волосами и королевской походкой, другую - похожую на ведьму, всю покрытую бородавками. Живут они, поговаривают, до сих пор как сестры, не то в Абакане, не то в Шилке. Ломы, ставшие орудием мести, показывали не верящим новичкам, как реликвию. По другой версии они, закалившись кровью Али, превратились в булат и их тайно вывезли на Кавказ, где перековали в кинжалы. ПАУК В ПРОМЕЖНОСТЯХ Для района, города, области - зона - неоценимый подарок. Там, где стоит лагерь, население за счет зоны живет: богаче. Зона кормит и дает работу многочисленным ментам, интеллигенции - врачам, учителям, населению в целом. Оно сдает квартиры прибывшим на свидание родственникам зэков, получает от них подачки, вступает с ними в товарно-денежные отношения. Посмотрим на врачей, которым на одной ставке жить практически нельзя. Их выручает зона, где всегда полным полно врачей-зэков, причем даже высокой квалификации. Врач из зоновской санчасти подбирает себе из зоновских коллег санитаров - людей на подхвате, и они в лагере за него делают практически все. Зэки-врачи рады, что работают не в промзоне, довольны, что имеют хоть какое-то отношение к медицине, не теряют полностью квалификацию. Для них существен подкорм за счет лекарств, больничного питания. Одновременно врач санчасти устраивается в больницу поселка - получается без особых трудов работа в двух и более местах по трем ставкам. Так уже можно жить. У учителей положение аналогичное - в зонах школы вечерние, но по вечерам они не работают, так как это запрещено инструкциями. Работают в дневное время и по упрощенной программе, где не преподаются многие 'опасные' предметы и иностранный язык, а учить в такой школе может каждый умеющий читать по слогам. Зэки обязаны ходить в школу до сорока лет. Многие долго сидящие имеют по нескольку аттестатов об окончании средней школы, впервые окончив ее еще на воле. Выгода всем: уже окончившие ходят в школу: для сеанса, посмотреть на живую женщину, подышать ее духами, получить дополнительную посылку, повышенную отоварку в магазинах - с трех до пяти рублей. Этими льготами стимулируют повышение образования: у зоны - хорошие показатели охвата обучением, у района с числом жителей в несколько тысяч только в: вечерней школе учится более тысячи. Учащихся в списках районо обозначают как людей, а не зэков. Орет дневальный: 'Марш в школу!' Бегут зэки охватываться всеобщим образованием. А учителя вне зоны тоже не без дела, работают в поселковых и городских школах, конторах 'Заготскота' и 'Заготсырья', многочисленных партийных и советских учреждениях - жизнь полностью отдается народному образованию. Зона - хозяйственный рай. Трещит телефон у начальника, просят со стороны, умоляют пособить, помочь. Стучат топоры особых хозяйских (от слова 'хозяин' - начальник зоны) бригад: собирают дома, дачи для начальства обкомовского, районного, кэгэбэшного, эмвэдэшного и просто для нужных людей. Зэки довольны - хозяин обещал пораньше выпустить, кого по УДО, кого на поселение и на химию. Работают здесь с полной отдачей, ибо желающих попасть в бригаду много: вкалывают за лишнюю порцию баланды, индивидуальный расчет, дополнительное свидание. Ремонтируют технику - свою, зоновскую и со стороны - в зонах столько мастеров, у которых руки 'чешутся для настоящего дела!' Снова залетевший в тюрягу и бывалый сразу берется за письмо к знакомому хозяину: выручай, пишет, возьми к себе. Хозяин ходатайствует по инстанциям, прикрываясь производственными целями. Он помнит своего зэка: хороший мастер по наладке оборудования, большой организатор производства. Прибывшего старика сразу, без карантина - в кильдым и на работу. Зоне спускается свой план, но это не помеха в том, чтобы помочь району. Зэки убирают картофель и корнеплоды не только для своих нужд, но и для начальства. Зэк безмолвный и не интересуется, что, куда и кому идет. Зона - клад для снабженцев. Все можно достать через зону, только, разумеется, не для зэков. Любые лекарства, препараты, сырье, оборудование. Идут сюда новые станки. А когда зона получает старье - выгода двойная: зэки отремонтируют и с их помощью можно, что угодно списать, ссылаясь на то, что они не хотят работать и все ломают. Возьмите производство матрасов, фуфаек, рукавиц, чехлов для военной техники. Какой доход? Обрезки нарасхват: всем хозяйствам нужен обтирочный материал, он же дефицит. Зона дает в обмен: в обман зэков. Выгодно иметь зоны под боком для всех этажей партийно-бюрократической власти. Кроме прочего зона - прекрасный 'очиститель и оздоровитель' жизни. Сводки МВД сообщают: развелось много бичей, бомжей, 'выпускников' психбольниц и попрошаек, которые своим видом портят красоту индустриального ландшафта социалистических городов и колхозных деревень. Как убрать порчу? Средство одно - переправить в зоны, используя многочисленные статьи кодексов союзных республик. Там эта шваль - отбросы шествующего к коммунизму общества - будет содержаться за счет зэков. Всем равно известно, что блатари - опытные воспитатели и перековщики, приобщители этой категории соцграждан к полезному труду. И чудо происходит. Ни семья, ни школа, ни психдом не могли приобщить к труду, а зона справилась: по команде - встают, ложатся, едят, работают, моются, ловят вшей и клопов, оправляются, прислуживают блатарям и чешежопятся массами трудового зэковского люда. Николай Петрович Касимов детство и психбольницу вспоминает отрывочно, с трудом, но хорошо знает, как жить в водопропускных трубах Семипалатинска и Петропавловска-Казахстанского, на вокзалах Тюменской области под лавками, где он 'всегда высыпался', на чердаках, в навозных и силосных буртах. Кто он? Олигофрен, дебил, кретин? Кем выброшен в жизнь? Это неизвестно. А бросили его в Касимове, потому и такая фамилия. Он человек и: зоной доволен. Говорит: 'Работаю, имею на счету несколько десятков рублей. Кормят три раза, сплю, хоть и в грязном, но на кровати среди пидоров, хожу, хоть в лохмотьях, но в одежде, при алюминиевой кружке и такой же ложке, в бане бываю'. На работу его гонят пинками сами зэки, ставят в последний ряд колонны, также тумаками на трудовое место. Работа его 'шкварная': вычищать из банок солидол, смешанный с нитрокрасками и алюминиевой пудрой (предприятие, поставляющее в зону солидол, жалеет для него тару и заполняет им банки, предназначенные для спецуничтожения, а потом, прочищенные зэками, вновь пускает в оборот). Коля это делает руками, пальцами, подчищая остатки. Он почти не говорит. Любит курить, больше всего любит хлеб, намазанный маргарином и посыпанный солью. За что сидит, не знает - взяли менты и посадили, судили хорошо, всего-то трояк вмазали. В тюрьме ему тоже хорошо, тепло, а теперь вот стали нежить (чешежопить). - Тебе это нравится? - Иногда да, иногда нет. Живет он счастливо, идейно (полит- и режимные часы обязан посещать), сидит в столовой вместе, как и положено ему по статусу, с педерастами за особым столом. Пидоры его иногда выгоняют, ругают и бьют. Он особенно не возмущается. Из зоны уходить не хочет: 'Я воли боюсь, умру. Тут с ребятами хорошо жить, они меня любят, нежат'. Зона - стимул для развития личности. Скачет бременем калека, бежит марафоном слепой, поет Зыкиной олигофрен, говорит, размахивая руками в кулинарном мазохизме, глухонемой. И все умиляются мудрости режимников. Горе у всех одно, но зато - один закон, одна радость. Зоны и тюрьмы всем находят место в жизни. В газике, катящем по Северо-Байкальскому нагорью Чуйским трактом, что соединяет Горно-Чуйск с Мамой, беседуют начальник РОВД и начальник треста 'Мамслюда-разведка'. Геолог говорит: 'Что мне только не приходится решать. Оргнабор завез ко мне типа аж из Измаила, что на Дунае - не то молдаванин, не то румын, а может быть цыган. Здоровущий бык. Привоз дорого обошелся, все самолетами. Мы-то думали, глядя на него, что не будем успевать шурфы считать - такая силища, такие руки. А он, представляешь, ничего делать не может или не хочет. Пойми его! Лежит себе в бараке, букварь рассматривает. Думали, что с приветом. Нет, понимает все, рассуждает: и лежит. Ребята пробовали его силой заставить, поколотить, так он им показал - кто застрял в форточке, кто вместе с рамой вылетел, а кто на балках повис. Силища. Пытались не кормить. Он неделю пролежал, а потом все дневное довольствие, рассчитанное на бригаду в двадцать человек, за один раз съел и опять лег. Что делать? Отсылать назад дорого. Может ты, спец по кадровой части, поможешь? - Да неужто вправду у тебя такой человек есть? Беру, перевожу на свой счет. Ты говоришь, он может только лежать? А может ногами шевелить? - Может, в туалет сам ходит. - Отлично. Беру. Я для КПЗ уже десять лет человека найти не могу. Мы ему одну камеру под жилье приспособим, плакатами завесим - пусть лежит и читает. К ногам рычаг приделаем. Он будет только открывать и закрывать КПЗ. Ты говоришь, неразговорчивый? Это то, что надо! По рукам. Жизнь у лентяя пошла. Его одели в форму, кормят, как и арестованных, раз в сутки только из объедков ресторана 'Витим' - самого лучшего и единственного на Маме. Не нарадуется Мамское отделение милиции новому сотруднику. А сотрудник неотлучно днем и ночью лежит при КПЗ, смотрит плакаты, ногой дверь двигает и читает букварь. Тут, как назло, распоряжение из области: 'Кто не имеет полного восьмилетнего образования, обязан его достичь'. Посмотрели в карточку: у представителя солнечного Причерноморья только начальное, да и то, кажется, неполное. Выходит, портит показатели всего отделения. Вызвали и уговорили пойти в вечернюю школу. Не поверите - купил портфель, линейку, тетради и стал посещать и учиться, принося в отделение отличные оценки. Его уже занесли в перспективные списки тех, кого в будущем направят на учебу в Хабаровскую школу милиции. Но вот осечка: приходит письмо от завуча о том, что Юрий Возжиков не посещает занятия. Вызвал его начальник и давай песочить, ругать: 'Отделение подводишь, не отвечаешь на заботу партии и правительства. Пиши объяснительную'. И рядовой Возжиков написал: 'Я в школу ходить не могу, потому что у меня на учительницу алгебры хуй всегда стоит, и положить его не могу и только об этом думаю'. Начальник прочитал, лукаво взглянул и прикинул: пусть не учится, а то уйдет из отделения и нам опять придется десять лет искать человека для такой ответственной работы. А на объяснительной наискосок, как принято, написал: 'Принять к сведению. В уставе нет указаний, как хуй дожить на место сотрудникам'. Какое учреждение страны, кроме тюрьмы, примет на работу Майю Щипачку (Щипачка - ее кликуха). Она водит зэков в следственную часть на допросы и щиплет. То крутанет за щеку бывшего профессора-диссидента, то нос вывернет у бывшего завмага, а уж уши дерет так каждому и говорит при этом: 'Прибыли на казенные харчи, дармоеды, педерасты': Некоторые, из обидчивых, пробовали жаловаться. Вызывает кум пострадавшего-пощипанного и Майю. Ставит у стены зэков из камеры и спрашивает их, показывая на синие уши: 'Синеву вы видите'. И каждый зэк говорит: синевы нет, не вижу. Зэк знает, что бесполезно подтверждать, так как заявление из тюряги дальше тюряги не уйдет. Щипачку Майю зэки уважают - она ксивы на волю передает за деньги. Очень любит, чтобы ее угощали и с ней разговаривали. Знакомые и родственники, кому она передает ксивы, заваливают ее продуктами для передачи тайком подследственному. Она это делает, кое-что передает, а лучшим сама пользуется. Выгода-то какая, кормление бесплатное и все остальное! У нее все бесплатное. Понравится ей зэк, идет к дежурному и говорит шепотом: 'Товарищ начальник, можно мне одного пощипать, из 41-й'. Он отвечает: 'Пощипи, но не забывай о службе'. Щипачка выдергивает из хаты зэка. Он весь в сиянии, знает для чего вызвала. Закрывшись, начинает целовать, обнимать. Майя кокетливо выворачивается: 'Так не надо, без засосов, я на боевом посту, только так смогу, по форме, по четвероножьи. Ай, шутник, ай, шутник. Хорошо щипаешь. Марш в камеру'. Полная гармония. И ни один здравомыслящий зэк Майю в обиду не даст, в морду врежет тому, кто что не так о Щипачке скажет. Человек Майя одинокий, при тюрьме живет, при службе, она толком и не знает, как попала на такую работу - щиплет себе и щиплет. Все знают, что Щипачка ксивы несет сразу в оперчасть, к полковнику В. И. Андрееву. Он их просматривает и просит отнести по адресу, зэки знают, что писать, и просят разрешения положить в продуктовую и вещевую передачи больше табачка, сальца, чесночка, сахара, одежду. Раз в неделю начальник Новосибирской тюрьмы подполковник Павел Михайлович Гимгин просматривает карцерные карточки и выбирает те, что с пометкой ПП - пассивный педераст. Пидоров он 'учит' по собственному методу. Открывает карцер, опускает откидные нары и кладет на них сверток газеты 'Правда', в которой находится дубинка. Говорит, беседует: за что про что, дескать, посадили. Потом как-то мило приподнявшись с нар, предлагает: 'Давай поиграем, побалуемся, становись'. Пидору это просто, так как нательное белье в карцерах не полагается, и он от радости тут же принимает нужную позу. И по голым ягодицам, начинает ходить газета 'Правда'. Педераст летит, кричит, а подполковник приговаривает: 'Береги фуфло смолоду, а форму с выдачи'. Ходит, корчится избитый 'Правдой' пидор, а зэки ухохатываются: так тебе и надо, знай проделки папы Паши! Ну, где как не в тюрьме, получит такое удовольствие подполковник - покрывать темносиней лазурью фуфло педерастам: Трудятся зэки, все в делах и заботах. Ушивают спадающие брюки, обжигают сапоги, набивают матрасы - быт улучшают. Разминают кости, растирают тело, выдавливают угрей массажисты, лечат маргариновыми втираниями, скоблят пятки, обтачивают ногти, прижигают, чешут, простукивают, слушая биение сердца и бурчание легких блатарей. Зонные художники всегда за работой - мастерят двуногие ходячие картинные галереи для международных пляжных и банных выставок где-нибудь в Иркутске, Кунгуре, Амстердаме. Иной с ног до головы весь в партаках. Партак - паспорт, 'прописка' зэка, его символика, отражение восприятий о себя самого и его - другими. Спины педерастов - в сексуальных изображениях, возбуждающих похоть. У воров пальцы и кисти рук в перстнях и браслетах, отражающих отношение к ментам, законам, будущему поведению. Насекомые, животные, в том числе мифические, начальники страны, птицы, змеи - все это разные отражения воровско-бандитского мира и отклоняющегося поведения. Паук в паутине - изображение наркомана, которому уже не выбраться из сетей дурмана. Естественно, пауки любят укромные места, их и представляют им в промежностях и подмышках, на сгибах рук и ног. Кабан - знак активной лесбиянки. Корона с картежными красными мастями (черви-вини-буби) - 'король всех мастей', человек занимающийся всеми формами разврата - круглый, пассивный педераст. Не будет преувеличением, если отметим, что тысячи квадратных километров кожи людей, проживающих в стране Советов, покрыты подобными творениями, краской для которых является копоть от сожженных каблуков и подошв. Копоть мешается на собственной моче - будет меньше припухать и зудиться, а иголками служат нарезы механических бритвенных машин. Визитные партаки означают: кинжал, обвитый змеей - главарь воровской масти начал грабить, вскрывать хаты; голова кота в цилиндре, шляпа с бантом - склонен к разбоям, грабежам; церковь с куполами - их число означает количество судимостей; нож в руке - судим за хулиганство, баклан; гладиатор - не жди пощады; чайка на фоне восходящего над морем солнца - привет ворам; палач и женщина - судим за убийство жены или любовницы: Аббревиатуры: ЖУК - желаю удачной кражи; ГУСИ - где увижу, сразу изнасилую; БОГ - был осужден государством; КОТ - коренной обитатель тюрьмы; ТУЗ - тюрьма уже знакома. Особое искусство составляет разрисовка 'марочек' - носовых платков, которыми одаривают зэки друг друга на память, выносят на волю. В такой платок обычно не сморкаются и его не стирают, так как при этом может пропасть цвет и изображение. Их часто носят в верхнем кармане рубашки или лепня. Зэковские стоматологи снимают разогретыми ложками коронки-фиксы с зубов, золотые меняют на чай или деньги, а на их место вставляют рандолевые: Золота получается полный рот. Если и на воле почти все население беззубое, то в зоне - особенно, и рандольщикам работы непочатый край. Попадаются мастера вышивок крестом картин, плетения макраме и наборов из самого, казалось бы, неподходящего материала, например, стертых носков, умело распущенных. Все идет в дело в зэковском творчестве - выброшенные аккумуляторные коробки, осколки цветного плексиглаза, газетно-журнальная бумага, вываренные кости свиных голов, ног и копыт. Краска для картин производится из стертого кирпича и перекипяченного подсолнечного масла. До сих пор в тайшетской гостинице 'Озерлага' висит картина 'Ленин читает 'Правду', нарисованная такой краской одним художником-татарином. Более кирпично-кровавого Ленина вы не увидите нигде. Буквы шрифтов подбирают по газетным оттискам: готические, к примеру, из еженедельника 'За рубежом', древнеславянские - из 'Крестьянки'. Материал зэхи достают сами. Всевозможные латунно-бронзовые истертые шестеренки, извлекаемые из негодного оборудования, идут на изготовление гаек, перстней, рандолевых зубов. Мебель для начальства фактурят шпонкой, сделанной из досточек упаковочных ящиков, отшлифованных сучков, расщепленных рогов и копыт. Класс изделия от этого не снижается. Зэк, владелец баночек (из-под сапожного крема), скляночек (из-под варенья), консервных банок (из-под минтая), тюбиков (от зубной пасты), рваного полотенца, которое можно распустить на нитки - богатый, очень богатый человек. Глубина переделок воистину безгранична. Неделями в тюрьме плетут, скручивают и ссучивают нитки, извлеченные из тряпок, носков, одежды, простыней, для изготовления коней-связей между окнами, унитазами и подпольями. В зонах нужны скрутки для изготовления плетеных ремней, пришивания пуговиц и вшивания фамилий и номеров отряда на одежде. Скрутки носят и те, кто думает уйти из жизни через повешенье, но в самый последний момент это решение откладывает. Узлы, повязанные особым образом, превращаются в игры, разгадывания на смекалку, сноровку, распутывание, а также передают посвященному информацию. Скрученными мокрыми плетьми обвязывают прутья арматуры на решетках, высыхая, плети ломают, срывают приваренные связки. Вяжут кошельки: для ложек, сберегая их от опомоивания. Ложки зэки всегда носят с собой и ручки их набирают цветными инкрустациями с особыми сюжетами - от фамилий владельцев до голых женщин. Оригинально оформляют плетением, распиской-раскрашиванием портреты любимых, обычно девушек, жен, любовниц, их ставят на тумбочку и ими любуются, о них рассказывают. Зэки-интеллектуалы пишут, расписывают любовные письма, что начальством поощряется. Гнев вызывают лишь письма прокурорам, в суды, управления МВД, в высшие партийные и правительственные инстанции. Таких писак не любит руководство зоной даже если письма не доходят до инстанций. Авторов стараются запрессовать в ШИЗО и ПКТ. Любовное письмо на волю и с ответом - радость зэка. Писарю при этом полагается угощение. Слава о таком знатоке письменной любви распространится по зоне. Все свободное время он будет писать, блатные его освободят от нарядов, уборки территории и прочих грязных дел. Только пиши. Чем больше человек получит писем с воли, тем он выше котируется в зоне. Он уже и сам может торговать письмами, передавая другим страждующим и желающим заочно познакомиться, чтобы потом, на воле встретиться с женщиной. Ведь сотни, тысячи попавших в зону из детдомов, психбольниц, армии не имеют даже знакомых на воле. Как быть такому человеку? Выход есть - купить письмо-передачу. - Ответила мне. Фотку прислала. Хочет переписываться. Рожа, правда, на фото у нее бульдожья. Вот, посмотри. - Зря, зря ты это, милая мадмуазель, породистая, смотри буфера, как у танка, а какие ноги. Крепко стоит на земле. Красивых, крупных детей будет рожать. Получатель письма стоит довольный, рядом сидящие слушают. - Читай дальше. - Живу не одна, а с сыном. Работаю на Шадринской обувной фабрике. - Я бы на твоем месте за нее ухватился. У тебя же никого нет. - Это да, верно. Давай напишем ей новое письмо. - Напишем, конечно, в порядке очереди. Я сейчас Кобяку (кликуха блатного) пишу. Любовный писака творит послания, которые в сотнях экземпляров переписываются и рассылаются с изменением только имен, фамилий, и адресов. Особый жанр составляют письма из женских лагерей, их получать можно только через кого-то, так как из лагеря в лагерь по ИТК разрешается переписываться только сидящим в них близким родственникам. В таких письмах описываются будущие встречи партнеров и расхваливается красота своего тела и способностей к обольщению. Мастер-чтец со смаком зачитывает все это после отбоя, на сон грядущий. БУРЯТСКАЯ МОРДА В огромном уголовном мире есть своя ранжировка отсидки. В какую зону лучше попасть? В сибирскую, дальневосточную, зоны Украины, Молдавии, Грузии, Узбекистана или Прибалтики? Бывалый зэк скажет: 'Боже упаси, Боже помилуй, только не в русско-уральскую, только не в 'Белый лебедь', что в Перми'. Национальные зоны считаются мягче, там порядки не столь жестоки даже по отношению к старшему брату - русскому зэку. В зонах Грузии старому, какой бы он ни был национальности, уступят место, предоставят на ночь спальную шконку, не позволят над стариком издеваться и помоить его. Вопреки расхожему мнению в тюрьмах Армении не чешежопят и пидоров в Закавказье меньше, чем в Сибири. Советская власть придумала невиданную чересполосицу национальных различий по графам, пунктам, строкам, тайным и явным записям. Народы поделили на нации, народности и этнические группы - 'нацмен' - национальное меньшинство, в которое входили, например, русские, проживающие в Горном Бадахшане, 'чурек' - черный житель Кавказа, 'узкоглазый', 'черножопый', 'узкопленочный' - житель Средней Азии, но туда же может попасть и исчезнувший керек из Беринговского района Чукотки и даже русский гуран из Забайкалья; 'жид пархатый' - кроме евреев так обзываются армяне, айсоры, греки и даже курды; 'фашисты' - немцы СССР, вся Прибалтика - литовцы, латыши, эстонцы, финны: В таком повседневном 'вражеском окружении' живет простой советский человек на воле, где 'пархатых' и 'узкопленочных' можно не замечать, обходить стороной и материть про себя или на всю ивановскую. А как быть в зоне и тюрьме, где чучеков спрессовали в тюки-камеры? Хлестали по морде, пинали, как могли, крепкого башкира Урзубаева за то, что он, чурек, отказался вне очереди мыть пол в хате. Избивал пахан Хахалин, сын учительницы из города Черепаново, что на юге Новосибирской области. Пришел окровавленный колымчанин Дьяков, избили потому, что 'морда бурятская', хоть он русский сроду. В расчет это не берется, надо бить: В ряду запомоенных пребывает большая часть 'тихих иностранцев', все еще не опомнившихся после резни Ивана Грозного в Казани - удмуртов, марийцев, чувашей, мордвы: Политика запомоивания 'иноземцев' начинается не с зэков. Прибыл этап тувинцев в уральские лагеря. Почему их так далеко забросили? Возмутились в своей кызыльской зоне порядками, введением локалок и: начальство в Москве решило их разбросать по зонам России. Нашили парням желтые полоски на рубахи (что означает - бунтовщики) и бросили в долгие этапы и пересылки. В зонах бунтовщиков ждали и распределили по отрядам, и каждый тувинец, плохо знающий русский язык, оказался одиноким в инородной среде. В отрядах бунтарей стали воспитывать по-своему, то есть избивать, помоить, чешежопить за то, что они, дескать, в тувинских зонах ущемляют русскую братву и жизни не дают. Получается насилие в квадрате, так как внешнюю охрану лагерей несут солдаты и офицеры из 'инородцев'. Спасение от насилия в отпоре, в создании своих, национальных семей, национальной поддержке друг друга. Организовать и получить ее не так просто, как кажется. Как помочь земляку, ежели он пидор, а может быть, черт? Общаться и помогать следует только зэкам своей масти, тогда все поймут и со своей мастью можно создавать национальные семьи. На Урале крепки татарские семьи, их поддерживают мусульмане Кавказа, Казахстана, Средней Азии и Сибири, повсеместно объединяются кавказцы - даже азербайджанцы с армянами создают пробивные группы, любящие занимать доходные должности - санитаров, каптеров, заведующих столовыми, библиотекарей и даже должности западло - руководителей СПП - сан-культсекций. Не медлят с объединением украинцы из западных областей. При этом в русских зонах Сибири не всегда власть держат европейцы - кишит, бурлит разношерстная уголовная среда, выдвигая и сменяя своих лидеров. В Сибири принято доходные должности передавать по национальной принадлежности, как бы в наследство: библиотекари немцы - немцам, заведующие столовыми украинцы - украинцам, председатели СПП чеченцы - чеченцам, санитары евреи - евреям. Нелегко 'старшему брату' (русские, украинцы, немцы, прибалты) в зонах Тувы, Киргизии, Таджикистана - там своя национальная кодла верховодит и правит. Бывает даже прожженный зэк, живущий блатным и знающий зоны, как свои пять пальцев, попадая в такие командировки, оказывается в пидорном сословии. Тусует зэков лагерное начальство, предупреждает: нам не будешь подчиняться и служить, последуешь в этап. И матерый задумается, испугается, что там, где-нибудь на Мангышлаке масть спрашивать не будут - отчешежопят целым кишлаком. Лучше уж здесь корпеть, со своими ментами, других помоить и чешежопить. Чтобы выжить, надо уметь рычать, пинать, везде находить своих по мастям, по чутью, различать по запаху. Если соплеменник пидор, ему трудно помочь, можно только кое-что сбросить со стола, как собаке. Данный поступок считается хорошим, благородным - запомоенный должен поблагодарить, прославословить блатаря-земляка. Особую группу опущенных составляют инвалиды труда, войны, жертвы семейных битв, глухонемые и слепые. Они почти везде - запомоенный элемент. Для них счастье, если снимут в хозобслугу, или найдут посильную работу. Состояние таких зэков умопомрачительное: к физическим недугам примешиваются нравственные муки. В зоновской среде не принято выражать сострадание: такова судьба у тебя, калики перехожего. На воле не захотел жить, к нам залетел, чтобы своим видом грусть наводить и мешать? Как мешать? А так, во всем - в столовой тебя приходится ждать, на просчете, в бане, на работе тоже. Из-за тебя мы стоим и околеваем на морозе, твои подшипники проверяют, костыли ковыряют, думая, что проносишь в них чай, филки, водкой заливаешь трубки. Везде вы мешаете - из тюрем вас зоны не берут месяцами. В хатах вы гниете, смердите, от вас несет помойкой и свалкой. И вы не понимаете, сволочи чокнутые, что вы противнее ментов. От вашего вида тошнит всегда. Почти во всех зонах есть отряды тубиков, то есть страдающих легочными заболеваниями. Тубиков на работу не выводят, кормят отдельно в казармах, иногда подбрасывают кое-какую работенку, да и то скрыто, ночью, чтобы не увидели. Тубики - разносчики туберкулеза. Работающие с ними офицеры получают 'чернобыльскую' надбавку. Обстановка в таких отрядах могильная - сиди, выходи на просчеты и снова кантуйся, лежи, плети, если башка принимает, читай библиотечный мусор. Книги, переданные из библиотек тубикам, назад не возвращаются во избежание переноса заболевания. Безделье томит, хоть на стенку лезь из-за смертной скуки. Тубик знает, что он, как лунатик, бродит по краю могилы и посему за жизнь не цепляется, отдается любым порокам и, как считают зэки, стремится и других опомоить, то есть заразить. Ксивы от них предпочитают не принимать и не общаться с их локалкой. Начальство частенько неугодных зэков списывает в эти отряды. Кто проверит данные рентгена? Боятся зэки тубиков почище ШИЗО и ПКТ, страшатся очередных флюорографий. Выходит зэк из зоны в озлоблении до конца дней на всех: ментов, пузанов, блядей, прямо распухает ненавистью к разной сволоте. - За что избил человека, он же старик? - спрашиваю в Новом Уренгое одного парня. - Для вас старик, а для меня узкоглазый тюбетеечник. На них там нагляделся, суки, с автоматами стояли. Бить их, гадов, надо. И я при каждом удобном случае бью. - Этот человек, наверняка, в охране не служил - продолжаю я. - Он может быть и ни при чем, но его соплеменники меня истязали, и поэтому я их бью. - Если придерживаться твоих понятий, то у себя на родине они вправе тогда и русскую братву избивать. - Пусть только попробуют, я на всю эту мразь черномазую зол, даже на баб, которые с ними спят из-за денег и барахла. Их я тоже бью, ни одной курве спуску не даю. Читатель, не забудь, что советская власть породила море зла, не возникающего само по себе, а заранее планируемого: уничтожило аристократию как класс во главе с Императором и его семьей, затем сословие дворянское, казаческое, крестьянское, колонистское (немецкое, греческое, чешское, еврейское), торговое, ремесленное и пошло-поехало - замахнулась на целые народы - от айсоров до якутов. Каспийское море так было забито трупами, что на южных берегах люди боялись появляться, а Иран слал ноты в Москву с просьбой не загрязнять чистые воды. Помоили воды трупами, землю горькими слезами сирот и вдов, тундру - аммональниками, тайгу - скелетами. Вороны уставали клевать, не хватало извести, чтобы могильники посыпать, а красные комиссары-энкэвэдэшники на работу гнали собаками женщин, у которых от истощения выпадали матки - на работу ненужную, бесполезную. Властвовали великие паханы-интернационалисты: один, Картавый, писал тайно о необходимости уничтожить Православную церковь, другой, Рябой, старался извести целые этносы людей. Царствовали великие строители ГУЛАГов, зон и необъятных социалистических лагерей. Кум оперчасти Новосибирской тюрьмы, выпускник НИИЖТа (Новосибирский институт инженеров железнодорожного транспорта) старший лейтенант Евгений Дубровин на протяжении многих лет проводит личное исследование по теме: 'Восприятие карцера заключенными разных национальностей Советского Союза'. Он делится своими выкладками и наблюдениями: 'Боятся карцеров армяне, готовы пойти на любое унижение, чтобы туда не попасть. Кабардинцы горды в камере, в карцере же сникают сразу и начинают просить у баландеров добавки. Евреи умудряются так выкручиваться, что их трудно в карцер загнать, - очень адаптированный к тюрьме народ, редко попадающий в карцеры. Хорошо и по многу дней переносят карцер татары, особенно сибирские. Русские, украинцы, белорусы, попадая в каземат, сначала начинают петь песни, а потом сникают, надламываются психически. Прибалты предпочитают вызывать врачей, ссылаясь на мнимые болезни, они полагают, что врачи и таблетки им помогут. Молдаване - плачут, уйгуры и дунгане молчат и не вступают ни в какие разговоры; грузины становятся агрессивны, бьются головой об обитую металлом карцерную дверь, проклинают русских, пинают стены; народы Поволжья и Европейского Севера - удмурты, коми, ненцы, вепсы, карелы, саами, марийцы, чуваши, башкиры сразу впадают в спячку; буряты, тувинцы, эвенки, якуты, нанайцы, кеты, тофалары стремятся найти или отгрызть от откидной плиты что-нибудь деревянное, щепку или спичку, и найденное бесконечно жуют; немцы Сибири становятся 'повернутыми' - то молятся, то вскакивают беспрерывно: Почти все, попадающие в карцер, начинают чесаться, грызть ногти и обламывать их до крови, ковыряться в носу, часто подходить к унитазу и мочиться. Потом до конца дней почти у всех будет недержание мочи': Водворив подследственного в карцер, Е. А. Дубровин начинает добиваться сотрудничества с ним: приходит в цивильной одежде, угощает чаем и просит сообщить о деле поподробнее, о разговорах с сокамерниками: ездит домой к подследственным и получает от них деньги, ценности, книги (он любит читать зарубежные детективы), адреса нужных людей, особенно женщин. Последние в цене, он и его ребята используют их для своих утех и похождений. Жена одного скульптора-могильщика стала его любовницей, а законный муж в это время получил смягчение режима - просторную светлую хату со шконкой и в придачу глухонемого педераста, рабочего Челябинского тракторного завода и лауреата премии 1985 года в Праге среди глухонемых мнемонистов Европы. Власть тюремщиков необъятна: можно отослать осужденного в дальняк, а за плату оставить в местной зоне. И даже не в зоне, а при тюрьме на разных хозяйственных работах. Можно подследственному организовать ночью нужное свидание с подельником - крупным воротилам подобное свидание обходится до десяти тысяч рублей. Кто обнаружит такое нарушение УПК РСФСР? Свидания в тюрьме устраиваются с кем угодно. Результат - один получает десятку, другой - ИТР, где четыре месяца приравниваются к году выплат и такой прямо с суда попадает в объятия семьи и друзей. Процветает ныне уже в майорском звании Евгений Александрович Дубровин, не нарадуется на свои возможности. Кем бы он был, если после института стал бы работать на инженерной должности? Прорабом перестройки? Проектировщиком в проектной конторе? Короче, никем. Доходна и выгодна служба в тюрьме, к тому же можно проводить исследования по народам, которых в Союзе по переписи 1926 года было 194, а ныне прибавились новые - вьетнамцы, кубинцы, на подходе китайцы. Работы непочатый край. Весь в творчестве, майор Дубровин - предложил в своем коридоре оборудовать специальную камеру для гермафродитов и добился, чтобы им как женщинам приносили горячую воду и вату. (Видно, что перестройка коснулась и тюрьмы). Вата - материал дефицитный, передается в обмен на чай педерастам. Зоновское восприятие национальных отношений столь же причудливо и изменчиво, как обожание советскими философами вождей народа. В младые годы писали: 'Сталинское руководство - залог успехов Советского Киргизстана' (доктор философских наук М. С. Джунусов); ныне тот же Масхуд Садыкович советует националистам-перестройщикам руководствоваться методом Михаила Горбачева. ВОР КАК ТАКОВОЙ В изъятии у себе подобного есть нечто от подвига, и многие люди, как ни крутись, воры. Один увел, отбил жену у другого. Как назовешь это явление? Конечно, воровство. Правда, ему нашли другое, поэтическое определение: любовь. Они, дескать, друг для друга созданы. Воровство, осуществляемое повседневно и ежечасно - известное воплощение идеи равенства. Справедливо же - попользовался, отдай другому. Бывает, что и воры отдают что-либо даром, как бы возвышаясь над хозяйкой их души - собственностью. Воровство - профессия вечная и немеркнущая, а в условиях социализма - советского, паханского толка - она получила столь широкое распространение, что стала формой существования и повышения благосостояния масс, 'Не унесешь, не проживешь', 'Вор вора видит издалека' - мировоззрение зрелого, развитого, доношенного социализма. Прогресс, как ему и положено, внес в ремесло свои особенности: раньше были обозники, ныне - автоугонщики; в прошлом - форточники, ныне - квартирные взломщики; в сейф влез - медвежатник, в карман - карманник; в госказну - партийный мафиози. Ежели представить преступность как изящно растатуированную матрешку, то воровской мир в ней самый емкий. В ней пребывает своя аристократия и ее подданные, гордые одиночки и коллективисты, виртуозыумельцы и просто хапуги, последних даже стыдно относить к классу воров. :Фаруху Усманову далеко за восемьдесят, он вор-карманник одиночка, за все годы советской власти своему ремеслу не изменил. Ни разу не влетел: как чувствовал 'наседание', так сматывался в другие города необъятного Союза. Работает только по-ремесленному, руками, специалист по части кошельков и бумажников, не мелочится, действует без моек и шулерского подталкивания. Фарух благороден, опорожняет карманы только мужчин. На дверях не виснет, автобусы и вообще движущийся транспорт обходит стороной. Его стихия - рынки, их он знает, помнит с десятых годов, различает по вкусу и запаху: приторно-слащавый самаркандский, голосистый - нальчикский, самодовольно-поросячий - тбилисский, холодный - свердловский, вокзальный - бессарабский (киевский), разноцветный - московский: бывал и на благовещенских, и на южно-сахалинских. На всех рынках он продает и покупает, и несет с астраханского, к примеру, с тыквой-кубанкой сумму на много месяцев житья. Ведь ему не только себя надо обеспечить, но и многочисленную семью - непутевых детей, ставших при социализме и ушедших на пенсию инженерами, агрономами, бухгалтерами. Так они и прожили в неведении о том, что их папа-травник на самом деле - карманник. Его считают продавцом мумие, собирателем трав и никому в голову не придет, что при всей трескотне о целебности этого снадобья на его продаже и сборе и месяца не проживешь. Мумие он сварил еще в тридцатых на одном хивинском кладбище из вывернутых ветром из песка всохших трупов и вот так для отвода глаз уже более полета лет продает чертово варево, советуя по крупицам на кончике ножа добавлять в кипяченую воду и размешивать серебряной ложечкой. Многим помогает. Жиган - вор-профессионал, домушник. Восемнадцать лет отбухал за вторжение в быт граждан и экспроприацию экспроприированного. Профессиональность у него во всем: в нервности, осторожности, переживаниях - вдруг не получится, в уязвимости. Все мозги Жигана забиты недоверием к людям - не ворам. Из-за них он столько лет мытарился, столько здоровья потерял. Квартиры он вычленяет долго, продуманно. Замки щелкает, как орешки кедровые, без внешнего повреждения. Каждый вновь появившийся замок в отечестве подвергает собственному анализу. В его руках они крошатся и хрустят: в скважину вставляет вату, пропитанную заранее спиртом и: поджигает, от высокой температуры пружины лопаются и запоры сами вываливаются. Некоторые открывают постукиванием. К каждому замку свой подход - набор отмычек, ключей, зажимов, домкратиков, пилок: Войдя в помещение, сначала успокаивается (раньше бывало выкуривал папиросу и выпивал рюмку водки), садится и размышляет, не ошибся ли он в выборе. Он считает, что граждане не умны по части прятания, хотя об этом думают. Любит вспоминать трудные случаи своего ремесла, своей смекалкой гордится. На Урале, а там народ мастеровой и остроумный, он в одной 'хавире' - квартире чиновника не обнаружил ни денег, ни золотишка. Знал, чувствовал, что есть сумма приличная. Перед уходом, опустился в кресло и раскрыл 'Вопросы ленинизма' И. В. Сталина. Текст был на плохой, рыхлой бумаге и плохо читался. Пришлось включить свет. Ага, ясно. Книгу поставил на полку и прощупал абажур - в нем были драгоценности и несколько тысяч. На Урале предпочитают ценности в технике хоронить - в старых утюгах, ручках молотков, под умывальниками и кранами, в унитазах, пылесосах, стиральных машинах: Они в одном правы - при пожарах эти ценности могут сохраниться. А вот иркутяне стараются хоронить деньги под клеенками и бумажной подстилкой в шкафах, под скатертями, коврами, приклеивать и вшивать в одежду, в сапоги. Москвич боится денег, дома не держит, несет их в сберкассы или, по-столичному это считается хорошим тоном, одалживает субъектам, у которых и без того 'куры денег не клюют'. Это делается для того, чтобы держать их в приятной зависимости. В Средней Азии деньги шукать не просто, прячут в банках-склянках и прямо в землю. В земле искать труднее всего. Интересны были воровские гастроли на Украине, где так прячут, что сами забывают, приходится помогать в поисках. В одном дворе Жиган нашел деньги: в свином навозе, в другом - сверток положили в печку летней кухни. Воровская жизнь превратила Жигана в тонкого знатока человеческих душ. У крупного академика при осмотре квартиры и трешки не найдешь, зато можно побаловаться содержимым холодильника - коньячком, финским сервелатом, копченым балычком, черной икоркой с маслицем вологодским на ржаном хлебе свежей выпечки. Грязный базарный цветочник навряд ли станет обременять дом деньжатами, но вот в гардеробе найдется отменный костюмчик из добротного материала, всего раз примеренный при покупке. Профессия приучила Жигана приглядывать за гражданами отечества. Приметил он как-то перед рассветом зимой человека с сумой и саночками, потом его же с сумой и велосипедом в летнюю пору, бодро потрошащего помойки города. Присмотрелся, что он частенько бывает на городских свалках, узнал, что работает фотографом в НИИ, женат, двое детей, мать-старушка. Жена - скромная техничка, так, по совету социолога И. В. Бестужева-Лады, стали в стране победившего социализма, чтобы не оскорблять слуха, называть уборщиц. Говорят с акцентом - немцы. Однажды потрошитель помоек совсем поверг Жигана в удивление - он его увидел бегущим на лыжах. Что же поразило спеца-товароведа? То, что вместо гетр лыжник надел оторванные рукава свитера. Ага - скряга! Явно есть деньжата, да немалые. Вычленил жилье и для ознакомления посетил соседнюю квартиру, где по-камерному, приложив кружку к стенам, прослушал весь строй и быт семьи. Здесь было чему удивляться. Семья жила по особым законам накопления и сбережения. Глава семьи в будние дни обходил помойки, собирая в них съестное, сдаваемое в утиль (посуду, бумагу, аптечные пузырьки и баночки), переделываемое в вещи - тряпки, доски, обувь, стекло. Суббота и воскресенье уходили на посещение городских и заводских свалок, где все вышеупомянутое тоже собиралось. Все свободное время семья занималась переработкой набранного в деньги и пищу для себя: огрызки, очистки, кости, шкурки шли на приготовление блюд; из голенищ сапог, остатков кожи ботинок шились тапочки; грязное тряпье стиралось, сушилось, гладилось и резалось на полоски, из которых вязались коврики. Раз в месяц хозяин ездил на мясокомбинат, привозя мешки с требухой, головами, ребрами, хвостами, ногами: Наступал праздник: в семье варились холодцы, сельдисоны, зельцы. Ягоду семья собирала по оборванным кустам в конце сезона, когда можно было бесплатно заходить на плантации; облепиху брали в декабре и январе мешками, сбивая мороженные ягоды на простыню. Варили мусы, джемы, кисели, готовили на продажу облепиховое масло. Уютная квартира была обставлена БУ - бывшей в употреблении и найденной мебелью, тарелки в кухне - все с надписью 'Общепит', шлюмки из солдатской столовой, вилки, ложки алюминиевые. Во имя рациональности и бережливости все ели по порядку, пользуясь одной чашкой, одной ложкой, одной вилкой. Копейка к копейке - рубль, рубль к рублю - десятка, десятка к десятке - сотня, сотня к сотне - тысяча, тысяча к тысяче: - мечталось набрать двести тысяч, чтобы купить дом на Черноморском побережье. Иногда вечерком, утомленный расчетами в тещиной комнате (темной кладовой), хозяин выбегал к теще и восклицал: 'Мамочка, осталось восемнадцать насобирать'. Когда их набрали, на семейном совете решили еще немножко подкопить, чтобы вольно на побережье пожить до конца дней в раю, не собирая и не перерабатывая. ВОИР - Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов не один десяток свидетельств на открытия и изобретения выдало бы Эрнсту Бергману: за раскрой изношенных маек на трусы, многократное использование презервативов в семейной жизни, фуфаек сороковых годов в подклад пиджаков, варку мыла из дохлятины - собак, кошек, птиц, вязка свитеров из хлопчатобумажных бобин масляных фильтров тракторов, переплавку не принятых стеклопунктами бутылок в причудливые пепельницы: В семье не курили, не пили напитков, не приглашали гостей - все копили, жаловались и скулили, как тяжело жить (и на самом деле не легко - работа отнимала по шестнадцати часов в день) и надо помогать, помогать родственникам, живущим на восьмирублевую пенсию в одном из актюбинских колхозов - родственникам, которых никто и никогда не видел. Изучив быт и обычаи семьи, Жиган стал готовиться к операции. Жена с матерью по субботним и воскресным дням пропадали на барахолке. Муж, естественно, торчал на свалках, дети дома готовили материал - дочь резала тряпье на ленты, сын паковал макулатуру в подвале. Одному эту квартиру взять без крови оказалось сложно - все Бергманы были холеные, отпоенные костным бульоном свалок и мясокомбинатов и соединенные насмерть видением побережья. К тому же мокруху Жиган не переносил, считая ее нарушением воровской этики. В компанию были приглашены еще трое, без посвящения в тонкости дела - одному вменялось на барахолке по дорогой цене скупить 'творчество' семьи и попросить немедленно подвезти еще такую партию (рассчитал правильно: позвонят дочери и она тотчас же привезет), другой должен был подойти к копающемуся в мусоре и отходах Эрнсту, невзначай сказать, что рядом в перелеске лежит воз тряпья с какой-то фабрики. Это тряпье было специально завезено и свалено в нужном месте. Третий должен был сыну, сдающему макулатуру, предложить поехать в другой район, где нет очереди и выгодный обмен литературы. Книги, купленные таким образом, Бергманы перепродавали подороже. Жигану нужен был час для очистки квартиры. Получилось даже больше, чем планировалось: помогла погода, началась поземка. Огорчило единственное - 'умелец-скряга', оказывается, деньги искусно рассовал и не все тайники удалось быстро обнаружить. Уже на выходе он сообразил, что 'стеклодув' мог деньжата запаять в стекло пола в ванной комнате. И то, что он там взял, превзошло все ожидания - более 150 кусков! На все это ушло 39 минут секунда в секунду, не считая года слежения за семьей. Бергманы возвращались в приподнятом настроении - у всех удача: выгодно реализовано 'творчество', найдена и схоронена от посторонних глаз ценная тряпная свалка, макулатура обменена на дефицитные книги. Все по очереди поели зельц, смачно намазывая на него горчицу и, поперхаясь ей, шутили друг над другом, по очереди из кружки выпили травяного чая с облепиховым джемом, и приступили к подсчету: 'Мамочка, осталось': Щелкнул ключик в сейфе, спрятанном в стене под вешалкой и: бездонная пустота: В ванной Эрнст упал и забился в предсмертных конвульсиях. Остальные выжили - мамочку полупарализовало, жена стала какой-то веселой навсегда, а дети ушли по другим немецким семьям Сибири продолжать национальные традиции порядка и бережливости. С похоронами проблем не было, ибо Эрнст разработал специальный легкий утепленный обоями (разумеется использованными) гроб из овощных ящиков. Он планировал эту продукцию сбывать не справляющемуся с быстрорастущими потребностями районному похоронному кооперативу: и сам угодил в ее уют. Оставшихся деньжонок хватило, и очередь к тарелке исчезла, так как мамочку стали кормить отдельно из своей чашечки и своей ложечкой. Оказывается, она не во всем доверяла зятю и сама сшила заначку для денег в бюстгальтере, дочка тоже - в рейтузах. У одного Эрнста не было нательных тайников. Первым исчезновение Тощего Геракла (оказывается, и у него была кликуха) почувствовали мусорщики, удивившиеся обилию выбрасываемого гражданами. Жиган же по-братски поделился добытым, бросив каждому по куску, а остальные тыщи переплавил в один абаканский кооператив, состоявший из его бывших семейников и родственников. 'Воры, - говорил Жиган на сходняках, - вы должны читать, умнеть, просматривать литературу прошлых веков, там много ценного для нас'. Он знал, что книги Максимова и Прыжова научили его под заплатами нищих видеть червонцы, в вечном недомогании - отменное здоровье, в повышенной религиозности - ограниченность кругозора. Красноярский вор Игорь Пономарев определяет наличие денег у человека, начиная с трех рублей. Имеющих большие суммы он видит сразу. Будучи наводчиком и экспертом осмотра, он никогда не ошибается. Игорь и сам не может объяснить эту свою природную способность, только говорит, что поведение человека меняется от суммы. Сколько в квартире или доме филок, он заранее не может сказать, но стоит войти, оглядеться и сумма с точностью до десятки называется. При этом он может указать и месторасположение сумм. В сибирском воровском сообществе 'деньговидение' Игоря (кликуха Филон) использовалось на полную катушку. Часто воры применяют пытки для извлечения ценностей и денег, ибо многие даже под страхом смерти не желают с ними расставаться. В том числе и особенно те, кто зарабатывают их тоже воровством. Это нечестно. И приходится подвешивать 'на коромысло', делать 'ласточку с уздечкой', сажать голой задницей на электропечь, гладить электроутюгом яйца, кипятить физиономию электрокипятильником, электрочешежопить паяльником: Рассказывают, что благодаря Филону удалось 'взять свободно' полмиллиона филок у директора Сумгаитской мебельной фабрики. Он сам их отдал, без пыток, под напором фактов и доказательств. Тут он оказался порядочным. Филон погиб, когда соперничающая кодла воров из Улан-Удэ, подпоив его, бросила под поезд в районе Байкальска. Ему принадлежит выражение: 'Не деньги пахнут, а суммы'. Равиль Муратов, вор-рецидивист, ныне по крыткам гуляет, сидит с четырнадцати лет. На свободе появляется и снова опускается. Жизнь то богата, то бедна, бедна, разумеется, в тюремном режиме. В сорок лет первый раз женщину познал, до этого в пидорах состоял. Похож на вьетнамца, чем гордится, ибо вьетнамцы какие никакие, но иностранцы. К нему неоднократно подходили и удивлялись, что он по ихнему не кумекает. В нем воплотились веселое факирство, мошенничество без прикрас, детская хитрость и злость на человечество. Выйдя в очередной раз из северных пермских лагерей, Равиль почему-то забурился в Пензу. Говорит, что в Пензе был шахматный турнир, его привлекший. В шахматы играл классно, был многолетним чемпионом разных камер в разных тюрьмах, десятки литров крови выиграл у сокамерников, побеждал без мошенничества и подтасовок при строгой записи и фиксации каждого хода. Одним нравится цифра пять, другим восемь, Равилю не дает покоя '27'. Уже прошел 27 вскрытии вен, 27 зубов покинули челюсти фальшивого вьетнамца, считает, что жизнь у него начнется, когда отсидит полных 27, периодические выходы на волю в счет не идут. Прогуливаясь по Пензе, он, само собой, зашел в 27-ю сберегательную кассу. Сотрудники ему так понравились, что он из своего репертуара решил показать самое изящное - фокусы на исчезновение, отвод от предмета. Девки, уморенные чередованием цифр и бесконечными записями, и посетители - живые копилки на собственные похороны, так увлеклись, так смеялись Равилевым проделкам, что обнаружили пустоту некоторых ящиков, когда Равиль чувствовал себя уже важным господином: в бакском берете, белых джинсах, развалившись, он полудремал в рейсовом автобусе. Они выбежали и кричали, на помощь звали, а Равиль трепетно ощущал хруст ассигнаций в заднем кармане только что вошедших в моду джинсов. Родина манит, и особенно, если она Ташкент, где родился в татарской семье Равиль, вскоре за баловство и проделки списанный в детский дом. Равиль не просто вор, а вор-химик, самая опасная для общества разновидность этой братии, ее побаиваются сами воры. Он знает стоимость всех маршрутов: на поезде Новокузнецк - Андижан взял чистыми, без гаек и металла, четыре тысячи; Новосибирск - Адлер - пять тысяч и парочку чемоданов хорошего барахла; маршрут Бийск - Томск дешевый, филок, стыдно сказать, триста рублей, но: Но о но - это уже дополнительный рассказ, только для посвященных в ремесло. Но - у Равиля есть связи и рецепты; он достает сильнодействующее снотворное и им заряжает - водку, коньяк, шампанское, ситро, 'Буратино', лимонад, 'Боржоми', 'Ургучан', 'Дарасун', 'Карачинскую', сельтерскую: В стеклянной ступочке растирает атаминал, делает растворы и вводит шприцем в напитки. 'Заряжает' - термин его профессии. У него кожаный портфель в декоративном латвийском тиснении, заполненный бутылками. А к нему ловкость рук и никакого мошенничества. С проводниками - расчет только деньгами. Они и посадят в хорошее, солидное купе. Едут папа, мама, дочка отдыхать, загорать на юга и побережья. Одно место в купе свободное: просят, умоляют пассажиры проводника не подсаживать, угощают его, одаривают и довольны, что едут одни - семьей. В купе проводника стоит с чемоданчиком веселый человек возраста непонятного, почти как ребенок. Просит предоставить ему место до ближайшей крупной станции, он очень устал. Папа, мама и дочь соглашаются его пустить - только до ближайшей станции. Равиль неописуем в азарте, семья хохочет над рассказами из цирковой жизни. Ну, и совсем умница попутчик: предлагает угоститься с ним, выпить чуток, к радости семьи за его же счет. Жена не возмущается, не из их кармана льется дорогой армянский коньяк, дочь, надув губки, тянет 'Буратино'. Равиль пьет даже больше других, жажда мучит и к тому же все знают, что артисты пьяницы, так что репутацию надо поддерживать. Жена от коньяка отказалась, но у Равиля нашлась бутылка 'Алазанской долины', и она сдалась. Как-то в мгновенье все сникли, Равиль опустил шторы, дверь крепко закрыл и принялся за работу: напитки убрал, чемодан проверил, деньги подсчитал, идущее в 'ямку' сложил, серьги аккуратно снял. С кольцами иногда приходится возиться, но у Равиля на этот счет припасен инструмент - распил идет очень редко, а так прижимы и отжимы, нитки промыленные и кольца и перстни сложены в дипломат. Оставшуюся в купе семью описывать не стоит - в себя она придет не раньше, чем через неделю. Ментам эти случаи раскрывать несподручно, сплошная путанность, дальность расстояний, сбивчивые показания свидетелей, разные республики. Никто такие дела брать не хочет. Подобных воров советская милиция предпочитает на воле не держать. Оторваться им трудно, надо давать клятвенные обещания, проситься на поселение куданибудь на Хатангу. Только тогда смогут поверить им, ворам-химикам. По выходу из зон за ними сразу движется прокладка и чем раньше водворяют снова, тем, считается, лучше для общества. Старый зэк говорит вам: граждане, с гигиенической, с других точек зрения не жадничайте, пейте только свои напитки, кушайте только свою пищу, из незнакомых рук не берите. Деньги, здоровье, а то и жизнь будут в сохранности! Воры-карманники хвалят районы Поволжья, там проживает доброе христианское и мусульманское население. Обнаружит к примеру пропажу кошелька мордвин (мокша или эрзянин) и сокрушаться особенно не станет, отойдет в сторону от автобусной остановки, покачает головой, сплюнет, махнет рукой и произнесет: 'Чему бывать, того не миновать'. Старые люди еще перекрестятся с молитвой. Не то в Прибалтике, где-нибудь в Риге или Тарту. Исчезновение кошелька человека взбудоражит, он остановит автобус, побежит в милицию и начнет всех подозревать, особенно русских, хотя воровской мир Балтики состоит из местных националов и приезжую братву не жалует. Исчезла-то всего жалкая пятерка. Ни одна профессия не требует такой специализации, как воровство: есть 'трупники', занимающиеся изъятием золотых коронок в моргах, 'корабельные крысы' - те, кто пасет плавсостав, 'рэкетиры' - вымогатели у удачливых кооператоров и дельцов, 'вооружейники' - воруют оружие у заводской охраны, в милицейских отделениях, на Тульских, Ижевских и Ковровских заводах. Пушку иметь - мечта каждого семьянина, не только закавказского и зааральского, но и северянинапомора. Людям некоторых профессий без нее не обойтись - таксистам, проводникам почтово-багажных вагонов. Заботливое государство их оставляет наедине с деньгами, темнотой, риском. Оружие - лучшее успокоение и надежда. В 1966 году в Чите придумали граждане таксистов молотками бить по кумполу и изымать выручку. Разошлись во всю, даже военные и те ни за что ни про что стали избивать таксистов. Подопьют в ресторанах 'Забайкалье' или 'Ингода', возьмут машину и просят: 'Гони на озеро Кенон'. Подъезжают и там на берегу скуки ради изобьют, измутузят водителя, деньги отберут и пинками прогонят. Все это было до поры до времени. Оказался один из таксистов с револьвером. Стали бить, он им: 'Ребята, умоляю, не надо'. Те разошлись, раскипятились, пришлось 'пушку' применить. Двоих уложил сразу, а третьего так, что отваживались с ним в госпиталях потом полгода. Но он честно сказал на суде: 'Мы виноваты, мы стали бить'. Один этот случай успокоил область и научил с почтением подходить к водителям, уважать их, разом выбил молотки из рук. Специализация воровского мира тесно связана со спросом. Требуются иконы - жди грабиловки церквей, монастырей, музеев. Постоянный спрос на мясные продукты заставляет обматываться колбасой мясокомбинатчиков, прижимать к сердцу вырезку вместо грудей и надевать протезные ягодицы из фарша. В продажный вес что угодно можно вогнать - соленую кровяную грязь, перемолотые кости, истертую в порошок щетину. И из-за этого передерутся совчеловеки, ибо подобный продукт называют докторской колбасой. Нарастить вес в сыре и масле можно парафином и туалетной бумагой, в меде - сахарином и сахаром, в коньяке - спиртом, в марганцовке крашенным. Власти в курсе подобных объегориваний и предпочитают отгораживаться - спецмагазинами, спецзакупками за кордоном: они же обладают нежными желудками, не то, что у пролетариата, готового на любые жертвы ради производства средств производства. Неописуемы пути специализации. Валера Один (кликуха Директор) полем своей деятельности избрал научно-исследовательские и проектно-технологические институты, а в них конкретно проверял 'финансы профорганизаций'. Научный мир давно на профсоюзы начхал, забыл, что они школа коммунизма. 'Директор' краснощек, в россомаховой шапке, замшевое пальто на собачьей подкладке, в финских ботинках и с узкими серпами усов. Вежлив и корректен - проходит без пропусков в столь закрытые заведения, как НИИОлово, Институт ядерной физики. Он говорит: 'Я из министерства (я из обкома, я из дорпрофсожа и т. д.). Мне нужен ваш профорг или тот, кто отвечает за собес'. Любой охранник пропустит такого вежливого и солидного человека: 'Пожалуйста, проходите, комната 49, этаж третий'. Ловкость рук позволяет при подходе к профсоюзу заглянуть во многие кабинеты, там пройтись по сумочкам и верхней одежде. В профкоме разыграть проверяющего, ковырнуть сейфик. И еще многое можно прихватить: шапки соболиные, путевки в Дома отдыха, билеты на разные ансамбли. Страна Советов забита НИИ и Директору работы непочатый край, наука и здесь неповоротлива: пока догадаются и посовещаются, примут решение сообщить в милицию, пройдет много времени. Обшарив тридцать институтов, Директор жаловался, что только из двух позвонили, назвав его неясные приметы, в остальных перессорились между собой, подозревая друг друга в хищениях. Кидалы - особые воры и это явление отражает новую, более развитую стадию воровства на пути к всеобщему. Начало его - годы Гражданской войны. До этого Россия славилась обманными манипуляциями нищих-'калунов', которые брали на выкуп больных, калеченных детей и с ними бродили по дорогам и селам, прося милостыню. Иногда для этой цели калечили детей и носили уже мертвых. Были и погорельцы-сборщики средств для деревень, сгоревших от пожаров, бывало и они обманывали. В советское время одна группа добралась до М. И. Калинина и так ему расписала фашистские зверства, что всесоюзный староста отвалил им в годы войны, подумайте только, вагон продовольствия. Оказалось, что эта деревня была вне линии фронта. Кидальство - специфический обман: 'обернутая материалом чурочка' делается похожей на ребенка и с ее помощью собирается подаяние, 'ребенок' при этом 'сосет грудь' - легко и удобно, обошел поезд и выкинул в окно. На барахолках Хабаровска и Находки известны случаи, когда обыкновенных гладкошерстных щенков одевали в искусственные шубки, снятые с гэдээровских игрушек-собак и продавали, как дорогих болонок. Мухлевство - это тоже кидание. 'Покупайте, покупайте лисью шкуру, особая порода, прочная, вечная, моль не берет и собаки на нее не лают' - кричит на барахолке скорняк. На самом деле - это перекрашенная дубом собачья шкура. Можно и шкуру баргузинского соболя растянуть втрое. Дешево продают костюмы - элегантные, вечерние, с блеском ночным - на самом деле - для покойников. В войну делали аккуратные чурочки из лиственницы и их окунали в мыло - готовы бруски хозяйственного; продавали рулонами ткань, где слои были по бокам тканевые, а внутри - оструганные бревешки; масло в бидоне только сверху - внизу вода или мазут. Само понятие 'кидальщик' идет от продавцов семечек и табака, которые тренированным закидом в карман ссыпали не стакан, как положено, а четверть его. Лузгайте, граждане, курите на здоровье! Кругом обман. И власть, начавшаяся с разгона Учредительного собрания, фальшива изначально. Говорят повсеместно: не проведешь - не проживешь. Идет из Тулуна молоковозная машина в Братск, покуривает водитель, опустивший в цистерну кусочек масла. Перед Братском он обрастет килограммами. Масло извлекается и продается. Ко всему присматривайся - не пахнет ли обманом. Вот стоит ведро чистой брусники, по виду не определишь какая она, а на самом деле собрана из медвежьего помета-навоза. Грибная солянка? Подвох! Нашинкована из гнилых грибов. Смеются в поезде соликамские мужики, рабочие совхоза. Рассказывают: 'У нас была в хозяйстве выбраковка свиней, списали по дешевке с десяток карликов-поросят, мы их купили и нынче продали, как настоящих. Они же не будут расти'. Весело, весело. Кидалы-обманщики в почете, они не только негодную вещь продадут, но и при расчете сжульничают ловким уводом ассигнации в ладонь, взгляд отведут. Так в Союзе повелось, что со словом 'химия' ассоциируется обман. Химичит - значит кидает. Ушлые все пошли, друг друга норовят обмануть. Посмотри, продает чистый, крупный картофель. Покупай. Но он собран с полей, расположенных вокруг хим-олово-свинцовых комбинатов. Для себя продавец там не сажает, это для продажи - гостевой. Кто проверит, что он химичит, когда само государство радиацию распространяет в продуктовых поставках из Чернобыля. Государство и его ведомства химичат в открытую и директора говорят: 'Человек такая скотина, все через себя пропустит и пронесет'. Курганский вор-мошенник таксист Виктор Белялов специализируется на обирании зэков, их родственников и знакомых. Его шмары разъезжают по добытым из зон адресам и представляются посланцами, гонцами. Жены, родители, дети отдают последние деньги, вещи: для своих зэков. На этом мошенничестве он зарабатывает прилично, тысячи гребет. Вор Владимир Егоров родился от ППЖ в Берлине в 1946 году и поэтому считает себя родственником Эриха Хонеккера и нашел занятие в духе перестройки. Просидев неделю у радиоприемника, он выписал имена Григорьянца, Померанца, Стрелянного: Имя Григорьянца ему понравилось и пустился он с ним в путь по стране. Представляясь членом группы Григорьянца, он входит в семьи интеллигентов-учителей, агрономов, зоотехников, расспрашивает их о судьбе и работе в сельской местности и 'прозыривает' квартиру, похищая потом или сразу же в процессе интервьюирования, ценные вещи. Новоиспеченный 'сын лейтенанта Шмидта' курсирует по просторам Сибири, пока удачно сматываясь от приверженцев Григорьянца и милиции, объявившей на него всесоюзный розыск. Некоторым людям информация ни к чему, а воры от ее недостатка страдают вечно. Такова особенность этой деятельности. Проникнуть при умении можно куда угодно - даже бетонное перекрытие особыми растворами можно промочить и отверстие готово. В районные хранилища денег ни сверху, ни сбоку не проникнешь - стена каменной кладки в Восточной Сибири толщиной 64 сантиметра, 10 сантиметров воздушная прослойка и: 20 сантиметров сплошной бетонной стенки с арматурой-двадцаткой, где в центр попадает перекрест квадратов другой сетки. И в этом случае был найден выход - все сооружение подцепили к трактору, переместили его на сварные листы и утащили. При этом изъяли несколько сот тысяч рублей, а хранилище утопили в реке. Оно и ныне там красуется. Ходит-бродит вор по друзьям и знакомым, расспрашивает о гусях - состоятельных людишках, имеющих ценности и деньгу. Принимает заказы. Иметь среди друзей стоящих воров дело неплохое, любого конкурента можно убрать. Самому не стоит, а вор за плату с бакланом договорится и тот в собственное удовольствие замочит того, кого укажут: тихо, спокойно. Жена академика, неизвестно какая по счету, разболтала, что ее любимый старикашка приобрел за 50 кусков редкую японскую картину. Засеки это дело, уложи в память и продай за тысячу вору. Вскоре картина перекочует в другие, надежные руки за цену в пять-десять раз меньшую. К старости у многих развивается логорея - недержание речи, особенно у мужчин, которые начинают страдать хвастовством - заслугами, значением, достижениями, наградами, накоплениями. Как прожить старым людям без заботы и поддержки? Все их забывают, никому они не нужны (по их мнению). Неправда, товарищи пенсионеры, нужны, да еще как. Ежели филками богаты. Вот дамочка, общается на югах с болтливыми пенсионерами-импотентами, узнает их адреса, болячки, условия жизни. И пишет она друзьям-ворам особым стилем, который называется 'наводить на гусей'. :Богато, хорошо жили два брата и их напарница по делам - простая медицинская сестра. Молоды, еще и тридцати нет, а уже с 'Волгами', дачами, вкоцаны по последней моде в импортное кожевье. Медсестра живет поскромнее в своей кооперативной квартире, замуж выходит за смазливого студента, на сберкнижке есть куски. Она - воплощение самой что ни есть скромности и в 16-й поликлинике Новосибирска является заместителем главного редактора стенной газеты 'Доброта'. Редактор, он же и главврач доброй сестре (она его, пьяницу, коньячком бесплатно частенько балует) делает всякие поблажки, отпускает в любое время по разным общественным делам. Звонок. В глазок видно - стоят трое молодых людей в белых, крахмальных халатах. Девушка обвешена медицинскими приборами и трубками, юноши с чемоданчиками. Звонят: 'Откройте, пожалуйста, мы из райсобеса по вашей просьбе и письму'. Входят. Здороваются. Называют по имени и отчеству. - Мы выясняем условия, в которых вы, заслуженный человек нашего отечества, защитник Родины в прошлом, проживаете. На что жалуетесь? Какую помощь и содействие хотите от нас получить? Как у вас с духовной жизнью, чем вы наполняете свой отдых? О, у вас все сочинения Иосифа Виссарионовича Сталина?! Сейчас это редкость. В Грузии цена всех вышедших томов достигает трех и более тысяч. Мой папа тоже без Сталина и дня не может прожить. С ним, как с Богом, советуется. Недавно я в Гори, на родине вождя был, там все сохранилось: памятник, большой портрет на вокзале и музей. Мне повезло, попал на слет людей, татуированных портретами Иосифа Виссарионовича, приехали тысячи. Один мне на ухо сказал: 'У меня на груди Сталин, а на жопе знаешь кто? Горбачев. Ему там самое место'. Все задушевно хохочут. Млеет и дурееет бывшее военное, партийное, лагерное: начальство. Рассказывает о медалях, о своем вкладе в комсозидание и уничтожение многочисленных врагов. Скрупулезно по памяти перечисляет, в чем нуждается: необходимо сменить водопроводные краны, шток в унитазе, достать крышки для стеклобанок, ибо не замаринуешь и не засолишь без них, надо пугнуть пацанов, которые вытаскивают из почтового ящика газеты и журналы - 'Советский воин', 'Ветеран', 'Красная звезда', 'К новой жизни'. Просит - он об этом многократно писал, куда надо, но не получил ответа - обратить внимание на вражеские сходки в квартире 37. Пришедшие все аккуратно записывают в бланки, блокноты, в заявки. Для пущей важности просят расписаться и оставляют квитанции. При этом идет неторопливая беседа о вождях, врачах, происках врагов, мудрости Ленина - Сталина, КПСС, победе в войне и строительстве социализма, о коварных сионистах, тайных масонах, Коротиче и Гдляне: Гости не торопятся, хвалят красоту жены, мужество (проступающее на фотографиях) детей, внуков, похожих сейчас телом, а потом, разумеется, и делом на деда. От предложения выпить по рюмочке категорически отказываются: мы на работе, не положено. Жалобам на здоровье нет конца: запор постоянный, плохое настроение и высокое давление. До этого молчавшая и не встревавшая в беседу девушка, говорит: 'Давайте проверим давление'. Кто ж от этого откажется прямо на дому? Проверяют, как положено - старик ложится на диван. 'Ба, да у вас оно что-то резко подскочило. Надо срочно сбить. Что предпочтете, таблетки или укольчик? Укольчик надежнее и быстрее снижает'. 'Можно, можно укольчик, я с детства их не боюсь, вот жена при виде шприца и крови в обморок падает'. Ставится укол, болтовня замирает, и через минуту терпило уже храпит в две дырки-пырки, открыв для заглатывания воздуха и рот, полный фикс. 'Грабь награбленное' - лозунг красногвардейцев и их последователей. Добыча бывает солидной - десятки тысяч упаковываются в чемоданчики, драгоценности и золотишко раскладываются по карманчикам. Следы пребывания уничтожаются, справки спускаются в унитаз мелко разорванными. Старые люди редко сразу обнаруживают утерянное, описать воров-грабителей сложно, ибо белые халаты так же обезличивают, как и всякая форма - военная, милицейская. ПРОДАЖА РАБИНОВИЧЕЙ Как и все люди на земле, зэки тоже умирают и, пожалуй, чаще, чем вольняшки. Из одного ада зэк перемещается в другой, из одной 'колючки' в следующую. Исправительно-трудовые кодексы и комментарии к ним не разрешают передавать трупы родственникам, а тем более - друзьям и знакомым. Только по большому блату и после долгого хождения по инстанциям можно получить дорогие бренные останки. Да и большинство граждан согласны с кодексами. И на воле предпочитают не возиться с покойниками, что уж говорить о лагерях. Хоронить хлопотно: в стране, территория которой больше чем наполовину покрыта вечной мерзлотой, острая нехватка моргов-холодильников. На почти полуторамиллионный Новосибирск всего шесть блатных холодильных мест (для именитых членов обкома КПСС, генералов и академиков СО АН СССР). В других городах и этого нет. Приходится с помощью всяких формалинов и азотов сохранять только лица покойных. И это сбережение стоит немало. Надо сказать, что сотрудники МВД СССР с покойниками находятся в хороших отношениях: полностью выполняют все правила внутреннего распорядка и спокойно готовятся к последнему 'бегству' - вычеркиванию из уголовных дел. По смерти в зоне на труп надевается зэковская парадная форма, и он помещается в ящик-гроб (говорят же, сыграл в ящик), выполненный из отходов древесного распила - обрезков, горбылей. Погребение зэка-покойника идет по кремлевским расценкам, где, к примеру, килограмм ананасов стоит 18 копеек. На зэка расходуют больше - 1 рубль 26 копеек. Понятно, списывают, а списание всегда приводит к удешевлению. В этом есть и другой момент: 'там' предстоит встреча со Щелоковым и Андроповым, глядишь, прибудет и железный Феликс, и в споре о льготах и привилегиях они скажут: 'Тоже пользовался, не ври, похоронен по нашим расценкам'. И будут, как всегда, правы. Похороны - работа хозобслуги. Здесь применима поговорка: быстрота нужна только при ловле блох. Медленно тянут покойника ногами вперед, за зону. Хозобслуга подвергает покойника последнему, заключительному шмону, а затем все по плану - такая-то могила и такой-то номер. Засыпать обычно не торопят, и обслуга эту работу просто уважает, чтобы не сказать, что любит. Тема смерти не веселая. Но нельзя не отдать ей должное, особенно сейчас, когда 'Мемориал' откапывает сотни и тысячи кладбищ: возвращаются к памяти живых Пивовариха под Иркутском, Колпашевский Яр в Томской области, Острова смерти на Оби, Долина смерти на Колыме: Сколько их? Миллионы мертвецов вступают в эпоху перестройки - вечная мерзлота являет трупы убиенных огромными полями мертвых Магадана, Певека, Норильска, Лабытнанги: Жуткие следы убийств на теле страны, находившейся десятки лет в руках уголовников из ЧК-ВЧК-НКВД-МГБ-МВД-КГБ и их начальников - Лениных, Сталиных, Хрущевых, Андроповых, Черненко, и их блатных архаровцев из сплоченных рядов РКП(б) - ВКП(б) - КПСС. Последняя аббревиатура расшифровывалась как 'компания, преследующая Сахарова и Солженицына'. :Серпантином вьются этапы в лагеря. В Эдучанку, что на полпути от Братска до Усть-Илимска, прибыл в году 1965-м известный лемберско-львовский делец, заслуженный рецидивист Европы и Азии Даниил Рабинович. Причалил в возрасте преклонном, аж за восемьдесят годков. Человек судьбы удивительной, знаток тюрем множества демократий и монархий мира. Приехал, чтобы почить на берегах красавицы Ангары и вписать лист в пухлую историю Иркутского УИТУ - Управления исправительно-трудовых учреждений. Но, прежде, чем приступить к описанию остатков жизни Даниила, остановимся на событиях, в то время волновавших Восточную Сибирь. Причиной их явилось не экономическое положение, не то, что зона затопления Братской ГЭС достигла площади, занимаемой таким государством, как Израиль, не травма, парализовавшая скалолаза-гидростроителя Губайдулина, в которого влюбилась медсестра Института ортопедии и восстановительной хирургии. (Об этой, подкрепленной легковой машиной 'Москвич' и квартирой с электропечью в Падуне, любви на протяжении многих месяцев писала газета 'Восточно-Сибирская правда'). Всех волновал и будоражил вопрос: об обрезании коммунистов-ленинцев, который поставил ребром на открытом партийном собрании Иркутского завода тяжелого машиностроения Иван Бурсак, внештатный лектор-международник общества 'Знание', приписанный к парторганизации флагмана драгостроения Советского Союза. В длинном, обстоятельном выступлении, которое, затаив дыхание слушали члены нерушимого блока коммунистов и беспартийных, Бурсак перед лицом непрекращающейся агрессии империализма предложил для более тесного сплочения рядов: ввести ритуальное всесоюзное обрезание коммунистам. Иван Бурсак предложил, чтобы в райкомах рядом с комнатой 'Выдача партийных документов' находилось помещение с обитой красным дерматином дверью и надписью 'ОДЧК' - Обрезальня для членов КПСС. Там бы дипломированные партийные хирурги производили торжественный акт приобщения к когорте большевиков. При этом полагалось на стволе пениса новоиспеченного члена татуировкой наносить все необходимые для приема данные: рабоче-крестьянское происхождение, год рождения, место вступления. Номер партбилета следовало ставить на головке члена. У женщин подобное делалось бы на половых губах. Это бы безусловно укрепило ряды и повысило гордость принадлежности к КПСС, так как член партии, смотря многократно на член, не забывал ее и постоянно вдохновлялся. Это прозвучало настолько неожиданно, что секретарь обкома Банников отложил визит в Москву, где была запланирована его пьянка с одним из членов ЦК КПСС. Область взбурлила, как байкальские реки при нересте омуля. О том, что Иван Бурсак не еврей, было известно так же, как и то, что его дед участвовал самолично в расстреле адмирала Колчака. Лектора вызывали в обком, КГБ, МВД и везде всех он покорил новизной информации и деловитостью почина. По природе будучи очень любознательным и как лектор привыкший все штудировать и примечать, подчеркивая карандашом, он наткнулся на дореволюционную монографию врача Шниткинда 'Об обрезании'. Две с половиной сотни страниц так увлекли его, что он просто обезумел от того, как это могли Ленин и его братия не воспользоваться такими многовековыми рекомендациями для сплочения всегда шатающихся туда-сюда коммунистов. Не ожидая указаний сверху, почин сплочения начали стихийно подхватывать низы. Так, чабан Аларского колхоза 'Заря коммунизма' Агван Атриков, подвыпив, самостийно остриг часть члена, чуть не отправившись на тот свет. Пока коммунисты области, пребывая в шоке, ждали указаний и разъяснений, Иван Бурсак читал лекцию за лекцией и всегда при переполненном зале. Он риторически восклицал: ''Обрезание удлиняет половой акт коммуниста и тем самым укрепляет устои советской семьи, член (партии) от этого становится устойчивым, напрочь исчезает буржуазная флегма, увеличивается (косвенно) рождаемость, что приводит к закреплению партийных кадров на селе. Все это вместе взятое в конечном счете резко повышает производительность и эффективность общественного труда'. 'Полное обрезание, безусловно, лучше частичного, применяемого некоторыми мусульманскими народами' - резюмировал практичный оратор. Ротапринтная брошюрка Бурсака 'Стадии обрезания марксистов-ленинцев' даже была рекомендована в сеть партийной учебы самого северного и большого района области - Катангского. Ее вкладывали в паек для охотников, промышлявших соболей и ондатру, высоко ценя простоту и доступность для понимания брошюры даже рядовыми тружениками таежных угодий. Секретарь обкома на всякий случай попросил известного профессора Ходоса, чтобы он высказал свое мнение о здоровье Бурсака. Ответ ученого был утешительным: 'Здоров, любит беззаветно КПСС и ясно видит поставленную цель'. Секретарь обкома уже задумался, как бы поконкретнее проинформировать большого любителя идеологических починов земляка-сибиряка Черненко об интересном и заслуживающем внимания начинании, об энтузиазме, вызванном обрезанием, как грянула семидневная война Израиля с Египтом. Тотчас КГБ усмотрело в деяниях Ивана Бурсака связь с 'Моссадом' и потихоньку сварганило уголовное дело об изнасиловании Бурсаком гражданки Ф. И. О. Попросили одну ретивую слушательницу районного университета марксизма-ленинизма из поселка Жигалово, на самом деле добровольно побывавшую в объятиях лектора из общества 'Знание', написать о том, что это было сделано под давлением и с применением силы. Лектор проследовал в одну из многочисленных зон, где вскоре урки ему татуированными джамбулатами сломали целку, причислив навечно к проткнутым педерастам. По области прошли митинги рабочих, где уже обрезанные философы Иркутского университета имени А. А. Жданова клеймили позором 'американо-израильский империализм и его причиндалов, обнаруженных и в нашей, к сожалению, области в лице некоего отщепенца Бурсака'. В такой социально-психологической атмосфере Даниил Рабинович стал душой зэков Эдучанки. Мировая бывалость, интернационализм заключений и отсидок, а также приключения, чудные рассказы, дельные советы, веселая ирония над своей судьбой снискали ему вселагерную любовь и уважение. Низам (такую кликуху он получил) прочитал теоретический курс 'Воры в истории народов мира' и практический - 'Проникновение в прошлом и настоящем'. Блатные окружили Низама невиданным почетом, мужики по очереди выполняли за него норму выработки, так как зэк Рабинович считался фактически трудоспособным, то есть исправимым трудом. Черти, слушая его, оживали и находили смысл в жизни. Низаму писали друзья по сейфам и карманам со всех концов Земли. Одно письмо пришло аж с Огненной Земли из самого южного на планете города Ушуая, где остановился передохнуть и поразмышлять его соратник по парижскому воровству Энрике Листер. Он там находился в тоске, думая над вопросом: 'Куда же еще податься?' Тесно сдружился с Низамом замполит зоны Зори Шегельман. В субботние и воскресные дни, когда лагерное начальство расходилось по вечеринкам и пьянкам, Зори направлялся в зону, вызывал в кабинет Рабиновича, ставил крепкий чай и часами слушал рассказы о Европе, Северной Америке, Индии. Зэку Рабиновичу приходилось проникать во дворцы Хайдарабада, работать на пляжах Рио-де-Жанейро, бывать неоднократно и даже председательствовать на международных воровских конгрессах. 'Веселее и полнее стало жить, моя дорогая', - как-то сказал жене выпускник Саратовского юридического института Зори Шегельман и добавил тут же: 'С Рабиновичем не пропадешь'. В один из подъемов Низам не встал. 'Помер, помер, отдал Богу душу', - пронеслось по зоне, поселку, району. Дали телеграмму родственникам, в добротном гробу из корабельной ангарской сосны с чифирьными почестями вынесла хозобслуга тело Рабиновича на кладбище. Был октябрь, похоронили еще в теплую землю, засыпали долго, не скрывая жалости и грусти. Заскучал замполит, но ненадолго. В УИТУ МВД Иркутской области с копией в КГБ пришел обстоятельный донос, где описывалась обстановка в Эдучанке и злодеяния Зори Шегельмана, 'который в своих происках дошел до того, что продал (так и было написано - черным по белому) львовским жидам труп Рабиновича'. Родственники Рабиновича действительно приезжали в Эдучанку, были на могиле. Зная, что трупы не выдаются, они и настаивать на выдаче не стали. Сфотографировались на кладбище и попутным автобусом уехали в Братск. В УИТУ решили проверить, направили комиссию, произвели откапывание и: не обнаружили гроб с Рабиновичем. Как ни доказывал замполит, что он никакого отношения, кроме национального, к Рабиновичу не имеет, что он даже с приезжавшими родственниками не разговаривал, все было бесполезно. Все считали, что именно он, Шегельман, продал Рабиновича. Обсудили на собрании и выгнали Зори из партии, разжаловали в звании, лишив тем самым работы. Поседел, постарел, осунулся бывший замполит. Жене не давали прохода в поселке, не разговаривали, никуда не приглашали. Сидели вдвоем дома, по ночам кололи дрова и топили печь, решили дождаться весны, а потом уехать. Мучил вопрос: 'Куда все-таки подевался мертвый Рабинович?' Подошло лето. Безработный замполит стал заколачивать ящики с нехитрыми пожитками. Однажды жене замполита передали в магазинной очереди записку о том, чтобы кто-нибудь из детей в указанное время подошел к расконвою. Пришел старший сын, и зэк, хоронивший Рабиновича, рассказал: 'Мы насыпали две могилы. Там, под сосной у ограды и почти на воле похоронен Низам и по еврейскому обычаю мы на могилу камень положили, а в пустую, в ту, что под номером в зэковском ряду поставили только столбик'. Засуетился отец, дети днем и ночью охраняли могилу, думая, что все же Рабинович может исчезнуть. Нехотя прибыла новая комиссия. Вскрыли. Рабинович оказался на месте целехоньким и невредимым. О судьбе замполита рассказывают разное. По одной версии в партии восстановили, звание вернули и направили на работу в другую зону. По другой утверждают, что Зори Шегельман от партии и звания отказался наотрез, уехал на Сахалин, где работает простым лесником. Авторы лагерных мемуаров чаще всего поминают самыми плохими словами охранников - дубаков, надзирателей и контролеров, рассказывают о них как о нелюдях, эдаких лютых зверях. Если бы это было так, если бы эти люди просто соблюдали все ИТК, инструкции и положения, разработанные московскими юристами и поддержанные депутатами, за которых голосовал народ, то: и самих мемуаров бы не появилось. Эмвэдэшники ответить на выпады не могут, в самиздатах не участвуют, международных связей не имеют (это строжайше запрещено и оговорено при устройстве на работу) и о заграницах даже не мечтают. Они из той природы людей, которые призваны управлять, понуждать и ведут большую и сложную работу по сохранению устоев и порядка в государстве. Они, как и все люди, со своими странностями и недостатками, радостью и горем и, как все, тоже погибают и умирают. Об одной такой нелепой смерти ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) мы и расскажем. В Невоне, зоне, расположенной рядом с Усть-Илимском, добивал последние годы до пенсии майор Николай Макарович Шкаленков. Вся его жизнь прошла в окружении зэков и их он полюбил по-своему. Они отвечали 'взаимностью': подбрасывали ксивы, где обещали его примочить в лесу, зная его страсть к охоте и рыбалке. На эти угрозы Николай Макарович не обращал внимания, ибо всегда соблюдал дистанцию в общении с людьми, в том числе с зэками. Дистанция эта и была загадкой для всех. Кто он на самом деле? Наш или не наш? Для одних он был своим, как говорится, в доску, для других чужим, непонятным. Бывшие зэки, встретив его на воле, почтительно обращались: 'Здрасьте, Николай Макарович'. А зайдя за угол, говорили знакомым: 'Это тот еще мудак, ДПНК Шкалик'. Какой он человек? 'Так, себе на уме. Кажется, мужик знает, как жить. Не поймешь, то дотошный, то вредный, то так себе. А вредный и не знаю почему. Вредный и все.' Родом Шкалик был из здешних мест, из Коробчанки, небольшого селения выше по течению на другой стороне Ангары, за Лосятами. Лосятами звали два необычайной красоты острова, почти в самом створе реки. В этом месте стали возводить ГЭС и острова разобрали (вывезли грунт). Семья ДПНК проживала в Братске и там имела в Падуне благоустроенную квартиру. Об этом даже знакомым не скажешь шепотом: Шкалик люто ненавидел Москву и москвичей, членов обкомов и райкомов, хотя сам. числился в партийных. Нелюбовь он проявлял по-своему, специфически. Ежели узнавал, что уголовник из Москвы, то 'щемил до упада' всеми установленными инструкциями. Все москвичи у него в зоне рано или поздно становились педерастами. Ненавидел он их за то, что по приказу из Москвы испохабили его любовь - Ангару: затопили Падунские пороги и перекаты, а скоро возведут еще один монстр - Усть-Илимскую ГЭС. Уйдет на дно и его родина Коробчанка с прекрасными полями, лесами, осетровыми рыбалками и кладбищем предков. Об этом он часто размышлял один на один на охоте и рыбалке в Братске, бродя по искореженному волнами глинистому берегу водохранилища. Наблюдал душераздирающие сцены, когда весеннее половодье поднимало со льдом, как пацанов-шалунов за волосы, огромные площади затопленного леса. Деревья переворачивались, кряхтели, стонали, словно укоряли сибиряков: 'Мы-то вас сотни лет кормили, поили, холили, красоту дарили. А вы, слабаки, на потребу московским засранцам предали нас'. При этом резало колючей болью в сердце. Бывало плакал Николай Макарович на берегу, среди выброшенных волнами корявых стволов. Он знал, что его земляк профессор Шерстобитов, автор двухтомника 'Илимская пашня', встал на колени в Иркутском обкоме КПСС и просил спасти от затопления села по Ангаре, Илиму, Оке, молил не строить ГЭС, доказывал расчетами их пагубность для будущих поколений. Не вняли, суки! Пошел однажды ДПНК Шкалик на рыбалку и исчез, пропал, нет его день, два, три. На него, службиста, это было не похоже. Позвонили в Братск жене. Она ответила, что он дома не показывался. Заподозрили всякое - одни, что подскользнулся на камнях и утонул, другие считали, что могли замочить бывшие зэки. Поплавали по окрестным протокам, прочесали лес. Безрезультатно, сгинул Шкалик. Только через две недели стало ясно. В Богучанском районе Красноярского края у одного из островов в осоке был обнаружен утопленник, который по приметам соответствовал ДПНК. Как доставить утопленника в морг, если с ним возиться никто не желает? Сообщили семье, которая согласилась на похороны в Братске. Взять вертолет и слетать - очень дорого и к тому же в тайге начались пожары и всю технику бросили на тушение. Какой бы ни был у начальника зоны блат, сколько бы ни значил при жизни ДПНК, вертолет за мертвецом не пошлют. (В будущую афганскую войну - это стало повседневной реальностью: и вертолеты, и самолеты стали возить цинковые гробы.) Провели оперативное совещание, посвященное утопленнику. И тут-то, голь на выдумку хитра, два прапорщика изъявили желание доставить Шкалика целым и невредимым, потребовав неделю времени и пять литров питьевого спирта (он тогда продавался в усть-илимских магазинах) и, конечно, командировочные за время отсутствия. Вечером на лодке-моторке отправились прапорщики к острову, у которого притулился покойник. Здесь к месту дать небольшое пояснение для любознательных. В разных реках, озерах, морях, каналах и водоемах отечества свои особенности всплывания трупов, то есть их 'вставания' из воды. В чистой Ангаре трупы встают на девятые сутки, в Черном море на вторые. В 1921 году Бела Кун и Землячка вероломно приказали расстрелять оставшуюся в Крыму часть Белой Армии, которая сдалась в плен и ожидала обещанную М. В. Фрунзе амнистию. Семьдесят тысяч человек побросали в море с привязанными к ногам тяжелыми предметами, и вся армия 'встала' на вторые сутки. От увиденного М. В. Фрунзе охватил такой ужас, что он чуть было не покончил жизнь самоубийством. В Ленереке 'встают' на седьмые сутки, в Амуре на пятые, в Байкале на десятые, летом скорее, зимой медленнее. Чтобы ускорить вставание по стародавнему обычаю на месте предполагаемого утопления бросают с лодок хлеб и он указывает, где лежит утопленник. Начавшееся разбухание и разложение очень изменило облик ДПНК, и положить в лодку и плыть с ним против течения даже проспиртованные прапорщики не решились. Покумекали и постановили - обвязать Шкалика веревкой и потащить на плаву в Братск. Невон, Усть-Илимск и Коробчанку прошли ночью, дабы не вызывать любопытства граждан. И хорошо, что ночью. Николай Макарович поэтому не видел, как разрушали Коробчанку: сносили дома, бетонировали кладбище, а новосибирские археологи под руководством А. П. Окладникова делали последние раскопы на месте древней стоянки людей. Операция по доставке ДПНК шла успешно, при виде встречных судов заблаговременно 'ныряли' в заводи. Осталось одно серьезное препятствие - пройти Ершовские пороги - кипящее варево камней, скал и брызг. Суда и лодки проходили их только днем под страхом крушения. Было еще одно препятствие: на берегу стояла деревня Ершово окнами на реку. Прапорщики знали, что по рекам отечества сплавлять трупы не разрешалось. Осмотрелись, ночью можно было протащить ДПНК по протоке рядом с деревней. Лодку вытащили на берег, не доходя Ершово, а Шкалика завалили хворостом и ветками. В деревне встретили знакомых, 'надрались' спирта, искусно скрыли цель визита. Многие и впрямь думали, что они разыскивают бежавших из зоны. Ночью вернулись к лодке. Но что такое? Лодка на месте, а ДПНК: испарился. Подумали, что им померещилось, однако, капроновая веревка была оборвана. Бегали ночью и потом весь день, искали ДПНК, а на закате спугнули медведя. Стало ясно, что Топтыгин похитил земляка, унес с собой и тайну его смерти. Так прискорбно закончилась жизнь ДПНК. Судачили: вредный был человек, даже не удалось по-людски похоронить; нет, говорили другие, он очень любил Ангару, и она не могла отдать его людям. Прапорщикам пришлось писать объяснение, почему они не выполнили порученное задание. В рапорте они доложили, что ДПНК исчез от них по невыясненным причинам. Найти его они не смогли. Прапорам, конечно, командировочные не оплатили: ведь каждый бухгалтер знает, что социализм это учет, и платит только по конкретным результатам труда. ТВЕДОКОПЧЕНЫЕ МЕНТЫ Тридцать две статьи в Уголовном кодексе РСФСР и других союзных республик ведут к вышаку. Никто в стране не знает, сколько людей пускается в расход ежегодно. Академик А. Д. Сахаров считал, что в пределах двух тысяч. Цифра большая, означающая, что каждый год ликвидируется контингент большого лагеря зэков, а за десятилетие - население крупного сельского района в некоторых областях Сибири. Разброс статей, которые приводят к исключительной мере наказания, необычайно широк: тут убийства, валютные операции, вооруженные ограбления, изнасилования несовершеннолетних, хищения в особо крупных размерах, подделка денег, хранение золота, платины, серебра, ценных редкоземельных металлов и драгоценностей, превышающих установленную норму: Подследственных, тянущих на вышак, помещают в смертные коридоры, где рядом, за особой дверью находятся камеры осужденных к исключительной мере наказания. После зачитки приговора, объявляющего о расстреле, наступает обрыв, от которого ступени времени ведут к смерти. Осужденного помещают в стоячий бокс воронка, отдельно от остальных выводят и заводят в камеру-стенку. Затем, обычно это происходит глубокой ночью, его отдельно раздевают, шмонают и всю цивильную одежду пакуют в особый пакет - короб. На смертника надевают полосатую форму: в полоску все - фуфайка, шапка, пидорка, брюки, лепень. Ведут отдельно в баню, а из нее, минуя карантин, в смертную камеру. Из нее предвидится всего два выхода: ближайший - в преисподнюю и, если очень повезет, то заменят пятнадцатью годами строгого режима с добавкой пятилетнего поселения в поселках, где-нибудь на Средней Колыме, или до пяти лет тюремного режима в крытке. Смертная камера - это прессовка одиночеством. Даже если осужденный не желает писать кассацию-помиловку, то за него это сделает администрация тюрьмы. Сами зэки-смертники пишут в Верховные Суды и Прокуратуры, в Верховный Совет и его палаты, пишут на имя Председателя Верховного Совета, Президента СССР. Смертная камера - каменный колодец, мешок, положенный на бок; стены его обивают толстым листовым железом, на которое приваривается металлическая сетка и она забрызгивается штукатуркой под шубу; в окне-решке двенадцать рядов решетки из двухмиллиметровой арматуры. К окну подходить строго запрещается и имеющаяся форточка снабжена сигнализацией; дверь двойная - одна обтянута металлом, как в карцерах, другая - из полосовой стали и угольника 45х45 миллиметров. Металлическое все - шконка, вмонтированная штырями в стенку, стол, забетонированный ножками в пол, такие же, как в обычных камерах, унитаз-толкан и умывальник. Металл холодит и мертвит камеру, а бетонная шуба погружает сердце в серость, недаром ее изобретатель Азаров сошел с ума. Все в сигнализации, множество запоров, окно-решка снабжено козырьком - небо и облаков не увидишь до самого конца. Гроб и деревянная колодина - райское место по сравнению с этой камерой. Смертные коридоры располагают в подвальных или полуподвальных этажах тюрьмы. Спальный матрас с натянутой на него черной матрасовкой и такой же подушкой у смертников меняют коридорные офицеры; здесь же водят на помывку под душ, тут же стригут и этой же машинкой бреют - все под конвоем. Со смертниками запрещается разговаривать, кормят их специальные люди, той же пищей, что и зэков. Эти люди состоят не в штате тюрьмы, а приписаны к управлению МВД, так что и сами тюремщики не знают, кто они. Посылки, переписка, отоварки, доставка курева, газет, радиотрансляция, встречи с адвокатом - запрещены. Наступает сплошное, темное одиночество. Выдерживают его не все, начинают биться головой об стенку, иные впадают в сплошной, протяжный, ноющий плач; как ни странно, вешаются мало. Видно считают, что не стоит торопиться расставаться с последними витками жизни. При заболеваниях лечат лекарством, заставляя его тут же глотать, а о том, чтобы при серьезных болезнях производили хирургические операции, слышать не приходилось. Если до приведения приговора смертник отбросит концы, не печалятся, а просто списывают со счета тюрьмы. Смертник - не жилец. С момента приговора до расхода проходит обычно около трех лет, бывает больше, иногда успевают привести в исполнение быстрее. Бывает и у смертников счастливый день - если по кассационному определению расстрел заменяют и изменяют на тюремный или лагерный срок. Это определение Верховного Суда зачитывает самолично начальник тюрьмы в душе, куда заводят под конвоем смертника. Одни от радости падают и начинают щеками катать пол, другие целовать сапоги начальника и охранников, становятся на колени и молятся, пускаются в пляс: Редко кто такие определения судов воспринимает спокойно. После такого счастливого исхода из смертной камеры несутся песни, от радости пропадает аппетит: зэк в душе благодарит Бога, суд, партию и правительство, благодарит всех - и мать с отцом, и продолжающуюся жизнь. Вскоре его прямо из смертной камеры выдергивают на этап и увозят в зоны тюремного режима - кто идет в Златоуст, кто в Тобольск, где зоны расположены в зданиях бывших старинных монастырей. О том, что кассация осталась без удовлетворения, не сообщают. В одну из ночей по смертному коридору послышится топот конвоя и цоканье собачьих лап, от которых просыпаются все зэки и ушами прижимаются к дверным косякам и к кормушке. Пришли за смертником; его тихо вызывают по фамилии, имени и отчеству, спрашивают статью и начало срока, просят через кормушку вытянуть руки, их защелкивают браслетом, открывают двери и в рот обезумевшему зэку вставляют резиновую грушу, наподобие клизмы. Снова цокот лап и топот конвоя; смертника, держа за шиворот, уводят. Расстрельной тюрьмой в Сибири слывет Красноярская, там приговоренный находится недолго. Помешать расстрелу могут праздничные дни, болезнь, нет, не зэка, а палача. Стреляют в скрытых кабинетах, в затылок, уже пристрелянным оружием, говорят, наганами. Промахов не бывает. Тут же убитого суют в специальный холщевый мешок, а кабинет промывают от крови и мозгов шампунью, той же, что и в патологоанатомических отделениях. Хоронят в специальных ямах, припорашивая известью. Палачи - спокойные люди, офицеры, члены КПСС. Об их работе не полагается знать даже членам семей. Зарплата высокая, не сдельная, а по окладу, тюрьма также несет особые профессиональные расходы, связанные с выпивкой и закуской по окончании дела. Через короткое время родители, если они в живых, если нет, то близкие родственники, получат пакет-посылку с вещами убиенного и сообщение о том, что приговор приведен в исполнение. Адрес отправителя - следственная тюрьма. Много баек ходит об этом зэковском расходном этапе жизни. Одни рассказывают, что Красноярская тюрьма зарабатывает большие деньги, поставляя трупы смертников в анатомические театры медицинских институтов, другие в буйной фантазии твердят о том, что Союз их продает в замороженном и безголовом виде за твердую валюту, третьи - что смертников отправляют в Северную Корею к Ким Ир Сену и там потомственные фармацевты из их половых органов изготовляют ценные медицинские препараты: Чего только не наслушаешься! Уверяют, что вместо казни их отправляют на урановые рудники в подземные шахты, где за ними ведется наблюдение с помощью телевизоров и, где они, не выходя на поверхность, вскоре окочуриваются. Большая часть рассказчиков считает, что перед смертью зэку предоставляют возможность заказать прощальный обед в ресторане и выпить стаканчик армянского коньяка. Есть и такие болтуны, кто встречал бывших смертников, кои, пробыв на подземных урановых разработках, оказались в живых, их заставили только изменить фамилию. И они живут поныне и здравствуют, заработав при этом крупные пачки филок-башлей. Что же, на каждый роток не накинешь платок. Зэк считает: несправедливо казнить того, кто по пьянке замочил или убил в пылу гнева и раздражения; и уж подавно не стоит расстреливать за валютные операции и хозяйственные нарушения, за подделку денег и прочих бумаг, за переход границ,