атирую, что мнение доктора А.А. Абагяна в течение двух месяцев изменилось на противоположное без появления каких-либо дополнительных материалов исследований. За это время только вышел доклад Правительственной комиссии, который А.А. Абагяну новых технических сведений не сообщил, и решение Политбюро, которое никаких технических сведений, естественно, не содержало. Не стану сопоставлять полностью два документа, приведу лишь один конкретный пример. - Из дополнения к акту расследования: п.8. <Вывод из работы A3 по останову двух ТГ не противоречит Техническому Регламенту и Инструкциям, а срабатывание этой защиты не могло предотвратить аварию, ... она произошли бы на 35 с раньше>. - Из отчета в МАГАТЭ (таблица нарушений, допущенных оперативным персоналом): <Нарушение. Блокировка защиты реактора по сигналу остановки двух ТГ. Последствия. Потеря возможности автоматической остановки реактора>. Оба документа подписаны А.А. Абагяном: один в мае, другой в июле 1986 г. Предположим, изменилось мнение по данному вопросу, выводы сделаны другие. Как-то можно понять. Но как прикажете, доктор Абагян, понимать два Ваших мнения по блокировке защиты? В регламенте четко указано, когда она выводится, и никаких кривотолков быть не может. В журнале, кажется, <Наш современник> доктор сообщает, что они по пять часов в день отвечали на вопросы специалистов и корреспондентов, понемногу проясняется, как они отвечали, как постарались представить персонал мировому сообществу (выражение А.А. Абагяна), <красиво>, объективно> представили, спасибо! По защите только что мы видели. А вот по уровню мощности реактора: - в дополнении к акту подробно показано, что ни в одном доаварийном документе нет и намека на ограничения по работе реактора на каком-то уровне мощности, в том числе и на 200 МВт; - мировому сообществу сообщили: работа на уровне мощности менее 700 МВт Регламентом запрещалась. Коротко и ясно. Ложь, ну и что? Вот такие <принципиальные> люди занимались и продолжают заниматься расследованием. Ну, хозяин же своему слову: я дал, я и взял обратно. Глава 9. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ Длительное время я вообще ничего не читал по аварии: ни журналов, ни газет. В больнице, когда смог читать, Володя Пчелин обеспечивал классиками, а Петр Выродов - детективной литературой. Кажется, другого там не читал, телевизор практически не смотрел, хотя и был в палате. Одно время в больнице был B.C. Конвиз, предлагал <Саркофаг> В. Губарева, но я отказался. Дело в том, что в больнице несколько раз меня допрашивал следователь, пока в качестве свидетеля, но я уже понял общую направленность следствия, в какую сторону оно катится. И потому от публикаций в газетах и журналах не ожидал увидеть реальных оценок событий. Из больницы выписался 4 ноября 1986 г., и на следующий день приехали с женой в Киев. Месяц жил на свободе, с помощью двухразовых прогулок в день начал восстанавливать координацию движений, ну и вообще понемногу приходить в себя. Все это давалось с трудом. За время болезни <съел> килограммов пятнадцать, так не восстановил и до сих пор. <Съел> мышцы, жира у меня никогда не было, а их питанием не восстановишь. И тут, 4 декабря, переселили в каземат. В следственном изоляторе следить за новостями возможность ограничена. А после суда, потрясенный, длительное время не то что периодику, нормальные-то книги не мог читать. Да, откровенно говоря, у меня и сейчас нет никакого желания читать о катастрофе, хотя читаю. Теперь уже нет огульного охаивания персонала, но нет-нет да и подбросят, даже доброжелатели, от чего передернет. К примеру, персонал считал реактор простым и надежным, как шкаф, его не предупредили, потому персонал и нарушил инструкции. Господа, не надо ни такой защиты, ни таких обвинений. Поговорили бы прежде с операторами на РБМК и других реакторах. Да, взрыва не ждут, как в Чернобыле, - это же патология. Да, не ждут, что A3 будет вносить положительную реактивность, - это даже и квалифицировать невозможно. Как скажет украинец - безглуздя, нiсенiтниця (бессмыслица). То есть, операторы не ждут со стороны проектантов подвохов, капканов. Но и нормальный реактор, выполненный согласно нормам, при несоблюдении правил эксплуатации грозит бедой, пусть и несравнимой с Чернобылем. В любой статье можешь наткнуться на оплеуху. Казалось бы, столько их было, привыкнуть пора. Нет, все больно. Чисто художественных произведений мы касаться не будем, это дело литературных критиков. Рассмотрим только две документальные повести, с точки зрения насколько они документальны. Г. Медведев ЧЕРНОБЫЛЬСКАЯ ТЕТРАДЬ Не имело бы смысла останавливаться на этом произведении, назови автор его художественным. Однако автор назвал повесть документальной и сохранил действительные фамилии участников событий. Насколько я понимаю этот жанр, то. согласно его законам, изложение событий, действия лиц только в малой степени подвержены воле и фантазии автора. Точность ни в коем случае не должна быть принесена в жертву красочности описаний. Хочешь писать красиво, художественно, не связывать себя моральными нормами перед людьми живыми и умершими, так и пиши, как вольный художник, не называя фактических имен. Г. Медведев в повести взял менторский, вернее, прокурорский тон. Сочинение по содержанию и безапелляционности суждений можно считать <Обвинительным заключением> и передавать на пересуд в целях вынесения нам (мне и оперативному персоналу) более строгого приговора, поскольку в повести Г. Медведев приводит новые, следствием не отмеченные преступления. Ну, что же? Наверное, имеет моральное право судить, если добросовестно разобрался в обстоятельствах аварии и там, где не прибегает к мнению знающих людей, основывается на собственном большом опыте эксплуатационника, о чем он не раз упоминает в повести. Упоминает то, чего не было. На поверку, оказывается, Г. Медведев ни дня не работал на эксплуатирующихся атомных станциях. Работал он в г. Мелекессе в 1964- 1972 гг. на ВК-50, но это опытный реактор, а никак не атомная станция. На Чернобыльской АЭС он был в 1972-1974 гг., когда до эксплуатации было далеко. Первый блок на ЧАЭС запущен 16 сентября 1977 г. С 1974 г. живет в Москве. Насколько мне известно, там атомных электростанций никогда не было. Даже кабинетно с эксплуатацией АЭС не связан, занимался поставками оборудования на станции. Так на деле обстоит с его <когда работал на эксплуатации атомных станций>. Из той же области и его: <Приехал на площадку строительства АЭС в поселок Припять прямо из московской клиники, где лечился по поводу лучевой болезни. Чувствовал я себя еще плохо, но ходить мог и решил, что, работая, приду в норму быстрее>. Не знаю, как он ходил - плохо или хорошо, но по сведениям 6-ой больницы (А.К. Гуськова и А.Ф. Шамардина) лучевой болезни у Г. Медведева не было и доза минимальная. В силу изложенных обстоятельств знания Г. Медведева технической части ЧАЭС и технологических систем (в 1974 г., когда он ушел со станции, даже схем еще не было) сугубо приблизительны. Сам он поэтому в причинах аварии разобраться не мог. К помощи сведущих людей не прибегал и, судя по тексту повести, настольным пособием его был отчет советских специалистов в МАГАТЭ, неверные положения которого усилены собственным медведевским осмысливанием. Ну, а в вопросах физики реакторов, и физики РБМК в частности, Медведев и сам большой дока, ни к чьей помощи не прибегает и поминутно вляпывается. Даже удивительно, как можно достигнуть такого, практически стопроцентного, несовпадения изложения технической стороны и событий с действительностью. Эту часть повести критиковать бессмысленно, пришлось бы переписывать каждый абзац и разъяснять. Поэтому только для демонстрации <документальности> произведения сделаю несколько замечаний. В конце приведенных цитат указываю страницу публикации в журнале <Новый мир> No 6 за 1989 г., и вы увидите, что текст взят подряд и также подряд не точен. Г. Медведев пишет: <Во время остановки блока по утвержденной главным инженером Н.М. Фоминым программе предполагалось провести испытания с отключенными защитами реактора в режиме полного обесточивания оборудования АЭС. Для выработки электроэнергии предполагалось использовать механическую энергию выбега ротора ТГ (вращения по инерции)> (стр. 16). Вот передо мной программа. Есть она и здесь в приложении. Нет в <Программе выбега ТГ> ни одного слова об отключении защиты реактора. Либо автор повести в глаза не видел программу, либо ничего в ней не понял. Никакого полного обесточивания оборудования блока не предполагалось. Наоборот, по программе все механизмы блока были переведены на резервное питание, а от выбегающего ТГ работали только необходимые для опыта механизмы. Это было сделано с целью обеспечить нормальное расхолаживание блока после снижения частоты выбегающего ТГ и отключения от него механизмов. В частности, четыре из восьми ГЦН были запитаны от резерва. Также остальные вспомогательные механизмы и все механизмы надежного питания. <В чем суть эксперимента и зачем он понадобился? Дело в том, что если атомная станция окажется вдруг обесточенной, то, естественно, останавливаются все механизмы, в том числе и насосы, прокачивающие воду через активную зону реактора. В результате происходит рис-плавление активной зоны реактора, что равносильно МПА. Использование любых возможных источников электроэнергии в таких случаях и предусматривает эксперимент с выбегом ротора ТГ. Ведь пока вращается ротор ТГ, вырабатывается электроэнергия. Ее можно и должно использовать в критических случаях. Режим выбега - одна из подсистем при МПА> (стр. 16). При обесточивании механизмов собственных нужд электростанции (без МПА) охлаждение активной зоны обеспечивается ГЦН за счет кинетической энергии инерционного маховика, имеющегося у каждого насоса, затем за счет естественной циркуляции теплоносителя. Остальные механизмы запитываются от аварийных дизель-генераторов и аккумуляторных батарей. САОР при этом не участвует. Расплавление активной зоны реактора отнюдь не равносильно МПА. При расплавлении активной зоны реактор РБМК и блок считай гиблыми. Не удастся избежать и загрязнения здания и, видимо, территории станции. При МПА ничего этого быть не должно, хотя авария и тяжелая. Действительно, режим выбега генератора используется для одной из подсистем САОР при МПА. Но при этом имеется в виду обеспечить только работу питательных насосов, остальные механизмы постольку-поскольку. На ГЦН при МПА расчет не ведется, так как их может, в зависимости от характера аварии, сорвать в первые же секунды. Из длинной цитаты частично верна только последняя фраза. <Подобные испытания, но с действующими защитами реактора, проводились и раньше на Чернобыльской АЭС и на других атомных станциях. Мне также приходилось принимать в них участие> (стр. 16). Все A3 для данного режима были и в этот раз. На других станциях такие испытания не проводились, о чем и сам Г. Медведев пишет в своей повести. Я участвовал во всех этих испытаниях и Г. Медведева не видел. Да и в каком бы это он качестве участвовал, занимаясь поставками оборудования? Настоящий документалист! Слова только верные, но не содержание, выраженное ими. <Когда реактор загружен свежим топливом, его запас реактивности (упрощенно - способность к росту нейтронной мощности) превышает способность поглощающих стержней заглушить реакцию. В этом случае извлекается часть топлива (кассеты) и на их место вставляются неподвижные поглощающие стержни (их называют дополнительными поглотителями), как бы на помощь подвижным стержням. По мере выгорания урана ДП извлекаются, и на их место устанавливается ядерное топливо. Однако непреложным остается правило: по мере выгорания топлива число погруженных в активную зону поглощающих стержней не должно быть менее двадцати восьми-тридцати штук (после Чернобыльской аварии это число увеличили до семидесяти двух), поскольку в любой момент может возникнуть ситуация, когда способность топлива к росту мощности окажется большей, чем поглощающая способность стержней регулирования. Эти 28...30 стержней, находящихся в зоне высокой эффективности, и составляют оперативный запас реактивности (разрядка моя - А.Д.). Иными словами, на всех этапах эксплуатации реактора его способность к разгону не должна превышать способности поглощающих стержней заглушить реактор> (стр. 17). Понимающие в физике реакторов, не отчаивайтесь и не обзывайте себя тупицами, если ничего не поняли из этой длинной выдержки. Здесь понимать нечего. Это называется -слышал звон, да не знает, где он. Суть вот в чем. После пуска первого блока Ленинградской АЭС по мере выгорания топлива начали извлекать ДП и заменять их топливными кассетами. Стали замечать, что реактор ведет себя все более <капризно> - для его управления приходилось обращаться к перемещению стержней до 40 раз в минуту. Это явилось следствием увеличения парового эффекта реактивности. Были проведены замеры и выданы рекомендации по его снижению: увеличить обогащение топлива ураном-235 (на ЛАЭС было 1,8 %) или не вынимать часть ДП. Тогда и было принято решение оставлять в активной зоне не менее 30 ДП. Это, конечно, мало при обогащении 1,8 и даже 2,0 %. Затем увеличили обогащение топлива до 2 %, наука безосновательно посчитала это достаточным, и дальше уже извлекались все ДП, поскольку они отрицательно влияют на экономичность. Так, на четвертом блоке ЧАЭС к 26 апреля в зоне остаемся один ДП, не помню уже почему там оставшийся. К ОЗР ДП отношения не имеют. Он компенсируется (подавляется, поглощается) стержнями СУЗ - РР, АР и УСП и может быть быстро (оперативно) освобожден оператором реактора. А для извлечения одного ДП с помощью разгрузочно-загрузочной машины требуется несколько часов, какая уж тут оперативность? Извините за столь длинную выдержку из повести, но она необходима. Автор и далее по тексту, неоднократно и так же превратно истолковывая, обращается к понятию ОЗР и объясняет протекающие процессы. Но как можно объяснять, самому не понимая? Или по принципу - раз пять объясню людям, может и сам пойму. <В январе 1986 г. директор АЭС В. П. Брюханов направил программу испытаний для согласования генеральному проектировщику в <Гидропроект> и в Госатомэнергонадзор. Ответа не последовало. Ни дирекцию Чернобыльской АЭС, ни эксплуатационное объединение Союзатомэнерго это не обеспокоило. Не обеспокоило это и <Гидропроект>, и Госатомэнергонадзор> (стр. 17). И далее на двух страницах Г. Медведев описывает, какие там безответственные люди и ждать от них хорошего не надо. Для придания достоверности даже конкретно говорит <в январе 1986г.>. Помните, как у Салтыкова-Щедрина про очередного градоначальника сказано: найден в постели, заеденный клопами в 1856г. Нет. Программа эта подписана главным инженером 24 апреля 1986 г. Я этим вовсе не хочу сказать, что Госатомэнергонадзор и <Гидропроект> безупречно выполняли свои обязанности, да не ложью же это доказывать. <Тут необходимо добавить еще одну деталь, о которой не было речи ни в одном из технических отчетов о происшедшем. Вот эта деталь: резким с выбегом ротора генератора при выведенной практически из работы A3 планировался заранее и не только был отражен в программе испытаний, но и подготовлен технически. За две недели до эксперимента на панели БЩУ четвертого энергоблока была врезана кнопка МПА, сигнал которой завели лишь во вторичные электроцепи, но без контрольно-измерительных приборов и насосной части. То есть сигнал этой кнопки был чисто имитационный> (стр. 19). О, как роет землю. Раскопал-таки кнопку. Но не первый. Фигурирует она у судебных экспертов и в Обвинительном заключении. Установлена кнопка не за две недели, а 25 апреля, как показал свидетель электромонтер Молэ. Без программы операторы не дадут установить ничего. У комиссий в актах нет упоминаний об этой кнопке, т.к. для обвинения персонала из нее ничего нельзя высосать. Только судебные эксперты и Г. Медведев вносят живую струю. Эксперты говорят, что документов на нее не было, а Г. Медведев вообще здорово придумал. Об этом и говорит. <Еще раз поясним широкому читателю: при срабатывании A3 все 211 штук поглощающих стержней падают вниз, врубается охлаждающая вода, включаются аварийные насосы и разворачиваются дизель-генераторы надежного питания. Включаются также насосы аварийной подачи воды из баков чистого конденсата и насосы, подающие воду из бассейна-барботера в реактор. То есть средств защиты более чем достаточно, если они сработают в нужный момент. Так вот все эти защиты и надо было завести на кнопку МПА. Но они, к сожалению, были выведены из работы, поскольку операторы опасались теплового удара по реактору, т.е. поступления холодной воды в реактор. Эта хилая мысль, видимо, загипнотизировала и руководство АЭС (Брюханова, Фомина, Дятлова) и вышестоящие организации в Москве> (стр. 19). Смешал все в кучу Г. Медведев. Для разных сигналов и алгоритмы срабатывания механизмов разные. Примем, что он говорит об A3 при МПА. Но при эксперименте контур совсем не предполагалось дырявить, зачем же тогда подключать на него баллоны САОР и насосы, подающие воду из бассейнов-барботеров? Воду просто некуда качать - заполнят барабан-сепараторы. Система аварийного охлаждения реактора рассчитана для применения при МПА. 26 апреля 1986 г. была не она, не МПА. Как ее квалифицировать, не знаю, называют максиммальной гипотетической аварией. Пусть так! Не стану приводить никаких других соображений, считаю, людям с хилой мыслью надо прислушиваться к умной мысли опытного эксплуатационника АЭС. А если это действительно могло предотвратить аварию? Однако, как говорится, доверяй, но проверяй. Приняли мысль Г. Медведева о подключении САОР с началом выбега ТГ. Каким образом это могло повлиять на процесс в реакторе? Расход теплоносителя и без того был большой, поэтому только добавка холодной воды в реактор, именно в его активную зону. Холодная вода снизила бы парообразование и, следовательно, реактивность. Рассматривать надо только <мгновенную> часть САОР, все остальное значения не имеет. Условимся, что от кнопки же МПА пойдет и сигнал на A3. Время мы, конечно, примем по регистрации системы централизованного контроля <Скала>, а не приведенное в повести, взятое неизвестно откуда: 01 ч 23 мин 40 с - нажата кнопка АЗ-5, 01 ч 23 мин 46.. .47 с - взрыв реактора. Значит, в нашем распоряжении 6 с, т.к. здесь уже повысилось давление в контуре, и подача воды даже питательным насосом прекратилась бы, не говоря уж о баллонах. Задача перед нами простая. Успеет ли холодная вода за 6 с дойти до активной зоны? Тогда она может повлиять. Подсчет, который я здесь не привожу, показывает, что даже при неполном открытии задвижек вода от коллектора на отметке +30 м дойдет за время более 10 с. А через 10 с этой воде уже делать нечего. Активной зоны нет. Другой вариант, когда САОР подключается с закрытием пара на турбину, а кнопка A3 нажимается через 36 с, как это было на блоке. Тоже ничего не дает. За 36 с холодная вода пройдет всю зону, и внесенная отрицательная реактивность будет скомпенсирована регулятором мощности. Так вот обстоит дело с советом Г. Медведева подключать САОР. Сдается мне, предмет, о котором говоришь, надо знать На этом вопросе я остановился подробно по следующей причине: еще когда был в заключении, симпатичная корреспондентка французского телевидения добивалась от меня, почему не подали воду. Я все никак не MOI уразуметь, о какой воде она говорит. Уже когда съемка закончилась, она сказала, что читала книгу Г. Медведева. Только тогда я понял, про какую воду шел разговор. А повесть гуляет по свету, сея ложь. Уж на что комиссия судебных экспертов тенденциозна и та вынуждена была признать, что вывод САОР не повлиял ни на возникновение, ни на развитие аварии. И все дальнейшие рассуждения в повести по данному вопросу совершенно безосновательны, чисто спекулятивны, поскольку безотказно действуют на воображение не знающих блок и реактор. А таких подавляющее большинство даже среди специалистов. Общие знания здесь не помогут, нужны конкретные. Вот фраза из этой области, одновременно показывающая знания автором физики. Очень показательна. <А ведь эти 350м 3 аварийной воды из емкостей САОР, когда начался разгон на мгновенных нейтронах (подчеркнуто мной -А.Д.), когда сорвали ГЦН и реактор остался без охлаждения, возможно могли бы спасти положение и погасить паровой эффект реактивности, самый весомый из всех...> (стр. 22). Нет, уж если начался разгон на мгновенных нейтронах, то спасения нет. Только разрушение реактора его остановит, иных средств на энергетических реакторах нет. На стр. 10 в повести Г. Медведев приводит перечень аварий в СССР на реакторах: <7 мая 1966 г. разгон на мгновенных нейтронах на АЭС с кипящим ядерным реактором в г. Мелекессе. Облучились дозиметрист и начальник смены АЭС. Реактор погасили, сбросив в него два мешка борной кислоты>. Несказанно повезло людям - ленивые попались мгновенные нейтроны. За мешками с кислотой сбегать успели и реакцию погасили. При разгоне на нормальных мгновенных нейтронах люди и подумать ничего не успевают. Такая развесистая клюква! <Одновременно введение такого количества стержней в активную зону дает в первый момент положительный всплеск реактивности, поскольку в зону входят вначале графитовые концевики (длина 5 м) и пустотелые участки метровой длины. Всплеск реактивности при стабильном управляемом реакторе не страшен, однако при совпадении неблагоприятных факторов эта добавка может оказаться роковой, ибо потянет за собой неуправляемый разгон. Знали об этом операторы или находились в святом неведении? Думаю, что знали, во всяком случае обязаны были знать, СИУР Л. Топтунов в особенности. Но он молодой специалист, знания не вошли еще в его плоть и кровь...> (стр. 27). Конструкцию стержней СУЗ и механизм внесения ими положительной реактивности Г. Медведев представляет искаженно. Но это неважно. Важно другое. Г. Медведев находит нестрашным всплеск реактивности при падении A3! Чтобы делать такое заявление, надо все понятия перевернуть с ног на голову. Во всяком случае, это вне пределов нормального инженерного мышления. Аварийная защита призвана заглушить реактор не только в нормальной, но главным образом в аварийной ситуации. И вот, к примеру, выпал сигнал уменьшения периода удвоения мощности, когда реактор уже имеет избыточную аварийную реактивность и она продолжает вноситься по технологическим причинам, - и A3 добавляет реактивность. Так это было 26 апреля 1986 г. Правда, в момент нажатия кнопки АЗ-5, . срабатывания A3, реактор был слабо надкритичен, в аварийное состояние перешел спустя 3 с. Это не страшно?! Да это чудовищно!!! И совершенно законно недоумение начальника смены блока Саши Акимова: <Я все делал правильно. Не понимаю, почему так произошло> (стр. 27). А как можно понять такое? В нормальной ситуации, без каких-либо аварийных признаков, нажимается кнопка для глушения реактора, а получаем взрыв. Только при совершенном извращении моральных и нравственных основ в стране, при полном забвении законов можно обвинять оперативный персонал, как это и произошло и продолжается. Не знали об этом ни Топтунов, ни Акимов и вообще никто из операторов на атомных станциях с реакторами РБМК. А если бы знали мы, то разве согласились работать? И неведение наше было вовсе не святым. Это прямая заслуга Научного руководителя А.П. Александрова и Главного конструктора Н.А. Доллежаля. Их работники обязаны были знать, а А.П. Александров и лично знал - есть документы, недопустимые свойства реактора и принять меры к ликвидации их. И уж во всяком случае сообщить оперативному персоналу в проектных документах свойства реактора. И сообщали, но ложные. В отчете НИКИЭТ утверждается, что мощностной коэффициент реактивности отрицателен всегда - фактически был положительным. Теперь находятся умники, Г. Медведев в их числе, изрекающие укоризненно: <Не знал оперативный персонал>. Такая вроде бы элементарщина. Да не так уж это и просто. Сам-то Г. Медведев и сейчас не понимает. В руках ИАЭ и НИКИЭТ было, как выяснилось после аварии, вполне достаточно экспериментальных данных со станций для полного и глубокого понимания процессов в РБМК. Не осмыслили, не сделали. Не сделал этого и Госатомэнергонадзор, также имевший данные. Я все-таки думаю, недомыслили они, ибо не представляю, чтобы знали и молчали, и ничего не делали. Еще цитата из повести. <Тут необходимо еще одно короткое пояснение. Атомным реактором возможно управлять только благодаря доле запаздывающих нейтронов, которая обозначается греческой буквой ? (бета). По ПБЯ скорость увеличения мощности реактора не должна превышать 0,0065? за 60 с. Если доля запаздывающих нейтронов -0,5?, начинается разгон на мгновенных нейтронах. Нарушение регламента и защит реактора, о которых я говорил выше, грозило высвобождением реактивности, равной по меньшей мере 5 ? что означало фатальный взрывной разгон. Представляли всю эту цепочку Брюханов, Фомин, Дятлов, Акимов, Топтунов?> (стр. 27). Как, Читатель, поняли? Нет? Не мудрено. Понять такое невозможно. Мне тоже непонятно, почему Г. Медведев скорость увеличения мощности меряет в единицах реактивности. Интересно, а ложкой или рюмашкой он не пробовал измерять - все равно неверно, да предметы более знакомые, сподручнее. <Если доля запаздывающих нейтронов - 0,5 ? >. Как это величина может быть равна половине себя самой, ведь (3 и есть доля запаздывающих нейтронов? Во всех книгах по реакторам говорится, что разгон на мгновенных нейтронах возникает при положительной реактивности, равной 1 ? , а не 0,5 ? . Открытие совершил. Зарегистрировал или еще нет? Представить цепочку по Медведеву можно только в горячечном мозгу. Полагаю, этого вполне достаточно, чтобы оценить компетентность автора <Чернобыльской тетради> в вопросах устройства блока, обстоятельствах аварии и физике реакторов. И понять, как можно с таких позиций объяснять причины аварии и действия операторов. Трудно. Неимоверно трудно. Да Г. Медведев не боится трудностей. Надо. И вперед... За гонораром. Что грязью облил и без того оклеветанных операторов - так они уже умерли. Что с ними считаться? А ему жить надо. Г. Медведеву кажется мало, неубедительны клеветнические утверждения разных комиссий, и откапывает кнопку МПА. На стр. 26 он приводит <грубейшие нарушения, как заложенные в программе, так и допущенные в процессе подготовки и проведения эксперимента>. Повторять я их не стану, они взяты из информации советских специалистов в МАГАТЭ. Но с новинкой. Посмотрите п. 5, там в качестве последствий говорится, что тем самым защита по тепловым параметрам была полностью отключена. Неверно там сказано. А Медведев усиливает и говорит: <заблокировали защиту по отключению двух турбин, по уровню воды и давлению пара в барабан-сепараторах, по тепловым параметрам>. Переписать без ошибок не мог. Слабо? Еще придумывает. <Наконец заблокировали оба дизель-генератора, а также рабочий и пуско-резервный трансформаторы, отключив блок от источников электропитания и от энергосистемы. Стремясь провести <чистый опыт>, фактически завершили цепь предпосылок для предельной ядерной катастрофы> (стр. 26). А что лжет? Так ведь немного, другие-то больше. Г. Медведев совсем немного добавил. Но зато какова теперь картина! Защиты? - Все заблокированы, чего мелочиться. Электроснабжение? - Все отключено и заблокировано. Персонал? - Ну, ясно же - троглодиты или вчера еще по деревьям прыгали. Вот так, уважаемый Читатель, нас обложили со всех сторон и продолжают теперь уже с помощью Медведевых. Описание событий до аварии и их осмысливание в повести неверны да и не могут быть верными, судя по знаниям автора. Конечно, можно писать правдиво и без предварительных знаний, если прислушаться к мнению людей компетентных. Но апломб и рекламирование себя опытным эксплуатационником не позволяют Г. Медведеву советоваться с кем-либо. Остановлюсь еще на некоторых моментах. <В I ч 07 мин к шести работавшим ГЦН дополнительно было включено еще по одному с таким расчетом, чтобы после окончания эксперимента в контуре циркуляции осталось 4 ГЦН для надежного охлаждения активной зоны> (стр. 30) Правильно. Но на стр. 34 <Суммарный расход через реактор начал падать из-за того, что все восемь ГЦН работали от выбегающего ТГ>. Как видим, автор уже забыл, что говорил четырьмя страницами раньше, или не понимает. Как же все восемь ГЦН питаются от выбегающего генератора, а четыре, по окончании выбега, останутся для надежного охлаждения зоны? Однако все просто. Четыре ГЦН, как и подавляющее большинство механизмов блока, запитаны от резервного электроснабжения, и все рассуждения автора о подаче резервного питания для избежания аварии - блеф. Оно было. Посмотрите программу. Посмотрите, как это описывает комиссия Г.А. Шашарина на основании изучения регистрации параметров системой централизованного контроля, а не умозрительных заключений. А вот уже прямое обвинение, в первую очередь меня, в головотяпстве. <Спрашивается: можно ли в этой ситуации избежать катастрофы? Можно. Нужно только было категорически отказаться от проведения эксперимента, подключить к реактору САОР и зарезервировать электропитание на случай полного обесточивания. Вручную, ступенями приступить к снижению мощности реактора вплоть до его полной остановки, ни в коем случае не сбрасывая A3, ибо это было равносильно взрыву... Но этот шанс не был использован> (стр. 30). Ну, насоветовал. Все проще. Надо было набрать шесть стержней РР и опустить в зону. И так шестерками продолжить до глушения, а потом сбросить A3. Можно было и четверками стержней. Можно было и с регуляторов начинать. Но это теперь ясно, когда стала известна противоестественная способность A3. Операции с САОР и электропитанием не нужны. Тогда я до этого, прошу извинить за вульгарность, не допер, недошурупил, не дорубил, как там еще надо... А если бы череп мой сварганил это, то я сразу бы выступил за Кашпировского, Чумака и Тарасова. И орденов бы потребовал побольше, чем у Леонида Ильича Брежнева. Нет, не корю себя, что не догадался об опасности (?!) сброса A3. И упреков не принимаю. Сообразить это невозможно, надо только знать. Но если бы я знал, то и дня на таком реакторе не работал. Мы 26 апреля сбросили A3, но ведь она может в любой момент сработать автоматически, по аварийному сигналу. Тогда как? Фантастическую картину придумал Г. Медведев. Зачем? Там и придумывать не надо было, сама реальность - фантасмагория. <И вдруг Перевозченко вздрогнул. Начались сильные и частые гидроудары, 350-килограммовые кубики - у них есть еще проектное название - <сборка одиннадцать> - стали подпрыгивать и опускаться на головки каналов, будто тысяча семьсот человек стали подбрасывать свои шапки. Вся поверхность пятачка ожила, заходила ходуном в дикой пляске. Вздрагивали и прогибались короба биозащиты вокруг реактора. Это означало, что хлопки гремучей смеси уже происходили под ними...> (стр. 33). Ну, кубики <сборки одиннадцать> только 50-килограммовые, да это неважно. Красиво излагает Г. Медведев. Мужиков заставил прыгать и шапки подбрасывать. Богатая фантазия. Только технически это немыслимо. Опять - слышал звон да не знает, где он. Это про водород Г. Медведев рассказывает. И по времени не получится. 01 ч 23 мин 40 с, мощность 200 МВт, параметры стабильны. Тут нет фантазии - регистрация системы контроля. Ничего быть не может. В 43 с выпали сигналы превышения мощности и уменьшения периода разгона реактора. Тоже еще ничего быть не может, так как мощность всего 520 МВт. Но здесь уже неясности и примем за начало пляски. В 47 с уже взрыв. Так вот, за четыре секунды с балкона на 50-ой отметке из центрального зала не выбраться ни при какой экстремальной ситуации. Нет там винтовой лестницы, спутал автор первую очередь со второй. Когда, еще будучи в каталажке, я прочитал повесть, то для уточнения написал несколько писем очевидцам. Саша Ювченко, старший инженер-механик (СИМ) реакторного цеха, по этому поводу написал: <С начала смены и практически до самого взрыва мы с В.И. Перевозченко были вместе. Сначала на БЩУ-3, затем у ГЦН-щиков третьего блока, а затем у меня в СИМ-овской. И оттуда собирались идти к Ходемчуку на IV блок (в помещение 435). Но его неожиданно срочно вызвали на БЩУ-IV и он ушел, сказав, чтобы я его ждал на месте и один не ходил. И после его ухода (через 1 ...2 мин) раздался первый удар, а затем взрыв. Так что он не мог успеть побывать в зале и наблюдать то, что описывает Г. Медведев. Он ни разу об этом не рассказывал>. Я тоже подтверждаю: Перевозченко перед самым началом выбега пришел на БЩУ четвертого блока. Никто такого рассказа от Перевозченко не слыхал. Может Г. Медведев по наитию свыше дает <документальную картину?>. <Таким образом, если верить машине, в верхней трети активной зоны образовался как бы приплюснутый шар области высокого энерговыделения диаметром около семи метров и высотой до трех метров, именно в этой части активной зоны (ее вес около пятидесяти тонн) и происходил прежде всего разгон на мгновенных нейтронах, именно здесь произошел кризис теплоотдачи, произошло разрушение, расплавление, а затем и испарение ядерного топлива. Именно эту часть активной зоны выбросило взрывом гремучей смеси в атмосферу на большую высоту>. Машине почти всегда, в отличие от людей, надо верить, она не подвержена конъюнктурным соображениям. Но разрушение все же началось с нижней части активной зоны, это факт общепризнанный. После начала движения стержней в активную зону в верхнюю ее часть входят поглотители и уменьшают нейтронное поле, в нижней части зоны столбы воды в каналах СУЗ замещаются вытеснителями, слабее, чем вода, поглощающими нейтроны; вносится положительная реактивность и именно в нижней части начался бурный рост мощности, там зона прежде всего и разрушилась. Удивительно осмелели люди, безответственные заявления по вопросам, в которых <ни уха, ни рыла>, идут косяком. Пока не создана достоверная картина взрыва реактора, говорить о количестве выброшенного топлива можно только по мониторингу загрязнения территории и по измерениям внутри помещений блока. И, конечно, при свободе науки от идеологического пресса. В любом случае ссылки на повесть Г. Медведева по количеству выброшенных продуктов, уже появившиеся в печати, неправомерны. У автора явно искаженные представления о картине взрыва, а из неверных предпосылок, сами понимаете, верных выводов сделать нельзя. Теперь о действиях Дятлова, т.е. моих, 26 апреля и не только. То, что я Медведеву показался косоглазым и криволапым, не беда. Может такой и есть на самом деле. Это мы сами себе красавцами кажемся. А если могли бы посмотреть на себя со стороны, то... Ну, к делу это не относится. Кто я есть и как попал на должность заместителя главного инженера по эксплуатации? После техникума три года работал на заводе. Хотя диплом был с отличием и мог поступать в институт без отработки, но решил закрепить практикой знания. Затем, после окончания в 1959 г. Московского инженерно-физического института, был направлен на Дальний Восток. Вскоре назначили начальником физической лаборатории. Показалось мало работы, мало денег. Семья, двое детей. Были энергия, знания, добросовестность и желание работать. Попросил направить в учебный центр, где обучился на оператора Главной энергетической установки атомных подводных лодок. Оставаясь начальником лаборатории, работал и в сдаточной команде на ходовых (т.е. в море) испытаниях. Потом и всех операторов передали в мое подчинение. Оплата устраивала, работа тоже. Это только кажется, что железяки все одинаковые. Но на самом деле каждая лодка, даже одного проекта, имеет свои особенности. Работалось нормально, взаимоотношения с подчиненными и начальством нормальные. Любовью у начальства не пользовался из-за строптивости, но как работника уважали. Любви я не искал ни у подчиненных, ни у начальства. Считаю достаточным для нормальных производственных отношений быть компетентным и справедливым. Во всяком случае, за время работы никто из подчиненных не ушел из-за невозможности со мной работать. Может быть жестковат, но не более. Был требовательным, да. Мне трудно судить, каким я был начальником, владел ли я <искусством общения>. Все-таки, думаю, был я не самым плохим. Когда я уволился с завода и поступил на Чернобыльскую станцию, то несколько человек, бывших моих подчиненных, тоже приехали на станцию в мое подчинение. Причем ни одного из них я не звал. Конечно, когда они приехали, то я, зная их качества работников, рекомендовал директору их принять. Безусловно, далек от мысли, что они приехали из-за желания поработать в моем подчинении. Нет, они хотели уехать из г. Комсомольска и не боялись, что начальником у них снова окажусь я. И не надо о них отзываться с высокомерным пренебрежением <друзья-товарищи>. Все они: А.А. Ситников, В.А. Чугунов, В.А. Орлов, В.В. Грищенко, А.В. Крят показали себя хорошими работниками на станции. И Славу Орлова зачем же хоронить раньше времени, гражданин Медведев? Вчера его видел. И в Полтаву он приезжал забрать меня после освобождения из каталажки. Придет время - умрем. Слава Орлов, Толя Крят, Валера Ломакин три раза приезжали ко мне в г. Полтаву в каталажку на свидание. Огромное им спасибо. Это никак оценить нельзя. Надо там быть, чтобы понять значение. Как я вообще к людям относился? Как кто того заслуживал, так и относился. Причем на производстве для меня имели значения только качества работника. Сознавал, что невозможно набрать 200 с лишним человек, приятных во всех отношениях. Не было, кому бы я давал поблажки, так и тех, к кому бы придирчиво относился. Когда случилась беда, следствие упорно создавало мнение в виновности персонала и в особенности Дятлова. И все же не смогло получить порочащих меня свидетельств, кроме двух авторов, которых потом суд не стал вызывать на судебные заседания. А из г. Комсомольска, куда следователь делал запрос, все восемь свидетельств благоприятные. Спасибо, уважаемые коллеги. И не только Дятлов, но и другие руководящие работники не стремились создать на станции невыносимые производственные отношения. Как-то не было такой цели. За мою бытность на станции дважды, не помню уж какие организации, проводили социально-психологические исследования. И не было найдено каких-либо отклонений от коллективов других АЭС ни по психологическим качествам операторов, ни по социальным отношениям. И совсем не в том причина аварии 26 апреля. Так бы и работал в г. Комсомольске, да есть, видно, путь, предначертанный не нами. К тому же длительные командировки, неблагоприятные условия работы в море, когда на лодке находятся флотский экипаж, сдаточная команда и приемочная комиссия, подтолкнули сменить место. Во время отпуска заехал в г. Припять и договорился с директором В.П. Брюхановым на должность заместителя начальника реакторного цеха. О должности начальника цеха разговора не было, поскольку начальник уже был. При моем разговоре с Брюхановым никого не было, и Медведев никакого отношения не имеет. И вообще он явно преувеличивает свою роль в комплектовании станции людьми, уволился он со станции в 1974 г., а тогда еще и денег не было выделено под набор персонала. Кстати, это самый верный фактор, по которому можно сулить, верят или нет в Министерстве в намеченный срок пуска блока. Не выделено денег для набора персонала, нет и пуска. Возможно, с В.П. Брюхановым Медведев и разговаривал о людях, но это в принципиальном плане, а о конкретных лицах тогда еще не могло быть речи. На станцию приехал после получения вызова в сентябре 1973 г. после 14 лет работы на заводе. Конечно, лодочные реакторы и по конструкции не те, и по размерам значительно меньше. Да ведь не игрушки, а настоящие энергетические реакторы. На Чернобыльской станции работал заместителем, потом начальником реакторного цеха. И с февраля 1983 г. опыт работы на реакторах имел. И обвинения Дятлову, выдвинутые Медведевым, не имеют под собой почвы. <Так вот, способен ли был Дятлов к мгновенной единственно правильной оценке ситуации в момент ее перехода в аварию? Думаю, нет. Более того, в нем, видимо, не были в достаточной степени развиты необходимая осторожность и чувство опасности, столь нужные руководителю атомных операторов. Зато неуважения к операторам и технологическому регламенту хоть отбавляй... Именно эти качества развернулись в Дятлове в полную силу, когда при отключении системы локального автоматического регулирования СИУР Леонид Топтунов не сумел удержать реактор на мощности 1 500 МВт и провалил ее до 30 МВт тепловых> (стр. 24, 25). Хотя и предположительно, но Медведев отказывает Дятлову в способности оценки ситуации. На каком основании? А ни на каком. В оперативной работе он меня не видел. И 26 апреля никаких драматических решений не надо было принимать. Мы поступали согласно действующим на то время эксплуатационным документам. Трагедия в том, что катастрофа произошла в самой будничной обстановке. Наши действия надо оценивать по существовавшим на 26 апреля положениям, а не с колокольни теперешних. До такого абсурда, что нельзя бросать A3, додуматься я не мог, уже говорил об этом. Да и распечатки положения стержней на 01 ч 22 мин 30 с, о которой Медведев говорит на стр. 31, не было, тоже говорил ранее. Работавшие со мной говорят другое - осторожен. Неуважения к технологическому регламенту... хоть отбавляй? Откуда взял Медведев? В Обвинительном заключении тоже было. Но я сам операций никаких не производил, делал все через начальников смен блоков или станции. Поэтому скрыть что-либо не мог. В суде я специально свидетелям этим задавал вопросы - все ответили отрицательно. В конце концов судья сказал, что я задаю странные вопросы, не для нарушений же я находился на станции. Не было этого и в предварительных свидетельских показаниях. Не было этого и 26 апреля. Так что, как прокурор, так и доморощенный прокурор Г. Медведев неправы. Неуважения к операторам хоть отбавляй! На каком основании такое заявление? Специально Г. Медведеву поясню. Нет никакого нарушения в подъеме мощности реактора после провала ее Л. Топтуновым. Согласно п. 6.7. Типового Регламента провал до такой мощности является частичной разгрузкой блока, и для последующего подъема не требуется минимального запаса реактивности в 30 стержней, как это нужно при кратковременной остановке. Достаточно иметь запас 15 стержней. А он был. Поскольку в 24 часа при мощности 760 МВт запас был 24 стержня и за полчаса (провал в 00 ч 28 мин) не мог снизиться за счет отравления. А мощностной эффект нам выдавался отрицательным. И укоризненное восклицание: <Эх, Дятлов, Дятлов, не знаешь, как быстро отравляется реактор>, - ни к чему. Дятлов давно и прочно это освоил. И хотя, когда я пришел на БЩУ, операторы уже поднимали мощность, разрешил или приказал бы это делать, если бы и присутствовал при провале. Все согласно Регламенту. И никакого недовольства я никому не высказал, да и причин не было. Не знаю операторов, которые по тем или иным причинам не снижали мощность. Л. Топтунов - молодой оператор, поэтому я ему бы не сделал упрека даже при ошибке. Потом, при разборе, конечно, указал бы на ошибки, но только потом. За длительное время работы с операторами реакторов (да это относится ко всем пультовикам) твердо усвоил правило: оператору за пультом никаких выговоров, никаких упреков. Он и без того переживает случившееся, а которые безразличны к этому - не держал. Ни один пультовик на станции не сможет сказать, что я его за пультом отругал. Себе дороже - он в этом состоянии еще больше ошибок наделает. Впрочем, не могу припомнить, а память у меня хорошая, чтобы за три последних года кого-то из пультовиков отругал и после. Сразу после смены короткое собрание, где участники отдают объяснительные записки и рассказывают свои наблюдения. Часто из этого еще никаких выводов сделать нельзя. Только после анализа показаний приборов и системы контроля приходишь к окончательному выводу. Накал страстей уже уляжется. Наказание, конечно, следовало, если допущены ошибки, в виде уменьшения премии на 20...30, редко 50%. Но если человек хоть немного способен критично к себе относиться, то какие тут обиды. За все время работы на станции я не отстранил во время смены ни одного оператора. С чего бы это вдруг 26 апреля я захотел отстранять: разрешение диспетчера на останов было, работа практически вся сделана. Эксперимент не провели, так провели бы его после ремонта, никаким сроком он не связывал нас, поскольку система была введена в действие после доработки блока выбега в системе возбуждения генератора и испытаний его на холостом ходу. А уж при возникновении необходимости, к примеру, увидел, что оператор деморализован произошедшим провалом мощности, то отстранил бы безусловно и без угроз. Тем более, заменить было кем. Бегал Дятлов по помещению и терял драгоценное время? Дятлов бегал... в лесу, но это отношения не имеет. А на БЩУ меня никто никогда не видел бегающим. С чего бы это 26 апреля вдруг забегал? Такое идиотское поведение старшего технического лица на БЩУ, какое описал Медведев, само по себе может привести к аварии. Но ничего такого и в помине не было. 26 апреля 1986 г. громко я только дважды говорил: первое - команда <всем на резервный пульт управления> и второе, когда А.Ф. Кабанов начал говорить, что вибрационная лаборатория остается в цехе, я приказал немедленно уходить с блока. Все это уже после аварии. Г. Медведев в повести пишет об оставшихся посмотреть операторах из предыдущей смены Ю. Трегубе и С. Разине. Вот что они написали в ответ на мои вопросы. Ю. Трегуб. До аварии разговора на повышенных тонах с лицами оперативного персонала не было, как и не высказывалось недовольства провалом мощности. Попыток устранения от управления Л. Топтунова также не происходило, и он выполнял свои должностные обязанности в течение всей смены. После провала мощности был включен АРМ, и по команде НСБ А. Акимова, как я полагаю, согласованной с Вами и НСС, был начат подъем до 200 МВт. Ничего, что можно было бы расценить как разногласие по поводу подъема мощности, при этом я не заметил. (07.06.90 г.). С. Газин. Перед аварией я не слыхал слов, сказанных повышенным тоном, а лишь распоряжения, касающиеся проведения эксперимента по программе. Во время провала мощности я подходил к пульту СИУРа, видел, что идет, насколько я мог понять, напряженная работа по подъему и стабилизации мощности реактора Тошуновым. Ничего похожего на попытки отстранения или замены Л. Топтунова, а также давления с Вашей стороны на А. Акимова и Л. Топтунова, якобы отказывающихся поднимать мощность после провала, и недовольства, вызванного этим провалом, я не видел. Считаю, что подобная конфликтная ситуация на БЩУ не могла быть незамеченной (07.06.90 г.). Какие-то разговоры относительно отстранения Л. Топтунова были. Возникли они, видимо, после того, как я сказал Акимову отправить его и Киршенбаума на третий блок ввиду бесполезности их пребывания на БЩУ-4 и опасной радиационной обстановки. Это было примерно через час после аварии. Еще один момент требует пояснения, поскольку он связан с ничем не оправданным облучением нескольких человек, - это утверждение Медведева, что с подачи Дятлова пошла гулять версия о целости реактора после взрыва. И откуда он все знает? Я-то никому об этом не говорил, в том числе и ему. Перевозченко никому не рассказывал о дикой пляске, а Медведев знает. Никто не знает об отстранении Л. Топтунова, а Медведев знает. Никто не знает, что Л. Топтунов и А. Акимов сопротивлялись подъему мощности, а Медведев знает. Медведев, оказывается, знает и что было, и чего не было. Правда, пишет он в основном о том, чего не было. Такой уж <документалист>. Как было, я описал. В.П. Брюханов у меня не спрашивал ни по телефону, ни в бункере, когда я туда пришел. С Н.М. Фоминым я 26 апреля вовсе не разговаривал. Если бы я думал, что реактор цел, то уж, конечно, пытался бы организовать подачу воды. Смею заверить, блок я знал хорошо, а реакторный цех никто на станции лучше меня не знал. При нехватке людей попросил бы у Брюханова, но мы ничего для этого не делали, что ясно говорит, как я думал о реакторе. И утверждение Г. Медведва о том, что Л. Топтунов и А. Акимов вели себя мужественно, но бесполезно, - безнравственно. Да, Леонид Топтунов по своей должности действительно не мог ничего сделать. Но своим поведением, когда он сам вернулся на блок, показал образец верности делу. А все работы по отключению механизмов, обесточиванию, сливу турбинного масла, вытеснению водорода из генераторов, т.е. по предотвращению возникновения новых пожаров, проведены под прямым руководством Александра Акимова. Ничего другого полезного в той обстановке и сделать было нельзя. А то, что сделано, - это много и необходимо. Александр Акимов был хорошим, исключительно добросовестным работником. И умер достойно Человека. Мы рассмотрели техническую часть повести Г. Медведва. Обратите внимание на первые, приведенные мной цитаты и страницы журнала в конце цитат. И вы увидите, что фактически все неверно. Остальные слова между цитатами для связки. Дальше я не стал брать подряд, но поверьте или проверьте, и дальше все неверно. Подряд! Что касается другой части повести, то не могу сказать, насколько она документальна, несмотря на указанные автором фамилии. С одним из тех, с кем беседовал Медведев, говорил и я в 1990 г. Виктор Смагин говорит, что его слова Медведев исказил. То же самое, по словам В. Смагина, говорила и Л. Акимова. Да и трудно представить, что автор спрыгнет с любимого конька. Натуралистическая картина пожирания собаки свиньями, в принципе, возможна, но трудно представить наблюдение этого появившимся на пять минут в городе автором. Остается только предположить, что свиньи специально ждали появления Г. Медведва и откладывали трапезу. Сам и своим существованием опровергаю сообщение Г. Медведева о мощности дозы в районе 4-го блока, равной 15...20тыс. Р. Я дважды ходил по территории около блока, пробыл, наверное, минут 20...30 и на блоке сколько был в разных местах. Мне определили дозу 550 бэр. Больше и нет - не жил бы. Вообще заметна любовь автора к хлесткости, гиперболе. Толе Ситникову определяет дозу в 2 000 бэр, как будто смерть от 500...600 бэр - не трагедия. Теперь давайте взглянем на <Чернобыльскую тетрадь> целиком. Что автор в ней сказал? Все то же, что и комиссии, - виновен во взрыве оперативный персонал и его руководитель Дятлов. Не согласны? Ну да, он говорит и о недостатках реактора. Но это так, для отвода глаз. Сейчас разве можно реактор РБМК и его создателей защищать без признания кое-чего у реактора. Однако автором повести это так вывернуто, что все равно виновен оперативный персонал. Дятлов виновен даже в том, что не догадался об опасности сброса A3. Ни одна комиссия, даже прокурор в этом не обвиняют, понимая несуразицу, а Г. Медведев считает по-своему. Оказывается, можно и так мыслить. Ну, о Дятлове мы уже говорили, хватит. Оператор реактора Л. Топтунов молодой, ему еще, видите ли, <не вошли в плоть и кровь каноны эксплуатации реакторов>, а потому... А что потому? Что, какие нарушения допустил Л. Топтунов? Не по Медведеву. Фактически. Провалил мощность? Так это произошло из-за неисправного регулятора, на который он перешел. Пускай бы и по низкой квалификации или даже по тривиальному ротозейству. Судебное дело по снижению мощности оператором возбуждать? И ведь возбудили. Поднимал мощность реактора после провала по Регламенту, не вопреки. Просмотрел запас реактивности? Наверное. Так был ли он обеспечен, согласно закону, необходимыми средствами для наблюдения за параметром? Нет. Уж не говорю об отсутствии A3 согласно закону. Устройство для замера параметра совершенно непригодно в переходном процессе, который был 26 апреля, как и во многих других нормальных регламентных процессах. Так вот. Это по закону. О человеческих понятиях и не говорю - они Медведевым чужды. Другим напомню. Более тысячи манипуляций в час оператор совершает при управлении реактором и более 4 000 параметров имеет на контроле. И его обвинять в просмотре параметра, не имеющего ни прибора измерительного, ни сигнализации? Акимов Александр - не работал на реакторах, видите ли. Работал, хотя и недолго, при подготовке на должность. И еще, уже будучи начальником смены блока, незадолго до аварии. Была возможность и я дал ему месяц поработать. А что он нарушил? Защиту вывел, а у другой изменил уставку - согласно эксплуатационным документам. <Характера не хватило. Скрепя сердцем подчинился> Никто на него не давил, и он ничего не нарушал. Смотрите, как печатает Г. Медведев: <Суммарный расход воды через реактор возрос до 60 тыс. м 3 /ч при норме 45 тыс., что является грубым нарушением регламента эксплуатации>. Все четко в цифрах, со ссылкой на Регламент. И все блеф: - не 60 тыс., а 56, не больше; - не 45 тыс., а 48; - в момент нажатия кнопки и было 48 тыс.; - не только в Регламенте, но и ни в одном другом документе нет и намека на ограничение расхода теплоносителя по максимуму. Зачем, по чьему заказу Григорий Иустинович Медведев ко всей лжи на оперативный персонал добавляет еще и свою? А квинтэссенция повести в следующей фразе: <И все же справедливости ради надо сказать, что смертный приговор был предопределен в неко торой степени и самой конструкцией РБМК. Нужно было только обеспечить стечение обстоятельств, при котором возможен взрыв. И это было сделано> (подчеркнуто мной - А.Д.). Я уже говорил, что нельзя реактор и его создателей защищать, не признавая за ним <недостатков>. - <Справедливости ради> - это камуфляж. Никакой справедливости нет в этом утверждении. - Давайте посмотрим <в некоторой степени> внимательно. В некоторой степени все признают, кроме академика А.П. Александрова. Ну, трижды Герою можно. Первое. Ректор РБМК-86 не отвечал требованиям тридцати двух пунктов нормативных документов, из них пятнадцать, как указано в докладе комиссии Н.А. Штейнберга, имели прямое отношение к аварии 26 апреля. В нормативных документах нет избыточных требований, т.к. выполнение каждого из них может стоить больших средств. Но зато выполнение каждого требования обязательно. Здесь же не выполнено пятнадцать. Второе. Реактор из-за положительного мощностного коэффициента был динамически неустойчив, а из-за дефектной конструкции стержней СУЗ A3 вносила положительную реактивность. Больше для взрыва ничего и не нужно. Именно поэтому он и взорвался 26 апреля. И если это - <в некоторой степени>, то как будет целиком и полностью? А вот обвинять персонал во взрыве реактора даже <в некоторой степени> несправедливо. Наши действия были в согласии с эксплуатационной документацией, единственное возможное нарушение в просмотре запаса реактивности есть следствие нарушения ПБЯ в части оснащения реактора автоматикой, сигнализацией и приборами. Тому реактору для взрыва никакого стечения обстоятельств не требовалось. Он взрывался еще в ряде ситуаций. Не критиковать власть предержащих у нас теперь не модно. Но у Г. Медведева как-то так получается, что вся критика парируется элементарно. Так произошло с критикой ведомств по согласованию программы выбега - они совершенно правдиво скажут, что не видели эту программу. Так произошло с количеством выброшенных продуктов деления из реактора - доказательный отчет теперь уже с десятками тысяч измерений, конечно же, перетянет умозрительные заключения. Так произошло с утверждением, что Б.Е. Щербина и Ю.А. Израэль на пресс-конференции 6 мая 1986 г. заявили: радиоактивность в районе четвертого энергоблока составляет всего 25 мР/ч. Говорили они другое. Критиковать и Щербину, и Израэля, и ведомства есть за что, обоснованно критиковать, но Г. Медведев этого вовсе не собирался делать. Да это видно и из его жизненной позиции. На протяжении всей повести сквозит его причастность к сильным мира сего. Посмотрите, он все с генералами, министрами, все инструктирует. И курьеры, курьеры, курьеры! На самом деле не так, ну, да желание уж больно сильно принадлежать к сонму великих. Выход за очерченный круг чреват по меньшей мере неопределенностью. А так все в порядке. Поддержал, и с перебором, правительственную версию. Лояльный человек. Непонятно, что имел в виду Б. Куркин, говоря, что для публикации <Чернобыльской тетради> автору нужно было проявить мужество. Какое тут нужно мужество? Добавил клеветы на погибших и сидящих в заключении. Смелый человек! А кого же тогда хамом называть? Клеветником? По поводу предисловия Андрея Дмитриевича Сахарова к <Чернобыльской тетради> могу только с горечью сказать: видимо, никогда порядочный человек не научится распознавать многоликую подлость. Ю.Н. Щербак Повесть <ЧЕРНОБЫЛЬ> Здесь все проще. Повесть <Чернобыль> явно не тянет на <выдающееся> произведение типа <Чернобыльская тетрадь>. Зачем-то связал себя Юрий Николаевич Щербак обещанием: <Я не могу позволить себе ни одного неточного слова (впрочем, романистам это тоже не пристало), не имею права на домыслы и догадки>. С такой установкой ничего путного не получится. Вот у Г. Медведва: берет цифры... от фонаря, ссылается на Регламент.., которого в глаза не видел, и получается документально, убедительно. И все-таки в повести Ю.Н. Щербака не все точно. Не потому, что он придумывает или искажает высказывания респондентов, сами эти высказывания неверны, не отражают истины дела и нелогичны. Сделаю только несколько замечаний по технической стороне катастрофы. Прежде всего по утверждению, что авария могла произойти в смену И. Казачкова (с 08 до 16ч 25 апреля), в смену Ю. Трегуба (с 16 до 24 ч 25 апреля), но эксперимент был отложен на ночную смену. Таким образом, автор связывает аварию с проведением эксперимента по выбегу ТГ. Нет такой связи. Произошла авария при проведении эксперимента, но она точно так же могла произойти при любой другой работе и, в первую очередь, при остановке блока, когда реактор находится в режиме стационарных перегрузок топливных кассет. Прав, конечно, А. Усков, что если бы провели этот эксперимент при пуске блока, то аварии при этом бы не было. Только забывает А. Усков, что в первые месяцы после пуска блока такой аварии и вообще быть не могло. Реактор совсем другой! Когда в реакторе находится больше двух сотен ДП, то его паровой эффект реактивности отрицательный, и эти же ДП в большой степени компенсируют концевой эффект стержней СУЗ. Наличие большого количества поглотителей в нижней части активной зоны сглаживало эффект замещения столбов воды вытеснителями в каналах СУЗ. А именно из-за этих эффектов реактивности и взорвался реактор, и не имеет значения, какая работа при этом проводилась. Совершенно непонятно высказывание И. Казачкова: <Начальнику смены блока - т.е. самому себе - я бы дал лет восемь. И если бы это случилось на моей смене, я бы понимал, что это справедливо>. Ну, его <т.е. самому себе> - чистый треп. На самом-то деле -А. Акимову. В суде И. Казачков сказал совершенно справедливо, что если на третьем блоке не будет произведена модернизация, то он работать на нем откажется. Собственные его слова: <То пуск будет без меня>. То есть, человек понимает - на реакторе, каким был он до аварии, работать нельзя Теперь, когда он узнал, что это был за монстр, признает, что и в его смену могло произойти это. То есть, независимо от оператора: Акимов, Казачков, Трегуб... То есть означает, что катастрофа произошла из-за реактора, его свойств, а не свойств оператора. И все же Акимову он бы дал лет восемь. И справедливым бы посчитал. Отказываюсь понимать! По подъему мощности после провала. После показаний Г.П. Метленко в суде я четко убежден, что не был на щите при самом провале, зашел чуть позже. А то уже начал сомневаться, точно ли я помню, когда прочитал показания ребят, где они говорят, что я был. Мне незачем отрицать свое присутствие - за действия персонала все равно несу ответственность, был ли, не был. Я или Саша Акимов дал распоряжение на подъем мощности -нет в том нарушения. Когда я спросил у Акимова, до какой мощности снизились, он назвал 30 МВт, разрешил подъем дальше. Не верить Акимову у меня не было никаких оснований, он был грамотным специалистом и честным человеком. Такую же мощность 30...40 МВт назвали после расследования комиссия Мешкова, а там хватало <доброжелателей> и они бы не преминули ухватиться при провале до нуля, комиссия Шашарина и, наконец, правительственная. И только судебно-техническая комиссия, где не было работавших на реакторе, совершенно необоснованно говорит о провале до нуля. После анализа диаграмм мощности я убежден, что она была не менее 30 МВт. А это есть <частичное снижение мощности> согласно Регламенту. И нет нарушения в подъеме мощности. И запас реактивности в то время не мог быть меньше 1 5 стержней. В 24 часа он был 24 стержня, есть запись в журнале. Возьмите самый жесткий вариант - мощность скачком с 50 % до 0 провалилась. За полчаса отравление никак не составит 9 стержней - смотрите по кривой отравления. Мощностной коэффициент, конечно, считайте отрицательным, таким он нам выдавался. Так за что же <сурово карать> надо Акимова или Дятлова? Действовали они согласно эксплуатационным документам. Подумать надо было И. Казачкову, прежде чем говорить: <Но им хотелось до конца довести испытания>. Именно в его смену в 1985 г. произошло падение A3 при намеченном останове блока из-за неправильной работы приборов. При самом первом пункте программы работ, намеченных на останов. Не было запаса реактивности в 55 стержней, и Дятлов отдал приказ расхолаживать блок, ничего не выполнив. Здесь же почти все было сделано, но почему-то Дятлов идет на нарушение. Срабатывает какой-то стереотип. Когда задаются вопросы в необычной обстановке или но неординарному поводу - человек ведется, как бычок на веревочке, вместо того, чтобы сказать: <Простите, вопрос некорректен>. И Аркадий Усков мучается, поддался бы он нажиму начальника или не поддался. Решил поддаться. Да не было никакого нажима, как не было и нарушений. Господа, думать-то когда начнем? Обиделся А. Усков, когда я ему при встрече высказал все это. А что же обижаться? Это самый подлый вид обвинения, когда вроде бы сочувствует персоналу и чистосердечно пытается понять, почему он нарушения допускал, и как бы оправдывает. У людей создается впечатление - уж если человек доброжелательный к персоналу признает, что были нарушения, значит, были. К этому случаю, как нельзя более, подходит: Избавь меня, боже, от таких друзей, а от врагов я и сам избавлюсь. Высказывания В.А. Жильцова я не стану комментировать. В большой мере уже сказано. Только одно: <Более того, возникла та редчайшая ситуация, когда система A3 послужила стартовым толчком к разгону реактора. Была бы A3 нормальной, реактор никогда бы не разогнался, каких бы ошибок СИУР Л. Топтунов ни наделал. Ибо тормозная педаль должна тормозить, а не разгонять автомобиль>. По этому высказыванию человека, <всю жизнь посвятившего ядерной энергетике>, возникают вопросы: В.А. Жильцову не ясно, что ни редко, ни редчайше, а никогда A3 не должна выступать в роли разгонного устройства? - В.А. Жильцов признает защиту ненормальной, а обвиняет персонал? - В.А. Жильцов едет на автомобиле, видит выходящего на дорогу человека, тормозит. Автомобиль вместо остановки разгоняется и давит человека. Будет себя считать виновным В.А. Жильцов? Себя-то он, конечно, не будет считать виновным, персонал - да. Прямо диву даешься, как хладнокровно господа ученые и неученые признают, что аварийная защита взорвала реактор (!!!), и, несмотря ни на что, продолжают выискивать грехи персонала. Дикость. Абсурд. Глава 10. О СВОБОДЕ ОПЕРАТОРА Сама по себе принятая мысль о свободе оператора в принятии решения, высказанная И. Казачковым и А. Усковым в повести Ю. Щербака <Чернобыль>, на мой взгляд, в применении к коллективу ЧАЭС неправомерна вообще и уж точно не имеет отношения к аварии 26 апреля. Свобода принятия решений вне зависимости от любых привходящих обстоятельств, кроме технических соображений, нужна не только оператору - всем. Но полной свободы нет и быть не может. При любой системе, при любых производственных отношениях. Говорю только о наемных работниках, к которым отношу всех на советских государственных предприятиях. На мой взгляд, для подавляющего большинства работников у нас этой свободы вполне хватало потому, что в случае конфликта и невозможности больше работать здесь всегда можно было при такой-то зарплате найти другую работу, мало что теряя, разве только в первое время. Конечно, если ты квалифицированный работник. При любой системе нельзя рассчитывать, что когда ты возражаешь начальнику, то он будет гладить тебя по шерсти и приговаривать: <Какой хороший, на меня гавкает>. Но если придерживаться двух элементарных правил: - не <лезть в пузырь> по мелочам; - все-таки быть правым, возражая, то начальник покипятится и отойдет. Ему, начальнику-то, на должностях, от которых зависит производство, в первую очередь нужны знающие, а уж потом покладистые. У нас, правда, много должностей никчемных, вот туда можно в первую очередь покладистых. Мне кажется, так называемый психологический климат на станции был вполне приемлемый. Главная заслуга в этом, по моему мнению, директора В.П. Брюханова. Человек по натуре не жесткий, выдержанный, не делал скоропалительных выводов. Конечно, всякое бывало, особенно в нервной, крайне напряженной, с массой возникающих вопросов обстановке при строительстве и монтаже блоков. Но все это замыкалось на начальниках цехов и заместителях. Для того, чтобы иметь свободу внешнюю, надо обладать внутренней свободой, чувством собственного достоинства. Я мог возразить, и фактически это делал, любому на станции. Главный инженер В.П. Акинфиев - не злой в общем-то человек, но обладал удивительной способностью на ровном месте оскорбить человека. На первом блоке были смонтированы в системе САОР элементы трубопровода - угольники изготовления Баглейского завода Минэнерго. Изготовлены они были по нужному стандарту, но завод имел разрешение изготавливать элементы на давление только до 22 атм. Тогда я работал заместителем начальника реакторного цеха. Поехал на завод, имеющий право изготовления элементов, поскольку уже был на нем раньше по заключению договора на поставку трубопроводов. Приехал на завод, говорят - нет, ведь уже приезжали ваши монтажники. Для установления <контакта> через ресторан пришлось потратить деньги, прихваченные на покупку костюма. Договорился, заказал с избытком, еще на другом блоке использовали. Дня через три заходит Акинфиев и спрашивает: <Не изготовили еще?> Говорю: <Нет>. - А что же ты болтал, что быстро сделают? - Начальник, ты <чокнулся>? За это время сделать невозможно. Хоть и простая документация, но ее надо пропустить через конструкторский, технологический, производственный отделы. На хамский упрек я ответил тоже по-хамски. Хороший у нас далее разговор получился. Послали друг друга на три буквы и <не на БАМ, а еще по старой дороге>. Другой случай. На третьем блоке понадобились мембраны диаметром 600 мм, а в стране нержавеющая лента прокатывается не шире 400 мм. Надо сваривать. Монтажники не берутся, тонкая. Установил контакт с институтом сварки в Киеве. Говорю Акинфиеву, что надо мне день для поездки в Киев. - Поезжай, но чтобы без трепа (!?) Взорвало, конечно, меня. Плюнуть бы надо, не моя это обязанность. Да деваться некуда - у нас все равно спрос с начальника цеха. Поехал, посмотрел сварные образцы, привез трудовое соглашение на 150 мембран по три рубля за штуку. На четвертый блок не стал заниматься. Кто-то договорился с ВНИИАЭС, пустили по новой технике и станции обошлось в сорок шесть тысяч рублей. Зато по <новой технике> премию получили. Ну, мне это восстановило трату за бензин: ездил на своей машине в Киев. В разных подобных случаях, а их было немало, я никогда не задумывался, что мне за это придется терпеть. И с заместителем главного инженера Ю.А. Каменевым раза три ругался насмерть. Не знаю как Ю.А. Каменев, он мужик вспыльчивый, но отходчив, а В.П. Акинфиев, уверен, ходил к В.П. Брюханову с соответствующим представлением на меня. Но ничего. Хотя иногда и чувствовал косые взгляды. Но меня это мало волновало. Всегда считал: служи делу, а не человеку. Только дело не обманет. Правда, и в этом один раз засомневался. В ноябре 1986 г. после выписки из больницы приехали в Киев. В новой квартире книги лежали кучей, стал разбирать. И такая злость взяла, что всю техническую литературу выбросил. Луддит двадцатого века... Те станки разбивали, а я вот на книги набросился. Умно. Да если все правильно делать, так скучновато. Конечно, я не бездумно возражал начальству. Пути отступления были. Во-первых, считал (уж насколько обоснованно...), что при своих знаниях и отношении к работе всегда ее найду. Во-вторых, зарплату всегда отдавал жене, и тратила она ее по своему усмотрению. Но еще в г. Комсомольске-на-Амуре сказал, чтобы тысячи три всегда были. Тогда еще этого было достаточно для переезда в случае необходимости. Вот в этих двух условиях и была моя свобода. Надо быть готовым к любой реакции начальника, вплоть до увольнения. Ни о какой свободе не может быть и речи, если ты всегда будешь взвешивать на аптекарских весах последствия своих возражений: на семь рублей премию меньше дадут, путевку в санаторий зажмут... Но это вообще, а в частности на Чернобыльской станции мне неизвестно ни одного случая увольнения оператора, кроме как по совершенно бесспорным упущениям в работе. Да и этих можно пересчитать на пальцах одной руки. Под операторами я понимаю всех, начиная с начальника смены станции. Конкретно о 26 апреле 1986 г. Совершенно напрасно И. Казачков и А. Усков мучаются, могли бы они или не могли пойти на нарушение инструкций. Не было нарушений-то! А снижения запаса реактивности, <спасибо> проектантам, мы 26 апреля не видели, поэтому тоже никто не мучился, ни Акимов, ни Топтунов, ни Дятлов. Я его просто не ожидал до 1 ч 30 мин. И не было бы его при отрицательном мощностном коэффициенте, как это следует из проектных документов и замера станционного Отдела ядерной безопасности. Откуда нам было знать, что <все врут календари>? А все то же - бездумность, когда это тебя впрямую не касается. Ну, Усков не оператор, хотя по должности и он инструкции обязан знать. А уж ответ Казачкова на вопрос автора повести Ю.Н. Щербака вовсе непонятен: - Подъем мощности - самое роковое решение? - Да, это было роковое решение... И далее говорит, что если бы он это сделал, то он бы понял и признал законность наказания. И сделал бы Казачков, ни минуты не сомневаясь, и ничего при этом не нарушил бы - ни Регламента, ни инструкций. На чем же основано обвинение? На послеаварийных знаниях? Так из них же и ясно, что ни провал мощности, ни последующий подъем на реакторе, выполненном согласно требованиям ПБЯ и ОПБ, не имели бы никаких отрицательных последствий. Мы же нанимались работать на нормальном реакторе. Вот она, зашоренность мышления. При чем же здесь свобода оператора - экономическая или любая другая? Кто здесь на вас давит? Нельзя свободу понимать как свободу от ответственности, от совести. Когда говоришь о конкретных людях, то свои высказывания основывай на четком знании обстоятельств. В противном случае можно высказывать только предположения, но так и говори. Писателю, конечно, тесновато оставаться в рамках действительных событий, и вот уже разыгравшаяся фантазия громоздит в <документальную> повесть <детали>, которых и в помине не было. И забыл Г. Медведев, что, говоря о реально существующих людях, надо соблюдать хотя бы элементарную порядочность. Вводит конфликты: как это - бесконфликтная трагедия? Зато живость изложения появляется и пищу для размышления критикам дает. О себе и о других узнаешь из этих произведений и что было, и чего не было. Может с точки зрения профессиональной и критической разбор <Чернобыльской тетради> И. Борисовой (<Октябрь> No 10 за 1990 г.) хорош, да только с действительностью он соотносится так же, как и сама повесть. Давайте посмотрим, что пишет И. Борисова, и сопоставим с действительностью: <Но пока на него (на Дятлова - А.Д.) давил приказ, он действовал в его рамках и давил на других так же, как давили на него, передавая, транспортируя это давление. До взрыва Дятлов требовал продолжать эксперимент с выбегом ТГ, не считаясь с аварийной реальностью. После взрыва он фабриковал ложь о том, что реактор якобы цел, ибо этой лжи от него ждали>. <В Хронике на Дятлова давят, и Дятлов давит. Система давления развертывается веером. Давит Дятлов, давит Фомин, давит Брюханов, давит Щербина... Хроника фиксирует <физиологию> давления, ее процессы и реакции, доступные наблюдению и протоколированию. И те, кто давит, и те, на кого давят, - они в конечном счете не разведены по лагерям>. Нет, уважаемая И. Борисова, по лагерям-то как раз и разведены: Брюханов, Фомин, Дятлов и там же были бы Акимов, Топтунов, Перевозченко, а вот фактические виновники трагедии, которые скрываются, в том числе и за произведения типа <Чернобыльской тетради>, - на свободе, ухмыляются. Вы, конечно, говорите о других лагерях, но эти мои слова не надо принимать за шутку. О давлении, выигрышно расписываемом Г. Медведевым и подхваченном критиком. Никто на меня не давил ни зримо, ни незримо. Не из тех, кто поддается давлению. И я ни на кого не давил. Ни 26 апреля, ни ранее. В моем лексиконе не было слов - делай, как сказал - и им подобных. Убеждение со ссылкой на инструкции и технические сведения - да, но не голый приказ. Возможно и было с моей стороны невольное давление на персонал из-за более широких (как выразились Ю. Трегуб и И. Казачков -на голову выше, чем у других) знаний. Ну, так не прикидываться же мне было дурачком. А 26 апреля я и не убеждал никого, поскольку ни у одного человека не возникало никаких протестов. Да и быть им не с чего. Если на ложь официальных комиссий Г. Медведев городит свою, то критик, естественно, надстраивает третий этаж лжи. <До взрыва Дятлов требовал продолжать эксперимент с выбегом ТГ, не считаясь с аварийной реальностью>. Еще в мае 1986 г. комиссия Г.А. Шашарина установила, что в момент нажатия кнопки A3 нет ни предупредительных, ни аварийных сигналов. В январе 1991 г. это же подтверждает комиссия Н.А. Штейнберга. Другие комиссии по понятным причинам на этом внимание не акцентируют, но не называют и не могут назвать каких-либо сигналов об <аварийной реальности>. Так на каком основании у кого-то возникали бы протесты, а у Дятлова появилась бы необходимость давить? К третьему этажу относится и <После взрыва он фабриковал ложь о том, что реактор якобы цел, ибо этой лжи от него ждали>. Оставим на совести автора повести и критика, что кто-то ждал этой лжи. Говорят, гусь во время линьки, когда лететь не может, при опасности прячет голову в кочку - он не видит, значит, и его не видят. Ну, не уважаете вы людей, о которых пишите, но зачем же их уподоблять гусям. Я, наверное, виноват, что в той круговерти не объяснил никому - погиб реактор и охлаждать его не надо. Даже Саше Акимову ничего не объяснил. После первого обхода блока понял всю бесполезность и просто сказал Акимову остановить насосы, запущенные сразу после взрыва по моему же распоряжению. Считал Сашу грамотным инженером, и ему понятно мое распоряжение об остановке насосов. Да, я думаю, что он и понимал, а его участие в подаче воды на реактор объясняется стремлением хоть что-то делать. Как я уже писал, с В.П. Брюхановым у нас на эту тему разговора не было, Н.М. Фомина 26 апреля я не видел вовсе и по телефону не разговаривал. Кстати, и Ю. Багдасарову Фомин не запрещал остановку третьего блока, и вообще никто не запрещал после моего распоряжения. По схеме мыслят писатели - в каждой пьесе должны быть герои и подлецы. В Чернобыльской трагедии среди действующих лиц подлецов не было. Они остались за кадром. Глава 11. СУД Суд как суд. Обычный советский. Все было предрешено заранее. После двух заседаний в июне 1986 г. МВТС под председательством академика А.П. Александрова, где доминировали работники Министерства среднего машиностроения - авторы проекта реактора, была объявлена однозначная версия о виновности оперативного персонала. Другие соображения, а они были и тогда, отбросили за ненадобностью. Последовавшее затем решение Политбюро фактически продублировало вывод МВТС, хотя и отметило недостатки реактора. После такого решения Политбюро надо быть уж вовсе наивным человеком, чтобы надеяться на благоприятный исход. Для нашего народного (?) суда в 1987 г. решения Политбюро было вполне достаточно, чтобы осудить за безбожие самого Иисуса Христа. А уж за обычным человеком всегда найдутся прегрешения. Подсудны они или нет - какое это имеет значение. Был бы человек - статья найдется. Это циничное выражение пошло гулять по стране с подачи НКВД и наших, так сказать, правоохранительных органов. И выражение это, отнюдь, не дань красноречию, а четкое отображение фактического существа дела. Здесь кстати упомянуть о статье. Осудили меня по статье 220 Уголовного кодекса УССР за неправильную эксплуатацию взрывоопасных предприятий. В перечне взрывоопасных предприятий в СССР атомные электростанции не значатся. Судебно-техническая экспертная комиссия задним числом отнесла атомную электростанцию к потенциально взрывоопасным предприятиям. Для суда этого оказалось достаточно, чтобы применить статью. Здесь не место разбирать взрывоопасные или нет атомные электростанции, устанавливать задним числом и применять статью Уголовного кодекса явно незаконно. Да кто укажет Верховному Суду? Было кому, он и действовал по их указке. Что угодно будет взрывоопасным, если не соблюдать правила проектирования. И потом, что значит потенциально взрывоопасный? Вот советские телевизоры исправно взрываются, ежегодно гибнет несколько десятков человек. Их куда отнести? Кто виноват? Камнем преткновения для советского суда стал бы иск за гибель телезрителей. Ведь при всем желании не обвинишь телезрителей, что сидели перед телевизором без касок и бронежилетов. Обвинить предприятие? Государственное? Это значит - государство виновато? Советское-то? Суд такого извращения принципов никак не перенесет. Человек виновен перед государством - это да. А если нет, то никто. Семь десятков лет наши суды только в одну сторону гайку крутили. Сколько последних лет идет разговор о самостоятельности, независимости судов, служении закону и только закону. Я все жду прецедента, когда в суде не человек будет виновным, а государство. Только едва ли это случится в ближайшие годы. Пока не вымрут мастодонты, выращенные на закваске Вышинского и ему подобных, изменений не будет. Когда сидел в лагере, жена ходила по всем должностным лицам и организациям. Где только она не была! Добралась с мытарствами и до Председателя Верховного Суда СССР Смоленцева. Вот такой у них разговор вышел: - Вы, что же, хотите - другие судили, а я чтобы освобождал Вашего мужа? Чтобы я был добреньким? - Да нет. Я на доброту ни в коем случае не рассчитываю. Рассчитываю только на справедливость. Ведь теперь известно, что реактор был не годен к эксплуатации. И мой муж в этом невиновен. - Так Вы, что же, хотите, чтобы я посадил Александрова? Такого старого? Естественным продолжением было бы: Дятлов помоложе, вот пускай и сидит. Так Верховный Судья беседует с женой осужденного, обосновывает справедливость приговора. Как будто за чашкой чая в кругу знакомых, которым в высшей степени безразлично, кто сидит за решеткой. x x x В шестой Московской больнице я пробыл полгода и выписался 4 ноября 1986 г. Отрываться от больницы я боялся и не только потому, что на ногах были открытые незаживающие раны, а главным образом потому, что на ногах вроде бы через целую кожу во многих местах начинала по непонятной причине течь сукровица. И как ее остановить - неизвестно. Впрочем, и врачи не знали. Но все-таки методом проб разных лекарств останавливали. А что было мне делать? Обычно чернобыльцев после выписки из больницы отправляли на две-три недели в санаторий, просился и я, чтобы в случае чего вернуться в больницу. Отказали. Причину понял немного позднее. Оказывается, следствие уже неоднократно домогалось моего ареста. Пятого ноября приехали с женой в Киев. Но у следствия, видимо, что-то изменилось, дали пожить дома целый месяц. Это хорошо. За месяц я научился немного ходить. На десять минут сократил время прохождения вокруг квартала. Но тут меня остановили. 4 декабря почти на четыре года переместился на казенное жилье. Описывать тут нечего, все многократно описано. Свои непосредственные, самые запоминающиеся впечатления такие: - Самый бесправный из заключенных - это подследственный. Все зависит только от следователя или по окончании следствия - от судьи. Никаких правил. И это переносится тем более трудно, что ты еще не осужден, тебя еще никто не лишил формально гражданских прав. Но фактически ты лишен всех прав, можешь только просить. После суда легче и морально, и физически. Круг твоих обязанностей и, пусть небольших, прав оговорен правилами внутреннего распорядка колонии. И ты не ограничен четырьмя стенами, хоть по <локалу> можешь походить. Каждый барак в зоне дополнительно огорожен - это и есть <локал>. Конечно, я и раньше "замечал, что листья на деревьях зеленые, и радовался им, особенно весной. Суд проходил в Чернобыле с начала июля. Практически год не видел зелени. Уж не помню, видимо, прошли дожди и умыли деревья. Какая же изумрудная была листва на деревьях, ни единой желтинки. Пойти бы потрогать, а тут охрана - шаг влево, шаг вправо считается за побег... Не ценим мы доступное и, только потерявши, плачем. - Этапы. Для меня это кошмар. Нет, мне не привелось ехать по тридцать человек в купе, но и пятнадцать многовато, да все курят. И этапы вовсе не длинные: Киев - Полтава, Полтава - Киев. Правда, не надо думать, что Киев - Полтава так и есть: сели в Киеве и приехали в Полтаву. На самом деле почему-то высадили в г. Сумах, хотя поезд шел в г. Харьков. Потом в г. Харьков привезли. Очень там хорошие пересыльные камеры - и по метру квадратному на человека не приходится. Все три мои этапа закончились длительной болезнью. - И последнее. Очень угнетало меня сознание того, что я посажен в тюрьму. Сам факт. Видно, человек я старомодный. За время советской власти люди отучились стыдиться судимости. Хватали и бросали за решетку за что и не за что. Про колоски и 58-ю статью не буду говорить. Вот вам недавний пример: ветеран войны и труда (своя хатенка развалилась) получил в построенном колхозом многоквартирном доме квартиру. Как всегда, после строителей вокруг дома развал. Привел ветеран в порядок участок, пошел, набрал в колхозе рукавицу семян клевера и засеял участок. Хищение. Суд. На процессе ветеран запустил в судей горсть орденов и медалей. И кто он в сознании людей и собственном - преступник или жертва произвола? А вот выдержки из приговора: <...совершил кражу без цели присвоения и продажи...>, <...продал неустановленным лицам 9 бутылок водки по 15 рублей, за счет чего получил незаконный доход в сумме 135 рублей...>. Не знает суд кому, но продал по 15 рублей. И доход 135 рублей, как будто в магазине ему водку бесплатно дали. И к трем годам лишения свободы добавили конфискацию <Москвича>, как средства транспортировки водки из магазина. Само государство создало водочный идиотизм и армию опричников напустило на народ. Ну. да мы ушли от темы. Согласно медицинской справке допрашивать меня можно было не более двух часов в сутки. Фактически допрос и ознакомление с делом длились 6.. .8 ч. Но это не было давлением со стороны следствия, мне самому хотелось быстро получить ясность. Я стремился к суду, а он все откладывался дальше и дальше. Декабрь, январь и февраль для меня прошли в допросах, ознакомлении с материалами и потом осмысливании их и потому меня не тяготило содержание в следственном изоляторе. В дальнейшем мне стало непонятно. Общественной опасности я не представлял. Следствие закончилось, и повлиять на показания свидетелей я не мог. Они и без того на суде изменили показания, поскольку к июлю 1987г. многим стала ясна неправомерность обвинения персонала. Свидетели знали, какие меры принимаются по модернизации оставшихся реакторов, осмысливали и делали выводы. Предпринятая модернизация была неадекватна объявленной версии о причинах аварии. Я и сейчас убежден, что содержать меня под стражей до суда не было никаких причин. Да, конечно, на свободе я мог бы яснее понять причины аварии. Но разве это во вред истине? Только в процессе суда я понял, что судья к истине никак не стремился. Она ему вовсе ни к чему. Судья Р.К. Бризе объявил, что вопросы экспертной комиссии надо подать в письменном виде. При тусклой лампочке, упрятанной за частой решеткой, я написал 24 вопроса. В большинстве они были направлены на выяснение соответствия реактора документам по ядерной безопасности: ПБЯ и ОПБ. Назавтра судья, видимо посоветовавшись с экспертами, все мои вопросы без мотивировки отклонил. Почему? А очень просто. Хотя открытый суд состоялся в закрытой зоне, но были в зале и эксплуатационники, которым требования ПБЯ и ОПБ ясны, а они на реакторе не соблюдены. Нет, это на решение суда, я уверен, никак бы не повлияло, но некоторое неудобство могло создать, может и большое. Куда проще сделать вид, как это сделали все комиссии, что документов этих не существует, что должен или нет им отвечать ректор - не знаем. Судебно-техническая экспертная комиссия на вопрос, мог ли реактор эксплуатироваться, отвечает перечислением, что было у реактора, какая защита. И получается много и, на первый взгляд, убедительно. Реактор РБМК-1000 -устройство сложное, СУЗ многоэлементная, система контроля разветвленная. Перечислить все - и список будет выглядеть внушительно. Но вопрос в другом. Чего реактор не имел, предписанного ПБЯ: к примеру, по параметру ОЗР - реактор не имел автоматической A3 и даже сигнализации. А при отклонении этого параметра реактор взрывался при срабатывании A3 автоматически или от кнопки. Так это и было 26 апреля 1986 г. Имел реактор РБМК-1000 и то, чего никакой реактор иметь не должен, - положительный быстрый мощностной коэффициент реактивности, что делало его динамически неустойчивым. Вот об этом комиссия экспертов умолчала, а суд, отклонив мои вопросы, содействовал этому. На первом же допросе я указал на необоснованность обвинения персонала в нарушении Регламента по поводу блокировки A3. Вы думаете, повлияло? Ничуть не бывало. Судья на процессе все домогался, кто приказал вывести зашиты. И когда Ельшин и другие свидетели ответили, что, по их мнению, согласно оперативной дисциплине Акимов не мог сам вывести защиты, судья делает вывод - приказал Дятлов, - виновен. Но, во-первых, с каких это пор <по мнению> стало являться доказательством? Во-вторых, судья из материалов дела знал, что Дятлов ли приказывал, сам ли Акимов вывел защиты - нарушения нет. И третье. Для обвинения Дятлова этого достаточно, а вот для вывода, что персонал был приучен к строгой дисциплине, - мало. Любые показания свидетелей в пользу обвиняемых в суде не находили понимания. Следовало давление на свидетелей со стороны прокурора или судьи, а то и тандемом. Кто выдерживал (Г.А. Дик, И.И. Казачков), кто нет (Ю.Ю. Трегуб) это давление. Судья - член Верховного Суда СССР, прокурор - начальник управления Прокуратуры СССР по надзору в судах, кто мог их осадить в излишнем рвении? Какое, казалось бы, имеет значение мнение Г.А. Дика о Дятлове. Но прокурор прямо пригрозил разобраться, кем Дик работает, когда он высказал о Дятлове благоприятное мнение. И кому не ясно, что угроза прокурора в генеральском звании и должности -не безобидная шутка. Ну, прокурор - обвинитель, рвение его можно понять. Но как понять поведение судьи? Правда, А.Ф. Кони писал, что прокурор по обвиняемому должен использовать и отрицательные, и положительные материалы. Но это царский юрист, в советское время он мало жил и образоваться как следует уже не успел. А вот советский юрист Ю.Н. Шадрин из десятков показаний свидетелей выбирает одно - В.И. Фазлы подвергает сомнению мою производственную компетентность. Шадрин патетически восклицает, что назначение Дятлова было стратегической (ни больше, ни меньше) ошибкой. Хотя из того же показания Шадрин, при желании, мог извлечь и прямо противоположное. В показании есть слова - персонал был грамотным, дисциплинированным. Для меня это высшая похвала. Моя главная задача - подобрать и обучить персонал. Сам я оперативных действий не выполнял и мог быть каким угодно. Надо отдать должное руководителю следственной группы Ю.А. Потемкину. Конечно, он выполнял и выполнил задачу по обвинению персонала. Не сделал бы он, сделал бы другой. Вместе с тем в судебном деле оказались материалы, вовсе не подходящие для обвинения, их могли и не приобщать к делу. Эти документы помогли мне разобраться в причинах катастрофы. И, фактически с января 1987 г., мои взгляды никак не изменились, и практически ничего нового из последовавших затем отчетов я не извлек. В то время меня интересовали только причины, вызвавшие взрыв, первую фазу неконтролируемого разгона. Последовавший затем второй взрыв и его причины меня и сейчас не очень-то интересуют. Это важно для ученых, а эксплуатационнику важно не допустить и первую фазу. Из материалов в судебном деле и знания фактических обстоятельств аварии я построил картину взрыва, к которой сейчас приходит большинство объективных исследователей. Впрочем, я на 100 % уверен, что эта картина немедленно после взрыва ясно прорисовывалась в сознании создателей реактора - работников ИАЭ и НИКИЭТ; будь они хоть в малой степени добросовестными, никакого тумана в течение пяти лет не было бы. Не будь благословения корифеев от атомной энергетики: А.П. Александрова по научной линии, А.Г. Мешкова - по административной, другие, возможно, и не посмели бы так нагло врать. Отчеты А.А. Ядрихинского, Б.Г. Дубовского и особенно подробный доклад комиссии Госпроматомэнергонадзора к моему пониманию не добавляют ничего, но важны по другой причине: говорю не я - бывший зэк, а люди, интерес у которых один - выяснить истину. От меня чего можно ожидать? Я и должен оправдываться. И с немедленным, заранее запасенным скепсисом воспринимаются мои слова, даже не вдумываются в смысл мной сказанного. Да и сказать-то я еще практически ничего не смог. Жалобы (зэк пишет не письма - жалобы) из каталажки никто не читал. Письма в газеты, журналы никто не напечатал. Первую жалобу после осуждения написал на имя М.С. Горбачева как Генерального секретаря. Понятно, я не рассчитывал, что письмо до него дойдет, но не ожидал и такого, что оно будет из ЦК направлено заместителю Генерального Прокурора О.В. Сороке, который и утверждал Обвинительное заключение. Лучше не придумаешь. Ответ, полагаю, не требует комментариев. Вообще-то из заключения можно писать сколько угодно жалоб, прошений без каких-либо результатов. Не признавая себя и персонал виновным во взрыве, писал и я, писала и ходила жена. Она-то могла ходить в отличие от меня. Никак не мог я смириться и провести остаток жизни за решеткой. За чужие грехи. Примеры, приводимые прессой, ввергали в уныние и порождали надежду. Вроде случая с директором совхоза из Краснодарского края. За три года они вместе с женой написали 375 жалоб! И, наконец, нашелся человек (надо думать, паршивая овца в стройных рядах прокуратуры), который прочитал дело и опротестовал. Это сколько же человек занимались <проверкой> жалоб. Ответы на все приходили аккуратно. Тут и подумаешь, писать или не писать. Зависит от многих причин. Заключение меняет психику человека. Вся жизнь говорит: <Оставь надежду всяк сюда вошедший>. Я со страхом иногда спохватывался, что прожил несколько дней, считая эту жизнь нормальной. То есть, не то что нормальной, а просто не задумывался о ее ненормальности. Болото это вполне может затянуть, и тогда парализуется всякое желание что-то делать для освобождения. И сиди хоть десять раз невиновный, никто из правоохранителей не вспомнит. И это притом, что ни минуты не считал себя виноватым. Пока не понимал причины взрыва - по привычке никого не винить не разобравшись, а когда понял - то тем более. При условии, что мне постоянно писали письма, кроме жены, родственники, знакомые, сокурсники по институту. Постоянно будоражили сознание. Зэку все плохо. Есть письма, свидания - плохо, нет - еще хуже. После свидания с женой я несколько дней приходил в себя. А не будь его, то и не знаю, как бы чувствовал себя. К счастью, меня не лишили свиданий. В общем, мне не давали заснуть, забыть, что естественное состояние человека - быть на свободе. Но все равно, как я понял, мои жалобы, куда бы они ни были написаны, результата не дали. Только человек на свободе хлопотами может что-то сдвинуть. Таким ходоком у меня была жена. В самые немыслимые инстанции ходила, к разным людям обращалась. Наконец-то все-таки подействовало, освободили. Многие за меня просили, назову только одного - светлой памяти А.Д. Сахарова. Глубокая моя благодарность им. Надо констатировать - посадили бы меня в 1987 г. при любом правителе. А вот освободили только при М.С. Горбачеве. При другом правителе - едва ли. И все-таки не благодарю. Не потому, что принято теперь правителей облаивать, просто не прикину, как бы это можно было сделать. Спасибо, что только четыре года ни за что продержали в заключении, а не отмеренные десять? Явная двусмысленность. Но прокуратура и суд не ко всем строги. Вот как говорится в постановлении прокуратуры и, аналогично, суда: <В отношении должностных лиц Чернобыльской АЭС и г. Припяти, ответственных за организацию службы гражданской обороны, охраны труда и техники безопасности, а также в отношении должностных лиц проектных и конструкторских организаций, не принявших должных мер к совершенствованию СУЗ реакторных установок с реакторами РБМК-1000, 11 декабря 1986г. выделены уголовные дела в отдельное производство>. Заметьте, как нежно сформулировано - не усовершенствовали защиту реактора. При такой формулировке уж точно премии за месяц не будет. О каком суде речь - не усовершенствовали? Да по-другому и сформулировать было нельзя по конструкторам. Если назвать все своими именами: слепили никуда негодный реактор и неподдающуюся критике защиту, то за что же нас судить? Вот и выдали постановление для отвода глаз. Суда так и не было, да и не предполагалось изначально. Нельзя же конструктора судить за то, что не совершенствовал реактор и защиту. Нельзя судить и за <недостатки>, <особенности>. Судить можно только за несоблюдение требований нормативных документов. А как раз это все комиссии, включая судебно-техническую экспертную комиссию, прокуратура и суд старательно обходили. Не по наивности же судья отклонил мои вопросы на процессе, в то же время все вопросы остальных подсудимых, сформулированные в достаточно безобидной форме адвокатами, судья благосклонно принял. И комиссия дала ответы в письменном виде. Нет, здесь явно прослеживается четкое понимание судьей (о комиссии не говорю) сути дела. И такое же четкое противодействие выяснению ее. Когда был начальником цеха, заместителем был Толя Ситников. На совещания в парткоме, завкоме, отделе кадров чаще всего ходил он, я откровенно избегал такие посиделки. Приходит Толя, ругается - вот, заставляют делать какие-нибудь списки. Спрашиваю: <А там-то ты ругнулся?> <Зачем? Все равно делать надо>. <Ну и что? Хоть душу отведи. Да и подумают в другой раз - подсовывать никому ненужное>. Вот в силу этой черты характера, несмотря на то, что судья отклонил мои вопросы, я бы заставил его <заткнуть мне рот> лишением слова, либо заставил бы комиссию отвечать: <Как реактор согласуется с требованиями ПБЯ?>. К примеру, такими: - при отклонении параметра ОЗР реактор взорвался. Согласно п. 3.18. должна быть сигнализация, аварийная и предупредительная. Ее не было; - согласно п. 3.3.21. при отклонении того же параметра реактор должен автоматически останавливаться. Такого сигнала не было; - согласно п. 3.3.26. A3 должна быстро и надежно гасить цепную реакцию при нажатии кнопки. Именно от нажатия и началась авария. Это было бы кстати, когда после моего вопроса беззастенчиво наглый эксперт от НИКИЭТ В.И. Михан ответил бы, что РБМК соответствовал ПБЯ. Но было у меня тогда совершенно неудовлетворительное физическое состояние, с трудом говорил, разрывалась на части правая сторона головы. Неоднократные просьбы пригласить зубного врача остались без внимания. После судебных заседаний из <воронка> бегом в изолятор (во как!), чтобы взять какую-нибудь таблетку. Знающие люди ухмыльнутся - ну да, бегом. Только п