Главного Командования и начал свой боевой путь. Исторический формуляр полка поручил мне написать начальник штаба Абельгазин Карим Абельгазинович, кличка "Абель". Этот бред из 1941г., написанный химическим карандашом малограмотными писарями никто не читал. Я написал заново. Формуляр был необходим, чтобы получить новое боевое знамя (прежнее истлело - обсыпался шелк). После того, как Боевое Знамя части начало расползаться, оно перекочевало с поста No1 в сейф командира полка. Когда пост убрали, все вздохнули с облегчением, особенно начальник штаба, финансист и дежурный по части. Уже не нужно было следить за тем, чтобы часовой на посту не уснул, некоторые садились на денежный ящик и кимарили. Кроме истлевшего шелка в сейфе командира полка хранились два пакета: красный и синий, а также металлическая печать с полным наименованием части, - ею на выборах опечатывали урны. В условиях планового хозяйства печати воинской части выполняли сугубо ритуальную роль, - что за справка без печати. Благо в "секретке" хранились дубликаты всех печатей. При отсутствии начштаба писарь заклеивал две палочки на запасной печати бумажкой и штамповал документы по указанию ответственного лица. У меня этих бланков и сейчас немеряно. Самой ходовой гербовой бумагой среди солдат были всевозможные характеристики - рекомендации для поступления на гражданке. Этот бланк стоил сравнительно дорого, поэтому начальник клуба лейтенант Галкин решил и себе пополнить скудные лейтенантские доходы. Имея с детства талант резчика по резине и уголовные наклонности, он за час сварганил гербовую печать части из старого солдатского каблука. Копия полностью соответствовала оригиналу, кроме того, что на оригинале луч звезды вырезан криво, а Галкин, как и всякий профессионал, не терпел халтуры и сделал звездочку правильной. На чем впоследствии и погорел. И пошли гулять по городам и весям нашей необъятной родины всевозможные характеристики-рекомендации, с которыми в различные учреждения являлись самые отпетые. Это удовольствие стоило в пределах десяти рублей, Галкину начало хватать денег даже на кабаки. Своим поведением он привлек внимание сослуживцев, кто-то донес. Когда на клуб налетела проверка, проверяющие с изумлением обнаружили в верхнем ящике стола солдатский каблук с печатью. В 1965году за участие в войне наш Таллинский и Свинемюнденский полк был награжден орденами Кутузова и Суворова третьей степени - далеко не полководческими, ими награждали офицеров от командира роты до командира батальона. Я подозреваю, что в полк в это время попал кто-то из "блатных" и стребовал эти ордена. Прочие части на полигоне не имели и таких. Строители выползали с орденами "Знак Почета", "Трудового Красного Знамени", ими же в основном награждали и офицеров, да еще медалью за "Трудовую доблесть". К сорокалетию Победы, в ознаменование боевого пути полка, кому-то пришла в голову идея, привезти в часть некоторое количество эстонцев. Альбомами с фотографиями пусков удалось соблазнить человек пятнадцать. Пока их везли два дня по пустыне, некоторые опомнились. Эстонцев бросили в карантин вместе с узбеками. Все они сразу же разучились говорить по-русски. Только один Баглушевич хотя и говорил по-эстонски, не смог отвертеться. По утру эстонцы встали в кружок и запели псалмы. Баглушевич объяснил, что они все - Свидетели Иеговы. Но отцы-командиры были неискушены в вопросах вероисповедания. Тогда Баглушевич настучал в особый отдел, что у всех эстонцев родственники в Швеции, а у одного даже в Америке. Это подействовало: секретная часть осуществляет боевые пуски, а в ней обнаружилось сразу пятнадцать иностранных шпионов. Стали искать крайнего. Инициатором идеи оказался начальник штаба первой группы. С него и спросили за потерю бдительности. А эстонцев отправили назад, с перепугу даже в стройбат не загнали. Я уже был в Киеве, когда наш полк опять отличился - признали новую власть. Художники на плацу нарисовали портреты членов ГКЧП, а в обед их свергли. Жаль, в полку танков не было, чтобы на Москву направить. Автоматы только в роте охраны, и на МАЗах до первопрестольной не доедешь. Кто-то из доброжелателей донес, Руцкой прислал комиссию. Начальнику политотдела полковнику Белкину и начальнику управления полковнику Петренко какие-то штатские там же, на плацу, на глазах изумленных офицеров, как в 1937г. сорвали погоны и затолкали в машину. Правда часа через три выкинули. Горбачев подписал указ о лишении обоих воинских званий. "Петреня" помер с горя. Как выразился Язов: "Старый дурак, черт меня дернул". Начальника полигона, генерала Крышко, я все-таки пристроил на Украине начальником центра административного управления стратегическими войсками. Наша 38-я площадка курировалась лично замглавкома РВСН генерал-полковником Яшиным. Под конец существования СССР она стала объектом неясного циклопического строительства. Навезли камня, разбили площадь, соорудили два огромных мраморных фонтана. Один назывался "Черномор", другой - "Воевода". Возвели двухэтажные бараки. Это была страшная государственная тайна. Я подозреваю, что строили шикарный генеральский бордель. Ленинск их уже не устраивал, хотелось экзотики. Как-то командир полка захотел рубануться и показать казарму. Ее ремонтировали месяц, вкалывали день и ночь, собрали все кондиционеры, белье, кровати с деревянными спинками. Прапорщикам-старшинам пошили новую форму, надушили матрацы одеколоном "Шипр". Показуха была дичайшая. Солдат туда не пускали - они жили на стрельбище. Командир подразделения тоже втайне надеялся получить подполковника досрочно. Но жестоко ошибся. Генерал сказал, как отрезал: - Полковник. Меня последние тридцать лет от солдатских портянок что-то тошнит. Приезжал Яшин на полигон, как контрик, без свиты, за ним молча ходили всего два полковника. Замкомандующего примкнул к ГКЧП и тайна площадки была погребена навеки. Солдаты засрали фонтаны. Считалось, что строить туалеты в пустыне - признак дурного тона. Солдаты ходили оправляться за бархан, для офицеров построили дощатый нужник. Специально для Устинова возвели кирпичный туалет с синим унитазом из итальянского фаянса и, невиданное, - подвели воду. Только охрану выставить забыли. Прапорщики сразу же скрутили унитаз и зарыли его в песок, потом обменяли на водку. Видел я этот унитаз в одной из квартир Ленинска. Вскоре руины кто-то поджег. Спихнули на строителей. Наверное так же строили и пирамиды. ПУТЬ ВОИНА. РВСН комплектовались с бору по сосенке. Главком Неделин дал команду в войска - подобрать лучших офицеров, желательно имеющих высшее образование. А кто из них его имел после серии Жуковских чисток? Потребность ракетных войск составляла тысяч восемьдесят-девяносто офицеров. А перед этим вычистили тысяч четыреста. Командиры частей восприняли приказ откомандировать лучших офицеров, как Божий дар и кинулись переписывать аттестации - чтобы избавиться от самых отъявленных. Вместо того, чтобы развернуть сеть военных училищ, в Капустином Яре и Ростове были созданы учебные центры, куда нагнали летчиков, моряков, пехотинцев. Там гражданские специалисты из "шаражек", поднаторевшие на ракетах ФАУ-2, кинулись обучать эту публику. Но не тут-то было. Увидев ракету, кандидаты в ракетчики дико засомневались, что эта бочка полетит. А так как их загнали в степь, откуда не сбежишь, пока не выучишь матчасть - не отпустят. Зато у каждого был ТТ - мог застрелиться по желанию. Некоторые сходили с ума и стрелялись. Научить чему-либо представителя первого послевоенного поколения ракетчиков, чей отец еще совсем недавно брал Берлин, было невозможно. Процентов шестьдесят сразу отсеялись, как не поддающиеся не только обучению, но и элементарной дрессировке. Из остальных наскоро сколотили несколько дивизионов - достаточно, чтобы пугать империалистов. Новоиспеченных ракетчиков кинули в самую невероятную глушь, куда даже староверы от гонений не скрывались. Оловянная, Ледяная, Слюдяная, Дровяная и иная ...ная. Процентов двадцать закосило и сбежало по дороге. Остались те, кому нечего было ни терять ни приобретать в этой жизни. Они и выковали ракетно-ядерный щит Родины. Бессмертное поколение "железнобоких". С развитием ракетной техники исчезла субкультура, привнесенная подводниками и кавалеристами. Последние выпускники Пермского среднего военного училища, - "рексы" по духу, "ракетчики" по диплому. Они единственные в полку носили значок ВО - "вроде бы учился". В училище преподавали полный курс подготовки командира взвода по программе сухопутных войск. За два года курсанты с трудом постигали единственную техническую дисциплину - ТСО Зона 1М или 13Ю1. На изучение ракеты времени не оставалось. Все выпускники, как на подбор, были низкие, коренастые, мастерски бегали кроссы и люто ненавидели подчиненных. Пройти мимо и не пнуть солдата ногой, не обругать дневального, считалось ниже их достоинства. Некоторых взводных солдаты боялись панически. Они были вне конкурса, как воспитатели, но в полку, где 90 % - "яйцеголовые" с академическими значками, они были лишними и выше должности начальника инженерной службы дослужиться не могли. Как правило, быстро спивались и их отправляли в отстойник офицерских кадров - ТРБ, где они пополняли ряды престарелых капитанов и окончательно забивали на службу. Были такие ругатели, с которыми никто не решался связываться. Один знал матерное слово из восемнадцати букв "ебтвоюгосподибогасаламатьматросики"... (дальше так цинично, что я не решаюсь пересказать). Женщины, которые такое видели, но не слышали, визжали, мужчины изумлялись. Это был золотой фонд Вооруженных сил, жаль воевать им не пришлось, Афганистан бы взяли за неделю. Взяли же они Казахстан, который по площади в десять раз больше. Старший лейтенант Егорыч, "Брат Евлампий", выходец из прапорщиков, промышлял силой. Чиркову затащил пианино на спине на четвертый этаж. Когда трахал, на член надевал баранки. Сам из староверов, он от нашей жизни дошел до ручки: пил, курил, но упорно не матерился. Как-то мы ему на фуражку вместо кокарды прицепили пуговицу; он это заметил, молча снял топор с пожарного щита: - Убью! Мы еле убежали. А так ласковый такой, двухпудовками баловался. Ходил на медведя с рогатиной - отец заманивал, а Вованя колол. Показывал фотографию: батя такой плюгавый, и не подумаешь на него. Ловил силками зайцев и сайгаков. Делал капканы из двуручной пилы. Как-то Арбузов вез смену караула, видит - в снегу сидит сайгак и дергается. Подвела жадность. Пошел забирать добычу и попал во второй капкан - через валенок открытый перелом. Братья Арбузовы - "два брата с Арбата и оба горбаты" - сами из Ленинска. Отец, капитан - забулдыга, помер от спирта в жару. Осталось после него два лихих взводных местного пошиба с мелко-уголовными замашками. Проведя детство в Ленинске, они понимали по-казахски. Как-то мне доложили о ЧП. Выехал на место происшествия, смотрю: лейтенант Арбузов, обычно тихий, стоит посередине комнаты с ружьем наперевес и читает по бумажке приговор. В углу жена с тещей. Я вмешался в деятельность суда, отнял ружье. Патроны были заряжено пулями. Наутро, он как ни в чем не бывало, опять пришибленный. Оказалось, что теща Арбузова, с которой он сожительствовал, приняла к себе мужа на тридцать лет моложе, мало того - таджика после стройбата. Гена плевался: - Я все повидал, но это блядство терпеть нельзя. Развелся с женой, передал эстафету таджику - теперь тот жил с обеими, кровать-то одна. Когда Гену спрашивали: - Неужели ты тещу ебал? Он наливался кровью, затягивался сигаретой: - А у нее что - поперек? Было их два брата. Командир полка Лемишинский бывало радовался: - Как хорошо, что ко мне второй не попал. - Никогда не обижай лейтенанта. Не дай Бог он станет твоим начальником. Учил меня майор Гумен, исходя из собственного горького опыта. Он гонял лейтенанта Фархуддинова по кличка "Ренат" (может кто вспомнит поганого татарчонка). Правда выучил. И нарвался. Лейтенант был образованный, пробился в капитаны, а Гумен остался у него в подчиненных майором . Его и назначали постоянно ответственным. Солдаты пели: - А бессовестный Гумен в автопарке дрочит член! Единственным полководцем в полку был капитан Пихтовников. Сам с флота, он здорово разбирался в тактике и умел составлять боевые документы. Пришел он в часть капитан-лейтенантом в 1964 году и ушел через двадцать лет капитаном. Сколько я помню, его всегда судили судом чести за аморалку, в то время, как остальных - в основном за пьянку и невыход на службу. Французы еще в XVI веке считали, что разврат - более возвышенный порок, чем пьянство. Как-то Пихтовников повел в поход группу десятиклассниц. Несколько вернулись беременными. В полку он нужен был всего несколько дней в начале года, когда составляли документы и для подготовки учений. Все остальное время он сожительствовал в особо изощренной форме. Был у нас капитан Федорец, "Боб". Его боялись ставить даже старшим машины. Как-то заехал на переезд - машина застряла, кузов остался на рельсах, несколько человек покалечило. С тех пор основной задачей Федорца было прийти утром на развод и кантоваться до вечера. Ходил с фуражкой под мышкой. Имел по два выходных, на хозработы не назначали - числился в боевом расчете. Таких в полку было процентов двадцать - оплот режима. Система их окончательно искалечила, никакой империализм с ними был не страшен. Федорец не знал, где находятся Соединенные Штаты, - для него противником был тот, на кого укажет командир. Карты он видел последний раз в училище, да и то игральные. Газет и книг не читал, читающих презирал. По натуре был гедонист: водка, бабы, рыбалка, охота... Ничего из того, что в жизни напрягает. При малейшем недомогании ложился в госпиталь на месяц. Высокий, худой, седой, глаза бараньи навыкат и мутные. Бывало, ставишь ему задачу, а его лицо излучает такую безысходность, будто он слушает собственный смертный приговор. У отца-командира сразу опускаются руки. Понимает, что "Боб" не только не будет делать, но даже в суть не вникнет. Не дай Бог, что-нибудь сотворит с собой или с солдатами! Поэтому его и отпускали с миром. Когда кому-нибудь все же удавалось всучить "Бобу" какое-нибудь приказание, он начинал томиться, без толку хлопотать, всем рассказывать, спрашивать совета, плакаться на свою горькую долю: - Вот меня нашли, дурака крайнего. Сказали взять двух солдат и отвести в автопарк. А где их найдешь? Доказать собственную ограниченную служебную пригодность означало значительно облегчить для себя тяготы службы. Мечтой большинства "безродных" офицеров было, чтобы никто не кантовал до дембеля. В данном случае "родовитый" совсем не означало, что папа был маршалом. " Моя мама во Владимире - директор ЦУМа" - служило достаточным признаком родовитости. До капитана "безродные" еще кое-как дергались, служба вела. Если взысканий не нахватаешься - дадут капитана. "Старлейских" должностей в полку практически не было. Зато майорских - нехватка, и на них, как правило, сидели настолько прочно, что "выбить из седла", по Симонову, могла только смерть или дембель. Майоров "выбивали" только за пьянку, но они, за редким исключением, не пили. Я помню только два случая: один - Коля Баранов, а другой - пьяный упал с балкона. Капитаном можно было стать и повторно. Некоторые, проходившие по 10 лет в майорах, к своему вящему изумлению в одночасье становились капитанами. Сию горькую чашу у нас испили Коля Баранов, Фирсов и Бек. Умнейшие люди были, крупнейшие специалисты. Бек даже закончил институт Марксизма-Ленинизма. Не напейся он к приезду комиссии из Москвы, не начни в чем-то убеждать проверяющих, - дослужился бы до начальника политотдела. Что интересно: эти несчастные пили не больше других, их даже от алкоголизма не лечили. Просто попали под очередную антиалкогольную кампанию. Даже на лице у них была какая-то печаль безысходности. Испытав такое, в злобу не впадали: изумлялись пару дней, но пить не переставали. К реабилитации не стремились, автоматически (по возрасту) попадали под увольнение. Им все сочувствовали. Мне они чем-то напоминали муравьев, отбившихся от муравейника. Престарелые капитаны, выбившиеся в майоры, были куда хуже. В них просыпалось что-то омерзительное, хищническое. Донченко ("Доня") ходил капитаном три срока, пил вместе со всеми, но стоило ему получить майора, начал закладывать прежних собутыльников. Его не боялись: "Донченко ответственным - можно выпить". А он всех перенюхал в клубе и наутро написал докладную. Мало того, на партсобрании призывал к сплочению рядов. Заочно поступил в академию в Харькове - это было вершиной падения. Да, идущие вниз были намного симпатичней... К майорам уже обращались по званию, их не назначали возить больных и старшими машин. Даже за крупный залет майора никто не мог изничтожить. Начальник полигона был комкор, а посадить майора на гауптвахту мог только командарм и выше. Коменданты только зубами щелкали, видя поддатых майоров. Даже методически, на инспекторском смотру, седой капитан вызывал немой вопрос проверяющего: "А не заслужился ли этот ветеран в армии?" В то же время, майора седины только украшали. Рядом с капитаном стоял трясущийся майор Уржумцев и мог быть спокоен за свою судьбу, как и все секунд-майоры во всех заштатных гарнизонах со времен "аса" Пушкина - русского летчика. Майор "батя" Смирнов был похож на Моргунова, имел килограмм сто пятьдесят живого веса, кулак с детскую голову. Шинель с засаленными погонами носил, как распашонку, сапоги пятидесятого размера. Представлялся к майору четырежды. И каждый раз попадал в комендатуру - начинал обмывать авансом. Зная его слабость, на четвертый раз - засунули в наряд, утром получил майора. Из всех материальных ценностей имел только икону, писанную маслом на доске и рукописную Псалтырь - украл из старообрядческого скита в Подмосковье. Хотя объяснения Смирнова и вызывали у меня сомнение, - на иконе был изображен Серафим Саровский, - но мы с ним соглашались. Попробуй не согласись, ведь брага-то была его. Приходишь к нему, и прежде, чем предаться пьянству - любуешься. Пока трезвые - читали вслух, пытались учиться по-старославянски, несли хулу на государство... Тут же на нас и доносили. Майор Доровских, заправщик БРК (Боевых Ракетных Комплексов) - последний выпуск кавалерийского училища, не брезговал пить вино из горлышка в общественном туалете: - Самое тихое место, никакая блядь не отнимет. "Человек из Сомюра" - после расформирования кавалерии служба для него утеряла смысл. Чем дольше Доровских служил, тем больше понимал, что РВСМ являются прологом гибели империи. Еще Дуэ писал: "Летящему самолету в плен не сдашься". Считается, что первым осознал военную непригодность ядерного оружия Мао Цзе Дун: "Атомная бомба - бумажный тигр". Ракеты могут служить только сдерживающим фактором в политике. Доровских понял это еще раньше Мао Цзе Дуна. Больше всего в жизни Доровских интересовали его хромовые сапоги. Ходил в начищенных до зеркального блеска - только без шпор. Клеил погоны: берет, сгибает "крылышком", намазывает эпоксидкой, полирует звездочки. По особой милости сделал такие и мне: - Учись, лейтенант. Важно было не переборщить с клеем, чтобы погон не пропитался насквозь. Меня потом за эти погоны на строевом смотру драли. Доровских принадлежал к поколению, носившему золотые погоны, отмененные после 1956 г. Настоящий офицер тогда брезговал командовать солдатами, ими командовали сержанты - "унтера". Призывали на три года, а служили сколько мамка Родина прикажет. Старший лейтенант Доровских являлся пред солдатами, как Лик Божий, в ореоле золотых погон. Серая солдатская масса (многие по-прежнему неграмотные) цепенела. Как он ненавидел солдат! Будучи дежурным по части, даже ночевать ходил в гостиницу, чтобы в дежурке не спать - там пахло солдатами . В должности ЗНШ Доровских имел отдельный кабинет, я туда приходил прятаться. Купишь ему "Примы", он сначала взгреет, а потом начинает рассказывать "за жизнь". А если еще и шкалик поставить!.. Доровских числился ЗНШ по связи, но был невыразимо далек от связанных с этим технических проблем и глубоко презирал любые формы связи, кроме личного общения. Как-то командир полка вызвал его к себе: - У меня ни один телефон не работает! Доровских его внимательно выслушал: - У меня тоже. Молодой перспективный майор потерял дар речи. Понял - любые претензии к Доровских беспочвенны, телефон все равно работать не будет. Пошел другим путем - вызвал связистов. С Доровских прощались на разводе. Дали "черную" (мельхиоровую) медаль "Ветеран Вооруженных Сил". Юбиляр ее выбросил в кусты. Кто-то увидел и донес замполиту. Тот попытался вразумить Доровских: - Вам ее Родина дала, товарищ майор! На что услышал: - Иди ты на хуй со своей родиной и со своей медалью. Это были его последние слова в полку. Доровских подготовил себе достойную замену. Дали ему ст. лт. Новикова. Исполнительный, технически грамотный специалист за полгода сидения с Доровских в одном кабинете превратился в монстра. С трудом сдали в академию - как человека можно разложить! Майор Цацурин, зам. по вооружению группы, был крепок, летом мог выпить флягу спирта. Имел железное правило: подчиненных нужно давить. На семинарах по правилам работы с подчиненными на почве своих убеждений он не раз вступал в дискуссию с фарисействующими политработниками, проповедовавшими любовь к подчиненным. Как-то он допустил довольно крупный просчет по службе - не так установил какой-то агрегат на "изделие". Проверяющий напустился: - Вы что, товарищ майор, не допонимаете? Как ваша фамилия? Посмотрел: рожа свекольная, глаза маленькие, злые-злые, хотя сам добряк. - Майор Сумавыживалов! Проверяющий понял. Пришла очередь нашему майору идти на повышение : - Пойдете замом по испытаниям? - Не. Нет резона. Сколько получает зам. по испытаниям? Восемьдесят литров на квартал, а я шестьдесят в месяц. Какой мне резон идти на подполковничью должность? Комиссия с ним согласилась. До конца пробыл на майорской должности. Майор Донченко выбился из капитанов, учился в Харьковском военном институте заочно. Рожа, как каленый екатерининский пятак. Совершил подвиг - мастерски разгрузил ракету и затащил ее в учебный корпус, чем поверг в изумление "яйцеголовых". Умело маневрировал пультом и погрузчиком, солдаты только выломали стену в корпусе. После этого ездил в Харьков только за дипломом. Институт в Харькове, где ракетчики получали высшее образование, служил притоном. Принимали туда без экзаменов, по направлению. Брали всех желающих, потому что институт, как и майорское звание, не давал возможности вырваться из полигона. Овчаренко (кличка "Жолдас"), из прапорщиков, возвратился через три дня после начала сессии, весь в бинтах, как кукла, разве что кровавый след за ним не "тянется по сырой траве". Пришел донос: устроил драку в доме офицеров, сорвал карниз и пошел с ним "наперевес". На суде чести Овчаренко заявил: - Я не опозорил чести полка и бился до тех пор, пока какая-то блядь не ударила меня сзади по голове. В Харьковский госпиталь его не приняли, забинтовали голову и посадили в поезд Харьков-Ташкент. На суде отделался общественным порицанием. Куда ты без него денешься - "мазист", у него кран в подчинении. Полк убытка не потерпел. Ну выгнали его из Харькова - будет на кране сидеть, по нарядам шариться... Он и старший лейтенант Иванов в ответственный момент, когда приходит специзделие, садятся за рычаги кранов. Его не выгнали даже тогда, когда он украл ящик с зипом, обвязал его матрацем и выбросил с третьего этажа из окна каптерки, чтобы меньше было свидетелей. Внизу как раз проходил зам. по вооружению... Матрац его и спас. Зам был ушлый. Хотя и пострадал, сразу же развернул матрац и увидел на ящике надпись черными буквами 15А30. Верный долгу, держась за голову, побрел наверх. Только открыл дверь каптерки, как "Жолдас" себя выдал: - Не я! К ребятам, пытавшимся усовершенствовать воинские знания, относились очень плохо. Еще в войну товарищу Сталину стало ясно, что обучение всей этой публики военному делу себя не оправдывает. Представьте себе заместителя командира полка по инженерно-технической части или зама по вооружению. Пока те делили спирт и не вмешивались в технические моменты, машины ездили и ракеты летали. Экзамены в академию принимались на площадке. Приезжала комиссия из Москвы, оценки выставлялись в зависимости от количества спирта. Подобным образом избавлялись от ненужных. При мне поступили несколько человек - замполиты, начальник узла связи. Каково же было разочарование пытавшихся вырваться, когда по окончании академии их выпинывали назад на полигон. У меня был конкурент по соцсоревнованию Лапшин. Захотел он слинять от братвы в Москву, нащупал лапу. Стали замечать, что он по утрам в мотовозе, когда все спят или играют на деньги в карты, кости, домино, читает учебники. Народ заподозрил неладное, вызвали писаря из строевой части: - Скажи падла, куда Лапшин написал рапорт? - Не знаю. - Через день будешь в наряды ходить, сгною на тумбочке, за ухо прибью... Тот сознался: - В какую-то академию. - Ну иди, мудак, и помни как мамку-родину любить. Так подло братву еще не кидали, в очереди на академию стояли и более заслуженные. Этот хмырь даже два года ротой не командовал, а были ребята, командовавшие по три-четыре года. Я вызвал старшину роты, дал ключ от сейфа со спиртом и команду споить "земляков". Тот отлил немного и блестяще справился с заданием. Солдаты из соседней роты перепились, один даже обгадился. Утром "академия" закончилась. Начальник штаба разорвал рапорт Лапшина перед его мордой. Вечером в мотовозе тот уже играл в карты. Мы его опять зауважали, особенно, когда он напился в лежку и милиция отнесла его на руках в комендатуру. Утром командир части ездил его забирать. Как рассказывал сам Лапшин: - Просыпаюсь от того, что меня кто-то трясет. Лицо знакомое, присмотрелся - мой командир. Я закрыл глаза, видение исчезло, а он меня опять трясет: "Просыпайся, сука, я не приведение, я твой командир". Тогда я обнял его за шею и заплакал. Это спасло Лапшина от служебного несоответствия. Командир расчувствовался, даже отпустил домой помыться и привести себя в порядок. - Что ж ты, сынок, так пьешь? Не стыдно? - Стыдно товарищ полковник. АВТОПАРК Половина жизни проходила в автопарке. В полку на шестьсот человек личного состава - семьсот единиц техники и агрегатов. Солдат хронически не хватало, некомплект составлял процентов двадцать. В команде заправщиков вместо восьмидесяти служило пятьдесят человек. На КПП солдат в трусах и сапогах, со штык-ножом на ремне, рядом стоит машина, в которой он копается. Автопарк делился на две зоны: транспортную и специальную. В транспортной располагалась авторота - тридцать пять человек. Боксы маленькие, везде порядок. В специальной господствовали ракетчики. Выявить там личный состав можно было только в случае поджога. Сядут старший лейтенант с солдатами жарить картошку на ЦИАТИМе, используя в качестве нагревательного прибора открытый ТЕН или приваренный к заземлению лом, КУНГ и загорись. Повалит черный дым. Значит - "писец", попались, голубчики. Без таких инцидентов солдат неуловим. В казарме думают, что он в автопарке, в автопарке - что в казарме. Спецработы, работа с изделием, подготовка к работе с изделием ведутся круглосуточно и круглогодично. Потом оказывается, что солдат уже три дня, как в бегах. Инженер отделения - практически никто, самый нижний чин ракетной иерархии. По должности он за все в ответе. Старший лейтенант Иванов, родом из Донецка, так любил технику, что не жил дома по 3-4 дня - ремонтировал "МАЗы". Не дай Бог, если "МАЗ" сломается. У него была мания их разбирать. Чтобы обследовать МАЗ после двух-трех дней непрерывной эксплуатации требовалась неделя работы: проверить все агрегаты, заменить баллоны со сжатым воздухом, заменить резину на колесах... Зайдешь в бокс - угар, сажа, и он, черный от солярки , в замасленной спецовке, только зубы блестят. Пайку из столовой ему туда приносили, так в дыму и ел с машинным маслом. Любовь к технике закончилась печально. Посмотрел наш Иванов фильм "Челюсти"... Чем-то он его поразил, да так, что начал пересказывать его в лицах солдатам. По ночам тешил народ в автопарке, пока сам народ пил чифир и жарил на ЦИАТИМе картошку. Она составляла для Иванова объект почти культового поклонения. Жарил он ее на паяльной лампе: высыпет на лист железа и ворочает, вожделенно вдыхая аромат подгорающего ЦИАТИМа. - Был в автопарке, так картошки наелся. Худой, как велосипед, со взглядом изумленного павиана, вроде пророка Иезекииля. Спереди железные зубы торчком. Как с ним жена жила? Был у нас еще один Иванов, начальник команды. Серенькая личность. "Краском", удмурт, был рыж и лишен пигментации, скрипучий и противный, как все удмурты. Однажды приволок из отпуска ожерелье из монет Анны Иоанновны. Я его пытался продать, но безуспешно. Как объяснили специалисты, нумизматическая ценность просверленных монет ничтожна. На каптерке у него висело штук десять замков, хотя в ней не было ничего стоящего, кроме танкошлема на меху. "Краском" его носил, когда погода позволяла. Мои нукеры охотились за шлемом месяца два. Когда ворвались в каптерку, доложили: "там больше ничего нет, кроме старых матрасов". А танкошлем прапорщик Яшин сменял на спирт, за два часа мы его уже и пропили. Потом "Краском" пытался сорвать свой шлем с одного "мазиста": - Там же мой номер! Нашлись свидетели, подтвердили неоспоримый факт того, что этот шлем "мазист" уже лет пять как носит. Но "Краском" на этом не угомонился, достал чешскую мигалку "Тесла" размером с кастрюлю, да еще с мегафоном, по бокам красные фары с поворотниками мигают по очереди: - Ар- ар - ар! Конечно, украли ее. Он почему-то ко мне прицепился, хотя на полигоне таких мигалок был миллион, может чуть меньше. - Смотрите, тут дырка и вот царапина... - Ну и что? Мигалка меня разочаровала - колесико стерлось. Солдаты забрали плафон - чай заваривать. Начавтослужбы майор Резвых, "засаленный майор", долго рвался к этой должности. Много лет даже возглавлял ОРМ (Объединенная Ремонтная Мастерская), что приравнивалось к подвигу, правда орденов там никто не получал. В трезвом естестве был ангел. Имел одну мысль: до обеда - где-бы выпить, после обеда - кого бы трахнуть. Его помощник, прапорщик Афанасьев ("Крысак"), единственное, что умел - собирать и разбирать карбюраторы. Когда Резвых становилось невмоготу, шли на склад автоимущества или снимали с любой автомашины, кроме командирской, аккумулятор и пропивали. Афанасьев славился умением открывать любой замок без ключа, даже семибороздочного от сейфа. Не доверяя часовым в автопарке спецмашин, начальник по вооружению заварил ворота боксов. Когда приходилось выезжать - разваривали. Командир полка беспокоился: - А если война или пожар?! - Если мы их под охрану сдадим, то ни одна не выедет, за неделю раскрадут. Благо "боеготовность" проверяли раз в полгода. Начальник по вооружению "пятерку" получил за находчивость, ходил посвистывал, при регламентных работах сам карманы проверял, чтобы ключи не воровали. Глядя на его боксы зубами щелкали от вожделения разграбить. Склад запчастей он таким же образом заваривал ежедневно, а по утру разрезал автогеном. Обычно он приваривал прут вертикально, чтобы не срезали, но как-то в спешке приварил горизонтально. "Борман" тут же перепилил прут пилкой и уволок "волговский" движок. Продал его за гараж командиру соседней части на УАЗик. Наличие мощной ракетной техники давало нам всяческие преимущества. Краны облегчали и сбор металлолома. Капитан Голиков сдал принадлежавший зенитчикам тягач ТТГ, тот затянул тонн на двадцать. Перехватили уже в Ростове - гнали в Липецк на переплавку. Последовал приказ по части: "За сдачу металлолома всем, кто грузил снять взыскания". - Пиши всем благодарность, а премию - начальнику политотдела, пусть подавится. Кравченко как-то согнул стрелу боевого крана (для погрузки ракет), что само по себе было подвигом - кран поднимал до 60 тонн. Зам по вооружению Миньков прыгал вокруг него в бессильной злости, суча кулачками. Он сам подписал наряд, хотя было запрещено использовать боевую технику в хозяйственных целях. - Как ты стрелу согнул? - Столбы дергал. Командир дал указание - поставить забор. Кравченко отправился добывать необходимые для этого столбы. Один у КПП показался ему подходящим, попробовал рукой - шатается. Стал тянуть, а столб кто-то из предшественников позаботился забетонировать,чтобы не сперли. Испытанием душевных сил автомобилистов были ежегодные трехсот- и пятьсот километровые марши. Перед маршем начальство неоднократно собиралось на совещания - предстояло выбрать маршрут. Начальник тыла тоскливо перебирал варианты, водил пальцем по схеме: - А если сюда?.. Нет не получится... Несмотря на малую заселенность Казахстана при совершении марша объехать все злачные места, будь то аул, поселок, станция, не представлялось возможным. Все равно напьются. Вторая немаловажная причина - техническое состояние машин. Как они поведут себя на прямой? Как тащить обратно 150 км заглохшую машину? Принималось Соломоново решение - ездить вокруг площадки. И машины, и люди на виду. "Поездил" 8 часов - и в столовую. Можно водителей менять - в наряды ставить. И марш совершить, и жизнь полка не порушить. Машины ненадежных водителей соединяли мягкой сцепкой - тросом за раму и на замок. Так, вместо того, чтобы сажать в каждую машину по инструктору (чтобы под покровом темноты водитель не отлучился к казахам), один инструктор волок за собой 8 -10 привязанных машин. Ездили "паровозиком". Эту рацуху переняли и соседние части. Начальник автослужбы оборудовал НП на стрельбище. Там же на "танкачах" вокруг калорифера техники хлестали чай и разглагольствовали на посторонние темы . Прапорщики пили в ПТО: вылез, забрался на крышу, посмотрел - марш совершается - можно забиться в каптерку и пить дальше. Когда очередной "паровозик" подъезжал к стрельбищу, начальство интересовалось: - Все на местах? Да? Продолжайте движение! Раз в день марш посещали проверяющие. На вышку залазил "эфиоп" и махал шапкой: мол, начальство тут. Для автопарка это служило сигналом тревоги. Прапорщики прятали бутылки, как тараканы расползались по ПТО. Вытащить их оттуда не было никакой возможности. Марш завершался приказом о допуске личного состава, как успешно прошедшего марш, к эксплуатации техники. Машины гробили дальше. АВГУСТЕЙШИЙ ВИЗИТ Визиты начальства служили источником постоянного беспокойства. Как-то на Первое Мая мне донесли: - Один мужик в районе объекта нагло рвет тюльпаны. С ним две женщины, фотографируются. Я - на ВАИшку. Думаю: - Ужо я тебя поимею... Подъезжаю. Стоит черная "Волга". Водитель в белой рубашке, с пистолетом, сбоку заходит. Я: - Предъявите ваши документы. Открывает незваный гость красную книжечку, и ум мой помутился. Подпись: "Председатель Верховного Совета СССР Громыко". Оказалось, депутат Верховного Совета. Хорошо, я с ебом не поспешил. - Извините пожалуйста. Разрешите узнать цель Вашего пребывания? - Цветочки рву. - Пожалуйста, рвите. Не нужна ли помощь? - Вы молодец, бдительно службу несете. - Рад стараться. Разрешите идти? - Идите. Я в машину и к "Петрене". Доложил. Тот обмер: - А куда он поехал? Ты давай, заедь за котельную и смотри. Господи, лишь бы не к нам. А номера машины ты записал? - Да, "Волга" первого секретаря Кзыл-Ординского обкома партии. Уже не на машине, а скачками я понесся за котельную. Прогнал испуганного солдата-истопника: - Иди на хуй отсюда, спрячься куда-нибудь. Лежу, наблюдаю как гость фотографирует баб на фоне объекта. Наконец скрылись с горизонта. Побежал обратно: - Уехали в сторону Дермень-Тюбе. Ух...Пронесло! А заедь он сюда, а взъеби "Петреню"... Кто вызвал джина из бутылки? С кого бы спросили? Как и водилось в СССР, о прибытии высочайших особ предупреждали за сутки, чтобы никто не успел подготовиться ни встретить, ни убить. Кэгэбистам было хорошо, а вот террористам и встречающим - плохо, особенно последним. Комендатура в полной мере отвечала за безопасность и порядок в районе. Начальство, опомнившись от шока, орало: - Давай! Давай! Какого хрена ничего не делаете? - А что делать? Что давать? - Едет! Уже едет! - Кто едет? - Горбачев! - Ма-ма!.. Первым прилетел самолет охраны. Ответственных лиц собрали в штабе полигона. Мало того, приказали, чтобы командиры лично привезли. Приятно: не на ВАИшке, а на командирском УАЗике, и не сзади, на сидениях десанта, а рядом. Можно даже что-то буровить. Ощущаешь собственную социальную значимость, командира на совещание не пустили. Кизуб как отбрил: - А вам зачем? Когда собрали на инструктаж, вместо обычного для начальника полигона горлового шипения, булькания и дикого мата через слово, так что в первых рядах ощущается запах табака, коньяка и гнилых зубов из командирской пасти, вкрадчивые мужики в штатском в душу входят. Когда командир орет: - Я вас сгною! А вы, в третьем ряду, товарищ майор, встаньте. Почему не брит? Это не пугает, думаешь: - Ну давай, дави. Я сейчас отсюда вырвусь, соберу своих подчиненных и пойду их топтать... А вот когда тебя вежливо спрашивают: - А это Ваш участок? А Вы все посмотрели? А как Вы думаете? Это действует. Начинаешь пугаться собственной значимости. На семи километрах мне доверили жизнь Генсека, целых полторы минуты я буду отвечать за нее. Если бы начальник штаба меня на обычном инструктаже "озадачил", я бы и не поинтересовался в чем там дело. А так, после совещания я кинулся смотреть. Облазил барханы, вверг народ в изумление: не случилось ли чего? Меня участливо спрашивали: - Не солдат ли сбежал ? Не скажешь же им, что террориста ищу со снайперской винтовкой или радиоуправляемого металлического ежика, начиненного взрывчаткой. Нам фото показывали - умели они блажь в голову вбивать. Апофеозом стала демонстрация охранниками пистолет-пулеметов, замаскированных в "дипломатах". . В довершение всех бед старший лейтенант Иванов додумался рассказать солдатам как можно убить Горбачева. Насмотрелся видиков, впал в прострацию и начал вещать. Оказалось - просто. Достаточно заложить взрывчатку под мост и спрятаться с подрывной машинкой в барханах. Но он не учел основного: кроме "тра-та-та" есть еще и "тук-тук-тук". Настучали. Брать Иванова доверили мне. Учитывая его потенциальную опасность как террориста и крайне бестолкового офицера, я решил подойти к делу творчески. Без лишней помпы явился в автопарк и, между делом, сказал Иванову: - Какого ты хера сидишь? Иди распишись в ведомости на премию за металлолом. Там Колесников с ума сходит, ему закрывать надо. Из автопарка позвонить в часть было невозможно. Я ему ненавязчиво предложил подвезти до штаба. Проблема заключалась и в том, что его перед расправой нужно было переодеть во что-то приличное. Запускать его в черной робе в штаб, даже невзирая на его бандитскую сущность террориста-отщепенца, было непристойно. Наконец облачили его в повседневную форму, и мы тронулись. В штабе он ломанулся было в другую дверь, туда, где финчасть. Я его завернул: - Деньги дерибанят у замполита в кабинете. - А че так? - Откуда я знаю. Иди, а то без тебя обойдутся. Иванов помчался наверх, я за ним. На втором этаже втолкнул его в кабинет начальника штаба. Там уже заседал синклит с угрюмыми лицами инквизиторов. Во главе стола - начальник управления, с торца - особист. - А-а-а, голубчик. Ну, рассказывай... Как его там драли... Но теоретически он был прав. Поэтому во время визита Горбачева на Байконур на протяжении 12 километров лежало в барханах не менее двух тысяч офицеров, парами, в пределах видимости друг друга. Капитан держал лейтенанта за ноги, чтобы тот не выглядывал из-за бархана. А под мостами - по трое -четверо, так как смотреть надо было в оба - на обе стороны. Основной их задачей было следить, чтобы из пустыни на КРАЗе не выехал военный строитель и не протаранил колонну. Хотя, как бы они его остановили? КРАЗ, груженный цементом, обычно преследуемый ВАИшкой, ошалело несется по такыру. Водитель в кабине на табуретке подпрыгивает. Задача - направить ВАИшку в барханы и оторваться. Однажды я сам кинул гаечным ключом в строителя, попал в лобовое стекло. КРАЗ - в пасынок (бетонный столб, к которому крепится наземная часть конструкции.-Авт.), аж "обнял" его - всю "морду" смяло. Я, признаться, испугался. Думал убил. Куда там! Выскочил из кабины и сиганул в барханы, мы его так и не поймали. КРАЗ этот стоял на месте аварии года четыре. Дело было в апреле, жарко, а лежать пришлось целый день, так как не знали когда именно проедет "Горби". Лежим, бдим, и тут на дорогу выходит "террорист" - казах в военной форме. Рубашка засалена, на пузе еле сходится, глаза навыкат, тащит за собой мешок с чем-то дребезжащим. Одна из машин сопровождения останавливается, выскакивают охранники - и за мешок. Неизвестный еще пробовал отбиваться. Сволокли его в станцию. Мне, по рации: - Бегом! Сюда! Немедленно! Я - по-за насыпью. У охранников морды деревянные, глаза не мигают, начальник спрашивает: - Кто ( он -Ред.) такой? - "Жан" - прапорщик зенитчиков, начальник столовой. Тот пререкается, никак не въедет. Начальник меня спрашивает: -Что он там делал? Я - "Жану": -Что ты там делал? -Тарельки собирал. Вытрусили из мешка кучу грязной посуды, которую он собрал в автопарке и нес к себе в столовую. Ясно, что не диверсант. "Особист" плачет - происшествие в его зоне ответственности, моя, до будки ВАИ, 10 метров как кончилась. Моих было 7 километров, следующих 7 - оперуполномоченного, а ему майора получать. Начальник охраны прапорщику: - Через семь минут проедет Генеральный секретарь. Он обязательно остановился бы - на тебя, идиота, посмотреть. Мне : - Уберите этого дурака отсюда. Я его так с мешком и сволок на гауптвахту. Вследствие инцидента командир полка получил несоответствие. Зам по тылу, хитрый татарин, спрятался за стрельбищем - под горячую руку расправиться не смогли. Явился на службу только на следующий день. Инцидент всем перепортил службу, кроме самого "Жана". У него пятый разряд, котлы в столовой топятся скатами, белая поварская форма выглядит кирзовой. В супе плавает сажи на палец, в казарме жабы прыгают. Что с него взять? Я имел честь лицезреть Михаила Сергеевича и Раису Максимовну, но к ручке допущен не был. Охрана не пустила. Для нас, туземцев, августейший визит имел сугубо утилитарное значение: потрогать машину, посмотреть крепление зеркала на "Чайке", изумиться тому, что охрана, выходя из машины, "дворники" не снимает. Полапать за зеркальные стекла - интересно, что не видно, кто внутри сидит. Может, и нас не видят. У меня, признаться, была тайная мечта: взять бы тот автомат в дипломате и пострелять сусликов за барханом. А что до самого Горбачева, то скорее бы он, сука, отсюда убрался. Он для меня не был никаким авторитетом. Я сам себе был генеральный секретарь. Кроме того, меня ждали девки из военторга. КАБАЦКИЕ ЖЕНКИ. На позицию - девушка, а с позиции - мать. На позицию - честная, а с позиции - блядь. В армии не было женщин, только девушки (судя по оборотам речи). Из саратовского ПТУ завозили шестнадцати - семнадцатилетних девчонок-поваров и за неделю их растлевали. Хотя, что ее ждало в Саратове? Постепенное опускание. С разделением полов по социальному признаку я столкнулся еще в училище. Танцевали в актовом зале, за время танца нужно было успеть соблазнить партнершу. Парочки поочередно уединялись в антисанитарных условиях за кадкой с фикусом. Всего времени был час, а жаждущих человек пятнадцать, так что могли и морду набить. Групповой секс тогда еще был не в моде. Постепенно мы плюнули на сословные перегородки и обратились к пролетаркам. Благо те привозили с хуторов цимлянское вино, огромные хлеба и жареных кочетов. Некоторые опустились до того, что ходили к училищным поварихам, умудряясь прожить у них по четырнадцать дней, - все зимние каникулы - не выходя из комнаты. Еду им таскали с кухни. Поварихи практиковали даже групповой секс, но это не находило понимания. Курсовой офицер орал: - Ходят в женские общежития, даже в рабочие!!! Как вы к этому относитесь? - Нет, товарищ капитан, больше не буду. - Я вам покажу военторговских блядей! Сошлю туда, где только они и будут. Всех уличенных действительно сослали в самые дальние гарнизоны. Чем хороши бабы из военторга, - к ним приносишь в общагу только свое бренное тело и минимум внимания. Продавщицы из военторга спали с офицерами бескорыстно. В армии майора любили за то, что он майор. Когда заваливал в общежитие, его неделю не могли оттуда выбить. Продавщицы имели один недостаток - беременели в секунду. Конкуренция самцов. В армии выращивалась порода советских людей, там шел естественный отбор, как во времена Темучжина. Из ста призванных солдат, зачатых на гражданке, было сорок корявых, со следами вырождения. Побеждало народное, звериное начало: рядовое лицо кавказской национальности, все заросшее шерстью. Повариха, сидя на подоконнике, орала: - Хочу чеченца! Теперь они добивают Страну Советов. Подполковник Власенков бывало кричит: - Где эта блядь, Корицкая? - Я здесь, Василий Иванович. А "блядь Корицкая"- уважаемая женщина бальзаковского возраста, завпроизводством. Партия обо всем подумала. На вещевом складе мы нашли пеленки и распашонки, оставшиеся с войны. Из армии, после победоносного завершения третьей мировой войны, должна была начаться новая поросль советских людей. Как-то ночью я задержался на службе. В комендатуру прибежал испуганный лейтенант - начальник патруля. - Там баба голая гуляет по плацу. - Вязать пробовали? - Она вся склизкая, не дается - царапается. - А за волосы? - Прическа короткая. Мне стало интересно. - Так возьмите одеяло, заверните в него и несите сюда. Занесли, бросили в клетку, закрыли дверцу. Она - сразу к решетке, только что зубами за прутья не кусает. Включили воду, мои помощники стояли наготове со шлангом. Давление воды отбросило ее к задней стенке. Та была выкрашена серебрянкой на солярке, чтобы мазалась. Когда человек испачкается такой краской, она не отмывается и чернеет. Ходит как негр. К утру нужно было бабу выпустить - ей на раздачу, людей кормить. Баба, как черт измазавшись в краске, вконец озверела. - Не выйду! Я - на солдат: - Одевайте на нее шинель и выкиньте ее отсюда! На плацу уже шел развод. Люди стали свидетелями невиданного зрелища. В кои-то веки в комендатуру не затаскивали, а пинками выбивали оттуда. Наконец выпинали. Баба ломится в дверь, плюется в глазок: - Пустите, сволочи! Наконец опомнилась, гордо вскинула головуи пошла по плацу. Через пятнадцать минут меня вызывает начальник политотдела. - Что вы наделали? - Срок задержания истек. Два часа как неопознанной, для установления личности. Хотите, чтобы она меня к прокурору таскала? - А одежда? - Я ей предлагал х/б, солдата посылал в общежитие за вещами. В общем, закосил под дурачка, выкрутился. В обед на раздаче она меня уже херами обкладывала. Я потом недели две боялся есть, думал она мне что-нибудь подсыплет. Среди военторговских были и отпетые. На почве ревности одна повариха засадила разделочный нож прапорщику в печенку. Тот скончался по дороге в госпиталь. Ее судили, но так как она оказалась беременная и в состоянии аффекта, то отделалась легким испугом. Уехала в свой Балашов Саратовской области с бастардом на руках. В учебном караульном городке имелся макет огневого сооружения. Макет оказался вполне пригодным для утилитарных целей - солдаты туда таскали баб. Как-то прапорщик Файков заметил в сооружении подозрительный свет, начал ломиться. Солдаты бросились в амбразуру и вылезли наружу, а бабе, как Анке в анекдоте, помешал таз. Она орет: - Вытащи меня! Однако бдительный прапорщик проявил солдатскую смекалку и сообразительность (такое мясо в руки пришло), стащил с нее трусы и трахнул. Затем оказал помощь. Ей - ничего, только соски пообдирала о цемент. Подобные случаи были нередки. Одну подругу драли в вагончике, потом солдаты что-то не поделили между собой и подрались. Она плюнула на них, открыла дверь и ушла. А так как дело было зимой, в пургу и мороз, она, пьяная, потеряла направление, пошла не в сторону городка, а в степь и замерзла. Солдаты об этом и не знали. Утром нашли труп, подвели под групповое изнасилование. Сержанту - "вышка", сидел у нас на "губе". Шлепнули его, наверное, хотя парень был неплохой; помню, все время плакал. С бабами из военторга я провернул не одно общее дело. Консервированную конину по 35 копеек за банку продать нашим было невозможно. Оставались казахи. Повез в пустыню продавать. На нас нахлынула эта орда, боец в кузове поднял цену с пятидесяти копеек до рубля. Орда не уменьшилась. Он сгоряча повысил до трех рублей. Орда схлынула. Остановились на полутора. Я привез девкам плащ-палатку денег. Дождались, когда уедет мотовоз, закрыли магазин, всю ночь считали. В другой раз не хватило 10 тысяч порожних стеклянных банок. Я - к "губарям": - Тысяча банок - и ты свободен. Наносили за день, ходили с автоматчиком и собирали. Я всех амнистировал. Старшина военного городка пожаловался: - Не хватает ложек. Послал людей по свалкам (солдаты выбрасывают ложки с отходами, чтобы не мыть лишний раз - Авт.). Набрали столько, что прапорщик - завстоловой - еще и продал. Женщины на военной службе Женщины в подавляющем большинстве равнодушны к военной форме и воинским званиям. Я встречал только одну женщину-прапорщика, гордившуюся своей формой. Все ее за дуру считали. Обычно форму надевали через дичайший еб. Понять их можно - любая женщина, даже неохватная "мамка", хочет выглядеть хоть чуточку сексуальной. Некоторые, в целях экономии, зимой носили форменные юбки, чтобы штатские не протирались. Но шинели - никогда. Раз на развод посгоняли бабье. Плац задрожал. Девочки-связистки - еще ничего, тоненькие, как тростинка. Но сам начальник смены ефрейтор Тома (она же "Попона") - лет пятидесяти, килограмм 150 живого веса, ножки коротенькие... Или Женя Уманец из продслужбы - 30 лет, 120 кг, 8 подбородков. Их же ни в длину, ни в ширину не построишь. В батальоне звероподобных сверхсрочников еще можно распихать по шеренгам, а этих куда? И командир не удержался, так что папаха поползла. - Сними (форму - Ред.) к ебени матери! Чтобы я ни одной не видел! На этом эпопея кончилась. А как готовились! Выдавали трусы по колено. Женщинам денежная компенсация за форму не полагалась - сержантский и рядовой состав. На Тому трусов не нашлось. - Нет. - Как это нет? А той - есть. - Бери двое. - На развод не пойду. Прапорщик был вынужден ездить по магазинам, искать 62-64 размер, менять. Эта мужественная женщина возглавляла в полку кассу взаимопомощи. Вырвать у нее деньги было невозможно, конфеты начинали носить за месяц до отпуска . На службу она пошла поздно. Обычно женщины служили до 45, а ей уже 49, и до пенсии надо было еще дотянуть, да притом, что командир полка мог своей властью уволить. "Рубилась" она жестоко, "шестерила" мрачно, таскала девок-связисток за волосы. - Проститутка! Почему опоздала на 2 часа на смену? - Проспала. - С кем ты спала?! На солдата: - Кастрирую! При всех проблемах с занятостью, жен офицеров на работу в воинские части старались не принимать . Они оставались безработными, им создавали альтернативу. Женщины, служившие в войсках, штабах или управлениях составляли особую категорию. Все они были "блатные". Перед ними стояли две основные задачи: первая - выйти замуж, вторая - чтобы мужа не отбили. Я знал одну стерву, заведующую библиотекой, которая до тридцати лет замуж не выходила, пока не достоялась в очереди за мужьями до подполковника, заместителя командира части. Некоторые начинали круто. Плишкина ворвалась в часть, совратила секретаря парторганизации, одного майора. Однажды он поехал на рыбалку майором, а вернулся капитаном - утопил в Сыр-Дарье УАЗик. Понизили в звании по телеграмме Главкома. Год проходил капитаном. Но Плишкина не рассчитала - жена мужа отбила. После этого соискательница на некоторое время затихла, пока не встретила другого майора и не забеременела от него. Так Танька осталась с ребенком, а сожительствовать с прапорщиками она брезговала, хотя, по большому счету, совращать получалось только их. Отбить офицера у жены было трудно. На почве взаимной неприязни к "военторговским" женщины из штаба опасались ходить в офицерскую столовую - боялись, что их отравят. Брали еду с собой или ходили в продслужбу. "Жизель" - женщина необъятных размеров с выразительными, как у коровы, глазами, работала в продслужбе писарем. Как-то я без всякой задней мысли напоил ее кумысом. Началась аллергия, бедняга чуть не умерла. Сволокли в санчасть, взгромоздили на топчан. Фельдшер, глядя на ее колышушиеся телеса, от волнения не мог попасть иглой в ампулу, пока "Жизель" не прикрикнула: - Ты что, сука, моей смерти хочешь? Или бабы не видел? Действительно, когда баб водили в санчасть делать прививки от чумы, их кололи сестры . Посмотреть на задницу "Жизель" собралась целая толпа желающих. Вызвался начмед: - Я сам! Выходит. - Ну и женщина! Памятник! Была без комплексов: - День без мужика Бог в жизнь не засчитывает. Однако спала от капитана и выше, с теми, кто при власти. На наши замечания: "Куда муж смотрит"? - только отмахивалась: "Я ему посмотрю"! Карьера ее окончилась печально - "сгорела на работе". Командир полка не удержался, сделал ей замечание: - Когда вы форму оденете? И вообще, с таким задом не здесь работать. А "Жизель" имела университетское образование. Подтянула юбку выше колен, повернулась к командиру и ответила: - Что, я Вам такая не нравлюсь? Не с Вашим членом на мой зад заглядываться. Даже если его приставить к голове, то Вы все равно будете ниже моего мужа. Командир полка, отъявленный матерщинник, потерял дар речи. - В штабе тыла блядство развели! Уволили ее в тот же вечер. Полк воспринял случившееся с сожалением, такой красивой женщины у нас больше не было. А вообще, полк служил пристанищем женщинам удивительной корявости. Одни фамилии чего стоили: Плишкина, Лягина - чистокровные угро-финнки: широкие лица, короткие ноги, непропорциональные зады, отсутствие грудей... Как-то слегка подвыпивший прапорщик Чирков в поисках приключений ползал по штабу, мерзко сквернословил, вступал в пререкания с писарями... Лягина сделала ему замечание: - Если б я была Вашей женой... Ваня Чирков, окинув ее с презрением снизу вверх и сверху вниз, ответил: - Да я бы с тобой не спал даже на безлюдном острове. Ты знаешь, кто такой был Милляр? Она, естественно, не знала, что это был артист, на протяжении сорока лет игравший Бабу Ягу и Кощея Бессмертного. Обидевшись за Милляра, Лягина пошла к замполиту. Тот вызвал Чиркова и начал допытываться, кто такой Милляр. Замполит не понял юмора и прапорщику вкатили строгача за "нахождение в нетрезвом виде". Нельзя пользоваться женщиной в армии монопольно. Телефонистка, пока молодая, - жила с командиром батальона, года через два - с прапорщиком, потом - с солдатами. Солдат мог сожительствовать, например, с горбатой. Официантки и поварихи сожительствовали с прапорщиками и солдатами. Комендант располагал продавщицами и "чипошницей". Вотчиной начальника тыла была завстоловой. Командир полка сожительствовал с завпроизводством. Кинуться на нее никто не смел. Наличие семейных связей в воинском коллективе не принималось в расчет. Там, где пили вместе, там и жили сукупно. Неприличным считалось совершить мезальянс - выйти из своего круга. Вот я не мог полюбить повариху, хотя мне и нравилась одна, "Булочка". Мне бы продавщицы глаза выцарапали. В медслужбе Коля Ковалев занимался иглоукалыванием от бесплодия. Ходили к нему Лягина и Отичева (с полными ушами иголок), пока последнюю не отодрал в продслужбе Кобелев. Забеременела в секунду. Выцарапав глаза жене Кобелева (из благодарности), она вышла за него замуж. Своего мужа выпинала и за руку привела другого. Самки были. А Лягину так никто и не трахнул. Она была примитивна, а Кобелева на всех не хватало. Евлеевская работала в медслужбе фельдшером. Казах-санитар упорно именовал ее "Еблеевской". Она возмущалась: - Я не Еблеевская, я Евлеевская. Казах: - Все равно блад. Компьютер в части заменяла Таня Плишкина на пару с прапорщиком Шишкиным. Какому-то московскому мыслителю пришла в голову идея - автоматизировать контроль за исполнением. Не знаю как в Москве, а в части вся автоматика заключалась в ногах Шишкина. Таня Плишкина выписывала карточки с поручениями , а Шишкин разносил их по исполнителям. В каждой канцелярии или каптерке он засиживался по часу. В части семьдесят процентов офицеров и прапорщиков изнывали без дела, поэтому для них каждый вошедший был свежим человеком, с которым велись неспешные разговоры. В книге, которую Шишкин носил под мышкой, полагалось расписываться в получении карточки. Получив, ответственные попросту выбрасывали ее, не читая. Благо распоряжения отличались абстрактностью: "Офицерам и прапорщикам повторно изучить директиву Д - 08". Поэтому попытки Шишкина собрать карточки назад были заранее обречены на провал. Круг замыкался. По части с озабоченным видом целый день шнырял человек с перфокартами в поисках баб и водки. И дошнырялся. Естественно, в условиях безделья к отделению АСКИ (Автоматической Системы Контроля Исполнения) присоединились машинистка и секретарша. Тем самым создалась нехилая блядская компания, начался разврат и разгул. Первым неладное заподозрил начальник штаба: в кои-то веки прапорщик погладил брюки, - раньше всегда ходил в мятых. А от Шишкина еще и духами разило. Куда-то стала исчезать машинистка, особенно, когда была нужна. Внезапно нагрянув в АСКИ, начштаба обнаружил там еще один притон, все обитатели которого, как оказалось, жили сукупно. Ко всему забеременела Плишкина. Начальство схватилось за голову. Выход нашли быстро, Плишкину свели с одним опальным замполитом - все равно ему пропадать, - какая разница с кем. Плишкина родила, как коза - через пять месяцев после знакомства. На что замполит был дурак, и то сообразил. Плишкину пришлось переводить в разряд матерей-одиночек - никакие угрозы не заставили замполита жениться. Он даже бросил пить и воссоединился с семьей. После того, как он выстоял против такого сонма "политрабочих", народ его зауважал. Отменить АСКИ было нельзя, идею спустили сверху. Начальство приняло Соломоново решение - пожурить Шишкина и оставить на прежнем месте. Назначить другого - все начнется заново. А чтобы не было притона, АСКИ из отдельного кабинета пересадили в приемную начштаба. Вместо Плишкиной на работу взяли чью-то перезревшую мордастую дочку, о рабочих качествах которой дает представление следующий разговор командира с начальником штаба (собственно не разговор, а истошные крики). Командир читает, читает: - Ошибок твоя машинистка нахерачила. Ты хоть, блядь, читай (диктуй - Ред.) приказы. Учи ее, подсказывай. - Да я учу-учу, а она даже слово "хуй" через "ю" пишет. Народ начал блудить в "секретке". Лучшая должность машинистки - в секретной части. Если хорошая баба, там же ее можно было и драть - помещение оббито тканью, можно закрыться и сидеть... Чем занимаются - не ясно: ни звуков машинки, ни страстных стонов наружу не слышно. Зайти туда мог только начштаба (раз в месяц), или особист (раз в год). Особисты у нас почему-то больше свалками интересовались. Поэтому не удивительно, что машинистки постоянно беременели. В "секретке" все было продумано до мелочей: стены оббиты лотками из-под яиц, сверху - синей тканью, хотя, казалось бы, как можно подслушать машинку? В двери - окошечко, если кто-то подошел - "Что тебе надо"? Таких профур набирали! Одна умудрилась родить от начальника автослужбы. Однажды озлобленный комендант штаба забил женский туалет - из-за него всегда наезжали, так как убирать его никто не хотел. Какая началась революция! Штабные бабы моментально оккупировали туалет командира части - тот, как положено, ел и испражнялся отдельно. Установили у него живую очередь, так что командир и его заместители часа три не могли туда попасть. Комендант был найден и отодран немилосердно. Статус-кво восстановили, но перед этим досталось мне. Так как все говорили одновременно, командир не все понял и вызвали меня. Я с порога указал на случившееся недоразумение. - Я никакого отношения не имею. - Вас, комендантов, как собак нерезаных! С высочайшего повеления, я сам нашел прапорщика и начал давить: - Я тебя сейчас в этом очке утоплю! Тот резонно оправдывался: - Они гадят, но не убирают... Бабы отстояли свои права еще тем, что грозились создать женсовет. Командир струсил: кроме парткома, иметь еще и женсовет для него было чересчур. Сексуальная жизнь полка Должность коменданта располагает к наблюдениям: ситуация в гарнизоне была мне известна куда лучше, чем особому отделу и политотделу вместе взятым. Как-то попалась мне одна военторговская баба с "наркотой". Предчувствуя успех, я начал ее "колоть" и склонять к сотрудничеству. И она мне поведала, что у нас в военторговской столовой работает некая дама по прозвищу "Веранда". - Вы тут наркотики ищите, а она, знаете что? С девушками спит! Тогда термин "лесбийская любовь" был нам неизвестен. На родине, в Чернигове, я, правда, знавал одного вольнонаемного, работавшего в женской зоне киномехаником. Придя на рабочее место новичка, начальник зоны первым делом поинтересовался, почему тот не запирает дверь. Оставлять ее открытой на воле полагалось по правилам пожарной безопасности. Когда наутро из аппарата сперли продолговатую лампу, предостережение начальника обрело смысл. После каждого сеанса приходилось их выкручивать и прятать в железный ящик. Впоследствии за раздутую бракованную лампу местные дамы давали по сто доинфляционных советских рублей - тогдашнюю месячную зарплату киномеханика. Наш, в поисках подобного брака, оббегал всех своих коллег. Полагая, что гомосексуализм среди женщин является таким же уголовным преступлением, как и "насильственное мужеложество", я, понятное дело, заинтересовался: - Ну-ну, изложи мне этот факт подробно. Она пояснила, что "Веранда" спит только с женщинами и питает особенную страсть к девственницам. Заманивает "пацанку", напаивает, затаскивает в постель и ломает целку. - Как? - Языком. Наперсток одевает... - А потом? - Вытаскивает. - Покажи мне "Веранду". Та - ни в какую. - Не покажу. Меня прибьют, если узнают, что я выдала. Пришлось надавить. И вот, что я узнал: "Верандой" оказалась наша официантка Юля - ангелоподобное существо приятных очертаний с васильковыми глазами. Никаких дегенеративных признаков, по Ломброзо, я в ней не обнаружил и сразу понял, что тот нагло лгал. Одевалась она тоже нормально, маскировалась, как Мата Хари, ничем не выдавала своих преступных наклонностей. Чтобы попасть к ней на квартиру и не быть посланным на хер, я договорился с начальником военторга: якобы он ей через меня что-то просил передать на словах. Ввиду отсутствия мебели, обстановка в логове "Веранды" была предельно спартанской. Никаких садистских орудий пытки я не обнаружил, но, по-моему, она их еще и порола. На кухне следы грязной посуды, исполинские тараканы мечутся в поисках чего-нибудь пожрать. Бабы в общежитии брезговали варить - приносили объедки из столовой. Котлеты, гуляш перекручивали на мясорубке и делали макароны по-флотски. С тех пор я на них смотреть не могу. Когда прибывало новое пополнение, сотрудницы-подруги "Веранды" (ее бывшие жертвы) помогали в совращении. Приглашали в гости, добавляли в водку спирт, девка с непривычки спадала с копыт, ее волокли на кровать... Я видел это ложе - солдатская кровать с бельем цвета чернозема. Наутро она уже сама "тащилась" от этого и становилась звеном неразрывной цепи. Заговор существовал годами, а узнал я о нем совершенно случайно, иначе ее бы не выдали. Посвященные с гордостью носили на животе татуировки: "Еби меня здесь", или на бедре, ниже ягодиц: "Раба любви". Своих протеже "Веранда" могла назначить на самую престижную должность - печь булочки. Этот процесс был полностью механизирован, единственный ручной труд - бить яйца, но солдату его нельзя было доверять - он бросал в автомат яйца со скорлупой, в булочках она трещала на зубах, как песок. Меня поражали как автомат для замешивания теста, так и сама "мисс Булочка". Какая была женщина! Когда она мыла полы я ее предупреждал: - Ты осторожнее, а то на сиську наступишь. К сожалению, у нас с ней была разная сексуальная ориентация. Без благоволения "Веранды" так и останешься в посудомойках. А те, кому не нравится, могли ехать в село в Саратовскую область к маме и навсегда забыть о военторге и лейтенанте, которого "Веранда", при хорошем поведении, могла и сосватать. Когда я все это узнал, то изложил в рапорте начальнику политотдела. Надо сказать, что мы с ним были коллегами, изучали гниль общества изнутри. Он, как и все политработники, был антисоветчиком, но долг превыше всего... И исключил меня из партии. - Таким, как ты, в партии не место. Его поражало, что я входил во все подобные сомнительные компании и обо всем знал куда больше, чем Особый отдел. Например, говорю ему: - Я даже знаю, что на свадьбу Вашей дочери привезли две канистры спирта, а Лихнович одну разбавил. Посмотрите сами, она внутри проржавела (канистра с разведенным спиртом ржавеет - Авт.). Прочитав мой рапорт, он даже покраснел: - Слушай, ты такое пишешь... Моя жена потом находит и читает. Лучше бы ты узнал, кто патроны на стрельбище ворует. В знак доверия и он рассказал мне историю. Один капитан, изобличив жену в неверности, связал ее и зашил срамные губы. Эту зверскую боль она испытала дважды. Второй раз - когда хирург в госпитале из мужской солидарности расшивал без наркоза. Все пороки буржуазного общества не были чужды замкнутому миру космодрома. Ознакомившись с эротическими фильмами (по мере распространения видеомагнитофонов), я обнаружил, что наши люди и за железным занавесом занимались тем же. Прапорщик Ходон даже повесился на сексуальной почве - насмотрелся. Он точно был "того". Я за ним и раньше замечал, когда он орла завел на балконе. "Эротический батальон", он же радиотехнический, - казарма в две комнаты, три солдата дежурят, три отдыхают. Они ничем не занимались, мы приходили туда оттянуться. У командира в служебном помещении стоял сейф. В нем - альбомы с фотографиями обнаженных женщин с 1956 по 1986 год. Мы насчитали несколько сот жертв его страсти. Сам он закончил свою карьеру преждевременно - не поделил с особистом семь килограммов спирта, и его уволили. Прапорщик Воронцов любил, когда при нем трахали его жену. Майор Синицын Иван Павлович, охотно отзывавшийся на "Иван Падлыч", мог изображать губами половые акты различной интенсивности. В курилке собиралась масса желающих, все слушали с упоением. Его очень уважали, он все умел, в том числе подражать голосам начальников. Когда из-за угла изображал командира полка, все разбегались. Прапорщик Крашенинников сожительствовал сразу с бабкой шестидесяти пяти лет, ее дочкой сорока пяти и внучкой шестнадцати лет. Поставили две кровати и спали вповалку. Обнаружил эту кровосмесительную связь майор Давлетов. Он был старшим в комиссии - делил пайки. Был въедлив и ему доверяли. Когда делил я, под кроватью почему-то оставались один-два ящика тушенки. Раз пропал мешок с чем-то, подозрение пало на нашего прапорщика. Жил он на первом этаже. Давлетов зашел к соседу, прошел через лоджию и затаился. Увидел свой мешок, пошел дальше, чтобы накрыть на горячем, и обомлел... Одна сосет, другой - он лижет, что делала третья - не помню. Но и этого ему было мало. Он еще сожительствовал с бабкой, живущей этажом выше. - Такой кайф, она уже и не шевелится! Бабка его даже ревновала. Капитан Кувелин (кличка Гнус) женился восемь раз, кончил тем, что перерезал себе вены. Капитан бил жену. Та приходила жаловаться в штаб. Когда замполит задавал ему дежурный вопрос: - Ну, почему вы бьете свою жену? Он отвечал: - Да потому, что люблю. - Аргумент признавали веским. Командир роты Бахур - сам питерский, из мореманов - начал "доставать" жену. Она - на балкон: - Еще шаг - и я прыгну! - Так я тебе помогу! Она небольшая такая была, Бахур схватил ее за руки и сбросил. Посмотрел, как падает. Вызвал "Скорую помощь". У жены - перелом позвоночника. Из Ленинграда приехал тесть, тоже моряк, собирался научить жизни. Бахур схватил кортик - у него дома висел над ковром. Хорошо, что жил на втором этаже - тесть спрыгнул следом за дочерью. "Боба" патруль поймал уже у Дома офицеров. Я с ним год служил, вообще мужик был остервеневший. Когда его жена загремела в больницу, Боря купил курицу лет восьми отроду и отдал братьям-"бацильникам" - известным кулинарам. Те - дипломированные повара - так ее зажарили, что когда Боря принес эту курицу жене, та натолкла его ею по физиономии. Зажили душа в душу. Рядовой Яшин (потом он стал прапорщиком) на "гражданке" вместе с отчимом сожительствовал с сестрами. У вотяков это не грех. - А чего я буду из дома уходить? У них по двенадцать-пятнадцать детей в семье, "папаня от водки помре". Он же склонял к сожительству и солдат. Был в роте один солдат, "Машка". Отдавался за деньги , за сеанс однополой любви - трешка . В караул он шел нарасхват, фигурка у него была женственная. Я его вычислил по тому, как он переходил из смены в смену - заступали на неделю, попробуй собаку трахнуть - она покусает, овцу еще можно затащить... Снисходя к положению солдат, я его особенно не гонял. Начштаба достал: - Позор, надо его убрать. - Пускай, нравится человеку. Я его под благовидным предлогом сплавил в другую роту. Через какое-то время прибегает ее командир: - Ты мне проститутку подсунул! Первыми эстетами в полку стали эстонцы: они уже знали, кто такие "голубые". Прежде фельдшер Горбунов в санчасти драл всех подряд. Так как бабы ему не давали, доводил больных до истощения и сожительствовал за пайку хлеба, как в концлагере. Один было подкатился ко мне жаловаться и услышал в ответ: - Да иди ты на хуй! Мне бы его проблемы. Ленкомната Ленкомната - это самая настоящая кумирня с изображениями святых и нечестивых. Только вместо Георгия Победоносца и змея, гидру империализма колол советской воин. Полагалось иметь 8 стендов, вроде бы солдаты понимают, что такое "национальный доход". Наш замполит брал формой, стеклами, фигурными гвоздями, объемностью изображений. Как-то в проулке, я в одном тексте насчитал штук 80 ошибок - солдат писал. На стене висела стенгазета антисоветского содержания. За ее написание отвечал рядовой Шарапов, татарин по национальности, зашуганный и хитрый, с 8-ю классами образования. Газету никто не читал, даже замполит. Однажды в роту приволокся пропагандист из бригады (последней в ракетных войсках) "Что делать не надо" - майор Тарадада. Кстати, отсосал орден "За службу Родине в Вооруженных Силах" 3-й степени. У нас от этого ордена отбивались - он был непривычной квадратной формы. Майор любил читать стенную печать. Прочитал и ужаснулся. Кроме массы грамматических ошибок, все было политически неграмотно. - Я забираю эту газету! Дневальный: - Пока нет командира, я не отдам. Повесьте ее на место, товарищ майор. А они охраняли старты и майоры перед ними ползали на карачках - на старте все зависит от солдата, сорвет пломбу - и майор будет ходить капитаном. Караул-то мне не подчинен, а подчинен дежурному по караулу, какому-нибудь лейтенанту из инженеров, понятия не имеющему о караульной службе. И приказать нельзя - дневальный по роте подчинен дежурному по роте. Тарадада впоследствии на совещании возмущался: - Я посмотрел в глаза этому солдату и понял, что если я не повешу газету на место, он меня выкинет. Я вынужден был подчиниться. Неприменным атрибутом ленинских комнат, кроме стенгазет, были "ваальчики" - маленькие бюсты В.И.Ленина, сокращенно ВИЛ - Ваал. Его дневальный каждый день протирал, чтобы пыль за ушами не скапливалась. Если покупать готовые в Алма-Ате, они все узкоглазые, смахивают если не на Мао, то на Конфуция. Комбинат лепил по макетам, как-то исправить их было трудно - очень уж плоскомордые. Лучше всего было купить в Джусалы в "Культтоварах" бюст Луначарского. Если сделать лысину и уменьшить бороду, шел за Ленина. Умельцам было по силам любой бюст обточить, даже бронзовый. Могли и Шевченко "вылепить", и Дзержинского... ПЛАЦ. Я в принципе не согласен с "теорией руин" Шпеера, согласно которой нельзя использовать железобетон для культовых сооружений. Наш начальник политотдела, полковник Кузнецов (рост - метр шестьдесят, любимая поговорка - "И я посмотрел Де Голлю в глаза") был одержим манией созидать. Построил на плацу стенды из швеллеров. За усердие был переведен в Москву, где перекопал какой-то важный правительственный кабель, за что и был уволен. Обилие стройматериалов действительно побуждало к строительству. Я за два дня из железобетонных плит построил на плацу трибуну для начальства . Дорожные плиты были взяты на старом старте, благо, техника позволяла, поднимала до ста тонн. Единственной проблемой было вырубить звезду размером с хороший письменный стол. Рубили зубилами и тупыми топорами, шлифовали кирпичом. Единственную "болгарку" перед этим украли у начальника инженерной службы. Я видел, как Яшин в перерыве поволок ее за столовую и продал Кобелеву за три литра спирта. Вижу: несет в дипломате. Выпили все вместе... Когда прежний владелец увидел "болгарку" у Кобелева в гараже, то таскал хозяина вместе с ней по всему помещению, но так и не вырвал. И двухскоростную дрель тоже. Потом звезду надо было закрепить на другой плите, с углублением под нее, которое тоже надо было высечь. Трибуна получилась, как пирамида. В пустыне ее не разрушит ничего, кроме взрыва. Она и сейчас возвышается над плацем. Главное - правильный выбор стройматериала. Плац без трибуны - не плац, так, заасфальтированная площадка. В городке могло не быть света, хоть убейся, но на плацу всегда горели "неонки". Сейчас бы разметку наносили светящейся краской. Кроме трибуны возвышались флагшток и плакаты. "Запомни, сын, что Партия, Родина и мать - понятия святые". Щит закрывал солдат от дежурного, они там мочились. Утром за пять минут в туалет все не влезут. А зарядка - 40 минут, молодые выскакивают, куда? Когда кусок отгнил, убедились, что плакат не следует опускать до земли, чтобы видеть ноги того, кто гадит. Все должно быть продумано. А то один узбек нарисовал солдат, похожих на китайцев. Вышло как в НОАК. Кизуб, замкомандира части, за голову схватился: - Что вы понамалевывали?! Когда шифер покоробило, получилась какая-то японская графика. Перед большими строевыми смотрами на плацу вешали зеркала. На ночь выставляли дневальных - отгонять солдат, чтобы не смотрелись. Делом чести считалось украсть или разбить. Смысл воинских ритуалов до сих пор неясен. Вынос и относ полкового знамени, воинская святыня под щенячий визг полкового оркестра перед чумазыми солдатами... Кого и на что это должно было вдохновлять? Оркестр состоял из трех труб барабана и литавр, эти были и вовсе некстати. Трубача-солиста я выгнал из своей роты - он был прикомандирован к музкоманде в клубе и в любой момент мог нажраться. Железное правило - избавляться от всех нестроевых солдат. Он же заодно исполнял и обязанности капельмейстера - играл и притопывал. Убожество, эта вшивота знала только встречный марш "бум-бум" . Барабан был не натянут и шлепал, как сапог без портянки. На разводе этот , прости, Господи, оркестр исполнял что-то среднее между лезгинкой и "Алеет Восток". Начальнику штаба при докладе командиру с большим трудом удавалось попасть в ногу - барабанщик выдавал далеко не сто двадцать ударов в минуту. Но самое страшное случалось, когда они исполняли Гимн Советского Союза. Мелодия была невероятно затянута и напоминала "Боже, царя храни!" Начальник политотдела от греха подальше уходил с плаца. В конце концов капельмейстер упился в клубе брагой. Его приволокли в роту, а в личных вещах нашли боевые патроны с номерами моей роты. Меня потом особист таскал неделю, а все это время капельмейстеру чистили морду в каптерке - за патроны. Оказалось, он когда-то был дежурным по роте, а старшина пересчитывал патроны. Вот он воспользовался моментом - подменил холостые на боевые. А так как автомата у него в клубе не было, то он делал из них шариковые ручки и брелки. На чем, падла, и попался. Однажды в полк привезли Кантарию. Встречали со всеми воинскими почестями. Еще где-то на полигоне деды порядочно нагрузили его коньяком, в микрофон он только хрюкал. Так как основная масса слушателей литературным русским языком не владела, это хрюканье сошло за рассказ о вооружении флага над Рейхстагом. Какой-то провокатор пустил слух: мол, тому, кто сфотографируется рядом с дедом, дадут отпуск. Я с комендантским взводом едва оттеснил эту сволочь. Сам фотографироваться с каким-то пьяным грузином побрезговал - он был неблагообразен, потом не докажешь, что Кантария. Часа через два вождения под руки деда закрыли в "Волгу" и повезли дальше. Командование вздохнуло с облегчением: "Слава Богу, не помер"! Спустя десять лет оказалось, что ни на каком Рейхстаге он не был, а знамя там повесили, когда немцы капитулировали. "Заря"- одно из гнуснейших мероприятий, пережиток митраизма. Смысл его теряется в первых веках христианства, с введением юлианского календаря. Это на Афоне солнце заходит в шесть часов вечера и объявляется "ночь". В Казахстане отбой объявляли в одиннадцать часов вечера, потому что в десять - еще видно. Мероприятие это, глубоко презираемое всем личным составом, у нас в полку так и не прижилось. Горнист служил олицетворением армейской мерзости. Моя первая "Заря" была посвящена тридцатилетию Победы. Накануне наш курс подняли часов в шесть утра, погрузили в машины, отвезли за город. Там на складах выдали обмундирование старого образца: гимнастерки, стальные шлемы, плащ-накидки, вооружили автоматами ППШ, чем мы были несказанно удивлены. После чего вернули в город, построили на площади вокруг театра, выстроенного в виде трактора. Стояли долго и нудно. Наконец отдали команду: - Горнист, играй "Зарю"! Прослушали. Сыграли Гимн. - К торжественному маршу... Изображая воинов - освободителей мы промаршировали перед толпой зевак и обратным порядком - за город. Там сдали обмундирование, получили свое, вернулись в училище около двух часов ночи. Никто ничего не понял. СТРОЕВОЙ СМОТР Сообщения о строевом смотре расценивалось, как штормое предупреждение. Новость повергала всех командиров в глубочайшее уныние, особенно узел связи, третью команду, автороту, где все вещевое имущество было продано военным строителям. "Парадка" шла по пятьдесят рублей, какой прапорщик устоит. Если часть запускает ракеты, она не может быть небоеспособной из-за отсутствия шинелей. Поэтому всю эту иноплеменную сволочь сперва нужно было одеть. Майор Коробко с прапорщиком Смоляновым, промотавшие все вещевое имущество, собирали на строевой смотр по крохам. Накануне смотра, даже лежачих больных выкидывали из санчасти, вдруг проверят, а там лежачие. В санчасти должны быть только фельдшера и желательно трезвые. Можно было построить полк на плацу, но в нем на шестьсот человек личного состава - триста офицеров. Будет идти "коробка" офицеров и сзади - восемь калек. Поэтому всю вшивоту загоняли за склад, для хозвзвода - восемьдесят человек, даже до прохождения не доходило. Показать их было невозможно, их прятали за учебный корпус, откуда они разбегались по местам. В день смотра сторонний наблюдатель мог видеть, как издали движется колонна, но не "червяком", а "рывками" - не в ногу. Подбирают ногу, получается - подпрыгивают. Потом доносится отдаленный лай, вблизи различается: - Заправщик, ты у мира на чеку! Поют узбеки, таджики, азербайджанцы - рот на ширину приклада. Проверяющие стоят, ни живые ни мертвые, они должны все это оценивать. Сунет эта коробка, впереди лощеные офицеры управления, следом менее лощенные - из боевых подразделений. Закосить от строевого смотра приравнивалось к участию в сражении, на человека смотрели, как на Героя Советского Союза, а если он еще и уволок свое подразделение, это признавал даже командир части. СУДНЫЙ ДЕНЬ Трубный глас заменяла сирена. В роли архангела Михаила выступал помдеж, прапорщик, который с остервенением крутил ручку. Собакам на площадке очень нравилось, они дружно подвывали. В этот момент свора ангелов-посредников с секундомерами влетела в казарму и, наученные опытом, чтобы не быть затоптанными, прятались в канцелярию. Казарма на 10 минут превращалась в дурдом для буйнопомешанных. Солдаты по тревоге хватали все подряд, чтобы надеть на себя и побыстрее стать в строй. Больше всего страдали те, кто отвечал за светомаскировку: они должны были завесить окна своими одеялами. Окна в солдатских казармах были по размерам одеял. Выбегали в непарных сапогах, двух касках на голове. Труднее всего было выдать оружие и записать кому. Стояла невообразимая давка, мат, подзатыльники и пинки. Шли по старшинству - от более заслуженных к менее, а не по взводам. Оружие, как и снаряжение, хватали, не глядя, а номера записывали свои, потом в строю менялись. Неразбериху усугубляла конструкция казарменных дверей. Чтобы не воровали столы, тумбочки и кровати, старшины забивали одну половину. Так же наглухо забивали и запасные выходы: не дай Бог дневальный ночью уснет - соседи украдут шинели, потом нагло в них ходят. Потерпевший считался опущенным, его называли "чайником". Украсть что-либо у соседа считалось доблестью. Кралось все, начиная с телефона на тумбочке дневального. Было особым шиком поставить его в канцелярии и пригласить командира потерпевшей роты. - Да это же мой телефон! - Да пошел ты ... В дверь можно было протиснуться только боком. Из всех обитателей трех этажей хуже всего доставалось третьему. Им сваливались на головы, по ним шли ногами, не дай Бог кому-нибудь упасть или не одеть шинель в рукава - наступали и разрывали до воротника. С третьего этажа солдата сбрасывали на второй и, затем, на первый. Трех последних сарбазов, по хивинской традиции, били нещадно. За 10 минут рота должна была стоять на плацу. В это же время, пока мы строились, авторота с гиканьем, свистом и улюлюканьем неслась в автопарк. Ее, как тигр буйвола, гнали ротный и взводные. Особенно доставалось "мазистам": им еще нужно было получить аккумуляторы, килограммов по сорок. Несли их худосочные солдаты первого года службы, "деды" бежали к машинам. Больше всего от этой системы выигрывали каптеры. Они оставались в роте, закрывали все на замки и спали, обжираясь тушняком с маслом. На просрочку норматива можно было набрать столько баллов, что учение могло закончиться для ротного, не начавшись. Пока прибывала техника, рота приходила в себя. Нужно было вывести всю технику, поэтому к каждой машине на ходу прицепляли по две-три "несамоходных". Из автопарка выползала кишка "зеленого змия". За авторотой в облаке дыма, с дрожанием земли, гордо выезжали МАЗы, - они всегда были на ходу. У них, сук, даже боксы были теплые - ракетная техника. Следующий этап - разгрузка личного состава и провианта - также превращался в кошмар. Следом за командой "По местам!", после того, как все уселись по машинам, наступало неопределенное время ожидания, тянувшееся 6-7 часов кряду. Кормить никого не собирались. Солдаты нервно курили и тоскливо смотрели в сторону столовой. Повара и кухонный наряд обжирались завтраком. Все время нашего ожидания стратеги в штабе разрабатывали диспозицию вывода части в запасной район. Все боялись принять решение, половина машин не на ходу, а ехать надо - все сроки истекают. Поэтому все друг друга обманывали . Командир смотрел на колонну длиной в несколько километров, дело шло к вечеру, курево кончалось. По колонне сновала сытая тыловая сволочь: все эти начпроды, писаря, и поддатые медики. У них в машине был харч и спирт, больных бросали на фельдшера, который потом сожительствовал с бедными солдатами в подвале. Санчасть была, как публичный дом, порядочные солдаты боялись туда ложиться - сначала трудотерапия, потом голодная диета и, как итог, насильственное мужеложество. Дальше - больше... Особо жестокой была процедура мытья солдат в полевой бане в пустыне зимой. Лично я категорически отказывался - лучше под трибунал. Был у нас один садист, Белкин, он и изголялся. На ветру ставили палатку и пытались нагреть несколько бочек воды до температуры человеческого тела. Солдаты, спавшие у выхлопных труб МАЗов, были невообразимо грязными. Грязь въедалась в тело, вода стекала с него, как с гуся. Отмыть их можно было только бензином или стиральным порошком в стационарной бане. Когда эту баню - крематорий топили, все прятались, солдаты начинали кашлять, прикидываясь больными. В полевых условиях в санчасть никого не принимали из-за престижности теплых мест для спанья. Инстинкт подсказывал: расслабишься - пропадешь. Если некоторые подразделения приезжали в сапогах, а другие в валенках, можно было проснуться в одних портянках. Откуда валенки у узла связи? Прапорщик пропил их еще прошлой зимой. Люди, как звери в стае, делились на своих и чужаков. Никто не выходил из своего района - вокруг вертелись чужаки... Хуже всего доставалось клубным работникам и писарям. В подразделениях было тесно: мы спали в БМДС, в тепле, вповалку офицеры, прапорщики, солдаты. Вокруг часовые, связь только по селектору. Штабная элита буквально за несколько дней превращалась в чмуриков. Жили в утепленной байкой "зимней" палатке или в клубной машине КУНГ-ГАЗ-66. С ними же обитали: секретарь комсомольской организации полка и завклубом. Больше некуда было деться. Завклубом даже пришел к моей машине: - Нет ли у вас горячего чайку попить? - Пошли его, старшина, на хуй. Мой старшина срочной службы Галкин добавил сквозь зубы: - Вам же сказали, командир роты, что идите на хуй. Ходят тут, чай просят, и не стыдно вам? Их еще заставляли оформлять наглядную агитацию, служившую солдатам на подтирку. Даже повара ими брезговали, норовили зачерпнуть сверху, не помешивая, и вылить, не глядя, на шинель. У меня был настолько толковый старшина, что повара спали у нас, шеф-повару даже дали матрац. Харч все равно был паршивый, зато набирали снизу, и ели мы в первую смену. Под конец, когда приползала какая-нибудь четвертая команда, остатки разводили водой, чтобы хватило всем. Не было ни отбоя, ни подъема, солдатам нравилось - лежали спокойно. От ночного безделья беспощадно резались в карты. Мы несли охрану позиционного района, поэтому были вне всякого контроля. Полагалось ставить парные посты, секреты, патрулировать... Зная нашего солдата, я не рисковал отпускать его дальше десяти метров, мочились с машины. Единственным офицером, к которому солдаты относились с уважением, был майор Колпаков - начальник инженерной службы. У него с собой было ружье, он брал солдат на охоту, и, как и я, жрал с солдатами из одного котла. Для офицеров накрывали отдельно, даже масло давали. Я знал, что такое кончается плохо, и не отделялся от личного состава. Командир должен сидеть с солдатами в одном окопе и вместе с ними кормить вшей. Прожив в таком блядстве несколько дней, я понял, что нужно решать продовольственную проблему. Посоветовался с прапорщиком, склонив шеф-повара, свез казахам мешок лука, который выгодно обменяли на пряники и вино. Те были, как кирпич - долго жуешь, но питательные, рота ела два дня. Через два дня мы свезли подсолнечное масло и обменяли на тот же ассортимент. Приценились к складу картошки, но дали отбой. Мы бы продали и вермишель. Ключи от продмашины были у нас, часовой тоже стоял "наш". Шеф-повар был беспробудно пьян. - Мы забыли, зачем сюда приехали... Так дальше нельзя... Ему вновь наливали кружку вина и он вновь вырубался на несколько часов под воздействием алкогольной интоксикации. К А Р А У Л Ы. Постовые ведомости, как и полковые приказы, хранили вечно. Сейчас-то их, конечно, сожгли. Ах, какие исторические документы пропали - бумагу научились экономить! По ним можно было узнать, кто стоял в карауле, скажем, в Свердловске в 1925г. такого-то числа. Пока человек был жив, могли найти и наказать за открывшуюся нерадивость. Труд военного социально не восстребуется, его нельзя овеществить. В военное время страну защищают гражданские, в мирное - прикрываются патриотическими фразами, вроде "высокой боевой готовности", что вызывает необходимость всем друг другу врать. Заставить часового делать ненужное (ходить по периметру) можно, но сколько для этого необходимо проверяющих? На одного часового - разводящий, помощник начальника караула и начальник караула. Ставят на два часа и за это время дважды проверяют. Часовой охраняет печать, даже не зная, что за ней. (Если бы знал - сам украл бы). Классический пример - автопарк: противоугонные рвы, проволочные заборы. Солдаты каждый день засыпают рвы и едут в самоволку. А что часовой? У него даже патронов нет, стоит на вышке, как пугало. Все это придумано только для того, чтобы не дать ему поспать. Сидел бы в каптерке, варил в плафоне чифирь. У меня и мысли не возникало водить часового в автопарк. Главное побыстрее выбить его из караула, чтобы помещение не выстуживал. Его задача - пробежать два километра до огневого сооружения, постучать ногами и там залечь. - Сменили? - Сменили! На складе вооружений система безопасности была продумана до мелочей. Командовал прапорщик, солдаты приходили на работы, переодевались. Передвигались по складу и летом и зимой в одной обуви - обрезанных валенках. На время работ склад закрывался изнутри. Выходить нельзя. Основной вид работы на складе - перетаскивать ящики с патронами и гранатами. Все опломбировано, ничего открытого нет. По окончании работ вновь раздевались и дефилировали метров десять босиком по бетону. Летом в трусах, зимой в кальсонах. Не любили солдаты туда ходить. Да и офицеры тоже. Хотя патроны и легче получить, чем, скажем, спирт, но склад боеприпасов находился на отшибе, и прапорщика редко удавалось застать на месте. А склонять его отправиться по жаре на склад, означало "нарваться". Он мог заставить считать стрелянные гильзы, сверять коды на их донцах и тут же демонстративно приказать солдату тачкой свезти отсчитанные в металлолом. На продскладе значительно лучше: его предусмотрительно не охраняли, только закрывали на замок. Пусть лучше ограбят раз, чем часовые будут к этому стремиться постоянно. Заведующий закрывал солдат на время работ снаружи, предварительно предупредив, какие дефицитные продукты для начальства есть нельзя. Остальное, что видели, то и ели. Однако хитрец-прапорщик предусмотрительно не оставлял в помещении ни хлебы, ни воды, а сухари хранились под замком в отдельном помещении. Без хлеба масла много не съешь, разве что сухофрукты. Прапорщик ничего не проигрывал от такой "свободы". Солдаты попадали в зависимость: когда в обед он приносил хлеб, те уже наперехватывались. Что касается тушенки, открыть ее без ножа можно энергичным трением крышки о бетон, кирпич или даже асфальт. Первоначально такой "паек" в целях экономии выдавали "губарям", но те весьма быстро научились добывать кашу трением. Американцы старты не охраняли - кто может поднять стопятидесятитонную плиту? Однажды генерал Галкин прицепился ко мне: - Почему люк шахты открыт? - Сейчас пошлю солдат, они закроют. - Дурак, как они закроют? - Вы же спрашиваете. В СССР было принято охранять все. Старты были огорожены по периметру сеткой под высоким напряжением. Внутри - караульное помещение с убежищем, аппаратной, комнатой начальника караула, все миниатюрное, на 5 человек. Над сооружением башня с бронеколпаком. В сооружениях нового типа башня отсутствует, бронеколпак размещен низко, вход через потерну. Развитие караульных помещений было вызвано изменением порядка службы, о чем ниже. В караул заступали на неделю. Состав караула: начальник и дежурная смена охраны и обороны. На шесть объектов - 32 человека, тридцать третий - водитель. Поначалу, на плацу, в присутствии начальства, все выглядит красиво: идет развод караулов, играет оркестр... После команды "По машинам" начальство сматывается. Несчастный начальник караула остается один на один со своими проблемами. Вместо четырех машин дают одну, хорошо еще, что бортовую ГАЗ-66, а не бронеавтобус - "колун" на шасси ГАЗ 66. Вместимость ГАЗ-66 - двадцать солдат с автоматами между ног. Теперь попробуйте загрузить в нее тридцать человек с оружием и продуктами (а это 20 ящиков, мешков с картошкой, хлебом и говяжьими мослаками), еще 40 табуретов и двадцать матрасов. Солдат при этом превращался в неизбежное зло. Старшина вез какие-то вещи в нашу подпольную каптерку, мне нужно было доставить домой, например, холодильник. Наконец всех утрамбовывали. Последних с дичайшим матом забивали в машину пинками. Кузов сзади закрывали брезентом и затягивали ремнями, чтобы добро не повыпадало. Иногда караулу перепадала и машина БМДС, трехосный КАМАЗ с КУНГ. Старшине, при всем желании, не удавалось забить ее матрацами и табуретками. Оставалось полно места, некоторые солдаты могли даже сидеть. Тяжело было добраться до первого старта - это километра два пути. Там шесть человек высаживались, их места занимала предыдущая смена. На второй площадке находилась наша каптерка, после нее становилось уже свободно. Если в пустыне сломается машина, караулы будут меняться до ночи. Что любопытно, назад тоже везли какие-то матрацы и одеяла. Еще в карауле наделают топчанов из подручных средств... Украдут где-то картошки или поросенка с хоздвора... Чавкающая, орущая, матерящаяся толпа цыган. Когда смена возвращается назад, начальство уже ждет. Эти одичавшие за неделю существа начинают отчитываться. Сначала начальники караулов докладывают, что произошло за время несения службы. Потом редакторы боевого листка и агитатор, комсгруппорги... Начальство с серьезным видом слушает ахинею, которую они несут. Наконец дежурный по караулу сообщает, сколько было вынесено взыскания, кто проспал световые сигналы. Старты находились в пределах прямой видимости. Поэтому ночью использовали световую сигнализацию. Если туман, то световой сигнал не виден, да и в хорошую погоду часовой может забиться спать. Один караул находится в поле зрения другого, если кто-то проспит или пропустит сигнал, дежурный начинает беспокоиться: может они там уже и неживые. Едет проверять, все завершается избиением младенцев. Выбиваются зубы, караульные плачут, падают на колени, умоляют, чтобы ротный не узнал... Я заступал в караул с обозом и личным поваром - узбеком. За машиной караула скачками несся ГАЗ-69, груженный мешками с рисом и луком. Там, где я останавливался, из машины выходил "сварщик" и варил "пльов". Рядовой Сулейманов, он же каптер, готовил мне шурпу, лагман, плов. Верный человек, лишь бы службу не нести. В своем рвении доходил до того, что рис для моего плова перебирал по зернышку, жертвовал сном, отделяя мышиный помет, что в армии большая редкость, . Узбеки нешкодные, только они могут дожить до дембеля кладовщиком на складе, другие заедаются. У него ключи можно отнять только у мертвого. Дорожат местом, боятся попасть в какую-нибудь третью команду - в заправщики. В армии Каримова, наверное, нет проблем: - Сварщики, выйти из строя! Все узбеки выходят. - Ты что варил? - Пльов. Хотя, если серьезно, в Вооруженных Силах среднеазиатских государств сложилась парадоксальная ситуация: обучение происходит по-русски, а аскеры общаются на национальных языках. Поэтому научить их чему-либо невозможно, так как русский в школе давно не преподают. Отсюда взаимное презрение, а пригласи они турецких офицеров, не надо было бы ничего придумывать, и вместо троекратного "Ура!" кричать троекратное "Хош!" По прибытии, я сразу же отключал все телефоны, пульт управления связисты оттаскивали за три комнаты. Общаться с помощником начальника караула я тоже брезговал. Дадут какого-нибудь перепуганного лейтенанта - ест печенье и конфеты, ходит к солдатам питаться. Те сразу раскусывают: раз не ест с барского стола, ему дадут то, что останется. Паек, по крайней мере, точно съедят. Дадут первое: - А мы второе не готовим. Прапорщик из роты за такое убил бы, утопил в кастрюле. Есть свои нюансы и во взаимоотношениях офицеров со сверхсрочниками. Если лейтенант заступает начальником караула, а прапорщик - помощником, он с ним есть не будет, пойдет к своим солдатам, чтобы лейтенант не видел какие разносолы тому подают. Это считалось нормой, лейтенант чувствовал себя сбоку припеку. Да он и не стремился к чему-то большему, молил Бога дотянуть неделю без ЧП. Когда я заступал со своими прапорщиками, Козятинским или Калигиным - "Анчуткой", мы жили душа в душу. Караулы я тоже не проверял, они и без этого не рисковали плохо нести службу. Если поймают какую-то живность: овцу или собаку - немедленно звонят. Солдаты в карауле ели все, что движется, даже ежиков и черепах. Ежики мне не понравились - вонючие, а черепахи - те ничего. Охотились и на более крупных животных, патроны добывали во время тактических занятий. Солдатам выдавали по десять холостых патронов, пяток солдат отщелкивал в карман, а остальными палил. В карауле у холостых патронов отпиливали головки, вставляли стрелянные пули. Жах! - и верблюда как ни бывало. - Что ели? - Курицу выдали. А на крыше - мосол в пол человеческого роста. Можете представить себе берцовую кость верблюда? Собак прикармливали и ели - вреда от них намного бол