нализ. Мужчин после этой операции также от- правляют в газовую камеру. Подобные опыты посягают на божий порядок воспроизведения рода человеческого. Одной из женщин удалось тайком прочесть отчет о стерилизации мужчин. Она рассказала об этом перед тем, как погибнуть. В отчете было указано, что дорогостоящий радий оказался неэффективным, а мужчин проще кастрировать. Операция длится 6- 7 минут, а при большом навыке не более пяти. Двенадцать человек в час... Давайте лучше не говорить об этом... - Казимир, тебе надо проглотить хоть кусочек хлеба, - попытался Януш переменить тему. - Не могу,- ответил тот почти беззвучно. - Он застрянет у меня в горле. Надо успокоиться. Подожду до утра... - Утром вместо тебя пойду я,- не совсем решительно сказал Генек. - Нет,- возразил Казимир. - Мы честно тянули жребий. Может быть, потом на вашу долю выпадет что-то более ужасное. Я привыкну. Правда, привыкну! - Яворский завтра отправляется в Биалуту к Анне Ливерской за фотокарточкой Казимира. Для тебя это первый шаг к свободе. Думай об этом завтра и послезавтра... - Послушайте, ваше преподобие,- неуверенно начал Казимир. - Да? - Нет худа без добра,- застенчиво продолжал Казимир. - Что ты имеешь в виду? - Не, могли бы вы благословить меня?- попросил он. - Человек должен за что-то цепляться. Попробую верить, что не все кончено для тех несчастных, которые с дымом вылетели через трубу, пеплом которых засыпают болота и уборные эсэсовцев. Страшно, если эти жертвы принесены бесцельно. В трубу... и все. Тогда победа была бы за немцами. А я хочу верить, что погибшие не исчезли бесследно, что их разум, души (называйте это как хотите) продолжают жить, втайне высмеивают шкопов и готовятся стать свидетелями их поражения. Черт побери, если вы не против, посланец неба, то благословите старого некрещеного безбожника. - Каждый день ниспосылаешь ты мне луч света, о боже,- прошептал Мариан Влеклинский, и глаза его засветились. - Я охотно благословлю тебя, сын мой, и окрещу с большим удовольствием. - О нет,- поспешно сказал Казимир. - Без этой церемонии с водой. Если твой бог действительно существует, то хватит одного благословения. - Благословляю тебя, сын мой!- торжественно произнес ксендз. - Да поможет тебе бог! Все умолкли. - Вы верите, что он поможет?- нарушил затянувшееся молчание Казимир. - Черт возьми! Дайте мне хлеба, ребята. Что толку для тех несчастных, если и я сам сдохну? - Эй, ты, куда направляешься?- окликнул Януша эсэсовец у ворот лагеря. - В "небесной команде" работает один парень из нашего блока. Надо проверить, справляется ли он... - Так ты писарь из восемнадцатого, один из этих пронырливых лизоблюдов? Тебе не повезло, приятель. Там сейчас нет аппетитных баб. - Я выполняю свой долг,- ответил Януш невозмутимо. Его пропустили. Об этом примерном писаре знали почти все эсэсовцы. Они насмехались над его исполнительностью, но не лишали его относительной свободы, не видя в этом ничего опасного. Кругом полно эсэсовцев, вокруг лагеря посты, дальше - большой сторожевой пояс надежно охраняет Освенцим и Биркенау. Сердце Януша заколотилось, когда он приблизился к крематорию. Вонь была нестерпимой. Рассказами Казимира Януш был подготовлен ко всему, но невольно вздрогнул, когда своими глазами увидел горы трупов, сам вдохнул ядовитого дыма. Группа из похоронной команды швыряла трупы в две машины. Подойдя ближе, Януш спросил: - Казимир Полчанский здесь? - Что еще там за Казимир, черт подери?! - Он работает в вашей команде с начала этой недели. - Посмотри за крематорием, там есть еще несколько человек. Пришлось шагать мимо штабелей трупов. Некоторые совсем разложились, кожа почти истлела. Януш считал себя достаточно сильным и закаленным, но от этого зрелища ему стало страшно. Он боялся, что вечером, как и Казимир, не сможет ничего взять в рот. Со стыдом думал он о том, что отдавал друзьям жестокие приказания, а сам спокойно работал в конторке, подделывая документы, или бродил по лагерю. Удостоверение для Казимира было почти готово, не хватало лишь фотографии. Своего друга Януш нашел за крематорием. Вместе с другими заключенными из команды он сидел на корточках и просеивал пепел. Человеческий пепел. Двое насыпали пепел лопатами в мешки, которые бросали в машину. Дрожь пробежала по спине Януша, губы пересохли. Казимир, увидев его, улыбнулся, пытаясь показать, что он уже закален и ему теперь все нипочем. Януш побелел как полотно. - Что вы делаете?- прошептал он. - Просеиваем пепел, разве не видишь? - с горечью ответил Казимир. - Представь себе... Эти "проклятые скоты" не придумали ничего лучшего, как вырвать свои золотые зубы и проглотить их, пока их везли сюда в поезде. Но эсэсовцев не проведешь... Тебе не напоминает это поиски золота в Клондайке? Я уже нашел несколько золотых комочков. Какое счастье, что американцы не про-. нюхали об этом, а то и здесь началась бы золотая лихорадка. "Ежедневно сталкиваясь с таким чудовищным варварством, невольно начинаешь задумываться, не сошел ли весь мир с ума,- пронеслось в голове Януша. - Не стали ли такие понятия, как бог, справедливость, братство народов, пустыми звуками? Казимира завтра же надо перевести отсюда. Он не выдержит. Каждый день, проведенный здесь, может превратить человека в садиста или лишить его разума". Казимир словно прочел его мысли. - Завтра я опять пойду сюда,- сказал он твердо. - Видел, у входа в крематорий грузят трупы? Дело расширяется, мой друг. Фабрика уже не успевает перерабатывать сырье. Завтра похоронная команда отправится за лагерь. Там тоже жгут трупы. Нам, может быть, "выпадет честь" присутствовать при удушении газом в одном из временных бункеров. Разве это не развлечение?! Он продолжал яростно работать. Сквозь серое облачко пепельной пыли, окутывавшей его, пробивались солнечные лучи... Шуршали лопаты, погружаясь в пепел. С другой стороны крематория раздавался стук - там кидали в машину трупы. А над всем этим - черное облако дыма, смрад и зловещая тишина. "Нет, я не имею права оставлять его здесь", - снова подумал Януш, беспомощно оглядываясь. Казимир понял его без слов. - Кто-то должен работать здесь,- сказал он. - У кого достаточно сил, чтобы выжить и рассказать об этом всем. У меня хватит. Но на следующий день вечером обнаружилось, что он ошибался. Сил было меньше, чем он полагал. Попытки казаться безразличным и циничным не могли скрыть его состояния. Он был страшно бледен и горел как в огне. Глаза лихорадочно блестели, брови и ресницы были опалены. Когда Януш протянул ему кусок хлеба, он посмотрел на свои трясущиеся руки и вздрогнул. - Я не настолько глуп, чтобы объявлять голодовку,- проговорил он. - Положи, пожалуйста, хлеб мне прямо в рот. Я не могу брать его в руки после того, что пришлось ими сегодня делать... Он еще раз посмотрел на свои руки, удивляясь тому, что в них не произошло никакой перемены. - Я думал, что после "тренировки" в похоронной команде могу все выдержать,- продолжал Казимир,- Но нынешний день был слишком трудным. Погрузка трупов, сжигание, отравление газом. А под конец еще и "охота на зайцев". Этого вы еще не знаете. "Охота на зайцев!" - Рассказывай!- твердо произнес Януш, хотя ему и было мучительно стыдно, что он заставлял товарищей пройти сквозь такие страдания. Если побег не удастся, то он не простит себе, что так много от них требовал. - Нет, пусть молчит,- испуганно прошептал ксендз. - Есть вещи, о которых нельзя говорить... - Кстати, ваше преподобие, вы тоже сегодня не в своей тарелке, - заметил Генек с усмешкой. - Уж не встретили ли вы дьявола? - Да, дьявол здесь,- прошептал Мариан. - Я слышал сегодня... - Сегодня наша команда в лагере почти ничего не делала, - начал Казимир. - У крематория оставили только четверых, наверное, для обычной работы. А всех остальных повезли на машинах. Какая роскошь! Заключенных из лагеря везут на работу на машинах. Наверное, ее считали очень важной. У Бжезинки в машины сели еще человек пятнадцать. Оказывается, им уже приходилось раньше совершать такие прогулки. Они рассказывали, что все силы брошены на постройку четырех новых крематориев с газовыми камерами. Строительство ведется недалеко от проволочных заграждений около лагеря Биркенау. Камеры рассчитаны на уничтожение 60 000 человек ежедневно. Звучит внушительно... Он с трудом проглотил кусочек хлеба, положенный ему в рот Янушем. - Дальше,- сказал Януш. - Ну, а пока эти объекты, строящиеся из соображений "человеколюбия", не готовы, они используют два бункера в глухом лесу под Бжезинкой. Это были два заброшенных дома. Но эсэсовцы переоборудовали их для своих "благородных" целей. Когда мы прибыли на "место работы", то увидели там тысячи людей. Они раздевались в бараке, построенном перед домом. За домом валялись тысячи трупов. Горы трупов, понимаете? Он замолчал и посмотрел на товарищей, ожидая от них знака, говорить ли дальше. Никто не произнес ни слова, и он продолжал: - Нас заставили носить трупы. В сотне метров от домов был вырыт длинный широкий ров. Настоящий канал, на дне которого лежал толстый слой пепла, а края были черны от сажи. Стволы и кроны деревьев вблизи рва опалены. Жаль, что я не смог прихватить с собой немного запаха, стоящего там. Вы бы тоже получили свою порцию "удовольствия". - Дальше,- торопил Януш. - Мы должны были сбрасывать трупы в ров. Некоторые из них уже несколько дней разлагались на солнце. Тысячи крыс бегали под ногами. Им там раздолье... Мы видели результаты их работы - обглоданные лица... О, проклятие! Мы сбросили мертвецов в канал. Около рва лежали горы тряпья, пропитанного горючим. Сомнения не было, шла подготовка к сжиганию. Сначала клали слой тряпок, затем трупы, потом опять тряпки, трупы, тряпки, трупы... Когда мы отнесли последних, оказалось, что ров наполнили только наполовину. Эсэсовец сказал, что поджигать рано, и послал нас помочь в бункере. А тысячи голых людей стояли и ждали. Мужчины - отдельно от женщин с детьми. Одни евреи. Кто знает, откуда они? По-польски они не понимали. Похоже, что из Германии или Голландии. Судя по их мертвенно бледным лицам, они знали, что их ждет, но держались мужественно. Только несколько женщин истерически рыдали и рвали на себе волосы. Эсэсовец увел их за барак, и мы услышали выстрелы. У некоторых ребятишек в руках были игрушки. Дети нервничали. Они понимали, что здесь не все в порядке. Матери ласково успокаивали их. Один из эсэсовцев произнес короткую речь. Он сказал, что пленные должны пойти в баню, а оттуда в дезокамеру, потому что затем их направят в показательный лагерь И нельзя допустить, чтобы они занесли туда вшей. Но немцу не поверили. Казимир виновато улыбнулся. - Черт, как хочется курить. - Вот возьми,- протянул кто-то из темноты сигарету... Оказывается, почти все слушали рассказ Казимира, хотя тот говорил шепотом. Казимир глубоко затянулся. - На доме,- продолжал он,- висела доска с надписью на нескольких языках: "Вход в баню". Домик с белыми занавесками на окнах выглядел заброшенным, но не опасным. Несколько человек, обслуживающих крематорий, пошли в дом, я пошел с ними. Внутри дома помещался большой бункер с бетонными стенами и потолком. Там было сыро и жарко. На раскаленных добела печах в котлах кипела вода. "Циклон Б" - это зерна, похожие на горошины. Их оболочка растворяется во влажном горячем воздухе и высвобождает ядовитый газ. Внутри дома, за входной дверью, есть вторая, железная, с тяжелым засовом. В газовой камере было почти совсем темно и отвратительно пахло. Напротив входной двери еще одна, с надписью: "Вход в дезокамеру". Я уже знал, что эта дверь ведет во двор, откуда мы носили трупы в ров. В двери вставлено толстое стекло, чтобы можно было наблюдать за происходящим в доме. Между стеной бункера и стеной дома узкий проход, куда выходят люки газовой камеры. Их можно открывать и закрывать. Но подумайте, что через эти люки в камеру идет свежий воздух. Нет!. . Они для газа. Он посмотрел на потухшую сигарету, от которой сделал всего одну затяжку, стряхнул пепел и положил ее в карман. - Парни из крематория поковыряли для вида в печке и вышли. Я понял, что в газовой камере им делать было нечего. Эти дегенераты находят удовольствие в убийстве, и им просто приятно побывать в помещении, где убивают людей. Вскоре началось. Первыми стали загонять детей и женщин. И оказалось, что, несмотря на все, в тайниках души у людей теплилась еще какая-то надежда. Когда первые вошли и обнаружили, что это совсем не баня, они подняли крик и бросились назад, навстречу людскому потоку. Поднялась паника. В дверях образовалась пробка. Эсэсовцы посмеялись над дерущимися голыми людьми и начали "обрабатывать" несчастных сапогами и кнутами. Им помогали крематорские. Они с наслаждением били кулаками по голым женским телам. Понимаете? Вскоре порядок восстановили. За женщинами погнали мужчин. Они держались с достоинством, видно, не хотели доставить удовольствие эсэсовцам, показав свой смертельный страх. Железную дверь закрыли. Эсэсовцы дали крематорским коробочки, и те пошли к люкам. Я понял, что сейчас они пустят газ. Что творилось в камере, можно было только представить по немногим звукам, долетавшим до нас: молитвам, проклятьям, плачу. Эти звуки били по нервам. Несколько ребят из нашей команды пошли за дом, я с ними. Эсэсовцы со скучающим выражением лица смотрели сквозь окошко в газовую камеру, крематорские облепили их, как мухи. Эсэсовцы посмеялись немного и отошли. Тогда стали смотреть заключенные. Понимаете?! Заключенные!. . Он грубо выругался и со злостью глянул на Януша. - Я тоже смотрел!. . Ведь ты хотел все знать! Не так ли? Тебе нужен был точный отчет обо всем, что здесь происходит! Я смотрел через окошечко и не забуду об этом до самой смерти... Он весь дрожал. Глаза округлились от ужаса. - Умерли они не сразу. Зерна "циклона Б" бросали в камеру через люк. Стоявшие вблизи схватились за горло и почти мгновенно упали. Остальные испугались. Они пытались устроиться как можно дальше от опасных люков. Таким образом, борьба со смертью превратилась в страшную пытку, которая длилась больше пятнадцати минут. Особенно много несчастных скопилось у дверей. Они дрались друг с другом, чтобы стать ближе к выходу, прижимаясь ртами к щелям, пытаясь вдохнуть свежий воздух. Но безуспешно. Эсэсовские специалисты знали, что они строили! - Ах! Да замолчи же ты!- прервал его Тадеуш со страхом. - Хватит того, что людей убили. Большего нам знать не нужно. Не нужно говорить об этих подробностях... - Видел бы ты, как широко раскрывались рты, хватающие воздух! Видел бы ты, как от ужаса исказились лица, когда люди поняли, что обречены! Посмотрел бы ты на руки, срывающие одежду, которой не было! Хаха-ха! Посмотрел бы, как они бились, ходили под себя от страха и... Внезапно Казимир замолчал. Он не плакал. Просто, совершенно обессиленный, замолчал. Затем глубоко вздохнул и продолжал: - Минут через пять после того, как умер последний, открыли обе двери и все люки. Наступил черед действовать нашей команде. Все пошло обычным порядком. Искали золотые зубы. Стригли. Знаете, эсэсовцы продают человеческие волосы по пфеннигу за килограмм. Когда "зубодеры" и "парикмахеры" закончили, мы перенесли убитых в ров. Казимир пытался скрыть свои чувства под маской циничного равнодушия. - Затем их стали сжигать. Я никогда не видел такого пожарища. Сперва занялись тряпки, но скоро стали гореть и трупы. Мы с любопытством заглядывали в ров. Я тоже, чтобы не упустить что-либо из "удовольствия". Мертвецы в пламени дергались как сумасшедшие. Эсэсовцы зубоскалили, когда видели, как корчится тело молодой женщины. Персонал крематория угодливо вторил их смеху, так что все превратилось чуть ли не в праздничное зрелище. Но вскоре языки пламени поднялись высоко надо рвом, и мы вынуждены были отойти в сторону. Мои ресницы и брови тоже остались там, во рву, но это не так важно, если учесть, что случилось с теми, которые находились в нем. Огонь поднялся вверх на десятки метров. Невероятно! Треск пламени, вонь, дым. Когда, кроме бушующего пламени, ничего не стало видно, эсэсовцы погнали нас назад, к бункерам. Туда на машинах прибыли новые группы эсэсовцев. Офицер зачитал номера. То были номера крематорского персонала. Половина эсэсовцев ушла в лес. И тогда офицер, зачитавший список, сказал крематорским, что они хорошо поработали и заслужили свободу, поэтому могут бежать в лес и там спрятаться. Какой добряк этот эсэсовец, не правда ли? Я никак не мог понять, почему эти парни дрожат как осиновый лист и отказываются бежать. Мне объяснили. Это "охота на зайцев". Оказывается, в крематории рабочие работают от четырех до шести недель. Затем их заменяют. Иногда их отправляют в газовую камеру, но если эсэсовцам приспичит повеселиться, устраивают "охоту на зайцев". Заключенных загоняют в лес, который со всех сторон окружен немцами. Начинается "потеха". Можно прятаться в ямы, забираться на деревья, зарываться в землю, от этого лишь веселей идет "охота". Кнутами пленников заставили бежать в лес. Эсэсовцы подождали несколько минут и тронулись тоже. Офицер велел нам внимательно смотреть, так как и мы скоро. тоже примем участие в этой забаве. Мы видели немного. Мешали деревья, но слышали все. Выстрелы, проклятия, когда пуля не попадала в цель, и вопли раненых. - Завтра ты пойдешь в карьер,- сказал Януш. - Попытайся не думать о том, что видел сегодня. - Черт возьми, ваше преосвященство, сегодня вы должны благословить меня трижды, иначе я совсем не усну. - То, что видел ты, и наполовину не так ужасно, как то, что случилось этой ночью в одиннадцатом блоке,- ответил ему ксендз. - На сегодня хватит! Молчите!- сказал Тадеуш. - Вы сами говорили, отец, что лучше молчать. - Может быть, все же лучше знать,- прошептал Мариан. Глава 6. АННА ЛИВЕРСКАЯ В воскресенье вечером, когда Стефан Яворский сошел с поезда в Билаутах, он привлек внимание нескольких поляков, находившихся на станции. Здесь все знали друг друга, и появление нового человека в маленькой деревушке не останется незамеченным. Конечно, Ливерским можно предъявить свой документ из тайной полиции и разговор с ними вести только по-немецки. Но это опасно. Могут заинтересоваться им самим. Нет! Это не годится. Нужно что-то придумать, и он придумал. Когда стемнело, Стефан направился к домику ксендза, стоявшему рядом с маленькой церквушкой. Тощего ксендза, на котором сутана болталась, как на вешалке, он буквально вытащил из постели. Стефан знал, что слуги церкви умели молчать, если надо. Знал, что в этой священной войне они не могли быть на стороне шкопов, которые оскверняли церкви оргиями и убийствами, а паству за малейшую провинность бросали в концлагерь. Ксендз оказался не из разговорчивых. Он не предложил Стефану сесть и сурово смотрел на него огромными, резко выделявшимися на испещренном морщинами лице глазами. - Что вам нужно от Ливерских? - Меня прислал Казимир Полчанский. - Казимир Полчанский, как я слышал, убит. А если он и жив, то находится там, откуда с визитом не ездят! - Он жив,- ответил Стефан. - Находится в Освенциме. Работает за лагерем вместе с вольнонаемными. Я один из них. - Интересно, как вы сюда попали. Ведь в поездах все время проверяют документы? - У меня есть справка из тайной полиции,- сообщил Стефан. - Вон!- закричал ксендз. - Ливерские достаточно пережили. У них расстреляли отца, когда бравый Казимир спятил, а мать... Оставь их в покое, нацистская собака! Сажай меня, если тебе кто-то нужен. Я скорей откушу себе язык, чем скажу, где они живут. Иди расспрашивай своих дружков-убийц. - Я помогаю Казимиру,- ответил спокойно Стефан. - Он хочет бежать, а для этого нужна его фотография. Она есть у Анны. Приехав сюда, я рискую своей головой,- добавил он с гордостью. - Завтра, в шесть утра, мне нужно вернуться. - Рассказывай все!- приказал ксендз. - Тогда я должен рассказать и о своем позоре. - Неважно, о чем ты будешь говорить. Я хочу слышать правду и сразу пойму, если ты будешь лгать. - Поклянитесь, что вы будете мо... - Хоть я и в юбке, но я не баба,- со злостью перебил его ксендз. - Моя жена живет с немцем,- сгорая от стыда, начал Стефан. - Я был трусом, молча терпел и жрал вместе с ней то, что приносил этот шкоп. Затем... И он рассказал все. Суровое лицо ксендза выражало сочувствие. Он с жалостью поглядывал на Стефана. - Садись. Давай выпьем. У меня есть немного водки. Довоенной. - Не могу. Нет времени. Я должен уехать чуть свет. А у Ливерской тоже, может быть, придется рассказать все с самого начала. - Если они не натравят на тебя собак,- задумчиво проговорил ксендз. - Я пойду с тобой. Так будет вернее. После расстрела мужа Ливерская слегка помешалась. Да и по деревне тебе сейчас не пройти. Недавно кто-то перерезал здесь телефонный кабель, и теперь после десяти вечера появляться на улице запрещено. Расстреливают на месте. А сейчас уже десять. Подожди, я надену рясу. Если нас задержат, я скажу, что иду соборовать старуху Ливерскую. - А я? - Но ведь у тебя есть справка из тайной полиции? - Да, но может показаться странным, что агент тайной полиции вместе с ксендзом идет к умирающей. А что если я надену отихарь? - Хорошо. Ксендз постучал в дверь. С громким лаем собака набросилась на пришедших, даже в темноте было видно, как блестят ее зубы. - Кто там?- спросили за дверью. Голос был мягкий и грустный. - Это я, ксендз. Вам придется ответить за то, что ваша собака чуть не разорвала меня в клочья. Дверь открылась, и Стефан вслед за ксендзом вошел в большую квадратную комнату. В углу на кровати лежала высохшая, как щепка, женщина с пустым, отсутствующим взглядом. В комнате находилась также девушка с чистым, приятным, но усталым лицом. - Это друг, Анна,- сказал ей ксендз. - Он принес тебе весточку от Казимира. - От Казимира?- переспросила девушка, недоверчиво взглянув на Стефана. - Ему можно верить,- добавил ксендз. - Я говорил с ним. - Вы видели Казимира?- спросила Анна дрогнувшим голосом. Она подошла к Стефану. "Как чиста эта простая крестьянка с грубыми руками. На ней заштопанные чулки и деревянные башмаки. Как она верна Казимиру", - подумал Стефан, у которого сжалось сердце при мысли, что именно этих качеств и не хватает его красавице жене. - Он жив!- в волнении произнесла Анна. - Казимир жив?! - О ком вы говорите?- раздался с кровати слабый голос. - Мама, успокойтесь! Успокойтесь!- бросилась к ней Анна. - Вы говорите о Казимире Полчанском, - сказала больная. - Будь он проклят! Я проклинаю его. Это он убил моего мужа! - Мама, не надо! Казимир будет отцом моих детей! Отцом ваших внуков! Не он, а шкопы убили отца! - Я проклинаю Казимира Полчанского! - повторила старая женщина, медленно поднимаясь с кровати. - Если ты думаешь о Казимире Полчанском, будь проклята и ты. Пусть дети твои подохнут в чреве твоем... - Уйдите,- шепнул быстро ксендз. - Я успокою ее. Опечаленная Анна взяла Стефана за руку и увела его в другую комнату. Завесив окно, она зажгла свечу. - У нас только одна лампа и так мало керосина, - извинилась она и разрыдалась. - Простите меня. Но я никогда еще не говорила с Казимиром. Мы даже ни разу не поздоровались за руку. И все же я так с ним связана, будто ношу его ребенка под сердцем. Я знала, что он жив, чувствовала, но боялась верить. Мне кажется, что, если бы он умер, я умерла бы в ту же самую минуту. - Он в Освенциме, но хочет бежать и вернуться к вам. - В Освенциме?- Она задрожала. - Правда ли все то, что рассказывают об этом лагере? - Он готовится к побегу,- уклонился от ответа Стефан. - У него там есть три друга. Хорошие ребята. Они задумали бежать вместе. Я помогаю им. Но потребуются фальшивые документы, а для этого нужно иметь фотографии. Казимир сказал, что единственная его карточка у вас. - Больше у меня нет ничего в память о нем,- прошептала Анна. - Но она поможет вам вернуть живого Казимира,- настаивал Стефан. - Хорошо!- сказала Анна, вытерла слезы, но вдруг снова разрыдалась. - Невероятно, что я так люблю его,- смеясь и плача, говорила она. - Ведь я даже не знаю, как звучит его голос. Она подала ему карточку, которая всегда была при ней. - Вам, наверное, смешно, что я носила фотографию у сердца? - спросила Анна. - Вы такая хорошая,- ответил ей Стефан, у которого комок подступил к горлу. Он был растроган тем, что есть еще на свете такие женщины... - Разрешите поцеловать вам-руку. - Ну что вы,- смутилась Анна и спрятала руки за спину. - Я скажу Казимиру, что у него очень красивая невеста,- сказал Стефан. - Что она верна ему и с нетерпением ждет его возвращения. - Скажите, что я люблю его. Люблю всем сердцем. Всегда думаю о нем. Пусть возвращается как можно скорее. - Побег намечен на первое мая следующего года. - Как еще долго!- побледнела Анна. - Сейчас только июль. - Я должен побывать в семьях других товарищей. Нужны карточки. Ведь в лагере не сфотографируешься. К маю вы и ваша матушка должны скрыться. Иначе, если немцы пронюхали о вашей помолвке, могут схватить и вас. - На площади, когда убили моего отца, я крикнула Казимиру, что люблю его. Все слыхали... - У вас есть где укрыться? - Скажите ему, что мы уйдем в лес, к партизанам. Казимир найдет. Он хорошо знает лес. Я предупрежу партизан, и его встретят. Скажите ему, что я люблю и жду его. Они вернулись в большую комнату. Больная горячо молилась. Ксендз сидел у ее кровати. - Господи, прости мне грехи мои! И прокляни меня, господи, если я буду ненавидеть людей,- услыхал Стефан и, пораженный, посмотрел на ксендза. Тот улыбнулся. - Это моя профессия,- шепнул он. - Ты готов? - Да. - Тогда пошли. Переночуешь у меня. . - Может, он переночует здесь?- вмешалась Анна. - Я лягу с мамой. - Нет! Сюда я пришел со служкой, со служкой и вернусь,- сказал ксендз. - Крепись, Анна, на днях зайду к твоей матушке еще раз. - Скажите ему, что я думаю о нем постоянно, скажите, что я буду считать дни... Скажите... - Прости мне грехи мои, господи,- молилась больная. - Пусть я буду гореть в вечном огне, если позволю ненависти овладеть моим сердцем. Собака не тявкнула, когда двое мужчин в белых рясах прошли мимо. Может быть, и она чувствовала, что они принесли в этот печальный дом надежду. Глава 7. ШТРАФНИКИ Генеку Гжесло пришлось познакомиться с одиннадцатым блоком, одиночным бункером и штрафной командой. Всего лишь раз не справился он со своим горячим характером и ударил немца. Только чудо спасло его от расправы на месте. Это случилось в карьере. В тот день Генек работал без друзей. Тадеуш и Казимир были направлены в другую команду. Иначе они удержали бы его от опрометчивого поступка. Скучающий капо решил поразвлечься. Его выбор пал на самого слабого заключенного. Генек обратил внимание на беднягу, когда тот, наверное, уже в десятый раз тащил наверх мешок, наполненный камнями. Человек карабкался по крутому склону, падал под тяжестью ноши, вставал и снова падал. Каждый шаг стоил ему колоссального напряжения. А наверху поджидал капо. Он брал у пленника мешок и спокойно вытряхивал его содержимое в карьер. Камни с шумом катились вниз, а заключенный угасшим взором следил за их падением. - Ах ты вонючая тварь, ты что натворил?!- гримасничая завопил капо. - Ты вытряхнул мешок. Смотри, в нем ничего не осталось!- И швырнул мешок в лицо бедняге. - Пулей вниз и немедленно тащи полный мешок! Несчастный напрасно с немой мольбой смотрел на своего мучителя. На жирной тупой физиономии не было сострадания. Измученный человек, не проронив ни звука, поплелся вниз. - Бегом, чертова дохлятина! Тяжелый, как молот, кулак обрушился на голову беззащитной жертвы. Пленник пошатнулся, споткнулся о край насыпи и присел, чтобы не слететь кувырком вниз. Так, на корточках, он и съехал на дно карьера, затем встал и начал наполнять камнями мешок. - Шнель, мерзавец! Генек наблюдал за этой сценой, задыхаясь от ярости, крепко сжав зубы. Он видел, с какой тоской скелетоподобный человек посмотрел на крутой склон, видел, как, собрав последние силы, вскинул мешок на спину и медленно побрел вверх. Деревянные башмаки скользили по щебню. Он щел согнувшись, то и дело опираясь о землю руками. Падал, пошатываясь вставал, снова падал. А капо метался как одержимый. Он ждал свою жертву, вытянув руки, выхватил мешок и... сцена повторилась. - О, тупоголовый осел! Ты опять за свое? Посмотри, мешок снова пустой! Марш бегом вниз, тащи новый! А внизу, прямо напротив капо, стоял Генек. Стоял и смотрел. Казалось, происходящее его совсем не трогало. Друзья приучили себя не проявлять своих чувств. Они могли не дрогнув смотреть, как убивают заключенных или ведут на виселицу очередную жертву. Вся жизнь их была подчинена подготовке к побегу. Подобные картины заставляли их энергично готовиться. Вмешиваться они не имели права даже тогда, когда видели, как расправляются с самыми слабыми и беззащитными. Вмешательство было бы равносильно самоубийству. Но на этот раз Генек не смог сдержаться: в голове ни одной мысли. Он просто стоял и ждал, когда бедняга спустился вниз. Генек молча взял у него из рук мешок и стал наполнять камнями. - Эй! Ты там! Проклятая христианская собака! Тебе чего надо? - Я помогаю своему товарищу. Он устал, поэтому роняет мешок, а я сильней его. С наполненным до краев мешком Генек пошел наверх. В лагере он очень похудел, но был еще довольно сильным. Рослая фигура выглядела внушительно, а рассерженное лицо вызывающе. Он шел широко расставляя ноги, стараясь не упасть. Генек не хотел, чтобы этот бандит наверху видел его упавшим. Он перешагнул через край карьера и, тяжело дыша, остановился перед капо, возвышаясь на целую голову. - Я не так беспомощен, как мой друг, у меня мешок не перевернется. Качнув плечом, он сбросил свою ношу как раз туда, куда хотел,- на ноги капо. Заорав как резаный, капо размахнулся кулаком, но ударить не успел. Генек перехватил его руку и, вложив в удар всю свою ненависть, стукнул капо кулаком под ложечку. Все замерли. Корчась от боли, капо свалился, а Генек стоял, с ненавистью глядя на него, еле сдерживаясь, чтобы не растоптать эту гадину ногами. - Пристрелите его! Пристрелите эту свинью!- визжал капо. На счастье Генека в карьере дежурил лейтенант CN Клейн. Невзрачный, маленький человечек, прозванный Карликом. Как все низкорослые люди, он пытался казаться крепким и сильным. В последнюю минуту Генек вспомнил об этой слабости Карлика. Он вспомнил, что Клейн очень гордится, если ему удастся одним ударом сбить заключенного с ног. Он даже иногда оставлял в живых свидетелей своей силы. План родился мгновенно. И Генек решил попытать счастья. Карлик уже торопился на выручку капо. Маленький человечек едва доходил Генеку до груди, очки придавали ему какой-то будничный, невоенный вид. Клейн еще не выбрал, что пустить в ход - кулак или револьвер. И Генек воспользовался этим. Будто в страхе, он закрыл лицо руками. Это движение заставило Карлика остановить свой выбор на кулаке. Слабый удар по виску не убил бы и мухи, но Генек как мешок свалился на землю, а Карлик, забыв о револьвере, с недоумением уставился на свой кулак. К этому времени капо уже пришел в себя, подскочил к Генеку и замахнулся булыжником. - Стой!- крикнул Карлик. - Видел, как я свалил его одним ударом? Черт подери, ведь и стукнул-то тихонько. Встать, мерзавец!- приказал он Генеку. Тот, как бы плохо соображая от боли, потряс головой и с трудом поднялся. - Что, не нравится? Хороши кулаки у эсэсовцев? - И ударил Генека вторично. Генек снова упал. Капо тупо уставился на булыжник, который все еще держал в руке. - Дайте я его... - Заткнись!- рявкнул Карлик. - Сам знаю, что с ним сделать! Он отправится на три дня в бункер. А ты лучше смотри за работой. Видишь, эта шваль бездельничает. Ни один не работает. - Они, наверное, пить хотят, - оправдывался капо. - Что пасти раззявили? Пить хотите? Они все действительно хотели пить. Наверху стояла бочка с водой, но только для капо. Пленным пить не разрешали. Нелегко было беднягам работать под палящими тучами солнца, но они молчали. Никто не верил в милосердие капо. Однако пленник, которого защитил Генек, поддался на провокацию. - - Я хочу пить, господин капо,- прошептал он. - Иди сюда, вонючая собака, лакай. Генек все еще лежал на земле. Карлик взглянул на капо в ожидании развлечения, его глаза за стеклами очков поблескивали от удовольствия. Капо схватил живой скелет за шиворот и поволок к бочке. Он окунул голову пленника в воду и держал ее там. - Пей! Пей! Все до дна пей!- кричал он. Генек с удивлением заметил, что Клейн хихикает. "Об этом следует рассказать Ханнелоре, - думал Клейн, имея в виду хорошенькую медсестру. - Надо рассказать, что он топит заключенных в бочке". Клейн сиял, наблюдая, как умирал несчастный. - Лакай!- исступленно вопил капо. Пленник дернулся и обмяк. Капо отшвырнул от себя утопленника с выпученными глазами на страшном лице и, подобострастно улыбаясь, попросил: - Дайте, я и этого напою! Но Клейну жалко было расставаться со своей "игрушкой". - Угости немножко. Пусть попьет водички из этой бочки. Она придется по вкусу этой скотине. - Я не хочу пить,- в ужасе произнес Генек. Но капо уже нес полный котелок мутной, грязной воды, в которой только что утопили человека, товарища! Генек содрогнулся. - Пей!- приказал Клейн грозно. Генек стал пить, сгорая от стыда, с трудом сдерживаясь, чтобы его не вырвало. Он выпил все до капли. Клейн остался доволен. - Пошли,- весело сказал он, - прогуляешься к карцеру, там тебе понравится. Генек немного замешкался. Карлик толкнул его в спину. Они прошли мимо Стефана, который стоял оцепенев, без кровинки в лице и, волнуясь за Генека, наблюдал за всем происходившим. - Мужайся, друг!- шепнул он Генеку. - Ты, морда, куда суешься?- заорал Клейн, семенивший на коротких ножках рядом с Генеком. Через каждые сто метров пути он заскакивал вперед и, размахнувшись, бил Генека. Ведь надо всем показать, какой он сильный. Генек послушно падал. "Три дня карцера - не сладко,- Думал он,- но выдержать можно". Он выдержит и выйдет оттуда невредимым. Его силы утроились от этой страшной воды. Вместе с нею он выпил новую порцию ненависти, а ненависть увеличивает силы. Януш давно пытается узнать подробности об одиннадцатом блоке. Когда Генек выйдет оттуда, у Януша будет точная информация из первоисточника. Карлик с конвоируемым вошел в лагерь. Он останавливался около каждого эсэсовца и рассказывал о своем триумфе. - Напал на капо. Очень сильный парень, а я стукнул его разочек в висок, и он свалился, как спелая груша. Ну, как тебе нравится мой кулак, скотина?обращался он к Генеку и демонстрировал свой удар. Генек падал. Эсэсовцы смеялись. - О! Клейн, ты можешь стать боксером! Куда ты его тащишь? - В одиннадцатый блок. Три ночи карцера и три дня работы со штрафниками. Я хочу сдать его сам. - Мы только что оттуда. Там сейчас русские пленные. Покажи этому типу. Взглянуть стоит. - Шнель, болван!- заторопился Карлик. Еще издали услышал Генек крики, несшиеся из одиннадцатого блока. В дверях их никто не встретил. Клейн втолкнул его в коридор, а затем через боковую дверь ввел в просторное помещение. Что там творилось! Эсэсовцы и капо избивали голых пленных. Горела печь, на углях лежали раскаленные добела железные прутья. Больше всех свирепствовал Рихтер. Генек подумал: "У кого хватит сил отомстить за все это? Найдется ли такой человек, который придумает злодеям достаточно суровую кару?" - Вот это да!- обрадовался Клейн. Вооруженные свинцовыми дубинками немцы гонялись по всему помещению за русскими и били по чем попало, ломая руки, ноги, пробивая головы. Каждый удар гулко раздавался в комнате. Человек сорок уже лежали на земле, корчась от боли или потеряв сознание. Убегавшие падали, спотыкаясь о тела своих товарищей. Но палки их настигали. Дикая сцена длилась не меньше часа, до тех пор, пока не попадали все русские. - Контроль! - скомандовал один из эсэсовцев, с удовольствием наблюдавший в стороне за расправой. Потерявшие всякий человеческий облик, бандиты тыкали раскаленным железом в половые органы. Раздавался отвратительный шипящий звук, нестерпимо воняло паленым. "Контроль" оказал магическое действие. Жгучая боль прерывала самые глубокие обмороки, и "мертвые" вскакивали с дикими воплями. Их обругали "проклятыми симулянтами", и избиение началось снова. Когда страшный "контроль" показал, что в живых не осталось ни одной души, Рихтер заметил Генека. - Ты как здесь очутился? - Меня пригласили полюбоваться спектаклем,- ответил Генек. - Он напал на капо,- объяснил Клейн. - Я стукнул его легонько рукой, а он свалился как мешок. - Ты знаешь, что я одним ударом разбиваю череп,- сказал Юп Генеку и посмотрел на свинцовую дубинку, которую держал в руках. - Он отсидит три ночи в карцере и три дня отработает со штрафниками, но не больше,- прервал Клейн. - Ну-ка дай я взгляну на твою морду,- подошел Юп к Генеку. - Эге! Никак, дружок писаря?! - У меня нет друзей,- насупившись, буркнул Генек. - Пошли,- позвал его Карлик,- отведу тебя в "санаторий". В конторке записали фамилию и номер Генека. Сюда из камер, находившихся внизу, доносилось пение взбунтовавшихся заключенных. Им было слышно, как расправлялись с русскими. И они знали, что скоро придет их черед, как бы они себя ни вели. Поэтому они пели партизанские песни. Пели смело, вызывающе. Генек приободрился. Посмотрел на писаря, корпевшего над своими бумажками, и на портрет Гитлера. В нем опять заговорил Мордерца, ему захотелось свернуть шею эсэсовцу и Клейну, завладеть их оружием и устроить немцам хорошую потасовку, но он сдержался. - За что сюда попал?- спросил - эсэсовец. - Справьтесь у него,- кивнул головой Генек в сторону Клейна. - Проклятый ублюдок, если еще раз осмелишься грубить, я тебя... - Брось,- вмешался Клейн. - Я проучил его достаточно. Он снова стукнул Генека своим до смешного маленьким кулачком. Генек не шелохнулся. Писарь отвлекся от своей работы. Карлик готов был убить Генека. В бешенстве он ударил Генека еще раз. Генек упал. Надо выжить. Что толку, если его прикончат? Надо бежать, найти партизан. И мстить. Он вдвойне оправдает свою кличку. Только бы попасть на волю. Он заставит шкопов на своей шкуре испытать все, что они делают здесь с заключенными. - Запиши - непослушание,- велел Клейн другому офицеру. - Три ночи в карцере и три дня работы в штрафной. - Я пошлю его в группу Кранкемана. Этот умеет обламывать непослушных. - Очень хорошо,- одобрил Клейн. - Я, пожалуй, сам отведу его вниз. Пусть прохладится в карцере, а буянить будет - помести в одиночку. У Генека тошнота подступила к горлу, когда он вдохнул затхлый, спертый воздух подвала. У входа лежали два трупа, за дверями не было слышно ни звука. "Зеленый" со шрамом на лбу открыл дверь, втолкнул Генека в подвал и захлопнул ее. В подвале невыносимо воняло. В темноте было трудно различить, сколько еще человек находится там. Маленькое окошечко являлось единственным источником света и свежего воздуха. - На сколько дней?- спросил кто-то Генека. - На три,- ответил он. - А днем со штрафниками? - Да! Обещали так! Генек увидел, что у окошка, прижимаясь друг к другу, стоят все заключенные. Лежали лишь те, кому уже не подняться. Один царапал что-то ногтем на стене. - Что он там пишет? Мемуары?- поинтересовался Генек. - Это ксендз. Вот уже два дня без перерыва он рисует распятого Христа, хотя времени у него достаточно. Ведь он должен пробыть здесь до смерти. - Проклятие,- пробормотал Генек, прислонился к сырой стене и тихонько скользнул вниз. - Встань! Лежать и сидеть не разрешается! - А те?- указал Генек на пол. - Им ничего не остается. Это мертвые. Генек содрогнулся. Недаром здесь пахнет смертью, страхом и обреченностью. "Нельзя распускаться,- думал Генек. - Надо выдержать и это". - Ты счастливец,- послышалось в темноте. - Три дня выдержит каждый. А я вот получил три недели, без выхода на работу. Три недели я должен просидеть здесь без воды и пищи. - Но это же невозможно!- ужаснулся Генек. - И все же я пробуду здесь три недели. Три дня уже прошло. Пройдет еще дня четыре, и я умру. Но эсэсовцы считают, что каждый должен отсидеть до конца. Поэтому труп будет лежать, пока не истечет срок. - Да, эсэсовцев даже смертью не проведешь. Хаха-ха! - Не отчаивайся,- сказал ксендз, не прекращая своей работы, - надо верить и надеяться. Я здесь уже восемнадцать дней. - Без воды и хлеба?- недоверчиво спросил Генек. - Я хочу прожить как можно дольше, - ответил ксендз. - Возможно, протяну шесть недель, на которые приговорен. - Он хочет, чтобы мы исповедовались, когда ослабеваем и за нами приходит старуха с косой,- сказал один из заключенных. Многие исповедуются. Боюсь, что и я этим кончу, хотя плохо себе представляю, в чем мне каяться. Я никогда не причинял никому зла, кроме того шкопа, который опозорил мою дочь. Я убил его молотком, но не считаю свой поступок грехом. Поэтому не собираюсь каяться, даже если отсюда попаду в ад. После этого лагеря он мне не страшен. Одного боюсь - что ад битком набит шкопами. - Проклятие!- повторил Генек единственное слово, приходившее здесь ему на ум. - Проклятие! - Три дня пролетят быстро,- подбадривал его ксендз. - Из-за трех дней не стоит отчаиваться, сын мой. - Я печалюсь не о себе,- ответил Генек. - Мне жаль вас всех. - Нас пока нечего жалеть. Я видел, как умирают люди от слабости. Они засыпают, чтобы никогда больше не проснуться. Сейчас еще ничего. Будет страшнее, если сюда поместят новых штрафников. Тогда всем не хватит воздуха, и слабые умрут от удушья. Здесь требуется больше мужества для жизни, чем для смерти. Я бы очень хотел умереть. Может быть, там, на небесах, меня причислят к мученикам. Сюда меня бросили за то, что я тайно служил мессу в блоке. Кто-то выдал меня старшему по блоку за порцию супа. Да простит его бог... - Не болтай о боге,- крикнул Генек. - В нашем блоке тоже есть его преподобие. Только и знает трепаться целыми днями о боге. Я верю в месть! - Ну, вот и все,- произнес ксендз и отошел от стены. Слабый свет упал на нарисованную ногтем фигуру Христа. В камере стало очень тихо. В облике Христа чувствовалось не только огромное внутреннее страдание, он излучал также надежду и веру. У одного из стоявших у отдушины подкосились ноги. Он хотел удержаться за стену, но сил больше не было. Как в замедленном кино, он опустился на пол. - Видно, конец, - прошептал бедняга. - Наверное, мне не мешает причаститься, отец. Должна же быть какая-то правда в том, что вы здесь плели? - Что случилось с Генеком?- спросил Януш Рихтера. - Может быть, он заблудился?- высказал тот свое мнение. - А может быть, ему проломили череп? - Ты знаешь точно, где он. Я вижу это по твоей поганой роже, распутник. - Я только что от баб,- увел разговор в сторону Юп. - После того как мы обучали двести русских балету, захотелось к бабам. Ну и потеха была, черт возьми! Я заставил пятерых передраться за кусок хлеба. Победительнице достался хлеб, и я в придачу. Эти шлюхи были готовы растерзать друг друга. - Где Генек?- настойчиво спросил Януш, перебивая рассказчика. - Если не скажешь сейчас же, то я не буду за тебя работать. Распределяй заключенных сам по командам. Януш не хотел пока использовать свой главный козырь - фотографию. - Сидит в карцере,- ответил Юп. - За что? - Не знаю. Карлик сказал, что он напал на капо. Ему повезло, что дежурил Клейн, и Генек потрафил ему, свалившись от его удара. Иначе Генека давно бы уже расстреляли. - Напал на капо?- удивился Януш. - Какая непростительная глупость! Сколько же ему сидеть в карцере? - Три ночи. Днем он должен работать в команде Кранкемана. - В команде смертников?- ужаснулся Януш. - Да, но и там иногда удается кое-кому выжить, - безразличным тоном произнес Юп. Кранкеман был тоже заключенным. Огромного роста, с лапами, как у гориллы, и мощными бицепсами, с квадратной головой на короткой толстой шее, он пользовался печальной славой убийцы и садиста. Начальник лагеря Гесс называл его "энергичным капо". Януш обдумывал план своих действий, чтобы помочь Генеку. Может быть, припугнуть Рихтера фотографией и заставить его вызволить Генека из блока смерти? Но какому старшему по блоку разрешат забрать из бункера заключенного, посаженного туда эсэсовцем? Януш решил подождать до утра и на утренней поверке попытаться поговорить с Генеком. - Ты позоришь наш блок!- кричал Януш на Генека утром. - Я гордился, что у нас почти нет взысканий. - Я выдержу эти трое суток,- ответил Генек, сразу сообразив, в чем дело. - Не тревожьтесь обо мне. - Заткни свою поганую глотку,- орал Януш. - И смотри, черт тебя подери, веди себя смирно в штрафной команде. - Он выполнит твой наказ, писарь,- захохотал Кранкеман. - Будь уверен. У меня все ведут себя смирно. Иногда так тихо, что даже не дышат. Заиграл лагерный оркестр. - Бегом!- закричал Кранкеман на свою команду. - Быстрей! Быстрей! Половину его команды составляли обычно евреи и священники. С ними он обращался особенно жестоко, но и другим доставалось не многим меньше. Недаром Гесс назвал его "энергичным". Обессиленные узники с трудом бежали мелкой рысью. Сердце готово было выскочить из груди, воздух из легких вырывался со свистом. Чтобы не упасть, они цеплялись руками за кусты, растущие вдоль тропинки. Упавшие уже не поднимались. Мертвых складывали в "мясную лавку", телегу, которую толкали перед собой заключенные в начале колонны. Капо и эсэсовцы, как охотничьи псы, сновали вдоль колонны, осыпая бранью бегущих и размахивая дубинками над их головами. По пути на работу штрафников старались не трогать, чтобы выжать из них как можно больше пользы. Более дешевой рабочей силы не было в Освенциме. Ведь тех, кто сидел в карцере, не полагалось даже кормить! Евреи и священники - основной состав команды Кранкемана - получали мизерную порцию. Среди них Генек увидел Мариана. К ксендзам, похожим в их длинных сутанах на женщин, он, борец по натуре, всегда чувствовал некоторое презрение. Мариан был иным. Генек уважал в нем особую силу. Мариан шел на три ряда впереди Генека, сжав высохшие руки в кулаки и держа их перед грудью, как боксер. Он твердо ступал по тропинке, подбадривая шепотом идущих рядом. Худой как щепка, он совсем не был похож на отупевших "мусульман". В его глазах, сверкавших на полупрозрачном лице, таилась вера. Сквозь облака пробился солнечный луч и осветил завесу пыли, в которой "бежали" штрафники и шли в разных направлениях другие команды. Кроме заключенных и эсэсовцев, здесь никого не было видно. Так легкой рысью и проскочила штрафная команда широкие ворота Бжезинки. В женском лагере слева сотни узниц неподвижно стояли с поднятыми вверх руками. Несколько женщин-"мусульманок", сняв свои рубахи, искали в них вшей, искоса поглядывая на штрафников. Эсэсовцы, охранявшие неподвижную группу пленниц, били кнутами по лицу тех, кто шевелился. Женщины не издавали ни звука. Справа, в карантинных бараках, полным ходом шли "спортивные" занятия. Генек увидел, как старший по лагерю изо всей силы ткнул заостренным концом палки в рот заключенному. За проволочным заграждением с лихорадочной поспешностью строили четыре больших здания крематориев. В самом конце лагеря находилась знаменитая "Канада", о которой так много рассказывали. Десятки больших бараков, а вокруг них огромные горы еще не рассортированной одежды. Новый поезд с пленниками въехал в ворота смерти. Похоронная команда и персонал "Канады" бросились к нему. Врач-эсэсовец курил с безразличным видом в ожидании выгрузки из товарных вагонов очередной партии людей "низшей расы". Он ежедневно производил селекцию вновь прибывших. Жестом руки он направлял влево детей, женщин и ослабевших мужчин, обрекая их на немедленную смерть в газовых камерах. Примерно одна десятая часть прибывших - мужчины, выглядевшие еще достаточно сильными, чтобы выдержать каторжный труд, - направлялись врачом вправо. Душераздирающие сцены разыгрывались во время селекции, когда членов семей уводили в разные стороны. - Бегом, сволочи!- набросился на свою команду Кранкеман. - Вы здесь не для того, чтобы разевать рты, мерзавцы! Штрафники строили новые бараки-конюшни без окон, на участке между старым лагерем и "Канадой". Здесь же ставили проволочное заграждение и прокладывали дороги. Бжезинка расширялась с каждым днем. Численность заключенных намечалось довести до 200000. - Снять обувь! Щебень, выгруженный из вагонов, лежал грудами, его еще не ровняли. "Ходить босиком по острым камням - пытка",- подумал Генек. Но остальные восприняли распоряжение как нечто естественное. Им было не впервые. От такой ходьбы у них на подошвах уже образовалась мозолистая корка. - Священники и евреи на каток! Живо! Они подбежали к огромному бетонному катку весом в несколько тонн и впряглись в деревянные оглобли, приделанные к нему. - Работать, проклятые лодыри! Спины впрягшихся согнулись, и громоздкое сооружение неуклюже стронулось с места. - Пошевеливайся! Быстрей! Быстрей! Ноги ступали по острому щебню, который трещал под тяжестью катка. Капо подгоняли необычную упряжку ударами палок по согнутым спинам. Один из заключенных упал. Его быстро оттащили в сторону. - Грязный лентяй!- набросился Кранкеман на обессилевшего и сапогом размозжил ему голову. Эсэсовцы с интересом наблюдали за этой сценой, собаки рвались с поводков, почуяв добычу. Заключенным некогда было смотреть. С грубой руганью им отдавали приказания, обзывая при этом "христианскими собаками". Десять человек послали таскать мешки с цементом. На склад, расположенный в 150 метpax, каждый должен был отнести по двадцать пять пятидесятикилограммовых мешков в час. Вездесущий Кранкеман предупредил, что не успевших это сделать бросят на растерзание собакам. Несчастные побежали к складу. Эсэсовец засек время. Бежать без ноши они еще могли, но обратно еле брели, шатаясь от непосильного груза, погоняемые дубинками и ругательствами охранников. Генек с пятью штрафниками из карцера должен был носить четырехметровые бетонные столбы весом по 200 кг. Столбы, загнутые в виде буквы "Г", впивались острыми данями в тело. Ни у Генека, ни у его товарищей не было опыта в такой работе, они не привыкли еще ни к острым камням, ни ц, жесткой "дисциплине" Кранкемаца. От жажды пекло в горле, но о передышке нечего было и думать. Охранники с дубинками не дремали, спущенные с поводков собаки хватали за ноги. Упавших убивали прямо на месте. Пленников становилось меньше, но темп работы не снижался. Секунды тянулись, как годы. Годы боли, унижения и выматывания последних сил. В полдень объявили перерыв на обед. К этому времени у катка из десятерых осталось семеро, в группе Генека из шестерых - четверо. Мертвые лежали на земле. Кладь для "мясной лавки". Из Биркенау принесли котел с супом и котелки. В стороне на скамейках расселись эсэсовцы. Карцерникам обед не полагался, но их заставили смотреть, как остальным разливают по полпорции жидкой баланды. - Бедняга, да у тебя совсем нет места для жратвы!- подошел Кранкеман к Мариану. - Смотри, у тебя живот прирос к спине! Мне кажется, небольшое спортивное упражнение тебе полезней обеда. Поставь свой котелок в сторону. Мариан не сопротивлялся. Взгляд его выражал не только покорность и смирение, но и внутреннюю силу. - А теперь присядь, вытяни вперед руки и подними скамейку за две ножки. Да не за эти, за те, что ближе к тебе, идиот! Кранкеман, улыбаясь, наблюдал за сидящим на корточках Марианом. - Так ксендз восседает в уборной,- сказал он эсэсовцам и выпятил от гордости грудь, когда услыхал, что те смеются. - Налейте ему полный котелок. Этот монах заслужил целую порцию. Но смотри, если прольешь хоть каплю,- значит, ты не голоден. Немцы с интересом следили за развлечением. Котелок Мариана наполнили до краев. - А теперь ставь его на скамейку, - распорядился Кранкеман. - Если уронишь котелок, я забью тебя насмерть. Если прольешь, - значит, ты зря переводишь обед и давать его тебе не стоит. Он ударил Мариана по спине, ксендз невольно подался вперед, котелок с супом закачался и подвинулся к краю, но не упал. - Я буду лупить тебя, пока ты не крикнешь "Хайль Гитлер!" - предупредил Кранкеман и вновь, сильней, чем в первый раз, ударил Мариана. Тот пошатнулся. Суп пролился, но котелок стоял на скамейке. Генек не мог оторвать взора от лица Мариана. Оно почти сияло. - Кричи "Хайль Гитлер!" - требовал Кранкеман. - Да славится бог!- ответил Мариан и получил новую затрещину. - Заткнись!- в бешенстве взревел капо. - Только посмей еще раз произнести имя этого проклятого Христа. Пленники уже успели проглотить скудный обед и равнодушно смотрели на происходящее. Вокруг валялись мертвые. Припекало солнце. - Да славится бог!- четко прозвучал в тишине голос Мариана. Кранкеман изо всех сил ударил его. Котелок свалился, а Мариан упал лицом вниз, в пролитый суп. Это спасло ему жизнь. Кранкеман уже поднял ногу, чтобы расправиться с непокорным, но услыхал, что эсэсовцы смеются. - Не торопись, Кранкеман!- остановил его эсэсовец. - Пусть этот Иисус сдохнет на работе. Он еще потешит нас. - Работать!- рявкнул Кранкеман, скрывая недовольство. Генек почувствовал, что вновь может дышать. Он вдохнул воздух полной грудью, шумно, с хрипом. Только теперь он понял, как дорог ему Мариан Влеклинский. В изможденном теле этого человека где-то глубоко скрывается тот же непокорный дух, что и у всегда готового к драке Мордерцы. Кранкеман вновь распределил людей на работу. Как и утром, столбы носили группами по шесть человек. У катка капо оставил семь - тех, кто был там раньше. - Тяните, сволочи! Спины согнулись чуть не пополам, дубинки со свистом опускались на напряженные тела, собаки кусали за ноги, но каток ни с места. - Взяли, дьявол вас подери! Взяли! Еще! Взяли! Худые, почти лишенные мышц ноги скользили по гравию. Каток не двигался. Один из заключенных не выдержал страшного напряжения и замертво рухнул под ноги своим товарищам. - Проклятые лодыри! Они скорей сдохнут, но не будут работать! Генек негромко выругался, выскользнул из-под своей ноши и направился к катку. - Думаешь, у тебя хватит силы для этой штучки?- ехидно поинтересовался капо. Генек взглянул на Мариана, он чувствовал, что крепкие нити связывают его с этим человеком. - Да, хватит!- дерзко ответил он. - Ты из бункера? - Да! - На сколько дней? - На три! - А в карцере? - Два! - Может быть, у тебя и для "стоячей камеры" сил хватит? Если хватает для катка, хватит и для одиночки! - Думаю, хватит,- дерзко ответил Генек. - Тобой, болтун, я займусь отдельно,- пообещал Кранкеман. - Тяните, черт бы вас побрал! Генек стал рядом с Марианом. - Я раньше думал, что все, носящие эти юбки,- не мужчины,- шепнул он ему. - Но ты, брат, парень что надо! - Идиот,- со злостью оборвал его ксендз. - Этот каток за пару дней вытянет у тебя все жилы. - То, что можешь ты, смогу и я, ваше преподобие,- ответил ему Генек. - Молчать!- взревел Кранкеман. Генек поплевал на руки. - Эх, давайте-ка поиграем с этой штучкой, святой отец. От напряжения у него вздулись жилы и пот струйками побежал по телу. Солнце безжалостно палило. От жары потрескались губы, желудок сжали спазмы. Но он знал, что выдержит эти три дня штрафа, выдержит, потому что должен выжить. Потому что его ненависть и жажда мести стали сильней. Всю свою ярость он обрушил на каток. Каток заскрипел и стронулся с места. Генек удовлетворенно засмеялся. - Пошел, ребята!- крикнул он. - Я тебя угомоню, ублюдок,- завопил Кранкеман. Засвистела палка. Боль пронизала все тело Генека. Он закусил губы, но каток не бросил. Вдали, над лесом, висело облако дыма, то и дело прорезаемого языками пламени. Прибывали новые поезда смертников. Пополнялись запасы "Канады". В лихорадочной спешке сортировалась одежда, обувь, чемоданы, челюсти, кольца, часы, человеческие волосы. По всему лагерю слышалось хриплое дыхание рабов. Сотни печальных звуков, сливаясь с грубой бранью немцев, создавали мрачную симфонию смерти. А время тянулось так медленно... Оркестр уже играл, когда они добрели до лагеря. Генек помогал везти телегу с трупами. Изуродованные тела не помещались на ней, то и дело соскальзывали на землю. Генек поднимал упавший труп и швырял его на телегу. Одежда и кожа мертвецов сильно пострадали от дубинок и собачьих клыков. Генек размышлял над тем, что сказал им Кранкеман, когда они уходили с места работы. Палач стоял одной ногой на трупе, сжимая в руке дубинку, лицо его было искажено от ярости, на губах выступила пена. - С вами будет то же,- заявил он, пнул мертвеца сапогом и стал топтать его ногами. Но Генек знал: с ним они не расправятся, он выдержит. У кухни лицом к стене стояла группа людей. Их номера зачитали сегодня на утренней поверке. Но им повезло. Двое убежавших вчера были схвачены. Они уже стояли под плакатом: "Ура! Мы снова здесь!" Это означает, что заложников отпустят, а беглецов ждет страшная смерть в одиннадцатом блоке. Да, побег не очень-то приятная вещь. Но Генек надеялся, что их побег будет удачным. До начала переклички он помог снять с телеги мертвых и улыбнулся Янушу, который со злостью смотрел на него. - Болван!- ругался Януш. - Тебе что, штрафная команда больше всего пришлась по сердцу? - Нет, я сыт ею по горло,- ответил Генек. Кранкеман сам отвел его в одиннадцатый блок. Но сначала он заставил Генека посмотреть, как расправится с двумя беглецами. В тот день Кранкеман так жаждал убийства, что не стал тратить время на придумывание нового способа. Он взял кирку и проломил ею несчастным головы. - В один прекрасный день я и тебе так снесу голову, - пообещал он Генеку. Дежурного эсэсовца он попросил поместить Генека на две ночи в "стоячую камеру". Эти две ночи были самыми страшными в жизни Генека. Даже закаленный Мордерца содрогнулся, когда услыхал скрип открываемой таинственной двери и в полумраке увидел в стене четыре маленькие отверстия, закрытые железными задвижками. - Это вход, храбрец,- сказал "зеленый" с усмешкой. - Там обрадуются, что у них снова комплект. "Стоячие камеры" рассчитаны на шесть человек, но сейчас в двух находятся только по пять. Генек должен был стать на четвереньки и ползти вперед. В лицо пахнуло жуткой вонью. Он уткнулся головой в худые как палки ноги. Вначале Генек думал, что ему не удастся подняться и встать рядом с другими, но кованые сапоги эсэсовца заставили его действовать энергичнее. - Хватайся за нас,- произнес слабый голос. - Не то они убьют тебя. Так или иначе ему удалось встать. Дыру внизу закрыли. Это немедленно почувствовалось. В камере было темно. В помещении 90 на 90 сантиметров вместе с ним было трое. Они стояли притиснутые друг к другу, никакой возможности опуститься на пол. Единственный источник воздуха и света - дырка пять на пять сантиметров. - На сколько тебя сюда?- спросил кто-то. - На две ночи!- ответил Генек. - А днем работать? - Да, в штрафной команде! - Это лучше, чем все время быть здесь. Хоть днем подышишь свежим воздухом. А мы все здесь на десять суток. Два дня назад один умер. Он ухитрился порвать рубашку, сделать петлю и задушиться. Его только что убрали. Он так и стоял с нами. Ужасно холодный. В этой проклятой дыре нельзя лечь, даже чтоб умереть. - Герои умирают стоя!- прошептал другой. - Мы не герои, мы просто вредные насекомые, которых надо уничтожить. - Заткните глотки! Дыхание здесь надо использовать на более полезное, чем бабья болтовня. И страшная, длинная ночь началась. Тошнотворное удушье хватало за горло, пот выступал от страха, но усталость побеждала, и они засыпали стоя. Кошмар не прекращался и во сне: серые демоны раскаленными когтями впивались в горло. Пленники рвали на себе одежду, но это не помогало. В кромешной тьме слышались хрип и стоны. На потрескавшихся губах запеклась кровь. В горле все пересохло, а они стояли, не имея возможности пошевельнуться. Распухшие губы не могли произнести членораздельного звука. А они все стояли! Стояли! Стояли! Секунды, минуты! Часы! Бесконечные века неизмеримого страдания! Они начинали ненавидеть друг друга лишь за то, что мешали друг другу дышать, лишали возможности сесть. Руки тянулись к собственному горлу, чтобы покончить со всем, но опускались, потому что хоть маленькое отверстие для воздуха, но есть. Им казалось, что никогда они не захотят больше ни есть, ни пить, только была бы возможность дышать свежим воздухом. Они стояли во мраке, охваченные безнадежностью, отчаянием и жаждой жить, все же надеясь на что-то. Два дня в штрафной прошли для Генека как кошмарный сон. Он держался на ногах только надеждой на побег, но почти ничего не ощущал. Сквозь проклятия, палочные удары, вонь трупов и лай собак до сознания доходили только особенно страшные случаи. На второй день пребывания Генека в карцере пленников задержали, когда они выходили из ворот: пришлось пропустить грузовики с новичками. В машинах стояли мужчины и женщины в изодранной одежде. Это были не евреи, скорее партизаны. Просто удивительно, как много людей можно вместить в одну машину! Везли, видно, издалека, так как ни один из них не мог стоять твердо на ногах, когда их вышвырнули из машин. "Новички - значит, в карантин, но почему их выгрузили так далеко?" - думали старожилы. Вскоре все разъяснилось. - Шнель! Шнель!- погнали эсэсовцы новых вдоль колючей проволоки в сторону от лагеря. Превозмогая боль, медленно передвигая затекшие ноги, пленники скрывались в утреннем тумане. Вдруг тишину нарушили крики эсэсовцев: - Эти сволочи бегут! Огонь!. . Залп слился с криками убиваемых. Туман рассеялся. Из-за облачка выглянуло любопытное солнце. В полдень, когда раздавали мутную баланду, Кранкеман сказал, обращаясь к Генеку и другим, не получающим пищи: - Вы не хотите жрать, так вместо того, чтобы болтаться здесь без дела, помогли бы товарищам, которые хотят есть. Голодные пленники под охраной капо и эсэсовца, подгонявших их палками, должны были отнести в лагерь котлы. Заключенные копают новое русло для реки. У илистой трясины появляется капо. - А ну плавать!- орет он. - Плавать, паршивые свиньи! Живые скелеты беспомощно барахтаются в вонючей жиже. Те, кто не умеет плавать, камнем идут ко дну. - Хватит! Выходи на берег! В одичавших глазах надежда. Измазанные илом, из болота бредут живые мертвецы. За ними тянутся следы грязи. - На четвереньки! Вы не люди, вы мерзкие лягушки!- объявляет эсэсовец. - Ну и прыгайте, как лягушки, не то я покажу вам!. . - Ква-ква-ква!- хрипло квакают сидящие на корточках "лягушки". Эсэсовцы от восторга хлопают себя по бедрам. Извивающиеся жала бичей опускаются на спины. "Лягушки" бросаются в болото. - Ныряйте, ныряйте, твари! Если лягушка не умеет нырять - это не лягушка. Таких убивают! В головы заключенных полетели камни. С вытаращенными от ужаса глазами они скрываются под водой. Скрываются навсегда. Вот над грязно-коричневой водой поднялись к небу судорожно вздрагивающие костлявые руки, затем не стало видно и их. Когда принесли котлы с супом, его пришлось вылить в "лягушиное болото" - есть было некому. Из карантина неслись вымученные голоса: В Освенциме, где я пробыл Много месяцев, много лет... Узники не совсем чисто произносят немецкие слова. Палачи выходят из себя. Звучат револьверные выстрелы. Кранкеман в бешенстве. - Проклятые лодыри, сколько ходили за супом! Работать! Шнель! Шнель! Петь! Каток, мешки с цементом, бетонные столбы, и все бегом. Собаки. Палки. Сапоги. Песня! Ненавистная песня: В Освенщиме, где я пробыл Много месяцев, много лет... Две бесконечно длинные ночи в "стоячей камере", а до этого, в качестве специального номера, присутствие на допросе с применением "метода Богера". Богер - офицер СС из политического отдела лагеря. Он член пресловутого "военного трибунала", который ухитряется в час вынести огромное количество смертных приговоров. Он же - специалист по допросам "бандитов" и изобретатель "простого, но эффективного метода", названного "методом Богера". Допрашиваемый со скрученными на спине руками стоит лицом к стене, по бокам два эсэсовца держат за концы толстую палку, прижатую к затылку пленника. Этой палкой они все сильнее и сильнее прижимают голову к стене. И если он не отвечает (а эти "проклятые поляки" никогда не отвечают), на палку давят изо всех сил. Краткое крак... Не выдерживает голова, а не палка! Эсэсовец полоснул кнутом по ребрам одного из рабов. С невероятной для своих исхудавших ног скоростью человек пытается скрыться. - А! Так ты спортсмен! Отлично! Попробуем установить мировой рекорд по бегу! Немец берет двухметровый шест и, упираясь в землю ногами, протягивает конец узнику. - Бегом, да смотри берегись, не урони палку!- С этими словами садиет начинает поворачиваться на месте, заставляя пленника бежать по кругу. Усталые ноги не выдерживают темпа. - Э, нет! Так не пойдет! Ты бежишь слишком медленно! Придется тебя подбодрить. Борзая поможет нам поставить мировой рекорд! И собака, злобно вцепившись в икры, подбодрила. Штаны повисли клочьями, по ногам струилась кровь. Заключенный бежал по кругу, размахивая рукой, а палка вертелась все быстрее, быстрее. В безумных вытаращенных глазах - смерть. Он цепко держался за палку, будто это могло его спасти, будто что-то еще могло принести избавление. - Быстрей! Ты, дерьмо! Обмякшее тело опрокинулось на спину с широко раскинутыми руками. Как крест. Борзая прыгнула. Блеснули два ряда острых клыков, вцепившихся в горло. В Освенциме, где я пробыл Много месяцев, много лет . пели в лагере. Игра в ковбоев - любимое развлечение эсэсовцев. Узники, оголенные до пояса, отбивают кирками глыбы камня. Непосильный, рабский труд. Палит солнце, обжигая обнаженные спины, на которых легко пересчитать позвонки. Дрожащие худые руки поднимают тяжелую кирку. Стараются изо всех сил. Рядом стоят эсэсовцы, они выжидают. Как только кирка опускается с недостаточной, по их мнению, силой или человек начинает шататься, они кричат: - Лошадки одичали! Требуется дрессировка, а то они понесут! Веселые "шалуны" наловчились в бросании лассо - первом этапе этой садистской игры. С завидной точностью веревка обвивает шею жертвы, но затягивается не слишком туго. Ведь, если "лошадка" умрет сразу, игра окончится слишком быстро. Нет! Они не были злыми парнями, эти эсэсовцы. Это они выстроили отличные домики для своих собак. Это они, сидя в свободное время за рюмкой водки, могли со слезами на глазах говорить о своей тоске по родине и о своих верных ингах, эльзах, лорах... Здесь же они просто развлекались. Ведь они имеют право на развлеченья. Благо есть над кем потешиться. А те, с петлей на шее, знали, что они уже не жильцы на белом свете. Сколько раз они видели эту игру, только тогда в главной роли были другие. Сколько раз они, испуганные зрители, задавали себе вопрос, почему "лошадки" напрягают все силы, взмахивая киркой, вместо того чтобы скорей положить всему конец? Ведь это все равно случится. Но сейчас они обнаруживают, к своему удивлению, что и сами старательно поднимают кирку, несмотря на то, что веревка стягивает шею. Задыхаясь, они начинают судорожно подергиваться. "Лошадки одичали!" В таких случаях ничто так не помогает, как пара крепких пинков в зад!. . Капо давно ждут эту команду. Сапоги опускаются на спины обреченных. Те падают, разбивая колени об острые камни. "Ковбои" натягивают лассо. - Черт возьми, какие слабые лошадки! Так и валятся с ног, не успеешь их взбодрить. Встать! Шнель! Шнель! И эсэсовцы "помогают" вставать, дергая за веревку. Снова побои. Снова падение. Снова веревка "помогает" встать на ноги. Но встают не все. В конце игры эсэсовцы, перекинув веревки через плечо, оттаскивают трупы в сторону. Клубится пыль. Острые камни рассекают лица мертвых. - Крепись!- шепчет Мариан Генеку. - Сегодня последний день. Завтра все кончится. Он увидел, как Генек сжал зубы, наблюдая за "развлечением" эсэсовцев. Он в отчаянии вцепился в оглоблю, прикрепленную к катку. Отчаяние было написано и на лице ксендза. Следующее утро не принесет ему избавления. Избавить его может только смерть. Не думать. Не думать о себе. Если он начнет думать о себе, тогда конец. Нет! Надо жить ради других. Ведь, несмотря ни на что, здесь он выполняет свой долг. Он несет истерзанным сердцам веру в Христа. И пока он будет думать об этом, силы не иссякнут. Хорошо, что он именно здесь, среди самых несчастных. Постройка крематориев подходила к концу. У одного крематория уже выводили трубу. Над лесом по-прежнему поднимались тяжелые, черные клубы дыма. Персонал "Канады" работал в бешеном темпе. В лагерь въехал длинный состав товарных вагонов. В карантине устало пели: В Освенциме, где я пробыл Много месяцев, много лет... Януш помог Мариану внести Генека в блок. Тадеуш и Казимир ошеломленно смотрели на него. Неужели это несокрушимый Мордерца? Как сильно он изменился за эти три дня! Генек свалился без сознания после вечерней поверки, когда заключенных оставили на плацу, чтобы они посмотрели, как будут вешать двух "воров", у которых нашли сырой картофель. Приговоренных раздели догола. Капо и эсэсовцы подозрительно поглядывали на ксендза и Януша, когда они несли Генека, упавшего в обморок. Сострадание здесь каралось. Поэтому Януш по дороге громко ругал Генека. Они внесли его в восемнадцатый блок и положили на место. Пока Мариан, хрипло дыша, приходил в себя, Януш достал свои сокровища, которые ему удалось раздобыть у команды, сжигающей трупы: немножко водки в пузырьке из-под лекарств, пару сигарет и буханку хлеба. Разжав зубы Генека, они влили ему в рот водки, отчего он закашлялся и открыл глаза, подобие улыбки показалось на его губах. - Черт возьми, я думал, что попал в рай, когда попробовал этой водички. - Как ты себя чувствуешь?- озабоченно спросил Януш. - Все было очень забавно,- пробормотал Генек и тихонько стал напевать хриплым голосом: В Освенциме, где я пробыл Много месяцев, много лет... - Черт подери, как все же хорошо опять быть с вами. Штрафная команда, ребята,- орешек покрепче, чем мы думали! - Нас всех убьют здесь,- уныло протянул Тадеуш. - Подбадривая себя надеждой на побег, мы только продлим наши мучения. Лучше уж броситься на проволочное заграждение и... - Мы выберемся отсюда,- прерывающимся голосом произнес Януш. - Только не теряй надежду. Тело не умрет, если силен дух. - У меня есть духовная поддержка,- сказал Мариан и задумчиво посмотрел в окно на горизонт, красный от лучей заходящего солнца. В скупом свете угасающего дня его аскетическое лицо сияло, как лица святых на иконах старых мастеров. - У меня есть поддержка,- повторил он. - Януш, можно я расскажу все не сейчас, а утром? - спросил Генек. - После карцера и одиночного бункера я не совсем еще пришел в себя. Эх, проспать бы целую неделю! А еще лучше раздобыть кусок хлеба и сигарету. Януш протянул ему то и другое. - О! Что я вижу? Уж не попал ли я на небо? Глава 8. СТЕФАН ЯВОРСКИЙ И МАТУШКА ГЖЕСЛО В Кольцах Стефан натерпелся страха. Кованые сапоги заносчивых немецких солдат гремели на улицах. Редкие прохожие, шедшие по обочинам тротуаров, при виде приближавшихся немцев поспешно сходили на мостовую, склоняясь перед ними в глубоком поклоне. У Стефана был адрес родителей Генека, и он надеялся найти их в указанном доме, хотя и знал о зверствах шкопов в Кольцах. Как-то в воскресенье любовник его жены Эрих Брамберг разболтался за обедом и рассказал, что десятки жителей этого города были уничтожены или угнаны в неизвестном направлении. Он вошел в обыкновенную польскую ресторацию. До войны там можно было перекусить, выпить пива или водки, послушать музыку. Теперь здесь звучали немецкие солдатские песни. Большое помещение было разделено деревянной перегородкой на две части. В первом просторном зале за буфетной стойкой крутились две ярко накрашенные красотки. Около зеркала висел плакат: "Только для немцев". Деревянная дверь с надписью: "Для собак, евреев и поляков" - вела во вторую, тесную комнату. В каждом городе были свои оккупационные части, но действовали они по одному образцу. Стефан посмотрел на неприглядную дверь. В его кармане лежала справка из тайной полиции. Он мог сунуть ее в презрительные морды сидевших в первом зале немцев и заставить их поволноваться, накричав на них за непочтительность. Но он сдержался от искушения и вошел в маленькую комнату, где было его место, рядом с людьми "низшей расы". Несмотря на теплую погоду, здесь было холодновато. За столом сидели трое мужчин, жевали черствый хлеб и запивали его жидким военным пивом. Вошла одна из буфетчиц и недовольным тоном спросила: - Тебе чего? - Водки и хорошую закуску,- ответил Стефан. - Ты можешь заказать только пиво,- сердито сказала она. - Но в том зале... - Там для господ!- резко оборвала его буфетчица. _ Хорошо!- произнес Стефан, вынул бумажник и, положив свою справку на стол, добавил: - Мы это учтем! - Тайная полиция,- побледнев, прошептала буфетчица. Она сразу перешла на немецкий и начала оправдываться: - Я не знала... - Заткнись!- прикрикнул Стефан. - Я возьму тебя на заметку. Фамилия? - Малгорзата Маченас, - пробормотала она. - Вышло недоразумение. Пройдите в зал для господ. Здесь вам будет неудобно с этими выродками. - Я останусь здесь,- заорал Стефан. - Принеси мне... Он взглянул на "выродков", которые, услышав страшные слова "тайная полиция", поднялись из-за стола и испуганно попятились к двери. - Ладно, ничего не надо, - передумал Стефан. - Скажи только, где находится улица... - Пойдемте в тот зал,- упрашивала буфетчица. - У нас есть русская икра. А наверху четыре русские девушки. Старшей только что исполнилось восемнадцать. Мы вынуждены запирать их. Они здесь не по своей воле, сами понимаете. Если хотите, за пять марок... - Где находится улица Оболенска?- перебил ее Стефан. - Если вы не хотите русских, то я не против... - Улица Оболенска?- прошипел Стефан. Испуганно глядя на него, она рассказала, как пройти туда. - Господин полицейский, не пишите, пожалуйста, рапорт. Вышло недоразумение,- клянчила она. Стефан прошел через большой зал. Немцы презрительно смотрели на него. Вторая буфетчица, хихикая, сидела на коленях офицера-эсэсовца, который рылся у нее за пазухой. Стефана передернуло. Какой позор, что эти польские девушки... Он подумал о своей красавице жене и Эрихе Брамберге. Подумал о том, каким трусом он сам был недавно. Облупившуюся входную дверь открыла дряхлая старушка, седая как лунь, с морщинистым маленьким лицом, согнутая в три погибели. - Я, кажется, не туда попал,- сказал Стефан, взглянув на номер дома на двери, который, однако, совпадал с указанным в адресе. - Мне нужны Гжесло. - Гжесло?- переспросила женщина удивленно. - Я - Гжесло. - Я от Генека,- представился Стефан. - Можно войти в дом? - От Генека!- повторила она, и голова ее затряслась сильнее. - От Генека! Ее поведение казалось странным. Конечно, это не мать Генека. Но номер дома совпадал, да и она назвалась Гжесло. На немецкого агента она совсем не похожа. - Ваш сын!- произнес Стефан. - Ваш сын Генек... Он остановился и вдруг спросил: - Ваш муж дома? Она хитро засмеялась, подняла морщинистую скрюченную руку вверх, почти к самому лицу Стефана, и, как бы нажимая указательным пальцем на спусковой крючок, монотонно повторяла: - Паф, паф, паф... - Вашего мужа расстреляли? - Да, расстреляли,- ответила она. - Убили! Бах, бах, бах. Шкопы. Прямо на улице. Кругом кровь... - Я пришел от вашего сына!- настойчиво повторил Стефан. - Он жив. Ваш сын Генек хочет вернуться к вам. - Они все умерли,- ответила женщина убежденно. - А я нет. Я все еще жива и должна только смотреть. - Мне нужна его фотокарточка,- продолжал Стефан. - Для фальшивого документа. Он пока в тюрьме, но скоро придет сюда. - Фото!- воскликнула она, схватила Стефана за руку и потащила за собой. - Конечно. Фото. В комнатушке пахло старостью и нищетой. - Вот фото!- показала она на портрет на комоде. Допотопная фотография жениха и невесты, застывших в неестественных позах. - Мой муж. Его застрелили шкопы. - Мне нужна карточка Генека. Вашего сына Генека. Понимаете? - Сына? Ее лицо прояснилось, она выдвинула ящик комода и достала несколько фотокарточек, на которых Стефан с трудом узнал Генека. Он выхватил карточки из ее рук. - А теперь мне надо уходить,- заторопился Стефан из этого мрачного дома. - Генек в тюрьме. Он убежит и придет к вам в следующем году, первого мая. К этому времени вам надо скрыться, иначе шкопы схватят вас. Спрячьтесь где-нибудь. Генек найдет вас. Вы поняли меня? - Да, да! Я поняла,- сказала она. Уход Стефана был похож на бегство. Уже у самой двери он услышал, как женщина прошептала: - Я не могу! - Что не можете?- обернулся он к ней. - Не могу уйти отсюда. Ведь вернется мой сын... И тогда Стефан действительно убежал. - Достал фотографию?- спросил шепотом Генек. - Достал. - Видел моих стариков? - Да,- с трудом вымолвил Стефан. - Крепкий старикан у меня папаша, не правда ли? Стефан взглянул на худого, еще не оправившегося после штрафной команды Генека и подтвердил: - Да, крепкий! - Что он сказал? - Он сказал... он сказал, чтобы ты скорее убежал и рассчитался с проклятыми шкопами. Генек улыбнулся. Страшной была эта улыбка на его исхудавшем лице. - Я так и знал. Мой отец не подкачает. Он уж такой, мой старик! И мать тоже видел? - И мать видел!- ответил Стефан. - Бодрая женщина, не так ли? Сколько ей сейчас... Наверное, пятьдесят три! Ей ведь не дашь столько, правда? - Конечно, нет!- сказал он и бросил Генеку свой завтрак - бутерброды с ветчиной и сыром. - Поправляйся! Тебе понадобятся силы... - Прекратите разговоры!- прикрикнул на них эсэсовец. - Да, мои старики не позволят помыкать собой!- продолжал тихо Генек, развертывая пакет Стефана. - Свой непримиримый характер я унаследовал от них. Вот это завтрак! У тебя же ничего не осталось. - Я уже поел,- ответил Стефан и ушел из карьера. У него больше не было сил смотреть в глаза Генеку. - Слышали, что он сказал? - спросил Генек Тадеуша и Казимира, протягивая им хлеб. - Ну и кремень мои старики! Они с ума сходят друг об друге. Ну а если не поладят, то дерутся как львы. Мне кажется, что для них это просто развлечение. Ведь после ссоры они опять спят вместе, и тогда даже на улице слышно, как скрипит кровать. С такими шкопам не справиться. - Замолчи там! Не то спущусь вниз,- угрожающе крикнули сверху. - Заткнись, сволочь,- прошептал Генек. - Теперь, когда я получил весточку от своих стариканов, я бы с удовольствием перегрыз тебе глотку. - Ты был в Кольцах?- спросил Эрих Брамберг Стефана. Немец удобно развалился в кресле, обняв Ванду, сидевшую рядом. - Был,- ответил Стефан. - Мы здорово похозяйничали в этих Кольцах,- хвастался Брамберг. - Да, впрочем, в этой стране мы везде навели порядок... К концу войны не много останется поляков. Вам повезло, что я с вами... - Ты зачем приходишь сюда? Спать с моей женой или превозносить свои заслуги?- рассвирепел Стефан. - Это еще что за разговорчики?- удивился Брамберг. - Пришла охота поболтать? - Оставь меня в покое,- зло сказал Стефан. - Можешь спать с моей женой, а меня не трогай! - Пошли, Ванда,- вне себя от негодования проговорил Брамберг, отбросив в сторону спичку, которой ковырял в зубах. - Если это дерьмо будет слишком распускать язык, то я... Она заторопилась увести его в коридор, на лестницу. Скрипнула четвертая ступенька, потом одиннадцатая. Стефан глубоко и прерывисто дышал. Он чуть-чуть не выдал себя, этот новый Стефан Яворский. Ноги еще дрожали, а руки были мокрыми от напряжения, которое потребовалось, чтобы сдержаться и не задушить ненавистного жирного шкопа. "Сегодня первое сентября", - подумал Стефан и решительно произнес: - Первого мая! Через двести сорок два дня. Он посмотрел на свои руки, которые непроизвольно сжались в кулаки. Ногти впились в ладони, показалась алая кровь. Глава 9. СВАДЬБА В ОСВЕНЦИМЕ Тадеуш получил весточку о Ядвиге в самое трудное для него время. Он узнал, что она тоже в Освенциме, жива и находится рядом. В середине декабря 1942 года вечером у кухни повесили шестерых поляков. Накануне они бежали без особой надежды на удачу. Возможно, они хотели положить конец своим мучениям и погибнуть от эсэсовской пули в спину. Но те не стали стрелять, как бы разгадав замысел беглецов. Большой сторожевой пояс замкнулся, и началась "охота". Убежавших загнали в ловушку и схватили. Они отделались сравнительно легко: пинки сапогами и удары кулаками не шли в счет. Грозное предзнаменование! У эсэсовцев было что-то другое на уме. Так и случилось. На другой день перед вечерней поверкой беглецов вывели на плац и поставили на скамейки под виселицей около кухни. Петли болтались у них перед лицом, руки были связаны за спиной. Целую ночь они должны были простоять в этом положении на восемнадцатиградусном морозе под охраной старшего по лагерю, которому такое задание было не по нутру. Чтобы согреться, он бил их палкой, выбирая наиболее болезненные места. Осужденные чувствовали, что его обуревает бессмысленное желание убить их, если они упадут. Чтобы не доставить ему этого "удовольствия", они стойко держались, несмотря на порывы леденящего северного ветра, пронизывавшего их насквозь. На утренней поверке они все еще стояли под виселицей - белые, как гипсовые статуи, с широко раскрытыми глазами, с вылетавшими изо рта облачками пара, исчезавшими в туманном свете прожекторов. Стояли они и вечером, собрав всю свою волю, чтобы, несмотря на полное отсутствие сил, держаться на ногах. Заключенные выстроились на вечернюю поверку. Смертельно усталая команда из каменного карьера, измученные рабочие со строительной площадки и с канала, скелетоподобные штрафники. Всем было нелегко. В полдень внезапно потеплело, и им пришлось шлепать по грязному талому снегу. Перед строем появился комендант лагеря собственной персоной, чтобы руководить казнью. Он сам прочел приговор, в котором говорилось, что шестеро беглецов должны быть повешены в назидание другим. Ретивые эсэсовцы уже побежали к скамейкам, на которых стояли приговоренные. Оставалось только накинуть петли, но вдруг пошел дождь. Комендант крикнул, что проклятые бандиты могут и подождать и что он не наме- рен мокнуть под дождем ради их удовольствия. Он скрылся в беседке, стоявшей около виселицы. Неподвижно ждали приговоренные. Неподвижно ждали и тысячи заключенных в строю. Комендант зажег в беседке свет, сделал какие-то пометки в записной книжке и начал читать эсэсовскую газету "Дас шварце кор". Под проливным дождем картина выглядела еще ужаснее. Мокрая одежда прилипла к телам, вода текла по стриженым головам и лицам обреченных, проступавшим в сумраке неясными бледными пятнами. Злость поднималась в сердцах заключенных. Злость против жестокости эсэсовцев. Злость против дождя. Злость против шестерых приговоренных, из-за неудачного побега которых они лишились ужина и отдыха в блоке. Тадеуш стоял между Генеком и Казимиром, потрясенный происходившим. Дождь, заливавший его лицо, смешивался с горькими слезами. Тадеуш сдал. Он был самым слабым из друзей. Из-за больной ноги ему больше других доставалось от эсэсовцев, осыпавших его грубейшей бранью, от чего он особенно страдал. На работе с него тоже не спускали глаз. Друзья всячески старались помогать ему. Тадеушу отдавали самые лучшие кусочки из завтраков Стефана, Януш оставлял ему большую часть добытого хлеба. Но Тадеуш сдавал не физически, а морально. В нем стала таять надежда, которая воодушевляла его друзей, давала им силы готовиться к выполнению плана побега. Януш был очень озабочен состоянием Тадеуша. Его мучил вопрос, что будет с их планом, если Тадеуш погибнет. Его смерть ворвется в их маленький кружок и поколеблет уверенность в том, что они смогут выбраться отсюда живыми. В полночь дождь перестал. Температура резко понизилась. Все кругом покрылось ледяной коркой. Комендант вышел из беседки. Он не поленился зачитать приговор еще раз. Заключенные и осужденные в обледеневшей одежде молча слушали, дрожа от холода. Эсэсовцы, носившиеся с дубинками вдоль строя, чтобы согреться, бросились к виселице и быстро накинули петли на шеи приговоренным. Смертники не дрогнули, только их глаза стали неподвижными. Эсэсовцы уже приготовились выбить скамейки из-под ног беглецов, но комендант потребовал музыку. Капо побежал за лагерным оркестром. Шестерка несчастных опять ждала. У Тадеуша стучали зубы. - Возьми себя в руки,- уговаривали его друзья. - Скоро все кончится. - Песню!- заорал комендант лагеря. Оркестр заиграл бравурный оственцимский марш, в такт ему засвистели кнуты. Слабые, срывающиеся голоса раздались в зимней морозной ночи. В Освенциме, где я пробыл... Один из приговоренных, сильный мужественный человек, пел вместе со всеми. Потом он вдруг замолчал и крикнул во весь голос: - Да здравствует Польша! Этот возглас перекрыл все остальные звуки. - Да здравствует Польша!- воскликнул он снова и ударил стоявшего рядом эсэсовца ногой в тяжелом деревянном ботинке прямо по лицу. - Да здравствует Польша! - крикнул он последний раз и, громко рассмеявшись, сам выбил скамью из-под своих ног. Разъяренные эсэсовцы смотрели на качающийся труп. Ему уже была не страшна их слепая ярость. Она обернулась против пятерых, стоявших под виселицей. Как по команде бросились к ним эсэсовцы, чтобы жестоко рассчитаться за поступок смельчака. Но осужденные сразу догадались, что их ждут страшные мучения, и с возгласом "Да здравствует Польша!" они отшвырнули скамейки. А оркестр играл. Но в голосах заключенных, певших непристойную лагерную песню, слышались уже другие ноты. В них звучала вера в победу. На виселице качались коченеющие тела повешенных. Орал комендант, проклиная все на свете. Орали эсэсовцы. Орали капо. - Пустите!- вырывался из рук друзей Тадеуш. - Пусть меня тоже повесят. Не держите меня, черт вас подери... Но Генек толкнул его в середину строя и ударил кулаком в висок. - Никто не получит сегодня жратвы!- кричал комендант. - Все в блоки! Бегом! Над Тадеушем, принесенным в блок друзьями, участливо склонился Мариан Влеклинский. - Нет, ваше преподобие,- произнес Тадеуш, стуча зубами и не называя Мариана, как обычно, отцом. - Я больше не верю в детские россказни. Нас учили, что бог везде. Где же он был, когда повесились шестеро несчастных? Они самоубийцы, не так ли, ваше преподобие? Их отправят в ад гореть на вечном огне, ха-ха?! Я плюю на бога, если он есть. И пошли вы все к черту с вашими сказочками, с вашей брехней. Они сами распорядились своей жизнью, и я хочу последовать их примеру. Голос Тадеуша звенел от давно сдерживаемого негодования: - Я хочу умереть, слышите вы?! Я ни во что больше не верю, ни на что не надеюсь,- продолжал он. - Каждый день, прожитый здесь, состоит из двадцати четырех часов мучения. Я брошусь на колючую проволоку. Никто не смеет удерживать меня. - Ты огорчаешь меня, Тадеуш,- кротко проговорил ксендз. - Именно ты, который всегда так твердо верил. Ты, которому сегодня бог ниспослал чудесное подтверждение его существования. - Где он? Я плюю на него!- крикнул Тадеуш со злостью. - Я плюю на этого мошенника, который... - Ядвига жива!- прервал его Мариан. Тадеуш разрыдался. Мариан хотел дать ему выплакаться, но тот сквозь слезы стал спрашивать: - Где она? - В женском лагере, здесь, в Освенциме. - Ты видел ее? - Да! Видел и говорил с ней. Она передала тебе привет и велела сказать... - Что?- нетерпеливо спросил Тадеуш. - Она велела сказать, что ты был прав. Она опять верит в бога и молит его о том, чтобы он дал ей силы выжить и встретить тебя. Она очень хорошая девушка, Тадеуш. А теперь беги из барака и прыгай на проволоку, проклиная бога! Беги, как последний трус,- резко закончил ксендз. - Нет! Теперь нет!. . - успокоившись, сказал взволнованный и счастливый Тадеуш. - Вы еще увидите ее, отец? - В следующий раз. Януш прав, что не разрешает мне ходить туда часто. Это опасно и для меня, и для тех, кого я посещаю. - Черт возьми, ваше преподобие, а почему бы вам не обвенчать их? - послышалось в темноте. Все замолкли в напряженном ожидании. Прекратились стоны. Забыты были холод и голод. - И в самом деле, ваше преподобие? Если Янушу удается туда вас пропускать, то он сможет организовать и свадьбу... - Брачная ночь в Освенциме,- иронически рассмеялся кто-то. - А я стащу пару обручальных колец в "Канаде"! - У меня в карьере спрятаны два яблока. - А я утащу из эсэсовской кухни пирог. Свадьба так свадьба! - Видишь, что получается, Януш?- сказал ксендз, сдаваясь. На сердце у него стало теплее от мысли обвенчать Тадеуша и Ядвигу прямо здесь, в Освенциме. Католическая свадьба в этом адском месте! Новая семья, дающая начало новой жизни в лагере массового уничтожения людей! - Надо сделать свадьбу в субботу,- сказал Януш. - В другой день Тадеуш не успеет уйти из женского лагеря до утренней поверки. Я думаю, что первую брачную ночь он должен провести вместе с Ядвигой. - Само собой разумеется. Ведь уж если женишься, то можно... а? - Тадеуш должен жениться не с этой целью,- неуверенно произнес ксендз, не зная, с какими мерками подходить к женитьбе в таких необычных условиях. - Черт побери, ваше преподобие, уж если женишься, то, конечно, имеешь право... В свою первую ночь с Малгосией... - Избавь меня, пожалуйста, от подробностей, - добродушно улыбнулся Мариан. - Ты действительно хочешь жениться на Ядвиге, Тадеуш? - Вы еще спрашиваете?!- взволнованно воскликнул Тадеуш. - О отец! Хочу ли я этого!. . - Лучше всего устроить свадьбу в ночь под рождество,- предложил Януш. - В прошлом году мы не работали накануне рождества. Но в рождественскую ночь эсэсовцы налакались и выгнали нас на массовую поверку, . продержали на плацу целый день и затем убили много заключенных. Я предлагаю назначить свадьбу на двадцать третье декабря, а двадцать четвертого утром мы заберем обратно усталого, но довольного жениха. Как ты считаешь, Януш? - Хорошо!- ответил Януш. - Попробую все организовать. А сейчас спать, иначе завтра ни один из вас не вернется живым с работы. С грустью и тоской он подумал о Гене. - Я должен выбраться отсюда,- прошептал Януш в тишине. - Я всегда буду возвращаться к ней живым. Последующие дни были для заключенных настоящим адом. Пронесся слух, что эсэсовец, которого стукнул тяжелим ботинком по лицу один из беглецов, умер в ту же ночь. Его действительно нигде не видели. Эсэсовцы старались расквитаться с заключенными за то поражение, которое они потерпели на виду у всех от шести поляков. Издевательства и побои сыпались на заключенных и на работе, и по пути в лагерь. Их гоняли "мелкой рысью", заставляли каждого нести по два тяжелых камня. В такой обстановке нечего было и думать, что двадцать четвертое декабря станет нерабочим днем. Поэтому Януш начал обрабатывать Юпа Рихтера. Он заговорил с ним прямо, без особых мер предосторожности. На случай неуступчивости Юпа у него имелось надежное оружие. - Как ты проходишь к бабам? - А зачем тебе? Тоже потянуло? - Спрашиваю я, а не ты. - С каких это пор немец должен отвечать поляку? Ну, ладно. Тут нет никакой тайны. Я прохожу в женский лагерь вместе с электриками, каменщиками, плотниками. Если могу быть полезен... - Несколько раз ты оставался там на ночь,- сказал Януш. - А ты откуда знаешь? - Еще бы не знать. Утром тебя не было, а на поверку ты шел прямо оттуда. - Что тебе все же надо?. - Провести в женский лагерь четыре человека. - Зачем? - А как ты думаешь? - Ведь ты сам можешь назначать людей на работу в женский лагерь и делал это не раз. - Один из четверых должен пробыть там всю ночь,- ответил Януш. - Всю ночь!- удивился Юп. - Черт возьми! Чем только занимаются в этих рабочих командах? Я и не предполагал, что в моем блоке есть молодчик, способный целую ночь... - Все выглядит совсем не так, как в твоем испорченном мозгу,- обрезал его Януш, готовясь сказать Юпу всю правду. - Невеста моего товарища находится в женском лагере, и ксендз хочет обвенчать их. Я и еще один будем свидетелями. Потом мы вернемся, а жених останется. Ты ведь не думаешь, что он оставит молодую жену в первую же брачную ночь? Януш говорил подчеркнуто грубо. Этот тон был наиболее понятен Юпу Рихтеру, который громко расхохотался, услышав о свадьбе. - Свадьба! Ну и потеха! Не возьму вот только в толк, черт побери, почему я должен помогать паршивому поляку... - Ты сделаешь доброе дело,- ответил Януш. - В рождество и от большого мошенника можно ждать Добра. - А ты считаешь меня большим мошенником? - Конечно,- ответил Януш. Юп не рассердился, а рассмеялся, приняв, видимо, ответ Януша за похвалу. - Почему бы и не помочь! Только вторым свидетелем буду я сам. - Зачем? - Тогда и я проведу там ночь. Поиграю в жениха, но не с одной, понимаешь? - Ну и свинья же ты!- возмутился Януш. - А свиньи ненасытны,- отпарировал Юп. - Короче, если жених останется на ночь, то останусь и я, чтобы вывести его оттуда утром. - Каким образом? - Я знаком со всеми, кто дежурит у ворот женского лагеря. Там нет ни одного эсэсовца. - Ладно,- согласился Януш. О том, что старший по блоку тоже останется в женском лагере, он решил не говорить Мариану. Ксендз может отказаться от католической свадьбы, чтобы не подвергать несчастных женщин грубому и мерзкому надругательству со стороны такого чудовища, как Юп Рихтер. - Мы пойдем туда двадцать третьего после вечерней поверки. - Только заткните свои пасти. Кроме участников, никто ничего не должен знать. Если эсэсовцы пронюхают... - Мы не предатели,- отрезал Януш. - Мы не... Он хотел добавить "старшие по блоку", но прикусил язык. Какой прок злить Юпа, ведь он поможет им только ради своего удовольствия, видя во всей этой истории лишь возможность развлечься необычным способом, утолить свою похоть. Не стоит выводить его из себя раньше времени. Надо хранить свое тайное оружие - фотографию Юпа - для более серьезного момента. - Все ясно,- сказал Януш и против желания добавил: - Спасибо. - Думаю, что там я подыщу себе нескольких евреек - захихикал Юп в предвкушении забавы. - У них такой вид, словно они хотят облевать меня, когда я занимаюсь ими. И все же уступают. Из-за куска хлеба, который я приношу. Понимаешь? Ужасно забавно, когда женщина дозволяет спать с ней, хотя ты для нее страшнее чумы... Януш отвернулся, чувствуя позывы к рвоте. Двадцать третьего декабря шел снег. Бескрайняя заснеженная равнина казалась особенно печальной. Еще страшнее вырисовывались на белом снежном фоне черные облака. Снег усиливал чувство одиночества и приглушал зловещие звуки. Однако на этот раз в глазах измученных заключенных, пробегавших с работы ускоренным маршем через ворота лагеря с двумя камнями в руках, не было отчаяния. С некоторым удивлением смотрели на заключенных музыканты лагерного оркестра, закоченевшие пальцы которых с трудом двигались. Сегодня в лагерь вернулись почти все, даже штрафники. В "мясной лавке" лежали только два трупа. Сердца узников были полны радостным ожиданием, словно они сами являлись женихами. Несмотря на старания Януша, новость быстро распространилась среди заключенных не только восемнадцатого блока, но и всего лагеря. Но ничего опасного в этом не было. Как ни отупели люди в лагере, в них жил дух настоящего товарищества, рожденного в муках и тяжких испытаниях. Религиозные споры, философские разногласия, антипатии людей отступили на задний план перед товариществом, выросшим из общего страдания. Просто невероятно, как много было приготовлено к свадьбе. Из "Канады" утащили даже ночную рубашку для невесты и пижаму для Тадеуша. ("Он с ума сойдет, когда ее наденет",- шутили товарищи). Достали и два настоящих золотых обручальных кольца. Не забыли и об "ужине" новобрачных. Яйцо, три яблока, буханка хлеба, четыре картофелины, кусок пирога и даже кусок жареной свинины из эсэсовской кухни. Где-то раздобыли пол-литра вина. Была тут и туалетная вода, и порошок от вшей, "чтобы Тадеуш не тратил время на почесывание, ха-ха-ха!" Все старались вести себя на вечерней поверке особенно дисциплинированно, чтобы она закончилась побыстрее. Но это вывело эсэсовцев из себя, и они затянули ее на два часа. Эти дни Тадеуш жил как во сне. Он немного поправился, стал спокойнее, а когда подсмеивались над его хромотой, только улыбался. Друзья чувствовали, что готовящееся событие имело очень важное значение для Тадеуша. Он уже был близок к полной потере сил, и то, что готовилось, было похоже на рождественское чудо. Когда команды разбрелись по блокам, в женский лагерь отправились четверо. Ксендз предупредил Ядвигу, и в женском лагере, так же как в мужском, царила атмосфера ожидания запретной радости. Они шли молча. Оказалось, что почти весь лагерь знает Тадеуша. Он шел, а заключенные беззлобно подшучивали. - Держись, Тадеуш! - Не теряйся, Тадеуш!  * ЗАРЯ НОВОЙ ЖИЗНИ *  Глава 1. ВСТРЕЧА У ФРАНЕКА Тревога поднялась на вечерней поверке. Януш, как обычно, стоял перед строем рядом с Рихтером. Он вопросительно взглянул на Генека, когда завыли сирены и сотни эсэсовцев с лаявшими собаками бросились за ворота. Генек подмигнул. В этот вечер поверка длилась недолго. Охранникам тоже не терпелось принять участие в охоте на людей. Уже