бил... Где  твоя скамейка?.. Оставь  сливы немного. Или  не
надо: она немытая. И бензином, наверно, пахнет.
     -Не должна: я  ее  тряпкой прикрыл... Я и забыл совсем: мы ж  с утра не
емши, как Вениамин говорит. Сейчас, подожди. Долго ли умеючи?..
     Он  вытащил  из  машины  ведро  со сливой,  проводил  ее  до  скамейки,
соединявшей  широкой доской  стволы  двух берез, растущих в  конце хозяйской
делянки, вблизи от Мишкиных владений.  Дом был виден отсюда как на ладони, а
из него она, за кустами, не просматривалась - Алексей, знакомясь с участком,
обратил  в свое время внимание на этот зрительный обман, или, лучше сказать,
оптическую иллюзию.
     -Будешь?  Тут всего понемножку,- предложил он Ирине Сергеевне  то,  что
мог наскрести в своей комнате и в холодильнике.- Шоколад еще московский.
     -Мне  б сливы хватило.-  Она не  стала отказываться, но  усовестилась:-
Хозяйка тебя видела?
     -Видела.
     -Наверно, бог знает что подумала.
     -Спросила, какой подруге несу. Как это вы все угадываете?
     -А  кому вы  еще еду в клюве несете?.. Хорошим знакомым если, да и то -
поначалу?..- Он  оценил ее слова как призыв к более решительным поступкам  -
попытался притянуть ее к себе, но она  отстранила его: если она, бравируя, и
называла вещи своими  именами и излагала ясным образом чужие мнения, это еще
не  значило, что она их  разделяла.-  Перестань. А то  уйду... Дай  посидеть
спокойно.
     -Не можешь в себя прийти?
     -От чего?
     -От того, как тебя там приняли?
     Она помешкала: ей было до сих пор  не по  себе, но к этому горю она уже
привыкла.
     -Нет, это в прошлом уже.
     -А что тогда?
     -Не пойму, что они  скрывают... Что это должно  быть, чтоб они  все так
настроились? Ушли в круговую оборону?..
     Алексей взглянул на вещи с ее конца, сообразил, что она права, но и это
не поколебало его жизненных позиций.
     -Этого я тебе сказать не могу... Но тебе-то что до этого?..
     -Как  что?-  Она  поглядела  на  него с осторожным любопытством.-  Я же
доктор.
     -Доктор-то ты, конечно, доктор - с этим спорить  не станешь, но дело не
в этом.
     -А в чем?
     -В  чем?.. Знаешь, почему я хочу хирургом быть? Санитарным врачом у нас
вообще   быть  невозможно:  скурвишься  в  два  счета,  продашься  со  всеми
потрохами,  но и другим тяжело:  слишком  во  все втягиваешься.  Увязаешь по
самые  уши...  Чем  хорошо  хирургу?  Приходит  ко мне  человек:  нужно  ему
какой-нибудь чирей  вскрыть,  как этому секретарю,  или грыжу  сделать  -  я
делаю: за государственный ли счет, для нищих, или по взаимной договоренности
- это уже  не  важно, но сделал  - и разбежались, я о нем забыл, он  обо мне
тоже. Есть конец и начало, все понятно, без  лишней сентиментальности...- Он
глянул на нее значительно и  с  насмешкой.- Все так живут. Иначе невозможно.
Каждый  о  себе думает и спешит  о других  забыть. В лучшем случае - о своем
семействе печется, а все другие ему  не в кассу... Все врозь - вместе только
гуляют  да  дерутся. Сближаются на  время,  до  определенной черты, а дальше
соваться не следует: можно и по шее схлопотать и на грубость нарваться. А ты
лезешь,  куда  не   просят,  хочешь  собой  все  дыры  закрыть.  Детьми  еще
прикрываешься.
     -А это как?
     -Да вот так.  Будто дети не те же люди, что  все,  а  какие-то  другие.
Расстраиваешься потом, что тебя не слушают. А они тебя вокруг пальца обводят
- хотя и оберегают, как я  погляжу. Потому  как  хорошо  к тебе относятся...
Жизнь - грубая штука, Ирина Сергевна, она учителей и профессоров не любит...
     -Правда?..- Она искоса поглядела на  него.- Зачем преподаешь тогда  мне
все это?
     -Хочу: чтоб ты в  разум вошла и за ум взялась... Иди  сюда!..- Он снова
потянул ее к себе, но, хотя его проповеди и разоблачения и  произвели на нее
известное впечатление, к любовному сближению не подвинули:
     -Перестань...  Хозяева...-  У нее была скверная привычка  подмечать все
вокруг себя и ко всему прислушиваться.
     -Они телевизор смотрят.
     -Выйти могут... Не  нужно,- терпеливо повторила она, потому что он  был
иного мнения.- Задал задачу -  думать  заставляешь,  а  потом  с  глупостями
лезешь. Разве так за женщинами  ухаживают?..  Вообще ты  необычный какой-то.
Слова говоришь странные.
     -Не говори. Озноб бьет, и сердце колотится. Сильно влюбился, значит.
     -Сердцебиения не только от этого бывают... Погоди! Есть тут кто-то...
     -Где?- для приличия спросил он, уже  пуская  в ход длинные,  назойливые
руки,  но  тут  в  кустах  по соседству  кто-то  завозился и шагнул  вперед:
посчитал дальнейшее свое укрывательство неприличным.
     -Отвык  в  Москве  от  людей,  а  они  рядом  ходят,- выговорила  Ирина
Сергеевна  Алексею,  но  ему  показалось,  что  и  она не  рада неожиданному
вторжению...
     Не оттуда, где послышался шум, а чуть в стороне, как бы по течению реки
времени, из темноты вынырнула хозяйская  дочь Тоня, невинно оглядела обоих и
удивилась:
     -Это  вы, Алексей  Григорьич?  И  вы,  Ирина  Сергевна?..-  и  стала  в
отдалении,  разглядывая то,  что  не  успела  увидеть  раньше.- Впотьмах  не
видно...
     Ирина Сергеевна преодолела минутное смущение:
     -Присели после работы... Что на прием не ходишь?
     -Зачем?   Я   уже   к   взрослым  врачам  приписана,-  благожелательной
скороговоркой,   хотя   и  без  особенной  уважительности,  отвечала  та   и
обратилась,  с явным предпочтением, к Алексею  Григорьевичу:- Меня  мать  не
искала?
     -Не слышал. Сами недавно здесь.
     -Мы  знаем,  когда  вы  пришли,- успокоила она  его.- Надо домой  идти:
обещалась... Или с вами посидеть?
     -Садись. Места всем хватит...
     Тоня  присела.  Тут  же  от  соседнего  дерева, неотступной  ее  тенью,
отделился  соседский Миша и  остался  стоять  в стороне. Он  не  считал себя
вправе сесть на скамейку рядом со взрослыми и разыгрывал смирение.
     -На  танцах  были?- спросил  Алексей.-  Оркестр  издалека слышно  было.
Веселая музыка.
     -Патруля не  было,- сказал  Миша.- Играли  что  хотели. Молодцы  вообще
ребята.
     -Там ударник - хороший  мальчик,- подразнила его подруга.- На  барабане
хорошо стучит.
     -Коля  Шувалов,  кореш мой,- объяснил  Миша.-  Приглашал  меня:  учись,
говорит, на контрабасе играть - у нас контрабаса не хватает.
     -А ты б не смог,- уверенно сказала Тоня.
     -Почему?- не понял он.-  Может бы,  и выучился.  Неплохие гроши,  между
прочим.
     -Ты в институт сначала поступи! Не занимается совсем!- пожаловалась она
старшим.- Ему  готовиться надо,  а он ко мне ходит! Что  тебе от меня нужно?
Слышь?..- Она поглядела на него с пристрастием.- Не попадешь в институт, я с
тобой  встречаться перестану. А что?  Интересно с  парнем ходить,  который в
институт  попал или  в рок-группе выступает, а  так что?  Сосед  - и  ничего
больше! Никакого интересу!- заключила она, полностью  в этом  убежденная,  и
подвела итоги:- Домой пойду.
     Миша не выдержал, взроптал:
     -Что у тебя там, блины на сковородке?!
     -Фильм кончается.  Посмотреть хоть,  кто  играет. С  тобой  не  увидишь
ничего - одни ухи твои... Мать вон - меня, небось, ищет...
     Она первая высмотрела Марью Егоровну, вышедшую на крыльцо и  близоруко,
со света, всматривавшуюся в темноту.
     -Тонька!..- негромко, чтоб не привлекать внимания соседей, позвала  она
и ругнулась,  тоже вполголоса:- Чертова девка! Нет ее  и  нет, а обещалась к
десяти  прийти,  шалава  этакая!..  Иди,  Сема,  домой  - не  дождешься  ее,
видно...- На крыльцо, не дожидаясь  повторного приглашения, вышел  Сема: как
всегда степенный и преисполненный чувства долга.-  У подруги она - телевизор
глядит: фильм хотела  посмотреть,  а  наш  плохо  работает...  А  за  книжку
спасибо. Я и эту  прочту. И она  со мной тоже,- прибавила она  - уже не  так
уверенно.
     -Вы ей скажите: она как эту прочтет, я новую принесу.
     Марья Егоровна даже испугалась:
     -Откуда ты берешь их столько?
     -У меня отец "Библиотеку военных приключений" выписывает. Ценные книжки
очень. Я тогда завтра вечером приду. Скажете ей?
     -Скажу,  непременно  скажу...  О  корень   не  споткнись...  Дошел,  не
споткнулся? Ну и хорошо: привыкать, гляжу,  начал...- прибавила  потише: - С
худой овцы, говорят...- и полистала наскоро новое позаимствование.
     Сема услышал, приостановился:
     -Вы про меня?
     -Да господь с  тобой! Какая  ж  ты  овца? Про нее  сказала... Оступился
все-таки?  Хозяин  виноват:  не  спилит никак...- Она  дождалась,  когда  он
закроет  калитку,  проворчала:-  Телевизор  она  смотрит,  жди!..  С  Мишкой
где-нибудь сидят, целуются...- и ушла в дом.
     -Почему это именно с Мишкой?- приревновала себя же  Тоня.- Может, еще с
кем?
     -А  потому!..- и  Миша,  выведенный  из себя ее  нарочитым небрежением,
взбунтовался,  шагнул  к  ней  и  схватил за  руки:  сжал  как  клещами  или
наручниками. Тоня разразилась заклинанием, выученным ею еще в училище:
     -Адзынь, салага,  третий  сорт, щас как звиздну по организму, тресну по
одному  месту!..-  и  поскольку он не  отпускал ее,  повторила то  же  более
доходчиво:- Что вцепился? Заклинило тебя, что ли? Склещенило?
     Алексей встревожился: у него были на то свои основания.
     -Эй, петухи, не драться!.. Сейчас весь дом на ноги подымете...
     И  в самом  деле: на  крыльцо снова  вышла Марья Егоровна - на этот раз
сопровождаемая  хозяином.  Миша все  держал  Тоню  за  руки:  в своего  рода
объятиях на расстоянии.
     -Да пусти  ты!- прикрикнула  она и  вырвалась  на волю.- Схватился, как
механик за трактор!..
     Хотя она и сказала это вполголоса, отец расслышал.
     -Есть тут кто-то,- уверенно произнес он, оглядываясь.
     -Ну и есть,- сказала жена.- Тебе что до этого?
     -Твои же грядки потопчут?
     -Мои  грядки давно с землей сровнялись,- возразила она.- Скажи лучше  -
завидуешь.
     -Чему?..- Он все  вглядывался  в темноту, но идти в кусты и шарить  там
ему не  позволяло нравственное  чувство.- Этому-то?..  Вчера одна  на  ферме
глаза строила.
     -И ты что?- с пренебрежительным любопытством спросила она.
     -Да вот  -  не  сразу  понял.  Недогадлив стал. Утром укусят,  к вечеру
почешусь... Не Тонька там?
     -Не думаю. Не такая уж она дуреха, чтоб этими делами дома заниматься.
     -Какими?- не понял он.
     -Да  такими...  Доктор,  наверно.  Хлеб  с  колбасой  понес  кому-то...
Глазастый. Кого-нибудь, да высмотрел.
     -Все такими были... Воздух хороший. Так бы и дышал им.
     -Дыши -  кто не  дает?  Умирать, что  ль,  собрался? Тебя  ж  никто  не
торопит?
     -А она всегда рядом.
     -И думать о ней поэтому не надо. Когда надо, сама найдет.
     -Думать не думать, а помнить следует.
     -Зачем?- Они привыкли спорить по  этому поводу.-  Что этим изменишь? Не
ты первый, не ты последний.
     -А мне до других дела нет. Я сам по себе.
     -И я тебе никто?
     -Почему? Ты вроде свой кусок...  Ладно, захочет, сама придет. Пошли...-
Хозяин  вернулся  в дом,  а за  ним - Марья  Егоровна: воровато  оглянувшись
напоследок в непроглядную черноту сада.
     Тоня встрепенулась. Они с Мишей все еще стояли друг против друга.
     -Побегу!  Надо и совесть  знать.  Прощай,  Мишенька!..- и  на  полпути,
обернувшись, пропела:  -Со свиданьицем вас, Алексей Григорьич! Осторожней: у
нас ступеньки на крыльце скрипучие!..
     Она  скрылась в доме. Ирина  Сергеевна покраснела, но этого  в  темноте
никто не заметил: у молодых людей были  свои  заботы. Алексей посочувствовал
Мише, заметно приунывшему:
     -Не жалует она тебя?
     Миша думал то же, но выразил иначе:
     -Да мне, понимаешь, ребята сказали: она того, это самое, а я две недели
хожу и все без толку,- и помрачнел еще больше.
     -Хочется?
     -А  то  нет?..-  и  глянул  с  неудовольствием: как бедняк  на  богача,
снизошедшего до него вопросами о его материальном положении.- Я отцу говорю:
не  женишь меня, я тебе  диван одним местом сворочу. Это мы шутим, конечно!-
спохватился  он  и поклонился  Ирине  Сергеевне,  пришедшей  от  его  слов в
замешательство.- Вы извините, если что не так.
     Алексей отпустил ему грехи:
     -Все так. Мы медики... Знаешь, почему не выходит у  тебя? Ты хитришь, а
женщины простых любят...-  Это он над Ириной  Сергеевной теперь  потешался.-
Они все всерьез любят и надолго. Надо и нам такими быть.
     -Ты  научишь,-  негромко  упрекнула его Ирина  Сергеевна,  но  Миша был
другого мнения:.
     -А почему не научить, если знает? Надо делиться опытом...- Он подошел к
тому рубежу в жизни, когда обращаются в  новую веру.- Надо поведение менять.
Я тоже заметил: как от  них добиваешься  чего, они все наоборот делают...- и
не желая  обсуждать  с чужими  людьми столь личные и интимные  темы, пошел к
себе: не  через калитку,  конечно,  а сквозь  забор,  в  котором давно  были
проделаны для этого многочисленные прорехи и отверстия.
     -Способный  парень,- похвалил москвич и поглядел с  легкой насмешкой на
коллегу:- Что призадумались, Ирина Сергевна? Миша вас не устраивает?
     -Что, мол, я лечу их, когда  из  них такие  дяди вырастают? - завершила
она  его мысль.- Нет, не это. Думаю, что все надо делать вовремя. А  любовью
заниматься - в особенности... Молодых бог опекает и за руку водит.
     -Вовремя -  это  точно! Минуту упустишь - потом  год не воротишь!..-  и
снова,  и решительней, приступился  к  ней, но  она вывернулась из  его рук:
будто он сделал нечто противоположное ожидаемому.
     -Перестань! Что за манеры у тебя?.. Ты как учитель один. Тоже - теорему
Пифагора мне  рассказывал,  будто  я  ее не  знала, - очень ему  "штаны" эти
нравились, а потом целоваться полез.
     -Спасибо за  сравнение...  Когда  это было? Теорему  Пифагора  в  пятом
классе проходят.
     -В  восьмом. Повторяли перед  экзаменом. Я  тогда видная  была, рослая,
заметная... Меня все глазами провожали.
     -А ты?
     -А я скромная была - серьезная, как ты говоришь. Как этот Сеня.
     -И чем кончилось?
     Она помедлила:
     -Тебе все знать надо?.. Сам говоришь, не надо в чужие дыры лезть...
     -Своей нет - поэтому.
     -Нахал ты после  этого... Не  нашего поля ягода, как Торцов  говорит...
Уеду  вот, как два года отработаю,  в  деревню свою, рязанскую - там молодые
люди  тихие, мечтательные,  про любовь говорят, за  руки  не хватаются...- и
поглядела  на  него:- Что ж ты так за женщинами ухаживаешь? Наговорил  с три
короба - и  все  гадости...  Разве  можно о таких вещах говорить?  Сказал бы
что-нибудь легкое, приятное... Поцеловался бы для приличия...
     -Попробовал только что. Не заметила?
     -Было что-то непонятное. Ткнулся в грудь, как кутенок в мамку.
     -Типун на языке вскочил - поэтому. Вообще-то я специалист в этом  деле.
Обожают.
     -Не очень верится... Что ты вообще болтаешь?
     -Не  могу... Рот болит... И чувствую  себя нехорошо. Поэтому и  развел,
наверно, эту антимонию...
     -Не вовремя это у тебя,- успела только сказать она: по инерции.
     -А когда болезнь вовремя?
     Она пригляделась к нему, встревожилась:
     -Что у тебя?.. Тут  же  не видно  ничего. Пойдем на свет. Под фонарь на
улице... Что за день сегодня?!.- и поглядев с суеверным чувством ему  в рот,
обнаружила, при  свете  фонаря, те же  язвы,  что и у тарасовских  детей, а,
пощупав лоб, нашла его потным и дышащим жаром. Со стороны эта врачебная пара
производила,   наверно,   странное   впечатление:  дикарей,   обменивающихся
ритуальными приветствиями, или актеров, разыгрывающих немую сцену.
     -Полный набор?- удостоверился Алексей.-  А я  сам только  сейчас понял.
Умный слишком стал - самому противно.
     -Помолчи,- сказала она, медленно собираясь с мыслями.- Это все меняет.
     -Что меняет?..- Она отмолчалась.- Что у меня?
     -То  же,  что у  других,-  словчила она, уже справившись с собой: будто
белый халат надела.
     -А  у других  что?  Это  совсем  другой интерес  принимает:  когда  сам
заболеваешь.
     -То же, что  у  тебя.  Пошли  -  не  разговаривай.  А  то  язвы  болеть
начнут...- и  повела его  к  дому, затем  -  по ступенькам, которые вовсе не
скрипели:  Тоня  придумала  это  ради  красного  словца  или  из  девической
вредности - постучала.- Открывайте!..-  крикнула она, не желая входить в дом
без спроса, забарабанила в дверь сильнее.
     -Кто колотит так?! - удивилась Марья Егоровна, выйдя.- Кому неймется?
     -Принимайте  больного,-   сказала  Ирина  Сергеевна.-  Положите  его  в
отдельное помещение.
     -Так он вроде один у нас ночует?
     -Особую посуду ему дадите и полотенце,- распоряжалась Ирина Сергеевна.-
Белье потом  надо  перекипятить  будет.  Я  приду завтра  - в  больницу  его
отправлю.
     -Меня на дому надо вести!- заныл тот.- И сидеть со мной. Как  с больным
ребенком!
     -И вправду заболел?- поняла наконец хозяйка.- Что-то скоро слишком... Я
думала, вы не за тем стучитесь.
     -Подцепил  заразу местную.- Ирина  Сергеевна не обратила внимания на ее
игривые намеки.- Нет у них, в Москве, иммунитета.
     -Откуда  ж  ему там взяться,- рассудила  Марья  Егоровна,- когда его  и
здесь  днем с огнем не сыщешь? Пойдем,  Алексей Григорьич, положу я  тебя  в
комнату  отдельную,  дам тебе  миску  особую, железное  ведро тебе  рядом  с
кроватью поставлю - будем тебя дезинфицировать...


        38

     Шла вторая неделя болезни Алексея  Григорьевича. За это время лихорадка
спала,  чувствовал он  себя  сносно - только язвы  во рту болели  и саднили:
трудно было  есть и  даже разговаривать. В  больницу его не  взяли: оставили
дома  до  выяснения  диагноза,  для   чего  решили  непременно  уже  вызвать
профессора,  как  если  бы  Алексей,  с  его  московской  значительностью  и
предполагаемыми столичными связями, оказался последней каплей, переполнившей
чашу  общественного терпения. В ту минуту, когда мы подбираем отложенную  на
время нить повествования, он находился в своей комнате и возле его  кровати,
будто она посещала  больного в больнице, сидела Марья Егоровна. На ней  было
недавно  вынутое  из  сундука,  еще  державшее   на  себе  запах  нафталина,
старомодное  суконное коричневое платье с кружевными  оборками, делавшее  ее
похожей на школьницу:  оно не  молодило ее, но как бы скачком, минуя юность,
возвращало в детство; она говорила что на ум придет  и сравнивала, от нечего
делать, нынешние времена с минувшими, отдавая теперешним предпочтение.
     -Сейчас,  можно  сказать,  все  есть,- доказывала  она -  без  большого
энтузиазма,  но  с искренним  убеждением: она была природная оптимистка.-  А
что? Мяса нет? Колбасу раз в квартал  завозят? А вот у нас в тридцать первом
году: я тогда на Волге рыбачила  - голод был: так трупы  по дороге ездили...
Не верите? А я как сейчас помню: мой сосед  Васька на  телеге сидит,  лошадь
его везет, а  он ничего уже не видит  - умер, пока  ехал. Хорошо  - учитель,
добрая  душа,  лошадь  остановил  и  повез  на кладбище.  Помер,  а  она  не
чувствует!..- Она остановилась на этом  факте как  на особо примечательном.-
Это разговор один, что они покойника чуют.  Может, и чуют, когда от него дух
уже идет, а пока теплый, не  ощущают... Чего  не ели только? Кору с деревьев
толкли, с травой вместе вываривали, а что проку? Ноги сильней пухнут, а есть
так же хочется. Поранишь щиколку, а  из нее  вода течет! Правда!.. Опять  не
верите?
     -Почему? Голодные отеки называется.
     -Видите! Всему есть название.  А сейчас  - живи не хочу, все есть, даже
неинтересно.
     -А что приоделись? При параде?
     Ей польстила такая наблюдательность.
     -Я  ж  говорю, у вас  глаз  зоркий...  Это  годовщина  у  нас  сегодня.
Пятнадцать лет как живем вместе.
     -Отмечать будете?
     -С кем? Этого не знает никто  - в газетах  об этом не сообщали. Посидим
просто, пирога попробуем: как удался он.
     -Значит, праздновать будете.
     -Какой же это  праздник? Вторую свадьбу не празднуют. Мы и тогда с  ним
не отмечали. Помогать  друг другу сошлись  - как в колхоз вступили. Да я вам
это говорила уже, наверно... Говорила или нет?
     -Не  помню. У меня от этой инфекции всю память отшибло. Нравились  хоть
друг другу?
     Она сдержанно усмехнулась.
     -Его надо будет спросить... Вроде не противны были, раз прожили столько
вместе.
     -И платье с той поры?
     -Еще раньше куплено. Но когда сходилась с ним, я, верно, его носила.
     -Поэтому и надели сегодня?
     -Да нет, оно у меня как бы выходное, что ли.
     -С того времени?
     -Да я редко на люди выхожу. С тех пор ничего, кажется, не купила.
     -А что так?
     -Да что деньги  на пустяки тратить? В моем-то  возрасте?.. В молодости,
правда,  любила принарядиться... Зайдете к нам? От  моих борщей отказались -
может, пирог понравится?
     -Рот болит. Глотать больно. Не болезнь, а наказание.
     -Да  что ж это за болезнь у вас такая?!- не в первый  раз уже удивилась
она.- Как хоть называется?
     -Сами толком не знаем. Бруцеллез,  говорят.  Сегодня  профессор придет,
скажет окончательно.
     -Не похоже. Бруцеллез-то мы видели...- Она испытующе поглядела на него,
по-своему оценивая его состояние.- Стопочку вам поднести можно, я думаю.
     -Да и я того же мнения. Приду, конечно.
     -Докторша ваша не заругается?
     -А мы ей не скажем.
     -Ладно.- Она приняла заказ  к исполнению.- Еще один прибор  поставлю. И
нам  хорошо: не  так  скучно. Это  в будни вдвоем хорошо, а в  праздник люди
нужны, верно? Не надо вам чего?
     -Все есть.
     -И  то сказать - сиделка у вас такая, что мне после нее делать нечего.-
Ирина Сергеевна каждый день ходила к  Алексею и вела его как больного: то ли
оттого, что  один  врач должен вести всякого  пациента до благополучного или
иного исхода,  то ли потому, что считала себя в какой-то мере виновной в его
заболевании. Алексей пытался  воспользоваться этим, соблазнить ее и склонить
к сожительству, но она только отшучивалась и не думала вступать с ним в иные
отношения, кроме  чисто  дружеских  и врачебных.- Опять  свою  книгу  читать
будете?..- Марья  Егоровна с любопытством поглядела на старый том в  кожаном
переплете, не похожий на привычные ей книги: это  были изданные до революции
мемуары Казановы. Алексей в  последний момент  перед  отъездом, на проводах,
взял почитать их у приятеля, не известив его об  этом.  Он  предлагал  Ирине
Сергеевне послушать из нее отдельные страницы, которые едва  ли  не наизусть
выучил за время своей болезни.- Интересная?
     -Есть кое-что. Жаль, один том всего. Их, оказывается, девять.
     -Из Москвы привезли? У  нас таких нет... Может, мне  потом дадите? А то
читать  нечего.  Семка-то  теперь не ходит.-  Она  встала.- Пойду  готовить.
Тоньку позову. Одна не управлюсь: тоже стала ленивая.
     -Где она?
     -С Мишкой  в комнате  занимаются.  Не попал,  гулена,  в  институт -  в
технику теперь готовится. Там, говорит, позже экзамены. Тонька!..
     -Что, мам?..- В двери, с  легкой заминкой, показалась  Тоня, еще больше
истончавшая за последние полторы недели, гибкая,  как хворостина, в коротком
платье, из которого торчали  худые загорелые  ноги. Глядела она послушно, но
невнимательно.
     -Помоги пирог ставить.- Мать пошла на кухню.
     -Приду сейчас,- сказала ей вслед Тоня.- "Горе от ума" дочитать надо.
     -Докуда дошли?- спросил Алексей.
     -Как  часы  в  прихожей бьют.  Конец  первой  картины...  Что  пришел?-
оборотилась она к Мише, которому наскучило сидеть одному, или он приревновал
ее к доктору: вышел из темного коридора и стал рядом.- Иди читай дальше.
     -А зачем?- возразил тот.- И так все ясно.  Там, оказывается, не Фамусов
- типичный представитель, а Чацкий.
     -А у меня сошло,- сказала она.- Фамусов был как типичный.
     -А Семка  что  не  ходит?- спросил Алексей.- Принес бы  что-нибудь  про
разведчиков.
     -Да  Мишка  запретил.  А зачем?-  спросила она Мишу.-  Так  хоть  книги
носил... Он в институт поступил,- похвасталась она.- В библиотечный.
     -Вот где книг-то будет! - позавидовал Алексей.
     -Обойдешься!- отрезал Миша.- Все равно не читала.
     -Может быть, теперь бы стала? От нечего делать?
     -Тонька!- снова, и настойчивее, позвала мать, и Тоня подчинилась,  ушла
на кухню: стала, в сравнении с прежним, податливей и сговорчивей.
     Миша проводил ее цепким, сторожким взглядом.
     -Ну что, Михаил? Ты, гляжу, в дом уже вхож? Куда поступаешь?
     Миша  присел  на стул, освободившийся после Марьи  Егоровны,  пригладил
волосы, отвечал с неприветливой солидностью в голосе:
     -Не знаю еще.  Может,  на парикмахера...  А  что?  Работа не  пыльная и
денежки водятся.
     -Зачем тогда "Горе от ума" читаешь?
     -Для  Кузьмы Андреича. Он же ходит. Думает,  я в инженерный поступаю...
Вы ему не говорите только. Неудобно.
     -Морочите ему голову?.. А Тонька тебе, гляжу, понравилась?
     -Есть кое-что...- Миша огляделся и прибавил, веско и неприязненно:- Там
про нее говорили всякое. Я справки навел: оказывается, ничего и не было.
     -Навел справки все-таки?
     -А как же? Не корову покупаю.
     -Какой экзамен завалил?
     -Литературу, конечно. Ее читать надо,  а мне лень пока. Я, когда старый
буду, читать начну. Хорошее  вообще занятие.  А  что?  Интересно  знать, как
раньше  люди жили,  как теперь  при капитализме  живут...- Он явно тяготился
беседой  и косился  на дверь,  но Алексей не  отпускал  его:  ему, как и его
хозяевам, было скучно одному - хотя и не в праздник...
     -Здесь остаться решил? В город же хотел перебираться?
     -А зачем?..- Он прислушался к тому, что делается на кухне.- Везде можно
жить. Голову только на плечах иметь надо.
     -Умный стал.
     -А  жизнь  такая:  кого  хочешь научит... Кузьма Андреич пришел...-  не
столько  услышал, сколько догадался  он - по  каким-то косвенным, одному ему
известным признакам.-  Сейчас ругаться начнет...- и заранее пригнул голову в
покорном ожидании...
     Кузьма Андреич вошел без спросу  и без стука - как входит преподаватель
в класс: он уже чувствовал себя здесь  как дома или, верней - как в школе. В
этот день  он пылал  истинным  гневом  на своего  подопечного - или особенно
искусно  этот гнев  разыгрывал:  кто знает, что в  душе  у  распекающего вас
учителя.
     -Ты здесь, мошенник?!- загремел он, едва  увидел Михаила:  как лавина с
гор сорвалась.- А я его ищу везде!.. Ты почему на экзамен не пошел?! Не стал
сдавать, а всем говорит, что провалился! Хотя с учителем занимался!..- и сел
к столу в позе изготовившегося к бою стрелка или судебного исполнителя.
     Миша, застигнутый на месте преступления, пустился во все тяжкие:
     -Испугался, Кузьма Андреич! Думал,  не  напишу!  Ошибки  в каждом слове
делаю! Но все равно - сидим здесь сейчас, "Горе от ума" читаем!
     -Читают,-  подтвердил и  Алексей,  пытаясь  спасти  соседа,  но  Кузьме
Андреичу не нужны были ни его помощь, ни посредничество:
     -Врешь!..- Он воззрился на Мишу черным, мстительным взглядом.- Я ж тебя
насквозь  вижу!..  Все-таки  есть в  тебе что-то  коммерческое!.. Тебя ж  по
дороге сманили! Рыбу пошли глушить, так ведь?!
     -Так,- мрачно признал Миша, решая кончать со всем враньем сразу.
     -А наши  занятия - коту под хвост?!.- Тот красноречиво смолчал.- Ответь
мне  одно только!  Ты с самого начала знал, что  сдавать не пойдешь,  или по
дороге так решил?!
     Зачем  это нужно было  Кузьме Андреичу, знал он  один,  но  Миша, снова
пойманный с  поличным:  уже  не  в  делах,  но  в  глубоких  и тайных  своих
побуждениях - встрепенулся:
     -Почему,  Кузьма Андреич?! Разве наперед все  знаешь?..  Вот  "Горе  от
ума", к  примеру,  взять - там, вдуматься если, разные варианты могут  быть.
После первой картины!..
     -Молчи уж!- припечатал литератор.- В настоящей книге  никаких вариантов
нет -  все вперед прописано! Нигде Чацкий не приживется и никуда  Фамусов не
денется!  Как  и в жизни! Как  в наших с  тобой отношениях!.. Хожу  к  нему,
беспокоюсь, а он мне преспокойно очки втирает! Знал же все заранее,- воззвал
он  к решету Мишкиной  совести,-  а со мной так, для форсу, занимался: вот я
какой, со мной сам учитель возится! Так ведь?!.
     Миша  так не  думал: он  вообще не заметил,  чтобы учитель  уделял  ему
слишком много  времени и  внимания,  и подозревал в душе, что он тоже делает
это для форсу, но  всякая игра имеет  свои правила,  и он умолчал  об этом -
лишь изобразил на мосластом лице своем некое подобие траура.
     -Куда   пойдешь  хоть?-  спросил  Кузьма  Андреич   голосом  потише   и
побезразличнее.
     -Трактористом. Уборка вот кончится.
     -Там ведь тоже учиться надо?
     -Зачем? Мотор я знаю, вождение - тем более.
     -А  техникумом Тоне голову  морочишь?- засмеялся  Алексей,  но  Миша не
понял  его  юмора:  Тоня вызывала у  него  разные  и  подчас  противоречивые
чувства, но никак не желание смеяться.
     -Ей, пожалуй, заморочишь! Сама кого хочешь надует... Мне  идти,  Кузьма
Андреич?
     Тот пожал плечами, вынес приговор:
     -Иди. Будь хоть в жизни человеком, если  в школе не сумел  этого. Бог с
ней, с учебой!..
     Мишу  он пронял - тот вышел  от него пасмурный и взволнованный:  не  то
учитель   сумел   задеть  в  нем  чувствительную  струнку   и  он   проникся
торжественностью расставанья, не то рад был, под этой маской,  что так легко
от него отделался. Кузьма Андреич  барабанил пальцами по столу и был похож в
эту минуту на Добролюбова, Писарева и Чернышевского, вместе взятых.
     -Тяжело?- посочувствовал ему москвич.
     -Так способный же парень!- с неподдельной досадой  выговорил ему тот  и
поглядел  на  него  так,  будто он был  в чем-то повинен.- Прочел  же первую
картину и представил себе разные варианты - многие это могут?
     -Он и в жизни такой, многовариантный,-  поддакнул Алексей, но  учитель,
повторяем, не нуждался в помощниках и подсказчиках и лишь возвысил голос - в
надежде на то, что Михаил услышит его из кухни:
     -Читать ему только лень! Или хотя  бы в  конец книги заглянуть!.. А  мы
все такие!- еще беспощадней прибавил он и  даже не  понизил голоса при  этом
саморазоблачении.- Чем  одареннее,  тем  ленивей! Я бы  в институты насильно
забривал и отправлял -  как Петр Первый детей боярских! Выбирал бы по своему
усмотрению и держал на казенном кошту, на казарменном положении!.. А потом -
знаешь, что больше всего нам мешает? Кто, вернее?!.
     Он глянул ястребом, и Алексей невольно струсил:
     -Не знаю. Я отстал за  время  болезни. Может  быть, и догадался,  да ты
меня запугал совсем.
     -Женщины!-  не  давая ему  опомниться,  трубно  возвестил  учитель: как
пророк  библейский.-  У нас  так  - либо они, либо книги: третьего не  дано,
терциум нон  датур! Либо книги в руки, либо к ним на полати! Совмещать так и
не научились!  А  в институт  вон Семка попадет.  У которого с самого начала
никаких вариантов!
     -Да  успокойся ты!-  Алексей  встревожилсяза него не на шутку.-  Ничего
страшного.  Они к старости читать начнут. У них  это уже намечено. Семка  им
еще книги выдавать будет.
     Кузьма  Андреич не стал  с  ним  спорить - но не потому, что был  с ним
согласен.
     -Сам-то  что  читаешь?-  выговорившись и  отгремев,  он,  как  водится,
охладел к предмету спора.- Старое что-нибудь?- Он  взял в  руки  Казанову и,
без всякого уважения  к почтенному возрасту старинного проходимца,  перегнул
его пополам так, что на нем треснула обшивка.
     -Осторожней!-  Алексей  представил  себе  в этот  момент  книголюбивого
приятеля.- Чужая!
     -Все книги общие,- возразил тот, вглядываясь в желтый  текст и читая на
выборку.- Скабрезное что-нибудь?
     -Ты что, Казанову не знаешь?.. Дай! Это тебе  не повезло: раскрыл не на
том месте... - но Кузьма  Андреич книги не отдал, а продолжил чтение - с тем
же независимым и почти прокурорским взглядом.
     -Чепуха,-  сказал  он  наконец и вернул  книгу,  сильно пострадавшую от
знакомства с ним.- Слишком много женщин. На каждой странице новая?
     -Не совсем. По одной на главку.
     -Тут от одной не знаешь куда деться... Ирина Сергевна сюда ходит?
     После случившегося  с  книгой  москвич  стал остерегаться  его по  всем
пунктам и ответил уклончиво:
     -Бывает. Ходит как доктор.
     -Будет сегодня?
     -Должна. Температуру придет мерить.
     -Сам не можешь?
     -Не доверяет. Вроде учителя.
     -Врачи  да  учителя...-  Кузьма  Андреич хотел  сказать  что-то про два
отряда  российской  интеллигенции, но  вовремя  удержался.-  Скажи  ей,  что
заходил... Казанову с собой дашь?
     -Нет конечно.-  Алексей  успел  ознакомиться с  его  работой  поближе.-
Смотри,  что  сделал...  Что  я теперь говорить  буду?  С  книгами не умеешь
обращаться...
     Кузьма Андреич  высоко поднял брови, хотел  ответить надлежащим образом
на дерзкий выпад, но вдруг передумал и признал:
     -Не говори... Ни с книгами, ни  с женщинами.  Ни  богу свечка, ни черту
кочерга... Зато ты везде  поспел  -  еще вон одна  идет, в окно лезет...- Он
имел  в  виду  появившуюся в  оконном проеме  Таисию: она,  идя  к  Алексею,
вспомнила молодость и предпочла дверям окна.
     -Вот  вы где?!.-  Она была здесь впервые - оглядела комнату с  молодыми
людьми и сосредоточилась на своем руководителе:- Как здоровье ваше? Говорила
вам, занимайтесь моей профессией -  сидели б  в кабинете  с  вами, бумаги бы
вдвоем  перебирали!..-   и   сморщилась   в  порочной  улыбке,  довершая  ею
нарисованную заманчивую картину.
     -Наоборот бы - скорей заразился. Эпидемиологом-то.
     -Еще чего! Где это вы видели, чтоб они заражались? Берегутся - зачем их
тогда учили? Подпишите бумаги лучше,- и протянула подготовленные  к  подписи
документы.
     -Что это?- Алексей подмахнул их, не читая.
     -План мероприятий  по борьбе со вспышкой. Начальство  требует.  Вы же у
нас заместитель главного врача по эпидемиологии. Другого начальства, считай,
и нету.
     -А главный врач где?
     -Не то сняли, не то сам ушел - так и не  поняли. Лежите здесь, а что на
белом свете делается, не знаете!
     -А больные всегда так. Смотрят на все, как с того света.
     -Что это вы говорите? На вас не похоже.
     -Сочувствие женское вызываю. Бруцеллез - болезнь тяжелая. На два или на
три года из строя выводит. Инвалидностью может кончиться.
     -По виду вашему не скажешь.
     -А это всегда  так. Самые тяжелые больные так и  выглядят.  Кто  бумаги
подписывает?
     -Смотря какие. Больничные - Анна  Романовна: ее поставили, а районные -
он. Его с главного сняли, а с райздравотдела забыли. Он там пока заведующий.
     -Не  забыли,  а не  смогли:  для  этого санкция  облздравотдела нужна,-
сказал   Кузьма  Андреич,   оказавшийся,   как   всегда,   в   курсе   всего
происходящего.- Номенклатура области.
     -Вы это точно знаете или просто так говорите?- спросила Таисия.
     -Логика  подсказывает.   Должность  областного  подчинения,-  уклончиво
сказал он, и им так и осталось неясно, что он знает наверняка и о чем только
догадывается, вооруженный школьной или какой-то иною логикой.
     -Говорят,  Сорокина  ждут.-  Таисия тоже  кое-что  знала,  но  неохотно
делилась с другими.-  Теперь  Анна Романовна  одно говорит, он другое  и  ни
одной  бумаги вместе не подписывают.  Хорошо вы есть - вам  носить буду. Для
второй  подписи.  Я  про  вас  забыла,  а   теперь  будете  за  спасителя...
Отдыхаете?..-  и  лукаво поглядела  на полураздетого  москвича, лежавшего  в
неглиже  на  мятой постели:  больным  он  никак  не  выглядел.-  Вот  какого
ребеночка Ирина Сергевна на дому ведет.
     -Смеются уже?
     -Пока что усмехаются. Лечит она вас?
     -Видишь же - не помер. Лезь сюда!- зазвал он, пользуясь тем, что Кузьма
Андреич снова углубился в чтение.
     -При Кузьме Андреиче?!- Она  засмеялась от неожиданности.- Нельзя: он у
нас строгий.
     -А что такого? Обсудим новости. Казанову почитаем.
     -Нет,  это читать  нельзя!-  сказал  учитель, хотя как раз  этим  и был
занят.-  Полная ерунда.  Любовь  втроем  - это,  по-моему, просто технически
невозможно.
     -Ты мне переплет не оторви!.. Почему невозможно?
     -А как?
     -Да как вдвоем, только втроем. Верно, Таисия?
     Она поглядела на него оценивающе.
     -Неизвестно еще, чем больны вы - любовью с вами заниматься.
     -Говорят же: бруцеллез - он так не передается.
     -Это  для бумаг  бруцеллез:  чтоб Ивана  Александровича снять, а что на
самом деле, неясно. Он придет к вам сейчас.
     -Тебя вперед послал?
     -Ну! Вдруг у вас  гости. А  так оно и  вышло...- и Таисия  поглядела на
него с новым любопытством.
     -Что глядишь?
     -Гляжу, выздоравливаете.
     -А я тебе что говорю? Язык  только  барахлит, не слушается, а остальное
на мази все. Придешь?
     -Подумаю... Сколько вам еще осталось?
     -Не знаю. Две недели, что ли.
     -Две недели,- протянула она, будто это решало сомнения.- Неинтересно.
     -А если б месяц? Как с самого начала?
     -Тогда  б  еще  подумала,-  и  Таисия,  посчитав  разговор законченным,
спрыгнула на  землю  и, забывая об Алексее,  пошла по  своим нуждам.  Кузьма
Андреич тоже встал.
     -А ты что?- Москвичу не лежалось одному.- Не все ж еще обсудили?
     -Пирогов придет. Мы с ним не ладим.
     -Что так?..  Так друг  друга и гоняете из  моей хибары.  Как шары перед
лузой...С кем ты ладишь вообще? Ни с ним, ни  с Матвеем Исаичем...- но он не
дождался ответа, потому что за окном послышался голос Ивана Александровича:
     -Где   тут  болящий  наш?  Из  Москвы  который?..-  и  Кузьма  Андреич,
воспользовавшись случаем, ушел  по-английски - даже не  заглянув в комнату к
Тоне  и  не  удостоверившись  в  том,  что  Миша  действительно  читает  там
бессмертную комедию - а тот на это рассчитывал...
     Пирогов  был, против ожидания,  беззаботен и  беспечен:  будто  его  не
уволили, а  отправили в долгожданный отпуск. Он тоже подошел к окну со двора
и стал под ним.
     -Как вы? Температура, я слышал, спала? Язвы остаются? Дай-ка погляжу...
Отсюда не видно. Пустишь, если войду?..- и пройдя к Алексею, с любопытством,
будто никогда  не видел прежде, осмотрел его язвы.- И температуры нет? Какой
же это  бруцеллез?  Там  если лихорадка зарядит,  то  надолго.  Читать  надо
учебники. Теперь возьмусь. Начитаюсь на десять лет вперед: времени уйма.- Он
не унывал и даже опалу свою сумел обратить во благо.
     -За что вас сместили?
     -Пока не сместили. Отстранили только.
     -Приказ ведь есть?
     -Есть бумага,-  уклончиво  согласился он.- Да она мало  что значит. Они
вообще  мало что  решают...- напомнил он Алексею их прежние разговоры.-  Это
нам кажется только, что нами бумаги правят, а важны не они, а  люди, которые
стоят за ними. Они захотят, другую бумагу напишут против первой: будто той и
не было. Приказ или закон - все обойти можно. А тебя  Ирина пользует? Придет
она сегодня?
     -Обещалась.
     Пирогов, опережая его ответ, будто знал его заранее, кивнул и объяснил,
хотя Алексей не просил его об этом:
     -На работе ее не вижу. Неделю там не был.
     -Совсем не ходите?
     -В  райздраве  на  полставки  сижу.  Кабинет  мне,  по  старой  памяти,
выделили. Принимаю население... Но и это тоже неважно...
     Беседа, так бойко  им начатая, начала прерываться и, как спущенный шар,
терять запас воздуха. Такое с Пироговым случалось: когда собеседник был  ему
неинтересен или досаден.
     -Как эпидемия?- спросил Алексей.
     -Говорят, стабилизировалась. А что это, не знаю.  Анна Романовна теперь
вожжи  в руки взяла. Решила, заодно  с теперешним секретарем, не сообщать  о
новых случаях, а я ей не перечу. Теперь она за все отвечает.
     -У вас начальство новое?
     -Ну  да,-  усмехнулся  Пирогов.-  Не столько новое,  сколько старое.  И
думаю, временное.
     -А вы переждать грозу решили?
     -А я  переждать  грозу  решил,-  эхом  откликнулся  Иван Александрович,
которому не  то  понравилась  его  формулировка, не  то  было лень  сочинять
собственную.- Что читаешь?
     -Казанову.
     -Того самого? Гляди! Я и не знал, что  его издали...- Он бережно, почти
нежно  взял  в  руки  книгу.- Старая  совсем...- Он  заглянул с любопытством
внутрь.- Интересно... А медицинского нет ничего? Я романы уже не читаю.
     -Справочник   по  инфекциям.   До  сыпного  тифа  дошел.  Вперемежку  с
Казановой. Хорошо остужает очень. Одно от другого.
     -Горячку свою нашел?
     -Нет пока. Но  там впереди еще много всякого. Чума, холера, энцефалиты.
Болезни в ней в алфавитном порядке расположены.
     -Дай  поищу:  может,  у  меня рука полегче...  А  ты  этого  почитай  -
ловеласа... Я посижу у тебя - Ирину Сергевну подожду. Мне с ней переговорить
надо.
     -Посидите, конечно. Сегодня с ней все говорить хотят.
     -А кто еще?
     -Кузьма Андреич разыскивал.
     -Да?..-  переспросил  он  с  непонятным  Алексею удивлением.-  А так  и
бывает: стоит одному глаз положить, сразу всем нужна становится...
     Алексей  не  понял,  кого и что он  имеет  в  виду, но не стал задавать
лишних вопросов. Оба уткнулись: каждый в свою книгу - словно наперегонки или
соревнуясь в интересе к чтению...
     Ирина  Сергеевна  пришла  в  перерыве между утренним приемом и дневными
вызовами. Алексей  хотел, чтобы  она  навещала его  позже, для  измерения не
дневной температуры, а  вечерней, но она  вольна  была  распоряжаться  своим
временем. Комната  была  похожа  на  избу-читальню: Алексей  знакомился,  по
второму или  третьему  кругу, с похождениями авантюриста, Иван Александрович
изучал  главу об эпидемиологических мерах при острых инфекциях -  то, за что
получил  выговор и был временно отстранен от должности;  он не сразу  поднял
голову  при ее появлении. Ирина Сергеевна,  не ожидавшая  застать его здесь,
задержалась на пороге и поглядела на обоих в легком замешательстве.
     -В поликлинике задержалась,- извинилась она - тоже перед обоими.- Кровь
на реакцию Хеддльсона брали. Распоряжение  пришло -  брать у всех подряд без
исключения.
     -Бруцеллез  ищут,-  довольно безразлично  сказал Иван Александрович.- У
многих взяли?
     -Сегодня  у сорока. В школе. В поликлинику никто не  идет и кровь брать
не разрешает.- За неимением  второго стула,  она  присела на край Алексеевой
кровати, и Пирогов отметил про себя эту вольность.- Вас еще нет. Разве можно
так - менять в бурю капитана?
     -Я в  райздравотделе  заведующим,-  уклонился  от  прямого ответа  он.-
Хорошая должность, между прочим. Ничего делать не  надо - знай только бумаги
подписывай.
     -Вы же были им раньше?
     -Был, да по совместительству - не заметил всех достоинств.
     -Ну да - когда на двух стульях сидишь, всегда жестко. Даже когда стулья
мягкие.
     Он посмотрел на нее с любопытством.
     -Что ты имеешь в виду?
     -Ничего особенного... Хотите из больницы уйти?
     -Хочу. Надоело.
     -А если серьезно?
     -А если серьезно, то подождать надо.
     -Чего?
     -Его диагноза...- и  кивнул в сторону  Алексея, который, хоть и молчал,
но то и дело оказывался осью, вокруг которой  вертелся их разговор.- Вдруг у
него  чума?-  пошутил он -  совсем уже  по-врачебному.-  Или энцефалиты,  до
которых он никак  не доберется? Тогда здесь  не то что главным,  а санитаром
быть не  захочешь: затаскают по инстанциям... Сорокин приедет,  разберется,-
сказал он туманно, но многообещающе.- А я  пока в тени  отсижусь. Пусть Анна
Романовна отдувается: она этого хотела... От Галины Михайловны я ушел  - вот
что,-  неожиданно  добавил он.-  Один теперь живу, на даче. Остальное уже не
так  важно.  Дом надо заканчивать,- и  обратился  к Алексею,  будто это  его
особенно интересовало:- Удобства вводить сельские. Как они у вас называются?
Ватерклозет, пудр?
     -Самые гигиеничные -  биотуалеты. Но в них надо жидкость менять, она не
везде бывает.
     -Правда?.. Это интересно. Как ты назвал их?
     -Биотуалеты.
     -И название красивое. Надо будет записать - повторишь мне потом... А вы
что думаете по этому поводу, Ирина Сергевна?
     -О чем?
     -О делах моих. Не о ватерклозетах же.
     -Не знаю, Иван  Александрыч...- с сомнением в голосе произнесла она.- У
вас все так неопределенно. И уходите и остаетесь в одно время.
     Он усмехнулся:
     -Ты работу имеешь в виду? Так на это приказ есть.
     -Мало ли что? Можно  и  другой  написать:  сами  учили. Вы ели, Алексей
Григорьич?
     Алексей дождался наконец, что разговор и до него добрался:
     -Нет  конечно. Тебя ждал...  Там  картошка есть  - ее  растолочь надо и
молоком горячим залить. Все ем только в  жидком или жеваном виде,-  объяснил
он Пирогову.
     -Вот и растолки ее, а мы с Ириной Сергевной пойдем в саду поговорим...-
Он поднялся в нетерпеливом ожидании.
     Ирина Сергеевна помедлила, сказала Алексею:
     -К тебе профессор сегодня приедет. Выехал уже... Будете присутствовать,
Иван Александрович?
     -Нет. Говорю же: не хочу высовываться.
     -Совсем в подполье  ушли?..  Нехорошо, наверно, больницу в такое  время
оставлять?
     -А я здесь при чем?- пожал плечами он.- Не ушел бы, если б не выгнали.
     -У вас, Иван Александрович, на все  есть свое  оправдание. Подожди  нас
немного,- сказала она Алексею.- Температуру измерь. Профессор с этого обычно
начинает.
     -Что ее измерять? Я и так знаю, что нет. На кой мне термометр?..- Но те
уже вышли из комнаты  и направились вглубь участка. Алексей напряг  слух, но
ничего  не услышал,  хотя  собеседники -  это было  видно  -  вели  какой-то
разговор,  тихий и  непродолжительный:  как  взрослые, не желающие, чтоб  их
подслушивали дети. После короткого обмена мнениями  Иван Александрович пошел
прямиком к  калитке, а  Ирина  Сергеевна вернулась к  Алексею. Выглядела она
задумчивой,  рассеянной  и  сосредоточенной в одно  время,  и, когда Алексей
обратился к  ней, непонятливо взглянула  на  него  и  встряхнулась,  отгоняя
лишние мысли.
     -О чем говорили?- ревниво спросил он, считая себя вправе задавать такие
вопросы.
     -О работе,- соврала она.
     -О которой мне слушать  нельзя?..- Ирина Сергеевна отмолчалась, занятая
приготовлением картофельного пюре.- Предложение сделал?
     -Какое?..-  Она отвлеклась  на  минуту от  навязчивых  дум.-  Как  себя
чувствуешь?
     -Давно  пора  было  спросить...  Нормально.  Есть  только  не  могу,  а
остальное все - хоть сию минуту.
     -Температуру измерил? Пока мне Иван Александрыч в любви объяснялся?..
     Иван Александрович  предложил  ей в  кустах  - не руку  и  сердце -  но
разделение всерьез и  надолго его дачного одиночества. Она сразу же отказала
ему: не  только  потому,  что  предложение было  сделано  на скорую  руку  и
выглядело  непочтительным,  но  оттого  прежде  всего, что  он  был  ей  уже
неинтересен. "Одного разлюбила,- думала она сейчас: как по писаному читала,-
другого не  полюбила - состояние для женщины одновременно легкое и досадное,
потому что природа сердца не терпит вакуума"...
     -Объяснился все-таки?- настаивал он,  будто слышал на  расстоянии шопот
ее мыслей.- И Кузьма Андреич приходил.
     -А он зачем?
     -Не  знаю.  Сижу  здесь как на  приеме  -  от  которого  мне  ничего не
перепадает.- Он вытащил градусник из  подмышки.- Тридцать шесть и  девять. И
то - от твоего присутствия.
     -Профессор придет - скажет от чего. Назначит тебе курс от бруцеллеза.
     -Я его  давно знаю. Еще с экзамена. Я первые пять букв будь  здоров как
вызубрил. От зубов отскакивало.
     -Профессор тоже по нему специалист.
     -Обменяемся с ним мнениями.- Он взял  в руки справочник,  начал  читать
вслух:-  "Для  клиники  бруцеллеза  домашних  животных  особенно  характерны
выкидыши..."
     -Это можешь пропустить.
     -Испугалась? Пожалуйста. "Клиника бруцеллеза у людей отличается большим
разнообразием симптомов  и  сопутствующих осложнений.  Летальный  исход  при
бруцеллезе    редок,   но   изнурительная   болезнь    часто    приводит   к
инвалидизации..." Скука та еще.
     -Зачем в медицину пошел? Где ты видел медицинские книги веселые?
     -Это точно. Зачем в вашу компанию затесался?
     -Казанову лучше почитай.
     -Вслух?
     -Про  себя,  конечно.  Лежи и  не вставай. Приду  - тебе  гоголь-моголь
сделаю.
     -Это процедура новая? Или ты так это дело называешь?
     -Не говори глупостей. Какие процедуры? Когда диагноз не ясен?
     -Можно  лечить  и без диагноза.  Мне потогонное нужно и грелка  во весь
рост. Как няньки в больнице говорили... Хозяйка  на ужин звала. У них юбилей
сегодня: пятнадцать лет как живут вместе... Пойдешь?
     -Приглашаешь?
     -Естественно. Мне билет  дали на два лица  -  с разрешением  пригласить
кого угодно.
     -Не могу. В больницу иду.
     -Зачем?
     -Ивану Герасимычу плохо. Рентген наконец сделали.
     -И что там?
     -Не знаю. Иду узнавать.
     Он пожалел Ивана Герасимыча, но себя ему было жаль еще больше:
     -Ты только к тем, кому плохо, ходишь?
     -Конечно. Как всякий доктор.
     -Или как дурная примета. Не зря говорят, врачи - помощники смерти.
     Она помедлила, сказала размеренно:
     -Этого мог бы и не говорить... Выздоровел?
     Он понял, что сморозил лишнее, но,  веря в свою общую правоту, напал на
нее с удвоенной силой:
     -А  что ты от таких  предложений отказываешься? Пошли! Девушки любят на
свадьбы ходить  и  на  их годовщины. Самые верные  знакомства  завязываются:
дурной пример заразителен.
     -Хочешь предложение мне сделать?
     -А  кто еще предлагал? Пирогов?..- Она отмолчалась.- И  Кузьма  Андреич
тебя искал.
     -А ему что нужно?
     -Не знаю. Сама у него спрашивай... Придешь?
     -Приду. С профессором вместе.
     -Вдвоем?
     -Вдвоем и еще человек пятнадцать. Он с меньшим сопровождением не ходит.
     -И все в эту комнату набьются?
     -Кто как. Некоторые из коридора будут слушать.
     -А   нельзя   обсудить   потом  результаты   консультации?..   Вечерком
как-нибудь?..-  Она помотала головой.- Опять нет!.. Слушай, зачем ты  ходишь
сюда вообще?...
     -Лечу тебя... Сама толком не знаю,- искренне призналась она затем.
     -Зато  я  знаю! Разве можно  так над человеком  измываться? Вижу каждый
день, с  ума  схожу  от такого зрелища, а тут  еще Казанова этот,  со своими
историями!..  Бесчеловечная  ты!   Нет  в  тебе  настоящего  сострадания!  И
дружеского участия нет! Ирен! Я говорил тебе уже: ты самая роскошная женщина
на свете! Клянусь своими болячками!
     -Сколько тебе жить здесь осталось? Две недели?
     -Я, может, тут костьми лягу? Бруцеллез - дело нешуточное. Изнурительное
заболевание!
     -И вправду выучил.
     -Еще бы! На своем-то примере! Может, я вообще пришел сюда, чтобы навеки
здесь  остаться?!.-  но все  напрасно:  Ирина Сергеевна  была  неприступна и
безжалостна:
     -Сказала же, что приду.
     -С профессором!
     -Да хоть с кем!- Она вышла вдруг из себя.- За счастье должен считать  -
если тебе так мое общество нравится!..- и ушла лечить население...
     -Ну и дела!- сокрушился он, оставшись наедине с собой: совсем как герой
на сцене в конце какого-то  действия.- Что за прижимистый народ! Зимой снега
не выпросишь!..


        37

     Профессор  был областной франт  и  щеголь. У  него  были нужные связи в
областном центре и даже влияние в столице, но его научный авторитет покоился
более всего на умении одеваться и носить верхнее  платье. При  одном взгляде
на него и непосвященному становилось ясно, что он не зря возглавляет кафедру
и, вообще - не напрасно живет на этом свете,  в  отличие от многих других, и
прежде  всего - от своих менее  везучих недругов. Галстуки его были заколоты
невиданными  в здешних  краях булавками  с полудрагоценными камнями, рубашки
блистали высокогорной белоснежной  чистотой и менялись не то  что ежедневно,
но  ежечасно,  что  заставляло  предполагать,  что на  него  работает  целая
прачечная. Пользуясь безусловным признанием и едва ли не величием, профессор
поставил дело так, что ценился  в области, в каких-то отношениях, наравне  с
самим Гусевым: даже тот, встречаясь  с ним на конференции или на праздничном
вечере, глядел  на него  с оторопью  -  как на манекен  в витрине  западного
города или на  пришельца из иной  цивилизации. Профессор принадлежал,  иначе
говоря, к разряду  местных примечательностей, и  его  можно  было показывать
приезжим  -  вместе со  встречающимися здесь каменными  бабами. По  этой  же
причине  его  нельзя  было  -  не  то  что  сместить   -  но  и  подвергнуть
сколько-нибудь  чувствительной  критике: нельзя же винить  фотомодель в том,
что она не знает закон Ньютона, - совершенство же всегда в  цене, в какой бы
сфере оно ни проявлялось.
     К Алексею  он  вошел  в сопровождении целой свиты.  С ним были приезжие
врачи, прибывшие  сюда в  целях  самоусовершенствования: в  провинции многие
хотят учиться,  но  случаи  для  этого представляются  нечасто.  Пришел даже
Пирогов: не  удержался,  увидел идущую гуськом  компанию  и увязался за нею.
Самые  несмелые, а с ними и  Анна  Романовна,  не любившая гласности, а пуще
того  - боявшаяся,  что спросят  ее  знания, как  на  студенческом семинаре,
остались в узком коридоре, который запрудили и перегородили напрочь: хозяева
оказались  заперты в  спальне, но  их мнения  на этот  счет  не  спрашивали.
Профессор  обошел  тех  немногих больных, что  лежали в больнице, и  москвич
оставался у него как бы  на десерт, для эффектной концовки.  Ирина Сергеевна
доложила больных детей  (а взрослых, если не считать Алексея, и  не  было) и
представила ему  теперь последнего  пациента: получалось так, что  она  одна
вела всю  эпидемию. Профессор выслушал ее, смотреть Алексея не стал - кивнул
только, что  доволен  ее  изложением и что  у  него  то же,  что у  детей, и
обратился  к  Алексею с импровизированным спичем -  для большей  наглядности
лекции:
     -Вы ведь коллега наш? Кто у вас читал инфекции?
     -Профессор Крупозников. Знаете?
     -Знаю конечно!  Прекрасно  помню!  На симпозиуме два  года  назад рядом
сидели. Он из Новосибирска? Точно!- подтвердил он, не дожидаясь  подсказки.-
Я эти  вещи запоминаю.  Сумел вот - пробился к вам, а мы тут прозябаем...- и
поглядел  на  Алексея  в   поисках  участия  и  сочувствия,  будто  из  всех
присутствующих  он  более  всех в них  нуждался.-  Новосибирск  -  тоже ведь
захолустье, хоть и академическое: он сам говорил мне это...
     Он  возвышался  среди  комнаты  в  черном, с  красной  искрой, костюме,
делавшем  его  похожим на крупье или  на конферансье,  а  врачи рядом с  ним
представлялись не  то белыми воронами, окружившими  черного  вожака,  не  то
белыми  пешками, заблудившимися  в  тылу  короля-неприятеля.  Было  тесно, и
профессор не имел возможности ходить взад-вперед, как делал это в аудитории,
ни даже - свободно жестикулировать.
     -А с  другой  стороны...- отдав дань пессимизму, вернулся он,  по долгу
службы, к более радужной трактовке событий,- везде можно жить и даже - науку
делать.-  Он  всегда начинал и кончал на  бравурной  ноте, допуская  посреди
печальные  прогибы, делавшие  оба конца  более весомыми и убедительными: как
педагог, он  никогда  не  забывал  о  назидательной  стороне  дела.-  У  вас
бруцеллез,   молодой  человек.   Хотя,   конечно,  и   атипичный.-  Доктора,
подготовленные к этому заключению у постели других больных, никак на него не
отвечали  -  Алексей  же,  имевший  собственный  интерес  в  деле,  поневоле
озадачился.  Профессор  помолчал и  вслушался  в  отзвучавший приговор: так,
бросив  камень в  колодец,  внимают звуку далекого  всплеска.- Чем больше  я
занимаюсь этой болезнью, тем больше  удивляюсь  разнообразию,  с которым оно
проявляется. Иной раз кажется, что это не бруцеллез вовсе, но ставишь его, и
он подтверждается, и ты жалеешь потом, что отдал дань малодушию!..
     Медицинская  наука была тогда  разделена  территориально и тематически:
профессору с его кафедрой при  дележе пирога достался не только весь здешний
край, но и бруцеллез как болезнь и как тема  для диссертаций: благо  она тут
водилась -  он был  ведущим специалистом  в  этом заболевании и  большим его
патриотом: воевал с соседями и как мог расширял его границы и владения.
     -Кажется, все уже видел!- повышая градус лекции, воззвал он к докторам,
слушавшим  его с видимым  усердием, но  не слишком внимательно.- И  кишечную
форму,   и   печеночную,   и  гриппозную   -  или,  правильней   сказать   -
гриппоподобную:  все знаем -  ан нет, есть еще, оказывается,  и  афтозная!..
Афты - это язвы  во  рту:  все это,  надеюсь,  знают?..-  спросил он  у двух
молодых и особенно  любопытствующих докториц, протиснувшихся  к  нему  всего
ближе:  одна  знала  афты  хорошо,  другая  относительно,  но   обе  кивнули
одновременно.- А  почему бы ей не быть?-  задал уже себе  вопрос профессор.-
Бруцеллез  передается  через  молоко -  некоторые бруцеллы могут  приобрести
особую  в отношении  слизистой  рта инвазивность  и  вызывать  эти  язвы, на
которых мы с вами  на всю жизнь сегодня насмотрелись и которыми страдает наш
коллега, хоть  он  и не  должен был  попадать  в  это общество, поскольку  -
как-никак эпидемиолог. Сапожник без сапог, так ведь?..
     Он был в ударе, и Пирогов отметил это:
     -Это почти диссертация. Об афтозной форме бруцеллеза.
     -Дело не в диссертации, а в больных!- прервал его профессор, который за
версту чуял своих явных и тайных недоброжелателей.- Сколько времени он у вас
без диагноза и без лечения?..- и глянул  внушительно и мрачно - не на самого
Пирогова,  которого не любил, а вполоборота  к нему, в угол комнаты.-  Вы  в
Борисовке молоко сырое пили?- спросил он у Алексея.
     -В Тарасовке,- поправил  Пирогов: к  названиям деревень он  относился с
большим почтением, чем к фамилиям пациентов.- Там его как раз нет.
     -А в Борисовке,  которая в пяти  километрах от  нее,  есть? Странно  вы
рассуждаете! Вы знаете,  что больной бычок может уйти к  знакомой  телке  на
десять километров?
     -Не слыхал,- признал Пирогов.- Это как-то больше на людей похоже.
     -Люди  как раз ограничиваются  тем,  что у  них под  боком!- возразил в
полемическом пылу  профессор, и Пирогов притих: будто его обвинили  в чем-то
неприличном. Профессор, разгромив оппозицию, вернулся к  Алексею:-  Так пили
или нет? В местности, неблагополучной по бруцеллезу?
     -Пил,- признался он, вспомнив жбан молока, поднесенный ему хозяйкой.
     -Одного этого достаточно для постановки диагноза!.. А зачем?!
     -Нельзя было отказать. Такая уж была обстановка...
     Этим он снискал расположение молодых докториц (оно  и прежде мелькало в
их  взглядах, а  теперь  выплеснулось  наружу), но вызвал  зато справедливые
нарекания профессора:
     -Этому вас  Крупозников  учил?..  Теперь будете  расхлебывать эту кашу.
Неизвестно еще, чем все кончится.
     -Летальные исходы при бруцеллезе редки,- сказал Алексей сторонним тоном
справочника.
     -Зато часта длительная  инвалидизация,- ответил второй половиной пароля
профессор, и Алексей решил, что он  был одним из составителей  его учебника.
Пирогов встрепенулся:
     -Может  быть, и так,- неопределенно протянул он и ненароком  глянул  на
черного, с красной  искрой,  специалиста.- Реакцию Хеддльсона мы ему пока не
ставили. Рано еще,- поведал он врачам: как второй лектор, заждавшийся  своей
очереди, но профессор не нуждался в ассистенции:
     -А мне она не нужна! Я вообще стал относиться к ней в последнее время с
большой  осторожностью! Она не  дает подтверждения  в  самых  ясных для меня
случаях.  То ли вообще  ее значение преувеличено, то ли делают ее, как все у
нас, не слишком качественно. Лечите  его  без лабораторного подтверждения. А
то он помощи вашей не дождется. Не блестяще он, скажу я вам, выглядит. Какой
день болезни?..
     Алексей чувствовал себя в этот день как раз очень удовлетворительно, но
не стал спорить и посчитал на пальцах:
     -Пятый, наверно. Или четвертый - смотря что считать.
     -Считать надо  от  заражения  - как  возраст  людей от  зачатия, но  за
неимением точных данных ни в той, ни в другой области довольствуемся впервые
отмеченной температурой!..- Эта  неожиданная фраза-шутка, хотя и производила
впечатление  экспромта,  была  заимствована из  лекционного  курса: на таких
вовремя  идущих  в  дело  домашних   заготовках  и   зиждется  слава  любого
импровизатора.- Какая температура у него сегодня?
     -Тридцать  шесть  и девять,- отвечала, в качестве лечащего врача, Ирина
Сергеевна,  пребывавшая  в  состоянии  одурманенности, в которое ее  вгоняли
мужчины, говорившие чересчур много, быстро и связно.- Он считает, что это не
от болезни.
     -А  от чего? От моего  прихода?  От  него еще никому плохо не  было...-
Профессор посчитал что-то на своих мысленных счетах:- Средняя тяжесть будет,
я думаю. Суставы не болят?
     -Нет вроде...- и Алексей с суеверным видом прислушался к своим телесным
ощущениям.
     -А кости? Хотя для костей еще рано. Потом-то  они у  всех болят - в той
или иной степени.
     -Тоже  нет...-  и  больной, для  пущей  верности, ощупал  себя во  всех
доступных ему точках.
     -У вас  все впереди,- обнадежил его профессор и  поглядел  заботливо  и
взыскательно  разом.-  Начни болеть только.  Надо терпения набраться  -  это
штука приставучая.  Пять  лет  на нее  класть  надо.- Откровенность эта была
следствием товарищеского  отношения к коллеге и предполагала  мужество с его
стороны  - закончил  же он, как всегда, на  бравурной  ноте:-  Потом-то  все
пройдет. Даже если не лечить, организм сам со всем справится и очистится сам
собою - но какою ценой?! Каких инвалидов я потом видел!
     -Я читал  уже.- Алексей хотел избавить его от тягот описания, но взамен
получил выговор:
     -А вы меньше читайте! Хотя и доктор. Воображение надо беречь - оно  вам
для работы пригодится... Картинок хоть в ваших книгах не было?
     -Нет. Только змея на блюдечке.
     -Вот  и слава богу!..- и адресовался  к  аудитории:-  Самое  страшное в
таких случаях - картинки. Насмотрятся и в петлю лезут.  Зачем вы его держите
тут вообще?- обратился он, довольно высокомерно, к Пирогову.
     -Да я вроде не главный теперь,- уклончиво  сказал тот.- Анна  Романовна
здесь  была где-то...- и поскольку ее сразу не нашли в общей сутолоке,  взял
по старой памяти ответственность на себя:- Разбирались пока что.
     -В чем?.. Вам же Кабанцев ясно написал? Какая еще инфекция нужна, когда
бруцеллез в области?..- Он глянул  неодобрительно, давая понять, что его зря
сорвали  с  пляжа или с рыбалки.- Домой его  отправляйте - чем  скорей,  тем
лучше. Зачем он вам? Я думаю, не нужен.
     -Я тоже так  считаю,- без  большого ущерба для совести согласился с ним
Пирогов, и это смягчило на время гостя:
     -Сколько у вас всего случаев?- спросил он.- Назовем их условно афтозным
бруцеллезом.
     -Этих?   Со   счета  сбился.-  Пирогов  после  увольнения  пребывал   в
прекраснодушном   настроении,  не  располагавшем   к  кропотливому   счету.-
Двадцать, что ли... Плюс-минус восемь.
     Профессор и  здесь уловил насмешку в свой адрес и неодобрительно поджал
губы.
     -Такие  вещи надо  знать  точно... Много...  В  течение месяца?  У  нас
неприятности будут.  Мы же  о снижении заболеваемости сообщаем...- Он глянул
многозначительно, потом вновь смилостивился:- Ладно,  уладим  как-нибудь. По
кварталам  распишем.   А  его   отправляйте.   Воздушным   транспортом.   Мы
авиадоставку  организуем.  Нет  ничего  хуже  как  москвичей  лечить.  Вечно
недовольны:  и диагноз  не тот  поставили и  не так  лечили.  Будут потом  в
клиниках  склонять: его  же  как  пить дать в  клинику  положат.  К тому  же
Крупозникову. Студент  у нас - король: к врачам так не  относятся. Да еще на
боевом посту заболел. Мы тебе справку дадим - что ты  заболел при исполнении
служебных  обязанностей,- пообещал он Алексею.- А  об институте пока забудь.
Академический  возьмешь.  Мы  в таких случаях даже инвалидность рекомендуем:
чтоб лечиться без оглядки, а что  у вас решат, не знаю. Ему производственную
инвалидность должны дать,- сообщил он слушателям.
     -Ладно,- согласился больной.- Раз  все так удачно складывается, можно и
поболеть. К вам приеду - не работать, так хоть лечиться.
     -Не будут  тебе платить за инвалидность,- ввернул Пирогов: из  присущей
ему вредности.- Студентам не положено.
     -А  я  не  студент!-  живо  возразил  тот.-  Я  тут  по  приказу  вашим
заместителем оформлен!..- но  доктора  так и  не услышали продолжения  этого
юридического спора, поскольку профессор, не привыкший довольствоваться ролью
слушателя, неожиданно развернулся и ушел,  произведя этим уходом впечатление
не  менее  яркое, чем от самой  консультации,  - остальные потянулись за ним
следом...
     Ирина Сергеевна задержалась у постели больного-хроника.
     -Не  бери  в  голову.  Он  всем  его ставит -  хорошо  если у  половины
подтверждается...- и поцеловала в лоб: чтоб не унывал лишнее.
     -Целуешь как в гробу,- упрекнул он ее, но приободрился.- Это, я считаю,
аванс, а  когда  получка?..- Он  попытался  удержать  ее  возле себя  -  она
увернулась.
     -Лежи. Надо еще к Ивану Герасимычу зайти.
     -Многостаночница. Так и не была у него?
     -Когда? Завернули с полдороги.
     -Придешь?
     Она испытующе поглядела на него:
     -Зачем? Все ясно теперь. Будешь  левомицетин пить  и ждать  самолета...
Если только, чтоб лекарства принести?
     -Хотя бы! Подойди же! Бруцеллезом так не заражаются. Садись - послушай,
как  они с  Еленой и  Гедвигой  устроились, -  все  дела забудешь...- но она
направилась уже к Ивану Герасимычу...
     Алексей,  уязвленный  в  равной  степени и  диагнозом  профессора  и ее
уходом, взял книгу об инфекциях, прочел наново главу о бруцеллезе, отнесся к
этому  диагнозу  с еще  большим  сомнением,  отложил  справочник,  взялся за
Казанову...
     -Ушли все? А мы на стол накрыли - ждем, когда гости разойдутся...
     Хозяйка  неслышно прокралась в  его  комнату, стала  в дверях. Глаза ее
поблескивали.
     -Жаль, не зашли раньше. Взяли б с собой Ирину Сергевну.
     -Если б заранее знать,- дипломатически отвечала Марья Егоровна (которая
вовсе не  хотела сидеть за одним столом с серьезной, прямодушной докторшей и
потому дождалась ее ухода).
     -Бутылку с собой взять?- Он  перегнулся через  край  кровати, достал из
чемодана   пузатый  сосуд   из   черного  стекла.-  Французский.  "Наполеон"
называется,- но заморский напиток не произвел на хозяйку впечатления:
     -Нам попроще чего. Всю жизнь без него жили - что на старости привыкать?
Оставьте  -  может,  случай еще представится.  Там  есть  что  выпить...-  и
забеспокоилась, потому что он не двигался с места:- Передумали?
     -Почему?.. Надо это...- и сделал неопределенный жест, давая понять, что
ему надо одеться. Она всплеснула руками.
     -Вот оно что! А мне невдомек!  Стою,  старая, глаза выпялила! Извиняйте
меня, Алексей Григорьич!..- и, со смешком и еще пуще повеселевшими  глазами,
вышла, а Алексей  встал и  начал  облачаться  -  в давно  не  надеванную  им
джинсовую пару...
     Хозяева   сидели  за  накрытым  столом  и  ждали  его.  Марья  Егоровна
привстала, засуетилась, когда он вошел.
     -Давайте  я вам все как положено дам: и тарелочку и  ложку с вилкой!..-
Она поставила ему прибор.- Берите, что нравится. Что есть уж... Одни  мы - и
Тоньки нет, хотя звана была.
     -С Мишкой?- Алексей  уселся со  всеми удобствами. Он чувствовал себя за
любым праздничным столом в родной стихии.
     -А его за что? Его еще не за что. Детей вот наших нет: разъехались - да
я  вам это  уже говорила. И не знают, небось,  про  праздник наш.  Слышь?..-
оборотилась  она к  мужу.- Доктор спрашивал, нравились мы  друг другу, когда
сходились? Что на это скажешь?
     -Видно,  не  противны друг  другу были.-  Хозяин был  в  обычном  своем
ватнике, но  выражение лица и у него было  приподнятое.-  Давно это было. Не
помню уже где.
     -Врешь!-  возразила  она  с  живостью.-  Все  помнишь.  На  Азове   это
случилось.
     -На Должанской косе,- согласился он.
     -На ней самой. Там я тебе и понравилась.
     -Берег там хороший,- сказал он гостю.- Пляж, по-вашему.
     -Надо будет съездить,- решил тот, не откладывая дела в долгий ящик.
     -Съезди  - дело  стоящее...-  сказала и Марья  Егоровна,  погружаясь  в
полузабытые,  далекие воспоминания.-  Мне там другой  нравился, а сошлась  с
тобой вот. Почему, не знаешь?
     -Уговорил, наверно?
     -Ну да, совсем заговорил! Пока ты слово скажешь, я  за тебя спрошу и за
себя отвечу. Старше я тебя - поэтому, наверно. Опыта больше было.
     -Что теперь считать? Поедем скоро все - по ее повестке.
     -А ты туда десять лет собираешься! Не слушайте его, доктор - это у него
присказка такая, а на деле он о другом думает - как пожить ему подольше!.. И
ладно, так и надо!-  прервала она обычное, будничное свое, злословие.- Плохо
жили разве?  И особо не ссорились  и  на месте не сидели. Нехорошо  за землю
держаться - света белого  не увидишь. А вы, доктор, снова не едите? Плохая я
хозяйка. Болтаю, а гостю на тарелку не подкладываю.
     -Рот болит,- не в первый раз пожаловался он.- Типун на языке вскочил. И
десны вздуло.
     -Да что ж это за болезнь такая?!- привычно поразилась она, особенно ему
сочувствуя в эту  минуту, а хозяин насторожился, будто впервые услыхал о его
болезни.
     -Рот в язвах? А вы молока сырого не пили?
     -Пил. В Тарасовке.
     -Тогда ящур это у вас. У нас многие им болели,- и снисходительно и чуть
свысока улыбнулся. Марья Егоровна подняла голову:
     -В Астрахани?..  Верно!  А  я  и  забыла!  Видно,  правду говорят: своя
болячка век помнится, а чужая и смерть забывается!
     -Там весь скот им болел. А здесь - я не слышал что-то.
     -На Байкале, говорят, есть,-  не  то  припомнила,  не то  выдумала она,
догоняя мужа, в этот день отличившегося.- Проезжий сказывал.
     Хозяин усмехнулся:
     -Значит,  шальной бычок  оттуда забрел и  со  здешней телкой  спутался.
Сильно болит?
     -Есть трудно. А раньше и говорить было больно.
     Тот кивнул:
     -Все  так.  Ничего,  пройдет.  Ты  наливки  выпей:  продезинфицирует...
Рискнешь?
     -Рискну конечно.-  Алексей всегда  был готов к  таким  подвигам.  Марья
Егоровна глянула одобрительно:
     -Я гляжу,  доктор тоже на  подъем  легкий: и  ему  на месте не сидится.
Парни разбегаются  - девки дома  остаются.  А  все -  мальчишки  лучше.  Как
считаешь, отец?
     -Не знаю. Не имею опыта.
     -Слыхали?- оборотилась она к Алексею, затем к мужу:- А мои тебе кто?
     -Свои, свои.  Только не собственные. Давай, доктор. Дыши глубже. Забери
воздуха запас, потом сразу выдохнешь...
     Они выпили. Алексей разинул  рот - и так и остался сидеть с выпученными
глазами.
     -Ничего. Другая легче пройдет,-  сказал хозяин, будто сам лечился таким
способом.- Отходит?
     -Жив,  вроде,-  и Алексей  вернул глаза и  челюсти  свои в естественное
положение.
     -Дыши взад-вперед,- посоветовала и Марья Егоровна.- Вентилируй. Выпьешь
раз, другой  - глядишь, и вылечишься... Или  хватит ему? Больной  как-никак.
Глаза вон блестеть начали. Не то от вина, не то от его докторши... Не придет
она сегодня?
     -Не знаю. Работы много,- слицемерил Алексей.
     -Бывает,-  снисходительно  согласилась  она.- При такой-то профессии...
Тоже, гляжу,  понравилась?..- Хозяин  неодобрительно качнул головой,  а  она
продолжала любопытствовать:- Как это вышло у вас?
     -Любопытна слишком,- сказал ей хозяин, но она не унималась:
     -Сколько на свете ни живу,  все не могу никак понять, как это люди друг
другу нравятся.
     -Случайно, наверно?- предположил гость.
     -Может, и так... Только  нет крепче знакомств, чем случайные. Давай  за
эти случаи и выпьем. Пока Тоньки нет.
     -Тут я.- Дочь выглянула из коридора.- С Мишкой.
     -Здесь?!- поразилась Марья Егоровна, но  в  следующую минуту  забыла  о
своем  изумлении.- Садитесь тогда, раз здесь. Руки только сначала вымойте...
Неизвестно, чем они там занимались,- объяснила она  мужчинам:  была  заметно
выпивши.-  Но пришла  все-таки.  Без них выпьем.  За здоровье ваше,  Алексей
Григорьич.   Видите   -   не  все   вы   нас,   и  мы  вас   тоже  полечили.
Продиагносцировали...
     Они  выпили по  второму кругу  - новая  рюмка  прошла  легче первой: по
проложенному следу. Алексей уверовал в скорое излечение.
     -Пройдет, значит?
     -Ящур? Проходит. У  кого за  неделю, у  кого за две. Больше месяца чтоб
кто болел, я не слышал.
     -Ладно. Теперь буду спать спокойно.- Гость встал из-за стола.- Пойду.
     -Что  рано  так?-  слукавила  хозяйка,  догадывавшаяся  о причинах  его
спешки.
     -Болеть пойду. Вдруг  доктор  придет. Больничный не даст - за нарушение
режима...
     Он ушел к себе дожидаться Ирины Сергеевны:  испугался, что она придет в
его отсутствие. Хозяйка забеспокоилась:
     -А она не заразная, болезнь его?
     -Ящур?..- Хозяин все переспрашивал  и уточнял, будто у него не дом был,
а инфекционная  клиника, где могли быть разные заболевания: тоже хорош был с
утра.- Им только через молоко заражаются. А корова еще от бычка больного.
     -Ну это нам не страшно. А вот докторше его - не знаю.
     -Тише ты!- и хозяин показал взглядом туда, где, по его расчетам, должна
была находиться Тонька.
     -А  она этого не знает?- пренебрежительно возразила  та.- Чего, чего, а
этого?.. Где она?.. Все время теряется...
     -Тут я...- Тоня выглянула из коридора.- Задержались немного.
     -Что вы там делаете?
     -Причесываемся,  мам...-  и  она   выступила  из  темноты,   спокойная,
уверенная в себе, а за ней -  Миша, тоже в последнее  время повзрослевший  и
поважневший.- Зеркало в прихожей повесить надо.
     -Какая еще прихожая? Всю жизнь сенями были.
     -А теперь, мам, все иначе. Зеркало в сенях не вешают...
     Ирина Сергеевна  пришла  к  нему  в этот вечер -  и не для того,  чтобы
принести лекарства.
     -Опять Казанову читаешь?-  упрекнула она  его, думая  о своем и даже не
спрашивая о самочувствии.
     -А инфекции  уже читать  не  надо.- Москвич смотрел на  нее с мягкой  и
любовной иронией - больного,  который,  в отличие от любимого врача,  знает,
чем он болен.- Знаешь, что у меня?..- Она  сказалась невеждой.- Ящур. Хозяин
сказал. Вот что значит в гости не ходить и от приглашений отказываться...
     Она пропустила это мимо ушей, но сосредоточилась на медицинской стороне
дела:
     -Ящур?.. Название помню - и ничего больше. Что это?
     -Коровий насморк с язвами. У них венерическим путем передается, а у нас
-  через  молоко: пищевая инфекция.  Кто  неделю болеет,  кто  две,  но  все
выздоравливают.  Я в книжку сунулся - он там на последней  странице и мелким
шрифтом: мол, почти что выведен.  Нет даже в оглавлении, но все очень похоже
описано. Да я и  хозяину верю: ему нет смысла  врать. Потому  как кафедры не
возглавляет.
     -Наверно,  так  и есть,- согласилась  она.-  И  я теперь вспомнила:  на
занятии что-то говорили. Завтра  в медицинской  энциклопедии посмотрю: у нас
есть в больнице.
     -Сколько томов?
     -Тридцать восемь.
     -Нормально. Пока до ящура добрался, ушел бы на пенсию.
     -Ел уже?
     -Говорю ж, у хозяев ужинал... Что такая невнимательная?
     Она не ответила, но спросила:
     -И выпил с ними? Когда успеваешь?
     -Так видишь же - нельзя без этого? Без бутылки и диагноза не поставишь.
Так бы еще месяц вспоминали, а выпили - сразу память освежили. И язвам стало
лучше от их  лечения. Не так болят. Я наливку пил - и то в голову бросилась:
от  слабости и долгого  перерыва... Что с тобой?..-  Известие о его чудесном
избавлении не  вызвало  у  нее чувств,  на  которые он  рассчитывал,  и если
обрадовало,  то  ненадолго:  она снова стала такой, какой пришла к  нему,  -
сосредоточенной, мешкотной, нерасторопной.- Тоже заболела?
     -Не ты один болеешь,- сказала она.
     -Говорю  ж:  все выздоравливают... С  Иваном Герасимычем  не так  что?-
догадался он.- Что с ним?
     -Плохо все.  Легкое обсеменено, в  верхушке  - узел сливной и в  костях
метастазы. Позвоночник в двух местах разрушен. Умрет скоро. Я его три дня не
видела - он высох за это время... Без него тут совсем плохо станет.
     -Ты ж уезжать собралась?
     -Потому  и  говорю...  Люди-то  на  кого  останутся?..-  Она  не  стала
объяснять далее, поглядела стеснительно.- Хозяев нет?
     -Нет,- не сразу сообразив, в чем дело, бодро ответил он.- Разошлись.  В
кои-то веки...
     Хозяев  не было: ушли к  кому-то, верные  правилу проводить праздник на
людях. Тоня и Миша сначала хозяйничали одни, потом тоже исчезли.
     -Закрой окно. Видно же...- и добавила в свое оправдание:- Женщины к вам
и с тоски липнут тоже. Не с одной только великой радости.
     -Не  было   счастья,   так   несчастье   помогло,-   в   свою   очередь
срезонерствовал он, подражая ей и в мгновение ока оказываясь рядом с нею.
     -  Окна  зашторь,-  попросила  она еще.- И  не  кощунствуй.  Не  болтай
лишнее...
     Утром их разбудил  стук  в окно: кто-то  спозаранок  барабанил в  него,
дробно и настойчиво. Хозяева, вернувшиеся за полночь, должны были проклинать
в эту минуту и жильца, и его  непрошеных  посетителей. Алексей  встал, отпер
одну  из  створок  окна,  другую,  зашторенную,  предусмотрительно   оставил
закрытой и высунулся наружу, заслоняя собой то, что осталось за его спиною.
     Внизу стоял Пирогов.
     -Знаешь, чем ты болен?
     -Знаю. Ящуром.
     -Откуда?!-  изумился  тот  и глянул на  него с особого  рода  врачебной
завистью и ревностью.
     -Хозяин сказал...-  и  невольно оборотился  назад, где уже просыпалась,
поднимала  голову  и,  главное, тянулась к платью, еще  полусонная  и вялая,
Ирина  Сергеевна. Последнее подстегнуло его  всего сильнее:  после  того как
оденется,  черта  с два  ее  разденешь снова -он  поспешно, как  на угольях,
повернулся  к Ивану Александровичу  и  прибавил:- Он сам им болел:- сократил
таким образом объяснение до минимума.
     -Правильно,-  признал тот  и погас окончательно.- И тут меня  опередил,
значит... А  я  в  немецком справочнике вычитал. Название долго перевести не
мог. Оно  по-немецки  Maul-und-Klauen Seuche называется  -  болезнь  морд  и
копыт. Klauen я помнил  - это вообще когти, но,  оказывается, еще и копыта -
этого  я не знал,  поэтому и  не обратил внимания...- Неясно было, чего ради
залез он в эти словесные дебри и зачем тянет время:  видно, догадывался, что
Ирина Сергеевна находится  в этих стенах. Одно спасало Алексея - что  она не
может  уйти,  пока  он  стережет  окошко.-  Видишь  -  лучше на родной почве
оставаться: на чужой чувствуешь себя неуверенно. Болезнь не страшная - скоро
на работу выйдешь: давно тебя слышно  не  было...- Он все  мешкал, и Алексею
определенно уже показалось, что он хочет заглянуть внутрь комнаты, проверить
свои подозрения.- Сколько тебе осталось?
     -Десять дней...- и невольно обернулся -  это окончательно его выдало, и
Пирогов утвердился в своих догадках.
     -Поеду   в   область,-   задумчиво    сказал,   затем    не   выдержал,
полюбопытствовал:- У тебя нет никого?
     -Нет... Откуда взяли?
     -Если  увидишь  Ирину  Сергевну,-  придумал  тот,-  скажи: искал ее,  в
область ехать хотел - по поводу этих дел, но теперь один поеду... Скажешь?
     -Скажу конечно. Если увижу...
     Пирогов помедлил еще, вслушался в гулкую тишину, поглядел озабоченно на
москвича, пошел  к  калитке. Алексей только этого  и дожидался и в следующий
миг  был  возле Ирины Сергеевны, облаченной  уже не только  в платье, но и в
белый халат поверху. Она тоже ждала, когда  уйдет Иван  Александрович, но, к
несчастью, по другой причине.
     -Раздевайся! Куда ты?!
     -В больницу. Видишь же  - начальство  на  ногах, работает...-  Она была
сердита на Пирогова, и на их отношениях в этот день была  поставлена жирная,
венчающая дело точка.
     -Плюнь на все. Давай ляжем снова. Я тебя толком еще не видел. Надо было
свет вчера оставить - тебя не слушать!-  Он,  в отличие от нее, был безмерно
счастлив, и безмятежность  эта  омрачалась лишь  ее желанием немедленно  его
оставить.- Столько времени потеряли! Сказать кому - не поверят!
     -Что ты имеешь в виду?
     Он удивился ее непонятливости:
     -Когда  я приехал  сюда? И когда мы с тобой познакомились? На следующий
день, считай? А  сегодня какое? Столько дней  впустую  прошло! Нагонять надо
упущенное.
     -Догонишь...- неопределенно пообещала она.- Чай приходи пить.
     Он спохватился:
     -Я ж не болен ничем? Могу на работу ходить?!. Погоди - мне тоже одеться
надо!.. Не тебе одной!..- но она не стала  ждать его - пошла не оглядываясь:
легкая на подъем, собранная, деловитая...


        39.

     Пирогов поехал в область. Ирину Сергеевну с собой он брать и не думал и
наврал Алексею  из приличия:  он направлялся к Сорокину, где  ее присутствие
было  бы совершенно  излишне. Сорокин только что вернулся  из десятидневного
отпуска, проведенного им на Алтае, и выглядел  отдохнувшим и набравшимся сил
для  новых  боев,  интриг  и  надувательств.  Это  был  приличный человек  и
порядочный  проходимец и авантюрист:  надо жить  в  России, чтоб  знать, как
такое  совмещается,  но подобные типы  возможны  только в  провинции,  где в
отличие от столицы иной раз дорожат и гордятся  оригиналами и делают для них
исключения  из  общих   правил.   Он  внимательно  выслушал   рассказ  Ивана
Александровича.
     -Ящур, говоришь? И кто его поставил?
     -Я в книгах вычитал... И этот доктор новый. Москвич. В одно,  считайте,
время.
     -Да что ты? А он откуда узнал?
     -Ему хозяин сказал. Он болел им.
     -Сорока,   словом,  на  хвосте   принесла,-  подытожил   Сорокин.-  Моя
однофамилица... А вместо тебя сейчас кто?
     -Анна Романовна Лукьянова.
     -У которой муж - шофер?
     -Ну да. Который в больнице принудительные работы отбывает.
     -Тот самый?..  И она про ящур не знает ничего?.. Давай позвоним ей.- Он
набрал номер.- Анна Романовна!..
     -На месте?- спросил  вполголоса Пирогов, Сорокин кивнул и начал слушать
собеседницу,  которая давно  ждала этого звонка и  с места  в  карьер  стала
излагать   ему  свою   версию  событий:  Сорокин  был  ее   непосредственным
руководителем, и с ним надо было  считаться  и ладить не меньше, чем с самим
Воробьевым.
     -Да  я  приехал  только что,-  прервал  он  ее, когда счел, что  слушал
достаточно  долго.-  Дайте в  себя прийти...  Ну да. Полторы  недели, вместо
двух, был - нельзя больше. Знаете же, как у японцев: на три дня отпуск берут
-  боятся,  как бы  работа  от  них не  сбежала.  Обязательно что-нибудь  да
случится... Ну да, я  понимаю...- и, отстранив от себя трубку, дал послушать
Пирогову:  Анна Романовна рассыпалась  в заверениях в том, что непричастна к
смещению  Ивана Александровича.- Да никто из нас не  виноват!-  успокоил  он
ее.- При чем тут вы? Это же на других уровнях решается. Надо было кому-то за
эпидемию ответить... Ну  конечно. Нам-то зачем  друг с другом счеты сводить?
Сегодня  он,  завтра  вы:  паны  дерутся,  у холопов шишки... Да?.. А  я  не
знал...- Он прикрыл трубку.- Жалуется,  что ты  в райздравотделе за главного
остаешься.   Надо,  говорит,   чтоб  один  человек  был   -  иначе  работать
невозможно...- Хорошо, Анна Романовна.  Я  над этим подумаю... А вообще  как
дела?...- и  стал  повторять  вслед  за  ней:-  Бруцеллез на  убыль  идет?..
Профессор  так сказал?..-  Уже  одно  это телефонное  эхо,  не  свойственное
Сорокину, должно  было насторожить Анну Романовну,  но  она была новичком  в
этом деле.- Ну, значит, так оно и есть - раз профессор сказал. Докладную мне
к завтрашнему дню пришлите: в обкоме требуют. Пусть муж привезет... А теперь
так и  будет: каждый  день  будете писать  и посылать  их  - всем и каждому.
Потому как не вовремя в должность вступили. Это когда тихо, вверху хорошо, а
случись  что,  не   отпишешься.  Бьют-то  поверху.  Как  молния  по  высоким
деревьям... Договорились...- и положил трубку.-  Справилась со  вспышкой. Ты
вот не  смог,  а  она успела...  Ящур, значит? Это  штука  хреновая.  Знаешь
вообще, что это такое? Я знаю по случаю.
     -Читал, что проходит сам собою.
     -Может, он и проходит - только в некоторых отношениях похуже бруцеллеза
будет... И москвич им заболел?
     -Ну да.
     -Совсем плохо. Не спрячешь,  значит. Гусев не даст. Из-за  него только.
Из-за  гастролера этого...  Черт знает что...  Хорошо я мумие набрался. Не с
пустыми руками идти.
     -А это что?
     -Не  знаешь разве?  Птичье дерьмо окаменевшее. Гуано. Или  гуано  -  не
знаю,  где  ударение ставится.  На Алтае  взял. Тысяча километров  всего - и
такое  золото  под ногами. Бродяга  один мешок  уступил:  сам бы  не  набрал
никогда.
     -Сколько взял?
     -Ящик водки. Я с  собой взял на всякий случай  и  все  в него  угрохал.
Много?
     -Не знаю.  Что я в этом понимаю?..- Пирогов относился к панацеям такого
рода весьма скептически.- Широко применяется?
     -Везде!-  безапелляционно  объявил  тот:  уже начал кампанию  в  пользу
нового препарата.- Правильно  только применять надо:  одному внутрь, другому
наружно,  третьему  вообще  за пазухой  держать,  употребить  за  полчаса до
сношения. Тебе не надо?
     -Нет вроде.
     -Я знаю, ты молодец. Пошли к Потапову.
     -Вы же с ним в ссоре?
     -С Потаповым? Да ты что? Первые друзья всегда были. А уж с этим-то,- он
показал на  рассыпанные по столу, заготовленные  впрок черные катышки,- и  с
первыми  врагами   передружусь...-  и,  предваряя  визит,  позвонил   своему
сопернику.
     Потапов ждал их  в кабинете  - за  столом,  огромном, как  пристань,  в
большом, как корабль,  кресле: мебель делалась ему мало что по мерке - еще и
на  вырост.   Он  отличался  неразворотливостью   ума  или,  проще  сказать,
тугодумием.
     -Какой ящур?-  сказал он.-  Когда  сказано -  бруцеллез.  Зачем  голову
морочить?..- Перед их приходом  он извлек из архивов папку с делом о вспышке
бруцеллеза  и открыл  страницу с  актом,  составленным комиссией.- Вот.-  Он
принялся  читать:-  "Первое.  Инструктаж  работников   не  проводился  и  не
фиксировался в специальных журналах,  которые отсутствовали..." Вообще их не
было. "Второе. В больнице, в проверенных  отделениях, имелось не более одной
швабры  на  помещение; швабры  не были маркированы  и могли  переноситься из
палаты  в палату, вызывая распространение инфекции; у старших сестер не было
краски  и  кисточек  для  маркировки..."  И  так дальше. Пятнадцать пунктов.
Кошмар, а не больница. Швабры - и те купить не могут.
     -А они всем одно и то же  пишут. Не знали? У них же воображение начисто
отсутствует. Обычно с мусора на территории начинают. Есть там?
     -Был вроде...- Потапов поглядел в акт, прикрывая его ладонью, будто это
был донос, который он хотел утаить от своих посетителей.- "Шестое. На дороге
мусор валяется, и никто его не убирает". Дворника нет.
     -Да  вы спросите у них, что за мусор! Я в последний раз навел справки -
оказывается,  листья  с аллеи не смели.  Да и не  в этом дело.  Как этот акт
называется?
     -"Акт  проверки Петровской  Центральной  районной больницы в  связи  со
вспышкой бруцеллеза",- прочел тот.
     -Вот. А это не бруцеллез вовсе.
     -А что?
     -Ящур. Есть такая болезнь - нам с ней маяться еще придется.
     Потапов покривился как от кислого:
     -С вами всегда так. Медики - хуже вас никого нету...  Я ж не  понимаю в
этом ничего. Один говорит одно, другой - другое... Почему тогда сказали, что
бруцеллез? Профессор с Кабанцевым?
     -Потому  что ничего другого не знают. То есть Кабанцев, может, и знает,
да высовываться вперед батьки не хочет, а этот долдон всем одно лепит. Узкий
специалист! Поэтому и заболеваемость  такая высокая по области,- не преминул
подпустить он ежа профессору, который не был в  его подчинении и потому  был
лишен  его покровительства.- Что за бруцеллез наказывать,  когда  это  не он
вовсе? То же самое, как если, положим, человеку за грабеж десять лет дали, а
он всего-навсего за угол зашел пописать.
     -Но швабр-то не было?- возразил Потапов, поддаваясь и отступая.
     -Швабр,  конечно, нет,- согласился для порядка Сорокин.- Но их и у меня
в  кабинете  нет. И у тебя,  гляжу, тоже! Тоже ведь прийти  могут.  Это  как
пожарники  -  они ко мне  тут недавно  завалились, штраф хотели  наложить: у
меня,  видишь  ли,  окурок  в  умывальнике  оставили.  Курят в  неположенном
помещении. А я и не курю вовсе!
     -Заплатил?
     -Да, сейчас! Позвонил их начальнику - тебе что, говорю, жить надоело? У
тебя дочка  скоро рожать будет! Отскочили,  как мячики!- Все это он врал, но
делал это самозабвенно и упоительно.-  Ладно,- словчил он, видя, что Потапов
готов уступить, и не  желая вытягивать из  него  признания  как на дыбе.- Об
этом  еще поговорим.  Я тебе тут  одну вещь предложить хочу. Генеральную...-
Пирогов  решил, что  он  начнет всучивать  тому мумие, но ошибся: сам он был
все-таки птица  районного  полета, а не  областного.- Ящур  это  будет  - уж
поверь  мне:  я  на  расстоянии   чувствую.  А  это  болезнь   прежде  всего
ветеринарная. На это и надо  упор  делать. Пусть  они за  нее отвечают... Не
ясно?
     -Ветеринары - они к сельскому хозяйству относятся?
     -А к кому же?
     -К Михал Михалычу?.. Это идея неплохая. Он как раз в отпуске.
     -Вот!  -  удовлетворенно  протянул  Сорокин.-  Так  Гусеву это  дело  и
преподнесем,- и теперь только предложил свой товар, посчитав почву для этого
достаточно взрыхленной и  унавоженной:- Тебе, кстати, мумие не нужно? Привез
с Алтая.
     -А это что?
     -Птичьи  отходы. Лежали  триста  лет  под солнцем  алтайским,  всю  его
энергию саккумулировали - сила страшная! У меня на глазах у одной перелом за
неделю сросся, а до этого год  не вставала. А по мужской части!..- и Сорокин
сделал тут  жест,  означающий нечто вовсе уже безбрежное и бескрайнее.- Тебе
не надо?
     -Зачем?.. Попробовать если только.
     -Бери. Одну  катышку за полчаса до  этого  дела,  вторую  - как  только
начинаешь.
     -Сколько я тебе должен? Мне двадцать пять дай, для начала.
     -Двадцать шесть. Для круглого счета. А то начнешь  и не  кончишь...-  и
видя, что  тот полез  в бумажник, запротестовал:- О чем ты? Ничего ты мне не
должен! Со своих-то?..- и с  видимым сожалением отсчитал ему названное число
гранул.- За полчаса, не забудь. Подгадать надо.
     -Это  как раз не  вопрос,-  сказал  Потапов.-  Сколько надо, столько  и
будет,- и с хищным видом спрятал в карман знахарское снадобье.
     -Все йес и о'кей,- сказал Сорокин.- Расскажешь потом. А теперь  пошли к
Гусеву. Чтоб  с самого начала это дело приморозить. Чтоб потом локти себе не
кусать...- Потапов,  вконец  им замороченный, послушно  встал,  чтоб идти  к
первому секретарю.- А ты не ходи,- сказал  Сорокин Ивану Александровичу, все
время молчавшему.- Только помешаешь. К начальству надо вдвоем ходить. Одному
мало, а втроем -  много слишком... А  тебя если  увидит, вообще выгонит.  Не
потому, что не нравишься, а просто всех по первому разу выпроваживает. Новых
людей не любит. В коридоре нас подожди...- но Пирогов и не думал проситься к
первому  секретарю:  он пасовал перед ними  всеми -  если  в нем  и  бродило
бюрократическое вино, то самого невзыскательного местного разлива.
     В кабинете Гусева  Сорокин, напротив, начал с главного: надо знать, где
и  как читать азбуку -  одному с "А", другому с  "Я"  нужно. Он  извернулся,
закруглился     в    виде    уважительного     вопросительного    знака    и
полуфамильярно-полуугодливо предложил:
     -Сергей Максимыч! Я тут на Алтае был - хорошую штуку  привез очень.  От
всего помогает.
     -Так уж и от всего? И от уборки?
     -От  этого нет, но вся медицина  перед ней падает!-  и высыпал  на стол
черные горошки.
     -И  что это такое?..-  Гусев  заинтересовался: как и  все смертные,  он
любил, когда подчиненные  заводили разговор о том, что не  касалось дела, но
могло иметь отношение к нему лично.
     -Мумие.  Препарат восточной  медицины. Авиценна его  любил.  Боготворил
прямо. Все как рукой снимает. Потапов вон  двадцать пять штук взял. На  одну
ночь, наверно,- и подмигнул ему, чтоб не обижался: нужно, мол, для дела.
     -А  у него одно на уме. За  это  ему и попадает. Тут не знаешь, куда от
чирьев деться,  а он топает, как медведь. До  баб, наверно, всю ночь ходил -
поэтому... От чирьев сгодится?
     -Так именно поэтому и брал! Говорят, лучшее средство. Только  его тогда
не  пить  надо: чтоб побочных  действий не было - которыми Владимир  Сергеич
интересуется,-  снова  прошелся он  по  Потапову,  так  что  тот  надулся  и
усомнился:  так  ли нужно  это  для дела, или  же это  очередная подножка со
стороны его вечного соперника, - а примочки на шею класть.
     -Горошками?
     -Нет, горошки для другого - я вам массу  примочечную приготовлю: будете
шею себе  обкладывать  и  сверху  чем-нибудь теплым прикрывать. Оренбургский
платок  найдется? Старый, без синтетики. Примотайте:  шерсть,  сама по себе,
тоже лечит. Хорошо - волчья, а еще лучше - заячья....- Именно таким  обилием
частностей  он  и убеждал  самых  отчаянных скептиков: люди  могут отвергать
идею, но не в силах бороться с житейскими подробностями.
     -Но и  горошки можно взять? Они, наверно, не для одного  этого? Не  для
Потапова?
     "Все, зациклило!"- раздражился Потапов,  но на лице его отразилась одна
лисья преданность и шкодливость: так проказливый школьник признается в своих
проделках и готов первый над ними смеяться.
     -Да берите, конечно! Для того и принес! У одной на моих глазах давление
с восьмидесяти до ста сорока поднялось: встала и пошла ногами сучить - а  до
того целый год лежала!..
     Потапов  поднял  голову и задумался: он слышал эту  историю в несколько
иной ее интерпретации  -  но  вслух  этого  не  сказал:  был уже  повязан  с
Сорокиным.
     -Оно  у  меня  и  так  повышено,-  предостерег  Гусев,  почувствовавший
неладное в его молчании.
     -А оно, если повышено, понижает, если понижено, повышает!- но Гусев был
не так прост:
     -Ладно. Ты ври, ври, да не завирайся... Но горошки я все равно  возьму.
Сам если пить не буду,  родным вышлю... Это интересно вообще. Живем-то мы на
Востоке, а не на Западе... Ты только писать мне будешь всякий раз: кому, как
и от чего принимать.
     -Нет вопросов!- сказал Сорокин, и Гусев отобрал у него весь  его запас,
с которым он пришел в обком, но в данном случае Сорокин не роптал и мысленно
не бранился: понимал, что из всех возможных  вложений  капитала - это  самое
выгодное.
     -Ладно,-  сказал Гусев, аккуратно пряча кисет с мумие  в портфель.-  Но
вы, наверно, не за этим сюда пришли? Подарки кто-нибудь один несет, а вдвоем
просить обычно ходят? Чтоб  не  сразу выставили...- и поглядел  каверзно  на
обоих.
     -Да тут  такая  штука, Сергей  Максимыч.  Ты разрешишь,  я  уж  начну?-
обратился он за извинением к Потапову.- Я лучше владею материалом.
     -Гони!- приказал Гусев.- В ваших делах никто ничего не смыслит.
     -Не совсем так, но в  общем и целом верно,- состорожничал Сорокин.- Так
вот. В Петровском вспышка инфекции...
     -Знаю. Оттуда нахал  один приезжал - я с ним  по телефону разговаривал.
Бруцеллез.
     -Так вот - не бруцеллез, Сергей Максимыч, а ящур.
     -А это еще что?
     -Коровий насморк, но им и люди болеют...
     Гусев воззрился на него непонятливо и пренебрежительно:
     -И дальше что? Я тут при чем? Пусть дальше сморкаются... В чем дело-то?
     -В  том,  что этот  ящур почище  бруцеллеза будет. При нем скот стадами
сжигают и на целые районы карантин накладывают.
     -А  мне этого  не  говорил!-  обиделся  Потапов, но и Гусев оторопел  и
переменился в лице:
     -Ладно, ты меня не пугай только!.. Мало нам бруцеллеза этого? На каждом
совещании  обосранные  ходим...  Ваши  ж  доктора  сказали, это  бруцеллез?!
Кабанцев с этим! С модным парикмахером!
     -Они  не   мои,-  уверенно  сказал  Сорокин.-  Мои  правильный  диагноз
поставили.
     -А чьи же?!- Гусев угрожающе насупился.
     -Это  сложный  вопрос.   Мы  с  Владимиром  Сергеичем   как   раз  этим
занимаемся...-  и  Сорокин поглядел на Потапова, приглашая его в свидетели.-
Система  врачебного  усовершенствования. Подчиняется  напрямую  министерству
здравоохранения.
     Гусев понял, что уткнулся в очередной  административный тупик, которыми
так богаты отечественные лабиринты, и отступил:
     -Те еще усовершенствователи!.. Кто знает про все это - про ящур ваш?
     -Никто  пока. Мы  да  Пирогов, Иван Александрыч,  бывший  главный  врач
больницы  этой, да  еще  пара  докторов его...  Ко мне  прежде всего с  этим
приехал. В приемной ждет.
     -Пусть сидит. Не раззвонил никому? Молодец какой... А почему бывший?
     -Так его за бруцеллез и выгнали. Что вспышку допустил.
     -Да?..  Это мы  умеем...-  и  Гусев  насмешливо  поглядел  на Потапова,
который не  защищался и уже одним этим признал свою неправоту,  а на большее
Сорокин пока не рассчитывал.- А с другой стороны, пусть оно так и остается,-
сказал осторожный руководитель.- Надо разобраться еще,  есть  он, ящур этот,
или нет его... Кто сейчас в Петровском? Зайцева  учиться послали?  Тоже - на
усовершенствование?
     -Воробьев,- подсуетился  услужливый  Потапов, но Гусев одернул его: тот
все еще был в опале.
     -Сам знаю... Думаю... Как его?
     -Егор Иваныч,- подсказал  Сорокин,  и  Гусев  его помощь принял, набрал
номер  телефона и  позвал  Воробьева.  На  лице его отобразилась любезность,
обычно ему не свойственная и потому для подчиненных опасная:
     -Егор  Иваныч? Как у тебя  дела  там?  Это я, Гусев  Сергей Максимыч...
Решил позвонить: думаю, как новому человеку на новом месте?.. Не новый?.. Ну
хорошо,  если  так... Слушай,  как  у  тебя  со вспышкой этой?.. Снизили  на
тридцать процентов? Это хорошо. А никаких новых действий  не предпринимаешь?
Обследований или  консультаций каких-нибудь? Ты  гоняй медиков -  они только
болтать  да  обещать умеют,  а  дела от  них  не дождешься...  Уже  начал?..
Ладно...  Пришлю...  Давай...-  и  бросил  трубку,  не  простившись.-  Хочет
симпозиум устроить: профессора с ветеринаром свести. То, что как раз надо. У
нас есть ветеринар приличный?
     -Есть, кажется.
     -Вот и  пошлите его. На симпозиум этот. И профессора туда же -  ему там
самое место... Пусть съездит - специалист ваш,  кому  верить можно -  только
пусть  пока помалкивает. Подождем ясности с этим ящуром...  И как твое мумие
подействует,- окоротил он Сорокина, уже ходившего в именинниках,  и поглядел
на  него  с острасткой:  чтоб  не  задавался  раньше времени.-  Теперь  все,
надеюсь?..- и глянул иным, откровенным образом: чтоб поскорей выметались.- В
театр  идите  на  премьеру,-  прибавил  он только.- В  драмтеатре  "Тартюфа"
ставят.
     -Так это когда будет?!- опешил Потапов.- Только роли раздали.
     -Через  месяц. Чтоб заранее знали: день этот  не  занимали.  Какую роль
Семеновой-Черной дали?
     -Молодухи  -  не  помню, как по  имени,-  сказал Потапов, отвечавший  в
обкоме за театры.
     -Марианны?
     -Наверно. Я в классике плохо разбираюсь,- честно признался тот.
     -Просили  за  нее,-  лицемерно  объяснил  Гусев.- Это  мы с  тобой  еще
обсудим, - сказал он Потапову и, против всякой логики, съехидствовал затем:-
А в чем ты вообще разбираешься? Как кобыл от жеребцов отличать?.. Тоже вот -
пустили  козла в огород. Да ты ему еще  пилюли эти дал... Ладно. Валите  оба
отсюдова...-  и Потапов  вышел  обескураженный,  не  зная,  плакать  ему или
смеяться, а за ним Сорокин, у которого таких проблем не было.
     В приемной их дожидался Пирогов.
     -Все нормально,- сказал Сорокин.- Погодить надо. Мы  с тобой  обо  всем
этом еще переговорим. Такие дела пошли, что не всякому расскажешь.
     -Про  Михал  Михалыча  забыли,-  вспомнил Потапов, который  должен  был
держать в голове слишком много дел сразу.
     -Не все  в  один  присест.  Что раньше  времени  на  рожон  лезть?..- и
обнадежил обоих:- Будем ждать, как мумие подействует...
     Егор  Иванович  вызвал  к  себе Анну  Романовну. Он сидел  в зайцевском
кабинете. Был глубокий вечер. На его столе была  настольная  лампа с толстым
зеленым стеклом, почти  не пропускавшим света,- она оставляла стены и окна в
полумраке и высвечивала только яркий круг на письменном столе. Точно так  же
и мысль самого  Воробьева, несмотря на все его  усилия и понукания, освещала
лишь то, что было  у него под носом, в непосредственной от него близости, но
не могла пробиться и пролить свет на то, что лежало рядом, но чуть сбоку. Он
не мог понять одного: с какой стати  позвонил ему Гусев и стал расспрашивать
о бруцеллезе. За этим крылась загадка, но Анна  Романовна  не могла помочь в
ее решении:
     -Может, просто поинтересоваться хотел, посочувствовать?
     Он глянул с недоумением.
     -Да  ты что?..  Что  тебе  тут,  детский  сад?  Или  у  меня  в  Кремле
родственники?.. Не такие у нас с ним отношения.
     -Не знаю, Егор Иваныч. Я человек маленький.
     -А я и не говорю, что большая. Но хоть на мысль навести можешь?
     Она поневоле задумалась:
     -Не  знаю. Я в  этом  не  участвовала. Утром  только  выслала  Сорокину
докладную - так он сам об этом просил.
     -Может,  это  как-то  связано?..  Сорокин  - та  еще  штучка.Что ты ему
написала?
     -Ничего особенного. Обычное.
     -Не то, что будешь в Москву на Пирогова жаловаться?
     -Да что вы говорите, Егор Иваныч?..- и Анна Романовна поглядела на него
вразумляюще.- У меня  одна мысль только  -  как домой пораньше сбежать, пока
Иван  совсем  от рук не отбился.  Готовить же  перестала, с этими нагрузками
новыми.
     -А то  у  нас был один,- некстати припомнил Воробьев.- Писал, что у нас
колодцы  отравлены, - разбираться приезжали... Я  вот тоже не знаю.  Тут  же
нужно, чтоб война началась - чтоб он за трубку взялся. Не звонит никому - за
него  это другие  делают,  а  здесь  - нате...  Может,  это  другая  болезнь
какая-нибудь?.. Не бруцеллез вовсе?.. А с другой  стороны, что ему до этого?
Ему  все эти болезни - до  Африки... К тому же мероприятия  мои одобрил,-  с
важностью прибавил  он.-  Я симпозиум организую: ветеринара  с  вашим братом
рядом сажаю, хочу  обоих выслушать, а он  говорит, именно это делать и надо.
Журавлева  присылает:  это  его  ветеринар  личный  -  он   мне  уже  звонил
оттудова...  Значит, бруцеллез, раз  так?  Какая  еще  болезнь  у  нас  двух
специалистов требует?
     -Никакая. Нету больше.
     -Значит, она и есть.  Готовься к симпозиуму. Он здесь, в этом кабинете,
будет... Пирогова бы обо всем расспросить,- чуть ли не передумал он  затем.-
Он поумней тебя будет.
     Анна Романовна подняла голову.
     -Так за чем дело стало? И взяли бы его?- Она тоже за словом в карман не
лезла.
     -Так потому  и не  беру,  что умнее. Мороки много слишком...  Пусть  он
однако тоже поприсутствует... Ладно, как говорится, бог не выдаст, свинья не
съест... Или наоборот: бог не съест, свинья не выдаст? Тут не знаешь, кого в
чем опасаться...
     На следующий день в его кабинете собрались представители многих древних
профессий:     присутствовали     Егор     Иванович,     Анна     Романовна,
профессор-инфекционист, областной ветеринар  Журавлев и  местный  по фамилии
Запашный. Ждали еще Пирогова, который  по рассеянности задерживался - а если
говорить  по существу,  то решил прийти  после начала слушания дела: чтоб не
отвечать на лишние вопросы,  которые должны  были повлечь  за собой столь же
ненужные ему ответы. Профессор сидел как на  иголках: через два часа у  него
была назначена встреча со скорняком,  который шил ему шубу из левого меха, в
коей  он  должен  был  перещеголять  самого  Шаляпина в  дохе, запечатленной