ную (в 1793 г.), и фактически сошли со сцены, их социальная база не исчезла и дала потенциальную опору противникам революционного правительства, дантонистам, формировавшемуся блоку будущих термидорианцев. Все же слои собственнической Франции, рассматривая вопрос о формах своей будущей власти, не могли не взвешивать вопроса о том, насколько реставрация монархии могла бы способствовать стабилизации их господства. Однако в любом случае для них была неприемлема такая реставрация, которая включала бы полное восстановление старого режима, возвращение дворянству и духовенству их земель и привилегий, отмену всех тех основ нового буржуазного правопорядка, которые возникли в революционные годы. Поэтому исключалась возможность соглашения с находившимися в эмиграции братьями Людовика XVI - графом Прованским и графом д'Артуа. Ведь они требовали безоговорочного восстановления абсолютизма, всего старого строя и вдобавок сурового наказания "цареубийц", то есть депутатов Конвента, голосовавших за казнь короля, среди которых было большинство руководителей контрреволюционного переворота 9 термидора, и находившихся у власти после этого переворота на протяжении последующих пяти с лишним лет - до установления диктатуры Наполеона Бонапарта. В этих условиях реальная возможность осуществления планов реставрации - так по крайней мере казалось многим политическим деятелям - появится, только если будет восстановлена конституционная монархия, санкционирующая главные итоги революции, выгодные буржуазии. А такая частичная реставрация была мыслима только при возведении на престол малолетнего дофина - к тому же в глазах всех монархистов единственного законного претендента на трон - и учреждении регентства, которое состояло бы из политиков, всеми своими корнями связанных с Францией и являвшихся гарантами сохранения новых порядков, рожденных революцией. Немало честолюбцев связывало с такой возможностью и планы личного возвышения. Конституционные монархисты, отмечает Матьез, "мечтали о национальной династии с молодым дофином, который перейдет из Тампля в Тюильри, не приведя с собой эмигрантов и иностранцев". Правление Людовика XVII в представлении значительного числа политиков имело бы то преимущество, что фактическая власть при малолетнем короле должна была принадлежать регенту или регентам. Вместе с тем дофин был бы изолирован от роялистов, и возведение его на престол могло нисколько не сопровождаться перечеркиванием основных социальных завоеваний революции и, в частности, возвращением эмигрантам конфискованных у них владений. Иными словами, в рамках такого правления могло быть осуществлено то, что позднее было проделано режимом империи, - закрепление тех итогов революции, которые были выгодны буржуазии и собственническому крестьянству. Признанный идеолог левого крыла якобинцев Эбер писал в э 180 "Пер Дюшен": "В сознании роялистов и умеренных король не умирает никогда. Он в Тампле, они могут захватить этот призрак, и именно вокруг него они сплачиваются". Указанные обстоятельства должны были занимать мысли и руководителей различных фракций монтаньяров, столкнувшихся в ожесточенной схватке. Революционный процесс начал явно буксовать, когда в обстановке напряженной борьбы внутри якобинского блока перспективы его дальнейшего развития стали явно туманными. Серьезные политики не могли не думать о будущем, и их публичные заявления были нередко в большой мере продиктованы сложившейся ситуацией, пропагандистскими задачами. Они могли не соответствовать их подлинным планам. Это не было каким-то двуличием и вероломством, а лишь порожденной обстоятельствами линией поведения. Любая другая лишала бы их самой возможности участия в политической жизни да и попросту вела на гильотину, которой, впрочем, многим не удалось избежать. Конечно, опыт революционных лет произвел коренные перемены в сознании народа и сознании его вождей. Но этот опыт мало что говорил о том, как прочнее закрепить достижения революции. Размах революционного насилия не уменьшал числа врагов революции, скорее наоборот. Некоторые вожди различных монтаньярских группировок, задумываясь о судьбах революции и о собственном будущем, не исключали возможности сохранить ее завоевания с помощью своего рода "народной монархии", при которой рычаги власти оставались бы в их руках. Подобные соображения, видимо, и заставляли всех, одного за другим, руководителей якобинского блока задаваться вопросом о том, как использовать с этой целью "маленького Капета", при котором регент и члены регентства могли бы обладать всей полнотой власти. Подобная реставрация могла бы послужить прелюдией к окончанию войны и заключению мира с неприятельской коалицией. Именно поэтому вопрос о судьбе дофина, заключенного в тюрьму Тампль, стоял все время в повестке дня. Было бы ошибкой поэтому относить вопрос о Людовике XVII к числу незначительных "мелочей", не заслуживающих внимания серьезной историографии. Более того, обращение к этому вопросу и поныне порой выдается за попытку консервативных ученых подменить пустяками изучение действительно важных вопросов классовой борьбы, социальной и политической истории революции и даже реакционной пропагандой. Но это явная ошибка. Бывает, что определенный - сам по себе и не очень важный - вопрос оказывается в фокусе противоборства. Борьба по этому вопросу опосредует столкновения по другим, иногда узловым политическим проблемам. Между прочим, это отлично понимали и современники, и революционное правительство, и роялистский лагерь. "Хотя нельзя согласиться с мнением некоторых историков, что судьба дофина была почти единственным предметом озабоченности всех партии, которые хотели превратить его либо в заложника, либо в знамя, - пишет М. Гарсон, - несомненно, что втихомолку шло много разговоров о нем, особенно среди роялистов". Вопрос не сводится, конечно, к выяснению судьбы "узника Тампля", попавшего в самый центр социального катаклизма. Слезы, которые почти два века проливали над его судьбой реакционные историки, были настоены на ненависти к революции, и их запасы жалости и сострадания распространялись лишь на особ королевской крови. Речь идет об оценке политической линии ряда крупных деятелей революционного времени. Более того - о выявлении тех тайных намерений, которые в этой обширной литературе приписываются руководителям революционных группировок и которые, будь они истинны, радикально изменили бы наше представление об этих деятелях, об их подлинных убеждениях и политической программе. Ответ на эти вопросы предполагает и выяснение масштабов активности иностранных разведок и роялистского подполья, иными словами - ознакомление с еще не прочтенными страницами истории тайной войны революционных лет. Один из новейших исследователей вопроса о судьбе Людовика XVII, Андре Луиго, писал: "Тысячи томов написано об этом деле, и все же не удалось пролить свет на причины того, почему противниками теории бегства дофина не были представлены абсолютные доказательства смерти (дофина. - Е. Ч.), а сторонники этой теории не смогли убедительно доказать, что он был увезен из Тампля". "Проблема Людовика XVII, - писал в 1982 г. историк вандейских войн Шьяп, - это бездонная тайна. Наиболее экстравагантные ее решения часто имеют успех у публики в ущерб разъяснениям более рациональным, но разочаровывающим, так как они лишены красочности". Интерес к "тайне Тампля" подпитывался разными источниками. Первоначально он был продиктован явными политическими интересами. Во время Реставрации, когда речь заходила о судьбе дофина, сразу же вставал вопрос о "законности" занятия престола Людовиком XVIII, а потом Карлом X. После революции 1830 г., свергнувшей с трона старшую ветвь Бурбонов, также обсуждалась "законность" притязаний на престол официального претендента легитимистов графа Шамбора ("Генриха V"). А ведь тот окончательно отказался от своих притязаний лишь в 70-х годах XIX в., да и потом вопрос о монархической Реставрации отнюдь еще не отпал окончательно. И в XIX, и даже в XX в. "загадка дофина" использовалась для монархической пропаганды и особенно для нападок на французскую революцию, на якобинизм. Эти мотивы преобладают до сих пор в огромной литературе, насчитывающей уже сотни и сотни сочинений о "Людовике XVII" (включая и романы, иногда тоже замаскированные под научные исследования). Конечно, сказалась и страсть к создающему сенсацию, внешне эффектному отгадыванию вековых "загадок истории". В какой-то степени правильно считать эти работы примером увлечения малозначительными сюжетами и ухода от подлинно важных исторических проблем. Но только в определенной степени, так как здесь речь идет о сюжете, в котором нашли отражение важные перипетии политической борьбы и тайной войны. В последнее время в истории изучения "тайны Тампля" сделан новый виток. Пробивает дорогу тенденция искать в "загадке Тампля" ответы на важные вопросы политической истории революции, особенно в период якобинской диктатуры. Вопрос о судьбе дофина постоянно возникал в конце 1793 г. и первой половине 1794 г. Беспокойство по поводу того, что сын Людовика XVI может быть похищен и его имя использовано в качестве объединяющего знамени всех врагов революции, не покидало монтаньяров. В 1794 г. Эбер в э 180 своей газеты "Пер Дюшен" вопрошал: "Вдобавок что такое один ребенок, когда речь идет о спасении республики? Разве те, кто удавил бы в колыбели его пьяницу-отца и его шлюху-мать, не поступили бы самым лучшим образом, который только можно вообразить? Вот мой совет, черт возьми". Одновременно обсуждался вопрос, как использовать дофина в интересах республики. Член Комитета общественного спасения Бийо-Варенн говорил в Конвенте 19 фрюктидора I года (5 сентября 1793 г.): "Заявите державам коалиции, что один лишь волосок поддерживает сталь над головой сына тирана и что, если они сделают дальше еще один шаг по нашей территории, он (дофин. - Е. Ч.) станет первой жертвой народа". Дантон изрек с угрозой: "Пусть остерегается Робеспьер, чтобы я не бросил ему дофина, как палку в колеса!" Фабр д'Эглантин доказывал, и немало единомышленников разделяло его мнение, что правление Людовика XVII стало бы "лучшим способом спасти республику". В своем докладе об аресте эбертистов, сделанном 26 вантоза (16 марта 1794 г.), Кутон указывал: "Пытались доставить детям Капета письмо, пакет и 50 луидоров золотом. Целью этой посылки было облегчить бегство сына Капета, так как заговорщики замыслили установить Совет регентства и присутствие этого ребенка было необходимо для водворения регента". Напомним, что дофину в это время было 8 лет, а его сестре - 15. 9 термидора вопрос о дофине не раз фигурировал в заявлениях как сторонников, так и противников Робеспьера. Вечером между 8 и 10 часами Робеспьер-младший, выступая в ратуше, заявил, что заговорщики хотят поработить Конвент, уничтожить патриотов и выпустить молодого Капета из Тампля. Напротив, Леонар Бурдон заявил в секции Гравилье: "Комитеты имеют доказательства, что Робеспьер собирался жениться на дочери тирана". После 9 термидора Барер обвинял Робеспьера в том, что он "стремился восстановить на троне сына Людовика XVI" и к тому же "намеревался жениться на дочери монарха". А много позднее Камбасерес (имперский канцлер при Наполеоне) заявлял, повторяя старые россказни: "Они все желали на ней жениться, начиная с Робеспьера". Инсинуации и не более того? Все же некоторые западные историки, отнюдь не только авторы сенсационных книг, склонны по крайней мере задавать вопрос, не стремился ли Робеспьер заполучить в свои руки дофина, заставив "официально умереть того, кто подменил его, с целью устранить возможность любой последующей идентификации". Что же касается ряда других политиков того времени, то такое обвинение вообще нельзя считать неправдоподобным, учитывая то, что известно об их поведении до и после 9 термидора. Вопрос здесь только о выгодности для них и осуществимости такого плана. Еще до смерти дофина в июне 1795 г. и особенно после нее возникла легенда о его бегстве из Тампля, послужившая темой для многочисленных специальных исследований и исторических романов. Количество их продолжает увеличиваться и в наши дни. В работах эвазионистов (от французского слова evasion - бегство) использованы ранее недоступные исследователям источники, фигурируют новые (другой вопрос, насколько веские) аргументы. В то же время авторы этих книг ссылаются на более чем сомнительные свидетельства, ставшие известными из вторых или третьих рук, на архивные фонды, сгоревшие при подавлении Парижской коммуны в 1871 г., на документы, подложность которых была давно уже твердо установлена, на частные коллекции документов, заботливо оберегаемые от постороннего глаза. Эти работы прежде всего бьют на сенсацию, некоторые из них относятся скорее к жанру "исторического детектива". Но не следует принимать за чистую, монету уверения эвазионистов, что они, мол, толкуют о сюжете, давно потерявшем всякое значение, кроме удовлетворения страсти к загадкам истории. Важно даже не то, что в этой литературе сильна ностальгия по дореволюционному прошлому, - как раз здесь проглядывает скорее дань моде, кокетливая поза монархистов, опоздавших родиться на 100 или 200 лет. На деле сверхзадача книг о "тайне Тампля" заключается в консервативном истолковании истории революции. Упорные слухи Содержание дофина, сына Людовика XVI и Марии-Антуанетты, - Шарля Луи, герцога Нормандского, в тюрьме Тампль было прежде всего мерой предосторожности, а не какой-то местью восьмилетнему ребенку. Оно диктовалось необходимостью, чтобы Шарль Луи не попал в руки роялистов. Дофина, как и его сестру, власти рассматривали и как заложников, которых можно было бы обменять на пленных республиканцев, находившихся в руках неприятельских держав. В качестве воспитателя дофина был назначен сапожник Симон, искренний республиканец, судя по всему, стремившийся привить такие чувства и ребенку, отданному на его попечение. В этом он следовал желаниям главы Коммуны Шометта, который заявил в разговоре с одним роялистом: "Я хочу, чтобы ему дали некоторое образование, я удалю его из семьи, чтобы он забыл о своем ранге". Правда, заместитель Шометта Эбер во время судебного процесса Марии-Антуанетты в октябре 1793 г. затеял недостойную игру, фабрикуя грязные обвинения от имени восьмилетнего ребенка против матери (известно, какое это вызвало возмущение Робеспьера, справедливо считавшего, что такие приемы способны были только запятнать честь революции и вызвать сочувствие к королеве). Ведь Марию-Антуанетту судили не за какие-то аморальные проступки или мнимые извращения, а за вполне реальные преступления против народа, за пособничество и подстрекательство интервентов, топтавших французскую землю, стремившихся потопить в крови молодую республику. Действия Эбера подливали масла в огонь, помогали распространению слухов о жестоком обращении с дофином. На деле есть много документальных доказательств противного - вплоть до денежных счетов за купленные Симоном игрушки, цветы и птицы для своего подопечного. Сохранились и счета прачки за стирку белья, которые, между прочим, также неожиданно были использованы эвазионистами для подкрепления своих концепций. Но об этом дальше. Симон, очевидно, находился в добрых отношениях не только со своим воспитанником, но и с его сестрой, позже герцогиней Ангулемской. В 1816 г., испытывая одного из самозванцев, объявлявших себя ее братом, она задала вопрос, что Симон поручил дофину передать ей в день, когда она постригла волосы. Из этого вопроса следует, что Симон оказывал какие-то услуги заключенным. Герцогине не было нужды называть имя Симона, если бы оно было ей неприятно. Тщательная, надежная охрана Тампля была непростым делом. По архивным данным, каждый месяц в Тампле выдавалось около 7 тыс. продовольственных карточек - для солдат, служащих, рабочих разных профессий. Сама обстановка, созданная вокруг дофина, многочисленная, ежедневно сменявшаяся стража Тампля, запрещение видеть Шарля Луи кому-либо, кроме строго ограниченного числа лиц, - все это плодило слухи. "Было известно, - пишет М. Гарсон, - что вокруг его имени плетутся многочисленные интриги". Летом и осенью 1793 г. барон Батц предпринимал попытки организовать бегство королевы с дофином. В октябре 1794 г. один из главарей "Парижского агентства", Сурда, судя по письмам Бротье, вел подготовку к похищению дофина из Тампля. Бротье, к этому времени решивший придерживаться выжидательной тактики, видимо, отдалился от Леметра и Сурда - сторонников активных действий. Рассказывая о действиях Сурда, Бротье выражал опасения, не являются ли лица, которым тот доверяет, "австрийскими агентами". В письме от 7 ноября 1794 г. Бротье не скрывал своего крайнего недоверия к возможности осуществления плана Сурда, который, мол, находится во власти "тысячи химер". Еще 3 января 1794 г. (14 нивоза) Генеральный совет Коммуны в связи с отсутствием на заседаниях большого числа своих членов постановил, что отныне им запрещается, если они хотят сохранить свое место в совете, занимать какую-либо оплачиваемую должность в административных органах. Предложение сделать исключение для Симона было отвергнуто, и 5 января (16 нивоза) Симон подал в отставку с поста воспитателя бывшего дофина. С этого числа и до 19 января не имеется никаких достоверных сведений о том, что делал в эти дни Симон. Утверждения, что он все это время отсутствовал в Тампле, - позднейшего происхождения и могут казаться подозрительными. В ответ на запрос Генерального совета Комитет общественного спасения 27 нивоза (16 января) предписал, чтобы наблюдение за содержанием дофина было возложено на четырех членов Генерального совета, сменяемых каждые сутки. 19 января Симон и его жена окончательно покинули Тампль. Были переоборудованы помещения на втором этаже, где содержался "маленький Капет". Эта работа была, видимо, закончена 27 января (9 плювиоза), и дофин был заключен в одну из комнат. В течение последующих шести месяцев никто вовне не знал чего-либо определенного о его участи. Впрочем, возможность увоза или подмены "заложника" в промежуток между 4 и 17 января 1794 г. не представляется сколько-нибудь реальной. После того как Симон подал в отставку, 7 января начались работы для изоляции помещения, в котором содержался дофин. В них участвовали работники, хорошо знавшие его в лицо, например трубочисты Маргерит и Фирно. Работы были закончены лишь 31 января. Даже если в это время был уже где-то спрятан "двойник", надо учитывать, что каждый вечер со времени отбытия Симона четверо дежурных комиссаров посещали дофина и разговаривали с ним. С 19 по 30 января 44 дежурных комиссара видели дофина, все они, за исключением троих новичков, знали "маленького Капета" в лицо, часто встречали его в Тампле. Ни один из них не заметил "подмены", не поднял тревогу. М. Гарсон подробно опровергает мнение о том, что с 31 января 1794 г. "маленький Капет" был полностью изолирован в своей комнате и никто не имел возможности его видеть, - "легенду о замуровании или по крайней мере об абсолютном затворничестве". Комната, в которой содержался дофин, по мнению М. Гарсона, основанному на анализе целого ряда документов, имела дверь, ведущую в переднюю. Через эту дверь можно было входить к дофину, что и проделывали ежедневно дежурные комиссары и служащие Тампля. Это делало "подмену" и бегство, которых к тому же вы не заметили, попросту невозможными. Без "легенды о замуровании" утверждения эвазионистов становятся еще более сомнительными. Но нашлись и аргументы в их пользу. Историк Л. Астье нашел в Национальном архиве план второго этажа Большой башни Тампля, выполненный в 1796 г. Из плана явствует, что дверь, ведущую в прихожую, нельзя было открывать, так как на ее месте была сложена печка, в низу которой была проделана форточка для связи с внешним миром. "Все было готово для осуществления возможной подмены", - утверждал на этом основании французский историк А. Кастело. В ночь с 9 на 10 термидора, когда еще чаша весов колебалась и победа Конвента еще отнюдь не была обеспечена, он направил отряд из 200 человек в Тампль для укрепления находившейся там стражи, с тем чтобы воспрепятствовать возможной попытке со стороны своего врага - робеспьеристской Коммуны - увезти важных заложников - дофина и его сестру. А уже в б часов утра Баррас, командовавший войсками Конвента, в сопровождении еще нескольких депутатов сам явился в Тампль, чтобы убедиться в том, насколько надежно охраняется "маленький Капет". Баррас рассказал о своем визите в "Мемуарах", написанных через десятилетия после 9 термидора. В числе дежурных комиссаров, "которые 28 июля (10 термидора) несли охрану Тампля, был некто Лорине - врач, член секции столичного района Французского пантеона. Это был тот самый Лорине, который в прошлом, 19 января 1794 г., дежурил в Тампле, когда Симон, покидая тюрьму, передал дофина на попечение комиссаров, назначаемых Коммуной. Если бы Лорине увидел 28 июля не того же ребенка, который был ему знаком с 19 января, он наверняка сообщил бы об этом Баррасу. Приближенная королевы Полин де Турзел после казни Елизаветы, сестры Людовика XVI, в мае 1794 г. заявила, что дочь короля (будущая герцогиня Ангулемская) осталась в Тампле одна из всей своей семьи. Это могло означать, что ее брата, дофина, уже не было в Тампле. Один из сопровождавших Барраса в ночь с 9 на 10 термидора, депутат Конвента Гупило де Фонтене, ранее бывший членом Законодательного собрания, видел дофина 10 августа 1792 г., когда королевская семья укрылась в помещении собрания. Он сопровождал Барраса при посещении Тампля 10 термидора, а потом был в тюрьме 14 фрюктидора (31 августа) и 28 октября (7 брюмера). Однако не заявил ли Гупило де Фонтене Баррасу, что показанный им ребенок - не дофин? Нам известно об этом заявлении лишь со слов родственников Гупило де Фонтене, причем сказанных через много десятилетий после революции. А сопровождавший его 7 брюмера Ревершон снова был 19 декабря 1794 г. с инспекционным визитом в Тампле в сопровождении еще одного члена Конвента, Армана, и тем самым подтвердил, что ребенок тот же, которого он видел два месяца назад. 27 февраля Тампль посетил Арман, который, правда, много позднее подтвердил, что видел того же ребенка, что и при визите 19 декабря. Итак, от 10 термидора до 25 февраля 1795 г. непрерывная цепь свидетелей подтверждает, что в Тампле содержался все это время один и тот же ребенок. Предположить, что похищение дофина состоялось когда-го в первой половине 1794 г. (вероятнее всего, как уже отмечалось, между 4 и 19 января), означает допустить, что в последующие год-полтора никто ии большого количества дежурных членов Коммуны, специально приставленных для наблюдения за "заложником", из тюремных служащих всех рангов не заметил подмены или, заметив, добровольно решил принять на себя смертельно опасную роль соучастника заговорщиков. В 1795 г. вопрос о судьбе дофина по-прежнему фигурировал в роялистских планах и в переговорах Франции с державами неприятельской коалиции. Как писал министр иностранных дел Великобритании Гренвил У. Уикхему 8 июня 1795 г., Гарденберг, который был прусским уполномоченным на переговорах, приведших к заключению Базельского мира, рассказывал министру какого-то из немецких князей, что член Конвента Мерлен из Тионвилля и французский генерал Пишегрю разработали в мае 1795 г. план провозглашения Людовика XVII королем и что Гарденберг ездил в Берлин убеждать прусского короля поддержать этот проект. В ходе переговоров, вспоминал французский посол в Швейцарии, впоследствии член Директории Бартелеми, испанский уполномоченный д'Ириарте заявил, что ему поручено сделать предложения касательно Людовика XVII. Однако, поскольку Бартелеми не имел инструкций и не считал возможным их испрашивать, обсуждение этого вопроса не состоялось. 8 июня 1795 г. дофин умер, подточенный золотухой и туберкулезом, от которых скончался до революции его старший брат. Надо признать к тому же, что в отчетах об обстоятельствах смерти и погребения дофина имеется немало частных противоречий, неясных или даже как будто нарочитых двусмысленностей. Например, в медицинском заключении двое из четырех подписавших его врачей, по всем данным, еще до революции имели случай видеть умершего ребенка. Между тем в своем заключении они выражаются очень осторожно. Им, мол, было показано мертвое тело и сказано, что оно является трупом "сына Капета" (т. е. Людовика XVI). Это можно принять и просто как констатацию факта, и как многозначительную оговорку, что врачи не касаются вопроса, чей труп они осматривали, и что ими лишь зафиксированы результаты вскрытия тела умершего десятилетнего ребенка. Незадолго до смерти Шарля посетили в Тампле представители термидорианского Конвента. Впоследствии один из них, Арман, рассказывал, что, хотя ребенок послушно выполнял дававшиеся ему приказания, от него нельзя было, несмотря на все усилия, вытянуть ни одного слова. Возникала мысль, что мальчик немой. Своими воспоминаниями Арман поделился с кем-то в 1814 г., когда вернувшийся во Францию Людовик XVIII назначил его префектом департамента Верхние Альпы. Через несколько месяцев после опубликования всех этих воспоминаний, которые явно не могли понравиться королю, Арман был смещен со своего высокого административного поста и умер в нищете. Если верить Арману и при этом отвергнуть малоправдоподобную гипотезу, что ребенок месяцами молчал, "не желая иметь дело" с республиканскими властями, то напрашивается вывод, что дофина действительно подменили другим мальчиком. Любопытно, что опубликовавший в том же 1814 г. первую книгу о дофине некий Экар утаил имевшуюся в его распоряжении заметку Сенара, агента Комитета общественного спасения. В этой заметке, составленной вскоре после медицинского вскрытия тела, прямо указывалось, что умерший - не дофин. Через несколько месяцев, в марте 1796 г., Сенар скончался. (Документ, о котором идет речь, впоследствии попал в руки одного французского историка.) Отмечали, что 1 июня 1795 г., то есть за неделю до смерти дофина, скоропостижно скончался наблюдавший его врач, известный хирург Десо. Он хорошо знал своего пациента и если бы был жив, то он уж, во всяком случае, не мог в медицинском заключении писать, что ему и его коллегам показали мертвое тело, разъяснив, что это труп "сына Капета". Племянница Десо мадам Тувенен в 1845 г. показала под присягой, что ее тетка, вдова хирурга, сообщила ей о следующих обстоятельствах смерти своего мужа. Десо посетил Тампль и убедился, что дофин, которого он лечил, заменен другим ребенком. Когда он сообщил об этом, несколько депутатов Конвента пригласили его на званый обед. После возвращения домой Десо почувствовал себя больным, начались острые спазмы, и он вскоре скончался. Этот рассказ подтвердил в Лондоне доктор Аббейе, ученик Десо, который, по его словам, опасался также и за собственную жизнь и поэтому бежал из Франции. Однако стараниями историков были опровергнуты некоторые утверждения и выяснены дополнительные обстоятельства, связанные с кончиной дофина. Незадолго до смерти его посещали чиновники Коммуны Герен и Дамон, которые знали его ранее и должны были бы обнаружить подмену. Оба они подтвердили (один в 1795 г., другой в 1817 г.), что виденный ими ребенок был дофин. Акт о смерти, как показывает сравнение его с другими аналогичными документами, был составлен строго в соответствии с принятыми тогда формальностями. Те странности в нем, на которые обращали внимание сторонники Наундорфа, оказались при ближайшем рассмотрении повторением в этом документе обычных формулировок. Что касается смерти Десо - она последовала, к слову сказать, 20 мая, а не 1 июня 1795 г., как утверждалось ранее, - то в ней вряд ли было что-либо таинственное. В госпитале, где он служил, вспыхнула эпидемия, от нее помимо Десо умерли двое его коллег - Дюбю и Ферран, которые не видели дофина. Если предположить, что дофин был действительно увезен и подменен другим ребенком, то у многих могло возникнуть желание убрать неугодных свидетелей. Во-первых, у тех, кто организовал или оказал помощь в организации побега и мог опасаться наказания со стороны правительства республики или стремился воспрепятствовать аресту беглеца, если он еще находился на французской территории. Во-вторых, у агентов графа Прованского, поспешившего объявить себя Людовиком XVIII. В-третьих, даже у официальных властей, которые, убедившись в бегстве дофина, могли счесть за лучшее объявить его умершим и дискредитировать как самозванца, если он появится за границей и станет центром притяжения для роялистов. В действиях властей не видно особого желания детально уточнить, кто в действительности умер 8 июня 1795 г. Закон требовал присутствия родственников умершего при составлении документов о кончине. В Тампле содержалась старшая сестра дофина, однако ее не сочли нужным привести для опознания трупа. Правда, имеются показания, которые как будто исключают сомнения в том, что умерший 8 июня 1795 г. ребенок был Шарлем Луи. Имеются свидетельства двух тюремных сторожей Тампля, приставленных к дофину, - Гомена и Лана, доживших до глубокой старости. В этих показаниях подробно излагаются все обстоятельства, связанные с болезнью и смертью дофина. Все же есть основания заподозрить эти свидетельства, относящиеся ко времени Реставрации и июльской монархии: у обоих бывших сторожей могли быть серьезные основания, чтобы скрывать правду. Гомен, например, получал щедрую пенсию от Людовика XVIII, а герцогиня Ангулемская назначила его управляющим одним из своих замков. В их показаниях при сравнении с подлинными документами обнаруживается не только много неточностей, но и сознательная ложь. Против этих показаний можно привести относящиеся к 1794- 1795 гг. письма Лорана, третьего тюремного сторожа. Письма эти не под-нисаны, но могли, если исходить из их содержания, быть написаны только Лораном. Жан Жак Кристоф Лоран был креолом, выходцем с острова Мартиника, как и Жозефина Богарне, в то время (в 1795 г.) любовница члена Директории Барраса, ставшая несколько позднее женой Наполеона Бонапарта. Лоран исполнял обязанности надзирателя в Тампле с 29 июля 1794 г. (через два дня после термидорианского переворота!) по 29 марта 1795 г. Как следует из сохранившихся служебных документов, Гомен был помощником Лорана с 9 ноября 1794 г., Лан стал работать сторожем с 31 марта 1795 г., то есть после ухода Лорана со своей должности. В первом письме, датированном 7 ноября 1794 г., сообщается, что Лоран укрыл дофина в "потаенном месте, где ею не найдет сам Господь boi", а взамен в комнате Шарля Луи находится какой-то немой мальчик. Во втором письме от 5 февраля 1795 г. указывалось, что было легко перевести дофина на верхний этаж здания, но будет значительно труднее увезти ею из Тампля. Отмечалось также, чго Комитет общественною (пасения вскоре пришлет для инспекции в Тампль членов Конвента, в том числе Матье, Ревершона и Армана из департамента Мез. Наконец, в третьем письме от 3 марта сообщалось о второй подмене - немой мальчик занял место дофина, а в комнате помещен новый "заместитель". Из этого следовало заключить, что дофин уже был увезен из Тампля. Эти письма Лорана - от 7 ноября 1794 г., 5 февраля и 3 марта 1795 г. - до сих пор фигурируют в некоторых новейших трудах эвазионистов, Между тем надо помимо уже вышесказанного добавить: об этих письмах стало известно только летом 1833 г. Главное, никогда не были представлены оригиналы, а лишь неизвестно когда, где и кем снятые с них "копии". Текст "копий" был настолько не устоявшимся, что в них несколько раз производились изменения, в частности неким Габриэлем де Бурбон-Бюссе. Этот выходец из аристократической семьи прожил бурную жизнь, при разных режимах исповедуя разные политические взгляды. Его изгоняли в годы Первой империи из коллегии адвокатов, при Реставрации полиция делала обыск в созданном им явно шарлатанском "Полиматическом бюро", раздававшем орденские знаки "Благородного ордена Сен-Хюберта Лотарингского" и "Льва Гольштейна и Лимбурга", главой которых будто бы был сам Бурбон-Бюссе. А в 1817 г. он был арестован и попал под суд за другие, уже чисто уголовные махинации. В то же время он поддерживал притязания одного из лжедофинов, а в 1833 г. примкнул к числу сторонников другого претендента. Дополнительные доказательства подложности писем Лорана можно извлечь из анализа их содержания. Первое из писем датировано 7 ноября 1794 г., между тем в то время использовали только революционный календарь. Если бы оно было подлинным, на нем почти наверняка стояло бы "17 брюмера III года". В письме от 5 февраля 1795 г. говорится о предстоящем визите Армана из Меза. В мемуарах Армана, изданных в 1814 г., действительно говорится, что он посетил Тампль в начале февраля 1795 г. Но это ошибка, поскольку официальные документы с бесспорностью установили, что визит состоялся 19 декабря 1794 г. Фальсификатор, не имея понятия об этих документах, неизвестных в 30-х годах XIX в., когда фабриковалась фальшивка, взял дату - начало февраля 1795 г. - из мемуаров Армана. В письме от 7 ноября говорится, что "завтра" вступает в должность новый надзиратель. Это утверждение, возможно, взято из книги Экара "Исторические записки о Людовике XVII", изданной в 1814 г. На деле Гомен лишь прибыл 8 ноября, а вступил в должность 9 ноября. Но допустимо предположить ошибку самого Лана, спутавшего даты прибытия и начала исполнения Гоменом своих обязанностей. Еще одно доказательство. В письме от 3 марта говорится: "Лан может занять мое место, когда пожелает". Но 3 марта ни Лоран, ни кто-либо другой не знали о своем будущем назначении на пост в Тампль, которое состоялось лишь почти через месяц, 31 марта. В письмах Шарль Луи именуется "юный король", но его так никогда не называли в годы революции - автор подлога заимствовал эту формулу из той же книги роялиста Экара. Приводимые доказательства подложности писем приобретают дополнительную весомость, поскольку исходят от одного из наиболее известных адвокатов Франции М. Гарсона, высокая профессиональная компетентность которого в такого рода криминалистическом анализе не может подлежать сомнению. И все же порой, пытаясь привести максимальное количество доказательств в пользу своего тезиса, он оперирует и малоубедительными доводами. Так, М. Гарсон считает решаюищм доказательством подложности писем Лорана, что он, разъясняя, как удалось произвести подмену дофина и его освобождение, добавляет, обращаясь к адресату: "Только благодаря Вам, господин генерал, достигнут этот триумф". Считается, что письма обращены к одному из руководителей шуанов - Фротте. Но из письма самого Фротте явствует, что его усилия ни к чему не привели. Это письмо стало известно лишь в конце XIX в., а в 1835 г. фальсификатор находился под влиянием легенды, что Фротте преуспел в осуществлении своего плана. К тому же Фротте оставался в Лондоне до б января 1795 г., следовательно, Лоран не мог писать ему в Париж 7 ноября 1794 г. Но эти доводы ничего не доказывают, если считать, что письма обращены к Баррасу, которого в 1795 г. нередко именовали "генералом". Возникает вопрос, участвовала ли Жозефина Богарне в увозе дофина из Тампля. Можно ответить на него, что это довольно правдоподобно. Учитывая ее тогдашние роялистские симпатии, напомним, что ее любовник Баррас вел переговоры с роялистами о реставрации монархии Бурбонов и надеялся получить за предательство республики много миллионов ливров. Беспринципный политикан и взяточник, Баррас вполне мог попытаться превратить дофина в дополнительный козырь в своей сложной игре. Ведь владея тайной, где находится Шарль Луи, Баррас мог после Реставрации получить сильное орудие шантажа в отношении Людовика XVIII. Вряд ли случайно, что сразу же после 9 термидора и казни Робеспьера и других лидеров якобинцев Баррас поспешил в качестве представителя Конвента посетить дофина в Тампле. При этом он расспрашивал ребенка, нет ли у него жалоб на обращение со стороны надзирателей. Жена венецианского посланника Бролье-Солари, которая до революции была принята при французском дворе и много раз видела дофина, "узнала" его, встретив в 1810 г. в Лондоне. В ее воспоминаниях рассказывается, что ею было сделано под присягой следующее заявление. Зимой 1803 г. она встретила в Брюсселе своего хорошего знакомого Барраса. Свергнутый член Директории злобно поносил своего победителя - "корсиканского проходимца" и добавлял, что честолюбивые планы Наполеона не сбудутся, так как жив сын Людовика XVI. После смерти Барраса, уже в годы Реставрации, его бумаги были конфискованы по приказу Людовика XVIII, но для этого могло быть вполне достаточно причин и без дофина: бывший член Директории знал слишком много и тайно переписывался с "королем эмигрантов". В воспоминаниях современников (в том числе русских - княгини Воронцовой, дочери генерал-адъютанта Александра I князя Трубецкого) встречаются намеки на то, что в 1814 г. в Париже Жозефина Богарне сообщила царю тайну бегства дофина из Тампля. Александр I в то время пользовался огромным влиянием (русские войска, победившие Наполеона, стояли в Париже!), и понятно, с каким беспокойством Людовик XVIII должен был следить за подобными слухами. Известный ей секрет, судя по некоторым воспоминаниям, Жозефина якобы открыла и некоторым лицам из свиты Александра. С этим связывают и внезапную смерть Жозефины, которую многие считали отравленной. Ее бумаги были немедленно захвачены полицией. Гортензия Богарне впоследствии передавала со слов своей матери рассказ о похищении дофина из Тампля. Наполеон, добавим, в своих последних воспоминаниях на острове Святой Елены заметил, что императрица Жозефина была в курсе бегства дофина, и добавил: "Утверждали, что на самом деле дофин был увезен из тюрьмы с согласия комитета". Под комитетом Наполеон всегда имел в виду робес-пьеристский Комитет общественного спасения. Имеются и другие показания в пользу версии о бегстве дофина. Во-первых, свидетельства вдовы Симона, в течение долгого времени жившей в инвалидном доме. Она на протяжении ряда лет - и во время наполеоновской империи, и при Реставрации - в разговоре с разными лицами выражала убеждение, что дофин был подменен другим ребенком. Однако в заявлениях бывшей "приемной матери", хотя она и ссылалась на -разговоры с людьми, близко знакомыми с положением в Тампле в 1795 г., имеются явно неправдоподобные вещи. В 1816 г. вдовой Симона занялась полиция Людовика XVIII, которая предписала ей под угрозой сурового наказания прекратить все разговоры о дофине. Слухи о "бегстве" и "подмене" дофина стали ходить много раньше, по крайней мере сразу после неудачного бегства королевской семьи в Варенн в июне 1791 г. Фигурировала даже версия, что дофин еще в 1790 г. был переправлен в Канаду в сопровождении шотландского адвоката Оэка, а взамен его в Тюильри поместили другого ребенка, некоего Лароша, уроженца Тулузы. Подобные слухи воспроизводились и на страницах печати в месяцы, предшествовавшие падению монархии 10 августа 1792 г. Передача дофина на попечение четы Симон вызвала новую волну слухов о том, что Коммуна и Гора хотят использовать его как знамя в борьбе против их противников, что Шарль Луи уже переведен в Сен-Клу... Слухи эти получили такое распространение по всей стране, что Робеспьер счел нужным 7 июля 1793 г. публично опровергнуть их с трибуны Конвента. "Смерть сына Людовика XVI породила различные слухи, басни одна нелепее другой. Одни утверждают, что дофин вполне здоров и будет передан иностранным державам, другие - что он был отравлен... Смерть отняла у Франции "драгоценного заложника"", - писала "Газетт франсез" 12 июня 1795 г. Конституционные монархисты уже на следующий день после смерти дофина, отмечал Матьез, "излили свою досаду в пущенных ими слухах о том, что дофин не умер естественной смертью, что его отравили, так же как и лечившего его врача Десо, который умер за четыре дня до него. Некоторые утверждали, что дофин не умер, что его подменили другим ребенком и т. п.". Глава вандейцев Шаретт в своем манифесте от 26 июня 1795 г. прямо обвинял республиканское правительство, что оно "отравило" Людовика XVII. У Шаретта не было никакой причины, если бы в его лагерь прибыл дофин, скрывать это. Утверждение, что бурбонские принцы якобы преследовали спасшегося дофина, лишено смысла. Во второй половине 90-х годов Людовик XVIII и его брат ни сами не имели для этого никакой возможности, ни шансов получить в этом деле содействие со стороны презрительно третировавших их иностранных правительств. Возможна гипотеза, что похищение было организовано кем-то из революционеров, кто погиб, унеся в могилу свою тайну. Однако к моменту бегства дофину было бы девять или десять лет. Если бы он остался жив, то рано или поздно дал бы о себе знать. Если бы он умер, это сделали бы за него участники похищения, ведь при Реставрации это стало бы для них источником всяческих благ и почестей. Большинство европейских дворов предпочло не поверить в смерть дофина. За отсутствием доказательств такую позицию занял австрийский министр Тугут, считая, что объявлением в "Монитере", возможно, предполагалось отнять у роялистов веру в успех и облегчить заключение мира с Испанией, а также на всякий случай сохранить в своих руках важного заложника. Возможно, это были лишь доводы, выдвигаемые для сокрытия подлинных мотивов Вены, не желавшей связывать себе руки "признанием" Людовика XVIII и подыскивавшей благовидный, с точки зрения монархистов, предлог для своею отказа от такого "признания". В условиях, когда продолжали циркулировать многочисленные слухи об увозе дофина из Тампля, второстепенный, но весьма плодовитый писатель С. - Ж. Реньо-Варен (1775-1840 гг.) в 1800 г. издал роман "Кладбище Мадлейн", который должен был удовлетворить любопытство тех, кто интересовался и доверял этим слухам. Первые два тома романа были тотчас распроданы. Вскоре потребовалось новое издание, потом автор прибавил к своему сочинению еще третий и четвертый тома. (Не меньшим свидетельством успеха было то, что сразу же после публикации романа его название было присвоено каким-то анонимным литературным поденщиком.) В своем романе Реньо-Варен рассказывает о том, как он встретил на кладбище незнакомца, им оказался аббат Эджуорс де Фирмонт (который, между прочим, еще был жив в то время!). Аббат поведал автору историю Людовика XVI и его семьи в годы революции. Далее повествуется об увозе 20 января 1794 г. дофина, спрятанного в корзинке для белья, к шуанам, о том, как Шарль Луи был отправлен в Америку, но перехвачен французским фрегатом, снова заключен в темницу и там умер. Роман полон всяческих несообразностей, анахронизмов и просто чепухи {Об анахронизмах, особенно абсурдных в устах современника описываемых событий, можно составить себе представление и по следующему эпизоду в романе Реньо-Варена "Узники Тампля, продолжение Кладбища Мадлейн" (Париж, 1802 г.), в котором повествуется о заговоре против Робеспьера во время высадки роялистов в Кибероне в июле 1795 г, то есть через год после гибели Неподкупного!}. Тем не менее стали задавать вопрос, не рассказана ли в форме романа, включавшего много "документов", вроде "секретного дневника" доктора Десо, подлинная история. Издание "Кладбища Мадлейн" было, вероятно, инспирировано министром полиции Фуше. Но успех романа Реньо-Варена вызвал недовольство первого консула Бонапарта. После появления второго тома по иронии судьбы издателя заключили в Тампль, а автора - в тюрьму префектуры полиции, где содержались уголовные преступники. Их освободили через 10 дней. Полиция разбила набор и конфисковала экземпляры, попавшие в библиотеки. Реньо-Варену, однако, вскоре удалось убедить власти, что речь идет лишь о беллетристическом произведении. Запрет был снят, а автор в предисловии к двум последним томам сравнивал консульскую администрацию с великими мужами древности, с Августами и Траянами, приходившими на смену Неронам и Домицианам (под последними подразумевались власти революционного времени, которые фигурировали в романе). Сочинение Реньо-Варена стало одним из главных "источников", из которого впоследствии черпали свое вдохновение авантюристы, выдававшие себя за чудом спасшегося Людовика XVII. Раскопки на кладбище Сен-Маргерит, где был похоронен дофин, производившиеся неоднократно со времен Реставрации, привели как будто к обнаружению его могилы, однако нельзя точно установить, чьи останки были обнаружены. Остается непонятным подчеркнутое равнодушие Людовика VIII к памяти племянника. За исключением 1814 г., во все последующие годы Реставрации не было заупокойных служб по Людовику XVII, хотя это неукоснительно делалось в отношении других покойных членов королевского семейства. Из "Монитера", остававшегося официозом и в период Реставрации, мы узнаем, что Людовик XVIII неоднократно давал балы в разные годы 8 и 9 июня. Даты же смерти Людовика XVI и Марии-Антуанетты отмечались как дни национального траура. Траур соблюдался и в дни кончины других членов королевской семьи. Для самой версии о бегстве из Тампля враждебность Людовика XVIII к дофину оказалась весьма полезной: она позволила объяснить то иначе никак не объяснимое обстоятельство, что о дофине, "спасенном" в 1795 г. и попавшем на территорию государств, враждебных Французской республике, ничего не было слышно, что он появился снова лишь через несколько десятилетий. Иллюзии Шарлотты Аткинс Историку надлежит ответить на несколько хотя и связанных между собой, но вместе с тем независимых вопросов. Во-первых, имела ли место "подмена" дофина другим ребенком? Во-вторых, если да, то какова была дальнейшая судьба дофина (не являлся ли кто-либо из "претендентов" действительно "Людовиком XVII")? И наконец, в-третьих, принимал ли участие в "подмене" (или попытках такой подмены) кто-либо из видных политиков периода революции? Один из ученых, Фредерик Барбе, исследовавший историю роялистского подполья, писал, касаясь вопроса о бегстве дофина, что не надеется "проникнуть через завесу действий, замышлявшихся и обдуманных в ночной тьме различными лицами, действующими каждый на свой страх и риск. Различные персонажи, которые столкнулись в этом деле, были поставлены в положение, когда они не имели возможности понять, кто из них в конечном счете попал в цель". ...Когда в 1836 г. в Париже скончалась одинокая пожилая англичанка Шарлотта Аткинс, последние два десятилетия проживавшая во французской столице, эта смерть не привлекла ничьего внимания. Лишь уже в начале нашего столетия упомянутому Барбе удалось благодаря счастливому случаю получить доступ к переписке этой иностранки, о которой до того времени было известно лишь одно: она поддерживала связи с одним из руководителей шуанов - Луи де Фротте. После смерти Ш. Аткинс ее корреспонденция мирно покоилась в нотариальных архивах, пока эти документы не попали в руки Ф. Барбе, подведшего итоги их изучения в книге "Друг Марии-Антуанетты мадам Аткинс и тюрьма Тампль" (Париж, 1905 г.). Барбе излагает биографию Шарлотты Аткинс (ее девичья фамилия Уолпол; возможно, она была родственницей премьер-министра Роберта Уолпола). В молодые годы она выступала на сцене знаменитого лондонского театра "Дрюли Лейн". В предреволюционное десятилетие леди Шарлотта была принята при версальском дворе и попала в ближайшее окружение Марии-Антуанетты. Осенью 1789 г. Аткинс переехала в Лилль, где сблизилась с лейтенантом де Фротте. После падения монархии во Франции 10 августа 1792 г. поместье Аткинсов Кеттерингем стало центром, где строились планы организации бегства королевской семьи из Тампля. Наряду с самой Шарлоттой Аткинс его участниками стали Луи де Фротте, бывший судебный чиновник из Бретани Ив Жиль Кормье, журналист Жан Габриэль Пельтье и "трансильванский дворянин", бывший австрийский офицер и явный авантюрист Луи д'Ауервек. Шарлотта Аткинс доказала, что обладает недюжинной настойчивостью и отвагой. Летом 1793 г. она тайно приехала в Париж и, подкупив с помощью роялиста шевалье Жаржайе двух служащих Тампля - Лепитра и Тулана, пыталась организовать бегство королевы. План сорвался из-за нерешительности одного из его участников. Тем не менее Ш. Аткинс, вероятно, уже после перевода королевы в тюрьму Консь-ержери, подкупив одного из чиновников Коммуны, сумела проникнуть в камеру королевы и предложила ей обменяться платьем и бежать. Королева отказалась от предложенной ей попытки бегства. Впрочем, нельзя считать вполне доказанным, что этот эпизод имел место, хотя он выглядит вероятным на основании анализа корреспонденции Аткинс и других документов. (Возможно, существует какая-то связь между этим эпизодом и так называемым "заговором гвоздики". Если это так, то тем самым устанавливается прямая связь между Щ. Аткинс и агентурой барона Батца, в том числе между шевалье де Ружвилем и чиновником Коммуны Мишонисом.) После возвращения в Англию Ш. Аткинс сосредоточила усилия на организации бегства дофина, и эти усилия, относящиеся к самому концу 1793 г. и первой половине 1794 г., представляют наибольший интерес, хотя они продолжались и после 9 термидора вплоть до середины 1795 г., когда было официально объявлено о смерти Шарля Луи. Главными исполнителями планов Аткинс стали де Фротте и юрист Кормье, стремившийся играть первую скрипку среди заговорщиков. На этой почве возникло его соперничество с де Фротте, которое постепенно вконец испортило отношения между двумя ближайшими сообщниками Шарлотты Аткинс. Главным агентом организации Аткинс в Париже стала жена Кормье Сюзанна Розали, урожденная Батлер, дочь графа Жана Батиста Батлера, богатого плантатора с острова Сан-Доминго. По словам Ф. Барбе, изучавшего переписку заговорщиков, это была "личность абсолютно надежная, активная, предприимчивая, призванная к тому, чтобы блестяще служить осуществлению планов лондонских роялистов". Для того чтобы избежать подозрений, мадам Кормье, ссылаясь на длительное отсутствие мужа, считавшегося эмигрантом, возбудила дело о разводе. Этот развод - чисто фиктивный - был официально признан уже в ноябре 1794 г., а до того времени много воды утекло. На протяжении первых недель 1794 г. именно мадам Кормье передавала в Лондон подробную информацию об организации охраны Тампля, о тюремных надзирателях и другие сведения, в которых нуждались заговорщики. Письма пересылались, разумеется, не прямым путем. В то время существовали многочисленные тайные каналы, через которые информация в кратчайшие сроки доставлялась через Ла-Манш. Тем не менее нам остаются неизвестными пути, по которым сообщения мадам Кормье поступали к ее мужу, доставлявшему их в поместье Кеттерингем. В конце марта 1794 г. Кормье получил известие об аресте жены (которая еще не успела возбудить дело о фиктивном разводе), временно исчез главный источник информации для заговорщиков, но Кормье сумел наладить получение известий от других агентов. (Супруга Кормье была через некоторое время выпущена на свободу.) На содержание разведывательной сети, на покупку судна, которое было приобретено с помощью французского эмигранта барона де Сюзанне и курсировало поблизости от французского побережья, Аткинс затратила большую часть семейного состояния. (В марте 1794 г. умер ее муж, и она могла, видимо, еще более свободно распоряжаться своими средствами.) Тем не менее письма Кормье заполнены были настойчивыми требованиями денег, перемежающимися с извинениями за такую настойчивость, разъяснениями, что без дополнительных трат сорвется все дело, учитывая те трудности, с которыми сталкиваются роялистские агенты. Барбе в целом очень высоко оценивал душевные качества Кормье, считая, что этот немолодой толстяк-бретонец "сразу же возбуждал доверие у всех увидевших его в первый раз". Если бы кто-либо другой писал эти письма, полагает Барбе, то они могли бы вызвать недоверие, но то, что мы знаем о Кормье и о последствиях его действий, заставляет отвергнуть подозрения. Однако такого доверия к искренности Кормье отнюдь не ощутил другой исследователь, занявшийся более чем полвека после Ф. Барбе архивом Шарлотты Аткинс, - уже известный нам французский адвокат и историк, академик М. Гарсон. Но об этом позднее. Здесь же отметим, что переписка Ш.Аткинс свидетельствует о знакомстве ее - со слов Кормье - с планом подмены дофина другим ребенком как первого этапа похищения (плана, которого она не одобряла). Ф. Барбе считает аутентичными уже упоминавшиеся выше письма Лорана. Надо заметить, что эти письма содержат сведения, очень напоминающие те, которые фигурируют в донесениях Кормье, тем самым как бы свидетельствуя об их подлинности. Истинность сведений, сообщавшихся Кормье, подтверждается письмами Лорана. В свою очередь, их аутентичность доказывается тем, что они сообщают те же сведения, что и содержащиеся в донесениях, получаемых Шарлоттой Аткинс от Кормье. (Ведь маловероятно, что с их содержанием мог быть знаком фальсификатор, сочинивший письма через 30 лет после смерти Кормье, скончавшегося в 1805 г.) 31 октября 1794 г. Кормье сообщил Ш. Аткинс, что, по его сведениям, "хозяин и его собственность спасены (курсив оригинала. - Е. Ч.)". Это совпадает с содержанием письма Лорана от 7 ноября, в котором говорится о подмене дофина немым ребенком. Вместе с тем Кормье лишь через две недели сообщил эту новость де Фротте, при этом категорически отказавшись назвать имена своих агентов. Кормье добился того, что и Ш. Аткинс стала уклоняться от передачи де Фротте полученной информации, даже когда тот сам лично отправился на континент и его контакты с агентами Кормье могли бы, казалось, принести явную пользу. Кормье тем временем рассорился с группой эмигрантов, которых он, как честный человек, осуждал за предпринятую ими фабрикацию фальшивых французских ассигнаций. Враги сумели очернить Кормье в глазах английских властей и воспрепятствовать тому, чтобы ему была поручена какая-то важная миссия в Голландии. Тем не менее он в конце ноября 1794 г. по собственному почину отправился в эту страну. Момент был выбран очень неудачно, так как вскоре, в декабре и начале января, Голландия была занята французскими войсками. В течение месяца от Кормье не поступало никаких известий, пока не выяснилось, что бретонец как эмигрант успел каким-то образом ускользнуть от ареста или бежать из-под стражи и очутился в Гамбурге, откуда снова стал сообщать Ш. Аткинс о действиях их агентов. Кормье очень оптимистически оценивал ситуацию. Ф. Барбе считал, что информация Кормье вполне совпадает со сведениями, содержащимися в письмах Лорана от 5 февраля и 7 марта 1795 г., в которых повествуется о подмене немого ребенка новым мальчиком. Ш. Аткинс сохраняла оптимизм и после официального объявления в Париже 8 июня 1795 г. о смерти дофина. 16 сентября 1795 г. бретонец сообщил, что дофина действительно похитили из Тампля, но, вместо того чтобы попасть в руки ожидавших его людей Кормье, ребенок был захвачен какими-то другими лицами. Ш. Аткинс сохранила и позднее убеждение, что бегство удалось. По мнению Ф. Барбе, лица, которые увезли дофина, были агентами Лорана, в следующем году уехавшего в Сан-Доминго, где он умер в 1807 г. У каждого из участников похищения были свои мотивы молчать об этом деле. Кормье в 1801 г. воспользовался предоставленным эмигрантам разрешением вернуться во Францию и после краткого ареста был выпущен на свободу. Как уже упоминалось, он скончался в Париже в 1805 г. Луи де Фротте, уехавший в феврале 1795 г. во Францию и сражавшийся в рядах шуанов, в 1800 г. был-заманен в ловушку и расстрелян по приказу первого консула Бонапарта. "Трансильванский дворянин" барон Ауэрвек стал британским шпионом, действия которого уже в 1795 г. не имели ничего общего с делом дофина, и почти одновременно поступил на службу во французскую разведку, оказав ей немалые услуги в Англии. Подозреваемый всеми, этот двойной агент был в 1807 г. арестован наполеоновскими властями в Бадене, и его как опасного интригана без суда отправили в Тампль, а потом в другие тюрьмы, из которых он вышел только после крушения Первой империи в 1814 г. Между прочим, он дожил до 1830 г. и во время широкого обсуждения в период Реставрации вопроса о судьбе дофина сохранял скромное молчание. М. Гарсон отстаивал версию, что Аткинс стала жертвой шарлатанов, потчевавших ее побасенками, чтобы выудить побольше денег. Эту точку зрения он подробно обосновывал в книге "Людовик XVII, или Ложная дилемма" (1952, 1968 гг.). Вполне признавая заслуги Ф. Барбе как исследователя, откопавшего интересные документы - переписку Шарлотты Аткинс, он давал совершенно иную оценку ее содержанию. "Мошенничество во время эмиграции" - так озаглавил М. Гарсон третью главу своей книги, посвященную деятельности разведывательной организации Кормье. По мнению опытнейшего французского юриста, речь скорее может идти о заговоре с целью выманивания денег у Ш. Аткинс, участниками которого были Пельтье, Кормье и Ауэрвек. Луи де Фротте, не участвовавший в этом вымогательстве, мог в любую минуту спутать всю игру. "Это обстоятельство не могло прийтись по вкусу троим заговорщикам, которые постарались держать его в неведении относительно своих действий". И недаром потом, когда де Фротте тайно отправился во Францию и стал самостоятельно собирать сведения, он писал Ш. Аткинс о том, что ее обманывали. В письме Ш. Аткинс из Ренна, датированном 16 марта 1795 г., Фротте передавал ей, что в результате проведенных им расспросов во время переговоров с представителями Конвента он убедился, что дофин не покидал Тампля. "Вы видите, мой друг, как вас обманывали долгое время". Если Ф. Барбе писал о "честном Кормье", то М. Гарсон - о "честном Фротте", а бретонца считал ловким аферистом. Кормье утверждал, что имеет агентов в Париже, но отказался сообщить их имена Ш. Аткинс. Позволительно усомниться, что эти агенты вообще существовали в действительности. В октябре 1795 г. Кормье обещал представить отчет его агентов, воспроизводящий их деятельность, но так, конечно, и не представил его. По-видимому, французские власти лучше, чем Ш. Аткинс, равно как и многие историки, раскусили Кормье. М. Гарсон нашел во французском государственном архиве такую присланную из Гамбурга характеристику на обосновавшегося там Кормье: "Это бывший судья из Ренна, который всегда жил интригами. Он одалживает деньги у всех, кто готов давать взаймы". Все это позволяет лучше понять, чего стоят утверждения Кормье в письме от 31 октября 1794 г., что "хозяин и его собственность спасены". Историки, основывавшие свои выводы на этом письме, в том числе Ж. Ленотр, приводили эту категорически звучащую фразу о "спасении" вне контекста всего письма. Между тем письмо, взятое в целом, производит совсем иное впечатление. Кормье не раскрывает, от кого он получил сообщаемое им известие. Напомним, что все время он воздерживался от того, чтобы назвать имена используемых (или якобы используемых) им агентов. Кормье мог без всякого риска в тогдашних условиях сообщить что-то более конкретное, пересылая свои письма по английской почте. Поэтому возникает подозрение, что Кормье просто передавал ходившие тогда в Лондоне слухи. А через семь дней после этого письма Кормье попросил (и получил) 100 гиней и потребовал от Аткинс ничего не сообщать де Фротте. Потом Кормье, как мы уже знаем, уехал в Голландию, а оттуда перебрался в Гамбург. После полугодового молчания он наконец 3 июня отправляет Аткинс письмо, полное туманных выражений, недомолвок. Он уже не утверждает, что похищение состоялось, а лишь рекомендует никому не говорить ни слова о предпринятых попытках. "Сохраняйте спокойствие, - писал он, - скоро Вы будете счастливы". Не боялся ли он, что кто-либо из друзей Шарлотты Аткинс раскроет ей глаза на обман? Впрочем, само письмо от 3 июня прямо уличает Кормье в том, что он не имел совершенно никакого понятия о событиях, происходивших в Тампле. 3 июня дофин был уже тяжело болен, и через пять дней было объявлено с трибуны Конвента о смерти "сына Капета". Если, как считают некоторые историки, Кормье был в курсе уже ранее произведенной подмены или бегства, разве он не написал бы Аткинс, чтобы она не очень огорчалась, когда прочтет официальное извещение о смерти дофина? В письме нет ничего подобного. Для самого Кормье это известие было не только неожиданным, но и являлось сильным ударом по его намерениям и дальше выуживать деньги у доверчивой англичанки. Он молчал целых четыре месяца, но потом, по словам М. Гарсона, счел, что леди Аткинс является "простофилей высокой пробы", и стал действовать с прежними наглостью и бахвальством. 13 октября 1795 г. он пишет Аткинс о том, что ему удалось организовать бегство дофина, но потом его похитили какие-то неизвестные, действовавшие по поручению английского правительства, членов Конвента или других еще каких-то неназванных заговорщиков. Кормье настолько мало верил в бегство дофина, что вскоре предложил свои услуги королю эмигрантов Людовику XVIII в качестве издателя роялистской газеты. Однако концепция М. Гарсона, отрицающая существование разведывательной сети Кормье (Гарсону, впрочем, предшествовал в этом ряд других авторов, например англичанин Д. Б. Мортон в книге "Дофин", Лондон, 1937 г.), отнюдь не может считаться бесспорной. Прежде всего возникает вопрос, не подверглась ли дошедшая до нас корреспонденция Аткинс определенной "чистке". Ведь сохранилась лишь половина этой переписки, оставленная у парижского нотариуса: другая часть, отданная на сохранение нотариусу в Лондоне, бесследно затерялась. Конечно, напрашивается вопрос: кто мог быть заинтересован в подобной "цензуре" в 1836 г., после смерти Аткинс в Париже? Довод этот кажется убедительным только с первого взгляда. У "цензоров" могли быть различные мотивы - допустим, семейные и государственные. (В первой половине XIX в. отсутствовали или почти отсутствовали прецеденты предания гласности документов, относившихся к операциям английской секретной службы даже в давно прошедшие времена.) Кроме того, стоит напомнить, что 1836 г. был как раз годом наибольшей активности сразу двух претендентов в Людовики XVII. Каждый из них имел немалое число приверженцев. Как бы то ни было, но заранее исключить "цензуру" нет оснований. Далее, незавидная репутация некоторых из входивших в разведывательную организацию Аткинс не дает оснований сделать вывод, что они лишь дурачили доверчивую английскую "дуреху". Все действия и Пельтье, и барона Ауэрвека с почти полной несомненностью свидетельствуют, что речь идет о международных шпионах (по крайней мере после того, как они обосновались в Англии), пользовавшихся покровительством британской разведки, если не прямо находившихся на ее содержании. В этих условиях отношения между этими персонажами и Аткинс начинают рисоваться иначе, чем между вымогателями и верившей им на слово сумасбродкой. Заслуживает внимания вопрос, откуда у Аткинс были деньги для оплаты своих агентов. Доходы от имения Кеттерингем, ко времени кончины ее мужа сэра Эдуарда Аткинса частично заложенного, вряд ли могли покрыть издержки. А они составляли, судя по заявлениям Аткинс, обращенным к У. Питту, 2,5 млн. ливров. За продажу Кеттерингема можно было бы получить едва ли десятую часть этой большой суммы. В распоряжении агентов Аткинс, между прочим, находились целых три корабля, хотя, вероятно, небольших по размеру, курсирующих между французскими портами и Англией. Когда наконец Кормье в письме от 24 марта 1796 г. признал поражение и рекомендовал Аткинс прекратить дальнейшие попытки достичь поставленной цели, она отказалась последовать этому совету, сделав вместе с тем запись, что должна сохранять молчание, иначе жизни дофина будет угрожать опасность. Что это - свидетельство слепого фанатизма либо того, что англичанка подпала под влияние каких-то новых обманщиков или, наконец, что она, по мнению А. Луиго, "постоянно связанная" с английской разведкой, имела какие-то неизвестные нам источники информации? Аткинс уведомляла Питта, что "Людовик XVII" уже в течение некоторого времени не находится в Тампле. Но в то же время после официального объявления о смерти дофина та же Шарлотта Аткинс направила письмо графу Прованскому, именуя его Людовиком XVIII, то есть признавая, что он унаследовал престол вследствие смерти своего племянника. Надо заметить, что после первого издания книги М. Гарсона "Людовик XVII, или Ложная дилемма" в 1952 г. большая часть историков перестали всерьез принимать данные, которые получила Шарлотта Аткинс о г своей "разведывательной сети". Впрочем, авторы сенсационных "гипо-1ез", писавшие ранее и позднее М. Гарсона, по-прежнему продолжают щедро воспроизводить эти данные, итерируя его анализ или избегая серьезных попыток опровергнуть сделанные им выводы о полной недостоверности сведений, содержащихся в письмах Кормье и компании. Вопрос об оценке Кормье и, следовательно, о ценности его информации обычно решается от "обратного", от того, насколько нужно признание ее дос-юверности для построения той или иной концепции. Когда такой по-гребности нет, Кормье признается шарлатаном и махинатором; напротив, если его сведения необходимы - тогда он предстает в качестве "достойного", "совестливого" судебного деятеля с безупречным прошлым. Г. Масперо-Клер, автор солидного исследования (1973 г.) об известном роялистском публицисте Ж. Г. Пельтье - сообщнике Кормье, писала" "Мы вступаем здесь более чем когда-либо в область романтических гаданий. То, что именуют "тайной" Людовика XVII, заставило пролить много чернил". Упоминая далее о "хитросплетениях" гипотез и умозаключений, автор добавляет, что, несмотря на многочисленные утверждения, "почти несомненно, что сын Людовика XVI умер в Тампле и что различные по- пытки увезти или подменить ребенка, о которых говорилось, никогда не получили завершения". По мнению исследовательницы, гипотеза относительно того, что Шарлотту Аткинс попросту дурачили, вымогая деньги, "кажется правдоподобной". Для Ж. Ленотра, выпустившего в 1920 г. монографию "Король Людовик XVII и тайна Тампля" (с тех пор многократно переиздававшуюся), Кормье, "бывший прокурор суда в Ренне-личность решительная и динамичная, несмотря на свою подагру и полноту". Вместе с Фротте они являлись сильными, умными руководителями заговора. Иначе говоря, Ленотр полностью разделяет версию Ф. Барбе, на которого прямо ссылается. Напротив, его ученик, к тому же приблизительно так же, как и он, объяснявший "тайну Тампля", Р. Сен-Клер Девиль характеризует Кормье как хвастливого болтуна, интригана и вымогателя. По мнению А. Луиго, Шарлотта Аткинс в качестве главы разведывательной сети "являлась ширмой для Гренвила, позволившей ему финансировать организацию, специализировавшуюся на получении информации о Тампле и участи королевского сына". Это, правда, не очень согласуется с тем, что Аткинс истратила на оплату агентов Кормье и компании основную часть своего немалого состояния. В бумагах Гренвила тоже, видимо, нет следов того, что им выдавались денежные субсидии Шарлотте Аткинс. А. Луиго пытается интерпретировать письма "претенциозного, но честного" Кормье к Аткинс, исходя из предположения, что в Тампле произошла подмена дофина сначала одним, потом другим ребенком, что термидорианцы, потеряв следы "заложника", сознательно распространяли дезинформацию и что Кормье либо оказался жертвой этих выдумок, либо ему удалось приблизиться к истине. В отношении разведывательной организации, созданной Шарлоттой Аткинс, историк оказывается, пожалуй, в еще более сложном положении, чем когда пытается отделить правду от вымыслов в сведениях, поставлявшихся "Парижским агентством" и "пересочинявшихся" д'Антрегом в его бюллетенях. Имеется все же, как мы убедились, возможность проверить некоторые из этих сведений и тем самым создать некий эталон доверия (точнее, недоверия), который может служить при оценке данных, не допускающих такую проверку. В отношении же данных, характеризующих действия заговорщической организации Аткинс, мы почти лишены способов провести четкую границу между реальными фактами и вымыслом. Убийство банкира Птиваля В 1916 г. подполковник Рене Жанруа, глава исторического департамента французской армии, опубликовал завещание своего предка доктора Дьедонне Жанруа, умершего ровно 100 лет назад, в 1816 г. В своем завещании Д. Жанруа, до революции член Королевской академии и личный врач Людовика XVI и королевской семьи, 9 июня 1795 г. участвовавший во вскрытии тела ребенка, умершею в Тампле, заявлял, что это не был дофин. Кроме тою, Д. Жанруа добавлял, что на основании сведений, полученных им из источников, которые он не намерен открывать, подмена дофина была произведена Шометтом. Впоследствии обстановка не благоприятствовала публичному объявлению об этом, и Жанруа решил сохранять в тайне текст завещания в течение целого века после своей смерти... Не идет ли речь о мистификации, каких немало в истории "тайны Тампля"? Обращает на себя внимание одна странность: на акте вскрытия стоит подпись не Дьедонне Жанруа, а Николя Жанруа. Николя - имя брата Дьедонне. В чем здесь причина? Желал ли доктор Дьедонне Жанруа, на всякий случай подставив другое имя к своей фамилии, иметь благовидный предлог для объяснения сделанной ошибки? Или, быть может, он носил двойное имя "Дьедонне Николя" и в данном случае решил ограничиться вторым из этих имен? Наконец, очень подозрительная деталь: почему автор завещания даже в 1816 г. отказался назвать источники своих сведений о роли Шометта? Мы вольны поэтому предполагать, что он - если завещание вообще не подлог - основывал свое мнение на непроверенных слухах. В 1918 г. в ведущем французском историческом журнале "Ревю историк" (э 1, май - июнь) появился отрывок из неизвестного ранее "оправдательного мемуара" Барраса. Этот отрывок представлял собой стенограмму заседания Директории 9 флореаля IV года (28 апреля 1796 г.). Наряду с Баррасом в нем участвовали Карно, Ребель, Ла Ревельер-Лепо и Летурнер. На заседании обсуждалось убийство банкира Дюваля дю Птиваля и членов его семьи. Из прений явствовало, что банкир пал жертвой политического убийства, что он до 9 термидора действовал заодно с Баррасом, Фрероном, Куртуа, Тальеном, Ровером, Фуше, Камбасересом, которых снабдил деньгами, нужными для подготовки переворота (для подкупа депутатов Болота). В обмен ему обещали перевести дофина в более подходящее место - им оказался принадлежавший Птивалю замок Витри-сюр-Сен - с условием, чтобы этот замок оставался в распоряжении Конвента. Баррас особо повторил, что дофина не выпустят на свободу, а просто будут содержать в лучших условиях. Вместе с тем будут приняты меры, чтобы мальчика не похитили из замка Витри. В августе 1794 г. вместо Шарля Луи в Тампле поместили больного ребенка, скончавшегося там 20 прериаля III года. Птиваль взял на себя защиту денежных интересов королевской семьи. Он требовал исправить акт о смерти дофина и оказывал давление на своих должников, тайной которых владел. Ответом с их стороны было хладнокровное убийство утром 26 апреля Птиваля, членов его семьи и слуг, сопровождавшееся исчезновением компрометирующих бумаг. Главным организатором убийства Птиваля был Ровер, некоторое участие в нем принимали также Фуше и Камбасерес. Ленотр полностью использовал этот документ в своей книге о "загадке Тампля". Он писал, что "само название журнала и имена его руководителей являются достаточными гарантиями аутентичности документов, которые воспроизводятся на его страницах". Однако и Ленотр выражал сожаление, что "столь необычный документ опубликован без всяких сведений о том, в каких общественных или частных архивах он был обнаружен". Не сомневаясь в добросовестности открывших и опубликовавших документ, Ленотр выразил догадку, не был ли он сфабрикован по приказу Барраса, который потом сознательно сохранил его в своих бумагах. Правда, сам Ленотр считал, что подмена подлинного дофина была осуществлена по указанию Шометта (об этом ниже) и что Баррас подменил ребенка, игравшего роль дофина, еще одним ребенком. Чем было вызвано убийство? У Ленотра был готов ответ - тем, что роялист Птиваль обнаружил подмену и не захотел играть отведенную ему роль и баррасы, фрероны, фуше поспешили избавиться от опасного свидетеля, являвшегося вдобавок кредитором некоторых из них. Поэтому полицейские Дюсонвиль и Асведо, осведомленные о настроениях начальства, приняли меры, чтобы не допустить серьезного расследования преступления. Современные газеты лишь кратко упомянули об убийствах в замке Витри. Что же касается дофина (или его "двойника"), то он, вероятно, еще за много месяцев до этого был увезен из замка. Эта концепция Ленотра воспроизводилась без всяких изменений в многочисленных переизданиях его книги на протяжении целого ряда десятилетий. Документ был очень искусно составлен, не содержал явных ошибок. Однако тем не менее с самого начала возникли сомнения в его подлинности, и редакция журнала "Ревю историк" оказалась неспособной сообщить, каким образом она его получила. Через несколько лет после первого издания "протокол" заседания Директории был подвергну! уничтожающей критике, причем на страницах того же журнала "Ревю историк", который опубликовал его в 1918 г. Французский историк Р. Сен-Клер Девиль (позднее - автор книги о "тайне Тампля", к которой мы еще обратимся) провел расследование происхождения "Оправдательного меморандума" Барраса, результаты которого опубликовал в статье в том же журнале "Ревю историк" (июль - август 1925 г.). Сен-Клер Девиль получил доступ к переписке одного видного историка с неким не названным в статье "агентом", который разыскивал материалы, могущие пролить свет на судьбу Людовика XVII. Переписка, относящаяся к 1910-1911 гг., свидетельствовала, что "агент" явно пытался одурачить своего нанимателя. Он сообщал, что нашел некие важные документы у одного нотариуса из Невера. Расследование показало, что ни один из нотариусов из этого города никогда ничего не слышал об "агенте". Проверка других подобных сведений "агента" также обнаружила, что они являются плодом вымысла. Наконец, анализ "Оправдательного меморандума", представленного только в копии, выявил, что он представляет собой компиляцию (правда, очень ловкую, обнаруживающую немалые знания) ряда исторических сочинений. Историк Л. Грасилье в серии статей, опубликованных в журнале "Нувель ревю" (июнь-сентябрь 1923 г.), на основе изучения архивных документов пришел к выводу, что убийство Птиваля и его домашних было делом рук родственника его жены Дюпона де Шамбона, который хотел завладеть ее состоянием. Это объяснение вызвало возражения известного специалиста по истории французской революции Т. Рейнака, считавшего, что вывод Грасилье сделан на основе анализа материалов расследования этого дела без учета того, насколько неудовлетворительно было оно проведено властями. Историк и писатель Октав Обри использовал фальшивую стенограмму заседаний Директории с гипотезой Ленотра для своего романа "Потерянный король" (1924 г.). В 1924 г. Обри опубликовал меморандум графа де Вэзона, в котором граф рассказывал о миссии, возложенной на него в годы Реставрации Людовиком XVIII и его первым министром герцогом Деказом. Вэзону было поручено разузнать у Барраса, Фуше и Камбасереса все известное им о бегстве дофина. Таким образом, Людовик XVIII отнюдь не был уверен в смерти своего племянника в 1795 г. Согласно этому отчету, Баррас и Жозефина приказали отвезти дофина в дом банкира Птиваля в Витри, откуда его отправили в Порт-о-Пренс на острове Гаити, где он умер в 1803 г. Сам же Птиваль и члены его семьи были убиты полицейскими Фуше с целью захватить письма Барраса. В меморандуме немало анахронизмов. Фуше с ноября 1795 г. находился на юге Франции, в частности в Тулузе и Нарбонне, где оставался и в апреле 1796 г., когда был убит Птиваль. Кроме того, Фуше, занимаясь темными денежными делами по поручению Барраса, в это время еще никак не контролировал полицию. Ведь министром полиции он был назначен через три с лишним года, в июле 1799 г. Следы фальшивого "Оправдательного меморандума" Барраса видны и в некоторых новейших работах. А. Луиго утверждает, что Птиваль был в числе группы банкиров, которые, в частности, через Барраса сумели к 9 термидора заручиться голосами примерно 200 членов Болота против Робеспьера (об этом писал Малле дю Пан по свежим следам событий, 3 августа). Птиваль был знаком с Баррасом и добился от него обязательства способствовать бегству дофина. Отсюда, мол, и визит Барраса уже ранним утром 10 термидора в Тампль, и быстрейшее водворение своей креатуры Лорана в качестве попечителя "маленького Капета". Не упоминая о фальшивке, тем не менее пытаются как-то использовать ее содержание, сделать вид, что имеются помимо нее какие-то реальные основания связывать убийство в Витри-сюр-Сене Дюваля дю Птиваля и его родных с "тайной Тампля". Так, А. Луиго упоминает это убийство, чтобы объясните запись, сделанную Ш. Аткинс 24 марта 1796 г., о необходимости соблюдать молчание, дабы не поставить под угрозу жизнь дофина. Автор еще одной "сенсационной" работы М. М. Раски идет дальше. "Ходили слухи (осенью 1793 г. -Е.Ч.), - пишет она, - что Камбон, Гош, Сиейес, Карно получили значительные суммы в золоте, предоставленные Птивалем, банкиром короля". Птиваль финансировал организацию Шарлотты Аткинс. И наконец, к Птивалю был переправлен дофин, где он оставался до 21 апреля 1796 г. (идет ссылка на книгу Ленотра, еще не знавшего, что опирается на подложную стенограмму заседания Директории). "Вкладом" М. М. Раски является утверждение, что Птиваль был банкиром и графа Прованского. А тот знал о том, что Шарль Луи живет в Витри-сюр-Сене, и побудил Пруссию захватить дофина в свои руки. В связи с этим в период Реставрации Людовик XVIII будто бы уничтожил все архивы Птиваля и т. п. Встречи со "старой греховодницей" Может удивить "набор" имен тех, кому приписывают похищение дофина из Тампля во время правления якобинцев: Шометт, Эбер, наконец, Робеспьер. Казалось бы, менее всего подходящие "кандидаты" для осуществления такой акции в свете всего того, что известно об их жизни и деятельности. А они были "избраны" без всякого предварительного учета этого по одной-единственной причине, что именно Шометт и Эбер в качестве руководителей Коммуны были теми, которые контролировали персонал Тампля. А после их казни весной 1794 г. этот контроль перешел к новому руководителю Коммуны Пейяну, который являлся послушным исполнителем указаний Робеспьера. Желающие верить в побег или подмену дофина неизбежно должны были произвести "отбор" в пользу указанных имен. Однако надо помнить и другое: если в действительности похищение имело место, а это нельзя исключить полностью, то оно до термидорианского переворота не могло быть осуществлено без санкции и участия одного из указанных трех лиц. Таким образом, либо Шометт, Эбер, а позднее Робеспьер, либо никто (до 9 термидора) - вот простая и единственная причина выбора этих деятелей на роль руководителей похищения. Правда, могут указать, что эта тайная роль им приписывается и в некоторых современных источниках. Да, это так, но по тем же причинам. Но как быть с упрочившимся представлением об этих деятелях как последовательных республиканцах, которое разделяли и восхищавшиеся ими, и ненавидившие их историки революции? Одни из эвазионистов пытаются доказывать, что внешний республиканизм здесь служил прикрытием тайной готовности из личных интересов действовать в пользу роялистского лагеря. Другие поступают тоньше - пытаются "согласовать" в своих гипотезах устоявшиеся репутации революционеров, действовавших в интересах республики, с навязываемой им ролью руководителей заговора, одним из звеньев которого являлось похищение дофина. Действительно, показания нескольких лиц, знавших в лицо дофина, свидетельствовали о том, что они его видели в Тампле. Наименее обеспечены такими свидетельствами день 4 января 1794 г., когда Симон подал в отставку, или период с 19 января, когда Симон окончательно покинул свой пост воспитателя дофина, и день 10 термидора (28 июля), когда Шарля Луи в Тампле посетил Баррас. Это побуждает эвазионистов сосредоточить свои подозрения на Эбере и Шометте, бывших фактическими хозяевами в Тампле до их ареста и казни (первого - в марте, а второго-в апреле 1794 г.), и Робеспьере, сторонники которого в Коммуне контролировали положение в тюрьме вплоть до 9 термидора. Считали, что Симон в конце 1793 г. и начале 1794 г. был креатурой Эбера. Почему же тот не предотвратил вынужденную отставку Симона? Потому, отвечают некоторые эвазионисты, что сам Эбер в это время уже находился под подозрением из-за доноса Шабо, о котором говорилось выше, и не мог рисковать. Эвазионисты склонны считать, что обвинение в организации побега дофина было выдвинуто на судебном процессе эбертис-тов, но упоминание об этом было изъято из двух стенографических отчетов об указанном процессе. Однако такое предположение имело бы основание, если бы процесс велся при закрытых дверях. А поскольку он проходил открыто, то подобное "редактирование" отчетов теряло бы всякий смысл. Ж. Ленотр в книге "Король Людовик XVII и тайна Тампля", выходившей многими изданиями, утверждал, что подмена и похищение дофина были осуществлены Шометтом, который не мог действовать без участия в этом деле своего заместителя Эбера. По разъяснению Ленотра, хотя он не может привести в пользу этого прямых, неопровержимых доказательств, сопоставление ряда фактов будто бы позволяет не сомневаться в долгой и тщательной подготовке плана такой подмены. Так ли это на самом деле? М. Гарсон цитирует неопубликованный архивный документ, в котором приводится речь Шометта в Генеральном совете Коммуны с требованием, чтобы Конвент сам взял охрану королевской семьи. По инициативе Шометта Генеральный совет 5 фримера II года (25 ноября 1793 г.) направил соответствующую петицию в Конвент. Как бы ни трактовать эту инициативу Шометта, она несовместима с предположением, что он в то же время планировал и подготавливал похищение дофина из Тампля. Остается предположить, если следовать эвазионистам, что он уже успел осуществить похищение еще до 25 ноября (чего, кажется, почти никто не взялся утверждать - ведь "сын Капета" в это время находился под неусыпным попечением Симона) или впервые начал строить подобные планы после этой даты. 10 апреля 1794 г. Шометт предстал перед Революционным трибуналом. Бывшему главе Коммуны инкриминировалась подготовка заговора с целью "убить членов Комитета общественного спасения, патриотов и возвести маленького Капета на престол". Это никак не вяжется с уже известным нам требованием Шометта, чтобы охрана членов королевской семьи была передана из ведения Коммуны в руки самого Конвента. Но это мало смущало судей - ведь с Шометтом расправлялись как с одним из лидеров побежденной группировки левых якобинцев. В столетний юбилей революции, в 1889 г., были опубликованы мемуары графа Луи Виктора Леона Рошуара "Воспоминания о революции, империи и Реставрации". Собственно воспоминания о годах революции - наименее интересная часть мемуаров, что и неудивительно. Рошуар, родившийся в 1788 г., был ребенком увезен в эмиграцию. Впоследствии служил в России под началом герцога Ришелье в 1812-1814 гг., был одним из адъютантов царя Александра I, занимал после реставрации Бурбонов важные посты во Франции. Для нас представляет интерес лишь процитированная в "Воспоминаниях..." заметка из "Мбнитера" от 18 жерминаля III года (7 апреля 1795 г.), касающаяся матери мемуариста графини Рошуар: "Имелся план похищения королевы из тюрьмы; участниками заговора были бывшая графиня Рошуар и известный Эбер, именовавшийся "отцом Дюшеном". Иностранная коалиция дала деньги. Эбер, требовавший 2 млн., уже получил 1 млн. и должен был получить другой после осуществления этих планов. Однако его охватил страх, и он стал доносчиком". Отметим, что у Рошуара не вызывала ни малейшего сомнения правдивость этой заметки в "Монитере". А он безусловно был осведомлен о заговоре со слов своей матери. Более того, граф предваряет выдержку из "Монитера" следующей фразой: "Объединив свои усилия с действиями барона Батца, она (графиня Рошуар. - Е. Ч.) предоставила большую часть той суммы, которая была нужна, чтобы купить помощь". Процитировав далее "Монитер", Рошуар добавляет: "Чтобы подкупить тюремных сторожей и предупредить несчастную узницу, требовались большое благоразумие и исключительная активность. Моя мать обладала только последним из этих качеств и слепо ринулась в предприятие, не взвесив ни шансы на успех, ни угрожающие опасности". Далее Рошуар рассказывает, что властям стало известно о роли его матери в заговоре и что был отдан приказ о ее аресте. Он подробно повествует о том, как ей удалось скрыться и бежать в Англию. Рассказ о вовлеченности Эбера в заговор, приводимый из "Монитера", вплетается, таким образом, в изложение других событий, которых мемуарист был свидетелем или которые узнал из первых рук - от своей матери. Но рассказала ли графиня сыну об участии Эбера или он лишь впоследствии узнал об этом, перечитывая "Монитер"? Процитирован ли "Монитер" для придания большего авторитета всему тому, что написано мемуаристом о заговоре, или чтобы намекнуть, что как раз вопрос об участии Эбера известен автору воспоминаний только из этой газеты, а не из уст его матери? Таким образом, остается неясным, являются ли мемуары графа Рошуара источником, независимым от "Монитера", свидетельствующим об участии Эбера в заговоре или только повторяющим в этом отношении сведения, напечатанные в этой официозной газете. Но говорилось ли там что-либо еще по интересующему нас вопросу? Обращение к соответствующему номеру "Монитера" показывает, что Рошуар процитировал лишь часть небольшой заметки, точнее, "письма из Базеля", датированного 23 марта 1795 г. Письмо это начинается так: "Нетрудно обнаружить золото и руку заграницы во всех фракциях, которые терзали французов, увековечивая революцию. Повсюду, где имеются эмигранты из числа знати, и особенно в Швейцарии, где они почти все пребывают, ходят рассказы, драгоценные для истории французской революции. Вот один из их числа". Потом идет текст, цитированный (с небольшими неточностями, не меняющими общего смысла) Рошуаром. Сразу после этого идут заключительные фразы: "Эти детали вполне достоверны. Они могут, в числе многого прочего, бросить яркий свет на отношения, которые существовали между Коммуной - Пашем (т. е. мэром Парижа, близким к эбертистам. - Е. Ч.) и иностранной коалицией". Полный текст "письма из Базеля" позволяет сделать ряд важных предположений. Прежде всего почему среди многих "рассказов", ходивших в эмигрантских кругах, автором заметки был избран именно тот, в котором фигурировал Эбер? Только ли потому, что детали этой истории, как он утверждает, "вполне достоверны"? Добавим, что, поместив вышеприведенный рассказ, "Монитер" впоследствии ни разу (по крайней мере до государственного переворота, произведенного Наполеоном Бонапартом) не возвращался более к этому эпизоду и вообще не упоминал фамилию эмигрантки Рошуар. Напрашивается вопрос: не было ли у редакции "Монитера" каких-то особых мотивов для публикации 7 апреля 1795 г. "письма из Базеля"? Ответ очевиден: безусловно были. Письмо было напечатано в условиях все более ухудшавшегося снабжения хлебом бедных слоев населения столицы и быстро нараставшего вследствие этого народного недовольства, которое вылилось в выступления парижских предместий 12 жерминаля и 1 прериаля. "С 27 вантоза и вплоть до 12 жерминаля, - констатировал знаменитый советский историк Е. В. Тарле, - не проходит дня без более или менее многолюдных сборищ". Участились нападения на обозы с хлебом, и для объяснения этого термидорианцы были склонны прибегать к ссылкам на интриги иностранных агентов или кивать на крайне левую часть Конвента - последних монтаньяров, еще оставшихся в его рядах. Учитывая это, трудно не усмотреть в "письме из Базеля" попытку представить "отца Дюшена", ставшего одним из идеологов парижских санкюлотов, в качестве агента роялистов и вражеских государств. В этом случае не так уж важно, учел ли корреспондент правительственного официоза настроения своих парижских патронов, выпячивая историю о сговоре Эбера с графиней Рошуар на фоне многих других распространенных тогда среди роялистской эмиграции, или же само письмо было соответствующим образом отредактировано (а то и вовсе сочинено) в редакции "Монитера". Тем более что в его редакции должны были быть люди, более или менее осведомленные об обвинениях, не только официально выдвигавшихся властями против Эбера во время его процесса в Революционном трибунале, но и об обвинениях, скрытых от публики и оставшихся погребенными среди секретных бумаг Комитетов общественного спасения и общественной безопасности, а также того же трибунала. Вместе с тем эта осведомленность могла быть лишь частичной - именно этим может объясняться утверждение о том, что Эбер донес о существовании заговора. Однако на деле Эбер, постоянно разоблачая на страницах "Пер Дюшен" роялистские интриги, ни словом не упомянул о заговоре, в котором выступал участником наряду с графиней Рошуар. Напротив, Эбер довольно неубедительно оправдывался против обвинений, выдвинутых против него К. Де-муленом, печатно заявляя, что, мол, роялисты подсылали к нему бывшую графиню Рошуар, но он будто бы "несколько раз прогонял" эту "старую греховодницу". Все сказанное, однако, не исключает ни того, что в "письме из Базеля" действительно пересказывались слухи, ходившие среди эмигрантов, ни того, что они могли в какой-то мере или полностью соответствовать действительности. Два Биго Еще одна гипотеза была предложена довольно известным историком П. Сен-Клер Девилем. Она изложена в его нашумевшей в свое время книге "В поисках Людовика XVII". Аргументы Сен-Клера Девиля сводятся в основном к следующему. Эксгумация трупов, произведенная на кладбище Сен-Маргерит во время Реставрации и в последующие годы, показывает, что похороненный там юноша не был дофином (обследование скелета доказывает, что речь шла о подростке, которому было значительно больше, чем 10 лет). Присутствие дофина в Тампле можно доказать лишь до 10-11 плювиоза II года (30-31 января 1794 г.), а после этого -лишь наличие какого-то заключенного в запертой комнате на втором этаже. Меры, принятые вслед за неожиданным визитом двух членов - Гупило де Фонтене и Ревершона в Тампль в ночь с 7 на 8 брюмера (28-29 октября 1794 г.), указывают на то, что после этой даты похищение дофина стало невозможным. Следовательно, оно было осуществлено в период между 30-31 января и 28- 29 октября 1794 г. Те изменения в правилах содержания дофина, которые позволяли скрыть похищение, были произведены по приказам руководства Коммуны - Шометта и Эбера или по крайней мере последнего, который более непосредственно занимался контролем над тюрьмой Тампль. Из переписки Л. де Фротте с Шарлоттой Аткинс следует, что при тайной встрече вождя конституционных роялистов графа Пюизе с У. Питтом, состоявшейся в конце сентября или начале октября 1794 г., француз заверил британского премьера, что дофин похищен из Тампля и находится в руках его, Пюизе. Правда, сам Пюизе прожил до 1827 г. (и к гому же, добавим, в Англии, где ему нечего было считаться с интересами сменявших друг друга режимов во Франции). Он написал оставшиеся неоконченными "Мемуары" в шести объемистых томах. После его смерти в Британский музей попали наброски к последующим томам "Мемуаров" и чрезвычайно обширная переписка - и нигде в этих бумагах нет ни малейшего упоминания об организации бегства и последующей судьбе дофина. Точнее, наоборот, во втором томе "Мемуаров" можно прочесть: "Робеспьер, по политическим мотивам или из боязни, должен был по крайней мере сохранить жизнь дофина. Совершение преступления досталось его преемникам. Причина и обстоятельства смерти дофина являются одной из тех страшных тайн, распутать которую способно только время". Приводя всю эту цитату, Сен-Клер Девиль считает, что она "чрезвычайно туманна и может быть истолкована при желании как угодно". Что же касается молчания Пюизе вообще о похищении, то оно, конечно, "может показаться странным, но его нельзя, однако, рассматривать как опровержение отстаиваемой гипотезы". Пюизе молчал, поскольку увезенный из Тампля дофин либо умер через несколько месяцев, либо после ряда неудачных выступлений роялистов в 1795 и 1797 гг. был увезен в Америку (в Канаду), где следы его были потеряны. Если бы Пюизе публично заявил об этом, его обвинили бы в обмане и сторонники Людовика XVIII, и республиканцы, и ему оставалось лишь молчать о деле, окончившемся провалом. Читатель может задать вопрос: неужели все "доказательства", приводимые Сен-Клером Девилем, ограничиваются вышеизложенными, каждое из которых, как мы в дальнейшем убедимся, может быть без труда опровергнуто? Автор считает загадкой, почему Эбер и руководители Клуба кордельеров 14 вантоза (4 марта 1794 г.) неожиданно изменили своему умеренному курсу, которого придерживались перед этим в течение трех месяцев. И почему на процессе Эбера осталось совершенно в тени обвинение в попытках учредить регентство, хотя это обвинение было выдвинуто (без указания конкретных имен) в речи Сен-Жюста в Конвенте за день до ареста эбертистов и повторено через три дня опять-таки в Конвенте в выступлении Кутона. Все это немаловажно само по себе, но никак не может служить доказательством сговора Эбера с Пюизе с целью увоза дофина из Тампля и тем более осуществления такого намерения. Однако Сен-Клеру Девилю казалось, что он обнаружил недостававшее звено, подкреплявшее все остальные предположения. Еще в октябре 1793 г. граф Пюизе на пути в армию вандейцев познакомился с неким Жозефом Биго, доверенным лицом и управляющим графа де Бобриля. Этот Биго стал одним из наиболее активных агентов Пюизе. "Вообразим себе, - пишет Сен-Клер Девиль, - что Биго был избран Пюизе для того, чтобы предпринять опасную попытку вырвать Людовика XVII из рук тех, кто его держал под стражей". Биго явился в Париж, снабженный деньгами и рекомендациями от его коммуны в Бреале, где пользовался влиянием. Чтобы проникнуть к Эберу, Биго отправился к старшему брату своего шефа маркизу Пюизе, который проживал в доме э 13 на улице Французского театра, которая входила в секцию Марата, где наибольшим влиянием пользовался Антуан Франсуа Моморо. По утверждению Сен-Клера Девиля, этот левый якобинец находился в приятельских отношениях с маркизом Пюизе, что помогло тому спастись от ареста и даже оказывать небескорыстную помощь другим, которые стремились не попасть в списки подозрительных эмигрантов. Через Моморо Жозеф Биго связался с Эбером, который мог строить планы вернуть на трон дофина в качестве "короля санкюлотов". Эбер добился удаления Симона и устроил так, чтобы Биго получил доступ в Тампль. 2 плювиоза (22 января 1794 г.) в числе четырех лиц, направлявшихся в качестве дежурных комиссаров, был 'некто Клод Биго - член Генерального совета Коммуны от секции санкюлотов. Однако в официальном документе, который должны были предъявить комиссары, фамилия интересующего нас дежурного была записана как Bigaud и лишь потом исправлена на Bigot. При этом, в отличие от обычной практики, правильность произведенного исправления не была подтверждена поставленной рядом подписью одного из секретарей Коммуны. Это тем более странно, что в составе Генерального совета Коммуны тогда не было никакого Bigot. Еще более необычно, что та же процедура повторилась два раза в документах, которыми свидетельствовали полномочия дежурных комиссаров, а именно 11 плювиоза (31 января 1794 г.) и 11 вантоза (11 марта). В оба эти дня писцом была написана фамилия Bigaud, а чья-то рука выправила ее на Bigot, причем проделала это исправление значительно более ловко и незаметно, чем в первый раз. 2 плювиоза Bigaud был как новичок назначен дежурным вне очереди, a ll плювиоза и 11 вантоза - в обычном порядке, по алфавиту. Менее чем через месяц, 8 жерминаля, вновь наступила очередь Bigaud, но на этот раз исправления фамилии уже не последовало, так же как и при последующих дежурствах 15 прериаля и 22 мессидора. Итак, "исправление" производилось до 11 вантоза (1 марта) и более не возобновлялось. Напомним, что Клод Биго был новым членом Коммуны. Его товарищи по караулу, вполне возможно, не знали его в лицо. Документы с перечислением имен дежурных заранее пересылались в Тампль. Когда произносили имя Биго, для остальных трех комиссаров было неясно, что речь шла не о Bigaud, а о неизвестном им Bigot. Тот предъявлял тюремным властям удостоверение личности на имя Bigot и, не заподозренный никем, вступал в обязанности дежурного комиссара. Кто же вносил "поправку" в документ? Это вряд ли мог быть секретарь Куломбе, хотя бы потому, что он подписал лишь один из трех документов с исправленной фамилией, а два других - заместитель секретаря Дора-Кюбьер. Это мог проделать служащий экспедиции, которому передавались бумаги для регистрации перед их отсылкой в Тампль. Но можно подумать и о руководителях Коммуны Шометте или Эбере - кто мог что-то заподозрить плохое в том, что один из "них взял просмотреть документы перед их отправкой в Тампль? Если предположить, что изменения фамилии дежурного комиссара были связаны с заговором, то трудно представить, что они осуществлялись без их участия. Кстати, только они могли на время "нейтрализовать" Bigaud (например, поручив ему то или иное задание) в то время, как Bigot мог действовать в Тампле. После отставки Симона были созданы условия для организации бегства дофина и подмены его дефективным ребенком. Тот был подвергнут строгому заключению в его комнате, были прерваны все его контакты с окружающими. К тому же он в любом случае не мог своими ответами на вопросы разоблачить обман. Вероятнее всего, бегство было организовано 12 вантоза, когда в последний раз в 1794 г. Bigot нес дежурство. А вечером того же дня один из лидеров эбертистов, Ронсен, в Клубе кордельеров публично призвал к восстанию. Эбер его дезавуировал, счи