Олег Маков, Вячеслав Миронов. Не моя война

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Олег Маков, Вячеслав Миронов, 2001
     Редактор: Владимир Григорьев (vova@dux.ru) ? http://www.artofwar.ru/
     WWW: http://artofwar.ru/m/mironow_w_n/ ? http://artofwar.ru/m/mironow_w_n/

     Авторы будут рады читательским откликам  в гостевой книге "ArtOfWar.ru"
     http://artofwar.ru/comment/m/mironow_w_n/karabah ?      http://artofwar.ru/comment/m/mironow_w_n/karabah
---------------------------------------------------------------


     <i>Олег  Маков  родился  в  1967  году  в  г.  Кемерово. В 1988 г. Окончил
Кемеровское высшее Военное  Командное Училище  Связи  (КВВКУС).  Проходил
службу  в  Республике  Азербайджан,  Кемерово,   Красноярске.  Участвовал  в
событиях в Баку-90. В 1992 году был захвачен  в  плен,  под  угрозой  смерти
служил  инструктором  у  С.  Гусейнова.  Описываемые  события подлинные. Все
фамилии изменены. В    настоящее время майор  Маков  проходит  службу  в  г.
Красноярске. Воспитывает двух сыновей.

     Вячеслав   Миронов   родился  в  1966  году  в  г.   Кемерово  в  семье
военнослужащего. Поступал в Марийский Политехнический институт,  а  закончил
Кемеровское  Военное  Командное  Училище Связи.  Проходил службу в Кишиневе,
Кемерово, Новосибирске, в настоящее время проходит службу (но  не  в  ВС)  в
Красноярске.  В  различных  должностях  находился  в  командировках  в Баку,
Цхинвали, Кутаиси, Приднестровье, Чечне.  Дважды  был  ранен,  контузий  без
счета.  Женат,  воспитывает  сына.  Дома  живут две собаки. Студент заочного
отделения Сибирского Юридического Института.
     Автор романа о штурме Грозного в 95 году "Я был на этой войне".
     http://artofwar.ru/m/mironow_w_n/ ? http://artofwar.ru/m/mironow_w_n/
     </i>

---------------------------------------------------------------

        Олег Маков, Вячеслав Миронов. Не моя война




                  <I>Посвящается тем, кто нас ждал. </I>



        Глава первая





     - 1 -

     Меня бьют.  Бьют  жестоко,  но так, чтобы  я был  в сознании,  и  почки
остались целыми. Кости,  ребра не  в счет.  Больно,  очень  больно. Нет  сил
больше терпеть,  нет сил больше  жить.  Хочется умереть.  Тупо,  но  хочется
умереть, чтобы не чувствовать  этой боли: она заслоняет желто-красным пятном
комнату, все доходит до сознания с каким-то запозданием, изо рта течет то ли
кровь, то ли слюна. Я давно  уже ее не вытираю. Левый глаз заплыл, я  ничего
не вижу, рассеченная бровь кровоточит. Голова болтается в такт ударам.
     Господи! Помоги мне сдохнуть!  Сердце, ну почему ты такое сильное?  Как
хорошо  быть сумасшедшим.  Забыть  все.  Почему их убили,  а  нас  оставили?
Господи, дай мне умереть! Сознание потихоньку оставляет меня, я погружаюсь в
темноту, в вечность. Спасибо тебе,  Господи! Я  не чувствую боли.  Я умер...
Как просто  оказывается  умереть: я ничего не чувствую, я ничего  не вижу, я
ничего не слышу. Как хорошо! Нет боли. Спасибо тебе, Господи!
     И  вот из этой нирваны  меня опять вытаскивает ведро холодной  воды.  Я
снова на земле. Слышу голос моего главного мучителя:
     - Поднимите его.
     Вновь  подхватывают  под  локти те двое, которые держали  меня во время
избиения,  руки  по-прежнему скованы наручниками.  Больно,  очень больно,  я
медленно поднимаю голову. Не делать резких движений, только медленно. Голова
болит, в правом глазу пульсирует  кровь, изображение нечеткое, плывет в такт
толчкам крови. Сердце, ну почему же такое сильное!
     - Ну, что, старший лейтенант, надумал?
     Говорить я не  могу, губы разбиты, части зубов нет в помине, если бы не
поддерживали  - упал  бы. Медленно, очень медленно, чтобы  не  закричать  от
боли, разрывающей голову, я мотаю головой.
     - Нет? - мой  мучитель не удивлен,  скорее  раздосадован.  Он  подходит
ближе и кричит мне в лицо: - Нет?!
     - Нет, - я стараюсь ответить ему как можно тверже,  но скорее не голос,
а дыхание, похожее на стон, выходит из меня.
     Что  есть  сил,  я  напрягаюсь.  Знаю,  сейчас  последует возмездие  за
очередной отказ.
     Удар в живот, я  сгибаюсь пополам и лечу назад - меня уже  не держат за
руки.  Ударяюсь о  стену спиной, потом затылком и  теряю сознание.  Темнота,
спасительная темнота -  может, я умер? Было бы неплохо. Всяко лучше, чем изо
дня в день  переносить побои, когда каждая клетка тела  молит о пощаде, мозг
постоянно взрывается искрами боли, из глаз уже непроизвольно текут слезы.
     И снова  боль, ослепляющая боль приводит  меня в сознание. Почему я  не
умер? Почему у меня такой крепкий организм?
     Шевелю  руками. Руки  свободны.  Медленно,  опираясь  спиной,  локтями,
стараюсь приподняться вверх. Встаю. Держусь за стену, начинаю осматриваться.
Все, я "дома".
     Начинаю  ревизию   собственного   тела.   Каждое   движение   причиняет
невыносимую  боль.  Боль  до  синевы  в  глазах,  до  тошноты,  до  крика  в
разорванном  рту. Руки, вывихнутые в плечевых суставах,  плохо слушаются. Но
все равно  я продолжаю осмотр.  Голову ощупываю особенно  аккуратно. На  ней
новые шишки, не обращаю  внимания.  Она  стала  уже одной  большой шишкой. С
трудом  замечаю, что полоска  света, пробивающаяся из-под двери,  на месте -
это мой ориентир  для проверки зрения. Аккуратно поднимаю веко левого глаза.
Боль снова бьет в мозг. Слезы сами катятся у меня из глаз. Мне жалко себя.
     С  трудом,  но  вижу  свет.  Это уже неплохо. Медленно  опускаюсь вниз,
ощупываю  бока.  Ребро  слева было  сломано  при захвате;  похоже, что после
сегодняшней "беседы" справа  треснуло еще одно. Попутно языком ощупываю зубы
и десны во рту. Некоторые зубы на месте, десны опухли.
     Держась  левой  рукой  за стену,  охая,  прихрамывая  на  каждом  шагу,
подламываясь, я приближаюсь к ведру. Там постоянно есть вода. Однажды нам не
поставили ведро  с водой. Было худо. Помятая металлическая  армейская кружка
стоит рядом с ведром, зачерпываю полную и пью. Вода прохладой своей приносит
облегчение, лью воду на голову, стараюсь умыть растерзанное лицо.
     Закружилась  голова, резкая  боль сгибает пополам,  меня рвет  прямо на
пол. Вода  выходит  больно, мучительно, во рту  горечь  от  желчи и крови, в
глазах  темнеет, круги вновь плывут, пульсируют  вместе с  каждым  позывом к
рвоте.  Все  закончилось.  Вытираю губы. Вновь  наполняю кружку  и  медленно
плетусь к своим нарам.
     Так, теперь надо провести ревизию мозгов. Мысли текут вяло, путаются.
     Начали.  Кто  я? Пауза. Мозг не хочет работать,  он  устал,  я сам дико
устал, хочется умереть. Апатия. Тупое оцепенение.
     Итак, кто  я? Пауза.  Мозг устал. Как будто во мне живет  два  человека
сразу. Один хочет жить, второй - не очень.
     Мучительно  вспоминаю.  С  каждым  разом  все  сложнее.  Но  надо  этим
заниматься,  чтобы  не оскотинеть, не  превратиться в  животное, в растение.
Надо   вспоминать!  Вспоминать  все,  что   было   со  мной  в  этой  жизни.
Единственное, что осталось у меня  -  это память. За  нее я цепляюсь, как за
спасательный плотик. Но  эти  гады  стараются  не  зря.  Часто  боль, страх,
жалость к себе заменяет память. Больно не только шевелиться, больно думать.
     Я  -  старший  лейтенант Маков Олег  Робертович,  1967  года  рождения,
уроженец города Кемерово, выпускник Кемеровского Высшего Военного Командного
Училища связи, женат, личный номер... Черт! А какой  же у меня личный номер?
Не  помню. Что-то как  в тумане вырисовывается,  не  помню, после вчерашнего
избиения помнил, а сейчас - нет!
     Это  те  сведения,  которые можно сообщить  противнику  при попадании в
плен, также допустимо  назвать номер воинской  части и фамилию командира, но
не более  того. Что я  и сделал.  Вот только командира не назвал, нет у меня
командира   полка.   Сбежал   он   в  Москву.   Почти  все  продал   местным
боевикам-аборигенам и рванул в столицу.  Взял у них еще денег авансом за то,
что  расстреляет  ракетами  Степанакерт,   но  это  было   просто  нереально
изначально, вот он и перевелся удачно в первопрестольную.
     Командир третьего дивизиона Бобов - арестован. Хороший мужик, был бы на
месте, не оставил  бы  нас в беде.  Арестован он.  Правда, не аборигенами, а
официальными  властями,  и  не  бьют  его,  наверное,  ногами.  М-да.  Часть
расформировали,  и мы  - кто вырвался из окружения аборигенов, отправились в
штаб дивизии, что находился недалеко от Баку. Не успели отъехать на рейсовом
автобусе,  как  его  остановили, окружили  человек  пятнадцать  из  местного
ополчения, вывели  из автобуса под автоматами, обыскали,  отобрали документы
и, надев на голову мешки и заковав в наручники, увезли.
     Нас  было  четверо,  четверо  последних  офицеров   из  полка  ЗРВ  ПВО
(зенитно-ракетные  войска противовоздушной  обороны). Мы  вместе  прослужили
четыре года, последними уходили.

     - 2 -

     Два месяца назад часть  захватили местные жители  под предводительством
Гусейнова - бывшего  директора табачной фабрики города Евлах, что расположен
в 16-ти километрах от Мингечаура.
     Нас во всем полку оставалось не больше сорока человек.  Солдат давно не
было в помине. Азербайджанцы - офицеры  и прапорщики  - открыто  воровали из
части. Тащили  все,  даже сухие  пайки из НЗ, и  питались мы в основном тем,
успели перенести на КП.
     Часть техники ДХ (длительного хранения) и НЗ угнали.
     А  началось  все  это  в  январе,  когда  "мудрые",  ну очень  "мудрые"
командиры  в  штабе  армии приняли  решение  нас разоружить.  Сами своих  же
разоружили.  В  приказном  порядке.  Командир  полка  лишь руками  разводил.
Официальная формулировка  звучала  так: "В целях недопущения  провокационных
действий со стороны местного населения, попыток захвата  воинских частей ПВО
с целью захвата оружия ПРИКАЗЫВАЮ:...  " Приказ мы добросовестно выполнили в
указанные сроки.
     На управление  полка и командный пункт нам  оставили шесть  автоматов и
двадцать  пистолетов. На  каждый ствол  - один БК!  То есть,  на автомат сто
двадцать патронов, а на ПМ - шестнадцать!
     В дивизионах и того меньше. Один автомат и два ПМ.
     Сила! Может,  для Рэмбо  и хватило бы,  а вот  для нас  этого было явно
маловато. Дальнейшие события подтвердили все наши опасения.
     Вот тут и  началось! То на НЗ залезут, то машину с аппаратной угонят  с
ДХ, про остальное и говорить нечего - воровали, грабили в открытую.
     Как  только  оружие  сдали, КП  захватил  отряд  самообороны  Северного
Карабаха. Командовал этим отрядом бывший учитель математики и физики средней
школы No 10 г. Мингечаура Юрик Хамидов. Он заявил, что будет нас охранять от
армянских террористов, диверсантов и экстремистов.
     Оперативный дежурный майор Соловей  и  капитан Лунев кинулись  на этого
командира отряда.  Но у нападавших было численное преимущество, плюс стволов
сорок. Завязалась потасовка, наших в этот момент на КП было восемь человек.
     Я был  на  выезде  в  третьем  ЗРДН  (зенитно-ракетный  дивизион).  Мой
прапорщик Успенский лихорадочно сбрасывал ключи и прятал блокноты с ключевой
документацией.
     Слава богу, что без стрельбы обошлось, лишь набили морды друг другу.
     После   этого  доложили  в  штаб  армии  о  происшедшем.  Армейские  же
поговорили с  командиром  "охранников от армянских диверсантов".  Была  дана
команда продолжать  несение боевого дежурства,  ключи и  шифры не  набирать.
Работали на проверочных ключах.
     Охрана  бравая  наша  держалась  два  дня.  Корчили  из  себя  воинское
подразделение. Несли караулы.
     А  на  третий  началось! Кто  перепился из них,  кто обкурился анаши  -
устроили перестрелку между  собой в оперативном  зале. Как они не  поубивали
друг  друга  - просто удивительно.  Но дуракам,  пьяницам и  - теперь  стоит
добавить - наркоманам везет. А и  поубивали бы,  невелика потеря! Вон, какую
аппаратуру уничтожили своей стрельбой!
     Мы свой  комплекс АСУ  СЕНЕЖ под  "трехсотый"  доработали: в планах  на
1992-й год стояло перевооружение полка на "С-300".
     После этой перестрелки наши охранники молча ушли.
     В начале  февраля  приехала комиссия.  Комиссия по меркам  Азербайджана
высочайшая,  выше  только  -  горы.  Возглавлял   ее  зам  министра  обороны
Азербайджана, в звании генерал-лейтенанта.
     Собрали нас в  том,  что раньше  именовалось клубом части. Объявил этот
сорокалетний    генерал-лейтенант,   что   он    возглавляет   комиссию   по
расформированию российских  воинских частей,  дислоцированных  на территории
независимого Азербайджана,  она же - по приему  техники из этих частей. Этот
же быстрорастущий генерал новоиспеченного  государства долго пугал  нас, что
мы будем  нести материальную и  уголовную ответственность за разграбленную и
похищенную технику.
     Командир полка сидел в президиуме этого собрания и с важным видом кивал
головой.
     Не  дослушав весь  этот бред до  конца,  вскочил  заместитель командира
полка по вооружению подполковник Коноваленко:
     - Рот закройте, товарищ генерал!
     Это  было  как гром среди ясного неба. Все  спокойно  слушали  всю  эту
ахинею,  довольно часто приезжали всякие комиссии из местных. Одни стращали,
другие что-то обещали. Всем что-то надо  было от нас. Мы  на это реагировали
спокойно.  Привыкли уже, устали от всего.  Просто  хотелось уехать  из этого
Зазеркалья-Закавказья к себе на Родину.
     Это теперь  у всех нас появились разные Родины.  У кого  Белоруссия,  у
кого  Украина,  а у кого  Россия. Но  тогда  мы  еще не  начали  делиться по
национальным квартирам. Нужно было выстоять,  как-то противостоять этому аду
с новоявленными генералами и их амбициями завоевателей.
     Зато  папа-командир  с  ними  чуть  не в десны целовался.  После долгих
совещаний с "новыми" с глазу на глаз он ходил довольный. Плевать он хотел на
свой   подчиненный  личный  состав.   Он  делал  бизнес,  это  было  заметно
невооруженным взглядом, а мы Родине служили. Каждому свое.
     Похоже,  что  больше  всех  возмутило  выступление  Коноваленко  самого
командира, он заорал на своего заместителя, застучал по столу кулаком.
     Тут поднялся начальник связи полка. Старый, седой майор Пряхин.
     - Товарищ  полковник, а что вы кричите на своего заместителя? Приказа о
снятии нас  с боевого дежурства не  было. Так какого рожна  мы будем слушать
все эти бредни местных генералов? Приказа  о  расформировании нашей части не
было, не было  команды о передачи вооружения,  техники. Так чего мы сидим  и
слушаем их?
     Тут "генерал" начал нас увещевать, что мы нужны, мол, новой республике.
Начал  рассказывать  сказки,  что  мы получим  квартиры, звания,  должности,
деньги  большие  будем  получать.  Условие  одно  -  остаться  служить в  ВС
Азербайджана. Мы начали вставать  и выходить из зала, не дослушав очередного
болтуна.
     Зато потом  стало  известно, что командир около трех  часов беседовал с
глазу на глаз с генералом этим, и вечером, собрав совещание, сообщил, что мы
передаем  почти  всю  оставшуюся  технику  ДХ  Азербайджанской   армии.   Мы
возмущались, но толку было мало.
     Через час нас - связистов и шифровальщиков - собрал начальник связи. Мы
понимали,  что  нельзя  отдавать   аппаратуру  ЗАС  и  шифровальную  технику
противнику. Сотрудник восьмого  отдела шифровальщик Костя  Недопекин недолго
сопротивлялся. И вот ночью мы на  стоянке техники ДХ мы кувалдами  разбивали
аппаратуру, шифраторы и  дешифраторы дробили в пыль.  Потом взяли ключевую и
ЗАСовскую документацию - как действующую, так и на случай войны - и устроили
большой костер.  На огонь приходили офицеры, прапорщики, кто-то  принес пару
литров местного коньяка. Но  мы лишь отхлебнули и следили, чтобы сгорело все
полностью, ни кусочка от упаковки, ни листочка от документации  не осталось.
И при этом ничего не  разлетелось. Вся  техническая  документация  по ЗАСу и
шифрам также полетела в костер.
     Пришел особист  Коля  Мироненко. Мы ему объяснили, в  чем дело. Он лишь
молча приложился к стакану коньяком, махнул обреченно рукой и ушел.
     После того как все сгорело, мы  составили акт об уничтожении техники  и
документации,   ключевой   документации,  шифров.   Акт  составили   в  семи
экземплярах,  по  числу  присутствующих. Все подписали  его.  Каждый взял по
экземпляру. Хоть мы и  обозначили,  что  все  это было сделано  под  угрозой
захвата аппаратуры и документации противником, но кто его  знает,  что потом
будет с нами.
     Во время боевых действий в Афганистане был  случай, когда самолет Ан-26
заблудился и сел на территории Пакистана,  вернее его уже посадили насильно.
Сутки  держали оборону, не выходили  из самолета, потом был штурм, никого не
убили. Но там были  комплекты ЗАС  аппаратуры  и ключевая документация. И за
сутки никто не предпринял попытки уничтожить блоки  и ключевую документацию.
Потом самолет вернули в целости и сохранности, за  маленьким исключением. Не
было ЗАС  аппаратуры и  ключевой  документации. После возвращения на  Родину
командир корабля и связист пошли под трибунал: не за то, что они заблудились
и посадили  самолет на территории  чужого государства, а за  то, что  ЗАС  и
ключи к ней попали к противнику.
     Технику вывезли. Из штаба армии  что-то  грозили, но никто  не приехал.
После этого командир полка был переведен к новому месту службы в Москву.
     Особист Мироненко пытался его оттуда достать, писал какие-то бумаги. Не
получилось.  Потом  сам  поехал  в Москву. Там  его  убили.  За  командиром,
говорят,  местные тоже охотятся.  Много пообещал, много взял,  мало  сделал.
Может, тоже убьют. Каждому свое. Он знал, в какие игры ввязывается.

     - 3 -

     Семьи мы отправили еще полгода назад, когда война в Карабахе началась в
полную  силу.  Квартиры  наши  разграбили,  все  наше  оставшееся  имущество
хранилось в части.
     И даже после всего этого нас не сняли с боевого дежурства. Плевать, что
остался лишь один боеспособный  дивизион -  третий, на  остальных лишь часть
техники  работала. И  кое-как несли охранение от  местных ополченцев  - их в
последнее  время, ой, сколько  развелось.  Отряды,  армии,  группы,  и все -
самообороны, и  все пекутся о том, чтобы нас не захватили армянские боевики.
А нам бы от местных избавиться, они бы лучше нас в покое оставили.
     Все  очень устали. В штабе армии  уже никто ничего  толком не  говорил.
Поначалу  кричали  на  нас.  Лозунг был  один:  "Кому  не  нравится -  может
увольняться! "
     После перевода командира полка  приехало  два полковника,  посмотрев на
нас, сменили свое  настроение, задора у них заметно поубавилось. "Держитесь,
мужики, держитесь! Недолго уже осталось вам ждать! "
     На  меня  была   возложена  ответственность  по   поддержанию  связи  с
подразделениями, которые  зачастую находились на приличном удалении от штаба
части - до двадцати километров.
     Очень часто местные  крестьяне, запахивая поля там, где раньше им  было
запрещено  обрабатывать  землю,  случайно  рвали  кабели  связи: так  у  них
появилось  новое  увлечение  -  уже  нарочно  рвали кабель, выкапывали  его,
обжигали  и сдавали в пункты приема  цветного лома.  Понять  их можно  было,
после  начала войны работы  никакой не стало. Жить  как-то надо.  Но  мне не
легче от их проблем. У меня связь боевая, а тут эти местные!..
     И вот ночью меня поднял мой командир - начальник связи:
     - Олег, с третьим дивизионом связь пропала. Съезди, посмотри.
     -  Ох, достали  меня эти крестьяне  и охотники за  цветным ломом.  А по
радио пробовал?
     - Пробовал. Тишина.
     - Может, генератор накрылся?
     - Не знаю, съезди по быстрому, глянь, что к чему.
     Я сам  сел за руль старенького "ГАЗ-66", солдат-водителей давно  уже не
было, и поехал в сторону дивизиона. Для  маскировки от местных ополченцев на
лобовое   стекло   наклеил  плакатик  с   флагом   Азербайджана.   По   пути
останавливался и  из  контрольных точек  выходил на связь  с  КП,  все  было
нормально. Вот и третий ЗРДН. Ворота были распахнуты настежь.
     Странно, очень странно. Всегда ворота закрывали.  Защиты  мало, но,  по
крайней мере, видно, что есть хозяева, не брошено хозяйство.
     Я  медленно проехал по  дороге,  ведущей  к  КП дивизиона. На небольшом
плацу перед входом в капонир горел свет. Значит генератор целый. Что дальше?
     На этом пятачке много  народу.  Очень много, человек около ста. Во всем
третьем  ЗРДН  не  больше шестнадцати человек. Но он оставался  единственным
боеспособным подразделением,  поэтому людей  снимали с  других дивизионов  и
направляли  сюда.  Сразу  бросилось в  глаза  то,  что  среди  этой  пестрой
вооруженной толпы ополченцев,  наряженных в добротный импортный камуфляж, не
было  наших. Наших видно  сразу и издалека,  выгоревшее,  застиранное  почти
добела х\б, было бы заметно в эту теплую ночь.
     Я  тихо  ехал, толпа расступалась передо мной, ополченцы махали руками,
улыбались. Я  тоже скалил зубы.  Они одобрительно показывали  на плакатик на
лобовом стекле  и поднимали большой палец. Мол, хорошо,  свои приехали. Ага,
свои! Ваши лошадь в овраге доедают! Черт! Ничего понять не могу.
     Дальше ехать было невозможно. Вышел. Закурил. В  пачке оставалась всего
пара сигарет.
     - О, помощь приехала! - джигиты настроены дружелюбно.
     - А где наши?
     Из толпы вынырнул  прапорщик  Сабиров. Сразу и не признаешь. Был у  нас
замусоленный,  грязный,  вороватый прапорюга. Потом исчез  после  очередного
похищения очередной машины со стоянки ДХ. Он тогда и стоял  в карауле. Исчез
вместе с автоматом. Сейчас важный, камуфляж забугровый нацепил. Морду наел.
     - Привет, Сабиров! А где командир, офицеры?
     - Господин Сурет Гусейнов беседует с ними в оперзале.
     - Понятно. А ты чего вырядился и здесь выхаживаешь? Боевиком заделался?
     - Я тебе не Сабиров! А  мюдюрь (господин) Сабир, ты меня понял, русская
свинья?!
     -  Как же тут не понять, - я сильно затянулся, посмотрел на сигарету, -
если за тобой около сотни стволов. Вот если один на один, так  можно было бы
тебе башку твою пустую и расколотить.
     - Ах ты, свинья! - Сабиров замахнулся на меня.
     Замах был  такой, что можно было  уснуть, я  поднырнул под  руку,  ушел
влево, затем  коротким ударом правой  заехал ему  в живот,  он  согнулся.  Я
выпрямился  -  теперь  по корпусу  ногой.  Бывший прапорщик, а ныне,  по его
словам, мюдюр, отлетел в сторону.
     -  Получи,  фашист, гранату от советских  партизан! -  только и успел я
сказать, как меня сбили с ног и начали пинать ногами.
     Я крутился  на земле как волчок. Поэтому удары приходились  в  основном
вскользь. Практика уличных драк в Кемерово пригодилась.
     - Хватит! Поднимите его, - голос Сабирова, пардон,  господина Сабира. -
Отведите к командующему, этот нам пригодится.
     Меня  бесцеремонно подняли, поставили на  ноги и, грубо толкая  вперед,
повели  на  КП  дивизиона.  Бронированная дверь тоже  распахнута. Ступенька,
ступенька, как бы не упасть здесь в полумраке! Костей не соберешь.
     Вот и зал. Перед возвышенностью - "капитанским мостиком" - толпой стоят
все офицеры и прапорщики 3-го ЗРДН. На  своем месте сидел командир дивизиона
подполковник Бобов Василий Степанович.
     Меня  с  силой  швырнули  в толпу  наших.  Я  с ходу врезался в  Серегу
Модаева.
     - Здорово, Серый! Что это за цирк у вас тут?
     - Тихо. Сейчас все узнаешь!
     В стороне стоял Гусейнов.
     Гусейнов  был  не  дурак.  Но  позер страшный,  любитель  "сыграть"  на
публику. Речь его предназначалась скорее не нам, а его ополченцам. Уже более
четырех лет  длился  Карабахский конфликт. Поначалу он выражался в стихийных
погромах  и  грабежах  с обеих  сторон.  А  около  года  назад и  Армения  и
Азербайджан перешли к открытым вооруженным столкновениям.
     Наша часть была дислоцирована на территории Азербайджана, на границе  с
Карабахом.  С  одной  стороны, мы  искренне сочувствовали армянам,  все-таки
наши,  братья-христиане,  но  дабы  не  злить  азербайджанских   аборигенов,
демонстративно не принимали участие в яростных спорах и мелких стычках.
     Каждая  сторона перелопачивала массу архивов, доставая из них  пыльные,
ветхие документы и, потрясая ими, кричала, что  эта земля принадлежит именно
его народу.
     Были эмиссары  с  обеих сторон,  нам предлагали  огромные деньги, чтобы
продали  оружие,   или   пошли   к  кому-нибудь  наемниками,  инструкторами.
Энтузиазма и охотников  повоевать с обеих сторон было много, а вот офицеров,
способных из  толпы гражданских сделать подобие боеспособного подразделения,
было явно  недостаточно.  Для  нас  же  главным  было  просто  нести  боевое
дежурство.  Как мы  шутили:  "Нести свой  крест  -  БД".  И всем отвечали на
азербайджанском  я зыке: "Карабах - лязимды, КП- бизимды" (Карабах - ваш, КП
- наш).
     И вот Гусейнов начал:
     -  Вы  захвачены  народно-освободительной  армией  Азербайджана (свист,
аплодисменты "захватчиков")!  Все  имущество, оружие  теперь принадлежит нам
(снова одобрительный шум)! А вы объявляетесь пленными!
     Захватчики заорали что-то на своем  языке. Визг, писк, радостные вопли.
Мы набычились. Еще бы, чтобы какая-то  сволота захватывала в  плен советских
офицеров! Хрен вам в ухо!
     Рядом стоящий прапорщик Сеня Морозко дернулся, вырвался из-под упертого
в шею ствола автомата.  Обернулся, схватился руками за ствол и цевье, вырвал
автомат из рук  боевика-ополченца,  ударил его в пах ногой.  Джигит-боевик с
диким  воем  сложился пополам и,  зажав  разбитое  свое "хозяйство"  руками,
покатился по полу.
     Морозко передернул затвор и повел стволом поверх голов:
     - На пол, ублюдки!..
     Неожиданно  громко  ударил  выстрел,  и Морозко  рухнул лицом вниз,  не
закончив фразы. Я лишь успел заметить, что на груди его образовалось большое
красное пятно, а под курткой-"афганкой" что-то стало торчать. Когда он упал,
мы увидели входное отверстие от пули в спине.
     Гусейнов опустил пистолет.
     Ну вот, а я еще думал, что он идиот, раз держит автомат на левом плече.
Думал, что так  профи не  поступают. Ошибался.  Недооценил  я этого  шакала.
Никто  из  нас  ранее  не  принимал  этих  боевиков-ублюдков  всерьез.   Ну,
захотелось  мужикам  покуражиться,  нацепили  на  себя  оружие,  питаются  в
кафешках  придорожных бесплатно, мелким рэкетом  промышляют. Теперь придется
считаться с ними.

     - 4 -

     Мы же не пехота, а инженеры. Наше оружие - ракеты. Все из нас проходили
общевойсковую  подготовку  в  училище  на  1-2  курсах,  но  это все  быстро
забывается.
     Мне в этом плане  было  легче.  Я оканчивал командное училище  связи. И
весь  наш батальон  готовили  для Афганистана. Учили  именно воевать,  а  не
просто  командовать,  учили  выживать  самих  и  спасать  подчиненный личный
состав.  Учили,  как  выполнить  боевую  задачу  и  сохранить солдат. А  это
непросто, ой,  как непросто! Учили убивать. Учили "жрать" всякую гадость, но
выжить. Выжить!
     Я открываю  глаза, осматриваю наше  узилище. Горько усмехаюсь.  Видимо,
эта  подготовка мне  сейчас пригодится. Еще как пригодится.  Я  сплевываю на
бетонный пол вязкую смесь  крови и слюней,  что  накопилась  во рту. Глотать
больно, голова кружится. Подташнивает. Послышались какие-то  неясные звуки в
конце коридора. Прислушиваюсь. Может, Витьку бьют? Непонятно. Откидываюсь на
прохладную  стену. Голову  приятно  холодит.  Господи!  Не лиши меня разума,
памяти! Лучше убей, но память оставь! Закрываю глаза и вновь вспоминаю.
     Эта подготовка для выживания пригодилась и во время прохождения  службы
в ПВО. Постоянно проводил показательные занятия по общевойсковой подготовке.
Что-что, а командиров  из нас готовили неплохих. Личный состав, несмотря  на
то,  что  было  много всяких раздолбаев, технику знал, боевое  дежурство нес
хорошо.
     Я улыбаюсь своим мыслям. Господи!  Кажется, что все это было в  прошлой
жизни, хотя не прошло и двух недель  с момента пленения.  Собственной кровью
мы с Виктором  пишем  на стенах, отмечаем  дни  заточения. Кто  мы,  откуда.
Расписываем  всевозможные проклятья на  голову "Мудаева", Гусейнова. Вкратце
описываем, что с нами произошло.
     Как    потом   рассказали,   первым   захватили   командира   дивизиона
подполковника Бобова. Кто-то из местных наводил. Это факт. Знали досконально
расположение боевых  постов, наиболее важных узловых центров.  Скорее всего,
это Гусейн. Падаль! Шакал вонючий!
     С   самого  начала  захвата  командир  сидел,  насупившись,  исподлобья
наблюдая  за всем этим бардаком, только покраснел как рак. Желваки гуляли на
челюстях, вены на шее надулись, огромные руки, сжатые  в  кулаки,  лежали на
столе.
     Мастер  спорта по  вольной  борьбе,  он еще  в училище спокойно занимал
первые места  в тяжелом весе. Когда  было  спокойно, в части каждый выходной
замполиты устраивали  спортивный праздник  ("Что не отдых - то активный, что
не праздник - то спортивный! "), Боб постоянно принимал в них участие. Он не
бегал,  но  любил  побаловаться  с  гирей,  побороться.  Боксом  всерьез  не
занимался, но побиться на ринге любил.
     Излюбленным  его развлечением было объявить на спортивном  мероприятии:
тот солдат  из  дивизиона,  который  больше Боба  поднимет гирю-двухпудовку,
невзирая даже на имеющиеся прегрешения, сразу получает отпуск.  На эту шутку
покупались многие, но никто в части не мог побить Бобовых рекордов. Пусть на
два-три  раза,  но  он  поднимал  больше.  Бороться с  ним также  было  мало
охотников.  А  те, кто решались, уже через тридцать секунд  лежали на матах,
легко переброшенные через себя. Потом долго приходили в себя, охая и потирая
ушибленные места.
     И как  специалист  Боб  был класс! Никогда не орал на  подчиненных,  не
матерился. Самым обидным и страшным ругательством в его устах было "Чудило".
Произносил  он это убийственно презрительно. Лучше бы ударил  своим огромным
кулачищем, растер по стенке, но нет, он будто плевал в рожу.
     И  вот этот  огромный  человечище,  человек-гора сидел на  своем месте,
которое он занимал как командир во время боевого дежурства.
     Когда Морозко  попытался освободиться и спасти нас, Боб легко перекинул
через себя ополченца, направившего на него  пистолет. Тот,  описав в воздухе
дугу, с грохотом рухнул на пол. Сразу видно, что мужик  никогда не занимался
борьбой, хотя в Азербайджане много борцов,  и в школах ее культивировали, но
этот грохнулся как мешок с дерьмом, раскинув руки, и грохнувшись затылком  о
фальшпол. Тот загудел. К командиру тотчас подскочили двое и,  уперев в  него
автоматы, заставили сесть.
     Командир сел,  шумно  выпустив  воздух  из  легких,  с  удовлетворением
посмотрел  на лежащее  тело.  К тому уже  подбежали  ополченцы и  попытались
привести в  чувство соратника.  Получилось  у них это  не  сразу.  Потом его
подняли и  унесли. Также  увели того идиота, которому Морозко  превратил всю
промежность в яичницу-болтунью. Унесли и тело Морозко.
     Все  это  происходило  под вопли  аборигенов, они зло  смотрели на нас,
тыкали  стволами,  орали  в  ухо какой-то  бред пьяной собаки.  От некоторых
нестерпимо несло  дешевым  местным вином, от молодежи - вонючим  гашишом или
анашой.  Хрен его  знает, не различаю эту гадость, много  я  этого дерьма  у
бойцов  отбирал и сжигал в  печи.  Так  что  нанюхался  этой  вони. Мне даже
передавали угрозы, что на большие деньги я спалил этой гадости. Плевать!
     Обидно стало,  что  эта  толпа обкуренных и  пьяных мародеров захватила
одну из лучших воинских частей. Когда-то были лучшей частью!
     Если  бы  не Гусейнов,  то  эти взбесившиеся  придурки  начали  по  нам
шмалять. Только  его авторитет  и не позволил им немедленно расстрелять нас.
Они что-то галдели на своем. Вот только мат проходил на чисто русском языке.
Своего мата у них хватало, но многие почему-то предпочитали русский.
     Гусейнов приказал своим нукерам вывести Боба. Тот еще больше набычился,
напрягся, и сквозь зубы  сказал  негромко своим  густым баритоном,  так, что
перекрыл стоящий в помещении операционного зала КП шум.
     - Я буду говорить только  в присутствии своих  офицеров, у  меня от них
секретов нет.
     - Вывести его! - Гусейнов тоже набычился.
     Все притихли. Начиналась схватка  гигантов. Все насторожились,  боевики
крепче схватились за  оружие и сильнее вдавили стволы  в  наши тела. Мы тоже
приготовились  к схватке. Хотя  уже  было  ясно, что эти  черти  готовы  нас
поубивать  просто  так,  ради самоутверждения. Мы  же  в  их глазах  убийцы,
захватчики, хотя не припомню, чтобы кого-нибудь убили. Один хрен - неверные.
     М-да. Массовый  психоз,  серьезная  штука! Атеисты  вдруг  разом  стали
истовыми мусульманами, которые  ходили по городу в каких-то  лохмотьях, били
себя  кнутами  до  крови,  что-то  бессвязно орали,  призывая  на  войну  за
освобождение  Карабаха.  За  ними  ходила  толпа,  которая их  поддерживала,
встречая  каждый  удар  бича,  кнута  по  собственной  спине  одобрительными
возгласами. Дети гор! Что с них возьмешь кроме  анализов, и те плохие будут!
Пропаганда  о  национальном возрождении патриотического  духа  сделала  свое
дело. Прав был Оскар Уайльд: "Патриотизм - последнее прибежище негодяев! "
     - Говори здесь! - командир был непреклонен.
     Мы приготовились  к схватке. Это  пришло  как-то враз, неосознанно, все
устали от произвола  и унижения, что творились  в последнее  время. Злость и
усталость,  копившиеся  в  нас  месяцами, были  готовы  прорваться  в  любую
секунду.  Не было  команды, просто  все поняли,  что сейчас будет  последняя
смертельная схватка - когда уже простился с жизнью, отступать дальше некуда,
и плевать на себя, - только убить врага! Понимаешь, что потом, скорее всего,
даже  наверняка,  тебя разорвут  автоматной очередью  пополам, но  это будет
потом! А сейчас задушить противника, сломать ему шею. Услышать, как хрустнут
под руками  его  шейные позвонки,  как о  колено  разорвутся связки спинного
хребта, глаза вылезут из орбит и из открытого рта вывалится язык! Только так
и не иначе! Смерть ублюдкам. Это кайф!
     Я все  это живо себе представил. Все! Только бы кто-нибудь начал! Батя,
дай  знак! Моргни! Свистни!  Сделай что-нибудь! Уж мы-то  тебя не  посрамим!
Примем последний бой с честью! Мы же офицеры! Неужели вот так и будем сидеть
как  свиньи,  как скот,  ждущий своей очереди  на  бойню?! Командир,  почему
молчишь? Напряжение достигло высшей точки.
     Я  никогда никого  не убивал, в драках, правда, принимал самое активное
участие, - в Кемерово без этого нельзя. Но сейчас не  удивился своим мыслям,
не  испугался их.  Очень  хочется  кого-нибудь  убить, расплатиться  за  все
унижения, которые мы терпели последнее время. Хочется смерти...
     Не  знаю,  как, но все это  понимали.  И  мы, и те,  кто  нас  окружал,
выставив оружие.
     Командир наш  молчал, только  все  больше багровел, и ногти все сильнее
впивались в  ладони. Командир обвел  всех  присутствующих тяжелым  взглядом.
Казалось, что он вглядывался в лицо каждому. В другой раз никто бы из нас не
выдержал бы этого взгляда, он был, осязаем, казалось, что он  как зонд врача
проникает внутрь тела, свербит там.
     Но никто не отвел взгляда. Все, также  как и Батя, смотрели исподлобья.
Ну же, Командир! Скажи что-нибудь!
     И Боб  сказал  тяжелым, как его взгляд, голосом.  Чеканя каждое  слово,
забивая  его как  гвоздь  в крышку гроба. Неважно в  чью крышку -  нашу  или
врага. При этом он смотрел на Гусейнова, смотрел прямо в глаза.
     - Я сказал,  что буду говорить здесь, при всех,  -  голос командира был
злой.
     Никто  из присутствующих никогда  не видел командира в такой  ярости. В
тихой  ярости.  Он  мог сейчас раздавить  кого-нибудь, задушить,  стереть  в
порошок.
     Повисла пауза. Напряжение было таким, что казалось: только какое-нибудь
движение, слово,  вздох  -  и  все взорвется  к чертовой  матери.  Завяжется
Последний Бой! Мы были готовы к этому. А вот эти сраные ополченцы?! Не знаю.
Нам было наплевать уже на все. Только в бой!
     Гусейнов отвел взгляд! Знай наших, сука! Зассал, командир подонков!
     - Хорошо, - Гусейнов сдался. Слаб ты в коленках, мужик.
     - Говори! - Боб брал инициативу в свои руки.
     Гусь (так  называли Гусейнова у нас в части, но не дай бог,  он услышал
бы это погоняло, хотя, наверное, так его и дразнили в детстве) тоже не лыком
шит,  понял,  что этот  раунд  проиграл, несмотря  на  то,  что мы  потеряли
прапорщика.  Хорошим парнем был Морозко. Хотел еще  прошлой неделе уехать  к
себе на Украину - приказ об увольнении пришел, но командир уговорил, упросил
его еще подежурить, всего-то еще неделю. Подежурил...
     Гусейнов откровенно рассмеялся, убрал пистолет, который был у  него все
это время в руке. Рассмеялся искренне. Вслед на ним заржали его подчиненные.
Кто искренне, кто пьяно, кто ради поддержки командира, из подхалимства.
     - Что  вы надулись, как мыши на крупу?! - Гусь открыто веселился. - Нам
всего-то надо чтобы  вы  нам  немножко  помогли. А  потом  мы уйдем.  Нам, в
принципе, много не  надо. Всего-то, чтобы вы своими ракетами раздолбили одно
село армянское в Карабахе.
     Тут пришла наша очередь веселится.
     Вспоминая это,  я  поневоле улыбаюсь. Боль  не  заставляет  себя ждать,
пронзая мозг  тысячами  иголок  боли.  Тело  трясется.  Я  начинаю смеяться,
невзирая  на боль,  я смеюсь,  боль поначалу наваливается со страшной силой,
нарастая,  достигая своего апогея, она рвет  все тело, изо рта вырывается не
смех, а стон, но это  меня не останавливает. Я зациклился.  Вспоминаю, какие
были удивленные рожи у этого войска, когда все мы - шестнадцать человек, под
оружием,  на  грани  смерти,  на  волосок от гибели, закатились  смехом,  не
сговариваясь. Как это бесило наших конвоиров! Смех  - хорошее оружие  против
врага, когда ты сидишь под прицелом. У тебя только они и остаются - злость и
смех!
     Всего-то  он  хотел  сделать  самостоятельные пуски  ракет по какому-то
селу. А  почему  сразу  не по Вашингтону? Или по Турции? Или Ирану!  Или еще
куда-нибудь,  или сбить  пассажирский  самолет. Делов-то на  пять минут,  не
более того! Как  два пальца... Идиоты! Подумаешь, несанкционированный  старт
ракеты!
     Это   же   чрезвычайное   происшествие!  О   таких   вещах   немедленно
докладывается по "цепочке" до Президента, и всем, кто рядом. И в прокуратуру
и в КГБ, или как они там сейчас называются?
     Все как в том анекдоте: "Чем Петька  занимается? " "Голову яйцами моет!
" "Во, акробат!  " Вот и эти тоже, акробаты! Маразм! Маразм! Маразм! Неужели
мы не спим?
     Ведь  так  же можно захватить  и ракетчиков-"стратегов".  Вот мы поржем
тогда, когда  атомная  бомба  окажется  в  руках какого-нибудь  самозванного
генерала самопровозглашенной армии новой независимой республики!
     Бардак, помноженный на маразм!
     Им-то  хорошо, а нам? Трибунал и  лесоповал  - это в лучшем случае. А в
тридцать седьмом бы вообще без вариантов - на  дыбу, потом приговор и пломба
в затылок!
     Идиоты!  Дети  гор!  Бешеные  твари из  дикого леса!  Надо  быть полным
дебилом, чтобы нас заставить это сделать. Тут  даже сказать нечего, а просто
ржать до боли в животе!
     Вот и сейчас я сгибаюсь пополам и ржу. Искренний это смех или нет, я не
знаю, я  плачу и смеюсь  одновременно, скорее  всего,  это истерика, эмоциям
надо  выйти.  Это  не  слезы  жалости  к  себе.  Это  очистительный  смех  и
очистительные слезы. Я начинаю задыхаться, воздуха не хватает.  Его и так не
очень  много  в  этом  клоповнике, но  меня  продолжает распирать от  смеха.
Приятно вспомнить - то,  что я не могу сделать  со своими мучителями сейчас,
мы сделали тогда.
     Видать,  Гусь  запомнил   это.  Недаром  во   время   очередного  моего
"уговаривания" сотрудничать  он  припомнил  свое  унижение  в  глазах  своих
подчиненных. Мстительная тварь. Ну ничего, сука, я тоже мстительный! Дай бог
только вырваться, я помотаю твои  кишки на локоть, положу печень на твой  же
затылок!
     Смех проходит, появляется злость, желание вырваться из этого лепрозория
и  рассчитаться  в  полной  мере  со своими мучителями.  Смотреть,  как  они
подыхают,  корчась от боли. Причинить им столько же боли, сколько я  получил
от этой блядоты.
     Тут я вновь вспоминаю, как мы откровенно ржали  над тупостью Гуся и его
банды недоумков.
     -  В чем  дело? -  Гусейнов  был  обескуражен и  оттого рассержен не на
шутку.
     - Дело  в том, что ты  не по адресу  обратился!  -  прекратив смеяться,
сказал командир.
     - Не понял! - Гусь начинал нервничать, и это был плохой признак.
     - Все просто, как первый закон Ньютона. Мы можем сбивать лишь воздушные
цели, и то  не  все, а  лишь высотные,  то есть, летящие на  большой высоте.
Летящие на  малой или сверхмалой высоте  -  это  авиация крылатыми  ракетами
сбивает.
     Командир,  конечно, блефовал,  но  сознательно  ограничивал в маневре и
себя и Гуся. Тем самым он говорил, что мол, ребята, мы с радостью накрыли бы
ракетным  ударом  и  деревушку и пол-Карабаха впридачу,  но, увы!  Запустите
самолет,  мы его собьем, а так братцы -  извиняйте, лопухнулись вы маленько.
Бывает!
     Гусейнов  и его  банда  поняли,  что  командир  тактично,  вежливо,  но
посылает их на три русские буквы.
     Предводитель "апачей"  решил сменить  тактику.  Голос его стал елейным,
жесты более свободными, он даже расстегнул камуфлированную куртку.  Камуфляж
турецкий. И многие из его банды были одеты в такой же.  Видать,  заграничные
дружки  снабжают. Упорно  ходили слухи, что  турецкие исламисты поддерживают
единоверцев в священной войне против неверных. Эх, мне бы их проблемы!
     Видать, поддерживают шмотками и деньгами,  не  слышал я,  и  не  видел,
чтобы у них инструкторы воевали. По крайней мере, на нашем участке.
     - Каждому из присутствующих, - начал Гусейнов, -  я выплачиваю по  пять
тысяч долларов, а командиру - двадцать тысяч долларов.
     - А денег хватит? - выкрикнул кто-то из наших.
     И непонятно было, всерьез это или в шутку спросили.
     - Хватит! -  Гусейнов был неподражаем  в своем самолюбовании.  Он  даже
расстегнул пуговицу на куртке  и  достал из  внутреннего кармана  две  пачки
долларов.
     Я заметил, как у его нукеров вытянулись  лица, и глаза вылезти из орбит
от жадности. Видать,  не жируют  у него  боевики.  А  нам  он  такие  деньги
предлагает!  М-да!  Интересно. Просто  ради  спортивного  интереса,  если мы
сделаем  старт ракет  в сторону их  противника,  отдаст нам Гусь  деньги или
"зажопит"?
     - Каждый старт изделия стоит в несколько десятков раз больше тех денег,
которые  ты  предлагаешь,  -  Батя  откровенно издевался  над  предводителем
захватчиков.
     - Денег хватит  на  всех и, если уничтожите  повстанцев, - это Гусь про
местных  жителей, - премия  удваивается.  А  вам,  - обращаясь  к командиру,
продолжил славный потомок домашних пернатых, - есть отдельная премия.
     С одной стороны  наступила  эффектная  пауза. А  с  другой,  все  ждали
реакции   командира.  Степанович   выдержал  эту   паузу.   Его   изломанное
многочисленными схватками лицо было невозмутимо, только еще сильнее побелели
костяшки сжатых в кулаки пальцев. Он, казалось, не проявил никакого интереса
к предложению.
     - Идемте, поговорим, - продолжил Гусейнов.
     -  У  меня от подчиненных нет  секретов, -  глухо  бросил  командир, не
поворачивая головы.
     Гусь подождал, потом продолжил:
     - Я знаю, что ваши  родители, подполковник, проживают  во  Владимирской
области. В настоящее время ваша семья находится там же. Жилья в России у вас
нет.  Поэтому  на  выбор,  - снова  пауза, Гусейнов  знает  уже,  что именно
предложить  Командиру,  но играет на публику. Умеет, подлец, он  это делать.
Все замерли и ловят каждое слово, каждый вздох командира и Гусейнова: - Либо
квартира в центре Баку, или в любом  месте независимого Азербайджана, либо в
той же  Владимирской  области  получаете  квартиру с  обстановкой  и  машину
"Волгу".  Или  благоустроенный  дом  с  гаражом,  с  обстановкой,  и  тот же
новенький автомобиль. Идет?
     -  Нет,  - командир сказал,  будто  бросил.  -  Я уже старый офицер, не
продаюсь, а присягу я принял один раз и ее  продавать, менять на квартиры не
буду!
     -  Хорошо, - Гусейнов был спокоен, казалось, что ответ командира его не
удивил. -  Будем  играть  по  другим правилам,  - после небольшой  паузы  он
добавил: - По моим правилам!
     Он вытянул  руку вперед. Указал  на небольшую, в пять  человек, группу,
стоявшую особняком. Автоматами ее согнали в центр зала, рассадили на стулья.
В этой группе был и я.






        Глава вторая





     - 5 -

     - Я буду каждые  пятнадцать  минут расстреливать  по одному человеку на
твоих глазах,  пока  ты мне не  поможешь  уничтожить партизанское гнездо,  -
Гусейнов уже не скрывал своего бандитского нутра, весь интеллигентский налет
слетел  с него  как  шелуха. Теперь стоял  перед  всеми  простой  бандит  на
разборках,  и не более того.  Он перевесил автомат с левого плеча на правое.
Передернул затвор - при этом на пол вылетел патрон. Или нервничает шибко или
"картину гонит", урод гребанный.
     Мне еще не приходилось ходить под смертью. Я, конечно, человек военный,
и меня готовили с первого дня училища  сражаться и умирать за Родину, но  не
как  барану же!  Я  даже не могу  свернуть шею кому-нибудь из присутствующих
ублюдков. Может завалить кого-нибудь и задушить, или попытаться сломать шею?
Командир роты  в училище показывал это на манекене,  еще  шутил, что может и
пригодиться.
     Я выбрал ближайшего урода-ополченца, стоявшего в метре  справа от меня.
Сбивать стоящего  сзади не удобно. Пока  буду разворачиваться, пройдет много
времени. Его у меня как  раз, к сожалению, нет. Я начал мысленно планировать
это дело.  Так,  корпус чуть вперед,  полразворота  направо, медленно, очень
медленно сползти на край стула, ноги под  сиденье, руки на сиденье, чтобы  в
прыжке откинуть стул назад и ошеломить заднего недоноска. А дальше?
     Мой  командир роты майор  Земов учил, что самое главное откинуть голову
противника назад до упора, а  затем или упереться коленом чуть пониже шеи  и
потянуть резко, рывком  на себя,  вверх. Или же, оттянув голову назад, резко
повернуть ее до  упора  и  дальше,  при этом тянуть вверх до хруста.  Нельзя
обращать внимание  на  судороги тела,  это  может отвлечь  и вызвать спазм в
желудке и рвоту. Ротный говорил об этом тоже.
     Я  весь вспотел, представляя, что  и  как буду  делать.  Боевик был лет
сорока,  пухлый,  на шее было  две  толстые  складки,  ладони  даже мысленно
ощутили  его потную шею. Для себя я уже решил, что собью  его с ног и сломаю
шею, уперев колено  в спину. Ремень автомата у него был перекинут через шею,
можно и задушить его этим ремнем, но он, сволочь, слишком широкий, быстро не
получится.
     Не было у меня угрызений совести, не было и все тут. Плевать мне на его
семью  и  детей, я даже  удивился  сам  себе,  что  могу  вот  так  спокойно
рассуждать об убийстве. Плевать я хотел на  его жизнь. Если  встанет выбор -
кто кого, буду  биться до последнего вздоха, хоть одного гада, но прихвачу с
собой на тот свет. Пусть запомнят боевики хреновы Олежу Макова! Твари!
     В зале повисла напряженная тишина. Боб думал.
     - Ну, что командир скажешь? - спросил Гусь, обращаясь к командиру.
     - Ничего я тебе не скажу. Не могу убивать  людей. Это раз.  Во-вторых -
это технически невозможно. Даже  допустим,  - теоретически  допустим  -  что
смогу сделать старт ракеты в сторону деревни: ракета не долетит.
     - Как не долетит? - Гусейнов был в недоумении.
     - На каждой  ракете стоит ограничитель  высоты, -  мы-то знали, что Боб
блефует,  но у него это убедительно получалось, - здесь, как  я уже говорил,
малые высоты, сработает предохранитель и произойдет самоуничтожение изделия.
Понятно? В-третьих, на  моих локаторах не будет видно названной цели, потому
что ее перекрывает господствующая высота.  И самое главное, я не могу делать
пуск, все ключи для  старта  находятся  в штабе армии,  мы наводим ракету на
цель, а  сам старт производят с командного пункта армии.  Теперь видишь, что
не могу я этого сделать. Не хочу и не могу.
     Батя сделал упор на "не".
     -  А  это мы сейчас  проверим, - Гусейнов вновь сделал каменную рожу. -
Выстроить вот этих, - он повел стволом автомата в нашу сторону,  - в колонну
по одному, руки на затылок. А остальные чтобы не дергались!
     Ствол его автомата смотрел на Боба, Гусь подумал и добавил:
     - Сейчас, командир, мы  проверим, что  можно, а что  нельзя. Не  хочешь
по-хорошему, захочешь по-плохому. Верно, Сергей? Приведите ко мне его.
     Для нас это был шок.  Один из телохранителей Гусейнова подошел к Сереге
Модаеву и полуобняв его, подвел к предводителю команчей.
     Это был удар для  нас, еще  раз  говорю, как  будто граната  взорвалась
посреди  зала.  Серега Модаев  был  старлеем. В жизни ему  и так не везло, в
частности из-за фамилии.  Тяжело жить с такой фамилией, тем более что  он ее
оправдывал по жизни. Естественно, что в  училище, да и в части была кличка у
него "Мудак".  Не  красиво, но это так.  И ходил он грязный, не наглаженный,
обувь чистил только перед разводом. С  личным составом  работать  он не мог,
постоянно срывался на крик, визг, технику тоже толком не знал.  Одним словом
- чмо.
     Зато как много было апломба! Ходил постоянно в коротких "подстреленных"
брюках, вечно в каких-то пятнах, с длинными, обломанными, грязными  ногтями,
зато курил исключительно хорошие сигареты, пил дорогие напитки. Книг никогда
не  читал,  зато  скупал  их  в  большом  количестве,  в  отпуск  вывозил их
чемоданами, и у себя на родине продавал книги перекупщикам.
     В  Азербайджане  было  много  хороших  книг.  Привозили  для   местного
населения, но плевать они хотели на русскую мысль и русскую литературу.
     Не  так давно он женился  на  местной девчонке. Метиска,  от смешанного
брака.  Отец азербайджанец, а мать русская. Симпатичная девочка. Неужели его
на этой фигне завербовали?
     А девочка хороша, сам  с ней дружил! Но вот до свадьбы дело не дошло. И
слава богу. А  то бы меня вербовали точно таким же образом. А  зачем мне это
надо? Своих предавать? Не смог бы, а вот Сереженька-Иудушка смог!
     Я  сам женился  на местной девушке.  Метисочка.  Красавица писанная! Но
никто не предлагал мне воевать на стороне Азербайджана. Не было предложений.
Сейчас она была  беременна, я отправил ее в Кемерово к своим родителям. Пока
была возможность, звонил каждый день, соединяясь по узлам связи, выходил  на
свое  бывшее  училище  и  просил  соединить с городским  телефонным  номером
квартиры своих родителей.
     У  многих  родители  возражали  против  смешанных  браков,  но  у  моих
родителей тоже был смешанный брак. Отец - шорец, мать - русская.
     Супругу мою  они приняли как родную дочь,  и  она себя чувствовала  там
себя как дома. Там спокойнее.
     Гусейнов  похлопал по спине  Серегу, как ближайшего  соратника, вытащил
пистолет и передал его Мудаку. Другого слова я не могу подобрать.  Из  этого
пистолета Гусь  убил  прапорщика  Морозко,  и  передал  его  Сереге!  Серега
принимал  после прибытия  в часть  у Морозки технику, некоторое время  жил у
него дома.  В  его семье почитали Модаева как  родственника. На  свадьбу они
сделали Сереге хороший  подарок, помогли провести свадьбу. Ездили, доставали
вино, мясо. А эта скотина  взяла пистолет! Нет предела человеческой подлости
и вероломству.
     - Сука!
     - Крыса!
     - Предатель!
     - Ублюдок, недоносок!
     - Сучий потрох, сучье вымя!
     -  Пригрели змею на  груди!  -  неслось  со всех  концов  зала.  Теперь
понятно,  как   вошли   на  КП  боевики,   Потом  уже  мне  рассказали,  что
непосредственно  Серега нес  охранение. А мы  еще сочувствовали ему - его же
первого избили! Сученок. И морду ему набили довольно убедительно!
     Неуютно было Сереге под этим градом  оскорблений, но ничего другого  он
не заслуживал. Ну, помог захватить командный пункт. А дальше что? Азеры тоже
не любят предателей. Думаешь, добьешься у них уважения своим предательством?
Хрен! Был ты мудаком, мудаком и  сдохнешь,  и дети у  тебя будут мудаки! Это
наследственное.
     Видимо  все это  понял Серега, не смотрел он в  глаза своим  товарищам,
пардон, бывшим  товарищам, с  которыми  делил все  пополам. И  дежурство,  и
бутылку   водки,  и  перезанимал  десятку  до  получки  и   отмазывал  перед
командованием, если кто-то "залетал"! Мудак ты, Серега, продал  за  какие-то
тридцать сребреников душу мусульманам и офицерское братство!
     Стоит Серега, опустивши голову, в руке пистолет, вот начал он поднимать
голову, и рука с пистолетом пошла вверх. Ну  же, может осознал, и пристрелит
Гуся! Нет. Улыбается Серега через силу, но улыбается, а пистолет засунул под
портупею  слева  от  пупка: правильно, Сережа,  оставь его себе, пригодится,
чтобы застрелится! А  то ведь,  даст  бог, доберемся до тебя, так это  будет
самая легкая смерть для тебя, предатель!
     Тем временем,  нас  пять  человек, "пять  из  двенадцати  апостолов"  -
мелькнуло у  меня в голове, согнали, построили  в колонну по одному,  причем
очень  близко друг к другу, руки  на  затылке, последнему поставили  стул, а
остальным приказали присесть. Каждый оказался на коленях у сзади стоящего.
     И самое главное, что не дернешься вбок. Масса человека, который сидит у
тебя на коленях  не дает тебе вырваться,  и назад ты не падаешь  - сидишь на
коленях. А поза-то очень унизительная!
     - А ты, Олег, тяжелый! - шепчет мне сзади Слава Курилов. - Маленький, а
тяжелый...
     Это у него я сижу на коленях.
     - Дерьма много, даже слишком.
     - Смотри, чтобы не потекло!
     -  Бля,  Слава, ты  представляешь,  много  у  меня  сидело  на  коленях
девчонок, но чтобы я сидел на коленях у мужика! Я же не голубой!
     - Не  волнуйся,  Олег,  ты тоже не  в  моем вкусе! Что делать будем?  -
шептал мне Слава.
     - Надо выбираться из этого дерьма, но вопрос - как?!
     -  Хрен  его  знает,  Олег. И  не  дернешься никуда. Откуда они  такому
способу научились?
     - Их этому в школе учат.
     - В какой?
     - В диверсионной.
     - Хорошие ученики и хорошие учителя!
     - Ублюдки!
     Я получаю болевой толчок в подмышечную впадину от одного конвоира.
     - Заткнись  сам, ублюдок! - голос конвоира злой. Видать, не настроен на
шутки.
     -  Так что,  Сергей,  - голос Гусейнова  торжественен  (ликует  подлец,
ликует), -  правду сказал  твой бывший командир? Нельзя делать  пуски-старты
отсюда? И взорвется ли ракета на такой малой высоте?
     - Нет!  Командир соврал!  -  голос предателя  звенит, волнуется  пацан,
покрылся весь красными пятнами, глаза блестят, того и гляди заплачет.
     - Можно делать старты отсюда,  а предохранитель высоты можно отключить,
- продолжил Мудак.
     - Так что, командир? Нехорошо обманывать, -  голос Гуся  вкрадчив, тих,
но  чувствуется,  что в  голосе  его  кипит злость,  движения его вкрадчивы,
поступь  осторожная, кошачья,  подкрадывается  он  к нашей колонне.  А левой
рукой тянет за собой Предателя-Мудака.
     - Я тебе не нужен. Пусть бывший старший лейтенант Модаев  и делает тебе
старты, - голос  командира  тоже  взволнован, он  с беспокойством  следит за
Гусейновым.
     Тот  подошел к первому полусидящему в голове нашей  колонны. Упер ствол
своего  автомата  в лоб.  Кто там  был, мне не  было видно, наблюдал лишь за
Гусем и его жестами.
     - Ну  так как,  Василий Степанович?  - Гусейнов  впервые  обратился  по
имени-отчеству к командиру. - Будете уничтожать сепаратистов-бандитов?
     - Бандитов уничтожать - долг каждого честного гражданина, а вот бомбить
села - это преступление.
     Всем было видно, как у Боба катится пот по лбу, капельки его по очереди
зависали  на  секунду на  кончике  носа,  и  срывались,  падали  на какие-то
командирские  бумаги, заливая  их.  Я  заметил,  что  они  разъели,  размыли
командирские  записи,  сделанные чернильной  ручкой.  У самого  пот  катился
градом, спина, грудь были мокрыми  от пота, по ляжкам пот тек вниз по ногам,
стекая в ботинки. У впереди  сидящего капитана Морозова куртка на спине была
вся темная от пота, ноги тоже мокрыми по той же причине.

     - 6 -

     - Оставим эти сентенции дряблым  политикам,  а мы с  вами -  солдаты, и
поэтому я захватил  вас и всех ваших  подчиненных  в  плен, поэтому извольте
подчиняться  и  выполнять все мои требования! -  Гусейнов особенно упирал на
"вас", при этом не отрывая глаз от сидящего впереди,  уперев ему в лоб ствол
автомата.
     -  Если  будете продолжать  упорствовать, - продолжил Гусейнов,  - то я
буду  вынужден  буду исполнить свою угрозу. Первым  будет... Как тебя зовут,
майор?
     - Майор Иванов, - послышался сдавленный голос спереди.
     Бля!  Что  же  этот бандит  делает?!  Рвануться  нельзя,  я  как  будто
придавлен, ноги уже затекли.
     - Так вот,  я  первым  убью  майора Иванова.  Вы  знаете  его,  Василий
Степанович? Вы хотите его смерти?
     - Не хочу, - командир смотрел, не отрываясь, на Гусейнова и Иванова.
     -  А  Сергей  Николаевич мне в  этом поможет!  - Гусейнов  через  плечо
посмотрел на Мудака-Предателя.  Тот отшатнулся,  как от удара. Гусейнов  это
заметил.  Что-то сказал по-азербайджански, а  затем добавил  по-русски: -  Я
пошутил, шучу.  Ты  и  так нам много помог, без  твоей помощи мы не вошли бы
сюда. Теперь осталось объяснить командиру, что сопротивляется он зря. И  все
смерти,  которые сейчас будут - на его совести.  Считаю до двадцати, а потом
подождем  пятнадцать минут и  снова  посчитаем до двадцати, пока не кончится
эта колонна, потом построим еще  одну колонну и начнем снова,  пока командир
не  образумится.  Думаю,  что  к утру  закончатся  все  подчиненные.  Как вы
думаете, Василий  Степанович?  - Гусейнов заметно  нервничал,  он  уже почти
кричал, сам себя заводил.
     Одно дело, наверное, убивать в бою, а  другое - вот  так обезоруженного
пленного.
     Ну что же  ты, Серега! Стреляй ему в спину! Хоть так свой позор  кровью
смоешь! Нет. Стоит  Серега, рассматривает высокий потолок, весь  красный как
рак, но не смотрит в глаза своим товарищам. Сучье вымя!
     - Нет!  - было  видно, что этот ответ нелегко дался командиру.  И слова
его как приговор прозвучали для Иванова.
     - Как хочешь, Василий Степанович! - Гусейнов даже  не смотрел  на Батю,
он сам весь  напрягся. Дернулся  всем телом,  вскинулся, прилаживая автомат,
еще сильнее упирая откидной приклад автомата в плечо.
     -  Я начинаю отсчет. Один, два, три,  четыре... - пауза...  слышно, как
шумит  кондиционер, но  не  приносит  прохлады,  стук  сердца  заглушает все
вокруг,  кажется,  что слышишь,  как бежит кровь по  сосудам, - пять, шесть,
семь... - пауза... - во рту пересохло, страшно хочется курить. Я четвертый в
колонне Смерти!  -  Восемь, девять... - пауза... слова  как камни  падают на
голову, с каждым отсчетом сжимаюсь, внизу живота все холодеет.
     Теперь я физически понимаю армейское выражение:  "Очко сжалось". Смотрю
на Боба. Он как изваяние, только еще больше покраснел, вены вздулись на шее,
глаза  налиты кровью, и пот уже не  капает, а просто бежит ручьем. Почему-то
въелось в память, что всесильный командир, которого мы все  любили, обожали,
смертельно боялись, сидит  и ничего не  может  сделать.  И скоро пробьет час
хорошего мужика  майора Иванова, а потом всей нашей колонны, идущей на хрен!
Я подсчитал, мне осталось жить, если что... чуть меньше часа.
     - Восемь, девять... - продолжает неумолимый отсчет смерти Гусейнов.
     - Я согласен, - голос командира глух.
     Но его услышали все. Спереди был слышен самый глубокий выдох, который я
слышал в своей жизни.
     Иванов будет жить, мы тоже спасены! Господи! Да насрать на эту деревню!
Мы живы! Мы будем жить! Мы все глотаем воздух! Мы живы и будем жить! Спасибо
тебе, Батя-Бог! Господи! Как хорошо-то жить! Спасибо тебе за это!
     -  Так  вы согласны? -  Гусейнов не убирает автомат от головы первого в
колонне смерти.
     -  Я  сделаю  все,  что  могу,  но  результат не  гарантирую,  -  голос
командирский по-прежнему глух и напряжен.
     - Посмотрим, посмотрим, - Гусь задумчив, убирает автомат  и левой рукой
хватает за ворот куртки Павла Иванова и поднимает на ноги.
     -  Смотри, Василий Степанович,  ты его от смерти спас, а  может  просто
отсрочил его смерть, и всех, кто здесь сидит. Только попробуй меня обмануть,
или просто даже подумать обмануть, я их всех убью, - он повел стволом в нашу
сторону.
     На  Пашку  Иванова было  страшно смотреть.  Он находился  в прострации.
Дышит  тяжело,  весь  бледный,  как  мел, форма  вся  мокрая от пота,  глаза
вытаращены,   но,   по-видимому,  ничего  не  видят,  рот  полуоткрыт,  губы
потрескались.  Но держится молодцом, не молит о пощаде.  А может,  просто  в
шоке. Как я себя поведу себя перед смертью, если не получится уничтожить эту
деревню?

     - 7 -

     -  Прежде чем  что-либо сделать, вы будете  мне  докладывать, и  только
после  моего  одобрения  вы  будете это делать.  Вам  все  понятно,  товарищ
подполковник?   Иначе  я  первого  убью  вот   этого,  -   Гусейнов   сделал
издевательское ударение на "товарищ подполковник".
     Себя, наверное, он  мнит не меньше,  чем  заместителем министра обороны
Советского Союза.
     Боб ничего не ответил, а лишь кивнул.
     - Я  могу лишь  сделать  то, что могу,  но не  более того,  -  при этом
командир очень  выразительно посмотрел на Модаева, тот поежился под  тяжелым
командирским взглядом.
     - Вы можете многое, очень многое... Я тоже могу много. Могу убить ваших
офицеров, а могу не убивать, - Гусейнов упивался своей властью.
     -  Если будешь  постоянно шантажировать,  то  вряд ли  мы  сможем  тебе
помочь,  -  начал  командир. - Это  во-первых, а во-вторых  -  каждый  номер
боевого расчета  уникален, без него старт невозможен. И если ты  убьешь хоть
одного,  то  останешься  при  своем  пиковом  интересе,  -  Батя  откровенно
издевался над командиром уродов.
     Голос его при  этом оставался строгим  и глухим.  Но мы-то знали  этого
старого черта, он торговался с Гусем, он выторговывал наши жизни!
     - Молодец, Боб, ай, молодец! - шептал Славка сзади.
     Я лишь кивнул головой в знак согласия.
     -  И  ваш  верный  помощник-предатель Модаев, -  продолжал  Боб,  -  не
помощник вам  в этих вопросах,  хотя  нам, к  сожалению, не обойтись без его
помощи. А для начала я очень хотел бы сходить в туалет и покурить,  полагаю,
что остальные люди также не откажутся.
     - Хорошо. Вас будут выводить по  два-три человека. При малейшем фокусе,
погибнут  оставшиеся здесь. А вы, -  обращаясь  уже  к  своему разномастному
войску, - охраняете. Первая рота занимается выводом арестованных в  туалет и
на перекур, при малейшем подозрении - стрелять на  поражение. - Гусь подумал
и добавил:  - Расстреливать  всю группу. Пусть знает каждый,  кто попытается
сбежать, что из-за него  погибнут люди.  А  начните,  пожалуй,  с этих! - он
стволом  показал  на  нашу полусидящую колонну  Смерти. -  А  то  скоро  они
обгадятся.
     Потом  он  толкнул  майора Иванова  к  ближайшему боевику. Тот пролетел
полметра, но устоял на ногах.
     К нам подошли боевики и бесцеремонно стали нас поднимать на ноги.  Ноги
затекли и подгибались, один вел офицера, а  второй шел сбоку и, уперев ствол
автомата в бок, не давал ни малейшего шанса на побег. Откуда они всему этому
научились?
     Я лишь заметил,  что они называют ротой численный  состав около взвода,
но первая рота состоит из наиболее подготовленных бойцов. Видно, что люди не
военные, может милиционеры?  Не знаю, но  то, что  они прошли выучку - факт.
По-видимому,  выучку  не  военную,  а  диверсионную.  Скорее  всего,  бывшие
спортсмены. Многие ходят враскачку, так часто ходят борцы. Почти у всех носы
и уши давно сломаны, стрижки у всех в первой роте короткие, под остриженными
волосами видны многочисленные  мелкие  шрамы, кости  и  хрящи  лица  смещены
относительно друг  друга. У некоторых набитые мозоли  на костяшках  кулаков.
Все молчаливы, голову держат низко,  подбородок прижимают к груди, с оружием
явно умеют обращаться.
     Самое  забавное, что они  не походили на местных.  Может турки? Хрен их
здесь  поймет.  Намешали крови  столько, что точно  сказать,  кто  есть кто,
невозможно. Может, какая-нибудь народность  из глухих сел?  Нет, не  похоже,
слишком цивилизованы, на дикарей не похожи.
     Я  сделал  для  себя  вывод,  что лучше  не дергаться на  этих  парней.
Попытаться свалить, конечно, можно, так эти уроды мужиков положат!
     Нас по очереди заводили в туалет, кабинки не давали закрывать, смотрели
то, что мы делаем, при этом не было и тени брезгливости на их лицах.
     Как,  оказывается,  здорово  просто  сходить  в  туалет!  А  какая была
сигарета! Более  восхитительного вкуса я не помню. Она быстро закончилась, я
от нее прикурил вторую - последнею в  пачке.  Пустую пачку  смял и выбросил.
Выводные  нас не торопили. Только  лишь зорко следили за  каждым жестом и не
позволяли разговаривать друг с другом. Вторую сигарету я курил уже не спеша.
Смаковал.  Это кайф. Тех, кто не курил,  отвели в зал, привели вторую партию
офицеров.  С сожалением я затушил окурок, попил из-под крана и меня повели в
общий зал.
     Тем временем в зале начальники смен, главный инженер, начальник штаба и
еще  ряд  офицеров  из  руководящего  состава  стояли возле огромной, во всю
стену, карты и говорили с Гусейновым. Всех офицеров также подогнали поближе.
Было слышно,  как Боб - он вновь обрел господствующее положение - и Гусейнов
спорят.
     -  Вот  смотри: село,  которое ты  заказываешь  уничтожить. Это  оно? -
командир водил большой указкой по секретной карте-склейке,  которая занимала
стену и была  размером  шесть на  четыре  метра. В правом верхнем углу  было
написано "Сов. секретно", но кому сейчас это было интересно?
     - Да, это оно самое. Вот если бы вы нанесли удар по этой окраине - было
бы просто замечательно, - Гусейнов показал на восточную окраину села.
     - Ты  карты вообще  читать  умеешь?  -  Боб разговаривал  с ним  тоном,
которым разговаривают с умалишенными.
     - Да, умею! - гордо ответил "вождь краснокожих".
     -  Смотри.  Вот  видишь, здесь дислоцированы  мы. Видишь этот флажок? -
указка  в  Батиных  руках  уперлась   во  флажок,  который  показывал  место
расположения нашей части.
     - Ну, вижу, и что?
     - Вокруг нашей части,  смотри,  идут  концентрические круги и маленькие
цифры, видишь?
     - Вижу.
     - Читай.
     - 990.
     -  Правильно. Наша часть  расположена на высоте 990 метров над  уровнем
моря. Наши стартовые  батареи расположены также  на этой же высоте.  Тут все
понятно, чтобы нам потом назад не возвращаться?
     - Понятно. Хотя  подождите. Сережа, - позвал он мудака-предателя, - иди
сюда. И Ходжи, иди сюда.
     Бесцеремонно  расталкивая  и  наших,  и  захватчиков,  на  "капитанский
мостик" (так мы называли возвышение, на котором располагался сейчас командир
и "группа товарищей",  а раньше - начальник смены и  КДС (командир  дежурных
сил),  именно  оттуда  раньше шло  руководство  всей  сменой, всеми  боевыми
постами) шли с разных концов зала Модаев и Ходжи - вроде не  азербайджанское
имя. Ходжи я видел в первом взводе  ополченцев. Значит,  юноша  умеет читать
карты,  откуда  такое умение? На  военного  он  не  похож, на недоучившегося
курсанта  или  картографа также не похож.  Хотя  спину держит  ровно,  но уж
больно  похож на спортсмена.  Спортсмена, умеющего читать военные  карты.  О
такой категории  я  слышал  только от тех, кто прошел  Афган, и звали  такую
категорию - диверсант.

     - 8 -

     ДРГ - диверсионно-разведывательная  группа. Рассказывали, что в  Афгане
был спецназ обычный, то  есть с солдатами, и элитный - офицерский. Последний
боялись все, включая и своих. Об их работе ходили легенды, истории обрастали
такими подробностями, что  не знаешь,  где  правда, а  где вымысел. Ходили в
дальние рейды, были "охотниками за головами" главарей духов.
     Интересно, а этот юноша из "спецов"? Но не похоже, что он Афган прошел.
Повадки   у   него   не  те.  Бывших   воинов-интернационалистов   я   видел
предостаточно, благо, что сам туда собирался, но не похож этот "воин Аллаха"
на советского спецназовца.
     На "капитанский мостик" поднялись  оба. И Сережа-предатель и Ходжи. Они
внимательно посмотрели  на карту. И подтвердили, что наша часть и  стартовые
позиции наших ракет находятся на отметке, которую указал командир.
     Батя продолжал:
     -  Требуемое село находится  на  какой  отметке?  Вот  смотри  -  здесь
написано, читай, - он разговаривал только с Гусейновым, брезгливо сторонился
Модаева и в упор не видел Ходжи.
     - Четыреста один, - прочитал Гусейнов.
     Сережа  и  Ходжи  подтвердили, что  их командир грамотный,  и правильно
различает и понимает цифры.
     - То есть перепад  высот уже составляет примерно пятьсот сорок  метров.
Правильно?
     - Правильно.
     - Здесь тоже все  понятно, идем дальше. На расстоянии десяти километров
от места нашей  дислокации стоит гора, смотрим, какая высота. Читайте. Вслух
читайте!
     - Одна тысяча пятьсот  девяносто  метров.  Ну и что? - Гусейнов явно не
понимал, что от него добивается наш командир, тыкая  носом в непонятные  для
него обозначения.
     - Все просто. Ты же математику знаешь  - директором работал, так вот  и
считай. Там  перепад высот  только  со мной -  пятьсот  с  половиной метров.
Добавь к этому перепады от меня до горы, и от горы до села. Понимаешь?
     - Нет.
     - Мои ракеты могут летать только по  прямой,  там они с помощью сложной
системы находят самолет и летят за ним, уничтожают его.
     - Ну и что?
     - А то - я не  смогу дать ракете целеуказание, не смогу нанести удар по
селу. Вот и все.
     - Как? - Гусейнов  наконец-то понял, что его провели как идиота, он был
взбешен. - Модаев, Ходжи! - заорал он.
     Сережа и Ходжи подошли поближе.
     Модаев  с  умным видом ученой обезьяны  смотрел  на карту, запрокидывал
голову  кверху и делал вид, что усиленно что-то считает.  По его растерянной
роже  было  видно,  что он  ни хрена  не понимает, и ничего  вразумительного
сказать не может. Матчасть, Сережа, надо было учить. И в училище, и в части.
Тогда  бы  не  прятали  тебя  командиры  во  время  проверок по  нарядам  да
командировкам.  "Учи,  сынок  матчасть,  пригодится,  " -  припомнилась  мне
реплика из одного старого анекдота.
     Ходжи  тоже смотрел  на карту. Но он хоть не  делал  вид, что  пытается
врубиться, на его непроницаемом лице ничего нельзя было прочитать.
     -  Командир прав...  - начал  говорить  Серега, покрылся весь  красными
пятнами, горло ему перехватывало, он временами сипел, то ли от страха, то ли
от волнения.
     - Я у тебя один командир! - взвился Гусейнов.
     - Так вот он прав, - продолжил Серега,  - понимаете,  тем  типом ракет,
что стоят на вооружении,  нельзя сделать, что  вы требуете, - казалось,  что
Серега сейчас расплачется.
     - Как нельзя?!  А  ты мне что говорил? - ярость и  презрение сквозило в
голосе Гусейнова.
     Все впустую. Обидно, да?
     Ходжи сказал  что-то на  гортанном странном наречии. Азербайджанского я
толком  не знаю, но разговорную речь с великими  потугами могу понимать. Тем
паче, что она обильно пересыпана русскими выражениями, словами,  которых нет
в  азербайджанском  языке.  И  говорят они  все больше  жестами.  Там  можно
догадаться по смыслу, что  они хотят выразить. Этот  же, наоборот, выражений
на  русском языке не употреблял и почти не жестикулировал, но голос  его был
тверд и сух, он только пару раз волком глянул на командира и Серегу-иуду.
     Серега  поежился   под   этим  тяжелым  взглядом.   М-да,   тяжела   ты
предательская участь. Застрелись, придурок!
     -  А если попробовать  "навесиком"?  - робко,  уже  робко (!  ) спросил
Гусейнов.
     -  Мы  же не  пацаны,  и это не  миномет,  чтобы "навесиком" уничтожать
противника.  Вам тогда, милейший, надо  было минометчиков  захватывать,  или
летчиков, - Батя откровенно надсмехался, и  в улыбке было видны его вставные
золотые зубы.
     - Вы все равно выпустите ракеты по селу! - сорвался на крик Гусейнов. -
Начинайте готовиться к пускам! Иначе я начну всех расстреливать.
     - Ты понимаешь, что не попаду я по селу? - Боб уже не говорил, а шипел,
как старый рассерженный кот. - И не потому, что  я не хочу, а  потому что не
могу. Физически не могу. Ты хоть это понимаешь?
     - Все  равно  вы  положите ракеты  как можно ближе  к селу! -  Гусейнов
продолжал упорствовать.
     - Послушайте, если  даже мы не попадем непосредственно по селу, то даже
обстрел  может  испугать их,  и партизаны уйдут оттуда,  а мы займем село, -
Модаев не дурак. Ты малый не дурак, и дурак и немалый!
     - А что, это мысль!  Подполковник, ты  слышал? Только попробуй выкинуть
какой-нибудь фортель! Наказание последует незамедлительно!
     - Гусейнов, я устал от тебя и от твоих дилетантских воплей. Если хочешь
играть  в войну - играй. Хочешь играть в ковбоев - играй! Делай, что хочешь!
Делай, как  хочешь! Но  только  не  мешай. Смотри,  но не  мешай.  Некоторые
операции  при подготовке  к  пуску  не должны  превышать нескольких  секунд.
Будешь  лезть с  глупыми  вопросами  - ничего  не  получится.  И  ничего  не
получится только потому, что ты корчишь из себя крутого боевика! Ты понял? -
Боб кипел, он был  зол  как взбесившийся  слон. Казалось, еще мгновенье и он
бросится на Гусейнова, и разорвет его на части.
     Последовал   шум.  Боевики-повстанцы  зашумели  и,   потрясая  оружием,
двинулись  в сторону "мостика". Они были очень недовольны, что кто-то посмел
разговаривать с их командиром  в  таком тоне. Сам Гусейнов  шумно дышал, его
лицо  покраснело  до максимально красного цвета, его смуглая кожа  приобрела
еще более коричневый цвет, ноздри расширились, заиграли желваки под кожей.
     Они  смотрели друг на друга, как два непримиримых врага. Два командира.
Оба  были злы  друг на  друга, от них,  от  их  молчаливого  поединка сейчас
зависела жизнь всех присутствующих.  Жизнь какого-то  далекого села в расчет
никем не принималась. Или пуски-старты ракет, независимо от того, где упадут
эти  ракеты,  или  наша смерть. Веселая перспектива. Низ живота  опять начал
холодеть, по спине вновь потекли струйки горячего пота.
     Командиры  продолжали  стоять   и   смотреть   друг  на   друга.  Пауза
затягивалась.  Наконец  Гусейнов  медленно  и в  то  же время шумно выдохнул
воздух и сказал:
     -  Понял.  Но я  буду  присматривать  за всеми вами. И  если что-нибудь
пойдет не так, и  если вы попробуете меня обмануть, то знаете, что я сделаю!
- он очень выразительно похлопал по своему автомату.
     - Слушай, ты меня уже утомил, особенно надоели твои бестолковые угрозы.
Хочешь стрелять - стреляй! Но если  ты еще раз  будешь угрожать мне или моим
людям, слышишь, еще один раз  ты вякнешь что-нибудь в этом роде - будешь сам
стрелять по своей деревне.
     - Приступай!
     - Но сначала я поговорю со своими людьми, - командир непреклонен.
     - Давайте.
     Бобов повернулся к нам:
     - Ну все, мужики! Я решил стрелять!
     Воины Аллаха радостно  загалдели. Один  идиот  истошно  заорал:  "Аллах
акбар! "
     - При  чем  здесь Аллах! Ведь это  Боб стреляет,  а  не Аллах  ихний! -
вполголоса сказал кто-то из толпы.
     - Тьфу! - я сплюнул под ноги. - Дикие твари из дикого леса.
     - Всем  заткнутся! - вид у Боба был страшен. Не каждый день свои ракеты
на головы мирных людей бросать собираешься.
     Да, еще вся эта затея пахнет трибуналом. Делать  самопроизвольные пуски
боевых  ракет - это круто! В  тридцать седьмом за такие "шалости" по решению
"особого совещания" ствол в затылок без  разговоров. Слава богу, миновали те
времена.
     А  ведь эти самые ракеты людей защищать должны были.  М-да! Дерьмо  все
это и  ситуация  дерьмовая,  когда оружие  защиты  повернуто  против мирного
населения.
     -  Василий  Степанович!  А  может не надо?  Не стреляй! Нас всего-то 15
человек, можем не справиться!
     - Не  справимся - эти уроды справятся с нами! - командир был зол. Глаза
его  метали  молнии.  Было  видно,  что  дай  ему волю,  он Гуся  на кусочки
разорвет. Но охрана следила зорко за нашими телодвижениями.
     - Эх! Не получится! Не получится!
     - Помолчи! Командир принял решение.
     - Повторяю, товарищи  офицеры. Я решил стрелять. Попрошу всех подойти к
карте. Эту горушку "П-18" берет на пределе.

     - 9 -

     - Старший лейтенант, вернее бывший  старший  лейтенант,  подойди ближе,
чтобы твой хозяин не думал, что его обманывают. И слушай внимательно.
     Серега,  красный как  рак, высоко подняв голову, с умным видом медленно
прошествовал к карте.
     -  Берет на пределе "СНР", отрабатывает по ней  без проблем. Но изделие
надо закинуть на  50-60  километров, а  может даже и дальше. Предлагаю метод
"К-3" с дистанционным  управлением подрыва  заряда.  Пару  минут  прошу  вас
обдумать мое  предложение. Вы все специалисты, и разжевывать  вам ничего  не
нужно.
     Первым  смысл  сказанного командиром  дошел до  Смирнитского -  офицера
наведения. Он заулыбался в вислые усы.
     - Батько, согласен я. Тильки, болванка-то може от удара сдетонируе!
     Тут  всех как  прорвало.  Поток технических терминов  сыпался  со  всех
сторон.
     Я  же  стоял  как баран и улавливал знакомые слова.  А  напротив  стоял
бывший  старший  лейтенант бывшей  Советской  армии  -  так  и  не  стал  ты
полноценным старлеем Российской армии! Стоит и глазками хлопает. Говорили же
в  училище:  "Учи  матчасть!  Пригодится! "  Что  же теперь ты  будешь  Гусю
докладывать?
     - Все,  товарищи,  хватит думать!  Майор Иванов, прямое  расстояние  по
карте до селения  занести в систему наведения. Басов, Курмилев, Сидоров - за
операторов РС. Горин, возьмете с собой Макова,  вдвоем, думаю, справитесь на
старте. Зампотех - на дизеля!
     - Э,  дорогой!  Так не  пойдет! Никто без  моего разрешения  не  выйдет
отсюда! - подал голос недовольный Гусь.
     - Тогда сам и запускай! - командир был резок.
     - Хорошо. Но со всеми, кто будет выходить, пойдут мои люди, и они будут
стрелять, если что-то пойдет не так!
     - Ты меня уже  достал  своими страшилками  - во! - командир  резко, как
ножом, провел у себя по горлу ладонью.
     - Хорошо, идите, но чтобы все быстро было! - Гусь начинал нервничать.
     Мы с  Гориным сорвались с места. Впереди Горин - комбат старта, я рысью
сзади.
     - Леха! А я что делать буду, я же не рублю в вашей системе? Неужели Боб
будет  стрелять? -  спросил я,  догоняя Горина.  Бежать и  говорить было  не
совсем удобно. Но другого момента не будет. За нами следом вывалился толстый
боевик.
     - Не боись, связь! Батя сказал:  "Зер  гут!  " А ты со мной, чтобы Гусю
глаза лишний раз глаза не мозолить.
     Сопит  кто-то  сзади.  Обернулись.  Толстяк  галопирует  изо всех  сил.
Автомат болтается на шее, мешает бежать.  Не служил  он в частях, где оружие
выдают. А может, и вообще не служил.
     -  Олег, охрана  наша  совсем  из  сил  выбилась, давай  быстрей,  хоть
поговорим без него.
     Оставшийся километр мы бежали в  ускоренном темпе.  Вот  она,  родимая.
Перешли  на  шаг  метров  за пятьдесят. Что что, а  училищная  закалка снова
пригодилась, да и в части не давали расслабиться по физо. Были передовиками.
Вот и гоняли по всем дисциплинам.
     - Олег! Стрелять будем. Попадать - нет. Тебе достаточно?
     -  В  принципе. А покурить есть?  -  мы тем  временем  дошли  до  кунга
пусковой.
     - У меня нет. Но тут есть маленький тайничок-нычка. Там бойцы постоянно
прятали  бычки. Я  их гонял  за это. Но  когда все начало  лететь  к  чертям
собачьим,  так  и  лазить  тоже  перестал. Посмотрим сейчас.  Может,  что  и
завалялось.
     - Успеется. Смотри-ка, охрана почти прибежала, у него стрельнем.
     - Ага, если только от инфаркта не помрет раньше.
     Толстый уже не бежал, а шел. Его пошатывало, ватные ноги он переставлял
кое-как, брюки приспустились и мешали при ходьбе. Куртку расстегнул почти до
пояса. Автомат просто висел на шее, руки положил на него. Кепи  засунуто под
погон. Лицо красное и все мокрое от пота, взгляд мутный.
     - Эй, киши, сигареты бар?
     Остановился. Согнулся пополам, автомат  почти достает до земли, крупные
капли падают в песок. Распрямился, растирает грудь.
     - Не помрет?
     - Не должен.
     - Эй! Сигареты бар?
     - Йок! Нэт курить. Зачэм так быстро бегать?
     - Командир приказал. А ты как воевать-то без сигарет будешь?
     - Ладно, Олежа, хватит лясы точить, пошли атомную бомбу готовить!
     - А ты, киши, ничего здесь не трогай. А то взорвется! Бум! Понимаешь? -
Горин изобразил руками взрыв. - Понимаешь?
     Аника-воин лишь устало мотнул головой, продолжал растирать грудь.
     -  Ты иди, посиди в  той будочке, посиди,  отдохни. Обратно еще быстрее
побежим.
     Толстый тяжко вздохнул и поплелся к будке, а мы - к установке.
     - Леха, а может грохнем толстого и автомат заберем?
     - Заманчиво,  но они там  наших перебьют. А мысль  хороша! Не  искушай,
Олег, не искушай! А сможешь его по-тихому убрать?
     - Элементарно. Я морально  уже давно готов  к этому,  а  технически нас
этому с первого дня училища готовили.
     - Давай пока не будем! Но у самого руки чешутся!
     Тем временем мы подошли к установке.
     -  Значит так,  Олег. Вот  тебе щетка. Вот разъем почистить контакты, а
потом пристыкуй, а я сигарет или бычкунов поищу.
     - Издеваешься?
     - Надо так. Делай.
     Минуты  две  я  добросовестно  ширикал   щеткой   по  контактам,  потом
присобачил  их  на место.  Спустился вниз.  Присел  на станину,  прислонился
спиной и затылком к металлу. Сижу, жду и думаю, что же будет-то. Если не эти
чмыри  прибьют, так свои же матку  наизнанку  вывернут.  Тьфу! Куда не кинь,
везде клин!
     - Олег! Ты где? - послышался голос Горина.
     - Здесь я, Леха, под отбойником! Туточки!
     - Кабель подключил?
     - Ага.
     Из-за угла вывернул Лешка. Морда красная, радостная, мокрая от  пота, а
в зубах сигарета и мне протягивает "Примину" целую.
     - А я смотрю, что тебя нет там, где оставил. Грешным делом подумал, что
ты пошел кончать толстого.
     -  Кому он  нужен? Сам  помрет  от инфаркта. Ух  ты!  Ты где взял такое
богатство? - спросил я, жадно прикуривая.
     - Где взял, уже нет.
     - Понял, не дурак.
     - Кури и арбайтен, арбайтен!
     - Яволь, герр гауптман!
     Горин  минут  пять  деловито  полазил  по  ракете,  по пусковой, что-то
открывал, куда-то заглядывал. Потом кивнул мне.
     - Пошли.
     Во втором кунге, где сидел толстый с автоматом, была  ГГС. Мы  раскрыли
дверь. Толстый насторожился, ствол на нас.
     - Не боись, Маруся! Немцы далеко! Дай-ка мне микрофон.
     - Что говоришь? - ствол по-прежнему на нас,  но уже нет настороженности
во взгляде.
     - Вон ту черную хреновину дай, говорю. Ай, спасибо, дорогой!
     И уже в микрофон:
     - Стартовая батарея! Готовность номер один! ОШ-10 пристыкован.
     - Принято.  Приступить  к  КФ.  Горин  и  Маков ко мне! -  раздался  из
динамика слегка хрипловатый, искаженный голос командира.
     -  Гусейнов! Адыль,  Адыль?!  - толстый выхватил  у  Горина  микрофон и
заметался по кунгу как курица.  Пару  раз ударился  об аппаратуру  головой и
плечом.
     - Дурень! Вот сбоку есть такая пимпочка, "тангента" называется. Нажал -
говори, потом отпускай! - объяснил я ошалевшему  воину новой освободительной
армии Азербайджана. - Вот сюда жми, а сюда говори.
     Воин Аллаха наконец-то справился с волнением и  овладел техникой. Пульт
ГГС взорвался азербайджанской скороговоркой.
     -  Якши,  якши!  -  Толстый  не  только  говорил  в  микрофон.  Он  жил
разговором. Мимика, жесты, все свидетельствовало об этом.
     - Я здесь остаюсь! - он повернулся к нам.
     - Ну, парень, удачи тебе! Штаны береги! - Горин похлопал его по  плечу.
- Чтобы не случилось, ничего не трогай. Убьет! Тут все заминировано.
     У парня округлились глаза от страха.
     - Ну что, старлей. Побежали?
     - Побежали, кэп.
     - Олег! У меня  в  заначке два литра коньяка есть,  банка тушенки. Если
все закончится благополучно - ко мне.
     - Я бы прямо сейчас начал.
     - Ты второй раз за пятнадцать минут меня искушаешь. Прямо не человек, а
змей какой-то.
     - Так ты ведь тоже не Ева.
     - Вот только не пустят ли нас после старта в расход?
     - Не думаю. Без нас - это железо мертвое.
     - А Сергей?
     - Он по пояс деревянный. Как памятник. Кроме как задницу лизать, больше
ни на что не способен. Посмотрим.
     Вот  и  оперзал. Оттолкнули охрану.  С  улицы  толком не  разглядеть  в
полумраке, только слышны голоса.
     - Смирнитский - контроль функционирования проведен. Боечасть в норме.
     -  П-18.  Провел круговой поиск. Цель обнаружил.  Азимут 300, дальность
100.
     - Офицеру наведения. Цель номер один. Азимут 300, дальность 100.
     -  Смирнитский  обнаружил цель номер  один. Азимут 300, дальность  100,
высота - 3? РС? - щелкнули штурвалы.
     - Петров (он за оператора РС по дальности). Есть цель по углу, азимуту,
дальности. Цель без помех. Одиночная, скорость - ноль, высота - 3.
     Из темноты раздался голос командира:
     - Цель номер один одиночную уничтожить одной ракетой! Метод "К-3"!
     Леха зашептал мне на ухо:
     - Готова только одна - пятая.
     -  Смирнитский!  Пятая  -  пуск! -  снова  раздался  напряженный  голос
командира.
     Командир уставился в  индикатор, рядом с ним Гусь. От экрана лица у них
казались мертвыми. Сине-зелеными. Повисла  гробовая тишина. Слышно лишь, как
шумят приборы, и стук собственного сердца гремит, шумит в ушах, струйки пота
бегут  по  спине. Вдалеке раздался  шум  стартующей ракеты. Я  вздрогнул  от
неожиданности.
     Раздался голос Смирнитского.
     - Цель уничтожена. Расход - одна.
     -  Ну  что,  попал?!  -  Гусь  напряженно  вглядывался  в  полумрак  на
Смирнитского, затем на командира.
     -  Отбой  готовности личному составу.  Собраться в курилке,  - командир
встал со своего кресла и потянулся, разминая спину.
     -  Ну  что, попал?  Говори, попал  или  нет?!  -  Гусь  подпрыгивал  от
нетерпения.
     - Попал. Радуйтесь! - командир был мрачен.
     Леха включил свет. Мимо меня пронесся  радостный  Гусь - за ним спешила
вся  наша-его  охрана.  Распахнул  дверь  на  улицу.  Споткнулся,  с  трудом
удержался на ногах и что-то  закричал. От  радостных  криков  победителей  и
стрельбы в воздух заломило в ушах.
     - Ну  что, пошли получать награды! - голос командира звучал громко, еле
перекрывая шум на улице, но было видно, что он устал. Мы все устали от этого
налета и этой жизни.
     Снаружи  ослепительный  свет резал глаза.  Неподалеку  была расположена
беседка-курилка, оплетенная  виноградом.  Рядом  танцевали победители,  лихо
вскидывали полусогнутые руки к груди, стучали в бубны. Забавно. Это же надо,
на войну и с бубнами! Ну, артисты! Для них война что-то вроде развлекаловки.
В воздух периодически кто-то на радостях стрелял из автомата, выпуская целый
магазин.
     Собрались  все наши в курилке. Откуда-то  появилась пачка "Верблюда"  -
"Кэмела". Пустили по кругу.
     Леха  сидел  рядом  со  мной, и так ненавязчиво, непринужденно  положил
полупустую пачку к себе в карман.
     Все сидели и курили молча. Никто не  проронил ни слова. Не было обычной
радости, как обычно после старта. Зампотеха не было.
     Командир внимательно смотрел в сторону ДЭСки.
     - Идет, - облегченно вздохнул Боб. - Не тронули звери.
     Зампотех  шел, вытирая  руки ветошью, куртка  была  обрызгана  машинным
маслом.
     - М-да, а могла бы не взлететь!
     - Если бы дизеля не запустились или заглохли, то намотали бы  нам кишки
на шею. Тьфу!
     Тут до всех  дошло,  что могло бы быть, если  бы  зампотех не  запустил
полуразвалившиеся дизельные установки. Судя  по  его  испачканной форме,  мы
были  на  грани этого. Пока  пронесло.  Посмотрим,  что дальше из этого  роя
получится.
     - Слышишь,  Олег, а толстый так  и  сидит в кунге. Надо  бы посмотреть,
может и украдет чего-нибудь. За  этими воинами Аллаха нужен глаз  да глаз, -
Леха встал, затянулся и одним щелчком умело отправил окурок в урну. - Скорее
всего в кунге придется дезинфекцию делать. Штаны у него, наверное, воняют.
     - Командир, мы до старта и обратно.
     - Только быстро.
     Мы  быстрым шагом  дошли до места старта. Ракеты на привычном месте  не
было. Опаленная земля, обгоревшая,  обуглившаяся местами  краска. Все это мы
уже видели,  и  когда-то  радовались  этим стартам,  мазали себе, друг другу
лица, руки  этой сажей, копотью, остатками  смазки. Сейчас не было восторга.
Только усталость и опустошенность. Выжили - и ладно.
     На  полу  кунга  лежал  толстый  Адыль.  Руки  закрыли  голову,  он  не
шевелился. Автомат валялся на полу.






        Глава третья




     - 10 -

     - Алексей, вроде не пахнет, - я потянул носом воздух.
     -  Эй, киши, ты  живой,  али как? - Леха  для надежности даже  легонько
ткнул его ботинком.
     Руки Толстого начали шарить вокруг. Видать автомат ищет, голову от пола
не поднимает, глаза не открывает.
     - Ну его к лешему! Леха, не трогай его. Живой он, только без памяти.
     - Не буду, только автомат для верности разряжу.
     Алексей взял  автомат -  тот  не  стоял  на  предохранителе.  Отстегнул
магазин, передернул затвор, из него вылетел целехонький патрон. Для верности
Леха  подобрал  его  и быстренько, используя тыльную часть патрона, разрядил
весь магазин  прямо на пол  кунга, потом забросил автомат  и магазин в угол,
подальше  от владельца. При  каждом падении очередного  патрона на пол Адыль
вздрагивал,  закрывая  голову.  Тело тряслось, и по нему прокатывались волны
жира.
     Я нагнулся к горе-боевику.
     - Эй,  Адыль! -  слегка ударил ладонью  по толстой  морде, тот  замычал
что-то невразумительное. - Кончилась война. Бери шинель, пошли домой.
     - А-а-а! - Адыль  поднял голову и  посмотрел на нас  мутным, ничего  не
понимающим взором. - А где он?!
     - Кто он? - мы не поняли, что это он городит.
     - Ракета взорвался! Я совсем умер!
     Тут  до  нас  дошло,  что почувствовал  неопытный  человек,  находясь в
десятке метров от пусковой при старте.
     Мы  ржали во весь голос, от всей души смеялись.  Смех  грозил разорвать
наши рты до ушей, мышцы живота болели от напряжения. Постепенно смех угасал,
но это  происходило в силу физических  причин, из-за  болей.  Мы  еще  долго
посмеивались, похихикивали.
     Превозмогая боль в теле и душивший нас смех, я выдавил из себя:
     - Вставай, киши!
     - Ай, нет! Я  немного здесь еще  полежу, - и жирный, потный Адыль вновь
уткнулся мордой в пол и обхватил голову руками.
     К своим шли молча. Смех нас истощил. Да и не смех это был, а истерика -
ржачка.
     В беседке шла оживленная беседа. Смысл был  один: попали или не попали.
Боб молчал, был хмур и сосредоточен. На входе появилась фигура Ходжи.
     - Все здесь?
     - Да.
     -  Сейчас  подойдет  командующий армией  господин  Гусейнов. Никому  не
расходится.
     - Куда же мы с подводной лодки денемся?
     - Какая подводная лодка? - Ходжи не понял и напрягся.
     - Куда мы безоружные уйдем? А лодка - это метафора. Врубился?
     - Не надо никаких метафор и лодок. Вам понятно?
     - Яснее ясного.
     - Что еще этому уроду надо? - слышалось ворчанье со всех сторон.
     - Хочет поблагодарить  от имени командования и вручить  ордена и ценные
подарки за отличную службу! - я вставил свои "три копейки".
     - Ага, по девять грамм в брюхо! - раздалось слева.
     - Господи. Как все это надоело, скорее бы свалить в Россию, обрыдли эти
черти со своими дурными разборками!
     - Гляди, чтобы тебя в "цинке" не отправили!
     - Тьфу на тебя, дубина!
     - Тихо! Вождь говорить будет, - прошептал кто-то впереди.
     Конвоиры  уже не толкались. Не били никого.  Все  было чинно и вежливо.
Напоминало  митинг  на каком-то  заводе. Вот приехал  большой  начальник, он
сейчас нам расскажет о необходимости качественного труда на благо Родины!
     Гусейнов,  наверное, точно произвел себя  в  генералы.  Он  надулся как
петух. И начал  рассказывать про то, какие мы молодцы! Какое большое дело мы
сделали в освободительной борьбе против иноземных захватчиков и т. д.
     А  в конце  своей  речи  он  призвал  нас  пачками записываться в  ряды
славного народно-освободительного войска.  Обещал всевозможные  блага. В том
числе  и  повышение звания на две ступени сразу. Значит,  я могу в одночасье
стать майором. Негусто. В следующем году мне и так капитана получать, а Бобу
он сразу генерал-майора присваивает!
     Мне  вспомнился  эпизод  из  кинофильма "Свадьба  в  Малиновке".  Когда
Попандопуло пихал попу нарисованные деньги и приговаривал: "Бери, я себе еще
нарисую! "
     Вся эта речь  напоминала дешевый фарс.  Добровольцев  не нашлось. Затем
Гусь еще раз обратился к Бобу:
     -  Василий  Степанович!  Я предлагаю  вам  возглавить  дивизию,  звание
генерала гарантирую через три дня.
     Боб,  не задумываясь,  сказал фразу, которая  запомнилась  мне  на  всю
жизнь:
     -  Я  принимаю  присягу  только один раз! -  при этом он  посмотрел  на
Модаева.
     В  словах  командира не  было  дешевого пафоса, как  в речи  Гусейнова,
простые слова, которые сказал простой мужик,  простой офицер. Подполковников
в Советской Армии было много, а вот таких, как Боб, наверное, мало.
     - Эй, а где обещанные деньги? - с места весело крикнул Горин.
     - Какие деньги? - Гусейнов явно недоумевал.
     -  За старт.  По пять тысяч долларов каждому.  А  командиру -  двадцать
штук. Итого  девяносто  пять  тысяч. Мы  считать  умеем! Неужто запамятовал,
генерал?
     - Село не уничтожено, а поэтому никаких денег не будет! - отрезал Гусь.
- Нужны деньги - идите ко мне. Я щедро оплачу ваш труд.
     - Брехня все это! - Алексей состроил обиженную мину. - Если уж за старт
не  заплатили,  то  за  наемничество и подавно! Модаев!  Тебя  обманули! Иди
назад! - Горин откровенно потешался на Серегой-предателем.
     - Горин! Не паясничай! - голос командира дивизиона был строг.
     - Понял! Умолкаю! Но обидно, они тут деньги обещали, и тут же обманули.
У, козлы!
     Затем банда Гусейнова удалилась. Ушел с ними и бывший старший лейтенант
Модаев Сергей Николаевич.
     Уходил он, потупив голову, с налившимся кровью лицом, в руке у него был
ПМ. Из этого пистолета убили прапорщика Морозко.
     Как ты со всем этим теперь сможешь жить, Серега-предатель?
     После  того как они ушли, все зашумели.  Командир  поднял  руку  вверх,
призывая к вниманию:
     - Товарищи офицеры!
     - Тихо, командир говорить будет!
     - То,  что  сейчас  здесь  произошло  -  ЧП!  И  вы  все  это прекрасно
осознаете.  Самовольный, несанкционированный пуск ракеты. Что будет со мной,
я не  знаю. Готов полностью  отвечать за свои  действия. Но  я сохранил свой
личный  состав, как  мог сберег  вверенное вооружение,  технику,  имущество.
Сейчас  всех  попрошу полчаса  перекурить,  сходить в  туалет и начать вновь
нести боевое дежурство.
     - Товарищ подполковник, мы все за вас вступимся! - неслось из толпы.
     - Мы напишем рапорта, что и как здесь было!
     - Если бы не вы, так нас бы здесь уже всех расстреляли!
     - Вон пусть у майора Иванова спросят!
     - Да ничего не будет!
     - Тихо, товарищи  офицеры. Дежурной смене на своих  рабочих местах быть
через тридцать минут.  Все. Разойдись! Маков! Они перерезали провода.  Вынос
для радио тоже разбили. Сколько времени надо для восстановления связи?
     - Минут  десять и  связь будет "на соплях". С остальным  надо подробнее
разбираться.
     - Ладно, делай, только раньше меня ничего никому не докладывай.
     - Есть.
     Я начал восстанавливать проводную связь.  Еще хорошо, что защитники  не
сильно порезвились,  орудуя  ножами. А вот если  бы из  автомата  полоснули!
Побоялись.
     Через десять минут командир по телефону доложил  в штаб полка, дивизии,
а затем  и в штаб армии о происшедшем. Они уже, оказывается, мчались  к нам.
Был зафиксирован старт ракет, но не было объяснений. Связи с нами не было.

     - 11 -

     Командира  срочно  вызвали в  штаб армии,  он  отправился  туда.  Через
несколько  часов  приехали   на  машинах   человек   пятьдесят  во  главе  с
заместителем командарма, плюс  к ним большая  "группа  товарищей" из особого
отдела, военной прокуратуры, политотдела армии.
     Нас всех  рассортировали и  опрашивали,  допрашивали, стращали, пугали.
Передавали  по  конвейеру.  От особистов - прокурятам, от  тех - замполитам,
потом просто офицерам штаба армии -  инженерам, затем  опять особистам, и т.
д.
     Изуверство  тех,  кто нас  допрашивал,  было  на сродни измывательствам
ополченцев, которые были здесь недавно.
     Нас пугали  уголовным кодексом, нарушением  Устава,  нарушением  правил
несения боевого дежурства. Если верить всем этим страшилкам, получалось, что
каждому из нас грозило лет по сорок, но у нас в стране больше пятнадцати  не
дают, так что по двадцать пять скостят!
     По всем раскладкам тех, кто нас допрашивал, мы  все должны были умереть
здесь в едином  порыве,  но  не допустить пуска ракеты,  не  говоря  уже про
захват КП и стартовых позиций.
     От всех разумных доводов они отмахивались.
     Эти  приехавшие  умники   от  нас  допытывались,  почему  же  никто  не
организовал преследование  и  захват  банды?  Этот  вопрос  вызывал  у  всех
истеричный смех. Тогда они попытались  сами  организовать преследование. Они
даже  связались с местной милицией, те просто бросили трубку. И только поняв
тщетность своих попыток,  они успокоились, правда, попытались все свалить на
нас. Мы все устали  от этих допросов, издевательств как со стороны партизан,
так и со стороны официальных властей.
     Многие из  приехавших  отлично понимали, что никто  не будет заниматься
поисками и наказанием Гусейнова и его компании. Российские части  находились
на территории чужого государства, которое нас ненавидело всеми фибрами своей
кавказской души.  И  мы, как офицеры, верные присяге, несли службу, которая,
по  большому счету, абсолютно никому  была не нужна. Родина  о нас вспомнила
только для того, чтобы скрыть свой позор.
     Многие офицеры разъехались  по своим национальным  квартирам. Некоторые
даже заняли руководящие посты  в министерствах обороны своих республик. Сами
присылали письма об этом. Только  нам  Россия  приказала оставаться здесь  и
нести службу, что мы исправно и делали.
     Многие  республики  бывшего  Союза  уже заявили,  что  видят  Россию  в
качестве потенциального противника и строят свою политику на противодействии
ей. Скоро  будем воевать с бывшими сослуживцами.  Кто думал, что такое может
произойти!
     Особое   внимание  в  ходе  расследования,  конечно,  уделялось  фигуре
Модаева. Теперь все были под  подозрением,  а вдруг ты  тоже предатель? Пару
человек  увезли в штаб  армии.  Одного, с которым  он учился, и второго, кто
имел несчастье  быть с Модаевым соседом по лестничной площадке. Часто вместе
выпивали. Вот так-то, выпил с соседом, а оказалось, что предал Родину!
     На   следующий   день   пришел  приказ   министра  обороны   России   о
расформировании нашей части. Все мы должны были сдать  технику,  вооружение,
имущество  прибывающим эвакуационным командам, все, что нельзя демонтировать
в трехдневный срок, специально прибывшие саперы должны были взорвать.
     До того,  пока не вывезли  последнею ракету  и  блок аппаратуры, с нами
постоянно находились  представители прокуратуры и особого отдела. Они во все
глаза смотрели,  не  замышляем ли мы, чего доброго, украсть что-нибудь. Было
противно  и мерзко. Поэтому  частенько  все  прикладывались к своим и  чужим
запасам спиртного.
     Так как обслуживать больше было нечего, остатки казенного спирта выпили
в рекордно кратчайшие сроки. Потом вспомнили и про коньяк. Достали  и выпили
все, что было.
     По  ходу  сдачи  все  должны   были  прибыть  в  штаб  армии,  получить
предписания к новым местам службы и отбыть.  С каждого из  нас  все  кому не
лень взяли подписки о неразглашении того ЧП - позора, который произошел.
     Батю, по слухам, взяли под стражу, но после  вмешательства командующего
армией  выпустили.  Его  судьба   для  всего   личного   состава  оставалась
неопределенной. Наша, впрочем, тоже.
     Я, как связист, должен был уезжать в числе последних.
     Вот и уехал!..

     - 12 -

     Я  плюю  на  пол  от  злости.   Сколько  времени  я  уже  здесь?  Суток
трое-четверо, а может всю неделю?  Света  дневного  нет, часов нет, отмерять
сутки по выдаче  пищи тоже нельзя. Сейчас  кормят то ли два раза в сутки, то
ли  раз. Не поймешь. Дают то баланду  какую-то, то  заплесневелый, твердый и
вонючий хлеб. Как  раз  для наших распухших десен. От многих зубов  остались
обломанные пеньки корней.
     Несколько  дней назад двое наших, что  сидели в  другом конце коридора,
напали на охранника - их застрелили. Нет больше ни Кости Сергеева,  ни Мишки
Александрова. Нет их и все. После этого нас стали жестоко избивать.
     Слышны   шаги  по  коридору.  Идут   двое.  Странно,  не  слышно  звука
волочащегося тела. Обычно нас по очереди выводили на допрос, затем по одному
затаскивали  в  камеру, бросали,  брали другого.  Когда было  четверо,  было
легче. Пока дойдет  до тебя очередь в этой "карусели"  пыток успеешь немного
отдохнуть, восстановить силы - и физические  и душевные. А сейчас не слышно,
что тащат полумертвое тело Витьки Богданова.
     Уроженец  Красноярска, выпускник училища 1991  года, лейтенант Богданов
был захвачен вместе с нами. Его, как самого молодого, командиры оставили для
сдачи техники  и вооружения. Дурдом, конечно,  но теперь Витек мой сосед  по
камере.  Он невысокого роста, сухой, хороший  спортсмен, как всякий холостой
лейтенант - бабник, не  дурак выпить. В наш славный коллектив влился быстро,
и вместе со всеми тащил нелегкую лямку БД (боевого дежурства). Он и в мирной
жизни не  отличался  особой говорливостью,  сейчас  почти  замолчал,  только
матерится отчаянно. Неужели кончили Витька? Похоже, что моя очередь.
     Сопротивляться  глупо. Свою долю  боли  я  уже  получил  сегодня.  Если
Виктора  убили,  значит  и моя  судьба  такова. При одном  условии, если  не
соглашусь. Соглашусь обучать их ополченцев - выживу.  Троих  моих  товарищей
уже убили, значит, и мой черед пришел.
     А  как  раньше было!  Нас привезли.  Поначалу  Гусейнов с нами  пытался
играть  в интеллектуала.  Он  вел  себя как  барин.  Кормежка два  дня  была
хорошая, коньяк тоже присутствовал. Однажды он пришел в особенно благодушном
настроении.
     - О, как мои друзья поживают?
     Мы  молчали. Что  говорить?  Потом  начался  обычный  словесный  понос.
Гусейнов разорялся о независимости, о долге, патриотизме.
     -  Вы  можете  все  получить от  меня.  Хотите  деньги, власть, оружие,
женщин, квартиры, машины? А также у меня для вас есть маленький сюрприз.
     Он  полез в карман  и достал пакеты с порошком. Они были  небольшие  по
размеру, но различные по цвету. Мы поначалу даже не поняли, что это такое.
     - Угощайтесь! - Гусейнов широким жестом высыпал все это на стол.