ежнем месте. Если бы не холод, который начал меня доставать, то можно было бы комфортно устроиться. Теперь одежда, пропитанная потом, начала остывать, и мой же пот начал забирать тепло. Где-то через час, а может, и раньше, наступят сумерки. Костерок не разведешь. Опустился пониже в свое убежище и прикурил. Пряча в кулаке сигарету, грею ладони. Дым согревает горло, кончик носа. Врачи говорят, что при курении снижается температура тела. Пусть они поваляются в мокром бушлате на морозе без курева, а потом скажут, какую реакцию оказывает курение на их организм. Полагаю, что многие пересмотрят свою точку зрения на происходящее. Пищи горячей мне не видать, водки с собой тоже нет. Не весело. Потом тоже предпринимались отчаянные попытки очередного штурма, но кроме как потери людей, они абсолютно ничего не принесли. Все попытки выползти из своих окопчиков пресекались мгновенно. Снайпера духов, вооруженные хорошей ночной оптикой, пресекали наши поползновения. Одного бойца убили, трех ранили. Мы подползли к ним и, оттащив за какой-то кусок бетона, начали оказывать первую помощь. Унести их мы не могли. Снайпер нас караулил, и стоило лишь выйти из-за камня, как вокруг нас начинали подниматься фонтанчики от пуль. Нас было трое. Двое спасателей и один раненый. Боец был ранен в ногу. Пуля прошла навылет. Он держался молодцом. Шутил, бодрился. Пытался отвлечься. По-моему мнению, ноги он лишится. Кровотечение мы со вторым бойцом остановили. Конечность опухла до чудовищных размеров. Мы обкладывали его ногу холодными камнями. Чтобы боец не умер от болевого шока, а также не страдал, мы за несколько часов вкололи все три ампулы промедола. У каждого бойца или офицера в его индивидуальной аптечке имеется одна такая ампула. Только одна. Мы отдали ему свои ампулы. Для того, чтобы они действовали дольше и эффективней, кололи ему в вену. Первый раз в жизни я делал внутривенные уколы, да еще и в полной темноте. Получилось. Было холодно, раненому необходимо было тепло. Его начало потряхивать. Поднялась температура. Положили его между собой, сняли с себя бронежилеты, укрылись ими. И таким образом грели его и сами согревались. Ночь была холодная, звездная. Все тепло, накопленное за день землей и нами, уносилось в космическую бездну. Холодно, очень холодно. Ледяная земля вытягивала наше тепло. Казалось, что сама жизнь утекает из тела вместе с теплом. - Товарищ капитан, курить есть? - Что? Говори громче! Боец жестом показал, что хочет курить. - Есть. Держи. Мы закурили. Сигарет у меня было мало. Курили одну, пуская ее по кругу, передавая из рук в руки. Тщательно прикрывали от противника и ветра. Противник мог нас убить, а ветер, раздувая огонек, быстро сжигал драгоценный табак. Как много может, оказывается, сигарета. Несмотря на курево и слабое тепло друг от друга, становилось все холоднее. Боец жестами предложил попытаться выползти и вытащить раненого. Я кивнул. Снайпер отпустил нас на пару метров, а потом опять стал пытаться убить. Невзлюбил он нас почему-то. Кое-как отползли назад. Раненый то впадал в забытье, то вновь приходил в себя. Мы понимали, что положение критическое. Бойцу необходимо тепло, квалифицированная медицинская помощь, а не наши жалкие потуги. Может, на него и действовал наркотик, но, судя по тому, что его трясло как при лихорадке, можно было предположить, что до утра он не дотянет. Прошло около двух часов. Мы лежали, не подавая признаков жизни. Бронежилет подстелили под раненого, остальные навалили сверху. Трясясь от холода, старались согреть его. Боец попытался пробежать отрезок, разделяющий нас и здание Госбанка, но через семь-десять метров он споткнулся и, раскинув руки, упал вниз лицом, ноги по инерции закинулись высоко вверх. Тело лежало без движений, без судорог, конвульсий. Комок подкатился к горлу. Из-за своей глухоты я так и не узнал, как его зовут, но, спасая раненого, мы чувствовали друг друга. Курили недавно одну сигарету. И вот нет парня. Просто нет. Погиб. Пытался привести помощь и не смог. Что же ты, снайпер-сука, видел ведь, что парень бежит от тебя. Он, может, дезертир, откуда тебе знать? Зачем стрелять в спину? Никакой угрозы не представлял. Холодало. В своей аптечке нашел тюбик с красными таблетками тетрациклина. Разжал рот раненому и всыпал ему штук пять этих таблеток. Не доктор я, но, по-моему, сделал все правильно. Понимал, что, если он умрет, меня никто не обвинит в его убийстве, неоказании помощи. Самому не хотелось его гибели, его смерти. Есть поговорка - "Война все спишет". Но не мог я его просто так бросить. Почему? Не знаю. Он часть меня, он часть моего мира. Пусть и не намного младше меня, но испытывал я к нему чисто отцовские чувства. Я был бессилен чем-либо ему помочь. Парень приходил в сознание, шевелил губами. Из-за своей слабости и его тихого голоса я не мог толком разобрать, о чем он говорит. Мне стало страшно, что эта глухота не пройдет и мне придется остаться таким на всю жизнь. Глядя на этого раненого пацана, я с ужасом подумал, что смогу видеть сына, но не смогу его услышать, не получится общаться с ним. Опять комок подкатил к горлу. Неужели мне никогда не удастся поговорить с сыном. Он что-то будет спрашивать меня, а я не смогу с ним разговаривать. Останется только глупо улыбаться и разводить руками. Я живо представил себе эту картину, когда сын приходит из школы и начинает мне рассказывать о своих школьных делах, а я его не слышу. Нет! Это не жизнь, а я не смогу стать полноценным отцом. Левая рука снова полезла в карман бушлата и нащупала холодную гладкую поверхность гранаты с ровным бортиком на боку и стержень запала. Велик был соблазн прервать мучения двух инвалидов, лежащих под звездным холодным небом враждебной Родины. Мы были песчинками в космосе и двумя инвалидами на бескрайних просторах ненавидящей нас Родины - России. С трудом поборов соблазн решить все проблемы, которые были, есть, будут, которые появятся, если я сейчас останусь живой, убрал руку из кармана. Посмотрел в глаза парню, он смотрел на меня и медленно шевелил губами. Я виновато улыбнулся и постучал по уху. Развел руками, для верности сказал, что не слышу из-за контузии. Тот в ответ изобразил слабую утешительную улыбку. Я достал сигарету и показал ему, он слабыми руками взял ее. Прикурили. Глядя в ночное небо, трясясь вместе от холода, мы прижимались друг к другу. Над головой висели осветительные мины и ракеты. Небо прочерчивали строчки от трассирующих очередей. Бойца начало сильней потряхивать, я поближе прижался к нему, полуобнял его. Посмотрел в глаза и при свете очередной повисшей ракеты увидел, как изо рта у него упала сигарета, уголек ее тлел на бушлате, распространяя вонь от тлеющей ваты. Глаза его смотрели остекленело в небо, тело выгнуло дугой, конечности подрагивали в конвульсиях, а вокруг рта был венок из кровавой пены. А также изо рта толчками, в такт конвульсиям, выталкивалась кровь. Она бежала по подбородку и впитывалась в воротник бушлата из искусственного меха. Вот тело сильно, без конвульсий, выгнулось дугой, а потом разом обмякло и упало наземь. Не понимая, что я делаю, я поднял его поникшую голову, плохо слыша самого себя, заорал ему в лицо, тормошил его, бил наотмашь по щекам, пытался сделать искусственное дыхание, вывозился в его крови - кровь потушила окурок, тлеющий на его груди. Я схватил окурок и отбросил в сторону. Может, если бы я не дал ему эту сигарету, он остался бы жив? Я заплакал, молча, с привсхлипыванием, приподнял обмякшее мертвое тело и прижал крепко к себе. Сам вздрагивал от рыданий, и тело русского солдата тряслось в такт мне. Я потерял сейчас многое, может, самого близкого и дорого человека. В этот момент я понял, что не смогу уже быть прежним. Я изменился. Прости, брат, что не смог тебе помочь. Может, если бы я попытался бежать за помощью, то ты остался бы жив? Получается, что я трус? Побоялся быть убитым и не пошел, понадеялся, что ты дотянешь до утра или до следующей атаки наших. Я виноват перед тобой. Прости! Прости! Прости! Вот так, в обнимку с мертвым телом солдата, я встретил очередной рассвет своей никчемной жизни. Я не смог уберечь от гибели хорошего парня. За что, Господи, за что? Опустился туман. Появился небольшой шанс выбраться. К черту эту площадь! К черту этот сраный Дворец! Все к черту! Из-за чьих-то забав, ради старческого маразма погиб такой Парень! Погибло столько Парней!!! На ХРЕН!!! Не хочу быть бараном. Авиация, артиллерия пусть сотрут в порошок эту Чечню! Богом проклятое место. Ни одна страна не стоит жизни того, чье тело я нес на руках. Сил не было, но нес прямо на руках. Ступал медленно, автомат болтался за спиной и в такт шагам мерно бил по спине. Руки, спина, шея затекли. Я шел. Глядел прямо перед собой. Бронежилет остался сзади, на месте нашей последней ночевки. Дошел до тела бойца, который побежал за помощью. Посмотрел на его окровавленную спину. Снайпер оказался мастером своего дела. Пуля попала точно в позвоночник и перебила его. Прости, брат, что ты здесь. Это я, полуглухой инвалид, должен лежать вместо тебя. Прости, если сможешь. Я старше тебя и многое уже видел. Оставил после себя след на земле - сына. А ты? Только окончил школу и за свое бесплатное образование отдал жизнь. Неравная плата. Мой сын тоже может окончить свои дни вот так же. Из-за чьих-то шизоидных галлюцинаций на очередной войне. Не пущу в армию. Вздохнул и продолжил свой путь к зданию Госбанка. Шел медленно. Ждал выстрела в спину от снайпера. Этот выстрел был бы избавлением, искуплением за все. Ничего не происходило. Из тумана меня окликнули, вернее сказать, наверное, окликнули, потому что я не слышал. Только увидел, как человек пять бросились ко мне. Они осторожно приняли у меня тело солдата. Прощай, друг! Прости! Глава 17 В последний раз я взглянул на посиневшее лицо, перепачканное кровью. На скрюченные пальцы. Веки я ему прикрыл еще ночью, но казалось, что я вижу остекленевшие глаза. Прощай! Пошатываясь, растирая сведенные руки, я пошел к зданию. Меня догнал солдат и что-то начал говорить. Я не слышал его. Хмуро и внимательно посмотрел на него, не говоря ни слова, развернулся и пошел опять в сторону здания. Солдат снова меня догнал, дернул за рукав и показал рукой в сторону, где стояли носилки и суетились врачи. Видимо, там устроили медпункт. Я отдернул руку и сквозь зубы сказал: - Пошел на хрен. У меня все в порядке. А кто подойдет - разобью морду. Можешь так всем передать. Солдат в растерянности смотрел на меня, на мой перепачканный в крови бушлат, на мое грязное лицо. - Это не моя кровь. Иди отсюда. Боец еще что-то начал говорить, но я уже, не обращая никакого внимания, пошел дальше. Вход в здание был обрушен. Поэтому я начал его обходить. Тут наткнулся на начальника штаба первого батальона Ваню Ильина. Он был хмур, но когда увидел меня, остолбенел. Что-то закричал и подбежал ко мне. Обнял. Что-то говорил. Я покачал головой и сказал, что немного оглох. Тот взял меня и потащил по направлению к врачам. Я вырвался. Остановился и вновь произнес нечто подобное тому, что говорил пару минут назад бойцу. - Ваня, пошел на хрен. Если ты потащишь меня, то перегребу по морде. У меня небольшая контузия, слух через пару дней восстановится. Выпить есть? Тот кивнул головой. Взял меня за локоть и потянул по направлению к бойцам. - Иван, только пока не показывай меня командирам. Запрут в госпиталь. И привет. Иван кивал головой и говорил что-то, жестикулировал. - Не старайся, один хрен, не слышу. Если будешь орать прямо в ухо, то тогда что-то услышу, а так - нет. Подошли к БМП. Двигатель работал. Иван дернул за рукоятку десантного отсека, открыл дверь. Подтолкнул меня к черному отверстию. Вместе влезли в отсек. Он невысокий, поэтому приходилось пригибаться низко. Иван включил внутреннее освещение. Я присел на скамейку, тянущуюся вдоль всего борта, и снял бушлат. Внутри было сухо и тепло. Иван тем временем достал продукты. Как всегда тушенка, сгущенка, лук, чеснок, бутылка спирта и натовский паек. Постелил прямо на пол газету, достал чудо-бутылку минеральной воды. Разлил спирт по стаканам. В армии есть один непреложный принцип - спирт каждый разбавляет сам, как ему нравится. И когда он протянул мне воду и спирт в стакане, я вяло махнул рукой. Он мне развел половину на половину. Нормально. Молча чокнулись. Выпили, запили прямо из бутылки минералкой. Не приходилось мне еще пить спирт, разбавленный минеральной водой. Начали закусывать. Я ел все без разбора. И тут же начал рассказывать Ивану, что мне пришлось пережить. Сначала постарался говорить громко, но он мне жестом показал, чтобы говорил потише. Я рассказывал. Рассказывал все без утайки, и комок вновь перекрыл дыхание. С трудом протолкнул в себя очередную порцию спирта. Когда пил, ел, слезы текли по щекам. От пережитого, а также тепла, еды и спиртного глаза начали закрываться. Страшно захотелось спать. Иван убрал остатки еды и постелил на полу замызганный ковер, бросил пару бушлатов под голову, дал еще небольшой ковер для укрывания. Помог снять мокрые ботинки и носки. Поставил их возле отверстия, откуда шел теплый воздух, для просушки, выключил свет и вышел. Я провалился в тяжелый, беспокойный сон. Снилось, что вновь я воюю на площади вместе с этим бойцом, что умер у меня на руках. Мы живые, здоровые, бьем духов. Но потом боец погибает. Я просыпался, потом вновь засыпал, старался сделать все возможное, чтобы спасти его от неминуемой гибели, но все было тщетно. То подрывался он на мине, то пуля пробивала его тело. И всегда он умирал одинаково, как это было в жизни. Ощущаешь себя обманутым и бьешься от бессилия, проклиная всех, включая Бога. Злость будоражила кровь, адреналин вновь начинал бушевать. Я просыпался, но ничего не слышал, только пол у БМП ровно подрагивал от работающего двигателя. И опять засыпал, казалось, что просыпался не менее сотни раз. После очередной побудки решил, что от этого кошмара мне не избавиться. Наощупь нашел выключатель и зажег свет. Оделся, обулся в сухие, хотя и грязные носки; ботинки просохли не до конца, но так как не видели давно уже крема, мыски загнулись. Постучав о броню машины, отбил крупные куски грязи и обулся. Не застегивая бушлата, взяв автомат, вышел на улицу. Судя по солнцу, обед уже миновал. Мои наручные часы остановились. Забыл завести. Слух начал постепенно восстанавливаться. Это уже хорошо. Отчетливо слышалась ближняя стрельба. Голоса людей я различал, но не мог разобрать слов. Еще день-два, и снова буду нормальным человеком. Вот только в ушах продолжал стоять звон. Все пройдет, и это пройдет... Вокруг ходили бойцы и офицеры. Под прикрытием стен Госбанка никто не пригибался. Все вели себя спокойно, совсем как в глубоком тылу. Я увидел Юрку. Тот был как все грязен, в прожженном, изодранном бушлате. Руки его покрывал толстый слой грязи. На плече болтался автомат, также испачканный грязью. Худое лицо было измождено, он пил воду из чьей-то фляжки. Острый, выпирающий кадык быстро двигался вверх-вниз. Спокойно, вразвалочку я подошел к Юрке и начал ждать, когда тот закончит пить. Юра пил так, как будто прибежал из пустыни. Я стоял и ждал. Вот он оторвался от горлышка фляжки, чтобы перевести дух, и боковым зрением увидел меня. Отдал фляжку какому-то бойцу, стоявшему рядом. И, сделав шаг навстречу друг другу, мы обнялись. Просто, без слов, восклицаний обнялись молча, крепко. Живы! Мы живы! Оторвались друг от друга. Юра спросил меня что-то. Голос-то я слышал, но слов пока не разбирал. Улыбнулся, покачал головой, коснулся уха: - Юра, меня контузило, пока не слышу, говори громче. - Опять контузило? - Юрка приблизился и заорал во всю мощь своих легких прямо мне в ухо. Я отпрянул от такого рева. - Ты что, сдурел? Оглушишь, идиот! - Сам просил, чтобы погромче. - Так то погромче, а не рвать барабанные перепонки. Придурок. - Ладно, не обижайся. Я думал, что тебе каюк. Там. На площади остался. - Дождешься. От меня не так легко избавиться. - Сходи к доктору. Какая у тебя по счету контузия? Третья? Пятая? - Я что, считал их, что ли? К этим гадам попадешь, все равно, что к духам. Только одни отправят на тот свет, а эти - домой. Все пройдет. Сейчас вот поспал, и гораздо лучше. Через день-два почти все восстановится. Главное, чтобы сейчас не было больше контузий. А ты в ухо орешь, сволочь. Где ты был, когда я с полными штанами от страха валялся кверху задницей на площади? - Там же. - Не видел. - Я тебя тоже. Сейчас уже полбригады на площади окопалось, готовят плацдарм для штурма. Ночью пойдем. - Они что, гребанулись? А живой щит? - Мертвый щит, Слава. Живых не осталось в окнах. Докторов заставили все утро смотреть на Дворец, на каждого человека. Они и сказали. - Сказали, сказали, - проворчал я. - Они что, на расстоянии могут определить: мертв боец или живой? Без осмотра, без измерения пульса? А остальные что будут делать? - Соседи? - Кто же еще? - Они пробовали, как и мы, окопаться на площади, но ни хрена у них не получилось. Кишка тонка. - Или не захотели, - опять проворчал я. - Тоже очень может быть. Кто знает эти элитные войска! - Строевым ходят хорошо, по собственному парламенту стреляют метко, а вот насчет всего остального - не видно толка. - Короче, вся надежда на сибирскую "махру"? - Да. По нашей команде все идут на штурм, но направление главного удара у нас. - Нетрудно догадаться, коль мы закопались на площади. Как караси на сковородке. Что еще нового? - Хрен его знает. Ты когда с площади вышел? - Утром, под туманом бойца вынес. - Живой? - На руках умер. Страшная смерть. - Любая смерть страшна. - Ты прав. Курить есть? С утра без курева. Уши опухли. Еще пару часов не покурю - на штурм пойду с голыми руками. Ломка начнется. Когда не курю долго, становлюсь злой и раздражительный. Хочется сорвать свою ненависть на ком-то. - Сейчас найдем. Юрка остановил проходящего мимо бойца и стрельнул у него сигарету. - Слава, только "Нищий в горах". Пойдет? - Пойдет. Кочан капусты, пропущенный сквозь лошадь? - А где ты видел что-нибудь другое? - Не доводилось. Прикуривай. Мы присели на какие-то бетонные блоки и закурили одну сигарету, передавая ее друг другу. Пряча по привычке сигарету в кулаке, глубоко затягивались, секунду держали дым в легких, чтобы никотин как можно лучше и больше впитался в организм, и только после этого, медленно, сдерживая себя, выпускали дым наружу. От долгого перерыва приятно кружилась голова. Через пару секунд это пройдет. Курили молча, сжигая в затяжке такое количество табака, что при обычных обстоятельствах хватило бы на три. Последняя затяжка уже жгла губы и пальцы. А на вкус была отвратительно горька. Кончик сигареты был желтый от никотина. Юре досталась последняя. Он затянулся, с сожалением посмотрел на окурок и выбросил его. Это торопливое курение не принесло ни облегчения, ни удовольствия. В легких стоял комок. Но чувство никотинового голода на какое-то время было удовлетворено. - Как самочувствие, Слава? - Жить можно. Обедали уже? - Не знаю. Я недавно вышел. Жажда была страшная. Сейчас, вроде, полегчало. Осталось пожрать да перекантоваться до вечера. На площадь-то пойдешь? Может, все-таки к врачу? - На хрен. На площадь пойду, у меня к духам свой счет. Пусть заплатят сполна. - Что, крыша съехала? - Не то слово. Оторвалась и улетела. Мозгов уже давно тоже нет. - А как же Москва и все такое, что ты пару дней назад говорил? - До Москвы мы еще, может, и доберемся, а сейчас за того пацана, что умер на руках, надо поквитаться с духами. Они рядом. Вон только перевалить площадь, - я кивнул головой в сторону Дворца, - там всем работы хватит. - Не увлекайся, - предупредил Юра. - Смотрю, что действительно после контузии мозги у тебя съехали. - Юра, я пытался этого пацана спасти. А когда дал последнюю сигарету, он умер. У меня на руках умер. - Это его кровь у тебя на бушлате? - Его. - Понятно, у тебя появился комплекс вины перед умершим. Ты, наверное, считаешь, что он умер из-за твоей последней сигареты? - Отгребись. Психологию я тоже изучал. Здесь дело не в комплексе вины. Понимаешь, вся государственная система настолько прогнила, что ее надо менять. Это не демократия, когда из-за чьих-то гнилых амбиций гибнут парни на своей территории. Не знаю, как толком тебе объяснить. - Так после войны иди в политики. Говорить ты умеешь. - Ты что, меня за шакала держишь? - Тебя не понять. - Я сам разобраться в себе не могу, но начинаю ненавидеть свою страну. - Пиши рапорт и езжай отсюда. Тут быстро его подпишут. - Не могу, чувствую, что это мое дело, остатки патриотизма, что ли. Не знаю. - Пошел на хрен. На голодный желудок, после контузии, а у меня - после бессонной ночи, такие речи толкать... Или идем есть, или я тебя отведу к психиатру. - Понимаешь, я считаю, что девяносто пять процентов проблем у людей от людей. - Это как? - Пять процентов - это болезни, эпидемии, дождь, стихийные бедствия и так далее. А вот девяносто пять процентов - это уже то, что делают люди, вредя друг другу. Например, развязывают подобные войны. Поклоняются доллару. Эксплуатируют друг друга. - По-твоему выходит, что нужен коммунизм? - Коммунизм - это утопия, кровь, дерьмо, войны. Хватит. Наелся досыта. Правда. Хоть образование получил высшее. А мой сын? Денег у меня нет для его учебы. Значит, придется в армию. Не хочу. - Так что делать, Слава? - Не знаю. Мне жаль Россию. Ее фактически уже нет. Начался развал на удельные княжества. Экономика сейчас развалится, как карточный домик. Москва будет выжимать из регионов-сателлитов все соки-деньги, а сама будет строиться, жировать, вот тогда и народ потребует, чтобы отошли от Москвы. Вернее, будет смоделирована такая ситуация, когда от имени народа потребуют выхода из состава России, отделения от Москвы. Жаль. - Что ты о России думаешь? Через пару часов ничего не будет понятно, кроме одного, как спасти свою задницу. И будем, как зайцы, петлять по площади от снайперов и метких минометчиков. А ты - Россия, Россия. О себе думай. Пошли, поищем что-нибудь пожрать. Живот к позвоночнику присох. Тебе хорошо. Ты толстый, а я худой. - Ну, пошли пожрем. А что до России... Она не заботится о нас, так какого хрена мы будем заботиться о ней. Пошли все они на хрен! - Вот это дело! А то я, грешным делом, думал, что ты рехнулся. А про бойца забудь. Я тебя знаю, ты сделал все, что мог. На все воля Божья. Судьба у него такая была. О себе подумай, а то все глобализмом занимаешься. Плюнь. Идем, пищу поищем. И мы пошли. Нас приветствовали многие. Я еще не отошел от контузии, и поэтому только как мартышка глупо улыбался и махал руками. Юра вступал в переговоры и спрашивал насчет пищи. Мы были подобны беженцам. Побирались. Христарадничали. Скорее бы подогнали штабные машины, и тогда мы в нашей машине отъелись бы, отоспались, но никогда не отказали бы в приюте, куске тушенки, глотке водки, сигарете нуждающемуся бойцу, офицеру. Так и нас сейчас нагружали консервами, сигаретами, кто-то сунул полфляжки спирта. Многие нас знали и одобрительно похлопывали по плечам. Юра всем объяснял, что я контужен и слегка оглох. При этом я с трудом слышал, что он говорит, и подыгрывал ему. Делал страдальческую рожу. Народ не смог устоять перед нашим натиском. Если бы было, где складировать и хранить продукты, то мы могли бы набрать еды на несколько дней. А так нам хватит и на пропущенный обед, и на ужин, и на завтрак, все впрок. Правда, нажираться перед боем не хотелось. Бронежилет мой остался на площади. Снова я был "голым". Мы расположились у той же БМП, где я спал. У окружавших нас бойцов узнали, что Ваня Ильин вместе с подразделениями окопался на площади. Готовит нам плацдарм. В гробу видел я этот плацдарм. Начали есть. В десантном отсеке обнаружили небольшой запас минеральной воды. Где Иван его "приватизировал", не знаю, но пару бутылок мы реквизировали. Разлили спирт, разбавили водой и выпили. Запили все той же минеральной. Руки и рожи у нас были грязные. Воды не было, а идти несколько десятков метров к Сунже по открытой местности ради гигиены не хотелось. Поэтому, сидя у гусеничных траков ставшей почти родной БМП, мы жевали принесенные продукты. Юра толкнул меня локтем в бок и кивнул: - Смотри. По временному расположению бригады важно, как гусь, ступал комбриг, собственной персоной. Что-то говорил, останавливаясь рядом с бойцами. Офицеры откровенно игнорировали его присутствие. Всячески выражали ему свое презрение. Не обращали внимания, когда он проходил мимо. Не поднимались с земли, когда тот обращался к ним. Судя по выражению прокопченных лиц, говорили что-то обидное, дерзили, хамили. В свою очередь, комбриг горячился, пытался воспитывать их. Жаль, что глухой. Спектакль, надо полагать, там разворачивался классный. Юра, навострив уши, внимательно слушал. - Юра, что там? О чем говорят? - Командира на хрен посылают. - Это я и глухой по лицам прочитал. А подробности? - Вспоминают, кто сколько людей и техники потерял при штурме и на марше. - А это чмо что говорит? - Сначала оправдывается, а потом, что была, мол, засада. - Ежу понятно, что духи нас прослушивали, вот и устроили засаду. Что еще? - Говорит, что действия командира не обсуждаются. - Преступные действия. - Ему то же самое и говорят. А потом просто посылают на хрен и предлагают пойти впереди бригады ночью. - А он? - Просит ему не указывать. Сзади шли начальник штаба и замполит бригады. Судя по их довольным рожам, они не поддерживали командира и целиком были на стороне личного состава. По крайней мере, они, как и все, хлебнули сполна всего того дерьма, что выпало на нашу долю. Вот Буталов в сопровождении Сан Саныча и Казарцева подошел и к нам. Мы сделали вид, что едим и не замечаем их. Буталов остановился напротив нас и посмотрел внимательно и строго. Наверное, он полагал, что этот взгляд должен внушать страх и уважение подчиненным. Нам было по барабану. Глубоко индифферентно на все его взгляды и оклики. Я вообще глухой, так что, чмо, пусть орет. Не услышу. Или сделаю вид, что не услышу. Все-таки в глухоте есть некоторые преимущества. Пошел он на хрен. - Вы кто такие? - спросил Буталов, рассматривая нас упор. Я продолжал делать вид, что не слышу его. - Майор Рыжов и капитан Миронов, - сообщил Сан Саныч ему. - У меня в бригаде нет таких грязных офицеров, - брезгливо сказал комбриг. - Если бы не Сан Саныч, то и бригады у тебя тоже не было бы, - с вызовом сказал Юра. - Как ты смеешь, ты - младший по возрасту и званию... - Буталов начал злиться. Видимо, он решил компенсировать все свое унижение за счет нас. Не выйдет, собака серая! - Имею, - перебил его Юра, - имею по праву офицера, боевого офицера, который успел уже повоевать и понагибаться каждой пуле, поковыряться в земле. По праву того, кто не прятался и не катался неизвестно где, когда вся бригада костьми ложилась. А сейчас пришел и хочет показать себя крутым. Насрать вам на бригаду и людей. Мы все свидетели того дебилизма. Мы все видели, как из-за вашей бездарности расстреляли и рассеяли колонну. А свидетелей позора надо убирать, и поэтому, чем больше нас останется на этой вонючей площади, тем будет лучше. Не так, что ли? Еще лучше, если пришлют вообще новый состав бригады. Вот тогда оторветесь. Снова положите половину личного состава. Зато подтвердите свои личные амбиции и комплексы крутого вояки, боевика. Мне противно с вами говорить. Этот капитан на своих руках вынес раненого бойца, он весь в его крови, от контузии он почти не слышит, но не идет в тыл. Он не может умыться, потому что вы не позаботились об элементарном. А сейчас ходите и качаете права. Пошел на хрен, полковник! После этих слов у всех присутствующих отвисла челюсть. Круто. Очень круто. Одно дело просто ругаться по делу или так, для отвода пара. А другое - просто послать по-мужски. Буталов позеленел от злости и, развернувшись к Биличу и Казарцеву, спросил, слышали ли они что-нибудь. На что те спокойно ответили, что обсуждали предстоящий штурм и не прислушивались к нашему разговору. Оставался я один. Но я сделал каменную рожу и изобразил один из своих тяжелых взглядов. Буталов бесился, от злости он готов был разорваться, как граната. Было бы чертовски забавное зрелище, я даже на секунду представил, как его разрывает, и зажмурился от удовольствия. - Ты, майор, ответишь за это оскорбление. Такие оскорбления у офицеров смываются кровью. - Так то у офицеров, - усмехнулся Юра. - Я что, не офицер, по-твоему? - взвился Буталов. - Нет, - твердо ответил Юра, глядя ему прямо в глаза. Говорить они стали тише, и поэтому мне приходилось напрягать весь свой оставшийся слух, чтобы не пропустить ни одного слова. - Товарищ подполковник! - обратился Буталов к Сан Санычу. - Пусть эти два офицера пойдут вместе с передовыми подразделениями при ночном штурме. - Они и так очень хорошо работают, не прячутся по кустам. На них ушли представления к орденам, - ответил Сан Саныч (вот это новость, не знал). - Тем более, что они старшие офицеры штаба и должны использоваться по прямому своему назначению... - Это приказ, товарищ подполковник! - завизжал Буталов. - У вас тоже плохо со слухом? Что вам не понятно?! - Своими поступками вы нервируете людей, которые уже много дней не выходили из боев. Нервы на пределе, лишены элементарных удобств. А такими приказами вы еще более накаляете обстановку. Не стоит этого делать, - постарался вмешаться и деликатно напомнить ему Серега Казарцев. - Не вмешиваться! Занимайтесь своим делом, товарищ подполковник. Вот и занимайтесь элементарными условиями. Я ставлю вас ответственным за обеспечение! - Для этого есть служба тыла. - Пока они где-то шляются, вы, лично вы, замполит, отвечаете за эту работу! Это приказ. Вам все понятно? - Мне все понятно, - сказал сквозь зубы Серега. Буталов развернулся на каблуках и пошел прочь. - Знаешь, Юра, почему-то я нисколько не удивлюсь, когда узнаю, что наш новый боевой командир в скором времени будет убит шальной пулей. - Точно. Ведь доведет дурак людей до такого шага. Искать никто не будет. - Война все спишет. Одним больше, одним меньше. Нового пришлют. Какая разница! Наливай. Выпили еще по одной. Полегчало. Камень, что лежал на груди, отвалил. Старался думать только о штурме. Но в голове постоянно всплывал образ умершего на руках бойца. Вернуть его я не могу. Если я виновен в его гибели, то пусть пострадаю. Но вот таким манером сводить меня с ума я не позволю. Не нравятся мне навязчивые видения. Ни к чему все это. Тряхнул головой, стараясь отогнать привидение. - Чем будем заниматься, Слава? - спросил Юра, закуривая очередную сигарету. - Мне нет смысла болтаться по лагерю. Могут упечь к медикам, а там - пиши пропало. Поэтому спрячусь в этом БМП, а когда будет точно известно, что идем на штурм, позовешь меня. - Хорошо, я пойду поболтаюсь, посмотрю, что новый командир, язви его в душу, задумал. Погонит нас на пулеметы. - Скажи спасибо, что хоть не требует как в фильме "Чапаев" идти в психическую атаку без единого выстрела. - Дай ему волю - погнал бы. Какой идиот его прислал на нашу голову? - Кому надо, тот и прислал. - Ладно, я пошел. Может, Женю Иванова прислать, чтобы тебя посмотрел? Тихо посмотрел, без пыли и шума. Таких как ты "оловянных солдатиков" у нас в бригаде полным полно. - Давай, только чтобы без хая. Сам знаешь докторов. Но смотреть здесь. Я в медроту не пойду. - Это я и без тебя знаю. Сиди в машине или болтайся поблизости. Увижу - приведу. Юра пошел вдоль расположения остатков бригады. Я, прикрываясь обломками бетонных стен, поднялся на крышу Госбанка. Там уже находилось человек шесть бойцов и офицеров. Все они наблюдали и наносили на карту позиции духов и наших. Вначале я внимательно посмотрел на площадь и Дворец. Ничего хорошего. Духи продолжали прикрываться телами, уже мертвыми, наших солдат и офицеров, и не подпускали ни на шаг вперед. Те бойцы, что успели пробиться под стены Дворца, откатились, оставив там мертвых. Те из наших, кто успел окопаться на площади, также представляли уязвимую мишень для духовских снайперов. Наше счастье, что у духов мало минометов и нет тяжелых минометов. А то бы остались там. Опять под прикрытием темноты предстояло мчаться вперед, спотыкаясь о многочисленные камни, куски бетона, ежесекундно попадать в воронки, окопчики, ямы. Духи будут вешать в небе осветительные ракеты и мины-люстры. Тем самым весь наш успех, основанный на внезапности, будет потерян. Успеем незамеченными метров пятьдесят пробежать, а потом нас накроют. И фамилию не спросят. Если пойдет все так, как я предполагаю, то много таких пацанов, как тот, что умер у меня на руках, останутся навеки только в памяти. В связи со своей глухотой мне не хотелось лезть к офицерам, уточняющим обстановку, с расспросами. Не хотелось каждому объяснять, что я полуглухой и поэтому прошу их говорить погромче. А в ответ видеть сочувственные улыбки, страдальческие лица. Ни к чему мне это. Ненавижу, когда меня жалеют. Я пока не инвалид! Утром посмотрим, а сейчас я сам справлюсь со своими проблемами. Примерно наметил путь своего движения ночью. Не по прямой, а по извилистому пути. Но он обеспечивал мне хоть какую-то надежду на спасение. Жадно затягиваясь, смотрел во все глаза на площадь, запоминая предстоящий путь. Как заклинание повторял ориентиры, по которым в темноте, при неверном, ломающемся свете мне предстояло пройти по пути, что спасет мою жизнь. Хотелось в это верить. Очень хотелось! И я верил. Глазами искал, где Ваня Ильин, но видел только грязно-серые и зеленые бушлаты. Кто-то из лежащих на площади пытался стрелять по духам, кто-то курил. Некоторые углубляли свое временное пристанище. Храни их Бог! Через несколько часов вам, мужики, предстоит открыть ураганный огонь. Чтобы духи не смели поднять головы, пока мы будем бежать по площади. Только этот план и оставался. Лишь сибирская "махра" способна зарыться на площади и держать оборону. В сорок первом, благодаря сибирской "махре", откинули фрицев от кремлевских стен. Помнишь, читатель, двадцать восемь панфиловцев? Так они были сибирской "махрой". И таких, как они, был целый фронт. Вот так-то. Когда наступает очередная задница, кличут сибиряков, а когда победа и награды, квартиры и прочие блага - для воинов Арбатского военного округа. Мы уже привыкли к этому. И сейчас, когда престиж страны пошатнулся в глазах мировой общественности, сибиряки, прикрывая собой этот сраный престиж государства, рвутся вперед. Не применяя артиллерию, потому что запрещено, закапываются по уши на открытой местности. Все сделаем, что Родина в лице старого, больного, не служившего ни дня в армии Главнокомандующего прикажет. Все как в дешевом водевиле: "Чего прикажете? Чего Хозяину угодно?". Вот только все это основательно надоедает, когда тебя за твою верную службу окунают с головой в дерьмо. А терпение уже на нуле. Продолжая вглядываться в предстоящий путь, я докурил сигарету. Бросил ее себе под ноги, растер подошвой и начал спускаться вниз. Возле БМП, где оставил меня Юра, стоял военный врач Женя Иванов. Я понаблюдал немного за ним. Он был спокоен и курил. В руках у него была брезентовая сумка с нашитым красным крестом в белом круге. Не торопясь я подошел к нему. - Здорово, мужик. Давно ждешь? - Слава! - Женя крепко пожал руку, а затем притянул к себе. Мы обнялись. - Как ты? - Контузия. - Очередная? - Ну, - помялся я, - очередная. Слух сначала почти пропал. Сейчас постепенно восстанавливается. Посмотри, что там. Только эвакуироваться я не буду. - Знаю, знаю, - вздохнул Женя. - Таких полоумных полно. Давай поглядим, что там у тебя. Он достал и прикрепил у себя на голове круглое зеркальце, еще какие-то блестящие штучки. Если их увидеть в камере пыток, то вполне сойдут за орудия производства. Женя бесцеремонно схватил меня за ухо, там что-то треснуло. Глава 18 - Потише, садист, там у меня трещит. - Это хорошо, что трещит. - Так оторвешь, сволочь! - Что оторву - сам пришью. Потом засунул сначала в одно мое ухо, а затем в другое металлическую трубку. Затем процедуру повторил. Какого-то черта залез в рот, а затем и в нос. - Ну что, папа-доктор? - Барабанные перепонки целые, воспалены после воздушного удара. - По-русски и погромче. - Жить будешь... - А слышать? - Будешь. Не сразу. Я дам тебе капли. Не простужайся. Одним словом - береги себя. - Работы много? - Как грязи. Сейчас, вроде, все стихло, а ночью и под утро шел такой поток, что казалось, не справимся. Много осколочных ранений, много перебитых конечностей, полостные ранения. Многие умерли прямо на руках медиков, кто-то по дороге. За ночь через медроту прошло и не выжило тридцать человек. - Ё-моё! - Вот-то и оно. - Медикаменты еще есть? - Пока хватает. Но встречались со своими коллегами из других частей. Там - мрак. Медикаменты есть у частей МЧС (Министерство по чрезвычайным ситуациям), но они говорят, что не дают ни Министерству обороны, ни милиции. Говорят, что для местного населения. - Сволочи. Своих бросают на смерть! - Слава, ты меня извини, но работы еще много. Будут проблемы - заходи. - Нет. Уж лучше вы к нам. - Некогда, а когда появляется время, то валюсь спать. Сто грамм опрокинуть некогда. Только на сигаретах и держусь. Пойду готовиться. Ночью духи работы нам подбросят. А ты как? Может, день-два в медроте полежишь? - Отстань, Женя. Помнишь наш разговор? - О жизни и смерти? Ты это имеешь в виду? - Да. Поможешь, в случае чего... - Дурак ты, Славка. - Я вот сейчас - временно, надеюсь, - глухой, и то, Женя, чувствую себя таким уродом, что врагу не пожелаю. Но полагаю, что это состояние временное, и поэтому надеюсь вернуть полноценное здоровье и встать на ноги. Но если доведется мне без сознания попасть к тебе на стол... Ты уж постарайся не вытаскивать меня из небытия. Ладно? - Нет. И обсуждать это не буду, - Женя потер красные от усталости и хронического недосыпания глаза. - Я пойду. У меня работы много. А ты отдохни. За ночь вы один хрен не возьмете эту сральню. Отоспись. Удачи! Да и глотка у меня с тобой разговаривать устала. Орать постоянно приходится. Вот, возьми. Женя вытащил из кармана пластмассовый флакон каких-то таблеток и протянул мне. - Что это? - Снимает усталость, активизирует сердечную деятельность. Короче, допинг. Спортсменам, марафонцам дают. Поможет долго не спать и не терять головы в критических ситуациях. Сам иногда принимаю. Только не злоупотребляй. Вот еще витамины. Аскорбинка, принимай. - Спасибо, Женя. - Удачи! - Тебе тоже удачи. Счастливо. Когда Женя ушел, я почувствовал, как навалилась усталость. Смертельная, тяжелая усталость. Была выполнена часть тяжелой, опасной работы. Но еще впереди было столько, что конца-края не видно. Это только в кино показывают, что все бодры, веселы, в коротком перерыве между боями поют песни и при каждом удобном случае пускаются в пляс. Может, так и было раньше, но сейчас, сколько я ни воевал, получается несколько иначе. Все ходят не то что степенно, а просто устало. Когда долго не выходишь из боев, устаешь. Морально, физически, эмоционально. Притупляются чувства, эмоции, иногда и инстинкты. Это плохо. После притупления инстинктов наступает смерть. От неосторожного обращения с оружием, высовывания головы откуда-нибудь. Реакция, рефлексы замедляются. Вот поэтому и плевать на чувства. С одной стороны, когда эмоции притупляются, в этом есть свой плюс - не дает сойти с ума. А инстинкты, рефлексы, реакцию надо беречь. Для этого надо периодически расслабляться, отдыхать. Расслабляться водкой, а самый лучший отдых - сон. Для разрядки полезно убить пару духов, очень помогает при снятии нервного напряжения, стресса. Те же, у кого под рукой есть гранаты или взрывчатка, но нет духов, расслабляются несколько иначе. Громкий взрыв или разрушение чего-нибудь также приносит облегчение. Я тоже пробовал, помогает. Но пара духов лучше. Вертолетчики, рассказывали, сбрасывали духов на позиции к противнику. Психологический эффект поразительный. У духов парализована воля, а у вертолетчиков снят стресс. За достоверность сведений не ручаюсь, но сама мысль мне понравилась. Еще во время ввода войск в Грозный рассказывали такую байку, что для получения нужных сведений сажали в "вертушку" пару-тройку духов и поднимали повыше. Среди этих пленных был дух, обладавший сведениями, необходимыми нам. Но, как истинный патриот или идиот, не хотел расставаться с ними. А пытать его по каким-то высшим соображениям нельзя было. Начали давить психологически. Выбросили из вертолета пару его соседей. На его глазах выбросили, а потом, когда подтащили к двери, вновь повторили свои вопросы. Тот стал умнее, сговорчивее, менее патриотичным. На войне все средства хороши. И поэтому я вновь ощутил себя усталым, не подавленным, а просто усталым. Посмотрел на Женькины таблетки. Проглотил пару витаминок, а неизвестные мне таблетки убрал в карман. Не пришло время экспериментов над собственным организмом. Вся ночь будет впереди. Разберемся. Внимательно осмотрел себя. Грязный как свинья. Бушлат перепачкан землей, глиной, кровью. В нескольких местах порван, прожжен. Ботинки покрывал толстенный слой грязи, брюки тоже были перепачканы, и в некоторых местах имелись небольшие дырки. Форму я любил. С первых дней в училище мой командир роты майор Земцов привил, вбил любовь к форме, строевой подготовке. Сам всегда опрятный, свежий, подтянутый нам, зеленым курсантам, служил образцом строевого офицера. Видел бы он меня сейчас. Я тяжело вздохнул. Каждое время для тебя кажется самым тяжелым и обременительным. Но когда по прошествии лет оглядываешься, то просто смеешься над собой и теми трудностями, которые тебе казались непреодолимыми. Как в школе тебе было трудно, ты со смехом вспоминаешь в училище, институте. А как мучился перед сессиями в училище, с улыбкой рассказываешь своим детям. Так же за столом своих товарищей ты вспоминаешь о своих мучениях и волнениях при приеме первого взвода. Когда череп уже основательно полысел, а морду лица избороздили морщины, с трепетом вспоминаешь, как сложно было познакомиться с девушкой. Как готовился к первому и последующим свиданиям. Мой бы опыт сейчас да тому молодому курсанту, Славке Миронову. Хоть и сейчас, бывает, знакомишься с девушками младше себя, но нет уже того налета романтизма. Не бежит так же по жилам кровь, как раньше. Старый стал. Я усмехнулся своим мыслям. Неплохо сейчас за девчонками побегать. Рождество хоть прошло или нет? И вообще, какое сегодня число? Хотел подойти, спросить у кого-нибудь, но потом передумал и махнул рукой. Какая разница! Что от этого изменится? Ничего. У меня в январе день рождения. Не буду о нем вспоминать. Не надо отвлекаться от главного. Выполнить задачу и выжить. И все. На остальное плевать с высокой колокольни. На всех, кто остался на Большой Земле. Как они наплевали на нас, на меня, так и я плюю вместе с нашим коллективом на всех. Мы еще вернемся! Внимательно посмотрел вокруг себя. Все двигались устало, медленно. Лица безжизненны, глаза как у альбиносов красные, впалые, черты лица заострены. Все, кого я знал в жизни толстячками, теперь осунулись. Хорошая диета. Кто желает похудеть за минимальные сроки, приглашаю на войну. Неплохая получится реклама. Результат гарантирую. Если раньше перед предстоящими событиями было какое-то возбуждение, то сейчас кроме усталости не было никаких эмоций. Воевать, так воевать. Плевать на все. Наверное, нервная система научилась самосохраняться и не тратить драгоценную энергию попусту на мнимые переживания, которые происходят до наступления события. А вот при наступлении данного события уже выплескивается адреналин, обостряются рефлексы. Умная это система, человеческий организм. Подошел Юрка. Он заметно нервничал. - Что нового? - Доктор приходил? - Приходил, но ты не отвечай как еврей вопросом на вопрос. - Был в штабе. Там хорошего мало. Ханкала давит. Соседи наложили полные штаны, стрелки переводят на нас. Короче - труба. - Это есть наш последний и решительный бой. Так получается. - Именно так. Я смотрю, тебе это неинтересно. - Не то слово, Юра. Мне по хрену. Что будет, то будет. - Что-то ты расклеился совсем. - Я спокоен. Абсолютно спокоен. Давно не было такого душевного равновесия. Все безразлично, на душе спокойствие. Ничто не тяготит, не мучает. Нет ни совести, ни страха, никаких эмоций. Все параллельно. - Ты выглядишь так, словно принял какое-то решение. Не самоубийством решил покончить, часом, или на амбразуру лечь? - Нет. Просто смертельно устал от всего этого дурдома. И поэтому пусть принимают любое решение. Я пойду куда угодно, кроме госпиталя. А здесь я как был, так и остаюсь. В боевики не рвусь, но и по тылам отсиживаться не буду. Все как обычно, только без эмоций. Обычная работа. - А аппетит у тебя не пропал, тяга к жизни? - На этот счет не волнуйся. Все хорошо. Когда штурм начнется? Ночью? - Нет, все, как обычно, переиграли. Через два часа. Сначала должны ударить соседи, а мы подключаемся к этому "концерту" через двадцать минут. - Хотелось бы часа через два. - Мне тоже, но хоть на это их удалось уговорить, а то тоже не хотели ничего делать. - Понятно. Сибирская "махра" жаловаться не пойдет, а будет биться до конца, это тебе не элита. Все нормально, все как обычно. - Что ты как попугай заладил. Все хорошо, прекрасная маркиза. Не психуй. Лучше помоги. - Чего тебе? - Найди новую аптечку. Если сможешь, то и броник тоже. Не сможешь, и хрен с ним. - Попробую. Не раскисай! - Я не раскисаю, а просто в который раз тебе, балбесу, повторяю: я спокоен. И все. Юра ушел и вернулся минут через двадцать. В руках он нес абсолютно новый бронежилет. - Кто это тебе подарил его? - В третьем батальоне получили, один подарили. Женька Иванов передал тебе капли в уши. Говорит, что долго искал. Последний флакон, говорит, хорошо помогает. Держи. И еще аптечка. - Спасибо, Юра. Что бы я без тебя делал? - Ничего. Ночью скакал бы без броника. И все дела-то. - Точно. Помоги подогнать. Тихо, осторожнее, уши больно. - Они же у тебя не слышат. - Так больно же. - Потерпи, сейчас я ремни отпущу. - Тяжелый какой, собака. Полдня походил без него, так как молодой на крыльях летал. - Сейчас опустишься. Сан Саныч хочет, чтобы ты во время атаки сидел при штабе. - Ты серьезно? - Да, он уже наслышан про твои уши. - Ты разболтал? - Нет. Просто уже многие в бригаде наслышаны о твоих походах. О том, как ты вынес мертвого бойца. В первом батальоне была подобная история, так командир взвода умом тронулся. Вот Сан Саныч и Серега Казарцев опасаются за твои мозги. Оставайся, Слава. Тем более, что с таким настроением, как у тебя, нельзя идти в ночь. - Пошел на хрен. У меня все хорошо. Я спокоен. Мне хорошо. Таким спокойным не был никогда. Не исключаю, что это реакция на прошедшую ночь. Но я хочу, и я пойду в ночь. И наплевать на приказы. Я понимаю, если бы мои знания и опыт были необходимы для принятия решения, но в данной ситуации это просто жалость. Так что, ребятишки, я вас уважаю и очень люблю, но пошли вы в задницу, - даже произнося это, я был спокоен как удав. Никаких эмоций. Только один голый, трезвый разум. Остаток времени мы провели, распив пару порций спирта. Старались как можно меньше закусывать. Юра устал напрягать горло, разговаривая со мной. А мне не хотелось устраивать театр одного актера. Не хотелось произносить монологи. Я был спокоен, и не хотелось нарушать это хрупкое равновесие своей души сотрясанием воздуха. В полном молчании прошло время. Я не рассуждал, не мечтал, не вспоминал, просто смотрел, следил за происходящим. Боекомплект свой пополнил. Флягу заполнил водой, одним словом - готов. На этот раз мы с Юрой пошли в составе остатков первого батальона. Рядом шел Серега Казарцев. Соседи начали штурм, завязался бой, но духи не были дураками и поэтому ждали нас. Мы только смогли окопаться на площади. Через десять минут после начала боя поступила команда от Буталова на штурм. Мужики на площади открыли огонь по Дворцу. Тем самым они загнали духов, прижали их, а мы воспользовались этим фактом и рванули вперед. Я заранее сообщил и примерно обрисовал Юрке маршрут движения. Но нашим планам не суждено было сбыться. Духи вновь открыли ураганный огонь. Часть бойцов второго батальона не выдержала потерь и ушла назад, под прикрытие стен Госбанка. Была секунда, даже мгновение, когда казалось, что вся бригада готова повернуть назад. Но что-то удержало людей на месте. Дрогнули, но не повернули, не побежали, не показали в очередной раз спины противнику. Я слегка вспотел от этой беготни, но сохранял спокойствие. Равновесие в душе. Старался обегать трупы и не хотел подойти к тому месту, где провел ночь. На том месте остался лежать мой бронежилет. Солдат, который побежал на помощь и был убит, лежал на том же месте, в той же позе. Все это увидел боковым зрением, не было ни малейшего желания вновь окунаться в те переживания, которые уже прошли сквозь сознание. Воскресить его я не смогу, а помнить придется до самой смерти. Бригада мчалась вперед как шальная. На духов наседали со всех сторон. Только вперед. Мы бежали вперед, только вперед. Не прошло и часа с тех пор, как мы с Юрой оказались под стенами Дворца. Духи стреляли в нас сверху, вход в подъезд они взорвали, и поэтому ворваться было сложно. Из-за стен Госбанка наши танки начали стрелять по духам, уничтожая их огневые точки. Противник тоже не оставался в долгу, он бил по Госбанку. Обвалился кусок стены. И тут замполит бригады Сергей Николаевич Казарцев сделал то, что впоследствии долго обсуждалось. Солдаты, которые в первые минуты боя не смогли справиться со своим страхом и повернули назад, находились в непосредственной близости от рухнувшего обломка стены. Они сидели, скованные ужасом. Вели хаотичную стрельбу по Дворцу, тем самым привлекая к себе все больше внимания духов. По ним велся интенсивный огонь. Казарцев рванулся к ним. Подбежав, кого пинками, кого матами поднял с земли и повел за собой. С точки зрения ведения боя это было форменное безумие. По открытой местности он пробежал сначала один, а потом привел за собой, под стены Дворца, бойцов. Как мы, так и духи были поражены поистине героическим поступком Сергея. Мы, как могли, прикрывали его. Но для духов это было чем-то вроде охоты на зайцев. Спорт. Они азартно стреляли сначала по одному Сереге, а потом, когда он вел бойцов обратно, по всей группе. Я с замиранием сердца оглядывался на эту сумасшедшую гонку. До этого не понимал, что значит - с замиранием сердца. Оказывается, это, когда ты смотришь и не дышишь. Все мысли, чувства находятся там, с нашими ребятами. Даже не видя их, как они бегут, ощущаешь затылком, кожей, где они сейчас находятся, что они в данный момент делают. Сам стреляешь вверх по духам. Стараешься привлечь их внимание к себе. И только когда меняешь рожок у автомата, искоса, через спину кидаешь взгляд на бегущие фигурки. Вот они вроде и близко, но как долго им еще бежать! Из подствольника к духам гранату не забросишь. Слишком крутая траектория. Стреляем длинными очередями. Все что угодно, лишь бы только отогнать духов от окон, оттянуть их внимание, огонь на себя. С каждой секундой наши все ближе, ближе. И духи сатанеют. Они тоже начинают стрелять длинными очередями, веером по площади. Быстрее, поднажмите, мужики! Вы можете! Жми, Серега! Но, видимо, Бог был на нашей стороне, и ребята, благополучно пройдя сквозь стену огня, присоединились к нам. Никто из них не верил, что выжил. Они ошалело оглядывались. Что-то радостно кричали. Мы их принимали, хлопали по плечам, подбадривали. Но героем был, конечно, Серега. Небольшого роста, худощавого телосложения, своим поступком он каждого из нас заставил по-новому взглянуть на себя. Без всякого приказа, рискуя собой, он вывел людей, спас их. До этого момента я с большой прохладой относился к многочисленному отряду замполитов, но и среди них попадаются настоящие мужики. Молодец Сергей! От него валил пар. Ему протянули фляжку с водой, не отрываясь, он выпил ее всю. Все, кто был рядом, старались поздравить Серегу с этим кроссом. Раньше, в годы Советской власти, за такие подвиги давали Героя. Сейчас ничего, кроме благодарности тех солдатских матерей, чьих сыновей он спас, он не получит. Да и их не услышит никогда. Так помолитесь, мамы, за человека большой души - Сергея Николаевича Казарцева. Дай бог ему здоровья. Духи здорово озлобились и начали нас обкладывать сверху. Гранаты пока не причиняли нам особого вреда. Нескольких духов нам удалось сбить. С воплем один слетел вниз. Остальные, уже убитые, падали молча. Бойцы не стремились посмотреть, что лежит у убитых в карманах. Постепенно, шаг за шагом, стреляя только вверх, с затекшими шеями, мы продвигались вперед. Руки готовы были опуститься, спина, плечи, шея закаменели. Пороховые газы слепили, выедая глаза. Легкие были забиты пороховой гарью. Хотелось остановиться и, согнувшись пополам, захлебнуться очищающим кашлем, выхаркать из себя всю эту гадость. И чтобы не сорваться, приходилось сдерживать дыхание, медленно дышать через нос. И вот они, эти стены. Первая партия броском вскарабкивается на стены Дворца и проникает в здание. Ура! Мы кричим. С воплем, заглушая страх, я прыжком забрался на стену. Рядом было окно, заваленное наполовину мешками с песком. Наверху была щель. Мешки были из толстой вощеной бумаги и плотно набиты землей и песком. Пальцы скользили по этой бумаге, не прорывая ее. Бронежилет, автомат тянули вниз. Еще немного и упаду, свалюсь. За этими мешками слышалась стрельба и крики. Судя по характеру стрельбы и матов, там шел нешуточный бой. А я здесь завис, как плевок на зеркале. Злость на собственную неловкость добавила мне сил. Обливаясь потом, я рванулся вверх. Вперед. Как жук по стеклу, я пополз вверх. Вот и щель. Вокруг грязь и следы от недавней стрельбы. Хорошая огневая точка была тут. Закрепившись наверху, перебрасываю из-за спины автомат и начинаю осматриваться. Удачно я зашел. Попал прямо небольшой группе духов в тыл. Четыре боевика из-за мешков с песком, колонн, выступов здания сдерживали натиск наших. Сдерживая рвущееся сердце, я, не прицеливаясь, длинной очередью провожу по спинам духов. Двое с воем упали, еще двое бегом покинули поле боя. Наши с криками победы заняли помещение. Я воплями привлек их внимание к себе. Мужики втащили меня внутрь. Там мы побежали. Никто не говорил слов благодарности. Не до этого. Помещение первого этажа представляло собой обычный большой вестибюль крупного административного здания. Высокие потолки, колонны, выступы, везде противник мог спрятаться, устроить нам засаду, установить мины-ловушки. Осложняло обход и осмотр слабое освещение. Свет проникал лишь через немногочисленные отверстия в окнах. В воздухе висел смог из пыли и пороховых газов. В горле, в носу першило, и та гарь, что осела в бронхах, стремилась выйти наружу. Удивительно, но, несмотря на бурлящую в венах кровь и бушующий в ней адреналин, я оставался по-прежнему спокойным. Мозг работал как часы. Спокойно оценивал обстановку, подсказывал правильные решения. Духи цеплялись и бились за каждый сантиметр вестибюля. Все дальше и дальше мы пробивались вперед. Били из автоматов наугад, на звук, свет - по интуиции. Слева раздалась отчаянная стрельба, а затем взрыв, который оглушил нас. Как и в прошлую контузию, после очередного воздушного удара по барабанным перепонкам слух улучшился. И вновь ворвался мир звуков. Это чудесно. Вновь появилась злость, бешеное желание жить. Спокойствие, апатия прошли. Вперед, только вперед. Бей гадов! В образовавшийся после взрыва проход хлынули наши соседи. "Махра", как и мы, судя по форме. Мужики активно подключились к нам. Те духи, которые сумели уйти на верхние этажи, оттуда пытались закидать нас гранатами, но большую часть мы сумели отрезать и загнать в дальний угол. Басурмане бились насмерть. Но силы были явно неравны - мы давали залп за залпом из подствольных гранатометов. Мелкие осколки выкашивали все живое внутри замкнутого пространства. Войска все прибывали и прибывали. И уже было не разобрать, кто где. Все перемешалось: сибирская "махра", волжская "махра", десантники, откуда-то появились внутренние войска. Естественно - никакого командования, никакого взаимодействия, никакого единого замысла. Хотя замысел был - уничтожить противника. Сломить, раздавить, сбросить с крыши Дворца этих шакалов. Фас! Вперед! И опять дыхание сбивается. Никто никого не слушает. Все кричат и стреляют по духам, каждый кричит свое. Кто-то выкрикивает имена погибших друзей и после каждого имени жмет на спусковой крючок, не жалея боеприпасов. Мы в логове врага! Долго ждали, многих потеряли на этой долбаной площади. Обливаясь слезами, смотрели, как наши товарищи висят в окнах этого здания. Конец века, все призывают друг друга к гуманизму, всепрощению. Не будет вам прощения, духи! Смерть! Только смерть. Каждого, кто был в этом здании, повесить мало. За тех ребят, что были для вас прикрытием, живым щитом. Ублюдочное племя, недоноски, паразиты на теле России! Смерть вам! Настал Судный День! Вешайтесь! Я вновь упоен боем. Очередь, еще очередь. Мелькнула тень в полумраке вестибюля. Туда длинную очередь, чтобы наверняка! Я что-то в возбуждении кричу, но сам не слышу что. Главное, что мы смогли, мы дошли до нашего Рейхстага! Мы сделали это! Очередь, еще очередь! Я счастлив! Буду умирать, а вспомню этот День. Кто-то толкает меня под руку. Скашиваю глаза. Ба, Юра! Он также возбужден, глаза сверкают радостью и упоением боя. Мы радостно улыбаемся друг другу. Живы! Живы сейчас, значит, долго будем жить! Я ору, что я начал слышать, он также кричит что-то в ответ, но не разобрать, грохот от стрельбы стоит невообразимый. Плечом к плечу продвигаемся вперед. Часть объединенного войска спустилась в подвал. Стрельбы оттуда не слышно, значит, духов нет. В своем углу загнали душманов наверх. Нет ни малейшего желания идти на второй этаж. Стремительно наступающие сумерки, опускающаяся темнота и пороховые газы сделали свое дело. На первом этаже почти ничего не видно. Бойцы вытаскивают окровавленные тряпки из всех углов и выбрасывают их на улицу. Это все, что осталось от оборонявших первый этаж. Нам здесь ночевать, и нет ни малейшего желания проводить время рядом с останками своего врага. Послышался шум, возгласы, крики. У входа в подвал замаячило пламя факелов. Все подались туда. И увидели, как выносят на руках и самодельных носилках трупы наших солдат. Кто-то был в бушлате, кто-то раздет донага. На телах многих следы страшных пыток. У многих перерезано горло - типичная казнь боевиков. У кого-то выколоты, выбиты глаза. Пальцы рук превращены в кашу. У двух человек ступни отпилены. Злость, гнев, рев, рык, крик ужаса одновременно пронесся по этажу. Не будет духам пощады. Только смерть. В этом же подвале сидел со своей свитой всемирно известный демагог Королев. И в этом же подвале мучили, пытали до смерти наших солдат. Таких же граждан, что и он, его соплеменников. Какое же право он имеет говорить о наших бесчинствах?! Он такой же моральный урод, как и те, что находятся сейчас выше нас в этом здании! Гад он! Все стояли и смотрели. Рев сменился глубоким молчанием. Кто был в касках, подшлемниках, шапках, сняли их и молча, скорбно провожали своих товарищей в последнюю дорогу. Домой. Мы не успели, не смогли вас спасти. Простите нас. А трупы все выносили и выносили. Никто не считал, сколько их было. Но не меньше пятидесяти. Когда скорбная вереница вышла на улицу, сверху раздалась стрельба. Духи стреляли по тем, кто нес своих убитых товарищей. Кто-то закричал. Так могут кричать только раненые или те, кто находится рядом с ними. Крови врагов, крови. Жажда мести овладела нами. Вперед, вверх! Никто не давал команды, но все побежали к двум лестницам, ведущим на второй этаж. Сверху духи попытались встретить нас плотным огнем, но злость, как и взаимопонимание, были настолько сильными, что все стреляли залпом из подствольников. Не было уже криков победы, упоения боем. Месть - только одно это слово струилось у всех сквозь сжатые зубы. Плевать на все. Они не дожны жить. Шаг за шагом, мы медленно продвигаемся на второй этаж. Прямо на ступенях лежат трупы боевиков. Шагаем по ним. Для нас уже это не люди, они вещи. Все внимание сосредоточено только на предстоящей цели. Забывая смотреть под ноги, я наступаю на труп боевика. Нога утопает в чем-то мягком и противном. Не смотрю вниз, брезгливо отталкиваю труп в сторону. Почти ничего не видно, только в разбитых окнах первого и второго этажей гуляет ветер. Противника не видно. Темно. Сейчас начнется игра под названием "У кого не выдержат нервы". Духам нас тоже не видно. Кто первым выстрелит, тот и покажет свое местоположение, тот первым и погибнет. И поэтому никто из наших не курил, не разговаривал, ступали осторожно. Кто-то из бойцов подобрал и кинул банку из-под консервов. Звякнув, она покатилась дальше. Тут же из трех углов раздались очереди. Мы тут же зафиксировали эти три ярко горящие в полумраке звезды и открыли огонь. Со второй лестницы, по которой тоже поднимались наши люди, открыли огонь. И тут же зажглись новые звезды, длинными очередями мы прошивали пространство второго этажа. Пули с противным визгом рикошетили от колонн. На месте оставаться было опасно, и поэтому все рассредоточились. Кувырок через плечо, выход на колено, очередь, еще одна. Перекат, из положения лежа - очередь. Не разгибаясь, в полный рост короткими перебежками - вперед. Прерывистое дыхание постоянно сбивается. От напряжения и физических упражнений опять вспотел. Под ногами и телом во время маневров скрипит битое стекло, ноги часто разъезжаются на стреляных гильзах. Но только вперед, только движение. Остановка - смерть. За спиной слышу топот ботинок - поднимаются наши бойцы. На первом этаже было легче. Там свободное, простреливаемое пространство, а здесь много кабинетов. Коридор имеет углы. Метр за метром, сдерживая бешеное сопротивление духов, отрезая их от лестниц, лифтовых шахт, мы продвигаемся вглубь. Когда дошли до кабинетов, начали, как обычно, зачищать помещения. Дверей почти не было, их не надо выбивать. Одна-две гранаты, очередь, следующий кабинет. Слева кто-то громко вскрикнул, и раздались отчаянные маты на чисто русском языке. Наши. Судя по репликам, кого-то ранило осколком собственной гранаты. Было слышно, как его потащили на первый этаж. Духи тоже кидали гранаты, били почти в упор из подствольников. Все чаще уносили наших. Кто-то из них будет "трехсотым", а кому-то предстоит стать и "двухсотым". Но не думал я сейчас об этом. Вперед, только вперед. Опять во рту солоноватый привкус крови, опять адреналин бушует в жилах. Страх и азарт - вот те чувства, которые движут мужчинами во время боя. Вместе они образуют гремучую смесь, готовую взорваться, выделяя огромное количество энергии. Вперед. Очередной кабинет. Полусогнувшись, подходим к дверному проему, не доходя пары шагов, выдергиваем кольца и кидаем две гранаты. При этом стараемся забросить их за угол, чтобы осколками не задело нас. Отскакиваем и прижимаемся к стене. Гремят два взрыва. Эхом им откликаются тоже взрывы из другого конца коридора. Прыжком появляемся в дверном проеме и расстреливаем пространство помещения. От души стреляем длинными очередями от живота. Одна, вторая, по всему кабинету. Нет вроде никого. Разворачиваемся, чтобы уходить, и в спину несется очередь. Кто-то остался. Никого не задел, гад. Снова летят гранаты, стреляем из подствольников, порядка шести гранат послали в кабинет. Тихо. Опять врываемся и снова от живота расстреливаем пространство кабинета. Шаг за шагом продвигаемся вперед. Стреляем не жалея патронов и только периодически меняем рожки у автомата. Натыкаемся на полуразорванный осколками гранат труп боевика. Уже темно, чтобы его рассматривать, выворачивать карманы. Выходим в коридор. Остальные наши ушли далеко вперед. В помещении уже ничего не видно. Только вспышки выстрелов и оглушительные в замкнутом помещении разрывы гранат озаряют высокий коридор. Постепенно все стихает. Второй этаж наш! Странно, но с каждым новым боем, с каждой перестрелкой уходит жалость к боевикам. Поначалу терзали какие-то сомнения, что мы сюда пришли как завоеватели, мучила мысль, что я в какой-то степени оккупант, может, даже и убийца. А сейчас все до лампочки. Месть и все. Не более того. Все ясно как белое и черное. Мы хорошие, они - плохие. Постепенно азарт боя сходил на нет. Наваливалась усталость. Хотелось спать. Бойцы активно обсуждали прошедший день. Каждый, перебивая друг друга, рассказывал запомнившиеся эпизоды. Два бойца вернулись с первого этажа. Один из них, судя по репликам, был ранен в плечо. Медики, которые были в подвале, прямо на месте оперировали тяжелораненых. Бойцы вырывали из своих драных бушлатов куски ваты, верхней материи и, смастерив факелы, запаливали их. Вокруг собралась толпа любопытствующих. Один из солдат разделся. Тут, при неверном свете, все увидели, что правое плечо бойца все в крови. Кто-то дал фляжку то ли водки, то ли спирта. Сначала дали сделать большой глоток раненому, а затем начали очищать от грязи и запекшейся крови рану. Тело солдата дергалось от прикосновения ваты из индивидуального пакета, смоченной жидкостью. Чтобы не кричать от боли, он засунул в рот кожаный ремень и всякий раз вгрызался в него зубами. Из уголков рта текла слюна, боец тыльной стороной ладони смахивал ее на пол. По лбу катился пот, заливая глаза. Окружающие его поддерживали, подбадривали, старались разговорами отвлечь от боли. Его друг, вооружившись штык-ножом, помогая себе трофейным стилетом, расширял рану, ища осколок. Старался не причинять боли, но раненый морщился. Ему предлагали сделать инъекцию обезболивающего, но он, сдерживая вопли боли, стиснув зубы, посылал окружающих подальше. Наконец "хирург" добрался до осколка. Все понимали, что его надо выдернуть очень быстро, иначе пациент потеряет сознание от боли или, того хуже, может умереть от болевого шока. На войне все поневоле становятся неплохими медиками. Знания лишними никогда не бывают. Из подсобных материалов "врач" соорудил ножницы. Рядом стоящие взяли покрепче пациента. Он напрягся в ожидании рвущей тело и мозг на части боли, стиснул ремень покрепче зубами. Даже при этом плохом освещении было видно, что скулы побелели от напряжения. Глаза зажмурены. Сильнее, чем прежде, по лицу катятся крупные капли пота. Его товарищ осторожно погрузил в рваное плечо импровизированный захват, ухватил осколок и рывком дернул его на себя. Раненый взвыл, дернулся резко назад, затем так же резко вперед. Из плеча хлынула кровь. Рядом стоящие солдаты судорожно рвали оболочки на индивидуальных медицинских пакетах, с треском лопалась плотная бумага, летели на пол булавки, спрятанные в каждом пакете. Рывком разматывали бинты. При этом все соблюдали осторожность, чтобы не касаться внутренних поверхностей пакетов. Сноровисто промокали кровь. Пытались бинтовать, но кровь мгновенно пропитывала все тампоны и стекала по голой спине. Или были задеты крупные сосуды, или у парня плохая свертываемость крови. Все отдавали себе отчет, что он мог истечь кровью и погибнуть. Кто-то в темноте отстегнул магазин от автомата и начал вытаскивать патроны. Не хотелось применять этот варварский способ остановки крови, но выхода не было. Мелкие раны в армии, как правило, засыпают сигаретным пеплом, а крупные - порохом. Из темноты в круг тусклого света выдвинулся боец, в руках он держал два открытых патрона. Быстро убрали тампоны и бинты. Подошедший одним движением высыпал порох на рану. Один из факельщиков поднес огнь к пороху. Тот мгновенно вспыхнул, на секунду ослепив присутствующих. Раненый подскочил вверх. Но все увидели, что кровь остановилась. Все одобрительно заговорили. Подбадривали его, плечо быстро и аккуратно забинтовали. Осколок обмыли водкой и вручили на память раненому. Остатки водки его заставили выпить. Все, операция закончилась. Впереди была долгая холодная ночь. Очередная зимняя ночь в Чечне. Тем, кто сыпал порох бойцу на рану, оказался Юра. Он подошел и молча протянул сигарету. Жив чертяка! Мы закурили. Мы были страшно рады видеть друг друга. Молча куря, улыбались друг другу. Напарник молча вытащил из левого кармана какой-то предмет и показал мне. Освещение было никудышное. Я наклонился и сильно затянулся. При свете красного огонька сигареты увидел, что это ручная граната. Вывернутый запал лежал рядом на ладони. Юра тоже носил в кармане бушлата "заветную" гранату! Значит, пока, не пришло наше время! - Не использовал? - спросил я. - Пока нет. Ты где был? Хотел с тобой рядом быть, а ты куда-то потерялся. - Хрен, его знает, Юра! Все побежали - и я за ними. Думал, что за пивом, а они меня сюда завели. - За пивом очередь была бы, а тут духи. Как ты? - Цел. Уши слышат. Все великолепно. - Ну-у. Прямо великолепно? - в его голосе слышался скепсис. - Мы с тобой живы? Живы! Целы? Более-менее! В духовском рейхстаге сидим на втором этаже. Что нам еще надо? - Пожрать да выпить! - Поднимись на этаж выше, попроси. - Они нальют! Как ночевать будем? - Хрен его знает, Юра. Как-нибудь. В подвал не спустишься - там импровизированный госпиталь. Как только они оперируют - ума не приложу. - Также, как и мы здесь - при свете факелов. - Ни фига себе! Конец двадцатого века, а проводим операции при свете факелов. Ладно хоть не лечим раны при помощи собачьего жира и заклинаний и нашептываний. - А ты повоюй со своим народом побольше, и придется заклинать, нашептывать. А ты как хотел? - Ничего не хочу. Из здания не выйти? - И не мечтай! Некоторые попробовали. Так тех, кто далеко не успел отбежать, сейчас штопают внизу, а кто порезвее - на площади остались. Духи никого не подпустили. Ни с этой стороны, ни с другой. Сейчас, наверное, уже все! - Педерасты! - Ты про кого, Слава? - Не про наших же! Ублюдки! - Не кипятись. Есть желание - вверху еще так много этажей. Они решили нас измором взять. Без подвоза еды, воды, боеприпасов, эвакуации раненых мы здесь долго не продержимся. Так что надо как можно быстрее двигаться вверх. - Подожди, вот они устроят нам такой же сюрприз, как в Госбанке, когда взорвали над нами потолок. Вот веселуха будет! - Не взорвут. - Почему? - Много этажей. Могут и верхние этажи сложиться. - Мусульмане за веру, борьбу с иноверцами могут и себя порешить. - Все они хотят жить. - Тоже верно. Но всегда пара-тройка фанатиков найдется. Которым глубоко наплевать на остальные жизни. Вот и рванут. Дураков везде хватает. - Мне нравится твой оптимизм, Слава, ты как всегда вселяешь в людей радость и уверенность в завтрашнем дне. - Я - реалист. Идем поищем место для ночлега. - Идем дров поищем. Может, духи не все успели спалить. Мы медленно побрели по коридору. Заходили во все кабинеты. Искали, собирали обломки мебели, дверей, оконных рам. Все стащили в один из кабинетов. Там же нашли и пачку писчей бумаги. Разожгли костер. Слабый огонек лизал остатки мебели. Оставшийся лак пузырился, чернел, неохотно горел. Привалившись спинами к стене и прижавшись друг к другу плечами, мы начали молча смотреть на огонь. Он притягивал наше внимание, каждый думал о своем. Мыслями уносилися куда-то далеко прочь от реалий, от событий прошедшего дня. От тепла костра постепенно мы согрелись. Несмотря на жажду, голод, переполнявшие нас эмоции, накатилась дрема, и мы начали засыпать. Закончился еще один день моей жизни, закончился очередной день очередной войны. Спать было неудобно. Конечности быстро затекали, ноги сводило судорогой. Потом стало холодно. Костер почти погас. Приходилось спать вполглаза, наблюдая за костром. Еще не рассвело, когда мы проснулись. Подкинули очередную порцию дров в полупотухший костер. Костер медленно разгорался. Мы начали делать зарядку, махать руками, приседать, отжиматься от пола. Только благодаря физическим упражнениям согрелись. Но без горячей пищи, чая, водки мы долго не продержимся. Духи нас не выпустят без потерь, и подойти не дадут помощникам. Кто кого. У них тоже нет возможности просто так пройти. Не выпустим. Порвем как вчерашнюю газету! На улице, вернее на площади, началась перестрелка. Осторожно, чтобы нас не подстрелили свои, приняв за духов, мы выглянули из окна. Большая группа, не меньше полка, по форме очень похоже на сборную команду из внутренних войск и морских пехотинцев, пыталась прорваться к нам на помощь. Духи с верхних этажей отчаянно стреляли. Теперь мы с Юрой ясно представляли себе, какую невероятно трудную задачу мы сумели выполнить, преодолев площадь. Сверху, даже при паршивом утреннем освещении все было как на ладони. И бойцы внизу, пытавшиеся пробиться к нам на помощь, а сейчас прятавшиеся за обломками техники, в ямах, окопчиках, представлялись сверху не более чем прекрасными мишенями в тире. В коридоре послышалась стрельба и разрывы гранат. Мы бросились из комнаты. На второй лестнице бойцы, отступая, сдерживали натиск духов. Пошли на прорыв, уроды! Не получится. На бегу заталкиваю гранату в подствольник. Не целясь, стреляю. Граната исчезает в лестничном пролете. Через секунду слышится хлопок разрыва. Звук падающего предмета. Стрельба замолкла на пару секунд и вновь началась. Не прорвутся. Все больше наших просыпались и подбегали. На первой лестнице тоже перестрелка. Духи отчаянно желали вырваться из "котла". Юра рядом тоже стреляет по духам из подствольника. По прежнему опыту знаю, что стрелок из гранатомета он более умелый. Может приложить как надо. Если я, страдая отсутствием пространственного воображения, толком не могу представить, куда и как полетит граната по навесной траектории, то Юра прекрасно это делает. И сколько раз я удивлялся его умению "закидывать" гранату из подствольника из немыслимой позиции по невероятной траектории. И он неизменно добивался результата с первого выстрела. Вот и сейчас он с невозмутимым лицом азартно стрелял по духам. Под маской невозмутимости во время боя скрывается азартный, увлекающийся боец. Противник тоже перешел на подствольники и ручные гранаты. Поэтому обе стороны держались друг от друга на почтительном расстоянии. "Гранатная" дуэль продолжалась. У меня мелькнула даже мысль - а что если вывести всех наших из здания, а потом взорвать его ко всем чертям, вместе со всем содержимым! И все духи одним махом кончены. Заманчивая перспектива. Но не дадут. Начальству подавай победные реляции. И фотографии побежденного здания на первых листах новомодных журналов. Флаг, чтобы как над Рейхстагом развевался. Сейчас будут гнать на помощь войска. На площади такими темпами положат не меньше трети. Загонят в здание не меньше дивизии, чтобы оставшихся положить здесь. Глава 19 Я примерно догадываюсь, что хотят сделать наши московские отцы-командиры! Хорошего от них не жди! Пакостей? Пожалуйста - сколько угодно! Толкового - ни шиша! На улице тоже была слышна нарастающая перестрелка. Жалко ребят. Надо поднажать, чтобы внимание духов на себя оттянуть. Сколько раз уже вызывали огонь на себя! Сюда бы пару престарелых генералов-пузанов из Арбатского военного округа, чтобы они вызывали огонь на себя, спасая жизни солдат, что сейчас бьются на площади, идя к нам на выручку. Прикладываюсь вновь к автомату. Для подствольника осталось всего две гранаты. Перехожу на патроны. Толком не видно, но стреляю. Из-за содат, поднявшихся с первого этажа и подвала, становится тесно. Никто не хочет остаться в стороне. Всем хочется приложить руку к уничтожению этого осиного гнезда. Если бы еще после этого закончилась война, было бы просто замечательно! Но, насколько я узнал этот народ, он будет биться за каждый дом, вести партизанскую войну до последнего гражданина свой родины. А для чего и за что мы здесь воюем? Мстим за своих товарищей и тех русских - ненавижу слово "русскоязычные" - которые натерпелись боли и унижений до нашего прихода. Вдруг мою левую щеку что-то обжигает. Мгновенно хватаюсь за нее. Ничего страшного, просто кто-то окатил меня горячими стреляными гильзами. Еще раз тру щеку и, стараясь не обращать внимания на боль, продолжаю стрелять. У меня осталось всего полмагазина в автомате и еще один "короткий" в кармане бушлата. А также по карманам около двадцати патронов россыпью. Скоро придется временно выходить из боя. У Юры, который тоже стреляет рядом, не больше. Эх, говорила же мне мама: "Учи английский, сынок!" Как я ни экономил патроны, но затвор сухо щелкнул один раз, а через пятнадцать минут - и второй. Попросил у окружавших меня солдат патронов, но все отвечали, что нет. Судя по их азартным рожам, я предположил, что им просто жаль расставаться с ними. Непосредственной угрозы моей жизни не было, и поэтому они не дали. Жмоты! Все - я "пустой", надо выходить из боя. Крикнул об этом Юре. Он кивнул и ответил, что сам через пару минут закончит и догонит меня. С трудом растолкав мешавших друг другу солдат и офицеров, я выкатился в свободное пространство коридора. Решил подождать Юру, а затем идти дальше. Вот и показался Юра. Он был возбужден: - Как, Слава, мы дали этим гадам просраться? - Великолепно. - Как ты сам? - Не дождешься! - Как это? - Есть анекдот, - начал рассказывать я Юре по дороге на первый этаж. - У старого еврея спрашивают: "Как здоровье, Абрам?" А тот отвечает: "Не дождетесь!" Вот так и я. Как бы пакостно ни было на душе, постоянно всем отвечаю как тот старый еврей. - Оригинально. - Когда есть злость, то появляется задор, хочется биться за свое. А если я буду плакаться тебе, что, мол, все хреново, то пользы не будет. Вот представь себе, что я начну жаловаться на войну и ее бессмысленность. Ты же ее остановить не сможешь, а про меня подумаешь, какой я чудак на букву "м". - Неплохо, Слава. Мне нравится. А ты знаешь, что такое "мудак"? - Мудрый армейский командир? - Знаешь. - Не первый год в армии. Сейчас мы с тобой будем ржать до колик, если внизу патронов не найдем. Животы от хохота надорвем. - Да пошел ты!.. - А кто нам боеприпасы подвезет? Ты хоть транспорт с Большой земли видел? - для нас сейчас место в трехстах метрах от Дворца казалось глубоким тылом. - Что делать будем? - Попытаемся у раненых отобрать. Им-то уже вроде как ни к чему, а нам пригодится. - Слава, тебя послушать, так ты ради патронов пойдешь могилы раскапывать? - А ты? - Пойдем. Мы же не золотые коронки идем выдергивать. А там, глядишь, может и помощь подойдет. У них разживемся. - Дурдом, Юра! Чтобы воевать, мы идем забирать патроны у раненых и мертвых! Как будто нам с тобой это надо! Рассказать нормальному гражданскому - не поверит. Скажет, что мы врем! - Так поэтому и не говори. - И не скажу. Ладно, идем. Мы спустились на первый этаж и пошли бродить по нему в поисках боеприпасов. Иногда спотыкались об оружие, но когда его рассматривали, то убеждались, что из него уже вынули патроны. Когда спрашивали у немногочисленных бойцов, которые наблюдали за перемещениями людей на площади, те спокойно отвечали, что ждут, когда прибегут свежие силы, вот, мол, у них мы и возьмем. В подвале, по их словам, также уже не было ничего. У раненых и убитых отобрали все, что можно было взять. Значит, не мы одни охотники за боеприпасами. Мы с Юрой начали психовать. Наверху, судя по выстрелам, шел нешуточный бой, а мы здесь как последние трусы сидим. От избытка чувств я начал ходить по вестибюлю первого этажа, отчаянно пиная весь мусор, что попадался под носок моего ботинка. Юра с мрачной физиономией наблюдал за происходящим на площади. Судя по его реакции, ничего хорошего не происходило. Перестрелка на площади была очень оживленной. По лестнице послышался грохот башмаков. Я пошел посмотреть. Несли двух бойцов. "Двухсотые". У одного оторвана ступня и часть голени, а второй, казалось, был разорван на части. - На гранату лег. Сам. Нас закрыл. А Сашке не повезло, рядом стоял. Вот ногу и снесло, - ответили бойцы с дрожью в голосе на мой немой вопрос. - Патроны их где? - несмотря на весь трагизм ситуации спросил я. - Наверху сразу разобрали. - Жаль. - У всех мало осталось. Сейчас вроде вперед немного продвинулись. Может, у духов заберем. - Блядь! Все как в сорок первом. Добудьте себе оружие у врага в бою. Тьфу, блядь! - Да не кипятитесь вы так, - один из несших останки солдат смотрел на меня как на сумасшедшего. - Хотите, я вам свои патроны отдам? - Хочу! Давай. - Возьмите, - солдат достал из подсумка пару магазинов и протянул мне. - Спасибо, брат! С меня бутылка! Бойцы пошли дальше, в подвал. Я посмотрел на контрольное отверстие, что на магазине. Там виднелся капсюль патрона. То же самое и было на втором магазине. Значит, полные. Шестьдесят патронов. Не густо, но хоть что-то. Я хотел поделиться с Юрой. Но скажу честно, читатель, есть такое армейское выражение: "Жаба задавила". Жадность человеческая. За Юрку жизнь отдам, но тут жалко. Что такое шестьдесят патронов? Тьфу! На две минуты хорошего боя. А если делить их пополам, то и на столько не хватит. Жадность и азарт - не самые мои лучшие качества. Но такой я есть. Легко я взбежал наверх. Куда только делись апатия и усталость. Наверное, у меня что-то с головой не в порядке. Все вокруг были спокойные, уравновешенные, усталые, а я как молодой боец-салабон рвался в бой. Дурак, наверное?! Бывает. Вперед, вперед! Темп, скорость, только вперед! Пока мы с Юрой бродили в поисках патронов, наши отбили лестничный марш и уже подбирались к площадке третьего этажа. Пробиться в первые ряды было непросто. Залегли на полу и стреляли вверх. Опять не было видно конкретного противника. Ни мы, ни духи не видели друг друга. Как только началось перемещение, я вклинился и вместе с группой бросился вперед. Вот он - третий этаж! Только достигли площадки этажа, как тут же рассредоточились. Я упал и начал быстро перекатываться. Автомат перед собой. Показалось, что мелькнула тень. Во время переката даю короткую очередь. Пули веером разносятся по коридору. Я у стены. Рядом какой-то кабинет. Привстаю на колено и заглядываю в дверной проем. Вроде никого. В полуприсяде, держа автомат на уровне глаз, нервно поворачиваясь, вхожу в помещение. За спиной шорох. Быстро делаю кувырок через правое плечо вперед. Не успев приземлиться, даю короткую очередь на звук. Это сквозняк шуршит разбросанными бумагами. В кабинете лежат два трупа боевиков. Преодолевая отвращение, подхожу к ним. Видимо, из подствольника через окно. Рядом валяются два автомата и какая-то сумка. Беру первым делом автоматы. Так, магазины долой! Неполные, но патроны есть. Дальше. Судорожно рву замки на сумке. Сверху пара гранат, их в правый карман бушлата, а дальше - деньги. Рубли. Твою мать. На хрен мне эти рубли? Отдал бы эту сумку за цинк патронов. Достаю пачку. Пятидесятирублевые. На ощупь какие-то жирные. Рву обертку на пачке, достаю купюру, рассматриваю ее. Так и есть - фальшивая! Краска плывет. Бумага чуть лучше туалетной. На хрен им эти бумажки? Не знаю. Дети гор. Считают, наверное, что они настоящие. Но не могли же они держать оборону всего с двумя магазинами?! Обшариваю помещение дальше. Вот они! Мои родные, мои хорошие. У окна лежат шесть магазинов. Полупустой цинк патронов, штук сорок гранат и цинк с гранатами для подствольника. И шесть "мух"! Идите к папочке, мои хорошие! У-сю-сю-сю! Молодцы духи! Хорошо приготовились. Только хрен вам в рот, а не оборону! Полные магазины распихиваю по карманам. Благо что разработчики нашей формы кроили карманы под размер автоматных рожков. Пустые и полупустые магазины набиваю патронами. Гранаты для подствольника. Набрал металла килограммов пять, не меньше. За спиной болтается пара одноразовых гранатометов, в руках еще один. Автомат с полным пулеметным магазином и гранатой в подствольнике, стволом вниз - на правом плече. А теперь и повоевать можно. Пока набивал вышеперечисленными сокровищами карманы, в коридоре разгорелась стрельба. У косяка встал на одно колено. А потом осторожно высунул голову в коридор. Духи устроили баррикаду в коридоре и вели бой с нашими. На лестнице тоже велась перестрелка. Прячась за выступы, я подошел к нашим. Посторонись, ребята! Все расступились и зажали уши. На ремне гранатомета сорвал бумажку - там лежали два ватных тампона. Засунул их в уши, раскрыл рот и выстрелил. Грохот потрясающий. Тем более в замкнутом помещении. Были бы стекла, то непременно вылетели бы. Баррикаду из мебели, обломков кирпичных перегородок разнесло в щепки. Класс! Достаю из-за спины второй гранатомет. Подарок вам от "Бешеных псов"! Вырываю кольцо с чекой, откидываю прицельную планку и жму на выступающую "клавишу". Настал, уроды, для вас Судный день. Грохот, несмотря на вату. Здорово! С трудом удерживаю себя от искушения всадить туда же и третью "муху". Хорошего помаленьку! Отбрасываю пустую трубу и вскидываю автомат. Очередь. От стены до стены. От всей души. Не жалея патронов. Как это оказывается здорово, вот так, с колена водить стволом стреляющего автомата от стены к стене! Не жалея патронов. Не считая, сколько у тебя осталось на этот кабинет и сможешь ли ты выйти из него в коридор. Затвор сухо щелкнул. Выдергиваю магазин и в карман. Пригодится родной, у меня для него начинка есть. Вставляю второй. Вперед! Только вперед! Вряд ли кто уцелел после такой встречи, но чем черт не шутит. Зачистка, она и есть зачистка. После разрыва гранат в коридоре сплошная стена из пыли и дыма. Ноздри щекочет запах сгоревшей взрывчатки и пороховых газов, штукатурки, известки. Это мои "мушки" постарались. Расчистили нам дорогу. Мелкими перебежками продвигаемся вперед. Что-то цепляю мягкое носком ботинка и отбрасываю в сторону. Краем глаза замечаю, что это фрагмент руки в тряпке, наверное, все, что осталось от рукава. На обожженной стене красное пятно и груда тряпья внизу. Моя работа! Вперед! Так, двигаясь, мы насчитали восемь трупов. Некоторые были разорваны осколками, а некоторых я достал из автомата. Вот это война! Ай да Славка! Ай да сукин сын! Молодец! Пять баллов! Я был горд и почти влюблен в себя. Сколько мы потом ни проходили, но ни одного живого духа не нашли. Видимо, эти не успели подняться выше. Получается, что я своими трофейными гранатометами уложил восемь духов и освободил этаж. Не один я, конечно, но я был основным. Не зря, значит, живу. Хоть одно, но полезное и хорошее дело сделал в жизни. Также на этаже мы обнаружили шесть трупов наших солдат. У двоих половые члены и мошонки были отрезаны и вложены в рот. Все трупы без исключения были в ссадинах, кровоподтеках, ножевых порезах. Пытали их. Что хотели узнать духи, сидя здесь, в почти полной осаде, от пленных? Скорее всего, ничего, просто вымещали глухую злость за нашу оккупацию. Бессильная злоба. Страшная штука! Пошел и разделил с бойцами найденные трофейные боеприпасы. Все были поражены моей находкой. А затем мы поспешили на помощь тем, кто пошел наверх. Наши бойцы уже бились за пятый этаж. Духи оставили немногочисленную группу своих боевиков нам на растерзание, а сами поднялись на седьмой. Взорвали лестничные пролеты между шестым и седьмым этажами. На второй лестнице не успели или что-то не сработало. Оставался лишь один путь. Это здорово смахивало на ловушку. С каждым новым этажом духи все отчаяннее визжали "Аллах акбар!" и бились с отчаянной ожесточенностью. Им уже было ясно, что выйти из здания не удастся, а к нам пробилось подкрепление, и мы шли уже более весело. Прибывшие дали нам отдых. Подвезли воду. Много воды. Я до конца жизни не забуду вкус этой воды. Самый вкусный напиток, что приходилось мне пробовать в жизни. Казалось, что выпил не менее трех литров. Живот был похож на большой аквариум. Тут же привезли и спирт. Тоже не оказался лишним. Сразу выпил полстакана разведенного спирта. Горячей пищи не было, но мы разогревали тушенку на кострах из остатков мебели, дверей и оконных рам. Командование нашей бригады прибыло в здание с первой партией пополнения. Буталов поначалу старался показать себя старым воином, опытным боевиком, но все это рухнуло. Его не воспринимали собственные подчиненные, не говоря уже об остальных. Кто он есть такой и что собой представляет, мы уже успели рассказать всем желающим. Так и не появилось единого командования. Прибыли десантники, морские пехотинцы и внутренние войска. Каждый из прибывших командиров мнил себя великим полководцем, но все вяло посылали их на хрен или откровенно саботировали решения и приказы. Многие, кстати, были абсурдны. Например, - каждой части построиться на определенном этаже. Пытались также собрать на совещание командиров подразделений, а ведь во многих ротах выбило командиров, не говоря уже про более мелкие подразделения. Некоторые умники пытались разделить раненых и запрещали своим медикам лечить военнослужащих не из своих подразделений. Чушь собачья! Слава Богу, что у военврачей хватило ума и смелости проигнорировать это нелепое распоряжение. В огромном подвале разместились штабы прибывших командиров. Но они сидели, изнывая от скуки. Не было войск, которыми можно было бы руководить, управлять. Не было возможности принимать решения и воплощать их в жизнь. Поначалу они все поднимались наверх и принимали непосредственное участие в боевых действиях. Потом это многим надоедало, и они спускались вниз и пили вместе с другими вновь прибывшими офицерами. Но некоторые оставались наверху со своими и "чужими" войсками и воевали. Так поступил Сан Саныч, и Серега Казарцев от него не отставал. Они за все время боев ни разу не покинули очаг боевых действий, хотя оба имели полное моральное и командирское право сделать это. Как обычные бойцы они бились рядом со всеми. Так же их крыли матами, если они делали что-нибудь неправильно. Так же их хлопали по плечу и поздравляли за удачный выстрел, за хорошо заброшенную гранату. Может, именно вот это и отличает настоящих отцов-командиров от паркетных шаркунов и карьеристов. Это было не панибратство, а именно уважение к человеку, который работает как ты, не боится грязной работы. Не чурается того дерьма, в котором по воле Москвы ты купаешься. Понимаешь, что он не проводник московского маразма, а командир, который воюет за Россию, болеет и переживает за каждого погибшего, каждого раненого. Они, Сан Саныч и Казарцев, просто мужики, пахари этой войны. Не они составляли ежедневные победные реляции в Ханкалу о блистательных подвигах и заверяли, что вот-вот возьмем здание. Нет! За них это блестяще делал Буталов. Не забывая, конечно, подчеркнуть свою роль в этой освободительной операции. Естественно, он был не одинок, все командиры, что обосновались в подвале здания, писали подобные ежедневные сводки. Поначалу каждый поодиночке, но цифры сильно отличались друг от друга, и поэтому, получив очередной разнос от Ханкалы, командиры теперь собирались, тщательно обсуждали все детали своих докладов и отписывались. Как водится на любой войне, по этим рапортам выходило, что половина населения города Грозного засела в обороне Дворца, и большую его часть мы уже уничтожили. А что же будет, когда мы пойдем дальше? Здесь же в подвале расположились и медики. Поначалу они как-то чурались, сторонились друг друга, но затем плюнули на все условности и объединились в один единый организм. Хвала разуму! Несмотря на прибывшее подкрепление, взятие остальных этажей проходило с трудом. Духи бились за каждый сантиметр этажа, лестничного пролета. Двое боевиков обвешались гранатами и бросились на бойцов. Погибло четырнадцать человек. Противник не в счет. Этот случай вызвал у всех злобу. Затем духи стали оставлять мины-ловушки, минировали двери, помещения, оставленные цинки с патронами, ящики с гранатами, гранатометы. Все это взлетало на воздух, стоило лишь прикоснуться к этим "трофеям". Гранаты или мины выступали в роли детонатора, запала и провоцировали подрыв остальных боеприпасов. Потом хоронить было некого. Просто бесформенное кровавое месиво, которое могло уместиться в большую банку из-под селедки. Подходили все новые войска, они рвались в бой. Их никто не сдерживал. Хочешь воевать - пожалуйста! Дрались по принципу Суворова: каждый солдат знай свой маневр. Приходили новые командиры. Многие вновь пытались взять командование на себя, но и эти попытки проваливались. Они быстро успокаивались и начинали пить и писать хвалебные оды своему военному мастерству. Все старо как мир. Все повторяется. Пару раз приезжали какие-то московские генералы с корреспондентами. Красовались на фоне Дворца, давали интервью в самом здании. О чем-то спрашивали у раненых бойцов. Кто-то попытался подойти ко мне, но я повернулся спиной и через плечо послал на хрен. Еще не хватало, чтобы родители увидели меня на телеэкране. Ни к чему все это баловство. Дни и ночи слились воедино. Постоянно кто-то воевал. Я и сам придерживался такого же графика - атака или сдерживание контратаки. Однажды духам удалось нас отбросить на пару этажей вниз, примерно с десятого этажа на седьмой. Пришлось хорошенько их встряхнуть. С потерями отбили свою территорию. Так вот. Полдня воюешь, а затем, когда заканчиваются боеприпасы, спускаешься на пару этажей вниз. Там уже горят костры, и горячая каша с тушенкой ждет тебя. Кто-то постоянно поддерживал огонь, готовил пищу, наливал полстакана разведенного спирта, подтаскивал патроны, боеприпасы, сигареты. Если это были тыловики, то спасибо им за эту заботу. Никто не спрашивал тебя, кто ты, из какой части, офицер или солдат, все просто подходили, садились, ели, курили, отходили в сторону, освобождая место другим. Несколько часов сна, потом просыпаешься от холода, снова легкий завтрак - и наверх, отталкиваешь кого-нибудь и воюешь. Все отработано до мелочей. Мозг от усталости и избытка впечатлений уже не работает, сознание выключено. Перестал уже считать, какой этаж взяли, на каком этаже воюем. Был момент, когда взяли одну лестницу и пробились сразу на следующий этаж. Казалось, что уже полжизни прошло, а мы все так же возимся в этом проклятом всеми здании. Чем выше мы забирались наверх, тем больше войск скапливалось во Дворце. Было такое впечатление, что вся группировка прибыла для штурма нового рейхстага. Появилось много свежих лиц. Здесь был и спецназ всех мастей и рангов: ГРУ, ФСК, МВД, СОБР, ОМОН. А уж прочих войск - без счета. Генералов было также как грязи. Где же вы были, уроды, когда мы здесь на площади окапывались? Тьфу! Стервятники поганые! Мародеры! Журналистов всех мастей и рангов тоже немало. Простую "махру" к ним не пускали. А вот вновь прибывших, у которых еще пионерские костры в заднице горят ясным пламенем, тех вперед, к телекамерам, на голубые экраны. Вот они-то тебе, читатель, и вешали лапшу на уши в программе новостей. После плотного ужина с пивом. Короче. Не буду тебя утомлять. Взяли мы этот рейхстаг. И кто-то водрузил на нем красное знамя победы. Правда, через пару дней его заменили Российским флагом. Ну, это уже не принципиально. Может, для московских генералов и их прихлебателей из Ханкалы это имело жизненно важное значение, а для сибирской "махры" - нет. Буталов бегал по этажам и собирал нас. Когда осталась уже пара-тройка этажей, то решили "негров", то есть нас, отвести. А штурм десерта оставить элите московской. Почему-то все дружно положили на Буталова и сами продолжили штурм. А всех красивых и расписных в новом американском и турецком камуфляже послали в первопрестольную. И расписались мы на Новом Рейхстаге. Много было добрых слов о наших погибших товарищах, о раненых. Немало было и брани. Досталось всем, и Верховному Главнокомандующему, и его бывшему подчиненному Дудаеву. Министр обороны также не остался без нашего внимания. Буталову был отдельный письменный привет. Дудаева и его ближайших сподвижников не было в этом здании. Наверное, раньше вышли. Из боевиков, кто оборонял эту цитадель, никто не выжил. По крайней мере, по моим данным. Пленных также не было. Не было настроения у наших солдат брать в плен даже тех, кто сдавался. Некоторые прыгнули с многометровой высоты вниз, некоторые с многочисленными огнестрельными и ножевыми ранениями висели на кусках электрического провода. Слишком свежи были воспоминания о тех наших товарищах, которых духи использовали как живой щит. Когда вышли из Дворца, начали подсчитывать потери нашей бригады. Толком никто не мог доложить, где его люди и сколько у него всего личного состава. Бардак полнейший. Постепенно картина прояснилась. Непосредственно в здании погибли пятнадцать человек и семнадцать были ранены. Трое из отправленных на "Северный" для эвакуации сбежали и теперь прятались в подразделениях, путая всю отчетность. Доктора их обследовали и с матами пинками загнали на ближайший транспорт до аэропорта. У одного начинался перитонит, а у других - нагноение ран. Перитонит - чертовски неприятная вещь, это когда рвется какая-то полость (желудок, желчный пузырь) и кишки обливает собственной кислотой, или когда огнестрельное ранение в живот начинает нагнаиваться. Разлагаешься заживо. Шансов выжить очень мало. И вот такой боец или от отчаяния, или от жажды мести рвется в бой. Остальные двое также ничуть не лучше. На фронте каждый становится немножко медиком. Им грозит ампутация конечностей, а они идут в бой. Конечности им ампутируют в любом случае - раздроблены кости. А они идут и воюют, как здоровые. Таким людям надо памятники при жизни ставить. Где они, что с ними стало впоследствии, я не знаю. Все были на подъеме, теперь казалось всем, что стоит только чуть поднажать, и враг побежит. Но начались какие-то непонятные переговоры со старейшинами. О чем разговаривать с этими духами? Так нет, руководство ставки и московские тузы о чем-то шепчутся, войска стоят и жуют сопли. Духи тем временем перегруппируются, подтянут свежие силы, залечат раны, оправятся от первого шока поражения, их муллы проведут очередную пропаганду среди своих соплеменников, и вновь "священная война" - газават - вспыхнет с новой силой. А мы пока будем стоять в городе. Свежих сил нам никто не даст, вооружение и технику новую не подтянут. Так на кого работает в данном случае Москва? Не знаешь, читатель? Я тоже не зн