о, не последнюю роль в его одиночестве сыграли особенности мужской натуры Кости: и желание обладать, и жажда новизны, и страсть охотника. Стремление к самоутверждению естественно и похвально, однако пути к нему неисповедимы. Любовь к женщине, особенно в молодые годы, была сильнее других страстей. Много было передумано, пережито Костей, но вслух не высказывалось. Подтверждение тому - оставленные им стихи и наброски : Обмылок, обсевок, огарок, А все-таки в чем-то силен, И твердые губы дикарок Умеет расплавливать он. ............................................. И вот уже дрогнули звенья: Холодный азарт игрока, И скука, и жажда забвенья, И темное чудо греха. К. Л. 60-е годы. Любой человек уносит с собой большую часть пережитого, не поверяя ни бумаге, ни друзьям. Это естественно. Так что было еще нечто такое, чего мы уже никогда не узнаем. % % % В самом начале 60-х у Кости, зрелого, почти сорокалетного мужчины, возник продолжительный, трогательный, даже пронзительный роман со студенткой московского мединститута М. Она была красива какой-то необыкновенно яркой, восточной красотой. Поражали прежде всего ее зеленые, таинственные, колдовские глаза, внимательный, сосредоточенный взгляд. Костя познакомил нас в самом начале их знакомства и потом несколько раз "показывал" ее мне. Мы вместе побывали на выставке в Сокольниках, ужинали в каком-то кафе, гуляли по ЦПКиО. Она была общительна и умна. Меня приятно удивили ее естественный такт и вежливое остроумие. Я был рад за Костю и высказал ему свое восхищение: "Потрясающая девушка! Не упусти ее, Костя!" Я не сомневался, что это прекрасный выбор, и надеялся - окончательный. Костя ездил с М. и в свой любимый Крым, и на Украину, в Днепропетровск. В гостиницах они представлялись супругами. Этими путешествиями он был очень доволен. Из Костиных рассказов по мелким деталям можно было понять, что при близком общении М. оказалась доброй и покладистой, что она всем хороша, что привязалась и полюбила Костю. Все шло прекрасно, и, мне казалось, свадьба была не за горами. Подошло время представиться ее родителям. Выросла М. в очень высокопоставленной мидовской семье. Отец М. и ее старший брат - тоже значительный человек в МИДе - подолгу жили и работали за рубежом. Приближалось окончание института, назначение М. на работу, начало самостоятельной жизни, и она настаивала на скорейшем знакомстве Кости с родителями. Он же всячески оттягивал свой визит в ее дом. В мае 1961 г. из Швейцарии приехал в отпуск отец М. Так совпало, что в это же время проездом из Китая в Москве оказался ее брат. Под влиянием семьи М. настояла, и, поразмыслив, Костя согласился на визит в качестве официального жениха. Более того, у него появился даже некоторый познавательный интерес к предстоящей беседе. Он заранее продумал линию поведения: главное - не дать втянуть себя в дискуссию на политические темы. Наступил день, когда М. представила Костю родителям и брату. Потом они с матерью ушли в столовую готовить соответствующий случаю ужин. Отец же пригласил Костю в кабинет для ознакомительной "светской" беседы. Говорил отец искусно: сдержанно, уважительно, но с некоторой строгостью в голосе. Сначала он тщательно расспросил Костю о его делах: - Где Вы работаете, Константин Ильич? - Я периодически работаю литературным консультантом в различных редакциях и в Союзе писателей. - Почему у Вас нет постоянной работы? - Я как-то не привык к строгому распорядку дня. Я ведь не инженер, не учитель, а литератор, хотя и мелкий. - Может быть, Вам ранение мешает? - Нет, нет. Просто писать дома удобнее, все под рукой. - А почему не публикуетесь? (Видимо, М. проинформировала.) - Так получается. Значит, не написал ничего достойного. Муза не посещает. Дальше начался форменный допрос: "Как Вы, Костантин Ильич, относитесь к диссидентствующим писателям?" - Неоднозначно. Писатели бывают очень разные, - уклонился Костя. - К какой части общества Вы себя относите? - На какие части Вы делите наше общество? Мне Ваша классификация не известна. - Я делю общество на три части. Одна часть поддерживает избранный в 1917 году путь. Вторая часть - их немного - это молчаливое меньшинство противников нашего строя. А третья часть - равнодушное большинство, люди без собственного мнения. Они опасны, потому что поддаются разным влияниям. Отец М. настойчиво пытался выяснить, к какой категории относит себя Костя. А Костя упрямо, хотя и вежливо уходил от ответа. Зондирующая беседа продолжалась еще долго, и в основном - вокруг политических проблем. В любых разговорах и дискуссиях Костя всегда находил верный тон, производил хорошее впечатление. Он был эрудирован, общителен, находчив, остроумен. В конце визита Костя дал понять, что впредь политические разговоры поддерживать не намерен. Другие же темы их, ортодоксальных сталинистов, не интересовали. Говорить с ними было не о чем, и Костя довольно рано откланялся. Из разговоров и последующих замечаний М. Костя выяснил, что отец и брат его не одобрили. Матери же он понравился, хотя и показался староватым для дочери. М. к итогам визита отнеслась равнодушно. Она просила Костю не обращать внимания на политические взгляды отца и брата, поскольку считала себя человеком самостоятельным и независимым. Костины взгляды она одобряла, а лишь это, по ее мнению, было важно. Роман продолжался, и через некоторое время я задал Косте прямой вопрос: "Когда же свадьба?" - Не знаю, - ответил Костя. - Я вообще не знаю, что будет дальше. - Ты не любишь ее? Говори честно. - Люблю. Сейчас я люблю. А что будет через год? Не знаю. Я, наверно, нехороший человек, потому что даже теперь заглядываюсь на других женщин. И ничего поделать с собой не могу. Такова моя правда. Я - в растерянности. Не могу дать М. гарантию на всю жизнь и обманывать не хочу. Женитьба может закончиться трагедией... Не вижу выхода. - А как другие? Все женятся и не боятся. Полюбил и женился. - Она прекрасная женщина! Сегодня я ее люблю. Но я и себя знаю. Я человек ненадежный. Что дальше... - Дальше она родит прекрасных детей, и все будет, как в других семьях. - Это не шутки. Надо и о другом думать. Она привыкла жить широко. Правда, сейчас она готова жить со мной где угодно, даже в коммунальной комнате. А что будет через год, через два? А от ее родителей зависеть не хочу. И, конечно, со своей натурой ничего поделать не могу. Такой тупик... Через несколько месяцев после трудных объяснений они расстались. Этот драматический поворот имел самые трагические, не сразу проявившиеся последствия в жизни Кости. Он мог и должен был подумать об этом, но упустил время... Костя тяжело переживал разрыв. Думаю, и она страдала. Потом стало известно, что М. вышла замуж за инженера по электронике (еврея, между прочим), родила дочку. Этот брак не выдержал испытания временем - они разошлись. М. снова стала встречаться с Костей. У них восстановились добрые отношения. Ко дню рождения они писали теплые поздравления и делали друг другу подарки. Костя показывал мне купленные для М. черные английские туфли-лодочки, а она подарила ему пылесос... Потом М. снова вышла замуж, уехала за границу и там затерялась... Все последующие годы, до конца жизни, Костя вспоминал М. Много лет спустя, незадолго уже до смерти, он в порыве признался мне: - Ты был тогда прав. Честно признаю. Мне в жизни часто не везло. Но не всегда в этом бывал виноват я. Для меня это важно. Собственную вину и собственные ошибки сознавать особенно трудно. Вот оторвало мне ногу. Большая потеря. Плохо без ноги, особенно с женщинами. Но в этой потере я не виноват. Судьба. AM.- самая большая и самая обидная утрата. И виноват я. Только я сам. Простить себе не могу. После нее - пусто. Мысленно возвращаясь к тем временам, Костя впоследствии писал: Теперь-то можно подводить итоги: Жизнь прожита и сожжена дотла. Средь всех, с кем вышло встретиться в дороге, Как оглянусь, ты только и была. Я признаю. И все ж у полустанка, У тупикового, где смерть и мгла, Твержу придурковато и бестактно: Как оглянусь, ты только и была. К. Л. Чрезвычайно болезненно принимала к сердцу одиночество и неустроенность Костиной жизни его мама. Она в конце войны разошлась с Костиным отцом и до самой смерти жила во Львове. Она писала единственному сыну печальные, скорее даже, трагические письма, умоляя его как-то устроить свою личную жизнь. Костя, конечно, успокаивал ее, ездил изредка в гости и обещал все устроить. Не устроил. Тяжкий крест для матери, всю жизнь мечтавшей об устройстве сына и о внуке. % % % Без любви, может быть, и просто без увлечения женщиной, жизнь теряла всякий смысл и ценность. Это был кислород, без которого человек умирает. В делах любви, во всем, что связано с любовью, Костя был большим знатоком, тонким, искушенным ценителем, оставаясь при этом человеком деликатным, скрытным и глубоко порядочным. Для него свидание с женщиной было большим, желанным, радостным праздником. Часто наблюдал, как, готовясь к свиданию, Костя тщательно, долго бреется лезвиями. Я советовал упростить и ускорить этот процесс, для чего подарил ему электрическую бритву. Однако Костя упорно продолжал бриться лезвиями. - А почему ты не бреешься моей электробритвой? Отличная бритва, со знаком качества. Я такой бритвой всегда бреюсь. Очень гладко. Попробуй и убедишься! Ты теряешь много времени зря. Вот и ногти полируешь подолгу, как барышня. Зачем? - О-о, ты не понимаешь. Ты грубый человек. Свидание - это праздник не только для души, но и для тела! Она должна надолго запомнить этот день, вернее, - ночь. А раз ты не чувствуешь разницы между лезвием и электробритвой, то и объяснять не стоит. Сохранилась Костина запись, помеченная 1965 годом (после разрыва с М.): "Женщин было много, и у всех были плохие руки, костлявые в запястьях, с потливо-холодными и, казалось, плохо вымытыми, синюшными кистями. Вспомнил ее руки - розово-белые, то теплые, то освежающе-прохладные, но всегда сухие, мягкие, выхоленные со вкусом, то есть не броско отманикюрен-ные, и особенно эти полные, крепкие запястья, которые так любил сжимать, чувствуя прилив нежности, доброты и непонятной веселости, и - ерунда такая - эти запястья напоминали тигренка или породистого щенка, и всякий раз говорил ей об этом, и она тоже смеялась в ответ своим потаенным, медленным, грешным смехом". Такое искреннее, щемяще-трогательное воспоминание о М. Поначалу я не представлял себе, в какой удивительный тайный мир уходит время от времени Костя. Я лишь подозревал, что он, возможно, глубже и острее переживает любовь к женщине. Он никого не подпускал близко к завесе, отделявшей его тайную жизнь от видимой. А она, эта тайная жизнь, и была главным источником, питающим его энергией, оптимизмом и стойкостью. Свои тайны Костя охранял строго. Стиль жизни, стереотипы поведения человека в обществе, отношение к женщине вырабатываются постепенно, исподволь, с молодых лет, а затем, в зрелые годы, становятся второй натурой. То же происходило и с Костей, когда в 40-е и 50-е годы окончательно сформировалась его личность. Женщин в Костиной жизни было много. Еще совсем молодым он написал им, своим подругам, новогоднее поздравление: Я хотел бы выпить молчаливо Новогоднее свое вино За здоровье тех далеких женщин, С кем пришлось мне в жизни быть на "ты", Чтоб у них печалей было меньше, Чтоб сбылись их скромные мечты. Чтобы их другие полюбили Проще и верней, чем я умел. Чтобы серые и голубые Их глаза светили мне во тьме. Чтоб я шел дорогою земною К общей неминуемой черте, А они б кружились надо мною В той первоначальной красоте. К. Л. 1950 г. Костя хорошо понимал прозу нашей жизни. Он наблюдал ограниченность, убогость, вынужденное смирение одних и неуемное честолюбие и безграничную алчность других. Однако он не стал ни циником, ни равнодушным прожигателем жизни, ни стяжателем. Он до конца оставался лириком, мечтателем, романтиком. Вот как почти на исходе жизни он вспоминает улетевшие дни, наполненные любовью, тихой радостью и печалью: Что я помню в тех далеких синих сумерках декабрьских? Только долгое свеченье узких глаз твоих дикарских. Ты пила неговорливо и любила молчаливо, А глаза - как два кинжала, два канала, два пролива. Это сумерки стянули память крепкою супонью, Все забыл, а плечи помню, руки помню, губы помню... 229 И еще, как бьют басово темные часы стенные, И окалину заката сквозь портьеры шерстяные. Догорает год, как свечка, дни становятся короче. Только сумерки и помню, - но не вечера и ночи. К.Л. 1982 г До конца жизни Костя любил, был полон этим прекрасным чувством, глубоко понимал и ценил красоту, дышал ею, жил ею. На пороге старости он писал: ... Но как ты ходишь, как ты движешься! Как вопросительно глядишь! Вся нега Востока, вся блажь парижская В тебе спаялись. Какая дичь! И стыд какой - что об этом думаю На пятьдесят восьмом году, Что эту голову темно-лапанную Повсюду высматриваю и жду. Спасибо, женщина из Вильнюса, За этот март, За то, что так сумела вклиниться, За горький фарт. За то, что стыдным тем художествам Учусь опять: Вставать в бессоннице, тревожиться И ревновать. К. Л. 1981 г. "Этот март" был не только предвестником неизбежного увядания, но и - так случилось - началом неотвратимой трагедии... В последние годы, когда начали одолевать болезни, Костя все больше замыкался, редко появлялся на людях. Но до доследних дней сохранил красоту и мужское обаяние. В "Заметках о поэзии" (Альманах "Поэзия", No 30, 1981 г.) Вл. Соколов написал: "Константин Левин. Он жив и сегодня. И по-прежнему этот красивый человек прихрамывает отнюдь не для шарма. Просто после тяжелейшего ранения нога его все сокращается...". % % % Причин для горьких размышлений, сожалений и разочарований было немало. Где-то году в 1975-м у Кости возник роман с тихой миловидной замужней женщиной, работавшей на Центральном телеграфе. Ее отношения с мужем были странны и запутанны. После знакомства с Костей они и вовсе прекратились. Через несколько месяцев их связи, уже твердо зная, что Костя "не жених", она объявила, что беременна и обязательно будет рожать, потому что хочет иметь ребенка именно от него. Костя попытался отговорить ее от такого шага, но тщетно: - Как же ты одна вырастишь и воспитаешь ребенка? От меня помощь мала. - Не беспокойся. Помощь мне не нужна. Я сама все устрою. Воспитаю. И она устроила: вернулась к мужу, родила мальчика, уговорила мужа усыновить его. Несколько лет поддерживал Костя добрые отношения с этой женщиной. Он приходил в какие-то скверики, где она гуляла с его сыном, приносил небольшие подарки, пытался давать деньги. Женщина от денег решительно отказалась, но на свидания приходила, дарила Косте фотографии сына. К пяти годам мальчик стал очень похож на маленького Костю севастопольских времен (1930 г.). Они разговаривали, и мальчик называл Костю "дядей". Когда мальчику исполнилось шесть лет, он дома похвастался, что к нему в садик приходит дядя и дарит машинки. Мать встревожилась и запретила Косте встречаться с сыном. Тогда Костя попросил ее иногда звонить ему и сообщать о сыне, а также давать знать в любом случае, когда появится нужда в его помощи. Кости-но тайное, не реализованное по-настоящему отцовство стало еще одним источником отрицательных эмоций и тяжелых раздумий. Он все больше запутывался и разочаровывался в жизни, чувствовал себя согрешившим, но определить меру собственной вины перед сыном и его матерью не мог. Осталась еще одна незаживающая рана. % % % Многолетняя борьба Кости с самим собой приносила весьма скудные плоды. В последние годы он стал несколько интенсивнее работать. При этом он вынужден был во многом отказывать себе. Он подготовил к публикации в московских журналах несколько стихотворений, однако в редакции не отправил. Он передал несколько стихов для "Антологии русской поэзии", которую в течение многих лет готовил к изданию за рубежом Евг. Евтушенко. Костя продолжал урывками обдумывать план романа, но не додумал и ни строчки не написал. План так и не созрел. По-прежнему много времени отнимала подработка. За долгие годы Костя отшлифовал свой метод и рациональную технологию составления рецензий. Костина работа литконсультациям и редакциям нравилась. Его рецензии были корректны и содержательны, благожелательны, максимально откровенны и заключали в себе полезные советы авторам. Платили за эту работу гроши, поэтому литераторы Костиного уровня ею пренебрегали. Со временем Костя как-то привык к такому неблагодарному труду, смирился и стал даже находить в нем некоторое, хотя и слабое, удовлетворение. Он заставил себя экономить время на бытовых делах: меньше звонил, реже встречался с людьми, реже делал уборки... Исподволь начались болезни. Портились зубы, что приводило Костю в большое уныние. Приближалась старость. Все реже и короче становились встречи с друзьями и подругами. Прежние знакомые женщины давно уже как-то устроили свои жизни, были заняты своими будничными делами, отстранились от Кости. Окружающий мир постепенно тускнел, обесцвечивался, терял свои прелести. Все очевиднее и тягостнее становилось убеждение, что жизнь истрачена зря... Подобные мысли появились довольно рано. Они, эти мысли, не вызывались спонтанными душевными порывами или мимолетными неудачами и трудностями, отнюдь. Они присутствовали постоянно с конца 50-х годов, лишь укрепляясь со временем. Несмотря на это Костя не стал мизантропом, не озлобился. Он остался человеком доброжелательным, справедливым и мягким: Я прожил жизнь не так, Как намечал когда-то, Атак и контратак В ней было маловато. Не выполнил программ, Все проворонил числа, Все игры проиграл, Но - не ожесточился. К. Л. 1969 г. Эти строки очень точно отражают его мироощущение. В 70-е годы Костя говорил еще, что не чувствует приближения старости, хотя мысли о бренности бытия и о неизбежном конце возникали все чаще. Мы, бывало, рассуждали о предназначении человека, о вере в Бога, однако достаточно отвлеченно и с некоторой долей иронии. Тем не менее мы понимали, что искренняя вера утешала бы в старости, примиряла бы с неизбежностью ухода, укрепляла бы дух. Тогда мы начали понемногу читать Библию и задумываться над вечными проблемами бытия. Моей любимой книгой стал Екклезиаст (Когелет). Я поверил в справедливость его простой мудрости и зачитывал сомневающемуся Косте известные строки: "Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои, потому что это - доля твоя в жизни и в трудах твоих..." (Еккл. 9:9). В 80-е годы, перечитывая книги Ветхого Завета, я пытался самостоятельно осмыслить их суть и так шаг за шагом приближался к "неформальной" вере в Единого Бога, не принимая при этом ритуальных и обрядовых предписаний. Костя тоже много думал и говорил об этом. К размышлениям о вере его подталкивало и более интенсивное в последние годы общение с Зоей Масленниковой, которая серьезно ушла в религиозные дела. У нее на даче под Москвой был кружок верующих людей, в том числе и молодых. Увлечь Костю Зоя не смогла. Он не проникся верой в Бога и остался непреклонным в своем атеизме до последнего дня жизни: ... Не острою, но стойкою тоскою Полна душа уже который год. О, если б знать мне что-нибудь такое! Но вера в бога тут не подойдет. По собственной программе обучаюсь И, суетою душу не дробя, К кому-то с тихим словом обращаюсь, Но не к тебе, не верю я в тебя. К. Л. 80-е годы Костя был убежден, что из-за невезения и множества совершенных ошибок жизнь не удалась и уже нет возможности изменить ее ход. Однако от своих убеждений он не отказывался и кривить душой не собирался. Для него важнее всего было сохранить достоинство и оставаться самим собой: Подсобите, мученики века, Поудобней не искать оков И, не слишком веря в человека, Все же не выдумывать богов. И, прощально вглядываясь в лица, Перышком раздумчивым скребя, Не озлобиться и не смириться, - Только две задачи у тебя. К. Л. 80-е годы Время неумолимо утекало неизвестно куда, изливалось однообразными буднями. Ничего удивительного не случалось. Притуплялись чувства, угасали страсти - иссякал источник жизненной силы, оптимизма и вдохновения. И это эмоциональное угасание сопровождалось физическим умиранием. Костя все это осознавал и спокойно, мужественно прощался с жизнью. Захотелось под конец повидать прекрасный Крым, где прошли лучшие годы жизни - золотое детство, вдохновенная юность. Там он был полон радужных ожиданий, мечтал и надеялся. Он не сомневался, что достигнет вершин славы, завоюет признание людей. Многое могло бы свершиться. Но нет, оказалось - все суета. Рассеялись мечты. Ушло время и унесло с собой надежду. Не надо обольщаться, не надо притворяться. Жизнь - не театр, повторить спектакль невозможно. Возможно лишь побывать напоследок в тех местах.тде ты встретил утро жизни, где родились и расцвели мечты, и будущее казалось невыразимо прекрасным и многообещающим. Все прошло: Вот и стал я старым евреем, Опустившимся и больным, А не двинуть ли в зимний Крым? Самое время. Побродить в предгорной глуши, С морем вежливо попрощаться И считать, что это причастье Для безбожной моей души. Для безбожной моей души Мало этого, мало, мало. Мало, жизнь, ты меня ломала, Мне тупила карандаши. Мало я про тебя допер, Мало ты про меня узнала. Ну, заладил: мало да мало! Клади голову под топор. И когда совсем погас огонь страстей человеческих, Костю настигла редкая, жестокая и беспощадная болезнь. % % % Беда подкрадывалась незаметно, исподволь. В марте 1981 г. Костя решил съездить на курорт Друскининкай (Литва) - укрепить здоровье. Купил путевку в санаторий, подлечился, отдохнул и еще неделю провел в Вильнюсе. Дня через два после возвращения в Москву он обнаружил в левой части груди, под соском, уплотнение. В течение двух месяцев это странное уплотнение не только не уменьшилось и не рассосалось, но, наоборот, - увеличилось. Пришлось обратиться к врачам. Даже в июне Костя еще не всполошился, не допускал мысли о серьезной опасности для жизни. Я помню, как он тогда еще отшучивался: - Эта опухоль мне "сразу не понравилась", как Рабиновичу, заставшему свою Сару в постели с Абрамовичем. Помнишь? Пройдя мимо любовников на кухню, Рабинович убедился в своих худших предположениях, а именно - фаршированную рыбу они съели! - Хорошенькие шуточки. - Ну, на кухню я еще не заходил. Вот сделаю все анализы, покажусь онкологу, тогда и узнаю, что сталось с фаршированной рыбой. Анализы оказались весьма тревожными, внушающими худшие опасения: рак грудной железы. Мне кто-то из врачей прямо сказал: - Такой диагноз для мужчины практически - смертный приговор. Надежды на благоприятный исход ничтожны. Влиятельный знакомый, однокашник по Литинституту, известный поэт и общественный деятель Расул Гамзатов и кое-кто из друзей сделали доброе дело - устроили Костю на лечение в "Каширке" - лучшей клинике Всесоюзного онкологического научного центра Академии медицинских наук (ВОНЦ) на Каширском шоссе, 6. Директором этого центра был тогда академик Блохин, и поэтому обитатели "Каширки" называли клинику Блохинвальдом. Вначале Костя обвинял себя в том, что по собственной лености затянул обследование и довел себя до столь печального состояния. Впрочем, врачи в этом его не обвиняли, что было для него некоторым утешением: "Я не виноват". До конца 1981 г. оставались еще какие-то призрачные надежды, и Костя продолжал верить врачам. В клинике ему был обеспечен приличный уход. Его поместили в отдельную палату, поскольку других мужчин в отделении "Молочная железа" не было. Сплошное женское окружение поначалу стесняло Костю, затем привык. В первый месяц действия врачей недоверия не вызывали. Однако спустя месяц Костя заметил, что они сами не верят в эффективность лечения... На 22 июля 1981 г. была назначена так называемая "радикальная" операция. Оперировала доктор медицинских наук Вишнякова. Она была доброжелательна, внимательна и общительна, подробно объяснила Косте цель предстоящей операции, ободряла его. По ходу "радикальной" операции была предусмотрена "срочная гистология", то есть микроскопическое исследование на наличие раковых (атипичных) клеток. Результат этого исследования оказался, увы, неутешительным - "атипичные" клетки обнаружились. После операции была, как положено, реанимация, интенсивная терапия... Левая рука действовала плохо, самостоятельно управляться одной рукой на одной ноге было трудно. Костю на время взяли к себе его близкие, добрые друзья Лена и Марк Кисенишские. Последние надежды на улучшение рассеялись - болезнь прогрессировала. Последовали три тяжелых и бесполезных курса "консервативного" лечения, но ни известные лекарства, ни специальная "химия", ни рентген не помогли. Несколько раз в клинику приходила Зоя Масленникова. Костя был рад ее визитам. Она приносила портативный магнитофон и записывала Костин голос: он читал стихи - свои и чужие. Читал красиво, проникновенно. В 1983 году, когда все надежды окончательно рухнули, Костя говорил о смерти внешне спокойно, хотя очень любил жизнь, и близость смерти его страшила. Он завидовал Есенину, уже преодолевшему последнее расставание: ... Мы у цветного ящика сидели Не где-нибудь, а на Каширском, 6, И думали о собственном уделе, Каков он есть. Но я-то знал, что нету мне спасенья, Что свой отрезок я уже прошел, Что хорошо тебе, старик Есенин, Что мне нехорошо. В октябре 1984 года клиника отказалась держать у себя "неперспективного" Костю. Пришлось ему переселяться в Теплый Стан, в свое неухоженное жилище. Привести в порядок свою первую (и последнюю) квартиру Костя уже не успел, даже книги не распаковал. На самом краю Москвы, в не обустроенном еще районе новостроек, стало совсем трудно. Поблизости не было ни магазинов, ни диетстоловой, ни аптеки, ни рынка. Костя научился кое-как варить простую еду: бульон из курицы, картофельное пюре, кисель. Болезнь обострялась, становилось все труднее управляться с протезом. Костя невыносимо страдал от болей, от раздиравших его метастазов. Физические страдания усугублялись бытовой неустроенностью и одиночеством. Говорить о настоящем, а тем более о будущем, было невозможно - о чем? Мы вспоминали прошлое, то военное прошлое, которое соединило нас 42 года тому назад. Больно было смотреть на Костю, осунувшегося, сильно постаревшего и поседевшего после лечебных курсов рентгено- и химиотерапии. Он держался исключительно мужественно, пытался отвлечься от боли и тяжких мыслей чтением, но скоро это стало невозможно. Как-то он взялся читать "Опыты" Монтеня. Начал с маленькой главки "О боли". Прочел несколько строк и не выдержал, отложил - голова раскалывалась от боли. Он не хотел никого затруднять, стеснять, обременять своей беспомощностью. В Теплый Стан к Косте по просьбе Зои Масленниковой часто приходила ее приятельница Таня, молодая верующая женщина. Она очень заботливо, как близкий человек, ухаживала за Костей: ходила в магазины, на рынок, варила, убирала. Удивительно добрая, внимательная и неутомимая женщина - истинная христианка. - Константин Ильич, - говорила она, - я поеду сейчас не рынок, куплю красивые цветы, в Черемушках есть. Приготовлю вкусное жаркое. Выпьем вина, и, - увидите, Вам станет лучше. Я верю, я убеждена. - Спасибо, Таня, но незачем ездить в Черемушки. Я красоты цветов не понимаю. - Ну, что Вы, цветы - это очень красиво! - Это надо чувствовать. А я не чувствую. Уже не чувствую. Раньше любил театр... - Я все-таки съезжу. Вам станет лучше. Верю. Я скоро вернусь. Лучше не стало. В последние дни боли усилились неимоверно. Для их купирования кто-то советовал калечащую операцию. Аптекари отказывались продавать большие дозы болеутоляющих лекарств. Говорили: "Вы все забрали для Левина. Есть еще больные. Надо совесть иметь". Я объяснял и упрашивал управляющую аптекой. Она в конце концов находила какие-то свои "внутренние резервы" и отпускала по рецепту. А он терпеливо ждал и не возмущался... Костя, превозмогая боль, писал до августа 1984 года. Все надежды давно рухнули, уходили последние дни жизни, а он писал. Какая сила воли и любовь к поэзии! Он оставался до конца самим собой: открытым, мужественным, доброжелательным. Последнее стихотворение такое же искреннее и честное, как вся его жизнь. Больше всего он сожалел, что не написал "вещих", пророческих стихов: Я подтверждаю письменно и устно, Что, полных шестьдесят отбыв годов, Преставиться, отметиться, загнуться Я не готов, покуда не готов. Душа надсадно красотой задета, В суглинке жизни вязнет коготок. И мне, как пред экзаменом студенту, Еще б денек, а мне еще б годок. Но ведомство по выдаче отсрочек Чеканит якобинский свой ответ! Ты, гражданин, не выдал вещих строчек, Для пролонгации оснований нет. Ступай же в ночь промозглым коридором, Хоть до небытия и неохоч. И омнопоном или промедолом Попробуй кое-как себе помочь. К. Л. 14 авг. 1984 г. Сидя у постели, я подумал: "Вот Костя завершает круг жизни. Все, что было с ним, что случилось - все напрасно, все суета: и мысли, и дела, и печаль, и радость, и любовь. Все ушло в никуда, превратилось в прах, в дым". И вспомнились печальные пушкинские слова из моей первой, фронтовой "настольной" книги: Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты нам дана? И зачем судьбою тайной Ты на смерть обречена? Тысячи лет раздумывали над этим люди. Пытались понять смысл нашего временного пребывания на Земле. Ответа нет. Поколение за поколением приходит в этот мир и уходит. Рождаются и умирают. И все возвращается к исходу. Именно об этом размышлял мудрый Екклезиаст, глядя из своего чертога на Храмовой горе в долину Гейеном, в Геену огненную, распростертую пред ним. Пушкин лишь облек эти вечные вопросы, этот вопль человека, обращенный к Богу: "Зачем? Для чего я живу?!", в прекрасную оболочку. Ответа не было и нет. Смысл и предназначение жизни так и остались непостижимой тайной бытия. % % % 19 ноября 1984 года ушел из жизни мой самый близкий, мой последний друг юности Константин Левин. Он оставил по себе добрую память и еще стихи в ящике письменного стола. Некоторые из них увидели свет после его смерти и не канут в Лету, даже если они не столь совершенны, как того хотелось Косте, самому строгому судье своим поступкам, делам и стихам. Он всю жизнь стремился к совершенству и был чрезвычайно требователен к себе. Он тонко ценил красоту во всех ее проявлениях: в поступках, в искусстве, в литературе, в женщинах. В последнем стихотворении он написал: "Душа надсадно красотой задета..." Он очень хотел еще жить: "Еще б денек, а мне еще б годок..." Но сроки его жизни были кратки, и он ушел... Последний раз я увидел Костю в прощальном зале крематория. Он лежал в гробу, строгий, красивый, в своем ладном сером костюме. Люди подходили к нему, что-то говорили... Я подошел к Косте и сквозь душившие меня слезы сказал ему прощальные слова. Чуть поодаль стояла кучка заплаканных женщин в черных одеждах. Они стояли, склонив головы, не решаясь подойти к гробу, чтобы в последний раз прикоснуться к его голове и сказать что-то на прощанье. Потом гроб опустился, створки над ним сомкнулись, и Костя исчез навсегда. % % % За сорок два года дружбы я не сделал для Кости всего, что мог и должен был сделать. Я в долгу перед ним. Это не дает мне покоя. Теперь я понимаю, что нужно было торопиться познавать жизнь и осмысленно творим, добро Лишь переступив порог старости, я осознал, как быстротечна эта жизнь! И это тоже волнует и печалит... Моей настольной книгой стал Екклезиаст, очень светская книга Завета, книга о страстях человеческих, о бытие, о деяниях и о смерти. Слишком поздно уже что-либо предпринимать, чтобы изменить течение жизни. Потому что всему - свое время, свои, увы, краткие сроки: Есть время жить - и время умирать. Всему свой срок. Всему приходит время. Есть время сеять - время собирать. Есть время несть - есть время сбросить бремя. Есть время убивать - и врачевать, Есть время разрушать - и время строить. Сшивать - и рвать. Стяжать - и расточать. Хранить молчанье - слова удостоить. Всему свой срок. Терять и обретать. Есть время славословий - и проклятий. Всему свой час. Есть время обнимать - И время уклоняться от объятий. Есть время плакать - и пускаться в пляс, И побивать каменьями кумира. Есть час любви - и ненависти час. И для войны есть время - и для мира. Еккл. 3:1 - 8. Парафраз Г. Плисецкого. Э П И Л О Г Все проходит. Прошли дни, пробежали месяцы, пролетели годы, пронеслась, отшумела жизнь. Истратились силы и молодой задор, угасли желания. Невозможное свершилось, а возможное не удалось. Недостало понимания жизни и решимости. Не хватило мудрости и смелости. Как поздно приходит постижение простых явлений и как много печали в запоздалом прозрении! Все проходит. Из тридцать восьмого курсантского взвода никого уже не осталось. Я - последний. Мои друзья молодости Левин, Казаринов, Степанов, Козачинский и моя Ева не завершили своих земных дел, не успели приготовиться к вечности. Не успею и я. Но я помню вас! Не могу забыть. Вы навсегда остались в моих мыслях. Мое желание и мой долг передать память о вас тем, кто следует за нами, кто захочет и сможет принять эту память и, возможно, передать дальше... Вы не продлили себя в детях. Не было у вас ни сыновей, ни дочерей. Так сложилась ваша земная жизнь. Тем более я хочу, я обязан вспомнить о вас! Мы в одно время пришли в этот мир и жили на Земле, мы знали друг друга. Безвременно, несправедливо пресеклись ваши жизни. И унесло вас туда, куда уносит все живое, - в никуда. Придут из ниоткуда и расцветут на свой срок новые жизни, новые поколения. Они тоже совершат свой круг, и их унесет безжалостное Время в немыслимую даль... Пролетят годы, века, тысячелетия. Земля продолжит свой вечный полет в просторах Вселенной среди неведомых миров, среди немыслимых чудес. Что станется с ней, мы не узнаем. Это случится уже без нас... А там, где суждено вечно пребывать нашим душам, неужели там ничто не потревожит нас? Не обрадует, не огорчит, не утешит? Неужели мы никогда, никогда не увидим друг друга? Душа все еще не готова смириться с такой жестокой неизбежностью. Нет, мы не расстались навсегда! Мы встретимся! Я буду ждать свидания с вами! Радость предстоящего свидания как-то утешает. А пока я еще жив, и душа болит, и сердце щемит и тоскует по вас, друзья мои, и по тебе, сияющая Ева! Я говорю вам: до свидания! 25 марта 2004 г. Реховот, Израиль. Коротко об авторе Дорман Моисей Исаакович, 1924 г. Во время Второй мировой войны - лейтенант противотанковой артиллерии. После войны - радиоинженер, научный работник, преподаватель вуза, разработчик электронной аппаратуры. Автор изобретений и научных работ по статистической радиотехнике и передаче информации. После репатриации в Израиль (1992 г.) печатал в разных газетах публицистические статьи, рассказы и эссе.