луторачасовое интервью В. Третьякову ("НГ"). Содержание беседы с Ельциным никто не знает. А вечером Грачев сказал: "Все то же". Напросился ко мне посол Блех: больше часа объяснял ему, что происходит, не зная, что происходит. Ни вчера, ни сегодня М. С. меня не звал... Сегодня был не Политический консультативный совет, а сидели у него по очереди разные, в основном -- Яковлев и Ревенко. Узнав, что он завтра будет выступать на Верховном Совете, я (с помощью Кувалдина) сочинил проект из двенадцати пунктов -- антиконфронтационный, с готовностью вписаться в "реальность" после Беловежской Пущи... и легитимизировать ее "разрастание" за счет других. Предложил назвать страну "Евразийское Содружество Независимых Государств". Не знаю, как будет воспринято. Скорее всего, как нелояльность: сейчас от тех, кто при нем в должности, он не терпит иного мнения, тем более -- позиции. Говорили с Грачевым: надо Горбачеву сосредоточиться на том, чтобы достойно уйти. Все у Ельцина теперь (плюс Кравчук и Шушкевич) направлено на то, чтобы его скинуть. И фактически Ельцин уже сделал это, лишив М. С. всех средств сопротивления. Вчера он взял под свой контроль всю правительственную связь, т. е. может просто отключить у М. С. телефоны, не пустить работников аппарата в Кремль или запереть на замок двери кабинетов. Каждый день "цепляния" за Кремль -- а теперь это так именно и выглядит -- отдаляет тот момент, когда история поставит Горбачева на его место -- великого человека XX столетия. И не надо ему искать "работу" -- он должен просто удалиться... И продолжить "традицию" всех великих и не очень -- де Голля, Черчилля, Тэтчер... Правда, мы не Франция, не Англия, но пора создавать "эту модель" ухода. Не мельтешить, не противоречить всему тому, что он сам считал обязательным для порядочных и мужественных людей. Я предложил ему воспользоваться идеей Миттерана и настаивать на созыве "4 ядерных", чтоб подтвердить -- у кого у нас ядерная кнопка и соответственно статут. Вернул без пометок, а может быть, Эдуарду Амвроси-евичу что-то на этот счет сказал перед поездкой того в Брюссель. Козырев заявил, между прочим: "Горбачев не прокаженный, работу ему найдем". Грачев дал министру "отлуп" на брифинге. 12 декабря Впервые в нормальный, обыкновенный день, придя в свой кабинет, увидел, что дела никакого нет. А если есть бумаги, их можно "не исполнять"... И за день -- ни одного служебного звонка. Горбачеву приносят "горячие" слухи -- то один, то другой. Он отправляет отходные обязанности. Грачев собрал ему 20 журналистов, и он произнес фактически прощальную речь. Был уж совсем не на государственном уровне откровенен и ненужно подробен, рассказывая, как его "обошли" Ельцин, Шушкевич, Кравчук 8--9 декабря. К вечеру позвал меня. Печальный. Расспросил о впечатлениях от российского парламента, который ратифицировал Беловежское соглашение... Подивился оскорблениям космонавта Севастьянова, заявившего с трибуны парламента: документ слабый, но хорошо, что "эра Горбачева" кончилась. Мелкий, густой народ! Эра Горбачева только начинается! Попросил "от руки" нависать проект прощальной речи перед народом. Начал, но пока еще черновик. Приехав домой, сидел на кухне: смотрел по ТВ сначала Максимова, потом ту самую пресс-конференцию Горбачева. Рядом -- супруга. Пошел к себе, Геня -- за мной. Стала говорить -- зачем мне Алина нужна (в воскресенье у нас традиционная школьная встреча по случаю дня рождения моего школьного ;руга, покойного Вадьки Ба-бичкова). Я ответил: Алина (вдова) мне не нужна, но под конец жизни я хочу раз в год видеться со своими школьными друзьями, с который связана моя прекрасная юность!! И так мне тошно стало...Подумал: вот на днях уйду на пенсию, так от такой ежедневной домашней "среды обитания" -- либо застрелиться, либо бежать куда глаза глядят! 14 декабря Вчера М. С. поразил англичан (Брейтвейта и Аппельярда -- зама Херда) веселостью, присутствием духа, иронией, самоуверенностью -- как будто ничего не происходит. Встретил их словами: "Ну что? Явились узнать, в какое государство приехали и кто я сейчас такой?" Это сразу создало "атмосферу". Потому что англичане вошли в приемную с постными, похоронными лицами, с извиняющимся видом. И беседу он вел уверенно, ярко, образно, отстаивая свою концепцию, но не исключая поиска такого решения (по Содружеству), которое раскрывало бы скобки во многих вопросах, явившихся результатом дилетантизма и амбициозности. После ухода англичан оставил нас с Яковлевым. Опять стали разбирать, что делать. Беда его в том, что, зная, как все специально делается, чтоб вытеснить его с президентства, он хватается за малейший предлог, чтоб думать: не все еще потеряно... Вот Кравчук объявил себя главнокомандующим... М С ему звонит: "Что ты делаешь? Ты понимаешь, что из этого может выйти?!" Тот: "Да что вы, Михаил Сергеевич я это так. Верховный Совет вот настаивал, ну я и выпустил указ... Но не претендую взять армию под себя!!" И т. п. Словом, "лапша на уши". И М. С. "рассказывает" нам с Яковлевым, что вот, мол, как на самом деле-то, ничего страшного. Или: был у него Ельцин. "Мирно", как объявил Б.Н. журналистам, поговорили. Но ведь потом он лидерам своих "демпартий" сказал: "Я назвал Михаилу Сергеевичу сроки -- декабрь, в крайнем случае -- часть января -- в которые мы(!) заканчиваем с одной эрой и переходим в другую". Ребенку ясно, что это значит: мол, в Кремле тебе быть осталось две-три недели! Я ему, кстати, напомнил об этих словах. И о том, что по коридорам у нас уже гуляет: до 20 декабря аппарат президента должен освободить помещения. Он изменился в лице, но продолжал "рассуждать" все-таки о двух вариантах". Один -- выйти на ТВ и попрощаться с народом. Позавчера он мне поручил "текст". Я его сделал и в рукописном виде отдал вчера ему (себе перепечатал с помощью Тамары). Но, дескать, с этим не будем торопиться. Второй (если в Ашхабаде и в Алма-Ате главы суверенных государств" о чем-то договорятся или не договорятся) -- выдвинуть условия своего согласия помочь" им решить проблемы, которые они породили своим Содружеством. А условия -- чтобы был пост, и не свадебного генерала, и не дежурного у кнопки, а... подходящий. Однако, судя по итогам Ашхабада и перспективам Алма-Аты, сегодня никто не собирается ему такой и вообще какой бы то ни было пост предлагать. Так что 2-й вариант -- иллюзия. Хотя, когда говорилось об этом и я сидел, как и Яковлев, "сложа руки", он бросил мне: "А что ты сидишь? Делай пометки. Тебе ведь писать придется". Вчера к ночи он мне сообщил, что ему позвонил Буш и он дал ему "отлуп" за поведение. Мне он продиктовал: передать в СМИ, что Буш предложил поддерживать регулярный контакт. Морель (помощник Миттерана) позвонил мне из Елисейского дворца: его шеф хочет поговорить с М. С. Сегодня разговор состоится. Это все -- соломинки, за которые М. С. хватается. Утром разговаривали с Грачевым, он тоже за немедленный и "инициативный" уход М. С., но рисует мрачную картину. Уйдет, но ведь мы не Франция (которая потом вновь призвала де Голля) -- и ему не "забудут" все на другой день. Не спишут, а затеют (вместе с КПСС) процесс, чтоб был козел отпущения (по образцу Хонеккера). Не думаю, что так пойдет. "Народ не даст". Мы -- не немцы. Вот уже после его встречи с журналистами на днях "народ" начал его жалеть. Впрочем, чем черт не шутит. Тем не менее второго варианта не будет, и ему надо скорее уходить... Иначе его еще сильнее будут гнать, оскорблять, унижать... Даже Назарбаев заявил: хватит Горбачеву нас запугивать. Все воспринимают его "стойкость" за Союз как борьбу за кресло. 15 декабря Вчера я начал день в Кремле с дневника. Заполнил несколько страниц -- о Горбачеве, о его последних двух днях. Забыл захватить сам дневниковый блокнот. Потом вложу сюда. А сейчас -- о себе. Ребята из группы консультантов (Вебер, Ермонский, Кувалдин) взяли мешки с бумагами к себе на ул. Разина (там у них временные комнатушки), хотят разобрать, отобрать и кое-что уничтожить, потому как выгнать нас могут из Кремля в любой момент. Ольга (Ланина) сообщила, что вызывали Пестова (начальника личной охраны М. С.) и сказали: с завтрашнего дня горбачевская охрана переходит в подчинение ельнинской службы! А М. С. все тянет, все на что-то надеется. Сегодня вечером к нему напросилась Старовойтова -- пришла жалеть, наверное... И вообще "лояльными" к нему сейчас остались вроде в основном те, кто из Межрегиональной депутатской группы, созданной при Сахарове!! 18 декабря Сегодня вечером М. С. позвонил: "не получается" -- это насчет его обращения к участникам встречи в Алма-Ате. Утром он мне сказал, что сам поработал и чтоб я с Яковлевым просто "прошелся". Но потом он два часа давал интервью "Комсомолке" (каждый день дает какое-нибудь интервью. Сегодня в 16.00 -- еще раз Эн-би-си), затем встречался с Шапошниковым и Баран-никовым, после этого позвал нас с Яковлевым. Он немножко "конфронтировал" текст, который я написал, отвергнув явно отторгаемый проект Шахназарова, составленный в сугубо "конструктивных" тонах -- благословляющий, примирительный, с пожеланием успеха... Но и включил в текст и советы, намекающие, что "его путь" был бы лучше... А до этого и попутно шел разговор... Спрашивает у Яковлева: "Что-то ты такой смурной?" Тот озабоченно начинает рассуждать, будто Ельцин боится серьезной оппозиции (в лице его самого, Шеварднадзе и им подобных!). А когда М. С. отошел звонить Р.М., Яковлев наклонился ко мне: "Думаю, меня убьют. Я буду просить у Горбачева, чтоб меня отправили куда-нибудь, например в Финляндию послом. Ельцин согласится -- ему я здесь опасен..." Я реагировал -- знаком "?" с внутренней "улыбкой". М. С. вернулся за стол... Стал говорить (с моей подачи) об интеллектуальном уровне глав "суверенных государств": иногда сам тупеешь, разговаривая с ними. И действительно хочется бежать от такого "сотрудничества". Потом заговорили о "Фонде нового мышления" -- Фонде Горбачева... Видно, они с Яковлевым еще до меня это придумали. М. С. стал "развивать", как можно широко это дело поставить... Я поддакивал, но советовал начать не у нас, а в Америке. Он вдруг: "Я за книгу получил 800 000 долларов (Яковлев тут же подсчитал -- 80 миллионов рублей)... Знаешь, Анатолий... Я хочу тысяч 200 оставить себе, а тысяч 30--40 дать тебе". Я: "Не нужно этого делать. Мне они не нужны". Яковлев: "Оставьте на основание Фонда тысяч 600... А потом появятся разные спонсоры". Мы с А. Н. в один голос: "Не надо ничего давать на всякие больницы и пр., все равно пропадет, как и прежние дотации, а вам надо достойно жить дальше, не ходить попрошайничать у Ельцина..." Я поднял вопрос о "ребятах" -- моих и прочих консультантах. Наперебой с Яковлевым предлагали дать всем "выходное пособие" (2-месячное), поручить Ревенко устраивать их на работу... Но М. С. торопился, и мы не договорились. Сам я начал "устраивать": Вебера к Красину, Ермонского -- в "Известия"... Поругался с Шахназаровым, который отхватил своим фондом "Ленинскую школу"... и слушать не хочет об устройстве кого-нибудь, кроме "своих". Я обложил его матом и бросил трубку. Вебер, Ермонский, Кувалдин разбирают мешки с моим 6-летним архивом... Кое-что (и много) я таскаю домой. Буду писать "книгу": "Шесть лет с Горбачевым"... Но они и Грачев предупредили: "Не исключайте, Анатолий Сергеевич, обыска у вас, когда затеют "дело" против Горбачева". Я вообще-то не верю в такое... Но чем черт не шутит. Ведь если у Ельцина все начнет заваливаться, нужны будут "зрелища" и козлы отпущения. И тогда я -- первый кандидат (сначала) в свидетели... Впрочем, "уголовно" компрометирующего в моих архивах ничего нет, но замарать М. С. "вольностями" посттоталитарного поведения можно (как и излишней откровенностью в личных беседах). "Устроил" сегодня Тамару в израильское посольство к Бовину. Он давно обещал, но "настаивать" в МИДе не хотел, спасовал... И пришлось мне самому -- через Ковалева и Авдеева -- все сделать. Впрочем, успеем ли до того, когда Козырев запустит лапу во все эти процедуры? Окружение Ельцина в отличие от М. С. ("шестидесятники") не связано с интеллигенцией. И те начинают "понимать", что наделали, встав против Горбачева... Сочувствуют ему, когда в него градом летят камни. Дня через два придется сматывать из Кремля. 20 декабря Вчера уже кое-кого обыскивали при выходе из президентского здания в Кремле. Председатель комиссии по делам афганцев Аушев (Герой Советского Союза) дал по морде прапорщику, который попытался его обыскать. Гусенков пригрозил, что он вернется и "пожалуется" президенту: его выпустили. Меня не тронули, хотя я который уж день не выхожу без толстенного портфеля, а сегодня попросил фельда (они меня уважают) отвезти целый мешок бумаг из моего личного архива. Машины отобрали у всех, кроме самого М. С., его помощников и советников. Но это -- дело дней. Вчера клерк от Козырева явился к Шеварднадзе и, сообщив об указе Ельцина о ликвидации его министерства, попросил Э. А. "освободить помещение". Нам и Ревенко прислано распоряжение Бурбулиса -- "закругляться"... Мои телефоны уже отданы кому-то другому: звонят, спрашивают не меня. Но я еще пока звонить могу... Словом, бандитизм в духе Ельцина!.. А М. С. все настаивает на "цивилизованной" передаче власти. Сегодня дважды он возвращался к своему финальному заявлению. Я дважды его "дорабатывал". Но вечером оказалось, что есть альтернативное -- от Яковлева. Сели втроем. И я выразил им обоим категорическое несогласие с яковлевским вариантом -- капитулянтское и плаксивое. Не знаю, какое будет в конце концов, М. С. соблазнился яковлевским... Хотя я сильно его дискредитировал. Договорились, что А. Н. на "моей основе" поработает и завтра представит. Горбачеву звонил сегодня Коль, спрашивал, что будет делать. М. С. долго объяснял свою концепцию (по письму участникам Алма-Аты), уверял, что уйдет, если утвердят СНГ... Хотя не согласен, но "конфронтировать" не будет. Сказал, что займется "общественной" (не политической) деятельностью. Коль пригласил в Германию -- отдыхать, читать лекции, пожить... М. С. не отказал. Таких приглашений у него много. Мне он раскрыл свой замысел (опять полон энтузиазма): на базе фонда Красина--Шахназарова создать свою "рэнд корпорэйшн" и "развернуть". И потекут средства (из-за рубежа), и придут партнеры из других фондов... Будет-де мощный интеллектуальный центр, инициирующий процесс образования в России подлинно демократического общества. А если потребуется, центр возьмет на себя роль мощной оппозиции "дилетантам, самодовольным посредственностям...". Был у него Карякин (я их свел). "Шестидесятники" "отмываются", морально поддерживают. Юрка даже обещал шумно уйти из Президентского совета Ельцина. Посмотрим! Статья Третьякова в "НГ": Беловежская Пуща -- государственный переворот. Распихиваю своих ребят. Самому надо "делать" пенсию. Говорят, придется побегать за справками... 22 декабря Вчера состоялся "алма-атинский погром". Поворот, видимо, сопоставимый с 25 октября 1917 года, с такими же неопределенными последствиями. Горбачева просто грубо скинули. Даже не приняли специального документа об "упразднении" его как главы государства. К Николаю II хоть посылали "авторитетную делегацию" Думы с просьбой о "сложении с себя", об отречении. А Горбачеву Ельцин лишь на пресс-конференции, отвечая на вопрос, объяснил: да, обсуждали его судьбу, не будем поступать так, как раньше с нашими вождями -- хоронить, потом перезахоранивать, объявлять преступником. Будем, как в цивилизованном государстве. Определили ему материальное содержание и "вообще" его "положение после отставки". И произошло это, кстати, ровно 4 месяца спустя после путча и в день рождения Сталина! Советского Союза больше нет. И Россия -- член Совета Безопасности ООН... Пойдут-поедут в разные стороны наши "Европа" и "Азия", как и так называемый ! "славянский" мир... И Россию придется строить заново -- вряд ли в согласии с татарами, бурятами и наследниками Шамиля. А в Кремле тем временем М. С. собрал Яковлева, Шеварднадзе и меня... Сели дорабатывать прощальное заявление. Э. А. не поддержал вариант Яковлева (из двух абзацев, сопливо-обидчивый). Мой практически принят. Особо важно, что сохранены "тирешки" с обозначением исторических достижений перестройки... Увы, оскопили эмоционально! Редактировали увлеченно, будто в Волынском или Ново-Огареве сочиняли очередную речь для Верховного Совета или чего-нибудь в этом роде. Спорили о словах, будто забыли, что речь идет о "некрологе". Из разговоров попутно (сидели ведь два часа): Э. А. заявил, что "ничего у них не получится"... Настаивал на своих очередных предсказаниях: будет путч, будет взрыв -- массовый и беспощадный. Говорил о цинизме и бесцеремонности ельцинских подручных. "Хотя, мол, обещают сохранить "ценное" в МИДе. Не верю, им главное -- кресла занять. Любуются собой и хвалятся друг перед другом, какие кабинеты отхватили на Смоленской-Сенной!" М. С. поддержал эту тему, рассказал, что Б. Н. чуть ли не каждый день напоминает -- освободить ему "хороший кабинет" в этом (казаковском) здании, присмотрели на 2-м этаже бывший рыжковский кабинет. Да, мол, главное -- занять Кремль, остальное потом, заключил М. С. Вечером 20 декабря Игнатенко сообщил Горбачеву, что Верховный Совет Украины принял "толкование" Беловежского документа, несовместимое с самой идеей Содружества. М. С. потребовал текст, с удовольствием читал нам, комментируя: весь замысел Ельцина с его уступками ради "сохранения" Украины в СНГ -- проваливается. Мы с А. Н. охладили его: замысел-то как раз был в другом -- с помощью Кравчука нокаутировать СССР, ликвидировать его самого, Горбачева (это сверхзадача), а потом двинуть везде и повсюду Россию... Остальные приспособятся, а если кто отвалится -- плевать. М. С. и с этим соглашается... Но радуется "неудаче"... Кроет опять дилетантов и посредственностей, самодовольных и безответственных. А потом сказал: "Документ они примут, пусть липовый, но им теперь нельзя не демонстрировать победу -- вот Горбачев едва 7 республик собрал для своего Союзного договора, а мы -- все 11, да и Грузия присоединится, значит, 12! Но все равно они завалятся". Яковлев "предсказал": Ельцин дай Бог до весны продержится. Наши размышления прервал звонок от Миттерана (заявленный накануне). Тот снял маску величия и напыщенности, говорил всякие слова о значении Горбачева, о бессмертии сделанного "ими вместе". М. С. в ответ (опять и опять) "разворачивал" свою "концепцию": мешать не буду, стараюсь "обогатить" процесс СНГ, если Ельцин не отступит от демократических реформ, буду оказывать содействие. Миттеран приглашал во Францию: "Вы хоть и были несколько раз, но страну не видели..." Что ж, благородно!.. И Андреотти в такой момент не грех было бы позвонить Горбачеву, после визита Ельцина в Италию -- особенно. А Буш? Он очень уж на все оглядывается и говорил неделю назад суховато. И первое, что сделал, -- пригласил вчера Ельцина в США. Ну, хорошо... А что же со мной-то? Не позаботился даже о пенсии. Завтра М. С. произнесет "прощание", и нас тут же выставят из помещений. Куда за пенсией-то идти, в какой райсобес? М. С. в разговоре о своей "рэнд корпорэйшн" обмолвился: приходите, всем там место будет. Размахался бодро-весело. И деньги, мол, пойдут... Не верю я в это. Да и хочется ощутить себя свободным. Но -- на что жить? "Мне и рубля не накопили строчки"... Что это? Бессребреник? Равнодушие к себе и к "дому"? Лень заниматься пошлыми делами? Привычка к номенклатурному сервису? Но ведь и до номенклатурности я о себе не умел заботиться... Все тут, наверное, есть... Надо привыкать к "свободе"... Но пока есть семья, свободным не будешь, даже в смысле "без оглядки" выйти куда-нибудь из дому! Хватит ли силы плюнуть на все и уйти к любимой женщине? Но ведь я женщине нужен -- приходящий, веселый, уверенный, с положением, интересный, а не иждивенец и жалкий проситель ласки и утешения. А жить хочется... 23 декабря Еще вчера вечером по телефону М. С. стал "увечить" свой текст обращения-прощания. Я, как мог, его "облагородил", ослабил места, которые могли вызвать только иронию или насмешку. Он упрям, а мне теперь неловко с ним резко спорить: подумает, что обнаглел, ведь перед ним уже не президент. Но он и не собирался сегодня "оглашать", хотя "все" ждут не дождутся. С 12 до 18 он сидел с Ельциным в Ореховой комнате + А. Н. Яковлев... Им с самого начала таскали коньяк "под кофе", а потом они еще и обедали. В 18.00 -- был назначен разговор с Мейджором... М. С. вышел к себе для этого -- был уже очень "хорош"... Соответственно и говорил с британским премьером. Это было трогательно. Тот, наверное, совсем ошеломлен был такой искренностью... Тоже звал в Англию, от себя и своей прелестной жены Нормы. М. С. вернулся к Ельцину, который тем временем "объяснялся" один на один с Яковлевым. Завтра М. С. соберет коллектив аппарата прощаться. Сегодня собрались было: я обратил внимание, что 70% присутствующих впервые вижу, хотя представлен был лишь комсостав... М. С. перенес сбор из-за встречи с Ельциным. Сегодня меня засняли из Эн-би-си, они вместе с Егором Яковлевым делают фильм "Последние дни Горбачева". Полтора часа я им говорил... Яковлев и Грачев потом мне передали: жалеют, что раньше ко мне не пристали. А я потом жалел, что не сказал им многого. Но, впрочем, заинтриговал будущей своей книгой. Был издатель "Новостей" Эйдинов... Принес первые два заказа на будущую книгу Горбачева. Готовы прямо сейчас выложить 1,5 миллиона долларов и ждать мемуаров два года! В "Известиях" сегодня уже сообщили о Фонде Горбачева... Вот там с "этого" и надо начать... Прежде всего надо издать его беседы с инодеятелями (1985 -- 1991 годы). Бесценный материал для истории. Я ему сказал -- он отмахнулся, как всегда... 27 декабря Сегодня первый день, когда я безработный (хотя еще и не пенсионер). Надо опомниться. Но прежде всего попытаться восстановить события этих дней. В среду, 25-го, М. С. решил выступить с последним "Обращением"... Готовилось оно сначала как Заявление. Я уже писал о некоторых эпизодах подготовки. В конце концов он взял "за основу" да и почти "в целом" мой текст, даже вернул в последний момент кое-что из предыдущих вариантов (например, что государство надо бы распускать с народного волеизъявления)... Но и напичкал деталями, которые все равно газеты "не взяли"... Ни одна газета полностью "Обращение" не напечатала! Уже все боятся Ельцина. Утром он попросил связать его с Бушем (на 17.00). И хоть там Рождество, Павел Палажченко нашел Буша в Кэмп-Дэвиде, и тот согласился. Разговор М. С. вел на грани фамильярности -- "по-русски"... "как друзья"... Но и Буш вперые "ушел" от сдержанности, наговорил много хвалебных слов, многие из которых потом попали в его выступление -- о конце СССР и о значении Горбачева. Запросился на телефон Геншер, а до этого Блех принес мне письмо от него. С Блехом был разговор интереснее, чем у М. С. с Геншером... Но это уже было буквально за полчаса перед последним выступлением "Президента СССР". Рядом с кабинетом, где Горбачев обычно выступал перед телекамерами, собралось много корреспондентов... Вообще, если б Егор Яковлев не притянул в эти последние дни Эн-би-си, которая буквально дневала в коридорах, снимая все, что попало, все, что так или иначе касалось М. С., если б не это -- остался бы М. С. в информационной блокаде до самого своего конца в Кремле. Позорно для нас, что только западные ТВ-журналисты вертелись вокруг него, олицетворяя ту значимость Горбачева для всего мира, которую западная общественность ему справедливо придает. Итак... Я стоял сбоку, метрах в 8--10 от него. Прямой эфир. Он был спокоен. Не стеснялся заглядывать в текст. И получилось "с ходу" хорошо. И потом, сколько ни слышал "домашних" опросов, -- оценки сходились: достоинство и благородство. Действительно, трагическая фигура, хотя мне, который привык его видеть в обыденности, трудно примерять к нему этот термин, с которым он, конечно, войдет в историю... "Известия" все-таки дали цитаты из оценок "выдающихся государственных деятелей Запада". Он вернулся к себе в кабинет. Я остался в приемной. На диванчике в уголке сидели неприметно двое в штатском. Лицо одного мне показалось знакомым (потом протокольщик Шевченко мне разъяснил: он же с нами во все поездки за границу ездил... Сидел в самолете в заднем отсеке и "не показывался"). Рядом стоял "чемоданчик" и что-то похожее на переносной телефонный аппарат. А к М. С., оказывается, еще до того как я вошел, явился Шапошников. Минут через 15 этих двоих позвали в кабинет... Один из них вскоре вышел. Но пришли двое других, незнакомые, их тоже провели в кабинет. Потом вышли все. И минут через 10 вышел Шапошников, как всегда "улыбающийся", поздоровался. Но был (видно!) и смущен. Мы с двумя Яковлевыми пошли к М. С. Он был явно возбужден, красный. Сели за овальный стол. Рассказал: Ельцину очень не понравилось мое выступление. Прослушав минуту, он отключил ТВ и велел Бурбулису доставить ему "полный текст". Андрей послал ему... Потом стало известно, что, "раз так", он не придет получать "кнопку", пусть Горбачев сам ее принесет. Горбачев отказался. Тогда Ельцин послал к нему Шапошникова... Между тем хамить Ельцин начал раньше. Еще до разговора с Бушем мы сидели с Андреем у М. С. Он "наносил" последние штрихи на свое прощальное выступление. Вдруг позвонила Р.М. в панике: явились люди и потребовали, чтоб она со всеми пожитками за два часа убралась из квартиры (на улице Косыгина). М. С. рассвирепел, весь пошел пятнами, позвонил одному, другому -- крыл матом. Вроде остановил разбой. Но вчера, 26-го, их все-таки выставили. Причем долго отказывались подать грузовик, чтоб вещи отвезти! Вчера утром (забегаю вперед) охране едва удалось добиться того, чтоб выслали на дачу "ЗИЛ" за М. С., который ему "снисходительно" оставил Ельцин... Утром 25-го М. С. еще не знал (мы с Грачевым ему рассказали), что во многих газетах напечатано: Ельцин на Старой площади рассказал редакторам газет об "итогах" 8-часовой его встречи накануне с Горбачевым и Яковлевым: я, мол, ему в 10 раз урезал охрану (вранье: Горбачев не просил 200 человек), дачу дал "поменьше", чем сейчас, минус -- городская квартира... О неприкосновенности не может быть и речи: если есть вина, пусть признается сейчас, пока он еще президент, положил ему 4000 рублей пенсии. И еще что-то в таком же гнусном стиле... Между тем "иллюзионисты" Горбачев и Яковлев рассказывали об этой встрече, которая длилась с 12 до 21 часа (с перерывом только на разговор М. С. с Мейджором), в благостных тонах: поговорили нормально, по-товарищески, как ни в чем не бывало. Вот тебе и "не бывало"! Кстати, вчера Грачев устроил "гусарство", собрал всю прессу в гостинице "Октябрьская" на ул. Димитрова. На Горбачеве два часа висят корреспонденты, не давая ему рюмки выпить... Это был порыв уже не к главе государства, за встречу с которым бывает журналистам большой гонорар и слава, а человеческое... Он выговорился до конца. И нас там, грешных, порядком попытали. Между прочим, Крепостной (это фамилия), директор гостиницы, ставленник покойного Кручины, долго не давал разрешения устроить эту встречу, ссылаясь на то, что счета у президентской службы "закрыты". Но ему сунули в нос живые деньги, которые М. С. дал из своих. Директор тем не менее побежал к российским своим начальникам и опять стал отнекиваться. Но так как он теперь не государственная, а частная лавочка, пришлось уступить. Хоть такая польза от приватизации! Но я забежал вперед. После передачи "кнопки" выпили коньяку (я, два Яковлевых и М. С.), потом перешли в Ореховую, присоединился Грачев... И до 12 ночи "гуже-вались". Запомнить всего невозможно, а жаль... Между делом были сказаны вещи, достойные скрижалей. Впрочем, больше речь шла о прошлом, даже о Суслове... и о том, как М. С., приехав в 1978 году в Москву, ужаснулся политическим и прочим нравам, и тому, как, оказывается, "делают в Москве политику"... Кое-что из этого я не раз от него слышал. Между прочим, он сказал, что первую книгу в Фонде, которую он хотел бы написать, это -- как и почему родилась в мозгу идея перестройки. Дал мне "по ходу" два задания: сосватать Грачева в ЮНЕСКО и сказать Тельчику, чтоб деньги (за книжку "Августовский путч") в Москву не высылал. Вчера я принял двух послов: испанского и норвежского, принесли письма от своих глав. Первому -- Куэнке -- я сказал о Грачеве. Он, несмотря на то что знает Грачева довольно близко и дружит с Майором (директором ЮНЕСКО), изменился в лице... Это -- невозможно, говорит, не принято (чтоб посол за кого-то ходатайствовал). Ладно, не принято... Сам знаю, но чего испугался-то? Козырева боишься, прогонит?? Надо устраивать его к Аттали -- в Европейский банк реконструкции и развития, в Лондон. Мишелю Пессику позвонить, что ли (советник французского посольства)? Второе задание буду выполнять через Саню (Безы-менскую), она на днях полетит в Германию. Сказал ей уже вчера об этом, заехав (на метро) утром. Она мне изложила всю механику банковского сервиса... с большим знанием дела. Когда я ей рассказал вчера утром о трудностях у М. С. с оплатой "мероприятия" в "Октябрьской", она мне: "Подумаешь! Дай мне Николая Николаевича с машиной. Сейчас съезжу в офис возьму деньги. Сколько нужно? 25 тысяч?! Ерунда. 15 я даю -- всего-то 250 марок! Позвонил Гусенков, говорит. М.С. к одиннадцати приехал к себе в кабинет в Кремль, чтоб встретиться с японцами... Но за час до этого его кабинет занял Ельцин. И М.С. стал принимать японцев в кабинете Ревенко! Зачем унижаться так, зачем он "ходит" в Кремль?!! И флаг уже сменен над куполом Свердловского зала, и не президент он уже! Кошмар!... А тот хамит все больше и больше. Топчет все наглее... Мстит, наверное, и за вчерашнюю встречу с прессой! В 8.15 утра Ельцин со свитой появился в приемной горбачевского кабинета. Дежурному секретарю скомандовал: "Ну, показывай!" И пошел в кабинет... - А вот тут на столе стоял мраморный прибор - где он? Секретарь объясняет дрожа: -- Не было прибора... Михаил Сергеевич никогда не пользовался такими ручками. Мы ему набор фломастеров выкладывали на стол. - Ну ладно... А там что? - и двинулся в заднюю комнату (комната отдыха). Стал выдвигать ящики стола. Один оказался запертым. - Почему заперт?!! Позвать коменданта! Прибежал кто-то с ключом, отпер - там пусто. -- Ну, ладно... Вернулись в кабинет, расселись за овальным столом: он, Бурбулис, Силаев, еще кто-то. -- Давай сюда стаканы! Вбежал человек с бутылкой виски и стаканами. "Основные" опрокинули по стакану. -- Вот так-то ладно. А Ореховую не буду смотреть и помещение Госсовета тоже -- там Политбюро раньше заседало... Бывал, бывал... Гурьбой, гогоча, вышли из кабинета.Секретарю бросил напоследок: "Смотри у меня! Я сегодня же вернусь!!" 28 декабря Вчера отговорил М. С. давать интервью Эн-эйч-кей (Япония): постыдно ездить в Кремль, где "веселился"в его кабинете Ельцин... Еще постыднее искать в Кремле какое-то другое место для интервью. Ревенко потом корил: за это интервью японцы обещали миллион долларов. Послал Горбачеву письмо Мейджора (его передал мне Брейтвейт), сам перевел -- от руки; письмо Миядзавы (Тамара съездила в посольство); книгу, исписанную вахтанговцами, ее передала мне Юлия Хрущева. М. С. мне отзвонил, взволнован -- такие знаки внимания для него сейчас -- бальзам. Сказал мне, что заболевает -- грипп, наверное. Но дали всего три дня, чтоб убраться с дачи. Приходится разбирать книги и барахло... Сказал: давай начинай делать "хронику нового мышления" -- из записей его бесед с 85-го по 91-й г. Вебер и Ермонский вроде отчаливают. Сам начал сегодня разбор книг, два чемодана уже вывез на свалку... Кое-что и годится только в макулатуру, хотя жалко: с каждой всегда что-то связано, но читать уже никто не будет -- ни я, ни Митька. Тяжелая работа. И долгая. 30 декабря Вчера Ельцин произнес новогоднюю речь. Можно бы и согласиться, если бы "сообщил", кому он обязан тем, что может именно так выступать. Но -- ни слова. Напротив, оставили, мол, мне Россию, будто в ней 70 лет хозяйничал враг. А в Минске -- все гладко, но ничего не получается из Содружества, которое лишь ширма для развала Союза... Приложение 1 В конце марта 1996 года я был приглашен Принстонским университетом на вторую конференцию по проблемам окончания "холодной войны". Первая была в 1994 году, ее патронировал Джордж Шульц, государственный секретарь США при Рейгане (я там тоже был). Эту, вторую, патронировал Джеймс Бейкер, государственный секретарь при Буше. Наряду с Бейкером мне было предоставлено "слово при открытии". Помещаю ее в этой книге (с некоторыми сокращениями), потому что там -- моя неизменная позиция относительно мотивов горбачевской внешней политики. Предварительные замечания к дискуссии 1. Первое замечание. В исследованиях и дискуссиях о перестройке утвердилось мнение -- и оно в общем правильно, -- что внешняя политика Горбачева не только в своем стратегическом замысле, но и в конкретных ее проявлениях и акциях целиком была завязана на внутренних обстоятельствах в СССР, а иногда прямым образом зависела от тех или иных действий и намерений в сфере внутренней политики. Это правильно, но этого недостаточно. Новая внешняя политика имела для Горбачева, как руководителя сверхдержавы, как реформатора, самостоятельное значение. Это ее значение определялось рядом моментов: -- пониманием реальной возможности ядерной катастрофы (в отличие от прежних наших лидеров и официальной точки зрения, когда считалось: если ядерная война разразится, мы, Советский Союз, победим и с империализмом будет покончено); -- сложившимся у Горбачева (еще до переезда в Москву), хотя и неоформившимся, убеждением, что идеологическая борьба на мировой арене, которую мы вели столько десятилетий, проиграна. И проиграна не потому, что нас технически переиграли в пропагандистской схватке, а в силу несостоятельности самой нашей идеологии. А в том, что на нас никто не нападает, Горбачев был убежден еще до того, как стал генсеком; -- нравственными принципами. Они сложились, видимо, на протяжении всей его жизни. И предопределили его неприятие, его отвращение к применению силы, к насилию как средству политики, вообще как фактору общественного развития. Отсюда, видимо, у него отсутствие всякого пиетета к армии, к военной символике и парадности, к демонстрациям военной мощи и явно неприязненное отношение ко всему, что связано с милитаризмом. Второе замечание. Наше доверие к Соединенным Штатам, к руководству США рождалось трудно. Но, "проклюнувшись" у Горбачева и его команды, оно значительно опережало формирование доверия к нам со стороны американской администрации, американского истеблишмента и общественности. Процесс сближения шел на разных скоростях и носил неодинаковый характер. Связано это, видимо, и с национальными особенностями, но в какой-то степени это и парадоксально: ведь нас, советских, десятилетиями воспитывали во вражде к "империализму", а олицетворением его для нас были Соединенные Штаты. В нас будто бы генетически была заложена подозрительность к Западу. Больше того, мы унаследовали еще от дореволюционных времен, от Достоевского и Салтыкова-Щедрина ощущение того, что, как бы русские ни старались, Запад никогда не откажется от недоверия и неприязни к России, "не полюбит" нас. Третье замечание. В налаживании отношений мы меньше полагались на дипломатическое мастерство и больше на "человеческий фактор", на личное взаимопонимание все большего числа людей, которые включились в налаживание советско-американских отношений на новом этапе. С какого-то момента -- а я думаю, его можно датировать весной 1987 года -- для Горбачева отношения с Америкой перестали быть сферой внешнеполитической игры, где каждый, естественно, хочет получить больше, чем дать. Горбачев отныне твердо исходил в своих действиях и помыслах от главной цели, которую надо было достичь во что бы то ни стало, а именно: покончить с "холодной войной", покончить с конфронтацией. Остальное приобретало второстепенное значение. Отсюда и его готовность идти на уступки, что до сих пор ему не могут простить его противники в России, сторонники традиционного, "старого" мышления. Четвертое замечание. "Холодная война" закончилась на Мальте, а не в декабре 1992 года, когда Джордж Буш был последний раз в Москве в качестве президента. Иначе не объяснишь ни объединения Германии, ни действий двух сверхдержав в связи с агрессией Саддама Хусейна, как и многое другое. Ради дипломатической вежливости можно, бывает, поступаться исторической истиной. Но никакая дипломатия не в состоянии отменить истину. Отнести срок окончания "холодной войны" на три года -- с декабря 1989 года на декабрь 1992 года -- это все равно как если бы кто-нибудь предложил считать окончанием Гражданской войны в США не 1865 год, когда была одержана решающая победа в достижении целей войны, а 1877 год, когда завершилась Реконструкция. Отголоски "холодной войны", методы, ей свойственные, мы наблюдаем до сих пор и в мировой политике, и в отношениях между некоторыми странами. Однако эпоха "холодной войны", с совершенно определенными своими характеристиками, закончилась тогда, на Мальте. Пятое замечание. Не в порядке комплимента, а для констатации факта: заслуги администрации Буша--Бейкера в повороте мировой истории на новый курс в 1989--1990 годах для меня несомненны. Позиция и программа, которые мы услышали из уст президента на Мальте, были ожидаемы, но неожиданными -- и для меня, и для Горбачева. Ведь только потом мы узнали о честной и трудной "работе над собой", которая была проделана во время "паузы" с января по май 1989 года, о том, какое сопротивление пришлось преодолеть, чтобы принять масштабное решение о "повороте отношения к СССР на 180 градусов" (слова Буша). Как это ни странно, но я, помощник по международным вопросам (и Горбачев тоже), лишь потом -- от историков, а не своевременно, от посольств и спецслужб -- узнали о выдающихся публичных выступлениях Бейкера 4 и 16 октября 1989 года, в которых было суммировано переосмысление во время "паузы" американо-советской ситуации и сделаны выводы, позволившие выйти на Мальту. Что же касается тайных источников информации, которые пользовались престижем абсолютно надежных и откровенных, т. е. "истинных", то они торопились сообщать главным образом негативное, считали более правильным для "национальных интересов" возбуждать и подогревать подозрения. Особенно хотел бы отметить роль Джеймса Бейкера в деле объединения Германии. 9 пунктов позволили компромиссно снять острую проблему вхождения объединенной Германии в НАТО. Здесь администрация помогла Горбачеву найти оптимальное, реалистическое решение. Чего нельзя сказать о ее позиции (и поведении) в отношении Прибалтики. Чрезмерное выпячивание (в общем-то по внутриполитическим для США соображениям) этой проблемы в отношениях с Горбачевым поощряло провокационные, нахальные действия прибалтийских лидеров. Это очень осложнило начавшийся процесс реформирования СССР. Неизбежное отделение Литвы, Латвии, Эстонии все равно состоялось бы, т. е. была бы достигнута цель, которой добивались прибалты и США, но делали они это так, что наносился тяжелый ущерб гораздо более значительной международной цели -- сохранению великой миролюбивой державы в лице обновленного демократического Союза. Впрочем, некоторые в администрации США (они известны) сознательно и целенаправленно этого не хотели, для них целью было -- помочь разрушить Союз, какие бы изменения, пусть ультрадемократические, в нем ни произошли бы. Но это не было целью президента Буша и госсекретаря Бейкера. Остаюсь при такой уверенности. И наконец: Горбачев и его великое всемирное и патриотическое дело получили от Запада (взамен того, что он принес международному сообществу) незаслуженно меньше, чем получила и получает Россия Ельцина... неизвестно за что, если не считать мифологии: "он разрушитель коммунизма". Хотя "отменять коммунизм" начал Горбачев и отменил бы до конца, но в менее болезненных для страны формах... если бы не августовский путч. Приложение 2 16 августа 1994 года "Независимая газета" опубликовала на целую полосу статью бывшего долгое время первым замом министра иностранных дел СССР Георгия Марковича Корниенко "Закончилась ли "холодная война"?", с подзаголовком "Размышления ее участника". В статье с позиций громыкинской ортодоксии была подвергнута разносной критике внешняя политика Горбачева. Я не смог отмолчаться. В разделе "Полемика" 3 сентября 1994 года "НГ" согласилась опубликовать мою статью: "Для него (т. е. Корниенко) "холодная война" действительно не закончилась". Я решил приложить ее к книге, считая, что эта полемика не потеряла актуальности. Напротив. Если 2--3 года назад этот сюжет носил почти "теоретико-исторический" (даже биографический) характер, то теперь он имеет прямое отношение к проводимой Россией внешней политике. Если по сути своей (не признаваемой действующими в ней лицами) она, эта политика, остается продолжением горбачевской линии нового мышления, то по риторике и амбициям напоминает брежневские времена (правда, без прикрытия "интернационализмом"). Ее аргументация основана на державности и так называемых национальных интересах России (которые, кстати, никто до сих пор четко и откровенно не сформулировал). Недавно в "НГ" появилась статья некоего Анатолия Уткина (за 31 декабря 1996 года), в которой автор, надергав из мемуаров Шульца и Бейкера несколько шутливых и ироничных замечаний, не только искажает действительное отношение двух госсекретарей США к Горбачеву, но и представляет его дурачком, которого американцы обводили вокруг пальца и вытягивали из него все, что им требовалось. Кстати, принижает до неприличия и масштаб самих этих двух крупных деятелей, которые всерьез и искренне были озабочены угрозой ядерной катастрофы и немало сделали для прекращения "холодной войны". Это ведь жизненно важно было не только для Соединенных Штатов, значит, руководствовались они не только национальным эгоизмом. Мораль статьи Уткина проста: с волками жить -- по-волчьи выть. И не скрывает этого, советуя (ретроспективно также и Горбачеву) разговаривать с американцами, как Александр I с Наполеоном или князь Горчаков с Бисмарком. Эва куда хватил из ядерно-космического века-то!! Впрочем, г-н Уткин (и далеко не один из нынешних специалистов-международников) отражает общее поветрие. Оно характерно и для думцев, и для правительственных деятелей и чиновников, а именно -- вернуться на международной арене к "правилам игры" исключительно по "национальным интересам". И никто почему-то не задумывается над тем, что это означает сейчас -- играть по американским правилам. Величие Горбачева как раз состояло в том, что он сумел на какой-то момент навязать мировой политике другие, общечеловеческие "правила игры". И благодаря этому добился исторического поворота в международном развитии. И раз этот переворот удалось осуществить, значит, такие "правила игры" отвечали глубинным, перспективным потребностям мирового сообщества, стремительно двинувшегося в XXI век. Сейчас этот исторический прорыв хотят заблокировать и вернуться к прежней модели: кто кого ловчее облапошит ради исключительно собственных эгоистических державно-национальных интересов. Опасная тенденция. Остается надеяться, что эта тенденция не зайдет слишком далеко, не перейдет рубежа необратимости. Ибо политика соперничества национально-государственных эгоизмов губительна для мирового сообщества на принципиально новом этапе его существования. Без мировой политики, основанной на принципах нового мышления, человечеству не выжить. Вот такое пространное рассуждение потребовалось для оправдания моего намерения включить в приложения к этой книге мою полемику с Корниенко -- апологета "старого мышления". Далее -- моя статья под обозначенным в начале заголовком, с некоторыми сокращениями, имеющими частный или личный характер. Полемизировать мне с Г. М. Корниенко, казалось бы, бессмысленно. Мы с ним, оба служившие советской внешней политике, одно время чуть ли не в одной команде -- он в МИДе, я в ЦК, при генсеке и Президенте СССР, -- мыслим в несовместимо разных плоскостях. Даже если бы не было "привходящих" мотивов его статьи и рассуждали бы мы в рамках "чистых" понятий и лишенных эмоций аргументов, убедить друг друга мы все равно бы не смогли. И тем не менее отмолчаться мне как-то неловко. Тем более что Корниенко не единственный и не оригинален в попытках дискредитировать политику ликвидации "холодной войны"... Георгий Маркович оперирует категориями "холодной войны" и в логику его, увы, "старого мышления" легко ложатся такие термины, как "предательство", "бездарность", "неумно", "отдали не за понюх табаку", "пагубность", "бесхребетность", "горе-руководители" и т. п. "Холодную войну" он представляет как военно-политическое состояние. В то время как она была выражением идеологической конфронтации двух несовместимых социальных систем. И пока одна из них не изменилась, не сблизилась с другой на основе общих принципов (да, да -- общечеловеческих! -- права человека, демократия, соблюдение цивилизованных международных норм и т. п.), ни об окончании "холодной войны", ни о разоружении в масштабах, снимающих угрозу ядерной войны, не могло быть и речи. Без ликвидации тоталитаризма в нашей стране ни на какое "достойное" (слово Корниенко) прекращение "холодной войны" Запад, США не пошли бы. И Георгий Маркович, знающий их лучше меня, пусть тут не лукавит. Очень характерно, что, отбирая у Горбачева патент на новое мышление, начало его автор возводит к самому Сталину, отождествляя с термином "мирное сосуществование". Неужто забыл, что даже на XX съезде КПСС и в послехрущевские времена мирное сосуществование открыто (нашими теоретиками и в пропаганде) трактовалось как классовая борьба на международной арене? А чем кончается (или должна кончаться) классовая борьба, согласно марксизму-ленинизму, людям, окончившим советские вузы, разъяснять излишне. Нет, товарищ Корниенко, новое мышление Горбачева тем принципиально и отличается от хрущевского мирного сосуществования, что оно предполагает совместимость общественных систем на основе общих норм и критериев, или, произнесу страшное для вас слово, -- конвергенцию. Горбачеву пришлось в конечном счете выбирать: устранить угрозу всеобщей ядерной катастрофы можно было, только демонтировав тоталитарный строй в Советском Союзе и покончив с "доктриной Брежнева". Он сделал этот выбор и с этим останется в истории как величайший гуманист XX столетия. По этой спасительной для народов логике и проблема ракеты "Ока", и проблема единства Германии, и другие, вами названные, выглядят совсем иначе. Ну что, спрашивается, от того, включили ли мы эту ракету в договор по РСМД или не включили, настояли на снижении дальности подобных ракет или нет? Для Генштаба, для мидовских переговорщиков, для некоторых подразделений ВПК это -- с их ведомственных позиций -- конечно, имело значение. А с точки зрения национальных интересов, т. е. государственной безопасности, абсолютно никакого. Или Корниенко и впрямь уверен, что американцы и НАТО собирались напасть на нас и нас завоевать?.. Или стали бы угрожать нам ядерной расправой, если мы, например, "не отдали" бы жизненно важную (!) для нашего народа Анголу? То же самое с паритетом по ракетно-ядерному оружию. Ну, добились мы его, вымотав экономику страны и деформировав всю общественную психику. И что? Почему же американцы на нас не напали, пока мы не имели паритета? И вообще -- для чего он нам нужен? Чтоб демонстрировать сверхдержавие, ублажать свои великодержавные амбиции, без чего наши люди будто ну просто спать спокойно не могут? Укреплять антидемократический, постсталинский режим в стране и у ее союзников? В этом, что ли, был наш национальный интерес? Никогда мы с вами, Георгий Маркович, тут не сойдемся. ...Договор СНВ-1 получился, согласно Корниенко, более выгоден для США... "с чисто военной точки зрения", добавляет он. Не буду вникать в правомерность этого утверждения. Для меня важно пояснение -- "с чисто военной точки зрения". А с точки зрения, реального процесса ядерного разоружения, т. е. уменьшения угрозы мировой войны? По этому случаю и по другим Корниенко цитирует американцев -- политиков и авторов книжек: те хвастают, что им удавалось "урывать" у нас побольше, чем они ожидали. И выдают нас за этаких простачков. Корниенко вместе с ними потешается. И этим выдает себя, ибо, оказывается, думает он так же, как они, только с обратным знаком, -- в терминах дипломатической игры, переговорной ловкости -- кто кого надует или сильнее прижмет в противоборстве. А Горбачев, во всяком случае после Рейкьявика, с ними в игры не играл, хотя и видел все ходы и уловки американцев. Американские "игроки" выставляют себя победителями в играх, в которые с ними уже не играли. Горбачев шел к цели -- через доверие и разрядку атмосферы военного противостояния. И встретил искреннее (не на чиновно-военно-дипломатическом, а на нормальном, человеческом уровне) понимание и готовность взаимодействовать, прежде всего со стороны Шульца, а потом и других. Об объединении Германии. Корниенко оценивает произошедшее с позиций чиновника-переговорщика. В то время как Горбачев действовал, исходя из понимания исторического значения объединения Германии для судеб двух великих наций и их отношений на перспективу, думая о будущем Европы и мира, т. е. показал себя и на этот раз государственным деятелем, а не политиком, для которого популярность на данный день превыше всего. Его заботило также, чтобы спонтанный порыв немцев к воссоединению не сорвал все то, что уже было достигнуто в формировании новых, неконфронтационных международных отношений. И совсем нелепы обвинения в предательстве национальных интересов, будто от германского единства и общенациональной признательности немцев за то, что мы этому не помешали, пострадала наша собственная безопасность. Что получила Германия в результате объединения -- объяснений не требует. От нас она хотела одного -- покончить со всем, что напоминало бы отношения "победитель -- побежденный". Не так уж много, если учесть, что минуло полвека после войны. Мы же получили столько, сколько Германия могла бы и не дать, будучи сама уже мощнейшей державой и главным союзником сверхдержавы в НАТО: содержание наших войск в течение трех лет, строительство квартир для офицеров, кредиты, помощь, включая гуманитарную, честную и активную поддержку в международных делах перед "семеркой". В деньгах это исчисляется в сотню миллиардов долларов. Другое дело -- как мы этим распорядились. Замечу попутно: в описании германской политики Горбачева Корниенко ссылается на недоброкачественные источники из вторых и третьих рук. Впрочем, он "при этом" не был, и для меня, присутствовавшего на всех переговорах и встречах, связанных с объединением Германии, его доводы, даже в частностях, выглядят совсем несолидно, демагогически. Наконец, о позиции Горбачева во время Персидской войны. Опять же -- и понятно почему -- вне рассуждений Корниенко остается главная установка нового мышления в этом острейшем международном кризисе. Да он и не знает, какая огромная работа была проделана Горбачевым, чтобы не допустить худшего -- для самого Ирака в особенности, -- чтобы предотвратить рецидив, а то и возобновление "холодной войны". Инерция силовых подходов в мировой политике была еще очень сильна. Горбачев не достиг всего того, к чему стремился, сделав, однако, максимум, чтобы остановить военную машину и решить проблему мирно. Не вмешайся Горбачев с позиций нового мышления в этот конфликт, последствия были бы неизмеримо худшими. Приложение 3 В январе 1993 года я был приглашен выступить на конференции в Иерусалимском университете. Тема конференции: "Харизма лидеров XX века". Понятно, от меня хотели услышать, что я думаю на этот счет о Горбачеве. Свое сравнительно тезисное выступление там я потом развернул в статью, опубликованную журналом "Международная жизнь" (июль 1993 года) под заголовком "Феномен Горбачева в контексте лидерства". Здесь даю ее в сокращенном виде. Малопонятная категория "харизмы" здесь не подходит. Хотя некоторые авторы, справедливо связывая с Горбачевым поворот в мировой истории, объясняют сделанное им вмешательством потусторонних сил -- одни дьявольских, другие божественных. От своих непосредственных предшественников в руководстве Советским Союзом Горбачев действительно заметно отличался. Но эти отличия не выходят за рамки обычных сравнений пусть даже между очень разными людьми. Ничего трансцендентного в его особенностях я не увидел. Правда, когда общаешься с человеком повседневно -- восприятие иное, чем на расстоянии. В последнем случае всегда есть место "тайны", чего-то загадочного... Тем не менее я давно пришел к выводу, при котором и остаюсь: не будучи "великим человеком" по набору личных качеств, он сделал великое дело. С исторической точки зрения это важнее. Горбачев ведь не принес с собой завораживающей идеи -- ни как Хрущев с его "коммунизмом" в два скачка к 1980 году, ни как Сталин, который с помощью лжи, изоляции страны и страха убедил миллионы людей в том, что мы благодаря ему, Сталину, самые "правильные", самые "справедливые" и самые "хорошие". Начиная с марта 1985 года все проистекало из знаменитой потом горбачевской фразы: "Так дальше жить нельзя". Правда, в самой этой мысли таилась крамола: как это так -- "развитой социализм", а жить в нем нельзя?! Важно, однако, что и общество, уставшее потешаться над Брежневым и Черненко, униженное материально и сгорая от стыда за то, как и кто правит страной, чувствовало или понимало, что действительно нельзя дальше так жить. Это стало фактом обыденного сознания. А как? Как жить? Что жить надо лучше и честнее -- это ясно. Но как к этому идти? Никакой на этот счет харизматической идеи у Горбачева не было. Но у него были огромный опыт работы внутри системы и неуемная внутренняя энергия деятельной натуры. И у всех у нас был марксизм-ленинизм, из которого на разных этапах старались что-то выжать, чтобы оправдать экспромты и эксперименты над великой страной... От настоящей, современной социальной науки мы давно оторвались. А марксизм-ленинизм учит все начинать с базиса. Вот Горбачев и начал с машиностроения, в котором увидел панацею и которому летом 1985 года посвятил специальный Пленум ЦК. Предполагалось, что, улучшив положение в этой сфере, мы получим современную технику для всех остальных отраслей, и экономика пойдет в гору со всеми вытекающими... Ну, конечно, плюс наши привычные методы: мобилизовать, показать пример, возглавить, наладить дисциплину, лучше работать каждому на своем месте, организовать выполнение плановых заданий и взятых обязательств и т. д. Чем кончилось -- другой вопрос. Я здесь об этом -- для того лишь, чтобы напомнить: в принципиальном плане речь шла о том, чтобы заставить систему работать. Сама она ни малейшему сомнению не подвергалась. Отсюда и горбачевская терминология: ускорение, динамизация, совершенствование, улучшение... Термин "перестройка" как политическая категория появился не сразу, хотя сам Горбачев произнес это слово еще в 1984 году, будучи в гостях у Тэтчер. Но оно недаром ведь непереводимо на иностранные языки. Ни "модернизация", ни "реконструкция", ни "переделка", ни "обновление", ни "реорганизация", ни "преобразование" или "преображение", ни "реформа" не передают его полного смысла. Эта неопределенность (как и потом расплывчатость термина "гласность", которая не идентична свободе слова) объясняется идеологической заданностью -- и "внутренней", личной, и "внешней" -- от социально-политической среды. Горбачеву первые годы и в голову не приходило, что может встать вопрос об отказе от социализма, от советского строя, от власти во главе с КПСС, от монополии ультраобщественной собственности и диктата государственного плана. Но хотелось чего-то по-крупному нового. В неопределенности термина "перестройка" и таился потенциал этого нового, непонятного пока ему самому. Появилось и понятие "обновление". Оно интерпретировалось как переход общества в "качественно новое состояние". Но и оно не воспринималось как отход от хотя бы одного из перечисленных "принципов". Что же двигало Горбачевым? Почему он пошел на такой риск для себя лично? Почему он без всякого понуждения извне стал "раздавать" свою по существу абсолютную власть? Почему он сознательно решил покончить с вековой традицией "царизма" и с советской традицией "вождизма", выродившегося в вождизм по должности? И он сделал это. Попытка Ельцина возродить традицию быстро провалилась. Одного честолюбия тут мало. И обычно оно диктует другое поведение в его ситуации. Что же было? Да просто надежда, которая давно жила в народе, иррациональная, смутная. Надежда, что -- а вдруг! -- что-то изменится к лучшему. И все же возникает два вопроса: -- Почему Горбачеву удалось начать перемены в этой косной застойной среде? -- И почему поверили ему? Ответ на первый вопрос, как ни парадоксально, приходится искать в вещах, противопоказанных преобразованиям, а именно в тех ненормальностях, отрицательных сторонах нашего общества, даже его пороках, которые сложились и закаменели на протяжении десятилетий. Что я имею в виду? Первое -- у Горбачева была фактически абсолютная власть. Он сам потом говорил, что ни один из руководителей крупных государств не располагает такой властью, какая была у Генерального секретаря ЦК КПСС. Далее: лояльность, конформизм, иждивенческий комплекс в партии и в народе. Привычка считать, что там, "наверху", все знают, все видят и в любом случае все равно сделают так, как захотят. Не говоря уже о том, что была вера, что марксизм-ленинизм действительно самая передовая научная теория, только вот ее плохо применяют. Можно спросить: что же это -- страна дураков, при такой-то культуре в прошлом? Да нет! Но это страна цензуры, страна, где воспитали не только десятки тысяч тюремщиков, но где всю общественную сцену заполонили платные служители неприкасаемой идеологии, исключавшей малейшее инакомыслие. Это страна двоемыслия, где даже тот, кто ничему не верил, поносил и высмеивал режим на кухне, в курилках, за пол-литра с друзьями, в то же время исправно, а то и ревностно исполнял все, что полагалось по должности на любом посту. Сразу же, однако, замечу, что эти негативные, консервативные стороны нашего общества, которые сработали на Горбачева вначале, они же потом обернулись против него, когда оказалось, что надежды, которые он возбудил, не так-то просто удовлетворить. Второй вопрос -- почему поверили Горбачеву? Ответ может быть еще более неожиданный. Просто потому, что он не позволил -- и это было в тех условиях проявлением мужества -- надеть на себя вериги, которые ему сразу же полагались по должности: "выдающегося деятеля международного рабочего и коммунистического движения", "непоколебимого марксиста-ленинца", "верного продолжателя дела Ленина", "видного руководителя партии и народа" и т. д. Он предстал перед обществом нормальным человеком, у которого естественная, от здравого смысла, реакция на происходящее вокруг и на любых людей, с которыми он общался. Он запретил вывешивать и носить свои портреты не только потому, что это не укладывалось в задуманный им политический курс, а прежде всего потому, что это было ему просто противно, неловко. Он в самом начале отверг и публично высмеял славословие в свой адрес. А такие попытки предпринимались, в том числе и прежде всего -- на первых пленумах ЦК... И на международной арене он привлек внимание и быстро завоевал авторитет не своими инициативами, хотя и важными, и даже не какими-то реальными шагами по разрядке напряженности, а тем, что перед государственными и политическими деятелями Запада, перед общественностью неожиданно из советского Зазеркалья предстал нормальный человек, который может разговаривать обо всем с кем угодно и, вступая в диалог, даже споря, видит перед собой не "представителя империализма", не идеологического противника или что-то в этом роде, а тоже нормального живого человека, способного здраво рассуждать, понимать обычные человеческие слова, руководствоваться свойственными всем обыкновенным людям чувствами и интересами. Его природный демократизм не был совсем испорчен длительной карьерой партработника, хотя кое-какие "благоприобретенные" черты сохранились. Исконная его народность сидит в нем глубоко. Он нес людям свои собственные мысли и оценки, а не то, что сочиняли для генсека референты и отделы ЦК. Элементы некоторой театральности -- общение "вождя" с народом -- в этих встречах на улицах присутствовали. Тем не менее перемена была очевидной и разительной. И Горбачеву поверили не как мессии, а как простому и хорошему человеку, каким его поначалу считало большинство. О самом Горбачеве изданы десятки книг и сотни статей в разных странах. Теоретики "лидерства" пытаются подвести его под какой-то определенный тип лидера, хотя само понятие это -- с весьма размытыми границами. Тем более что в русском языке слова "лидер" и "руководитель" не идентичны. Лидер должен обладать чертами оригинальности и реальной значительности. А руководителем называется шеф любой конторы, но даже и государства, даже большой партии. "Лидером" такого обыкновенного руководителя величают лишь в ироническом контексте. Горбачев скорее подходит под тот тип лидерства, для которого характерно соединение политики с моралью. Думаю, это главное, что отличает Горбачева как личность в политике. В этом -- величие Горбачева, но в этом же и истоки его личной драмы. Ибо для слишком большого влияния морали на политику время еще не наступило, а у нас -- тем более. Будучи физически и душевно очень здоровым человеком и не избалованный жизнью в детстве и юности, он искренне ужаснулся тому обществу, тем порядкам и нравам, с которыми вроде свыклись, но которые открылись ему во всем своем безобразии, когда он оказался в столичном эшелоне руководящего слоя партии и государства. Конечно, связав свою судьбу с таким грязным делом, как политика, он подчас ловчил, хитрил, маневрировал, сознательно тянул с неприятными решениями, лукавил -- словом, отступал от принципов строгой морали. Но нравственный стержень в своих действиях сохранял. И если он и злоупотреблял своей почти абсолютной властью, то при этом не оторвался от этого стержня. Горбачев понимал -- как кто-то однажды написал, -- что в таком искусственном казарменном обществе надо "скомандовать" делать перестройку. И он "скомандовал". Готовность подчиняться и слушаться, ставшая генетическим признаком общественной психологии, позволяла Горбачеву рассчитывать на то, что можно встать на путь перемен, и он со своими "затеями" не будет тут же сброшен. Повторяю: в течение первых трех лет перестройки он мыслил улучшение общества в категориях марксизма-ленинизма, уверенный в том, что, если бы Ленин умер не в 1924 году, а хотя бы лет десять спустя, с социализмом в СССР было бы все в порядке. Однако очень скоро он столкнулся не только "с сопротивлением материала" (употребляю технический термин, имея в виду тяжелейшее, по существу кризисное экономическое наследие, пассивность населения, отсутствие кадров, способных участвовать в преобразованиях), но и с сознательным сопротивлением. Он не отступил. И на ПБ не раз говорил: отступим -- погубим все дело! И еще круче. "Выбирайте, -- говорил он коллегам, -- но я связал себя с перестройкой лично и политически и не отступлю". Летом 1987 года в Крыму, когда он работал над своей знаменитой книгой "Перестройка и новое мышление", он мне как-то сказал: "Знаешь, Анатолий... Я пойду далеко, очень далеко. Никто не знает, как далеко я пойду". Меня поразило и вдохновило это признание. И я всегда его вспоминал, наблюдая его дальнейшую деятельность. Он действительно далеко пошел... Вернее, начатое им дело пошло далеко. Причем с 1988 года все чаще случалось так, что развязанные им процессы опережали его самого. Он все меньше мог контролировать общественные и интеллектуальные силы, которые сам раскрепостил. Возьмите гласность. Она ведь задумана была как орудие партии для пропаганды идей перестройки, т. е. в старых представлениях -- об "идеологическом обеспечении политики КПСС". Но джинн (если не выскочил сразу) стал вылезать из бутылки. Сам Горбачев не раз негодовал по поводу своеволия печати. Но когда Лигачев и К° предпринимали попытки запихнуть джинна обратно и закупорить бутылку, Горбачев противился. Не давал снимать редакторов газет и исключать из партии авторов статей и передач (тогда еще это было страшное наказание). А когда гласность оборачивалась против перестройки, как в истории со статьей Нины Андреевой, он давал бой. И тем самым еще больше развязывал руки средствам массовой информации. В результате гласность становилась все более самостоятельным, если не решающим фактором перемен. Освобождала общественное сознание от социалистическо-сталинских стереотипов, а главное, становилась все более критичной по отношению к существующим порядками и к тем, кто стоял на страже этих порядков, -- партийным чиновникам, номенклатуре. Горбачев сам оказался в сфере воздействия гласности, все чаще признавая ее справедливость. Более того, он все основательнее отстаивал и брал на вооружение ту массированную правдивую информацию, которую несла гласность, превращавшаяся в реальную свободу слова. Он узнавал об обществе, которое начал реформировать, такое, о чем раньше только подозревал. А главное, не мог не считаться с тем, что наиболее интеллигентная часть общества и самой партии, которая ранее сочувствовала и даже поддерживала диссидентство, идеологически уже перестроилась. И именно она выступала главной, если не единственной, опорой лично Горбачева. Словом, Горбачев сам вынужден был меняться в атмосфере, освобожденной от жестокого идеологического плена. Значит, лидерство его в этой сфере можно оценить как импульс, последствия которого он не вполне предвидел, но которые он имел мужество признать и защищать, следуя своему принципу нравственности в политике. Возьмем более сложную проблему лидерства -- отношения Горбачева с партией. В "лучших" ленинско-сталинских традициях Горбачев с самого начала провозгласил партию авангардом перестройки. И если возможно было бы подсчитать процент времени, нервов, усилий, потраченных на то, чтобы этого добиться, то, наверное, будет около 80. Но, поскольку у самого Горбачева менялись представления о сути перестройки и поскольку общество быстро менялось, заглатывая все больше свободы, задача эта оказалась неразрешимой. Не то чтобы он не принимал в расчет разницу между почти 20-миллионным членским составом КПСС и партийным аппаратом, который фактически олицетворял силу и роль партии, был по существу государственной структурой. Он отчетливо видел эту разницу. Но до последнего момента полагал, что в ходе демократизации общества коммунисты изберут руководителями тех, кто искренне станет превращать партию в нормальную общественно-политическую организацию, и даже помогут новым гражданским властям научиться править демократически. Он упорствовал в этом убеждении, несмотря на то что от этапа к этапу в ходе перестройки, от пленума к пленуму ЦК, от выборов к выборам в партийных органах, где только за 1985--1990 годы сменилось три состава секретарей, враждебность номенклатуры к делу перестройки нарастала и становилась все более открытой. Не убеждало его и то, что бурно пошел процесс отторжения общества от партии, и не только в среде интеллигенции, но и в рабочем классе. Это уже отчетливо проявилось на выборах в народные депутаты СССР весной 1989 года, на первом Съезде народных депутатов. А потом вылилось в требование отмены 6-й статьи Конституции, чему Горбачев долго противился. ...Горбачев учитывал, что номенклатура все наглее действует против него, переходит к прямой персональной критике. И в качестве Председателя Президиума Верховного Совета (с осени 1988 года) он стремился компенсировать потерю влияния в правящем слое партии активностью в государственных инстанциях, настаивая на соблюдении формальных норм демократии. В этом смысле символично, что на первом Съезде народных депутатов (май -- июнь 1989 года) члены Политбюро -- когда-то абсолютная и всесильная высшая власть -- сидели не в президиуме Съезда, не на почетном возвышении, а в зале, среди других депутатов. Это поразило общественность больше, чем многое другое на этом уникальном и небывалом у нас форуме. Именно к этому времени относится крылатая фраза Лигачева из его книги, вышедшей недавно: "Упустили мы Горбачева, просмотрели. Вижу в этом главную свою ошибку!" Горбачев подтверждал свой дивиз: "Пойду далеко!" Но почему же он не ушел с поста генсека? Не только я -- многие из его близкого окружения настаивали на этом. Позже довольно зло он отреагировал: "Сначала потому, что хотел реформировать партию и поставить на службу перестройке, а потом -- чтобы держать при себе этого монстра, который, если спустить с цепи, мгновенно разрушил бы все мое дело!" Какое-то объяснение в этом есть. Но несколько упрощенное. Думаю, что было несколько мотивов: -- синдром человека, вся политическая жизнь которого и вся карьера были обязаны партии; -- идеологический мотив: Горбачев долго, до 1992 года, продолжал клясться верностью социалистическому выбору. А значит, нужна была и партия с социалистической доктриной. Никакой другой у нас не было. Я уже не говорю о мифологии, которая срослась с общественным сознанием, что без партии вообще ничего невозможно сделать, немыслимо само существование государства; -- третий мотив прагматический: реальная, особенно на местах, власть в значительной степени до самого августа 1991 года сохранялась в руках первых секретарей обкомов и райкомов. Отвернуться от них значило бы окончательно утратить важнейшие каналы управляемости обществом. Замены им так и не возникло. По этим же причинам он не посягнул всерьез на КГБ, на Министерство внутренних дел, на Министерство обороны: там по-прежнему царили партократы самого худшего толка. Он полагал, что эти структуры еще пригодятся (на всякий случай!) -- без силовых опор власть существовать не могла. Потеряв их в августе, он утратил и реальное влияние на ход событий. Спорят до сих пор, следовало бы и тогда Горбачеву отказаться от генсекства... Думаю, он до сих пор для себя не решил, была ли тут роковая ошибка с его стороны, или он все равно не смог бы осуществить свой разрыв с партией. Что этого нельзя было сделать в первые 4 года перестройки, для меня очевидно -- через неделю, не позже, он стал бы "пенсионером союзного значения". Но осенью 1990 года, мне кажется, уйти было возможно и необходимо. Партаппарат тогда был уже достаточно деморализован, чтобы открыто восстать. Во всяком случае -- в контексте нашей темы о лидерстве -- отношения Горбачева с партией, пожалуй, решающий пункт, где надо искать причину того, что он не смог довести преобразования до какого-то приемлемого рубежа и вынужден был уйти. Проблема лидерства -- это и проблема точного выбора промежуточных целей. Обладал ли Горбачев чутьем, пониманием и умением вычленять эти цели, ставить их в необходимой последовательности? И да, и нет. Это можно проследить на многих примерах. Перебрать все их здесь невозможно. И все-таки: Афганистан. Что с войной надо кончать, Горбачев сказал в своем кругу чуть ли не на другой день после его избрания, еще до ключевого апрельского Пленума 1985 года. Назвал Афганистан одной из первоочередных своих задач. Но ушли мы из Афганистана только через 4 года! Почему? Главное "оправдание" -- продолжение "холодной войны", в которой Афганистан стал полигоном соперничества с США за "третий мир". Затем вьетнамский синдром -- боязнь выглядеть позорно бегущими -- непереносим для имиджа сверхдержавы. Но не сопротивление с чьей бы то ни было влиятельной стороны -- ни в ПБ, ни в армии. Маршал Ахромеев, который был тогда начальником Генштаба (кончил самоубийством после августовского путча), был решительным сторонником вывода войск; министр обороны Соколов (которого сняли за Руста) выступал против интервенции, еще когда она замышлялась в 1979 году. Как бы то ни было, Горбачев, вопреки всем своим принципам и личному отвращению к афганской авантюре, позволил превратить (в сознании многих) эту брежневско-андроповскую войну в "горбачевскую". И кое-что потерял на этом. Инерция наследия, которое он получил, и идеологические шоры, которые не сразу все были отброшены, помешали ему это сделать быстро. Здесь он не выполнил своей роли лидера. Аграрный вопрос. Горбачева до сих пор упрекают, что он не начал перестройку экономики с сельского хозяйства. Помешала опять идеология, отдававшая "теоретическое" предпочтение тяжелой промышленности. Но он с самого начала (к тому же вышедший из крестьянской среды!) чувствовал, что сельское хозяйство надо раскрепощать (коллективизацию он не стесняясь называл вторым крепостным правом). Много занимался. Изучил все, что связано с ленинским нэпом. "Без хозяина на земле -- не накормим страну. И вся перестройка пойдет под откос" -- его слова. Беда, однако, заключалась в том, что при Ленине у нас еще было крестьянство, хотя и замордованное двумя войнами и "военным коммунизмом". А при Горбачеве крестьянина как такового, со всем необходимым набором качеств, у нас уже не было. А взамен его появился миллионный слой аграрных "генералов" в лице председателей колхозов, директоров совхозов и чиновников вокруг них. И у них было мощное политическое лобби во главе с Лигачевым и большинством секретарей обкомов, которые (обратите внимание!) на 90 процентов происходили из аграрного, т. е. колхозно-совхозного, слоя советского общества. И чтобы в этих условиях работника на селе сделать свободным, надо было произвести "коллективизацию" наоборот, т. е. насильственно уничтожить этот слой, господствовавший в деревне (уговорами и новыми идеями убрать его с дороги до сих пор не удается -- даже Ельцину). Да, Горбачев долгое время был противником частной собственности на землю. Отстаивал идею всеобщей арендизации. Даже добился соответствующего решения Пленума ЦК. Но дело не прошло. И это было объективно обусловлено. А поступить, как Сталин в 1929--1933 годах, только с обратным знаком, -- такие советы раздавались -- не мог: средства опять, как и тогда, уничтожили бы цель. Во всяком случае аграрную проблему я бы не поставил в упрек Горбачеву как лидеру. Обстоятельства были выше возможностей быстро и кардинально изменить ситуацию, накормить страну, а следовательно, предотвратить и нарастающее недовольство Горбачевым и его "перестройкой". Внешняя политика. Что так жить нельзя, как жили, не только внутри страны, но и с внешним миром, Горбачев дал понять сразу -- в первых же своих выступлениях в качестве Генерального секретаря. Он выступил инициатором прекращения "холодной войны". И сделал очень много, чтобы ему поверили. Главный его аргумент был: мы начали такое грандиозное дело, как перестройка, и поэтому нам нужен мир и нужны огромные средства, растрачиваемые пока на военно-промышленный комплекс. Впрочем, идеологически миролюбие по-прежнему обосновывалось нашей партией и пропагандой в критериях противоположности "социализм -- империализм", где добро на одной стороне, а зло -- на противоположной, западной. Достаточно прочитать доклад Горбачева на XXVII съезде КПСС. Итак, первое время считалось (как и при Брежневе, который подписал Хельсинкский акт), что можно снять угрозу войны, ограничившись проблематикой разоружения. Лично Горбачеву поверили, не сразу, потом поверили -- Тэтчер, Миттеран, Рейган, Коль, общественность Запада. Но в реальной мировой политике практически ничего от этого не менялось. Гонка вооружений продолжалась. Ибо не верили, что в условиях советского режима Горбачев в состоянии выполнить то, что провозглашал. Об этом писала пресса. Я слышал это собственными ушами от высоких собеседников Горбачева на конфиденциальных беседах. Да и надо сказать, что на первых порах новое мышление (если вычленить из него искренность Горбачева в отличие от Брежнева, Андропова и др.) тоже исходило из того, что с "холодной войной" можно покончить, договорившись только о сокращении вооружений, о прекращении гонки. Принципиальный перелом во всей концепции перестройки произошел тогда, когда Горбачев понял и решился трансформировать это свое понимание в политику -- что с "холодной войной" и с угрозой войны не покончить, если продолжать исключать из процесса права человека и демократию, что не может быть особой демократии, социалистической, что либо она одна для всех, для Востока такая же, как и для Запада, либо ее нет вообще. Вот тогда новое мышление начало наполняться общечеловеческими ценностями и одновременно началась -- ив менталитете лидера, и в его политике -- эрозия социализма. Сначала, примерно к 1990 году, Горбачев выхолостил из него марксистско-ленинское содержание. Проект Программы партии, которую должен был принять намеченный на конец 1991 года чрезвычайный съезд КПСС, был, по сути и по форме, социал-демократическим. Сам Горбачев его так и характеризовал. Еще позднее, уже уйдя в отставку, он отверг социализм и как общественную систему в любом варианте. В этом контексте надо поставить и окончательный отказ от имперского комплекса в отношении Восточной Европы и "третьего мира". А также признание того, что одной из причин "холодной войны" был социализм в его сталинской интерпретации, социализм, который М. С. Горбачев позже назвал милитаризованным тоталитаризмом. В реальной жизни, в практической политике это "преобразование" в самом Горбачеве происходило не прямолинейно, с откатами и проволочками, с сомнениями и переживаниями, в борьбе с противниками и коллегами, в ходе постоянного живого и доверительного диалога с зарубежными политиками и интеллектуалами. Значительность и неординарность Горбачева как личности и политического лидера прежде всего в этом -- в том, что он сумел совершить в себе этот "идеологический переворот" и превратить новое мышление из эмоционального порыва и тактической концепции в реальную мировую политику. Можно ли датировать этот поворот? Нет. Он был растянут на годы и происходил на разных направлениях не синхронно. Способность меняться вместе с политикой, которую сам же породил, под воздействием ее результатов, -- важнейшее качество лидера. Это можно проследить по многим направлениям деятельности Горбачева: в национальной политике, в его взглядах на реформирование Советского Союза, на движение к рыночной экономике, к правовому государству, в вопросах свободы эмиграции, в еврейском вопросе и т. д. Теперь, если вернуться к теории лидерства. Посмотрим, как феномен Горбачева выглядит, скажем, по тем классическим пяти критериям (признакам), которые сформулировал задолго до Горбачева Макс Вебер. Первый. Наличие кризисной ситуации, в которой лидер появляется как "спаситель". Да, кризисная ситуация была -- в смысле общего кризиса советской тоталитарной системы и угрозы мировой ядерной войны. Но и то и другое не носило остро чрезвычайного характера: и советское общество в застойном виде, и "холодная война" могли бы продержаться еще и 10 и 15 лет. Значит, лидерство Горбачева в данном случае состояло в том, что он понял жизненную необходимость менять ситуацию заблаговременно. Второй. Наличие соратников, последователей, организованной силы, на которых лидер мог бы опереться. Из того, что сказано выше, видно, как обстояло дело у Горбачева. Он рассчитывал совершить перестройку с помощью правящей коммунистической партии. Это была ошибка. Перестроечные общественные силы в лице прежде всего демократической интеллигенции начали формироваться уже в ходе преобразований. Но они не сложились своевременно в нечто цельное, а Горбачев не смог целиком опереться на то, что уже имелось, из-за своей привязанности к партии как таковой, к единственно властному институту и орудию управления. Он еще в 1986 году призвал партийцев "учиться работать в условиях демократии". Повторял это не раз. Но сам, по-моему, не научился. Он оказался плохим организатором в условиях свободы. И полагался больше на личное обаяние и на личное вмешательство во все дела. Неправильно, что он не разбирался в людях. Он редко ошибался, давая личную характеристику тому или иному человеку. Но почти всегда назначал их почему-то "не туда" или очень медлил с перемещением или увольнением. А что касается непосредственно его окружения, ближайших последователей и помощников, то обычно среди главных называют Яковлева и Шеварднадзе. Это особая тема. Одно скажу: роль Яковлева слишком сильно преувеличена, главным образом, его собственными тщеславными стараниями, развернутыми в международном масштабе. Роль Шеварднадзе представлена не совсем правильно, хотя она была (в определенном, ограниченном смысле) значительной. Третий критерий. Личные качества лидера. Было ли чувство "призвания", "избранности"? Не думаю. Он мне говорил: знаешь, когда умер Черненко и в Политбюро опять, как и после смерти Андропова, стали шептаться: выбирать ли Горбачева, я для себя решил: выберут -- не откажусь. Потому что -- кто же тогда... в этом ареопаге наполовину маразматиков? Итак, было чувство ответственности, долга. Оно очень высоко в нем развито. И частично объясняет его сверхчеловеческую работоспособность и активность. Политический "стиль". Да, новизна стиля сразу всем бросилась в глаза. Сначала в партии и в обществе заговорили как раз о "стиле", а не о содержании выдвинутого политического курса, который, кстати, воспринят был в традиционном русле -- как естественное желание новою начальства "поднять", "повысить", "улучшить" и т. д. Но суть-то "стиля" была проста: быть самим собой, не надуваться, не важничать, уважать людей, заставлять себя их выслушивать, словом, быть демократом -- это ему удавалось... Эмоциональность. Склонность вспыхивать, взрываться... от негодования. Впрочем, редко когда он позволял себе действовать под влиянием таких взрывов чувств. Но бывало. Способность в решающие моменты к мощной концентрации энергии. И тогда он демонстрировал великолепные экспромты своеобразного атакующего красноречия. В первые годы они приносили ему неизменные победы в любой аудитории -- будь то пленум ЦК, партийная конференция, массовый митинг или съезд народных депутатов, парламент... Ему очень нравились эти частичные победы, он потом буквально наслаждался своим мастерством... Но они же и мешали ему иногда видеть кратковременность, иногда эфемерность таких мгновенных успехов... Обнаруживал он это с опозданием... В его своеобразном красноречии и выразительной убедительности, в изобретательности как полемиста, в находчивости ума -- секрет и его политического обаяния. Редкая способность "не унывать" (или как он сам говорит -- "не паниковать"). Поразительно быстро он восстанавливает душевное равновесие, даже после очень тяжелых случаев и больших неприятностей. Это свойство к быстрой "реабилитации" удивляет до сих пор... Я почти ни разу не видел его в угнетенном состоянии, разве что в Форосе, "на другой день". Ставшая "легендарной" склонность к компромиссу, страсть всех мирить. И отсюда -- лукавая готовность соглашаться с тем, с чем он на самом деле не был согласен. Но... надо было унять, утихомирить оппонента, предотвратить какие-то нежелательные с его стороны выводы и поступки. Потом, мол, все "образуется", "договоримся". В этой черте Горбачева -- и сила, и слабость его как политика и личности. Четвертый признак лидерства, по Веберу, -- "революционный" характер образа действий. "Революционный" по отношению к традиционным и бюрократическим методам и ценностям. Авторитет такого лидера, согласно Веберу, носит больше иррациональный характер, опирается на пренебрежение правилами. Это, пожалуй, не характерно для Горбачева. Он не любит иррациональных поступков... А что касается "революционности", то правилом он считал для себя: революционная по сути цель, но эволюционные методы. В этом он с Ельциным и разошелся. Он очень быстр на инициативу, склонен к острой постановке вопроса, внимателен ко всякой новизне, уважает оригинальность мышления, даже когда не согласен с самими мыслями. Пятое -- нестабильность призвания лидера, т. е. ограниченность отпущенного срока для выполнения замысла. Горбачев переоценил свои возможности довести начатое дело до очевидного успеха. Он был инициатором. В этом его подвиг. Но ему не хватило какого-то внутреннего импульса ограничить "срок" своего подвига и вовремя отойти в сторону, когда стало ясно, что процессы, вызванные им самим к жизни, перехлестывают через него и начинают "топить" его образ лидера. Помешали обостренное чувство долга и избыточная активность натуры.