через четверть часа на плацу остались только мертвые из штрафной команды и еще четыре человека, стоявшие на коленях с поднятыми в руках камнями. Януш, Генек и ксендз забрались в свой угол. - Значит, они решились?- спросил Януш. - Но ведь ты сам сказал, что побег назначен на сегодня. Когда Рихтер привел нас из зондеркоманды прямо в карьер, мы еще не знали, что делать. Потом Тадеуш опять затянул свою песню, что его долг - остаться здесь. Я решил кончать и велел им лезть в ящик. - У них же нет продуктов! - Голодать нам всем приходилось не раз, и, зная, что впереди ждет свобода, выдержать не трудно. - Если они там не задохнутся,- добавил Мариан. - И если их не обнаружат проклятые овчарки. - Давайте не будем думать об этом. Помолитесь о них, отец, - сказал Януш. - Генек, у них есть лопата? - Конечно. А когда тронемся мы? - Через день после того, как они выберутся из ящика. Ты можешь говорить с ними? - Я говорил с ними после того, как замаскировал все камнями. Завтра я опять поднимусь к ним. Ты же знаешь, как усердно эсэсовцы с собаками ищут беглецов. Они не скоро угомонятся. Я должен предупредить ребят, когда закончатся поиски. Наверное, не раньше чем через два дня. Шкопы подумают, что беглецы отмахали уже десятки километров. - Если повезет... - добавил Януш. - Может быть, помолимся вместе?- предложил ксендз. Януш и Генек с удивлением взглянули на свои пальцы, которые автоматически сложились для молитвы. - Черт возьми, ваше преподобие. Если бы вы родились веков на девятнадцать раньше, вы непременно были бы апостолом,- сказал Генек. - Мне нужны двадцать человек из вашего блока! - орал Грабнер на следующее утро. - И если эти мерзавцы не вернутся сегодня вечером, то вам и без объяснения понятно, что ждет заложников. А может быть, вы знаете что-либо о побеге?- Он широко расставил ноги и, покачиваясь, испытующе смотрел на заключенных восемнадцатого блока. Все немного знали о побеге. Живя в такой тесноте, совершенно невозможно было хранить тайну. Но ни один человек не выдал их даже звуком. Эти люди побороли страх. Смерть не пугала их. Она означала победу, потому что два их товарища оставили в дураках шкопов и, несомненно, отомстят за них. - Вы что, идиоты, не понимаете? Прежде чем повесить заложников, Палич отрежет им языки. А вы все будете смотреть на эту операцию. Рихтер! Ты хорошо знаешь этих мерзавцев. Отбери два десятка! Физиономия Рихтера ничего не выражала. Он пошел вдоль рядов, довольно долго постоял возле Мариана, но прошел дальше. Генеку казалось, что время остановилось. Януш следил за каждым движением Рихтера. За друзей он не очень боялся. Рихтер прекрасно знал, что не получит ни гроша, если что-либо случится с Генеком или Марианом. Но сам отбор заключенных был пыткой для Януша. Он вздрагивал каждый раз, когда Рихтер тыкал пальцем в очередную жертву. Янушу казалось, что это он сам, своими собственными руками убивает несчастных. Он смотрел на лица заложников. Обреченные медленно поворачивались, пробирались через ряды, шли к стене кухни и становились, подняв руки вверх. Такие картины они видели неоднократно. Януш пытался понять чувства людей, сознающих, что они должны умереть по вине своих товарищей. Когда эти события не касались их самих, Януш с друзьями считали прекрасной молчаливую солидарность заключенных. Но теперь! - Команды, марш!- прокричал Грабнер, когда к стене стали все двадцать. Начался обычный утренний спектакль. Звуки марша. Постукивание деревянных башмаков: хлоп, хлоп, хлоп. Монотонный скрип "мясной лавки". Свист плетей, брань. Но вот туман поглотил и людей и звуки. Только "мусульмане" с консервными банками в руках бродили по опустевшему лагерю, высматривая лужу - бальзам для их запекшихся губ. Януш смотрел на заложников. Надо подойти к ним, сказать... - Пойдем со мной!- позвал его Рихтер. С большой неохотой Януш подчинился. Да и что, собственно, мог он сказать обреченным? Их жизнь была ставкой в игре, которая велась в Освенциме. Победа двух здесь оплачивалась двадцатью душами. - Где они?- спросил Рихтер. - Далеко,- ответил Януш. - И оставь меня в покое, пожалуйста! - А деньги? Когда я получу их? Ведь я сдержал свое слово! - Скоро,- буркнул Януш. - Через день после того, как я, Мариан и Генек вместе отправимся на работу в карьер. - А Мариан не удерет с вами? - Нет! Ты получишь свои кровавые сребреники, сволочь! Заключенным не пришлось смотреть, как отрезают языки. Грабнер не выполнил свою угрозу. Но все же смерть заложников была мучительной пыткой для Януша и Генека. Они знали, что из двадцати по крайней мере десяти достаточно много известно о плане побега, чтобы дать эсэсовцам подробные сведения. Но ни один из заложников не заговорил. Отстояв день у стены, они примирились со смертью, которая в лагере избавляла от мук. Их лица стали сосредоточеннее, черты мягче. Они были взволнованы и немного горды тем, что своей смертью они окупали победу. Знакомая картина казни. Десять терпеливо ждут, пока повесят их товарищей. Януш и Казимир не сводят с них глаз. Смертники стоит на скамейках. Эсэсовцы надевают им петли на шеи. А оркестр играет веселый марш. Умирающие пытаются что-то крикнуть, эсэсовцы спешат выбить скамейку из-под ног. Возгласы обрываются на последнем слове: - Да здравствует Поль... - Да здравствует героическая Советская Ар... - В твои руки вверяю я душу свою, госп... - Отомстите за меня, товари... - Да здравствует мировая революция и социали... Качающееся тело ударяется о столб. Падают отброшенные со злостью скамейки. Мягкое "дзынь... " натянувшейся веревки звучит громче колокола. Десять трупов висят, покорно склонив набок головы и вытянув по швам руки. Десять пар глаз смотрят, как из петель вынимают их товарищей и швыряют на землю. Тысячи не сводят взора с убитых и тех, которые сейчас перестанут жить. - Какая пытка!- простонал Генек. - Я не могу смотреть, как они умирают. Это мы виновны в их смерти. Весь наш план - преступление... - Ничего не поделаешь, раз нацисты такие звери, ответил Мариан. - На заре христианства священники тайно служили молебны, и в случае опасности священника спасали, а простые христиане попадали в руки врага. Рааве священники были виновны в их смерти? Священник, служа молебен, выполнял свой долг. Его прихожане знали, какая судьба ждет их за то, что они присутствуют на этой службе. - Верующие шли сами, добровольно,- возразил Генек. - А здесь... - Ты не должен думать об этом. Выполняй свой план! Нацистские звери используют самые чудовищные методы. Но из-за этого не стоит самим совать голову в петлю. Ни один из тех двадцати не винит вас,- продолжал Мариан, - напротив, они пошли на смерть с гордостью, потому что умирали за правое дело. Да простит меня бог, но в моих глазах они тоже мученики. Мученики за коммунизм или за любовь к отечеству. Неважно, за что! Каждый из них верил во что-то возвышенное. И они готовы были идти на смерть за эту веру. - Ты разговаривал с ними? Как они?- спросил Януш. - Жаловались больше на жажду, чем на голод,- ответил Генек. - Они все слыхали, как выли сирены и эсэсовцы шумели всю ночь. - Да. Раз начали, надо довести дело до конца,- сказал Януш. - Но мне до самой смерти не забыть этих двадцать! Взволнованные всем, что пришлось пережить за последние сутки, они не сразу услыхали за спиной громкий шепот: - Писарь! - Да! Кто там? - Мы все знали о вашем плане и понимаем, что вас сейчас мучает. Но вы должны выполнить свой план. - А что ты скажешь, если дня через два мы с Генеком скроемся, а ты попадешь в заложники?- спросил Януш. - То же самое!- послышалось в ответ. - Его преподобие прав. Каждый должен во что-то верить. Все равно, как эта вера называется - бог, социализм или человеколюбие. Каждый верит в свое, но есть и общая вера. Вера в свободу. Не для нас, так для других. Ведь и здесь мы находимся потому, что дрались за свободу для других. Мы были готовы отдать жизнь за это. Готовы и сейчас. - Но если заложником они возьмут тебя?- допытывался Януш. - Когда сирены возвестят о вашем побеге, я сам выйду добровольно, - ответил его собеседник. - Мы говорили об этом, мы все, живущие в этом блоке. Добровольцев будет двадцать, но если Грабнеру понадобится тридцать - выйдут тридцать. Вот об этом я и хотел вам сказать. Думайте о своей цели, о нас не волнуйтесь. Наша судьба - крематорий. И какое имеет значение, месяцем раньше или позже. Умирать от непосильного труда или от рук капо обидно. Такая смерть бесцельна. Но если нас повесят после вашего побега, значит, и мы принимали в нем участие и победили. Он замолчал. - Кажется, теперь я понимаю, почему бог хочет, чтобы я был здесь, - произнес Мариан. - Раньше в каждом человеке я искал слабость. Я не выносил лжи, сквернословия, нарушения брачного обета. Отпуская грехи прихожанам, я знал, что все грешны. Слово "человек" было для меня синонимом слова "слабый". Сейчас мне кажется, что бог открывает мне глаза, показывая, как велик может быть человек, несмотря на его слабость. Здесь тоже лгут, сквернословят, воруют, но не это главное. Бог привел меня сюда, чтобы показать, что слабость не имеет значения. Я был плохим ксендзом, считая себя лучше всех. Слишком большое значение я придавал внешним атрибутам своей духовной власти. Здесь я понял, каким был ничтожеством. Ведь у меня не хватило бы мужества пойти на смерть добровольно. Луч прожектора осветил окна. На грязных стенах появились крестообразные тени рам. - Вы меня слышите? - Да! - Как дела? - Страшно хочется пить. Болит все тело, но мы выдержим. Это было через два дня после побега. Генек сидел на корточках наверху, как раз над ящиком. - Кажется, поиски прекратились! Сегодня ночью можете отправляться дальше. Миски у вас с собой? - Да! - Швырните одну в карьер, когда будете уходить. Желаю успеха... - А вы когда? - Если вы уйдете сегодня, то мы, наверное, послезавтра. Ждите нас у Франека. - Они... убили кого-нибудь... за то, что мы убежали? - Н-нет!- ответил Генек запинаясь. - Нет! Обошлось. - И торопливо добавил: - Счастливого пути. Будьте осторожны у большого сторожевого пояса. Он натянул брюки и спустился вниз. - Их уже нет!- сказал на следующий день Генек. Я был там, они не ответили, а на дне карьера валялась миска. Эсэсовцы ничего не заметили. По-видимому, сошло благополучно... У Януша перехватило дыхание. - Ты когда-то говорил... - Мариан, я назначу тебя в карьер,- перебил Януш. - А завтра вечером, когда вернешься с работы, передай Рихтеру деньги. - Хорошо! - Я хочу тебе что-то сказать, Мариан,- сказал Януш. - Я неверующий, но мы все так дружно жили здесь. Моя жена очень религиозна, и мы прекрасно ужи- вались с ней. Я думаю, что верующие и неверующие отлично могут ладить друг с другом, понимать и уважать чужие взгляды. Вашу братию я считаю немного фанатиками, а вы, наверное, то же самое думаете о нас. Теперь я всегда буду уважать и ценить взгляды других. Я постараюсь понять их идеи и относиться к ним с уважением. Этому научил меня ты, Мариан. - Этому научил тебя Освенцим,- серьезно ответил ксендз. - То, что понял ты, понял и я. Вот заповедь, друзья, которую вы должны унести с собой из этого ада: уважайте друг друга! - Но не шкопов!- прервал Генек. - Их я буду душить при каждом удобном случае... Рихтер испытующе посмотрел на Януша, увидев, что тот включил себя и Мариана в список команды, работающей в карьере. - Поди сюда!- шепотом позвал он. - Ну, что тебе? - Значит, сегодня? - Да! - А деньги когда? Вечером? - Да! - Они с собой у его преподобия? - Конечно, нет!- солгал Януш. - Деньги спрятаны в карьере. Я передам их ему перед побегом. Ты получишь вечером. - Командам выходить!- распорядился Грабнер. Януш стал в колонну, направлявшуюся в карьер. Рихтер с ненавистью смотрел на него, но молчал. У него было пять тысяч причин не разевать рот. Но, несмотря на все, у Януша бешено колотилось сердце, когда они выходили из ворот... Хлоп-хлоп, хлоп-хлоп... стучали деревянные башмаки по камням. Туман разнес чад крематория по всему лагерю. Музыка лагерного оркестра преследовала их по пятам. Трудно поверить, что эта безотрадная, безнадежная картина завтра уже будет прошлым! Трудно поверить, что они не увидят больше убийств, не услышат криков умирающих. Не верилось, что он, Януш, скоро увидит Геню, обнимет ее, услышит, как детские губки лепечут: "Татус". Хлоп-хлоп, хлоп-хлоп. - В ногу, проклятые ублюдки! Загрохали сапоги. Послышалась брань. Засвистели кнуты. Вдали, над лесом, появилось солнце, исчезли последние клочья тумана. У Януша и Генека под одеждой были спрятаны хлеб и вода. Им в убежище будет легче, чем Тадеушу и Казимиру. Они проработали полдня. Иногда капо устраивали проверку в обеденный перерыв. Лучше, если их побег обнаружится вечером. Тогда трудно будет установить, бежали они по дороге или на работе. Если же побег обнаружат раньше, то в карьере все перевернут вверх дном и какому-нибудь эсэсовцу может взбрести в голову осмотреть насыпь. Тогда все пропало. К концу дня Генек и Януш поднялись на насыпь. Они постояли, осмотрелись и сняли брюки на случай, если их кто-то видит. В Бжезинку входил длинный состав с товарными вагонами. Один из капо камнем добивал заключенного. Над Биркенау, как всегда, висело черное облако. Блоки-конюшни мрачными силуэтами вырисовывались вдали. Высокая стена проволочного заграждения. Сторожевые вышки. Неужели правда, что они в последний раз видят эти мрачные картины? Они присели, поспешно отгребли щебень и отодвинули крышку ящика. С бешено колотящимся сердцем, в страхе, что их заметят в последний момент, беглецы забрались в ящик, горячо надеясь на удачу. Они лежали рядом, со слезами на глазах смотрели на голубое небо. Ящик был коротковат, пришлось поджать ноги, но выдержать два-три дня можно. Выдержали же Казимир и Тадеуш... Они прислушивались к доносившимся сквозь туман брани, крикам, выстрелам, скрипу тачек. Появился Мариан. - Устроились? - Да! Закрывай скорей. - Я буду молиться за вас. - Иди к нам, места хватит! - А закроет кто? - Первый, кого попросим! Я спущусь вниз в карьер и... - Нет! Мое место здесь. Теперь я понял, почему я тут. Мне кажется, я не ушел бы отсюда, если бы даже шкопы отпустили меня на свободу. Верующим я был с детства, но здесь я обрел новое - веру в людей... - Если не хочешь, то быстрей закрывай крышку! - перебил его нервничавший Генек. - Я буду за вас молиться!- повторил ксендз. - Осторожней с Рихтером,- предупредил Януш. Он не очень-то рад, что ты знаешь о его сделке. Попытайся перейти в другой блок! - Не беспокойтесь обо мне. Если все взвесить как следует, то окажется, что Рихтер ничего не может мне сделать!- ответил Мариан. Януш задвинул крышку, и они услыхали, как на доски посыпались камни. В ящике стало темно, как в могиле. Но вот Мариан расчистил два отверстия для воздуха, и лучик света проник к ним. Вентиляция была в порядке. - Вы меня слышите?- глухо прозвучал голос Мариана. - Да! - Завтра я, безусловно, опять буду в штрафной. Рихтер вряд ли захочет лишиться такого удовольствия. Я не смогу предупредить, вас, когда пройдет опасность. Переждите на всякий случай три дня... - Всего тебе наилучшего, Мариан,- простился с ним Януш - Ты был хорошим товарищем,- добавил Генек. Из карьера до них доносился приглушенный гул, время от времени раздавались выстрелы. Крематорий требовал своей ежедневной порции. Мертвецов должны поставлять все команды. Началось томительное ожидание. На вечерней поверке опять завыли сирены. Как ни странно, но немцы не поняли, что в течение нескольких дней из карьера совершен второй побег. Оказывается, Рихтер после ухода команд отважился вписать Януша и Генека в группу, которая сносила дома в деревне Освенцим. Он надеялся, что днем поверки не будет. Он пришел к выводу, что кровно заинтересован в удаче этого побега. Если этих двоих поймают и прижмут как следует, они, пожалуй, выболтают о подкупе. Тогда ему несдобровать. Сейчас о подкупе знает только ксендз. Но с этим расправиться просто. Вой сирены. Лай собак. Эсэсовцы бросились в погоню. В глазах тысяч изнуренных пленников - скрытое злорадство. Дежурный офицер кричит, что завтра утром из восемнадцатого блока возьмут двадцать заложников. Мариан вернулся в блок. Он знал, что скоро явится за деньгами Рихтер. Так и случилось. Но Рихтеру было мало денег, ему нужно было убрать единственного свидетеля. Хриплым от нетерпения голосом он выкрикнул номер Мариана. Мариан прошел за ним в конторку. - Они у тебя?- набросился Рихтер. - А если нет? - Я тебя убью. - А если да?- спокойно спросил Мариан. - Давай деньги, проклятый святоша! Мариан вынул из кармана деньги и швырнул их Рихтеру. Тот дрожащими руками схватил бумажки и стал их пересчитывать. Пять тысяч! Он свирепо посмотрел на ксендза. - Надеюсь, тебя не надо учить, что о таких делах помалкивают?! - Я буду молчать! - Конечно, будешь! Я заставлю тебя молчать!- пригрозил Рихтер. Он завернул деньги в большой носовой платок и сунул их в карман. - Пошли! - В одиннадцатый блок?- мягко спросил Мариан. - Да! - Если можешь, посади меня в общую камеру. - Зачем? - Может быть, я смогу еще сделать добро, прежде... прежде чем меня не станет... - Я убью тебя, понимаешь? И нечего трепаться! Пошли! - Я готов!- ответил Мариан. На сердце у него было легко. Казалось, что он окреп физически. Он твердо шел впереди Рихтера в одиннадцатый блок. Он радовался тому, что идет на смерть, и стыдился этого, считая в некотором роде трусостью уход из такой жизни. Бог может быть доволен им. Теперь он знает, что перед богом все равны. Хороша всякая вера, приносящая добро, как бы она ни называлась. Бог достиг своей цели и забирает его из этого страшного мира. Наверное, и у немцев есть вера, подумал Мариан. Если бы они ни во что не верили, то они не превратились бы в таких бессовестных извергов, чудовищных садистов. Только их вера порочна и служит злу. У всех же других - евреев, христиан, коммунистов - он открыл веру в справедливость и высокое назначение человека. Может быть, бог позволил силам зла временно торжествовать, чтобы все остальные люди на земле стали братьями? Может быть, бог избрал эсэсовцев своим орудием, чтобы потом, позже, настала эпоха прекрасной жизни? Может быть, и Юп Рихтер, чьи тяжелые шаги он слышит позади себя, тоже орудие божье? - Я буду молиться за тебя там, на небесах,- сказал он Юну. - Повернись! Мариан повиновался, казалось, что его лицо излучает свет. - Повтори-ка! - Я буду за тебя молиться,- повторил Мариан. Тяжелый сапог со страшной силой ударил его в пах. Мариан упал на колени, корчась от боли, но продолжал улыбаться Юпу. - Ты - орудие божье,- прошептал он. - Вы слабых превращаете в героев, врагов - в братьев. Ты - орудие божье, Юп Рихтер, я буду за тебя молиться... - Я - орудие смерти! Слышишь ты, вонючий, вшивый ясновидец,- заорал Юп, выходя из себя от слов и улыбки Мариана. Он бил сапогами по лицу и тощему телу ксендза, ломая ему ребра. Он топтал беднягу до тех пор, пока Мариан Влеклинский не превратился в кровавое месиво. Несчастный избавился от пыток в одиннадцатом блоке. Но Рихтеру не удалось стереть с разбитого лица Мариана радостную улыбку победителя. Юп визгливо ругался, видя, что, несмотря на разорванную щеку, расплющенный нос и разбитые губы, покойник улыбается. Эта улыбка будет преследовать его несколько недель, пока он в свою очередь не познакомится со страшной действительностью Освенцима. Подошел эсэсовец. - Эй, Юп, чего так разозлился? - Готов!- с сожалением произнес Юп. - А я собирался проучить его в одиннадцатом блоке. Это был ксендз... - Почему же не довел до блока? - Он обозлил меня,- еще не отдышавшись, сообщил Юп. - Эта свинья обозвала меня орудием божьим! Эсэсовец так и затрясся от смеха. - О! Это стоит рассказать! Юп Рихтер - орудие божье!- Он поспешил к приятелям. Беглецы слышали вой сирен, затем наступила тишина. Они не могли знать, что поиск велся в другом месте. Там, где работала команда, в которую их вписал Рихтер. Была глубокая ночь, когда до них донеслись грубые голоса и лай собак. Собаки были страшнее всего, но их обоняние в лагере притуплялось. Стереотипный запах нищеты, голода, несчастий и грязи исходил от каждого заключенного. Собаки озлобленно лаяли, рвались с привязи и хватали заключенных за ноги, иногда по приказу хозяина перегрызали им глотки. Но ни эсэсовцы, ни собаки не искали беглецов на насыпи в карьере. Им по душе был запах крови, а не запах экскрементов. Медленно тянулись минуты, - Мне нужны двадцать человек. Прежде чем повесить, я собственноручно выколю им глаза, вырежу языки,- бесновался Грабнер. - Рихтер, отбери эту сволочь. - Не нужно!- раздался твердый голос. Один из заключенных вышел вперед. Стояла мертвая тишина. Здесь еще не было ни одного случая, чтобы пленный на поверке осмелился произнести слово... Грабнер в ярости бросился к нему и изо всех сил ударил по ногам. - Прежде чем повесить, я отрежу тебе уши и распорю живот,- бушевал он. - Я тоже иду добровольно,- следующий вышел вперед. - И я... - И я... Вслед за словами - решительный шаг вперед. Вначале вышли те, кто жил в одном отсеке с Янушем, затем весь восемнадцатый блок и, наконец, весь лагерь. Вперед шагнули тысячи людей, замерли, высоко подняв головы. В их глазах была такая сила, которую не сломить никакой смерти. Грабнер опешил. От гнева? Или от изумления перед этим неслыханным мужеством? - На работу!- закричал он. - Команда, вперед, бегом... В этот день у кухни никто не стоял... Прошлую ночь Рихтер не слал. Широко открытыми глазами он уставился в темноту. Всюду чудился ему улыбавшийся Мариан. Он почувствовал дух Мариана, когда увидел, как решительно выходили заключенные из строя. Он не сводил глаз с команд, уходивших в тот день на работу. Пленники, выпрямив спины, твердо шагали, словно тайные силы вдохнули в них бодрость. Он направился в женский лагерь. Уж там-то он отыграется. Но когда дошел до места, где убил Мариана, задрожал и остановился. В сером полумраке раннего утра перед ним встала скелетоподобная тень Мариана, и он снова услыхал: "Ты - орудие божье, Юп Рихтер!" - Каналья, проклятая вонючая свинья. Я уничтожу весь сброд! Всех... - заорал Рихтер и бросился бежать к своей конторке. В конторке он выхватил из кармана платок и развязал его. Задрожал, увидев деньги, и вдруг вспомнил того, о ком когда-то говорил учитель в школе. О простом парне, по имени Христос. В следующую ночь было тихо. Янушу пришлось выдержать упорную борьбу с нетерпеливым Генеком. Лежать было тяжело. Все тело отекло и нестерпимо болело. Страшно хотелось пить. Хлеба они. захватили достаточно, а воды не хватило. В горле пересохло, язык и губы распухли. Теперь они поняли, какие муки претерпели Казимир и Тадеуш. Не было слышно ни звука, и Генек рвался на волю, но Януш хорошо знал, что эсэсовцы прочесывают теперь местность за большим сторожевым поясом. И, только задев самолюбие Генека, ему удалось утихомирить вояку. - На словах ты герой, а на деле не выдержал даже боли в спине и судорог... Обидевшийся Генек промолчал несколько часов. Днем, когда послышался шум работы, он опять заговорил о том, что пережил в крематории. Януш, сцепив зубы, слушал о чудовищных, невероятных преступлениях немцев, но молчал. Он знал, что страшные картины придадут Генеку сил. Януш пытался думать о Гене. Но сквозь образы, на рисованные его мечтой, прорывались жуткие видения из монотонного рассказа Генека: трупы, мешки волос, лифт, подъемник, печи. И опять трупы, волосы, лифт, подъемник, кран, трупы... Время от времени они пытались проглотить кусок хлеба, но в пересохшее горло ничего не лезло. Когда снова настал вечер и Бжезинка замолкла, Януш больше не удерживал Генека. Убедившись, что совсем стемнело, Януш отодвинул крышку. На голову посыпались камни. Было очень неудобно. Януш удивился, как это Казимиру и Тадеушу удалось оставить им ящик без единого камня. Впрочем, теперь он больше не нужен, и они проталкивали осыпавшиеся камни в глубь ящика. Вскоре беглецы увидели над собой непривычно чистое темное небо с мерцавшими звездами. Они выбрались из ящика, посмотрели на пламя, вылетавшее из труб крематория, и на темневший вдали лес. - Пошли!- сказал Генек. - Сначала надо забросать ящик,- ответил Януш. - Зачем? Ведь он больше не понадобится. - Да! Но если его найдут, сразу поймут в чем дело, станет ясно, что мы не смогли уйти далеко, и поиски начнут вновь. Одну лопату они оставили в ящике, второй Генек забросал убежище, положил ее на плечо, как ружье. - На случай, если встретим эсэсовцев,- смеясь, пояснил он. Друзья спустились с насыпи и заторопились уйти из карьера. Шорох камней пугал, как удары грома. Они сняли ботинки и, нагибаясь, пошли к лесу. Острые камни ранили ноги, но беглецы не чувствовали боли. Пот струйками бежал по худым телам, сердца бешено стучали. Передохнули только у леса. - Нам нужно идти прямо до речки, затем повернуть налево вдоль нее до мостика,- объяснял Януш. - Мостик охраняют двое немцев. Он километрах в четырех отсюда. Но сначала надо пройти мимо большого сторожевого пояса. Казимир и Тадеуш прошли. Пройдем и мы. Если только не напоремся на один из постов. - Я пойду вперед,- ответил Генек. - Иди за мной. В этом деле у меня больше опыта. Я не раз охотился за немцами. Кроме того, я вооружен, - постучал он рукой по лопате. Они поползли. Медленный темп раздражал. Пот заливал лицо. Сердце громко стучало. Казалось, что его стук слышен за километры. Стояла глубокая тишина, не нарушаемая ни треском ветки под лапой кролика, ни шорохом крыльев ночных птиц. Им показалось, что они ползут уже часы, и Януш спросил: - Может быть, мы уже давно оставили большой сторожевой пояс позади? - Тс-с-с... - прервал его Генек. Они замерли: издали доносилось приглушенное пение. - Здесь должен быть пост! Пошли дальше, но поглядывай!- добавил он. Мелодия стала слышней. "У нее чудесные... " - услышали они слова ненавистной освенцимской песенки. И тут увидели деревянную будку. В ней, освещенные электрической лампой, сидели шесть эсэсовцев в расстегнутых мундирах, с бутылками в руках и пели пьяными голосами. Янек заметил, как Генек вцепился в лопату. - Не валяй дурака,- удержал он приятеля. - Я прыгну в окно и размозжу их вонючие головы, прежде чем они сообразят, что происходит,- проговорил Генек. - Нет! Ползи вперед, уйдем от будки,- не сдавался Януш. - Дай мне расправиться с ними. Ну, пожалуйста, разреши убить их. Они поют эту песню, когда перепиваются,- упрашивал Генек, он плакал. Януш старался успокоить товарища: - Ты поймаешь их еще десятки, сотни. Школы пьяны, но они так выдресированы, что поднимут стрельбу, едва ты покажешься в окне. Не забудь, мы должны доставить документы Тадеушу и Казимиру. Дай мне лопату, - "потребовал Януш. Но Генек не отдал своего оружия, хотя, кажется, понял, что надо пока отложить кровавую расплату, о которой мечтал. Беззвучно рыдая, он погрозил кулаком в сторону сторожевого поста. - Вперед!- приказал Януш. Они проползли мимо немцев и поняли, что наконец опасность миновала. Друзья встали во весь рост, обнялись, вдохнули полной грудью чистый воздух, без примеси крематорского чада. Дальше они пошли почти спокойно. К реке друзья подошли быстрей, чем предполагали. Увидев блеск воды, Януш схватил Генека за руку. - Осторожно! Стефан говорил, что берег здесь заминирован на случай, если беглецам удастся прорваться через большой сторожевой пояс. Недалеко отсюда есть мостик. Его охраняют два эсэсовца. Кустарник подходил к самой воде, а река под мостом не глубокая. Здесь быстрое течение и вода сильно шумит. Мы должны спуститься под мост, вдоль кирпичной кладки, перейти под мостом реку и выйти на другом берегу тоже вдоль стенки моста. Это пустяк. Казимир с Тадеушем тоже шли здесь... Дорогу Генек знал и сам. Десятки раз они обсуждали план Стефана. Объясняя, как идти, Януш просто успокаивал себя. Они опять пошли, предусмотрительно держась метрах в двадцати от берега. И вновь оказалось, что время летит слишком быстро, так как вскоре Генек, идущий впереди, остановился и указал рукой на две светящиеся точки - огоньки сигарет. Он показал также на густой кустарник на той стороне, подходивший к самому мосту. Им нужно было попасть под мост. Они легли и поползли к ольховым зарослям. Быстрое течение заглушило шум их движения. Беглецы доползли до кустарника и пробрались сквозь него. Спускаясь под мост, они услыхали голоса немцев. Дойдя до воды, они не могли преодолеть искушения и, набрав полные пригоршни, напились. Потом почти спокойно и беззаботно, надеясь, что вода заглушит их шаги, пошли на тот берег. Но вдруг замерли. Один из немцев крикнул своему напарнику, чтобы тот не шумел, потому что он что-то слышит. В следующее мгновение немцы склонились по обе стороны моста, освещая воду электрическими фонарями. - Там, наверное, водяная крыса или рыба. - Пойду все же взгляну! - Бросай камни! В ту сторону!- чуть слышно прошептал Генек. - Два сейчас, через полминуты еще два. - Что ты задумал? - Слушайся, идиот! Характер Мордерцы-командира проявился в полную силу. Януш нагнулся, поднял два камня и, размахнувшись, швырнул их. - Там!- одновременно крикнули немцы. И почти мгновенно осветили место, куда упали камни. - Это рыба! Видишь, крупная! - Надо захватить в следующий раз удочки. - Наверное, здоровая, ишь какой шум подняла! Небось весит не меньше, чем эти скелеты из лагеря. Януш нагнулся, поднял еще два камня покрупнее и швырнул второй раз. - Смотри! Вот это волны! Уж не карпы ли это? Сумасшедший смех Мордерцы. Испуганный вопль. Два страшных удара. Тишина. Затем Генек позвал Януша. - Я расправился с ними! Пошли!- сказал он. Януш поднялся на мост. Генек очищал карманы немцев. Януш с отвращением посмотрел на раскроенные черепа и окровавленную лопату. Он на несколько километров отошел от лагеря смерти, и вот опять убийство. Он знал, что план, задуманный сообща, будет трудно выполнить. Он столько видел смертей, что сейчас хотелось думать только о мире. - Я почти надвое раскроил их вонючие головы, - отдышавшись, произнес Генек. - Слыхал, как они треснули? Вот это музыка! Стяни со шкопа одежду, а я возьму у этого. В этой форме будет безопасней. - Я не надену их форму,- заупрямился Януш. - Эта форма принесла людям так много горя, что я на всю жизнь возненавидел бы себя, если бы надел ее даже для спасения своей жизни. - Ладно!- согласился Генек. Видно, ему тоже не очень нравилась эта идея. Он положил револьвер в свой карман, второй отдал Янушу. Сунул под пиджак автомат и с сожалением посмотрел на винтовку второго немца. - Придется выбросить, слишком велика. Генек сломал о перила ложе винтовки и швырнул ее в реку. - Помоги мне вышвырнуть эту дрянь! Януш помог ему сбросить тела немцев в воду и вздрогнул, услыхав всплеск падающих тел. - Пошли. Теперь у меня есть сигареты. Вот и стало на пару шкопов меньше. Если бы каждый поляк убил пару немцев, дела приняли бы совсем другой оборот. Они шли по траве вдоль дороги, готовые в случае опасности в любую минуту броситься в кювет. Согласно схеме Стефана, им надо было свернуть влево, на проселочную дорогу, и, пройдя по ней метров сто, выйти на шоссе, около которого находился дом каменщика Франека. До него осталось пройти еще километров семь. В эту ночь обретенной свободы часы летели для них, как минуты, а минуты - как секунды. Вскоре они подошли к проселочной дороге. Каждый километр пути прибавлял беглецам сил. Они увидели поблескивавший под луной асфальт, пересекли шоссе, подошли к дому и постучали в дверь, выходившую во двор, как велел Стефан. На стук вышел Франек, которого они еще не знали. Затем появились Стефан, Казимир и Тадеуш. Друзья обнимались и плакали, только теперь поверив в успех своего побега, в свою свободу. Им удалось уйти из Освенцима, минуя трубу крематория. Они позволили жене Франека утешать себя, а на Сабину смотрели, как на существо из другого мира. Вдыхали аромат дома, аромат семьи и снова плакали, радуясь встрече, все еще не веря в свое счастье. Только глаза Генека оставались сухими, полными ненависти. Он мечтал о мести, остальные уже жаждали мира. Вечером следующего дня Франек ворвался домой как буря. - Немцы нашли тех дохлых шкопов, они в бешенстве и обыскивают все дома подряд. - Мы должны бежать отсюда, - заторопился Януш. Мы не имеем права подвергать вас опасности. - Все дороги отрезаны. Патрули прочесывают лес. - У всех есть документы, кроме Тадеуша... - Нет! Вы останетесь здесь. Они давно уже ищут Стефана. Если вас захватят в лесу, бумаги проверят тщательно... Идите в подвал. Я спрячу вас... - перебил его Франек. В подвале было полно кормовой свеклы - ведь Франек был счастливым владельцем двух коров. Здесь же стояли пустые корзины. Франек велел им присесть, надел на головы корзины и стал лихорадочно забрасывать свеклой. Дочь и жена помогали ему. Только они справились и не успели еще подняться по лестнице в дом, как послышались хорошо знакомые хриплые крики эсэсовцев и лай собак. Франек с женой в страхе переглянулись. Собаки были опаснее людей. - Займись шитьем,- крикнул Франек дочери. - А ты к печке, готовь ужин, - приказал ои жене. - Пусть все выглядит как обычно. И когда заколотили прикладами, он спокойно пошел к двери. - Открывай! - Да! Да!- ответил он недовольно и не очень почтительно. - Смотрите не разбейте мне дверь... Шкопам не по нутру пришелся тон хозяина, они еще сильней забарабанили в дверь и стали ругаться. Франек открыл дверь и смело взглянул в перекошенные злобой, фанатичные физиономии нацистов. Их было пятеро. Немцы уже открыли рот, чтобы дать волю гневу, но Франек опередил их. - Что вам надо?- спросил он грубо, останавливаясь в дверях. Немцы, привыкшие к боязливой покорности, были удивлены, что их не боятся. Офицер не отбросил Франека в сторону, как делал это обычно, и ответил: - Из лагеря удрали два паршивых убийцы! - И вы ищете их здесь?- возмутился Франек. Здесь нет убийц. Я друг немцев. С начала сорок первого года я добровольно работаю в лагере Освенцим. И это соответствовало истине. Франек не сказал только, что туда его направило командование сил Сопротивления. Он был одним из тех, кто снимал фильм в лагере и выносил из лагеря фотографии и документы. - Наш долг,- начал офицер на полтона ниже. Он сменил гнев на милость, увидев, как уверенно держится Франеж. Может, у этого вонючего поляка есть влиятельные друзья в CN? - Я считаю неправильным, что вы стрижете своих друзей под одну гребенку с остальными,- сказал Франек недовольно. - Поляки и так косятся на нас за то, что мы вам симпатизируем, а тут еще вы врываетесь в дом как бешеные,- и он шагнул в сторону и освободил вход: - Ну так и выполняйте свой долг, черт вас подери! Собаки остервенело рвались с поводков, скаля свои клыки. Каждая из них перегрызла горло не одному пленнику. Франек вздрогнул, подумав об этом. - Видишь, что с собаками,- сказал офицер подозрительно. - Ты грубоват, приятель. Собаки что-то учуяли... - Я же сказал, что работаю в Освенциме,- ответил со злостью Франек. - Неужели непонятно, что я весь пропитался лагерной вонью. Поэтому они и лают. Эти стервы всегда лают! Я их знаю! - Ну-ка, покажи документы,- сказал офицер не очень решительно. Он посмотрел пропуск, который ему протянул франек. Офицеру доводилось слышать рассказы о поляках, которые служат в тайной полиции. Надо быть осторожней. За ошибку можно угодить в Россию, а там сейчас не очень сладко. - Я должен выполнить свой долг. - Эта фраза звучала уже как извинение. Франек угадывал мысли немца. Какое счастье, что он взял нужный тон! Если немцы ворвутся в дом с собаками, это может плохо кончиться и для тех, кто сидит под корзинами, и для него с семьей. - Неужели все эти парни с собаками должны войти в дом?- грубо спросил он. Офицер что-то сказал солдатам, вместе с ним в дом вошел только один. Офицер был вооружен только револьвером, а солдат в полной форме, с винтовкой с примкнутым штыком. Они прошли в столовую, не обратив внимания на женщин, занимавшихся своими делами. Осматривая дом, немцы заглядывали в шкафы и под кровати, затем забрались на чердак. Франек благодарил бога, что прошлой ночью успел закопать в саду арестантскую одежду беглецов. А Генек еще возражал. Он хотел сохранить свой костюм на память и мечтал, одевшись в него, напасть вместе с партизанами на немцев. Но Франек не поддался уговорам. - Вы не заглянули в подвал,- сказал он холодно, когда немцы вернулись в столовую. Он видел, что офицер посмотрел на дверь, ведущую в подвал, и надеялся, что немцы не пойдут туда, раз он сам подсказывает им. - Да! Конечно!- ответил офицер, к большому огорчению Франека, у которого тошнота подступила к горлу, когда он увидел, что немцы спускаются вниз, и представил себе, как две пары пытливых глаз оглядывают большую кучу свеклы. - Надо бы разворошить свеклу,- заметил офицер, Отличное укрытие. Франек рассмеялся и страшно удивился тому, что все вышло естественно. Он подумал, что чувствуют сейчас товарищи, сидящие под свеклой. - Если они забрались туда, то давно уже задохнулись, - безразличным тоном сказал он. А у самого сжалось сердце, когда он увидел, что солдат изо всех сил всадил штык в свеклу, но сумел пробить только одну и удивленно показал штык с насаженной свеклой офицеру. - Не будь ослом!- рявкнул тот и пошел из подвала. Франек с трудом подавил вздох облегчения. - Хорошо!- сказал офицер уже в коридор;- Если услышишь об этих бандитах... - Сюда они не придут. Этот дом известен среди поляков, как дом друзей немцев. Они, наверное, уже давно в лесу. Франек проводил немцев. Увидев его, собаки опять стали яростно рваться с поводков. - Надеюсь, что ваши не заявятся сюда еще раз, сказал Франек. - Вы знаете поляков. Они мне прохода не дадут за то, что мои собственные друзья так обращаются со мной... - Нет, не придут! Мы работаем аккуратно и не настолько глупы, чтобы обыскивать один дом несколько раз. Ты, конечно, прав. Эти крысы забрались уже далеко в лес. Ты где работаешь в Освенциме? - Побывал везде - помогал строить новый крематорий, был надсмотрщиком в команде, сносящей деревни, и в карьере. - И слушаются вас эти мерзавцы? - Если не слушаются, мы даем им в морду,- ответил Франек. - Отлично,- остался доволен офицер. - Если бы все поляки были такими, как ты, можно было бы и не уничтожать их. Щелкнув каблуками, он распрощался с Франеком. Франек проводил их взглядом, выругался с облегчением, запер дверь и спустился вместе с женой и дочерью в подвал. Они разбросали свеклу. Показались потные, красные лица друзей. Стефан и Сабина, взявшись за руки, смотрели друг на друга. - Я так испугалась за тебя,- нарушила она тишину. Франек кашлянул, молодые люди разошлись в разные стороны. Пожатие рук было единственным проявлением любви, которое они могли себе позволить. - Вы слышали, что говорил шкоп?- спросил Франек. - У меня сердце так билось в груди, что я боялся, как бы не запрыгала свекла,- засмеялся Януш. - Я держал револьвер наготове,- сурово промолвил Генек,- больше живым они меня не возьмут. - Мы больше не можем злоупотреблять вашим гостеприимством, - сказал Януш. - Если бы они нашли нас, то вам тоже плохо пришлось бы. - Сейчас более безопасного места вам не найти, возразил Франек. - Шкопы сюда уже не придут. Вы пробудете здесь по крайней мере недели две, пока все стихнет, к тому времени у вас отрастут волосы. Я нашел фотографа, он сделает карточку Тадеушу. Надо и ему сделать документ... - Если бы вас здесь не было, я бы сдался,- сказал Тадеуш. - Мой побег - проявление трусости! Он смотрел на Стефана и Сабину и страдал от тоски по Ядвиге. - Мне кажется, что я бросил ее на произвол судьбы. - Да замолчи ты,- оборвал его Генек. - Давайте поедим. Я умираю от голода. Пропали все запасы Франека с черного рынка, если мы пробудем здесь две недели. Через три недели они простились с Франеком и его женой как с родителями, а со Стефаном и Сабиной - как с братом и сестрой. Они направились в Катовице, считая, что в большом городе безопасней. Оттуда каждый пойдет своим путем. Живя у Франека, Януш сделал несколько фальшивых документов. Ужасы Освенцима и Бжезинки остались позади. Сабина и Стефан, держась за руки, смотрели вслед уходившим друзьям. Когда они скрылись из виду, Стефан многозначительно сжал руку Сабины. Теперь настал и его час. Глава 2. СВОБОДА СТЕФАНА ЯВОРСКОГО Прекрасная летняя ночь полна призрачных обещаний. Стефан шел по лесу к своему бывшему дому. Лунный свет играл в густых ветвях елей и ласкал их влажные стволы. Все дышало покоем. Покой царил и в душе Стефана, несмотря на то, что ему предстояло совершить. Он не спешил и наслаждался запахом смолы и хвои. В нем не было злобы. Им двигали не злоба и не жажда мести, а непреодолимое желание доказать, что он внутренне переродился. Своим поступком он засвидетельствует, что окончательно избавился от ярма тупого самоуничижения и позорной трусости. По пустынным улицам спящей деревни Стефан подошел к своему дому. Он долго смотрел на темные окна, но не почувствовал никакого волнения. Спокойно скользил его взгляд по такому знакомому, но уже ставшему чужим дому. Он вошел через калитку в сад, многозначительно улыбнулся при виде "фольксвагена". Сколько времени прошло с тех пор, когда он, словно вор, крался в свой собственный дом? Тогда он был жалким, трусливым, ничтожным Стефаном, который, как побитая собака, уступил свою постель жирному шкопу для грязных забав со своей красавицей женой. Теперь сюда пришел новый Стефан. Атмосфера этого дома была ему совершенно чужой. Его домом стала теперь ферма Франека, с привычными коровами, с простой крестьянской пищей, которую готовила жена Франека. Там была чистая Сабина с погрубевшими от работы и все же мягкими руками, с невинным блеском многообещающих глаз, с нетронутой свежестью зовущего рта. Нет, сейчас нельзя думать о Сабине! Она здесь ни при чем. Предстоящее дело касается его одного. Если бы не было Сабины, он все равно осуществил бы свой давний замысел! Стефан поднимался по лестнице. Скрипнули четвертая, а затем и одиннадцатая ступеньки. Его шаги были слышны в темноте. Но он и не собирался красться как вор. Пусть просыпаются те двое, наверху, пусть немец хватается за револьвер! Его уже ничто не остановит. Внутренняя сила придала Стефану и физические силы. Он был уверен, что револьвер не поможет Брамбергу, который должен умереть сегодня от его руки. Он постоял немного на площадке - не из-за нервозности, не из-за напряжения или колебания. Прислушиваясь к спокойному биению своего сердца, он хотел еще раз обдумать то, что собрался сделать. Он был уверен, что поступает хорошо. Стефан открыл дверь и зажег свет. Его взгляд упал на женское белье, лежавшее на стуле, и эсэсовскую форму, валявшуюся на полу, а также на револьвер, висевший на ремне. Но он не взял оружие немца, а посмотрел на свои руки и улыбнулся. Он расправится с. ними голыми руками. Прислонившись к двери, он спокойно ждал, когда яркий свет разбудит спящих. Первой проснулась Ванда. Она молча уставилась на него, натягивая одеяло, и без того закрывавшее ее по самое горло. Казалось, она лишилась дара речи и со злобой толкала под одеялом немца в бок. - Доброй ночи, Ванда,- медленно произнес Стефан, улыбаясь ей почти дружелюбно. Ванда дрожала как в ознобе. Проснулся Брамберг. Он моргал от яркого света и ругался, что его так не вовремя разбудили. Вдруг он увидел приземистую решительную фигуру Стефана в дверях, и проклятия застыли у него на губах. Пустой взгляд был направлен туда, куда смотрела и Ванда. - Здорово, Брамберг!- поприветствовал Стефан. - Наконец-то ты мне попался, идиот!- заорал пришедший в себя Брамберг. Он не мог простить себе, что растерялся перед этим чучелом гороховым. Резким движением он сбросил одеяло, бессовестно обнажив перед Стефаном свои безобразные жирные телеса. Ванда поспешно натянула одеяло, чтобы прикрыть свою наготу. Брамберг шарил глазами по полу, ища револьвер. - Вперед, Брамберг!- подзадоривал его Стефан. Хватай скорее револьвер, детка! Что-то в голосе Стефана заставило немца заколебаться. - Я пришел убить тебя, Брамберг,- говорил Стефан с издевкой. - Я мог прикончить тебя твоим же револьвером, но предпочитаю убивать паразитов голыми руками. Они у меня чешутся от нетерпения раздавить тебя, Брамберг. - Да тебе и мухи не убить, дрянь паршивая!- орал Брамберг в бешенстве. - Я прихвачу тебя в Освенцим и покажу, как расправляются там с вонючими поляками. Я проучу тебя, дерьмо! - Ты так думаешь?- с насмешкой спросил Стефан и пошел к кровати. Ванда не отрывала от него взгляда. Ее волнистые, черные, как у цыганки, волосы рассыпались по подушке. Глаза расширились от страха. Она лихорадочно дышала, вцепившись в одеяло так, что на пальцах побелели ногти. - Может быть, ты хочешь драться за свою жизнь, свинья?- о убийственной иронией спросил Стефан Брамберга. И когда немец очертя голову бросился на него с проклятиями, Стефан нанес ему два удара. Он сам удивился силе этих ударов. Брамберг с рассеченной бровью и разбитыми губами упал навзничь на кровать. Сплевывая кровь, он поднялся и, как разъяренный зверь, бросился на Стефана. - Ты мне дорого заплатишь за это, скотина,- орал он. Стефан опять ударил его прямо по лицу. Брамберг снова упал на кровать. Кровь залила подушку. Стефан вне себя от негодования склонился над шкопом и схватил его за горло. Он чувствовал почти физическое наслаждение от того, что душил немца. - Что ты делаешь?- хрипел Брамберг. - Тебя повесят за это... - Заткнись, мразь!- прикрикнул на него Стефан, крепче сжимая руки. Высунув от натуги кончик языка, он смотрел, как мутнели глаза немца, а широко открытый рот тщетно ловил воздух. Брамберг вцепился ногтями в руки Степана, но тот не чувствовал боли. Увидев смертельный страх на лице нацистского чудовища, он холодно рассмеялся. - Пощады!- хрипел Брамберг, как самый обычный трусливый пес. - Ну, кто же теперь трус?- воскликнул в ответ Стефан, плюнул в жирную физиономию ненавистного врага и еще сильнее сжал горло. Глаза выкатились, на лице Брамберга застыла маска смерти, но Стефан не выпускал жертвы даже тогда, когда после предсмертных конвульсий тело задушенного обмякло. Ванда громко заплакала. Только тогда Стефан посмотрел на свои руки. - Я расправился с ним,- прошептал он - Я придушил его, как мерзкую жабу. Его взгляд скользнул по Ванде. Она не двинулась с места, пока он душил Брамберга, но следила за всем происходящим. На ее мертвенно бледном лице кровавым пятном выделялись влажные губы. В глазах застыли испуг) удивление и патологическое удовольствие от того, что она видела всю сцену убийства. В ее глазах можно было прочесть готовность подчиниться сильному. Он знал, что, если он захочет, она сразу согласится стать его пылкой возлюбленной. Но он был совершенно равнодушен к ее красоте и поэтому сказал со смехом: - А теперь ты! Теперь твоя очередь, шлюха! - О Стефан,- лепетали влажные губы. - Он заставил меня. Он ничто для меня. Когда я увидела, как ты задушил его, я поняла... я поняла... Я всегда хочу быть с тобой Я все буду для тебя делать,- торопливо упрашивала Ванда. Она сбросила одеяло. Стефан ощутил запах ее тела. Но он с отвращением отвернулся от презренной порочной красавицы. - Я считал, что не стою тебя,- сказал он. - Но это ты не стоишь меня. Он наклонился над Вандой Увидев в его глазах непреклонную решимость, она оцепенела от испуга. Как под гипнозом смотрела она на его руки, тянувшиеся к ее горлу, не в силах пошевелиться. И Стефан задушил ее, а вместе с ней все свои унижения за прожитые годы, все несчастья и неудачи, самой большой из которых была его женитьба. Он задушил Ванду, а вместе с ней и покорного, трусливого неудачника Яворского в себе самом. Все кончено. Стефан взглянул на нагих мертвецов, потом посмотрел на свои руки - Это руки настоящего мужчины,- произнес он громко и, немного помолчав, воскликнул: - Я свободен! Он побежал вниз и отыскал в кухне под скамейкой бидон с керосином. Оставив в кухне смоченный в керосине конец каната, он поднялся с бидоном наверх. Облил керосином кровать, пол, стены, посмотрел на трупы, освещенные слабым светом луны, зажег спичку и заторопился вниз. Пламя вовсю бушевало в доме, когда он подошел к машине Брамберга, открыл бензобак и опустил в него зажженный конец смоченного керосином каната. Стефан бросился бежать. Шум пламени звучал у него в ушах как симфония свободы. От сильного взрыва бензинового бака вылетели стекла в окнах дома. Стефан, лежа лицом к земле, смеялся от радости. Бушующее пламя навсегда сметало его унизительное прошлое. Он побежал навстречу своему будущему. Маленький, никчемный Яворский умер. Сгорел вместе со своим прошлым, расквитавшись за все сполна. Родился новый Яворский. Настоящий мужчина. - Сабина!- воскликнул запыхавшийся Стефан. О Сабина! Она испуганно смотрела на него, привстав из-за стола. Бутерброд выпал у нее из руки, она не могла сдвинуться с места. Лицо побледнело. - Где ты был?- сердито спросил Франек. Было раннее утро, и Франек уже оделся, чтобы идти на работу. - Я свободен, Сабина - тихо сказал Стефан. - Я предупреждаю тебя, что ты не должен выходить,- бушевал Франек. - Это опасно и для тебя, и для нас. Если тебя увидят... - Я убил ее,- продолжал Стефан, заглядывая девушке в глаза. - Я убил их обоих. Свою жену и немца... - Так ты, значит, был там,- сказал Франек. - Вот почему последние дни ты ходил как чумной. - Я сделал это не из-за тебя, Сабина,- объяснял Стефан, глядя на свои руки. - Эти руки убивали не из-за тебя. Я сделал это ради себя. Я должен был так поступить, чтобы стать свободным... - Твою жену,- прошептала Сабина побелевшими губами. Она чуть не упала, но удержалась за стул. - Твою жену? - Я люблю тебя, Сабина!- сказал Стефан. - Я люблю тебя. - А я думала, что он не женат,- раздался голос жены Франека из глубины комнаты. - Стефан!- позвала Сабина. Они бросились друг к другу, крепко обнялись и поцеловались. - Ты же сказал, что он не женат,- начала опять жена Франека. Франек взглянул на молодых людей, прильнувших друг к другу в долгом поцелуе... Они пили горькое счастье, выпавшее на их долю в этом беспорядочном мире. - Пойдем,- сказал он жене. - Я все расскажу тебе. Хорошо, что Сабина и Стефан вместе. Он очень много пережил... Глава 3. ЗАРЯ НОВОЙ ЖИЗНИ Казимир Полчанский шел по лесу, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Только теперь он почувствовал себя свободным. Он вышел из поезда не на своей станции, так как жители деревни Билауты хорошо его знали. Он не боялся, что его могут выдать. Он стыдился смотреть им в глаза из-за мужчин, расстрелянных по его вине у церковной стены. Воздух был особенно чистым. В лесу веяло прохладой. Здесь, наверное, водились и зайцы, и кролики. Росла первая, нежно-зеленая травка. В ветвях деревьев пели птицы. Казимир попытался думать об ужасах Освенцима, о планах мести, которые он вынашивал вместе с друзьями. О планах, которые помогли им выжить. Но в этом лесу не хотелось думать о мести. Он видел так много крови и страданий, что его разум отказывался теперь думать о новых жертвах, о новых битвах. В сердце Казимира Полчанского только для мира было место. И для Анны Ливерской. Она будет в лесу у партизан, сказала Анна Стефану. С тех пор прошел год, а за год могло случиться многое. Казимир все больше углублялся в лес. Но никакого намека на присутствие людей не обнаружил. Вот он миновал поляну, на которой были похоронены евреи. Отсюда все и началось. Теперь поляна заросла густой травой, и ничто не напоминало о разыгравшейся здесь некогда кровавой трагедии. Он узнавал места, где ставил капканы, время от времени подходил к деревьям и поглаживал их шершавые стволы. Не хотелось верить, что где-то существует чудовищный Освенцим. Голубой простор неба, сияние солнца создавали в этом лесу настроение мира и свободы. Казимир погрузился в мечты и воспоминания и очнулся от них только тогда, когда его остановили шестеро оборванных, бородатых партизан. - Кто ты? - Вы знаете Анну Ливерскую?- бросился к ним Казимир. - Ты Казимир Полчанский? - Да. - Значит, тебе удалось? Никто из нас не верил, что можно бежать из Освенцима. Мы вышли встретить тебя, хотя и не надеялись, что придешь. - Значит, вы знаете, где Анна Ливерская?- прошептал он. - Мы отведем тебя к ней. - О боже!- только и смог сказать Казимир. Он шел между партизанами, думая с волнением о предстоящей встрече. "Ведь я ни разу не говорил с ней, проносилось в его голове. - Что я скажу ей? Я люблю ее, а ее отец убит! Я хочу держать ее за руки, а боюсь простой встречи". - Как там в Освенциме, товарищ? - У меня нет сил говорить об этом, - ответил Казимир. - Всему миру должно стать известно, что там творится. Вы тоже должны узнать. Но я не могу говорить об этом. - Правда, что они настроили там газовых камер для уничтожения людей? - Погодите, ребята, я расскажу. Не сейчас. Позже, сказал Казимир. - Я видел, как собаки рвали на куски живых людей. Видел, как людей забивают дубинками до смерти. Видел сотни повешенных. Просеивал пепел сожженных людей, проверяя, нет ли в нем золота. Я видел транспорты смертников, доставляемых десятками тысяч из всех стран Европы. Я видел также огромные составы с вещами убитых, отправляемые в. Германию. Не заставляйте меня вспоминать прошлое. Каждое воспоминание причиняет страдания. Дайте успокоиться. Может быть, потом... Они прошли мимо сторожевых постов. Партизаны назвали пароль. Слово "кровь", служившее паролем, заставило Казимира задуматься. Нет, война не кончилась! Они дадут ему оружие, и он будет драться рядом с ними. Снова будет литься кровь. Кровь немцев, кровь возмездия. Но все же кровь! Он считал, что закалился в Освенциме и что его уже не запугаешь никакими ужасами. А сейчас ему вдруг стало страшно от мысли, что он должен видеть, как умирает человек. Он видел много смертей. Слишком много! Ему хотелось одного - забвения. О, если бы он мог забыть хоть на один день, хоть на одну ночь! Ночь с Анной Ливерской. И вот он увидел ее. Она неподвижно стояла между шалашей, построенных из деревьев и камыша. Стояла и смотрела прямо на него. Казимир остановился. - Анна!- тихо произнес он. - Анна Ливерская! - Я люблю тебя, Казимир Полчанский!- громко и радостно воскликнула она. - Я знала, что ты придешь. Никто не верил в это, кроме меня! - Анна!- повторял он ее имя. А потом он увидел, как она побежала и нему. Быстрее, все быстрее. Вот она протягивает к нему руки. Он в отчаянии закрыл глаза. Так уже было. Он видел ее бегущей к нему с протянутыми руками. И когда она подбегала, он просыпался. Чад крематориев Освенцима напоминал ему, где он. Так было во сне. Наяву такое счастье невозможно. Он проснется и... Руки Анны обвили его шею, а теплые губы прижались к его губам. Он открыл глаза и встретился с ее взглядом, полным любви. Все было на самом деле. Все было правдой. - Я мечтала, чтобы у меня был ребенок. Твой ребенок, Казимир,- смущенно шептала она. - Я... твой отец... Я виноват в его смерти... - Я хочу иметь от тебя ребенка, чтобы доказать, как безумно я люблю тебя. Он чувствовал ее волнение. Нет, она уже не девочка. Она стала взрослой, его Анна Ливерская. Чувствуя биение ее сердца, он пугался ее пылкости, но в то же время был очень счастлив. - Здесь есть священник. Он нас обвенчает, - горячо шептала Анна. - Сегодня же, слышишь, сегодня же! Она топнула ногой и решительно сказала: - Я хочу сейчас же обвенчаться с тобой и никогда больше не разлучаться. "Какое счастье!"- подумал Казимир и крепче прижал Анну к себе, прильнул к ней жарким долгим поцелуем. Теперь он был уверен, что рядом с ним настоящая, живая, любящая Анна, которая поможет ему забыть горе... - Мой отец и мать умерли,- говорила она. - Но ты жив. Жива и наша любовь. У нас будет ребенок. Я хочу, чтобы он быстрее появился на свет. Пусть он будет символом веры в возрождение новой, свободной Польши... - Мордерца!- не веря своим глазам, воскликнул пораженный Клатка. - Мордерца! - Здравствуй, Клатка!- радостно ответил Генек. Как я рад снова видеть твою противную рожу, дружище! Этим выродкам не удалось справиться со мной. Я удрал из их ада, и теперь у меня руки чешутся по настоящему делу. - Мы думали, что они сцапали тебя там, в тюрьме. Ведь о тебе не было ни слуху ни духу. Так и думали, что ты расстрелян. - Ну, а у вас чем тогда кончилось? - Мы все удрали. Не хватало только тебя. Мы решили, что тебя схватили, когда ты прикрывал наш отход. - Из тюрьмы я тоже удрал. Но попал прямо в пекло. Шкопы проводили облаву на евреев, сцапали и меня заодно. Я благоразумно промолчал, что зовусь Мордерцой. Они посадили нас в товарные вагоны и доставили в Освенцим. - В Освенцим?- присвистнул Клатка. - И тебя отпустили оттуда? Генек горько засмеялся. - Оттуда они выпускают только через трубу, - ответил он. - Там я познакомился с отличными ребятами, и мы вместе сбежали. - Там и вправду так страшно, как рассказывают? - Да, там не санаторий,- он безрадостно засмеялся своей грустной шутке. В нем жила только ожесточенность и жажда мести. - Но они не разделались с Мордерцой, как ни старались. А как ребята? - Убили Журавля, Футбола тоже. На их место пришли другие. Пойдем, посмотришь. - А ты ничего не слышал о моих стариках? - Нет,- быстро ответил Клатка, отворачиваясь от Генека. - Ведь они живут в Кольцах? Не думаешь ли ты, что у меня было время справляться о родственниках наших ребят? - Ты лжешь,- сказал Генек. Клатка не мог скрыть правду. - О боже! Твоего отца расстреляли, а мать покончила с собой. Не ждал ты таких новостей, оказавшись на свободе... - Ничего!- ответил Мордерца. - На моих глазах умерло так много хороших людей. Теперь я буду еще злее, узнав о судьбе родителей. Скорее в бой. Я хочу, чтобы шкопы почувствовали на своей шкуре, что Мордерца опять здесь. Известие о смерти родителей на самом деле не привело Генека в отчаяние. В нем, кажется, умерли все человеческие чувства в ту ночь, когда его заставили сжигать трупы. Он мог вытерпеть все, но только не массовое уничтожение беззащитных людей. Генек был воплощением ненависти. - Немцы стали чертовски осторожны,- рассказывал Клатка. - Сейчас почти невозможно схватить патрульную группу или напасть на изолированный пост. Вот, например, склад боеприпасов и продовольствия в Баборув раньше охраняли двадцать человек, а теперь четыреста... - Четыреста шкопов! Не плохо для начала,- оживился Генек. - Четыреста проклятых дохлых фрицев вполне подходят, чтобы отпраздновать мое возвращение. Я охотно искупаюсь в их крови, Клатка. - Ты с ума сошел, Мордерца! Ведь нас только сорок. - Я видел гибель тысяч поляков,- проговорил сурово Генек. - Я видел, как умирали тысячи русских, тысячи евреев, тысячи людей разных национальностей. Знаешь ли ты, как беззащитных пленников бьют до смерти свинцовыми дубинками? Как их топчут сапогами? Убивают выстрелом в затылок? Ты не видел, как их душат в специальных газовых камерах. Знаешь ли ты, как пахнут сожженные трупы? Этого запаха я не забуду до конца своей жизни, Клатка! Я видел, как уничтожают настоящих патриотов. Их вешают, топят, обливают водой на морозе. Нет такой страшной смерти, которой бы я не видел. И в этом аду я держался только одной мыслью, Клатка. Одной мечтой, что я жесточайшим образом отомщу за все. Я должен драться, Клатка! - Черт подери! - воскликнул взволнованный Клатка, глядя в худое озлобленное лицо Генека, глаза которого сверкали от гнева. - Я посоветуюсь с ребятами. Ведь ты их вызволил из тюрьмы. Они, конечно, не запляшут от радости, идя на смерть. Эти четыреста немцев - не зеленые новобранцы. Они побывали в России и знают, почем фунт лиха. - Но они не знают Мордерцу,- возразил Генек. Мы должны ускорить смерть этих шкопов! Нескольких возьмем живыми. В Освенциме я кое-чему научился и найду четыреста различных способов, чтобы уничтожить четыре сотни мерзавцев. Веди меня к ребятам, Клатка, и за дело... - Януш!- обрадовался Росада. - Наконец-то! Он вышел из-за дерева, где выставлял караул. Несколько человек стояли поодаль, молча наблюдая, как Росада тряс руку Янушу. - Мы уже стали опасаться, что побег не удался. Все говорят, что бежать из Освенцима невозможно. - Где Геня?- перебил Януш. . - Она недалеко от нашего лагеря. И малыш там. Вот радости-то будет! - Отведи меня к ним,- умоляюще попросил Януш. - Мы должны были уйти со старого места. Шкопы пришли в ярость, когда мы пустили под откос их эшелон с солдатами. Ты бы видел, как они разлетелись в клочья на несколько километров. Мы отошли глубже в лес, поставив вокруг минное заграждение. Мины мы стянули у нацистов. Здесь мы в безопасности... Януш должен был пожать руки всем товарищам. Он не знал их и не старался запомнить клички, которые называл Росада. Партизаны смотрели на него, как на выходпа с того света. Видно, он так ужасно выглядел. - Пошли,- заторопился он. Три часа пути давали себя знать. Януш понял, как он ослабел, несмотря на то, что в Освенциме, будучи писарем блока, питался лучше других. Пот лил с него градом, сердце стучало с перебоями, подступало к самому горлу. Но он нетерпеливо подгонял других, упрашивая идти быстрее. Он только тогда поверит в свободу, когда обнимет худыми руками свое выстраданное счастье. - Мы дадим тебе отдохнуть несколько дней,- сказал Росада. - Ты заслужил этот отдых. Восстановишь силы около жены. Тебя тогда кто схватил? Циммерман? Он очень изощрялся? Представляю! Мы должны благодарить тебя за молчание. Знаем, тебе было нелегко. Но и Циммерман попал к нам в руки. Мы задержали его в собственной машине, прострелив шины. Когда его вешали, он орал как резаный. Дьявол забрал его поганую душу... Что-то я еще хотел сказать? - задумался Росада. - Да, мы для вас приготовили уютное гнездышко... - Пойдемте быстрее,- торопил Януш. - У тебя отличная жена, Януш. Мне пришлось пригрозить ребятам плетью, чтобы они отстали от нее. Я бы и сам не отказался побыть несколько дней на твоем месте. Отдохнешь немного и приступай к своему делу. Сотням подпольщиков нужны документы. Тысячи евреев томятся до сих пор в гетто. Без хороших свидетельств об арийском происхождении они пропадут. Шкопы начали "очищать" гетто. Людей тысячами отправляют в Майданек, Треблинку и Бжезинку, где их уничтожают. Ты знаешь об этом? - Знаю ли я?!- горько усмехнулся Януш, невольно вздрогнув от страшных воспоминании. - Я не смогу сразу же приступить к делу, Росада. Сначала я должен написать подробный отчет о том, что я видел в Освенциме. Об этом должны знать повсюду - в Англии, в России, в Америке. И в самой Германии. Немцам должно быть известно, какие чудовищные преступления совершают от их имени извращенные садисты, кровожадные нацистские псы... Далеко еще? - Ты устал? - Нет! Просто не хватает терпения, черт возьми! Пойми меня... - Последние дни она очень печалилась, твоя жена. Она была уверена, что ты придешь после первого мая, а теперь уже июнь. Она живет с мальчуганом в уединенной лесной сторожке. Я решил, что так лучше. Ты ведь знаешь, какими бывают мужчины, месяцами живущие в лесах. То-то. Вот она сейчас удивится! Уже совсем рядом... Показался ветхий деревянный домик с покосившейся крышей и резным крыльцом. "Словно сказочный теремок,- подумал Януш. - Не во сне ли я?" Он хотел вздохнуть полной грудью, но дыхания не было. Ему хотелось бежать, но он не мог сделать ни шага. Сердце билось в груди, как пойманная птица. - Мне кажется, что мое присутствие в доме будет излишним,- донесся до него как бы издалека веселый голос Росады. - На несколько дней я забуду о твоем существовании. Януш медленно пошел к дому. Ему хотелось кричать от радости, но в горле застрял комок. В маленьких окнах отражался лес. Все дышало таким миром и покоем, что ему хотелось плакать. Он представил Геню в постели с маленьким ребенком у груди. Молящуюся Геню, которую он тогда не понимал. Прекрасную чистую Геню, рядом с которой он чувствовал себя вдвойне грязным. Но тогда в нем было больше человечности, чем сейчас. Тогда он еще многого не видел, не нюхал запаха сжигаемых трупов. Тогда он лишь внешне выглядел безобразно. А теперь... Сможет ли чистая, нежная Геня любить грязного освенцимского узника, каким он стал? Ноги сами привели его к двери, дрожащие пальцы вцепились в ржавую дверную ручку, И вот он шагнул в полумрак бедного жилища. В углу на полу ребенок играл со шкуркой кролика. А за круглым столом, подперев голову руками, сидела женщина. Его жена! Она медленно подняла голову, и он встретил печальный взгляд ее блестевших в полумраке больших глубоких глаз. - Януш!- громко воскликнула она, бросаясь к нему. Он крепко сжал ее в своих объятиях, живую, нежную, смеющуюся сквозь слезы. Тонкими жесткими губами коснулся ее влажного рта. С наслаждением вдыхал запах ее каштановых волос. Любовался высокой грудью, вскормившей его ребенка. Заплакал малыш, испуганный необычным поведением взрослых. - Ну, посмотри на него!- сказала Геня, вытирая слезы и улыбаясь Янушу. - Он всех мужчин называет "татус". Я ежедневно рассказывала ему о тебе, и этот медвежонок хорошо тебя знает. И вот когда ты приходишь домой, озорник плачет... Она выскользнула из рук мужа и наклонилась к ребенку. - Это твой татус, Янушек! Что ты ему скажешь? Януш тоже опустился на колени около малыша. У него закружилась голова, когда он увидел в маленьком личике свои и ее черты. Слезы высохли от ласк матери. Детские глазенки удивленно и доверчиво смотрели на худое лицо с глубокими морщинами, которые уже никогда не сгладятся. - Татус?!- недоверчиво спросил малыш звонким голоском и ухватился пухлой ручонкой за палец Януша. Чувствует ли ребенок голос крови? - Татус!- уверенно произнес малыш. - Татус! Татус! Татус! - Он уже признал тебя,- засмеялась Геня и придвинулась к Янушу, прижав его голову к своей груди. - Сегодня устроим себе вторую свадебную ночь, любимый. Росада достал икру и даже русскую водку. Я сшила себе новую ночную сорочку, но ни разу не надевала ее. Ждала тебя. Она еще крепче прижала ладони к его лицу, и он услышал, как сильно бьется ее сердце. - Не хочешь ли ты, чтобы я надела ее сейчас, любимый? - Я грязный. Я уже не тот, Геня... - заикаясь от смущения, заговорил он. - Ты мой муж,- перебила она. - Ты отец маленького Януша. Мы оба очень любим тебя. Малыш болел корью и коклюшем, но отлично справился,- рассказыва- ла она. - Росада говорит, что он крепкий ребенок. Знаешь, как громко он может плакать. Росада сказал, что у него легкие, как у великана. Что же мы сидим здесь? Вставай! Сейчас я приготовлю ужин. Ты, наверное, хочешь есть. Потом спать. Господи! Целую ночь мы будем вместе... "Я вновь дома,- думал Януш. - Геня уже хлопочет по хозяйству". Она приняла его таким, каким он стал. В полуоткрытую дверь он увидел большую деревенскую кровать. Для него Геня будет совсем новой в предстоящую ночь. Сказочной феей. Он будет очень сильно любить ее. Может быть, от запаха ее тела исчезнет тот запах? Может быть, в блеске ее глаз пропадут ужасные картины прошлого? Может быть, ночи страстной любви... - Пусть загорается заря новой жизни,- прошептал Януш. - Прошлое было страшным ночным кошмаром. - Склады там,- тихо объяснял Клатка Генеку. Они лежали в канаве и смотрели на неясные очертания построек. - Они огорожены колючей проволокой. В тех четырех угловых бараках битком набито немцев. Круглосуточно пятьдесят охранников патрулируют между складами. У ворот - крупнокалиберный пулемет с расчетом из шести человек. Это для нас непосильная задача. - Дай-ка мне пару гранат, - попросил Генек. - Я позову вас, когда расчищу путь. Покажем этим мерзавцам, где раки зимуют! Он выбрался из канавы и пополз к воротам. Услышав голоса переговаривающихся между собой немцев, он улыбнулся, по-волчьи обнажив зубы. Его не заметили. Четыреста шкопов были так самоуверенны, что совсем позабыли об опасности. Если бы их было здесь двадцать, то они постоянно находились бы в состоянии тревоги. Сейчас же, полагаясь на свое численное превосходство, они были спокойны. В ночной тишине они не видели опасности. "А опасность-вот она!"- почти радостно подумал Генек. Он уже отчетливо видел сложенные в пирамиду винтовки и немцев в касках, тускло мерцавших в ночи. Зубами он выдернул чеку из гранаты, приподнялся немного и швырнул ее точно в цель. - Получайте, сволочи, подарок от Мордерцы! Немцы бросились врассыпную. Раздался взрыв и крики смертельно раненных. Он кинул вторую гранату и поднялся в полный рост. - Вперед, товарищи!- крикнул он. - Бейте их! С автоматом в руках он бросился в ворота. Впереди слышался топот немецких сапог. Но он знал, что за ним его товарищи, которые смело и решительно вступят в бой. Он взглянул на убитых немцев у искореженного пулемета и, вспомнив десятки тысяч обезображенных тел в Освенциме, толкнул трупы ногой. В темноте показались приближавшиеся солдаты. Он дал очередь из автомата. Кругом свистели пули. - Мордерца идет!- крикнул он, бросаясь вперед. А в канаве Клатка молча боролся с одним из парней. - Мы не в силах ему помочь. Это бессмысленная затея. Мы не хотим идти на верную смерть. - Но мы не можем бросить его на произвол судьбы, - возражал шепотом другой. - Он не мог поступить иначе. То, что он пережил... Та-та-та... стучал автомат. - Мордерца идет, убийцы! Голос Генека раздавался в самом центре вражеского лагеря. Генек действовал с невероятным безрассудством и с необыкновенной храбростью. Может быть, он не столько жаждал крови немцев, сколько стремился забыть в бою колонны голых, беспомощных, покорных людей. Забыть лифт и подъемник. Тадеуш стоял в небольшой церкви и смотрел на красный алтарь. Он забрел сюда по пути из Катовице, где он распрощался с тремя друзьями. С каждым шагом он приближался к цели. Он заходил во все деревенские церкви, встречавшиеся на пути, останавливался перед алтарем и рассказывал то, что слышал от Ядвиги в их первую ночь, в которую они испытали сладость и горечь, счастье и несчастье любви. Случаи были разные. Ядвига скупыми словами рассказывала об унижении, жестокости, издевательствах, которым подвергались женщины в лагере. Изведав высшее счастье принадлежать друг другу, они не могли спокойно уснуть, поняв, какое горе находится здесь. Вместо того чтобы радостно мечтать о будущем, они рассказывали друг другу о мрачных событиях лагерной жизни. Тадеуш узнал, что жизнь в женском лагере была не слаще, чем в мужском. Он уже раньше слыхал, что женщин заставляют неподвижно стоять по 12- 14 часов. Заставляют лежать лицом в грязи под проливным дождем. За малейшее движение их ждала пуля эсэсовцев, которые прохаживались между рядами лежащих ничком женщин. Некоторые захлебывались грязью и больше не вставали. Им были не страшны пули. Ядвига рассказывала, как приходилось мыться под присмотром эсэсовцев, которые заставляли плясать голых исхудавших женщин под аккомпанемент импровизированного хора их совершенно истощенных подруг. Вот и последняя церковь. Если отсюда он пойдет в направлении, выбранном в Катовице, то... - И тогда в их блок вошел добродушный толстый эсэсовец, - рассказывал Тадеуш перед алтарем. - Он сказал, что режим слишком тяжел для нежных женщин. Он сказал, что специально для женщин организована команда добрых услуг. "Хорошая команда". Туда пойдут те, кто хочет легкой жизни. "Легкая жизнь", сказал он по-немецки. Восемьдесят женщин попросились в эту команду. Их поместили в отдельном бараке в Бжезинке. Они должны были обслуживать капо из крематориев. Я не могу сказать, что они там делали. Об этом не говорят в церкви! Понимаешь?- шептал он доверчиво. - Но ведь ты знаешь,- что я имею в виду! Знаешь? У него заболели колени от жесткой церковной скамейки, и он присел отдохнуть. - Вот почему я думаю, что Мариан заблуждался, сказал он. - Из-за этого я других рассказов Ядвиги. Но ты их уже знаешь, не так ли? Я уже пересказывал их тебе в других церквах. Я уверен, что мне не следовало бежать из лагеря. Я ей там нужен, понимаешь? Как ты считаешь, нужен я ей там? Но и на этот раз он не получил ответа, как и раньше. Разум его затуманивался все больше. Он вышел из церкви, еле волоча свою хромую ногу. Одежда болталась на нем как на вешалке. Инстинкт вывел его по знакомой проселочной дороге к старому разбитому шоссе и к каменному мостику, который охраняли два немца. Он смущенно остановился перед ними и почтительно снял кепку. - Что тебе надо?- заорал один из немцев. - Я хочу туда,- сказал Тадеуш задумчиво. Он вертел в руках кепку, умоляюще глядя на часовых:- Пропустите меня туда, пожалуйста! - Туда?!- удивился немец, посмотрев на своего напарника. - А ты знаешь, что там? - Конечно!- ответил Тадеуш, снисходительно улыбаясь глупости немца. - Там Освенцим! - И тебе хочется туда? - Очень!- обрадовался Тадеуш, что его поняли. - Он сумасшедший,- заметил один из немцев. - Пошел прочь, безмозглый дурак!- прикрикнул он на Тадеуша. - Но там моя жена!- жалобно умолял Тадеуш. - Я оставил ее в беде, а так нельзя. Я нужен ей. Я люблю ее, а любовь дает силу. Без меня она пропадет. Понимаете? - Пусть идет,- равнодушно сказал другой немец. - Он глуп как пробка, а с дураками мы умеем обращаться. - Спасибо!- вежливо поблагодарил Тадеуш, почтительно поклонился и надел кепку. - Я не должен был уходить от нее. Ведь я нужен ей. Особенно там. В его затуманенных глазах затаилась мука. - Я нужен ей... - бормотал он бессмысленно. Услышав хохот немцев за своей спиной, он тоже засмеялся. Он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Он был убежден, что должен поступить именно так. Ведь у него нет никого в целом свете, кроме Ядвиги. И у нее нет никого, кроме него. В последние годы они совсем не знали счастья. Оно коротко улыбнулось им лишь в те дни, проведенные наедине в партизанском лагере, и в ту трагическую ночь любви в женском бараке Освенцима. Он шел беззаботно и не таясь. Видимо, поэтому его не задержали у большого сторожевого пояса. Он увидел работавшую команду в каменном карьере, штрафную команду вдали, на окраине Бжезинки. Лагерь все рос. Вот и четыре приземистых квадратных здания с огромными трубами, из которых валил ядовитый черный дым. Тадеуш почувствовал знакомый запах и осторожно, но без отвращения вдохнул смрадный воздух. Ведь и она дышит им же... Тадеув шел по карьеру, но никто не обращал на него внимания. Они, видимо, сочли его вольнонаемным рабочим. Он шел вдоль проволочного заграждения, за которым раскинулся Биркенау. Из карантинных бараков слышалась песня: В Освенциме, где я пробыл Много месяцев, много лет... Он тихонько подпевал и чувствовал себя словно дома. В ворота въехал длинный состав товарных вагонов. На перроне уже стояла зондеркоманда, эсэсовцы и врач, который будет отсылать прибывших вправо и влево. Ничто не изменилось. Биркенау получал свою ежедневную порцию людского мяса. Он шел по дороге, по которой команды утром и вечером ходили в Освенцим. Он остановился у ворот Освенцима и прочитал плакат: "Труд освобождает". Он остановился не потому, что колебался, а потому, что немного устал и чувствовал боль в боку. Теперь ему нечего было спешить, так как он дошел до своей цели. - Что ты здесь делаешь, вонючий поляк? Убирайся восвояси, иначе попадешь за ворота! - Я и сам хочу попасть туда,- доверчиво сказал он эсэсовцу. - Мое место там... - Ты что, рехнулся? Или тебя пыльным мешком по голове стукнули? - Я не должен был убегать,- объяснил Тадеуш. Я находился здесь больше года, а потом поддался на уговоры и сбежал. Но, убежав, я понял, что должен вернуться. Здесь моя жена. Понимаешь? - Ты говоришь, что убежал отсюда?- с недоверием переспросил эсэсовец. - Да!- подтвердил Тадеуш. - Я убежал от нее, но меня замучили угрызения совести и я... - Какой у тебя номер? Он назвал свой номер, и солдат ушел в канцелярию. Тадеуш терпеливо ждал его возвращения. - Черт подери! Этот паршивый пес не врет. Раздевайся, мерзавец. Тебя кое-что ждет. - Да, да, да!- торопливо согласился Тадеуш. С облегчением он сбросил свою одежду и голый вошел в ворота в сопровождении двух эсэсовцев. А Юл Рихтер занимался в это время уничтожением "мусульман". Ему не надо было гоняться за ними. Совершенно обессиленные, сидели они на солнцепеке и несколько удивленно глядели на Юна, когда его сапог обрушивался им на головы. - Я - орудие божье!- кричал Рихтер. - Вы что, не понимаете этого, проклятые ублюдки? Я - орудие божье... - Этот тоже спятил,- бросил один эсэсовец другому. Тадеуш смотрел на страшную сцену убийства. Его глаза встретились с безумными глазами Рихтера. И тогда искра сознания блеснула в его мозгу. - Вон тот!- показал Тадеуш на Рихтера эсэсовцу, который подгонял его ударами дубинки по ногам. Тадеуш не чувствовал боли. Он снова указал на Рихтера. - Он помог мне бежать. И эсэсовцы были рады поводу расправиться с Юпом Рихтером. Они повесили его на глазах Тадеуша. Один из эсэсовцев загнал Рихтера на знакомую скамейку и надел на шею петлю. Юп кричал, что он орудие божье. Крик прекратился, когда скамейку выбили из-под ног и тело повисло. Тадеуш почувствовал себя немного обиженным, увидев, что Юп Рихтер показал ему язык. Убедившись, что на него не смотрят, он ответил Юпу тем же. Тадеуш украдкой поглядывал на доcку за своей спиной. На ней было написано: "Ура! Я снова здесь!" Ему было необыкновенно легко. Он чувствовал себя очень сильным. Пусть ему не дают ни пищи, ни воды. Он достаточно силен, чтобы стоять здесь вечно. Ведь он теперь рядом с Ядвигой... OCR Кудрявцев Г.Г.