, неизвeстно къ кому
обращаясь.
"Въ Дрезденъ", -- отвeтила Лида. Они теперь играли въ дураки.
"Мое почтенiе Сикстинской, -- сказалъ Ардалiонъ. -- Этого, кажется, я
не покрою. Этого, кажется -- -- Такъ, потомъ такъ, а это я принялъ".
"Ему бы лечь спать, онъ усталъ, -- сказала Лида. -- Послушай, ты не
имeешь права подсматривать, сколько осталось въ колодe, -- это нечестно".
{62}
"Я машинально, -- сказалъ Ардалiонъ. -- Не сердись, голуба. А надолго
онъ eдетъ?"
"И эту тоже, Ардалiоша, эту тоже, пожалуйста, -- ты ее не покрылъ".
Такъ они продолжали долго, говоря то о картахъ, то обо мнe, какъ будто
меня не было въ комнатe, какъ будто я былъ тeнью или безсловеснымъ
существомъ, -- и эта ихъ шуточная привычка, оставлявшая меня прежде
равнодушнымъ, теперь казалась мнe полной значенiя, точно я и вправду
присутствую только въ качествe отраженiя, а тeло мое -- далеко.
На другой день, около четырехъ, я вышелъ въ Тарницe. У меня былъ съ
собой небольшой чемоданъ, онъ стeснялъ свободу передвиженiя, -- я принадлежу
къ породe тeхъ мужчинъ, которые ненавидятъ нести что-либо въ рукахъ: щеголяя
дорогими кожаными перчатками, люблю на-ходу свободно размахивать руками и
топырить пальцы, -- такая у меня манера, и шагаю я ладно, выбрасывая ноги
носками врозь, -- не по росту моему маленькiя, въ идеально чистой и
блестящей обуви, въ мышиныхъ гетрахъ, -- гетры то-же что перчатки, -- онe
придаютъ мужчинe добротное изящество, сродное особому кашэ дорожныхъ
принадлежностей высокаго качества, -- я обожаю магазины, гдe продаются
чемоданы, ихъ хрустъ и запахъ, дeвственность свиной кожи подъ чехломъ, -- но
я отвлекся, я отвлекся, -- я можетъ быть хочу отвлечься, -- но все равно,
дальше, -- я, значитъ, рeшилъ оставить сначала чемоданъ въ гостиницe: въ
какой гостиницe? Пересeкъ, пересeкъ площадь, озираясь, не только съ цeлью
найти гостиницу, а еще стараясь площадь узнать, {63} -- вeдь я проeзжалъ
тутъ, вонъ тамъ бульваръ и почтамтъ... Но я не успeлъ дать памяти
поупражняться, -- въ глазахъ мелькнула вывeска гостиницы, -- по бокамъ двери
стояло по два лавровыхъ деревца въ кадкахъ, -- этотъ посулъ роскоши былъ
обманчивъ, входившаго сразу ошеломляла кухонная вонь, двое усатыхъ
простаковъ пили пиво у стойки, старый лакей, сидя на корточкахъ и виляя
концомъ салфетки, зажатой подмышкой, валялъ пузатаго бeлаго щенка, который
вилялъ хвостомъ тоже. Я спросилъ комнату, предупредилъ, что у меня будетъ,
можетъ быть, ночевать братъ, мнe отвели довольно просторный номеръ съ четой
кроватей, съ графиномъ мертвой воды на кругломъ столe, какъ въ аптекe. Лакей
ушелъ, я остался въ комнатe одинъ, звенeло въ ушахъ, я испытывалъ странное
удивленiе. Двойникъ мой вeроятно, уже въ томъ же городe, что я, ждетъ уже,
можетъ быть. Я здeсь представленъ въ двухъ лицахъ. Если бы не усы и разница
въ одеждe, служащiе гостиницы -- -- А можетъ быть (продолжалъ я думать,
соскакивая съ мысли на мысль) онъ измeнился и больше не похожъ на меня, и я
понапрасну сюда прieхалъ. "Дай Богъ", -- сказалъ я съ силой, -- и самъ не
понялъ, почему я это сказалъ, -- вeдь сейчасъ весь смыслъ моей жизни
заключался въ томъ, что у меня есть живое отраженiе, -- почему же я
упомянулъ имя небытнаго Бога, почему вспыхнула во мнe дурацкая надежда, что
мое отраженiе исковеркано? Я подошелъ къ окну, выглянулъ, -- тамъ былъ
глухой дворъ, и съ круглой спиной татаринъ въ тюбетейкe показывалъ босоногой
женщинe синiй коврикъ. Женщину я зналъ, и татарина зналъ тоже, и зналъ эти
лопухи, собравшiеся {64} въ одномъ углу двора, и воронку пыли, и мягкiй
напоръ вeтра и блeдное, селедочное небо; въ эту минуту постучали, вошла
горничная съ постельнымъ бeльемъ, и когда я опять посмотрeлъ на дворъ, это
уже былъ не татаринъ, а какой-то мeстный оборванецъ, продающiй подтяжки,
женщины же вообще не было -- но пока я смотрeлъ, опять стало все
соединяться, строиться, составлять опредeленное воспоминанiе, -- вырастали,
тeснясь, лопухи въ углу двора, и рыжая Христина Форсманъ щупала коврикъ, и
летeлъ песокъ, -- и я не могъ понять, гдe ядро, вокругъ котораго все это
образовалось, что именно послужило толчкомъ, зачатiемъ, -- и вдругъ я
посмотрeлъ на графинъ съ мертвой водой, и онъ сказалъ "тепло", -- какъ въ
игрe, когда прячутъ предметъ, -- и я бы вeроятно нашелъ въ концe концовъ
тотъ пустякъ, который, безсознательно замeченный мной, мгновенно пустилъ въ
ходъ машину памяти, а можетъ быть и не нашелъ бы, а просто все въ этомъ
номерe провинцiальной нeмецкой гостиницы, -- и даже видъ въ окнe, -- было
какъ-то смутно и уродливо схоже съ чeмъ-то уже видeннымъ въ Россiи давнымъ
давно, -- тутъ, однако, я спохватился, что пора итти на свиданiе, и,
натягивая перчатки, поспeшно вышелъ. Я свернулъ на бульваръ, миновалъ
почтамтъ. Дулъ вeтеръ, и наискось черезъ улицу летeли листья. Несмотря на
мое нетерпeнiе, я, съ обычной наблюдательностью, замeчалъ лица прохожихъ,
вагоны трамвая, казавшiеся послe Берлина игрушечными, лавки, исполинскiй
цилиндръ, нарисованный на облупившейся стeнe, вывeски, фамилiю надъ
булочной, Карлъ Шписъ, -- напомнившую мнe нeкоего Карла Шписа, котораго я
знавалъ въ волжскомъ поселкe, и {65} который тоже торговалъ булками.
Наконецъ въ глубинe бульвара всталъ на дыбы бронзовый конь, опираясь на
хвостъ, какъ дятелъ, и, если бъ герцогъ на немъ энергичнeе протягивалъ руку,
то при тускломъ вечернемъ свeтe памятникъ могъ бы сойти за петербургскаго
всадника. На одной изъ скамеекъ сидeлъ старикъ и поeдалъ изъ бумажнаго
мeшочка виноградъ; на другой расположились двe пожилыя дамы; старуха
огромной величины полулежала въ колясочкe для калeкъ и слушала ихъ
разговоръ, глядя на нихъ круглымъ глазомъ. Я дважды, трижды обошелъ
памятникъ, отмeтивъ придавленную копытомъ змeю, латинскую надпись, ботфорту
съ черной звeздой шпоры. Змeи, впрочемъ, никакой не было, это мнe
почудилось. Затeмъ я присeлъ на пустую скамью, -- ихъ было всего полдюжины,
-- и посмотрeлъ на часы. Три минуты шестого. По газону прыгали воробьи. На
вычурной изогнутой клумбe цвeли самые гнусные въ мiрe цвeты -- астры. Прошло
минутъ десять. Такое волненiе, что ждать въ сидячемъ положенiи не могъ.
Кромe того, вышли всe папиросы, курить хотeлось до бeшенства. Свернувъ съ
бульвара на боковую улицу мимо черной кирки съ претензiями на старину, я
нашелъ табачную лавку, вошелъ, автоматическiй звонокъ продолжалъ зудeть, --
я не прикрылъ двери, -- "будьте добры", -- сказала женщина въ очкахъ за
прилавкомъ, -- вернулся, захлопнулъ дверь. Надъ ней былъ натюръ-мортъ
Ардалiона: трубка на зеленомъ сукнe и двe розы.
"Какъ это къ вамъ...?" -- спросилъ я со смeхомъ. Она не сразу поняла, а
понявъ отвeтила:
"Это сдeлала моя племянница. Недавно умерла". {66}
Что за дичь, -- подумалъ я. -- Вeдь нeчто очень похожее, если не
точь-въ-точь такое, я видeлъ у него, -- что за дичь...
"Ладно, ладно, -- сказалъ я вслухъ. -- Дайте мнe..." -- назвалъ сортъ,
который курю, заплатилъ и вышелъ.
Двадцать минутъ шестого.
Не смeя еще вернуться на урочное мeсто, давая еще время судьбe
перемeнить программу, еще ничего не чувствуя, ни досады, ни облегченiя, я
довольно долго шелъ по улицe, удаляясь отъ памятника, -- и все
останавливался, пытаясь закурить, -- вeтеръ вырывалъ у меня огонь, наконецъ
я забился въ подъeздъ, надулъ вeтеръ, -- какой каламбуръ! И стоя въ
подъeздe, и смотря на двухъ дeвочекъ, игравшихъ возлe, по очереди бросавшихъ
стеклянный шарикъ съ радужной искрой внутри, а то -- на корточкахъ --
подвигавшихъ его пальцемъ, а то еще -- сжимавшихъ его между носками и
подпрыгивавшихъ, -- все для того, чтобы онъ попалъ въ лунку, выдавленную въ
землe подъ березой съ раздвоеннымъ стволомъ, -- смотря на эту
сосредоточенную, безмолвную, кропотливую игру, я почему-то подумалъ, что
Феликсъ придти не можетъ по той простой причинe, что я самъ выдумалъ его,
что созданъ онъ моей фантазiей, жадной до отраженiй, повторенiй, масокъ, --
и что мое присутствiе здeсь, въ этомъ захолустномъ городкe, нелeпо и даже
чудовищно.
Вспоминаю теперь оный городокъ, -- и вотъ я въ странномъ смущенiи:
приводить ли еще примeры тeхъ его подробностей, которыя непрiятнeйшимъ
образомъ {67} перекликались съ подробностями, гдe-то и когда-то видeнными
мной? Мнe даже кажется, что онъ былъ построенъ изъ какихъ-то отбросовъ моего
прошлаго, ибо я находилъ въ немъ вещи, совершенно замeчательныя по жуткой и
необъяснимой близости ко мнe: приземистый, блeдно-голубой домишко, двойникъ
котораго я видeлъ на Охтe, лавку старьевщика, гдe висeли костюмы знакомыхъ
мнe покойниковъ, тотъ же номеръ фонаря (всегда замeчаю номера фонарей), какъ
на стоявшемъ передъ домомъ, гдe я жилъ въ Москвe, и рядомъ съ нимъ -- такая
же голая береза, въ такомъ же чугунномъ корсетe и съ тeмъ же раздвоенiемъ
ствола (поэтому я и посмотрeлъ на номеръ). Можно было бы привести еще много
примeровъ -- иные изъ нихъ такiе тонкiе, такiе -- я бы сказалъ -- отвлеченно
личные, что читателю -- о которомъ я, какъ нянька, забочусь -- они были бы
непонятны. Да и кромe того я несовсeмъ увeренъ въ исключительности сихъ
явленiй. Всякому человeку, одаренному повышенной примeтливостью, знакомы эти
анонимные пересказы изъ его прошлаго, эти будто бы невинныя сочетанiя
деталей, мерзко отдающiя плагiатомъ. Оставимъ ихъ на совeсти судьбы и
вернемся, съ замиранiемъ сердца, съ тоской и неохотой, къ памятничку въ
концe бульвара.
Старикъ доeлъ виноградъ и ушелъ, женщину, умиравшую отъ водянки,
укатили, -- никого не было, кромe одного человeка, который сидeлъ какъ разъ
на той скамейкe, гдe я самъ давеча сидeлъ, и, слегка поддавшись впередъ,
разставивъ колeни, кормилъ крошками воробьевъ. Его палка, небрежно
прислоненная къ сидeнiю скамьи, медленно пришла въ движенiе въ тотъ мигъ,
какъ я ее замeтилъ, -- она поeхала и упала на {68} гравiй. Воробьи
вспорхнули, описали дугу, размeстились на окрестныхъ кустахъ. Я
почувствовалъ, что человeкъ обернулся ко мнe... Да, читатель, ты не ошибся.
--------
ГЛАВА V.
Глядя въ землю, я лeвой рукой пожалъ его правую руку, одновременно
поднялъ его упавшую палку и сeлъ рядомъ съ нимъ на скамью.
"Ты опоздалъ", -- сказалъ я, не глядя на него.
Онъ засмeялся. Все еще не глядя, я разстегнулъ пальто, снялъ шляпу,
провелъ ладонью по головe, -- мнe почему-то стало жарко.
"Я васъ сразу узналъ", -- сказалъ онъ льстивымъ, глупо-заговорщичьимъ
тономъ.
Теперь я смотрeлъ на палку, оказавшуюся у меня въ рукахъ: это была
толстая, загорeвшая палка, липовая, съ глазкомъ въ одномъ мeстe и со
тщательно выжженнымъ именемъ владeльца -- Феликсъ такой-то, -- а подъ этимъ
-- годъ и названiе деревни. Я отложилъ ее, подумавъ мелькомъ, что онъ,
мошенникъ, пришелъ пeшкомъ.
Рeшившись наконецъ, я повернулся къ нему. Но посмотрeлъ на его лицо
несразу; я началъ съ ногъ, какъ бываетъ въ кинематографe, когда форситъ
операторъ. Сперва: пыльные башмачища, толстые носки, плохо подтянутые;
затeмъ -- лоснящiеся синiе штаны (тогда были плисовые, -- вeроятно сгнили) и
рука, держащая {69} сухой хлeбецъ. Затeмъ -- синiй пиджакъ и подъ нимъ
вязаный жилетъ дикаго цвeта. Еще выше -- знакомый воротничекъ, теперь
сравнительно чистый. Тутъ я остановился. Оставить его безъ головы, или
продолжать его строить? Прикрывшись рукой, я сквозь пальцы посмотрeлъ на его
лицо.
На мгновенiе мнe подумалось, что все прежнее было обманомъ,
галлюцинацiей, что никакой онъ не двойникъ мой, этотъ дурень, поднявшiй
брови, выжидательно осклабившiйся, еще несовсeмъ знавшiй, какое выраженiе
принять, -- отсюда: на всякiй случай поднятыя брови. На мгновенiе, говорю я,
онъ мнe показался такъ же на меня похожимъ, какъ былъ бы похожъ первый
встрeчный. Но вернулись успокоившiеся воробьи, одинъ запрыгалъ совсeмъ
близко, и это отвлекло его вниманiе, черты его встали по своимъ мeстамъ, и я
вновь увидeлъ чудо, явившееся мнe пять мeсяцевъ тому назадъ.
Онъ кинулъ воробьямъ горсть крошекъ. Одинъ изъ нихъ суетливо клюнулъ,
крошка подскочила, ее схватилъ другой и улетeлъ. Феликсъ опять повернулся ко
мнe съ выраженiемъ ожиданiя и готовности.
"Вонъ тому не попало", -- сказалъ я, указавъ пальцемъ на воробья,
который стоялъ въ сторонe, безпомощно хлопая клювомъ.
"Молодъ, -- замeтилъ Феликсъ. -- Видите, еще хвоста почти нeтъ. Люблю
птичекъ", -- добавилъ онъ съ приторной ужимкой.
"Ты на войнe побывалъ?", -- спросилъ я и нeсколько разъ сряду
прочистилъ горло, -- голосъ былъ хриплый.
"Да, -- отвeтилъ онъ, -- а что?" {70}
"Такъ, ничего. Здорово боялся, что убьютъ, -- правда?"
Онъ подмигнулъ и проговорилъ загадочно:
"У всякой мыши -- свой домъ, но не всякая мышь выходитъ оттуда".
Я уже успeлъ замeтить, что онъ любитъ пошлыя прибаутки въ рифму; не
стоило ломать себe голову надъ тeмъ, какую собственно мысль онъ желалъ
выразить.
"Все. Больше нeту, -- обратился онъ вскользь къ воробьямъ. -- Бeлокъ
тоже люблю" (опять подмигнулъ). "Хорошо, когда въ лeсу много бeлокъ. Я люблю
ихъ за то, что онe противъ помeщиковъ. Вотъ кроты -- тоже".
"А воробьи? -- спросилъ я ласково. -- Они какъ -- противъ?"
"Воробей среди птицъ нищiй, -- самый что ни на есть нищiй. Нищiй", --
повторилъ онъ еще разъ. Онъ видимо считалъ себя необыкновенно
разсудительнымъ и смeтливымъ парнемъ. Впрочемъ, онъ былъ не просто дуракъ, а
дуракъ-меланхоликъ. Улыбка у него выходила скучная, -- противно было
смотрeть. И все же я смотрeлъ съ жадностью. Меня весьма занимало, какъ наше
диковинное сходство нарушалось его случайными ужимками. Доживи онъ до
старости, -- подумалъ я, -- сходство совсeмъ пропадетъ, а сейчасъ оно въ
полномъ расцвeтe.
Германъ (игриво): "Ты, я вижу, философъ".
Онъ какъ будто слегка обидeлся. "Философiя -- выдумка богачей, --
возразилъ онъ съ глубокимъ убeжденiемъ. -- И вообще, все это пустыя выдумки:
религiя, поэзiя... Ахъ, дeвушка, какъ я страдаю, ахъ, {71} мое бeдное
сердце... Я въ любовь не вeрю. Вотъ дружба -- другое дeло. Дружба и музыка".
"Знаете что, -- вдругъ обратился онъ ко мнe съ нeкоторымъ жаромъ, -- я
бы хотeлъ имeть друга, -- вeрнаго друга, который всегда былъ бы готовъ
подeлиться со мной кускомъ хлeба, а по завeщанiю оставилъ бы мнe немного
земли, домишко. Да, я хотeлъ бы настоящаго друга, -- я служилъ бы у него въ
садовникахъ, а потомъ его садъ сталъ бы моимъ, и я бы всегда поминалъ
покойника со слезами благодарности. А еще -- мы бы съ нимъ играли на
скрипкахъ, или тамъ онъ на дудкe, я на мандолинe. А женщины... Ну скажите,
развe есть жена, которая бы не измeняла мужу?"
"Очень все это правильно. Очень правильно. Съ тобой прiятно говорить.
Ты въ школe учился?"
"Недолго. Чему въ школe научишься? Ничему. Если человeкъ умный, на что
ему ученiе? Главное -- природа. А политика, напримeръ, меня не интересуетъ.
И вообще мiръ это, знаете, дерьмо".
"Заключенiе безукоризненно правильное, -- сказалъ я. -- Да,
безукоризненно. Прямо удивляюсь. Вотъ что, умникъ, отдай-ка мнe моментально
мой карандашъ!"
Этимъ я его здорово осадилъ и привелъ въ нужное мнe настроенiе.
"Вы забыли на травe, -- пробормоталъ онъ растерянно. -- Я не зналъ,
увижу ли васъ опять..."
"Укралъ и продалъ!" -- крикнулъ я, -- даже притопнулъ.
Отвeтъ его былъ замeчателенъ: сперва мотнулъ головой, что значило "Не
кралъ", и тотчасъ кивнулъ, {72} что значило "Продалъ". Въ немъ, мнe кажется,
былъ собранъ весь букетъ человeческой глупости.
"Чортъ съ тобою, -- сказалъ я, -- въ другой разъ будь осмотрительнeе.
Ужъ ладно. Бери папиросу".
Онъ размякъ, просiялъ, видя, что я не сержусь; принялся благодарить:
"Спасибо, спасибо... Дeйствительно, какъ мы съ вами похожи, какъ похожи...
Можно подумать, что мой отецъ согрeшилъ съ вашей матушкой!" --
Подобострастно засмeялся, чрезвычайно довольный своею шуткой.
"Къ дeлу, -- сказалъ я, притворившись вдругъ очень серьезнымъ. -- Я
пригласилъ тебя сюда не для однихъ отвлеченныхъ разговорчиковъ, какъ бы они
ни были прiятны. Я тебe писалъ о помощи, которую собираюсь тебe оказать, о
работe, которую нашелъ для тебя. Прежде всего, однако, хочу тебe задать
вопросъ. Отвeть мнe на него точно и правдиво. Кто я таковъ по твоему
мнeнiю?"
Феликсъ осмотрeлъ меня, отвернулся, пожалъ плечомъ.
"Я тебe не загадку задаю, -- продолжалъ я терпeливо. -- Я отлично
понимаю, что ты не можешь знать, кто я въ дeйствительности. Отстранимъ на
всякiй случай возможность, о которой ты такъ остроумно упомянулъ. Кровь,
Феликсъ, у насъ разная, -- разная, голубчикъ, разная. Я родился въ тысячe
верстахъ отъ твоей колыбели, и честь моихъ родителей, какъ -- надeюсь -- и
твоихъ, безупречна. Ты единственный сынъ, я -- тоже. Такъ что ни ко мнe, ни
къ тебe никакъ не можетъ явиться этакiй таинственный братъ, котораго, молъ,
ребенкомъ украли цыгане. Насъ не {73} связываютъ никакiя узы, у меня по
отношенiю къ тебe нeтъ никакихъ обязательствъ, -- заруби это себe на носу,
-- никакихъ обязательствъ, -- все, что собираюсь сдeлать для тебя, сдeлаю по
доброй волe. Запомни все это, пожалуйста. Теперь я тебя снова спрашиваю, кто
я таковъ по твоему мнeнiю, чeмъ я представляюсь тебe, -- вeдь какое-нибудь
мнeнiе ты обо мнe составилъ, -- неправда-ли? "
"Вы, можетъ быть, артистъ", -- сказалъ Феликсъ неувeренно.
"Если я правильно понялъ тебя, дружокъ, ты значитъ, при первомъ нашемъ
свиданiи, такъ примeрно подумалъ: Э, да онъ, вeроятно, играетъ въ театрe,
человeкъ съ норовомъ, чудакъ и франтъ, можетъ быть знаменитость. Такъ,
значитъ?"
Феликсъ уставился на свой башмакъ, которымъ трамбовалъ гравiй, и лицо
его приняло нeсколько напряженное выраженiе.
"Я ничего не подумалъ, -- проговорилъ онъ кисло. -- Просто вижу:
господинъ интересуется, ну и такъ далeе. А хорошо платятъ вамъ-то,
артистамъ?"
Примeчаньице: мысль, которую онъ подалъ мнe, показалась мнe гибкой, --
я рeшилъ ее испытать. Она любопытнeйшей излучиной соприкасалась съ главнымъ
моимъ планомъ.
"Ты угадалъ, -- воскликнулъ я, -- ты угадалъ. Да, я актеръ. Точнeе --
фильмовый актеръ. Да, это вeрно. Ты хорошо, ты великолeпно это сказалъ. Ну,
дальше. Что еще можешь сказать обо мнe?"
Тутъ я замeтилъ, что онъ какъ то прiунылъ. Моя профессiя точно его
разочаровала. Онъ сидeлъ насупившись, держа дымившiйся окурокъ между
большимъ {74} пальцемъ и указательнымъ. Вдругъ онъ поднялъ голову,
прищурился...
"А какую вы мнe работу хотите предложить?" -- спросилъ онъ безъ прежней
заискивающей нeжности.
"Погоди, погоди. Все въ свое время. Я тебя спрашивалъ, -- что ты еще
обо мнe думаешь, -- ну-съ, пожалуйста".
"Почемъ я знаю? -- Вы любите разъeзжать, -- вотъ это я знаю, -- а
больше не знаю ничего".
Между тeмъ завечерeло, воробьи исчезли давно, всадникъ потемнeлъ и
какъ-то разросся. Изъ-за траурнаго дерева безшумно появилась луна, --
мрачная, жирная. Облако мимоходомъ надeло на нее маску; остался виденъ
только ея полный подбородокъ.
"Вотъ что Феликсъ, тутъ темно и неуютно. Ты, пожалуй, голоденъ.
Пойдемъ, закусимъ гдe-нибудь и за кружкой пива продолжимъ нашъ разговоръ.
Ладно?
"Ладно", -- отозвался онъ, слегка оживившись и глубокомысленно
присовокупилъ: -- "Пустому желудку одно только и можно сказать" -- (перевожу
дословно, -- по-нeмецки все это у него выходило въ рифмочку).
Мы встали и направились къ желтымъ огнямъ бульвара. Теперь, въ
надвигающейся тьмe, я нашего сходства почти не ощущалъ. Феликсъ шагалъ
рядомъ со мной, словно въ какомъ-то раздумьe, -- походка у него была такая
же тупая, какъ онъ самъ.
Я спросилъ: "Ты здeсь въ Тарницe еще никогда не бывалъ?"
"Нeтъ, -- отвeтилъ онъ. -- Городовъ не люблю. Въ городe нашему брату
скучно".
Вывeска трактира. Въ окнe боченокъ, а по сторонамъ {75} два бородатыхъ
карла. Ну, хотя бы сюда. Мы вошли и заняли столъ въ глубинe. Стягивая съ
растопыренной руки перчатку, я зоркимъ взглядомъ окинулъ присутствующихъ.
Было ихъ, впрочемъ, всего трое, и они не обратили на насъ никакого вниманiя.
Подошелъ лакей, блeдный человeчекъ въ пенснэ (я не въ первый разъ видeлъ
лакея въ пенснэ, но не могъ вспомнить, гдe мнe уже такой попадался). Ожидая
заказа, онъ посмотрeлъ на меня, потомъ на Феликса. Конечно, изъ-за моихъ
усовъ сходство не такъ бросалось въ глаза, -- я и отпустилъ ихъ, собственно,
для того, чтобы, появляясь съ Феликсомъ вмeстe, не возбуждать черезчуръ
вниманiя. Кажется у Паскаля встрeчается гдe-то умная фраза о томъ, что двое
похожихъ другъ на друга людей особаго интереса въ отдeльности не
представляютъ, но коль скоро появляются вмeстe -- сенсацiя. Паскаля самого я
не читалъ и не помню, гдe слямзилъ это изреченiе. Въ юности я увлекался
такими штучками. Бeда только въ томъ, что иной прикарманенной мыслью
щеголялъ не я одинъ. Какъ то въ Петербургe, будучи въ гостяхъ, я сказалъ:
"Есть чувства, какъ говорилъ Тургеневъ, которыя можетъ выразить одна только
музыка". Черезъ нeсколько минутъ явился еще гость и среди разговора вдругъ
разрeшился тою же сентенцiей. Не я, конечно, а онъ, оказался въ дуракахъ, но
мнe вчужe стало неловко, и я рeшилъ больше не мудрить. Все это --
отступленiе, отступленiе въ литературномъ смыслe разумeется, отнюдь не въ
военномъ. Я ничего не боюсь, все разскажу. Нужно признать: восхитительно
владeю не только собой, но и слогомъ. Сколько романовъ я понаписалъ въ
молодости, такъ, между {76} дeломъ, и безъ малeйшаго намeренiя ихъ
опубликовать. Еще изреченiе: опубликованный манускриптъ, какъ говорилъ
Свифтъ, становится похожъ на публичную женщину. Однажды, еще въ Россiи, я
далъ Лидe прочесть одну вещицу въ рукописи, сказавъ, что сочинилъ знакомый,
-- Лида нашла, что скучно, не дочитала, -- моего почерка она до сихъ поръ не
знаетъ, -- у меня ровнымъ счетомъ двадцать пять почерковъ, -- лучшiе изъ
нихъ, т. е. тe, которые я охотнeе всего употребляю, суть слeдующiе:
круглявый: съ прiятными сдобными утолщенiями, каждое слово -- прямо изъ
кондитерской; засимъ: наклонный, востренькiй, -- даже не почеркъ, а
почерченокъ, -- такой мелкiй, вeтреный, -- съ сокращенiями и безъ твердыхъ
знаковъ; и наконецъ -- почеркъ, который я особенно цeню: крупный, четкiй,
твердый и совершенно безличный, словно пишетъ имъ абстрактная, въ
схематической манжетe, рука, изображаемая въ учебникахъ физики и на
указательныхъ столбахъ. Я началъ было именно этимъ почеркомъ писать
предлагаемую читателю повeсть, но вскорe сбился, -- повeсть эта написана
всeми двадцатью пятью почерками, вперемeшку, такъ что наборщики или
неизвeстная мнe машинистка, или наконецъ, тотъ опредeленный, выбранный мной
человeкъ, тотъ русскiй писатель, которому я мою рукопись доставлю, когда
подойдетъ срокъ, подумаютъ, быть можетъ, что писало мою повeсть нeсколько
человeкъ, -- а также весьма возможно, что какой-нибудь крысоподобный
экспертъ съ хитрымъ личикомъ усмотритъ въ этой какографической роскоши
признакъ ненормальности. Тeмъ лучше.
Вотъ я упомянулъ о тебe, мой первый читатель, о {77} тебe, извeстный
авторъ психологическихъ романовъ, -- я ихъ просматривалъ, -- они очень
искусственны, но неплохо скроены. Что ты почувствуешь, читатель-авторъ,
когда приступишь къ этой рукописи? Восхищенiе? Зависть? Или даже -- почемъ
знать? -- воспользовавшись моей безсрочной отлучкой, выдашь мое за свое, за
плодъ собственной изощренной, не спорю, изощренной и опытной, -- фантазiи, и
я останусь на бобахъ? Мнe было бы нетрудно принять напередъ мeры противъ
такого наглаго похищенiя. Приму ли ихъ, -- это другой вопросъ. Мнe, можетъ
быть, даже лестно, что ты украдешь мою вещь. Кража -- лучшiй комплиментъ,
который можно сдeлать вещи. И, знаешь, что самое забавное? Вeдь, рeшившись
на непрiятное для меня воровство, ты исключишь какъ разъ вотъ эти
компрометирующая тебя строки, -- да и кромe того кое-что перелицуешь по
своему, (это уже менeе прiятно), какъ автомобильный воръ краситъ въ другой
цвeтъ машину, которую угналъ. И по этому поводу позволю себe разсказать
маленькую исторiю, самую смeшную исторiю, какую я вообще знаю:
Недeли полторы тому назадъ, т. е. около десятаго марта тридцать перваго
года, нeкiимъ человeкомъ (или людьми), проходившимъ (или проходившими) по
шоссе, а не то лeсомъ (вeроятно -- еще выяснится), былъ обнаруженъ у самой
опушки и незаконно присвоенъ небольшой синiй автомобиль такой-то марки,
такой-то силы (техническiя подробности опускаю). Вотъ собственно говоря, и
все.
Я не утверждаю, что всякому будетъ смeшонъ этотъ анекдотъ: соль его не
очевидна. Меня онъ разсмeшилъ -- до слезъ -- только потому, что я знаю {78}
подоплеку. Добавлю, что я его ни отъ кого не слышалъ, нигдe не вычиталъ, а
строго логически вывелъ изъ факта исчезновенiя автомобиля, факта совершенно
превратно истолкованнаго газетами. Назадъ, рычагъ времени!
"Ты умeешь править автомобилемъ?" -- вдругъ спросилъ я, помнится,
Феликса, когда лакей, ничего не замeтивъ въ насъ особеннаго, поставилъ
передъ нами двe кружки пива, и Феликсъ жадно окунулъ губу въ пышную пeну.
"Что?" -- переспросилъ онъ, сладостно крякнувъ.
"Я спрашиваю: ты умeешь править автомобилемъ?"
"А какъ же, -- отвeтилъ онъ самодовольно. -- У меня былъ прiятель
шофферъ, -- служилъ у одного нашего помeщика. Мы съ нимъ однажды раздавили
свинью. Какъ она визжала..."
Лакей принесъ какое-то рагу въ большомъ количествe и картофельное пюре.
Гдe я уже видeлъ пенснэ на носу у лакея? Вспомнилъ только сейчасъ, когда
пишу это: въ паршивомъ русскомъ ресторанчикe, въ Берлинe, -- и тотъ лакей
былъ похожъ на этого, -- такой же маленькiй, унылый, бeлобрысый.
"Ну вотъ, Феликсъ, мы попили, мы поeли, будемъ теперь говорить. Ты
сдeлалъ кое-какiя предположенiя на мой счетъ, и предположенiя вeрныя.
Прежде, чeмъ приступить вплотную къ нашему дeлу, я хочу нарисовать тебe въ
общихъ чертахъ мой обликъ, мою жизнь, -- ты скоро поймешь, почему это
необходимо. Итакъ..."
Я отпилъ пива и продолжалъ:
"Итакъ, родился я въ богатой семьe. У насъ былъ домъ и садъ, -- ахъ,
какой садъ, Феликсъ! Представь {79} себe розовую чащобу, цeлыя заросли розъ,
розы всeхъ сортовъ, каждый сортъ съ дощечкой, и на дощечкe -- названiе:
названiя розамъ даютъ такiя же звонкiя, какъ скаковымъ лошадямъ. Кромe розъ,
росло въ нашемъ саду множество другихъ цвeтовъ, -- и когда по утрамъ все это
бывало обрызгано росой, зрeлище, Феликсъ, получалось сказочное. Мальчикомъ я
уже любилъ и умeлъ ухаживать за нашимъ садомъ, у меня была маленькая лейка,
Феликсъ, и маленькая мотыга, и родители мои сидeли въ тeни старой черешни,
посаженной еще дeдомъ, и глядeли съ умиленiемъ, какъ я, маленькiй и
дeловитый, -- вообрази, вообрази эту картину, -- снимаю съ розъ и давлю
гусеницъ, похожихъ на сучки. Было у насъ всякое домашнее звeрье, какъ
напримeръ, кролики, -- самое овальное животное, если понимаешь, что хочу
сказать, -- и сердитые сангвиники-индюки, и прелестныя козочки, и такъ
далeе, и такъ далeе. Потомъ родители мои разорились, померли, чудный садъ
исчезъ, какъ сонъ, -- и вотъ только теперь счастье какъ будто блеснуло
опять. Мнe удалось недавно прiобрeсти клочокъ земли на берегу озера, и тамъ
будетъ разбитъ новый садъ, еще лучше стараго. Моя молодость вся насквозь
проблагоухала тьмою цвeтовъ, окружавшей ее, а сосeднiй лeсъ, густой и
дремучiй, наложилъ на мою душу тeнь романтической меланхолiи. Я всегда былъ
одинокъ, Феликсъ, одинокъ я и сейчасъ. Женщины... -- Но что говорить объ
этихъ измeнчивыхъ, развратныхъ существахъ... Я много путешествовалъ, люблю,
какъ и ты, бродить съ котомкой, -- хотя конечно, въ силу нeкоторыхъ причинъ,
которыя всецeло осуждаю, мои скитанiя прiятнeе твоихъ. Философствовать не
{80} люблю, но все же слeдуетъ признать, что мiръ устроенъ несправедливо.
Удивительная вещь, -- задумывался ли ты когда-нибудь надъ этимъ? -- что двое
людей, одинаково бeдныхъ, живутъ неодинаково, одинъ, скажемъ, какъ ты,
откровенно и безнадежно нищенствуетъ, а другой, такой же бeднякъ, ведетъ
совсeмъ иной образъ жизни, -- прилично одeтъ, безпеченъ, сытъ, вращается
среди богатыхъ весельчаковъ, -- почему это такъ? А потому, Феликсъ, что
принадлежатъ они къ разнымъ классамъ, -- и если уже мы заговорили о
классахъ, то представь себe одного человeка, который зайцемъ eдетъ въ
четвертомъ классe, и другого, который зайцемъ eдетъ въ первомъ: одному
твердо, другому мягко, а между тeмъ у обоихъ кошелекъ пустъ, -- вeрнeе, у
одного есть кошелекъ, хоть и пустой, а у другого и этого нeтъ, -- просто
дырявая подкладка. Говорю такъ, чтобы ты осмыслилъ разницу между нами: я
актеръ, живущiй въ общемъ на фуфу, но у меня всегда есть резиновыя надежды
на будущее, которыя можно безъ конца растягивать, -- у тебя же и этого нeтъ,
-- ты всегда бы остался нищимъ, если бы не чудо, -- это чудо: наша встрeча.
Нeтъ такой вещи, Феликсъ, которую нельзя было бы эксплуатировать. Скажу
болeе: нeтъ такой вещи, которую нельзя было бы эксплуатировать очень долго и
очень успeшно. Тебe снилась, можетъ быть, въ самыхъ твоихъ заносчивыхъ снахъ
двузначная цифра -- это предeлъ твоихъ мечтанiй. Нынe же рeчь идетъ сразу,
съ мeста въ карьеръ, о цифрахъ трехзначныхъ, -- это конечно нелегко охватить
воображенiемъ, вeдь и десятка была уже для тебя едва мыслимой
безконечностью, {81} а теперь мы какъ бы зашли за уголъ безконечности, -- и
тамъ сiяетъ сотенка, а за нею другая, -- и какъ знать, Феликсъ, можетъ быть
зрeетъ и еще одинъ, четвертый, знакъ, -- кружится голова, страшно, щекотно,
-- но это такъ, это такъ. Вотъ видишь, ты до такой степени привыкъ къ своей
убогой судьбe, что сейчасъ едва ли улавливаешь мою мысль, -- моя рeчь тебe
кажется непонятной, странной; то, что впереди, покажется тебe еще непонятнeе
и страннeе".
Я долго говорилъ въ этомъ духe. Онъ глядeлъ на меня съ опаской: ему,
пожалуй, начинало сдаваться, что я издeваюсь надъ нимъ. Такiе какъ онъ
молодцы добродушны только до нeкотораго предeла. Какъ только вспадаетъ имъ
на мысль, что ихъ собираются околпачить, вся доброта съ нихъ слетаетъ,
взглядъ принимаетъ непрiятно-стеклянный оттeнокъ, ихъ начинаетъ разбирать
тяжелая, прочная ярость. Я говорилъ темно, но не задавался цeлью его
взбeсить, напротивъ мнe хотeлось расположить его къ себe, -- озадачить, но
вмeстe съ тeмъ привлечь; смутно, но все же убeдительно, внушить ему образъ
человeка, во многомъ сходнаго съ нимъ, -- однако фантазiя моя разыгралась, и
разыгралась нехорошо, увeсисто, какъ пожилая, но все еще кокетливая дама,
выпившая лишнее. Оцeнивъ впечатлeнiе, которое на него произвожу, я на минуту
остановился, пожалeлъ было, что его напугалъ, но тутъ же ощутилъ нeкоторую
усладу отъ умeнiя моего заставлять слушателя чувствовать себя плохо. Я
улыбнулся и продолжалъ примeрно такъ:
"Ты прости меня, Феликсъ, я разболтался, -- но мнe рeдко приходится
отводить душу. Кромe того, я {82} очень спeшу показать себя со всeхъ
сторонъ, дабы ты имeлъ полное представленiе о человeкe, съ которымъ тебe
придется работать, -- тeмъ болeе, что самая эта работа будетъ прямымъ
использованiемъ нашего съ тобою сходства. Скажи мнe, знаешь ли ты, что такое
дублеръ? "
Онъ покачалъ головою, губа отвисла, я давно замeтилъ, что онъ дышитъ
все больше ртомъ, носъ былъ у него, что-ли, заложенъ.
"Не знаешь, -- такъ я тебe объясню. Представь себe, что директоръ
кинематографической фирмы, -- ты въ кинематографe бывалъ?
"Бывалъ".
"Ну вотъ, -- представь себe, значитъ, такого директора... Виноватъ, ты,
дружокъ, что-то хочешь сказать?"
"Бывалъ, но рeдко. Ужъ если тратить деньги, такъ на что-нибудь
получше".
"Согласенъ, но не всe разсуждаютъ, какъ ты, -- иначе не было бы и
ремесла такого, какъ мое, -- неправда-ли? Итакъ, мой директоръ предложилъ
мнe за небольшую сумму, что-то около десяти тысячъ, -- это конечно пустякъ,
фуфу, но больше не даютъ, -- сниматься въ фильмe, гдe герой -- музыкантъ. Я
кстати самъ обожаю музыку, играю на нeсколькихъ инструментахъ. Бывало,
лeтнимъ вечеркомъ беру свою скрипку, иду въ ближнiй лeсокъ... Ну такъ вотъ.
Дублеръ, Феликсъ, это лицо, могущее въ случаe надобности замeнить даннаго
актера.
Актеръ играетъ, его снимаетъ аппаратъ, осталось доснять пустяковую
сценку, -- скажемъ, герой долженъ проeхать на автомобилe, -- а тутъ возьми
онъ, {83} да и заболeй, -- а время не терпитъ. Тутъ то и вступаетъ въ свою
должность дублеръ, -- проeзжаетъ на этомъ самомъ автомобилe, -- вeдь ты
умeешь управлять, -- и когда зритель смотритъ фильму, ему и въ голову не
приходитъ, что произошла замeна. Чeмъ сходство совершеннeе, тeмъ оно дороже
цeнится. Есть даже особыя организацiи, занимающаяся тeмъ, что знаменитостямъ
подыскиваютъ двойниковъ. И жизнь двойника прекрасна, -- онъ получаетъ
опредeленное жалованiе, а работать приходится ему только изрeдка, -- да и
какая это работа, -- одeнется точь-въ-точь какъ одeтъ герой и вмeсто героя
промелькнетъ на нарядной машинe, -- вотъ и все. Разумeется, болтать о своей
службe онъ не долженъ; вeдь каково получится, если конкуррентъ или
какой-нибудь журналистъ проникнетъ въ подлогъ, и публика узнаетъ, что ея
любимца въ одномъ мeстe подмeнили. Ты понимаешь теперь, почему я пришелъ въ
такой восторгъ, въ такое волненiе, когда нашелъ въ тебe точную копiю своего
лица. Я всегда мечталъ объ этомъ. Подумай, какъ важно для меня -- особенно
сейчасъ, когда производятся съемки, и я, человeкъ хрупкаго здоровья,
исполняю главную роль. Въ случаe чего тебя сразу вызываютъ, ты являешься --
--"
"Никто меня не вызываетъ, и никуда я не являюсь", -- перебилъ меня
Феликсъ.
"Почему ты такъ говоришь, голубчикъ?" -- спросилъ я съ ласковой
укоризной.
"Потому, -- отвeтилъ Феликсъ, -- что нехорошо съ вашей стороны морочить
бeднаго человeка. Я вамъ повeрилъ. Я думалъ, вы мнe предложите честную
работу. Я притащился сюда издалека. У меня подметки {84} -- смотрите, въ
какомъ видe... А вмeсто работы -- -- Нeтъ, это мнe не подходить".
"Тутъ недоразумeнiе, -- сказалъ я мягко. -- Ничего унизительнаго или
чрезмeрно тяжелаго я не предлагаю тебe. Мы заключимъ договоръ. Ты будешь
получать отъ меня сто марокъ ежемeсячно. Работа, повторяю, до смeшного
легкая, -- прямо дeтская, -- вотъ какъ дeти переодeваются и изображаютъ
солдатъ, привидeнiя, авiаторовъ. Подумай, вeдь ты будешь получать сто марокъ
въ мeсяцъ только за то, чтобы изрeдка, -- можетъ быть разъ въ году, --
надeть вотъ такой костюмъ, какъ сейчасъ на мнe. Давай, знаешь, вотъ что
сдeлаемъ: условимся встрeтиться какъ-нибудь и прорепетировать какую-нибудь
сценку, -- посмотримъ, что' изъ этого выйдетъ".
"Ничего о такихъ вещахъ я не слыхалъ, и не знаю, -- довольно грубо
возразилъ Феликсъ. -- У тетки моей былъ сынъ, который паясничалъ на
ярмаркахъ, -- вотъ все, что я знаю, -- былъ онъ пьяница и развратникъ, и
тетка моя всe глаза изъ-за него выплакала, пока онъ, слава Богу, не разбился
на смерть, грохнувшись съ качелей. Эти кинематографы да цирки -- --"
Такъ ли все это было? Вeрно-ли слeдую моей памяти, или же, выбившись
изъ строя, своевольно пляшетъ мое перо? Что-то уже слишкомъ литературенъ
этотъ нашъ разговоръ, смахиваетъ на застeночныя бесeды въ бутафорскихъ
кабакахъ имени Достоевскаго; еще немного, и появится "сударь", даже въ
квадратe: "сударь-съ", -- знакомый взволнованный говорокъ: "и уже
непремeнно, непремeнно...", а тамъ и весь мистическiй гарниръ нашего
отечественнаго Пинкертона. {85} Меня даже нeкоторымъ образомъ мучитъ,
то-есть даже не мучитъ, а совсeмъ, совсeмъ сбиваетъ съ толку и, пожалуй,
губитъ меня мысль, что я какъ то слишкомъ понадeялся на свое перо... Узнаете
тонъ этой фразы? Вотъ именно. И еще мнe кажется, что разговоръ-то нашъ помню
превосходно, со всeми его оттeнками, и всю его подноготную (вотъ опять, --
любимое словцо нашего спецiалиста по душевнымъ лихорадкамъ и аберрацiямъ
человeческаго достоинства, -- "подноготная" и еще, пожалуй, курсивомъ). Да,
помню этотъ разговоръ, но передать его въ точности не могу, что-то мeшаетъ
мнe, что-то жгучее, нестерпимое, гнусное, -- отъ чего я не могу отвязаться,
прилипло, все равно какъ если въ потемкахъ нарваться на мухоморную бумагу,
-- и, главное, не знаешь, гдe зажигается свeтъ. Нeтъ, разговоръ нашъ былъ не
таковъ, какимъ онъ изложенъ, -- то-есть можетъ быть слова-то и были именно
такiя (вотъ опять), но не удалось мнe, или не посмeлъ я, передать особые
шумы, сопровождавшiе его, -- были какiе-то провалы и удаленiя звука, и
затeмъ снова бормотанiе и шушуканiе, и вдругъ деревянный голосъ, ясно
выговаривающiй: "Давай, Феликсъ, выпьемъ еще пивца". Узоръ коричневыхъ
цвeтовъ на обояхъ, какая-то надпись, обиженно объясняющая, что кабакъ не
отвeчаетъ за пропажу вещей, картонные круги, служащiе базой для пива, на
одномъ изъ которыхъ былъ косо начертанъ карандашомъ торопливый итогъ, и
отдаленная стойка, подлe которой пилъ, свивъ ноги чернымъ кренделемъ,
окруженный дымомъ человeкъ, -- все это было комментарiями къ нашей бесeдe,
столь же безсмысленными, впрочемъ, какъ помeтки на поляхъ {86} Лидиныхъ
паскудныхъ книгъ. Если бы тe трое, которые сидeли у завeшеннаго
пыльно-кровавой портьерой окна, далеко отъ насъ, если бы они обернулись и на
насъ посмотрeли -- эти трое тихихъ и печальныхъ бражниковъ, -- то они бы
увидeли: брата благополучнаго и брата-неудачника, брата, съ усиками надъ
губой и блескомъ на волосахъ, и брата бритаго, но не стриженнаго давно, съ
подобiемъ гривки на худой шеe, сидeвшихъ другъ противъ друга, положившихъ
локти на столъ и одинаково подпершихъ скулы. Такими насъ отражало тусклое,
слегка повидимому ненормальное, зеркало, съ кривизной, съ безуминкой,
которое вeроятно сразу бы треснуло, отразись въ немъ хоть одно подлинное
человeческое лицо. Такъ мы сидeли, и я продолжалъ уговорчиво бормотать, --
говорю я вообще съ трудомъ, тe рeчи, которыя какъ будто дословно привожу,
вовсе не текли такъ плавно, какъ текутъ онe теперь на бумагу, -- да и нельзя
начертательно передать мое косноязычiе, повторенiе словъ, спотыканiе, глупое
положенiе придаточныхъ предложенiй, заплутавшихъ, потерявшихъ матку, и всe
тe лишнiе нечленораздeльные звуки, которые даютъ словамъ подпорку или
лазейку. Но мысль моя работала такъ стройно, шла къ цeли такой мeрной и
твердой поступью, что впечатлeнiе, сохраненное мной отъ хода собственныхъ
словъ, не является чeмъ-то путаннымъ и сбивчивымъ, -- напротивъ. Цeль однако
была еще далеко; сопротивленiе Феликса, сопротивленiе ограниченнаго и
боязливаго человeка, слeдовало какъ-нибудь сломить. Соблазнившись изящной
естественностью темы, я упустилъ изъ виду, что эта тема можетъ ему не
понравиться, отпугнуть его такъ же естественно, {87} какъ меня она
привлекла. Не то, чтобъ я имeлъ хоть малeйшее касательство къ сценe, --
единственный разъ, когда я выступалъ, было лeтъ двадцать тому назадъ,
ставился домашнiй спектакль въ усадьбe помeщика, у котораго служилъ мой
отецъ, и я долженъ былъ сказать всего нeсколько словъ: "Его сiятельство
велeли доложить, что сейчасъ будутъ-съ... Да вотъ и они сами идутъ", --
вмeсто чего я съ какимъ-то тончайшимъ наслажденiемъ, ликуя и дрожа всeмъ
тeломъ, сказалъ такъ: "Его сiятельство придти не могутъ-съ, они зарeзались
бритвой", -- а между тeмъ любитель-актеръ, игравшiй князя, уже выходилъ, въ
бeлыхъ штанахъ, съ улыбкой на радужномъ отъ грима лицe, -- и все повисло,
ходъ мiра былъ мгновенно пресeченъ, и я до сихъ поръ помню, какъ глубоко я
вдохнулъ этотъ дивный, грозовой озонъ чудовищныхъ катастрофъ. Но хотя я
актеромъ въ узкомъ смыслe слова никогда не былъ, я все же въ жизни всегда
носилъ съ собой какъ-бы небольшой складной театръ, игралъ не одну роль и
игралъ отмeнно, -- и если вы думаете, что суфлеръ мой звался Выгода, -- есть
такая славянская фамилья, -- то вы здорово ошибаетесь, -- все это не такъ
просто, господа. Въ данномъ же случаe моя игра оказалась пустой затратой
времени, -- я вдругъ понялъ, что, продли я монологъ о кинематографe, Феликсъ
встанетъ и уйдетъ, вернувъ мнe десять марокъ, -- нeтъ, впрочемъ онъ не
вернулъ бы, -- могу поручиться, -- слово "деньги", по-нeмецки такое
увeсистое ("деньги" по-нeмецки золото, по-французски -- серебро, по-русски
-- мeдь), произносилось имъ съ необычайнымъ уваженiемъ и даже
сладострастiемъ. Но ушелъ бы онъ {88} непремeнно, да еще съ оскорбленнымъ
видомъ... По правдe сказать, я до сихъ поръ несовсeмъ понимаю, почему все
связанное съ кинематографомъ и театромъ было ему такъ невыносимо противно;
чуждо -- допустимъ, -- но противно? Постараемся это объяснить отсталостью
простонародья, -- нeмецкiй мужикъ старомоденъ и стыдливъ, -- пройдитесь-ка
по деревнe въ купальныхъ трусикахъ, -- я пробовалъ, -- увидите, что будетъ:
мужчины остолбенeютъ, женщины будутъ фыркать въ ладошку, какъ горничныя въ
старосвeтскихъ комедiяхъ.
Я умолкъ. Феликсъ молчалъ тоже, водя пальцемъ по столу. Онъ полагалъ,
вeроятно, что я ему предложу мeсто садовника или шоффера, и теперь былъ
сердитъ и разочарованъ. Я подозвалъ лакея, расплатился. Мы опять оказались
на улицe. Ночь была рeзкая, пустынная. Въ тучахъ, похожихъ на черный мeхъ,
скользила яркая, плоская луна, поминутно скрываясь.
"Вотъ что, Феликсъ. Мы разговоръ нашъ не кончили. Я этого такъ не
оставлю. У меня есть номеръ въ гостиницe, пойдемъ, переночуешь у меня".
Онъ принялъ это какъ должное. Несмотря на свою тупость, онъ понималъ,
что нуженъ мнe, и что неблагоразумно было бы оборвать наши сношенiя,
недоговорившись до чего-нибудь. Мы снова прошли мимо двойника мeднаго
всадника. На бульварe не встрeтили ни души. Въ домахъ не было ни одного
огня; если бы я замeтилъ хоть одно освeщенное окно, то подумалъ бы, что тамъ
кто-нибудь повeсился, оставивъ горeть лампу, настолько свeтъ показался бы
неожиданнымъ и противозаконнымъ. Мы молча дошли до гостиницы. Насъ впустилъ
сомнамбулъ безъ воротничка. {89} Когда мы вошли въ номеръ, то у меня было
опять ощущенiе чего-то очень знакомаго, -- но другое занимало мои мысли.
Садись. Онъ сeлъ на стулъ, опустивъ кулаки на колeни и полуоткрывъ ротъ. Я
скинулъ пиджакъ и, засунувъ руки въ карманы штановъ, бренча мелкой деньгой,
принялся ходить взадъ и впередъ по комнатe. На мнe былъ, между прочимъ,
сиреневый въ черную мушку галстукъ, который слегка взлеталъ, когда я
поворачивался на каблукe. Нeкоторое время продолжалось молчанiе, моя ходьба,
вeтерокъ. Внезапно Феликсъ, какъ будто убитый наповалъ, уронилъ голову, -- и
сталъ развязывать шнурки башмаковъ. Я взглянулъ на его безпомощную шею, на
грустное выраженiе шейныхъ позвонковъ, и мнe сдeлалось какъ-то странно, что
вотъ буду спать со своимъ двойникомъ въ одной комнатe, чуть ли не въ одной
постели, -- кровати стояли другъ къ дружкe вплотную. Вмeстe съ тeмъ меня
пронзила ужасная мысль, что, можетъ быть, у него какой-нибудь тeлесный
недостатокъ, красный крапъ накожной болeзни или грубая татуировка, -- я
требовалъ отъ его тeла минимумъ сходства съ моимъ, -- за лицо я былъ
спокоенъ. "Да-да, раздeвайся", -- сказалъ я, продолжая шагать. Онъ поднялъ
голову, держа въ рукe безобразный башмакъ.
"Я давно не спалъ въ постели, -- проговорилъ онъ съ улыбкой (не
показывай десенъ, дуракъ), -- въ настоящей постели".
"Снимай все съ себя, -- сказалъ я нетерпeливо. -- Ты вeроятно грязенъ,
пыленъ. Дамъ тебe рубашку для спанья. И вымойся".
Ухмыляясь и покрякивая, нeсколько какъ будто {90} стeсняясь меня, онъ
раздeлся донага и сталъ мыть подмышками, склонившись надъ чашкой
комодообразнаго умывальника. Ловкими взглядами я жадно осматривалъ этого
совершенно голаго человeка. Онъ былъ худъ и бeлъ, -- гораздо бeлeе своего
лица, -- такъ что мое сохранившее лeтнiй загаръ лицо казалось приставленнымъ
къ его блeдному тeлу, -- была даже замeтна черта на шеe, гдe приставили
голову. Я испыталъ необыкновенное удовольствiе отъ этого осмотра, отлегло,
непоправимыхъ примeтъ не оказалось.
Когда, надeвъ чистую рубашку, выданную ему изъ чемодана, онъ легъ въ
постель, я сeлъ у него въ ногахъ и уставился на него съ откровенной
усмeшкой. Не знаю, что онъ подумалъ, -- но, разомлeвшiй отъ непривычной
чистоты, онъ стыдливымъ, сентиментальнымъ, даже просто нeжнымъ движенiемъ,
погладилъ меня по рукe и сказалъ, -- перевожу дословно: "Ты добрый парень".
Не разжимая зубовъ, я затрясся отъ смeха, и тутъ онъ вeроятно усмотрeлъ въ
выраженiи моего лица нeчто странное, -- брови его полeзли наверхъ, онъ
повернулъ голову, какъ птица. Уже открыто смeясь, я сунулъ ему въ ротъ
папиросу, онъ чуть не поперхнулся.
"Эхъ ты, дубина! -- воскликнулъ я, хлопнувъ его по выступу колeна, --
неужели ты не смекнулъ, что я вызвалъ тебя для важнаго, совершенно
исключительно важнаго дeла", -- и вынувъ изъ бумажника тысячемарковый
билетъ, и продолжая смeяться, я поднесъ его къ самому лицу дурака.
"Это мнe?" -- спросилъ онъ и выронилъ папиросу: видно пальцы у него
невольно раздвинулись, готовясь схватить. {91}
"Прожжешь простыню, -- проговорилъ я сквозь смeхъ. -- Вонъ тамъ, у
локтя. Я вижу, ты взволновался. Да, эти деньги будутъ твоими, ты ихъ даже
получишь впередъ, если согласишься на дeло, которое я тебe предложу. Вeдь
неужели ты не сообразилъ, что о кинематографe я говорилъ такъ, въ видe
пробы. Что никакой я не актеръ, а человeкъ дeловой, толковый. Короче говоря,
вотъ въ чемъ состоитъ дeло. Я собираюсь произвести кое-какую операцiю, и
есть маленькая возможность, что впослeдствiи до меня доберутся. Но
подозрeнiя сразу отпадутъ, ибо будетъ доказано, что въ день и въ часъ
совершенiя этой операцiи, я былъ отъ мeста дeйствiя очень далеко".
"Кража?" -- спросилъ Феликсъ, и что-то мелькнуло въ его лицe, --
странное удовлетворенiе...
"Я вижу что ты не такъ глупъ, -- продолжалъ я, понизивъ голосъ до
шепота. -- Ты невидимому давно подозрeвалъ неладное и теперь доволенъ, что
не ошибся, какъ бываетъ доволенъ всякiй, убeдившись въ правильности своей
догадки. Мы оба съ тобой падки на серебряныя вещи, -- ты такъ подумалъ,
неправда-ли? А можетъ быть, тебe просто прiятно, что я не чудакъ, не
мечтатель съ бзикомъ, а дeльный человeкъ".
"Кража?" -- снова спросилъ Феликсъ, глядя на меня ожившими глазами.
"Операцiя во всякомъ случаe незаконная. Подробности узнаешь погодя.
Позволь мнe сперва тебe объяснить, въ чемъ будетъ состоять твоя работа. У
меня есть автомобиль. Ты сядешь въ него, надeвъ мой костюмъ, и проeдешь по
указанной мною дорогe. Вотъ и все. За это ты получишь тысячу марокъ". {92}
"Тысячу, -- повторилъ за мной Феликсъ. -- А когда вы мнe ихъ дадите?"
"Это произойдетъ совершенно естественно, другъ мой. Надeвъ мой пиджакъ,
ты въ немъ найдешь мой бумажникъ, а въ бумажникe -- деньги".
"Что же я долженъ дальше дeлать?"
"Я тебe уже сказалъ. Прокатиться. Скажемъ такъ: я тебя снаряжаю, а на
слeдующiй день, когда самъ то я уже далеко, ты eдешь кататься, тебя видятъ,
тебя принимаютъ за меня, возвращаешься, а я уже тутъ какъ тутъ, сдeлавъ свое
дeло. Хочешь точнeе? Изволь. Ты проeдешь черезъ деревню, гдe меня знаютъ въ
лицо; ни съ кeмъ говорить тебe не придется, это продолжится всего нeсколько
минутъ, но за эти нeсколько минутъ я заплачу дорого, ибо онe дадутъ мнe
чудесную возможность быть сразу въ двухъ мeстахъ".
"Васъ накроютъ съ поличнымъ, -- сказалъ Феликсъ, -- а потомъ доберутся
и до меня. На судe все откроется, вы меня предадите".
Я опять разсмeялся: "Мнe, знаешь, нравится, дружокъ, какъ это ты сразу
освоился съ мыслью, что я мошенникъ".
Онъ возразилъ, что не любитъ тюремъ, что въ тюрьмахъ гибнетъ молодость,
что ничего нeтъ лучше свободы и пeнiя птицъ. Говорилъ онъ это довольно вяло
и безъ всякой непрiязни ко мнe. Потомъ задумался, облокотившись на подушку.
Стояла душная тишина. Я зeвнулъ и, не раздeваясь, легъ навзничь на постель.
Меня посeтила забавная думка, что Феликсъ среди ночи убьетъ и ограбитъ меня.
Вытянувъ въ бокъ ногу, я шаркнулъ подошвой по стeнe, дотронулся {93} носкомъ
до выключателя, сорвался, еще сильнeе вытянулся, и ударомъ каблука погасилъ
свeтъ.
"А можетъ быть это все вранье? -- раздался въ тишинe его глупый голосъ.
-- Можетъ быть, я вамъ не вeрю..."
Я не шелохнулся.
"Вранье", -- повторилъ онъ черезъ минуту.
Я не шелохнулся, а немного погодя принялся дышать съ безстрастнымъ
ритмомъ сна.
Онъ повидимому прислушивался. Я прислушивался къ тому, какъ онъ
прислушивается. Онъ прислушивался къ тому, какъ я прислушиваюсь къ его
прислушиванiю. Что-то оборвалось. Я замeтилъ, что думаю вовсе не о томъ, о
чемъ мнe казалось, что думаю, -- попытался поймать свое сознанiе врасплохъ,
но запутался.
Мнe приснился отвратительный сонъ. Мнe приснилась собачка, -- но не
просто собачка, а лже-собачка, маленькая, съ черными глазками жучьей
личинки, и вся бeленькая, холодненькая, -- мясо не мясо, а скорeе сальце или
бланманже, а вeрнeе всего мясцо бeлаго червя, да притомъ съ волной и
рeзьбой, какъ бываетъ на пасхальномъ баранe изъ масла, -- гнусная мимикрiя,
холоднокровное существо, созданное природой подъ собачку, съ хвостомъ, съ
лапками, -- все какъ слeдуетъ. Она то и дeло попадалась мнe подруку,
невозможно было отвязаться, -- и когда она прикасалась ко мнe, то это было
какъ электрическiй разрядъ. Я проснулся. На простынe сосeдней постели
лежала, свернувшись холоднымъ бeлымъ пирожкомъ, все та же гнусная
лже-собачка, -- такъ впрочемъ сворачиваются личинки, -- я застоналъ отъ
отвращенiя, {94} -- и проснулся совсeмъ. Кругомъ плыли тeни, постель рядомъ
была пуста, и тихо серебрились тe широкiе лопухи, которые, вслeдствiе
сырости, выростаютъ изъ грядки кровати. На листьяхъ виднeлись подозрительныя
пятна, вродe слизи, я всмотрeлся: среди листьевъ, прилeпившись къ мякоти
стебля, сидeла маленькая, сальная, съ черными пуговками глазъ... но тутъ ужъ
я проснулся по-настоящему.
Въ комнатe было уже довольно свeтло. Мои часики остановились.
Должно-быть -- пять, половина шестого. Феликсъ спалъ, завернувшись въ
пуховикъ, спиной ко мнe, я видeлъ только его макушку. Странное пробужденiе,
странный разсвeтъ. Я вспомнилъ нашъ разговоръ, вспомнилъ, что мнe не удалось
его убeдить, -- и новая, занимательнeйшая мысль овладeла мной. Читатель, я
чувствовалъ себя по-дeтски свeжимъ послe недолгаго сна, душа моя была
какъ-бы промыта, мнe въ концe концовъ шелъ всего только тридцать шестой
годъ, щедрый остатокъ жизни могъ быть посвященъ кое-чему другому, нежели
мерзкой мечтe. Въ самомъ дeлe, -- какая занимательная, какая новая и
прекрасная мысль, -- воспользоваться совeтомъ судьбы, и вотъ сейчасъ, сiю
минуту, уйти изъ этой комнаты, навсегда покинуть, навсегда забыть моего
двойника, да можетъ быть онъ и вовсе непохожъ на меня, -- я видeлъ только
макушку, онъ крeпко спалъ, повернувшись ко мнe спиной. Какъ отрокъ послe
одинокой схватки стыднаго порока съ необыкновенной силой и ясностью говоритъ
себe: кончено, больше никогда, съ этой минуты чистота, счастье чистоты, --
такъ и я, высказавъ вчера все, все уже впередъ испытавъ, измучившись и
насладившись въ полной {95} мeрe, былъ суевeрно готовъ отказаться навсегда
отъ соблазна. Все стало такъ просто: на сосeдней кровати спалъ случайно
пригрeтый мною бродяга, его пыльные бeдные башмаки, носками внутрь, стояли
на полу, и съ пролетарской аккуратностью было сложено на стулe его платье.
Что я собственно дeлалъ въ этомъ номерe провинцiальной гостиницы, какой
смыслъ былъ дальше оставаться тутъ? И этотъ трезвый, тяжелый запахъ чужого
пота, это блeдносeрое небо въ окнe, большая черная муха, сидeвшая на
графинe, -- все говорило мнe: уйди, встань и уйди.
Я спустилъ ноги на завернувшiйся коврикъ, зачесалъ карманнымъ
гребешкомъ волосы съ висковъ назадъ, безшумно прошелъ по комнатe, надeлъ
пиджакъ, пальто, шляпу, подхватилъ чемоданъ и вышелъ, неслышно прикрывъ за
собою дверь. Думаю, что если бы даже я и взглянулъ невзначай на лицо моего
спящаго двойника, то я бы все-таки ушелъ, -- но я и не почувствовалъ
побужденiя взглянуть, -- какъ тотъ же отрокъ, только-что мною помянутый, уже
утромъ не удостаиваетъ взглядомъ обольстительную фотографiю, которой ночью
упивался.
Быстрымъ шагомъ, испытывая легкое головокруженiе, я спустился по
лeстницe, заплатилъ за комнату и, провожаемый соннымъ взглядомъ лакея,
вышелъ на улицу. Черезъ полчаса я уже сидeлъ въ вагонe, веселила душу
коньячная отрыжка, а въ уголкахъ рта остались соленые слeды яичницы,
торопливо съeденной въ вокзальномъ буфетe. Такъ на низкой пищеводной нотe
кончается эта смутная глава. {96}
--------
ГЛАВА VI.
Небытiе Божье доказывается просто. Невозможно допустить, напримeръ, что
нeкiй серьезный Сый, всемогущiй и всемудрый, занимался бы такимъ пустымъ
дeломъ, какъ игра въ человeчки, -- да притомъ -- и это, можетъ быть, самое
несуразное -- ограничивая свою игру пошлeйшими законами механики, химiи,
математики, -- и никогда -- замeтьте, никогда! -- не показывая своего лица,
а развe только исподтишка, обиняками, по-воровски -- какiя ужъ тутъ
откровенiя! -- высказывая спорныя истины изъ-за спины нeжнаго истерика. Все
это божественное является, полагаю я, великой мистификацiей, въ которой
разумeется ужъ отнюдь неповинны попы: они сами -- ея жертвы. Идею Бога
изобрeлъ въ утро мiра талантливый шелопай, -- какъ то слишкомъ отдаетъ
человeчиной эта самая идея, чтобы можно было вeрить въ ея лазурное
происхожденiе, -- но это не значитъ, что она порождена невeжествомъ, --
шелопай мой зналъ толкъ въ горнихъ дeлахъ -- и право не знаю, какой варiантъ
небесъ мудрeе: -- ослeпительный плескъ многоочитыхъ ангеловъ или кривое
зеркало, въ которое уходитъ, безконечно уменьшаясь, самодовольный профессоръ
физики. Я не могу, не хочу въ Бога вeрить, еще и потому, что сказка о немъ
-- не моя, чужая, всеобщая сказка, -- она пропитана неблаговонными
испаренiями миллiоновъ другихъ людскихъ душъ, повертeвшихся въ мiрe и
лопнувшихъ; въ ней кишатъ древнiе страхи, въ ней звучатъ, мeшаясь и стараясь
другъ друга перекричать, неисчислимые голоса, въ ней -- глубокая одышка
органа, ревъ дьякона, {97} рулады кантора, негритянскiй вой, пафосъ
рeчистаго пастора, гонги, громы, клокотанiе кликушъ, въ ней просвeчиваютъ
блeдныя страницы всeхъ философiй, какъ пeна давно разбившихся волнъ, она мнe
чужда и противна, и совершенно ненужна.
Если я не хозяинъ своей жизни, не деспотъ своего бытiя, то никакая
логика и ничьи экстазы не разубeдятъ меня въ невозможной глупости моего
положенiя, -- положенiя раба божьяго, -- даже не раба, а какой-то спички,
которую зря зажигаетъ и потомъ гаситъ любознательный ребенокъ -- гроза
своихъ игрушекъ. Но безпокоиться не о чемъ, Бога нeтъ, какъ нeтъ и
безсмертiя, -- это второе чудище можно такъ же легко уничтожить, какъ и
первое. Въ самомъ дeлe, -- представьте себe, что вы умерли и вотъ очнулись
въ раю, гдe съ улыбками васъ встрeчаютъ дорогiе покойники. Такъ вотъ,
скажите на милость, какая у васъ гарантiя, что это покойники подлинные, что
это дeйствительно ваша покойная матушка, а не какой-нибудь мелкiй
демонъ-мистификаторъ, изображающiй, играющiй вашу матушку съ большимъ
искусствомъ и правдоподобiемъ. Вотъ въ чемъ заторъ, вотъ въ чемъ ужасъ, и
вeдь игра-то будетъ долгая, безконечная, никогда, никогда, никогда душа на
томъ свeтe не будетъ увeрена, что ласковыя, родныя души, окружившiя ее, не
ряженые демоны, -- и вeчно, вeчно, вeчно душа будетъ пребывать въ сомнeнiи,
ждать страшной, издeвательской перемeны въ любимомъ лицe, наклонившемся къ
ней. Поэтому я все приму, пускай -- рослый палачъ въ цилиндрe, а затeмъ --
раковинный гулъ вeчнаго небытiя, но только не пытка безсмертiемъ, только не
эти бeлыя, холодныя собачки, увольте, {98} -- я не вынесу ни малeйшей
нeжности, предупреждаю васъ, ибо все -- обманъ, все -- гнусный фокусъ, я не
довeряю ничему и никому, -- и когда самый близкiй мнe человeкъ, встрeтивъ
меня на томъ свeтe, подойдетъ ко мнe и протянетъ знакомыя руки, я заору отъ
ужаса, я грохнусь на райскiй дернъ, я забьюсь, я не знаю, что сдeлаю, --
нeтъ, закройте для постороннихъ входъ въ области блаженства.
Однако, несмотря на мое невeрiе, я по природe своей не унылъ и не золъ.
Когда я изъ Тарница вернулся въ Берлинъ и произвелъ опись своего душевнаго
имущества, я, какъ ребенокъ, обрадовался тому небольшому, но несомнeнному
богатству, которое оказалось у меня, и почувствовалъ, что, обновленный,
освeженный, освобожденный, вступаю, какъ говорится, въ новую полосу жизни. У
меня была глупая, но симпатичная, преклонявшаяся предо мной жена, славная
квартирка, прекрасное пищеваренiе и синiй автомобиль. Я ощущалъ въ себe
поэтическiй, писательскiй даръ, а сверхъ того -- крупныя дeловыя
способности, -- даромъ, что мои дeла шли неважно. Феликсъ, двойникъ мой,
казался мнe безобиднымъ курьезомъ, и я бы въ тe дни, пожалуй, разсказалъ о
немъ другу, подвернись такой другъ. Мнe приходило въ голову, что слeдуетъ
бросить шоколадъ и заняться другимъ, -- напримeръ, изданiемъ дорогихъ
роскошныхъ книгъ, посвященныхъ всестороннему освeщенiю эроса -- въ
литературe, въ искусствe, въ медицинe... Вообще во мнe проснулась пламенная
энергiя, которую я не зналъ къ чему приложить. Особенно помню одинъ вечеръ,
-- вернувшись изъ конторы домой, я не засталъ жены, она оставила записку,
что ушла въ кинематографъ на первый {99} сеансъ, -- я не зналъ, что дeлать
съ собой, ходилъ по комнатамъ и щелкалъ пальцами, -- потомъ сeлъ за
письменный столъ, -- думалъ заняться художественной прозой, но только
замусолилъ перо да нарисовалъ нeсколько капающихъ носовъ, -- всталъ и
вышелъ, мучимый жаждой хоть какого-нибудь общенiя съ мiромъ, -- собственное
общество мнe было невыносимо, оно слишкомъ возбуждало меня, и возбуждало
впустую. Отправился я къ Ардалiону, -- человeкъ онъ съ шутовской душой,
полнокровный, презрeнный, -- когда онъ наконецъ открылъ мнe (боясь
кредиторовъ, онъ запиралъ комнату на ключъ), я удивился, почему я къ нему
пришелъ.
"Лида у меня, -- сказалъ онъ, жуя что-то (потомъ оказалось: резинку).
-- Барынe нездоровится, разоблачайтесь".
На постели Ардалiона, полуодeтая, то-есть безъ туфель и въ мятомъ
зеленомъ чехлe, лежала Лида и курила.
"О, Германъ, -- проговорила она, -- какъ хорошо, что ты догадался
придти, у меня что-то съ животикомъ. Садись ко мнe. Теперь мнe лучше, а въ
кинематографe было совсeмъ худо".
"Недосмотрeли боевика, -- пожаловался Ардалiонъ, ковыряя въ трубкe и
просыпая черную золу на полъ. -- Вотъ ужъ полчаса, какъ валяется. Все это
дамскiя штучки, -- здорова, какъ корова".
"Попроси его замолчать", -- сказала Лида.
"Послушайте, -- обратился я къ Ардалiону, -- вeдь не ошибаюсь я, вeдь у
васъ дeйствительно есть такой натюръ-мортъ, -- трубка и двe розы?" {100}
Онъ издалъ звукъ, который неразборчивые въ средствахъ романисты
изображаютъ такъ: "Гмъ".
"Нeту. Вы что-то путаете синьоръ".
"Мое первое, -- сказала Лида, лежа съ закрытыми глазами, -- мое первое
-- большая и непрiятная группа людей, мое второе... мое второе -- звeрь
по-французски, -- а мое цeлое -- такой маляръ".
"Не обращайте на нее вниманiя, -- сказалъ Ардалiонъ. -- А насчетъ
трубки и розъ, -- нeтъ, не помню, -- впрочемъ, посмотрите сами".
Его произведенiя висeли по стeнамъ, валялись на столe, громоздились въ
углу въ пыльныхъ папкахъ. Все вообще было покрыто сeрымъ пушкомъ пыли. Я
посмотрeлъ на грязныя фiолетовыя пятна акварелей, брезгливо перебралъ
нeсколько жирныхъ листовъ, лежавшихъ на валкомъ стулe.
"Во-первыхъ "орда" пишется черезъ "о", -- сказалъ Ардалiонъ. --
Изволили спутать съ арбой".
Я вышелъ изъ комнаты и направился къ хозяйкe въ столовую. Хозяйка,
старуха, похожая на сову, сидeла у окна, на ступень выше пола, въ
готическомъ креслe и штопала чулокъ на грибe. "Посмотрeть на картины", --
сказалъ я.
"Прошу васъ", -- отвeтила она милостиво.
Справа отъ буфета висeло какъ разъ то, что я искалъ, -- но оказалось,
что это несовсeмъ двe розы и несовсeмъ трубка, а два большихъ персика и
стеклянная пепельница.
Вернулся я въ сильнeйшемъ раздраженiи. "Ну что, -- спросилъ Ардалiонъ,
-- нашли?" {101}
Я покачалъ головой. Лида уже была въ платьe и приглаживала передъ
зеркаломъ волосы грязнeйшей Ардалiоновой щеткой.
"Главное, -- ничего такого не eла", -- сказала она, суживая по привычкe
носъ.
"Просто газы, -- замeтилъ Ардалiонъ. -- Погодите, господа, я выйду съ
вами вмeстe, -- только одeнусь. Отвернись, Лидуша".
Онъ былъ въ заплатанномъ, испачканномъ краской малярскомъ балахонe
почти до пятъ. Снялъ его. Внизу были кальсоны, -- больше ничего. Я ненавижу
неряшливость и нечистоплотность. Ей Богу, Феликсъ былъ какъ-то чище его.
Лида глядeла въ окно и напeвала, дурно произнося нeмецкiя слова, уже
успeвшую выйти изъ моды пeсенку. Ардалiонъ бродилъ по комнатe, одeваясь по
мeрe того, какъ находилъ -- въ самыхъ неожиданныхъ мeстахъ -- разныя части
своего туалета.
"Эхъ-ма! -- воскликнулъ онъ вдругъ. -- Что можетъ быть банальнeе
бeднаго художника? Если бы мнe кто-нибудь помогъ устроить выставку, я сталъ
бы сразу славенъ и богатъ".
Онъ у насъ ужиналъ, потомъ игралъ съ Лидой въ дураки и ушелъ
за-полночь. Даю все это, какъ образецъ весело и плодотворно проведеннаго
вечера. Да, все было хорошо, все было отлично, -- я чувствовалъ себя другимъ
человeкомъ, -- освeженнымъ, обновленнымъ, освобожденнымъ, -- и такъ далeе,
-- квартира, жена, балагуры-друзья, прiятный, пронизывающiй холодъ желeзной
берлинской зимы, -- и такъ далeе. Не могу удержаться и отъ того, чтобы не
привести {102} примeра тeхъ литературныхъ забавъ, коимъ я началъ
предаваться, -- безсознательная тренировка, должно быть, передъ теперешней
работой моей надъ сей изнурительной повeстью. Сочиненьица той зимы я давно
уничтожилъ, но довольно живо у меня осталось въ памяти одно изъ нихъ. Какъ
хороши, какъ свeжи... Музычку, пожалуйста!
Жилъ-былъ на свeтe слабый, вялый, но состоятельный человeкъ, нeкто
Игрекъ Иксовичъ. Онъ любилъ обольстительную барышню, которая, увы, не
обращала на него никакого вниманiя. Однажды, путешествуя, этотъ блeдный,
скучный человeкъ увидeлъ на берегу моря молодого рыбака, по имени Дика,
веселаго, загорeлаго, сильнаго, и вмeстe съ тeмъ -- о чудо! -- поразительно,
невeроятно похожаго на него. Интересная мысль зародилась въ немъ: онъ
пригласилъ барышню поeхать съ нимъ къ морю. Они остановились въ разныхъ
гостиницахъ. Въ первое же утро она, отправившись гулять, увидeла съ обрыва
-- кого? неужели Игрека Иксовича?? -- вотъ не думала! Онъ стоялъ внизу на
пескe, веселый, загорeлый, въ полосатой фуфайкe, съ голыми могучими руками
(но это былъ Дикъ). Барышня вернулась въ гостиницу, и, трепета полна,
принялась его ждать. Минуты ей казались часами. Онъ же, настоящiй Игрекъ
Иксовичъ, видeлъ изъ-за куста, какъ она смотритъ съ обрыва на Дика, его
двойника, и теперь, выжидая, чтобъ окончательно созрeло ея сердце,
безпокойно слонялся по поселку въ городской парe, въ сиреневомъ галстукe, въ
бeлыхъ башмакахъ. Внезапно какая-то смуглая, яркоглазая дeвушка въ красной
юбкe окликнула его съ порога хижины, -- всплеснула руками: "Какъ {103} ты
чудно одeтъ, Дикъ! Я думала, что ты просто грубый рыбакъ, какъ всe наши
молодые люди, и я не любила тебя, -- но теперь, теперь..." Она увлекла его
въ хижину. Шопотъ, запахъ рыбы, жгучiя ласки... Протекали часы... я открылъ
глаза, мой покой былъ весь облитъ зарею... Наконецъ, Игрекъ Иксовичъ
направился въ гостиницу, гдe ждала его та -- нeжная единственная, которую
онъ такъ любилъ. "Я была слeпа! -- воскликнула она, какъ только онъ вошелъ.
-- И вотъ -- прозрeла, увидя на солнечномъ побережьe твою бронзовую наготу.
Да, я люблю тебя, дeлай со мной все, что хочешь!" Шопотъ? Жгучiя ласки?
Протекали часы? -- Нeтъ, увы нeтъ, отнюдь нeтъ. Бeдняга былъ истощенъ
недавнимъ развлеченiемъ, и грустно, понуро сидeлъ, раздумывая надъ тeмъ,
какъ самъ сдуру предалъ, обратилъ въ ничто свой остроумнeйшiй замыселъ...
Литература неважная, -- самъ знаю. Покамeстъ я это писалъ, мнe
казалось, что выходитъ очень умно и ловко, -- такъ иногда бываетъ со снами,
-- во снe великолeпно, съ блескомъ, говоришь, -- а проснешься, вспоминаешь:
вялая чепуха. Съ другой же стороны эта псевдоуайльдовская сказочка вполнe
пригодна для печатанiя въ газетe, -- редактора любятъ потчевать читателей
этакими чуть-чуть вольными, кокетливыми разсказчиками въ сорокъ строкъ, съ
элегантной пуантой и съ тeмъ, что невeжды называютъ парадоксъ ("Его
разговоръ былъ усыпанъ парадоксами"). Да, пустякъ, шалость пера, но какъ вы
удивитесь сейчасъ, когда скажу, что пошлятину эту я писалъ въ мукахъ, съ
ужасомъ и скрежетомъ зубовнымъ, яростно облегчая себя и вмeстe съ тeмъ
сознавая, что никакое это {104} не облегченiе, а изысканное самоистязанiе, и
что этимъ путемъ я ни отъ чего не освобожусь, а только пуще себя разстрою.
Въ такомъ приблизительно расположенiи духа я встрeтилъ Новый Годъ, --
помню эту черную тушу ночи, дуру-ночь, затаившую дыханiе, ожидавшую боя
часовъ, сакраментальнаго срока. За столомъ сидятъ Лида, Ардалiонъ, Орловiусъ
и я, неподвижные и стилизованные, какъ звeрье на гербахъ: -- Лида,
положившая локоть на столъ и настороженно поднявшая палецъ, голоплечая, въ
пестромъ, какъ рубашка игральной карты, платьe; Ардалiонъ, завернувшiйся въ
пледъ (дверь на балконъ открыта), съ краснымъ отблескомъ на толстомъ
львиномъ лицe; Орловiусъ -- въ черномъ сюртукe, очки блестятъ, отложной
воротничекъ поглотилъ края крохотнаго чернаго галстука; -- и я,
человeкъ-молнiя, озарившiй эту картину. Кончено, разрeшаю вамъ двигаться,
скорeе сюда бутылку, сейчасъ пробьютъ часы. Ардалiонъ разлилъ по бокаламъ
шампанское, и всe замерли опять. Бокомъ и поверхъ очковъ, Орловiусъ глядeлъ
на старые серебряные часы, выложенные имъ на скатерть: еще двe минуты.
Кто-то на улицe не выдержалъ -- затрещалъ и лопнулъ, -- а потомъ снова --
напряженная тишина. Фиксируя часы, Орловiусъ медленно протянулъ къ бокалу
старческую, съ когтями грифона, руку.
Внезапно ночь стала рваться по швамъ, съ улицы раздались заздравные
крики, мы по-королевски вышли съ бокалами на балконъ, -- надъ улицей
взвивались, и бахнувъ, разражались цвeтными рыданiями ракеты, -- и во всeхъ
окнахъ, на всeхъ балконахъ, въ клиньяхъ и квадратахъ праздничнаго свeта,
стояли {105} люди, выкрикивали одни и тe же безсмысленно радостныя слова.
Мы всe четверо чокнулись, я отпилъ глотокъ.
"За что пьетъ Германъ?" -- спросила Лида у Ардалiона.
"А я почемъ знаю, -- отвeтилъ тотъ. -- Все равно онъ въ этомъ году
будетъ обезглавленъ, -- за сокрытiе доходовъ".
"Фуй, какъ нехорошо, -- сказалъ Орловiусъ. -- Я пью за всеобщее
здоровье".
"Естественно", -- замeтилъ я.
Спустя нeсколько дней, въ воскресное утро, пока я мылся въ ваннe,
постучала въ дверь прислуга, -- она что-то говорила, -- шумъ льющейся воды
заглушалъ слова, -- я закричалъ: "въ чемъ дeло? что вамъ надо?" -- но мой
собственный крикъ и шумъ воды заглушали то, что Эльза говорила, и всякiй
разъ, что она начинала сызнова говорить, я опять кричалъ, -- какъ иногда
двое не могутъ разминуться на широкомъ, пустомъ тротуарe, -- но наконецъ я
догадался завернуть кранъ, подскочилъ къ двери, и среди внезапной тишины
Эльза отчетливо сказала:
"Васъ хочетъ видeть человeкъ".
"Какой человeкъ?" -- спросилъ я и отворилъ на дюймъ дверь.
"Какой-то человeкъ", -- повторила Эльза.
"Что ему нужно?" -- спросилъ я и почувствовалъ, что вспотeлъ съ головы
до пятъ.
"Говоритъ, что по дeлу, и что вы знаете, какое дeло".
"Какой у него видъ?" -- спросилъ я черезъ силу.
"Онъ ждетъ въ прихожей", -- сказала Эльза. {106}
"Видъ какой, -- я спрашиваю".
"Бeдный на видъ, съ рукзакомъ", -- отвeтила она.
"Такъ пошлите его ко всeмъ чертямъ! -- крикнулъ я. -- Пускай уберется
мгновенно, меня нeтъ дома, меня нeтъ въ Берлинe, меня нeтъ на свeтe!..."
Я прихлопнулъ дверь, щелкнулъ задвижкой. Сердце прыгало до горла.
Прошло можетъ быть полминуты. Не знаю, что со мной случилось, но, уже крича,
я вдругъ отперъ дверь, полуголый выскочилъ изъ ванной, встрeтилъ Эльзу,
шедшую по коридору на кухню.
"Задержите его, -- кричалъ я. -- Гдe онъ? Задержите!"
"Ушелъ, -- ничего не сказалъ и ушелъ".
"Кто вамъ велeлъ...", -- началъ я, но не докончилъ, помчался въ
спальню, одeлся, выбeжалъ на лeстницу, на улицу. Никого, никого. Я дошелъ до
угла, постоялъ, озираясь, и вернулся въ домъ. Лиды не было, спозаранку ушла
къ какой-то своей знакомой. Когда она вернулась, я сказалъ ей, что дурно
себя чувствую и не пойду съ ней въ кафе, какъ было условлено.
"Бeдный, -- сказала она. -- Ложись. Прими что-нибудь, у насъ есть
салипиринъ. Я, знаешь, пойду въ кафе одна".
Ушла. Прислуга ушла тоже. Я мучительно прислушивался, ожидая звонка.
"Какой болванъ, -- повторялъ я, -- какой неслыханный болванъ!" Я находился
въ ужасномъ, прямо-таки болeзненномъ и нестерпимомъ волненiи, я не зналъ,
что дeлать, я готовъ былъ молиться небытному Богу, чтобы раздался звонокъ.
Когда стемнeло, я не зажегъ свeта, а продолжалъ лежать на диванe и все
слушалъ, слушалъ, -- онъ {107} навeрное еще придетъ до закрытiя наружныхъ
дверей, а если нeтъ, то ужъ завтра или послeзавтра совсeмъ, совсeмъ
навeрное, -- я умру, если онъ не придетъ, -- онъ долженъ придти. Около
восьми звонокъ наконецъ раздался. Я выбeжалъ въ прихожую.
"Фу, устала"! -- по-домашнему сказала Лида, сдергивая на ходу шляпу и
тряся волосами.
Ее сопровождалъ Ардалiонъ. Мы съ нимъ прошли въ гостиную, а жена
отправилась на кухню.
"Холодно, странничекъ, голодно", -- сказалъ Ардалiонъ, грeя ладони у
радiатора.
Пауза.
"А все-таки, -- произнесъ онъ, щурясь на мой портретъ, -- очень похоже,
замeчательно похоже. Это нескромно, но я всякiй разъ любуюсь имъ, -- и вы
хорошо сдeлали, сэръ, что опять сбрили усы".
"Кушать пожалуйте", -- нeжно сказала Лида, прiоткрывъ дверь.
Я не могъ eсть, я продолжалъ прислушиваться, хотя теперь уже было
поздно.
"Двe мечты, -- говорилъ Ардалiонъ, складывая пласты ветчины, какъ это
дeлаютъ съ блинами, и жирно чавкая. -- Двe райскихъ мечты: выставка и
поeздка въ Италiю".
"Человeкъ, знаешь, больше мeсяца, какъ не пьетъ", -- объяснила мнe
Лида.
"Ахъ, кстати, -- Перебродовъ у васъ былъ?" -- спросилъ Ардалiонъ.
Лида прижала ладонь ко рту. "Забула, -- проговорила она сквозь пальцы.
-- Сувсeмъ забула".
"Экая ты росомаха! Я ее просилъ васъ предупредить. Есть такой
несчастный художникъ, Васька Перебродовъ, {108} пeшкомъ пришелъ изъ Данцига,
-- по крайней мeрe говоритъ, что изъ Данцига и пeшкомь. Продаетъ расписные
портсигары. Я его направилъ къ вамъ, Лида сказала, что поможете".
"Заходилъ, -- отвeтилъ я, -- заходилъ, какъ же, и я его послалъ къ
чертовой матери. Былъ бы очень вамъ обязанъ, если бы вы не посылали ко мнe
всякихъ проходимцевъ. Можете передать вашему коллегe, чтобы онъ больше не
утруждалъ себя хожденiемъ ко мнe. Это въ самомъ дeлe странно. Можно
подумать, что я присяжный благотворитель. Пойдите къ чорту съ вашимъ
Перебродовымъ, я вамъ просто запрещаю!..."
"Германъ, Германъ", -- мягко вставила Лида.
Ардалiонъ пукнулъ губами. "Грустная исторiя", -- сказалъ онъ.
Еще нeкоторое время я продолжалъ браниться, точныхъ словъ не помню, да
это и неважно.
"Дeйствительно, -- сказалъ Ардалiонъ, косясь на Лиду, -- кажется маху
далъ. Виноватъ".
Вдругъ замолчавъ, я задумался, мeшая ложечкой давно размeшанный чай, и
погодя проговорилъ вслухъ:
"Какой я все-таки остолопъ".
"Ну, зачeмъ же сразу такъ перебарщивать", -- добродушно сказалъ
Ардалiонъ.
Моя глупость меня самого развеселила. Какъ мнe не пришло въ голову,
что, если бы онъ вправду явился (а уже одно его появленiе было бы чудомъ, --
вeдь онъ даже имени моего не знаетъ), съ горничной долженъ былъ бы сдeлаться
родимчикъ, ибо передъ нею стоялъ бы мой двойникъ! Теперь я живо представилъ
себe, какъ она бы вскрикнула, какъ прибeжала бы {109} ко мнe, какъ,
захлебываясь, завопила бы о сходствe... Я бы ей объяснилъ, что это мой
братъ, неожиданно прибывшiй изъ Россiи... Между тeмъ, я провелъ длинный,
одинокiй день въ безсмысленныхъ страданiяхъ, -- и вмeсто того, чтобы
дивиться его появленiю, старался рeшить, что случится дальше, -- ушелъ ли
онъ навсегда или явится, и что у него на умe, и возможно ли теперь
воплощенiе моей такъ и непобeжденной, моей дикой и чудной мечты, -- или уже
двадцать человeкъ, знающихъ меня въ лицо, видeли его на улицe, и все пошло
прахомъ. Пораздумавъ надъ своимъ недомыслiемъ, и надъ опасностью, такъ
просто разсeявшейся, я почувствовалъ, какъ уже сказалъ, наплывъ веселiя и
добросердiя.
"Я сегодня нервенъ. Простите. Честно говоря, я просто не видалъ вашего
симпатичнаго Перебродова. Онъ пришелъ некстати, я мылся, и Эльза сказала
ему, что меня нeтъ дома. Вотъ: передайте ему эти три марки, когда увидите
его, -- чeмъ богатъ, тeмъ и радъ, -- но скажите ему, что больше дать не въ
состоянiи, пускай обратится, напримeръ, къ Давыдову, Владимiру Исаковичу".
"Это идея, -- сказалъ Ардалiонъ. -- Я и самъ тамъ стрeльну. Пьетъ онъ,
между прочимъ, какъ звeрь, Васька Перебродовъ. Спросите мою тетушку, ту,
которая вышла за французскаго фермера, -- я вамъ разсказывалъ, -- очень
живая особа, но несосвeтимо скупа. У нея около Феодосiи было имeнiе, мы тамъ
съ Васькой весь погребъ выпили въ двадцатомъ году".
"А насчетъ Италiи еще поговоримъ, -- сказалъ я, улыбаясь, -- да-да,
поговоримъ". {110}
"У Германа золотое сердце", -- замeтила Лида. "Передай-ка мнe колбасу,
дорогая", -- сказалъ я все съ той же улыбкой.
Я тогда несовсeмъ понималъ, что со мною творилось, -- но теперь
понимаю: глухо, но буйно -- и вотъ: уже неудержимо -- вновь наростала во мнe
страсть къ моему двойнику. Первымъ дeломъ это выразилось въ томъ, что въ
Берлинe появилась для меня нeкая смутная точка, вокругъ которой почти
безсознательно, движимый невнятной силой, я началъ замыкать круги. Густая
синева почтоваго ящика, желтый толстошинный автомобиль со стилизованнымъ
чернымъ орломъ подъ рeшетчатымъ оконцемъ, почтальонъ съ сумой на животe,
идущiй по улицe медленно, съ той особой медленностью, какая бываетъ въ
ухваткахъ опытныхъ рабочихъ, синiй, прищуренный марочный автоматъ у вокзала
и даже лавка, гдe въ конвертахъ съ просвeтомъ заманчиво тeснятся аппетитно
смeшанныя марки всeхъ странъ, -- все вообще, связанное съ почтой, стало
оказывать на меня какое-то давленiе, какое-то неотразимое влiянiе. Однажды,
помнится, почти какъ сомнамбулъ, я оказался въ одномъ знакомомъ мнe
переулкe, и вотъ уже близился къ той смутной и притягательной точкe, которая
стала срединой моего бытiя, -- но какъ разъ спохватился, ушелъ, -- а черезъ
нeкоторое время, -- черезъ нeсколько минутъ, а можетъ быть черезъ нeсколько
дней, -- замeтилъ, что снова, но съ другой стороны, вступилъ въ тотъ
переулокъ. Навстрeчу мнe съ развальцемъ шли синiе почтальоны и на углу
разбрелись кто куда. Я повернулъ, кусая заусеницы, -- я тряхнулъ головой, я
еще противился. Главное: вeдь я зналъ, страстнымъ {111} и безошибочнымъ
чутьемъ, что письмо для меня есть, что ждетъ оно моего востребованiя, -- и
зналъ, что рано или поздно поддамся соблазну.
--------
ГЛАВА VII.
Во-первыхъ: эпиграфъ, но не къ этой главe, а такъ, вообще: литература
это любовь къ людямъ. Теперь продолжимъ.
Въ помeщенiи почтамта было темновато. У окошекъ стояло по два по три
человeка, все больше женщины. Въ каждомъ окошкe, какъ тусклый портретъ,
виднeлось лицо чиновника. Вонъ тамъ -- номеръ девятый. Я несразу рeшился...
Подойдя сначала къ столу посреди помeщенiя -- столу, раздeленному
перегородками на конторки, я притворился передъ самимъ собой, что мнe нужно
кое-что написать, нашелъ въ карманe старый счетъ и на оборотe принялся
выводить первыя попавшiяся слова. Казенное перо непрiятно трещало, я совалъ
его въ дырку чернильницы, въ черный плевокъ, по блeдному бювару, на который
я облокотился, шли, такъ и сякъ скрещиваясь, отпечатки невeдомыхъ строкъ, --
иррацiональный почеркъ, минусъ-почеркъ, -- что всегда напоминаетъ мнe
зеркало, -- минусъ на минусъ даетъ плюсъ. Мнe пришло въ голову, что и
Феликсъ нeкiй минусъ я, -- изумительной важности мысль, которую я напрасно,
напрасно до конца не продумалъ. Между тeмъ худосочное перо въ моей рукe
писало такiя слова: Не надо, не хочу, хочу, {112} чухонецъ, хочу, не надо,
адъ. Я смялъ листокъ въ кулакe, нетерпeливая толстая женщина протиснулась и
схватила освободившееся перо, отбросивъ меня ударомъ каракулеваго крупа. Я
вдругъ оказался передъ окошкомъ номеръ девять. Большое лицо съ блeдными
усами вопросительно посмотрeло на меня. Шопотомъ я сказалъ пароль. Рука съ
чернымъ чехольчикомъ на указательномъ пальцe протянула мнe цeлыхъ три
письма. Мнe кажется, все это произошло мгновенно, -- и черезъ мгновенiе я
уже шагалъ по улицe прижимая руку къ груди. Дойдя до ближайшей скамьи, сeлъ
и жадно распечаталъ письма.
Поставьте тамъ памятникъ, -- напримeръ желтый столбъ. Пусть будетъ
отмeчена вещественной вeхой эта минута. Я сидeлъ и читалъ, -- и вдругъ меня
сталъ душить нежданный и неудержимый смeхъ. Господа, то были письма
шантажнаго свойства! Шантажное письмо, за которымъ можетъ быть никто и
никогда не придетъ, шантажное письмо, которое посылается до востребованiя и
подъ условнымъ шифромъ, то-есть съ откровеннымъ признанiемъ, что отправитель
не знаетъ ни адреса, ни имени получателя -- это безумно смeшной парадоксъ!
Въ первомъ изъ этихъ трехъ писемъ -- отъ середины ноября, -- шантажный
мотивъ еще звучалъ подъ сурдинкой. Оно дышало обидой, оно требовало отъ меня
объясненiй, -- пишущiй поднималъ брови, готовый впрочемъ улыбнуться своей
высокобровой улыбкой, -- онъ не понималъ, онъ очень хотeлъ понять, почему я
велъ себя такъ таинственно, ничего не договорилъ, скрылся посреди ночи...
Нeкоторыя все-же подозрeнiя у него были, -- но онъ еще не желалъ играть въ
открытую, былъ {113} готовъ эти подозрeнiя утаить отъ мiра, ежели я
поступлю, какъ нужно, -- и съ достоинствомъ выражалъ свое недоумeнiе, и съ
достоинствомъ ждалъ отвeта. Все это было до-нельзя безграмотно и вмeстe съ
тeмъ манерно, -- эта смeсь и была его стилемъ. Въ слeдующемъ письмe -- отъ
конца декабря (какое терпeнiе: ждалъ мeсяцъ!) -- шантажная музычка уже
доносилась гораздо отчетливeе. Уже ясно было, отчего онъ вообще писалъ.
Воспоминанiе о тысячемарковомъ билетe, объ этомъ сeро-голубомъ видeнiи,
мелькнувшемъ передъ его носомъ и вдругъ исчезнувшемъ, терзало душу,
вожделeнiе его было возбуждено до крайности, онъ облизывалъ сухiя губы, не
могъ простить себe, что выпустилъ меня и со мной -- обольстительный шелестъ,
отъ котораго зудeло въ кончикахъ пальцевъ. Онъ писалъ, что готовъ
встрeчаться со мной снова, что многое за это время обдумалъ, -- но что если
я отъ встрeчи уклонюсь или просто не отвeчу, то онъ принужденъ будетъ... и
тутъ распласталась огромная клякса, которую подлецъ поставилъ нарочно -- съ
цeлью меня заинтриговать, -- ибо самъ совершенно не зналъ, какую именно
объявить угрозу. Наконецъ, третье письмо, январьское, было для Феликса
настоящимъ шедевромъ. Я его помню подробнeе другихъ, такъ какъ нeсколько
дольше другихъ оно у меня пребывало... "Не получивъ отвeта на мои прежнiя
письма, мнe начинаетъ казаться, что пора-пора принять извeстныя мeры, но
все-жъ-таки я вамъ даю еще мeсяцъ на размышленiя, послe чего обращусь въ
такое мeсто, гдe ваши поступки будутъ вполнe и полностью оцeнены, а если и
тамъ симпатiи не встрeчу, ибо кто неподкупенъ, то прибeгну къ воздeйствiю
{114} особаго рода, что вообразить я всецeло предоставляю вамъ, такъ какъ
считаю, что когда власти не желаютъ да и только карать мошенниковъ, долгъ
всякаго честнаго гражданина учинить по отношенiю къ нежелательному лицу
такой разгромъ и шумъ, что поневолe государство будетъ принуждено
реагировать, но входя въ ваше личное положенiе, я готовъ по соображенiямъ
доброты и услужливости отъ своихъ намeренiй отказаться и никакого грохота не
дeлать подъ тeмъ условiемъ, что вы въ теченiе сего мeсяца пришлете мнe,
пожалуйста, довольно большую сумму для покрытiя всeхъ тревогъ, мною
понесенныхъ, размeръ которой оставляю на ваше почтенное усмотрeнiе".
Подпись: "Воробей", а ниже -- адресъ провинцiальнаго почтамта.
Я долго наслаждался этимъ послeднимъ письмомъ, всю прелесть котораго
едва-ли можетъ передать посильный мой переводъ. Мнe все нравилось въ немъ --
и торжественный потокъ словъ, не стeсненныхъ ни одной точкой, и тупая,
мелкая подлость этого невиннаго на видъ человeка, и подразумeваемое согласiе
на любое мое предложенiе, какъ бы оно ни было гнусно лишь бы пресловутая
сумма попала ему въ руки. Но главное, что доставляло мнe наслажденiе, --
наслажденiе такой силы и полноты, что трудно было его выдержать, -- состояло
въ томъ, что Феликсъ самъ, безъ всякаго моего принужденiя, вновь появлялся,
предлагалъ мнe свои услуги, -- болeе того, заставлялъ меня эти услуги
принять и, дeлая все то, что мнe хотeлось, при этомъ какъ бы снималъ съ меня
всякую отвeтственность за роковую послeдовательность событiй.
Я трясся отъ смeха, сидя на той скамьe, -- о поставьте {115} тамъ
памятникъ -- желтый столбъ -- непремeнно поставьте! Какъ онъ себe
представлялъ, этотъ балда: что его письма будутъ какимъ-то телепатическимъ
образомъ подавать мнe вeсть о своемъ прибытiи? что, чудомъ прочтя ихъ, я
чудомъ повeрю въ силу его призрачныхъ угрозъ? А вeдь забавно, что я
дeйствительно почуялъ появленiе его писемъ за окошкомъ номеръ девять и
дeйствительно собирался отвeтить на нихъ, -- точно впрямь убоясь ихъ угрозъ,
-- то-есть исполнялось все, что онъ по неслыханной, наглой глупости своей
предполагалъ, что исполнится. И сидя на скамьe, и держа эти письма въ
горячихъ своихъ объятiяхъ, я почувствовалъ, что замыселъ мой намeтился
окончательно, что все готово или почти готово, -- не хватало двухъ-трехъ
штриховъ, наложенiе которыхъ труда не представляло. Да и что такое трудъ въ
этой области? Все дeлалось само собой, все текло и плавно сливалось,
принимая неизбeжныя формы -- съ того самаго мига, какъ я впервые увидeлъ
Феликса, -- ахъ, развe можно говорить о трудe, когда рeчь идетъ о гармонiи
математическихъ величинъ, о движенiи планетъ, о планомeрности природныхъ
законовъ? Чудесное зданiе строилось какъ бы помимо меня, -- да, все съ
самаго начала мнe пособляло, -- и теперь, когда я спросилъ себя, что' напишу
Феликсу, я понялъ, безъ большого впрочемъ удивленiя, что это письмо уже
имeется въ моемъ мозгу, -- готово, какъ тe поздравительныя телеграммы съ
виньеткой, которыя за извeстную приплату можно послать новобрачнымъ.
Слeдовало только вписать въ готовый формуляръ дату, -- вотъ и все.
Поговоримъ о преступленiяхъ, объ искусствe преступленiя, {116} о
карточныхъ фокусахъ, я очень сейчасъ возбужденъ. Конанъ Дойль! Какъ чудесно
ты могъ завершить свое творенiе, когда надоeли тебe герои твои! Какую
возможность, какую тему ты профукалъ? Вeдь ты могъ написать еще одинъ
послeднiй разсказъ, -- заключенiе всей шерлоковой эпопеи, эпизодъ, вeнчающiй
всe предыдущiе: убiйцей въ немъ долженъ былъ бы оказаться не одноногiй
бухгалтеръ, не китаецъ Чингъ, и не женщина въ красномъ, а самъ Пименъ всей
криминальной лeтописи, самъ докторъ Ватсонъ, -- чтобы Ватсонъ былъ бы, такъ
сказать, виноватсонъ... Безмeрное удивленiе читателя! Да что Дойль,
Достоевскiй, Лебланъ, Уоллесъ, что всe великiе романисты, писавшiе о ловкихъ
преступникахъ, что всe великiе преступники, не читавшiе ловкихъ романистовъ!
Всe они невeжды по сравненiю со мной. Какъ бываетъ съ генiальными
изобрeтателями, мнe конечно помогъ случай (встрeча съ Феликсомъ), но этотъ
случай попалъ какъ разъ въ формочку, которую я для него уготовилъ, этотъ
случай я замeтилъ и использовалъ, чего другой на моемъ мeстe не сдeлалъ бы.
Мое созданiе похоже на пасьянсъ, составленный напередъ: я разложилъ открытыя
карты такъ, чтобы онъ выходилъ навeрняка, собралъ ихъ въ обратномъ порядкe,
далъ приготовленную колоду другимъ, -- пожалуйста, разложите, -- ручаюсь,
что выйдетъ! Ошибка моихъ безчисленныхъ предтечей состояла въ томъ, что они
разсматривали самый актъ, какъ главное и удeляли больше вниманiя тому, какъ
потомъ замести слeды, нежели тому, какъ наиболeе естественно довести дeло до
этого самаго акта, ибо онъ только одно звено, одна деталь, одна строка, онъ
долженъ естественно {117} вытекать изъ всего предыдущаго, -- таково свойство
всeхъ искусствъ. Если правильно задумано и выполнено дeло, сила искусства
такова, что, явись преступникъ на другой день съ повинной, ему бы никто не
повeрилъ, -- настолько вымыселъ искусства правдивeе жизненной правды.
Все это, помнится, промелькнуло у меня въ головe именно тогда, когда я
сидeлъ на скамьe съ письмами въ рукахъ, -- но тогда было одно, теперь --
другое; я бы внесъ теперь небольшую поправку, а именно ту, что, какъ бываетъ
и съ волшебными произведенiями искусства, которыхъ чернь долгое время не
признаетъ, не понимаетъ, коихъ обаянiю не поддается, такъ случается и съ
самымъ генiально продуманнымъ преступленiемъ: генiальности его не признаютъ,
не дивятся ей, а сразу выискиваютъ, что бы такое раскритиковать, охаять,
чeмъ бы такимъ побольнeе уязвить автора, и кажется имъ, что они нашли
желанный промахъ, -- вотъ они гогочутъ, но ошиблись они, а не авторъ, --
нeтъ у нихъ тeхъ изумительно зоркихъ глазъ, которыми снабженъ авторъ, и не
видятъ они ничего особеннаго тамъ, гдe авторъ увидeлъ чудо.
Посмeявшись, успокоившись, ясно обдумавъ дальнeйшiя свои дeйствiя, я
положилъ третье, самое озорное, письмо въ бумажникъ, а два остальныхъ
разорвалъ на мелкiе клочки, бросилъ ихъ въ кусты сосeдняго сквера, при чемъ
мигомъ слетeлось нeсколько воробьевъ, принявъ ихъ за крошки. Затeмъ,
отправившись къ себe въ контору, я настукалъ письмо къ Феликсу съ подробными
указанiями, куда и когда явиться, приложилъ двадцать марокъ и вышелъ опять.
Мнe всегда трудно разжать пальцы, держащiе письмо надъ {118} щелью -- это
вродe того, какъ прыгнуть въ холодную воду или въ воздухъ съ парашютомъ, --
и теперь мнe было особенно трудно выпустить письмо, -- я, помнится,
переглотнулъ, зарябило подъ ложечкой, -- и, все еще держа письмо въ рукe, я
пошелъ по улицe, остановился у слeдующаго ящика, и повторилась та же
исторiя. Я пошелъ дальше, все еще нагруженный письмомъ, какъ бы сгибаясь
подъ бременемъ этой огромной бeлой ноши, и снова черезъ кварталъ увидeлъ
ящикъ. Мнe уже надоeла моя нерeшительность -- совершенно безпричинная и
безсмысленная въ виду твердости моихъ намeренiй, -- быть можетъ, просто
физическая, машинальная нерeшительность, нежеланiе мышцъ ослабнуть, -- или
еще, какъ сказалъ бы марксистскiй комментаторъ (а марксизмъ подходитъ ближе
всего къ абсолютной истинe, да-съ), нерeшительность собственника, все
немогущаго, такая ужъ традицiя въ крови, разстаться съ имуществомъ, -- при
чемъ въ данномъ случаe имущество