землю, а главное, опасаясь почему-то при движении на Царицын встретиться с немцами, ген. Деникин категорически воспротивился идти на Царицын, заявив, что сначала он обязан освободить Кубань. Вместе с тем, он выявил и определенное желание взять под свою опеку Дон, что как я говорил 152), не отвечало ни обстановке, ни настроению казачьих масс, пользы не принесло бы, а повредить делу могло. Добровольческий лозунг "Москва" для казаков было еще преждевременен. Сказать его тогда им, значило бы развалить то, что было уже создано. Надо было сочетать события по времени, подготовить общественное мнение, выждать окончательного политического оздоровления казачьих масс и уже после, бережно подойти к этому вопросу. Генерала Деникина поддержал ген. Алексеев. Последний не отрицал выгод движения на Царицын, но од-

152) См. "Воспоминания", часть IV.

235

нако считал, что Кубанцы никуда из своей области не пойдут. Сама же Добровольческая армия пока слаба, нуждается в отдыхе и пополнении, в чем ей должно придти на помощь войско Донское.

Итогом длительных разговоров намечалось расхождение армий в противоположные стороны: Донцы, очищая область, вынуждены были двигаться на север, к Москве, а Добровольческая армия уходила на юг, на Кавказ. Здесь же на совещании в ст. Манычской выяснилась крайняя нетерпимость ген. А. Деникина к немцам, что по мнению Донского командования, не отвечало ни моменту, ни обстоятельствам. Генерал Деникин негодовал, например, даже на то, что мною для боя за селение Батайск, в боевом приказании Задонскому отряду было, между прочим сказано, что правее нашего отряда будут действовать германцы, а левее -- отряд полк. Глазенапа Добровольческой армии. Генерал Деникин считал недопустимым и унизительным действия добровольцев рядом с немцами и требовал уничтожить это распоряжение. Выполнить его просьбу уже было невозможно, ибо бой фактически произошел три дня тому назад, закончившись полной победой над красными этих трех своеобразных "союзников". Правая колонна -- германцы: с присущей им пунктуальностью и тщательностью выполнившие приказ начальства; на своих соседей слева смотрели скорее дружески, чем безразлично и совершенно не интересуясь кто -- за ними.

Средняя колонна -- Донцы рассуждали просто: главный враг -- большевики; соседи справа и слева наступают против красных, значит, они -- союзники и друзья.

Наконец, левая колонна -- были добровольцы. Я не знаю, как они были настроены, но полагаю, что едва ли они могли быть недовольны, отлично сознавая, что благодаря поддержки немцев, расцениваемых высшим их командованием неприятелями, их задача была сильно облегчена и они достигли цели с наименьшими усилиями и жертвами.

Как тогда, так и сейчас я не мог ни понять, ни подыскать оправдание поведению верхов Добровольческой армии в отношении немцев. С одной стороны, генерал Деникин до мелочности отстаивал чистоту принципа верности союзникам 153), а с другой он настойчиво просил у Дона помощи оружием и снаряжением, причем принимая таковую, определенно знал, что все это Донским Правительством получено от германцев и Украины. Одновременно, добровольческая пресса с согласия и одобрения Добровольческого командования, метала гром и молнии против Скоропадского и немцев, клеймила и называла всех изменниками, кто поддерживал контакт с немцами, а в то же время начальник штаба Добровольческой армии ген. Романовский, в тяжелые минуты напряженных боев и недостатка боевых припасов, звал меня к аппарату, слезно прося помочь им пушками, снарядами и патронами, обычно добавляя в разговоре, что если у нас нет запасов в складах, то все нужное для них мы можем получить от немцев. Ясно, что игра велась без проигрыша: пока главенствуют немцы, их можно использовать не непосредственно, а через Дон; окажутся победителями союзники -- Добровольческая армия чиста перед ними.

153) Генерала Деникина, например, сильно раздражало наличие в Донском штабе, с его точки зрения компрометирующего документа, говорившего о совместных действиях добровольцев и немцев под Батайском, почему он и настаивал на его уничтожении.

236

Зародившаяся в кругах Добровольческой армии ненависть к германцам, вскоре заразила и донскую оппозицию, всегда имевшую теплую поддержку в лице Добровольческого командования. Я помню, как в августе месяце на одном из заседаний Войскового Круга раздались голоса оппозиции, обвинявшей Атамана за его сношения с немцами и ставившие в пример кристальную чистоту Добровольческой армии и ее непоколебимую веру в союзников. Тогда П. Н. Краснов встал и сказал: "Да, да господа, Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я, Донской Атаман, своими руками беру грязные немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии. Весь позор этого дела лежит на мне". Меткая фраза Атамана вызвала гром аплодисментов и нападки временно прекратились.

Надо еще сказать, что на Манычском совещании Донской Атаман обещал генералу Деникину взять на себя заботу о раненых и больных добровольцах, предоставить им широкие квартиры, обеспечить свободный приток пополнений, устроить на территории Дона вербовочные бюро и вообще быть источником снабжения для Добровольческой армии. А взамен всего этого, добровольцы обещали охранять Дон со стороны Кубани. Казалось, принятые обязательства далеко не были равноценны, но несмотря на это, при всяком удобном случае, командование Добровольческой армии подчеркивало лишь свою миссию и за это ставило в обязанность Дону во всем помогать им. Дон и без того широко шел навстречу Добровольческой армии, но такая постановка вопроса, естественно, часто раздражала Донское командование. Действительно: не отрицая необходимости обоюдной помощи уже по одному тому, что мы были соседи и у нас был один и тот же враг -- большевики, никак нельзя было согласиться, чтобы нашу помощь добровольцы расценивали, как компенсацию за охрану ими юго-восточной границы Дона. Если Добровольческая армия прикрывала Донскую землю со стороны Кубани, то же самое еще в большей степени выполняла Донская армия, прикрывая добровольцев с севера, т. е. с главного направления. Здесь большевики силой в пять армий ежедневно пытались пробить казачий фронт, тогда как против Добровольческой армии находилась одна плохо организованная и оторванная от центра Кавказская красная армия. При таких условиях не могло быть и речи о какой-то "обязанности" или "компенсации", но, к сожалению, убедить в этом противоположную сторону было невозможно. Замалчивали, не хотели слушать и учитывать тот факт, что ведь только под крылышком Дона и его защитой Добровольческая армия могла произвести реорганизацию и пополниться живой и материальной силой и вновь стать боеспособной. После тяжелого Ледяного похода ее силы были совершенно истощены и она, в сущности, не представляя реальной силы, обратилась в прикрытие огромного обоза раненых и больных 154).

В общем, никаких выгод Манычское совещание Дону не принесло. На главном направлении, ведущим к центру России, Дон оставался одиноким. Обнаружилась лишь разница во взглядах Донского и Добровольческого командований в достижении главной цели -- уничто-

154) Так характеризовал мне состояние Добровольческой армии в момент ее прибытия в Задонье ген. Марков, посетивший меня в Новочеркасске в начале мая 1918 года и просивший меня помочь им всем чем мы можем.

237

 

жения большевизма и, вместе с тем, определенно выявилась непримиримость позиции добровольческих кругов в отношении немцев и Украины, что, естественно, и для Дона и для всего Белого движения могло иметь неблагоприятные последствия. Наконец, поведение ген. Деникина на этом совещании его манера, тон и форма разговора с Донским Атаманом, служили дурным предзнаменованием установлению добрых искренних и приятельских наших отношений с командованием Добровольческой армии.

Между тем, изолированность войска, его одиночество и безысходность положения, побуждали Донскую власть, не теряя времени, искать себе поддержку и союзников вне Дона. Но кто мог помочь тогда войску? Только немцы и Украина. Таково было общее мнение и Донской власти и того фронтового казачества, которое умирало с оружием в руках, отстаивая свои казачьи станицы. Никто другой, как казачья масса, в лице Круга Спасения Дона, заложила основу и дала тон будущим отношениям между Доном и немцами 155). Простые казаки, составлявшие названный Круг, лично учавствовавшие в восстаниях, видели и ясно сознавали, что Дон обезоружен, что голыми руками им не справиться с большевиками, вооруженными до зубов, что для успеха борьбы казачеству необходима помощь, хотя бы оружием и снаряжением. Вот эти-то мотивы и заставили казачество смотреть на немцев не как на врагов, а как на союзников и стремиться приход германцев использовать в целях себе помощи. Вступив в управление краем, Атаман Краснов в этом отношении, в сущности, только продолжил политику, начатую Кругом Спасения Дона. Обстановка того времени безотлагательно требовала принятия решительных и определенных мероприятий.

Деятельность Атамана в отношении установления прочных сношений с Украиной и немцами началась с того, что из Киева срочно была отозвана Донская делегация, посланная туда еще Кругом Спасения Дона. Ее состав 156) не внушал доверия Атаману и, кроме того, по нашему мнению, не был в состоянии выполнить свою трудную миссию. Наше недоверие к составу делегации вполне оправдалось. Ген. Сидорин и полк. Гущин, вернувшись из Киева, уклонились от службы в Донской армии и занялись не только вредной, но и совершенно недопустимой деятельностью, что читатель увидит ниже. На место старой делегации в Киев немедленно была послана "Зимовая станица" в лице ген.-майора Черячукина и ген.-лейт Свечина. Эти лица были облечены полным доверием и Атамана и Донского командования.

С присущей ему неутомимостью, уже 5-го мая П. Н. Краснов отправил с доверенным курьером (личный его адъютант есаул Кульгавов) письма Императору Вильгельму 157) и гетману Скоропадскому 158).

Заявляя о своем избрании Императору Вильгельму, Атаман сообщал, что войско Донское не находится в войне с Германией и просил

155) См. "Воспоминания", часть IV.

156) Горчуков, ген. Семенов, Сидорин и полк. Гущин.

157) Копия письма была препровождена командующему немецкими войсками на Украине ген. Эйхорну.

159) Я не привожу полностью текст этих писем. Интересующиеся могут найти их частично в "Донской Летописи", том III, и в "Архиве Русской Революции", том V.

238

его впредь до освобождения России от большевиков, признать Дон самостоятельным, а также помочь войску оружием, предлагая за это установить через Украину правильные торговые сношения. Гетмана Скоропадского П. Н. Краснов заверил в исконной дружбе между Украиной и донскими казаками и настойчиво просил скорее восстановить старые границы земли войска Донского.

Результат посылки этих писем сказался скоро. Уже 8-го мая ген. фон-Кнерцер, находившийся тогда в Таганроге, прислал к Атаману делегацию, которая заявила, что германцы никаких завоевательных целей не преследуют, что Таганрогский округ они заняли по указанию Украины, а часть Донецкого округа, по приглашению самих же казаков 159). Спор о Таганрогском округе депутация предложила решить путем непосредственных сношений Атамана с Гетманом, высказав при этом, что по ее мнению, в интересах самих казаков, чтобы немецкие войска оставались временно на Дону, впредь до установления здесь полного порядка. Вместе с тем, Атаману удалось настоять, что дальше вглубь Дона немцы продвигаться не будут и в Новочеркасске не должны появляться без особого на то разрешения Атамана, ни германские офицеры, ни солдаты, дабы своим видом не раздражать казаков.

Таковы были первые шаги Донской власти по установлению контакта с немцами и с Украиной.

Почти одновременно в Новочеркасск прибыла депутация от Грузинской республики, с которой Атаман также вошел в дружеские сношения, условившись за наш хлеб получать оружие и воинское снаряжение, оставшееся в изобилии от бывшей Кавказской армии. В эти же дни завязались добрые отношения и с Кубанским Атаманом полк. Филимоновым, проживавшим тогда в г. Новочеркасске.

Имея впереди главную цель -- свержение Советской власти вооруженной борьбой, Краснов всюду настойчиво искал себе союзников и помощь.

Уже через короткий срок стало очевидным, что просьбы Донского Атамана возымели действие.

5-го июня из Киева от ген. Эйхорна прибыл майор Стефани и сообщил Атаману о признании его германскими властями. В связи с этим, 14 июня в Новочеркасск приехал немецкий генерал фон-Арним и представился Атаману, а 27 июня в г. Ростов был официально назначен для сношения с Донской властью немецкого генерального штаба майор фон-Кохенхаузен.

Мало-помалу, начала налаживаться деловая работа. Был установлен курс германской марки (75 коп.), сделана расценка винтовки и воинского снаряжения, обусловлено получение Доном орудий, аэропланов, снарядов, патронов, автомобилей и прочего военного имущества. Немцы обязывались прочно охранять западную границу войска (свыше 500 верст) и вскоре на деле выполнили свое обещание, когда быстро, но с большими для себя потерями, ликвидировали отважную попытку большевиков высадиться на Таганрогской косе и занять гор. Таганрог.

159) Это произошло в самом начале восстания, еще до ген. Краснова, когда почти весь Дон был под властью большевиков.

239

Сближение Донской власти с германцами имело следствием и то, что они охотно пропускали с Украины офицеров на Дон, зная, однако, что значительное количество их уезжает на пополнение в Добровольческую армию. Не протестовали немцы и против того, что снаряды и патроны, получаемые для Донской армии, частью переотправляются нами в Добровольческую армию 160). О враждебности к ним командования Добровольческой армии немцы отлично знали. Однако, смотрели на это, я бы сказал, сквозь пальцы, уверенные, что те или иные чувства руководителей Добровольческой армии все равно не могут оказать никакого влияния на ход событий или принудить их видоизменить их планы и намерения.

Такое индиферентное отношение немцев к Добровольческой армии продолжалось до тех пор, пока в Екатеринодарских газетах не стали появляться статьи с открытыми призывами объявления войны Украине и необходимости изгнания немцев 161). В связи с эти, майор фон-Кохенгаузен просил Атамана путем личных переговоров воздействовать на Екатеринодарскую прессу. Генерал Краснов обратился с просьбой к генералу Деникину -- прекратить газетную травлю Гетмана и немцев, но его обращение успеха не имело. Тогда немцы решили сами принять меры. В это же время, у них зародилась мысль сформировать и Южную Добровольческую армию, которая бы была настроена к ним, если не приятельски, то во всяком случае безразлично 162). Вместе с тем, они стали чинить препятствия проезду офицеров в Добровольческую армию и потребовали от нас обещание, что получаемое нами снабжение не будет передаваться добровольцам. С целью контроля за выполнением этого, они выставили у Батайска особые немецкие заставы. Однако, надо быть справедливым и сказать, что сделав это, немцы в действительности закрывали глаза, что минуя их посты в Батайске, наши грузовые автомобили с патронами и снарядами, шли на Кущевку или Кагальницкую, а оттуда перегружаясь, отправлялись далее на Тихорецкую к добровольцам. Нельзя не отметить и того, что благодаря нахождению в Ростове особых представителей Германского командования во глава с майором Кохенхаузеном, получение Доном всего потребного для войны, было до крайности облегчено. Без шумных и обильных обедов, обычно имевших место, когда прибыли наши союзники, а лишь на строго деловой почве, с немецкой педантичностью, скромно вели они работу снабжения Дона. Если "дорого яичко ко Христову Дню", то своевременное прибытие боевых припасов еще дороже, ибо за опоздание их платится человеческой кровью. И могу засвидетельствовать, что всегда точно, всегда заблаговременно, немцы сообщали нам, куда, что и сколько прибудет, ни разу не заставив раскаяться в сделанных расчетах, ни разу не нарушив наших предположений.

Регулярное получение с Украины военного имущества, дало возможность Донскому командованию наладить правильное снабжение действующих войск боевыми припасами- Кроме того, обеспечило ими

160) За первые два месяца мы получили от немцев: 11651 винтовку, 46 орудий, 88 пулеметов, свыше 100000 снарядов и около 12 миллионов патронов. Значительная часть этого имущества была нами передана Добровольческой армии и Кубанцам.

161) Во главе отдела внешних сношений в то время стоял ген. А. Драгомиров.

162)Об "Южной армии" я буду говорить ниже.

240

Постоянную армию, а главное, вселило уверенность начальникам и казакам в конечный успех борьбы с большевиками. Казаки безропотно переносили лишения боевой жизни и бодро смотрели на будущее. Шаг за шагом казачьи части продвигались вперед, постепенно освобождая область от красногвардейских банд.

Снабжение нас боевыми припасами шло беспрепятственно вплоть до июня месяца. В конце же этого месяца у немцев произошла какая-то заминка в снабжении нас боевыми припасами, словно на наши с ними взаимоотношения неожиданно набежала черная тучка. Скоро мы выяснили причину этого. Оказалось, кем-то были пущены невероятные слухи, будто бы чехословаки заняли Саратов, Царицын и Астрахань и таким образом образовался "восточный фронт" против немцев. Слухи были подхвачены, муссированы в обществе и в конце концов докатились до немцев. Последние, не придавая им особой веры, воспользовались этим, чтобы проверить обстановку и на всякий случай выяснить позицию Дона. С этой целью, закрыв предварительно источник снабжения Дона, немецкая делегация в составе майоров фон-Стефани, фон-Шлейница и фон-Кохенхаузена, 27-го июня явилась к Атаману и в присутствии председателя совета Управляющих ген. А. Богаевского, поставила генералу Краснову несколько прямых и весьма щекотливых вопросов. Делегация заявила, что Германия считает себя союзницей Дона в войне казаков с большевиками, что это она уже доказала всемерно помогая войску в этой борьбе вплоть до вооруженного вмешательства, но что со стороны Донской власти она видит только деловое официальное и даже холодное к себе отношение. Теперь, когда носятся слухи об образовании "восточного фронта", который союзники постараются использовать против Германии, последняя признает нужным знать, какую в этом случае, позицию займет Дон, Кубань и вообще юго-восток.

Желание немцев выяснить обстановку, конечно, было совершенно естественным и, думается, на их месте, каждый поступил бы так же. Нельзя упускать и того важного обстоятельства, что силою обстоятельств германцы были наши враги-победители. Правда, они никогда этого не подчеркивали и наоборот, в отношении Донской власти держались с большим тактом и даже, я бы сказал, с предупредительностью, всегда проявляя особенную внимательность к Атаману и во всем считаясь с его мнением. Большего нельзя было требовать от наших врагов. Командование Донской армии их просило и справедливость требует отметить, что его просьбы они всегда исполняли 163). Иные чувства и побуждения питали мы к союзникам. Их в отношении России, той России, которая своевременными колоссальными жертвами на полях Пруссии, приостановила успех Германии, и тем самым оказав давлеющее значение на Западный фронт, быть может, спасла Францию от полного разгрома -- их считали юридически и морально обязанными помочь тем, кто не признал позорного Брест-Литовского мира и кто боролся с властью красного интернационала. И что же? Вместо поддержки и действительной помощи Белому движению, в общем, мно-

163) Ген. Деникин в "Очерках Русской смуты" (том III, стр. 60) политику германцев называет "бездушной и беспринципной". Не входя в оценку такого определения, не могу объяснить, на каком основании мы могли рассчитывать на лучшее к себе отношение, если немцы были наши враги.

241

го красивых слов, много шума и треску и масса неисполнимых обещаний.

Сделав кой-какие жалкие подачки, наши союзники, прежде всего, бросились изыскивать способы наиболее прибыльной оккупации тех или иных местностей России и бесконтрольного расхищения богатств нашей Родины, в минуту ее немощи. Так обычно, у одинокой, оставленной всеми друзьями, безнадежной больной или умирающей, ее алчные приживалки и челядь расхищают ее ценности. Какими же терминами следует охарактеризовать эту политику наших союзников, к каковым и ген. Деникин и его узкое окружение страдали переизбытком чувств верности.

Я хорошо помню озабоченность П. Н. Краснова, когда он рассказывал мне о своем разговоре с немецкой делегацией. Прямыми их вопросами он был прижат к стене. Нужно иметь в виду, что это было тогда, когда еще и половина области не была освобождена от большевиков, когда казаки были одиноки в борьбе, с трудом отбиваясь от наседавших со всех сторон превосходных сил противника. Какой ответ должен был дать Атаман? Признаться немцам, что при приближении союзников Дон примкнет к ним и обратит свое оружие против германцев, значило бы бросить Донское казачество снова в объятия красных. Ведь даже при невмешательстве немцев в нашу борьбу с большевиками, но при прекращении ими снабжения Дона, дело борьбы с Советской властью обрекалось на неудачу. Я не говорю о том, что при желании немцев, им не представляло особого труда задушить тогда невооруженное войско Донское. Казачья масса от войны и революционных потрясений устала и против германцев не пошла бы. С этими факторами и с психологией казачества того времени донская власть должна была считаться. Только безответственные политические критики и авантюристы разных оттенков могли утверждать обратное.

Взвесив все и зрело оценив печальную, но реальную обстановку, а также учтя малую вероятность возможности образования "восточного фронта", Атаман, скрепя сердце, заявил немцам, что Дон в этом случае останется нейтральным и примет все меры, дабы не сделаться ареной борьбы и не пропустит на свою территорию ничьих враждующих войск.

Ответ удовлетворил немцев, но они настаивали на зафиксировании его в письменной форме, в виде письма Императору Вильгельму. Пришлось согласиться и на это.

2-го июля Совет Управляющих отделами, рассмотрел письмо, составленное Донским Атаманом Императору Вильгельму и после долгих прений и своеобразной критики, его одобрил. Видя, что письмо не нашло полного единодушия в Совете, а некоторые его члены выказали даже явное непонимание переживаемого момента, Донской Атаман проявил большое гражданское мужество, сказав присутстствовавшим: "Во всяком случае всю ответственность за это письмо я беру на себя. Независимо от вашего мнения, я отправлю это письмо потому, что в нем вижу спасение Дона и, следовательно, и России, так как судьбы одного тесно связаны с судьбами другой и для меня они неразделимы. Что касается союзников, то в случае их победы, неужели же они не поймут, что наш нейтралитет был вынужденный. И, если не поймут, то пусть судят меня, меня одного..."

242

Высказанным, как нельзя лучше, определяется и политика и вся программа деятельности П. Н. Краснова. Ни "германская", ни "союзническая", ни "самостийническая", а чисто -- русская, преследовавшая благо Дона и России, неразрывно связанных в его представлении.

5-го июля герцог Н. Н. Лейхтенбергский повез это письмо в Берлин через Киев, где к нему должен был присоединиться ген. Черячукин.

Не приводя письма целиком 164), я только в главном отмечу его содержание. В начале письма Атаман сообщал о геройстве и успешной борьбе Донских казаков с большевиками, указывал, что Донское войско заключило тесный союз 165) с главами Астраханского и Кубанского войск с тем, чтобы, по очищении земли Астраханского войска и Кубанской области от большевиков, составить прочное государственное образование на началах федерации из Всевеликого войска Донского, Астраханского войска с калмыками, Ставропольской губернии, Кубанского войска, а впоследствии, по мере освобождения и Терского войска, а также народов Северного Кавказа. Далее перечисляя нужды войска Атаман просил признать права Всевеликого войска Донского на самостоятельное существование, а впоследствии и всей федерации под именем Доно-Кавказского союза; признать Дон в прежних границах и разрешить спор с Украиной в пользу присоединения к Дону, ему принадлежащего Таганрогского округа; содействовать присоединению к Дону по стратегическим соображениям городов Камышин, Царицын, Воронеж и станций Лиски и Поворино; оказать давление на Советскую власть и принудить ее очистить территорию Дона и весь район, имеющий войти в Доно-Кавказский союз, помочь войску орудиями, ружьями, боевыми припасами, инженерным имуществом и устроить на Дону орудийный, ружейный, снарядный и патронный заводы.

За эти услуги Всевеликое войско Донское обязывалось соблюдать полный нейтралитет во время мировой борьбы народов и не допускать на свою территорию враждебных Германскому народу вооруженных сил, на что изъявили согласие и Атаман Астраханского войска и Кубанское правительство, а по присоединению и остальные части Доно-Кавказского союза.

Вместе с этим, германцам предоставлялись права преимущественного вывоза избытков продовольствия и сырья за удовлетворением местных потребностей, а взамен этого ставилось условием доставить на Дон сельско-хозяйственные машины, химические продукты и оборудование потребных Дону разнообразных заводов и фабрик.

Наконец, Германии были обещаны особые льготы по помещению капиталов в Донские предприятия промышленные и торговые, в частности по устройству и эксплоатации новых водных и иных путей.

Таково вкратце было содержание письма. Однако, когда оно стало известно в обществе, оно дало обильную пищу для праздных пересу-

164) Интересующиеся могут его найти в "Архиве Русской революции", том V, стр. 210-212.

165) По этому поводу состоялось совещание указанных лиц.

243

дов 166). Противники Атамана использовали письмо, обвиняя его в измене союзникам и в немецкой" ориентации. Для лиц, недовольных политикой Атамана -- причем надо заметить, это недовольство отнюдь не вызывалось принципиальными расхождениями, а объяснялось исключительно побуждениями корыстными и мотивами личного характера -- письмо явилось козырем, каковой с натяжкой и подтасовкой, можно было использовать, дабы бросить хоть какой-нибудь упрек ген. Краснову. В остальном, куда-бы ни посмотрели, всюду сказывался его недюжинный организаторский талант. Всюду, во всех отраслях жизни Дона, рельефно выступали достижения его огромного творчества и его неутомимой энергии. Район, очищенный от большевиков, ежедневно увеличивался; действующая армия, переформировываемая постепенно из казачьих ополчений, дружин и партизанских отрядов, в стройную организацию, одерживала успех за успехом, беря тысячи пленных и огромные трофеи; росла и крепла краса и гордость Дона Постоянная армия и молодые казачата, словно по волшебству, превращались в настоящих дисциплинированных воинов, по духу и выправке совершенно не уступавших солдатам Императорской армии; возросло экономическое состояние Дона; урожай оказался небывало обильным и было обеспечено его снятие; работали полным темпом заводы и фабрики, строились новые, обещавшее дать казакам свое донское сукно, свои патроны, винтовки, мыло, стекло и т. д., появились новые деньги, но необесцененные, а дорогие; цены на все пали и на рынках и в магазинах было полное всего изобилие; прекратился произвол и обыватель мог быть совершенно спокоен за свою жизнь и быть уверенным, что насилия допущено не будет. В общем, Дон процветал. Буквально во всем был достигнут колоссальный и бесспорный успех и, конечно, львиная доля в достижении таких блестящих результатов, должна быть отнесена исключительно к таланту и большому государственному уму Донского Атамана П. Н. Краснова.

Понятно, что при таких условиях популярность ген. Краснова не только в Войске, но и за его пределами росла с каждым днем. и, видимо, именно это кому-то не нравилось.

Появление письма, таинственно распространяемого в населении, в сущности явилось той искрой, раздувая которую враги Атамана всемерно старались вызвать пожар и использовать письмо для обвинения П. Н. Краснова в измене Дону и союзникам.

Скромный по натуре, застенчивый, невластолюбивый, П. Н. Краснов лично для себя ничего не искал, мишура власти его не пресыщала. Он горячо любил Россию и Дон. Любил также казаков и от всего сердца желал им блага. Он знал, что казаки хотят мира, войной они уже сыты и горячо жаждут заняться своей обычной мирной работой. И только во имя блага Дона и России, Донской Атаман пошел за сближение с немцами, видя в этом единственную возможность обеспечить казачеству то, что оно желало и позволить Дону окрепнуть а затем помочь России. Когда пожар, то его тушат средствами, находящимися под рукой в этот момент, а не ждут других, быть может лучших,

166) Письмо было "выкрадено" из отдела иностранных дел и подпольным путем в искаженном виде и с разными комментариями распространялось среди населения. Управляющие отделом иностранных дел в то время был ген. А. Богаевский, державшийся ориентации верхов Добровольческой армии.

244

но которые прибудут, когда сгорит уже весь дом. А на Дону, тогда был пожар. Союзники были далеко. О них долетали смутные, разноречивые вести. Да и что сделали они для России в тяжелую минуту? А немцы были здесь, под боком. Они охотно обещали помочь донцам в их борьбе с большевиками, но, естественно, не даром, а под условием известных компенсаций. Поступи Атаман иначе, двери складов снарядов, оружия и патронов были бы навсегда закрыты для Дона. Боевой успех на фронте всецело зависел от снабжения. Тяжелое временами положение на боевых участках, опасность потерять все завоеванное и ввергнуть безоружных казаков снова во власть большевиков, вынудили Донского Атамана, стать выше своих личных чувств, разумно посмотреть на вещи и брать помощь там, где было можно. Приходилось учитывать и то, что на войске Донском лежала моральная обязанность помогать снабжением Добровольческой армии. Ее командование, как я уже упоминал, не считаясь с условиями обстановки 167), не только не желало непосредственно сноситься с германскими властями, но и заняло явно враждебную к ним позицию. А наряду с этим, оно настойчиво просило Дон, получаемым снаряжением и боевыми припасами снабжать и ее армию. Так генерал Деникин и его окружение на всякий случай страховали себя на будущее, сохраняя чистоту "союзнической" ориентации и не пятная ее сношением с германцами. Любопытно то, что немцы об этом хорошо были осведомлены. Знали они отлично и то, что только сила обстоятельств и безысходность полевения, а не личные чувства симпатии, побуждают Донского Атамана сближаться с ними. Вот почему, они были крайне поражены, когда узнали, что поведение Краснова осуждается кругами Добровольческой армии, что его реальная политика вызывает в Екатеринодаре негодование и дает повод к незаслуженным упрекам и обвинениям Атамана, в "измене России", в "продаже Дона немцам", в "германофильстве".

А между тем, неоспоримо, что "пресловутое" письмо Атамана Императору Вильгельму сыграло для пользы общего дела огромную роль. 29-го июля Украина признала самостоятельность войска Донского, вернула войску Таганрогский округ (промышленный и весьма богатый) с гор. Таганрогом, немцы покинули Донецкий округ, оставив небольшие гарнизоны только в г.г. Ростове и Таганроге, т. е. там, где то признавал необходимым Атаман; натиск большевиков на Донскую область несколько ослаб и казаки успешнее продвигались вперед. Наконец, Дон стал регулярно получать все нужное ему из Украины и Германии (в том числе и тяжелые орудия) для чего в гор. Ростове была учреждена особая, смешанная Доно-Германская экспортная комиссия. Германцы даже предложили нам участие их войск для овладения Царицыным, что Атаман отклонил, ввиду обещания Добровольческой армии после взятия Екатеринодара, перейти на север для совместного с донцами захвата Царицына. Все перечисленное, явилось следствием письма Атамана Императору Вильгельму. Однако, на все это недобро-

167) У меня невольно часто возникала мысль, в какую бы форму вылилось на юге Белое движение если бы и Донская власть заняла по отношению немцев такую же позицию как Добровольческая армия. Вероятно, что при тогдашней психологи казачества и обстановке, это привело бы к преждевременному краху Белой борьбы на юге, в самом ее зародыше.

245

желатели Краснова закрывали глаза и не хотели видеть сути дела, обращая внимание лишь на форму и мелочи, не имевшие никакого существенного значения.

В конечном итоге, надо сказать ни реальная политика Донской власти, ни средства (временная самостоятельность Дона и принятие немецкой помощи для создания на Дону прочной базы для дальнейшей борьбы с Советской властью), применяемые Атаманом для достижения главной, национальной цели -- освобождения России от большевиков, не нашли ни сочувствия, ни поддержки в высших добровольческих кругах. Краснова не поняли. Даже больше: ему предъявили тягчайшие обвинения, его стали травить. Гнусной клеветой и сплетнями, пускаемыми Добровольческой прессой, стремились подорвать авторитет Атамана среди казачества.

Трещина, образовавшаяся вначале между Донским и Добровольческим командованием, расширилась, обратившись в пропасть, уничтожить или засыпать каковую уже оказалось невозможным.

Вопрос взаимоотношений Дона с Добровольческой армией, или иначе говоря рознь вождей Белого движения, представляет значительный интерес. Та уродливая форма, которую принял этот вопрос, не могла не оказать отрицательного влияния на общий ход борьбы на юге. В целях полноты и правдивости освещения взаимоотношений между Доном и Добровольческой армией, полагаю уместным коснуться хотя бы вкратце истории их возникновения.

Первые соприкосновения Дона с Добровольческой армией зародились еще при Атамане Каледине, когда в Новочеркасск прибыл ген. Алексеев и Быховские узники, приступившие к созданию противобольшевистской организации, именуя ее Добровольческой армией. В то время, большевизм в сущности, нигде не встречал серьезного сопротивления и быстро ширился по всей России, опережая чаяния даже наиболее оптимистически настроенных его вождей. Однако, несмотря на такой ошеломляющий успех, совет народных комиссаров далеко не считал свое положение прочным и потому весьма ревниво относился к тому, что могло поколебать его позицию. Вести с Дона уже давно беспокоили Красную Москву. Беспокойство усилилось, когда стало известно о начавшемся формировании Добровольческой армии с целью свергнуть большевистскую власть. Видя в этом серьезную для себя угрозу, большевики энергично стали парировать. Они широко развили на границах Донской земли свою вредную, растлевающую пропаганду, бросили на Дон сотни опытных агитаторов, начали натравливать на казаков солдатскую массу, ехавшую домой через территорию Дона, не пропускали казачьи эшелоны на Дон, подолгу задерживали их в пути и своей агитацией совершенно деморализовали казачьи полки, оставшиеся еще верными долгу и присяге 168).

При таких условиях, формирование Добровольческой армии и, в связи с этим, присутствие на Дону видных русских генералов, расцениваемых революционной демократией и при участии советских агентов, фронтовым казачеством, ярыми "контрреволюционерами", дало повод фронтовикам говорить: "все зло на Дону -- от добровольцев, офицеров, буржуев и помещиков, бежавших в Новочеркасск из Рос-

168) См. "Воспоминания", часть I.

246

сии; не будь их, большевики не беспокоили бы нас". Такое упрощенное толкование ставило Калединское правительство в весьма затруднительное положение, особенно если учесть, что среди пресловутого "Паритета" 169) нашлись члены, явно поддерживавшие мнение фронтовиков. Лично Каледин, всецело разделял взгляд ген. Алексеева и Корнилова на безусловную необходимость создания Добровольческой армии, но не мог, однако, как Атаман, не прислушиваться и к голосу казачества. Искали выход и нашли его в половинчатом решении, а именно: Добровольческая армия из столицы Новочеркасска ушла в Ростов. Нападки, если не прекратились, то несколько стихли, зато у рядовых добровольцев родилось сознание, будто бы они на Дону не совсем желанные гости.

Когда обстановка ухудшилась и большевики стальным кольцом сжали Новочеркасск, взгляды фронтовиков стали находить отражение и в части общества, с трепетом и страхом ждавшего большевистского нашествия. Я не раз слышал, как опасаясь за свою судьбу, горожане вторили фронтовикам, говоря: "без сомнения, присутствие здесь Добровольческой армии притягивает большевиков, не будь ее, красные не напирали бы на Дон и позволили бы нам "самоопределиться".

Чем обстановка становилась тревожнее, тем больше муссировалось подобное мнение, достигая Ростова и вызывая в рядах добровольцев естественное недовольство.

Калединский выстрел еще сильнее сгустил атмосферу. По городу ползли зловещие слухи и мрачные предположения, пугавшие обывателя. Соболезнуя Каледину, говорили: "В тяжелую минуту все оставили Алексея Максимовича и даже добровольцы, которых он любил и которым во всем помогал, заявили ему, что они оставят Донскую землю и куда-то уйдут".

Действительно, через несколько дней после смерти Каледина, не будучи в состоянии удерживать город Ростов от превосходящего в силах и вооружении противника, Добровольческая армия, спасая себя, ушла на Кубань, предоставив г. Новочеркасск и Ростов их собственным силам. Уход в критический момент добровольцев, охладил среди обывателей Донской столицы симпатии к ним и даже вызвал ропот и недовольство.

Вскоре на Дону воцарилась красная власть. Казачество переживало сложные психологические процессы. О добровольцах лишь временами долетали неясные и разноречивые слухи. В связи с ними, у Новочеркасского обывателя, то зажигалась, то тухла надежда на освобождение их Добровольческой армией от советского гнета. Должен подчеркнуть, что это было то время, когда добровольцев ждали с жгучим нетерпением, ждали как спасителей. Но время шло, а они не приходили. В душу обывателя заползало сомнение, а надежду сменяло разочарование.

С первыми весенними ласточками Дон словно ожил. На красном фоне белыми пятнами запестрели очаги казачьих восстаний, против Советской власти. Исчезал большевистский угар и казачество постепенно отрезвлялось. И еще тогда, многие жадные взоры, были уст-

169) См. "Воспоминания", часть II.

247

ремлены в туманную даль, навстречу долгожданной Добровольческой армии. Но, увы, ожидания опять были напрасны и надежды опять не оправдались.

Уже донцы сами освободили свою столицу. По донским степям ширился казачий сполох, казаки временами одерживали значительные победы над красными и вот тогда, наконец, пришла дорогая весть: Добровольческая армия вернулась в Донскую землю и принесла донцам помощь. Но эта радость была непродолжительна. Добровольцы действительно пришли, но изнуренные, измученные, голодные, плохо одетые, многие с незажившими еще ранами, слабо вооруженные, без патронов и снарядов. В таком состоянии Добровольческая армия 170) без предварительной, основательной реорганизации и пополнения живой и материальной силой, конечно, не была способна к серьезным боевым действиям. Это подтвердили и ее руководители, заявив нам, что не ранее, как только через 1--2 месяца, армия сможет приступить к боевым действиям, а прежде этого, она должна отдохнуть, укомплектоваться, пополнить свою материальную часть и в этом ей "обязан" придти на помощь Дон. Таким образом, расчеты Донского командования на помощь Добровольческой армии не оправдались. Однако, возвращение ее на Донскую территорию имело большое моральное значение. Все войско, забыв пережитое, искренно радовалось приходу добровольцев. Те же чувства переживало и Донское командование, ибо с приходом Добровольческой армии, у него исчезало чувство одиночества в борьбе с Советской властью и рождалась уверенность, что совместными, дружными усилиями казаков и добровольцев удастся быстро справиться с большевиками. Наличие этих данных, казалось, обеспечивало возможность установления самых тесных и дружеских взаимоотношений между Доном и Добровольческой армией. Но несмотря на такие благоприятные условия, достигнуть этого все же не удалось и мне думается, что причина этого лежала с одной стороны в личных качествах ген. Деникина и его ближайших помощников, а с другой -- в характере командующего Донской армией ген. С. Денисова. Надо иметь в виду, что когда Добровольческая армия вернулась на Дон, ее вожди гордились сознанием, что им удалось, несмотря на чрезвычайно трудные условия, сохранить остатки армии и вывести их из большевистского кольца, стремившегося задушить добровольцев. Больше того, ни тяжелые испытания Ледяного похода, ни физические и моральные страдания, перенесенные этой кучкой героев, не смогли поколебать у них безграничной любви к Родине и горячей веры в близкое ее возрождение. Но к сожалению, приходится засвидетельствовать и то, что первое наше общение с руководителями Добровольческой армии, показало нам, что эта, я бы сказал, законная гордость, переходит у них в надменность. Уже при первой встрече с Донским Атаманом, ген. Деникин проявил чрезвычайное высокомерие. Он говорил с ген. Красновым таким тоном, каковой можно было допустить еще в отношении командира полка ему подчиненного, но ни в коем случае не в отношении Атамана войска Донского. Ген. Деникин, видимо, не хотел считаться с тем, что генерал Краснов, прежде всего, не подчинен ему и

170) Наименование "армия" совершенно не отвечало тому, что принято понимать под этим словом.

248

является представителем многомиллионного населения области, что он законно выборный Атаман, причем эти выборы подтверждены законным актом Круга Спасения Дона. Не учитывал ген. Деникин и того, что за генералом Красновым стояло все Донское войско, частично уже освобожденное от большевиков, имелась территория, средства, а всем имуществом и достоянием населения он мог свободно распоряжаться по праву, предоставленному ему Кругом. А за генералом Деникиным и его окружением -- в прошлом -- был Ледяной поход, в настоящем -- до крайности измученная и утомленная горсточка воинов-героев, ему подчиненных, а в будущем -- планы, радужные надежды, широкие перспективы и мечты, мечты. Большая заслуга ген. Краснова уже состояла в том, что престиж Войскового Круга, сведенный при Каледине и Назарове 171) к нулю, он сумел в короткий срок высоко поднять в глазах казачества, что бесспорно имело огромное значение в деле борьбы с Советской властью. Вместе с тем, он сумел вдохнуть в казачество веру и воодушевить его на борьбу с большевиками. Краснова казаки знали, верили ему и за ним шли. Ген. Деникин не мог не видеть на Дону всеобщего подъема и воодушевления и не мог не знать об ежедневных больших успехах казачьего оружия в борьбе с большевиками. Если ген. Деникин любил, ценил и гордился Добровольческой армией, совершившей Ледяной поход, то он должен был знать что и войско Донское имело свою "Добровольческую армию" --Степной отряд, ген. П. Попова. Когда Добровольческий отряд покидал г. Ростов, почти одновременно оставил г. Новочеркасск и отряд ген. Попова. Оба отряда, спасаясь от большевиков, имели одну и ту же ближайшую цель: выиграть время, выждав оздоровления масс от большевистского угара, сохранить жизнь возможно большему числу участников и с этой целью всемерно уклоняться от боя с большевиками. Как известно, генерал Корнилов настаивал на совместном движении отрядов. Ген. Попов не согласился с ним и пошел самостоятельно, поведя отряд в донские степи. И следует признать, что выбор направления, сделанный Поповым случайно оказался более удачным, ибо ген. Попов достиг ту же цель, но достиг с наименьшими потерями. Несколькими днями раньше, чем вернулись добровольцы, он привел свой отряд в район восстания и его отряд, в сущности, без предварительного отдыха, приступил к военным операциям.

Все перечисленное, как будто бы говорило за то, что у ген. Деникина не было никаких оснований относиться пренебрежительно к войску, а надменно к Атаману и к Донскому командованию. Авторитет последнего стоял на большой высоте и для пользы общего дела необходимо было его поддерживать, а не умалять, тем более, что казаки верили своим вождям и видели, как они неоднократно наравне с ними рисковали своей жизнью. Наконец, сами достигнутые уже результаты, наглядно доказывали целесообразность постановки дела борьбы с Советской властью. Однако, с точки зрения ген. Деникина, все было плохо на Дону, все ему не нравилось, все критиковало его окружение. Если Донской Атаман, по своему характеру, мог не придавать особого значения такой оценке со стороны добровольческих кругов и не обращать серьезного внимания на отношение к нему ген. Деникина,

171) См. "Воспоминания", части II и III.

249

то совершенно иначе реагировал на это командующий Донской армией ген. Денисов.

Восстание на Дону и всю тяжелую организационную работу в атмосфере царившего тогда хаоса, я провел вместе с ген. Денисовым. Этот маленький, на вид самый обычный человек, обладал, однако, колоссальной энергией, храбростью и неутомимостью. Во время кратких передышек между боями, он не отдыхал, часто забыв об еде и сне, бегал, суетился, кричал, волновался, поверял части, беседовал с казаками, посещал раненых, разносил вялых начальников, ободрял малодушных. Одним словом -- он был душой всего дела. А во время боя ген. Денисов, тогда еще полковник, всегда был в самом опасном месте, смело смотрел смерти в глаза, всегда личным призером воодушевлял усталых и потерявших сердце. И если еще в начале казаки колебались, то уже в короткий срок, они оценили его, сроднились с ним, искренно его полюбили, беспрекословно ему подчинялись, глубоко веря, что Денисов выведет их победителями и из самого тяжелого положения. Ведя казаков от победы к победе, Денисов освободил с ними столицу Дона и затем вскоре встал во главе Донской армии. И здесь не щадя сил и здоровья, не заботясь о личных удобствах жизни 172), он бескорыстно всецело отдался делу борьбы с большевиками и восстановлению порядка в Донском крае. Работая неустанно сам, он беспощадно карал лентяев и паразитов, нисколько не считаясь с их настоящим положением или заслугами прошлого, чем, конечно, нажил себе много врагов. Без лукавства и хитрости, даже и в тех случаях, когда безусловно требовалось быть дипломатом -- он действовал решительно и прямолинейно и тем самым увеличивал число своих врагов. Но Атаман любил Денисова. Он высоко ценил его, как преданного и чрезвычайно полезного помощника.

Попытка ген. Деникина, когда Добровольческая армия только что вернулась на Дон 173), подчинить себе войско Донское, вызвала горячий протест со стороны Денисова. Он сердился и резко осуждал такое намерение Добровольческого командования. Действительно, трудно было подыскать мотивы, каковые бы оправдали такую обидную для войска попытку. Не было и оснований предполагать, что одним из главных мотивов могла быть неуверенность высших кругов Добровольческого командования, что без их помощи и руководства Донская власть не справится с предстоящей задачей и не сможет поднять и организовать казачество на борьбу с большевиками. Необоснованность такого предположения доказали дальнейшие события. Выходило будто бы нам хотели сказать: земля ваша велика и обильна, войско большое, а порядка в нем нет, поэтому мы пришли царствовать над вами. Нельзя отрицать общеизвестного факта, что организация Донских сил стояла на большой высоте и могла служить образцом и примером и для Добровольческой армии. Во всяком случае, беспочвенные притязания Добровольческого командования, не отвечавшие ни обстановке, ни психологии казачества того времени, не нашли сочувствия в Дон-

172) Ген. Денисов с женой и двумя детьми ютился в двух комнатах, хотя при желании мог реквизировать для себя любой особняк, что обычно практиковалось в Добровольческой армии лицами, занимавшими несравнимо меньшее положение, чем он.

173) См. "Воспоминания", часть IV.

250

ском правительстве, а в казачьих массах вызвали удивление, граничащее с протестом. Осталось недовольно и Донское командование. Добровольцам было сказано, что о подчинении Дона разговора быть не может, но дружеское, тесное сотрудничество и желательно, и необходимо174).

Такой ответ не удовлетворил генерала Деникина и дал лишь повод к накоплению у него неприязненных чувств к Донской власти. Эти чувства нашли яркое отражение на совещании Донского и Добровольческого командования в ст. Манычской 15 мая 1918 года.

Как я говорил, ни к какому положительному решению совещание не пришло. Участники разъехались раздраженными, каждый дав волю своим чувствам и каждый сетуя один на другого. Надменность, проявленная здесь ген. А. Деникиным, обидела донцов. Равняясь на него, тот же резкий тон усвоило и его окружение, что конечно, еще больше обострило и без того натянутые отношения.

Диаметрально противоположными оказались и взгляды на немцев, что опять лишь усилило охлаждение между Доном и Добровольческой армией.

Политика Атамана в отношении германцев, раздражала круги Добровольческой армии и они в резкой форме осуждали генерала Краснова. Для нас не составляло сомнения, что сущность и значение наших сношений с немцами, вожди Добровольческой армии умышленно не желают понять. Мероприятия Донского Атамана не нашли сочувствия и у генерала Алексеева, о чем свидетельствуют его письма к ген. Деникину от 26 и 30 июня 1918 года. В них ген. Алексеев дает отрицательную оценку деятельности ген. Краснова, что лишний раз доказывает, что истинные побуждения и намерения Донского Атамана, не были правильно поняты ген. Алексеевым. Если у добровольцев был кумир -- союзники, которых они боготворили, то идол Донского Атамана была Родина. Не веря в искренность ни союзников, ни немцев, Краснов горячо желал скорее освободить Дон от иностранной опеки, сделать его независимым от кого бы то ни было и тем самым создать прочный плацдарм для дальнейшего освобождения России. Дабы не быть голословным, укажу хотя бы на то, что наше стремление присоединить к Дону, и, конечно, только временно, ближайшие пограничные города, являвшиеся тогда скоплением большевистских полчищ и служившие им базами при наступлении на область, и с той же целью несколько узловых станций, облегчавших красным переброску войск, ген. Алексеев трактует так: "воспользоваться случаем и округлить границы будущего "государства" за счет Великороссии, присоединением пунктов на которые "Всевеликое" отнюдь претендовать не может". С полным сознанием ответственности перед историей, я протестую

174) Привожу донесение ген. Кислякова ген. Деникину:

"Правительство и Атаман (тогда еще Походный -- ген. П. X. Попов), сообщал ген. Кисляков, -- не считает возможным подчинение Донской армии командующему Добровольческой армией. Мотивы такого решения -- крайние опасения, что такое подчинение не своему (неказачьему) генералу может послужить поводом к агитации, которая найдет благоприятную почву среди казаков. Заявляют, что приход нашей армии на Дон крайне желателен и что совместные действия с казаками послужат к укреплению боевого духа последних. Словом, от подчинения отказываются, "унии" весьма хотят". ("Донская Летопись", том III. стр. 85).

251

и категорически утверждаю, что никогда Донской Атаман не имел таких намерений, какие ему приписывает ген. Алексеев. И ген. Краснов, и Денисов, и я, и все наши ближайшие сотрудники, прежде всего были русские, а затем уже казаки. Наши права на Россию, как русских, были совершенно одинаковы с любым русским гражданином. Никто и никому патента на спасение России не давал. Каждый к этой цели шел своей дорогой, используя обстановку и применяя те средства, какие ему казались наиболее целесообразными.

Помимо чисто стратегических соображений, которые я выставлял Атаману 175) о желательности присоединения пограничных пунктов к Дону, Атаман подготовлял казачье сознание к необходимости выхода за пределы области. Из совокупности донесений с фронта, я имел основание предполагать, что за черту границы казаки не пойдут, что вскоре и оправдалось. Даже при длительной обработке казачьего сознания и применения разных искусственных мер, донцы, как известно, весьма неохотно, выходили из пределов своей области.

Таким образом, желанию Атамана упрочить положение Дона и создать здесь надежную базу для будущих действий по освобождению России, ген. Алексеев придает иной смысл. Национальные стремления ген. Краснова, он с добавкой иронии, окрашивает в "самостийный" цвет, что бесспорно лишь усилило взаимное непонимание и недоверие между генералами Красновым и Деникиным. Далее: вынужденное обстоятельствами заявление Донской власти -- держать вооруженный нейтралитет и не допускать никакой вражеской силы на территорию Дона, -- весьма обеспокоило ген. Алексеева и сообщая об этом ген. Деникину, он советует Добровольческой армии обратить на это внимание. В конце же письма ген. Алексеев говорит: "Должен откровенно сказать, что обостренность отношений между генералами Красновым и командованием Добровольческой армией, достигшая крайних пределов и основанная меньше на сути дела, чем на характере сношений, на тонне бумаг и телеграмм, парализует совершенно всякую работу".

Но, скажу я, прояви вожди Добровольческой армии к ген. Краснову доверие, отбрось они предвзятые мысли и обидные для него сомнения, откажись от своих необоснованных притязаний к Дону и попроси Атамана искренно изложить им его заветные мечты и цели -- отношения несомненно были бы иные. Они увидели бы перед собой, прежде всего, большого русского патриота, горячо и бесконечно любящего Родину и готового за нее отдать все, вплоть до жизни. Поняли бы они и его лукавую, гибкую политику в отношении немцев -- все только им обещать, использовать все средства и возможности, втянуть в борьбу с красными все новые государственные образования, лишь бы избавить Россию от большевиков, а дальнейшее уже не дело Атамана, а дело всей России.

Краснов стремился сначала уничтожить большевиков на Дону, а затем помочь всем войском в возможно большей мере (Постоянная армия и корпус донских добровольцев) в борьбе за освобождение Рос-

175) Несколько раз, после моих докладов командующему армией и Атаману о важности овладения г. Царицыном, ген. Краснов просил ген. Деникина занять Царицын и обеспечить этим область войска Донского с востока. См. "Воспоминания", часть IV.

252

спи, не предрешая заранее ее будущего устройства и оставляя решение этого вопроса, после выполнения главной задачи.

Добровольческая армия шла к той же цели иным путем -- борясь с большевиками, она одновременно стремилась объединить осколки бывшей России в Единую, Неделимую. Все, преследовавшие ту же цель, но другой дорогой, безжалостно отметались, расцениваясь добровольческими кругами, если не врагами, то во всяком случае отщепенцами, делались предметом критики, травли и насмешек. Ни для кого не тайна, что вожди Добровольческой армии проявили крайнюю нетерпимость в отношении самостоятельных временных образований, как Украина, Дон, Грузия, Крым и т. д. И не только нетерпимость, но даже враждебность и особенно к тем образованиям, которые не хотели признать, что Добровольческая армия в лице ген. Деникина олицетворяет всю Россию. Мало того, в вопросах политических, обычно щекотливых и тонких, требовавших большой гибкости ума и дипломатической изворотливости, ген. Деникин проявлял резкую военную прямолинейность, похвальную, может быть, для честного солдата и отличного начальника, но несоответствующую для той роли, которой судьба его наделила.

С точки зрения обывательской, так сказать, житейской, прямолинейность, неоспоримо весьма почтенное и уважаемое качество. Но политика, особенно внешняя, имеет свою иную идеологию. В истории государств можно найти неоднократные подтверждения тому, что чем политика была вероломнее, лукавее, эгоистичнее и, быть может беспринципнее, тем чаще она давала государству максимум благополучия и благоденствия, (Англия). Лица, проводившие ее с точки зрения национальной идеи своего государства, обычно расценивались большими патриотами и благодарное потомство воздвигало им памятники.

Положив в основу своей политики благо Дона, неразрывно связанное с благом России, Краснов выказал большую гибкость и нужную изворотливость и, как опытный кормчий, крепко держал руль, ведя судно к намеченной цели. Его до-нельзя простую, по существу политику, упорно не хотел уяснить ген. Деникин. Политику Краснова он называет "слишком хитрой" или "слишком беспринципной" 176) и осуждая ее, приводит ряд, по его мнению, противоречий, как например:

"Немцам -- пишет ген. Деникин -- он (Краснов) говорил о своей и "Союза" преданности... союзникам, -- что "Дон" никогда не отпадал от них и что германофильство (Дона) вынужденное.. . Добровольцев звал идти вместе с Донскими казаками на север на соединение с чехо-словаками ... донским казакам говорил, что за пределы войска они не пойдут..., наконец, большевикам писал о мире..."

А по теории ген. Деникина очевидно надо было поступить так: немцам сказать, что они враги и даже объявить им войну, имея при этом 10 пушек и те без снарядов, 3--5 тыс. винтовок, почти без патрон, армию численностью в 5--6 тыс. человек, в образе толпы и плюс к этому несколько тысяч раненых и больных, главным образом добровольцев, переданных ген. Деникиным на иждивение Дона; когда пришли союзники им заявить, что Дон не признает их, от помощи их отказывается и начать петь дифирамбы немцам; Добровольцам говорить

176) "Очерки Русской смуты", том III, стр. 71.

253

- оставайтесь и размножайтесь спокойно на Кавказе под защитой Дона, а войско одно будет выдергивать натиск многомиллионной массы русского народа, вооружаемого и натравливаемого Советской властью против казачества.

Далее: упрек о невыводе казаков за пределы области также неоснователен. Всеми правдами и неправдами, мы тянули казаков за пределы Войска, о чем свидетельствуют наши многочисленные приказы. Но мобилизуя старшие возрасты, мы вынуждены были им сказать, что они за пределы области выведены не будут, а призываются лишь для борьбы внутри Дона. Таким образом, фраза, выдернутая ген. Деникиным из приказа 177), относится не ко всему служилому элементу, а только к известному возрасту. Нельзя было горячим сердцем строить иллюзию и одновременно холодным рассудком сознавать, что освобождать Россию мы сможем двинуть 4--8 молодых возрастов и всех добровольцев-казаков, но не больше. Мечтать, что войско поголовно выступившее на защиту своих станиц, также поголовно пойдет за пределы области было бы не только наивно, но и для дела опасно.

Наконец, добиваясь мира с большевиками, мы стремились получить временную, крайне нужную передышку, использовав ее в целях создания армии, богато снабженной технически и прекрасно обученной, а также поднять расшатанное экономическое состояние Края, столь необходимое для успешной борьбы с Советской властью. Конечно, об этом мы не кричали и своих планов большевикам не открывали. Но заслуживает ли это, спрошу я, обвинения?

Была разница и в сущности самой борьбы. На Дону борьба с большевиками была чисто народной, национальной, в то время, как в Добровольческой армии этой борьбе термином "добровольчество" 178) и наличием частей, состоявших исключительно из офицеров, до известной степени, придавался характер классовый, интеллигентский, что, конечно, не могло сулить конечного успеха.

В общем итоге, политика Добровольческой армии не притянула, а оттолкнула от себя новые образования и все дело кончилось крахом.

Несмотря на выяснившиеся принципиальные расхождения с командованием Добровольческой армии, жизнь шла своим чередом, события быстро развивались и мне приходилось ежедневно сноситься со штабом этой армии.

Приняв к себе раненых и больных добровольцев и допустив устройство в больших центрах -- Ростове и Новочеркасске вербовочных добровольческих бюро, войско Донское, тем самым обратило эти города в тыл Добровольческой армии. В силу этого, создалось много точек соприкосновения, дававших часто повод для мелких столкновений. При взаимном уважении и доверии, подобные шероховатости и недоразумения, надо полагать, проходили бы незаметно и безболезненно, но при имевшем место, обоюдном недоверии заинтересованных сторон, картина получалась иная.

Бесспорно то, что тыловая атмосфера, как магнит, тянет к себе все трусливое, малодушное, темное, жадное до личной наживы и внешнего

177) Он ссылается на приказ.

178) Несмотря на то, что Добровольческая армия перешла к системе пополнения путем принудительного набора, ее вожди сохраняли за ней термин "добровольческая".

254

блеска, создавая позади фронта, беспорядочную торопливую, полную интриг и сплетен жизнь. Злостная спекуляция, тунеядство, выслуживание с "черных ходов" и лихорадочная поспешность в короткий срок использовать всю сумету возможных благ и удовольствий, -- обычные спутники тыловой жизни. Необходимо неустанно бороться, чтобы уменьшить вредные стороны тыла до минимума и не дать им пышно расцвести и своим ядовитым запахом не только одурманить, но и отравить все прекрасное, героическое -- боевое 179).

Добровольческая армия тогда переживала свою весну. Все жили радостным чувством, опьяненные верой в светлое будущее и мало кто замечал, как в неокрепшем еще организме армии, зарождались видимые признаки ужасных гибельных болезней. Со всех сторон к Добровольческой армии тянулись грязные руки, оставляя на ее, прежде белоснежной одежде, подозрительные пятна; пухли штабы, как грибы вырастали новые и новые учреждения, а шкурники, авантюристы и спекулянты, оседая в тылу, постепенно вытесняли прежних спартанцев. Каждый "белый город" жил тогда своей особенной жизнью, темп и колорит которой зависел от многих причин и главное от совокупности мер, принятых военным командованием для поддержания порядка. И Новочеркасск, столица Дона, в то время не жил нормальной жизнью. "На площадях, на перекрестках улиц, -- говорит Н. Н. Львов 180), не видно сборищ, злобной толпы, по тротуарам не шатаются шинели с оборванными погонами, не слышно среди собравшейся кучки выкриков резолюции, не слышно бесшабашной стрельбы из ружей по ночам. Проходят полки в их старой казенной форме, гремят колесами по мостовой тяжелые орудия и зарядные ящики, на площадях идет обучение новобранцев и каждый день видно, как они упражняются в ружейных приемах, ложатся в цепях, перебегают и строятся в ряды. Новочеркасск стал военным лагерем".

Горячее желание Донского командования оградить столицу Дона от тлетворного влияния тыла, побудили его ввести строгие правила всего жизненного обихода и сурово карать нарушителей порядка и спокойствия. Крайняя необходимость таких мер обусловливалась и тем, что общий моральный упадок в значительной степени коснулся и нашего офицерства, особенно младшего, среди которого часто наблюдались признаки явной недисциплинированности.

Почти ежедневно в тылу происходили разные инциденты и неприятные происшествия. Нередко действующими лицами являлись и офицеры Добровольческой армии, приехавшие с фронта отдохнуть и покутить. Число последних росло с каждым днем. Здесь необходимо указать на одно весьма важное обстоятельство. Дело в том, что пренебрежение окружения ген. А. Деникина к Донской власти, мало-помалу сверху перешло и на рядовое офицерство. Многие офицеры -- добровольцы, находясь на территории Войска, вели себя дерзко-вызывающе, умышленно игнорируя существующие распоряжения Донского командования и часто даже бравируя этим.

Жалобы на поведение тыловых героев обычно направлялись ко мне. В очень редких случаях я придавал им какое-либо особое значе-

179) Об этом я писал в первой части.

180) "Свет во тьме", очерки Ледяного похода. Н. Н. Львов. Газета "Возрождение".

255

ние, считая все происходящее нормальным тыловым явлением. Гораздо было хуже, если что-либо докатывалось до знания командующего Донской армией. Всякая мелочь раздражала ген. Денисова. Он сильно горячился и зачастую перекладывал вину на высшее командование Добровольческой армии. Разубедить его в обратном было крайне трудно, несмотря на то, что обычно все мои проекты по ведению военных операций, организации армии, устройства тыла, а также и другие предложения, ген. Денисов принимал всегда почти, без всяких коррективов.

Я никакого различия между донскими и добровольческими офицерами не делал и за безобразия карал одинаково, как одних так и других. Но, к сожалению, иного взгляда держался представитель Добровольческой армии при нашем командовании ген. Эльснер, убийственную аттестацию которому дает А. Суворин на страницах книги "Поход Корнилова" (стр. 25). Характеризуя ген. Эльснера, А. Суворин, между прочим, говорит: "В отделе снабжения старшие начальники кувыркались одним движением бровей ген. Эльснера, но в то же время, за постыднейшие, прямо преступные распоряжения и поступки, люди, пригревшиеся около генерала -- не подвергались ровно никакому взысканию ... всем в отделе распоряжались, в сущности, полдюжины окружавших ген: Эльснера, его приближенных, вкладывавших в него все, что им было нужно и приятно". И вот на этого генерала, по словам ген. Деникина, была возложена миссия сглаживать трения между Новочеркасском и ставкой Добровольческой армии 181). Насколько генерал Эльснер с точки зрения командования Добровольческой армии оправдывал свое назначение, -- я не знаю, но могу утверждать, что нахождение его в Новочеркасске отнюдь не способствовало улучшению взаимоотношений между Доном и Добровольческой армией. Свою миссию ген. Эльснер выполнял чрезвычайно своеобразно. Порой дело доходило до курьезов. Так например: если я или кто-либо из донских начальников (начальник гарнизона, комендант города) подвергал наказанию офицера Добровольческой армии за явно антидисциплинарный поступок -- он это рассматривал, как личную ему обиду и как умаление авторитета Добровольческого командования. На многое серьезное ген. Эльснер умышленно закрывал глаза, а одновременно какой-либо несущественной мелочи, придавал несоответствующее значение. Не выказал он себя и сторонником поддержания строгих правил дисциплины и воинского обихода, что естественно способствовало росту печальных тыловых происшествий. А вместе с тем, я не мог допустить, чтобы офицеры Добровольческой армии пользовались особого рода привилегией и тогда, как донские офицеры за совершенные бесчинства, подвергались бы суровым взысканиям, первым все сходило бы безнаказанно. Несколько раз я лично обращался к ген. Эльснеру, пытаясь урегулировать этот больной вопрос, но безуспешно. Сочувствия я никогда не встречал и все мои начинания обычно разбивались о непонятное упорство ген. Эльснера. Приезжать ко мне в штаб ген. Эльснер избегал, очевидно считая, что посещением меня, он умалит или свое личное достоинство или престиж Добровольческой армии 182). В итоге,

181) "Очерки Русской Смуты", том III, стр. 126.

182) Юридически мое положение было бесспорно выше представителя Добровольческой армии. Однако, не считаясь с этим, я охотно посещал ген. Эльснера, пока не убедился, что такую постановку дела он признает для меня обязательной.

256

наладить дружескую с ним работу мне не удалось, а в то же время жалобы на поведение добровольцев в тылу участились. Кругые меры принятые нами для прекращения безобразий, вызывали со стороны ген. Эльснера протест и раздражали его самолюбие. В Добровольческую ставку сыпались на нас жалобы. Нас обвиняли в умышленном притеснении офицеров Добровольческой армии, что абсолютно не отвечало истине. Вместе с этими жалобами в ставку Добровольческой армии шло большое количество донесений, сообщений и просто доносов от многочисленных добровольческих агентов, осевших в разных учреждениях тыла и особенно в городах Новочеркасске и Ростове. Эти добровольческие соглядатаи, как шпионы, неотступно следили за каждым шагом лиц, занимавших ответственные посты на Дону. Они интересовались даже частной жизнью, не говоря уже о каких-либо наших планах, секретных совещаниях или распоряжениях. Никакую мелочь они не упускали, даже слово, сказанное в обществе, в интимном кругу, среди родных и приятелей. Не жалея ни бумаги, ни чернил, не стесняясь в выражениях, они слали свои информации, производя эффект в Екатеринодаре и выливая ушаты клеветы и помой на казачество, командование и на главу войска -- Атамана. "Очерки Русской смуты" ген. Деникина в части касающейся Дона пестрят многочисленными выписками вроде: донесение, доклад офицера, сообщение, отчет о разговоре и т. д. и т. д. Не пощадила агентура Добровольческой армии и героя Галиции генерала Н. И. Иванова, в чем сам признается ген. Деникин. Его обвинили в "тяжком" преступлении -- в сношении представителями германского командования 183).

Без опасения можно сказать, что густая сеть добровольческих разведчиков, раскинутая по Донской территории, совершенно ненужная и даже, я утверждаю, вредная, принесла огромное зло в деле поддержания и раздувания вражды между Донским и Добровольческим командованиями.

Нельзя было не возмущаться и не негодовать, сознавая, что нас судят не по поступкам и нашим действиям, а по отзывам разведки, значительный процент которой составляли молодые люди, часто с подозрительным прошлым и далеко не безупречной репутацией в настоящем. Эти молодые люди ловили всякий вздорный и нелепый слух, искажали его по-своему и придавали ему совершенно ненужное и вредное значение.

И Донская контр-разведка, уклоняясь от своего прямого назначения -- следить за большевиками, пыталась вначале составлять целые объемистые доклады о деяниях добровольческих агентов и уделять многие страницы описанию происходящего в ставке Добровольческой армии. Но такая ее не только бесполезная, но и вредная для дела деятельность была в корне пресечена. Ни одного агента, мы не держали на территории Добровольческой армии уже и потому, что количество таковых в распоряжении Донского командования было крайне ограничено и они были используемы исключительно по своему прямому

Едва ли надо доказывать, что такое положение было ненормальным. Представителей при моем штабе было несколько, и не мог начальник штаба тратить время на посещение их. Обычно последние приезжали в штаб и возникшие вопросы решались по взаимному соглашению.

183) Том III, стр. 118.

257

назначению. Кроме того, мы считали слежку за вождями родной нам по крови армии, преследовавшей одну с нами цель, оскорбительной и совершенно излишней. Наш официальный представитель при Добровольческой армии ген. Смагин, был только -- представитель Донской армии. Никаких специальных функций на него возложено не было. Скажу больше: нам было доподлинно известно, что ген Смагин в известной степени склоняется к "добровольческой ориентации" и питает личные симпатии к ген. Деникину. Последнее обстоятельство, в сущности и послужило одной из главных причин его назначения. Мы надеялись, что своим благожелательным отношением к вождям Добровольческой армии, своим тактом и большим житейским опытом, ген. Смагин будет сглаживать неровности и укреплять дружбу армий. Были приняты во внимание и его преклонный возраст и очень большое старшинство в офицерских чинах, что по моему мнению, должно было служить ему гарантией от резких выпадов, как командующего Добровольческой армией, так и его окружения.

Очень скоро ген. Смагин вошел в свою роль, будучи часто единственным связующим звеном между армиями и постоянным ходатаем о нуждах Добровольческой армии. Я должен засвидетельствовать, что эту неблагодарную и тяжелую работу ген. Смагин выполнял с большим тактом, скромно и весьма продуктивно. Приезжая в Новочеркасск сам или посылая своего секретаря Н. Жеребкова, ген. Смагин, посещая меня, никогда не поднимал разговора об отношении к нам командования Добровольческой армии, никогда не занимался передачей каких-либо сплетень и никогда не чернил ставку Добровольческой армии. Хорошо помню, как в каждый свой приезд, он засыпал меня многочисленными житейскими просьбами: то заменить автомобиль, то увеличить содержание и суммы на представительство, то дать офицера или писаря для канцелярской работы, то еще что нибудь. Все деликатные и щепетильные вопросы, которые могли разжечь вражду между армиями, он тактично замалчивал, хотя не было сомнения, что находясь в Екатеринодаре, ему часто приходилось болеть душой за нападки на Дон. А в то же время, сколько нелестных отзывов, сколько совершенно ненужных донесений, основанных скорее на базарных сплетнях, чем на реальных данных, было послано ген. Эльснером в Екатеринодар, что, конечно, не умиротворяло, а только разжигало страсти. В "Очерках Русской смуты" ген. Деникин пишет: "10-го августа ген. Алексеев, находившийся тогда в Екатеринодаре, под влиянием донесений из Новочеркасска, телеграфировал Краснову: "негласно до меня доходят сведения, что предполагаются обыски и аресты моего политического отдела. Если это правда, то такой акт, ничем не вызванный, будет означать в высокой мере враждебное отношение к Добровольческой армии. Разве кровь армии, пролитая за Дон, позволяет такой унизительный шаг?" А в сущности, это была очередная клевета, посланная из Новочеркасска в Екатеринодар и резко опровергнутая Атаманом. Но важно то, что в Екатеринодар доносилось обо всем, вплоть до сплетень и вздорных выдумок, а там всему придавали серьезное значение.

Неоспорима и стара истина, что жизнь соткана из мелочей. Самые незначительные пустяки, повторяясь ежедневно уже составляют явление, не заметить которое часто невозможно. Так было и в

258

наших отношениях с добровольцами. Повседневная жизнь вызывала в тылу много мелких трений, которые, будучи однородными, своим следствием имели создание тех или иных настроений. Тылы армий между собой враждовали. Для ссоры был достаточен самый ничтожный повод. Всякое незначительное, само по себе происшествие, обычно разбавлялось, видоизменялось и в искаженном виде превращалось в целое, страшное событие. Катясь дальше, оно достигало центральных штабов и часто способствовало тому или иному настроению.

Об ежедневных столкновениях в тылу добровольцев с донцами, я мог бы написать целую книгу, но это не входит в мою задачу. Полагаю достаточным привести лишь несколько наиболее ярких примеров, запечатлевшихся в моей памяти, -- поведения наших гостей -- добровольцев на территории Дона. Из них, я полагаю, читатель сможет видеть, что главная вина, быть может, не была столько в рядовом офицерстве, сколько в той атмосфере, которая окружала Добровольческую армию или в несостоятельности ее вождей видоизменить психологию офицерского состава и поставить его на правильный путь.

Как-то однажды, в конце мая или в начале июня, я, после обеда, пешком возвращался в штаб. В самом центре города, мое внимание было неожиданно привлечено неестественно громким пением. Подойдя ближе, я мог уже разобрать исполнение гимна "Боже Царя храни" неуверенными и определенно нетрезвыми голосами. Кто так бурно веселился в помещении "Центральной гостиницы", да еще при открытых окнах, мне известно не было. Перед зданием собралась большая толпа любопытных. Среди нее, я заметил и команду только что мобилизованных казаков, шедших на сборный пункт. Пение заинтересовало станичников. Сбросив свои мешки на землю, они разместились на тротуаре и, почесывая затылки, громко обменивались впечатлением. И по адресу певших и по адресу Донской власти раздавались более чем нелестные отзывы и злобно критические замечания. Поспешив в штаб, я вызвал начальника гарнизона ген. Родионова и приказал ему немедленно прекратить неуместное пение, а если он найдет нужным, то и весь пир. Как вскоре выяснилось, кутили офицеры одного из полков Добровольческой армии, стоявшего в Новочеркасске на отдыхе. Вмешательство начальника гарнизона пировавшие встретили, выражаясь мягко, с большим протестом. Очевидно, они не могли осознать всю неуместность своего поведения в такое для нас критическое время, когда казаки только что поднимались против Советской власти и когда подобные эпизоды могли иметь роковое последствие. Только ссылка начальника гарнизона на мое приказание, побудила их, в конечном результате, покориться распоряжению. Но зато, на следующий день, во все стороны на меня летели жалобы и протесты. В них обвиняли начальника штаба Войска Донского и в "левизне" и несправедливом отношении к офицерам Добровольческой армии и в умышленном их притеснении. И долгое время этот случай вызывал в обществе разнообразные комментарии и страстные споры, пока я, изведенный вечным о нем напоминанием, не сказал: "Да, да, пусть все знают, что я не был, не есть и никогда не буду тем монархистом, который свою принадлежность к монархической идее, доказывает пением священного гимна в пьяном виде".

259

Еще большего внимания заслуживает следующее, чрезвычайно интересное явление. Некоторые офицеры -- добровольцы определенно усвоили мысль, что Дон -- источник, откуда можно и нужно все черпать для Добровольческой армии дозволенными и недозволенными средствами, включительно до применения вооруженной силы. Едва ли можно предполагать, что такое явление могло бы иметь место, если бы оно как-то не поощрялось свыше. Говорю так потому, что подобный взгляд проводился и у нас в отношении Украины. Но Украина борьбы с большевиками не вела. Все ее склады были под ключом у немцев и потому, если кому-либо удавалось "стащить" нужное для Дона и доставить в область, -- его расценивали, как героя, наделяли особым вниманием и благодарностью. Подобным, например, способом "выкрали" и обманным путем доставили в Новочеркасск несколько десятков аэропланов с запасными частями и подвижными мастерскими, -- т. е. многомиллионное имущество.

Положение Дона было иное. Ведя напряженную и кровавую борьбу с большевиками, он сам во всем нуждался. Связь Донского штаба со ставкой Добровольческой армии была отлично налажена, при штабах находились представители командований и, следовательно, каждый вопрос можно было разрешить путем переговоров и взаимных уступок. Однако, Добровольческая тенденция была иная, быть может, как остаток неизжитой еще партизанщины. Я не говорю о тех случаях, когда Добровольческая армия, будучи в районе ст. Великокняжеской, освободила от большевиков несколько населенных пунктов и до чиста их обобрала -- такова уж судьба освобождаемых. Гораздо хуже, когда из глубокого тыла шли жалобы на самоуправство офицеров -- добровольцев, об отобрании и увозе ими разного военного имущества. Сначала я просто не верил, что могло быть что-либо подобное и чаще всего мой гнев обрушивался на того, кто доносил о самоуправстве, а сам не принял нужных мер, дабы решительно прекратить безобразие. И только тогда я убедился, что самоуправство наших гостей переходит всякие границы, когда нечто подобное произошло в самом Новочеркасске, т. е. под боком штаба. В один из обычных вечерних докладов начальник военных инженеров полковник К. весьма взволнованно доложил мне следующий случай. По его словам, в этот день, во время обеденного перерыва, к нашему центральному гаражу подъехала группа офицеров--добровольцев. Заявив дневальному, что они имеют нужное разрешение, офицеры вошли в гараж и стали хозяйничать. Они отобрали часть запасных автомобильных частей, отвинтив в том числе и несколько магнето, взяли некоторый инструмент и погрузили все в свой автомобиль. Когда же дневальный, чувствуя что творится что-то неладное, пробовал протестовать, офицеры убедили его не беспокоиться, а затем, сев в автомобиль, укатили неизвестно куда. Оставить такой безобразный поступок без расследования, значило бы, в будущем лишь поощрить подобные деяния. Я негодовал. Не понравилось мне и держание нашего дневального, не употребившего оружия для защиты вверенного ему имущества, на что он имел полное право. Я сделал замечание начальнику инженеров за непорядок у него в гараже, приказал дневального примерно наказать, а затем решил, с помощью коменданта города, тщательно расследовать этот случай, дабы отыскать виновных. Сообщив об этом ген. Эльснеру, я сказал ему,

260

что впредь такие действия офицеров-добровольцев, будут рассматриваться как мародерство и виновные будут предаваться военно-полевому суду. Вместе с тем, было отдано приказание всеми мерами, вплоть до применения вооруженной силы, прекращать в будущем подобные самоуправства и виновных арестовывать. Об этом нашем распоряжении я поставил в известность и ген. Эльснера. Последний горячился протестовал и по обыкновению перекладывал все на наше пристрастие к офицерам-добровольцам. Он категорически отрицал возможность участия в этом происшествии офицеров Добровольческой армии, упорно считая, что все было проделано переодетыми большевиками. Но и при таком предположении, казалось бы, ген. Эльснер должен был приветствовать строгие меры, вводимые нами. В конечном результате отыскать виновников нападения на гараж нам не удалось, но расследование определенно установило, что они своевременно успели перейти Кубанскую границу и скрыться в районе Добровольческой армии.

Приведу еще случай, ярко рисующий тыловые нравы того времени. Равняясь на главу войска -- Атамана, его ближайшие помощники жили чрезвычайно скромно. Сам П. Н. Краснов занимал в атаманском дворце только три комнаты, а четвертую обратил в склад для сбора пожертвований для армии, где обычно целый день работала его супруга Лидия Федоровна, заботливо разбирая вещи, сортируя их, пакуя и отправляя частям на фронт. Во дворце жил и председатель совета Управляющих ген. А. Богаевский, бывший одновременно и Управляющим отделом иностранных дел. Его Петр Николаевич приютил у себя как своего старого друга. Ниже читатель увидит игру Африкана Петровича Богаевского и узнает как он, отплатил Краснову за это радушие и гостеприимство.

Командующий армией ген. С. Денисов довольствовался двумя небольшими комнатами в доме своей сестры. Что касается меня, то я с семьей в пять человек, ютился в двух комнатушках, нанимая их в частном доме и платя очень дорого. Ген. С. Денисов считал это ненормальным явлением. Он несколько раз убеждал меня переехать в другое помещение, более соответствующее моему положению. После долгих колебаний, я, наконец, согласился. Вопросом расквартирования в городе у нас ведал начальник военных инженеров. Вызвав его к себе я поручил ему найти для меня квартиру. Тотчас же, заработали телефоны, забегали посыльные и квартирные агенты, засуетилось инженерное управление. Уже вечером начальник инженеров доложил мне что в центре города для меня найдена очень хорошая квартира. Это помещение, как он мне сказал, предназначалось вначале для канцелярии санитарного управления Донской армии, но что управлению он отведет другую квартиру. Из дальнейшего с ним разговора, я выяснил, что он лично еще не видел этого помещения, а потому я предложил ему осмотреть квартиру на следующий день и результат доложить мне.

Утром полковник пришел ко мне очень расстроенный. Оказалось, что приехав осмотреть квартиру, он к своему великому удивлению, нашел в ней несколько офицеров-добровольцев, хозяйничавших там. На его вопрос, -- почему они здесь и как проникли в помещение, когда оно было заперто -- офицеры ответили, что отделу управления ген. Эльснера требовалось помещение и так как эта квартира была пустая, то они ее открыли и заняли. Разъяснив им недопустимость подобного са-

261

моуправства, полковник К. добавил, что это помещение предназначено для квартиры начальника штаба Войска и потому они обязаны немедленно его очистить. В ответ на это, старший из присутствовавших там офицеров, довольно развязно заявил, что они исполняют приказания только ген. Эльснера и потому никого сюда не впустят. Не желая вступать с ними в дальнейшую перебранку, начальник инженеров сказал им, что он тотчас же едет к начальнику штаба Войска с докладом. Его доклад сильно меня поразил. Я был сильно возмущен. Взяв с собой коменданта штаба, я немедленно отправился в указанный дом. но к счастью для офицеров и к моему сожалению, там никого не застал. Очевидно офицеры сочли за лучшее не встречаться со мной и своевременно скрыться. Помещение я нашел для жилья неудобным и вскоре переселился в квартиру, предоставленную мне одним моим знакомым. Но эту дерзость добровольцев, я долгое время не мог забыть. Нарушение ими основных правил порядка и явное неподчинение представителю Донского командования, да еще при исполнении последним служебных обязанностей, побуждало меня не оставлять этот случай без последствий. Разыскать виновных было не трудно, ибо одного из них знал начальник инженеров. Я мог арестовать их и предать суду или держать несколько месяцев на гауптвахте, а затем выслать из пределов Дона. Однако, я знал, что такая мера, хотя и оправдываемая обстоятельствами, вызовет новый протест Добровольческого командования и еще больше усилит нападки на Донскую власть. В силу этих соображений, я ограничился лишь тем, что обо всем поставил в известность ген. Эльснера и просил его строго наказать виновных за самоуправство и превышение власти, а о наложенных на них взысканиях, меня уведомить. Не помню и потому не могу сказать, наказал ли тогда ген. Эльснер своих офицеров или, по своему обыкновению, оставил все без последствий.

Все это, конечно, пустяки, мелочи, но именно из них то и складывается вся жизнь, явления и создавались настроения.

Если жизнь хозяев, -- донских офицеров, регулировалась строгими правилами, то тем более, казалось, гости обязаны были пунктуально соблюдать их, и ни в коем случае не злоупотреблять предоставленным им гостеприимством. Но, к сожалению, убедить в этом представителя Добровольческого командования ген. Эльснера было невозможно.

Центром, где сплетались все интриги и рождались злободневные слухи, где весьма часто происходили столкновения, ссоры и скандалы, где, наконец, за небольшую плату можно было получить хороший обед и ужин, -- служило донское гарнизонное собрание в Новочеркасске. Его охотно посещали и офицеры-добровольцы, причем, нередко, скромные ужины кончались бурной попойкой. Винные пары развязывали языки и бывали случаи, по адресу войска отпускались нелестные замечания. Войско называли "самостийным", вместо "Всевеликое" говорили "всевеселое", высмеивали Донской флаг, издевались над Донским гимном, оскорбляя этим молодое национальное чувство казаков. Такие обидные отзывы о Войске задевали донских офицеров и они не оставаясь в долгу, отвечали бранью по адресу Добровольческой армии. В результате происходили горячие споры и опасные столкновения, грозившие порой окончиться свалкой с употреблением даже оружия. Особенную страстность вызывал вопрос "ориентации". Каждая

262

сторона, отстаивала свою точку зрения, не стеснялась подбором выражений, часто весьма оскорбительных. Взаимные обвинения усилились, когда стало известно, что как-то в частном доме, командующий Донскими армиями ген. С. Денисов, доказывая, что войско Донское силой обстоятельств вынуждено было принять немецкую помощь, сказал, что Донская армия, будучи связана территорией и народом, никуда не может уйти, как Добровольческая армия, напоминающая ему в этом случае "странствующих музыкантов". Слова "странствующие музыканты" с большими комментариями тотчас же стали известны в Екатеринодаре и там войско Донское прозвали проституткой, продающей себя тому, кто ей заплатит. Ген. Денисов не остался в долгу и ответил: "Если Войско Донское проститутка, то Добровольческая армия есть кот, пользующийся ее заработком и живущий у нее на содержании".

Эти слова создали ген. Денисову репутацию злейшего врага Добровольческой армии и ген. Деникин никогда не мог простить ему их.

В общем, из-за каждого пустяка, страсти разгорались и разлад между армиями ширился с каждым днем.

Переходя к рассмотрению вопроса взаимоотношений между начальниками штабов Донской и Добровольческой армий, должен оговорить, что начальника штаба Добровольческой армии Ивана Павловича ген. Романовского я раньше не знал, с ним вместе не служил, и никогда его прежде не видел. Мое знакомство с ним и первый наш разговор произошел по аппарату Юза на расстоянии нескольких десятков верст. Встретился я с ним впервые лишь в ноябре месяце 1918 года, когда я прибыл в Екатеринодар на совещание. В силу этих условий, отношения у меня с ним в начале были чисто официальные, несколько натянутые, но внешне весьма корректные. Часто я сетовал ему на поведение в нашем тылу офицеров Добровольческой армии и убедительно просил его принять меры для обуздания их. В этих случаях, Иван Павлович обычно отнекивался, иногда ссылался на мою пристрастность к добровольцам или на чересчур строгие наши требования и в общем ничего не предпринимал. В дальнейших переговорах по аппарату, уже можно было улавливать со стороны ген. Романовского долю его недоверия и нерасположения к Донской власти и нотку высокомерия к Донскому командованию. Я умышленно старался не замечать неуместных иногда его колкостей по адресу Донской армии и каждый раз переводил наш разговор только на суть дела. Но эта моя тактика не останавливала Ивана Павловича и он, пользуясь всяким случаем выходил из рамок делового разговора и нередко отпускал на счет Донской власти, более чем обидные эпитеты. Такое положение вещей, конечно, отнюдь не способствовало разрешению насущных вопросов и скорее их тормозило. Мало того, это обстоятельство служило дурным предзнаменованием возможности установления тесного и приятельского сотрудничества штабов двух соседних армий, преследовавших одну и ту же цель.

Вспоминая ген. И. Романовского, я далек от мысли судить об его военных дарованиях, или его организаторских способностях. Это -- дело лиц, знавших его близко и работавших с ним. Здесь же, я считаю уместным оттенить лишь то, что в деловых со мной сношениях ген. Романовский без всякой видимой причины допускал странную не-

263

приязнь и даже злобность в отношении Донской власти и армии, о постоянных победах которой он был прекрасно осведомлен из ежедневных сводок. Столь же хорошо ему были известны и результаты, достигнутые донским командованием по созданию Постоянной казачьей армии. Я лично сам видел, как во время одного смотра этой армии, плакали старые генералы, вспоминая недавнее прошлое и усматривая в ней возрождение старой Императорской армии. Нет также оснований предполагать, что побудительным мотивом могло служить чувство, близкое к зависти, о чем пишет П. Н. Краснов, говоря: "Штаб Донской армии, богато снабженный и блестяще оборудованный, щеголял точностью донесений, красотой исполнения схем, аккуратностью работы, чего нельзя было сказать про штаб Добровольческой армии 184).

Всякий щепетильный вопрос вроде сравнения продуктивности работы того или другого штаба или стройности и целесообразности организации их, я всемерно избегал затрагивать. Не было, казалось, и никаких внешних причин для недовольства ген Романовского на мой штаб. В начале фланги армий непосредственно соприкасались, причем при решении вопросов, связанных с этим, я всецело шел навстречу Добровольческой армии, быть может, даже в ущерб интересам Донской армии и требованиям обстановки. Наконец, несмотря на одинаковое наше положение и, следовательно, права, я считал ген. Романовского старшим и всегда проявлял к нему нужную предупредительность.

И вот, как тогда, так и теперь для меня составляют загадку мотивы, которые побуждали ген. Романовского держаться в отношении меня враждебной позиции 185).

В основу своих взаимоотношений с начальником штаба Добровольческой армии я положил и настойчиво проводил в жизнь, как лейтмотив следующий принцип: если паны дерутся, то мы, начальники штабов, должны сделать все, чтобы у холопов остались чубы целыми. Но эта моя точка зрения не нашла поддержки в лице ген. Романовского. Он не считаясь с моим миролюбием, продолжал все в том же тоне вести переговоры, как бы испытывая устойчивость моего душевного равновесия. Конечно, так долго продолжаться не могло и рано или поздно атмосфера должна была разрядиться. Не помню по какому поводу, но ген. Романовский вновь в недопустимой форме отозвался о Донской армии. На его выпад я ответил тем же по адресу Добровольческой армии, а ленту разговора по аппарату показал командующему армией и Атаману, доложив при этом, что подобные замечания ген. Романовский уже неоднократно отпускал по нашему адресу, что такое его поведение истощило мое терпение и что в будущем всякий его подобный выпад, я буду соответственно парировать. И командующий армией и Атаман Краснов были возмущены отзывом ген. Романовского о войске и Краснов был вынужден просить ген. Деникина охладить пыл своего начальника штаба.

Первая наша резкая пикировка еще больше обострила взаимоотношения. Но она имела и хорошую сторону: Иван Павлович стал несколь-

184) Архив Русской Революции. Том V, стр. 205.

185) Я не придавал никакого значения разным слухам, которыми окрестили ген. Романовского -- "черным гением" Добровольческой армии, связывая с его именем все несчастья и невзгоды, выпавшие на долю Добровольческой армии. Погиб ген. Романовский в Константинополе от руки убийц в форме русских офицеров, оставшихся неразысканными и поныне.

264

ко сдержаннее, а у меня окрепла мысль, что на смирении с добровольцами далеко не уедешь и надо не забывать закон Моисея.

Конечно, по существу все это были лишь незначительные шероховатости между главами штабов Донской и Добровольческой армий, за которыми, к сожалению, скрывались уже принципиальные расхождения по более важным вопросам как то: взгляд на немцев, взаимодействие армий, использование офицерского состава, борьба с дезертирством из одной армии в другую.

Читатель уже знает, как относилось высшее добровольческое командование к германцам. Той же точки зрения держался и ген. Романовский. Вопрос о немцах невольно поднимался каждый раз когда шли переговоры о высылке Доном Добровольческой армии снарядов и патронов. Иногда случалось, что мы сами ничего не имели в резерве и наши склады были пусты. В этих случаях, рисуя истинное положение, я обещал ген. Романовскому, при первой же получке нами снаряжения от немцев, исполнить его просьбу. Сказав просьбу, я не совсем точно определил этим словом то, что фактически исходило от Добровольческой армии. Это были требования, но отнюдь не просьбы. Говоря так, я нисколько не искажаю того, что было на самом деле. Командование Добровольческой армии предъявляло нам разнообразные притязания и обычно облекало их в форму требований. Мало того каждый раз, почему-то признавалось нужным нам напоминать, что Войско обязано помогать Добровольческой армии. Такая постановка вопроса нередко вызывала горячий обмен мнениями. Ведь наши сношения с немцами и Украиной, имевшие следствием получение всего необходимого снабжения, высшие круги Добровольческой армии резко осуждали. Они за это негодовали на нас, высмеивали, приписывали обидные эпитеты, делая из нас предмет злостной и недостойной травли. А наряду с этим, в тяжелые минуты, ген. Романовский вызывал меня к аппарату и кивая на тех же немцев, просил помочь добровольцам. Он рисовал мне критическое положение Добровольческой армии, ввиду недостатка снарядов и патронов и подчеркивая "нашу дружбу" с немцами, убеждал меня, если наши склады были пусты, обратиться к ним и от них получить все нужное для Добровольческой армии. Разве не ясно, что этим самым, Добровольческая армия через своего начальника штаба возлагала на нас весьма неприятную роль тайного посредника между нею и немцами. Больше того, этим же самым, быть может, против своей воли, Добровольческое командование наличие немцев бесспорно признавало фактором, могущим облегчить борьбу Белых армий с Советской властью. Уклоняясь сами от непосредственного контакта с немцами, они в нужных случаях, толкали нас на сближение с германцами, а затем эти наши сношения с немцами предавали в Екатеринодаре анафеме. И Атаман и особенно командующий армией несколько раз подчеркивали это явное несоответств