сейчас? Привет ему. Он ведь знает Альбрехта? Наверняка знает!... - Пауза, после которой она повернулась ко мне. - Пабло с тобой не знаком, но очень хотел бы познакомиться. Он хочет говорить с тобой. Трубка, нагретая ее рукой, оказалась в моей. - Привет, Альбрехт, - услышал я. - Где ты находишься? Давай встретимся. Девушка тебя подвезет, она знает, куда. Он повесил трубку прежде, чем я успел ответить. - Я не могу сейчас встречаться с ним! - сказал я. - Он очень хочет тебя увидеть, - ответила проститутка. - Тебе что, сложно? Так будет лучше и тебе, и мне. Не прошло и десяти минут, как она остановила автомобиль возле большого частного дома на берегу Днепра. Наступал вечер. 15. Пленэр Трое мужчин, что сидели за столиком на берегу, встали и направились ко мне. Три девушки, сидевшие с ними, остались на своих местах. Моя проводница, помахав всем рукой, тут же укатила. - Привет, Альбрехт! Прими наши соболезнования, - сказал первый из подошедших. - Я - Пабло Пикассо. Это Огюст Роден и Жоан Миро. Мы - друзья твоего брата. Он рассказывал тебе про нас? - Он писал мне про тебя, Пабло, и про Родена, - ответил я, пожимая им руки. - А про тебя, Жоан, я, к сожалению, ничего не слышал. Мы пошли к столу. - Миро был партнером Сальвадора по его основному бизнесу, - произнес Роден. - Твой брат не афишировал это занятие. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я отрицательно покачал головой. - Наркотики, - произнес Миро. - Мы с Дали занимались наркотиками. Словно в подтверждение его слов на столе оказалась тарелка с таблетками, накрытая стеклянным колпаком. - Мы тебя ждали, - сказал Пикассо. Все съели по таблетке и запили чаем из самовара, который пощадило время. - С приездом, - сказал мне Миро в образовавшейся паузе. Солнце исчезало, поблескивая алым на лезвии монумента, торчащего над Днепром. - Ну что, поехали? - предложил Пабло. - Куда? - спросил я. - Вообще собирались в клуб. - С этими? - я кивнул на девчонок. - Нет, без них. А до клуба мы хотели поохотиться. Писал тебе Сальвадор про охоту на дураков? 16. Охота на дураков Мы сели в длинный кабриолет и поехали. Я оказался на заднем сидении рядом с Пикассо, которого уже начинало колотить. - Охота на дураков - уникальное времяпрепровождение. Ее придумал Сальвадор, - сообщил Пикассо. - Ты сам увидишь. Это все длится недолго, каких-нибудь пять-семь минут, но удовольствие получаешь ни с чем не сравнимое! Это как секс. Как секс! Ты занимался когда-нибудь сексом? - Пару раз. - Значит, и охота на дураков тебе понравится! - Пикассо отвалился назад, перекинув ноги наружу через бортик машины. Городской пейзаж несся мимо, начинала подпирать таблетка. Мы заехали на парковку возле Бессарабского рынка. - Кто пойдет со мной на базар? - спросил Пикассо, потрясая канистрами, извлеченными из багажника. - Идем, Дали? Я взял одну из канистр. - Рынок, наверно, уже закрыт, - сказал я спине Пикассо, когда мы перешли дорогу. - Рынок закрыт, а мясник ждет, - ответил Пабло. - Мы по пятницам почти всегда приезжаем. Вот он сидит и ждет! Отогнав от себя толпу цветочниц, Пикассо ударил ногой в одни из ворот рынка. - Кто? - спросили из-за ворот. - Сейчас узнаешь, кто! - проорал Пикассо и постучал еще энергичнее. В воротах открылась калитка, за ней оказался огромный мужик в белом переднике с кровавыми пятнами, который засуетился: "Паблуша, дорогой, а я тебя жду!" и потащил нас за собой, как желанных гостей тащат в гостиную хорошие хозяйки. Мы оказались в холодной комнатушке, завешанной свиными и коровьими головами, где мясник наполнил обе канистры свежей, видно сегодняшней, кровью. - Кровь бычья? - как на допросе спросил Пикассо. - Подсунешь свиную - убью. - Что ты, Паблик, да как можно! - еще больше засуетился мясник, отчего долго не мог закрутить крышку канистры, - Самая натуральная бычья кровь, Паблуша, самая натуральная! Наконец, канистры были закрыты, Пикассо расплатился, и мы вышли на улицу. Пока нас не было, Роден и Миро извлекли из багажника картонный ящик с водяными пистолетами. Их быстро заполнили кровью и раздали, каждому по два. Пикассо продемонстрировал мне большой пластиковый автомат, с дула которого свисала длинная багровая капля. - Пистолеты - это не для меня, - сказал он. - В них крови помещается как в пипетке. Когда все спрятали "оружие", мы снова запрыгнули в машину, и на этот раз рядом со мной оказался Роден. - А куда мы теперь едем? - спросил я его. - В один рестор, - ответил он. - Да мы уже приехали. Держи маску. Мне досталась маска Минни Маус. Мы проехали мимо неонового входа без остановки. Как оказалось, местом парковки был запланирован темный вонючий двор. Значит, такова моя доля - пользоваться в ресторане черным входом. Из кухни через коридор мы вышли прямо за барной стойкой, одевая по дороге маски. Я немного ошалел, оказавшись вдруг в зале, наполненном светом и живой музыкой, но меня подтолкнули в спину, и вот я вместе со всеми оказался посреди ресторана, наполненного большим количеством чуваков и телок, излучающих успех. Джаз смолк. Несколько секунд публика рассматривала неизвестно откуда взявшееся мышиное семейство и Дональда Дака (это был Роден). Мы, в свою очередь,волчьими глазами оглядывали посетителей, словно выбирая, кого съесть. Затем тишину разрушил Пикассо, который в два шага оказался на эстрадке, отпихнув при этом певицу в декольтированном изумрудном платье, и сказал в микрофон: - Добрый вечер! Мы совсем ненадолго прервем ваше веселье! Потрудитесь, пожалуйста,ответить, кем написана повесть "Над пропастью во ржи"? Последовала тягучая пауза. - Я повторяю свой вопрос: кто написал "Над пропастью во ржи"? Просто скажите нам, кто это сделал, если вы знаете, и мы уйдем, и ничего не будет. Окончание второй порции безмолвия ознаменовалось тем, что Пикассо выхватил из-под полы пиджака свой автомат и выстрелил в того, чье лицо показалось ему самым тупым и удивленным. Выстрел Пикассо был командой к действию - за две минуты весь зал превратился в бойню: не стало ни одного чистого лица, ни одной рубашки или платья, не залитых кровью. В воздухе, пропитанном кровавым паром, повис шок, и этот шок должен был вот-вот смениться тем состоянием, когда люди готовы разорвать других людей на части, и все почувствовали это, но первым почувствовал Миро, и он перемахнул через стойку бара, а за ним - все остальные, словно чехарда, и нам вслед несся настигающий нас визг, а из плеча бегущего последним Пикассо вдруг брызнул фонтанчик не бычьей, а его собственной крови, и он обернулся на бегу и увидел человека, из-за крови на лице и на всем теле напоминающего раздавленный помидор, с настоящим, не водяным, пистолетом в руке. Пикассо выхватил свой пистолет и застрелил помидора, почти не замедляя бег. Я не заметил, как мы оказались в машине. - Ты весь дрожишь, - сказал мне Пикассо. Он сжимал руку в том месте, где она кровоточила. - Я тоже перевозбудился, когда оказался на охоте в первый раз, - признался Роден. - Как ты, Пабло? - Отлично, - ответил Пикассо. - Заедем к Сарьяну? - Конечно. - Сарьян - наш лечащий врач, - объяснил мне Пикассо, и мы прибавили скорости. 17. Веселые танцы Пикассо отправился к доктору Сарьяну, который был примечателен хотя бы тем, что принимал в любое время дня и ночи. Миро вызвался сопровождать раненого. Мы с Роденом остались возле машины. - А где Ван Гог? - спросил Роден. - Почему ты не с ним? Не успел я ответить, как Огюст уже набирал телефонный номер. - Винни, привет! Ты где?.. Тебе привет от Альбрехта Дали. Почему ты его бросаешь одного?... Я, Роден и Пикассо... Ну и Альбрехт. Мы возле клиники Сарьяна... Ничего не случилось. Пикассо легко ранили... Нет, с Альбрехтом все в порядке. Хотя постой... Почему ты хромаешь, Альбрехт? Ты не ранен?... Нет, с ним все в порядке... Хорошо, что ты рядом, подъезжай, мы ждем. Ван Гог приехал через минуту. За рулем его мерседеса сидел Гоген, который тоже вышел из машины, но держался в стороне, пристально поглядывая на меня. - Я рад, что ты уже познакомился с ребятами, - сказал мне Ван Гог. Он обнял сначала Родена, потом меня. - Странно, что ты жив, - тихо сказал Ван Гог, хлопая меня по спине. - Какие планы? - спросил он у Родена. - На танцы, - ответил Огюст. - Но ты, Винни, насколько я помню, не любишь танцев. - Танцы никто не любит, - сказал Ван Гог. - В клубы ходят не ради танцев. - Все кроме меня, - возразил Роден. - Я люблю танцевать. И Роден под музыку из автомобиля показал, как он это делает. - Что, уже колес наелись? - спросил Ван Гог, наблюдая па Родена. - Будешь? - Роден протянул ему таблетку. Ван Гог поморщился, но таблетку взял. - А вот и я! Жив и здоров! Привет, Винни! - это был Пикассо с перевязанной рукой. - Привет, Винни, - сказал Миро. - Сарьян сказал, что Пабло нельзя на дискотеку. - Ерунда! - бросил Пикассо. - Я чувствую себя лучше, чем когда-либо раньше! Поехали, поехали! Сколько можно здесь находиться! - Садись ко мне в машину, Альбрехт, - произнес Ван Гог, и я не смог отказаться от этого предложения. - Ты меня очень подвел, Дюрер, - сказал Винсент в автомобиле. - Предстоит серьезный разговор о твоем поведении, но не сейчас. Как ты с ними познакомился? - Случайно, - признался я. - Ты ведь не веришь в случайности, как и я? А, Дюрер? - он закурил. - В клубе Поль будет все время рядом с тобой. Даже в туалете. Когда мы пересекли порог клуба, я почувствовал, что таблетка только сейчас набрала во мне полную силу. Музыка доносилась сверху и изнутри, продолговатые фигуры преломлялись в пульсирующем свете. Я стряхивал с себя ледяную скорлупу, я пробуждался. На вибрирующих ногах я прошел к танц-полу. Гоген вертелся поблизости. Отличная музыка! Я готов был рыдать на груди диджея, рыдать от счастья. - Пей больше и чаще, - посоветовал Роден, протискиваясь рядом со мной сквозь танцующую массу. Я почувствовал, как сильно хочу пить, и бросился к бару. - У меня нет денег, - обратился я к Гогену. - Пожалуйста, купи мне три чая. - Сразу три? - переспросил бармен. - Да. Сразу три. Потом я выпил еще один чай, потом еще два. Мне потребовалось срочно посетить туалет, и я сказал об этом Гогену. Он зашел в туалет вместе со мной. - Прошу Вас, Альбрехт, - издевательским тоном произнес Гоген, распахивая передо мной дверь одной из кабинок. За дверью на унитазе с закрытой крышкой сидел Пикассо. Перевязанную руку я узнал раньше, чем его треснувшее лицо, на котором застыли брызги крови и мозга. В повисшей руке он держал пистолет, дуло которого касалось кафельного пола. 18. Призраки в опере Действие наркотика улетучивалось медленно и болезненно. В два часа ночи я перестал следить за тем, что происходило вокруг. Кажется,всей компанией - Ван Гог, Роден, Миро и я - побывали в еще одном клубе, а потом опять сели в машины и подъехали к красивому зданию. Увидев это строение, я с трудом, но все же заставил себя осмысливать происходящее, потому что это был не очередной клуб, а Национальная Опера, и было четыре двадцать утра. Мы заняли места в одной из лож, положив ноги на впереди стоящие кресла. В ложе напротив сидел парень с двумя девушками, они помахали нам, а мы - им. Других зрителей не было. Опера началась, как только все расселись - "Риголетто", на итальянском языке. - Почему мы здесь? - поинтересовался я у Ван Гога. - Слушаем оперу, - ответил он. - Нужно попуститься после диско. Катарсис. Видно было, он нервничает. Все понимали, почему. Ария на сцене завершилась, и Роден произнес в образовавшейся паузе: - Я думаю, все согласятся, происшествие с Пабло касается каждого из нас. Миро: "Происшествие"? Да ладно, называй это самоубийством, как есть! Роден: Мы можем назвать это самоубийством только после заключения, которое сделают специалисты. Ван Гог: Когда будет информация? Роден: Завтра в полдень. Дюрер: Это очень похоже на самоубийство. Ван Гог: В общем, да. Миро: Значит, цепочка продолжилась. Роден: О чем ты, Миро? Неужели ты веришь в этот бред? А ты, Винсент, что, тоже веришь в это? Ван Гог: Тем не менее, Пикассо не пошел в оперу. Роден: Альбрехт, что ты об этом думаешь? Ты читал записку своего брата? Может, ты нам все объяснишь? Дюрер: Я познакомился с Пабло только сегодня, но Сальвадор, которого я знал, никогда бы не убил себя. Я ожидал, что с вашей помощью пойму, почему это произошло. И происходит... Миро: Я думаю, есть только один человек, который сможет тебе это объяснить. Ван Гог: Татьяна Яблонская. Тебе необходимо познакомиться с ней. Роден: Сегодня вечером представится такая возможность. Тебе нужно будет хорошо выглядеть - советую поскорее лечь спать. Слово "спать" послужило для меня командой. Ария схлынула вместе с голосом Родена, и я на время умер. 19. Позднее утро Я проснулся на огромной кровати в незнакомой квартире. Я был в одежде, туфли стояли рядом с кроватью. Я одел их и подошел к окну. Неясный сумрак - то ли хмурое утро, то ли пасмурный вечер. - Что тебе снилось, Альбрехт? - голос Ван Гога. - Ерунда снилась, Винни, - ответил я. - Не хочу даже рассказывать. Где мы? - Это мой дом. - Который час? - 17.10. Меньше, чем через два часа Роден повезет тебя знакомить с Яблонской. Надеюсь, ты не забыл, что происходит и кто ты такой? Сходи в душ, и мы поговорим с тобой об этом и о многом другом. Многое другое - это то, как я вчера ушел из ресторана, где мы обедали с Ван Гогом и Ренуаром. В ванной, помимо прочих штук, я обнаружил восемьдесят четыре разновидности мужских парфюмов - я сосчитал их, пока стоял под душем. Ван Гог: Когда ты убежал, я отдал распоряжение доставить тебя в любом виде - живым или мертвым. Тебе просто повезло, что ты повстречал Родена и остальных. Хотя и они могли тебя прихлопнуть в любую минуту. Дюрер: Мне не показалось, что они настроены против меня. Ван Гог: Ты знаком с ними несколько часов. Что ты можешь о них знать! Слушай меня внимательно! Ты здесь для того, чтобы, будучи Альбрехтом Дали, делать скрупулезные записи всего, что видишь и слышишь. Дюрер: Я помню об этом. Если ты дашь мне компьютер, я напишу тебе полный отчет о том, что произошло с того момента, когда я встретил проститутку на трассе, до этой минуты. Ван Гог подвинул ко мне свой нотбук. Он был уверен, что я блефую. Мне потребовалось полтора часа, чтобы написать этот текст, от встречи на трассе до слов "этот текст". Раздался звонок в дверь. - Это Роден, - Ван Гог взял со стола переполненную окурками пепельницу, чтобы вытряхнуть ее по дороге, и пошел открывать дверь. Я поставил в тексте последнюю точку. - Ты поедешь с нами, Винни? - спросил Роден. - Нет, Огюст... -Ван Гог кивнул в сторону компьютера. - Статьи молодых авторов. Сегодня нужно прочитать. 20. Глиняный приз Мы подъехали к одному из культурных дворцов. На мостовой толпилась искрящаяся публика. - Что здесь будет происходить? - поинтересовался я. - Вручение наград в области музыки, - ответил Роден, вертевший головой в поисках места для парковки. - Профанация - призы из глины, покрытой золотой краской. Я вручаю награду, Яблонская получает. Мы вышли из машины. - Одень это, - Роден протянул мне VIP-бейдж. - За сценой снимешь. В VIP-зоне мы оказались через две минуты. Он оставил меня возле буфета, пообещав вернуться через десять минут. Я оказался в толпе, состоявшей из безбашенных музыкантов, безгрудых моделей и людей без определенных занятий. Я очень весело провел минут тридцать, съел за это время восемь бутербродов, а Роден все не появлялся. Из разговоров я понял, что церемония уже началась - награждали клипы. Я прошел за кулисы, выглянул в зал - полно людей. На сцене стоят женщина и мужчина. Мужчина - не Роден. О чем-то рассказывают, в основном называют песни и фамилии. Потом начали показывать клип. С того места, где я нахожусь, экран не виден. Я решаю вернуться в буфет, но, видно, сбиваюсь с маршрута, потому что вместо буфета оказываюсь в коридоре с множеством дверей. Будучи уверен в том, что коридор ведет туда, куда мне нужно, я добираюсь до двери в конце и оказываюсь в гримерке Татьяны Яблонской. 21. Индийская сигарета Она в кресле перед огромным зеркалом, читает журнал. Одна девушка делает ей прическу, другая - макияж. Полностью седой мужчина лет тридцати пяти разговаривает по мобильному телефону у окна. Все, кроме Яблонской, повернули ко мне головы, взгляд, оторванный от журнала, отразился в зеркале. - Что Вы здесь делаете? - незнакомец опустил руку с мобильным телефоном. Действительно, что я здесь делаю? Еще до истории с замещением Альбрехта Дали мне часто казалось, что я живу то своей, то не своей жизнью. И самое страшное - никакой разницы между "своей" и "не своей" определить было невозможно. Произносишь какие-то слова и понимаешь, что просто передаешь тому, кого не знаешь, информацию, которой не владеешь. - Если Вы сейчас же не уйдете, я позову охрану! Я - продюсер певицы, и требую, чтобы Вы ушли! Я вижу, что ты продюсер. - У меня письмо для Вас, - я обращаюсь к Яблонской, только к ней. - От кого письмо? - спрашивает продюсер. Молчание. - От кого письмо? - спрашивает Татьяна. - От Сальвадора Дали. Продюсер начинает вызов охраны, лихорадочно вдавливая кнопки в свой телефон, но Яблонская останавливает его. - Давай письмо, - говорит она мне. Я протягиваю ей книжный листок, на котором Сальвадор вывел свои последние каракули. Она читает. - Я слышала про это письмо, но не видела его. Где ты его взял? - Без свидетелей, - я забираю письмо. - Мне на сцену через пять минут, - отвечает Яблонская. - Давай встретимся возле служебного выхода через час, в 22.00. Я буду с охраной, но беседовать с тобой мы будем один на один. Как тебя зовут? - Альбрехт. - Приятно было познакомиться. Ее продюсер проводил меня до того места, где мы расстались с Роденом, и на прощание пожал руку двумя пальцами. Роден был тут как тут. - Ты куда пропал, Альбрехт? Я тебя повсюду ищу. Яблонскую я увижу через пять минут, на сцене. Я предложу ей познакомиться с тобой. Если у нее нет других планов на вечер, ваша встреча произойдет сегодня. Он снова исчез, а я вышел на улицу, чтобы отдохнуть от шума и света. Присев на мраморную ступеньку, я закурил. Это была та самая сигарета, которую дал мне индус на трассе. Дым оказался немного горьким, а после третьей затяжки я сильно закашлялся. Теперь ее запах и вкус не казались мне такими привычными. Я повертел в руках сигарету - вместо торговой марки возле фильтра был нарисован широко раскрытый глаз. Я выбросил окурок и встал, чтобы совершить прогулку вокруг дворца культуры. Знаю только, что этот круг не замкнулся. 22. Буквы из коробки Снова видел Кете во сне. Зачем я пишу об этом? Бред! Вера почувствовала, что я проснулся, и зашла в спальню. Мухина: Может быть, тебе это и не интересно, но я волновалась за тебя. Дюрер: Почему ты волновалась? Мухина: Не думай, что я не знаю о том, что с тобой происходит. Сначала ты убегаешь из ресторана, и Ван Гог объявляет на тебя охоту. Я сама участвовала в твоих поисках, если хочешь знать. После этого - вчерашняя история. Твое счастье, что Гоген обнаружил тебя раньше, чем милиция. Дюрер: А что я делал, когда Гоген меня нашел? Мухина: Ты ничего не делал. Ты лежал на ступеньке с открытыми глазами и ртом. Дюрер: Интересно. Мухина: Очень интересно. Ты что, такой же наркоман, как и они? Дюрер: Послушай, Вера, какого черта ты меня отчитываешь? Ты ведь мне не жена. Мухина: А жене бы ты позвонил? Хотя бы раз за двое суток? Дюрер: У меня не было времени на звонки. И телефона у меня нет. Мухина: Есть. Вот твой телефон. Она протянула мне маленький серебристый телефон. Он звонил. - Привет, это Винсент. С тобой все в порядке? Да, Винни, все ОК. - Вчера Роден потерял тебя на вечеринке, куда вы вместе пошли. Там была такая толчея, много алкоголя, и я потерялся. - Алкоголя и наркотиков, судя по всему. Роден звонил минуту назад. Яблонская встретится с тобой в час дня. Я посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. - Вы встречаетесь в том ресторане, где мы уже обедали. Поедешь с Гогеном. Я прочитал твои записи. Молодец. Продолжай записывать, начинай анализировать. Чем ты намерен заниматься до обеда? Позавтракаю, схожу в душ, займусь сексом. "Поработаю за компьютером", - отвечаю я. Все происходит в обратной последовательности: секс - душ - завтрак. - Я знала Пикассо, - говорит Мухина. Я продолжаю уплетать омлет с грибами. - Он был странным человеком, но не настолько странным, чтобы застрелиться в туалете клуба. Сначала Дали, теперь Пабло... Так глупо, без объяснения причины... Тебе кофе с молоком? Без молока. Без объяснения причины. Предсмертная записка. Если Дали ее оставил, то почему этого не сделал Пикассо? Или сделал? Я звоню Ренуару. - Алло, Огюст? - Привет, Альбрехт! Как самочувствие? - Я хотел уточнить одну деталь, это важно для повествования. Какие вещи находились в карманах Пикассо? - У меня есть список из милиции. Отправить тебе по e-mail или прочитать сейчас? - Прочитай, пожалуйста. - Носовой платок, зажигалка, пачка сигарет, зеленый фломастер, три презерватива. И кое-что вы забрали сами. Помнишь, что именно? Кое-что - это кошелек Пикассо и пакетик с двумя таблетками. - Спасибо, Огюст. Я хотел бы съездить сейчас в клуб, где все это произошло. Не возражаешь? - ОК, Альбрехт. Сейчас отдам распоряжение Гогену. Никогда не был в ночном клубе днем. Гоген, похоже, тоже. Он пообщался с охраной клуба, и мы прошли в туалет. Я вошел в кабинку, где все давно было убрано, и сел на крышку унитаза. - Что ты ищешь? - спросил Гоген. - Может, я тебе могу помочь? - Помоги, - отвечаю. -Постой возле туалета. Гоген пробегает взглядом по стене и потолку, окон нет, вентиляционных люков нет, и выходит. Я сижу так же, как сидел Гоген, когда всадил пулю себе в голову. Где мне было бы удобнее всего оставить короткую надпись зеленым фломастером? Я осматриваю дверцу кабинки, стены, кафельный пол. Ничего нет. Если Пикассо и оставил надпись, то ее смыли во время уборки. Тем не менее, я решаю поразмыслить об этом еще несколько минут, а потом, когда тянусь за туалетной бумагой, меня осеняет.Я открываю висящую на стене коробку для рулона. Надпись, сделанная зеленым фломастером, находится внутри на крышке. Я перерисовываю зеленые буквы на кусок туалетной бумаги и стираю их с пластиковой поверхности. - Нет, Винсент, ничего нового не нашел. Скоро едем на встречу с певицей. Все это очень странно. Я имею в виду послания, которые мне приходится читать. И вообще все это. 23. Тренинг. Начало В ресторане я поискал глазами того официанта, который собирался отдать мне что-то, оставленное Дали. Парня не было - другая смена. Яблонская опоздала на сорок минут. Она пришла с продюсером и охранником. Продюсер сел за другой столик, а охранник уселся у стойки рядом с Гогеном. - Мы виделись вчера, - отметила Яблонская, глядя на меня поверх меню. - Я сожалею, что испугал Вас тогда. - Не напугал. О чем ты хотел поговорить? О последнем письме твоего брата? О его завещании? Или о музыке, как сказал твой остроумный приятель по имени Роден? - Если не возражаешь, начнем с письма. - Покажи его еще раз, пожалуйста. - Ты вчера видела. Там написано: "Пабло Пикассо". - Ну и? Чего ты ждешь от меня? Что я переведу это на русский язык? - Мой брат покончил с собой. Он был близок с тобой и доверял тебе, насколько я знаю. Мне просто нужно понять. Просто понять. И тогда я вернусь в Германию, и после этого ты не увидишь меня и не услышишь больше ни одного вопроса. - Что ты хочешь понять? - Я хочу понять, почему он это сделал. - "Почему он это сделал?" - она пишет эти слова на салфетке, которую кладет передо мной. - Я с радостью постараюсь ответить на твой вопрос, но хочу, чтобы ты мне сначала объяснил его точный смысл, тогда мой ответ получится наиболее полным. Что ты имеешь в виду, когда говоришь: "Почему?" В смысле - "по какой причине"? Или "что послужило поводом"? Или "какие мысли побудили его к этому"? Она зачеркнула на салфетке слово "почему". Я открыл рот, чтобы возразить, но Яблонская жестом велела мне молчать. - "Он". Кто "он"? Дали, которого я знала, который умер девять дней назад? Или Сальвадор из твоих детских воспоминаний? Или такой Сальвадор, каким ты его хотел видеть? Слово "он" зачеркнуто. - "Это". Этим словом ты называешь самоубийство? Или образ жизни, который привел к самоубийству? Или жизнь Дали вообще? На салфетке осталось лишь слово "сделал". Продюсер подошел к певице и что-то тихо ей сказал. - Извини, Альбрехт, я должна уходить. Но я с удовольствием пообщаюсь с тобой снова. Продюсер дал мне визитку Яблонской, и они направились к выходу. "Сделал", - машинально читаю я. У дверей Татьяна оборачивается и бросает мне поверх заполненных людьми столиков: - Не изменишь - прошедшее время. 24. Шарады и ребусы В моих карманах полно всякой ерунды. Страница, вырванная из книги. Кусок туалетной бумаги. Салфетка, на которой написан вопрос из четырех слов, три из которых зачеркнуты. Я разворачиваю кусок туалетной бумаги. На нем написано следующее: "Огюст Роден". Если бы Роден увидел эти слова, оставленные Пикассо, он умер бы на месте. Что все это значит? Значит ли это, что первая и вторая записка - это текст с продолжением? Я кладу их рядом. О чем идет речь? Это приказ отправляться на тот свет? Или предсказание? Или прогноз? Или что? Пытаясь вникнуть в истинный смысл, я машинально читаю то, что напечатано на книжном листке, оставленном Дали. Это страница из покет-бука. Изрядно замусоленная страница. Автор и название не указаны в колонтитуле, указаны только номера страниц. Сорок пятая - сорок шестая. Судя по стилю повествования, это детектив. О чем идет речь, по первому предложению разобраться сложно. Я перечитываю предложение еще раз и понимаю при этом, что страница вырвана из моей книжки, опубликованной под неизвестным мне именем около года назад. 25. Книжное обозрение - Ренуар, привет! Это Альбрехт. У меня к тебе просьба. Меняинтересует список книг, которые находились у Сальвадора дома, в офисе... - В офисах, - поправляет меня Ренуар. - Да. И в машинах тоже. - Постараюсь помочь тебе поскорее, Альбрехт. Я перезвоню. Как только я вешаю трубку, раздается звонок в дверь. - Я открою, - говорит Вера. Она возвращается с Миро. Мы здороваемся, Миро садится в кресло, закуривает, дожидается, пока Мухина уйдет в другую комнату. - Я раньше часто бывал здесь, - он обводит комнату взглядом. - Ван Гог предупредил тебя, что я приду? - Наверно, забыл. Выпьешь мартини? - Нет, спасибо, - Миро наклоняется в кресле вперед, собираясь перейти к делу. - Твой брат был моим близким другом. Пожалуй, единственным другом. Поэтому мне очень приятно общаться с тобой, оказывать, если понадобится, тебе услуги и все такое. И я также надеюсь, что и ты окажешь мне небольшую услугу. Это касается последнего нашего дела с Сальвадором. Он замолчал. - О чем идет речь? - спросил я. - Два килограмма кокаина, - ответил он. - Предположительно, в синей спортивной сумке. Я думаю, они находятся в одной из квартир твоего брата - больше негде. Половина этого кокса принадлежала ему. Там два кулька. Когда найдешь, возьми один себе - все по честному. Кстати, хочешь нюхнуть? Он полез в карман. - Нет, спасибо. - Ну, тогда не буду задерживать. У тебя очень милая подружка. - Это горничная. Миро уходит, а я снова звоню Ренуару. - Альбрехт, список книг еще не готов. Дай мне еще хотя бы час. - У меня есть мысль получше, - перебиваю я его. - Я сам пороюсь в его книгах. Мы успеем объехать все квартиры Сальвадора до вечера? - Если в каждой из них ты пробудешь не больше часа, то успеем. Я заеду за тобой через двадцать минут. За эти двадцать минут я осмотрел квартиру - синей сумки нигде не было. Ее не было и в трех других квартирах Дали. Зато обнаружилось много забавной литературы, среди которой, правда, не оказалось моего детектива с вырванной страницей. И никаких других детективов или книг карманного формата. Я позвонил Яблонской, и она предложила приехать к ней домой ровно в десять вечера, то есть через сорок минут. Просьба не опаздывать. 26. Второе занятие Яблонская жила на Крещатике, возле кинотеатра "Дружба". Гоген оставил меня возле ее двери, а сам спустился на пролет ниже. Я нажал кнопку - звонок не работал. Дверь была не заперта. "Дверь была не заперта". Мне столько раз приходилось писать эту фразу в своем бесконечном детективе, что я даже не задумывался о том, может ли это происходить на самом деле. В коридоре было темно. - Иди сюда. Голос Яблонской. Я пошел. Спальня. - Раздевайся. Я начал раздеваться. Пока я снимал одежду, она сбросила халат. Она выглядела очень незащищенной. Маленькая грудь, слегка сутулые плечи, руки, бессознательно прикрывающие наготу. Только прямой взгляд, направленный на меня, ставил эту беззащитность под сомнение. Не я взял ее, а она взяла меня, уверенно и цинично. Она делала мною то, чего ей хотелось, и когда все закончилось, я не был уверен, что хотел бы когда-нибудь начать это снова. Она подкурила сигарету и передала ее мне, закурила сама. За открытым окном неслись тысячи автомобилей, а мы без движения лежали на огромном матрасе. - Ты еще что-то хотела мне сказать? Мой голос звучит в ее спальне слегка неестественно - в первый раз. - Ты - не брат Дали, - отвечает она. - Тогда кто ты? 27. Интимные особенности шахматистов - Откуда мне знать, как она это поняла? Я думаю, она тебя на пушку брала, а ты повелся. - Я не повелся, - отвечаю. - Я просто встал, оделся и ушел. Два часа дня. Мы сидим в небольшом суши-баре. Перед Ван Гогом кроме фарфоровой посуды стоит мой нотбук с отчетом о встрече с Яблонской. - У Дали член был очень большой. А ты, видно, в этом плане на его брата не потянул, - слова Дали звучат как приговор. - У меня тоже не самый маленький член, - пытаюсь оправдаться я. - Больше среднего, я думаю. - У него был очень большой. Я в бане видел. Ты себе такие размеры и представить не можешь. - А я и не собираюсь представлять, - перебиваю я Ван Гога, и он меняет тему разговора: - Ренуар говорил, ты смотрел книги Сальвадора. Что-нибудь интересное нашел? Я открываю файл со списком книг. - Ван Гог не был библиофилом - мы нашли у него всего книг пятьдесят. Названия четырех из них, которые меня больше всего заинтересовали, выделены жирным шрифтом. - "Владимир Набоков. Защита Лужина", "История шахмат" на английском языке, "Льюис Кэррол. Алиса в зазеркалье", "150 шахматных задач", - прочитал Ван Гог. - А причем здесь "Алиса"? - Зазеркалье - это шахматная доска. - Точно, - припомнил он. - Дали не интересовался шахматами, насколько я знаю. - Все книги в хорошем состоянии, их читали не больше одного раза, - сказал я. - Мы нашли чек от "Алисы" и "Шахматных задач". Эти книги были куплены им сразу после Тренинга. Другие две, предположительно, тоже. - Были пометки на полях? - поинтересовался Винсент. - Нет, никаких. - Тобою интересовался Миро. Ты видел его вчера? - Да, он заходил поболтать. - О чем вы разговаривали? - О Сальвадоре. Но ничего нового он мне не сообщил. - Ты должен быть максимально внимателен, Альбрехт! Лови каждое слово, записывай все, - он замолчал на секунду, - Шахматы. Причем здесь шахматы? - Жизнь подчиняется определенным законам, как и шахматы, - сказал я. - Конечно, это банально, но люди могут представляться кому-либо просто шахматными фигурами. Шахматы напоминают жизнь... - Все напоминает жизнь, - перебил Ван Гог. - Здесь есть какая-то другая связь... - У Пикассо была семья? - спросил я. - Жена, детей не было. - Можешь ли ты меня познакомить с женой Пабло? - Я сам с ней поговорю, - ответил Ван Гог. - Что ты хотел узнать у нее? - Какие книги он читал в последнее время? - Ван Гог записывал. - Как он относился к шахматам? Не посещал ли он Тренинг? Как он относился к Яблонской? - На этот вопрос я тебе отвечу лучше, чем его жена, - сказал Винсент, отложив ручку. - Пикассо и Яблонская были любовниками. У Ван Гога зазвонил телефон. - Это ребята, - сказал мне Винсент через минуту. - Мы встречаемся с ними через два часа. Гоген завезет тебя домой - переодеться. Возьми деньги, чтобы чувствовать себя комфортнее. Он дал мне тысячу долларов, и я поехал домой. 28. Средство против усталости Я чувствовал себя очень уставшим. Последние несколько дней были слишком динамичны для меня. Жизнь Альбрехта Дали на глазах обрастала новыми подробностями, не всегда приятными. Мне хотелось чего-то, чего в жизни Альбрехта Дали не было, но я не мог понять, чего именно. По дороге домой я купил последний компакт-диск Яблонской. Мухиной дома не было. Я включил CD и принялся проверять квартиру еще более тщательно, чем раньше - почему-то мне казалось, что сумка с кокаином спрятана именно здесь. Яблонская напевала легкие джазовые мелодии, через две песни на третью срываясь на диско. Пела она действительно неплохо, по крайней мере, ее голос показался запоминающимся. Раньше я ни разу специально ее не слушал. Сумки нигде не было. Зато удалось найти небольшой пакет с кокаином - полграмма, не больше. Мысли о кокаине привели к тому, что я все-таки его отыскал, пусть и в меньшем количестве. Я вынюхал две продолжительные дорожки и передернулся. Реальность быстро подменялась своей кокаиновой копией - более яркой и отзывчивой. По привычке я уселся за компьютер - обычно в это время я работаю минут тридцать-сорок. Вести дневник Альбрехта Дали мне не хотелось, да и рассказывать в нем было нечего. Я провел пальцем по клавиатуре: ЯЧСМИТЬБЮ. Этим я зарабатываю на жизнь - вожу пальцами по клавиатуре, а потом продаю эти ЯЧСМИТЬБЮ, расставляя их в другой последовательности. Так было, когда я был Альбрехтом Дюрером. Я стал Альбрехтом Дали, и ничего не изменилось. Почему Сальвадор использовал для предсмертной записки листок из моей книги? Совпадение. Совпадений не бывает. Я достаю записку Дали из кармана и делаю то, чего не делал никогда раньше - читаю собственную книгу после того, как она была издана. Не буду полностью цитировать то, что я прочитал - художественной ценности этот текст не имеет, уж я-то знаю. Название книги - "Средство против скуки". О том, как три десятиклассника задумывают совершить серию террористических актов в московском метро, и что из всего этого получилось.Текст на странице, которую я держал в руках, начинался словами: "Значит, мы просто пешки в этой игре, просто пешки! Это он все придумал, он нашими руками все проделал и при этом остался в стороне. А теперь мы заперты в ловушке, из которой смог бы найти выход только он!" Другой персонаж советует парню, впавшему в истерику, успокоиться, они все-таки выбираются из западни (кабина машиниста в поезде без тормозов) и аккуратно погибают страниц через десять. Снова шахматы? Или они мерещатся мне под кокаином? Гоген просигналил за окном - пора ехать. 29. Клуб любителей женщин С Миро я столкнулся возле входа в ресторан, в котором мы все встречались. - Нашел сумку? - спросил он после приветствия. - Нет ее, - ответил я. - Я все квартиры осмотрел. - Осмотри еще раз, - посоветовал Миро. - Если хочешь, я вместе с тобой поезжу. За столиком уже сидели Ван Гог с Роденом, а также молодой человек неопределенного рода занятий, которого все звали "Марик" - Марк Шагал. Ван Гог: Ну что, так и будем висеть в кабаках, ничего не предпринимая? Шагал: Ты о чем, Винсент? Ван Гог: Тебя, Марк, это тоже касается. Речь идет о двух самоубийствах. Роден: Винсент считает, что последует третье, четвертое... Шагал: Понятно. Винсент рассказывал мне о своих опасениях. Миро: А если мы просто уберем Яблонскую? Роден: А если это просто самоубийства? Шагал: Убийство Яблонской - проще сказать, чем сделать. Она - звезда. Я не стал бы с этим связываться. Миро: Мы можем обойтись и без тебя. Шагал: Пойми меня правильно, Жоан. Во-первых, она женщина. Во-вторых, мне нравится, как она поет... Ван Гог: А как она посылает наших друзей на тот свет, тебе нравится? Роден: Вам нужно остыть, ребята. Вы так серьезно обсуждаете убийство Татьяны! Придите в себя! У нас нет никаких доказательств того, что она причастна к самоубийствам. Миро: Завещание Дали - лучшее доказательство. Она стоит за Тренингом. Она присвоила себе все деньги. Роден: Каждому из нас выгодна смерть другого. Не нужно начинать то, что наверняка закончится обоймой трупов. Ван Гог: Начало уже положено. И, заметь, не нами! Роден: Я отказываюсь продолжать эту тему. Я - против. Это мое мнение, и ты его слышал. Шагал: Огюст прав - вы рано начали этот разговор. Миро: ОК, давайте дождемся, пока еще кто-нибудь из нас полезет в петлю! Какие у нас были планы на сегодня? Роден: Собирались после ужина сыграть в бильярд. Миро: Кокс будем нюхать? Тогда поехали ко мне. Как только совершили первый подход к кокаину, сразу же решили звонить проституткам. Шагал принялся трезвонить моделям легкого поведения, которыхназывал богинями. Девочки пообещали приехать через сорок минут. Я закурил сигарету и вышел на балкон. Миро жил на площади Толстого, и с балкона его квартиры удобно было наблюдать вечернюю кутерьму возле кабачков. Ван Гог тоже вышел на воздух. - Что ты думаешь по поводу Яблонской? - произнес он. - Мне нужно еще несколько дней, чтобы ответить тебе, - сказал я. - У нее может не оказаться этих нескольких дней. - Вы действительно собираетесь убить ее? - Пока Роден против этого, мы этого не сделаем, - сказал Ван Гог. - Но я думаю, мы сумеем его переубедить. Яблонская слишком вызывающе себя ведет. - Ты говорил с вдовой Пикассо? - я меняю тему разговора. - По поводу шахмат и книг? - он смотрит вдаль, словно забыв про меня на долю минуты. - Я не буду разговаривать с ней об этом. - Почему? - удивился я. - Парни, идите нюхать! - прокричал Миро из комнаты. Раздался звонок, вслед за которым появились четыре девицы. Все они были одинаково длинноноги, улыбчивы и худощавы. И, главное, они были одного роста, что особенно меня удивило. Девушек было четверо, нас пятеро. Так получилось, что я оказался один в ванне с холодной водой. Я качался на волнах, заплывая все дальше, и с проходивших мимо яхт мне салютовали яркими флагами. - Здесь занято? - женский голос. Голая девочка лет шестнадцати, с торчащей грудью и плоским животом, забрызганным спермой. - Залазь, - предлагаю я. - Холодная! - ежится она, опускаясь в воду рядом со мной. При этом ее нога касается моей. - Я добавлю горячей. - Ты кто? - спрашивает она. - В смысле? - Их я всех знаю, - она кивает в сторону комнаты, где, судя по звукам, набирала обороты странная оргия. - А тебя вижу в первый раз. - Я - писатель, - говорю я. - Что же ты пишешь? - Детектив. - Я читаю иногда детективы, - призналась она. - А о чем твоя книга? - Сложно сказать, - признаюсь я. - Тогда о ком? - она формулирует вопрос иначе. - Обо всех, кого я знаю. О Ван Гоге, о Родене, о Миро. Обо мне. О тебе, если захочешь. - Не хочу, - она даже отодвинулась от меня, создав несколько миниатюрных волн. - Я не хочу участвовать в детективе. - Я тоже не хочу, - сказал я. - Ты забавный, - никогда раньше мне не говорили, что я забавный. Слушая ее голос, я испытывал неведомые ранее импульсы, идущие из потаенной глубины солнечного сплетения. - Знаешь, такое редко бывает... - я с трудом подбираю слова. - Бывает,встречаешь какого-то человека, случайно, в дурацкой ситуации, и тут же понимаешь, что этот человек близок тебе, находится с тобой на одной волне... Понимаешь, о чем я говорю? - Понимаю, конечно, - она улыбнулась уголками глаз. - Сделай мне, пожалуйста, минет. Ван Гог лежал на диване с сигарой в зубах, Шагал валялся на ковре, время от времени вяло хватая проститутку, сидевшую рядом с Роденом, за ноги, которые та свесила с кресла, в котором курила, всецело отдаваясь этому занятию. Две девушки сидели на корточках возле невысокого столика, убирая со стеклянной столешницы остатки кокаина. - Нужно за коксом послать, - предложил Шагал. - Я позвоню, - ответил Миро, появившись в дверях комнаты. - И закажи еду, плиз, - попросил Ван Гог. Гулкие часы пробили в коридоре одиннадцать. Ван Гог встал с дивана, закутался в халат и босиком вышел на балкон. - Ты идешь, Альбрехт? Я завернулся в простыню и пошел за ним. - Ты слишком медленно продвигаешься, - произнес Винсент, выпустив облако дыма с резким запахом. - Неизвестно, что искать и где искать, - возразил я. - Поэтому мы топчемся на месте. - Где искать? Ищи здесь. Что искать? Ищи убийцу. - Нелегко найти убийцу, когда речь идет о самоубийствах. - Встреться с Яблонской снова. Позвони ей прямо сейчас, - он достал из кармана халата телефон и протянул его мне. - Я не помню номер, - сказал я. - Я помню, - ответил Ван Гог. Дюрер: Алло, Татьяна? Яблонская: Да. Кто говорит? Дюрер: Это Альбрехт. Яблонская: Привет, Альбрехт. Зачем ты звонишь? Дюрер: Я хотел снова увидеть тебя. Яблонская: Увидеть зачем? Дюрер: Я просто хочу встретиться с тобой. Мы не поговорили в прошлый раз. Яблонская: Знаешь, Альбрехт, все, что я могла сказать, я тебе уже сказала. Остальное я скажу брату Дали, если он появится. А с тобой я не собираюсь обсуждать ни Сальвадора Дали, ни мои с ним отношения. Дюрер: Я хотел поговорить не о Сальвадоре. - О чем же? - в ее голосе я услышал удивление. - О шахматах, - наобум произнес я. - Хорошо, - сказала Яблонская после паузы. - Давай сыграем в шахматы. Ты помнишь, где я живу? 30. Вечер в янтаре Спускаясь по лестнице от Миро, я встретил двух людей. Первый из них, судя по наглому и одновременно настороженному лицу, был наркокурьером, выполнявшим заказ ребят. Во втором парне, которого я встретил двумя пролетами ниже, я узнал официанта, с которым беседовал в первый день своего пребывания в Киеве. - Я чувствовал, что встречу Вас здесь, - он поставил пакет из ресторана на ступеньку. - Вот. Это от Вашего брата. Я взял конверт, подрагивавший в его руке, дал ему десять долларов и вышел на улицу. Под конусообразным светом фонаря я распечатал конверт. В первую секунду мне показалось, что конверт пуст, и сожаления о безвозвратно ушедшей десятке нахлынули на меня. Я перевернул конверт и встряхнул его - на асфальт выпала визитная карточка. "Казимир Малевич. Организатор Тренинга". Номера телефона на визитке не было, только адрес электронной почты. Положив визитку в карман, я собрался ловить такси, но потом решил прогуляться пешком - идти минут десять. Из мерседеса, стоявшего на обочине, мне просигналили. Это Гоген - совсем забыл про него. - Я иду на Крещатик пешком, - говорю я в приоткрывшееся окно автомобиля. - Хочешь - поезжай за мной. - К Яблонской? - уточнил Гоген. - Я тоже пройдусь. Он вышел из машины и пошел в десяти шагах позади меня. Пьяные люди парами и тройками вываливались из баров и кафе. Ночной ветер нес по тротуару обрывки газет и целлофановых кульков. Немного болела голова - отходил кокаин. Когда я проходил мимо какого-то затрапезного питейного заведения, охранник вытолкнул из него невысокого молодого человека в потертой кожаной куртке. Он чуть не сбил меня с ног, и я подхватил его под мышки, чтобы парень не упал на асфальт. - Дюрер? - удивленно произнес он, приняв нормальное положение. Это был Клод Моне, мой институтский приятель, которого я вижу не чаще раза в год, и всегда радуюсь этим встречам. - Сто лет тебя не видел, Альбрехт! - проорал он. - Как ты поживаешь? Где ты был все это время? - Я ездил отдыхать, - ответил я. - А ты как, Клод? - В полном порядке. Месяц назад развелся, а позавчера разбил машину. У тебя есть деньги? Я пошарил в кармане и дал ему немного денег. - На днях отдам, - пообещал Моне. - Я тебе позвоню. У тебя тот же номер телефона? Какой "тот же", интересно? Я никогда не давал свой номер Моне. - Как Кете? - спросил он. - Вы по-прежнему вместе? - Нет, - ответил я. - Я ее видел на днях. Но мы не разговаривали. - Наверно, ты ошибся, - сказал я. - Кете нет в городе. - Значит, она уже вернулась, - возразил Моне. - Я не мог ошибиться - видел ее из окна машины, когда стоял в пробке. Она кого-то ждала возле метро. - Все в порядке, Альбрехт? - это был Гоген. - Привет, меня зовут Клод, - Моне протянул Гогену руку, и тот неохотно ее пожал. - Опоздаем, - сказал мне Гоген, кивнув в ту сторону, куда мы держали путь. Я попрощался с Моне, и мы пошли дальше. - Это твой знакомый? - поинтересовался Гоген. - Как ты угадал? Я был очень раздражен. Во-первых, самочувствие. Во-вторых, Моне, зачем-то напомнивший мне про Кете. Какого черта ему нужно было заводить разговор о девушке, которую он принял за Кете Кельвиц? Какого черта вообще это все? Что происходит? В последнее время я часто задаю себе этот вопрос, и для меня он лишен иронии. Что со мной происходит? Со мной ли это происходит? Происходит ли что-то вообще, или же то, что я вижу вокруг себя - это обездвиженные волны, которые произвожу своими лапками я, муха, застрявшая в застывающей смоле? В янтаре нет жизни, это мне хорошо известно, но я ничего не могу поделать с тем, что моя жизнь становится этим полудрагоценным камнем. - Пришли, - говорит Гоген. Наконец-то! 31. Певица, писатель, художница По привычке я толкаю дверь квартиры Яблонской. Дверь заперта. Звонок по-прежнему не работает. Остается стучать по бронзовой ручке. Я слышу за дверью женский голос, который не принадлежит Татьяне. Разобрать все слова невозможно, сквозь дверь проникают обрывки сказанного. - Это она?... У нее хватает наглости... сюда... Как ты можешь? ...совсем не нужна... Яблонская открывает дверь. Она в халате. Из-за ее спины выглядывает девушка-подросток, в таком же халате - белом с голубыми цветами. Ей лет пятнадцать-шестнадцать, и только легкая тень под глазами выдает, что она лет на пять старше своего биологического возраста. - Привет, Альбрехт, - говорит Татьяна. - Хотя ты не Альбрехт. Как тебя называть? - Я - Альбрехт, - говорю я, входя в комнату. - Ладно, - похоже, в это она поверила. - Познакомьтесь. Это Альбрехт. А это Алиса, моя... - почти неуловимая пауза, - племянница. - Очень приятно, - я чувствую себя пудингом. Алиса смотрит на меня с недружелюбным интересом. Она плотнее запахивает халат, слегка распахнув его перед этим - мелькает полоска бледной кожи и темно-коричневый сосок. Алиса смотрит, попался ли я на ее провокацию - я попался - ехидно скривленные губы, "племянница" отворачивается. Спальня совсем не изменилась с того момента, как я покинул ее вчера. Те же смятые простыни, та же никотиновая дымка, протянувшаяся от пепельницы на полу к высокому окну. Добавился столик на лилипутских ножках, на котором - две чашки и маленький керамический чайник. - Будете чай? - вдруг предлагает Алиса. Я соглашаюсь - из интереса. - Ничего, если из моей чашки? - Нет проблем. Она протягивает мне чай, я делаю глоток. Жасминовый. Терпеть не могу жасминовый. - Я слушал твой диск сегодня, - обращаюсь я к Яблонской. - Тебе такая музыка не нравится, - предположила она. - Да, не нравится. Но мне понравилось, как ты поешь. - Мне она тоже не нравится. Я пишу сейчас другую. - Пишешь музыку? - Да, - кивает в сторону компьютера, который я раньше не заметил. - А Алиса рисует. Звонит телефон - Яблонская уходит в другую комнату с трубкой, зажатой между плечом и ухом. - Ты художница? - спрашиваю я Алису. - Ага. А ты кто? Возвращается Яблонская. - Ты хотел сыграть в шахматы. - Я хотел поговорить о шахматах, - уточняю я формулировку. - Что же ты хотел мне сообщить? Яблонская замечает, что я покосился на ее подружку, и успокаивает меня: - Алису это все не интересует. Ты можешь спокойно говорить при ней. - Откуда ты можешь знать, что меня интересует? - девочка берет мою чашку, собирается сделать глоток, не делает, ставит на стол. - Алиса, моя девочка, ты ведь даже не знаешь, о чем мы говорим! - говорит Татьяна чуть громче, чем этого требует небольшая комната. - Не называй меня так, как ее! - Алиса вскакивает с кровати, в два шага оказывается у двери и, прежде, чем выйти, передразнивает: "Моя де-воч-ка!" "Раз, два, три, четыре..." - считаю я удары сердца, заполняя пустоту паузы пузатыми секундами. - Не обращай внимания, - говорит Яблонская. - Она ревнует. В том числе, и к тебе. Что там насчет шахмат? Я задумываюсь на секунду. Голова соображает не совсем четко. Что я собирался ей сказать? Что хотел от нее услышать? Мне приходится выбрать самую простую технологию - откровенность. На белом пластике столика забытым Алисой угольком я воспроизвожу упоминания о шахматах, которые встретились мне за последние пару дней. - Слишком много шахмат? - переспрашивает Яблонская, когда я заканчиваю свой рассказ - мне потребовалось минут десять. - Что ты думаешь об этом? - Знаешь, сейчас мне кажется, что ты действительно брат Дали. Он тоже любил изображать факты на бумаге. - Не имеет значения, чей я брат. Два наших общих знакомых покончили с собой. Другие наши общие знакомые думают, что причина самоубийств - это ты. Я ищу подлинную причину, поэтому пришел к тебе. - Как я могу быть причиной самоубийства? Самоубийство - это то, что человек совершает сам, без посторонней помощи. - То есть, ты считаешь, что между смертью Дали и Пикассо нет никакой связи? - Я этого не говорила. Но связующее звено - это понятие, а не человек. - Кто же? - спросил я. - Или что? - Тренинг, - ответила Яблонская. На кухне Алиса разбила тарелку. - Пикассо не посещал Тренинг, в отличие от Дали, - я достал из кармана сигареты, при этом выпала визитка Малевича, которую я поймал в воздухе и спрятал обратно. - Откуда тебе это известно, Альбрехт? Ты знаком со списками участников Тренинга? - Нет. - Что ты вообще знаешь о Тренинге кроме того, что это слово из восьми букв? - Из семи. Я знаю, когда проходил Тренинг. Знаю, как изменилось поведение Сальвадора Дали после того, как занятия закончились... - "Занятия"? - ее спина выпрямилась, глаза смотрели с еще большей издевкой. - О каких занятиях ты говоришь? Тренинг - это не занятия, которые начинаются в какой-то момент, а потом в какой-то момент заканчиваются. Ты можешь ничего не знать о Тренинге, и тем не менее участвовать в нем. Как ты думаешь, Альбрехт, что происходит с тобой в последнее время? Как бы ты это назвал? Твой сводный брат назвал бы это "Тренинг". Алиса снова вошла в комнату и неслышно села на кровать возле Яблонской. Расстояние вытянутой руки плюс несколько сантиметров - Алиса еще сердится. - Тренинг уже идет, - голос Яблонской звучал монотонно и достаточно равнодушно, как если бы она рассказывала о том, что ела на обед. - Участников Тренинга в твоем теперешнем окружении гораздо больше, чем ты думаешь. Ван Гог, Миро, Роден, Шагал, Гойя... Теперь еще и ты, Альбрехт. Все стали тренерами и тренируемыми, что, по сути, одно и то же. Тренинг находится всюду, и это равносильно тому, что его нет вовсе. Она диктовала в меня слова, словно в диктофон - я и не пытался анализировать сейчас то, что она говорила. - Кто звонил? - спрашивает Алиса Яблонскую. - Когда? - Десять минут назад. Когда ты уходила в другую комнату. - Шишкин. По работе, - Яблонская меняет позу, в результате чего приближается к Алисе на десять сантиметров белой ткани. - Я хочу узнать о Тренинге больше, - их флирт не давал мне сосредоточиться. - Узнаешь, - пообещала Татьяна. - Если останешься здесь. Я так и не понял, что она называла словом "здесь" - эту комнату, этот город или вообще "здесь". - Послушай, Альбрехт, кто ты такой? - спросила вдруг Яблонская, и Алиса вздрогнула. - На детектива ты не похож, на брата Дали - еще меньше. Зачем тебе вся эта ситуация? Что ты здесь делаешь? Она не давала мне ответить. - Хочешь совет? - это звучало достаточно искренне. - Уезжай отсюда, Альбрехт. Ты сейчас на первой ступени Тренинга, но, судя по всему, скоро перейдешь на вторую. И тогда тебе придется доигрывать до конца. Ты понимаешь, о чем я? - Что ты имеешь в виду, говоря "судя по всему"? - спросил я. - Шахматы. Тебя окружили шахматы. Алиса едва удержалась, чтобы не рассмеяться. Ее перепачканные углем пальцы уже встретились на поверхности кровати с рукой Татьяны. - В этой истории действительно много шахмат, - сказал я. - Но ведь это касается не только меня. - Это - только тебя, - ответила Яблонская. - То, что ты называешь "этой историей" - просто твоя жизнь, здесь и сейчас. Понятие, которое систематически вторгается в твою жизнь - это то, что участники Тренинга называют сигналом. Первая ступень Тренинга учит распознавать сигнал, вторая - его интерпретировать. Именно поэтому я рекомендую тебе прервать Тренинг сейчас, до второй ступени. - Схожу в душ, - сказала Алиса. - Опять? - удивилась Яблонская, но Алиса уже вышла. - Чем угрожает вторая ступень Тренинга? - вернемся к нашим баранам. - Твоя интерпретация сигнала не зависит от тебя. Она зависит от самого сигнала, - Яблонская запнулась. - Дело в том, что сигнал - это и есть ты... Вернее, ты - это и есть сигнал. Ты не поймешь. Пока не поймешь. Головная боль, витавшая до этого момента где-то поблизости, теперь уверенно проникла в мой череп. То, за что я не люблю кокаин. - Знаешь, есть вещь, которая волнует меня сейчас больше, чем все эти сигналы, - произнес я. - Меня по-настоящему волнует, почему покончил с собой Сальвадор Дали. Купание Алисы, судя по звукам, прекратилось - стих шум душа, резиновые шлепанцы крякнули на мокром кафеле. Яблонская словно заспешила куда-то. - Я - не твой тренер, - сказала она. - Не знаю, кто твой тренер, но это не я. Я и так с тобой слишком долго болтаю. Уже поздно. Шах. - Я тебе тоже могу рассказать о том, чего ты не знаешь, - предложил я. - О чем именно? - Предсмертная записка Пикассо в обмен на информацию о Дали. - Дай мне ее. - Сначала расскажи о самоубийстве Дали. - Довольно! Я говорю сегодня слишком много. Твой ход, Альбрехт. Покажи записку. Я даю ей кусок туалетной бумаги, на который переписал слова Пикассо: "Огюст Роден". - Я переписал текст, - объясняю я. - Оригинальный документ пришлось уничтожить. Это была надпись фломастером на крышке коробки для бумаги. Я ее стер. - Стер надпись? - Яблонскую что-то сильно удивило в моем поступке. - Значит, этот текст больше никто не видел? - Только ты. - Альбрехт, - голос Яблонской становится предельно серьезным. - Ты должен обязательно показать этот текст всем остальным. Не спрашивай, почему. Просто сделай это, иначе... Раскрасневшаяся Алиса снова плюхается на кровать, прямо возле Татьяны. - Может, музыку включим? - предлагает девочка. - Уже уходишь, Альбрехт? - интересуется Яблонская. - Ты не ответила на мой вопрос по поводу смерти Дали, - я прячу записку в карман. - Ты покажешь записку всем остальным? - Покажу, договорились. Что с Дали? Яблонская задумалась, поглаживая близлежащую спину. - Не могу точно сказать, что с ним произошло. Мне кажется, Дали понял, что может быть именно таким, каким ему хотелось быть в тот или иной момент. И в один из моментов он понял, что хочет быть мертвым. И стал таким. Это то, что я называю "интерпретация сигнала". 32. Заговор Возле дома Яблонской меня ждал Роден. Он о чем-то разговаривал с Гогеном, но разговор прервался, когда я вышел, и Роден шагнул мне навстречу. - Как самочувствие, Альбрехт, дружище? - поинтересовался он. - Бодр и весел, - сказал я. Наверно, при этом у меня было такое выражение лица, словно я увидел покойника. - Суть дела такая... - произнес Роден через десять минут, когда мы сидели за стойкой какого-то пустынного кабака в мексиканском стиле. Алиса и Татьяна в этот самый момент занимались любовью - я был уверен. Cуть дела сводилась к тому, что Роден был испуган. Его пугали самоубийства, которые, по его мнению, прямо его касались, а также вещи, не имевшие прямого отношения к Родену. В частности то, как Ван Гог и Миро настроены по отношению к Яблонской. - Они обвиняют Татьяну во всем, что происходит, - ск