адиславовича Веселуху и в
Питере, и в Москве. Если бы все это писал один человек, ему не хватило бы и
ста лет. Теми первыми статьями можно было бы выложить огромное поле.
Веселуха не любил потом вспоминать их. Они были приторны и безвкусны, как
всегда бывает, когда ключик подходит к замку точь-в-точь, когда влюбляются
без всякого расчета, внезапно и кратко. Потом тошно вспоминать об этом,
особенно, если расстались мирно, и тем более, если не расстались.
Первым, конечно, успел журнал "Специалист". В пятницу на планерке
редактор журнала сел, выставив вперед одну основательную ногу и подобрав под
себя другую, и важно сказал:
- Ну, что я скажу? Статья Кати Рунновой умна, но далека от совершенства
краткости... Коротенькая заметка Пети Варвара коротка, но дебильна. И так
далее весь номер... Достоинство во всех этих статьях только одно: все они
посвящены господину Весе... представителям среднего класса.
Здесь редактор не выдержал и прыснул. На сем обсуждение номера было
закончено; вслух редактор говорить больше ничего не стал, потому что
высказывать такие вещи вслух было бы неуместно. Но по его цветущему виду, и
по лихо закрученной плюшке, которая лежала рядом со стаканом горячего чая на
редакторском столе, и по румянцу тридцатилетней Кати Рунновой, и по
фотографиям Веселухи, в неумеренных количествах развешанных по стенам, было
ясно, что журнал "Специалист" куплен на корню. Причем куплен не деньгами, а
чем-то нематериальным, отчего происходящее выглядело особенно по-идиотски.
- Журналистика - жесткая вещь, - говорил важный Петя Варвар. - Мы же не
можем так, за бесплатно!..
- Не можем, - вертел головой фотограф Эннушкин. - Но очень хотим...
- Если мы будем больше писать о представителях среднего класса, -
оправдывался редактор лицемерно, поглаживая животень, - нас будут больше
читать.
Номер истекал медом, но никому не показалось слишком сладко. В
закусочной "Идеальная пышка" на Невском, где средний класс прямо-таки
гнездился, особенно по утрам, в придачу к номеру брали еще и по кремовой
булочке, а кое-кто всыпал в свое "Капуччино", "Эспрессо" или "Борджиа" еще и
сахар. Но жратва застревала у рта: повесть о Веселухе с продолжением
заинтересовала средний класс неимоверно. Синхронно шелестели страницы.
- А...скажите, можно узнать, что вы там такого прочитали? - спросил
наконец некто Федор некого Василия.
Средний класс не расположен к уличным знакомствам, он - нездоровый
индивидуалист. Но после прочтения "Специалиста" Василия потянуло
знакомиться.
- Про господина Веселуху изложено, - сказал Василий. - Директора фирмы
"Амарант".
- Да-а, - сказал Федор, сглатывая. - А можно ознакомиться?
Средний класс вообще-то ужасно не любит, когда читают через плечо. Но
на улице все лужи были с поволокой, - солнце ослепляло, утро было резкое,
синее, ясное, и свежий номер "Специалиста" так приятно пах, - Василию
захотелось поделиться.
- На, Федор! - сказал он. - Почитай тоже!
Федор углубился в Веселуху, а Василий огляделся: все кафе читало
"Специалист", и дамы по временам восторженно вздыхали, глядя на Веселуху в
фас и профиль.
С первого октября вступило в силу новое соглашение компании "Амарант" о
поставке приборов (...). В контрактах Веселуха не оговаривает направление
использования приборов, потому что специфика прибора такова, что клиент
призван самостоятельно находить прибору то применение, которое в наибольшей
степени отвечает (...). Предложив такой вариант, Веселуха ссылается на
законодательство Польши и Германии (...). - Развязаны руки для дальнейших
действий без консультаций с собственниками акций. - "Я прогнозирую
дальнейший рост продаж на 680%, что принесет нам (...)", - заверил менеджер
по продажам Павел Ненашев. Это амбициозное заявление было сделано (...). Что
бы там не говорили пессимисты - средний класс(...)!!!
Правда, о научных изысканиях Веселухи "Специалист" трактовал мало,
справедливо полагая, что синей врезки из трех абзацев хватит, чтобы понять,
что Веселухе нужно немедленно и не рассуждая вручить кучу денег принародно и
проследить, чтобы он донес их до дома.
Но "Специалиста" читают не все. Кое-кто больше любит газету
"Спекулянтъ". Газета эта въедливая, с синкопами в неожиданных местах, с
немного визгливыми переходами и затаившимися хриплыми откровениями - как
хороший джаз. Фотографии в этой газете, как правило, бывают на редкость
удачными в смысле "прыща с человеком на заднем плане". Министра обороны США
Зару Тустру "Спекулянтъ" запечатлел с таким выражением лица, как будто она
попробовала кислой капусты из банки, простоявшей всю зиму между рамами, и
убедилась, что она стухла. Думский чин Вольфганг Малодей-Соцарт получился
горбатым. Но Веселуха умудрился даже во въедливом "Спекулянте" выглядеть
достойно. Правда, без штук не обошлось и тут. Фотография Яна Владиславовича
занимала пол-полосы; он был изображен с гитарой, в кепке набекрень, немного
поддатым, с расхлебнутым ртом. Взгляд у Веселухи был победоносный. Под
фотографией красовалась надпись: "Лиговская шпана". Увидев эту надпись,
Веселуха пришел в негодование и хотел судиться. А добыта надпись была так:
- Ну, скажите нам, скажите, - умолял журналист, тайно проникнув в цех
разработчиков, - вы как-нибудь дразните своего шефа?
- Никак не дразним, - отнекивались работники, - и вообще, сейчас морду
набьем.
Журналист выкатился из цеха и тут же наткнулся на того же компроматчика
Рябинина. Достойнейший производственник пятился из двери, одергивая рваный
свитер, и кричал:
- Шпана ты с Лиговки, Ян, и больше никто!
Вслед Рябинину на крылышках дружбы вылетел маленький дырокол, пущенный
ловкой рукой директора, и попал журналисту "Спекулянта" в висок. Истекая
кровью, журналист, однако, донес материал до полосы и там выплеснул:
Ян Веселуха - по преимуществу - ученый; производством как таковым он
занимается мало, препоручая (...). Однако все денежные потоки Веселуха
предпочитает держать в своих руках после известной неприглядной истории
(...). - Говорят, что себестоимость приборов снижается оттого, что у
Веселухи есть "крыша" в лице старинных(...). После покушения Веселуха
презрел человеческую речь и изъясняется с помощью наливок и настоек(...), а
жена его (...). Экстравагантность и легкость извлечения доходов,
головокружительный взлет(...) сочетается с глубоко научным, даже, мы бы
сказали - романтически научным подходом к делу. Огромные суммы
выплескиваются(...). Амарант - экзотический цветок на российской почве.
Будем надеяться (...).
Если "Специалист" читают специалисты, а "Спекулянтъ" - натурально,
спекулянты, то газету "Санкт-Петербургские хроники" читают вовсе не хроники,
а достойные люди, голосующие за Яблочкина и копающиеся в шести сотках. Их не
проймешь ни глубоким анализом экономической и социальной важности появления
таких типов, как Веселуха, ни пикантными намеками на неприглядные истории
экономического свойства. Но Ян Владиславович должен был занять место и в их
умах. Посему серьезные инженеры в кепках в тот день в метро не спали, а с
интересом читали вот что.
Многие до сих пор полагают, что "харизма" плохо сочетается с
технической образованностью и управленческой грамотностью. Господин Веселуха
- живой пример того, что этот взгляд ошибочен. Он - представитель нового
поколения ученых, для которых коммерческое внедрение их разработок так же
важно, как и (...). Мало их, не относящихся к государственным заказам (...).
Прибор Веселухи - абсолютно новая, поражающая своей (...). - "У нас все
ориентировано на потребителя, - пояснил менеджер по продажам компании
"Амарант" Павел Ненашев. - Нет, даже не на потребителя, а на конкретного
человека, который еще не осознал своей потребности".
Фотография в "Хрониках" была несколько неразборчива, но на физиономии
директора Веселухи сияла учтивость и легкая надменность благородного и
богатого шляхтича, из тех, что называли во время оно "магнатами".
Разумеется, все это было несколько старомодно, но ведь "Хроники" - газета
почтенная, консервативная, - для людей попроще и помоложе есть и другие
газеты, например, такие как московская "Споры и события", пишущая об
интересных вещах в нашей жизни. Там сперва хотели сделать большое интервью с
Веселухой, но, узнав, что он не разговаривает не только с журналистами, но
даже с любимыми девушками и собутыльниками, сделали краткий обзор. Так как
москвички успели покрутиться в Питере целую неделю, обзор больше смахивал на
оду. В числе прочего было там такое:
Общаться с Веселухой очень легко, несмотря на (...). Ян Владиславович,
а как вам пришла в голову эта мысль? - Веселуха играет на гитаре, мелодия
навевает (...). Еще год назад Веселуха и его друг, Михаил Рябинин, собрали
свой первый прибор в сарае, и работал он "чуть ли не на дровах", - со смехом
вспоминает Рябинин (...). Диковинные качества нового прибора были обнаружены
совершенно случайно при загадочных обстоятельствах (...). Кто организовал то
покушение - до сих пор не выяснено, но ощущение краткости земного бытия
(...).
Это интервью лежало на всех столиках, - на всех прилавках красовалась
популярная газета "Споры и события", на всех полустанках смотрел на читателя
Ян Владиславович. Тут он был лиричным, как песни Расторгуева. Он был свой в
доску - и здесь тоже. В конце концов написала о Веселухе и
народно-патриотическая газета "Партизаны в кустах". Они не ругали заядлого
капиталиста, как можно было бы подумать, - напротив, там цитировалось
высказывание Рябинина о том, что фирма "Амарант" существует для поддержки
рабочих и государственного бюджета; Веселуха же упоминался как смелый
директор, который, не боясь ни Чубайса, ни Сороса, держит на работе столь
преданного ленинца.
Впрочем, главное было еще впереди.
- А этот Ян Веселуха, - томно сказала одна дама другой даме на моднявой
тусовке, где бомонд и пять перемен блюд, - он что?
- Он красавчик и сексуален до чертиков, - прощебетала другая дама. -
Про него стоит написать в вашем журнале, только осторожно, мужчины такие
обидчивые.
После осторожного визита на завод стало ясно, что рассказов про
дезодорант и крем от загара от Веселухи не дождешься, и рекламу под него
пихать бессмысленно; с другой стороны, сочинив дело в духе "Моя первая
любовь" или "Звезды пророчат удачу в бизнесе", журнал "Моды и Мередианы"
рисковал получить от Веселухи по заячьей мордочке. По той же причине
пришлось опустить и романтическую историю о жене. Требовалась выдумка и
фантазия: каждая байка должна быть прибыльной, с одной стороны, и не нести
убытков - с другой. Наконец, светские таланты восторжествовали: вышло на
диво умеренно и достойно для данного журнала.
Ян никогда не пьет плохих напитков; в баре мы увидели коньяк
"Хеннесси", джин "Маримонда" и водку прекрасной отечественной фирмы(...).
При взгляде на эту мощную фигуру поневоле становится понятно, что Веселуха -
завсегдатай спортивных залов и умелец на татами, прямо как наш дорогой(...).
Кабинет директора обставлен в стиле (...), и весь завод представляет из себя
прекрасное воплощение мужественного духа от Zassi и Poka ne zarabotal.
Немногословность, уверенность в себе, ветер с Запада, или, лучше сказать, с
Северо-Запада, ибо Ян - настоящий варяг, который пахнет водкой, морозом и
можжевельником - запах, разработанный фирмой Vonucci специально для русских
мужчин (...).
Глянцевые страницы лениво подцеплялись наманикюренными ноготками.
Подруги вздыхали и терли друг другу спинки. Потом они накладывали ночной
крем на сытые лица и дружно вздыхали:
- Эх! Вот мужик настоящий, чувствуется! И богатый, и на работе орел, и
любовник, наверное, классный!.. А мы...
- А нас...
Веселуха, блестящий и шикарный, снился им во сне; и студенткам,
покупавшим журнал на семерых, он тоже снился.
Глава 9: Без образа
Чистая тьма
Нашла на долины,
Склонились леса под густыми снегами,
Застыли ручьи по холмам
Крестами -
И так наступила зима
Не верьте людям! Верьте людям! Человек человеку волк! Человек человеку
брат! - А верим мы все равно только тем, кто внушает нам симпатию, хоть
тресни, и хотя многие из-за этого полегли и некстати забеременели, лучше и
надежнее способа все равно еще не придумано. Хорошо, если симпатия есть, но
если она отсутствует, это не смертельно, потому что есть еще и наука -
лучшая в мире, самая сложная и самая неточная. В этой науке и проводили свое
время Паша Ненашев и те, кого он набрал себе в помощники для формирования
имиджа компании "Амарант".
- Мне нужны люди со вкусом, - заявил он, глядя в телекамеру, - с каким
- все равно: настоящий Вкус только один. Если же у вас есть любимые
пристрастия и принципы - спрячьте их в дупло, в мох, куда угодно, и пусть
они влияют на вас тайком. Вот, например, Алисе нравится время НЭПа, она рада
бы одеть весь Питер в лисьи шкурки с головами, облить кровожадными духами и
увешать, как елку. Но она сдерживает себя, - правда, Алиса?
Тут телекамера переехала на Алису: она как раз выходила из лимузина во
вьюгу, поставив на подножку высокий ботинок с острым каблуком; в руке у нее
был золотой поводок, на котором она держала симпатичную маленькую хрюшку.
- Правда, - приятным хрипловатым голосом согласилась Алиса, - ну а
теперь - реклама!..
Экран облился сиреневым дымом, заскакали кони, и перед жителями
Санкт-Петербурга предстал ночной Троицкий мост, новехонький, только что
отремонтированный, весь в огнях. На перилах, поджав ножки, сидели рыбаки, и
среди них улыбающийся Веселуха с удочкой. Директор смотрел прямо на
петербуржцев.
- Хорошие новости, - пояснил он. - Взяли недавно анализ воды из Невы, -
ни свинца, ни олова, ни мышьяка. Вода чистая, как в 1900 году - сам туда
ездил, проверял. Это рыбаки питерские захотели, чтобы в Неве рыбы больше
стало.
Камера опрокинулась и наехала на красивую волну, темную и в отблесках
фонарей: ближе, ближе. Стало видно, что это не отблески, а спинки рыб.
- И золота в Неве больше, чем в других реках, - говорил поверх всего
Веселухин голос, - потому что город у нас - золотой.
Ослепительный закат над крепостью. Конец ноября, снега еще нет, а катки
залиты прозрачным хрустальным льдом. Небо над деревьями темное, причудливых
оттенков вишневого и фиолетового: так город подсвечивает.
- Мне не нравится эта реклама, - сказал Веселуха Паше. - Ну хоть ты что
- не нравится. Юмора в ней как-то мало.
- А тут юмор и ни к чему, - обиделся Паша. - Алиса вам сейчас все
объяснит. Алиса, объясните директору.
И Паша поспешно удалился.
Алиса Мозель теперь заведовала всей рекламой "Амаранта"; ее отдел
располагался за городом, в пятнадцати километрах на восток, в новом
деревянном доме посреди поля. Летом поле косили, и рекламщики угощали
косарей пивом, валялись на сене с ноутбуками и, в общем, работали довольно
лениво. Осенью поспели плоды и грибы, и рекламщики перестали работать
вообще. Ну а зимой нужно греться изнутри. Алиса похаживала между ними с
банным веником на поясе и хлестала им нерадивых девчат и парней, а сама
поглядывала на небо, в котором вот уже двадцать пять лет отражалась ее
еврейская красота. Черные брови, и густые кудри, и стройные ноги от шеи, и
маленькие розовые ушки: даже ватник не портил Алису, и даже полы она мыла
элегантно. Правда, роскошь шла ей больше. Зная это, Алиса старалась не быть
бедной.
- Стерва, должно быть? - поинтересовался Веселуха у Паши, впервые
увидев девушку.
- Да нет, - ответил Паша равнодушно, - не очень. Стервоточинка
маленькая есть, но это от тяжелой жизни, а внутри она сладкая, как медовый
пряник.
Теперь она стояла перед директором, несколько слишком близко, как это
принято у южан, и от нее пахло сандаловым деревом.
- Так получилось, - начал Веселуха без предисловий, - что лицо нашей
фирмы связывают со мной. Мне это, конечно, не нравится - такая публичность -
но уж раз это нужно для бизнеса - объясните мне, пожалуйста, какова наша
целевая аудитория, и кого я должен играть, чтобы ей понравиться.
Алиса умела и любила ходить на высоких каблуках, и не падала с них лет
с тринадцати, но от Веселухи исходили волны, как будто тепло отражалось от
металла, или как будто луна тянула за собой море, - и Алиса чуть
покачнулась.
- Ну, - сказала она, глядя прямо в серые глаза директора, - целевую
аудиторию мы разделили на несколько частей. Некоторым из них нравятся
Большие начальники, некоторым - Свои парни, некоторым - Настоящие мужики, и
так далее. Уверяю вас, что играть вам никого не надо. Ваш образ легко
интерпретировать и так, и сяк. Его можно крутить очень по-разному.
- Сядем, - предложил Веселуха. - Выпьем.
Приятное тепло превратилось в легкий жар и трепет: наливая коньяк,
Веселуха невзначай дотронулся до Алисиного локона.
- Ведь это, в сущности, обидно, - продолжал Веселуха. - То есть любого
человека можно интерпретировать как угодно?..
Алиса взглянула из-под ресниц: директор на нее откровенно любовался.
Это плохо, но еще хуже было то, что смысл слов терял значение, а в уши лез
только звук и голос Веселухи. Алиса откинулась поглубже на диван, скрестила
руки (она знала: руки у нее худоваты, локотки - костлявы), и каркнула:
- Как угодно тем, кто на него смотрит.
Нет, побоку все маневры, не помогут они: в комнате повисла откровенная
тишина. Не смотрите, Ян Владиславович, в сторону, никакая реклама не сможет
вас переделать. Ваш образ ни в какие рамки не лезет. Хотя, как честный
человек, вы и ушли к окну. Но то, что вы не лиговская шпана, - это вам не
поможет. И вам, Алиса, тоже - как ни жмитесь, как ни прячьте коленки, можете
даже крикнуть вульгарным нэпманским тоном: "Я не такая, я жду трамвая". Что
бы такое сказать, чтобы это не прозвучало как намек? - думали оба, и ничего
на мысль не приходило, а тишина компрометировала с каждым мгновением хуже
всяких слов. Наконец, пришел Паша Ненашев, и поучительная ситуация
закончилась.
На следующее утро, простояв в пробках три часа, она припылила в свой
родной отдел. Дизайнеры и рекламщики лежали на деревянном полу и отдыхали,
задрав пузо. Над ними висел лозунг:
"С харизмой рождаются, а имиджем занимаются. В.С. Черномордин".
Алиса хрюкнула, свистнул ее хлыст: рабы вскочили и сели в позы лотоса.
- Я видела Веселуху, - сказала плантаторша. - Это золотой человек.
Работать с ним - одно удовольствие. Мало кому так везет. Если вы будете
жрать водку вместо того, чтобы работать, я вас всех уволю и наберу новых.
- Так новые будут трезвые, Алиска, - подал голос один из рабов, - а мы
по крайности опытные.
Алиса повернула острый носик и увидела Веселуху опять: он стоял на
поле, на стерне, подернутой морозом, весь покорный, а руки прятал за спиной,
но по тени было видно, что в руках у директора ровно тринадцать роз. Прощай,
карьера, - подумала Алиса, и, не теряя ни минуты, вылетела в трубу на метле.
Зима была у ворот. Лес стоял прозрачный, сухие, почерневшие от дождей травы
стояли по обочинам дорог.
- Даже птичка не срет в гнезде, - бормотала Алиса, развивая космическую
скорость, - все-таки мужчины идиоты. Компрометировать! Подлец!
- Ты еще скажи - "сволочь", - посоветовал Веселуха с земли.
Он сидел у черного лесного ручья, прикрывая веником ботинки. Алиса
резко развернулась и полетела прочь; Веселуха задумчиво смотрел ей вслед,
она не оборачивалась. Алиса взяла курс вверх, в выцветшее небо; дышать
становилось все труднее. Наконец, Веселуха потерял ее из виду. Там, под
облаками, неожиданно пошел мелкий безобидный дождик, больше похожий на
легкий снег, тающий у самой земли. Лес был тих. Алиса остановилась,
захлебываясь. Воздух на этой высоте был так густ, что его можно было бы
резать на ломтики. В отчаянии Алиса сломала свою метелку и полетела вниз,
сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее. Она пробила головой облака и
рухнула прямо на руки Яну Владиславовичу. Розы скрыли их поцелуй.
- Дайте мне подумать, - попросила Алиса.
- Что тут думать в этих делах? - удивился Веселуха. - Женщине мысли не
к лицу.
- Да? А как же я на вас работаю?
- Вкус, - сказал Веселуха, - прирожденные таланты...
Алиса грустно рассмеялась.
- Меня уже пять раз перекупали разные конторы. Я шантажистка, стерва и,
если строго, проститутка. Я сливала информацию. Воровала.
- Кушать было нечего? - удивился Веселуха.
- Нет, - Алиса согнулась и поправила юбку, Веселуха погладил ее ножку.
- По-крупному воровала. Жульничала в карты. Просила помощи у нечистой силы.
- Вот это нехорошо, - не одобрил Веселуха.
- Моей жизнью, - продолжала Алиса, - управляет расчет и инстинкты.
Расчет, направленный на удовлетворение инстинктов. И еще, я увольняюсь от
вас. Если я не уволюсь, я застрелюсь. Потому что продавать еще и это - свыше
моих сил. Я желаю всю жизнь быть независимым человеком и не жить ради
других. Вам, с вашим взглядом на женщину, этого не понять...
Веселуха поморщился и прервал ее движением руки. Он указал ей на черный
незамерзший поток, который вился по лесу. В нем, как соломинки в коктейле,
лежали серые сухие осинки, и выцветшие листья крутились в водоворотах.
- Вы говорите что-то невероятное, - сказал Веселуха весьма спокойно. -
Вон все вокруг уже успокоилось, скоро снег будет. А у вас март на душе,
сквозняки, солнце из-за туч. Не сезон, Алиса. Простите.
Он подал ей руку; они встали и пошли из леса, следуя линиям
электропередачи.
- Вы говорите таким учительским тоном.
- Вы поглупели от любви и стали такой, какой и должна быть женщина.
- Вы развлекаетесь.
- Вы сами себе придумываете безвыходные ситуации.
- Вы...
Они уже шли по полю; Алиса взглянула на лес: небо над ним было
полосами, розовой, сиреневой и серой, выглядело это эффектно; потом Алиса
поглядела на Веселуху. Да он мне подыгрывает, подумала она, тая, как масло
на солнце. Веселуха тоже расплывался.
- Ну, пойдемте, что ли, в кабак какой, - смирилась Алиса. - Там
обсудим.
Они дошли до железнодорожной станции; там был кабак, хотя и совершенно
без изысков, просто бетонный сарай без окон, в котором висели елочные
фонарики, и стояла продавщица за стойкой из свежего дерева.
- Ну, - сказала Алиса, глядя, как Веселуха курит, медленно затягиваясь,
- давайте обсудим!
Но Веселуха не хотел говорить. Он сыграл бы, да гитары с собой не было,
и ассортимент напитков был небогат; а лиц не было видно в полумраке.
Оставалось одно.
- Давайте лучше станцуем, - предложил Веселуха.
- В уме ли вы, - возмутилась Алиса.
- Да, в уме, - усмехнулся Веселуха. - Хотя и без ума от вас.
- Наверно, это я сдурела, - нервно рассмеялась Алиса.
Они встали. С торжественным грохотом упали две отскобленные лавки. Они
встали, и Веселуха подал ей руку, тоже очень торжественно.
- Я не умею, - хрюкнула Алиса.
- Джаз, - шепнул Веселуха, - вы танцуете точно так же, как и все
остальные танцы. В джазе главное - синкопы. По сути, это та же мазурка,
только развязнее и ближе друг к другу. Нда... не бальная мазурка из
девятнадцатого века, а та, которую плясали еще... к примеру... при
легендарном короле Казимире...
Веселуха щелкнул пальцами, полилась музыка, и они пошли выделываться;
круль Казимеж упал бы в обморок, или отдал бы им всю Литву за такой джаз.
Первый русский джазмен Владимир Маяковский задушил бы их в объятиях.
Продавщица и трактористы хлопали и посмеивались, глядя на то, как Веселуха
хлопал Алису по тугой попке, и как она, наученная инстинктом, прилегала к
его мощной груди. Была какая-то правда в их движениях, какое-то "как
следует", "наконец-то" и "напоследок".
- Это стихия, - иронически бормотала Алиса в полупустом вагоне, положив
голову на Веселухину грудь. - Это разврат.
- Это не разврат, - возразил Веселуха.
- Со мной - все разврат, - отрезала Алиса и уснула.
"А со мной - ничего не разврат", - подумалось Веселухе.
Утром пошел снег. Сначала он шел понемножку, задувал, заметал, и был
весь такой морозный, мелкий, сухой, как мука. Но небо выцвело, и хлопья
стали слипаться.
Чем моя любовь к Веселухе отличается от любви общей? - такой вопрос
задала себе Алиса. Этот вопрос был очень важен для нее как для имиджмейкера,
как для творца положительного образа. В конце концов, они любят только
образ, а я люблю человека, думала Алиса. Я не приближаю к ним этого человека
максимально, чтобы они могли его понюхать. Нет, нет. Я заменяю его образом,
как "коммунизм" заменяется серпом и молотом. Вот он в профиль и анфас. С
упрощениями, необходимыми для понимания. Второстепенное откладывается,
неуместное замалчивается. Людей много, "образов" гораздо меньше; так я свожу
данного конкретного Яна Владиславовича к какому-то из них - разному для
разных групп людей.
И как только Алиса говорит: "Люди слушаются его", как тут же выплывает
интерьер "хай-тек", режим дня, авто, нож, часы и все атрибуты "настоящего
мужчины", у него пристальный взгляд и легкая небритость, как сейчас модно,
он похож на справедливого чиновника, он - идеальный бюрократ, и это уже
вранье. Нет, поправляет себя Алиса, лучше так: люди слушаются его с
удовольствием, он обаятелен. И тут же заносит в сторону учтивости,
предупредительности, компромиссности - вранье опять. Нет: пускай люди
слушаются его с удовольствием, потому что он сам - интересная личность,
творческая... Но тут противоречие; Алиса думает минутку и начинает с другого
края.
Хороший вкус, кофе с бальзамом, обаятель, соблазнитель, обаятельный
мерзавец, ковбой, пират, авантюрист, бунтовщик, шпана с Лиговки, плохой вкус
- вранье. Физик, ученый, игры разума, тайны природы, не от мира сего -
вранье. Власть, собственность, ответственность, Россия, ура, секретарь
обкома... Вранье. Чушь. Полная ерунда.
Есть мнение, что человек - это то, что о нем думают; ведь почти всех
современных политиков цивилизованных стран делают имиджмейкеры; а вот тут
господин Веселуха, не имея ничего против этого (он даже сам завел себе
очаровательного имиджмейкера), тем не менее "не укладывается ни в какую
прическу", как волосы из рекламы. Может быть, намылить его тем самым
шампунем, от которого девка в телевизоре радостно повизгивает? Одеть с ног
до головы в карден от картье, и пусть он в этом костюме закручивает масляные
гайки, а потом в лохмотьях едет на встречу с клиентом? Или, может быть,
просто - не думать о нем, и потом посмотреть, что от него останется?
Но Алиса не могла не думать о Веселухе. Так вопрос о том, чем же любовь
Алисы к человеку отличается от любви людей к созданному образу, вылился в
множество других вопросов: как не врать? что такое личность? зачем Веселуха
платит нам деньги? сколько денег на самом деле стоит такая работа? а есть ли
люди, совпадающие с образом, и как им это удается? Все эти вопросы кружились
около Алисы, подобно снежинкам, и мешали ей делать повседневные дела.
Большой КАМАЗ затормозил в полумиллиметре от Алисиного сапога; огромные
совы, хлопая крыльями, снялись с башенок Алисиного дома, когда она вошла во
двор, и осыпали ее мокрым снегом.
Ей почему-то казалось, что он должен прийти в тот вечер. Весь проспект
был в рекламах. Алиса спустилась вниз, и, поминутно оглядываясь, зашла в
магазинчик, который находился в подвале ее дома. Там горел яркий свет, полки
ломились от изобилия товаров.
- Дайте мне охотничьих колбасок, - попросила Алиса, - и много пива.
Продавщица отвесила килограмм колбасок, и тут протянулась сзади рука
Яна Владиславовича и отдала продавщице денежку.
- Здрассте, - сказала Алиса манерно, закидывая лисий хвостик на плечо и
мысленно представляя себе, какое у нее сейчас выражение лица.
Это выражение Алиса скопировала от своей еще детсадовской подружки
Любы. Она поднимала уголки рта и глаз, и хотя улыбки как таковой не было,
все лицо как будто подтягивалось вверх в неуловимом проявлении
доброжелательности.
- Да, пиво, - в замешательстве чувств сказал Веселуха, - это то, что
нам нужно. К вам, Алиса.
- Ко мне никак нельзя, - возразила Алиса. - Я же не могу. А вдруг
нас...
"снимают скрытой камерой".
"Наплевать на них".
"Будут смеяться и смотреть. Вам что, а мне..."
"У них пленка засветится".
Алиса была не дура; действительно, на противоположном углу перекрестка,
на доме, прямо за рекламой, на обледенелой завитушке около пятого этажа,
сидел Петя Варвар с камерой. Пока Алисины окна были темны, он дремал, но
этот свет, который он отличил от тысячи огней той ночи, разбудил его.
- Тэ-эк, - сказал Петя, наставляя камеру на окно.
Веселуха и Алиса между тем пили пиво и мирно беседовали. Иногда пиво
располагает к дреме. Журнал "Моды и мередианы" не советует мужчинам пить
пиво перед тем, как залюбить свою жену или там кого, - но они не всегда
правы.
- Ну, а теперь для тех наших друзей, кто снимает нас на камеру, -
сказал Веселуха. - Они верят, что человек - это то, что о нем думают в
данный момент... Представьте себе, Алиса, что я - серый волк.
Алиса по мере сил представила. Веселуха, в свою очередь, представил
себе Алису как лису.
- Порядок, - сказал Веселуха.
Петя Варвар наутро долго клял горькую судьбу: на пленке были
запечатлены отношения между симпатичной лиской и серым волчарой из мультика
"Ну погоди".
Потом, за полночь, Алиса и Веселуха уселись курить. Петербург выглядел,
как в первый день творения. Из бездонного красного неба сыпал снег на нашу
сторону.
- Что же вы молчите? - спросила Алиса.
- Да это еще ничего, - напомнил Веселуха. - Некоторое время я вообще
молчал.
- А почему? - жадно спросила Алиса.
Веселуха посмотрел в окно, залюбовался, думая, как бы ему округлить, да
так ничего и не сказал. Временами в нем просыпалась тень прежнего отвращения
к человеческой речи.
- Невежливо не отвечать даме! - дерзко сказала Алиса.
- Да, действительно, - опомнился Ян Владиславович. - Хорошо. Я молчал
по нескольким причинам. Во-первых, я не знал, чего от меня ждут, когда
спрашивают. При вопросе всегда ждут какого-то определенного ответа, иногда
это просто, как в случае "который час?", но меня-то спрашивали о более
сложных вещах. Во-вторых, я не знал, сколько времени готов ждать ответа мой
собеседник. В-третьих, я не знал, как начать, - в-четвертых, я не знал, как
продолжить, - в-пятых, я не знал...
- Как закончить, - прервал Алиса. - Шутки со мной шутить изволите?
- Изволю, - ответил Веселуха и поцеловал ее в плечико.
Алиса вздохнула, как котенок.
- Значит, помощи не жди, - прошептала она. - Меня мучает этот вопрос,
вы понимаете или нет? Вас ведь тоже мучили различные вопросы?
- Никогда, - отмел Веселуха. - Меня никогда не мучили вопросы. Не было
такого. Я сам их мучил: разделял на составные части, собирал из нескольких
вопросов один большой. К вопросам, знаешь ли, не стоит относиться серьезно.
- А к серьезным вопросам? - прищурилась Алиса из-за стола.
- Тем более! - развел руками Веселуха. - Они просто прикидываются. Ну,
если тебе совсем не избавиться от этого вопроса... Кстати, от какого?
Алиса открыла рот, и тут вопросы налетели на нее гурьбой, как снежинки
или летучие мыши.
- Понятно, - сказал Веселуха. - В общем, попробуй что-нибудь сделать...
есть ведь мой прибор, он может тебе помочь. Впрочем, я бы на его месте не
стал тебе помогать.
- Но мне очень нужно, - возразила Алиса. - Я ужасно мучаюсь.
- Да вам только дай, - сказал Веселуха, подошел к ней близко-близко и
стал ее тискать.
В общем, ответ на этот вопрос был Алисе очень нужен, хотя сама она не
считала, что какой-то теоретический вопрос может быть настолько жизненно
важен для нее. Принципы не могут быть жизненно важными, по крайней мере, в
обычной жизни (не на войне, например), - считала она. Но Веселухин
спектрометр не спрашивал у клиентов, как мама у капризного ребенка: "Тебе
этого правда хочется, или так себе?" Он видел насквозь, какие у клиентов
потребности и насколько они насущны. "Насколько", он мерил количественно. То
есть он был не только всеобщий удовлетворитель, но еще и всеобщий измеритель
даже того, для чего мер и весов человек не знает. Раз Алисе был очень нужен
ответ на этот вопрос, прибор решил ей ответить. И заработал. Утром, войдя в
кабинет, Алиса обнаружила, что он работает очень давно, и нагрелся.
Посмотреть, что за задачу ему дали, было невозможно.
- Что-то замороченное, - признал вызванный на подмогу сборщик Кирилл. -
Теперь его нельзя выключать, пока он не решит.
- Ах, вот как, - хихикнула Алиса. - А если ответа нет?
- По идее, тогда он будет утешать тебя всякими подарками судьбы, -
ответил Кирилл. - Везуха тебе попрет, короче.
- Насколько большая везуха?
- Смотря по тому, насколько грандиозный вопрос он для тебя не сможет
решить, - пожал плечами Кирилл.
Алисе понравился этот подход, и она уже втайне мечтала, чтобы прибор не
смог справится с данной ему задачей, и на нее, Алису, стали сыпаться всякие
кайфы. Однако вопрос по-прежнему мучил ее; так, пытаясь ни о чем не думать,
Алиса залезла в Интернет и стала проглядывать Форум журнала "Специалист" на
тему Веселухи. Правда, высказывания были в основном о фирме, а не о
личности. Особенно заинтересовала общественность тема "А что дальше".
Andrew
А почему дальше должно быть что-то особенное? Если "Специалист"
свихнулся на тему этой симпатичной фирмочки, то дай-то Бог. Самая обычная
фирма.
Trader
Andrew, вы тенденцию не чувствуете?
Е. Бакин
Однако тенденция :)
Andrew
Поясняю для непонятливых. Тенденция одна на всех, а Веселуха один из
всех. Если они такие удачливые, то это не из-за высоких персональных качеств
Веселухи, а из-за того, что рынок попер вверх. Кому как не вам, Trader, etc.
Trader
Тенденция, Andrew, это направление, какими темпами идти в этом
направлении - другой вопрос.
Andrew
Ну и что?
Е. Бакин
...возникает другой вопрос :)
Асмодей
Вы все не о том говорите. Почему "Амарант" производит уникальные
приборы - вот о чем было в статье. И они ответа правильного не дали. А
правильный ответ такой: потому что их делает гендиректор Веселуха.
Е. Бакин
Мы все неправильные, и журнал неправильный. Так держать
Trader
Личность оказывает воздействие на технические характеристики? Да вы че?
Тут есть место личности? Вы думаете, что то, что нам показывают под видом
гендиректора Веселухи - это и есть он сам? И все байки про жену,
отправленную в прошлое, про остановки времени, про параллельное житье во
вторнике и в пятнице? Вас омманывают, мачики и деички!
Асмодей
Боюсь, что еще хуже на самом деле. То есть, еще круче.
Соборное сознание не дало Алисе ничего, кроме одной маленькой догадки:
ей захотелось увидеть мадам Веселуху и побеседовать с ней. Алиса толкала все
двери подряд.
- Мне это необходимо для того, чтобы работать дальше, - оправдывалась
она перед Веселухой. - В профессиональном плане.
- Съезди, проведай, - согласился Веселуха. - Спроси: "как дела? Пока не
родила?"
Алиса кивнула, и в следующий момент уже стояла на мосту в Лондоне и
крутила головой по сторонам.
- Ну, столпились! - сказала она. - Разъезжайтесь!
- А вы не меня ищете? - окликнули Алису из кареты.
- Ну, если вы мадам Веселуха, то вас, - ответила Алиса.
Ветер задувал и поднимал пыль, из-за туч вышло солнце. Алиса заметила
на противоположном берегу острое строение с огромными часами; часы были
годные, то есть показывали год, - на них стоял 1650й, но Алиса заподозрила,
что ее дурачат: ведь строение было все из алюминия и стекла, а часы -
электронные.
- Любовника моего изделие, - похвалилась мадам Веселуха, - сэра Генри
Рейнсборо. Он меня содержит, а я его люблю. Якобы муж мой пропал без вести
на войне, сгинул без пенсии.
Алиса пригляделась к мадам Веселухе: брови у нее были выщипаны, глаза
сияли, одета она была по моде, и серый ветер сдувал пудру с ее шиньона. К
тому же было заметно, что она "тяжелая"; мадам проследила Алисин взгляд и
бесцеремонно кивнула:
- Да, живот! Отправил меня сюда с животом и без единого слуги. Как
прикажете устраиваться?
- Мне кажется, что вы неплохо устроились, - осторожно заметила Алиса. -
В плане... не бедствуете.
- Вы себе не представляете, моя милая, - мадам Веселуха положила ей
руку на плечо, - сколькими условностями окружена здесь женщина! Скажем, если
у вас, пардон, критические дни, - глаза красавицы увлажнились от
воспоминаний о двадцать первом веке, - вам не разрешат делать масло, и
вообще выполнять какую бы то ни было ответственную работу...
Она, впрочем, говорила так, как будто все это для нее не важно, - обе
женщины смотрели туда, откуда дул ветер. Ветер этот пах морем, повелителем
этого острова, и корабли с контрабандой взрывали волны носами.
- Хорошее время, - сказала мадам Веселуха серьезно, и Алиса вдруг
поняла, что она не дура. - А еще хорошо смотреть на все это с балкона. Я
вижу подробности. Пахнет то травами, то дерьмом, то спиртным; все про всех
все знают, и даже музыка совершенно по-другому воспринимается. Знаете, я бы
сказала, что она воспринимается так, как ее понимает мой муж. Только теперь
я поняла тоже.
Алиса слушала ее с изумлением, глядя в те же дали, что и она. Там
пенные барашки в волнах крутились, и тихие всплески торговых барок
слышались, а за рекой шла стройка. Алиса чувствовала, что сейчас мадам
Веселуха доберется до того, что и ей, Алисе, будет интересно.
- На картины можно смотреть сколько угодно и когда угодно, книгу читать
не сначала, откладывать, переставлять фрагменты.
- Я так делала в детстве, не хватало терпения подряд читать, - кивнула
Алиса.
- А музыку можно слушать только подряд. Это время в нашей жизни,
которое не сжать и не растянуть. Не ускорить и не замедлить. Вот так, -
торжественно заключила мадам Веселуха, - мой муж и заставляет людей
обмирать. От него эффект, как от музыки. В ваш век, когда телевизор
переключают с канала на канал, когда внимание у людей рассеяно, когда
скорость жизни столь велика, что не хватает терпения на самые простые
жизненные дела - еду, детей - в ваш век Веселуха наполняет время прежним
смыслом. Он делает время постоянным, он показывает, что его невозможно
сэкономить - что оно идет так же, как и в те дни, когда от Москвы до Лондона
было два месяца езды...
- А что мне-то делать? - ляпнула Алиса.
Она чувствовала себя дурочкой рядом с мадам Веселухой, хотя та была на
голову ее ниже, а старше дай-то Бог на три года - не говоря о несравнимом
Алисином жизненном опыте, при том что мадам Веселуха всегда жила за счет
мужа. Воздух кругом стал прозрачен и пуст, из-за тучи просияло сильное
солнце.
- А вам, сударыня, - сказала мадам Веселуха прежним, легкомысленным
тоном, - не следует делать масло в критические дни и задумываться над
сложными вопросами, когда вы влюблены...
- Почему вы решили, что я влюблена? - изумилась Алиса.
- Дитя мое, - мадам Веселуха улыбнулась и наклонила головку на бочок, -
я не умею влиять на всех людей без разбора... наоборот, я склонна
подчиняться первому, кто захочет мною командовать... но я всех вижу
насквозь. Идите, и не ломайте себе голову; вы сами увидите, в чем дело.
Некоторые вещи делаются постепенно; например, никакое ускорение не отнимет
от беременности ни одного месяца...
Мадам Веселуха погладила себя по круглому животу. Корабль на всех
парусах шел по Темзе; на берегу кабак ходил ходуном - в нем пьяные матросы
плясали жигу на пятках, и тряслись серые небеса, и музыка лилась, и
электронные часы показывали время.
Глава 10: За гуж
Зимний сад
В снегу растворен
В мягком вишневом уюте
Сгущается сон от минуты к минуте
Легкая тень упала крестом
Пухом
Вечным сном
Глухо
Все, что сделано - сделано, сколько бы времени ни прошло с тех пор, и
как бы мало мы в итоге ни откусили от большого пирога. Пусть вырастили мы
одну луковку, эта луковка зачтется. Этот факт успокаивает, однако, только
тех, кто и так втайне спокоен. Рембо бросил писать стихи, когда ему было
девятнадцать, а Хемингуэй не смог примириться (примениться) с потерей
творческой потенции и в шестьдесят лет. В заднице у него было шило, ему
хотелось вечно скакать. О таких людях говорят: "вот, он любит перемены". Да,
как же! Наоборот, перемены им ненавистны. Они вообще не любят времени. Не
считаются с ним. Ночью они не спят, а играют в карты или работают. В три
часа пополуночи будят свою женщину. Пьют - с утра. Купаются в проруби (не на
Иордань, что хоть как-то извиняло бы их). В восемь лет хотят начать
самостоятельную жизнь, в семьдесят желают быть столь же бодрыми, как в
семнадцать. Мир - круг, а они глубоко квадратны, они романтики, их
небоскребы торчат над сонными долинами, застревая в небе, как рыбьи косточки
в горле. - Веселуха был не таков, о чем мы и пытаемся рассказать. - Итак,
все, что сделано - сделано, как говорил Рябинин о своем младшем сыне,
который никогда не заканчивал начатое, а бросал его на полдороги.
Однако есть, увы, такие дела, которые не сделаны, если они не сделаны
до конца. Не наденешь на себя недошитые штаны. Недоверченная дырка не
является отверстием. И за недописанные упражнения Рябинину-младшему ставили
двойки. А кое-кому может показаться, что вся его жизнь есть один большой
носок, который можно связать только целиком - иначе не считается. На время,
как на Смольный, нельзя посмотреть с разных сторон: с какой ни посмотри,
увидишь те же бело-синие завитушки и три маковки.
Следы, торопясь, остыли. Мороз вылизал дороги, крепкая стужа сравняла
небо с заливом. Только солнце медленно плыло по небу, да воздух застывал
морозным столбом вдали, да по синему небу, оставляя косые следы, летели два
самолета. В Марынском дворце, среди колонн, увитых плющом, сновали лакеи;
мраморный пол блистал, а стол ломился от блюд. То был огромный Прием в честь
представителей Питерского бизнеса. Сначала чиновники договаривались с
представителями о том, какие законы принимать для общего блага и
процветания, а потом начался обед. Вина были прозрачны на свет. Внизу слуги
спали на шубах.
- Ах, - мечтательно говорил заместитель министра городского
правительства, господин Рыжечкин, стоя с рюмкой во главе стола, - вот если
бы к трехсотлетию Петербурга построить огромный мост...
- Построим! - хмуро махнул вилкой с огурцом один из бизнесменов.
- А на мосту развесить колбасы и расставить бесплатное пиво, - не
унимался Рыжечкин, застенчиво поигрывая рюмкой.
- Развесим! - огрызнулся известный колбасник господин Парнасский,
занимаясь салатом.
- Расставим, - угрожающе пообещал известный пивовар господин Балуев.
Вообще бизнесмены даже после разговоров о благе города, о тендерах и
подрядах, были почти все сплошь в мрачноватом настроении, так что это
становилось даже как-то неприлично и страшновато. Фотограф из газеты
"Спекулянтъ" еле-еле уговорил их улыбнуться, да и то некоторые персоны не
улыбнулись, а скорчили такую гримасу, что трепетный господин Рыжечкин
шепотом велел охране быть начеку. Наконец, пошептавшись, обеспокоенные
чиновники решили все-таки выяснить, в чем дело. Для этого вперед вышел
известный своими прогрессивными взглядами спикер Думы господин Дустов. Он
сцепил пальцы на брюшке и спросил невинным таким тоном:
- А-а... с-снно... почему мы дуемся? Разве не все проблемы решены?
Разве не все конфликты улажены? Не все перетерто? А?
Известный пивовар Балуев показал ладонью: мол, все, да не в этом дело,
сейчас прожую и скажу, что такое. А знатный асфальтоукладчик Лазарь Кравчук
убрал с лица челочку, оперся лобиком на ладошку и ответил тихо:
- Вы не всех пригласили.
Чиновники дружно вздохнули. Их самые мрачные предчувствия
оправдывались. Зимний свет струился сквозь окна, синяя тоска овладевала
чиновниками, сон ложился на поляны глухо.
- Хорошо, - развел руками Дустов. - Кого? Кого мы забыли?
- Вы прекрасно знаете, кого, - сказал Балуев громко. - Вы забыли Яна
Владиславовича Веселуху.
- Н-но... его фирма недавно на нашем рынке, - возразил Рыжечкин, - мы
думали, что...
- Индюк тоже думал! - отрезал Балуев. - Веселуха пользуется уважением
бизнес-сообщества, - Балуев бросил косточки под стол собаке и ополоснул руки
в поднесенном золотом тазу. - Его надобно немедленно пригласить!
- Но, - замельтешили чиновники, - как, если пир уже... практически...
окончен?
Знатный асфальтоукладчик Лазарь Кравчук встал, посмотрел на чиновников
как бы в неком изумлении и вопросил:
- Вы таки будете нас учить, скольки нам сидеть за столом?
Был тот час, когда в лесу становится страшно. Под мостом в морозной
полынье вились тугие струи. К крыльцу Марынского дворца подъехал новый
"Ауди", из него ловко выпрыгнул Ян Владиславович Веселуха в рыжей кожаной
куртке и меховой шапке, - шапку отдал направо, куртку отдал налево, - быстро
поднялся в зал, и лакеи распахнули перед ним дверь. Взгляды восхищенные
(бизнес-сообщества) и недоумевающие (чиновников) провожали его.
- Спасибо, - сказал он, садясь на место, так, чтобы всем было слышно, -
за оказанную честь. Это в наше время - да!
Соседи принялись наливать Веселухе из разных бутылочек, и он замахал
руками в припадке скромности. Особенно старался пивовар Балуев.
- Ваш прибор, - приговаривал он, поводя темными бровями, - та-ак наше
пиво любит! Правда, замечу, только "Невское". "Балтику" - хоть зарежь...
- Как и я, - улыбался Веселуха, - как и я...
Стемнело уже совершенно, зажгли электричество, но не то, которое
заполняет весь зал, не огромную люстру, при свете которой за окнами - слепая
тьма, а маленькие светильники по стенам, так что пространство на площади и
во дворце казалось единым полутемным океаном. Тени и радужные дымки стояли
по стенам. Из окон тянуло морозом. Рыжечкин поманил Дустова на лестницу и
там шепотом сказал по-французски (чтобы охрана не поняла):
- Mais c'est impossible! Неужели он так влиятелен? Кто за ним стоит?
- Я теряюсь в догадках, - ответил Дустов взволнованно. - С ума сойти.
Дв***й год на дворе, а еще есть такие крыши, которых мы не знаем!
- А может быть, - сделал смелое предположение Рыжечкин, - за ним стоит
Москва?
- Ну! - махнул рукой Дустов. - Загнул! Слушай... надо будет к нему
подойти потом... ну, подвести его под человеческие законы. Когда мы его
освоим, он будет не так страшен.
Умнейший Дустов был умнее Рыжечкина, но Рыжечкин лучше чуял нутром, и
ему подумалось: "Ой, сомнительно, что мы его освоим!"
Тени кружились вихрями по стенам, за окном без перемены стояла густая
стужа, и в зеркале темном, как в яме, дрожали занавески и небо, подсвеченное
городом, - сквозь эту подсветку прорывались звезды. В кабинете, куда
Веселуху зазвали для беседы, было пусто и очень интимно.
- Ян Владиславович, - начал господин Рыжечкин, кося глазками в угол, -
а-а... мы бы хотели с вами поближе а-а... познакомиться для тесного
сотрудничества... Может быть, вы как уважаемый в бизнес-сообществе человек
хотели бы войти в какой-нибудь комитет... Разумеется, это потребует от
вас...
На этом месте язык Рыжечкина застыл, как будто его опустили в банку с
жидким азотом. - "Что со мной творится!" - подумал чиновник.
- Вы посланец Москвы? - спросил он измененным голосом. - Скажите, вы из
другого мира? Вы присланы с Марса сорвать нам трехсотлетие? Почему ваш
заместитель говорит, что ваша фирма существует ради рабочих? Может быть, вы
представители международной, - горло Рыжечкина перехватило, - жидомасонской
организации?
Тут Рыжечкин сглотнул так, как будто хотел проглотить сырную луну,
которая как раз выплыла и красовалась перед ним в окне; но на пути к луне
сидел напротив скромненький господин Веселуха. Из памятников генеральный
директор был более всего похож на Грибоедова, что сидит перед ТЮЗом.
- Нет, - сказал Ян Владиславович мелодично, - я не занимаюсь политикой.
Вы знаете мою биографию, я ученый. Я не топаю, не хлопаю. Неужели вы не
верите? - вывел он проникновенно.
Только чуткий Рыжечкин уловил упрек и злую насмешку. Безнадежно все и
горько, подумал Рыжечкин. Рыдания подкатили к его горлу, как будто был он
девицей.
- Я не верю! - возразил Рыжечкин звонко.
И тряхнул головой.
- И чего бы вам хотелось в таком случае? - поинтересовался Веселуха.
Рыжечкин отер незаметно набежавшую слезу (хорошо все-таки, что не он
сидел против луны!) и неожиданно сказал:
- Купите меня, а? Я буду вашим человеком в правительстве.
- Почем? - спросил Веселуха, вынимая бумажник.
Петя Варвар на верхушке голубой елки взлохматил пятерней волосы на
затылке и наставил шпионскую камеру с диктофоном. Искры от его сигареты
уносило в ночь, навзничь.
- Даром! - гаркнул Рыжечкин. - Даром...
- Точно даром? - уточнил Веселуха. - Или авансом?
- Совершенно даром, - Рыжечкин прижал руки к сердечку. - Позвольте мне!
Веселуха поднял брови:
- Позволяю!
После чего дверь немедленно приоткрылась, и Рыжечкин выскользнул в
печальную темноту. Веселуха встал и пошел следом, но чьи-то тихие, умоляющие
взгляды, трепетавшие от уважения, тормозили его шаг. Чиновники плавились,
таяли, как на солнце масло. Уши чужих дверей раскрывались во дворце, - и всю
ночь напролет утомленный Веселуха вынимал бумажник и убирал его обратно, не
истратив ни одной копейки. Наутро все правительство поклялось в верности Яну
Владиславовичу. Петя Варвар, закоченевший на вершине ели, молвил, разлепляя
посинелые уста:
- Как благородны наши чиновники. Ницше сказал бы, что, раз они умеют
чтить, в них еще жив аристократический дух.
К десяти утра стало ясно, что все правительство поклялось в неизбывной
верности Веселухе. Губернатор рвал на себе волосы.
- Это экономически не обусловлено, - говорили они. - Надо перетереть.
В половину одиннадцатого Веселуха, пошатываясь и потирая глазки, вышел
на крыльцо Марынского дворца; он увидел солнце, восходящее по морозной тропе
над Невой; он увидел наставленные на него дула и серьезных ребят за елками.
- Детектив! - присвистнул Веселуха. - Триллер! Серьезная жизнь!
- Если ты не желаешь жить по-нашему, - проскрипел Петя Варвар с ели,
целясь фотоаппаратом, - мы тебя пристрелим.
- Да я просто не могу жить по-вашему! - возмутился Веселуха. - В вашем
мире - пули и тюрьмы, ваш мир лишен изящества, в нем не прощают долгов, в
нем науки и искусства - только средство, а цель - удовлетворение
потребностей... У вас нет вкуса! Как я могу жить в вашем мире? Я живу в
своем.
- Ты очень сильно рискуешь, - прошипел один из бандитов, не спуская с
него вооруженного глаза.
- Чем?
- Всем. Жизнью!
- Ах, если бы жизнь была всем, чем можно рисковать, - пожал плечами
Веселуха.
- Поляк, - каркнул на это Петя Варвар с елки.
Веселуха сделал шаг вперед. Легкие ветра обдували его, - распахнулась
одежда, - больше всего на свете Веселухе хотелось прилечь здесь же, под
елью, и уснуть. Но он знал, что так делать нельзя, потому что получится как
в сказке про Мороза. Тогда Веселуха решил совершить подвиг, которому всегда
есть место в нашей жизни.
- Казачок! - велел он и протянул руку назад, не глядя.
Казачок подал гитару, Веселуха стянул перчатки и заиграл цыганочку.
Мороз в то утро достигал градусов тридцати. Над Петербургом висел смог,
обычный для таких дней. Резкие синие тени лежали на глубоких и снежных
полях. Веселуха играл, и пальцы примерзали к струнам.
- Бог не фраер, - сказал один бандит другому. - Слушай! Если так пойдет
дальше, нам придется переквалифицироваться в управдомы.
- Что подумает Европа? - сокрушенно покачал головой его собеседник - и
чихнул.
Туристы толпились перед памятником Николаю первому, прыгали и дули на
руки. Кто-то из депутатов городской Думы, проходя мимо, подал Веселухе
доллар. Ян Владиславович кивнул; в следующий момент с елки свалился
абсолютно промерзший Петя Варвар. Время было непрерывно, оно сливалось в
цепь, Ян Веселуха вытягивал из струн все секунды поименно. Петю отогрели,
отпоили спиртом и отнесли в редакцию "Специалиста", бандиты примерзли к
своим стволам (теперь их не пустят ни в одно казино), а Ян Владиславович,
приехав на завод, три часа разбирался, где он, а где гитара.
- О, - вопил он, - я придурок.
Паша Ненашев был с ним мысленно согласен; мороз всегда провоцирует
людей на подвиги.
- Да, Ян Владиславович, - сказал Паша, - я тоже один раз в такой мороз
в школе поспорил, что приду в шортиках. За это мне Маринка (моя теперешняя
жена) грозилась поставить пива. Представляете картинку: прихожу я на урок и
громогласно говорю: "Ну, Маринка, тащи пиво, я типа тут рисковал себе все
отморозить..."
- Эй, Алиса! - закричал Веселуха. - Тащи... водки, я тут себе рисковал
все отморозить!!!
Алиса немедленно появилась, просто сказать материализовалась, с водкой
и закусью, и они выпили за Родину, выпили за президента Тугина, выпили и
снова налили.
- С утра напился, весь день под горку, - констатировал Веселуха в уме
своем, валяя Алису по дивану за запертой дверью.
"Он не менеджер", - подумал Паша.
Да, приходится признать, что в положительном образе Веселухи, этого
Человека Дела, наличествовали некоторые не совсем положительные черты.
Веселуха был слишком созерцательным человеком - в широком смысле этого
слова. Жизнь слишком сильно интересовала его; причем интересовали как
глубины, так и мелочи. В то же время Веселуха, как все гении, был абсолютно
не ограничен, а значит, всякая целеустремленность (то бишь, устремленность к
одной, но пламенной цели) была Веселухе чужда. Он мог отвлечься по дороге на
красивый цветок и взирать на него часами в полном своем праве, сознавая, что
он не попусту тратит время, а делает нечто важное и необходимое. В чем
необходимость - Веселуха не мог бы вам сказать; как и всех гениев, его вел
по жизни Некто, - Тот, Кто не станет пускаться в объяснения, толковать сны и
вообще жульничать.
А между тем (волшебное слово)...
А между тем в правительстве Санкт-Петербурга царила паника. Народ бегал
по коридорам. Господин Дустов от нервного потрясения съел в буфете Дворца
всю пиццу и рыгал; господин Рыжечкин надел женское платье и бежал в леса, но
был пойман рукой губернатора.
- Чего надо этому человеку? - спросил губернатор.
- Вероятно, он хочет быть вашим преемником, - доложился Рыжечкин. - Вам
бы неплохо на это согласиться. Потому что ваше будущее в этом случае будет
протекать молоком и медом!
- Я бы совсем не хотел, чтобы мое будущее протекало! - испугался
губернатор.
Некогда губернатор работал водопроводчиком. У него было лицо
квалифицированного рабочего, корявые пальцы и прорва практического ума в
голове.
- Значит, не будет течь, - пообещал Рыжечкин от имени Веселухи.
- Но я хотел бы сам решать, - продолжил умнейший губернатор, - будет ли
оно течь или нет! С кем я могу поговорить на эту тему?
Это губернатор сказал уже в телефон.
- К сожалению, сам господин Веселуха в данный момент занят, - ответила
ему госпожа Койотова, бывшая шпионка, бывшая переводчица, а ныне личный
секретарь Веселухи, - но я могу позвать к телефону его заместителя,
господина Рябинина.
- Слушаю! - гаркнул Рябинин.
Губернатор кашлянул.
- Скажите, - поинтересовался он, - а... чего хочет ваш директор?
- Он хочет, - ответил Рябинин сурово, - чтобы весь народ жил хорошо...
в частности, рабочие на вверенном ему предприятии.
- Кем... вверенном? - отпал губернатор.
- Богом, - внушительно ответствовал Рябинин. - Также ему вверены все
потребители его прибора, любящие его и доверяющие ему, и да будет всегда
нерушим союз труда и капитала!
- А мы? - спросил губернатор.
- А вы тоже, - согласился Рябинин. - Общественное благо есть то, к чему
в наибольшей степени стремится наш директор!
- Я тоже, - солидаризовался губернатор. - И я. Может быть, ваш директор
хочет стать после меня губернатором?
- Нашему директору, - почтительно ответил Рябинин на том конце провода,
- не нужна официально оформленная власть над людьми. Это для него будет
лишним бременем и не оставит времени для занятий наукой. Что нежелательно и
для Яна нехарактерно.
- Ах... нехарактерно, - кивнул губернатор. - Ну... а в таком случае...
может быть, он ждет, что его позовут гулять в Москву?
Рябинин ответствовал так:
- Веселуха - патриот своего города. Хотя, конечно, и Москва, и лично
президент Тугин, и все его достойные кабинет-министры и советники вызывают у
нашего директора горячую симпатию, Ян, родившийся у нас, на Лиговке
неподалеку от Мальцевского рынка, гордится всем тем, что составляет...
Здесь Рябинин запутался и округлил паузу.
- Ах, вот как, - выдохнул губернатор. - Все. Мне все ясно.
- Сожалею, - ответил Рябинин мягко.
- Не стоит, - отверг губернатор. - Мы все - старшие братья; когда отец
возвращается с войны, старшие братья должны подчиниться.
В этих словах Рябинин ничего не понял, да и то сказать, в аппарате он
не служил, и в византийских словесах понятия не имел. Солнце восходило краем
за домами, оно было тяжелое и рыжее, оно пыталось вернуться в ночь,
печальную ночь; Веселуха и Алиса за запертыми дверьми занимались, чем
хотели; а между тем...
Несколько слов об этом. У Достоевского на каждой странице рассыпано,
как бисер, словечко вдруг - философское обоснование непредсказуемости
событий. Чудеса, связь между которыми не доступна человеческому разуму.
Словечко а между тем тоже кое-для чего бывает нужно: например, для того,
чтобы показать, как Штирлиц лежит в засаде, а в это время в замке Геринга
etc. Не разделять ведь на две колонки; особенно пикантно все дело
предстанет, если вспомнить, что Веселуха благодаря своей разработке, а
точнее, ее побочному эффекту, мог одновременно находиться в разных местах.
Вот и сейчас: он одновременно был с Алисой - и сидел в кабинете одного из
правительственных зданий, в кожаном кресле, и курил.
Напротив него, в таком же кресле, помещался кабинет-министр Альберт
Ферг, лучшая голова причудливой администрации президента Тугина. Альберт
Ферг никогда не работал на КГБ, он не сидел послом в банановой республике,
не зависал над кукурузным полем в поисках американских снайперов, - зато он
слыл отличным экономистом, и от его объяснений, "почему рубль нельзя
укреплять", млел сплошь весь средний класс. Ферг ввел в моду трехдневную
щетину в стиле "мерзавец", и был признан самым сексуальным политиком России
200* года.
Теперь этот блестящий оратор сидел напротив Яна Владиславовича и
спокойненько себе курил, вернее, изображал спокойствие, в то время как
Веселуха, нарушая все правила этикета, хлебал крепкий кофе из чашки.
"Достойный противник", - думал Альберт Ферг.
"Достойный человек", - думал Веселуха.
Наконец, Веселуха понял, что он должен избавить собеседника от
печальной необходимости говорить первым. Ведь известно, по восточному
этикету, что заговоривший первым, считай, проиграл; так что Веселуха, в
глубине души равнодушный к подобного рода успеху, начал:
- Ну и как бы вот!
- Вот, собственно, - кивнул Альберт Ферг.
Опять воцарилось молчание, прерываемое звоном ложечки о чашку. Веселуха
наслаждался. - "Замерз, - мысленно уговаривал он московского гостя. - Испей
кофейку, все хуже не будет".
Но кабинет-министр был крепкий орешек; его на пушку не возьмешь; он
знал, что, отхлебнув кофе, моментально подпишет капитуляцию. Надо сказать,
что в тогдашних Высших Сферах нравы были изысканно утонченными, мода на
Восток и мода на hi-tech изощренно сочеталась с византийским коварством и
мечтой о римской доблести. Таков был и Ферг. Он тщательно вгляделся в лицо
своего противника, облизнул губы и сказал, косясь в угол:
- Э-э...вы, конечно, знаете, за чем я сюда приехал. Я ведь и сам
отсюда.
- Вы-то отсюда, - согласился Веселуха, - да я не туда.
- Завтра утром вы будете уже назначены, - сказал Ферг, не принимая во
внимание возражений. - Вопрос исчерпан.
Ферг поджал губы и погладил бородку: из-за шторы сильно дуло, мороз
стоял трескучий, охрана прыгала по кругу во дворе, но Фергу не было холодно,
ибо в его жилах тек жидкий азот. Время выморозило его дотла, устремило в
бесконечность путем деления на абсолютный нуль. Веселухе тоже не было
холодно, потому что он напился кофе, и потому что Алиса в параллельном
времени согревала его. Кровь катилась по нему мерно, и его ботинок еле
заметно качался от этого.
- Нет, погодите, - терпеливо сказал Веселуха. - Вы меня не поняли. Я не
хочу заниматься политикой.
Ферг чуточку побледнел.
- То есть вы видите для себя более блестящую карьеру, чем работа в
правительстве?
Веселуха нетерпеливо хлопнул рукой по бедру:
- Как-то вы все так переводите... Да кой хрен мне ваша блестящая
карьера, у меня и так на физику времени не остается! В сутках двадцать
четыре часа, господин Ферг! Все пристают! Мне для полного счастья только
Москвы вашей не хватало. Не поеду туда ни за какие коврижки, так и передайте
его высокопревосходительству.
Ферг сбледнул с лица окончательно:
- То есть... вы хотите... сделать Петербург автономным от России?
- Хочу, - от такого разговора Веселуха потерял терпение, - пламенно
желаю. Питер - мировая столица. Нью-Васюки, как Остап Бендер говорил.
Слушайте, Альберт Эразмович, от вас уписаться можно. Я скромный простой
бизнесмен...
Но Ферг только насмешливо покачал головой:
- Э, Ян Владиславович... Человек есть то, что о нем думают. И вам
придется соответствовать тому, что думают о вас. Вы можете сколько угодно
разубеждать людей, говорить, что власти вам не надо, что вы - физик, что вы
не хотите того и хотите этого... Но рано или поздно вам придется захотеть
того, что вам приписывают. Взялся за гуж... Вам придется.
- А я уйду в монастырь, - предположил Веселуха. - В католический!
- Никуда вы не уйдете. Не в вашей воле. Вам придется полюбить свою
судьбу, и делать то, чего от вас ждут. Вам придется отвечать на вопросы,
которые придумали не вы.
- Не буду! - отрезал Веселуха. - Не стану! Лучше смерть, чем рабство.
Ферг расхохотался ледяным смехом.
- Назовите мне хоть одного ученого, который отказался бы от возможности
практического воплощения своей выдумки, как бы страшна она ни была, и какое
бы наказание ни ждало исследователя. А ваша выдумка еще и имеет коммерческий
успех. Может быть, ради власти вы и не пойдете в политику. Но вот это
искушение для вас слишком сильно. Я не прав?
- Может быть, - сказал Веселуха задумчиво, - подождите. Дайте мне время
подумать.
Хитрый, хитрый генеральный директор. - "В сутках двадцать четыре часа",
"дайте мне время". Бедным притворяется, а у него этого времени - навалом!
Бронза, брынза, брызги света на домах; снега взвизги, иней на бровях.
Брынза бронза, по проспекту едет бонза, партбилет на груди, сторонись пади.
Бронза, брынза, вся Нева стоит как линза, а на рынке молоко желтеет в
крынке, млеют блики, от волос трещат косынки, снег великий.
- Слушай, Ян, - сказал Рябинин Веселухе, - вот ты Лукина в блокаду
отправил, а как ему там живется?
- Как там может житься такому подлецу! Конечно, скупает золото,
наживается на чужой беде.
Рябинин засопел, взмахнул руками и сел на ящик с песком.
- А может, нет, - буркнул он. - Ну, конечно, Лукин подлец. Но ведь
может такое быть, что он живет там плохо?
- Да уж чего там хорошего! - сказал Веселуха.
- Может быть, посмотреть, как он живет? - предложил Рябинин. -
Понимаешь?
- Понимаю, - ответил Веселуха. - Чай, не по уши деревянный.
Они прошли в кабинет, Веселуха совестливо вздохнул и врубил прибор. На
экране компьютера поплыли радужные блики, а потом прибор вздохнул и показал
удивительной красоты пейзаж. Примерно такой же, как за окном, только вот вся
улица была занесена по края, - посередине обледенелая длинная тропка,
поперек улицы черный остов троллейбуса, за ним огромное рыжее солнце, тени в
разные стороны, и ни человечка. Выглядело все это как фотография.
- Может, статика? - забеспокоился Рябинин, но тут прибор показал самое
главное: из-за троллейбуса, черный на фоне заката, вывалился Лукин. Он
держал за руки двоих детишек; в зубах у него был холщовый мешок, в котором
слабо трепыхалось что-то, наверное, еда.
- О как? - удивился Веселуха. - Откуда у Лукина дети?
- Это сироты, - крикнул Лукин хрипло. - Я их хлебушком кормлю.
- Все-таки ты физик, Лукин! - всхлипнул Рябинин. - Ты - молодец! Я
знал! А Ян в тебя не верил...
- Спокойно, - сказал Ян Владиславович. - Ты, Лукин, не финти там,
слышишь? Не срывай оборону города.
- Может, отпустите обратно? - попросился Лукин. - Так ждрать охота -
смерть!
- А сироты как? - удивился Веселуха.
- С собой! - махнул рукой Лукин.
- А может, это наши с тобой мама и папа, - предположил Веселуха. - Мы
их сюда возьмем, и не родимся!
- Тогда меня одного, - запросился Лукин. - А сиротам как судьба!
- Нет, тебе еще не пора, - отказал Веселуха. - Ты еще не проникся. Живи
пока там, то есть, тогда.
- А что это ты за меня решаешь! - завопил Лукин, и слезы потекли по его
обледенелому челу, и пшеничные брови над голубыми мошенническими глазами
закруглились, серебряные от инея. - Ты что это... за меня...
Лукин всхлипнул. Рябинин не выдержал.
- Слушай, - сказал он. - Иди к моему деду. У них большая семья, иногда
бывает даже маслице. И потом, их скоро всех благополучно эвакуируют.
В глазах Лукина затеплилась надежда.
- А может, теперь - нет, - вмешался Веселуха, глядя на Рябинина. -
Может, Лукин с сиротками слопает все ихнее маслице?
Рябинин был близким другом Веселухи, и он уловил провокацию.
- Не слопает! - твердо сказал он.
Судьба Лукина была решена с удивительной мягкостью; между тем в
семнадцатом веке, в Лондоне, без всякого вмешательства и родовспоможения
жила мадам Веселуха. Электронные часы на башне спешили; в том мире прошло
уже восемнадцать лет, но сама она не старела. Ее любовник стал герцогом и
изобрел электронную почту, по коей мадам Веселуха вскорости после Рождества
(православного) и послала мужу восклицательное письмо. - "Что это такое! -
писала она. - Моды успели поменяться несколько раз, на меня уже косятся и
оглядываются, мой любовник и благодетель стал невыносимо стар, - а ты, свет
очей моих, и не вспомнишь про меня и про твоего бедного сына Генри, - а он,
между прочим, уже обогнул мыс Горн и носит в ухе серьгу!" Слезное письмо к
Веселухе пришло и немало его позабавило.
- Подумать только, семнадцать лет! - удивлялся он в присутствии
Рябинина и Паши Ненашева. - Куда они торопятся? Воздух свежий, музыка
красивая, режим старый!
На это Рябинин опять-таки несколько затуманился, а потом объявил:
- Это не они торопятся.
- Почему ты полагаешь?
- Я не полагаю, я знаю точно, - сказал производственник, и поведал
следующую научно-фантастическую историю.
Будто бы когда-то давно, когда на месте Земли была другая планета, а на
месте нашей Галактики - другая Галактика, люди дошли до того, что решили
устремиться в бесконечность, да не просто поделив себя на нуль, а так вот
выдернуть себя, как морковь из грядки, и пустить туда, не знаю куда со
скоростью света. А про время они ничего не учли - ну, такой был промах в их
науке. Думали, здесь год и там год.
И вот, полетели семеро смелых; летят, летят, не возвращаются, народ в
небо смотрит, - у тех, в корабле, год прошел, а в той точке, откуда их
пустили, успела вся Галактика прокиснуть и свернуться, а потом развернулась
новая, и на ней учредилась точно такая же Земля, как и была, и люди на этой
Земле дошли до того, что тоже решили устремиться в бесконечность. Но Бог уже
знал, что надо за нами глаз да глаз, и в тот самый момент, когда семеро
смелых отделились от поверхности Земли, прежние семеро смелых благополучно
приземлились обратно. А Земля ведь была точно такая же, и семеро смелых были
те же, и у них были те же самые родственники и знакомые. - "Да вы же никуда
не летали! - заподозрили они. - Вы же одну секундочку в космосе только и
побыли!" Пришлось семерым смелым продемонстрировать шкурки от колбас,
которые они съели в полете, - все поняли, что за одну секунду столько
колбасы не съесть, а разве за год.
- А те семеро, идентичные новым, так и летят, так и плывут в глубину,
но знайте - они к нам тоже когда-нибудь вернутся, - заключил Рябинин. -
Между прочим, у меня есть все основания полагать, что у моего предка (вы все
его знали) и у моего сына душа одна и та же. Советую тебе, Ян, проверить,
нет ли среди твоих предков какого-нибудь Генри или Анри.
- Нет, - рассмеялся Веселуха, - Генрей и Анрей нет, это точно. Разве
Анджей какой-нибудь.
И только он это сказал, как в дверь постучались, и госпожа Койотова
доложила:
- Ян Владиславович, к вам.
Круть - дверь отворилась так, что вихрь морозного воздуха влился в
комнату, и форточкой хлопнуло. На пороге стоял молодой Веселуха. Одет он был
в большую заячью шубу, короткие штаны и больше ни во что; по всему его
мощному телу распространялся сливочный загар; а в ухе висела круглая серьга.
Серьга значила, что мыс Горн переплавлен.
- Здравствуйте, отец, - сказал молодой Веселуха. - Говорят, вы богаты?
- Следует отличать личное богатство от того, которым управляешь, -
напомнил Ян Владиславович.
- Понимаете, - молодой Веселуха замялся, - я тут задумал одно дельце...
дельце требует... э-э... средств. И вот я подумал... что уж раз вы не
принимали участия в моем воспитании... то вы, может быть, сможете...
- А зачем тебе деньги? - поинтересовался Веселуха-отец.
Юноша оглянулся на Рябинина.
- Этот не донесет, - успокоил его Ян Владиславович. - Он мой лучший
друг.
- Простите, - поклонился молодой Веселуха. - Так вот... воцаряться я
намерен.
- Ю! - присвистнул Веселуха. - И какую же страну ты намерен
осчастливить?
- Будто вы не знаете, где можно относительно легально воцариться, -
покосился сын. - Конечно, в Польше. Но денег надо много. Чуть-чуть у меня
уже есть. Но надо еще. Вы не согласились бы мне помочь?
Веселуха-старший захихикал.
- Это моя святая цель! - обидчиво высказался предок (потомок). - А вы,
папаша, смеетесь.
Они вдруг встретились взглядами; у Генри глаза были не темные, как у
мадам Веселухи, а светло-серые, как у отца.
- Святая цель, - повторил Ян Владиславович мечтательно. - Вишь! Однако,
друг мой: с деньгами это тебе каждый воцарится. А ты попробуй воцариться без
денег. Если тебе это удастся, у Польши будет хороший государь.
Глава 11: В Москву
Выводи, рассвет, войска по степи
Вижу, как тебе ночь поддается
На тяжелой золотой цепи
Бог вытягивает солнце из колодца
Из колодца с острыми краями
где ледяное эхо в стенах плещется
А мне уже давно весна мерещится,
Но город спит в морозной дымной яме
Президент России Владимир Борисович Тугин превыше всего ценил мудрых
советников и хорошие законы. Раннее утро стояло над Москвой, безветренное,
морозное. Солнце озаряло Кремль, в гладких зеркалах среди брызг зари
отражался сам господин Тугин, - он сидел в кресле, ловко закинув ножку на
ножку, - и Альберт Ферг, с которым мы уже встречались.
- Насколько точны эти ваши сведения? - спросил озабоченно Тугин.
- Весьма, - печально подтвердил Ферг. - Если американцы выберут эту
бабу, Айн Раф, судьба великой державы окажется в лапах грязных игроков с
востока.
- Это не мусульмане, насколько я понимаю, - возразил Тугин, сдвинув
пшеничные бровки. - Они въехали в Запад и прониклись всеми его привычками.
- Настолько, - подтвердил Ферг, - что их ставленница в Америке - черная
женщина... да еще лесбиянка.
- Да ты что, - подивился Тугин.
- А почему министром обороны стала мисс Зара Тустра? - сказал Ферг. -
Этой девчонке нет и двадцати пяти. Только поэтому.
Тугин развел руками:
- Мне все это кажется дикостью.
- Честно признаться, мне тоже, - пробурчал Ферг, поглаживая трехдневную
щетину. - Я даже не знаю, какие слова выбрать для масштаба происходящего,
чтобы одновременно не напугать людей.
- А что - пугать, не пугать, - возразил Тугин спокойно. - Бояться не
нужно, нужно адекватно оценивать обстановку. Давать равномерный ответ, - вы
меня понимаете?
Кабинет президента был убран не в роскошном стиле прошедшего
десятилетия, и уж тем более ничто не напоминало время запоя и застоя, -
водку, золото, нефть и уран. Это был скорее кабинет директора
высокотехнологичной, может быть, японской корпорации. Свет, льющийся
непонятно откуда, стекло, скромность, алюминиевые трубки.
Ферг посмотрел на президента с сомнением.
- Не в обиду, Владимир Борисович... но вы как только воцарились, сразу
взяли такой тон... Россия - супердержава, верность традициям... А сил у нас
нет. Ну, не то чтобы совсем нет, я не паникую, вы поймите меня правильно.
Что-то есть. Но это все краткосрочное, конъюнктурное, и так медленно,
ненадежно. Для того, кто знает об истинном положении дел, выбранный вами тон
выглядит как блеф.
Тугин искоса взглянул на советника:
- А многие ли знают?
- Я и парочка моих врагов, - ответил Ферг. - Но это неважно. Важно
другое: вы-то сами понимаете, какие делаете авансы?
- Да, абсолютно, - твердо сказал президент. - Альберт, вы же прекрасно
знаете, что рынок - это и психология. Важно держать удар. Важно казаться, а
быть - не так важно.
Альберт Ферг иногда восхищался президентом. Разница между ними состояла
именно в том, что Тугин все принимал всерьез. Ферг, конечно, тоже чувствовал
и долг, и ответственность, но все же он был игрок, а Тугин этим жил.
- Случись то, о чем вы думаете, - медленно сказал Тугин, глядя в окно
на дальние заснеженные поля, - мы все равно ничего не сможем сделать. В
такие минуты нам остается только молиться и не творить глупых подлостей,
чтобы дух народа мог проявиться в полной мере... Людей вот мало хороших! Вот
вы ездили в Петербург; кого-нибудь нашли?
- Все наши уже здесь, в Москве, - развел руками Ферг, - и протухли от
долгого соприкосновения с тухлятиной. А те, что не протухли, пьют муравьиную
кислоту в качестве профилактики. Одного, правда, нашел: это ведомый вам
Веселуха, бизнесмен, создатель приборов, удовлетворяющих потребности до
того, как они возникли.
- До того, - подивился Тугин. - Это что же, догоним и перегоним
Америку? А откуда блага?
- Блага не берутся ниоткуда. Прибор помогает им воссоединиться в нужной
пропорции, - поклонился Ферг.
- И что же, - продолжал Тугин растерянно, - что, вы предлагали этому
человеку приехать к нам? Почему вам это пришло в голову? Мне это, право,
странно. - Тугин посмотрел на советника: Альберт Ферг сидел прямой и
холодный. - Мне почему-то кажется, - продолжал президент, пристально на него
глядя, - что эта встреча для вас была очень важна.
Ферг промолчал; Тугин почувствовал, что равновесие и тепло уходят из
его живота.
- Не темни, - приказал он уже с некоторой тревогой. - Смотри у меня!
Ферг повернул голову и сказал:
- Время покажет.
Время покажет! Ох, покажет вам время!
В большой инвестиционной компании "Гуру", в самой дальней и неуютной
комнате сидели брокеры - покупали и продавали. Солнце повышалось и
понижалось, ветер дул в разные стороны, гулял по коридорам, как ручей,
спускался по дубовым ступеням. В широкое окно с перекладиной брокерам было
видно, что делается в мире. Помимо этого, перед каждым из них был экран, на
котором маркером, мелом были изображены японские свечи, и пять таблиц
различных финансовых инструментов, менявших свои показатели; еще один
большой экран, говоривший по-американски, торчал в углу комнаты.
Но и этого брокерам было не довольно. Ровно в десять утра в торговый
зал вбежал Аналитик, выхлебал из чашечки кофе, посмотрел в его гущу и
принялся причитать:
- Доу-Джонс продолжил падение. Российский рынок акций корректируется.
Moody's пересматривает решение о поднятии рейтингов России. Ходят слухи.
Лично я считаю, что это боковой тренд. Просто коррекция. Рынок оттолкнется и
снова пойдет вверх... Маржа... Тенденция...
Так он шаманил минуты три, и в конце сказал, мигая круглым черным
глазом:
- В листинг всех российских бирж вошли новые акции, и я обращаю ваше
особенное внимание именно на них! Советую! Это акции так называемого
холдинга "Амарант".
- Ага! - хором воскликнули брокеры. - Ну, и что же нам с ними делать?
- Покупать! - сказал Аналитик.
Тогда самый толстый брокер, похожий на портрет декабриста Якубовича,
поманил Аналитика к своему компьютеру, завязал вокруг его шеи угловатую
красную кривую и сказал:
- Ну, падла! Омманешь - убью.
- Я вам не американский менеджер, - возмутился Аналитик, выплеснул
гущу, подхватил чашку и улетел, хлопая крыльями.
Где ты, далеко ли ты, сладостный час, вершина? Увы, не бывает подъем
бесконечным! И самый пик есть, как писал Пушкин, "миг последних содроганий".
Не торопите его, всходите на эту гору постепенно. Но летают вокруг
спекулянты, стрекулисты, раздувают пламя своими черными крыльями. Забрызгал
свет и ветер вздул, он пах морозом и водкой, - ждите рассвета, ждите
последнего мига, славы ждите!
- Несет нас вверх! - высказался Веселуха на собрании акционеров. -
Кто-то мудрый тащит вверх рынок. И я ничего не могу сделать! - прибавил он.
- Что за радость такая - вверх нас тянуть?
- Может, кто дрожжей подбавил? - спросила с места госпожа Денежкина.
Вот уж кого богатство не испортило и не изменило, да она и не была
богата. Все так же ходила она в выбеленных кудряшках, так же умела враз
делать десять дел, и так же считала весь мир необыкновенно обаятельным.
Директор встал у окна и сказал всем очень веско, так что отозвалось
далеко:
- Раньше мы шли по знакомым дорогам, а теперь нас несет за реку, на
темные поля. Остается только взлететь. Предупреждаю, что делаем это не мы. А
я ничего не могу сделать! - опять вырвалось у него, как будто кто за язык
тянул признаваться, что это не его волей свершается.
- Воля ваша, - возразили представители общественности с галереи, - а
только Питер преобразился. И я вам, не заходя в Интернет, скажу, что
деятельность вашей компании благотворно сказывается как на окружающей среде,
так и на людях!
Все посмотрели в окно. Там, действительно, разворачивалась бурная
деятельность. Улицы были убраны от снега, но осыпаны не крутой солью, а
гранитной крошкой, отчего весь город был не скользким, а праздничным и
белым. Плакат "Масленица, весна" висел поперек Невы. Даже в небе блеск
появился иной, и гарь уже не раздражала ноздри. Народ кругом работал
повсюду, там и тут крошился бетон, железяки гнулись, все частным образом и в
общем волокли не обструганные доски, и тут же стругали их - опилки и стружки
ниспадали, словно локоны. Пахло свежими огурцами, и пахло девичьими косами
вымытыми, и свежим хлебом, и свежим деревом. Блондинки посветлели и
посвежели, брюнетки стали еще таинственнее.
- О, Веселуха! - простонали акционеры. - Не уменьшай нам дивиденды!
Скорее их увеличивай! У нас проклюнулся нюх!
Все дороги стали ровны и широки; а может быть, это народ не хотел
ездить на своих докучливых скакунах по центру? Ходил пешком, и здоровел, и
болезни уходили куда-то далеко. Веселуха стоял у окна, и небо меркло, и
выглядел генеральный директор замордованным, и была в нем непримиримая дума.
- А почему, собственно, вам решать, кто чего стоит? - спрашивал Паша
Ненашев. - Рынок решит.
- Рынок! - всплеснул руками Веселуха в горести. - Рынок меня скоро
царем самодержавным коронует! И что мне, уши и хвост себе обрезать, как по
породе положено? Или сразу харакири делать? А как мне быть с тремя
вопросами: крестьянским, еврейским и рабочим?
"Я вам говорил", - хотел сказать Паша, но не сказал, ибо это слово
неприятно даже в устах женщины, а уж от мужчины это слышать тем более
невыносимо.
- Будьте, что ли, попроворнее, - проворчал Паша. - Успевайте наконец за
временем.
- Ты сказал глупость. Даже провокацию, - ответил Веселуха. - Не хочу!
- Вас никто не спрашивает, - заметил Паша. - Если у людей розовый дым в
голове, не лишайте их надежд. Что-то вы сникли, директор! - добавил он
фамильярно. - Никогда вас не думал таким увидать!
Веселуха повернулся к Паше, и менеджер с превеликим удивлением увидел,
что директор вовсе не так уж подавлен.
- Как достали все! - вскричал он, разворачиваясь. - Чтоб вас разорвало!
Сил моих нет! Ну, поднимаете волну - поеду! Не буду в ней тонуть, ждать,
пока вы обратно воротитесь! Побегу впереди вас, как идиот, - а что мне еще
делать? А потом все скажут: "Веселуха мошенник, вор, гад, мерзавец, сволочь,
айсберг".
- Вы мастер сомнений, - сказал Паша Ненашев. - Все поначалу кажется
странным, а потом вы привыкнете.
- Я надеюсь, что к этому я никогда не привыкну, - ответил Веселуха. -
Как к тому, что корюшка пахнет свежими огурцами.
...тут постучалась госпожа Койотова, просунула голову и скромно
сказала:
- К вам губернатор и чиновники за дальнейшими приказаниями.
- Вот, - побагровел Веселуха, - я не поклонник Ницше и не боярин, но
тут слова иного не найти: холопы! Они из ангела способны тирана воспитать.
Ну, иди, Паша; подобные зрелища не для твоей юной, невинной души. Не
развращайся, и не учись этому, когда вырастешь, дитя мое...
Паша ушел, дивясь про себя.
Распоряжения Веселухи в последнее время все чаще касались Петербурга,
его внешнего вида, его блеска не поддельного, но подлинного, и город
несказанно похорошел. Также много живости придавали ему представители других
рас и народов, как российских, так и зарубежных, съезжавшихся в Петербург
покупать Веселухин прибор. Хотя филиалы холдинга "Амарант" открылись теперь
и в других городах, все же многие считали для себя необходимым побывать в
Петербурге и преисполниться его культурой.
- Чтобы мы знали, чего хотеть, - объясняли дамы из Владивостока, -
чтобы не хотеть чего попало.
- Мы преград не знаем! - объявлял бойкий мужик из Костромы, держа
прибор под мышкой. - Костер, колодец и мельницу! С вьюгой распрощаемся,
солнышко взойдет. Веселей!
- Чтобы сберечь то, что есть хорошего, и избавиться от плохого, -
застенчиво переводили красивую китаянку. - И поскорее!
Паша Ненашев, и в особенности Алиса вскоре заметили, что покупатели
считают прибор, Веселуху и их фирму источником не только материального и
душевного комфорта, но и некоторой позитивной идеологии, которая от них,
потребителей, в свою очередь чего-то требовала.
- Теперь придется за город переехать, - рассуждал один, - у нас
денег-то немного, ну ничего, квартиру продадим, поработаем получше...
- Вот, купил, теперь учиться пойду, - говорил неученый парень.
И голос провинциальной учительницы из Белоруссии:
- Я счастлива...
Что-то было во всем этом таинственное и не очень веселое. Тайны не
бывают вообще слишком веселыми, хотя бы потому, что для их разгадки нужно
быть серьезным. Нужно управлять задачей. Этого никто не мог по причинам
вполне объяснимым.
- Несет нас на пороги, на водопады, - как говорил Веселуха. - И я
ничего не могу сделать! Я могу только расслабиться и получать удовольствие.
Но и этого Веселуха уже, пожалуй, не мог, потому что рынок каждый день
уносил его по бездорожью вверх еще на пять пунктов, и только тщетно выпивал
директор каждый день с утра и вечером по несколько рюмок коньяку.
- Я сопьюсь, - утверждал он Алисе, хотя допьяна в эти дни не пил, - они
взвинчивают, скоро мы ахнемся, если так дальше будет продолжаться, я
сопьюсь, право.
- Спился бы, если бы человеком был, - отвечала Алиса из сонной постели,
перевертываясь с боку на бок.
- А то я не человек? - подозрительно спрашивал Веселуха, косясь в
зеркало.
Но там отражался тот же Веселуха, с волосами цвета светлого металла, с
серыми горячими глазами. И гитара не замирала в его руках, слушалась его
по-прежнему.
- Если я не человек сейчас, я им и не был, - успокаивался Веселуха.
Сердце его разгоралось.
На Масленицу губернатор и чиновники уговорили Рябинина и Пашу
предложить Веселухе пригласить в Петербург президента Тугина и его свиту.
- Пусть Владимир Борисович увидит, как похорошела его родина, -
осторожно утирая рты блинами, предложили сановники. - Может быть, он решит
перенести столицу к нам. И губернатор Москвы Мусин-Трушкин утрется.
- Вас хорошо кормят, - сумрачно ответил Рябинин. - Еще и тесать ваше
самолюбие - нет уж! Впрочем, я доложу о вашем желании.
Паша и Рябинин и не ожидали, что Веселуха согласится на это
предложение; но Ян Владиславович, видимо, подумал, что Альберт Ферг может
обидеться, если не сделать уж совсем никакого официального жеста, и
согласился.
Тотчас президент дал ответ, что приедет на Прощеное воскресенье, и
начались приготовления. На шоссе от аэропорта к городу было выстроено пять
огромных каменных ворот; честнейшие из гаишников были поставлены там в
памперсах, дабы не приходилось им отлучаться и долго бегать. Мороз еще не
ушел из города, хотя немного ослабел, и погода стояла превосходная: ясная и
солнечная. Самые красивые девушки репетировали для президента Тугина русский
народный танец.
- Это будет торжество русской национальной идеи, - утверждал губернатор
Рябинину. - Наше сотворчество, кульминация наших усилий.
- Ну-ну, не очень-то, - отвечал суровый Рябинин, запахивая пальто и
отстраняя его.
Он ехал осматривать объекты, многие из которых были построены не вполне
согласно прежним физическим законам. Ворота, например, стояли на основании
из ивовых прутьев, а сверху на них был нахлобучен огромный остролистный
венок, вырезанный из нержавеющей стали. Рябинин распорядился заменить его на
настоящий лавровый, для чего ОМОН извел в городе весь лавр. Последний
листик, которого не хватало для пышного венка, был выхвачен лично
губернатором из супа у своей жены.
- Что же, - пытаясь отдышаться морозным воздухом, спрашивал Рябинин, -
доволен ли будет господин Тугин, по вашему мнению?
- Да, - ответил губернатор, кивая и оглядывая округу, - все было
облизано, солнце заходило поздно за синие заборы, за бревна и паруса, - его
высокопревосходительство не может не быть доволен.
Недаром всякий русский человек способен, пролежав тридцать три года на
печи, проврав и проворовавшись, вдруг преобразиться, как по мановению
волшебной палочки, и стать - нет, не честным и добродетельным, но рваться к
славе, махать молотом, действовать, творить и вытворять. В сущности, жизнь
русского человека есть смена зимы (пиво, баня, преферанс при свете лучины) и
лета (пахать, косить, молотить, колотушками провожать - и ни капли). Так и
Петербург - так и вся Россия мгновенно перешла из стабильного состояния в
нестабильное, сделала стойку.
- Что там, - сказал Веселуха вечером, настораживаясь и присматриваясь к
потемневшим снежным улицам, - ты чуешь?
- Чую, - согласилась Алиса. - Что-то нехорошо.
"Не свистят пули, не грохают снаряды, не горят деревни"... И все
хорошо, да что-то нехорошо. Снег свален в аккуратные кучки, весна наступает,
солнце пригревало в полдень сильнее, но настала холодная ночь, и красный
горизонт - все хорошо, да что-то нехорошо. Веселуха усмехнулся, прикрывая
окно, где в багровой дымке тонули дворы, и за Невой восходила звезда.
- Что там, - повторил Веселуха безнадежно.
Алиса сидела на кровати, раскладывала пасьянс из чистых карт, и в ночи
глаза ее были, как две яркие точки. Лисий хвост окутывал ее шею.
- Ты все можешь, - сказала она своим хриплым голосом. - Судьбу свою
знаешь. Гадать тебе нечего. Ты козырной туз.
- Треф, - подсказал Веселуха.
- ...да. И вот, ты, как есть все можешь, то и зачем ты говоришь "Что
там"? Разжалобить меня хочешь? Или напиться с горя?
- Напиться, - выбрал Веселуха из предложенного. - Что-то мне не пьется
допьяна в последнее время! Сколько ни потребляю - все не допьяна. Ужасно.
Алиса перевернулась на спину:
- Это я не хочу, чтобы ты пил. Почему у тебя дурные предчувствия? Или,
вернее, почему ты делаешь странные выводы - что ты должен делать что-то
другое, как-то мешать развитию событий? А не боишься вместе с бурьяном
картошку вытащить?
- Не боюсь. Мне просто сил не хватает. Кто-то, - сказал Веселуха, -
увлек меня... уволок и потащил, куда хочет. Скорее всего - судьба. Мне это
не нравится. Я к судьбе в любовники не просился. Не осознав всей меры
ответственности...
Красное за окном гнило и гасло, увязало и чернело; на снегах лежала
фиолетовая и черная пелена, фонари горели лишь по углам, мертвая тишь
воцарилась в преображенном Петербурге: усталые граждане спали по домам.
- Скажите пожалуйста, ему все само в рот падает, а он сопротивляется, -
сказала Алиса сонно.
Прореха черная в красном небе, и в прорехе - звезда.
- Человеку подарков не дарят; человеку в кредит дают. Меня уже до
полусмерти заинвестировали. Я уже на человека не похож - вот как.
Алиса посмотрела: действительно, на фоне призрачного света из окна
Веселуха был больше похож на тень, на силуэт, на монумент - только блеск
волос, - удрученный, груженый, как баржа с яблоками.
- Сыграй мне, Веселуха, - попросила Алиса в потемках.
Гитара висела на стене, отливала вишневым блеском, струны ее были
аппетитно натянуты; Веселуха снял ее, осторожно присел на край кровати, взял
первые три аккорда - и, вздохнув, повесил обратно.
- Не вытанцовывается, - сказал он. - Нет.
Утро выводило ночь из сугробов. Солнце грело, по серединам улиц бежали
ручьи, снежные шумные горы были свалены и таяли, снег сбрасывали с крыш,
тарахтели сосульки. Наступило прощеное воскресенье, и по лесам проступили
весенние запахи. Преображенный Петербург ожидал приезда его
высокопревосходительства Президента России Тугина.
А тот уже сидел в самолете, выглядывая из-за голубой занавески, и,
затаив дыхание, взирал, как близится земля. Машины блестели на стоянках
вымытыми крышами, снега были необыкновенно белы и свежи, и лились ручьями
нежные огуречные запахи корюшки.
- Как меня встретит Родина? - с усмешкой пошутил он Фергу, сидевшему
рядом. - Я давно здесь не был!
Толпа, волнуясь, наблюдала за тем, как подали трап. Милиционеры в
памперсах замерли по сторонам расчищенной дороги, - вперед вышли Веселуха,
Рябинин и губернатор. Сердце у губернатора совестливо билось: он,
признаться, побаивался Тугина и его справедливости. Президент слетел по
трапу, пожал руки губернатору, Веселухе внимательно заглянул в глаза, сделал
шаг вперед - и замер.
Город, раскинувшийся внизу, под холмом, был чудо как хорош. Блестели
шпили Адмиралтейства и Петропавловки; по высоким тугим мостам волнами ходили
машины. В заснеженных реках солнце прогрело черные проруби. Нарядные люди
приветствовали Президента поклонами.
- О! - воскликнул Тугин, вдыхая свежий ветер. - Господа, вы на славу
поработали!
Оценив шутку, губернатор и чиновники засмеялись, а Веселуха понял, что
президент хотел сказать что-то более возвышенное, но постеснялся. Краска
играла у Тугина на щеках; он был поражен и смущен. Веселуха держался
несколько в стороне, почтительно кланяясь вместе со всеми - в пояс.
И летели машины по Московскому сквозь пять ворот, украшенных лавровыми
венками, и под каждыми воротами Тугин слегка пригибался, хоть и был
невысокого роста: он хотел этим показать, что он-то проедет, а вот чин его -
чин властителя великой державы - может и не пройти.
- Блеф, говоришь, Ферг? - вполголоса обратился Тугин к своему
советнику, заметив его иронические усмешки. - А вот полюбуйся-ка на это; это
не блеф, это Веселуха с губернатором весь Питер вот так отделали! Впрочем,
нет, - Тугин протер глаза, - мне не верится! А ну как все это потемкинские
деревни? Эй, останавливай!
- Никак нет, не велено, - испугался шофер.
- Тормози, тебе твой главнокомандующий приказывает.
Шофер затормозил. Весь кортеж затормозил, да так, что кое-кто чуть в
лобовое стекло носом не въехал. Губернатор понял, в чем дело, щеки его
покраснели, как морковка.
- Ой, Ян Владиславович! - перепугался он. - А вдруг да чего не так?
Веселуха не ответил ему: он видел, как Тугин выскочил из машины, как
легким шагом подошел к стене, посмотрел на дорогу. Нигде не было ни
пятнышка, и новенькие ограждения вдоль дороги сияли каждым завитком. Тогда
Тугин знаком велел всем выйти из машин (собравшийся народ весело
приветствовал своего Президента), подозвал Веселуху и сказал ему, кося
взглядом по углам по своей привычке:
- Э-э... Ян Владиславович. Я... рад, что в России не перевелись такие
люди как вы. В вас есть гений, и я вам завидую.
Тугин всегда говорил на людях только то, что мог бы сказать человеку и
лично, отчего все его обращения приобретали интимный, хотя и чуть слишком
сентиментальный тон. Может быть, это было потому, что президент довольно
долго жил в Германии.
- Спасибо, - сказал Веселуха, - за доверие, надеюсь употребить свой
гений на благо Родины и вас, Владимир Борисович.
После чего Тугин призвал Ферга, снял с него орден (другого такого
ордена под рукой не оказалось, да больше в России и не было кавалеров этого
ордена), и перевесил его на Веселуху. Ян Владиславович покраснел и чуть не
опустился на колени, как посвящаемый в рыцари, но удержался.
- Я просто не знаю, как еще выразить свое почтение, - вполголоса и
взволнованно пробормотал Тугин. - Ей-Богу, в наше время, когда...
На этом Тугин махнул рукой, усмехнулся опять, сел поскорее в свою
машину, чиновники тоже спешно расселись, и кортеж свистнул дальше. Вся
импровизация заняла не более трех минут.
А дорога была уже усыпана цветами, транспаранты были натянуты через
дорогу, и на них были не реклама и даже не приветствия государю, а просто
слова: "Масленица, весна", - больше ничего. Но эти слова и были
приветствием, и рекламой они же были в полной мере. Цыгане и таджики
разоделись в лучшее, от блинов и пирогов шел пар. Въехали в центр города,
где машинам ездить было уже нельзя, и все пересели в санный поезд: тут-то
началось веселье! Тугин глядел на Родину влюбленными глазами. Костры горели
на перекрестках, веселый народ вывалил праздновать и смотреть на Президента,
губернатора и (не в последнюю очередь) на Веселуху.
- Вот они! - восхищенно кричали женщины. - Ой, смотрите!
Сытые кони встали у высокого крыльца; все другие, кто не ездил
встречать в аэропорт, вышли кланяться Тугину. Президент взошел быстрее всех;
он был заметно взволнован и поражен, но вел себя, как обычно. За ним тенью
следовал Ферг. Веселуха, как мы уже упомянули, держался в отдалении. Здесь
нахлынули на Тугина журналисты, и он был принужден сказать несколько слов в
их микрофоны.
- Я поражен, - сказал он честно, но спокойно. - Мне никогда не
приходилось видеть такого преображения. Главное, что и люди стали какими-то
другими. Чья это заслуга, я еще не понял, но я разберусь, - пообещал он
шутливо, - со всеми разберусь.
- А вы проверите, как были израсходованы средства? - прилетел, как
снежок, взъерошенный Петя Варвар в шапке-ушанке.
Он был похож на снегиря.
- Лично тебя проверю! - пригрозил Президент, развернулся и пошел
дальше, свита поспешила за ним.
В большой зале стол был накрыт на множество людей. Блюда были изысканны
и красивы: нежная зелень, и гусь в яблоках, и, конечно, блины. По красной
икре было выложено черной икрой: "Жизнь удалась". Тугин пожелал, чтобы по
правую руку от него сел Ферг (и за ним питерские чиновники), а по левую -
Веселуха и вся команда фирмы "Амарант". Так и было сделано; потом губернатор
тряхнул прической, встал и произнес:
- Мы рады приветствовать в преображенной Северной Столице нашего
дорогого Владимира Борисовича Тугина! Звезды благоприятствуют взаимной
симпатии, - губернатор обаятельно улыбнулся и скрюченными пальцами
водопроводчика покрутил бокал, - мы готовы к труду, мы дадим рост ВВП на
будущий год сто процентов, и не машите на меня рукой, господин Ферг,
сделаем!
Общий смех; Ферг снисходительно улыбнулся.
- И вот, - продолжал губернатор вдохновенно, - чтобы все было хорошо,
ведь все это сделал не я, а все это чистая заслуга господина Веселухи, - так
выпьем за Россию, и за Петербург, и за Президента - за всех разом, и чтобы
все так дальше бы и шло!
- Ну, дай Бог, - пожелал Тугин, и все потянулись чокаться.
Зазвенели бокалы, заходили круговые чаши, и люстра над столом согласно
дрогнула, блестя гранями. Ветерок сочился сквозь створки деревянных дверей,
стелился по паркету дворца; Алиса в шикарном платье с голой спиной улыбалась
беззаботно, и Рябинин уже раскраснелся и навалил на тарелку любимой еды, и
редактор "Специалиста" хохотал, а розово-желтое брюхо его тряслось,
застенчиво выглядывая в щели рубахи. И солнце уже шло к закату, заливая сады
и дворцы золотым блеском.
Но предательский ветерок, сквозняк, дух, что сочился сквозь створы, но
то странное дуновение, поползновения с Запада - оно росло, и вот уже Алиса
голой спиной почуяла его, и спина покрылась мелкими мурашками. Алиса
накинула оренбургскую шаль. И вот уже не только Алиса - многие стали
украдкой поглядывать в окно, а там солнце садилось в Залив за крепостью,
желтой дымкой, краснее и краснее, - и ветер окреп, подтаявшие размякшие
сугробы подернулись сверху ледяной коркой, сумерки тьмой находили на город,
день уходил. А с запада, с той стороны, откуда сочилось, поддувало,
заливало, выло, крепчало - оттуда неверной мглой, медленно и верно, находил
циклон, разделяя небо надвое багровой линией, как будто отмечая на карте
свои завоевания. То была черно-синяя туча, и в ней просветом висел белый
месяц.
Еще пили и ели во дворце, но уже веселье приняло несколько натянутый
характер. Старались не смотреть в окно, как будто там творилось что-то
неприличное.
- Погода, кажется, портится, - заметил Тугин наконец среди общего
разговора.
- Ничего не портится! - возразил кто-то льстиво. - Право, это ничего!
- Ничего, конечно, - с фальшивой бодростью подхватил губернатор, - это
просто ночь идет на чистое небо...
- Это у нас так всегда, просто вы забыли, - заверил Рябинин.
- Как может испортиться погода, если вы здесь! - хором принялись
уверять чиновники. - Ведь весь день был солнечный в знак нашего будущего
сотрудничества!
Луч солнца, рыжий, последний, блеснул из-под тучи, как глаз из-под
бровей.
- Вот видите! - закричал редактор "Специалиста". - Все хорошо! Эгей,
солнце! Масленица, весна!
И тут грянул гром, раскатисто и недвусмысленно. Все вздрогнули.
Положение было обозначено. Грозная тень надвинулась на стол, улыбки сплыли с
лиц, пирующие замолчали.
- Ну и что, - сказал в общей тишине Веселуха. - Погода, к примеру!
Будто не было у нас красного дня! После солнца гром