лся теперь как новая, пугающая, непригодная для жизни среда.
Без респираторов и защитной одежды они подошли к входу в ЦЗ и, минуя
три распахнутые настежь двери, вошли в бывший реакторный зал, заваленный
покореженной рухлядью, тлеющими обломками. Они увидели пожарные шланги,
свисающие в сторону реактора. Из стволов лилась вода. Но людей уже не было.
Пожарники отступили отсюда несколько минут назад, теряя сознание и последние
силы.
Проскуряков и Кудрявцев оказались у ядра атомного взрыва. Но где же
реактор?
Круглая плита верхней биологической защиты с торчащими во все стороны
обрывками тонких нержавеющих трубок (система КЦТК) под некоторым углом
лежала на шахте реактора. Бесформенно свисала во все стороны арматура
разрушенных стен. Значит, плиту подбросило взрывом, и она снова, наклонно
уже, упала на реактор. Из жерла разрушенного реактора шел красный и голубой
огонь с сильным подвывом. Видно, была хорошая тяга - сквозной проток
воздуха. В лица стажеров ударил ядерный жар с активностью 30 тысяч рентген в
час. Они невольно прикрыли лица руками, заслоняясь как бы от солнца. Было
совершенно ясно, что никаких поглощающих стержней нет, унесло взрывом. Так
что в активную зону опускать теперь нечего. Просто нечего...
Проскуряков и Кудрявцев, накрепко запоминая все, что увидели, пробыли
возле реактора около минуты. Этого оказалось достаточно, чтобы получить
смертельную дозу радиации (оба умерли в страшных муках в 6-й клинике
Москвы).
Тем же путем с чувством глубокой подавленности и внутреннего
панического чувства, сменившего ядерное возбуждение, вернулись они на
десятую отметку, вошли в помещение БЩУ и доложили обстановку Акимову и
Дятлову. Лица и руки у них были буро-коричневые (ядерный загар). Такого же
цвета была кожа и под одеждой, что выяснилось уже в медсанчасти.
- Центрального зала нет,-сказал Проскуряков.-Все снесло взрывом. Небо
над головой. Из реактора огонь...
- Вы, мужики, не разобрались...- растягивая слова, глухо произнес
Дятлов.- Это что-то горело на полу, а вы подумали, реактор. Видимо, взрыв
гремучей смеси в аварийном баке снес шатер. Неудивительно: сто десять
кубов-немало, так что... тут не только шатер, но и весь блок могло
разнести... Надо спасать реактор. Он цел... Надо подавать воду в активную
зону.
Так родилась легенда: реактор цел, взорвался бак аварийной воды СУЗ,
надо подавать воду в реактор.
Легенда была доложена Брюханову и Фомину. И далее-в Москву. Все это
породило много ненужной, лишней, вредной работы, усугубившей положение на
атомной станции и увеличившей число смертей.
Генрих и Кургуз после осмотра центрального зала ждали Пере-возченко,
чтобы получить задание на всю смену. Примерно за четыре минуты до взрыва
реактора Генрих сказал Кургузу, что устал и немного поспит. Вошел в
небольшую соседнюю комнатку, примерно шесть квадратных метров, глухую, без
окон. Там находился топчан. Он закрыл дверь и лег.
Кургуз сел за рабочий стол и учинил запись в оперативный журнал. Его
отделяли от центрального зала три открытые двери. Когда взорвался атомный
реактор, высокорадиоактивный пар с топливом хлынул в помещение, где сидел
Кургуз. В этом кромешном огненном аду он бросился к двери. Закрыл ее.
Крикнул Генриху: "Очень жжет! Очень жжет!" Генрих вскочил с топчана,
бросился открывать свою дверь, но из-за двери пахнуло таким нестерпимым
жаром, что он не стал больше пытаться, инстинктивно лег на пластикатовый
пол, здесь было прохладней, и крикнул Кургузу: "Толя, ложись! Внизу
холоднее!"
"Здесь хоть можно было дышать. Не жгло так легкие",-вспоминал потом
Генрих.
Они подождали минуты три. Жар стал спадать (над головой ведь открылось
небо). Потом вышли в коридор. У Кургуза сварило кожу на лице и руках. Она
висела лоскутьями. На лице и руках сильно шла кровь.
Они пошли не к лестнично-лифтовому блоку, откуда вскоре придут стажеры
Проскуряков и Кудрявцев, а в противоположную сторону-к "чистой" лестнице и
спустились на десятую отметку. Если бы они встретили стажеров, то наверняка
завернули бы их назад и спасли им жизнь. Но они разминулись.
По пути к БЩУ на двенадцатой отметке к Генриху и Кургузу присоединились
операторы газового контура Симеконов и Симонен-ко. Вместе направились на
БЩУ-4. Кургузу было очень плохо. Он истекал кровью. Ему трудно было
помогать. Кожа под одеждой тоже вздулась пузырями. Любое прикосновение
причиняло пострадавшему нестерпимую боль. Откуда он еще брал силы идти
своими ногами... Генриха обожгло меньше-спасла глухая комнатенка. Но оба
схватили по 600 рентген... Они уже шли по коридору деаэраторной этажерки,
когда из помещения БЩУ вышел Дятлов. Бросился к ним-"Немедленно в
медсанчасть!"
До здравпункта, а он находился в административном корпусе первого
блока, по коридору деаэраторной этажерки четыреста пятьдесят метров.
"Сможешь дойти, Толя?"-спросили ребята Кургуза. "Не знаю... Нет,
наверное... Все тело болит... Все болит..."
И правильно сделали, что не пошли. Здравпункт первой очереди оказался
закрытым. В здравпункте второй очереди фельдшера тоже не было. Такая была
самоуверенность у товарища Брюханова. Все безопасно. Концепция недавней
эпохи в действии. Вызвали "скорую" к АБК второй очереди, спустились на
нулевую отметку, вышибли чудом уцелевшее стекло и через окно вышли наружу...
Дятлов бегал на БЩУ третьего блока. Приказал Багдасарову глушить
реактор. Вернувшись на БЩУ-4, отдал команду Акимову:
"Еще раз обзвони дневной персонал цехов. Всех на аварийный блок! В
первую голову электриков, Лелеченко. Надо отрубить водород с электролизерной
на восьмой генератор. Это сделают только они. Действуй! Я пройдусь вокруг
блока..." Дятлов покинул блочный щит управления.
Давлетбаев несколько раз вбегал из машзала в помещение БЩУ, докладывал
обстановку. Там полно разного народу. Дозиметрист Са-мойленко замерил
Давлетбаева прибором: "От тебя, Разим, на всех диапазонах зашкал! Срочно
переодевайся!" Как назло, комплект защитных средств машзала закрыт на замок.
Послали богатыря Бражника взломать ломиком.
Акимов приказал СИУРу Столярчуку и машинисту Бусыгину включить
аварийные питательные насосы, чтобы подать воду в реактор.
"Александр Федорович! - вскричал Давлетбаев.- Оборудование обесточено!
Надо срочно электриков задействовать, распредустрой-ства на нуле... Не знаю,
как они будут делать. Порвало кабельные связи. Всюду молнии коротких
замыканий. Ультрафиолетовое свечение на нуле возле питательных насосов. То
ли тэвээска светит (кусок топлива.-Г. М.), то ли вольтова дуга короткого
замыкания..." "Сейчас прибудет Лелеченко со своими орлами!.."
Давлетбаев снова нырнул в кромешный ад машинного зала. На нуле Тормозин
забивал деревянные чопы в дырки на маслопроводе. Чтобы было ловчее, сел на
трубопровод и получил аппликационный ожог ягодиц. Давлетбаев бросился к
завалу седьмой турбины, но подойти было невозможно. Масло на пластикате.
Очень скользко. Включили душирующее устройство. Турбину обволокло водяным
туманом. С пульта отключили маслонасос.
Возле седьмой машины телефонная будка, из которой машинисты все время
звонили на БЩУ. Против будки за окном - пятый трансформатор, на нем оказался
кусок топлива, о котором не знали. Там получили смертельную дозу Перчук,
Вершинин, Бражник, Новик-Тем временем в помещении БЩУ без дела толкался
руководитель неудавшегося электроэксперимента Геннадий Петрович Метленко.
Его наконец заметил Акимов: "Будь другом, иди в машзал, помоги крутить
задвижки. Все обесточено. Вручную каждую открывать или закрывать не менее
четырех часов. Диаметры огромные..." Щуплень-кий, небольшого роста, с
остроносым сухощавым лицом, представитель Донтехэнерго побежал в машинный
зал.
Трагедия развернулась там на нулевой отметке. Упавшей фермой перебило
маслопровод турбины. Горячее масло хлынуло наружу и загорелось от кусков
раскаленного ядерного топлива. Машинист Вершинин погасил огонь и бросился
помогать товарищам, чтобы предотвратить взрыв маслобака. Бражник, Перчук,
Тормозин тушили очаги пожара в других местах. В пролом кровли упали
высокоактивное топливо и реакторный графит. Валялись повсюду. Гарь,
радиация, сильно ионизированный воздух, черный ядерный пепел от горящего
графита и сгорающей наверху битумной кровли. Куском фермы перекрытия разбило
фланец на одном из аварийных питательных насосов. Его надо было отключить от
деаэраторов. Задвижки крутить .вручную не менее четырех часов. Другой насос
готовить к работе на реактор, тоже вручную крутить задвижки. Радиационные
поля на нулевой отметке машзала - от 500 до 15 тысяч рентген в час. Метленко
отправили назад на блочный щит; "Обойдемся! Не мешай!.."
С электриками акимовской смены Давлетбаеву удалось заменить в
генераторе водород азотом, чтобы избежать взрыва. Слили аварийное масло из
маслобаков турбины в аварийные емкости снаружи энергоблока. Маслобаки залиты
водой... Турбинисты в эту роковую ночь 26 апреля 1QR6 года совершили
выдающийся подвиг. Если бы они не сделали то, что сделали, пожаром охватило
бы весь машзал изнутри, рухнула бы кровля, огонь перекинулся бы на другие
блоки, а это могло привести к разрушению всех четырех реакторов. Последствия
трудно вообразить...
Когда пожарные Телятникова, погасив огонь на кровле, в пять
утра появились внутри машзала, там все уже было сделано... Был
подготовлен второй аварийный питательный насос и включен в работу на не
существующий уже реактор. Акимов и Дятлов предполагали, что вода пошла в
реактор, однако она туда не могла пойти по той простой причине, что все
коммуникации низа были оторваны взрывом и вода от второго АПЭНа шла в
подаппаратное помещение, куда просыпалось много разрушенного ядерного
топлива. Смешиваясь с топливом, высокорадиоактивная вода уходила на низовые
отметки деаэратор-ной этажерки, затапливая кабельные полуэтажи и
распредустройст-ва, приводя к коротким замыканиям и угрожая потерей
энергоснабжения работающим еще энергоблокам. Ведь все энергоблоки
Чернобыльской АЭС по деаэраторной этажерке, где проходят основные кабельные
трассы, связаны между собой. К пяти утра - многократная рвота и очень плохое
самочувствие у Давлетбаева, Бусыгина, Кор-неева, Бражника, Тормозина,
Вершинина, Новика, Перчука. Отправлены в медсанчасть. Давлетбаев, Тормозин,
Бусыгин и Корнеев выживут. Взяли по 350 рентген. Бражник, Перчук, Вершинин и
Новик получили по тысяче и более рад. Мученической смертью умрут в Москве...
Но вернемся к началу аварии. Пройдем с Валерием Ивановичем Перевозченко
его путь к смерти. Он ведь искал Ходемчука, он хотел спасти всех своих
подчиненных. Этот человек не знал страха. Мужество и долг вели его в ад
кромешный. Тем временем Паламарчук и Горбаченко по лестнично-лифтовому блоку
продвигались через завалы к двадцать четвертой отметке, в 604-е киповское
помещение, где замолчал Володя Шашенок. Что с ним?.. Хоть бы жив...
После серии грозных взрывов на блоке теперь было относительно тихо,
только через проломы слышны клекот и шум пламени горящей кровли машзала,
пронзительные выкрики людей, гасящих огонь, надсадное подвывание
разрушенного атомного реактора, в котором горел графит. Все это как бы
дальним фоном, а ближе - ручейковое журчание или дождевой шум льющейся
откуда-то радиоактивной воды, вверху внизу-не поймешь, какое-то усталое
остаточное шипение радиоактивного пара и воздух... Воздух был загустевший,
непривычный. Сильно ионизированный газ, острый запах озона, жжение в горле и
легких, надсадный кашель, резь в глазах.
Они бежали без респираторов, в полной темноте, освещая себе дорогу
карманными фонариками, которые имел всегда при себе каждый эксплуатационник.
А Перевозченко по короткому переходному коридору на десятой отметке пробежал
в сторону гэцээновского помещения, где остался Валера Ходемчук, и
остановился, пораженный. Помещения не было. Вверху-небо, отсветы бушующего
над машзалом пламени, а прямо перед ним-груды обломков, нагромождение
крошева строительных конструкций, изуродованного оборудования и
трубопроводов.
В завале было также очень много реакторного графита и топлива, от
которых светило не менее 10 тысяч рентген в час. Перевозченко, ошеломленный,
водил лучом фонаря по всей этой разрухе. Он напряженно прислушивался,
пытаясь уловить хотя бы слабый голос или стон человека. Надо найти, спасти
Валеру. Обязательно спасти. А еще наверху Генрих, Кургуз... Там, где был
взрыв... Он их тоже спасет... Обязательно... Это его люди, его
подчиненные... Он не оставит их...
А время шло. Каждая секунда, каждая лишняя минута здесь гибельны. Тело
начальника смены реакторного цеха все поглощает и поглощает рентгены, все
темнее становится ядерный загар в темноте ночи. И загорают не только лицо и
руки, но и все тело под одеждой Загорает... горит, горит... Жжет нутро...
"Валера-а!-изо всех сил закричал Перевозченко.-Валера-a Откликнись! Я
зде-есь!" Он рванул прямо к завалу, полез по облом-
кам, тщательно ища расщелины среди разрушенных конструкций, обжигая
руки о куски топлива и графита, за которые нечаянно хватался в темноте.
Напрягал слух, пытаясь уловить малейший стон или шорох, но тщетно. Но все
равно искал, обдирая тело о торчащие крючья арматуры и острые сколы бетонных
блоков, протиснулся в 304-е помещение, но в нем никого не было.
Валера дежурил в дальней стороне... Там был его пост...
И Перевозченко пробрался по завалу туда, в дальний конец, и искал там.
Но все впустую.
"Валера-а!-кричал Перевозченко, вскинув руки к небу и потрясая
кулаками.-Валера-а, милый!-Слезы бессилия и горя лились по загоревшим от
излучений до черноты, отекшим щекам.-Да что ж это такое?! Ходемчук!
Откликнись!"
Но в ответ лицо Перевозченко озаряли только отсветы огня, бушующего в
ночном небе над крышей машзала, и доносились пронзительные, похожие на
отчаянные крики израненных птиц голоса пожарников. Там тоже шла борьба со
смертью, и там люди принимали в себя смерть.
Изнемогая от навалившейся ядерной усталости, Перевозченко полез по
завалу назад, пробрался, шатаясь, к лестнично-лифтовому блоку и стал
подниматься наверх, на тридцать шестую отметку, к центральному залу. Ведь
там, в ядерном аду и огне, гибнут Кургуз и Генрих.
Он не знал, что Анатолий Кургуз и Олег Генрих, сильно облученные и
ошпаренные радиоактивным паром, уже спустились по условно чистой лестнице на
десятую отметку и отправлены в медсанчасть.
Перевозченко повторил путь стажеров Кудрявцева и Проскурякова, вошел
сначала в каморку операторов, их там не было, тогда он вошел в центральный
зал и принял на себя дополнительный ядерный удар гудящего огнем реактора.
Опытный физик, Перевозченко понял, что реактора больше нет, что он
превратился в гигантский ядерный вулкан, что водой его не загасить, ибо
нижние коммуникации оторваны от реактора взрывом, что Акимов, Топтунов и
ребята в машзале, запускающие питательные насосы, чтобы подавать в реактор
воду, зря гибнут. Ведь воду сюда не подашь... Надо выводить всех людей с
блока. Это самое правильное. Надо спасать людей.
Перевозченко спустился вниз, его непрерывно рвало, мутилось и
мгновениями отключалось сознание, он падал, но приходил в себя, снова
вставал и шел, шел.
Войдя в помещение БЩУ, он сказал Акимову:
- Реактор разрушен, Саша... Надо уводить людей с блока...
- Реактор цел! Мы подадим в него воду! - запальчиво возразил Акимов.-Мы
все правильно делали... Иди в медсанчасть, Валера, тебе плохо... Ты
перепутал, уверяю тебя... Это не реактор, это горят строения, конструкции.
Их потушат."
В то самое время, когда Перевозченко искал захороненного в завале
Ходемчука, Петр Паламарчук и дозиметрист Николай Горбачен-ко, с трудом
преодолевая завалы и разломы на двадцать четвертой отметке реакторного
блока, проникли наконец в киповское помещение, где в момент взрыва находился
Владимир Шашенок. Паламарчук и Горбаченко нашли товарища в разломе 604-го
помещения, придавленного упавшей балкой, сильно обожженного паром и горячей
водой. Потом в медсанчасти выяснилось, что у него перелом позвоночника
сломаны ребра, а сейчас... надо было спасать.
Перед самым взрывом, когда давление в контуре росло со скоростью 15
атмосфер в секунду, в этом помещении разорвало трубы и датчики, оттуда пошли
радиоактивные пар и перегретая вода, упало что-то сверху, и Шашенок потерял
сознание. Вся поверхность
кожи получила глубокий тепловой и радиационный ожоги. Ребята освободили
товарища из-под завала, Паламарчук, стараясь не причинить новых страданий,
взвалил его на спину с помощью Горбаченко и, с трудом пробираясь через
завалы бетона и труб, вынес на десятую отметку. Оттуда, чередуясь с
Горбаченко, по коридору деаэра-торной этажерки, примерно четыреста пятьдесят
метров,-к здравпункту на АБК первого блока. Здравпункт оказался заколоченным
на гвоздь. Вызвали "скорую". Через десять минут приехал фельдшер Саша
Скачок, и Шашенка увезли в медсанчасть. Потом приехал на своей "скорой"
педиатр Белоконь и дежурил здесь до утра, пока его самого не увезли в
медсанчасть.
Паламарчук и Горбаченко, вынося товарища, тоже сильно облучились и
вскоре были отправлены в медсанчасть. Горбаченко до того успел еще обойти
блок, замеряя гамма-фон, был в машзале, обошел блок снаружи. Но все было
фактически впустую. Прибором со шкалой измерений всего на 3,6 рентгена он не
мог замерить бешеные радиационные поля и поэтому не смог должным образом
предостеречь товарищей.
В 2 часа 30 минут ночи на БЩУ-4 пришел директор АЭС Брюха-нов. Вид
пудрено-серый, растерян, почти невменяем.
- Что произошло? - сдавленным голосом спросил он Акимова. На БЩУ-4
активность воздуха в это время составляла около 3- 5 рентген в час, а в
местах прострела от завала и того больше.
Акимов доложил, что произошла тяжелая радиационная авария, но реактор,
по его мнению, цел, что пожар в машзале в стадии ликвидации, пожарники
майора Телятникова тушат пожар на кровле, что готовится в работу второй
аварийный питательный насос и скоро будет включен. Лелеченко и его люди
должны только подать электропитание. Трансформатор отключился от блока по
защите от коротких замыканий.
- Вы говорите-тяжелая радиационная авария, но если реактор цел... Какая
активность сейчас на блоке?
- Имеющийся у Горбаченко радиометр показывает ^тысячу микрорентген в
секунду...
- Ну, это немного,-чуть успокаиваясь, сказал Брюханов.
- Я тоже так думаю,- возбужденно подтвердил Акимов.
- Могу я доложить в Москву, что реактор цел?
- Да, можете,- уверенно ответил Акимов.
Брюханов ушел на АБК-1 в свой кабинет и оттуда в 3 часа ночи позвонил
домой заведующему сектором атомной энергетики ЦК КПСС Владимиру Васильевичу
Марьину...
К этому времени на аварийный блок прибыл начальник гражданской обороны
атомной станции Соловьев (фамилия изменена.- Г. М.). У него был радиометр со
шкалой измерений на 250 рентген. Это уже было кое-что. Пройдя по
деаэраторной этажерке, в машзал, к завалу, понял, что положение крайне
тяжелое. На шкале 250 рентген радиометр показывал зашкал в разных местах
блока и завала.
Соловьев доложил обстановку Брюханову.
- У тебя неисправный прибор,- сказал Брюханов.- Таких полей быть не
может. Ты понимаешь, что это такое? Разберись-ка со своим прибором или
выбрось его на свалку...
- Прибор исправный,- сказал Соловьев.
В 4 часа 30 минут утра на БЩУ прибыл главный инженер Фомин. Его долго
разыскивали. Дома почему-то трубку не брал, жена бормотала что-то невнятное.
Кто-то сказал что он на рыбалке, потому и не подходил к телефону. Что-то
знали люди...
- Доложите обстановку!
Акимов доложил. Подробно перечислил последовательность технологических
операций до взрыва.
- Мы все делали правильно, Николай Максимович. Претензий к персоналу
смены не имею. К моменту нажатия кнопки АЗ-5 запас реактивности составлял
восемнадцать стержней СУЗ. Разрушения произвел взрыв стодесятикубового бака
аварийной воды СУЗ в центральном зале, на отметке плюс семьдесят один
метр...
- Реактор цел? - спросил Фомин красивым баском.
- Реактор цел! - твердо ответил Акимов.
- Непрерывно подавайте в аппарат воду!
- Сейчас в работе аварийный питательный насос из деаэраторов на
реактор.
Фомин удалился. Внутри он то метался, как затравленный зверь, то
проваливался в бездонную пропасть, мысленно панически вскрикивая: "Конец!
Конец!"-то обретал вдруг железную уверенность:
"Выстоим!"
Но не выстоял. Этот человек сломался первым перед чудовищной
ответственностью, которая только сейчас обрела свою свинцовую тяжесть и
расплющивала все его слабое, по сути, державшееся на гордыне и тщеславии
существо...
Приказав в два ночи Акимову подавать воду в реактор, заместитель
главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов покинул блочный щит
управления и вышел в сопровождении дозиметриста наружу, спустившись по
лестнично-лифтовому блоку. Весь асфальт вокруг был усыпан блоками
реакторного графита, кусками конструкций, топлива. Воздух был густой и
пульсирующий. Такой ощущалась ионизированная высокорадиоактивная плазма.
- Активность? - спросил Дятлов дозиметриста.
- Зашкал, Анатолий Степанович... Кха-кха! Ч-черт! Сушит глотку... На
тысяче микрорентген в секунду зашкал...
- Японские караси!.. Приборов у вас ни хрена нет! В бирюльки играете!..
- Да кто думал, что будут такие поля?!-вдруг возмутился дозиметрист.- В
каптерке есть один радиометр со шкалой на десять тысяч рентген, да закрыта.
А ключ у Красножона. Да к каптерке, я смотрел, и не подобраться. Завалило
ее. И светит дай бог. Без прибора чувствую...
- Индюки! Японские караси! Прибор в каптерке держат! Обалдуи! Носом
измеряй!
- Да я и так уж измеряю, Анатолий Степанович...-сказал дозиметрист.
- Если бы только ты... Я ведь тоже измеряю, сукин ты сын. А ведь не
должен. Это твоя работа... Усек?!
Они подошли вплотную к завалу. Он возвышался горой, поднимаясь наклонно
от самой земли аж до сепараторных помещений...
- Ё-мое!-воскликнул Дятлов.-Что натворили! Крышка! Дозиметрист щелкал
туда-сюда переключателем диапазонов, бормоча: "Зашкал... Зашкал..."
- Выбрось ты его к едрене фене!.. Японские караси... Пошли в обход
вокруг машзала...
Кругом на асфальте графит и куски топлива. В темноте не совсем
различимо, но при желании понять можно. То и дело спотыкаешься о графитовые
блоки, футболишь ногами. Реальная активность до 15 тысяч рентген в час.
Поэтому и зашкал на радиометре у дозиметриста.
В сознании не укладывается увиденное. Обогнули торец машзала. Вдоль
бетонной стенки напорного бассейна девятнадцать пожарных машин. Слышен
клекот и рев огня на кровле машзала. Пламя высокое. Выше венттрубы.
Но странное дело! В сознании у заместителя главного инженера по
эксплуатации четвертого энергоблока возникло и жило теперь
как бы два образа, две мысли. Одна: "Реактор цел. Подавать воду".
Вторая: "Графит на земле, топливо на земле. Откуда, спрашивается? Непонятно
откуда. Активность бешеная. Нутром чую активность".
- Все! - приказал Дятлов.- Откатываемся!
Они вернулись на БЩУ. Горбаченко прошел к себе, на щит дозиметрии.
Должен вот-вот подойти зам начальника службы РБ Крас-ножон.
Общая экспозиционная доза, ими полученная, составила 400 рад.
К пяти утра началась рвота. Смертельная слабость. Головная боль.
Буро-коричневый цвет лица. Ядерный загар.
Горбаченко и Дятлов своим ходом ушли на АБК-1 и далее- "скорой" в
медсанчасть.
4
Свидетельствует Альфа Федоровна Мартынова, жена заведующего сектором
атомной энергетики ЦК КПСС В. В. Марьина:
"26 апреля 1986 года в три часа ночи раздался у нас дома междугородный
звонок. Из Чернобыля звонил Марьину Брюханов. Закончив разговор, Марьин
сказал мне: "На Чернобыле страшная авария! Но реактор цел..." Он быстро
оделся и вызвал машину. Перед уходом позвонил высшему руководству ЦК партии
по инстанции. Прежде всего Фролышеву. Тот - Долгих. Долгих - Горбачеву и
членам Политбюро. После чего уехал в ЦК. В восемь утра позвонил домой и
попросил меня собрать его в дорогу: мыло, зубной порошок, щетку, полотенце и
т. д.".
В 4 часа 00 минут утра Брюханову из Москвы последовал приказ:
организуйте непрерывное охлаждение атомного реактора.
На щите дозиметрии второй очереди Николая Горбаченко сменил заместитель
начальника службы радиационной безопасности АЭС Красножон. На вопросы
операторов, сколько работать, отвечал стереотипно: на диапазоне 1000
микрорентген в секунду зашкал. Работать пять часов из расчета 25 бэр6. (Это
говорит о том, что зам начальника службы РБ АЭС также не смог определить
подлинную интенсивность радиации.)
Акимов и Топтунов по нескольку раз уже бегали наверх к реактору
посмотреть, как действует подача воды от второго аварийного питательного
насоса. Но огонь все гудел и гудел. Акимов и Топтунов уже были
буро-коричневыми от ядерного загара, уже рвота выворачивала нутро, уже в
медсанчасти Дятлов, Давлетбаев, люди из машзала, уже на подмену Акимову
прислали начальника смены блока Владимира Алексеевича Бабичева, но... Акимов
и Топтунов не уходили. Можно только склонить голову перед их мужеством и
бесстрашием. Ведь они обрекли себя на верную смерть. И тем не менее все их
действия вытекали из ложной первоначальной посылки: реактор цел! Никак не
хотели поверить, что реактор разрушен, что вода в него не попадает, а,
захватывая с собой ядерную труху, сливается на минусовые отметки, заливает
кабельные трассы и высоковольтные распредустройства и создает угрозу
обесточивания трех других работающих энергоблоков.
Что-то мешает воде поступать в реактор, догадывался Акимов. Где-то на
линии трубопроводов закрыты задвижки... Они проникли с Топтуновым в
помещение питательного узла на двадцать четвер-той отметке реакторного
отделения. Помещение было полуразрушено взрывом 3 дальнем конце пролом,
видно небо, пол залит водой с ядер
ным топливом, активность до 5 тысяч рентген в час. Сколько может жить и
работать человек в таких радиационных полях? Бесспорно, что недолго. Но
здесь были сверхдопинговое состояние, необычайная внутренняя собранность,
мобилизация всех сил от запоздалого сознания вины, ответственности и долга
перед людьми. И силы откуда-то брались сами собой. Они должны уже были
умереть, но они работали!..
А воздух здесь, как и везде вокруг и внутри четвертого энергоблока, был
плотным, пульсировал радиоактивным ионизированным газом, насыщенным всем
спектром долгоживущих радионуклидов, которые извергал из себя разрушенный
реактор.
Они вручную с большим трудом приоткрыли регулирующие клапаны на двух
нитках питательного трубопровода, а затем поднялись через завалы на двадцать
седьмую отметку и в небольшом трубопроводном помещении, в. котором бь1ло
почти по колено воды с топливом, подорвали (приоткрыла) по две задвижки
трехсотки. Было еще по одной задвижке на левой и правой нитках трубопровода,
но открыть их сил уже не хватило ни у Акимова и Топтунова, ни у помогавших
им Нехаева, Орлова, Ускова...
Предварительно оценивая ситуацию и действия эксплуатационного персонала
после взрыва, можно сказать, что безусловный героизм и самоотверженность
проявили турбинисты в машинном зале, пожарники на кровле и электрики во
главе с заместителем начальника электроцеха Александром Григорьевичем
Лелеченко. Эти люди предотвратили развитие катастрофы как внутри, так и
снаружи машинного зала и спасли таким образом всю станцию.
Александр Григорьевич Лелеченко, оберегая молодых электриков от лишних
хождений в зону высокой радиации, сам трижды ходил в электролизерную, чтобы
отключить подачу водорода к аварийным генераторам. Если учесть, что
электролизерная находилась рядом с завалом, всюду обломки топлива и
реакторного графита, активность достигала от 5 до 15 тысяч рентген в час,
можно представить, насколько высоконравственным и героическим был этот
пятидесятилетний человек, сознательно прикрывший собою молодые жизни. А
потом по колено в высокоактивной воде изучал состояние распредустройств,
пытаясь подать напряжение на питательные насосы...
Общая экспозиционная доза, им полученная, составила 2500 рад, этого
хватило бы на пять смертей. Но, получив в припятской медсанчасти первую
помощь (ему влили в вену физраствор), Лелеченко сбежал на блок и работал там
еще несколько часов.
Умер он страшной мученической смертью в Киеве.
Бесспорен героизм начальника смены реакторного цеха Валерия Ивановича
Перевозченко, наладчика Петра Паламарчука и дозимет-риста Николая
Горбаченко, бросившихся спасать своих товарищей.
Что же касается действий Акимова, Дятлова и Топтунова и помогавших им,
то их работа, полная самоотверженности и бесстрашия, тем не менее была
направлена на усугубление аварийной ситуации.
Ложная модель, оценка происшедшего: реактор цел, его нужно охлаждать,
разрушения произошли от взрыва бака СУЗ в центральном зале,- с одной
стороны, несколько успокоила Брюханова и Фомина, которые доложили модель
ситуации в Москву и тут же получили ответный приказ: непрерывно подавать
воду в реактор, охлаждать,- с другой стороны... Временно такой приказ как бы
облегчал душу и вроде бы вносил ясность в ситуацию: подавайте воду, и все
будет хорошо. Это и определило весь характер действий Акимова, Топтунова,
Дятлова, Нехаева, Орлова, Ускова и других, которые сделали все, чтобы
включить в работу аврийный питательный насос и подать воду в воображаемый
целый и невредимый реактор.
Эта мысль позволила не сойти с ума Брюханову и Фомину, ведь она давала
надежду...
Но запас воды в деаэраторных баках истощался (всего 480 кубометров).
Правда, туда переключили подпитку с химводоочистки, из других запасных
баков, тем самым оставив без возможности восполнения утечек три других
работающих энергоблока. Там, особенно на соседнем, третьем блоке, сложилась
крайне тяжелая ситуация, грозившая потерей охлаждения активной зоны.
Нужно отдать должное начальнику смены блока No 3 Юрию Эдуардовичу
Багдасарову, у которого на БЩУ в момент аварии на соседнем блоке оказались и
респираторы "лепесток" и таблетки йодистого калия. Как только ухудшилась
радиационная обстановка, он всем подчиненным приказал надеть респираторы и
принять таблетки. Когда он понял, что всю воду из баков чистого конденсата и
с химводоочистки переключили на аварийный блок, он тут же доложил в бункер
Фомину, что остановит реактор. Фомин запретил. К утру Багдасаров сам
остановил третий блок и перевел реактор в режим расхолаживания, подпитывая
контур циркуляции водой из бассей-на-барбатера. Действовал мужественно и в
высшей степени профессионально, предотвратив расплавление активной зоны
третьего реактора в свою смену...
Тем временем в бункере АБК-1 Брюханов и Фомин непрерывно сидели на
телефонах. Брюханов держал связь с Москвой, Фомин - с блочным щитом
управления четвертого энергоблока.
В Москву в ЦК Марьину, министру Майорцу, начальнику Со-юзатомэнерго
Веретенникову, в Киев министру энергетики Украины Склярову, секретарю обкома
Ревенко-тысячи раз повторялась одна и та же модель ситуации: "Реактор цел.
Подаем воду в аппарат. Взорвался аварийный бак СУЗ в центральном зале.
Взрывом снесло шатер. Радиационная обстановка в пределах нормы. Погиб один
человек - Валерий Ходемчук. У Владимира Шашенка стопроцентный ожог. В
тяжелом состоянии".
"Радиационная обстановка в пределах нормы..." Подумать только! Конечно,
у него были приборы с диапазоном измерений всего на 1000 микрорентген в
секунду (это 3,6 рентгена в час) - но кто мешал Брюханову иметь достаточное
количество приборов с большим диапазоном измерений? Почему приборы оказались
запертыми в каптерку, а те, что были у дозиметристов, неисправными? Почему
Брюханов пренебрег докладом начальника гражданской обороны АЭС Соловьева и
не передал в Москву и Киев его данные о радиационной обстановке?
Здесь, конечно, были и трусость, боязнь ответственности, и - в силу
некомпетентности - неверие в возможность такой страшной катастрофы. Да, для
него происшедшее было уму непостижимым. Но это лишь объясняет, а не
оправдывает его действия.
Из Москвы Брюханову бьгло передано, что организована правительственная
комиссия, первая группа специалистов из Москвы вылетит в девять утра.
"Держитесь! Охлаждайте реактор!"
Фомин порою терял самообладание. То впадал в ступор, то начинал
голосить, плакать, бить кулаками и лбом о стол, то развивал бурную,
лихорадочную деятельность. Звучный баритон его был насыщен предельным
напряжением. Он давил на Акимова и Дятлова, требуя непрерывной подачи воды в
реактор, бросал на четвертый блок все новых и новых людей взамен выбывающих
из строя.
Когда Дятлова отправили в медсанчасть, Фомин вызвал из дому заместителя
главного инженера по эксплуатации первой очереди Анатолия Андреевича
Ситникова и сказал; "Ты опытный физик. Оп-
редели, в каком состоянии реактор. Ты будешь как бы человек со стороны,
не заинтересованный врать. Прошу тебя. Лучше взобраться на крышу блока "В" и
заглянуть сверху. А?.."
Ситников пошел навстречу смерти. Он облазил весь реакторный блок,
заходил в центральный зал. Уже здесь понял, что реактор разрушен. Но он
посчитал это недостаточным. Поднялся на крышу блока "В" (спецхимии) и оттуда
посмотрел на реактор с высоты птичьего полета. Картина невообразимого
разрушения открылась его взору. Взрывом оторвало монолитный шатер
центрального зала, и жалкие остатки прогнувшихся бетонных стен с торчащими
во все стороны бесформенными щупальцами арматурин напоминали гигантскую
актинию, притаившуюся в ожидании, когда очередная живая душа приблизится к
ней, а то и окунется в ее адское ядерное чрево. Ситников отогнал навязчивый
образ и, ощущая, как жаркие радиоактивные щупальца лижут ему лицо, руки,
обжигая и садня мозг и самое душу, нутро, стал пристально разглядывать то,
что осталось от центрального зала. Реактор явно взорвался. Плита верхней
биозащиты с торчащими в разные стороны обрывками трубопроводных
коммуникаций, пакетов импульсных линий, похоже, была подброшена взрывом и,
рухнув назад, наклонно улеглась на шахту реактора. Из раскаленных проемов
справа и слева гудел огонь, несло нестерпимым жаром и смрадом. Всего
Ситникова, особенно голову, напрямую обстреливало нейтронами и гамма-лучами.
Он дышал густым радионуклидным газом, все более ощущая нестерпимое жжение в
груди, будто внутри его кто-то разводил костер. Огонь все разгорался,
разгорался...
Он схватил не менее полутора тысяч рентген на голову. Облучением
поражена была центральная нервная система. В московской клинике у него не
привился костный мозг, и, несмотря на все принятые меры, он погиб.
В десять утра Ситников доложил Фомину и Брюханову, что реактор, по его
мнению, разрушен. Но доклад Анатолия Андреевича Ситникова вызвал раздражение
и к сведению принят не был. Подача воды в реактор продолжалась.
Как уже говорилось раньше, первыми приняли на себя удар ядерной стихии
внутри энергоблока операторы центрального зала Кургуз и Генрих, оператор
главных циркнасосов Валерий Ходем-чук, наладчик Владимир Шашенок,
заместитель начальника турбинного цеха Разим Давлетбаев, машинисты турбины
Бражник, Тор-мозин, Перчук, Новик, Вершинин...
А снаружи энергоблока первыми бесстрашно включились в борьбу с огнем
пожарники майора Телятникова. Командир пожарной части Леонид Петрович
Телятников был в отпуске и должен был выйти на работу через день. Они как
раз с братом справляли его день рождения, когда позвонили из депо. Прибыв на
место пожара, Телятников сразу понял, что людей мало и надо просить помощь
отовсюду. Приказал лейтенанту Правику передать тревогу по области. Правик по
рации передал вызов No 3, по которому все пожарные машины Киевской области
должны следовать к атомной станции, где бы они ни находились.
Пожарники Шаврей и Петровский поднялись по механической лестнице на
крышу машзала. Там бушевал огненно-дымный шквал. Навстречу им уже шли ребята
из шестой части с плохим самочувствием. Помогли им добраться до механической
лестницы, а сами бросились к огню...
Прищепа подключился к гидранту, и его расчет по пожарной лестнице полез
на крышу машзала. Когда влезли, увидели: в ряде мест перекрытие нарушено,
некоторые панели упали вниз, другие сильно шатались. Прищепа спустился,
чтобы предупредить об этом
товарищей. Увидел майора Телятникова. Доложил ему. "Выставить боевой
пост дежурства и че покидать до победы",- сказал Телятников.
Так и сделали. С Шавреем и Петровским Прищепа пробыл на крыше машзала
до пяти утра. Потом им стало плохо. Вернее, плохо стало почти сразу, но
терпели, думали, это от дыма и жары. А к пяти утра стало уж совсем плохо,
смертельно плохо. Тогда спустились. Но огонь уже был погашен...
Через пять минут после взрыва на месте аварии был и расчет Андрея
Полковникова. Развернул машину, подготовил к тушению. На крышу поднимался
два раза, передавал приказ Телятникова, как действовать.
Правик прибыл к месту катастрофы первым, поэтому весь его караул был
брошен на тушение кровли машзала. Караул Кибенка, прибывшего несколько
позже, бросили на реакторное отделение. Там пламя бушевало на разных
отметках. В пяти местах горело в центральном зале. На борьбу с этим огнем и
бросились Кибенок, Ва-щук, Игнатенко, Титенок и Тищура. Это была борьба с
огнем в ядерном аду. Когда погасили очаги в сепараторных помещениях и в
реакторном зале, остался один, последний и самый главный очаг - реактор.
Вначале не разобрались, стали гасить из брандспойтов гудящую огнем активную
зону. Но вода против ядерной стихии была бессильна. Нейтроны и гамма-лучи
водой не загасишь...
Пока не было Телятникова, лейтенант Правик взял на себя общее
руководство ликвидацией огня. Сам пошел и разведал все до мелочей.
Неоднократно подходил к реактору, взбирался на крышу блока "В" (семьдесят
первая отметка), чтобы увидеть оттуда всю картину и определить тактику
борьбы с огнем. Когда появился Телятников, Правик стал его правой рукой,
первым помощником.
Надо было остановить огонь на решающих направлениях. Одно отделение
Телятников бросил на защиту машзала, два других сдерживали продвижение
клокочущего огня к соседнему, третьему блоку, а также ликвидировали пожар в
центральном зале.
Выслушав доклад Правика, Телятников и сам несколько раз поднимался на
семьдесят первую отметку, чтобы лучше рассмотреть направление движения огня.
Ведь обстановка менялась каждую минуту. Лава горящего битума, тяжелый
ядовитый дым снижали видимость, затрудняли дыхание. Работали под угрозой
неожиданных выбросов пламени, внезапных обрушений. Всего в реакторном
отделении и на кровле машзала загасили тридцать семь очагов огня.
Дым ел глаза, на сапоги налипал расплавленный битум, каски осыпало
черным радиоактивным пеплом горящего графита и керамзита. Леонид Шаврей из
подразделения Правика стоял на посту на крыше блока "В", следя за тем, чтобы
огонь не перекинулся дальше. Было страшно жарко. И снаружи и внутри. О
радиации никто пока не подозревал. Пожар как пожар, ничего
сверхъестественного не замечали. Шаврей даже каску снял. Душно, давит грудь,
душит кашель. Но вот один за другим стали выходить из строя люди. Тошнота,
рвота, помутнение сознания. В половине четвертого Телятников спустился на
блочный щит управления к Акимову. Доложил обстановку на кровле. Сказал, что
ребятам что-то дурно становится. Не радиация ли? Попросил дозиметриста.
Пришел Горб