с не было денег купить мне новое, а я не могла... Я ненавидела эти вещи! Это пальто! Не боялась, а поймите, ненавидела! Все это может меня убить! И мою маму убить! Чувство вражды... Не могла понять это умом... Везде говорили об аварии: дома, в школе, в автобусе, на улице. Сравнивали с Хиросимой. Но никто не верил. Как поверить, если непонятно? Как ты не стараешься, не силишься понять, все равно непонятно. Я помню: мы уезжаем из нашего города -- небо голубое-голубое... Бабушка... На новом месте она не прижилась. Тосковала. Перед смертью просила: "Хочу щавеля!" Щавель несколько лет есть не разрешали, он больше всего набирает радиацию. Хоронить мы повезли ее в родную деревню Дубровники... Там уже была зона, огороженная проволокой. Стояли солдаты с автоматами. За проволоку пустили только взрослых... Папу, маму... Родственников... А мне не разрешили: "Детям нельзя". Я поняла, что никогда не смогу навестить бабушку... Поняла... Где об этом можно прочитать? Где это когда-нибудь было? Мама призналась: "Ты знаешь, я ненавижу цветы и деревья". Сказала так и испугалась самой себя, потому что она выросла в деревне и все это знала и любила... Раньше... Когда мы гуляли с ней за городом, она могла назвать каждый цветок и любую травинку. Мать-мачеха, зубровка... На кладбище... На траве... Постелили скатерть, поставили закуску, водку... А солдаты померили дозиметром и все выбросили. Закопали. Трава, цветы -- все "щелкало". Куда мы отвезли нашу бабушку? Прошу о любви... Но я боюсь... Я боюсь любить... У меня есть жених, мы отнесли заявление в загс. Вы слышали что-нибудь о хиросимских "хибакуси"? Тех, кто выжил после Хиросимы... Они могут рассчитывать только на браки друг с другом. У нас об этом не пишут, об этом не говорят. А мы есть... Чернобыльские "хибакуси..." Он привел меня в дом, познакомил со своей мамой... Его хорошая мама... Работает на заводе экономистом. Общественница. Ходит на все антикоммунистические митинги, читает Солженицына. Вот эта хорошая мама, когда узнала, что я из чернобыльской семьи, из переселенцев, удивилась: "Милочка, разве вы сможете родить?" У нас -- заявление в загсе... Он умоляет: "Я уйду из дома. Снимем квартиру", -- а у меня в ушах: "Милочка, для некоторых существует грех деторождения". Грех любить... А до него у меня был другой мальчик. Художник. Мы тоже хотели пожениться. Все было хорошо до одного случая. Я зашла к нему в мастерскую и услышала, как он кричал по телефону: "Как тебе повезло! Ты не представляешь, как тебе повезло!" Обычно такой спокойный, даже флегматичный, ни одного восклицательного знака в речи. И вдруг!! Что оказывается? Его друг живет в студенческом общежитии. Заглянул в соседнюю комнату, а там девчонка висит. Зацепилась за форточку... И на чулке... Его друг снимал ее... Вызвал "Скорую"... А этот захлебывался, дрожал: "Ты вообразить себе не можешь, что он увидел! Что пережил! Он ее на руках нес... У нее белая пена на губах..." О мертвой девочке он не говорил, не пожалел ее. Ему бы только увидеть и запомнить... А потом нарисовать... Я тут же вспомнила, как он меня расспрашивал, какого цвета был пожар на станции, видела ли я расстрелянных кошек и собак, как они лежали на улицах? Как плакали люди? Видела ли я, как они умирают? После того случая... Я не могла больше с ним быть... Отвечать на его вопросы...... (После молчания.) Не знаю, захотела бы я с вами еще раз встретиться? Мне кажется, вы рассматриваете меня, как и он. Просто наблюдаете. Запоминаете. Идет какой-то эксперимент над нами. Всем интересно. Не могу освободиться от этого чувства... А вы не знаете, за что падает этот грех? Грех деторождения... Я же ни в чем не виновата. Разве я виновата в том, что хочу быть счастливой..." Катя П. Монолог о том, что святой Франциск проповедовал птицам "Это -- моя тайна. Об этом никто больше не знает. Я говорил об этом только со своим другом... Я -- кинооператор. Ехал туда, помня, что нас учили: настоящим писателем становятся на войне и все такое прочее. Любимый писатель -- Хэмингуэй, любимая книга -- "Прощай, оружие!" Приехал. Люди копаются на огородах, на полях -- трактора, сеялки. Что снимать, -- непонятно. Нигде ничего не взрывается... Первая съемка. В сельском клубе. На сцене поставили телевизор, собрали народ. Слушали Горбачева: все хорошо, все управляемо. В этой деревне, где мы снимали, шла дезактивация. Мыли крыши, завозили чистую землю. А как помыть крышу, если она у бабки протекает? Землю надо было срезать на штык лопаты, срезать весь плодородный слой. Дальше-то у нас желтый песочек. Вот бабка, выполняя указания сельсовета, лопатой землю отбрасывает, а навоз с нее сгребает. Жаль, я не снял этого... Куда ни приедешь: "А, киношники. Сейчас найдем вам героев". Герои -- старик с внуком, два дня гнали из-под самого Чернобыля колхозных коров. После съемки зоотехник завел меня к гигантской траншее, там бульдозером этих коров закапывали. Но в голову не пришло это снять. Я стал спиной к траншее и снял эпизод в лучших традициях отечественной кинодокументалистики: бульдозеристы читают газету "Правда", заголовок -- аршинными буквами: "Страна в беде не бросит". Да еще повезло: гляжу -- аист на поле садится. Символ! Какая бы беда не пришла, -- мы победим! Жизнь продолжается... Дороги сельские. Пыль. Я уже понимал, что это не просто пыль, а радиоактивная пыль. Кинокамеру прятал, чтобы не пылилась, все же оптика. Был сухой-сухой май. Сколько сами наглотались, не знаю. Через неделю воспалились лимфоузлы. Но пленку экономили, как патроны, потому что должен был сюда приехать первый секретарь ЦК Слюньков. В каком именно месте он появится, никто заранее не объявлял, но мы сами догадались. Вчера, например, ехали по дороге, пыль столбом, а сегодня кладут асфальт, да какой -- в два-три слоя! Ну, ясно: вот где высокое начальство ждут! Потом я это начальство снимал, ходили они ровненько-ровненько по свежему асфальту. Ни сантиметра в сторону! У меня это тоже было в кадре, но в сюжет не вставил... Никто ничего не понимал, это было самое страшное. Дозиметристы называют одни цифры, а в газетах читаем другие. Ага, тут начинает медленно что-то доходить. А-а-а...У меня остался дома маленький ребенок, любимая жена... Каким же я должен быть глупцом, чтобы оказаться здесь! Ну, наградят медалью... А жена уйдет... Спасение -- в юморе. Травили анекдоты. В брошенной деревне поселился бомж, и четыре бабки там остались. Спрашивают: "Как ваш мужик-то?" -- "Этот кобель еще в другую деревню бегает". Если попробовать быть искренним до конца... Ты - уже здесь. И ты уже понимаешь - Чернобыль... Но стелется дорога... Бежит ручей, просто бежит ручей. А это случилось...Бабочки летают... Красивая женщина стоит у реки... А это случилось... Я что-то подобное чувствовал, когда умер близкий мне человек. Солнце...У кого-то за стеной музыка... Ласточки бьются под крышей... А он умер...Пошел дождь... А он умер... Понимаете? Я хочу поймать словом свои чувства, передать, как это все во мне было в то время. Попасть в другое измерение... Увидел и начал снимать цветущую яблоню... гудят шмели, белый, свадебный цвет... Опять же -- люди работают, сады цветут... Держу в руках камеру, но не могу понять... Что-то не так! Экспозиция нормальная, картинка красивая, а что-то не то. И вдруг пронзает: не слышу запаха. Сад цветет, а нет запаха! Это только потом я узнал, что существует такая реакция организма при высокой радиации, блокируются некоторые органы. Маме моей семьдесят четыре года, и она, вспоминаю я, жалуется, что не слышит запахов. Ну, думаю, теперь это со мной случилось. Спрашиваю у своих в группе, а нас было трое: "Как пахнет яблоня?" -- "Да, никак не пахнет". Что-то с нами происходило... Сирень не пахла... Сирень! И у меня появилось чувство: все, что вокруг, неправда. Я -- среди декораций... И что мое сознание это не в состоянии освоить, ему не на что опереться. Схемы нет! Из детства... Соседка, бывшая партизанка, рассказывала, как во время войны их отряд выбирался из окружения. У нее на руках маленький ребенок, месячный, шли по болоту, кругом каратели... Ребенок плакал... Он мог их выдать, их обнаружили бы, весь отряд. И она его задушила. Говорила об этом отстраненно, как будто это не она, а другая какая-то женщина сделала, и ребенок был чужой. Почему она об этом вспомнила, я уже забыл. Помню отчетливо другое, свой ужас: что же это она такое сотворила? Как смогла? Мне казалось, что весь партизанский отряд выходил из окружения ради этого ребенка, чтобы его спасти. А тут, чтобы остались живы здоровые сильные мужчины, задушили дитя. В чем смысл жизни тогда? Мне не хотелось после этого жить. Мне, мальчишке, неловко было смотреть на эту женщину, потому что я узнал про нее такое... И, вообще, про человека что-то ужасное узнал. А каково ей видеть меня? (Какое-то время молчит.) Вот почему я не хочу вспоминать... О тех днях в зоне... Придумываю для себя разные объяснения. Мне не хочется открывать ту дверь... Я там хотел понять, где я настоящий и где ненастоящий. У меня уже были дети. Первый -- сын. Когда у меня родился сын, я перестал бояться смерти. Смысл моей жизни открылся... Ночью в гостинице... Просыпаюсь -- монотонный шум за окном, непонятные синие сполохи. Отдергиваю шторы: по улице идут десятки уазиков с красными крестами и мигалками. В полной тишине. Испытал что-то наподобие шока. Всплыли в памяти кадры из фильма... Сразу переместился в детство... Послевоенные дети, мы любили военные фильмы. Ну, и такие кадры... И детский страх...... Из города ушли все свои, и ты остался один, и должен принимать решение. А что самое правильное? Притвориться, что ты не живой? Или как? А если что-то должен совершить, то что? В Хойниках в центре города висела Доска почета. Лучшие люди района. Но поехал в зараженную зону и вывез детей из детского сада шофер-пьяница, а не тот, с Доски почета. Все стали сами собой. А вот еще -- эвакуация. Первыми увозят детей. Погрузили в большие автобусы "Икарусы". Я ловлю себя на том, что снимаю, как это видел в военных фильмах. И тут же замечаю, что не я один, но и люди, которые участвуют во всем этом действии, ведут себя подобным образом. Они держатся так, как когда-то, помните, в любимом всеми нами фильме "Летят журавли": редкая слеза на глазах, короткие слова прощания...Взмах руки... Выходило, что мы все пытались найти форму поведения, которая нам уже была знакома. Старались чему-то соответствовать. Девочка машет маме рукой, что, мол, все в порядке, она мужественная. Мы победим!. Мы... Мы - такие... Я подумал, что приеду в Минск, а там тоже эвакуация. Как я буду прощаться со своими -- женой, сыном? Представлял себе в том числе и этот жест: мы победим! Мы -- ратники. Мой отец, сколько я помню, носил военные одежды, хотя не был военным. Думать о деньгах -- мещанство, о своей жизни -- непатриотично. Нормальное состояние -- голодное. Они, наши родители, пережили разруху, и мы должны ее пережить. Иначе настоящим человеком не станешь. Нас учили воевать и выживать в любых условиях. Мне самому после срочной службы в армии гражданская жизнь показалась пресной. Ночью ходили компанией по улицам в поисках острых ощущений. В детстве читал великолепную книгу "Чистильщики", автора забыл, там ловили диверсантов, шпионов. Азарт! Охота! Так мы устроены. Если каждый день работа и хорошая еда, -- невыносимо, некомфортно! Жили мы в общежитии какого-то пэтэу вместе с ликвидаторами. Молодые ребята. Водки выдали чемодан - выводить радиацию. Вдруг выясняется, что в этом же общежитии расположился отряд медслужбы. Одни девчонки. "Ну, сейчас гульнем!" -- говорят мужики. Пошли двое и тут же возвращаются во-о-т! с такими глазами... Зовут нас... Картинка: идут по коридору девчонки... Под гимнастерку выдают штаны и кальсоны с завязочками, они у них по полу тянутся, болтаются, никто не стесняется. Все старое, бэу (бывшее в употреблении), не по росту. Висит, как на вешалках. Кто в тапочках, кто в сапогах расхлябанных. А поверх гимнастерки еще прорезиненная спецодежда натянута, каким-то химическим составом пропитанная... За-а-пах... Некоторые и на ночь не снимают. Жутко смотреть... И никакие они не медсестры, взяли их с института, с военной кафедры. Пообещали, что на два дня, а когда мы приехали туда, они уже месяц там были. Рассказывали, что их возили на реактор, они там насмотрелись на ожоги, но про ожоги я только от них слышал. Вот и сейчас их вижу -- бродят по общежитию, как во сне... В газетах писали, что, к счастью, ветер дул не в ту сторону... Не на город... Не на Киев... Еще никто не знал... Не догадывался, что он дул на Беларусь... На меня и на моего Юрика. Мы с ним в этот день гуляли в лесу, щипали заячью капусту. Господи, как же меня никто не предупредил! Вернулся из экспедиции в Минск... Еду в троллейбусе на работу. Доносятся обрывки разговора: снимали фильм в Чернобыле, и один оператор прямо там умер. Сгорел. Ну, думаю: "Кто же такой?" Дальше слушаю: молодой, двое детей. Имя называют Витя Гуревич. Есть у нас такой оператор, совсем молодой парень. Двое детей? Что ж он скрывал? Подъезжаем к киностудии, кто-то уточняет: не Гуревич, а Гурин, и зовут Сергей. Господи, да это же я! Смешно сейчас, но тогда я шел от метро к киностудии и боялся, что открою дверь и... Нелепейшая мысль: "А где они фотографию мою взяли? В отделе кадров?" Откуда этот слух родился? Несовпадение масштабов происходящего с количеством жертв. Например, Курская битва. Тысячи погибших... Это понятно. А тут -- в первые дни вроде бы всего семь пожарников... Потом -- еще несколько человек... А дальше слишком абстрактные определения для нашего сознания: "через несколько поколений", "вечность", "ничто". Начинались слухи: летают трехголовые птицы, куры заклевывают лис, лысые ежики... Ну, а дальше... Дальше надо снова кому-то в зону ехать. Один оператор принес справку, что у него язва желудка, второй -- в отпуск смотался... Вызывают меня: "Надо!" -- "Так я же только вернулся". -- "Понимаешь, ты уже там был. Тебе все равно. И потом: у тебя уже есть дети. А они -- молодые". Елки-палки, я, может, тоже хочу, чтобы у меня было пятеро-шестеро детей!! Ну, начинают давить, мол, скоро тарификация, у тебя козырь появится. Зарплату повысят... Грустная и смешная история. Загнал на край сознания... Как-то снимал людей, которые были в концлагере. Обычно они избегают встречаться. Что-то есть противоестественное в том, чтобы собираться и вспоминать войну. Вспоминать, как их убивали и как они убивали. Люди, познавшие или пережившие вместе унижения... Эти люди бегут друг от друга. От себя бегут. Бегут от того, что они там узнали о человеке... Что там из него вынырнуло. Из-под кожи. Вот... Вот почему... Что-то там... В Чернобыле... Я тоже узнал, почувствовал, о чем не хочется говорить. О том, например, что все наши гуманистические представления относительны... В экстремальной ситуации человек по сути совсем не тот человек, о котором пишут книги. Такого человека, какой он в книгах, я не нашел, он мне не встретился. Все наоборот. Человек -- не герой. Все мы -- продавцы апокалипсиса. Большие и маленькие. Мелькают в памяти обрывки... Картинки... Председатель колхоза хочет на двух машинах вывезти свою семью с вещами, мебелью, а парторг просит одну машину для себя. Требует справедливости. А уже несколько дней, я свидетель, не могут вывезти детей, ясельную группу. Не хватает транспорта. А тут двух машин мало, чтобы упаковать все домашнее барахло вплоть до трехлитровых банок с вареньями и соленьями. Я видел, как их назавтра грузили. Тоже не снял... (Неожиданно засмеялся) Купили там в магазине колбасу, консервы, а есть страшно. Возили эти сетки с собой. Тоже было жалко выбросить. (И уже серьезно). Механизм зла будет работать и при апокалипсисе. Я это понял. Также будут сплетничать, заискивать перед начальством, спасать свой телевизор и каракулевую шубу. И перед концом света человек останется тот же, какой он сейчас. Всегда. Мне как-то неловко, что я не пробил своей киногруппе никаких льгот. Одному нашему парню нужна была квартира, иду в профком: "Помогите, мы полгода просидели в зоне. Положены льготы". -- "Хорошо, -- сказали, -- несите справочки. Справочки нужны с печатями". А мы там приезжали в райком, а по коридорам ходит одна тетка Настя со шваброй. Все разбежались. Есть у нас режиссер, у него стопка справок: где был, что снимал. Герой! У меня в памяти большой, длинный фильм, который я не снял. Много серий... (Молчит.) Все мы -- продавцы апокалипсиса... Заходим с солдатами в хату. Живет одна бабка. % Ну, бабка, поедем. % Поедем, детки. % Тогда собирайся, бабка. Ждем на улице. Курим. И вот эта бабка выходит: у нее на руках -- икона, котик и узелок. Это все, что она берет с собой. % Бабка, кота нельзя. Не положено. У него шерстка радиоактивная. % Нет, детки, без котика не поеду. Как я его оставлю? Одного оставлю. Это -- моя семья. Вот с этой бабки... И с той цветущей яблони... С них все началось... Я снимаю теперь только зверей... Я вам говорил: смысл моей жизни открыт... Однажды показал свои чернобыльские сюжеты детям. Меня упрекали: зачем? Нельзя. Не надо. И так они живут в этом страхе, среди этих разговоров, у них изменения в крови, нарушена иммунная система. Надеялся, что придет пять-десять человек. Набился полный зал. Вопросы задавали самые разные, но один прямо врезался мне в память. Мальчик, запинаясь и краснея, видно, из тихих, неразговорчивых, спросил: "А почему было нельзя помочь животным, которые там остались?" Ну, почему? У меня у самого такой вопрос не появлялся. И я не смог ему ответить... Искусство наше только о страдании и любви человека, а не всего живого. Только человека! Мы не спускаемся к ним: животным, растениям... В другой мир... А ведь человек может все уничтожить. Всех убить. Теперь это уже не фантазия... Мне рассказали, что в первые месяцы после аварии, когда обсуждалась идея переселения людей, появился проект вместе с людьми переселить и животных. Но как? Как переселить всех? Может быть, как-то еще можно перегнать тех, кто на земле, а тех, кто в земле -- жучков, червячков? А тех, кто наверху? В небе? Как эвакуировать воробья или голубя? Как поступить с ними? У нас нет средств передать им нужную информацию. Хочу снять фильм... Будет называться "Заложники"... О животных... Помните, песню "Плыл по океану рыжий остров". Тонет корабль, люди сели в шлюпки. А лошади не знали, что в шлюпках нет места для лошадей... Современная притча... Действие происходит на далекой планете. Космонавт в скафандре. Слышит через наушники шум. Видит, что на него надвигается что-то огромное. Необъятное. Динозавр?! Еще не понимая, кто это, он стреляет. Через мгновение -- снова что-то к нему приближается. Он и его уничтожает. Еще через миг -- стадо. И он устраивает бойню. А, оказывается, начался пожар, и животные спасались, бежали по тропе, на которой стоял космонавт. Человек! А со мной... Я вам скажу... Со мной там произошла необычная вещь. Я другими глазами начал смотреть на животных... На деревья... На птиц... Езжу в зону... Все эти годы... Из брошенного, разоренного человеческого дома выскакивает дикий кабан... Выходит лосиха... Вот это я снял. Это % ищу... Я хочу сделать новый фильм. И увидеть все глазами зверя... "О чем ты снимаешь?" -- говорят мне. -- Посмотри вокруг... В Чечне -- война." А Святой Франциск проповедовал птицам. С птицами говорил, как с равными. А что если это птицы говорили с ним на птичьем языке, а не он снизошел до них. Ему был понятен их тайный язык. Помните... У Достоевского... Как человек хлестал лошадь по кротким глазам. Безумный человек! Не по крупу, а по кротким глазам..." Сергей Гурин, кинооператор Монолог без названия -- крик" Люди добрые... Не трогайте нас! Отстаньте! ... Вы поговорили и поехали, а нам тут жить... Вот лежат медицинские карточки... Каждый день я беру их в руки. Читаю... Аня Будай -- 1985 года рождения -- 380 бэр. Витя Гринкевич -- 1986 года рождения -- 785 бэр. Настя Шабловская -- 1986 года рождения -- 570 бэр. Алеша Пленин -- 1985 года рождения -- 570 бэр. Андрей Котченко -- 1987 года рождения -- 450 бэр... Привела мама одну такую девочку ко мне сегодня на прием. % Что болит? % У меня болит все, как у моей бабушки - сердце, спина, кружится голова. С детства они знают слово "алопеция", потому что многие ходят лысенькие. Без волос. Нет бровей, ресниц. К этому все привыкли. Но в нашей деревне только начальная школа, в пятый класс их возят автобусом за десять километров. И они плачут - не хотят ехать. Там дети будут над ними смеяться. Сами видели... У меня полный коридор больных. Ждут. Я каждый день такое слышу, что все ваши ужастики по телевизору барахло. Так и передайте начальству в столице. Барахло! Модерн... Постмодерн... Ночью подняли по срочному вызову. Приезжаю...Мать стоит на коленях возле кроватки - ребенок умирает. Я слышу ее причитания: "Я хотела, сынок, если это случиться, то чтобы летом. Летом тепло, цветочки, земля мягкая. А сейчас зима... Подожди хотя бы до весны..." Вы так напишете? Я не хочу торговать их несчастьем. Философствовать. Для этого мне надо отойти в сторону. А я не могу... Я каждый день слышу, что они говорят... Как жалуются и плачут... Люди добрые... Хотите знать правду? Садитесь возле меня и записывайте... Так никто же такую книгу читать не станет... Лучше не трогайте нас... Нам тут жить..." Аркадий Павлович Богданкевич, сельский фельдшер Монолог на два голоса -- мужской и женский Учителя Нина Константиновна и Николай Прохорович Жарковы. Он преподает уроки труда, она -- филолог. Она: % Я так часто думаю о смерти, что не хожу на нее смотреть. А вы когда-нибудь слышали детские разговоры о смерти? Вот у меня... Уже в седьмом классе спорят и обсуждают: это страшно или не страшно? Если маленьких детей недавно интересовало: откуда они? Откуда дети берутся? То сейчас их волнует, что будет после атомной войны? Они перестали любить классику, я читаю наизусть Пушкина -- у них холодные, отстраненные глаза... Пустота... Вокруг них уже другой мир... Читают фантастику, это их увлекает, там, где человек отрывается от земли, орудует космическим временем, разными мирами. Они не могут бояться смерти так, как ее боятся взрослые люди, я, например, она волнует их, как нечто фантастическое... Переселение куда-то... Размышляю... Думаю над этим... Смерть вокруг заставляет много думать. Я преподаю русскую литературу детям, которые не похожи на тех детей, что были десять лет назад. У этих на глазах все время что-то или кого-то хоронят. Зарывают в землю... Знакомых людей... Дома и деревья... Все хоронят... На линейке эти дети падают в обморок, когда постоят пятнадцать--двадцать минут, у них кровь течет из носа. Их ничем не удивишь и ничем не порадуешь. Всегда сонливые, усталые. Лица бледные, серые. Не играют и не дурачатся. А подерутся, нечаянно побьют окно -- учителя даже рады. Не ругают, потому что они на детей не похожи. И так медленно растут. Просишь на уроке что-нибудь повторить -- ребенок не может, доходит до того, что скажешь предложение, чтобы повторил вслед -- не запоминает. "Ну где же ты? Где?" -- тормошишь его. Думаю... Много думаю... Как будто водой рисую на стекле, только я знаю, что я рисую, никто не видит, никто не догадывается...Никто не представляет... Наша жизнь вертится вокруг одного... Вокруг Чернобыля... Где тогда был, как далеко от реактора жил? Что видел? Кто умер? А кто уехал? Куда? В первые месяцы, помню, опять загудели рестораны, зашумели вечеринки... "Живем один раз..." "Помирать, так с музыкой..." Наехали солдаты, офицеры... Чернобыль теперь не оставляет нас... Неожиданно умерла молодая беременная женщина. Без диагноза, даже патологоанатом не поставил диагноза. Маленькая девочка повесилась... Пятиклассница... Ни с того, ни с сего. Родители с ума сходят. На все один диагноз -- Чернобыль, чтобы не случилось все говорят -- Чернобыль. Нас упрекают: "Вы болеете, потому что боитесь. Из страха. Радиофобия". Но почему маленькие дети болеют и умирают? Они страха не знают, еще не понимают. Я помню те дни... Жгло горло, тяжесть, какая-то тяжесть во всем теле. "Вы мнительная, -- сказала врач. -- Все сейчас стали мнительны, потому что Чернобыль случился". -- "Какая мнительность? Все болит. У меня нет сил". Стеснялись с мужем признаваться друг другу, но у нас начали отниматься ноги. Все вокруг жаловались, наши друзья, все люди, что идешь по дороге и, кажется, тут бы лег. Лег и заснул. Ученики ложились на парты, во время уроков засыпали. И ужасно все стали невеселые, мрачные, за целый день ни одного доброго лица не встретишь, чтобы кто-то улыбнулся. С восьми утра до девяти вечера дети находились в школе, строго запрещалось играть на улице, бегать. Им выдали одежду: девчонкам -- юбки и кофты, мальчикам -- костюмы; но они в этой одежде шли домой, где они там в ней были, мы не знали. По инструкции мамы должны были дома каждый день эту одежду стирать, чтобы в школу дети являлись во всем чистом. Во-первых, дали только одну, например, кофточку и одну юбку, а смены не дали, а, во-вторых, мамы загружены домашним хозяйством -- куры, корова, поросенок, да и не понимают они, что эти вещи надо стирать каждый день. Грязь для них -- это чернила, земля, жирные пятна, а не воздействие каких-то короткоживущих изотопов. Когда я пыталась что-нибудь объяснить родителям своих учеников, по-моему, они понимали меня не больше, чем если бы вдруг к ним заявился шаман из африканского племени. "А что это такое -- радиация? Не слышно и не видно... А-а... У меня вон денег от получки до получки не хватает. Последних три дня всегда на молоке и картошке сидим. А-а..." -- и мать махнет рукой. А молоко нельзя... И картошку нельзя. В магазин завезли китайскую тушенку и гречку, а за что их купить? Гробовые... Дают гробовые... Компенсация за то, что здесь живем... копейки... Хватает на две банки консервов... Инструкции рассчитаны на грамотного человека, на определенную бытовую культуру. Но ее нет! Нет у нас того народа, на которого рассчитаны эти инструкции. Кроме того, не очень просто каждому объяснить, чем отличаются бэры от рентгенов... Или теорию малых доз... С моей точки зрения... Я бы говорила о нашем фатализме, этакий легкий фатализм. Например, с огородов в первый год ничего нельзя было употреблять, все равно ели, заготавливали впрок. Еще так здорово все уродило! Ты попробуй скажи, что огурцы есть нельзя и помидоры... Что значит -- нельзя? По вкусу нормальные... И он их ест, и живот у него не болит... И в темноте никто не "светится"... Соседи наши положили в тот год новый пол из местного леса, померили -- фон в сто раз выше допустимого. Никто тот пол не разобрал, они так и жили. Все, мол, как-то образуется, как-то оно будет, но образуется само по себе, без них, без их участия. Первое время кой-какие продукты носили к дозиметристам, проверяли -- в десятки раз выше нормы, но потом бросили. "Не слышно, не видно. А-а, придумают эти ученые!" Все шло своим чередом: вспахали, посеяли, собрали... Случилось немыслимое, а люди жили, как жили. И отказ от огурцов со своего огорода был важнее Чернобыля. Детей все лето держали в школе, солдаты помыли ее стиральным порошком, сняли вокруг слой земли... А осенью? Осенью послали учеников убирать бураки. И студентов на поле привезли, пэтэушников. Всех согнали. Чернобыль -- это не так страшно, как оставить в поле не выкопанную картошку... Кто виноват? Ну, кто виноват, кроме нас самих! Раньше мы не замечали этот мир вокруг себя, он был, как небо, как воздух, как будто кто-то его дал нам навечно, и он от нас не зависит. Будет всегда. Раньше я любила лечь в лесу на траву и любоваться небом, мне было так хорошо, что я забывала, как меня зовут. А сейчас? Лес красивый, полно черники, но ее никто не собирает. В осеннем лесу редко услышишь человеческий голос. Страх в ощущениях, на подсознательном уровне... У нас остались только телевизор и книги... Воображение... Дети растут в домах... Без леса и реки... Смотрят из окна. И это совсем другие дети. А я прихожу к ним: "Унылая пора. Очей очарованье..." Все с тем же Пушкиным, который казался мне вечным. Иногда появляется кощунственная мысль: а вдруг вся наша культура -- сундук со старыми рукописями. Все то, что я люблю... Он: % Появился другой враг... Враг предстал перед нами в другом образе... А у нас было военное воспитание. Военное мышление. Нас ориентировали на отражение и ликвидацию атомного нападения. Мы должны были противостоять химическим, биологическим и атомным войнам. А не выводить из организма радионуклиды... Подсчитывать... Следить за цезием и стронцием... С войной сравнивать нельзя, не точно, а все сравнивают. Я ребенком пережил ленинградскую блокаду. Сравнивать это нельзя. Там мы жили, как на фронте, под бесконечными обстрелами. И голод, несколько лет голод, когда человек опускался до звериных инстинктов. До зверя в себе. А тут, пожалуйста, вышел -- и в огороде все растет! И на поле ничего не изменилось, и в лесу. Это несравнимо. Но я другое хотел сказать... Потерял нить... Ускользнула... А-а... Когда начинается обстрел, не дай Бог! Ты можешь умереть не когда-то, а сейчас, сию минуту. Зимой -- голод. Жгли мебель, мы все деревянное в своей квартире сожгли, все книги, по-моему, даже какими-то старыми тряпками топили. Человек идет по улице и сел, на следующий день идешь, он сидит, то есть он замерз, он сидит так неделю или до весны сидит. До тепла. Ни у кого нет сил его изо льда вырубить, в редких случаях, если кто-нибудь на улице падал, к нему подходили, помогали. Мимо. Все ползут мимо. Я помню, что люди не ходили, а ползали, так они медленно ходили. Это ни с чем не сравнить! С нами, когда взорвался реактор, еще жила мама, моя мама, она повторяла: "Самое страшное, сынок, мы с тобой пережили. Мы пережили блокаду. Ничего страшнее не может быть." Она так думала... Мы готовились к войне, атомной войне, строили ядерные убежища. От атома хотели спрятаться, как от осколков снаряда. А он всюду... В хлебе, в соли... Дышим радиацией, едим радиацию... То, что может не быть хлеба и соли и можно съесть все, вплоть до того, что сварить в воде кожаный ремень, ради запаха, наесться запахом -- я мог понять. А это нет... Все отравлено... Сейчас важно уяснить, как же нам жить? В первые месяцы был страх, особенно врачи, учителя, короче, интеллигенция, более грамотные люди, они бросали все и уезжали. Хотя их запугивали, не пускали. Военная дисциплина... Партбилет на стол... А я хочу понять... Кто виноват? Чтобы ответить на вопрос, как нам здесь жить, надо знать: кто виноват? Кто же? Ученые, персонал станции? Или мы сами, как мы смотрим на мир. Не можем остановиться в своем желании иметь... Потреблять... Виноватых нашли % директор, дежурные операторы. Наука. Но почему, ответьте мне, мы не боремся с автомобилем, как творением ума человеческого, а с реактором боремся? Требуем закрыть все атомные станции, а атомщиков отдать под суд?! Проклинаем! Я боготворю человеческое знание. И все то, что создано человеком. Знание... Само знание не бывает преступным... Ученые сегодня тоже жертвы Чернобыля. Я хочу жить после Чернобыля, а не умирать после Чернобыля. Хочу понять, за что я могу зацепиться в своей вере. Что даст мне силу?... Все у нас об этом думают... Реакции сейчас у людей разные, все-таки десять лет прошло, а они меряют войной. Война четыре года длилась... Уже, считайте -- две войны... Я перечислю вам, какие есть реакции: "Все уже позади", "Как-нибудь обойдется", "Десять лет прошло. Уже не страшно", "Мы все умрем! Все скоро умрем!" "Хочу уехать за границу". "Нам должны помочь", "А, плевать! Надо жить". Кажется, все перебрал? Вот это мы каждый день слышим... Повторяется... С моей точки зрения, мы -- материал для научных исследований. Международная лаборатория... В центре Европы... Нас, беларусов, десять миллионов, больше двух миллионов живет на зараженной земле. Естественная лаборатория... Записывай данные, экспериментируй. И едут к нам отовсюду, со всего мира. Защищают диссертации, пишут монографии. Из Москвы и Петербурга... Из Японии, Германии, Австрии... Едут, потому что боятся будущего ... (Длинный перерыв в разговоре.) Что я подумал? Я опять сравнил... Я подумал, что о Чернобыле могу говорить, а о блокаде не могу. Получил письмо из Ленинграда. Извините, но слово Петербург в моем сознании не прижилось, потому что умирал я в Ленинграде... И вот... В письме % приглашение на встречу "Дети блокадного Ленинграда". Я поехал... Но не смог там слово из себя выдавить. Просто рассказать о страхе? Мало... Просто о страхе... А что он сделал со мной, этот страх? Я до сих пор не знаю... Дома о блокаде мы никогда не вспоминали, мама не хотела, чтобы мы вспоминали блокаду. А о Чернобыле мы говорим... Нет... (Останавливается.) Между собой мы не говорим, этот разговор возникает, когда кто-нибудь к нам приезжает: иностранцы, журналисты, родственники, которые здесь не живут. Почему мы не говорим о Чернобыле? Нет у нас этой темы ... В школе... С учениками... И дома... Она заблокирована. Закрыта. Об этом с ними говорят в Австрии, Франции, Германии, куда они ездят на лечение. Спрашиваю детей, о чем у них хотят узнать, чем там интересуются? А они часто не помнят ни города, ни деревню, ни фамилии людей, которые их принимали. Перечисляют подарки, что вкусное ели. Кому-то подарили магнитофон, а кому-то -- нет. Приезжают в одеждах, которые сами не заработали и не заработали их родители. Вот как будто они где-то на выставке побывали. В большом магазине...Дорогом супермаркете... Все время ждут, что их еще раз туда повезут. Покажут, одарят. Они к этому привыкают. Привыкли. Это уже способ их жизни, представление о ней. После этого большого магазина, который называется заграницей, после этой дорогой выставки надо идти к ним в класс. На урок. Я иду и вижу, что это уже наблюдатели... Наблюдают, а не живут. Я должен им помочь... Я должен им объяснить, что мир это не супермаркет. Это что-то другое. Более трудное и более прекрасное. Я веду их в свою мастерскую, там стоят мои деревянные скульптуры. Они им нравятся. Говорю: "Это все можно сотворить из обыкновенного куска дерева. Попробуй сам". Пробудись! Мне это помогло выйти из блокады, я выходил годами... Мир разделился: есть мы -- чернобыльцы и есть вы, все другие люди. Заметили? У нас здесь не акцентирует: я -- белорус, я -- украинец, я -- русский... Все называют себя чернобыльцами. "Мы -- из Чернобыля", "я -- чернобыльский человек". Как будто мы отдельный какой-то народ.... Новая нация... Монолог о том, как совершенно неведомая вещь вползает, влезает в тебя "Муравьи... Маленькие муравьи ползут по стволу... Вокруг гремит военная техника. Солдаты. Крики, ругань. Мат. Трещат вертолеты. А они ползут... Я возвращался из зоны, и от всего увиденного за день ясной в памяти оставалась одна эта картина ... Этот момент... Мы остановились в лесу, я стал покурить возле березы. Стал близко, оперся. Прямо перед моим лицом муравьи ползли по стволу, не слыша нас, не обращая никакого внимания... Упорно преследуя свой маршрут...Мы исчезнем, а они и не заметят. Что-то такое промелькнуло в мыслях. В обрывках мыслей. Столько было впечатлений, что думать я не мог. Я смотрел на них... Я... Я никогда раньше их так рядом не замечал... На близком расстоянии... Сначала все говорили "катастрофа", потом "ядерная война". Я читал о Хиросиме и Нагасаки, видел документальные кадры. Страшно, но понятно: атомная война, радиус взрыва... Это я даже мог себе представить. Но то, что случилось с нами ... На это меня не хватало... Не хватало моих знаний, не хватало всех книг, которые я за жизнь прочитал. Приезжал из командировки и с недоумением смотрел на книжные полки в своем кабинете... Читал... А можно было и не читать... Какая-то совершенно неведомая вещь разрушала весь мой прежний мир. Вот она вползает, влезает в тебя... Помимо твоей воли... Помню разговор с одним ученым: "Это на тысячи лет, -- объяснял он. -- Распад урана -- это двести тридцать восемь полураспадов. Переведем на время: один миллиард лет. А у тория -- это четырнадцать миллиардов лет". Пятьдесят... Сто... Двести лет... Но дальше? Дальше % стопор, шок!. Я уже не понимал, что такое -- время? Где я? Писать об этом сейчас, когда всего десять лет прошло... Миг...Писать? Думаю, рискованно! Не надежно. Все равно будем придумывать что-нибудь похожее на нашу жизнь. Снимать кальку. Я пробовал... Ничего не получилось... После Чернобыля осталась мифология о Чернобыле. Газеты и журналы соревнуются, кто напишет страшнее, особенно любит страхи человек, который там не был. Все читали о грибах с человеческую голову, но никто их не находил. О птицах с двумя клювами... Поэтому надо не писать, а записывать. Документировать. Дайте мне фантастический роман о Чернобыле... Нет его! И не будет! Я вас уверяю! Не будет... У меня отдельный блокнот... Вел с первых дней... Записывал разговоры, слухи, анекдоты. Это самое интересное и достоверное. Точный отпечаток. Что осталось от Древней Греции? Мифы Древней Греции... Я отдам вам этот блокнот... У меня он заваляется среди бумаг, ну, может быть, детям, когда они вырастут, покажу. А все-таки это история... Из разговоров: "По радио уже третий месяц: обстановка стабилизируется... Обстановка стабилизируется... Обстановка стаб..." "Мгновенно воскресла забытая сталинская лексика: "агенты западных спецслужб", "заклятые враги социализма", "шпионские вылазки", "диверсионная акция", "удар в спину", "подрыв нерушимого союза советских народов". Все вокруг твердят о засланных шпионах и диверсантах, а не о йодной профилактике. Любая неофициальная информация воспринимается, как чужая идеология. Вчера из моего репортажа редактор вычеркнул рассказ матери одного из пожарников, тушивших в ту ночь... ядерный пожар. Он умер от острой лучевой болезни. Похоронив сына в Москве, родители вернулись в свою деревню, которую вскоре отселили. Но осенью они тайно, через лес пробрались к себе на усадьбу и собрали мешок помидор и огурцов. Мать довольная: "Закрутили двадцать банок". Доверие земле... Вечному крестьянскому опыту... Даже смерть сына не перевернула привычный мир... "Радио "Свобода" слушаешь?" -- вызвал редактор. Я промолчал. -- "Мне в газете не нужны паникеры. Ты о героях напиши... Солдаты на крышу реактора полезли..." Герой... Герои... Кто они сегодня? Для меня это врач, который, несмотря на приказы сверху, говорит людям правду. И журналист, и ученый. Но, как сказал на планерке редактор: "Запомните! У нас нет ни врачей, ни учителей, ни ученых, ни журналистов, у нас у всех сейчас одна профессия % советский человек." Верил ли он сам в свои слова? Неужели ему не страшно? Моя вера подтачивается каждый день." "Приехали инструкторы из цека. Их маршрут: на машине из гостиницы -- в обком партии, назад -- тоже на машине. Обстановку изучают по подшивкам местных газет. Полные саквояжи минских бутербродов. Чай заваривают на минеральной воде. Тоже привезенной. Рассказывала об этом дежурная гостиницы, где они жили. Люди не верят газетам, телевидению и радио, ищут информацию в поведении начальства. Она наиболее достоверная. Что делать с ребенком? Хочется схватить в охапку и бежать. Но у меня партбилет в кармане. Не могу!" "Самая популярная сказка зоны: лучше всего помогает от стронция и цезия -- водка "Столичная". Но в деревенских магазинах неожиданно появились дефицитные товары. Слышал, как выступал секретарь обкома: "Мы создадим вам райскую жизнь. Только оставайтесь и работайте. Завалим колбасой и гречкой. У вас будет все то, что есть в лучших спецмагазинах". То есть в их обкомовских буфетах. Отношение к народу такое: ему достаточно водки и колбасы. Но черт возьми! Никогда не видел, чтобы в сельском магазине было три сорта колбасы. Сам купил там жене импортные колготки..." "Дозиметры побыли в продаже месяц и исчезли. Об этом писать нельзя. Сколько и каких радионуклидов выпало -- тоже нельзя. Нельзя и о том, что в деревнях остались одни мужчины. Женщин и детей вывезли. Целое лето мужчины сами стирали, доили коров, копали огороды. Конечно, пили. Дрались. Мир без женщин... Жаль, что я не сценарист. Сюжет для фильма... Где Спилберг? Мой любимый Алексей Герман? Написал об этом... Но и тут неумолимый редакторский красный вычерк: "Не забывайте, у нас враги. У нас много врагов за океаном". И поэтому у нас есть только хорошее, а плохого нет. И непонятного не может быть. Но где-то специальные составы подаются, кто-то видел начальство с чемоданами..." "Возле милицейского поста меня остановила старая бабка: "Погляди ты там на мою хату. Пора бульбу копать, а солдаты не пускают". Их переселили. Обманули, что на три дня. Иначе бы они не поехали. Человек в вакууме, человек без ничего. Они пробираются в свои деревни через военные заслоны... Лесными стежками. По болотам... Ночью... За ними гоняются, ловят. На машинах и вертолетах. "Как при немцах", -- сравнивают старые люди. В войну..." "Видел первого мародера. Молодой парень, одетый в две меховые куртки. Доказывал военному патрулю, что лечится таким способом от радикулита. Когда раскололи, признался: "Первый раз страшновато, а потом привычное дело. Выпил чарку -- и пошел". Переступив инстинкт самосохранения. В нормальном состоянии это невозможно. Так наш человек идет на подвиг. И также -- на преступление". "Зашли в пустую хату -- на белой скатерти лежит икона... "Для Бога", -- сказал кто-то..." В другой -- стол накрыт белой скатертью... "Для людей" -- сказал кто-то..." "Съездил в свою родную деревню через год. Собаки одичали. Нашел нашего Рекса, зову -- не подходит. Не узнал? Или не хочет узнавать? Обиделся". "В первые недели и месяцы все притихли. Молчали. В прострации. Надо уезжать, до последнего дня: нет. Сознание отключилось. Не помню серьезных разговоров, помню анекдоты: "теперь во всех магазинах радиотовары ", "импотенты делятся на радиоактивных и радиопассивных". А потом анекдоты вдруг исчезли..." "В больнице маленькая девочка рассказывает маме: % Мальчик умер, а вчера угощал меня конфетами". "В очереди за сахаром: % Ой, людцы, а сколько грибов в этом году. И грибов, и ягод, как насажено % Они зараженные... % Чудак человек... Кто заставляет тебя есть -- насобирал, насушил и отвез на базар в Минск. Миллионером станешь". "Можно ли нам помочь? И как? Переселить народ в Австралию или Канаду? Якобы такие разговоры где-то на самых верхах циркулируют время от времени". "Для церквей выбирали место буквально с неба. Были явления церковным людям. Совершались таинства, предшествовавшие строительству. А атомную станцию строили, как завод или типовую свиноферму. Крышу залили асфальтом. Битумом. И она, когда горела, плавилась..." "Читал? Под Чернобылем выловили беглого солдата. Выкопал землянку и год жил возле реактора. Питался тем, что ходил по брошенным домам, где сало найдет, где банку с маринованными огурцами. Ставил капканы на зверей. Бежал, потому что "деды" били "насмерть". Спасался -- в Чернобыле..." "Мы -- фаталисты. Мы ничего не предпринимаем, потому что верим: все будет так, как будет. Верим в судьбу. У нас такая история... На каждое поколение выпадала война... Кровь... Откуда нам быть другими? Мы -- фаталисты..." "Появились первые волкособаки, родившиеся у волчиц от собак, убежавших в лес. Они крупнее волков, не обращают внимания на флажки, не боятся света и человека, не идут на "вабу" (подражательный призывный клич охотников). И одичавшие кошки уже сбиваются в стаи и не боятся людей. Память о том, как подчинялись человеку, исчезла. Стирается граница между реальным и нереальным..." "Вчера моему отцу исполнилось восемьдесят лет... Собралась за столом вся семья. Я смотрел на него и думал о том, сколько вместила его жизнь -- сталинский ГУЛАГ, война, и вот теперь--Чернобыль. Все выпало на время его поколения. Одного поколения. А он любит рыбалку... Копаться в саду...В молодости, обижалась мать, был ходок: "Ни одной юбки в округе не пропустил". И теперь, я замечал, как он опускает глаза, когда на встречу идет молодая, красивая женщина... Что мы знаем о человеке? О том, что он может... Насколько его хватает..." Из слухов: "За Чернобылем строят лагеря, в которых будут держать тех, кто попал под радиацию. Подержат, понаблюдают и похоронят. Из близлежащих к станции деревень мертвых уже вывозят автобусами и прямо на кладбище, тысячами закапывают в братские могилы. Как в ленинградскую блокаду..." "Несколько человек якобы видели накануне взрыва непонятное свечение в небе над станцией. Кто-то даже его сфотографировал. На пленке обнаружилось, что это парит какое-то неземное тело..." "В Минске помыли поезда и товарные составы. Будут всю столицу вывозить в Сибирь. Там уже ремонтируют бараки, оставшиеся от сталинских лагерей. Начнут с женщин и детей. А украинцев уже вывозят..." "Рыбаки все чаще встречают рыб-амфибий, которые могут жить и в воде, и на земле. По земле они ходят на плавниках -- лапах. Стали вылавливать щук без головы и плавников. Плавает одно брюхо... Что-то подобное скоро начнет происходить и с людьми. Беларусы превратятся в гуманоидов..." "Это была не авария, а землетрясение. В подземной коре что-то произошло. Геологический взрыв. Участвовали геофизические и космофизические силы. Военным об этом было известно заранее, могли предупредить, но у них все строго засекречено." "У лесных зверей -- лучевая болезнь. Они бродят грустные, у них грустные глаза. Охотникам страшно и жалко в них стрелять. И звери перестают бояться человека. Лисы и волки заходят в деревни и ластятся к детям." "От чернобыльцев рождаются дети, но вместо крови у них течет неизвестная желтая жидкость. Есть ученые, которые доказывают: обезьяна потому стала такой умной, что в радиации жила. Дети, родившиеся через три-четыре поколения, все будут Эйнштейнами. Это космический эксперимент над нами..." Анатолий Шиманский, журналист Монолог о картезианской философии и о том, как ешь вместе с другим человеком зараженный бутерброд, чтобы не было стыдно "Я жил среди книг.... Двадцать лет читал лекции в университете... Академический ученый.... Это человек, который выбрал себе любимое время в истории, и он там живет. Занят этим полностью, погружен в свое пространство. В идеале... В идеале, конечно....Потому что философия в то время у нас была марксистко-ленинская и темы для диссертаций предлагались: роль марксизма-ленинизма в развитии сельского хозяйства или в освоении целинных земель. Роль вождя мирового пролетариата... В общем, тут не до картезинских размышлений. Но мне повезло... Моя научная студенческая работа попала на конкурс в Москву, и оттуда позвонили: "Не трогайте этого парня. Пусть пишет." А писал я о французском религиозном философе Мальбранше, взявшемся толковать Библию с позиции рационального разума. Восемнадцатый век - эпоха Просвещения. Вера в разум. В то, что мы способны объяснить мир. Как я сейчас понимаю... Мне повезло. Я не попал в зубодробильную машину... Бетономешалку... Чудо! Перед этим меня неоднократно предупреждали: для студенческой научной работы Мальбранш - это, может быть, и интересно. А вот для диссертации придется подумать над темой. Это уже серьезно. Мы, мол, оставляем вас с аспирантуре на кафедре марксистко-ленинской философии... А вы в прошлое эмигрируете... Сами понимаете... Началась горбачевская перестройка... Время, которое мы долго ждали. Первое, что я заметил - сразу стали меняться лица людей, откуда-то вдруг появились другие лица. Люди даже по-другому стали ходить, что-то в пластике жизнь подкорректировала, они больше улыбались друг другу. Другая энергия чувствовалась во всем. Что-то... Да, что-то совершенно изменилось. Я и теперь удивлен, как быстро это произошло. И меня... Меня тоже выдернуло из картезианской жизни. Вместо философских книг я теперь читал свежие газеты и журналы, ждал с нетерпением каждый номер перестроечного "Огонька". По утрам выстраивались очереди возле киосков "Союзпечать", так никогда ни "до" ни "после" газет не читали. Так никогда им больше не верили. Шла лавина информации... Было опубликовано политическое завещание Ленина, которое полвека хранилось в спецархивах. На книжных прилавках появился Солженицын, за ним Шаламов... Бухарин... Еще недавно за хранение этих книг арестовывали. Давали срок. Вернули из ссылки академика Сахарова. Впервые по телевизору показывали заседания Верховного Совета СССР. Вся страна, затаив дыхание, сидела у экранов... Мы говорили и говорили... Говорили вслух о том, о чем недавно еще шептались на кухнях. Сколько поколений у нас проговорило на кухнях! Пропало там! Промечтало! Семьдесят с лишним лет ... Всю советскую историю... Теперь все ходили на митинги. На демонстрации. Что-то подписывали, против чего-то голосовали. Я помню, как выступал по телевизору какой-то историк... Он принес в студию карту сталинских лагерей... Вся Сибирь горела в красных флажках... Мы узнали правду о Куропатах... Шок! Онемение в обществе! Беларуские Куропаты - братская могила тридцать седьмого года. Там лежат вместе беларусы, русские, поляки, литовцы... Десятки тысяч... Энкавэдэшные рвы на два метра в глубину, людей клали в два-три слоя. Когда-то это место находилось далеко за Минском, а потом вошло в черту города. Стало городом. Трамваем можно доехать. В пятидесятые годы засадили его молодым леском, сосны подросли, и горожане, ни о чем не подозревая, устраивали там по выходным дням маевки. Зимой катались на лыжах. Начались раскопки... Власть...Коммунистическая власть лгала. Изворачивалась. Ночью милиция засыпала вырытые могилы, а днем их опять раскапывали. Видел документальные кадры: ряды очищенных от земли черепов... И в каждом дырочка в затылке... Конечно, мы жили с ощущением, что участвуем в революции... В новой истории... Я не ушел в сторону от нашей темы...Не волнуйтесь... Я хочу вспомнить, какими мы были, когда случился Чернобыль. Потому что в истории они останутся вместе - крушение социализма и чернобыльская катастрофа. Они совпали. Чернобыль уcкорил развал Советского Союза. Взорвал империю. А из меня он сделал политика... Четвертого мая... На девятый день после аварии выступил Горбачев, это, конечно, была трусость. Растерянность. Как в первые дни войны... В сорок первом... В газетах писали о вражеских происках и западной истерии. Об антисоветском ажиотаже и провокационных слухах, которые к нам засылают наши враги. Из-за бугра. Вспоминаю себя в те дни... Страха долго не было, почти месяц все находились в состоянии ожидания, вот-вот нам объявят: под руководством коммунистической партии наши ученые... наши героические пожарники и солдаты... в очередной раз покорили стихию. Одержали невиданную победу. Загнали космический огонь в пробирку. Страх появился не сразу, его долгое время мы в себя не впускали. Абсолютно точно... Да... Да! Как я сейчас понимаю... Он никак не мог соединиться в нашем сознании с мирным атомом. Со школьных учебников, из прочитанных книг... В наших представлениях картина мира выглядела следующим образом: военный атом - зловещий гриб до неба, как в Хиросиме и Нагасаки, люди, в одну секунду ставшие пеплом, а мирный атом - безобидная электрическая лампочка. У нас была детская картина мира. Жили по букварю. Не одни мы, а все человечество стало умнее после Чернобыля... Повзрослело. Вступило в другой возраст. Разговоры в первые дни: % Горит атомная станция. Но где-то далеко горит. На Украине. % Я читал в газетах: туда пошла военная техника. Армия. Победим! % В Беларуси нет ни одной атомной станцию Мы спокойны. Моя первая поездка в зону... Я ехал и думал, что все там покрыто серым пеплом. Черной сажей. Картина Брюллова "Последний день Помпеи". А там... Приезжаешь, а там - красота. Красотища! Цветущие луга, мягкая весенняя зелень лесов. Я как раз люблю эту пору... Все оживает... Растет и поет... Больше всего это меня поразило - сочетание красоты и страха. Страх перестал отделяться от красоты, а красота от страха. Все наоборот... Как я сейчас понимаю... Наоборот...Незнакомое чувство смерти... Мы приехали группой... Никто нас не посылал. Группа беларуских депутатов от оппозиции. Времена! Времена-то какие! Коммунистическая власть отступала... Становилась слабой, неуверенной. Все шаталось. Но местное начальство встречало недружелюбно: "У вас есть разрешение? Имеете ли право будоражить людей? Задавать вопросы? Кто вам дал поручение?" Ссылались на инструкцию, полученную сверху: "Не поддаваться панике. Ждать указаний". Мол, вы сейчас настроите, запугаете народ, а нам планы надо выполнять. По зерну и по мясу. Боялись не за здоровье людей, а за планы. Республиканские, союзные... Боялись высшего начальства. А те боялись тех, кто повыше, и так по цепочке до генсека. Один человек все решал, где-то там в поднебесной выси. Так была выстроена пирамида власти. Во главе - царь. На тот момент коммунистический царь. "Все тут зараженное. - Объясняем мы. - Все, что вы производите, нельзя будет употреблять в пищу." % "Вы - провокаторы. Прекратите вражескую агитацию. Мы будем звонить... Докладывать..." И звонили. Куда надо докладывали... Деревня Малиновка... Пятьдесят девять кюри на квадратный метр... Зашли в школу: % Ну, как живете? % Все напуганы, конечно. Но нас успокоили: надо только крыши помыть, закрыть колодцы пленкой, дорожки заасфальтировать. И можно жить! Правда, вот почему-то кошки все время чешутся и у коней сопли до земли. Завуч школы пригласила к себе домой. Пообедать. Дом новый, два месяца назад отпраздновали новоселье. По-беларуски - входины, означает это, что люди только-только вошли в дом. Рядом с домом добротный сарай, погреб. То, что когда-то называлось кулацким хозяйством, таких раскулачивали. Порадоваться и позавидовать. % Но вам скоро придется отсюда уезжать. % Ни за что! Тут столько трудов наших. % Посмотрите на дозиметр... % Ездят тут... Ученые, твою мать! Не дают людям спокойно жить!! - Хозяин махнул рукой и ушел на луг на конем. Не попрощался. Деревня Чудяны... Сто пятьдесят кюри на квадратный метр... Женщины копаются на огородах, дети бегают по улицам. В конце деревни мужики тешут бревна под новый сруб. Остановили возле них машину. Окружили нас. Попросили закурить. % Как там в столице? Водку дают? У нас % перебои. Выручает то, что свою самогонку гоним. Горбачев сам не пьет и нам запрещает. % А-а-а... Значит, депутаты... С табаком тут у нас тоже хреново. % Мужики, - начинаем объяснять им, - а вам скоро придется отсюда уезжать. Вот дозиметр... Смотрите: радиация на этом месте, где мы сейчас стоим, в сто раз выше нормы. % Ну, загнул... А-а-а... Кому нужен твой дозиметр! Ты поехал, а мы тут останемся. К едреной фене нам твой дозиметр!! Я несколько раз смотрел фильм о гибели "Титаника": он напоминал мне то, что я видел сам. Было на моих глазах...Сам пережил в первые чернобыльские дни... Все было, как на "Титанике", абсолютно похоже вели себя люди. Одинаковая психология. Я узнавал... Даже сравнивал... Вот уже пробито днище корабля, огромная вода заливает нижние трюмы, опрокидывает бочки, ящики... Ползет... Пробивается сквозь препятствия...А наверху горят огни. Играет музыка. Подают шампанское. Продолжаются семейные споры, начинаются любовные романы. Вода хлещет... Идет по лестницам... В каюты... Горят огни. Играет музыка. Подают шампанское... Наша ментальность... Особый разговор... У нас на первом месте чувство. Это дает размах, дает высоту нашей жизни и в то же время губительно. А рациональный выбор всегда для нас ущербный. Свои поступки проверяем сердцем, а не разумом. Зайдешь в деревне во двор - уже гость. Уже радость. Переживают... Качают головой: "Эх, рыбы свежей нету, нечего дать" или "Молочка хотите? Сейчас кружку налью". Не отпускают. В хату зовут. Некоторые боялись, а я соглашался. Заходил. Садился за стол. Ел зараженный бутерброд, потому что все едят. Выпивал чарку. Даже испытывал чувство гордости, что я вот такой - могу. Способен! Да... Да! Я говорил себе: раз я не в состоянии ничего изменить в жизни этого человека, то все, что я могу, это съесть вместе с ним зараженный бутерброд, чтобы не было стыдно. Разделить судьбу. У нас вот такое отношение к собственной жизни. А у меня жена и двое детей, я за них несу ответственность. У меня дозиметр в кармане... Как я сейчас понимаю...Это наш мир, это - мы. Десять лет назад я испытывал гордость, что я вот такой, а сегодня мне стыдно, что я вот такой. Но все равно сяду за стол и буду есть этот проклятый бутерброд. Я думал... Я думал о том, что мы за люди? Этот проклятый бутерброд не уходил из моей головы. Его сердцем надо есть, а не разумом. Кто-то хорошо написал, что в двадцатом... И теперь уже в двадцать первом веке мы живем так, как нас научила литература девятнадцатого века. Господи! Меня часто мучают сомнения... Я со многими это обсуждал... Кто же мы? Кто? У меня был интересный разговор с женой, теперь уже вдовой одного погибшего вертолетчика. Умная женщина. Долго с ней сидели. Она тоже хотела понять... Понять и обрести смысл смерти своего мужа. Смириться с ней. И не могла. Я много раз читал в газетах, как работали вертолетчики над реактором. Сначала сбрасывали свинцовые плиты, но они бесследно исчезали в дыре, тогда кто-то вспомнил, что свинец при температуре семьсот градусов превращается в пар, а там было две тысячи градусов. После этого полетели вниз мешки с доломитом и песком. На высоте была ночь от поднятой пыли. Темнота. Столбы пыли. Чтобы точно "отбомбиться", они открывали окна кабин и прицеливались глазом, какой крен дать: влево-вправо, вверх-вниз. Дозы сумасшедшие! Помню названия статей: "Герои в небе", "Чернобыльские соколы". Вот эта женщина... Она призналась мне в своих сомнениях: "Сейчас пишут, что мой муж - герой. Да, он - герой. Но что такое герой? Я знаю, что мой муж был честный и исполнительный офицер. Дисциплинированный. Вернулся из Чернобыля и через несколько месяцев заболел. В Кремле ему вручили награду, там он увидел своих товарищей, они тоже все были больны. Но радовались, что встретились. Приехал домой счастливый... С орденом...Я его тогда спросила: "А мог бы ты не так сильно пострадать? Сохранить здоровье?" - "Наверное, мог бы, если бы больше думал. - Ответил он. - Нужен был хороший защитный костюм, специальные очки, маска. У нас ни первого, ни второго, ни третьего. Сами мы тоже не соблюдали правила личной безопасности. Мы не думали..." Мы все тогда мало думали... Как жаль, что мы раньше мало думали..." Я с ней согласен... С точки зрения нашей культуры думать о себе - эгоизм. Слабость духа. Всегда находится что-то большее, чем ты. Твоя жизнь. Восемьдесят девятый год... Двадцать шестого апреля - третья годовщина. Прошло три года после катастрофы... Людей выселили из тридцатикилометровой зоны, но больше двух миллионов беларусов по-прежнему жили в зараженных местах. О них забыли. Белорусская оппозиция наметила на этот день демонстрацию, а власть в ответ объявила субботник. По городу развесили красные флаги, работали выездные буфеты с дефицитным по тем временам ассортиментом: сырокопченая колбаса, шоколадные конфеты, банки с растворимым кофе. Всюду шныряли милицейские машины. Работали ребята в штатском... Фотографировали... Но... Новый признак! На них никто уже не обращал внимания, их не боялись, как раньше. Люди начали собираться у парка Челюскинцев... Подходили и подходили. К десяти часам уже было двадцать-тридцать тысяч (пользуюсь милицейскими сводками, их потом сообщили по телевизору), и каждую минуту толпа увеличивалась. Мы сами такого не ожидали... Все - на подъеме... Кто может воспрепятствовать этому морю людей? Ровно в десять часов, как мы и планировали, колонна двинулась по Ленинскому проспекту в центр города, где должен был состояться митинг. На всем пути к нам присоединялись новые группы, они ждали колонну на параллельных улицах, в переулках. В подъездах. Пронесся слух: милиция и военные патрули заблокировали въездные дороги в город, задерживают автобусы и машины с демонстрантами из других мест, разворачивают их назад, но никто не поддался панике. Люди оставляют транспорт и идут к нам навстречу пешком. Объявили об этом по мегафону. Над колонной прокатилось мощное "Ур-ра-а-а!" Балконы переполнены... Все - на подъеме... Балконы забиты людьми, они открывали окна настежь, взбирались на подоконники. Махали нам руками. Приветствовали платками, детскими флажками. Тут я заметил...И все вокруг об этом заговорили... Куда-то рассосалась милиция, мальчики в штатском со своими фотоаппаратами... Как я сейчас понимаю... Получили команду и ушли во дворы, сели и закрылись в машинах под брезентом. Власть затаилась... Выжидала... Власть испугалась...Люди шли и плакали, все держались за руки. Плакали потому, что они побеждали свой страх. Освобождались от страха... Начался митинг... И хотя мы к нему долго готовились, обсуждали список выступающих, никто о списке не вспомнил. К наспех обустроенной трибуне сами подходили и без всяких бумажек говорили простые люди, которые приехали из чернобыльских мест. Образовалась живая очередь. Мы слушали свидетелей... Свидетели давали показания... Из известных выступил только академик Велихов, один из бывших руководителей штаба по ликвидации аварии, но его выступления я не запомнил. Запомнились другие... Мать с двумя детьми... Девочка и мальчик... Женщина взяла детей с собой на трибуну: "Они у меня давно не смеются. Не балуются. Не бегают во дворе. У них нет сил. Они, как старички". Женщину - ликвидатора... Когда она закатала рукава платья и показала толпе свои руки, все увидели, что руки в язвах. В струпьях. "Я стирала одежды наших мужчин, которые работали вблизи реактора. - Рассказывала она. - Стирали в основном вручную, потому что стиральных машин завезли мало. Они быстро от перегрузок сломались". Молодого врача... Он начал с того, что прочитал клятву Гиппократа... Говорил, как все данные о заболеваниях закрывают под шифром "секретно" и "сверхсекретно". Медицину и науку втягивают в политику... Это был чернобыльский трибунал. Я признаюсь... Я не скрою: самый большой день в моей жизни. Мы были счастливы... Я признаюсь... А назавтра нас, организаторов демонстрации, вызвали в милицию и судили за то, что многотысячная толпа перекрыла проспект, мешала движению общественного транспорта. Несли несанкционированные лозунги. Каждому из нас дали по пятнадцать суток по статье "злостное хулиганство". Судье, вынесшему приговор, и милиционерам, сопровождавшим нас в изолятор, было стыдно. Им всем было стыдно. А мы смеялись... Да... Да! Потому что мы были счастливы... Теперь перед нами встал вопрос: что мы можем? Что делать дальше? В одной из чернобыльских деревень, узнав, что мы из Минска, женщина упала перед нами на колени: "Спасите моего ребенка! Заберите с собой!! Наши врачи не могут понять, что с ним. А он задыхается, синеет. Он умирает". (Молчит). Я пришел в больницу...Мальчик. Семь лет. Рак щитовидной железы. Я хотел его отвлечь, начал шутить. А он отвернулся к стенке: "Только не надо рассказывать, что я не умру. Я знаю, что умру". В Академии наук... Кажется, там... Мне показали снимок легких человека, прожженных "горячими частицами". Легкие были похожи на звездное небо. "Горячие частицы" - это мельчайшие микроскопические частицы, которые получились, когда горящий реактор засыпали свинцом и песком. Атомы свинца, песка и графита слеплялись и от ударов поднимались высоко в воздух. Разлетались на большие расстояния... На сотни километров... Через дыхательные пути они теперь попадают в организм человека. Чаще других погибают трактористы и шофера, - те, кто пашет, ездит по проселочным дорогам. Любой орган, в котором поселяются эти частицы, на снимках "светится". Сотни дырочек, как в мелком решете. Человек умирает... Сгорает... И если человек смертен, то "горячие частицы" бессмертны. Человек умрет и за тысячу лет превратится в землю, в пыль, а "горячие частицы" будут жить. И эта пыль способна будет снова убивать...(Молчит). Я приезжал из поездок... Я был переполнен. Рассказывал... Моя жена, она по образованию лингвист, раньше никогда не интересовалась политикой, как и спортом, а тут она постоянно задавала мне все тот же вопрос: "Что мы можем? Что дальше делать?" И мы взялись за дело, которое с точки зрения здравого смысла было невозможно. Решиться на что-нибудь подобное человек способен в моменты потрясения, в моменты полного внутреннего раскрепощения. А тогда было такое время... Горбачевского время... Время надежд! Веры! Мы решили спасать детей. Открыть миру, в какой опасности живут беларуские дети. Просить помощи. Кричать. Бить во все колокола!! Власть молчит, она предала свой народ, мы молчать не будем. И... Быстро... Очень быстро... Собрался круг верных помощников и единомышленников. Паролем было: "Что читаешь? Солженицына, Платонова... К нам..." Работали по двенадцать часов в сутки. Надо придумать имя нашей организации...Вариантов названий перебрали десятки, остановились на самом простом % фонд "Детям Чернобыля". Сейчас уже не объяснить, не представить наших сомнений... Споров... Наших страхов...Таких фондов, как наш, уже не сосчитать, а десять лет назад мы начинали первыми. Первая гражданская инициатива... Никем сверху не санкционированная... Реакция у всех чиновников была одинаковая: "Фонд? Какой фонд? У нас для этого есть министерство здравоохранения". Как я сейчас понимаю... Чернобыль освобождал нас... Учились быть свободными... У меня перед глазами... (Смеется) У меня это перед глазами всегда... Первые рефрижераторы с гуманитарной помощью въехали во двор нашего дома. По домашнему адресу. Я смотрел на них из окна своей квартиры и не представлял: как все это разгрузить, где хранить? Хорошо помню, что машины были из Молдавии. Семнадцать-двадцать тонн с соками, фруктовой смесью, детским питанием. Уже тогда просачивался слух: чтобы вывести радиацию, надо больше фруктов, вот эту мякоть употреблять в пищу. Обзвонил друзей - кто на даче, кто на работе. Начали разгружать вдвоем с женой, но постепенно, один за другим выходили из нашего дома люди (все-таки девятиэтажка), останавливались случайные прохожие: "Что за машины?" % "Помощь для чернобыльских детей". Бросали свои дела, включались в работу. К вечеру машины разгрузили. Груз рассовали по подвалам и гаражам, договорились с какой-то школой. Смеялись потом над собой... А когда повезли эту помощь в зараженные районы... Стали раздавать... Обычно люди собирались в школе или в Доме культуры. В Ветковском районе...Вот что пришло мне сейчас на память...Один случай... Молодая семья... Они получили как и все, баночки детского питания, пакеты с соками. И мужчина сел и заплакал. Эти баночки, эти пакеты не могли спасти его детей, можно махнуть рукой - ерунда! Но он плакал, потому что, оказывается, их не забыли. О них кто-то помнит. Значит, есть надежда. Отозвался весь мир... Наших детей согласились принять на лечение в Италии, Франции, Германии... Авиакомпания "Люфтганза" перевезла их в Германию за свой счет. Среди немецких летчиков провели конкурс, долго их отбирали. Полетели лучшие летчики. Когда дети шли к самолетам, бросалось в глаза, что они все бледные-бледные. Тихие-тихие. Не обходилось без курьезов... (Смеется). Отец одного мальчика ворвался ко мне в кабинет и потребовал вернуть документы сына: "У наших детей там будут брать кровь. Проводить над ними эксперименты". Конечно, память о той страшной войне еще не умерла... Народ помнит... Но тут и другое: мы долго жили за проволокой. В социалистическом лагере. Боялись другого мира... Не знали его... Чернобыльские мамы и папы - это еще одна тема. Продолжение разговора о нашей ментальности... Советской ментальности. Пал... Развалился Советский Союз... А все еще долго ждали помощи от большой и могучей страны, которой уже не было. Мой диагноз... Хотите? Смесь тюрьмы и детского сада - вот что такое социализм. Советский социализм. Человек отдавал государству душу, совесть, сердце, а взамен получал паек. Тут уже кому как повезет - у кого большой паек, а у кого маленький. Одно одинаково - выдают его взамен души. Больше всего мы боялись, чтобы наш фонд не стал заниматься раздачей вот этого пайка. Чернобыльского пайка. А люди уже привыкли ждать и жаловаться: "Я - чернобылец. Мне положено, потому что я - чернобылец". Как я сейчас понимаю... Чернобыль - это большое испытание и для нашего духа. Для нашей культуры. В первый год отправили за границу пять тысяч детей, во второй уже - десять, в третий - пятнадцать... А вы разговаривали с детьми о Чернобыле? Не со взрослыми, а с детьми? У них бывают неожиданные рассуждения. Мне, как философу, всегда интересно. Пример... Одна девочка мне рассказывала, как их класс послали осенью восемьдесят шестого года в поле... на уборку свеклы и моркови. Везде им попадались дохлые мыши, и они смеялись: вот вымрут мыши, жуки, черви, а потом начнут умирать зайцы, волки. За ними - мы. Люди умрут последними. Дальше они фантазировали, какой будет мир без зверей и птиц. Без мышей. Какое-то время останутся жить одни люди. Без никого. Даже мухи перестанут летать. Им было по двенадцать-пятнадцать лет. Так они представляли себе будущее. Разговор с другой девочкой... Она поехала в пионерский лагерь и там подружилась с одним мальчиком. "Такой хороший мальчик, - вспоминала она, - все время мы проводили вместе". А потом его друзья сказали ему, что она из Чернобыля - больше он к ней не подошел ни разу. С этой девочкой мы даже переписывались. "Теперь, когда я думаю о своем будущем, - писала она, - я мечтаю, что кончу школу и уеду куда-нибудь далеко-далеко, где никто не будет знать, откуда я. Там меня кто-нибудь полюбит. И я все забуду..." Записывайте, записывайте... Да... Да! Все сотрется из памяти, уйдет. Я жалею, что не записывал... Еще одна история... Приехали в зараженную деревню. Возле школы дети играют в мячик. Мячик закатился в клумбу с цветами, дети окружили ее, ходят вокруг, но достать мячик боятся. Сначала я даже не понял, в чем дело, теоретически я знал, но я же здесь не живу, у меня постоянная бдительность отсутствует, я из нормального мира приехал. И я шагнул к клумбе. А дети как закричат: "Нельзя! Нельзя! Дядя, нельзя!" За три года (а было это в восемьдесят девятом году) они привыкли к мысли, что нельзя сесть на траву, нельзя рвать цветы. Нельзя залезть на дерево. Когда мы привозили их заграницу и просили: "Идите в лес, идите к реке. Купайтесь, загорайте", надо было видеть, как неуверенно они входили в воду... Как гладили траву... Но потом... Потом... Сколько появлялось счастья! Можно опять нырять, лежать на песке... Все время ходили с букетами, плели венки из полевых цветов. О чем я думаю? О чем... Как я сейчас понимаю... Да, мы можем их вывезти и полечить, но как им вернуть прежний мир. Как им вернуть их прошлое. И будущее. Тут вопрос... Нам надо ответить на вопрос: кто мы? Без этого ничего не произойдет и не изменится. Что для нас жизнь? И что для нас свобода? Умеем о свободе только мечтать. Могли быть свободными, но не стали свободными. Опять не получилось. Семьдесят лет строили коммунизм, сегодня строим капитализм. Раньше молились на Маркса, теперь на доллар. Мы затерялись в истории. Когда думаешь о Чернобыле, то возвращаешься сюда, в эту точку: кто мы? Что поняли о себе? О своем мире? В наших военных музеях, а их у нас больше, чем музеев искусств, хранятся старые автоматы, штыки, гранаты, а во дворе стоят танки и минометы. Школьников водят туда на экскурсии и показывают - это война. Война вот такая... А она уже другая...Двадцать шестого апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года мы пережили еще одну войну. Она не кончилась... А мы... Кто мы?" Геннадий Грушевой, депутат беларуского Парламента, председатель фонда "Детям Чернобыля" Монолог о том, что мы давно слезли с дерева и не придумали такого, чтобы оно сразу росло колесом "Присаживайтесь... Давайте поближе... Но я буду откровенна: не люблю журналистов, а они меня не жалуют. % А это почему? % Вы не в курсе? Не успели еще предупредить? Тогда понятно, почему вы здесь. В моем кабинете. А я - одиозная фигура. Так меня ваш брат журналист величает. Все вокруг кричат: на этой земле жить нельзя. А я отвечаю - можно. Надо научиться на ней жить. Иметь мужество. Давайте закроем загрязненные территории, обнесем проволокой (треть страны!), бросим и убежим. Земли у нас еще много. Нет! С одной стороны, наша цивилизация антибиологична, человек самый страшный враг природы, а, с другой стороны, он - творец. Преображает мир. Эйфелева башня, например, или космический корабль... Только прогресс требует жертв, и чем дальше, тем больших жертв. Не меньших, чем война, это сейчас стало понятно. Загрязнение воздуха, отравление почвы, озоновые дыры... Климат земли меняется. И мы ужаснулись. Но знание само по себе не может быть виной или преступлением. Чернобыль... Кто виноват - реактор или человек? Без обсуждений - человек, он его плохо обслуживал, были допущены чудовищные ошибки. Сумма ошибок. Не станет углубляться в техническую сторону... Но это уже факт... Работали сотни комиссий и экспертов. Самая большая техногенная катастрофа в истории человечества, наши убытки фантастические, материальные еще как-то можно подсчитать. А не материальные? Чернобыль ударил по нашему воображению. По нашему будущему... Мы испугались будущего... Тогда не надо было слазить с дерева, или мы должны были придумать что-то такое, чтобы дерево сразу росло колесом. По количеству жертв не чернобыльская катастрофа, а автомобиль занимает первое место в мире. Почему никто не запрещает производство автомобилей? Ездить на велосипеде или на ослике безопаснее... На телеге... Тут молчат... Молчат мои оппоненты... Меня обвиняют... У меня спрашивают: "А как вы относитесь к тому, что дети тут пьют радиоактивное молоко? Едят радиоактивные ягоды?" Плохо я к этому отношусь. Очень плохо!! Но я считаю, что у детей есть папы и мамы, и есть у нас правительство, которое должно об этом думать. Я против одного... Я против того, чтобы люди, которые не знают или уже забыли таблицу Менделеева, учили, как жить. Запугивали нас. Наш народ и так всегда жил в страхе - революция, война. Этот кровавый упырь... Дьявол! Сталин... Теперь - Чернобыль... А потом удивляемся, почему у нас люди такие? Почему они не свободные, боятся свободы? Им же привычнее жить под царем. Под царем - батюшкой. Он может называться генсеком или президентом, какая разница. Никакой. Но я - не политик, я - ученый. Я всю жизнь думаю о земле, изучаю землю. Земля такая же загадочная материя, как и кровь. Вроде бы все о ней знаем, а какая-то тайна остается. Мы разделились - не на тех, кто за то, чтобы здесь жить, и тех, кто против, а на ученых и неученых. Если у вас случится приступ аппендицита и надо оперировать, к кому вы обратитесь? Конечно, к хирургу, а не к общественным энтузиастам. Вы будете слушать специалиста. Я - не политик. Я думаю... А что еще есть в Беларуси, кроме земли, воды, леса. Нефти много? Или алмазов? Ничего нет. Поэтому надо беречь то, что имеем. Восстанавливать. Да... Конечно... Нам сочувствуют, много людей в мире желает помочь, но не будем же мы без конца жить западными подачками. Рассчитывать на чужой кошелек. Все, кто хотел, уже уехали, остались лишь те, кто хочет жить, а не умирать после Чернобыля. Тут их родина. % Что вы предлагаете? Как человеку здесь жить? % Человек лечится... И грязная земля тоже лечится... Надо работать. Думать. Пусть маленькими шажками, но куда-то карабкаться. Идти вперед. А мы...Как у нас? При нашей чудовищной славянской лени мы скорее поверим в чудо, чем в возможность что-то сотворить своими руками. Посмотрите на природу... У нее надо учиться... Природа работает, она самоочищается, помогает нам. Ведет себя разумнее, чем человек. Она стремится к первобытному равновесию. К вечности. Вызывают меня в облисполком... % Дело необычное... Вы поймите нас, Слава Константиновна, не знаем, кому верить. Десятки ученых твердят одно, вы - другое. Слышали ли вы что-нибудь о знаменитой колдунье Параске? Мы решили пригласить ее к нам, она берется в течение лета понизить гаммофон. Вам смешно... А со мной серьезные люди разговаривали, у этой Параски уже были подписаны договора с некоторыми хозяйствами. Проплачены ей большие деньги. Это увлечение мы пережили... Затмение умов... Общая истерика... Помните? Тысячи... Миллионы сидели у телевизоров, и колдуны, они называли себя экстрасенсами, Чумак, за ним Кашпировский "заряжали" воду. Мои коллеги, с научными степенями, наливали трехлитровые банки воды и ставили у экранов. Пили эту воду, умывались... Считалось, что она исцеляет. Колдуны выступали на стадионах, где собиралось такое количество зрителей, что Алле Пугачевой только мечтать. Народ туда шел, ехал, полз. С неимоверной верой! Излечимся по мановению волшебной палочки от всех болезней! А что? Новый большевистский проект... Публика полна энтузиазма... Головы забиты новой утопией... "Ну, - думаю, % теперь колдуны будут нас спасать от Чернобыля." Ко мне вопрос: % Какое ваше мнение? Конечно, мы все атеисты, но вот говорят... И в газетах пишут... Мы организуем вам встречу? Встретилась я с этой Параской... Откуда она взялась, не знаю. Наверное, с Украины. Она уже два года повсюду ездила и понижала гаммафон. % Что вы собираетесь делать? - спросила я. % У меня такие внутренние силы... Я чувствую, что могу понижать гаммафон. % А что вам для этого нужно? % Мне нужен вертолет. Тут я уже разозлилась. И на Параску, и на наших чинов, которые слушали, как она им лапшу на уши вешала, раскрыв рты. % Ну зачем, % говорю я, % сразу вертолет. Вот мы сейчас привезем и насыпем на пол зараженной земли. Хотя бы полметра. И давайте... Снимайте фон... Так и поступили. Привезли земли... И она начала... Что-то шептала, плевала. Каких-то духов руками гнала. И что? Ну, что получилось. Ничего не получилось. Сидит Параска сейчас где-то на Украине в тюрьме. За мошенничество. Другая колдунья... Она обещала на ста гектарах ускорить распад стронция и цезия. Откуда они брались? Я думаю, их рождало наше желание чуда. Наши ожидания. Их фотографии, их интервью. Кто-то же давал им целые полосы в газетах, самое дорогое время на телевидении. Если вера в разум покидает человека, в его душе поселяется страх, как у дикаря. Вылазят чудовища... Тут молчат... Молчат мои оппоненты... Я помню только одного большого руководителя, который позвонил мне и попросил: "Давайте я приеду к вам в институт, и вы мне объясните: что такое кюри? Что такое микрорентген? Как этот микрорентген переходит, допустим, в импульс? Езжу по деревням, меня спрашивают, а я, как идиот. Как школьник." Один такой встретился. Алексей Алексеевич Шахнов... Запишите его фамилию... А большинство руководителей ничего не хотело знать, никакой физики и математики. Все они кончали высшую партийную школу, там хорошо учили одному предмету - марксизму. Воодушевлять и поднимать массы. Мышление комиссаров... Оно не поменялось со времен конницы Буденного... Я вспоминаю афоризм сталинского любимого командарма: "А мне все равно, кого рубать. Мне шашкой махать нравится". А насчет рекомендаций... Как нам жить на этой земле? Боюсь, что вам будет скучно, как и всем. Не найдете сенсации. Фейерверка. Сколько раз я выступала перед журналистами, рассказывала одно, а читала на следующий день другое. Читатель должен был умереть от страха. Кто-то видел в зоне плантации мака и поселения наркоманов. А кто-то кошку с тремя хвостами... Знамение в день аварии на небесах... Вот разработанные нашим институтом программы. Отпечатанные памятки для колхозов и для населения. Могу дать с собой... Пропагандируйте... Памятка для колхозов... (Читает) Что мы предлагаем? Научиться управлять радиацией, как электричеством, направляя ее по цепочкам в обход человека. Для этого необходима перестройка нашего типа хозяйствования... Коррекции... Вместо молока и мяса наладить производство технических культур, которые не попадают в пищу. Тот же рапс. Из него можно жать масло, в том числе и моторное. Использовать, как топливо в двигателе. Можно выращивать семена и саженцы. Семена специально подвергают радиации в лабораторных условиях для сохранения чистоты сорта. Для них она безопасна. Это один путь. Есть второй... Если мы все-таки производим мясо... У нас нет способов очистить готовое зерно, находим выход - скармливаем скоту, пропускаем его через животных. Так называемая зоодезактивация. Перед убоем бычков на два-три месяца переводим на стойловое содержание, привозим им "чистые" корма. Они очищаются... Думаю, достаточно... Не читать же мне вам лекцию? Мы говорим о научных идеях... Я бы даже назвала это философией выживания... Памятка для частника... Я приезжаю в деревню к бабушкам и дедушкам... Зачитываю... А они топают на меня ногами. Слушать отказываются, они хотят жить так, как жили их деды и прадеды. Праотцы. Хотят пить молоко... А молоко пить нельзя. Покупай сепаратор и жми из него творог, взбивай масло. Сыворотку выливать, сыворотку в землю. Хотят сушить грибы... Сначала вымочи их - насыпь на ночь в корыто, залей водой, а потом суши. А лучше, вообще, не есть. Вся Франция в шампиньонах, они же их не на улице выращивают. В теплицах. Где наши теплицы? Дома в Беларуси деревянные, испокон веков живут беларусы среди лесов, так вот дома лучше обложить кирпичом. Кирпич хорошо экранирует, то есть рассеивает ионизирующее излучение (в двадцать раз интенсивнее, чем дерево). Раз в пять лет требуется приусадебный участок известковать. Стронций и цезий лукавы. Ждут своего часа. Нельзя удобрять навозом из-под своей коровки, лучше купить минеральные удобрения... % Для исполнения ваших планов нужна другая страна, другой человек и другой чиновник. Старым людям у нас с трудом пенсии хватает на хлеб и сахар, а вы советуете - минеральные удобрения покупать. Приобрести сепаратор... % Могу ответить... Я сейчас защищаю науку. Я вам доказываю, что не наука виновата в Чернобыле, а человек. Не реактор, а человек. А политические вопросы не ко мне. Не по адресу... Вот ... Надо же! Выскочило из головы, а даже пометила себе на листочке, чтобы не забыть. Рассказать... К нам приехал из Москвы молодой ученый, у него мечта участвовать в чернобыльском проекте. Юра Жученко... Он привез с собой беременную жену... На пятом месяце... Все разводят руками - почему? Зачем? Свои бегут, а чужие едут. А потому, что это настоящий ученый, он хочет доказать: грамотный человек может здесь жить. Грамотный и дисциплинированный, как раз те два качества, которые ценятся у нас меньше всего. Нам бы голой грудью на пулемет лечь. С факелом промчаться... А тут... Вымачивать грибы, сливать первую воду, когда картошка закипит...Пить регулярно витамины... Носить в лабораторию на проверку ягоды. Закапывать в землю золу:.. Я была в Германии и видела, как там каждый немец внимательно сортирует на улице мусор - в этот контейнер белое стекло от бутылок, сюда красное... Крышку из-под пакета от молока отдельно - туда, где пластмасса, сам пакет туда, где бумага. Батарейки от фотоаппарата еще куда-то. Отдельно биоотходы... Человек работает... Не представляю нашего человека за такой работой: белое стекло, красное - для него это было бы скукой и унижением. Мать-перемать. Ему бы сибирские реки повернуть в обратном направлении... Что-нибудь такое... "Размахнись плечо, разойдись рука..." А чтобы выжить, нам надо измениться. Но это уже не мои вопросы... Ваши... Это вопросы культуры. Ментальности. Всей нашей жизни. Тут молчат... Молчат мои оппоненты... (Задумалась). Хочется помечтать... О том, что в скором времени чернобыльскую станцию закроют. Снесут. А площадку под ней превратят в зеленую лужайку..." Слава Константиновна Фирсакова, доктор сельскохозяйственных наук Монолог у закрытого колодца По весенней распутице я с трудом добралась до старого хутора. Наш видавший виды милицейский уазик окончательно заглох - к счастью уже возле усадьбы, обсаженной широкими дубами и кленами. Приехала я к известной в Полесье песеннице и сказочнице % Марие Федотовне Величко. Во дворе встретила ее сыновей. Знакомимся: старший Матвей - учитель, младший Андрей - инженер. Весело вступают в разговор, как выясняется, все возбуждены предстоящим переездом. % Гость - во двор, а хозяйка со двора. Забираем маму в город. Машину ждем... А вы какую книжку пишете? % Про Чернобыль? % Про Чернобыль сегодня вспоминать интересно... Я слежу, о чем пишут в газетах на эту тему. Книжек пока мало. Мне, как учителю, надо это знать, нас никто не учит, как говорить об этом с нашими детьми. Меня волнует не физика... Я преподаю литературу и меня волнуют вот такие вопросы... Почему академик Легасов, один из тех, кто руководил работами по ликвидации аварии, покончил жизнь самоубийством. Вернулся домой в Москву и застрелился. А главный инженер атомной станции сошел с ума... Бета-частица, альфа-частица... Цезий, стронций... Они распадаются, размываются, переносятся... А что с человеком? % А я - за прогресс! За науку! Никто из нас уже не откажется от электрической лампочки... Страхом стали торговать...Продают чернобыльский страх, потому что у нас больше ничего нет, что бы мы могли продать на мировом рынке. Новый товар - продаем свои страдания. % Переселили сотни деревень... Десятки тысяч людей... Великую крестьянскую Атлантиду... Она рассыпалась по бывшему Советскому Союзу, не собрать обратно. Не спасти. Целый мир мы потеряли... Такого мира больше не будет, он не повторится. Вот послушайте нашу маму... Неожиданный разговор, начатый так серьезно, к моему сожалению, не продолжился. Ждала спешная работа. Я понимала: тут навсегда покидают родной дом. Но тут появляется на пороге хозяйка. Обняла, как родную. Поцеловала. % Донечка, я тут одна две зимы зимовала. Люди не прибивались... А звери забегали... Лиса один раз заскочила, увидела меня и удивилась. Зимой и день длинный и ночь, как жизнь, и спела бы тебе, и сказок наплела. Старому человеку скучно жить, и разговор - это его работа. Когда-то ко мне из столицы студенты приезжали, на магнитофон записывали. А было это давно... До Чернобыля... Что тебе рассказать? Разве успею.... На днях на воду ворожила и показало мне на дорогу... Вырывается из земельки наш корень. Деды, прадеды тут жили. В лесах тут появились и меняли один другого век за веком, а теперь время такое настало, что беда гонит со своей земли. Такой беды и в сказках нет, я не знаю. Во-о-о... А, вспомню тебе, донечка, как мы в девках гадали... Хорошее вспомню... Веселое... Как моя жизнь тут начиналась... У мамы с татой весело до семнадцати год, а там надо замуж собираться. Суженого-ряженого звать, а по-нашему гукать. Летом гадали на воду, а зимой на дым, куда дым с трубы повернет, в ту сторону и замуж возьмут. Я любила гадать на воде... На реке... Вода, она первая на земле была, она все знает. Может подсказать. Пускали по воде свечи, лили воск. Свеча поплывет, то любовь близко, а потонет % на этот год в девках останешься. Девовать будешь. Где она, доля? Где мое счастье? По-всякому гадали... Брали зеркало и шли в баню, сидели там ночь, а если в зеркале кто появится, то надо сразу его на стол, а то черт выскочит. Черт любит через зеркало приходить... Оттуда... Гадали по тени... Над стаканом воды сжигали бумаги и глядели на тень на стене. Покажется крест % к смерти, а купол церкви % к свадьбе. Кто плачет, а кто улыбается... Кому какая доля... На ночь снимали обувку и один ботинок под подушку клали. Придет ночью суженый будет разувать, а ты на него поглядишь и какой он с лица запомнишь. Ко мне кто-то другой приходил, не мой Андрей, кто-то высокий, белый с лица, а мой Андрей был невысокого роста, брови черные и все смеялся: "Эх, барыня-сударыня... Моя ты барыня..." (Смеется). Прожили мы с ним шестьдесят годков... Троих детей в свет пустили... Нет деда... На могилки сыновья отнесли... Перед смертью меня в последний раз поцеловал: "Эх, барыня-сударыня, одна останешься..." Что знаю? Долго живешь и жизнь забывается, и любовь забывается. Во-о-о... Дали Бог! Еще в девках засовывали под подушку гребешок. Волосы распустишь и так спишь. Придет суженый-ряженый во сне. Попросит воды напиться или коня напоить... Вокруг колодца мак сыпали... Кружком... А под вечер соберемся и кричим в колодец: "Доля, у-у-у! Доля, го-о-о!" Эхо шло, и по звуку читали: кому % что. Я и сейчас хотела к колодцу пойти... Спросить свою долю... Хотя уже мало мне той доли осталось. Крошечки. Сухое зерно. А все колодцы у нас солдаты позакрывали. Забили досками. Мертвые колодцы... Закрытые... Осталась одна железная колонка возле колхозной конторы. Была в деревне знахарка, она и на долю гадала, так она к дочери в город уехала. Мешки... Два бульбеных мешка лекарственных трав с собой повезла. Дали Бог! Во-о-о... Старые черепки, в которых настои варила... Белые холстины... Кому они нужны в том городе? В городе сидят и телевизор крутят или книжки читают. Это мы тут... Как птицы... По земле, по траве, по деревьям читали. Если земля весной долго открывается, не тает, то жди летом засухи. Светит луна вяло, темная, то скот не будет родиться. Улетели журавли рано % к морозам... (Рассказывает и тихо покачивается в такт своим словам). У меня сыны хорошие, и невестки ласковые. И внуки. Но с кем ты в городе на улице заговоришь? % чужина. Пустое для сердца место. Что вспомнишь с чужими людьми? Я в лес любила ходить, мы с леса жили, там всегда в компании. При людях. Теперь в лес не пускают... Милиция стоит, сторожит радиацию... Два года... Дали Бог! Два года сыны меня упрашивали: "Мама, собирайся в город". И в конце концов уломали. И в конце концов... Такие хорошенные у нас места, кругом леса, озера. Озера чистые, с русалками. Старые люди рассказывали, что девочки, которые рано померли, русалочками живут. Одежду им на кустах оставляли - рубашки женские. На кустах и на веревочку в жите вешали. Они выйдут из воды и по житу бегают. А веришь ли ты мне? Когда-то люди во все верили... Слушали... Тогда телевизора не было, еще не придумали. (Смеется). Во-о-о...Красивая у нас земля! Мы тут жили, а наши дети тут жить не будут. Не-е-е... Я люблю это время... Солнышко высоко на небо полезло, птицы возвратились. Зима надокучила. Вечером из хаты не выйти. Дикие кабаны по деревне гоняют, как по лесу. Бульбочку перебрала... Хотела лук посадить... Надо что-то робить, не будешь сидеть, сложа руки, и ждать смерти. Тогда она вовек не придет. А, вспомню, донечка... Про домовика... Он у меня давно живет, точно не знаю - где, но выходит из-под печи. В черной одежде, в черном картузе, а пуговицы на костюме блестят. Тела нет, а он идет. Я одно время думала, что это мой хозяин ко мне наведывается. Во-о-о... Так нет... Домовичок... Одна живу, не к кому заговорить, так я ночью ему день свой описываю: "Вышла раненько... До того сонейко ззяет, что я стояла и дивилась на землю. Радовалась. Такое счастливое было мое сердце..." А вот надо ехать... Покидать свой край... В вербное воскресенье вербу я всегда рвала. Батюшки нет, так я ходила к реке и там сама светила. На ворота ставила. В хату вносила, красиво убирала. Понатыкаю в стены, двери, потолок, под крышу положу. Хожу и присказываю: "Чтобы ты, вербочка, спасла мою коровку. Чтобы жито уродило и были яблоки. Цыплята выводились и гуси неслись". Надо так ходить и долго приговаривать. Раньше мы весну весело встречали... Играли. Пели. Начинали с того дня, когда первый раз на луг хозяйки коров пускали. Надо ведьм прогнать... Чтобы ведьмы коров не портили, не сдаивали молоко, а то они бегут домой выдоенные. И в испуге. Ты запоминай,. может оно еще все вернется, про то написано в церковных книгах. Когда у нас служил батюшка, он читал. Жизнь может кончиться, а потом начнется сначала. Слушай дальше... Мало кто уже помнит, мало кто тебе расскажет. Перед первым стадом... Надо расстелить на дороге белую скатерть, пускай оно по ней пробежит, а следом пастушки пойдут. Будут идти они со словами: "Злая ведьма, грызи теперь камень... Землю грызи... А вы, коровки, будете спокойно ходить по лугам и болотам. Никого не бояться - ни людей лихих, ни зверей лютых". Весной не одна трава из земли ползет, а все ползет. Всякая погань. А хоронится она в темном месте, в доме по углам. В хлеву, где тепло. Уж во двор с озера приползет, утром пластается по росе. Человеку надо обороняться. Хорошо землю с муравейника возле калитки закопать, а самое надежное - зарыть старый замок у ворот. Закрыть всем гадам зубы. Губы. А земелька? Она не только плуга и бороны требует, ей тоже нужна защита. От злых духов. Поле свое надо обойти дважды, идти и наговаривать: "Сею - сею, посеваю... Жду хорошего урожая. И чтобы мыши зерна много не ели..." Что тебе еще припомнить? Аисту, а по-нашему бусел-бусько, тоже весной надо поклониться. Сказать спасибо за то, что прилетел на старое место. Бусел от пожара боронит, детей малых приносит. Кличут его: "Кле-кле-кле.... Бусько, к нам! К нам!" А молодые, которые недавно поженились, отдельно просят: "Клее-кле-кле... Чтоб нам любилось и кохалось. А детки росли гладенькие, как верба". А на Пасху все красили яйца... Красные, синие, желтые яйца. А у кого кто-то помер в хате, одно черное яйцо. Жалобное. На печаль. А красное - на любовь, синее, чтобы жить долго. Во-о-о! Как я.... Живу и живу. Все уже знаю: и что будет весной, и что летом... Осенью и зимой.... А зачем-то живу? Гляжу на свет... И не скажу, что не радуюсь. Донечка... А вот это тоже послушай.... Положишь на Пасху красное яйцо в воду, оно полежит, ты тогда умывайся. Лицо станет красивое. Чистое. Захочешь, чтобы кто из твоих приснился, который умер, пойди на могилку и покатай яйцо по земельке: "Мамочка моя, приди ко мне. Пожалеться хочу". И расскажешь ей все. Свою жизнь. И если муж обижает, она даст совет. Перед тем, как катать яйцо, подержи его в руках. Закрой глаза и подумай.... Могилок не бойся, это, когда везут покойника, то страшно. Закрывают окна, двери, чтобы смерть не влетела. Она всегда в белом, вся в белом и с косой. Я сама не видела, но люди донесли... Кто с ней встречался... Надо не попасть ей на глаза. Смеется: "Ха-ха-а-а..." Я иду на могилки, то два яйца несу: красное и черное. Одно в жалобной краске. Сяду возле мужа, там на памятнике его фотография, не молодая и не старая, хорошая фотография: "Пришла, Андрей. Давай поговорим". Новости все передам. И кто-то меня позовет... Вот откуда-то голос пролетит: "Эх, барыня-сударыня..." Навестила Андрея, иду к дочушке... Дочушка умерла в сорок лет, этот рак к ней залез, куда мы ее ни возили, ничего не помогло. Молодая легла в земельку... Красивая... На том свете тоже всякие требуются: и старые, и молодые. И красивые, и некрасивые. Даже маленькие. А кто этих туда зовет? Ну, что они там могут про этот свет рассказать? Я не понимаю... Я не понимаю, но и умные люди не понимают. Профессора в городе. Может батюшка в церкви знает. Встречу - спрошу. Во-о-о... С дочушкой я разговариваю так: "Донечка моя! Красочка моя! С какими пташечками прилетишь из дальнего края? Или с соловьями, или с кукушками. С какой стороны тебя ждать..." Так пою ей и жду. Вдруг появится... Даст мне знак... Но на могилках оставаться до ночи нельзя, в пять часов... После обеда... Надо уходить. Солнце должно еще высоко стоять, а как начнет катиться вниз... Вниз... Прощайся... Они одни там хотят побыть... Вот, как мы. Одинаково... У мертвых своя жизнь, как и у нас. Я не знаю, но догадываюсь. Думаю так. А то... Еще тебе добавлю... Когда умирает человек и долго мучится, а в хате много людей, то всем надо выйти во двор, чтобы он один остался. Даже маме с татой надо выйти и детям. С рассвета хожу сегодня по двору, по огороду и вспоминаю свою жизнь. Сыны у меня тут хорошие выросли, как дубы. Счастье было, но мало, всю жизнь работала. Сколько мои руки одной бульбочки перебрали? Перенесли. Пахала, сеяла... (Повторяет). Пахала, сеяла... И сейчас... Решето с семенами вынесу. Остались у меня семена - бобы, подсолнухи, бурачки... Побросаю их так, на голую земельку. Пусть живут. И кветочки по двору развею...Цветы - это по-нашему кветочки... А знаешь ли ты, как пахнут космеи осенней ночью? Особенно перед дождем они сильно пахнут. И душистый горошек... Но наступило такое время, что трогать семя напрасно, кинешь в землю, оно вырастет, силы наберет, но не для человека. Такое время... Бог дал нам знак... А в тот день, когда Чернобыль этот проклятый случился, мне снились пчелы, много-много пчел. Летят и летят куда-то. Рой за роем. А пчелы это на пожар. Земля загорится... Бог дал знак, что гостюет человек на земле, он не дома тут, а в гостях. В гостях мы тут... (Заплакала). % Мама, % позвал кто-то из сыновей. - Мама! Машина приехала... Монолог о тоске по роли и сюжету "Написали уже десятки книг... Сняли фильмы. Откомментировали. А событие все равно выше нас, любого комментария... Однажды я услышал или прочел, что проблема Чернобыля стоит перед нами прежде всего, как проблема самопознания. С этим согласился, это совпало с моими чувствами. Я все время жду, что кто-то умный мне все объяснит... Разложит...Как объясняют, просвещают меня насчет Сталина, Ленина, большевизма. Или без конца долдонят: "Рынок! Рынок! Свободный рынок!" А мы... Люди, воспитанные в мире без Чернобыля, живем с Чернобылем. Собственно, я -- профессиональный ракетчик, специалист по ракетному топливу. Служил в Байконуре. Программы: "Космос", "Интеркосмос" -- это большой кусок моей жизни. Чудесное время! Даешь небо! Даешь Арктику! Даешь целину! Даешь космос! Вместе с Гагариным весь советский мир полетел в космос, оторвался от земли... Все мы! Я до сих пор влюблен в него! Прекрасный русский человек! С прекрасной улыбкой! Даже смерть его как-то отрежиссирована. Мечты о парении, полете, свободе...Желание куда-то вырваться...Это было ч