Анатолий Черняев. 1991 год: Дневник помощника президента СССР


---------------------------------------------------------------
     Оригинал этого текста расположен на сайте www.gorby.ru ? http://www.gorby.ru
---------------------------------------------------------------

     Черняев А.С. 1991 год: Дневник помощника  президента СССР. - М.: ТЕРРА;
Республика, 1997. - 336 с. ISBN 5-300-01358-7.
     Дневник  автора  начинается  с осени 1989  года,  но  особенно подробно
изложены события 91-го года - переломного в истории страны,  самого тяжелого
для  перестройки и М.С.Горбачева  и последнего в жизни  А.С.Черняева, по его
словам, "при политике".

     <i>В  неудачах  не  крушение  самих  идей,  а  только  падение  людей,  их
производящих.</i>
     <i>В. О. Ключевский</i>
     <i>Справедливость, не поддержанная силой,</i>
     <i>немощна, сила, не поддержанная справедливостью,</i>
     <i>тиранична... Значит, надо объединять силу со справедливостью.</i>
     <i>Блез Паскаль</i>

        Предисловие
     Кончив  вторую книгу, которую назвал "Моя жизнь и мое время", я еще раз
перелистал свои дневники.  И вновь увидел, что из них "пошло в дело" едва ли
10  процентов.  А это двадцать четыре  "тома" толстых  годовых  блокнотов за
четверть века. Опубликовать  их  все  не  нужно  и  невозможно  -- по многим
причинам.  Но   кое-что  очень  просится  наружу   по   соображениям  больше
общественным, чем личным.
     Выбирая,  на  чем  остановиться, я предпочел  то,  что и  дало название
книге:  "1991  год". Этот выбор  связан  с неисчерпанностью роли Горбачева в
моей жизни.
     Феномен Горбачева не перестает будоражить общественное сознание, как бы
ни старались заказные и  добровольные "интеллектуальные киллеры" покончить с
ним или, по крайней мере, изувечить. В  связи с заведомо неудачной  попыткой
Горбачева  вернуться  в Кремль  оживились спекуляции  вокруг тех качеств его
личности,  которыми   воспользовались,  чтобы   оборвать  на  полдороге  его
исторический подвиг.
     Кроме того, в  последние годы появился  ряд  серьезных книг (на Западе,
конечно).  Авторы  дают  свою  трактовку  перестройки,  анализируют  внешнюю
политику Горбачева, делают попытки объяснить мотивы его решений и поступков,
вникнуть в "психологию" этого человека. Но  именно в этом последнем, судя по
откликам  на вышедшие  книги,  они меньше всего  преуспели. Не дают  об этой
стороне "проблемы Горбачева" полного представления, по мнению рецензентов, и
его собственные мемуары.
     На  протяжении пяти лет после ухода Горбачева из Кремля написано немало
статей  в  российских  газетах и  даже  книжки  о нем.  Пошлое ерничество  и
сведение  счетов не в счет: недостойно даже презрения. Безусловным вкладом в
осмысление  политики  и личности Горбачева  стали  мемуарные  книги  Георгия
Шахназарова и Вадима  Медведева. Не раз предпринимались попытки философского
или  публицистического  анализа  феномена  Горбачева  и  сути "перестройки".
Особенно  часто -- в  связи с пятилетием  путча и распада Советского  Союза.
Калибр их  очень разный: от блестящих,  талантливых эссе В. Третьякова и  Д.
Фурмана до претенциозных, кишащих жалким нарциссизмом газетных "простынь" А.
Ципко. Встречались и просто спекулятивные упражнения, лишенные элементарного
знания о предмете, как  правило,  нахальные  и лживые,  не поднимающиеся  по
"умозаключениям" над  уровнем  толпы  или  интеллигентской  черни.  К  этому
разряду  относятся  и  "заметки" по поводу мемуаров Горбачева,  которые даже
рецензиями  назвать нельзя  --  настолько  очевидно,  что  их  авторы  самих
мемуаров не читали.
     Должен признаться:  что  бы  ни попадалось мне на  глаза из сочинений о
Горбачеве -- доброжелательное или подлое, серьезное или поверхностное, -- не
могу побороть в  себе странное чувство  вины,  сверлит мысль: кто же, как не
ты,  обязан  опровергнуть,  оспорить, показать,  как  было  на  самом  деле,
пригвоздить, уличить в преднамеренном вранье и т. п.?!
     Увы!  Для  этого  надо  быть,  как  минимум,  Ключевским,  а  заодно  и
Достоевским. За мной ничего подобного, понятно, не водится.
     Единственно, что я  могу,  это рассказать, как  виделся  мне Горбачев с
очень  близкого расстояния.  Я написал книгу "Шесть лет с Горбачевым". Но на
нее обратили внимание только на Западе, у нас -- приговорили к замалчиванию.
Совесть побуждает меня  не отступаться.  Огрызаться на каждую ложь и клевету
--  недостойно и бессмысленно.  Да и кто  будет публиковать? Понимаю,  что в
наше  время  никого   переубедить   в  сложившемся  отношении   к  Горбачеву
невозможно. Но есть ведь  история и, дай Бог, будет. А она склонна считаться
преимущественно с документами, хотя и подвергает их суровой и в конце концов
честной проверке. Сам начинавший свой поиск профессии  с занятия историей, я
поступил  бы  неблагородно  по отношению  к  ней,  если  бы  "унес с  собой"
свидетельства "с близкого расстояния" о великом деятеле, изменившем ход этой
истории.  Поскольку  "рукописи не  горят",  хотелось  бы  положить на  "стол
истории" такое, что ни  в каких других источниках не  найдешь. И сделать это
пораньше:  может, какую-то пользу (или хотя  бы удовлетворение интереса) это
принесет.
     Читавшие рукопись друзья  усомнились: такое  -- излишне  откровенное  о
себе  и  о других --  обычно издают посмертно. Некоторые  советовали  просто
написать еще одну  книгу о  Горбачеве.  Но при всей  "документальности"  это
все-таки -- литература. А я хочу оставить "зеркало" -- со всеми собственными
противоречиями  и даже нелепостями, когда само непонимание мною многих вещей
позволяет лучше видеть, что происходило на самом деле.
     Да, текст  в таком жанре теряет стройность. Единственное, что связывает
описываемые события и переживания,  --  хронология,  календарь. Но зато  это
больше отвечает  современному  восприятию жизни,  где  все  калейдоскопично,
разорвано, несовместимо.
     Зачем же все-таки так откровенно?
     Во-первых, я ощущаю себя уже "по ту сторону добра и зла".  Замечаю, что
и многие, кому я известен, воспринимают меня  примерно так же. Наверное, мне
уже  позволено то,  что  для не  переступивших  возрастную  грань  считается
неприличным. Впрочем, понятия о приличиях сейчас  сильно попорчены. Если кто
будет читать, то уже не так, как прочел бы лет 5 назад.
     Во-вторых,  есть  довольно  естественная  у  пишущих  всю  жизнь  людей
потребность  выговориться.  Тяжело носить в себе до  конца  жизни то, что  в
общем-то принадлежит не только  тебе. И не только ты несешь  ответственность
за сделанное тобой.
     В-третьих,   просто  эгоистическое  желание:   пережить,   работая  над
записями, еще раз свою собственную жизнь -- пусть на малом отрезке.
     Почему  я выбрал только  1991 год?  Он -- переломный  в истории страны,
самый  тяжелый для  перестройки и Горбачева и  последний в моей  жизни  "при
политике".
     Были сомнения. Я ведь  сильно подставляюсь... со всех сторон: политикам
и   моралистам,   "патриотам"   и   "демократам",   дорогим   мне   людям  и
недоброжелателям,  циникам  и порядочным, кому  угодно.  Только любящие меня
поймут. Но таких единицы.
     Главная тут проблема... Мне  говорили, кто читал рукопись: что ж ты так
-- в первой книжке --  в основном апологетика,  а  теперь, отсылая  к тем же
событиям, так его "подставляешь"?!
     Но это  с  какой точки зрения  подходить: если по клише, к  которым нас
долго   приучали   и   по   которым  выстраивались   наши  представления   о
государственном  интересе, о  том,  что стране нужно и что для нее гибельно,
тогда действительно охотников поиграться найдется много.
     Если  же   по  логике  здравого   смысла,   по  критериям  нормального,
человеческого понимания  интересов государства и народа на рубеже таких двух
веков, если судить не по канонам обанкротившейся идеологии и не считать, что
достойно России снова строить свое величие на нище-
     те  народа и  насилии  над ним, то это -- материал для размышлений, для
проникновения  в "нервные клетки" политика, пошедшего на  подвиг  ради блага
страны.
     Кроме  того,  читатель  вправе отнестись  к материалам книги не  как  к
фактам, а  как к моим суждениям о них. Я не настаиваю  на том, что был прав,
иногда, а бывало и часто, не соглашаясь с Горбачевым.  И  отнюдь не уверен в
том,  что  если  бы  он  действовал  согласно  "моим  советам"   и  по  моим
невысказанным  оценкам,  то было  бы достигнуто  хотя бы  то,  что благодаря
Горбачеву достигнуто. А это -- величайшие, исторического значения вещи.
     Не претендую я на истинность своих суждений и выводов, на оправданность
своих  разочарований,  огорчений  и т. п.  Должен  сказать при этом, что  не
заметил в Горбачеве -- политике и человеке  -- недобрых  мотивов и намерений
по отношению к стране,  к людям,  даже враждебным ему... Хотя  так уж совсем
никого  не  обидеть просто невозможно, делая политику. В идее перестройки не
было корыстных мотивов -- ни  личных,  ни "ради  спасения системы", дававшей
привилегии, в чем его не раз обвиняли.
     А что касается расхожего, обывательского -- мол, взялся и не справился,
-- то  это  тоже от наших  прежних представлений  об  общественном развитии.
Такое требование  уместно предъявлять какому-нибудь новому  Сталину, который
самодержавно  мог  "направлять"  страну,  потому  что  имел  ГУЛАГ,  легионы
"идеологических попов", не говоря уже о фанатиках, а также вышколенную армию
запуганных  лжецов, знавших, что они лгут, но  не имевших, как правило, силы
духа, чтобы "выскочить из колеи".
     В  послесловии к  своей  книге  "Шесть  лет  с  Горбачевым"  я  пытался
суммировать, что он сделал, будучи во главе одной из сверхдержав.
     Позволю себе  воспроизвести эту страничку здесь,  в частности для того,
чтобы исключить кривотолки насчет моего мнения о его заслугах.
     Главные из его достижений,  каждое из которых -- с точки зрения  оценки
личной его роли в них -- может быть приравнено к подвигу, таковы:
     --  он разрушил самый мощный из существовавших когда-либо  тоталитарный
режим, основанный на сталинистско-коммунистических принципах;
     --  он дал  многомиллионному  народу свободу самому,  без  навязываемых
сверху  схем и идеологических  догм  устраивать свою  жизнь и  выбирать пути
развития;
     -- он открыл населению шестой  части  планеты возможность войти в общее
русло  современной цивилизации  на основе признания  таких  общечеловеческих
ценностей, как демократия, правовое  государство, рыночная  экономика, права
человека, свобода слова, вероисповедания и т. д.;
     -- он сделал больше, чем  кто бы то ни  было, для прекращения "холодной
войны" и гонки ядерных вооружений, тем самым внеся решающий вклад в спасение
человечества от гибели в катастрофе третьей мировой войны.
     Ему, Горбачеву, мы обязаны тем, что окружающий мир начал  видеть  в нас
нормальных  людей. И это потому  прежде всего,  что он,  генсек всемогущей и
наводившей   на   всех  страх  компартии   и  руководитель  сверхдержавы  --
объявившийся, заметьте, из нашего, советского зазеркалья и вопреки, казалось
бы, забетонированной  традиции, -- не побоялся предстать перед внешним миром
таким, как  он есть,  обычным человеком, открытым всему  земному и способным
по-человечески  воспринимать  собеседников "с другого берега".  И,  будучи в
общем-то хорошим человеком,  он постепенно стал  выживать двоемыслие и обман
из  нашей  внешней  политики,  насыщать ее  простым здравым  смыслом.  И это
"потрясло" внешний мир больше, чем сонм наших официальных,  в  том числе его
собственных, инициатив и деклараций.
     А   "идеологией"   внутренней   перестройки   были   всего-то   простые
человеческие  помыслы и потребности, обыденный, "народный"  взгляд на жизнь,
нормальные "частные"  помыслы и желания рядового человека,  обобщенно говоря
-- здравый смысл.
     Горбачев впервые в нашей истории апеллировал к  человеку в человеке. Он
дал свободу,  а  то,  что  "получилось,  как  всегда",  --  это  наша  общая
"заслуга"; не справились мы со свободой.
     Я считаю, если отрицать существенно позитивное, исторически  творческое
начало  в  феномене  Горбачева,  нет  морального права  судить  и  обо  всем
остальном  в  его деятельности. Более  того, без  этой  предпосылки  никакой
скрупулезный анализ не будет объективен и адекватен, никакие архивные бумаги
или  "коридорные" данные "из  первых рук", никакие ссылки на  факты не будут
отражать реальность неповторимого момента истории.
     Известно, что дьявол прячется в деталях.  Успех или провал даже великих
замыслов  тоже  складывается из  деталей и подчас случайностей. Вот  и пусть
историки  (и все, кому не лень)  разбираются: что было бы, если бы в том или
ином случае  Горбачев  поступил  так, а  не эдак. Детали (которые я сохранил
такими, какие  они запечатлены  по свежим  следам) составляют главное в этой
публикации.
     Не буду лукавить: эта книга не о Горбачеве только, она обо мне самом, а
значит,  и  о  людях,   которые,   вырвавшись  из  двоемыслия,  оказались  в
обстоятельствах, позволявших делать то, к чему давно  втайне стремились. Они
бросились помогать инициатору грандиозного поворота -- каждый чем мог  и где
мог. И каждый прошел  перестроечный путь до своего рубежа, за которым другие
соблазны оказались  сильнее.  А мне вот  сподобилось  быть до  конца  рядом:
видеть, что, как и почему возникло, переживать из-за того, что, с моей точки
зрения, делалось не так или не  вовремя. Здесь -- уже моя драма и таких, как
я, не искавших личной  выгоды. Не стесняюсь  это заявить, и  пусть  найдется
человек, который покажет пальцем -- врешь!
     Предвижу презрительное -- "это твои проблемы" и оставь  своим приятелям
или  родственникам копаться  в  твоих дневниках. Может  быть, может  быть...
Впрочем,  тщеславия  в моих  дневниках, кажется, не так уж  много. К тому же
есть, как говорится, и другая точка зрения. Вот приходили ко мне студенты  и
студентки  с "моего" истфака МГУ. Их  интересовала "психология" формирования
политики  перестройки.  Они  занимаются  этим.  И, думаю,  это  плодотворная
работа,  позволяющая  объяснять многое  существенное  в  "железных  законах"
материального прогресса.
     91-й  год  едва  поместился  в   самый  объемный  из  моих  дневниковых
блокнотов. Его я и воспроизведу в "натуральном" виде с неизбежными, конечно,
купюрами,  с  редактированием  наспех  сделанных   записей,  с  расшифровкой
помеченного "телеграфно", с добавлениями и пояснениями,  но без модернизации
и "опрокидывания" теперешних моих суждений и переживаний на то время.
     Я счел уместным "залезть"  немножко в предшествующие два года -- 1989-й
и  1990-й.  Без  этого  разворот  событий  последнего  года  труднообъясним.
Ощущение, что страна, "сорванная с закрепок" (выражение Горбачева), сползает
"не туда", возникло  у меня  еще в 1988  году. А в 90-м  меня уже неотступно
преследовало чувство, что все рушится, хотя я и не усматривал в этом "гибели
Отечества".

     <b>Глава I
     По ухабам перестройки</b>
     <i>9 октября 1988 года</i>
     В пятницу Горбачев  позвал  нас  с  Шахназаровым. Лобызал его по случаю
64-летия.  Поговорили  о предстоящей поездке в  ООН,  заодно  -- на Кубу и в
Лондон. Походя "отвели"  Квицинского  в  качестве заведующего  Международным
отделом  ЦК  вместо Добрынина. И вдруг  его прорвало насчет  Карабаха. Встал
против нас,  сидящих, и  произнес:  "Я хочу,  чтобы по-человечески, чтобы не
дошло  до крови,  чтобы начали  разговаривать  друг  с  другом...  Действует
коррумпированная публика. Демирчян (армянский первый секретарь ЦК)  собирает
своих, в Баку  мобилизуют  своих, а  интеллектуалы армянские  обанкротились:
ничего ведь предложить не могут, ничего, что  вело бы к решению. Но  я и сам
не  знаю   решения.  Если  б  я  знал,  я  не  посчитался  бы  ни  с  какими
установлениями, ни с тем, что есть, что уже сложилось и т. д. Но я не знаю!"
     Потом напомнил о деле Алиева. Копаем, говорит, и дело вроде  образуется
почище рашидовского.

     <i>28 октября</i>
     Был Коль один  на  один  с  Горбачевым (плюс я и Тель-чик  --  помощник
канцлера). И вот  когда наблюдаешь это стремление на высшем  уровне говорить
как человек с человеком (с обеих сторон), то  физически ощущаешь, что мы уже
вступаем  в  новый  мир,  в котором не классовая  борьба, и  не идеология, и
вообще не противоположности и  враждебность определяют. А берет  верх что-то
общечеловеческое. И тогда понимаешь весь масштаб смелости и прозорливости М.
С., который  "без всякой теоретической подготовки" объявил  новое мышление и
стал действовать по здравому смыслу.  Ведь  это его идеи: свобода и  выбора,
уважение  ценностей  друг  друга,  баланс  интересов,  отказ  от  насилия  в
политике,  общеевропейский дом,  ликвидация ядерного оружия  и т. д. и т. п.
Все это, каждое  по себе, отнюдь не ново. Но ново, что  человек, вышедший из
советского  марксизма-ленинизма,  из  советского  общества,  порожденного  и
обусловленного  с ног  до головы  сталинизмом,  встав  во главе государства,
всерьез и искренне  начал  проводить  эти идеи. И поэтому нечего удивляться,
что мир поразился  и восхитился. А наша публика до сих пор не может оценить,
что он уже их перевел из одного состояния в другое.
     Чебриков  в моем  и Яковлева присутствии  звонит М.  С. по  телефону по
поводу  избрания  Сахарова  в  Президиум  Академии  наук:  "Незрелая  у  нас
академия, Михаил  Сергеевич". М. С. тут же поиздевался над его бдительностью
и добавил: "Пусть Сахаров  ездит  за границу. Он показал, что  он  патриот и
честный человек".

     <i>15 ноября 1988 года</i>
     М.  С.  вернулся с  Урала  довольный.  В аэропорту Медведев, Слюньков и
Чебриков, которые  только что  побывали по  его поручению в Латвии, Литве  и
Эстонии, обрушили на Генерального  секретаря ушат  холодной  воды. Их днем и
ночью  пикетировали  с  плакатами:  "Русские, убирайтесь  вон!", "КГБ,  МВД,
Советская Армия -- в Москву!", "Долой диктат Москвы!", "Немедленный выход из
Союза!", "Полный суверенитет!" и т. п.
     Боюсь, грядет либо Чехословакия 1968 года, либо... Финляндия 1918 года.
М. С.  должен делать выбор. И то и другое  для  него очень опасно. Но первый
вариант означает и гибель  перестройки, всего  нового мышления. А во  втором
варианте --  русский шовинизм плюс  консерватизм, можно, пожалуй, выдержать.
Нет, я слишком русский, чтобы осуждать эстонцев.

     <i>10 декабря 1988 года</i>
     Бушует  Прибалтика. А в Армении и Азербайджане за  одну неделю около 10
убийств, идет сплошной межнациональный  разбой.  50  тысяч беженцев, дети на
морозе, разграбленные дома, диверсии на транспорте и т. д.
     И соратники М. С., и прибалты чувствуют, что Горбачев готов пойти очень
далеко по пути федерализации Союза. Недаром он  оставляет  в  качестве скреп
самые  общие  вещи:  Октябрь, социализм,  верность ленинскому  выбору...  Об
остальном, мол, сумеем договориться.  Но  его беспокоит  реакция  российской
части Союза.  Несколько раз  в разговоре один на  один ссылался на  то,  что
великодержавные "потенции" угрожающе "урчат". Мне же кажется,  что в русском
национализме сейчас верх берет "не единая  и  неделимая", а  национализм как
таковой:  "пошли  они,  все  эти  эстонцы  и  армяне,  к  такой-то  матери!"
Народу-то, видимо,  действительно  начхать, а вот антиперестройщики  создают
фон: мол, разваливает Советский Союз, великое наше завоевание...
     Горбачев спрашивал и  меня, и,  как  я узнал, Шахназарова  и  Яковлева:
неужели прибалты  действительно хотят уйти? Я ему отвечал: думаю, что  да. И
дело зашло  далеко, если даже народная артистка СССР, великолепная и любимая
всеми Артмане публично  говорит о 40-летней оккупации Латвии. Он мне в ответ
(то ли дурака валяет, то ли всерьез  так думает): они погибнут, отрезав себя
от остального Союза. Самообман и наивность...

     <i>31 декабря</i>
     Разговор с одним итальянским другом. Тот задал ему риторический вопрос:
что будет  с "мировым революционным процессом", когда  мы, СССР,  перестанем
быть мировой военной сверхдержавой? В самом деле, думаю я, сейчас эйфория на
Западе  в отношении нас потому, что Горбачев  осмелился  отказаться от этого
статуса и снял советскую угрозу, а в  остальном-то зачем  мы им, каков у них
может быть интерес к нам? Скажем, по сравнению с Латинской Америкой, Китаем?
Любопытство? Да, конечно. Все-таки, Толстой! Достоевский! и прочие всемирные
мифы,  на  которых  строятся  представления о  нас,  русских.  Это проблема.
Хорошо, если мировая. А если провинциальная и только наша?!
     ...Прав Гаврила Попов (вчера по телевидению):  в 1989 году, мол, ничего
не произойдет  заметного в  "положении  жизни",  хотя  новые тенденции будут
нарастать.  Думаю, однако, что  объективная  логика начатого  Горбачевым  (а
может быть, и не вполне осознаваемый им замысел) такова: режим, созданный за
70  лет, должен  распасться,  его  надо развалить.  Только тогда общество из
чувства  самосохранения   начнет  создавать  себя  заново.  И  никаких  догм
прошлого, будь они даже ленинские. Так что Попов прав, возможно, в отношении
экономики,  но с точки зрения дальнейшего  развала 1989 год  принесет  очень
много. Вон какой уже темп неуправляемости.

     <i>19 февраля 1989 года</i>
     В Пицунде (М. С. с Р.  М. на отдыхе, я при нем). Какое обилие  мыслей и
талантов  в  России,  когда  свобода.  Одно это  --  уже великое завоевание,
которое навсегда  войдет  в историю, даже  если  собственно  с  перестройкой
ничего  не  выйдет. М. С.  думает об этом, не исключает провала.  Но  это не
ослабляет его порыва.
     Кстати,  один эпизод  из  его  недавней встречи с рабочими. Фрезеровщик
московского завода после выступления М. С. сказал: "Что ж это получается? Вы
все  на  себя  берете  --  и  успехи,  и  провалы,  -- а другие  что?  Будут
отсиживаться в креслах, пока не прочтем в газетах сообщение, что по возрасту
и состоянию здоровья..."  М. С. покраснел, как-то выкрутился, а в публикации
об этой встрече эпизод был  сведен  к  нескольким словам:  "Подсыпали  ему и
перцу, и соли".

     <i>3 апреля 1989 года</i>
     Зашел разговор о Зайкове. Я заметил: не политический  он деятель. М. С.
в ответ: "Не только  это. Политическим  деятелем  становятся, но должна быть
основа -- кувшин. Содержимое кувшина -- наживное, а сам-то он от Бога. Вот я
что,  разве изменился? Нет.  Каким был сызмальства,  таким и  остался...  по
сути..."
     Шахназаров,  присутствовавший  при  этом диалоге,  выступил так: "Пора,
Михаил Сергеевич, менять команду. Вот мы с Черняевым, да и другие, всю жизнь
в  писарях,  но,  наверное,  что-то  смогли  бы,  если  бы своевременно  нас
подпустили  к  решениям. Впрочем, время  такое. И  вы, Михаил  Сергеевич, не
упустите  время. Подтягивайте свежие  силы. Мы  с  Анатолием уже старые. Нам
осталось чуть-чуть. Нас в политики уже не выведешь..."
     В  аэропорту провожали Горбачева.  Началась  свара  еще  при  нем...  в
отдалении от  иностранных  послов, которые  не  без удивления  наблюдали эту
горячую сцену. А когда самолет Горбачева  выруливал на  взлетную  полосу,  в
аэропорту остались  Рыжков,  Слюньков,  Зайков. Премьер-министр крыл Зайкова
чуть  ли  не  матом: "До  чего ты довел Москву?!"  Слюньков поддавал, Зайков
оправдывался.  Я  подумал:  высшие руководители страны собачатся  по  поводу
того, что  в  одной молочной только молоко, в  другой  -- только  сливки,  в
третьей  -- только  кефир.  А  капуста навалом  будет гнить  на базах,  а  в
магазинах ее нет, и т. п.
     Николай Иванович рефреном повторял: "Можете вы с Лигачевым говорить что
угодно, я буду против, потому что это тупик, катастрофа".

     <i>23 апреля</i>
     Куда ни кинь, страна в расхристанном положении. Она больна. И гласность
-- как горячечный бред больного, не подающего пока признаков выздоровления.

     <i>30 апреля</i>
     После  Пленума ЦК Горбачев  позвонил  мне  домой. Интересовался,  как я
воспринял происходившее.  Я сказал, что в зале витал  дух "Нины Андреевой" и
что  если даже кое-кто там  за перестройку, то уровень их сознания  не  выше
"Нины". И, конечно, с такими кадрами во главе обкомов и ведомств перестройку
не сделаешь.  Горбачев крыл многих выступавших на Пленуме матом. Ну а что  с
ними делать, остановил  сам себя, поступить, как с Егорычевым в 1967 году? Я
ему в ответ: народ это понял бы... раз революцию делаем. Демократия не всюду
срабатывает.  Потом  я написал  ему  целый  трактат о Пленуме. Предлагал,  в
частности, довести состав ЦК до 100 человек и покончить с  представительским
принципом. Поднимать интеллектуальный уровень ЦК.

     <i>2 мая 1989 года</i>
     Внутри  растет тоска и тревога, ощущение кризиса горбачевской идеи.  Он
готов  далеко  пойти.  Но  что  это   означает?  Любимое  его   словечко  --
"непредсказуемость".
     А скорее всего будем иметь развал государства и что-то похожее на хаос.
Поэтому  "далеко  продвигаться"  ему мешает  чувство  утраты рычагов власти,
причем совсем. Поэтому же он держится за привычные приемы,  но в  "бархатных
перчатках".  Ибо  концепции,  к чему  идем,  у  него нет.  Заявления  насчет
социалистических  ценностей, идеалов  Октября, как  только  он  начинает  их
перечислять, звучат иронически для понимающих. За этим ничего нет. Например,
социальная  защищенность. А что это сейчас такое, когда 22 миллиона получают
пенсию  меньше  60  рублей? И  т.  д.  Он отбивается от  демагогов,  которые
разрушают "ценности", не видя (или видя?),  что это  вернет нас  к тому,  от
чего ушли в 1917  году. Но мы  ведь никуда не ушли,  вернее, ушли в никуда и
сами не знаем, в каком обществе живем.

     <i>7 мая</i>
     М. С.  вроде готовился встретиться с корреспондентами, чтобы поговорить
о своей личной жизни. Я оказался у него вместе с Шеварднадзе. Он стал с нами
советоваться:  мол, множатся  сплетни,  Раиса  Максимовна переживает, а  мне
скрывать нечего: готов открыто и всем говорить.  Я сказал: сделать это надо,
но не сейчас, а после съезда, когда вы  станете президентом (так я полагал).
Тогда это  будет выглядеть  естественнее, а сейчас  -- вроде как заискивание
перед  обывательской общественностью.  Он  со  мной  не  согласился.  Эдуард
Амвросиевич встал на  его сторону.  Однако  потом узнаю, что корреспондентов
Горбачев не позвал. Может, и в самом деле подействовал мой совет.

     <i>13 мая</i>
     Размышления  после встречи  Горбачева  с  Бейкером.  Новое мышление уже
сработало в том  смысле, что  всем ясно: на нас  никто  не  нападет и  можем
заниматься своими  делами и сколько угодно  сокращать армию, ВПК, уходить из
Восточной Европы и т. д.
     Горбачев  развязал  везде необратимые  уже  процессы  распада,  которые
раньше сдерживались или были прикрыты:
     -- гонкой вооружений,
     -- страхом мировой войны,
     -- мифами о международном коммунистическом движении,
     -- о социалистическом содружестве,
     -- о мировом революционном процессе,
     -- о пролетарском интернационализме и т. п.
     Исчезает социализм  в Восточной Европе,  рушатся компартии  в  Западной
Европе  --  во всяком  случае, там, где они не сумели зацепиться  в качестве
хотя бы  мало-мальски национальной силы.  Иначе  говоря,  все то,  что давно
зрело  в реальной жизни, выплеснулось теперь наружу и  приобрело натуральный
вид. И оказалось, что повсюду все не то, как  представлялось и изображалось.
Но  главное  -- это  распад  мифов и  противоестественных форм жизни в нашем
собственном обществе:
     -- распадается экономика,
     -- распадается облик социализма,
     -- идеологии, как таковой, нет,
     -- расползается федерация = империя,
     --  рушится  партия,  потеряв  свое  место правящей  и  господствующей,
репрессивной и наказующей,
     --  власть расшатана  до  критической  точки,  а взамен  нигде пока еще
никакая другая не формируется.
     Протуберанцы  хаоса  уже  вырвались  наружу,  поскольку  былые  грозные
законы,  державшие  дисциплину,  никто   теперь  не  в  состоянии  заставить
исполнять.

     <i>21 мая</i>
     Написал  М. С.  разгромный  отзыв на  тезисы  по национальному вопросу,
которые  изготовили у  Чебрикова в  качестве платформы для  обсуждения перед
Пленумом ЦК по национальным делам. Составлены по  принципу: меняя, ничего не
менять.
     Нужно, наконец, определиться с  ролью России,  русского народа  в Союзе
честно и без всякой демагогии. Рефрен моего подхода: кто не хочет оставаться
с русскими, пусть "гуляет". Но и русским  надо нести свое бремя достойно, на
пределе  понимания и уважения  к другим. А  сколько еще в нас  шовинистского
мещанства и гордости!!!
     "Нам  внятно  все  -- и острый галльский смысл,  и сумрачный германский
гений..."  --  это Блок  о  русских. Нужна  высокая культура  народа  --  не
идеология, а именно культура, -- чтобы нести  сейчас бремя русского человека
в Союзе, в реальной федерации.
     Сходил  в Кремль  оформить  документы  на  свое  депутатство  на  Съезд
народных депутатов. Процедура проста: дали 400 рублей (а вчера показывали по
телевидению,  как обстоит  дело  у  американского конгрессмена:  у  него  18
сотрудников и 670 тысяч долларов в год на депутатские  расходы).  Но дай мне
хоть  столько,  все  равно  не знаю,  что я буду делать, что смогу  делать в
качестве депутата. Абсолютно не представляю себе эту свою роль. Но я просто,
наверное, устал, да и никогда не  был приспособлен  к активной  общественной
работе. Чурался ее  всячески, ибо не умел. Я камерный человек,  и в политике
самое мое место -- за кулисами.
     Как-то  решил  перелистать  свои  старые,  40-летней  давности записные
книжицы,  заполненные сразу  после войны. Боже мой! Сколько  же я  перечитал
самой  серьезной,  самой  немарксистской,  самой  философской литературы!  И
сколько  я повыписывал из нее --  уйма.  И это в разгар  культа личности, до
которого в  душе мне  не было  никакого  дела.  Я жил  отдельно  от  внешней
идеологической среды. И ни до, ни во время, ни после войны  культ, сталинизм
никак не отразились на моем внутреннем развитии.  Хотя глухота совести и ума
появилась.  И  как  это  ни  странно,  именно  после  XX  съезда,  во  время
хрущевского  отступления от этого съезда и  моей  работы  в Отделе науки ЦК,
отуплявшей  и духовно  развращавшей. Но потом  был  журнал "Проблемы мира  и
социализма", что меня и спасло.
     Когда М. С.  повторяет: "Все мы дети своего времени" (в том смысле, что
всем  нам  надо  соскребать с  себя  прошлое)  --  и  меня в  свою  компанию
зачисляет,  я  не "присоединяюсь".  Я жил  все-таки  в  основном  по законам
московской   интеллигенции.   Никогда   у   меня   не   было   ненависти   к
белогвардейщине, никогда я  никого,  включая  Троцкого,  не  считал  врагами
народа, никогда  не восхищался Сталиным и всегда во мне  вызывало отвращение
его    духовное    убожество.    Никогда    не    исповедовал    официальный
марксизм-ленинизм.   Если   бы  Бог  дал   мне  ум  посильнее   и   характер
поорганизованнее, наверное, что-то сумел бы оставить  после себя. А впрочем,
что оставлять.  Загладин, например, написал  в  общей сложности около тысячи
печатных листов, а кому  это  нужно? Кто это когда  станет читать? И хорошо,
что начиная с  середины  70-х  годов я перестал публиковаться...  не  только
из-за лени, а и потому, что не мог писать так, чтобы потом не было стыдно.
     Так что, Михаил Сергеевич, не все мы дети  своего времени. Некоторые --
дети  XIX века. И  обязан я, наверное, этим,  если уж  к самым  корням идти,
своей матери, которая  своими  несостоявшимися с  точки  зрения практических
результатов  попытками дать  мне  домашнее  воспитание (уроки  французского,
немецкого, музыки, лучшие школы на  Маросейке -- в Петроверигском переулке и
в 1-й  опытной имени  Горького) привила мне желание (пусть сначала это  было
чисто  тщеславным   импульсом)  стать  человеком   культуры,  интеллигентом,
сохранить нечто дворянское в своих взглядах и в поведении.

     <i>28 мая</i>
     Со  Съезда  народных депутатов.  И  серая  масса,  агрессивно-послушное
большинство,  по  определению  Юрия Афанасьева,  и  интеллектуалы  отвергают
внутреннюю  политику Горбачева. Первые --  за пустые полки магазинов, вторые
-- за некомпетентность  (а где  их  собственная компетентность, в  том числе
академиков?).
     Горбачев ведет съезд на пределе возможного. Но он не может справиться с
последствиями своей доверчивости и привязанности к  аппаратным методам. Увы,
старое  тянет,  как  в свое  время  у Никиты.  Хотя, конечно, с  поправочным
коэффициентом  на интеллигентность  и  образованность. Ошибка  за  ошибкой в
тактике  и  не  всегда удачные импровизации. Недооценил он  того, чем  могут
обернуться Карабах, Тбилиси, история с Гдляном. Опять же положился на старые
приемы. Решил, видимо, что никто не осмелится "катить" против него.
     "Дачная"  ахиллесова  пята  сейчас  обнажилась.  Недоумение  по  поводу
роскошных  резиденций  в  Крыму и  под  Москвой я  высказывал  М. С.  еще  в
сентябре.  Если   он   хочет  иметь  то,   что  вроде  положено   президенту
сверхдержавы, он должен  и вести  себя  как  президент,  т.е.  с нарастающим
акцентом  на  авторитарность.  Только тогда наш народ признает  за ним право
жить  во  дворце  и  ...  заткнется.  Если  же он будет  изображать  из себя
демократа  -- я, мол,  такой, как и все вы, -- это обернется дискредитацией,
потерей почтения к "высшей власти".
     До жути  страшно  становится:  на глазах разваливаются  столь привычные
авторитет и власть. Готов ли к этому сам М. С.?
     Накануне  съезда  он опять собрал секретарей  обкомов,  инструктировал,
давал понять,  что  они опора.  А  эту опору  на  выборах  делегатов  съезда
прокатили с треском.  Это  ли не сигнал для партаппарата: либо уходить, либо
адаптироваться? Время для них течет со скоростью горного потока.  Плохо, что
он держит рядом  лишь Яковлева и иногда Медведева.  Шахназаров шумит: почему
М. С. не опирается на нас с тобой?!  Не глупые мы, а главное, можем говорить
что думаем. И мы  связаны как раз с  той  средой,  которая сейчас на  съезде
наиболее  активна,  мы  чувствуем  ее  векторы. Почему  он варится только  в
яковлевском соку, который сам сейчас в растерянности?!
     Еще одно  наблюдение  со съезда. Диапазон  делегатов  от  Прибалтики до
Средней Азии  и  Сибири огромен. Это  особенно  видно, поскольку  делегаты и
"территориально" расположены в  зале в разных концах.  И этот диапазон -- от
культурности  и  демократизма  до сталинизма  и  брежневизма  --  по  уровню
сознания  и   настроениям.  Одни   "чешут"  латинскими  выражениями,  другие
"захлопывают" несогласных и выкрикивают в микрофон всякую белиберду.

     <i>11 сентября 1989 года</i>
     Запись после возвращения из Крыма, где был при нем во время отпуска.
     Я не мог проникнуть в  его тайные замыслы (если они есть), когда он там
диктовал статью  против  правых и левых, резко высказался против  требования
стабильности:  какая,   мол,  стабильность,  ведь   революция  у  нас.  Если
стабильность, то конец перестройке, стабильность -- это застой.  В революции
и  должна  быть   нестабильность.  Но  тогда  чего  возмущаться   теми,  кто
баламутит?! Душевное состояние у него без паники. Будто где-то  в глубине он
убежден,  что не потонет.  Опасный крен у  него  -- поддакивание "россиянам"
(встречался  с  Бондаревым,  дал  героя Астафьеву, сделал Куняева редактором
"Литературной России"). Вновь и вновь повторяет: если Россия поднимется, вот
тогда-то  начнется.  Что  начнется?  Железно  он  стоит  против  образования
Компартии  РСФСР, против  придания РСФСР полного статуса союзной республики.
На  Политбюро так и  сказал: тогда конец империи. Словом, держится за старые
рычаги. Хотя  волю  стране  дал  небывалую. И  теперь уже  не  удержишь,  не
вернешь.  И в экономике  тоже... Боится рынка,  боится свободных цен, боится
кооперации. Боится разогнать Политбюро и ведомства,  хотя  видит, что аренда
на  селе  без  этого не  пойдет. Сам же  на последнем  Политбюро заявил, что
мартовский Пленум (по сельскому хозяйству) завалили, ибо там ставился вопрос
об изменении роли собственности в производственных отношениях.
     Не  согласился со  мной  созвать очередной съезд КПСС в  ноябре с одним
только вопросом -- о переизбрании ЦК. Я ему три страницы аргументов написал.
Нет, говорит. Хотя понимает, что ЦК против него, против  перестройки, что  в
этом  составе  он губит  остатки  авторитета партии.  Не хочет М.  С.  круто
разделаться с окружением и воспользоваться своей новой  властью фактического
президента.


     <i>17 сентября</i>
     Не нашли мы еще выход  к  новой России. М. С. на Политбюро советовался:
мол, ему, наверное, надо выступить в "Коммунисте" о том, что такое социализм
и его обновление. Идея прошлогодняя.  Начато это мною еще в Крыму в  прошлом
году по  его заданию. Теперь  тему доводит Иван Фролов со  своими Лацисом  и
Колесниковым. Уверен, ничего серьезного  не получится, потому что прав  Юрий
Афанасьев: надо отойти  от дилеммы  капитализм  -- социализм.  Это нафталин.
Нельзя искать будущее  на  путях марксизма-ленинизма, как  его ни  обновляй.
Нужна  совершенно свободная  мысль и  теория, основанная  сугубо  на реалиях
современности. Марксизм-ленинизм -- это XIX век, в XX он дал горькие плоды.
     Вчера  пошел на Крымскую  набережную в картинную  галерею. В  вестибюле
давно там поставлены скульптуры: красноармеец на посту со  штыком и  в дохе;
пастух  из  Дагестана,  Зоя  Космодемьянская  и т. п. И  ужаснулся  я:  ведь
демонтируем   все,   что  было   идейной  атмосферой  нашей  молодости.  Все
приобретает значение с обратным знаком. Все вокруг, оказывается, было ложью.
Но, наверное, всегда так на поворотах.
     И  подумал:  хорошо  все-таки,  что  я  в  молодые  годы  не  увлекался
политикой. И в комсомол не вступил, и читал Ницше и Шопенгауэра, горьковскую
"Всемирную литературу", Достоевского  в довоенных (до 1914  года) изданиях и
сотни  других   книг.  Причем  выбирал  те,  которых   другие   не   читали.
Оригинальничал.  А  в  результате не утратил того, о  чем сейчас плачет наша
"передовая" пресса --  моральных норм и совести. В результате никогда не был
под обаянием Сталина. Никогда не считал его великим, потому что он  не был в
моих глазах благородным человеком и интеллигентом, человеком культуры.

     <i>24 сентября</i>
     Вчера присутствовал  на встрече Горбачева  с Тэтчер.  Красивая,  умная,
женственная. Это неправда, что она баба с  яйцами, мужик в юбке. Она во всем
женщина, еще какая!  Хвалит Горбачева. Телевидение ей вчера  дало чуть ли не
целый  час  для  этого. Она, наверное, правильно поняла замысел М.  С.:  ему
наплевать  на идеологию коммунизма, он хочет сделать свою страну нормальным,
цивилизованным  государством. И  если  бы  не катастрофа с  "благосостоянием
народа", она уже стала бы такой.
     Начинаю готовить визит в Финляндию.

     <i>9 октября 1989 года</i>
     После поездки Горбачева в Берлин.
     Европа вся  в  восторге  от его  высказываний  там. И все  шепчут нашим
дипломатам и вообще советским, что это хорошо, что СССР высказался деликатно
против воссоединения Германии. Аттали (помощник Миттерана) заговорил всерьез
о  восстановлении советско-французского союза, включая военную интеграцию. Я
вспомнил в связи с этим: Тэтчер,  разговаривая с Горбачевым, попросила вдруг
не записывать, что она дальше  скажет. А  сказала она примерно следующее: "Я
решительно против объединения Германии. Но я не могу этого  сказать вслух ни
у себя дома, ни в НАТО".
     В общем понятно: нашими руками хотят остановить немцев.

     <i>11 октября</i>
     Вместе с  Шахназаровым учинили "погром" записке Шеварднадзе  и Крючкова
по поводу политики  в  отношении стран соцориентации.  Застенчивые изменения
они предложили. Мы же с Шахом  выступили вообще против  самой этой категории
("соцориентация"),  против  деления  "третьего   мира"  по   идеологическому
признаку,  против экспорта туда оружия, что соблазняет правителей этих стран
заниматься  не  тем,  чем  следовало  бы.  Словом,  мы  предложили  коренное
изменение   курса  на   этом  направлении,   ибо  прежнее,   сложившееся  на
идеологических  предпосылках  и на основе военно-стратегических соображений,
--  это  курс  позавчерашнего  дня,  он  не  оправдал  себя, обанкротился  и
несовместим с новым мышлением.
     М. С. велел разослать наш меморандум членам Политбюро.
     Чем-то кончится эта наша затея?

     <i>23 октября</i>
     Начитался вчера западных анализов  нашей экономики. Рекомендаций полно.
И все, кроме, конечно, Пайпса и Бжезинского, -- с позиций заинтересованности
в успехе перестройки. Успех  понимается в основном по-тэтчеровс-ки. Наиболее
серьезные  --  с пониманием, что мы не можем превратиться целиком в западное
общество. Есть  и  такие,  которые  предрекают советское экономическое чудо,
если... Общее у всех у них то, что надо, мол,  Горбачеву наконец решиться на
прорыв, не  тянуть, не осторожничать, уйти от половинчатости,  так как время
работает  против  него.  Неизбежны  тяжелые времена  для определенной  части
общества,  но есть мировые законы оздоровления экономики  и  никому  еще  не
удавалось  их обмануть. Общее  еще у  тех  и других --  персонификация нашей
реформы.  Все они апеллируют к Горбачеву. Вот, мол, если бы он сделал так-то
и так-то, если бы он решился на то-то и то-то, и т. д. Но беда заключается в
том,  что он уже  не властен  ничего  решительного  сделать,  даже  если  бы
решился. И не потому, как  они  там  думают, что существует  рядом  Лигачев,
бюрократический  аппарат,  а  потому  что  у  него  нет  механизма  добиться
проведения в жизнь своих  решений. Их  некому проводить. Партию уже никто не
признает  в  этом качестве, а Советы по-прежнему беспомощны.  Хозяйственники
между  двух  стульев:  никаких указаний  к  ним не поступает, свободой своей
распоряжаться  они  не  могут  и  не  знают,   к  кому  "тыркнуться",  чтобы
производство  функционировало   и  чтобы  связи  с   другими   предприятиями
сохранить.
     Аппарат на всех уровнях  деморализован или пассивно ждет, когда все это
завалится. А им, аппаратчикам, все равно уже терять нечего. Лозунг "включить
человека,  человеческий фактор" повис в воздухе, потому  что наш человек без
поводыря оказался заброшенным и озлобился, потому что ничего у него нет и не
у кого  теперь  просить и требовать. Остается  только кричать и поносить все
вокруг.
     Опасно  поднимает  голову  рабочий  класс.  В  лидеры к  нему  приходят
профсоюзники  и партийные деятели  райкомовского звена,  которые поняли, что
место им может спасти только махровый  популизм и  демагогия,  обращенная  к
самому верху.
     А М. С. продолжает заигрывать со всякими  Яриными, которого на митингах
требуют ввести в Политбюро. Так  что и здесь идеология подставляет Горбачеву
ножку. И не только ему, а и всей перестройке. И не только в экономике, но  и
в гласности.

     <i>29 октября</i>
     Поездка в  Финляндию  убедила, что и от нее  мы отстали уже на  десятки
лет. Но и в  эти  четыре года перестройки упускали время, все осторожничали.
Горбачев  боялся  за  социалистические  ценности,  а  теперь  эти   ценности
оборачиваются  против  него, потому  что возникает рабочее движение со своим
естественным тред-юнионистским законом: дай мне, а на остальное наплевать...
     Вчера был у Брутенца в больнице. Он  лежит с инфарктом. Поговорили часа
полтора о том, конечно, куда мы катимся и что думает Горбачев. Я говорю:  М.
С. искренне верит в формулу: социализм -- творчество масс. Вот они и творят.
А что  получится, мол, посмотрим. Карен согласился, но добавил, что надо при
этом все-таки и управлять. А  как управлять, возразил  я, когда нет  никаких
механизмов для этого.
     План можно  составить, но  никто не захочет  теперь жить  по  какому-то
плану.  Насытились мы всякими планами. Да если бы и захотели, не смогли  бы.
Мы достаточно уже доказали всем и себе, что общество по плану развиваться не
может.  Государство  может,  до  какого-то  момента,  пока  окончательно  не
оторвется от общества.
     Да к тому же известно, что нельзя регулировать неизвестное.

     <i>6 ноября 1989 года</i>
     По поводу  очередной истерики Рыжкова на Политбюро. Мол, со всех сторон
кричат о кризисе. Экономика -- в кризисе, общество -- в кризисе, партия -- в
кризисе,  снабжение  -- в  кризисе. Все в кризисе! М. С. заметил ему: но они
ведь  только  повторяют  то,  что  мы  сами  сказали,  в  том числе  на  XIX
партконференции. Вот когда кричат о катастрофе, тут я не согласен.

     <i>1 января 1990 года</i>
     Примерно  месяца  полтора  назад,  после  очередной  встречи  с  видным
иностранцем М. С.  сказал  мне, потом  Шахназарову,  потом Яковлеву: "Я свое
дело сделал!" Воистину так,  но не  думаю, что он захочет уйти. Скорее всего
ему придется  стать  президентом.  И тогда появится еще  одна пауза, захотят
посмотреть,  как он распорядится и справится  --  не  обремененный  наличием
Лигачева, Политбюро, ЦК и т. п.

     <i>2 января</i>
     Размышления по итогам поездки в Италию и  на Мальту.  Визит в Италию не
казался значительным.  И переговоры, и  подписанные документы -- все это уже
было с другими странами и все это мало пока идет в дело  и для  нас,  и  для
них. Суть в изменении атмосферы и всей политической ситуации. Тут в  Италии,
умноженные на темперамент, фантастически искренние симпатии  к  Горбачеву --
это не просто популярность.
     Острее  всего  я почувствовал это в  Милане,  где была просто  массовая
истерия.  Машина еле-еле продвигалась  через  толпу.  А  когда  он вышел  на
площади Л а Скала и пошел по галерее к  муниципалитету (это почти километр),
происходило что-то невероятное. Сплошная плотная масса,  которую полицейским
с огромным  трудом  удавалось  раздвигать, чтобы дать ему  сделать несколько
шагов. В  окнах,  на  балконах,  на  перекладинах, между стенами под сводами
галереи, на любых  выступах люди нависали друг на друга.  Под крышей галереи
--  оглушающий  вопль:  "Горби!  Горби!"   Полицию  в  конце  концов  смяли.
Охранников затолкали и растащили.
     Только самодисциплина людей позволила предотвратить давку, "ходынку". В
муниципалитете  Горбачев  не  смог  произнести  заготовленную заранее  речь.
Признался мне  потом,  что был просто в шоке,  и заготовленные слова куда-то
все делись.  По выходе из мэрии к машине прорвались  женщины, судя по одежде
явно из высшего света. Со слезами, в истерике бросаются на стекла машины, их
оттаскивают, они вырываются...
     Что это? Для меня объяснение одно. Мы не знали и не могли понять, какой
ужас  много  лет  наводили  на  Европу своей военной  мощью,  68-м  годом  в
Чехословакии,  своим  Афганистаном,  каким  потрясением  для европейцев была
установка  СС-20.  Мы  знать  этого  не  хотели,  мы   демонстрировали  мощь
социализма.  И  вот  Горбачев  убрал  этот  ужас,  и  страна  наша предстала
нормальной,  даже несчастной.  Вот почему мы  имеем этот  Милан. Вот  почему
Горбачев  теперь  не  только  "человек года",  но "человек  десятилетия" (по
Time'y).
     Я болел  эти  дни. По звонкам от Гусенкова и  Шахназарова  почувствовал
тревогу. Предстоит Политбюро. Ждут  основательного разговора: кто за что и с
кем.
     Однако  тревога  оказалась преждевременной.  Горбачев  спокойно  оценил
итоги   года.  В  духе   своего   новогоднего  приветствия  порассуждал   об
экономической программе  Рыжкова,  утвержденной съездом.  Сказал,  что  надо
"браться с  первого  дня",  что 90-й  год  -- решающий. И заключил: "Если не
изменим положение со снабжением, нам надо уходить".
     Обсудили, когда  ему  ехать  в Литву. Некоторые  предложили потянуть  с
поездкой.  Никаких наших идей, которые  мы с Шахназаровым  пытались навязать
ему в связи с поездкой, при обсуждении не появилось. А  мы ему говорили, что
без предложения заключить договор между Литвой и СССР лучше не ехать вообще,
ибо это провал.

     <i>4 января</i>
     Мой  прогноз:  спасение  перестройки  в ее рутинизации, в  пассивизации
народа. Но и это  при условии, что хоть  чуть-чуть будет улучшаться с едой в
России.  А  Союз, я думаю, начнет сокращаться. Прибалтика станет  договорной
частью Союза, саму Россию будут изнутри растаскивать татары, башкиры, якуты,
коми и т. д.

     <i>21 января</i>
     Между прочим, день смерти Ленина... А как-то  незаметно. Вчера утром на
Политбюро тайно обсуждали ситуацию в Азербайджане. Заодно решили проводить в
июне партийный съезд. Опять Горбачев опоздал. Я и  другие доказывали ему еще
летом, что съезд надо проводить в 1989 году, до сессии Верховного Совета, до
Съезда народных депутатов. Все равно к этому пришел, но время-то упущено.  И
он, стараясь сохранить  партию, теряет  ее,  а  главное, остается  опутанный
Лигачевым  и компанией,  аппаратом, отделом оргпартработы, не говоря уже  об
обкомовских бонзах типа только что прогнанного Богомякова из Тюмени и т. п.
     После  Литвы  и в  связи с событиями в  Азербайджане,  которые, кстати,
вызвали  яростную   демонстрацию   женщин   в  Краснодаре,  Ставрополье,   в
Ростове-на-Дону, в  Туапсе, в казацких станицах и русских крестьянских селах
против набора  резервистов,  направляемых  на  "усмирение Кавказа".  Женщины
кричали:  "Нет новому  Афгану!  Почему русские  мужики  должны умирать из-за
всяких армян и  азербайджанцев?  Пусть сами  разбираются, вместо  того чтобы
спекулировать на наших рынках!"
     Так  вот,   под  воздействием   всего  этого  я   вспомнил  "концепцию"
Распутина--Астафьева (о том,  что  Россия должна уйти из СССР). Читаю сейчас
Владимира Соловьева "Национальный вопрос в России" и стал склоняться к тому,
что  многонациональную  проблему  Союза  можно решить только  через  русский
вопрос. Пусть Россия уходит из СССР и пусть остальные поступают,  как хотят.
Правда, если уйдет и Украина, мы на время  перестанем быть великой державой.
Ну и что? Переживем и вернем себе это звание через возрождение России.
     <i>23 января</i>
     Вчера  за день начитался всякой информации о событиях в мире. Восточная
Европа "отваливает" от нас совсем, и неудержимо.
     И все больше  очевидно, что "общеевропейский  дом" будет  (если будет!)
без нас, без СССР,  а мы  пока "пусть поживем" по соседству. И везде рушится
ком-движение. Новая, новая  эра наступает. Решительнее, смелее надо  уходить
от  стереотипов, иначе останемся в  хвосте мировой истории. А  Горбачева еще
прочно  держат за фалды страхи из прошлого.  Он скорее инстинктом  рвется на
новые  просторы,  а разум  не  охватывает всего или боится  "делать  выводы"
политические.

     <i>25 февраля 1990 года</i>
     Из  реплик  в  узком  кругу,  из  звонка  ко  мне  Раисы  Максимовны  я
почувствовал, что Горбачев готов уйти. Великое дело он уже сделал, а теперь,
мол, сам народ, которому он дал свободу, пусть решает свою судьбу  как хочет
и как  сможет. Впрочем,  держит его чувство  ответственности и  надежда, что
все-таки еще можно "упорядочить процесс".
     На что же опираться Горбачеву в  нынешней ситуации? Народ он  оттолкнул
пустыми  полками и  беспорядком.  Перестроечных  партийцев  --  объятиями  с
Лигачевым.   Перестроечную  интеллигенцию  --  заигрыванием   с  Бондаревым,
Беловым,  Распутиным.  Националов  -- тем,  что не  "отпускает"  их либо  не
"спасает"  одних  за  счет  других.  Упущен  шанс:  надо  было  сразу  после
январского  Пленума, в  чрезвычайном  порядке,  в  нарушение конституционной
нормы  созвать Съезд народных  депутатов. Сыграть  на  том, что они  -- сами
народные депутаты -- полномочны решать, законно они или незаконно  собрались
в Москве, чтобы избрать президента.
     А между  тем вчера  умер Дезька.  Горбачев  явно  ведет дело к реальной
многопартийности. Иначе  не могла бы появиться записка за подписью Кручины и
Павлова (зав.  Отделом адморганов ЦК) об инвентаризации партийного имущества
и  подготовке  к передаче государству всего  того,  что  принадлежало партии
(механизмы  шифроинформации и связи,  закрытые  телефоны, партийные  здания,
гебешная охрана, просто непомерная для политической партии как таковой, и т.
д.). Срок -- 2 месяца.
     В пятницу приходил ко мне Креддок (внешнеполитический помощник Тэтчер).
Выяснял,  продержится ли  Горбачев,  и в  этом  контексте  -- об объединении
Германии. Боятся.  Мадам больше  кого  бы то ни было в Европе боится, как бы
Великобритания  совсем не  лишилась  положения великой державы.  И логика, и
аргументы ее  посыльного понятны  и в общем  те же, что и у нас. Но для  них
выход -- Германию в НАТО. Я с  ним полтора часа говорил, держался совершенно
натурально, без  всякой самоцензуры. А опомнившись, не сразу  сообразил, что
разговаривал отнюдь не с "товарищем".
     На Политбюро в силовом духе, с  позиций "единой и неделимой" (так прямо
Воротников, например, и произносит) обсуждался вопрос об  отделении Литвы, о
Союзном  договоре. И Горбачев говорил в унисон с Лигачевым, Рыжковым, тем же
Воротниковым.  Словом, происходит  отрыв от реальности, который грозит  тем,
что останется один аргумент -- танки.
     Смятение в  душе. Общество рассыпается, а  зачатков формирования нового
пока не  видно. У Горбачева, по моим последним наблюдениям, утрачено чувство
управляемости  процессом.  Он,  кажется,  тоже  "заблудился"  (любимое   его
словечко) в том, что происходит, и начинает искать  "простые  решения" (тоже
любимый его термин).

     <i>12 апреля 1990 года</i>
     Горбачев продолжает  игру с  Литвой.  Доказывает  иностранцам (был  тут
Эдвард  Кеннеди,  потом скучный  Херд  -- мининдел Великобритании), как  он,
Горбачев, прав  и какой он такой же, как  они, законник. Да,  юридически  он
прав, но исторически  и  политически  проигрывает.  И,  дай  Бог,  проиграет
только... личный престиж.
     Я  предложил  Горбачеву  направить  Добрынина  послом  в  Индию  взамен
заваливающегося  Исакова.  А  он  хочет его на пенсию. Мне  не  понятен и не
нравится маневр Шеварднадзе, который всю свою довольно сильную команду замов
отправил послами: Бессмертных, Воронцова, Адамишина, Абоимова... Оставшись с
"нежным Толей" (Ковалев) и Никифоровым (партноменклатурщик).
     Горбачев   активен  и  кажется   бодрым,   уверенным.  Это   производит
впечатление, но главным образом на иностранцев. Обманчиво: это результат его
физического и нравственного здоровья, а  не политической  уверенности.  Дела
все хуже. Хотя я не верю в гражданскую войну,  если мы сами ее "не захотим".
Пока  ее  хотят   лишь  генералы,   которые  брызжут  ненавистью  ко   всему
горбачевскому. И остервенелый аппарат. Будет бой на съезде КП РСФСР, а потом
на XXVIII съезде КПСС.

     <i>13 апреля</i>
     Вчера   Горбачев   проводил   Президентский  совет   по   радикализации
экономических реформ. Я не пошел. Текучка заела. Что со страной, сколько еще
до полного
     паралича?

     <i>15 апреля</i>
     В общественном сознании и в средствах массовой информации общим мнением
стало,  что никакого социализма у нас  не было  и  нет.  Я эту  мысль вписал
Горбачеву  в "Слово о  Ленине"  (ему  предстоит выступить  с докладом  к дню
рождения Ленина). Думаю, аккуратно вычеркнет.

     <i>21 апреля</i>
     М.  С. охладевает к  внешней  политике,  возможно, из-за  Литвы. Я  ему
принес график встреч  на май--июнь. Он  мне: Делора -- долой,  Миттерана  --
маханул (я  взвился, поскольку Миттерану уже сообщили), делегацию Социнтерна
--  долой.  Киннока тоже. И добавляет:  вот  было бы  хорошо,  если бы Марго
отказалась от поездки в Киев, да и Буш -- от встречи. Хоть делом бы занялся.

     <i>22 апреля</i>
     Гляжу я на этот развал прежних структур и думаю: а может  быть,  он и в
самом деле  "готов  пойти так далеко, как вы (это он мне  и Яковлеву)  и  не
предполагаете"? Не раз и уже давно он так говорил. Может, в самом деле хочет
распрощаться со всем, что нас привязывает к 70 прошедшим годам, оставив лишь
некоторую  символику,  чтобы  отличаться  от Запада? Может,  он  так  горячо
настаивал  на  письме  ЦК к партии,  чтобы окончательно ее завалить или,  по
крайней мере,  отодвинуть от  реальной власти? Хотя  трудно в  это поверить,
глядя  на него на заседаниях Политбюро. Видимо, все время в нем  борются два
начала и  иногда побеждает  импульсивное -- от крайкомовской его  инерции. А
потом  он  начинает  "разбираться",  отруливать  или  использовать  к  своей
одноминутной выгоде то,  что  явно,  казалось  бы,  во  вред его официальной
политике.  Во  всяком  случае,  он  давно  понял,  что с  Егором  Кузьмичом,
Рыжковым, Воротниковым,  Зайковым  и т.  п. ему не  по пути. И по-разному их
характеризуя,  он не  скрывал  "в нашем  кругу" неприязни, по крайней мере к
первым двум. И  я понимал: отделаться  от  них  -- вопрос времени. Теперь он
почти этого достиг. Но  не  так, как  его  призывали сделать: убрать  из ПБ,
освежить  ПБ,  заменить и  т.  д. Это  ему казалось "старым мышлением". А он
сделал  большее:  убрал   само   ПБ  от   власти.  И   это   уже   визуально
просматривается. На возложении венков у Мавзолея в первом ряду он, Лукьянов,
Рыжков (премьер),  другие.  Не партийные  боссы. И чуть поодаль  --  Яковлев
(член Президентского совета). А "партийные" Лигачев  и К°  -- уже во  втором
ряду.
     События, связанные  с  формированием Компартии РСФСР, создают ситуацию,
когда Горбачеву надо сильно торопиться. И поскорее вывести КПСС как целое за
скобки власти, окончательно сделав тем самым свое правление "светским". Хотя
проблема России остается. Прав Анатолий Стрелянный в своей статье: ВС РСФСР,
который изберут  на  съезде России в мае, не будет  таким  послушным, как ВС
СССР.  И  если  к тому  же  Ельцин  станет  президентом...  Думаю,  не  надо
сопротивляться превращению СССР в союз государств,  в конфедерацию. Тогда бы
он  правил над  ним.  А так,  если Россия  выйдет  из  его  подчинения,  как
управлять  остальной  страной?  Тут  надвигается большой просчет.  Скорей бы
закрыть  литовскую закавыку  --  по особому статусу для  всей  Прибалтики  в
Союзе. Конечно,  и остальные  захотят такого  статуса.  Назарбаев  уже  бьет
копытом, не говоря уж об Армении, Грузии, Азербайджане. Ну и что? Неизбежное
не отвратить.
     Горбачев сказал мне вчера, впрочем, не впервые: никогда не пойду на то,
чтобы судить за  "злоупотребление властью"  в  застойный  период. Тогда  100
тысяч надо отдавать под суд. Тогда мы возвращаемся в "1937-й".
     Все думаю: сознательно он вел дело к идейно-психологическому  развалу в
обществе  или так получилось?  А он,  как  всегда, адаптировался и  "оседлал
процесс"?  Но без этого никакого обновления не получалось бы. Даже поношение
и дискредитация  Ленина  "экстремистами"  (радикалистами,  как  он  стал  их
называть)  служит  раскрепощению  мозгов   и  утверждению  "чувства   полной
свободы".   Вседозволенность  работает  на   расчистку   почвы   для  нового
общественного сознания,  действительно плюралистского и ни от кого сверху не
зависящего.
     В разговоре с Асадом (президент Сирии) он отвлекся опять на рассуждения
о "социалистической идее" в рамках  перестройки. Не  видит, что ли, что пока
эта идея  в  обществе  держится лишь  на  консервативной  инерции  ("За  что
боролись!",  "Тогда было равенство,  хоть  и  в бедности")?  В  этом  смысле
характерен такой защитник социализма, как народный депутат Сухов -- шофер из
Харькова.
     Не видит М. С., что ли, что ничем оригинальным  в социальной сфере, что
было бы неизвестно  современному  капитализму,  "социалистическая  идея"  не
отличается. Мы не  наполнили эту идею жизнеспособным содержанием, и никто не
сможет это уже сделать.
     Литва -- самая  болевая для него (М. С.) точка. Она --  в экономической
блокаде.  А  "восстания", которого  он ждет против Ландсбергиса и Прунскене,
все  нет и нет. Нет у него политики в отношении Литвы, а есть одна державная
идеология:  не допустить распад империи. В Свердловске  недавно вновь заявил
-- не отступит от этого.
     Он очень усталый и  стареет на глазах. После встречи с Асадом на  улице
Алексея  Толстого жаловался  нам  с  Брутенцем, что  дошел до  ручки, голова
ломится. И впрямь: вчера де Мезьеру (премьер ГДР)  наговорил с ходу  такого,
от  чего придется отступить. Потом  диктовал свою  речь  для  съезда  РСФСР,
который  действительно  все  может и порешить, если Россия захочет выйти  из
СССР.
     Воротников уже подал в отставку  (с поста  Председателя Совмина РСФСР).
Власова  на ПБ  прочат на его место. Но,  наверное,  это не  пройдет. Скорее
всего, будет  Ельцин  "со  всеми вытекающими".  А М.  С.  его  в Свердловске
объявил конченым политическим деятелем.

     <i>7 мая 1990 года</i>
     Да, с Горбачевым что-то происходит: сегодня устроил встречу  с  Героями
Советского Союза и  орденоносцами "Славы". Какой-то  генерал, приехавший  из
Литвы, 20 минут нес  черт знает что -- будто он не в 1990-м, а в 1950  году.
Другие  под  стать, и  все под  бурные аплодисменты. Западная печать усекла:
Горбачев,  мол, эти празднества,  45-летие победы  и проч.  проводит,  чтобы
умаслить  армию, которая еще не сказала  своего  слова в политике. Наверное,
так оно и есть. Но тут сказываются и его крайкомовские "эмоции". (А почему у
меня самого их нет? Вернее, они у меня совсем другие, эти эмоции, хотя я-то,
как и эти генералы и орденоносцы, воевал.)
     Язов выступил  тоже по-генеральски, по  существу  цинично. Обрушился на
ученых-очернителей:  насчитали,  мол,  46  миллионов,  а  погибло  на  полях
сражений всего (!) 8. Забыл даже о  3 миллионах пленных  только в 1941 году.
По чьей  вине, товарищ Язов? А  ведь их судьба оказалась хуже, чем у убитых.
Словом, М. С. напускает серую пену, чтобы прикрыть просчеты перестройки. Эта
его  акция --  та  самая  другая  крайность,  против которой  он так яростно
выступает.
     <i>20 мая</i>
     Вчера,  в субботу, М. С.  позвал  в  Ново-Огарево обдумать  концепцию к
XXVIII съезду КПСС. Приехали Яковлев,  Примаков, Фролов, Шахназаров, Болдин,
Петраков  и  я.  Весь  день  дискутировали.   Попутно  услышали   такие  его
рассуждения "о своей  доле". Жизнь  что?  Она одна. Ее не  жалко  отдать  за
что-то стоящее. Не на жратву  же или на баб  только.  И я ни о чем не жалею.
Раскачал такую страну. Кричат: хаос, полки пустые!  Партию развалил, порядка
нет!  А  как по-другому?  История  иначе  не делается. И  как правило, такие
большие повороты сопровождаются большой кровью.  У нас пока удалось избежать
ее.  И  это  уже колоссальное  достижение.  И  весь  мир  теперь  рассуждает
категориями  нашего  нового  мышления.  Это  что, так  себе?  И все  ведь  к
человеку, все в русло цивилизаторское. А дефициты и  полки пустые переживем.
Колбаса будет. Ругают, клянут! 70 процентов аппарата  ЦК и самого ЦК  против
меня. Ненавидят. Не делает это им чести:  если поскрести -- шкурничество. Не
жалею ни о чем и не боюсь. И на съезде не буду ни каяться, ни оправдываться.
     Целый день разговор шел вокруг этих проблем. Он даже согласился  с моим
заявлением (а это я  уже не раз ему говорил), что перестройка означает смену
общественной  системы.  Согласился, но добавил: в  рамках  социалистического
выбора. Ну и ладно пока...

     <i>23 июня 1990 года</i>
     Лигачев  на  крестьянском  съезде  уже  в  открытую  назвал  президента
предателем,  развалившим  страну и социалистическое содружество. И  добавил,
что он, Лигачев, будет бороться до конца.
     На московской  партконференции Прокофьев  (первый секретарь МГК) обошел
Горбачева  слева.  Силаев,  премьер-министр  России,  выступил   за  частную
собственность (полная метаморфоза  у технократа).  Кстати, Бочарова взять  в
премьеры Ельцин побоялся,  а взял Силаева, хотя  это был  человек Горбачева.
Чудеса, да и только!
     А вообще-то, как отвлечешься от повседневных перегрузок (давление опять
дает о себе знать) -- находит ощущение полного завала и распада... Наверное,
это  и  есть настоящая революция: от  системы к системе.  Что  я  и  пытаюсь
заложить в доклад к  XXVIII съезду. Скорее всего, люди именно так переживают
такие времена.
     Вчера Полозков  избран первым секретарем Российской компартии.  Со всех
сторон,  включая  даже   редакцию   "Коммуниста",  от   всяких  писателей  и
театральных деятелей идут протестующие  телеграммы и звонки: индивидуально и
целыми организациями  люди хотят выходить из  партии. Мне тоже  надо об этом
подумать. Горбачев, который  все дни торчал на съезде  Российской компартии,
выслушивал  грубости и  принимал  прямые  оплеухи от  этой своры.  Сносил не
просто грубости, а махровую дикость. Потом произнес заключительное слово. Но
свел   все  (этого   потребовали  от   него!)  к  ответам   на   вопросы  --
провокационные,   глупые,   ехидные,   с   подковырками.   Отвечал   путано,
многословно, сумбурно, иногда не  умея  выразить  того,  что хотел, или, как
всегда,  боясь определенности,  сознательно  плутал,  чтобы  не  было  ясно.
Повторил свое клише -- против ухода с поста генсека, против превращения КПСС
в  парламентскую партию,  за  рабочий класс  как  социальную базу партии,  и
прочее,  и прочее. По существу  это все популистское, компрометирующее самою
его перестроечную концепцию.
     И вообще он слишком стал разным: один за границей, другой -- здесь. Это
особенно контрастно  выглядит  после  недавней поездки  в Америку.  Там  его
здравый смысл, там его теория "движения страны к процветанию". Тут инстинкты
страха, тактически -- аппаратный образ  мышления, органичная привязанность к
компромиссам, которые уже наносят огромный вред политике и всему делу.
     Если  он  пойдет  на Пленум  ЦК  КПСС  (для  утверждения проекта своего
доклада к XXVIII  съезду), то теперь-то уж  его  разнесут вчистую  --  после
этого темного российского съезда. И даже могут снять с генсекства. И сделают
это  обязательно,  если   он  представит  доклад,  который   подготовлен   в
Волынском-2.  А играть "ва-банк", судя по его  поведению на съезде Компартии
РСФСР, он не  будет. Значит, подчинится. Думаю, и от рынка отступится  --  и
будет всеобщий  позор и бесславный конец. Может  быть, не сразу, а по сильно
скользящей наклонной.  "Великий человек" --  а  он оказался именно  в  таком
положении -- не смог удержаться на уровне своей великости, когда пробил час.
А он пробил именно в эти дни.
     Мы с Шахназаровым  написали ему записку, умоляя оставить пост в партии.
Доказывали, что для него это означало бы подняться над всеми партиями, стать
действительно президентом. И, кстати, уход  позволил  бы ему отгородиться от
нападок и оскорблений всяких шавок,  которые  пользуются уставным  партийным
правом и  дискредитируют его с позиции собственной "культуры".  Записка была
проигнорирована. Горбачев  либо  считает, что  опять все ему  сойдет (хотя с
каждым  разом сходит все хуже  и хуже и для него, и для страны), либо что-то
задумал. Но тогда зачем  он раздевается публично на съезде РКП?  Чтобы потом
обвинили в обмане, в коварстве?

     <i>8 июля 1990 года</i>
     Идет  съезд  партии.  Скопище  обезумевших  провинциалов   и  столичных
демагогов.  Настолько  примитивный  уровень, что  воспринять  что-то,  кроме
марксизЬма-ле-нинизЬма,  они  просто  не  в  состоянии.  Все  иное  для  них
предательство, в лучшем случае -- отсутствие идеологии.
     После встречи  с секретарями  райкомов  и горкомов Горбачев сказал мне:
"Шкурники. Им, кроме кормушки и власти, ничего не нужно". Ругался матерно. Я
ему: "Бросьте  вы  их. Вы --  президент,  вы же видите, что это за партия, и
фактически вы заложником ее остаетесь, мальчиком  для битья". "Знаешь, Толя,
-- ответил  он мне,  -- думаешь не вижу? Вижу. Да  и  все твои (!) Арбатовы,
Шмелевы... письма пишут такие же. Но нельзя собаку отпускать с поводка.
     На съезде  Ивашко  (зам. генсека)  отвел М. С. в сторонку. Пошептались.
Оказалось,  тот предупредил,  что  в  резолюции съезда  хотят генсеку "неуд"
поставить. Тут же М.  С.  забрал в  свои руки  председательство  на  съезде.
Большинство  только  что проголосовало за то, чтобы каждого  члена Политбюро
выслушать и дать ему персональную  оценку. М. С. ринулся "спасать ситуацию":
"Если вы на это пойдете, партия расколется". Вот  и получается,  что, вместо
того чтобы  самому расколоть  такую партию два года назад, он  сейчас, когда
она превратилась во враждебную ему и перестройке силу, продолжает спасать ее
от раскола.
     Он обвиняет своих оппонентов в том, что они не ощущают, что живем уже в
другом  обществе. Но он сам этого не ощущает, потому что его понимание,  что
такое "другое общество", не  совпадает с тем, какое оно на самом деле. А оно
оказалось в массе  своей "плохим", а  не "хорошим", на что  он  рассчитывал,
когда давал свободу.

     <i>9 июля</i>
     Вчера весь день Горбачев -- "с рабочими и  крестьянами" в  Кремле на их
съезде. Потом -- на комиссии по обсуждению проекта Устава партии. Неумолим и
настойчив.  Только  чего  добивается-то?  Лигачева  в  качестве  заместителя
генсека? И что он будет "иметь" с этой партии?
     Вся московская интеллигентская  пресса  кроет  и  съезд,  и  Лигачева с
Полозковым и  недоумевает по  поводу  тактики Горбачева. Поступают сведения,
что творческие союзы собираются скопом уходить из КПСС.
     Вот вчерашнее интервью Горбачева после встречи с рабочими. Опять:  КПСС
-- это партия рабочих. И идеология ее -- от рабочего класса. Те, кто за него
или хотя бы без него, но  за перестройку, в  полной растерянности. В докладе
на  съезде  он  говорит  одно,  а под  угрозой забастовки  в Кузбассе  и под
давлением горлопанов на съезде говорит другое. Не чувствует он гула истории,
о чем сам же предупреждал в свое время Хонеккера.
     Контрастом  является речь Ельцина, которую ему написал Попцов. Один  из
делегатов  назвал  ее бонапартистской,  может,  и правильно  с точки  зрения
популизма,  в  расчете  предотвратить  гражданскую  войну.  И вообще  Ельцин
выглядел  солиднее президента,  ибо он определеннее. А этот мечется в  своей
компромиссной тактике, хотя самому полуграмотному в  политике уже видно, что
никакой консолидации не будет.

     <i>12 июля</i>
     Сегодня  Ельцин театрально  с трибуны съезда заявил, что он выходит  из
КПСС, и покинул зал под редкие выкрики "Позор!". М. С. вечером позвонил мне.
Стал  пояснять,  что  это  "логический  конец".   Я  ему  в  ответ:  "Нельзя
недооценивать этого шага". Такие вещи производят сильное впечатление:
     во-первых, эмоционально. Человек позволил себе, и это вызывает уважение
и интерес к нему;
     во-вторых, сигнал общественности и Советам, что можно с КПСС  отныне не
считаться: можно с партап-паратом поступать теперь вот так;
     в-третьих,  сигнал  коммунистам:  можно  уже не дорожить  партбилетом и
оставаться на коне;
     в-четвертых (Горбачеву  тогда я этот пункт "не сказал"): это  вы довели
дело до того, что могут происходить такие вещи;
     в-пятых, вы тут две  недели  из-за запятых спорите. Перед всей  страной
болтовню разводите, разрушая свой авторитет.  А урожай  на полях сыплется. И
вообще все останавливается;
     в-шестых, и  главное (тоже оставил при себе): вы  зубами  рвали,  чтобы
сохранить за  собой  пост генсека  партии, Ельцин  плюнул  ей в лицо и пошел
делать дело, которое вам надлежало делать.
     Обиделся, когда я стал расхваливать команду министров и парламентариев,
которых Ельцин с Силаевым набрали. Бурно, по-горбачевски, стал предрекать им
провал. Мол, соприкоснутся с жизнью... Вот-вот, ответствовал я: думаю, что с
Россией  они  справятся  быстро.  Ух,   как  он  взвился,  обвинил  меня   в
профессорстве, в  эйфории и т. д. Конечно, не очень это я деликатно... после
музыкального момента с выходкой Ельцина на съезде.
     Жутко  не хочется  в  этой ситуации лететь с  ним и с Колем на  Кавказ.
Может, пронесет? М. С. становится мне по-человечески неприятен. Его понесло,
но по ложным волнам. Он начинает портиться, как все при власти. Жалко.
     Эти дни все  думаю об отставке. Конечно, смешно обижаться на президента
сверхдержавы,  да  и  вообще,  что  значат  мои  ощущения  перед  лицом  его
перегрузок. Однако есть и собственное достоинство и,  кроме того, становится
неинтересно делать дело при таком его поведении.  Именно в таком состоянии я
и сачканул: из особняка на улице Алексея Толстого, где была встреча с Колем,
я уехал в ЦК,  а не на  аэродром, чтобы лететь на Кавказ (под предлогом, что
меня лично М. С. не пригласил).  Хотя мне было известно,  что в утвержденном
списке сопровождающих моя фамилия была.

     <i>21 июля</i>
     Был у него Делор. Тоже присматривается. Обещает все изучить. Но под "ни
за что" денег  не даст. Вообще, под имя  Горбачева закладная становится  для
Запада все более сомнительной. Вон он сколько наговорил в последнее время: и
Колю, и Вернеру (генсек НАТО),  и индийскому премьеру, каждому из сиятельных
иностранцев.  И что будет у  нас  авторитетный Президентский совет,  сильный
Совет Федерации,  Союзный договор. А  когда  собрался  этот Совет Федерации,
Ельцин не явился, а из Прибалтики приехали второстепенные лица. Правда, была
Прунскене.  Но  с  ходу  заявила,  что не  собирается участвовать ни в каком
Союзном договоре, что  Литва  уходит, ее только  этот вопрос  и  интересует.
Горбунова из Латвии Горбачев  лично просил  приехать --  не приехал.  Ельцин
претендует  на Кремль  -- в качестве Президента России и для пущей важности.
Наиздавал  указов,  по  сравнению с которыми эстонские законы прошлого года,
фактически дезавуировавшие права Центра,-- детская забава. Горбачев остается
властью без связи и рычагов. Как же он рассчитывает руководить?
     Нет,   Михаил  Сергеевич.  Вы  начали  процесс,  который  должен  иметь
естественное развитие. Вы  это закладывали в главную идею перестройки. И это
произошло.  Так не дискредитируйте себя  попытками  управлять из Центра. Вам
остается мудро наблюдать, как все теперь пойдет само собой, и не мешать и не
навредить. Ведь  это и ваш  лозунг  -- не мешать. Правда,  вы его  сказали в
отношении  колхозов и их  судьбы. Но надо его  распространить на все, на всю
страну. И прежде всего -- разогнать министерства. Правильно сказал по поводу
нашей реформы английский  министр в разговоре с вами: "Когда кошке  отрезают
хвост по кусочкам -- это хуже, чем сразу".
     Гаврила Попов издал по Москве постановление  отозвать всех милиционеров
с  охраны  общественных  объектов,  прежде всего ЦК, МГК, райкомов  и т.  п.
Милиционеров, мол,  не хватает для борьбы с  преступностью,  а тут  еще надо
охранять Волынское-1, Волынское-2 и сколько их там.

     <i>29 июля</i>
     Встречался  Горбачев с японским деятелем Икэдой.  Интересная фигура. Он
хлопал  Горбачева по  плечу и  что-то выкрикивал  по-японски -- от  восторга
перед великой личностью. Горбачева это вдохновило, и он стал философствовать
и  опять "далеко пошел".  То  же,  впрочем,  произошло и с Андреотти.  Есть,
однако,  надежда, что  этот реально поможет,  а  не  только будет  изучать и
советовать,  как Делор, Буш, Херд и другие. А Ельцин в это время обратился к
соотечественникам с призывом убрать урожай и пообещал вознаграждение, т.  е.
не  "на  ура!", и не только  лозунгами сделал  то,  что я советовал  сделать
Горбачеву. Он проигнорировал и опять опоздал.
     Между прочим, в обращении Ельцина  есть такие  слова: "Давайте  спасать
то,   что  еще   можно  спасти  в  России,   над   которой   провели   такой
недобросовестный эксперимент". Это о перестройке.

     <i>21 августа 1990 года</i>
     (Запись сделана по возвращении из Крыма в Москву)
     В день приезда в Крым в  отпуск Горбачев озадачил  меня статьей на тему
"рынок и социализм". "Меня,  вот,  -- говорил он, -- обвиняют, я хочу увести
страну от социализма, предать социалистический  выбор".  Через два дня я ему
принес  набросок. Он мне: "Ты меня  неправильно  понял. Возможно, я не  ясно
изложил идею". Из того, что  он потом наговорил, я  усек, что  он  уже хочет
чего-то совсем другого.
     Через три  дня  я принес новый  вариант. Покривился, хотя и сказал, что
теперь уже  вроде получается. Короче  говоря, и хочется, и колется у него на
эту тему. А главное, не получается сочетания двух слов в названии статьи.
     Шахназарову он в это же время поручил подготовить интервью по проблемам
Союзного договора. Когда тот  прислал проект,  Горбачев  забраковал и  долго
ругался.  А  ругался, потому что Шах реалистически  изобразил, что неизбежно
произойдет. А М. С. этого не хочет и опять опаздывает. Сначала он  ратует за
восстановление ленинского  понимания федеративности, потом -- за обновленный
федерализм,  потом -- за реальную федерацию, потом -- за конфедерацию, потом
--  за  союз суверенных  республик.  Наконец  -- за союз государств и это --
когда  некоторые  республики  уже  заявили  о  выходе  из  СССР.  Шахназаров
переделал и прислал взамен слезливую бодя-гу, увещевание -- не уходите, мол,
вам будет плохо, а в новом Союзе будет хорошо!
     Но Горбачев уже  передумал  и  насчет статьи,  и насчет интервью. Решил
поехать на маневры в Одесский военный округ, там произнести речь и затронуть
эти темы.  Трижды передиктовывал текст. В вопросе о рынке вроде продвинулся.
Впервые произнес,  что  основа  всего  --  частная  собственность,  уже  без
прилагательного: социалистическая или какая-нибудь там другая. Определился и
с   кризисом  социализма,  успокоился  насчет  приватизации,  включив  ее  в
социалистический выбор, но во главу  решительно поставил разгосударствление.
Словом,  держит  его еще  идеология, а вернее, мифология,  к которой, как он
считает, еще  привязано  большинство  населения. Отдает  ей  дань, хотя  все
меньше и меньше.
     Вернувшись из Одессы, спрашивал меня, какие отклики на его речь. Увы, я
ничего  ему  не мог  сказать  -- никаких откликов  ни  в  Москве,  ни  среди
отдыхающих  в  санатории, где  я  жил,  я  не  услышал.  Он  никак не  может
примириться с тем,  что  слово теперь  ценится  только  как дело,  а не  как
отражение идеологии. С идеологией действительно покончено везде.
     Из  Крыма по просьбе  разных организаций  он посылал приветствия всяким
конференциям,  слетам, международным  встречам,  но их  даже  не публиковали
центральные газеты. И тем более никаких откликов на них не последовало.
     11 августа 1990 года вечером он собрал в Мухалатке кое-кого из  больших
начальников, в это  время отдыхавших в  Крыму. Это он проделывал каждый год,
но меня пригласил впервые на такое сборище. Были Назарбаев,  Язов, Медведев,
Фролов, Нишанов, Ниязов, Примаков, с женами, у кого  таковые были. Примаков,
конечно,-- за тамаду. Все подряд говорили тосты. Горбачев  сам  предоставлял
слово.
     Назарбаев   вступал   в  дело   неоднократно,  в   тональности  у  него
чувствовалась  подчеркнутая  самоуверенность.  Много  рассуждал  о свободном
рынке,  о   том,   какими  богатствами  располагает  "его  государство"   --
уникальными, без которых другие в Союзе не проживут.
     А  тем временем  разворачивался иракский кризис. У меня были  опасения,
что М.  С.  поостережется круто осудить Хусейна.  Но я, к счастью, ошибся. К
тому же Шеварднадзе  действовал строго  в духе нового мышления. Правда, все,
начиная с согласия на встречу с Бейкером в Москве и  на совместное заявление
с ним,  согласовывал с Горбачевым по телефону. Иногда,  впрочем, если звонил
ночью, я Горбачева не беспокоил и брал на себя, уверяя Эдуарда Амвросиевича,
что Горбачев поддержит.
     Пригласил однажды вечером Горбачев  меня и Примакова на семейный ужин к
себе  на  дачу.  Поговорили откровенно,  главным  образом вокруг  Ельцина  и
Полозкова.
     Горбачев:  "Все  видят, какой Ельцин прохвост, человек без  правил, без
морали, вне культуры. Все  видят,  что он  занимается демагогией (Татарии --
свободу,  Коми  -- свободу, Башкирии --  пожалуйста). А по векселям  платить
придется  Горбачеву. Но  ни  в одной газете,  ни в  одной передаче  ни слова
критики,  не  говоря  уже об осуждении. Ничего, даже  по  поводу  его пошлых
интервью разным швейцарским и  японским  газетам, где он  ну просто не может
без того,  чтобы не обхамить Горбачева. Как с человеком  ничего у меня с ним
быть не  может,  но в политике  буду последовательно держаться  компромисса,
потому что без России ничего не сделаешь".
     Заговорили о Полозкове.  Я сказал, что чем хуже в компартии  РСФСР, тем
лучше, чем она "сталинистее", тем скорее сойдет с политической сцены.
     Примаков: есть опасность смычки Ельцин -- Полозков. Я согласился: есть.
Если  эта  партия будет  слабеть, Ельцин ее  облагодетельствует и, подобрав,
поставит на службу  своему  бонапартизму.  Если  она  будет усиливаться,  он
постарается не сделать из нее врага.
     Примаков:  надо  обласкать Полозкова, дать ему  хорошую  должностишку и
пусть уйдет с должности первого секретаря, а туда двинуть перестройщика.
     Я возразил: это иллюзия. Полозков хотя и темный, но понимает, что, уйди
он с поста или откажись от своей программы, он -- политический труп.
     М. С. игнорировал наши ходы вокруг  этой  темы.  И  заключил так: я  же
Полозкова знаю очень давно.
     Он честный, порядочный мужик, но глупый, необразованный. Он даже в этом
своем последнем интервью показал, что не понимает, что говорит. Ему напишут,
он произнесет.
     Заговорили  о  Рыжкове.  Примаков:  надо распрощаться  с  Рыжковым.  Он
объединяет ВПК, директоров (включая военных), объединяет их  на  анти-ваших,
М. С., позициях.  Он не способен  воспринять  рынок,  тем  более реализовать
рыночную  концепцию,  ибо  мозги  не  те,  не  только  амбиции.  Он публично
противопоставляет  свою  программу   программе  президента,   дискредитирует
"группу тринадцати", Абалкин превратился в его клеврета.
     Я  поддержал  Примакова.  Горбачев: "Котята вы. Если в такой ситуации я
еще  и здесь  создам фронт противостояния, конченные мы. Рыжков и сам Совмин
падут  естественными жертвами объективного  развертывания рыночной  системы.
Так же будет с государственной властью партии,  причем произойдет  это уже в
этом году".  Согласились  с  ним на  словах, но не в  душе, ибо  время опять
теряем: программу-то  экономическую надо принимать не когда-нибудь, а  уже в
сентябре.
     Незадолго до отъезда из Крыма  Горбачев с подачи  Примакова пригласил к
себе Игнатенко, чтобы предложить ему "должность  Фицуотера" (пресс-секретарь
Буша). Красивый, умный, талантливый. Журнал "Новое время" поставил наилучшим
образом. Игнатенко был  очень польщен. Вел себя достойно.  Напомнил, что  он
ведь создал фильм о Брежневе, за что Ленинскую премию получил. М. С. к этому
отнесся нормально. Важно, говорит, что ты сейчас думаешь и делаешь, ведь  мы
все -- из того времени.
     Погуляли по вечерним дорожкам  вокруг дачи. Горбачев его  прощупывал на
разные темы. Игнатенко улетел в Москву и на другой день звонил Примакову. По
словам Жени,  был  какой-то  кислый:  то ли испугался, то  ли  жалко  журнал
бросить, то ли свободу не  хочет терять, то ли боится слишком ангажироваться
в  отношении  Горбачева,  хотя в беседе смело  заявил: два года  назад  я бы
подумал  (т.  е. когда  Горбачев  был  еще  на взлете),  а теперь соглашаюсь
безвозвратно (когда дела у Горбачева все хуже и хуже).
     Указ  о  возвращении  гражданства  Солженицыну  и  еще  двадцати  трем.
Горбачев  и здесь  опоздал. Это надо было  сделать два-два с  половиной года
назад, когда такую акцию приписали бы ему лично. А сейчас уже никто не видит
в этом его  заслуги. Да и в самом деле, это результат логики нового времени.
Между прочим, мы (я, Шахназаров, Яковлев, Арбатов) давно приставали к нему с
Солженицыным, еще когда Политбюро было в форме и в силе. А он на ПБ говорил:
никогда! Хотя сам много раз учил нас никогда не говорить "никогда".

     <i>26 августа</i>
     Вчера  М. С. встречался с Дюма, министром  иностранных дел Франции. Тот
расшаркивался: "Франция  -- СССР! Это незаменимо.  Это особенно важно  и для
Ближнего  Востока,  и для Европы в  свете  объединения Германии. Да и  чтобы
Соединенным  Штатам  показать, что Европа,  где Франция вместе с СССР, может
без США обойтись", и т. п. М. С. был в ударе. Говорил  и  о том, что у  него
особенно  наболело: экономика и Союз. Не исключает завала  ее и развала его.
Издевался над  Ельциным. Уже не анализирует, как бывало, с  иностранцами его
поведение, а ожидает, что будет, и готов ко всему.
     Между прочим, в Крыму недавно сказал мне: "Работать не хочется.  Ничего
не  хочется  делать,  и  только  порядочность  заставляет".  Прямо  какая-то
Борис-Годуновская  судьба.  И каждый  день что-то "подкидывает": то табачные
бунты, то бои на армяно-азербайджанском фронте,  то взрыв на  спиртозаводе в
Уфе и  фенол  в водоснабжении  миллионного  города, то  ельцинские  штучки с
раздачей свободы всем краям и республикам России. Сказал французу, что скоро
встретится  с Ельциным,  наверное,  во  вторник,  и  постарается  унять  его
популизм:  мол,  не  на  митинге  ты  --  давно  уже   "при  государственной
ответственности...".
     Народ  (толпа)  Горбачева просто ненавидит.  Он это чувствует.  Говорил
мне,  что "все  эти"  (т.  е.  Ельцин  и  компания)  сознательно  усугубляют
дестабилизацию,  пользуясь  ненавистью  и  раздражением людей,  чтобы  взять
власть. А свою задачу он видит в том, чтобы не позволить "взять", ибо страну
тогда столкнут в хаос и диктатуру. Среда уже созрела для этого.
     Рыжков не хочет съезжать  из Кремля. И,  думаю, пока он  при должности,
Совмин там останется.
     Сцена  в аэропорту. Встречали  М.  С.  из  Крыма:  члены Президентского
совета (пока этот орган никакой государственной властью  не обладает, скорее
-- это группа консультантов и соратников), кое-кто из Политбюро
     (Дзасохов). До побледнения Рыжков сцепился с авторами программы "группы
тринадцати".   Горбачев  разнимал.  А  после   отъезда  Горбачева  с  Раисой
Максимовной  Рыжков, подойдя к нам (помощникам) прощаться, сказал Петракову,
дрожа от ненависти:  "Ну,  ты у меня войдешь в историю!"  Лукьянов, стоявший
тут же, добавил: "Если будете  так вести дело, то Верховный Совет в сентябре
скинет правительство, а  в ноябре будет распущен Съезд  народных депутатов и
сам Верховный Совет.  Будут  назначены  новые выборы  и не  позднее  декабря
скинут президента... и вас".

     <i>28 августа</i>
     Зашел  Шахназаров,  предложил,  чтобы Горбачев  написал письмо  Бушу  и
Тэтчер  и призвал их не науськивать неофашистов  на коммунистов  в Восточной
Европе. Я поиздевался над этой идеей.
     Вообще  говоря,   Остроумов,  помощник  Горбачева  по  делам  КПСС,  от
сверхподозрительности, а Шахназаров  из  страха  за  общественное  имущество
(армянский характер)  взывают не благодушничать  с нашими фашистами, которые
тоже  могут сжигать здания, в том  числе ЦК. А мне смешно  и не боюсь,  и не
верится, хотя что-то явно надвигается.
     М. С. не видит,  а может, не хочет реагировать. Думаю,  без  потрясения
Россия не возобновится, тем более после такого распада и разложения.

     <i>1 сентября 1990 года</i>
     Ельцин сегодня  на  пресс-конференции  был  милостив  к  Горбачеву,  но
заявил: Рыжков  должен уйти  сам,  а если  не  уйдет, мы его "уйдем".  Очень
хвалил программу Шаталина и обещал положить ее в основу российской реформы.
     Программа  (я ее изучил) --  это даже  не  европейский "Общий рынок", а
скорее ЕАСТ.  От  Союза мало что остается. Но, скорее  всего, теперь другого
пути сохранить такую видимость, как "СССР", нет. Впрочем, Ельцин предложил в
качестве  верховной власти образовать Совет президентов, в котором не должно
быть ни больших, ни малых.
     Злоба и ненависть к  Горбачеву в очередях. Сегодня в "Правде"  подборка
писем, брызжущих слюной  на перестройку и на Горбачева. Да,  начинается путь
на Голгофу.
     Ельцин получил кредит по крайней мере на два года, а у Горбачева кредит
с каждым днем приближается к нулевой отметке. Ельцин паразитирует на идеях и
заявлениях   и  на   непоследовательности  Горбачева.  Все,  что  сейчас  он
провозглашает, все  это  говорил М. С. на  соответствующих этапах  пяти  лет
перестройки. Но  не решался двигать, держала его за фалды идеология. Он и до
сих пор от нее не освободился.
     В Крыму в этом году опять начал с  того, что задумал  статью, в которой
хотел   оправдаться,  доказывая,  что   он   за  социализм.  И  одновременно
патронировал программу  Шаталина, Петракова  и др., где и слов-то таких нет:
"социализм", "социалистический выбор", "идеология" и пр.
     Он, наконец, раскидал всех, с кем начинал перестройку, кроме Яковлева и
Медведева. Все оказались за бортом, и все  стали  его яростными  врагами, за
которыми определенные группы и слои. Но растянул этот "процесс" на 3 года. А
надо было делать эту революцию так, как полагается делать революции.

     <i>2 сентября</i>
     Что-то  будет с Рыжковым? Что с экономической программой? Что с Союзом?
Думаю, что к Новому году мы страны иметь не будем. Будем ли иметь Горбачева?
Наверное, да.

     <i>4 сентября</i>
     "Известия" печатают  программу Шаталина. Российский  парламент начинает
ее  принимать. И  одновременно  съезд  Российской  компартии  (второй  этап)
называет все это антисоветчиной, предательством социализма и  сдачей  страны
капитализму.  И это на фоне "последнего дефицита" (за которым в России может
быть только бунт) -- дефицита хлеба. Тысячные очереди у тех булочных, где он
есть.  Что-то невероятное случилось с  Россией. Может, и впрямь мы на пороге
кровавой катастрофы?
     Горбачев, кажется,  растерян.  Власть  на глазах уползает из рук.  А он
целыми днями совещается с разными представителями по экономической платформе
и  по  Союзному  договору,  вместо  того  чтобы  ждать,  когда  это  сделают
парламенты. И присутствует  по полдня  на съезде Компартии РСФСР. Чего он от
этих-то ждет? Совсем потерялся и не знает, что и куда. Не видит, что делать.

     <i>15 сентября</i>
     Был  у Горбачева министр  иностранных  дел  Италии  Микелис, который от
имени  Андреотти  сообщил  о присуждении  Горбачеву  премии  фонда  "Фьюджи"
(итальянцы ее  приравнивают к Нобелевской). После  того как ушли итальянцы и
вместе  с ними Шеварднадзе и  Адамишин,  Горбачев  мне говорит:  "Толя,  что
делать, за  что  хвататься?" Вчера в Верховном  Совете  был конкурс программ
Абалкина, Аганбегяна,  Шаталина.  Каждый отстаивал свою. А  у народа челюсть
отвисает. Рыжков гнет свою:  моя, мол,  программа  реалистическая,  щадящая.
Что, референдум, что ли, устраивать по программам?  Глупо.  Республики, куда
посланы эти  альтернативные варианты, могут выбрать  одна -- одну, другая --
другую. А Россия уже вышла на рынок и вообще делает что хочет. Рыжков обещал
поднять закупочные цены на мясо с 1 января. Информация  об этом просочилась,
и мясо исчезло  совсем. Тогда Силаев заявил, что в России цены будут подняты
с 15 сентября. А что стоит постановление Рыжкова без России?!
     Политбюро   вчера  в  панике  обсудило,  что  делать  с  полумиллионной
демонстрацией, которая на 15 сентября назначена в Москве  и в других городах
под лозунгом: "Долой Рыжкова", а кое-где -- и "Долой Горбачева".
     <i>18 сентября</i>
     На Верховном  Совете Аганбегян, Шаталин,  Абалкин продолжают сражаться.
Первые два  заявляют: выбор  не  между социализмом  и капитализмом, а  между
жизнью и  могилой. Абалкин доказывает  правоту Рыжкова,  хочет спасти его (и
себя) с помощью популизма.

     <i>22 сентября</i>
     Ситуация все больше и больше запутывается. Рыночную программу Верховный
Совет      не      принял.      Опять     учреждена      сводная      группа
(Абалкин--Шаталин--Аганбегян).  Будут разные  варианты. Горбачев  потребовал
чрезвычайных  полномочий,  чтобы   вводить  рынок.  Верховный  Совет   РСФСР
ощетинился постановлением: без его ратификации никакие указы Президента СССР
в России не действительны.
     Травкин потом рассказывал, какие обвинения бросали Горбачеву российские
депутаты:  он  уничтожил  КПСС, разложил  Союз,  потерял  Восточную  Европу,
ликвидировал марксизм-ленинизм и  пролетарский  интернационализм, нанес удар
по армии,  опустошил прилавки, развел  преступность  и т. д. Между прочим, в
своей  речи в Верховном  Совете, которая предшествовала дискуссии о рыночных
программах,  Горбачев  опять  допустил грубый  "faux  pas"  --  заговорил  о
федерации вместо  Союза  государств.  Кстати, кто это ему навязывает,  будто
эпоха суверенитетов прошла?
     Дни, дни, недели. Все острее ожидание, когда  же все обрушится. Жизнь в
службе  каждый день  напоминает, что произошла смена  строя и я,  как и  мне
подобные, в положении тех бывших -- после 1917  года.  Все,  что я  имел или
заработал, все это от прежнего строя. Это  вознаграждение за службу  ему.  И
теперь я уже не могу  козырять: я всю жизнь работал! Спрашивать?  Но с кого?
Ответят: вот с того и спрашивай, кому служил. Вообще-то справедливо!

     <i>23 сентября</i>
     Грядет революция. Та самая,  которую вызвал Горбачев. Но  он  не ожидал
такого и долго не хотел  называть это сменой власти, тем более сменой строя.
Да и сейчас продолжает говорить лишь о смене экономической системы. Нет, то,
что происходит, действительно равно 1917 году, пусть и "наоборот".

     <i>25 сентября</i>
     Вчера  был,  употребляя  горбачевский  термин,   день  прорыва.  М.  С.
несколько  раз яростно выступал  в Верховном Совете  о рыночной программе  и
требовал особых

     полномочий для  ее осуществления.  Но решение  опять  отложено, и опять
образована  комиссия во главе с  ним, и опять она включает  несовместимое. И
это все видят, но уступают его неистребимой тактике компромисса.
     А все  катится  тем временем под  откос,  гибнет урожай,  рвутся связи,
прекращаются  поставки,  ничего  нет  в  магазинах, останавливаются  заводы,
бастуют транспортники.
     Между прочим, по телевизору объявление: требуются на какую-то захудалую
рабочую должностишку -- ставка от 300 до 1000 рублей!  Рынка нет, а цены уже
рвутся вверх.

     <i>2 октября 1990 года</i>
     Верховный  Совет действительно  пора разгонять.  Сегодня там  обсуждали
вопрос об  отмене Договора  о  дружбе с ГДР. Казалось бы, рутинно-формальный
акт. Немцы  отменили  этот договор  решением  правительства: ведь исчез  сам
субъект договора. А  наши дообсуждались  до того, что  потребовали  от  Коля
стать   восприемником   договора,  в  котором,  между  прочим,   записано  о
нерушимости    границ    между   двумя    Германиями,    о   борьбе   против
западногерманского  империализма и т. п.! И  ведь не приняли решение. Завтра
будут продолжать.
     Я посоветовал Ковалеву (Шеварднадзе  сейчас в  Нью-Йорке) рассказать об
этом М.  С., который отреагировал: да пошлите их всех на...! Но  ведь  здесь
действует   не   только   глупость:   это  сознательная  провокация   против
горбачевской германской политики со  стороны тех, кто, как и генерал Макашов
и т. п., считают, что Восточную  Европу отдали  "без боя", кто  против всего
"этого" так  называемого  "нового мышления". Не  очень  таят в  себе, что  и
Сталина не  худо было бы вернуть, чтобы расправиться  со  всей "этой  нашей"
политикой.  И  таким  вот  деятелям подыгрывают  и  Фалин,  и  ЦК,  и  "мой"
Международный отдел, который отчаянно борется за самосохранение.

     <i>6 октября</i>
     Когда  речь  с  Горбачевым зашла  об очернительстве на  телевидении  (в
отношении  нашей истории),  он  опять "соскочил" на то, что Сталин ненавидел
крестьянство и изничтожал его сознательно. Но на телевидении у нас "все это,
мол,  вранье,   будто  раньше  в  деревнях  жилось  хорошо:  рвань,  нищета,
бесперспективность".
     Когда М. С. решил ввести в свое  выступление надоевшую уже тему, как на
Ленина  обрушились, когда  он  вводил нэп,  я ему сказал:  "Главное и  самое
актуальное не то, что обрушились, а то, что не поняли, не приняли, отвергли,
потому и такие последствия. Все пошло наперекосяк".

     <i>14 октября</i>
     Вчера прошелся после работы  по улицам. Ощущение такое, будто я пережил
свое  время и просто  ничего не понимаю вокруг.  Злобная публика, потерявшая
всякие   критерии  порядочной   жизни.   Редко-редко  навстречу   попадается
нормальный   москвич,   тем   более   интеллигентное  лицо.   Суетностью   и
преступностью насыщена атмосфера города.
     М.С.,  который  уж  день  заседает  в  Президентском  совете  и  Совете
Федерации.  Опять  руководил  обсуждением   нового  варианта   экономической
программы. Не знаю, не знаю. От Шаталина он уже отшатнулся. "Жизнь,
     -- сказал он мне, -- подняла эту красивую программу на воздуси". Теперь
он в Верховном Совете  будет отстаивать симбиоз или просто рыжковскую,  хотя
обещал не делать из них компота.
     При  переходе от  разрушительного этапа перестройки, когда его  рейтинг
летел  вверх, к этапу "созидательному" М. С. совершил  стратегическую ошибку
(вопреки тому, что сам не раз провозглашал: высвободить естественную  логику
развития общества, а не навязывать ему  очередную схему). Теперь он пытается
играть роль главного конструктора  и архитектора нового общества. Но это уже
невозможно  в принципе, не  говоря уже о том, что  при всей его  одаренности
некомпетентен он для такой функции.
     Я  надеялся, что, став президентом, он воспользуется этим  и поднимется
"над" повседневным политическим процессом.  А он,  оказывается, имел  лишь в
виду получить  дополнительную  возможность "руководить процессом". Гибельная
нелепость. Хватается за все: за партию, за парламент, за всякие комиссии, за
сборы ученых и везде всем навязывает себя.
     Едем вроде в Испанию 26--28 октября и во Францию -- 28--29 октября.
     Тревожно.   И  кажется  все  более   бессмысленной   моя   старательная
деятельность  при  Горбачеве: во  внешней политике уже  сделано то, что дало
перелом. Остальное -- обуздать  военных, вернее, выдержать,  когда уйдет это
поколение генералов.

     <i>17 октября</i>
     Сегодня, кстати, роковая  дата:  в этот октябрьский  день 1941  года --
паника  в Москве. Вчера Ельцин произнес в Верховном Совете  РСФСР  речь. Это
объявление  войны Горбачеву. Смысл ее:  президент изменил  договоренности  с
Ельциным,  программа  рынка, которую он предложил на Верховном Совете  СССР,
невыполнима! Это предательство России, и теперь  ей, России,  надо  выбирать
один из трех вариантов:
     1) отделяться (свои деньги, своя таможня, своя армия и т. д.);
     2) коалиционное союзное  правительство пополам: половина от  Горбачева,
половина от демократов, от России;
     3)  карточная  система, пока не  обвалится программа Горбачева. А там в
хаосе разберемся, сам народ выйдет на улицу.
     В  10 утра Горбачев  собирает Президентский  совет. Не все  даже успели
ознакомиться с речью Ельцина. Пошел разговор. А в моей "исторической" памяти
-- картина заседания Временного правительства в Зимнем дворце в октябре 1917
года: Смольный диктует, в противном случае штурм.
     Лукьянов призывал  к  жестким  мерам. Его  поддержал  Крючков.  Ревенко
уклончиво за то же, но добавил между прочим, что Украина уже "отвалилась", а
после  речи Ельцина  пойдет  цепная  реакция  и промедление  смерти подобно.
Академик Осипьян  пространно  анализировал,  почему  Ельцин  выступил именно
сейчас. Только Шеварднадзе  высказался против  конфронтации и  против  того,
чтобы  М.   С.  по  телевидению  громил  Ельцина.   Медведев  тоже  призывал
"продолжать законодательный процесс", не нарываться, не подыгрывать Ельцину,
отвечая  ему тем  же, грубостью и угрозами.  Рыжков бушевал: сколько  можно:
правительство  --  мальчик  для  битья.  Никто не  слушает. Я,  председатель
правительства, вызываю какого-нибудь чиновника  -- не является. Распоряжения
не  выполняются. Страна потеряла управление.  Развал идет  полным ходом. СМИ
против нас. Все -- в оппозиции:
     ВЦСПС и даже партия. А мы ведь сами коммунисты, шумел Николай Иванович,
мы же от  этой партии! "Известия" и даже  "Правда" работают против нас. Надо
вернуть нам  хотя бы газеты, которые  являются органами ЦК. А половину людей
на  телевидении  сменить. Распутин выступил в  этом же  духе. Словом,  все в
испуге.
     И  смешно,  и горько,  и  постыдно  было наблюдать  этот ареопаг: люди,
которых  М.  С. собрал  в  нем,  не в состоянии  ни мыслить, ни  действовать
по-государственному.  М. С. сидел и  поддавался эмоциям, ярился, соглашался,
что именно ему надо выступить сегодня же по телевидению и дать отпор.
     Но наступил  полдень  -- время, назначенное  Горбачевым для  встречи  с
Чейни (министром обороны США).  Перешли в другую комнату.  И  Горбачева  как
подменили:  опять  на  коне, опять  лидер  великой державы,  владеющий  всей
ситуацией, точно  знающий, что надо  делать,  уверенный в успехе. Американцу
рта не давал открыть.
     Вернулся  на   заседание   Президентского   совета.   Там   уже  начали
расходиться.  Ему  на  ухо  что-то   шепнул  Лукьянов.  М.  С.  обернулся  к
Шеварднадзе:  "Эдуард,  переноси  некоторые  заграничные  поездки,  а другие
отмени вовсе,  в том  числе в  Испанию,  Францию". Я  опешил:  такой подарок
Ельцину!  Такая демонстрация потери  власти и самообладания.  М. С.  пошел к
себе через  анфиладу. Его догнали и окружили Петраков, Шаталин,  Игнатенко и
я. Стали убеждать отказаться от выступления на телевидении. Он крыл нас всех
подряд. "Я уже решил, этого спускать нельзя. Смолчу,  что народ  скажет? Это
трусость, козырь  Ельцину. Этот  параноик  рвется  в  президентское  кресло,
больной. Все окружение науськивает его. Надо дать хорошо по морде".
     Пошел  дальше,  к  себе. Подскочил Игнатенко: "Анатолий Сергеевич, надо
все  это  поломать". Мы вдвоем  двинулись  вслед  за  Горбачевым.  Я  говорю
иронически:  "Михаил  Сергеевич,  что --  подготовку  материалов  к  Испании
остановить?"  Он  мне:  "Зайди".  Игнатенко  -- за мной,  оба навалились.  Я
говорю: "Чего испугались? Рыжков  до  того дошел, что  запугивает: мол, дело
приблизилось уже к  тому,  что в лучшем случае  нас расстреляют, в худшем --
повесят. А мне вот, например, не страшно. Ельцин шантажирует, блефует. Нет у
него  возможностей  осуществить  угрозу.  Не из  кого  ему делать российскую
армию, таможню и т. п. Вам надо подняться над этой очередной провокацией".
     Стоит перед  нами,  молчит.  Снял  трубку. Шеварднадзе  не оказалось на
месте.  Связался  с  Ковалевым,  спрашивает:  "Ты уже  отбой дал  в  Париж и
Мадрид?" -- "Нет еще", -- отвечает Ковалев. "Повремени".
     Убедившись, что  он не сделает глупости, не откажется поехать в Мадрид,
мы  с  Игнатенко  опять завели речь о  выступлении на телевидении.  В  конце
концов он позвонил Лукьянову и обязал его это сделать вместо себя.

     <i>22 октября</i>
     Писал тексты для  Испании.  Уже не хватает 12-томного  словаря русского
языка в поисках слов, которые  не звучали  бы  банально.  Вообще же  красоты
стиля выглядят  нелепо на фоне происходящего в стране. Агентура КГБ  доносит
из  разных   концов  Советского  Союза,  что  Нобелевская  премия  Горбачеву
оценивается   большинством  населения  негативно.   В  "Таймсе"  статья  под
заголовком "Превозносимый в мире и проклинаемый у себя  дома" и портрет-шарж
в виде памятника.
     Страна  разваливается.  Народный  фронт  Молдавии уже вынес  решение  о
присоединении к Румынии и переименовании государства в "Румынскую республику
Молдова". Ситуация  в то же  время на грани гражданской  войны с гагаузами и
приднестровскими русскими.
     В Татарии 15 октября  объявлено нацио