олее укрепить свое положение купца,-- сказал я. -- А сколько это будет стоить?-- спросил Трилиссер. -- Он просит на всю поездку 2000 долларов,-- ответил я. -- Ну, ладно,-- со вздохом согласился Трилиссер,-- пусть едет, только напишите ему, чтобы он не смел заезжать в Гамбург, а то у него там жена, и он застрянет надолго. -- Давайте закончим пока, у меня сейчас заседание коллегии,-- сказал Трилиссер, видя, что я собираюсь докладывать дальше. Я, поспешно собрав бумаги, оставил кабинет. Глава XXII. Карахан и ГПУ Я поднимаюсь на лифте на 5-й этаж Наркоминдела в отдел Среднего Востока и вхожу в кабинет заведующего отделом Цукермана. Уже без четверти 11, а в одиннадцать часов назначено заседание у замнаркома Сарахана по афганскому вопросу. С Цукерманом мы старые знакомые еще по Туркестану, где он был представителем Наркоминдела. ГПУ к нему относится доброжелательно, ибо он охотно выполняет все наши просьбы. Сам же по себе Цукерман политически никакой ценности не имеет и лишь является техническим исполнителем распоряжений свыше. У Цукермана же я застал его помощника Славуцкого, с которым мы тоже были старые друзья. В мою бытность в Персии Славуцкий был в Тегеране первым секретарем, а затем остался поверенным в делах. Персию ему пришлось покинуть из-за разыгравшейся склоки между ним и Юреневым (нынешним послом в Вене), и в Москву он вернулся с таким клеймом, что никто не хотел с ним работать. Пришлось его временно назначить в помощники всегда послушного Цукермана. Спустя немного после моего прихода Цукерман позвонил и, узнав от секретарей Карахана, что он свободен, предложил идти к нему, и через несколько минут мы входим в кабинет Карахана. Кто в Москве не знает Карахана? Кто не знает его автомобиля, еженощно ожидающего у Большого театра? Кто может себе представить его не в обществе балетных девиц, которые так вошли в моду в последнее время у кремлевских вождей, что даже "всероссийский батрак" Калинин122 обзавелся своей танцовщицей у Карахана, которого девицы считают "душкой", а "вожди" хорошим, но недалеким парнем. ГПУ, имея в Наркоминделе ярого врага в лице Литвинова, поддерживало дружеские отношения с Караханом. "Враги моих врагов наши друзья" -- таково было основание дружбы ГПУ к Карахану, который, чувствуя себя бессильным перед третировавшим его Литвиновым, органически его ненавидит и ищет всяческих путей и союзников насолить ему. Однако, несмотря на несомненный талант Карахана к мелким интригам и подсиживаниям, его основное несчастье заключается в том, что он не то, что глуп, а недостаточно умен и выдержан, и я уверен, что в скором будущем Литвинов использует один из его промахов, чтобы окончательно свести Карахана на нет. ГПУ же на его промахи смотрит сквозь пальцы, не желая терять в его лице козыря в борьбе с Наркоминделом, в частности, с возглавляющим это учреждение Литвиновым. Помню, в 1927 году во время советско-персидских переговоров в Москве по заключению торгового договора Карахан совершил следующую оплошность: я, будучи в Тегеране, получал все шифрованные телеграммы персидского посла Али Гулихана о переговорах через свою агентуру и в свою очередь телеграфно сообщал их содержание в ГПУ, а последнее уже передавало их Карахану, чтобы он при ведении переговоров был в курсе политики персидского правительства. Однажды источник No 33 срочно вызвал меня на свидание и передал телеграмму Али Гулихана из Москвы, где последний сообщал, что на одном из заседаний в Москве Карахан упрекнул его в неуступчивости и привел текст инструкций тегеранского правительства, рекомендующего идти и на уступки. Али Гулихан просил срочно расследовать и выяснить, откуда большевикам известно о содержании шифрованной переписки персов. Я немедленно телеграфировал Трилиссеру об этом, указал, что легкомысленное отношение Карахана к нашей информации может грозить провалом нашей работы. В ответ ГПУ мне прислало телеграмму, что данный случай был единичной оплошностью со стороны Карахана, которая не повторится. Они просили меня спокойно продолжать работу. К счастью для источника, премьер-министр поручил вести расследование ему же, и он безболезненно замял следы карахановской "оплошности". Выгораживая Карахана, я помню, между тем, как ГПУ требовало привлечения к суду торгпреда в Персии Суховия (который ныне работает зам. торгпреда в Берлине) за то, что он как-то забыл некоторые секретные бумаги в ящике своего письменного стола, в то время, как по правилам, он должен был сдать их на хранение в секретную канцелярию торгпредства. -- Мне тов. Трилиссер говорил, что вы имеете новые предложения по Афганистану. Так вот, мы бы хотели, чтобы вы их высказали,-- сразу обратился ко мне Карахан, как только мы уселись. -- Насколько мне помнится, тов. Карахан, я специальных предложений политического характера не делал. Я лишь докладывал тов. Трилиссеру сегодняшнюю обстановку в Афганистане, и, на основании имеющихся у нас данных, мы пришли к выводу, что нам нужно предпринять шаги к установлению отношений с Бача-Саккау, который нам может быть более полезен, чем окончательно скомпрометированный в глазах населения Аманулла. -- Что вы скажете на это, Владимир Моисеевич?-- обратился Карахан к Цукерману. -- У нас совершенно отсутствует информация о положении в Афганистане, но и по тем косвенным сведениям, что мы имеем, можно сказать, что Бача-Саккау еще не утвердился окончательно на всей территории. Против него Аманулла сосредоточил под Кандагаром123 двадцатитысячную армию, имея в тылу родное ему плеля дурани124. Южные племена также продолжают воевать против Бача-Саккау. Наконец, имеются предположения, что Бача-Саккау является ставленником англичан, поэтому, я полагаю, было бы благоразумнее подождать конца событий,-- высказался Цукерман. -- Разрешите мне,-- попросил я Карахана и после его утвердительного кивка головой сказал: -- Во-первых, должен вам сообщить, что вчерашние сведения из Кабула говорят, что двадцатитысячная армия Амануллы разбита и разбежалась. Кое-какие из частей, бросив амуницию, прибежали в Кандагар и посеяли еще большую панику. Не сегодня-завтра этот город, как и все другие, будет во власти Бача-Саккау. Что касается того, что он английский агент, то, конечно, это абсурд, ибо в таком случае зачем англичане не хотят признавать своего агента на престоле, а, наоборот, допустили, чтобы такой опасный конкурент, как Надир-хан, проехал через Индию и начал войну с ним. Наконец, из перехваченных нами английских документов видно, что англичане также отрицательно относятся к Бача-Саккау, как и вы, Владимир Моисеевич. Дальше вы предлагаете подождать с признанием Бача-Саккау. Но пока вы будете ждать, другие могут занять ваше место. Из шифрованных персидских и турецких телеграмм мы знаем, что эти два государства уже начали вести переговоры о признании. Кроме того, наше признание укрепило бы положение Бача-Саккау и дало бы ему возможность спокойно вести борьбу с Надир-ханом, который как раз и может быть английским агентом, поскольку они пропустили его через Индию,-- закончил я. -- А вы знаете, что я предпочел бы иметь дело с Надир-ханом, чем с Бача-Саккау,-- вдруг заявил Карахан,-- и вот почему. Бача-Саккау по национальности таджик, и, естественно, имея родственные племена в Туркестане, будет стремиться к агрессии в сторону нашей границы. В то время как Надир-хан -- чистокровный афганец и будет направлять свои усилия в сторону индийской границы. -- Я против такой теоретической постановки вопроса ничего не имею возразить. Разве только, что таджики, к каковому племени принадлежит Бача-Саккау, живут разбросанно, начиная с вашего Туркестана и вплоть до берегов Инда,-- возразил я. -- Давайте не будем спорить. Передайте Михаилу Абрамовичу, что я бы хотел иметь от вас записку с изложением всех ваших доводов. В понедельник я буду в Политбюро ЦК и постараюсь поставить этот вопрос на обсуждение авторитетной инстанции (членов Политбюро) ,-- сказал мне Карахан. Выйдя из кабинета и попрощавшись с Цукерманом и Славуцким, я направился к заведующему административным отделом Наркоминдела Федорову. Это был еще недавний сотрудник Наркоминдела, "выдвиженец", еще не успевший заразиться бюрократическим духом этого учреждения. Не будучи в курсе порученного ему дела, Федоров боялся всяческих подвохов и для безопасности старался работать в полном контакте с ГПУ, выполняя все наши поручения. -- Вот что, тов. Федоров,-- обратился я к нему.-- Нам нужно послать одного из наших работников в Константинополь и одного в Тавриз. Какие должности в тамошних консульствах могли бы вы предложить нам? Федоров стал рыться в списке штатов этих консульств. -- В Константинополе можно предоставить вам еще должность коменданта консульства, ибо одним из ваших работников занята уже должность атташе консульства. А в Тавризе можно устроить делопроизводителем,-- ответил он. -- А нельзя ли в Тавризе занять должность секретаря консульства,-- спросил я. -- Нет, эта должность там уже занята работником Разведупра,-- ответил он. -- Ну, ладно. Так к вам придут товарищи с запиской от меня, и вы, пожалуйста, проведите их по вашим штатам как можно скорее,-- попросил я. -- Хорошо, будет сделано,-- ответил Федоров. Возвратившись к себе в ГПУ, я застал поджидающим меня некоего Баратова-Аршака. Он -- наш старый секретный сотрудник, работавший под видом уполномоченного Наркомторга в Афганистане и выехавший оттуда ввиду военных событий. Хотя он и коммунист, но "носились слухи", что он на своих заграничных поездках накопил около 25000 долларов, на которые через подставных лиц занимается торговлей. -- Тов. Агабеков, я к вам по делу,-- обратился Баратов ко мне в коридоре. -- Заходи ко мне, поговорим,-- пригласил я его, и мы вместе зашли в мой кабинет. -- Вчера меня вызвал к себе военный атташе в Афганистане Примаков125 и предложил записаться в его отряд. Я попросил дать мне три дня сроку, чтобы обдумать его предложение. И вот я хотел бы спросить у вас совета,-- сказал Баратов. -- Какой отряд Примакова?-- спросил я удивленно. -- Как? Вы разве не знаете, что собирается отряд для отправки в Афганистан?-- Получив отрицательный ответ, Баратов рассказал следующее.-- Третьего дня состоялось личное свидание между Сталиным и афганским министром иностранных дел. На этом совещании присутствовал также военный атташе Примаков. Обсуждалось положение в Афганистане и было решено, что Советское правительство снарядит отряд в тысячу человек, которых переоденут в афганскую форму и перебросят в Афганистан. Официально предводителем отряда будет афганский посол в Москве Гулам Наби-хан, командовать же отрядом будет Примаков под видом турецкого офицера. И вот в связи с этим решением сейчас идет набор верных и преданных коммунистов, знающих восточные языки. Примаков предложил и мне вступить в этот отряд,-- рассказал Баратов. -- Тут, по моему и раздумывать нечего. Раз ты коммунист, то и должен выполнить свой долг,-- сказал я. -- Да, но что мне там делать? Это же будет настоящая война, а у меня жена и ребенок. Зачем мне самому лезть в войну?-- ответил Баратов. -- Что значит жена и прочее! Повторяю, ты коммунист и должен жертвовать собой для революции,-- сказал я, усмехнувшись. Я знал, что Баратов, как и 90% всех остальных членов коммунистической партии, просто шкурник, прилипший к революции, как к выгодному предприятию. Скольких я видел коммунистов "баратовского" пошиба за время своей работы! -- Я готов жертвовать собой, но я не имею права жертвовать судьбой жены и ребенка. Я поставлю условия, чтобы их обеспечили материально на случай моей смерти, и тогда, может быть, соглашусь,-- рассуждал Баратов. -- Правильно! Только смотри, чтобы потом тебя из партии не исключили,-- сказал я. Итак, в то время как сегодня Карахан рассусоливал о политике в Афганистане, Сталин, оказывается, решил этот вопрос по-своему два дня тому назад. Решил единолично. Ни Наркоминдел, ни ГПУ ничего не знали. В порядке личного приказа Сталина военному командованию красные войска, правда переодетые в афганскую форму, перейдут границу и начнут войну на территории дружественного государства. Без всякого предупреждения. Да и зачем предупреждать? Выгоднее совершить внезапный налет. И где же происходит этот акт единоличия, единовластия? Не в царской России, а в СССР. В стране, где творит "коллективная воля". Где каждый мало-мальски видный вопрос должна обсуждать пролетарская партия. Рабочий класс. Сталин вопрос о войне решил один. Что еще нужно, чтобы быть диктатором? Глава XXIII. Англо-американский отдел ГПУ Положение на восточной границе СССР принимало все более угрожающий характер. В то время как на границе с Китаем красные части, захватив пограничные станции Восточно-Китайской железной дороги, успешно уничтожали китайцев, в Туркестане, наоборот, несколько бухарских отрядов, пробравшись в Туркестан, на советскую территорию, успешно оперировали против немногочисленных гарнизонов. Решено было организовать при полномочном представительстве ГПУ в Ташкенте специальное иностранное отделение, которое, будучи расположено ближе к границам, могло бы быстрее использовать получаемые от заграничной разведки сведения. Начальником этого отделения был назначен Борисовский-Мельцер, заведывавший англо-американским сектором ИНО ГПУ. Мельцер, побывавший резидентом ГПУ в Берлине, Константинополе и Тегеране, показал себя неспособным к работе и вместе с тем чрезвычайно способным к увеличению собственного благосостояния. О привезенных им в Москву десятках чемоданов, набитых всем необходимым, знали все сотрудники ГПУ, и все-таки начальство не только не увольняло его, но, наоборот, ценило. Это объяснялось тем, что Мельцер был законченным типом подхалима-чиновника. Вечно лебезивший начальству, никогда не затруднявший свой мозг обдумыванием того или другого вопроса, а руководствовавшийся мнением начальства, всегда послушный и исполнительный, он был тем завершенным типом, в каковых превратились многие коммунисты в партии и в ГПУ. Мельцер был ярким экземпляром результата сталинской политики диктатуры и удушения мыслей, не регистрированных в канцеляриях центрального аппарата партии. Вот почему его и назначили в Ташкент. Высокий, крупный мужчина с красным жирным лицом и редеющей жиденькой прической, Мельцер ходил в военной форме с двумя ромбами на воротнике. Трилиссер предложил мне принять от него дела до приезда из Америки Чацкого, который был там резидентом ГПУ при Амторге126. Сдавая мне дела, Мельцер буквально через каждые пять минут звонил по телефону к себе на квартиру по какому-либо кухонному вопросу. -- Вот тут у меня, тов. Агабеков, две папки: по Англии и Америке,-- начал Мельцер, приступив к сдаче дел.-- В Англии, как ты знаешь, после разрыва дипломатических сношений, мы не имеем резидента. Вся наша агентура в Лондоне, законсервированная после разрыва, за эти два года окончательно распалась. Но основное в Англии -- это источник NoБ/3, которого мы сохранили. От него мы получаем копии докладов английских послов за границей. По этим, докладам мы можем судить о внешней политике Англии и о внутреннем положении тех стран, в которых находятся английские представители. Б/3-- чрезвычайно важный и ценный источник, и поэтому мы очень осторожны с его материалами. Получаемые от него документы ты должен посылать только для сведения Сталину, Чичерину127, Ворошилову128 и Молотову. В другие же адреса их рассылать не следует, ибо это может привести к провалу источника. О внутреннем положении самой Англии мы имеем сведения из Парижа от источника, передающего нам доклады бывшего царского посла в Лондоне Саблина, посылающего свои донесения Гирсу в Париж. Саблин, проживая в Лондоне, прекрасно ориентируется во внутреннем положении Англии. Между прочим, сейчас он пишет о предвыборной кампании в Англии. Этот вопрос чрезвычайно интересует Сталина и Молотова, и имеется распоряжение поступающие доклады Саблина немедленно пересылать им. На новых выборах ожидается победа рабочей партии129, после чего, конечно, сейчас же последует признание СССР. Тогда мы опять сможем восстановить нашу резидентуру в Лондоне. -- А вот агентурное дело "Цепочка",-- продолжал Мельцер, передавая мне бумаги,-- один из белоэмигрантов, работая осведомителем нашей резидентуры в Берлине, связался с представителем английской разведки в Риге и пытается влезть к нему в аппарат. Чтобы заслужить доверие англичан, он передал ему ряд фальшивых документов и докладов о положении в СССР, которые сфабриковало наше КРО. Мы в этом деле -- лишь передаточная инстанция, а все дело ведет КРО, поэтому тебе нужно держать связь с начальником 5-го отделения КРО Петнюнасом,-- рассказывал мне Мельцер. -- Ладно, а что это такое?-- спросил я, показывая на лист бумаги, написанный по-английски. -- Ах да, это заявление одного бывшего английского офицера разведки, предлагающего нам свои услуги. Он живет в Копенгагене и подал это заявление нашему послу. Мы пока дали задание выяснить его личность и проч. Когда придет ответ, ты увидишь, что нужно делать,-- ответил Мельцер. -- Теперь перейдем к Америке,-- сказал Мельцер, раскрывая новую папку.-- Резидентом в Америке является тов. Чацкий, который официально состоит сотрудником Амторга. Основная наша задача в Америке -- это подготовка общественного мнения к признанию СССР. Это задача огромной важности, так как в случае удачного исхода мы бы наплевали на всех. Если бы Америка была с нами, то во внешней политике мы меньше считались бы с Англией и, главное, с Японией на Дальнем Востоке. А в экономическом отношении это было бы спасением, ибо в конце концов все капиталы сконцентрированы в Америке,-- рассказывал Мельцер. -- Все это можно найти в передовой "Правды", скажи лучше, каковы результаты нашей работы,-- спросил я. -- О, результаты прекрасные. Амторг укрепил свое положение и развил большую торговую деятельность. Пользуясь торговыми связями, Чацкий ведет большую кампанию в пользу нашего признания. Доклады Чацкого сейчас находятся у Трилиссера. Он их взял для доклада в ЦК. Из них ты ознакомишься с подробностями. -- Второй задачей Чацкого является добыча американских паспортов. Ты знаешь, что значит американский паспорт за границей, в особенности на Востоке. Это все. С таким паспортом можно ехать куда угодно. Почти все работники Коминтерна разъезжают по паспортам, присланным Чацким. Наш "Рид" тоже поехал с американским паспортом. -- Это все по Америке?-- спросил я. -- По нашей линии все. Но Чацкий, кроме того, является представителем Коминтерна в Америке. Ему приходится поддерживать связь не только с коммунистами Соединенных Штатов, но он уполномочен и на Мексику. Все деньги и инструкции Коминтерн передает нам, и уже мы пересылаем их Чацкому в Амторг. Эта работа отнимает у него много времени и вместе с тем стесняет вести чисто разведывательную работу. Но зато в компенсацию за это мы получаем богатый материал об Америке из Коминтерна, агентура которого прекрасно работает,-- закончил Мельцер. Я складывал переданные мне папки и думал о том, что ГПУ правильно поступило, переводя свои резидентуры на нелегальное положение. Иначе в случае малейшего конфликта работа распадается. Примером является Англия, где вся трехлетняя работа ГПУ через короткое время после разрыва дипломатических сношений разваливалась. В Америке Чацкий из Амторга не может вести работы, а зато агенты Коминтерна, будучи на нелегальном положении, ведут усиленную работу и не только в своем районе, а повсюду, куда их направит Коминтерн. Нужно и в ГПУ окончательно перейти на нелегальный метод работы. Глава XXIV. В Центральной Контрольной Комиссии Я был делегирован представителем ГПУ при Центральной Контрольной Комиссии ВКП(б). Каждый раз, как там должны были разбираться дела провинившихся за границей коммунистов, меня заранее уведомляла следователь ЦКК по заграничным делам Штальберг. Это та самая Штальберг, которая девять лет тому назад работала членом коллегии губчека в Екатеринбурге и самолично расправлялась с приговоренными к расстрелу. Тогда она была молодой, худощавой блондинкой. Сейчас она значительно пополнела и выглядела старше. Только выражение лица осталось прежнее: тупое, жесткое, упрямое. Вчера она мне позвонила, что сегодня в 10 утра состоится очередное разбирательство дел, и, хотя еще не было 10-ти, я поднимался по лестнице здания ЦКК на Ильинке. -- А, здравствуй Агабеков, вот просмотри список дел, которые сегодня будут разбираться,-- встретила меня Штальберг, передавая список.-- В старое время я бы их всех просто приговорила к расстрелу, а сейчас приходится с ними цацкаться да разбираться,-- добавила она со злобой. Я знакомился с бумагами, а Штальберг что-то писала, подготавливая дела к заседанию. Но вот раздался телефонный звонок, и нас пригласили в комнату заседаний. На этот раз председательствовал член ЦКК -- Коротких. Он в самом деле короткого роста пожилой мужчина с давно небритым, болезненно-желтым лицом. Сегодня он был особенно не в духе и бросал вокруг себя недовольные взгляды. По правую сторону от него сидел один из секретарей ЦКК, горбатый, с лицом явного преступника, по левую один, если так можно выразиться, из присяжных заседателей. Я со Штальберг заняли места на противоположном конце стола. Сейчас же вслед за нами вошла служанка с подносом, уставленным стаканами с чаем и булочками. Это для заседающих. -- Ну, зови по очереди,-- предложил Коротких секретарю. Первым вошли председатель Русперсбанка в Тегеране Мерц и его секретарь Аралов. Обвиняющим являлся Аралов, привлекший своего председателя к партийному суду за его беспричинное откомандирование из Тегерана, сущность дела заключалась в следующем: Мерц, будучи председателем советского банка, жил на широкую ногу, имея в своем распоряжении деньги и власть, он пользовался ими для своего личного удовольствия. Служащих банка, в особенности женщин, он принимал по собственому выбору и заставлял последних сожительствовать ним. Покорным девицам он увеличивал жалованье и оплачивал сверхурочные, а непокорные увольнялись. В распоряжение своих сожительниц он передал автомобиль банка и из банковских же сумм оплачивал им квартиры. Заподозрив своего секретаря Аралова в том, что тот состоит секретным агентом ГПУ (хотя Мерц и сам состоял секретным информатором ГПУ) и что, наблюдая за ним, Аралов доносит о его проделках в ГПУ, Мерц решил от него избавиться. Случай для этого скоро представился. В банке возник пожар, и при перевозке ценностей исчезли на миллион долларов уже аннулированные акции. Воспользовавшись этим случаем, Мерц обвинил в пропаже акций Аралова и, заручившись поддержкой полпреда Давтьяна, откомандировал под благовидным предлогом Аралова в Москву. Так докладывала сущность дела следователь Штальберг. Мерц, в обычное время высокомерный и гордый, слушая Штальберг, сидел весь съежившись, с покраснев-им лицом. -- Скажите, тов. Мерц, каково ваше социальное происхождение?-- спросил Коротких, хотя он об этом мог прочитать в лежавшей перед ним анкете. -- Я из дворян,-- ответил Мерц, еще больше потупившись. -- А в других партиях не состояли? -- продолжал допрашивать Коротких, Мерц ответил отрицательно. -- Он в родственных отношениях с Бухариным и часто хвастался, что ему никто не страшен, ибо в Кремле его поддержат,-- вставил Аралов. -- Товарищ, не вмешивайтесь, когда вас не спрашивают,-- оборвал его Коротких. (Это было еще в то время, когда партия не имела приказа Сталина травить Бухарина). -- Ну, что же, вы можете идти,-- отпустил обоих председатель. -- Товарищи,-- начал Коротких, после того как дверь за Мерцом и Араловым закрылась.-- Конечно, Мерц дворянин и что-то такое там напутал, но по-моему тут нужно дело отложить и запросить Николая Ивановича Бухарина. Посмотрим, каково его мнение о Мерце. Возражений нет?-- спросил он. Все наклонили головы в знак согласия. Иначе не могло и быть. Мерц являлся родственником одного из вождей и идеолога партии -- Бухарина, значит, его пребывание в партии должно зависеть от Бухарина. Мне вспомнился случай, когда я сам, подравшись с послом в Кабуле Старком, попал в качестве обвиняемого в ЦКК. Тогда председательствовал на заседании сам Сольц130. Рассматривая мое дело, он вынес мне оправдание. Но не потому, что я был прав, а потому, что в ЦКК был дан хороший отзыв обо мне заместителем председателя ГПУ Трилиссером. Секретарь позвал следующего обвиняемого. Это был представитель Текстильсиндиката в Ревеле. Среднего роста и средних лет, он спокойно, как могут быть спокойны люди с чистой совестью, вошел в комнату и занял предложенное место. Его обвиняли в том, что он закупил на полмиллиона рублей мануфактуры, которая при экспертизе в Москве оказалась гнилой и разваливалась при первом прикосновении. -- Так это вы, товарищ, купили гнилье и прислали в Москву. Это вы так бережете за границей советские трудовые рубли? Всадили полмиллиона рублей на дрянь, да еще перевозили ее. Где же были ваши глаза?-- ругал его Коротких. -- Мои глаза были на месте, и я, покупая, знал, что говар гнилой, тов. Коротких,-- спокойным голосом ответил синдикатчик. -- Знали, а зачем же тогда покупали?-- уже удивленно спросил Коротких. -- Потому что мне приказали купить наши полпредство и торгпредство. Они мотивировали свой приказ какими-то политическими соображениями. Вот, пожалуйста, их письменное распоряжение,-- сказал он, кладя аа стол бумаги. -- Ну, вы эти бумажки приберегите для оправдания в вашем синдикате, а здесь они ни к чему. Рабочий, который покупал в кооперативе присланное вами гнилье, ругает советскую власть на чем свет стоит. Там перед ним вы со своими бумажками не оправдаетесь. Они определенно будут считать ваш поступок контрреволюционным. Идите,-- сердито закончил Коротких. Синдикатчик, ошарашенный и недоумевающий, встал и покинул комнату. -- Строгий выговор с предупреждением,-- приказал Коротких секретарю. -- Позвольте, тов. Коротких, ведь парень-то ни при чем. Ему приказало высшее начальство купить из-за каких-то соображений, он и купил. А если бы он не исполнил приказа, то опять виноватым был бы он. По-моему, уж если привлекать к партийному суду, то во всяком случае не его, а тех, кто приказывал покупать,-- вмешался я. -- А ты помалкивай, тов. Агабеков! Ты еще молод! От выговора он не умрет, а наоборот подтянется и будет работать осторожнее. Что касается приказа свыше, то на то он и коммунист, чтобы не исполнять вслепую приказы, а подумать над ними и, если они ему кажутся преступными, то донести куда следует,-- оборвал меня Коротких.-- Давай, зови следующего,-- обратился он уже к секретарю. Вошли опять работники в Персии, уполторгпреда Туманов и заведующий банком в Тавризе Ганелин. Эти ответственные работники, которые по своему положению должны были защищать экономические интересы СССР, как видно было из доклада следователя, сами же закупала продававшиеся за бесценок червонцы за границей и всяческими путями отправляли их для реализации в СССР. -- С какого года вы член партии и какую партийную работу несли за последнее время,-- спросил Коротких заведующего банком. -- Я член партии с 1917 года. В Тавризе последние месяцы был секретарем партийной ячейки,-- ответил Ганелин. -- Так, так. Значит, вы как секретарь ячейки агитировали на партийных собраниях за поднятие курса червонца. Призывали к жертвам для стабилизации стоимости рубля, уговаривали подписаться на внутренние займы, а сами в это время втихомолку скупали на базаре по дешевке червонцы и контрабандным путем отсылали их в СССР. Так что ли?-- обратился председатель к Ганелину, который сидел, опустив голову.-- Ну, ладно, вы свободны, можете уходить. Ганелин вышел. -- А вы, товарищ, с какого года в партии?-- спросил председатель у уполторгпреда. -- С 1907 года,-- ответил равнодушным голосом Туманов. -- Что же вы товарищ! 22 года в партии работаете? Наконец, вы сами уполторгпред, который должен наблюдать за интересами нашего хозяйства, нашей валюты, а вот сами же нарушаете постановление советской власти. -- Я не нарушал никаких постановлений, ибо когда я посылал червонцы, еще не было постановления Совнаркома о запрещении ввоза их в СССР,-- ответил уполторгпред. -- Значит вам, старому большевику, нужны были постановления, циркуляры... Вы уже не можете жить без циркуляров. Так ведь у нас еще нет циркуляра, запрещающего красть и, может быть, вы в ожидании такового и крадете?-- уже кричал Коротких.-- Можете идти, нам больше не о чем говорить. Заведующего банком исключили из партии, уполторгпред, как старый большевик, отделался строгим выговором. Следующим вошел молодой латыш (фамилию забыл), приехавший из Берлина, где он работал в каком-то хозяйственном учреждении. О нем резидент ГПУ в Берлине прислал сведения, как о человеке, который будучи за границей беспробудно пьянствовал и проводил время с женщинами. -- Что же вы думаете, товарищ, партия послала вас работать или же развратничать? Каким примером стойкого борца и коммуниста могли вы быть в глазах западного пролетариата?-- набросился на него Коротких. -- А кто вам сказал, что я пьянствовал и развратничал?-- спокойно в свою очередь спросил латыш.-- Я правда немного пью, но не больше чем другие наши партийцы и не могу считать себя пьяницей. А насчет женщин, извините, я женат и ни с какими другими женщинами не знался. Откуда у вас такие сведения обо мне? Коротких молчал. Сведения были получены из ГПУ в секретном порядке, и он не мог, не имел права выдать источник информации. -- Так, так. Значит, вы не пьянствовали. А что же вы там в Берлине делали?-- растерянно спросил Коротких. -- Работал как и все другие сотрудники. Если вас интересует моя работа, можете навести справки у моего начальства. -- Ну мы без вас знаем, где наводить справки. Можете уходить!-- уже рассердившись сказал Коротких. -- Зубастый парень, черт его подери,-- сказал Коротких, когда латыш вышел. -- А вы там в ГПУ, уж если даете материал, так давайте и факты. А то, что это такое? Вызвали человека из Берлина, а его и спросить не о чем. Зря деньги бросаем на разъезды,-- обратился он в мою сторону. Заседание ЦКК продолжалось в том же духе до 5 часов дня. Суд и расправа тут короткая, как убедился читатель. Несколько вопросов выжившего из ума старика-председателя и человек мог потерять партийный билет. А потеря партийного билета в СССР значит потерять все -- работу, квартиру, продовольственную карточку и благонадежность. Кодексом законов в ЦКК служат последние директивы партийного аппарата. ЦК постановило на съезде сократить членов партии непролетарского происхождения или выходцев из других политических партий, и ЦКК, придираясь к каждому пустяку, выбрасывает из партии таковых. Только личные связи могут спасти от исключения. Имея за собой сильную руку, как, например, Мерц имел Бухарина, можно безнаказанно делать все, что угодно. ЦКК -- это прекрасно выдрессированный аппарат Сталина, посредством которого он морально уничтожает своих врагов и нивелирует партийный состав в нужном ему направлении. Физически же добивает сталинское ГПУ. Глава XXV. Сталинская авантюра войны Организация экспедиции переодетых советских войск в Афганистан, как известно состоялась. 800 отборных красноармейцев-коммунистов, переодетых в афганскую форму и вооруженных большим количеством пулеметов и артиллерии, были сконцентрированы на берегу Аму-Дарьи под городом Термез13' и готовились к переправе через реку. Все баржи, каюки, моторные лодки со всей реки были пригнаны туда же для переправы войск. Ранним утром эскадрилья из 6 аэропланов, нагруженных бомбами и с установленными пулеметами, поднялась с Термезского аэродрома. Взяв высоту, аэропланы направились к противоположному берегу реки, где находился афганский пограничный пост Патта-Гиссар, охраняемый полсотней афганских солдат. Услышав шум моторов, афганские солдаты выбежали из своих шалашей поглазеть на аэропланы, которые, как они думали, направлялись в Кабул. Но они ошиблись. Аэропланы, сделав развернутым фронтом два круга, снизились над постом и внезапно пулеметный сильный дождь стал поливать несчастных солдат. Несколько брошенных бомб на глиняное здание поста частью убили, частью похоронили под развалинами остальных. Только двое оставшихся в живых добежали до соседнего рабата132 Сия-Герт (в 20 верстах от границы) и передали ужасную весть. Все было сделано в течении десяти минут. В это же время красноармейский отряд, спокойно погрузившись на лодки и баржи, переправлялся на афганский берег. Гарнизон Сия-Герта в 100 сабель быстро бросился к Патта-Гисару для выяснения положения, но в пяти верстах от берега был встречен пулеметным огнем отряда и уничтожен. На следующее утро Красная Армия была уже под стенами города Мазари-Шерифа133. Дальше предоставляю читателю слушать очевидцев этой авантюры. Пришел ко мне в ГПУ приехавший в Москву советский генеральный консул в Мазари-Шерифе. Он был сотрудником Ташкентского ГПУ и по нашему настоянию был назначен Наркоминделом в консулы. -- Ну, расскажи, как вы там дрались с Бача-Сакау? -- спросил я его. -- Ах, не напоминай мне про это грязное дело. Я никогда в жизни не был в таком безвыходном положении, как в Мазари-Шерифе. Представь себе, меня никто не подумал предупредить, и я абсолютно ничего не знал о готовящейся интервенции. И вдруг однажды ночью меня разбудил слуга и сказал, что пришли люди от губернатора, который просит меня немедленно придти к нему. Я был удивлен этим ночным приглашением, но все-таки оделся и поехал. По дороге я увидел, что на улицах повсюду бегали солдаты с винтовками; кое-где стояли конные туркменские отряды. Во дворе у губернатора я нашел целый военный лагерь. Я никак не мог понять в чем дело и делал в уме десятки предположений. Меня встретил взволнованный губернатор Мирза Касым-хан, с которым у меня наладились хорошие отношения. -- Что же вы, господин консул, все время уверяли меня в ваших дружественных отношениях к Афганистану, а на самом деле ваши аэропланы и войска нападают на наши посты,-- сказал раздраженно губернатор. -- Это, наверно, случайность, недоразумение какое-нибудь, если на нашей границе что-нибудь произошло,-- ответил я, думая, что дело идет об обычном пограничном инциденте.-- Вы мне пришлете завтра ноту, и я напишу в Ташкент, чтобы там разобрались,-- ответил я. -- Какое там случайное недоразумение, когда ваши войска заняли уже Сия-Герт и наступают на Мазари-Шерифе,-- кричал губернатор.-- Двести наших солдат перебиты, а вы говорите недоразумение. Я слушал его обалдевший и не знал, что ответить. Наши начали войну с афганцами, а меня, не предупредив, оставили здесь среди этих диких туркменов. Черт знает, что со мной они теперь сделают,-- думал я про себя. -- Я сейчас же командирую курьера к границе узнать в чем дело. Я уверен, что тут, очевидно, недоразумение,-- сказал я и поспешил покинуть губернаторский дом. На обратном пути в консульство меня сопровождали откуда-то взявшиеся шесть джигитов, что еще больше убедило меня в том, что они меня будут держать в качестве заложника. Вернувшись в консульство, я сейчас же сел составлять доклад о моей беседе с губернатором. Было уже часа четыре утра. Начинало рассветать. Вдруг ночную тишину огласил артиллерийский залп и вслед за тем пошла пулеметная трескотня. Я приказал запереть ворота консульства и вывесить наш флаг. Стрельба продолжалась часа два, все более приближаясь к городу. Изредка бухали орудийные выстрелы. Наконец, раздался еще один орудийный залп и вслед за ним раздалось громкое "Ура". Как я узнал потом, наши выдвинули орудия в упор городским воротам и одним залпом разбили их вдребезги. Пехота, бросившаяся в город, забыла, что ей нужно было играть роль афганцев и пошла в атаку с традиционным русским "Ура". К восьми часам утра все было кончено. Город был занят отрядом, а афганцы частью бежали в сторону Таш-Кургана134, а частью укрылись в ближайшей крепости Балх. После обеда я пошел в штаб отряда к афганскому послу в Москве Гулам Наби-хану. Там же я встретил военного атташе Примакова, который пригласил меня пройтись по городу. Вместе с ним мы также посетили городские стены, которые по старинному образцу имели бойницы. Все они были изрешечены пулеметным огнем. Повсюду еще валялись неубранные трупы афганцев, в особенности у разбитых городских ворот, где кучами лежали изуродованные артиллерийским огнем защитники города. По приблизительному подсчету при взятии Мазари-Шерифе число убитых афганцев насчитывало около 3000 человек. Число потерь Красной Армии составляло единицы. Вот что рассказал мне советский генеральный консул. Другим очевидцем этой бойни был нелегальный представитель Разведупра в Мазари-Шерифе, некто Матвеев. -- Да, операция была проведена чрезвычайно грубо,-- рассказывал Матвеев.-- Несмотря на то, что по отряду было отдано распоряжение по-русски не разговаривать, после занятия Мазари-Шерифе на улицах сплошь и рядом раздавалась русская брань. Наши аэропланы самым бесцеремонным образом, даже не закрасив звезд на крыльях, ежедневно совершали полеты в районе противника и бросали бомбы.Не исключена возможность, что кто-нибудь из иностранцев сумел сфотографировать эти картины и тогда нам трудно будет отговориться. -- Особенно ужасные картины наблюдались после взятия Мазари-Шерифе, когда отряд двинулся на Таш-Курган и дальше. Мне как военному представителю пришлось также присоединиться к отряду. Из Мазари мы выступили на следующее утро после его взятия и уже через два дня заняли Таш-Курган без всякого боя. Всех попадавших по пути отряда жителей тут же пристреливали, чтобы они не могли предупредить о нашем движении. Благодаря этой тактике, о нашем наступлении в Кабуле стало известно лишь на седьмой день после взятия Мазари-Шерифе. Оттуда срочно был выслан против нас 3000-ный отряд во главе с военным министром Сеид-Гусейном. Мы их встретили уже за Таш-Курганом, недалеко от Гейбака. Подпустив афганцев на дистанцию пулеметного огня, мы сразу открыли ураганный огонь. Прицелы были взяты заранее. Люди валились, как скошенные. Через полчаса отряд Сеид-Гусейна бросился вспять и забежал в горное ущелье. Тут мы их стали крошить артиллерийским огнем. Из 3000 спаслись не больше тысячи. Мы без остановки продолжали двигаться дальше. Трупы убитых никто не убирал. Когда мы через десять дней возвращались той же дорогой, трупы еще лежали полуразложившимися. Да, нужно сказать, наши ребята умеют стрелять, и мы бы в неделю добрались до Кабула, если бы Аманулла продержался в Кандагаре,-- закончил Матвеев с сожалением в голосе. Это рассказывал военный, побывавший не раз на фронтах. Даже его поразила жестокость расправы с ни в чем неповинными афганцами. А вот что рассказал о настроениях афганцев в тот период мой старый знакомый по Кабулу Фридгут, бывший в то время советским консулом в Маймене. -- Я выехал из Керков135 к месту назначения в Маймене136. Ехали мы верхом девять дней, останавливаясь в редко попадавшихся в пути кишлаках. Население отзывалось о новом эмире Бача-Саккау доброжелательно. В особенности за отмену налогов на землю его расхваливали крестьяне. Муллы также являлись его ярыми сторонниками и отзывались о Бача-Саккау, как о восстановителе подлинной мусульманской религии, которую чуть не уничтожил своими реформами Аманулла. Вместе с тем никто, даже правительственные чиновники, не верили в прочность новой власти и ожидали каких-то перемен. Однажды пришел ко мне наш повар консульства и говорит: -- Саиб, я покидаю службу у вас, так как меня назначили начальником местного гарнизона. Только, пожалуйста, не принимайте пока на мое место другого повара. Может быть, все опять переменится, и я с удовольствием опять приду работать для вас. Я ему обещал, что место повара в консульстве будет числиться за ним еще месяц. Однако постепенно новые правительственные чиновники, набранные из мелких лавочников и ремесленников, начали привыкать к власти и входить во вкус. Они начали подражать в своих привычках старым чиновникам и сводить личные счеты со своими врагами. Лавочник, назначенный уполномоченным Министерства иностранных дел, однажды, встретив консульского слугу на базаре, кричит ему. -- Эй, Вали Мамед, передай консулу, чтобы он приготовил сегодня чай, так как я приду с визитом. Он где-то слышал, что на приемах у консула угощают чаем и печеньем. Население к русским относилось очень хорошо, но когда до Маймене дошла весть, что советские войска проникли в Афганистан, то все, как один, решили идти на помощь правительству, чтобы изгнать неверных из родной страны. Начались спешные приготовления отрядов... но выступить не пришлось. Красные войска дошли только до Гейбака. В Москве Сталин, получив известие, что Аманулла, оставив Кандагар, ушел в Индию,, распорядился немедленно вернуть назад отряд. Возращаясь через Мазари-Шерифе, красные войска не забыли захватить с собой весь каракуль, имевшийся в наличии в складах этого города. Это была компенсация за расходы, понесенные советской властью по организации экспедиции. За время похода было 120 человек убитых и раненных в отряде и перебито до восьми тысяч афганцев. Эта авантюра была предпринята Сталиным весной 1929 года, т. е. в середине второго года пятилетки, долженствующей привести СССР к социализму, к экономическому благосостоянию рабочих и крестьян. Пусть каждый рабочий, каждый крестьянин спросит у Сталина, зачем ему нужно было в тайне от народа и правительства поддерживать короля Амануллу -- представителя помещиков и капиталистов, против носителя крестьянских чаяний -- Бача-Саккау. Пусть спросят, на каких условиях Сталин согласился восстановить Амануллу на троне? Зачем он скрыл эту авантюру от советской власти. Не говорит ли это, что Сталин может готовить или уже готовит еще какую-нибудь авантюру за спиной трудящихся Советской России. Глава XXVI. Вожди чистят ГПУ Уже больше месяца как московская "Правда" начала вести подготовительную кампанию к предстоящей проверке и чистке Всесоюзной Коммунистической Партии. Ежедневно усердные хранители чистоты партии помещали в газетах статьи с рецептами, как чистить партию, чтобы вычистить всех, кто ей не угоден. На всех собраниях и заседаниях также дискутировался вопрос о методах чистки. Почти все ГПУ было занято подбором и подготовкой материалов, компрометирующих того или иного члена партии. Сотрудники, встречаясь, говорили только о предстоящей чистке. Каждый только и думал о ней. Иностранный отдел ГПУ также не являлся исключенным и был взбудоражен предстоящим событием. Сотрудники нервничали, не зная, как, с какого конца начнется чистка. Нормальная работа отдела нарушилась. Однажды утром, придя на службу, я застал Кеворкяна сидящим над кучей книг по политике, экономике и истории партии, из которой он старательно делал выписки. -- Чем это ты занят, Коля? У тебя доклад что ли? -- спросил я. -- Какой там доклад! Он готовится к чистке, как к экзамену в институте. Боится, что его срежут,-- насмешливо ответил за него Макарьян. -- Да, конечно, боюсь! Читал ты вчерашний номер "Правды"? Пишут, что нужно во время чистки обратить особенное внимание на непролетарский элемент и на выходцев -- из других партий,-- обратился Кеворкян к Макарьяну.-- А ты не боишься, что ли? Небось, каждый вечер зубришь дома политграмоту: -- Я думаю, что главное внимание во время чистки будет обращаться не на знания, а на то, насколько активен и полезен, как коммунист. Ну, конечно, и социальное происхождение будет играть роль,-- сказал я. -- Какой там! Вчера мне ребята рассказывали, как идет чистка в Комакадемии137. Задают самые заковыристые вопросы по всем отраслям марксистской литературы,-- ответил Кеворкян. -- Ну, то в академии, на то они и учатся, чтобы знать. А по-моему, там их просто прощупывают, чтобы выяснить, нет ли у члена партии какого-либо уклона,-- заметил Макарьян. -- Как все-таки странно,-- сказал после некоторого раздумья Кеворкян,-- сегодня ты член коммунистической партии, авангард мировой революции, борец, ответственный работник ГПУ, а завтра тебя за какую-нибудь ерунду исключат из партии, выгонят со службы, и ты попадешь в ряды обывателей, а то и в ряды контрреволюционеров. -- Будь спокоен, без серьезного повода не исключат,-- сказал я. -- Что значит, не исключат! Все в руках ЦКК. Недаром говорят, что самый знаменитый химик в СССР -- это Сталин. Он может из человека сделать г...., как он сделал с Троцким, и из г... человека, как он сделал из Микояна,-- ответил Кеворкян. День чистки в ГПУ приближался. Откуда-то сотрудники уже знали, что членами комиссии по чистке ГПУ будут члены ЦКК Сольц, Трилиссер и Филер. Узнали, что эта комиссия уже два раза заседала в кабинете Трилиссера и просматривала личные дела сотрудников. Что они уже выписали список лиц, подозрительных в партийном отношении. Настроение работников ГПУ становилось все напряженнее. Каждый про себя перебирал свои прошлые грехи и думал о своей судьбе. В конце концов вопрос партийности помимо всего был вопросом хлеба, вопросом работы, ибо, будучи исключенным из партии, сотрудник должен был потерять и службу. Кто был опасен и вреден для партии, тот естественно был опаснее и вреднее в ГПУ, этом органе диктатуры ЦК партии, где сконцентрированны все секреты государственной жизни. Характерно отметить, что уволенных из ГПУ работников ни в какие другие учреждения не принимают. И вот почему. Во-первых, руководители разных учреждений думают, что раз человек служил в ГПУ, то у него остались там связи, через которые он будет информировать о недочетах учреждения. В результате аресты, неприятности. Затем, может быть, ГПУ нарочно демонстрировало увольнение, чтобы сильнее законсперировать работника, что часто практиковалось. Наконец, если ГПУ уволило своего работника, то оно же само препятствует поступлению его на другую службу. Чекиста, в результате, все избегают иметь на службе. Наконец, был объявлен день проверки и чистки ГПУ. Комиссии должны были заседать сразу в нескольких отделах. В иностранном отделе комиссия состояла из чле-ла ЦКК -- Филера, начальника транспортного отдела -- Благонравова и какого-то красного профессора (фамилии не помню). Заседание устроили после занятий в одной из больших комнат иностранного отдела. За столом расположился Филер, седой высохший и разлагающийся старик лет 65-ти. Одетый подчеркнуто в грязные рубища, он с самого начала заседания недоброжелательно поглядывал на сотрудников ИНО, в большинстве побывавших заграницей и сносно одетых. Благонравов и профессор сидели по сторонам Филера. Напротив комиссии сидли мы, сотрудники, на скамьях и стульях, собранных со всех комнат отдела. Заседание открыл Филер, прошамкав маленький спич о значении и задачах чистки партии. В первую очередь должны были проверяться сотрудники, намеченные к срочной отправке за границу. Началась чистка просто и без перебоев. Вызванный рассказывал свою автобиографию, в то же время комиссия следила по его личному целу за правильностью рассказа. Затем председатель обращался к остальной аудитории, спрашивая нет ли у них вопросов к проверяемому. Причем характерно, что первое время все хором отказывались ставить вопросы. Каждый думал о своем, о себе. Он боялся, что если он будет расспрашивать, то когда придет очередь, остальные также могут засыпать вопросами. Получалась какая-то, с молчаливого согласия, круговая порука. Но картина начала меняться, как только первые два десятка прошли проверку. Им уже нечего было стесняться задавать вопросы, и чем дальше, тем вопросы становились чаще. Чистился помощник начальника ИНО -- Горб. Из его рассказа видно, что он был до 1919 года левым эсером на Украине и, сражаясь в рядах Красной Армии, тогда еще был захвачен в плен гетманом Скоропадским138. -- Странно, как ты остался жив, когда в то время гетманцы расстреливали всех большевиков, а евреев в особенности,-- задал вопрос кто-то из публики. Горб стал путанно рассказывать о женщине, которая, якобы, его спасла в то время от расстрела. После еще нескольких дополнительных вопросов его объяснения с натяжкой признают удовлетворительными, и он проходит чистым. Вызвали личного секретаря Трилиссера Лебединского. Крепкий здоровый латыш, больше занимающийся спортом, чем партийными вопросами. Биография его безупречна. Рабочий, с 1917 года член партии и красногвардеец. Затем ЧК и ныне ГПУ. Но, к его несчастью, он был членом тройки шефства над деревней, и профессор в связи с этим задал ему вопрос, как часто он посещал колхозы. -- Я раза три был в совхозе под Москвой,-- ответил Лебединский. -- Тов. Лебединский, я спросил вас о колхозе, а не о совхозе,-- повторил профессор. -- Так ведь это одно и тоже,-- ответил Лебединский. -- Как одно и то же? Вы не знаете разницы между колхозом и совхозом? И начался форменный экзамен политзнаний Лебединского. Результат оказался плачевным. Полная безграмотность. -- Товарищи, что я могу сделать, если я занят у Трилиссера с утра до 12 часов ночи? Когда же мне готовиться? -- чуть не плача оправдывался Лебединский, боясь, что его исключат из партии. Но его не исключили... Трилиссер поддержал. Стал рассказывать свою автобиографию заместитель Трилиссера Логинов. Член партии большевиков с 1905 года. В 1907 г. был избран от военных организаций на съезд партии, но при переходе границы царское правительство его арестовало. С тех пор и до революции, т.е. 9 с лишним лет просидел в каторжной тюрьме. Освобожденный после революции Логинов поселился в Архангельске и был избран председателем Совета. Но вот белая армия во главе с генералом Миллером139 заняла Архангельск. Большевики, оставив Архангельск, отступили, а Логинов остался. Белые знали, кто он такой, но не тронули его. Он даже умудрился издавать газету. -- Не находите ли вы странным, что белые даже не арестовали вас? -- задал вопрос Филер. -- Ничего странного не нахожу,-- пробурчал в свою рыжую бороду Логинов, пришедший на чистку, видимо для храбрости, несколько выпивший. -- Странно, странно,-- перешептывалась между собой комиссия. У всех возникло сомнение. Неужели провокатор? Пробыл девять лет на каторге за большевистскую идею и когда она осуществилась, перейти на сторону лютых врагов своей идеи -- белых генералов. И, наконец, теперь снова занимать пост заместителя начальника ИНО и руководить разведкой против тех же вчерашних хозяев, белых генералов. Какой хаос должен быть в душе этого человека. Может ли быть такое смешение идей. Кто ответит на этот вопрос? Все смущены и стараются не смотреть в сторону Логинова. -- Ладно, мы поговорим с вами особо,-- наконец, сказал Филер, откладывая дело Логинова. Вызвали следующего. Капитан разведывательной службы австрийской армии в войну 1914-- 1917 гг. Затем после революции, присоединившись к украинцам, воевал против большевиков и попал к нам в плен. Теперь же неизведанными путями оказался членом ВКП(б) и на работе в иностранном отделе ГПУ. Его как раз собирались через несколько дней послать на нелегальную работу в Австрию... Не поехал, его исключили из партии и уволили из ГПУ. Следующий тоже должен был поехать на нелегальную работу в Париж. Прекрасный парень, хороший товарищ. Все его любили. С 18-летнего возраста он был в рядах Красной Армии, откуда перешел в ГПУ. При проверке оказалось, что его отец был чиновником департамента царской полиции. Напрасно он старался доказать, что его отец был всего лишь мелким чиновником, что в конце концов дети не отвечают за грехи отцов. Он умолял комиссию, просил поддержки товарищей. Напрасно. Комиссия дело его отложила в сторону. Товарищи старались не встретиться с его умоляющим взглядом. Через несколько дней он был исключен из партии и в ту же ночь вместе с женой застрелился... Вызвали некоего Штейнберга. Молодой парень, еврей из Бессарабии. Он только недавно появился в иностранном отделе и заведывал разведкой в Румынии. -- Где вы были в 1926 году? -- задал вопрос председатель, заглядывая в его личное дело. -- В Румынии,-- коротко ответил Штейнберг. -- Затем? -- Затем поехал в Бельгию и работал там шесть месяцев на заводе и оттуда поехал во Францию. -- Для чего вы раскатывались по этим странам? Ведь вы в ГПУ работаете всего с прошлого года? -- недоумевающе спросил Филер. Штейнберг, опустив голову, молчал. -- Что же вы не желаете отвечать комиссии? -- упорствовал Филер. -- Да, не желаю,-- ответил Штейнберг. -- Можешь говорить, теперь уже дело прошлое,-- подбодрил его с места Горб.-- Он был в этих странах по нашему поручению секретным агентом,-- ответил Горб комиссии. И так по очереди длинной вереницей прошли перед комиссией около двухсот сотрудников ГПУ. Большинство из них -- недоучившиеся интеллигенты, много выходцев из других партий: левых эсеров, бундовцев. У многих темные подозрительные провалы в биографии. Но что особенно поражало, так это то, что большинство оказалось политически безграмотными или в лучшем случае полуграмотными. И невольно, слушая их автобиографии, я задавался мыслью, неужели это работники ВЧК-ГПУ, который нагоняет ужас своими делами, методами, своей хитростью на весь СССР? То ГПУ, которого так остерегаются иностранные правительства? Ведь тут собрана не железная когорта партии, как когда-то назвал ГПУ в погоне за трескучей фразой Троцкий, а гниль, отбросы, невыясненные личности партии. Тут, если в прошлом не провокатор или авантюрист, то минимум простой чиновник-обыватель, ничего общего с коммунизмом не имеющий. А ведь в иностранный отдел набирали работников с особым подбором, с особой подготовкой. Это отряд ГПУ, призванный бороться на передовых позициях, среди вражеского стана, в капиталистических странах, в тылу. В этом отделе должны были быть наиболее подготовленные и стойкие, и если вместо этого оказались на самом деле помимо всего даже неграмотные, то что же могли представлять сотрудники других отделов ГПУ? Наконец, каков уровень коммунистов в других советских учреждениях, на которых чекисты смотрят свысока? Отсюда возникал логически другой вопрос. Если такой неудовлетворительный состав человеческого материала, то на чем и на ком держится советская власть и, в частности, ГПУ? И почему такие прекрасные результаты в работе последнего учреждения? Вот вопросы, которые стали занимать меня, да, наверно, и не одного меня, после результатов чистки партии. И я думал, думал долго и молча, ибо делиться мыслями, сомнениями в СССР при моем положении значило спуститься несколькими этажами ниже, т. е. в подвал, во внутреннюю тюрьму ГПУ. Даже и эту роскошь едва ли бы мне позволили. Я слишком много знал, чтобы мне дали жить хотя бы в тюрьме. Едва ли мне позволили бы сидеть в тюрьме и, как выражается сталинское ЦК, разводить оппозиционную демагогию. Со мной поступили бы по чекистской формуле: "Чекист должен умереть или от руки врага или от руки ГПУ. Естественная смерть для чекиста исключена". Глава XXVII. "Живой" помер Хотя по поступавшим в ГПУ сведениям было видно, что на новых выборах в Англии победит рабочая партия, которая будет относиться к СССР лояльнее, чем консерваторы 40, но в конце концов вопрос был ясен, что рабочая партия также будет защищать интересы английской империи, как и всякая другая партия, только возможно с большим успехом. Задача же ГПУ заключалась в разрушении этой империи, ибо только с выполнением этой задачи могли быть освобождены от политического и экономического рабства сотни миллионов народов Востока. Первейшей же задачей для этого считался удар по наиболее уязвимому для Англии месту -- по Индии. Для подготовки и нанесения этого удара нужно было во что бы то ни стало послать в Индию своего представителя. Выбор пал на меня, и Трилиссер предложил мне готовиться ехать нелегальным резидентом ГПУ в Индию. План поездки был выработан следующий: я должен был под видом персидского армянина-купца ехать в Египет, завязать отношения с тамошними армянскими купцами и с их помощью поехать в Бомбей. Персидский паспорт по моему заказу уже был приготовлен контрразведывательным отделом, и оставалось только получить нужные визы. Деньги на поездку -- 10 000 долларов в 500-долларовых билетах также были получены и лежали у меня в кармане. День 15 октября 1929 года остался у меня в памяти. В это утро я пришел в ГПУ для продолжения сдачи дел новому заведующему восточным сектором ГПУ. Я пришел несколько поздно. Уже сойдя с лифта и направляясь по коридору в свою комнату, я почувствовал что-то неладное. Слишком безлюден был коридор, по которому обычно сновали сотрудники. Войдя в кабинет, я застал Минского, сидевшего за столом. Опустив- голову на руки, он о чем-то думал. -- Здравствуй, Яша! Что у тебя, голова болит? -- спросил я. -- Нет, ничего. А где ты был вчера вечером? Тебя всюду искали и не могли найти,-- спросил Минский. -- Я был в синема. А что, случилось что-нибудь? -- задал я вопрос. Минский ничего не ответил. Лишь спустя несколько минут он обратился ко мне. -- Идем, Гриша, позавтракаем и заодно поговорим,-- предложил он нерешительным голосом. Мы вышли в коридор. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что кругом никого нет, Минский наклонился к моему уху и зашептал: -- Знаешь что? Блюмкин арестован. -- Что ты говоришь? За что? -- изумленно спросил я. -- Оказывается, он в Константинополе был связан с Троцким и использовал наш аппарат для связи троцкистов в СССР. Он хотел завербовать для своей группы и Лизу Горскую, но она его выдала, и вчера ночью Блюмкина арестовали. Только никому не говори. Это секрет. Трилиссер распорядился, чтобы никто в аппарате ИНО об этом не узнал. Я ничего не ответил. У меня от изумления отнялся язык. Арестован Блюмкин, любимец самого Феликса Дзержинского. Убийца германского посла в Москве графа Мирбаха. Ведь еще два месяца тому назад, когда Блюмкин вернулся из своей нелегальной поездки по Ближнему Востоку, он был приглашен на обед самим Менжинским. А теперь он сидит в подвале ГПУ. Еще недавно его имя было помещено в новой советской Энциклопедии,-- да что там, всего пару дней тому назад во время чистки партии Трилиссер его рекомендовал, как преданного и лучшего чекиста. Его мнением о положении на Востоке интересовались Молотов, тогда бывший главой Коминтерна, и Мануильский141. Он бывал чатстым гостем у Радека142. Наконец, он жил на квартире у министра в отставке Луначарского143 в Денежном переулке. А теперь он в тюрьме... Казалось невероятным... Мы вернулись с Минским обратно в кабинет. Он опять уселся за стол. Задумчивый, маленький. До того маленький, что тот же Блюмкин прозвал его "Гейшей". -- Кто же его арестовывал? -- спросил я Минского. -- Дело было ночью, часа в два. Искали кого-нибудь из начальников секторов для назначения на операцию, но никого не нашли за исключением Вани Ключарева. Его и послали с несколькими комиссарами. Да! Теперь только я понимаю, откуда сын Троцкого всегда знал, когда мы отправляем из Константинополя секретного курьера. Ясно, что его информировал Блюмкин,-- продолжал Минский. Мне не сиделось на месте. Я хотел узнать все подробности о Блюмкине, поэтому я направился к кассиру ИНО Ключареву, с которым был в приятельских отношениях. Застал я его, хмуро сидевшим в своей крохотной комнате, уставленной несгораемыми кассами, и что-то вяло заносившего в ведомость размером с хорошую московскую жилплощадь. -- Здорово Ваня, что ты сегодня, такой бледный? -- спросил я, стараясь подойти к интересующему меня вопросу издалека. -- Да так, чувствую себя немного усталым,-- уклончиво ответил он. -- Еще бы не устать, всю ночь небось не спал,-- заметил я. -- С чего это ты взял? -- подозрительно взглянув на меня, спросил Ключарев. -- Да брось, все уже знают, что Блюмкин арестован, расскажи лучше, как дело было,-- сразу перешел я на откровенность. -- Ну, и работа была, скажу тебе,-- начал Ключарев юсле некоторого раздумья.-- Мы подъехали к квартире Блюмкина в час ночи. Я поднялся наверх один, но его не оказалось дома. Только я спустился вниз и вышел на улицу, смотрю -- подъезжает такси, в котором сидели Блюмкин и Лиза Горская. Увидев нас, Блюмкин сразу догадался, в чем дело, ибо не успели мы подойти к его машине, как она уже повернула и умчалась. Мы вскочили в нашу машину и за ними. Такси неслось по пустынным улицам, как дьявол, но ты же знаешь наши машины. У Петровского парка мы их нагнали. Видя, что им не уйти, Блюмкин остановил машину, вышел и кричит нам: "Товарищи, не стреляйте, сдаюсь. Ваня, отвези меня к Трилиссеру. Я ужасно устал",-- обратился он ко мне. Потом Блюмкин повернулся к такси, где продолжала сидеть Горская, и сказал: "Ну, прощай, Лиза, я ведь знаю, что это ты меня предала". Это все, что сказал он. Потом всю дорогу до ГПУ он молча курил. Да, хороший был парень Яша, а пропал ни за что,-- заключил Ключарев. Мы молча продолжали сидеть и думали каждый свою думу. Из размышлений нас вывел телефонный звонок. Ключарев взял трубку и сейчас же передал ее мне. Это звонил Минский. Меня срочно вызывал к себе Трилиссер. -- Вот что, тов. Агабеков,-- встретил меня Трилиссер, который на этот раз был в явно удрученном состоянии.-- Вам придется отказаться от поездки в Индию. Вы, наверно, знаете уже, что случилось с Блюмкиным. Созданная им на Ближнем Востоке организация осталась теперь без руководства. Вам нужно немедленно выехать в Константинополь и принять нелегальную резидентуру. Посмотрите, кого из тамошних работников нужно снять и кого оставить. На помощь вам мы пришлем Аксельрода. Он хотя неопытный в нашем деле работник, но очень осторожный и знает языки. Пусть он займется Египтом. В Сирии и Палестине мы имеем людей, так что надеюсь, через пару месяцев по приезде вы сможете наладить правильную работу. -- О задачах ваших я много говорить не буду,-- продолжал он,-- вы их должны знать, руководя сектором. В данный момент нас очень интересуют палестинские события. Столкновения между евреями и арабами должны дать интересные для нас результаты, ибо английское правительство должно будет принять чью-либо сторону, благодаря чему будет иметься в наличии обиженная сторона, которую легко будет нам использовать против Англии. Палестина же важна, как стратегический пункт, так как в случае столкновения с Англией дезорганизация морского движения через Красное море значительно поможет нам. Но в своей работе помните, что основная задача вашей работы должна заключаться в таком ее построении, чтобы аппарат мог действовать во время войны. Ну вот, я думаю, что это все. А с Индией подождем, пока не наладится работа в этих странах. Это со временем облегчит проникновение в Индию. Наконец, помните, что я возлагаю на вас большие надежды и будьте осторожны в работе. В это время вошел в кабинет секретарь Трилиссера и доложил, что из внутренней тюрьмы передают о просьбе Блюмкина, желающего поговорить с ним. -- О чем мы еще можем говорить? Передайте, что мне сейчас некогда,-- ответил Трилиссер. -- Да, кстати, вот записка Блюмкина о положении нашей агентуры. Ознакомьтесь и верните мне,-- обратился опять ко мне Трилиссер.-- Итак, постарайтесь на будущей неделе выехать,-- протянул он мне руку, и я оставил кабинет. Переданная мне докладная записка начиналась с 27-й страницы. Она начиналась так: "Теперь, закончив с политической стороной дела, перехожу к работе ГПУ, которую я, несмотря на мои сомнения, выполнял честно и добросовестно. (Ах, если бы мое партийное лицо было так же чисто, как моя работа по линии ГПУ)". Дата на записке была проставлена 8 октября, т. е. за неделю до ареста Блюмкина. Меня, так же как и всех остальных товарищей, очень интересовало, что писал Блюмкин в первых 27 страницах. Мы видели из остального текста, что там было признание, раскаяние, но в чем, в какой форме, мы так и не узнали, несмотря на то, что были пущены в ход все связи. Никто из нас в ГПУ не видел этих страниц. Они, вероятно, были сразу переданы в Политбюро Сталину, где в это время решалась судьба Блюмкина. Только в декабре, уже будучи в Константинополе, я узнал от приехавшего ко мне Аксельрода о судьбе Блюмкина. По постановлению коллегии ОГПУ он был расстрелян. Еще несколько раньше я получил частное письмо из Москвы. В нем один мой приятель писал о Блюмкине, работавшем на Востоке под псевдонимом "Живой": "Итак, друг мой, "Живой" помер, но дело его живет, поскольку оно находится в твоих руках",-- писал он, --переиначивая лозунг, выкинутый ЦК партии после смерти Ленина.-- "Он ["Живой"] ушел от жизни, вопреки ожиданию, спокойно, как мужчина. Отбросив повязку с глаз, он сам скомандовал красноармейцам: "По революции, пли!" Глава XXVIII. Москва -- Константинополь Для поездки в Константинополь мне нужно было взять турецкую визу на мой персидский паспорт. Мы пробовали получить визу через персидскую миссию в Москве, но безрезультатно. Требовалась моя личная явка в турецкое консульство. Нарядившись в свой лучший костюм и одев вместо обычной кепки шляпу, я пошел в ГПУ. Дежурный комендант, хорошо знавший меня в лицо и пропускавший раньше без требования предъявления пропуска, на этот раз, увидев меня в шляпе, удивленно остановил и на всякий случай проверил мой пропуск. Поднявшись на верх, я направился прямо к Ключареву, у которого в кассе хранились разные золотые вещи, оставшиеся со времен реквизиций. Из них я выбрал себе золотые часы с толстой цепочкой, портсигар и пару бриллиантовых колец и, напялив все это на себя, принял вид богатого персидского коммерсанта. Затем взяв такси, я поехал в турецкое консульство. Посетителей в консульстве не было, так что меня без всяких задержек пропустили к консулу. -- Для какой надобности вы хотите ехать в Стамбул? -- спросил консул, перелистывая лежавший перед ним мой паспорт. -- По торговым делам. Я отправил из Персии в Стамбул партию ковров, которые не продаются, поэтому я хочу поехать лично и закончить это дело лично,-- ответил я по-турецки, вставляя в свою речь персидские слова, чтобы у него не было сомнений в моем персидском происхождении. -- Бывали ли вы раньше в Турции? -- последовал вопрос консула. -- Нет, много раз собирался съездить, но как-то не приходилось,-- ответил я. -- Кого вы знаете в Турции? -- продолжал допрашивать консул. Я назвал ему несколько имен известных персидских купцов в Стамбуле. -- Есть ли у вас еще какие-нибудь документы кроме паспорта? -- спросил консул. -- Конечно, конечно: только не с собой,-- без запинки ответил я, хотя контрразведывательный отдел ОГПУ не приготовил для меня никаких бумаг кроме паспорта. -- Так вот, принесите ваши остальные документы также, и тогда я решу вопрос о визе,-- ответил консул. -- Хорошо, прикажете принести только письма или всю переписку, показывающую мою деловую связь с Турцией? -- спросил я, делая вид, что я не понял требований консула. -- Да нет же. Мне нужны не письма, а документы. Например, метрическое свидетельство и вообще документы, удостоверяющие вашу личность,-- стал объяснять консул. -- Т. е. позвольте, вы что же, сомневаетесь в моей личности? -- обиженным тоном спросил я.-- Меня здесь хорошо знают в персидском посольстве (КРО устроило так, что их агент в персидском посольстве послал обо мне ноту туркам), наконец, десяток богатых персидских купцов могут рекомендовать меня. Если вы разрешите, я вызову сейчас двоих из моих знакомых сюда,-- предложил я, протягивая руку к стоявшему на консульском столе телефону. Говоря это, я в то же время думал: а вдруг консул согласится на мое предложение? Что я буду делать? Куда я позвоню? Разве в ГПУ! Но нет, я рассчитал правильно. Консул попался на удочку. Подумав немного, он, наконец, предложил мне внести деньги за визу, и через десять минут я возвращался в ГПУ с готовым паспортом в кармане. На следующий же день, 22 октября 1929 года, я выехал с Брянского вокзала на Одессу. Одетый так же, как и при посещении консульства, с 10 000 долларов, выданных мне из ГПУ на работу, я уже с приезда на вокзал начал играть роль персидского коммерсанта, чтобы к приезду в Константинополь привыкнуть к ней. Мерно покачиваясь в купе второго класса и перебирая янтарные четки, я думал не о предстоящей работе, а о моей прошлой жизни в Москве. Я был рад, что, наконец, вырвался оттуда, что мне не придется участвовать на ближайшем казенном параде 7 ноября, как и на многих других. Что, наконец, я избавился от чтений докладов по передовицам "Правды", ругать левых и правых уклонистов и божиться, что только Центральный Комитет партии является хранителем заветов Ильича. Клясться, что еще пять лет голодовки,-- и мы перегоним Америку. В купе, кроме меня, ехали два пассажира. Какой-то украинец с инженером немцем. Они ехали до Киева и, видимо, работали на одном из сахарных заводов, так как всю дорогу говорили об урожае свеклы и о сахарной политике СССР. Но я их почти не слушал. Забравшись на верхнюю полку, я углубился в чтение только что переведенной на русский язык книги Ремарка "На Западном фронте без перемен". Рано утром я приехал в Одессу и, узнав, что пароход в Константинополь отправится лишь на следующий день, поехал в гостиницу "Гранд Отель". Швейцар, узнав из заполненной анкеты, что я иностранец потребовал мой паспорт, и спустя несколько минут я с улыбкой наблюдал из моего номера, как он мчался по направлению местного ГПУ. Я знал, что таковы правила. Швейцар каждой гостиницы должен немедленно доносить в ГПУ об остановившихся у них иностранцах. Несмотря на позднюю осень, Одесса была еще залита южным солнцем. От нечего делать я решил пройтись по городу. В последний раз я был в Одессе в 1917 году, когда началась февральская революция. Помню, что, несмотря на трехлетнюю войну, Одесса была шумным, веселым и людным городом. Теперь я не узнавал старых мест. Город почти опустел. Кое-где попадались унылые прохожие. Магазины почти все были закрыты. Кое-где лишь краснели вывески кооперативов на украинском языке. Я зашел в бывшее кафе "Фанкони", где теперь помещалась кооперативная столовая, пообедать. Все дешево, грязно и несъедобно. Проведенный в Одессе день показался мне бесконечным. На меня напало какое-то тоскливое чувство. Я знал, что покидаю родную страну, и вместе с тем все здесь казалось мне чужим. Может быть, потому, что вокруг красовались украинские надписи, которых я не понимал. Мне хотелось скорей покинуть этот город, но меня тянуло не в море, а обратно в Москву. Мне хотелось вернуться в ГПУ и сказать, что не могу ехать на работу ГПУ, что я уже не верю в это дело. Но я думал, что мне на это скажут, что я испугался ехать на нелегальную работу, что я трус... Чтобы изба-иться от этих дум, я раньше времени поехал на пристань. После сложных манипуляций с паспортом и багажом меня, наконец, пропустили на борт советского парохода "Чичерин". Я прошел все этапы мытарства, как каждый иностранец, ибо местное ГПУ не знало, кто я такой. В 5 часов вечера раздался последний гудок, и мы медленно отчалили от пристани. Неожиданно для меня, оказавшись в своей каюте, я встретился с одним из своих старых друзей по Ташкенту. Мы не подали вида, что знаем друг друга до тех пор пока не уединились. Он рассказал мне, что теперь работает в Коминтерне и командирован в Палестину, где в это время происходили кровавые столкновения между арабами и евреями. -- Ты что же, один едешь? -- спросил я. -- Нет, я еду, как высланный из СССР сионист с женой, которая на самом деле тоже работает в Коминтерне. Кроме того, едет еще один из наших в Турцию, но он без всяких документов и поэтому скрывается в числе экипажа парохода. По прибытии в Константинополь он нелегально спустится на берег,-- рассказал мой приятель. 27 октября, в 4 часа утра показались холмы Босфора. Пароход остановился у карантина, и только к полудню мы вошли в Босфор. С одного борта к нам пристал лоцман, а с другого полицейский катер. Началась проверка документов пассажиров, сходящих в Константинополе. В просмотренных паспортах полицейский офицер ставил штамп и возвращал владельцам. Мой же паспорт был им задержан без объяснения причин. Пассажиры спешно "сгружались" на окружившие пароход ялики, а я стоял на палубе и ждал своего паспорта, который был отправлен офицером на берег для проверки. Прошло около часа. С берега подошли к пароходу несколько лодок с людьми. Это были сотрудники и дипкурьеры из советского консульства. Они прошли мимо меня в каюту капитана. Среди них был также помощник резидента ГПУ Кикодзе, соторого я всего два месяца назад снарядил в Константинополь. Многие из прибывших знали меня в лицо и, увидев, издали улыбались, думая, что я приехал официально. Но видя, что я отвертываюсь и принимаю вид, что никого из них не знаю, они также прошли мимо меня, как чужие, поняв, что тут что-то неладно. Время шло, а моего паспорта все не было. На пароходе почти никого не осталось, и я все больше беспокоился о своей участи. Я не боялся того, что турки могут меня задержать, но они могли отказать в высадке на берег и вернуть в СССР, откуда я с таким трудом выбрался. Наконец, полицейский офицер передал, что я могу сойти на берег. Паспорт же мой доставят в гостиницу. С внутренним беспокойством, но внешне возмущаясь турецкими порядками, я поехал в город и взял номер в отеле "Лондон". Так я попал в Константинополь. Но в каком положении? Полиция отобрала мой паспорт и явно в чем-то подозревает. В самом городе, совершенно мне незнакомом, у меня не было друзей, которые могли бы меня поддержать. Требовать помощи от легальной резидентуры воспрещалось, ибо это могло бы привести к провалу. Как быть? А вдруг турецкая полиция запросит обо мне сведения в турецком консульстве в Москве. Что если завтра вызовут меня в полицию и спросят, где мой товар, мои знакомые купцы? Да, положение было не из приятных. Было уже шесть вечера. Я решил привести себя в порядок, а там видно будет. Когда я, пообедав, вышел из отеля, было уже темно. Мне нужно было сейчас же сделать кой-какие покупки. В особенности требовалось сменить мои ботинки, имевшие марку "Скороход" и могущие выдать их московское происхождение. Наконец, нужно купить часы, я не имел часов. По традиции перед отъездом из Москвы, я подарил свои часы одному из товарищей в ГПУ. Таков обычай -- перед отъездом за границу раздаривать вещи. Ведь за границей легко можно все купить, а в СССР где же! Спускаясь из Пера по линии трамвая, я незаметно для себя добрался до Галаты. Повсюду сверкали ярко освещенные витрины магазинов. Я остановился у витрины часового магазина и разглядывал выставленные часы, как услышал в магазине армянскую речь. Это хозяин магазина говорил с приказчицей. Значит, тут армяне, а я ведь тоже армянин. Я вошел в магазин и на армянском языке попросил показать мне часы. Я выбирал часы в течение двух часов, уплатил за них в два раза дороже их стоимости, но зато в процессе покупки я настолько сдружился с хозяином магазина, что он пригласил меня к себе на следующий день. Так я завел первое знакомство в Константинополе. На следующий день мы уже обедали вместе в соседнем ресторане. Угощал я и, нужно сказать, довольно щедро. К концу обеда после обильного вина я ему рассказал о затруднениях с паспортом. -- О, это пустяковое дело. У меня в полиции масса друзей, клиентов. Завтра же с утра пойдем, и я все дело обделаю,-- успокоил меня мой новый знакомый. На утро мы, взяв машину, поехали в 1-й отдел политической полиции, куда оказался переданным мой паспорт. Начальник отдела оказался приятелем моего купца. Отозвав его в сторону, он рассказал ему о цели нашего прихода, прибавив, что он меня давно знает, как крупного и честного купца. Тут же он меня представил полицейскому, который оказался довольно сговорчивым. -- Извините, что мы задержали ваш паспорт. Видите ти, сейчас много большевиков приезжают к нам в Турцию из России, а так как и вы приехали через Москву, то поэтому попали под подозрение. Теперь, конечно, раз вас рекомендует Эфенди (мой приятель), то я распоряжусь, чтобы немедленно вам вернули паспорт,-- обратился ко мне начальник полиции. В виде благодарности полицейскому я передал моему купцу две двадцатидолларовые бумажки. Сколько он из этой суммы передал по назначению, не знаю, но, видимо, это еще более убедило полицейского в моей солидности. -- Эфенди, вы можете больше не приходить сюда, через час я пришлю вам паспорт в отель,-- сказал он, пожимая мне руку. И, действительно, не успел я вернуться в отель, как полицейский принес мне паспорт с соответствующими визами. С получением документа я почувствовал уверенность. "Теперь уже меня не арестуют и не выселят",-- тодумал я. Нужно и можно начать работу. Глава XXIX. Фридрих Кейль Прошло месяца полтора со дня моего приезда в Константинополь. За это время я успел много сделать. Я угже являлся владельцем экспортно-испортнои конторы в центре Галаты. Стены моего бюро украшали портреты турецкого президента Кемаль-паши и персидского шаха Риза-хана. Правда я ничем пока не торговал, но это только поднимало мой авторитет, как способного купца, ибо все торговые операции ввиду рыночного застоя вели к убыткам. Я же ничего не терял. В моем бюро машинистка бойко стучала на машинке, составляя письма торговым фирмам Англии, Германии и Франции, адреса которых я выписывал из газетных объявлений. Мой конторщик целые дни бегал по городу, собирая справки о рыночных ценах на предполагаемые к продаже товары. Появились и знакомые купцы, которые, привлекаемые радушным приемом и частыми угощениями, заходили ко мне все чаще и чаще. Так было положено начало организации нелегальной резидентуры ГПУ. За это же время мне удалось установить связь с местным легальным резидентом ГПУ, работавшим в советском консульстве на должности атташе под фамилией Наумов. Через него стала поступать почта из Москвы. В одном из писем ГПУ прислало мне следующую инструкцию: "За последнее время наблюдается крен турецкой политики в сторону западной ориентации. В связи с этим встречается надобность организации разведывательной работы в Ангоре и наблюдении за развитием турецкой политики в дальнейшем. Вместе с тем с отъездом резидента Молотковского из Греции тамошняя агентура осталась без руководства, поэтому вам предлагается принять руководство работой в Греции. Аксельрод выехал через Европу в Египет. Проездом он будет в Константинополе и встретится с вами. Ввиду увеличения вашего района мы считаем необходимым, чтобы вы задержали Аксельрода в Константинополе и использовали по работе в Турции или Греции в качестве вашего помощника. Наконец, приехал и Аксельрод. Встретились мы с ним на станции туннеля, соединяющего Галату с Пера. Маленького роста, с лоснящимся красным лицом, в роговых очках, одетый во все новое, он издали, увидев меня, улыбался. Я тоже был искренне рад его приезду. Ведь уже около двух месяцев я разыгрывая роль перса, не говорил на русском языке. Теперь есть с кем поговорить и поделиться впечатлениями: Наконец, у Аксельрода должны быть свежие новости из Москвы. -- Здравствуй, во-первых, скажи, под какой фамилией ты сейчас путешествуешь,-- спросил я, подойдя к нему. -- Фридрих Кейль, австрийский подданный, представитель Тимбер-Экспорт-Компании на Ближнем Востоке,-- смеясь представился он мне, передавая свою визитную карточку. -- А я Нерсес Овсепьян, персидский подданный, коммерсант,-- ответил я ему в тон, обмениваясь карточками. -- Пойдем куда-нибудь посидим и потолкуем,-- предложил я. Через полчаса мы сидели за бутылкой красного вина в одном из ресторанов на Пера. -- Ну, расскажи сперва ты все по порядку, а потом я буду говорить,-- обратился я к Аксельроду.-- Во-первых, как ты ехал? -- Ехал я прекрасно. Выехал из Москвы в Ригу с австрийским паспортом на имя Фридриха Кейля. Другой такой же документ лежал у меня в запасе. По приезде в Ригу я взял запасной и, таким образом, уничтожил все следы пребывания в СССР. В Риге меня прекрасно принял мой дядя лесопромышленник Тейтельбаум, который в дальнейшем оказал мне большие услуги. -- А он знал, кто ты на самом деле и зачем ты едешь? -- задал я вопрос. -- Как тебе сказать? Я ему объяснил, что мне нужно ехать в Египет с научными целями и что по некоторым соображениям мне пришлось переменить фамилию и подданство. Он, как будто бы, поверил, но ты знаешь,-- это старый, толковый еврей. Он, видимо, кое о чем догадывался, но особенно не расспрашивал. Так вот, в Риге я провел еврейские праздники,-- продолжал Аксельрод,-- родственников у меня оказалось больше, чем я ожидал, и все они старались помочь, чем могут. По моей просьбе дядя дал мне представительство своей фирмы на весь Ближний Восток и вместе со мной пошел в местное английское консульство зарегистрировать мой мандат. При его же помощи я получил визы в Турцию, Сирию и Палестину. Оставалось получить египетскую визу, для чего нужно было ехать в Берлин, где имеется египетское посольство. Таким образом, все шло прекрасно. За всеми этими хлопотами я прожил в Риге две недели. Между прочим, дядя меня познакомил с норвежским консулом в Риге, с которым я настолько сдружился, что он пригласил меня в гости. Будучи в его кабинете, я заметил на столе пачку чистых норвежских паспортов и, представь себе, не мог удержаться от соблазна и один из них сунул себе в карман. Я привез этот паспорт сюда. Может быть, пригодится. -- Ладно, а как с Египтом? Получил ли ты туда визу? -- спросил я. -- О, с египетской визой у меня была большая буза. Приехав в Берлин, я пошел в египетское консульство за визой, а там мне заявляют, что они предварительно должны запросить Каир. Пришлось уплатить за телеграмму, чтобы ускорить ответ. Но это еще полбеды. Секретарем консульства оказался немец, бывавший в тех местах, откуда я по паспорту родом. Начались всякие расспросы. Еле-еле отвертелся от его вопросов. Получив египетскую визу, я очень соблазнялся поехать через Париж -- Марсель. Ведь подумай, я же ни разу не был в Париже. Но затем решил поехать через Стамбул и повидаться с тобой,-- кончил рассказывать о своем путешествии Аксельрод. -- Ну и хорошо, что ты приехал сюда, а то пришлось бы возвратиться из Египта,-- сказал я. -- Почему? Что случилось? -- недоумевающе спросил Аксельрод. -- Я сам, признаться, не знаю, в чем дело. Москва распорядилась принять руководство работой в Греции и в Ангоре и в связи с этим предписывает задержать тебя здесь моим помощником,-- ответил я. -- Да, странные дела вообще творятся у нас,-- задумчиво сказал Аксельрод.-- Перед моим отъездом ходили слухи, что Трилиссера снимают, якобы, за правый уклон и что вообще решили реорганизовать аппарат иностранного отдела. В партийных кругах говорили, что вся коллегия ГПУ стоит за Бухарина и Томского145 и, якобы, Политбюро ЦК вызвало Менжинского, Ягоду и Трилиссера для объяснения, но наши оправдались. Главный козырь коллегии ГПУ был тот, что ведь агентура ГПУ выяснила переговоры между Бухариным и Каменевым, и ими же был выкраден дневник Каменева, благодаря которому Сталин поставил на колени и Бухарина, и Каменева,-- рассказывал Аксельрод.-- Да, забыл тебе сказать, Блюмкинато ведь расстреляли. Мне передал эту новость Самсонов в Берлине,-- добавил он. -- Я об этом уже знаю. Мне написали из Москвы. Так, ты не возражаешь против оставления тебя для работы со мной? -- спросил я Аксельрода. -- Да что же, я очень рад. Только напрасно я потратил столько усилий и средств для подготовки поездки в Египет. А так для меня еще лучше. Вместе веселей и безопасней,-- уже более весело ответил Аксельрод, он же Фридрих Кейль. Глава XXX. Под флагом германской разведки Прошло около месяца со дня приезда Аксельрода, благодаря уже протоптанным мною дорожкам и имевшимся связям, сравнительно быстро удалось легализизовать его пребывание в Константинополе. Повсюду я рекомендовал его как моего компаньона. Таким образом, мы достигли прочности и укрепления нашей позиции. Нужно было начинать работать. Я нашел отдельную квартиру районе Шишли и оборудовал сносную фотолабораторию. В ближайшем будущем мы собирались установить радиоаппарат для непосредственной связи с Москвой. Оставалось приступить к вербовке агентуры. Обсудив положение и перебрав всех имевшихся у нас знакомых, мы решили остановить наше внимание на некоем Элмаяне. Это был один из наших знакомых купцов. Шестидесятилетний старик с седой головой и большим животом доброго буржуа, Элмаян очень импонировал окружающей среде. Работая 30 с лишним лет в Константинополе комиссионером, он имел обширное знакомство во всех слоях общества. Имея добродушный вид толстяка, Элмаян был хитер хитростью армянина, сохранившего после всех перипетий в Турции не только жизнь, но и нажившего состояние. Коммерческая репутация его была ниже всякой критики. Из предварительного его изучения мы вынесли впечатление, что у Элмаяна один стимул -- это деньги. За них он готов продать все и всех. Все эти его "качества" и остановили наш выбор на нем. Я поддерживал с ним приятельские отношения и потому задачу вербовки взял на себя. Пригласив его как-то в один из ресторанов пообедать, я после долгих подходов перешел к интересовавшей меня теме. -- Я хотел вам сказать, господин Элмаян, что мой друг Фридрих Кейль вместе с коммерческой деятельностью также занимается журналистикой. Он состоит корреспондентом одной крупной немецкой газеты в Берлине и вот, приехав сюда, ищет хорошо знающего местные дела человека, который помогал бы ему собирать информационный материал для газеты. Не знаете ли вы подходящего для этого занятия человека? -- спросил я. -- Почему же нет. Можно найти такого человека, но за эту работу придется кое-что платить,-- ответил Элмаян. -- О да, конечно, Кейль будет платить. Вы знаете, как немцы аккуратны. Насколько я помню, он, кажется, ассигновал на это дело что-то от 100 до 150 долларов,-- сказал я. Глаза Элмаяна заблестели. Он почувствовал своим старым нюхом добычу и, видимо, обдумывал, как бы лично сорвать такой лакомый кусок, как 150 долларов ежемесячно. Я решил ему помочь. -- А что если вам самим взяться за это дело, Элмаян-эфенди? Кто может лучше вас знать о турецких делах и иметь столько связей, сколько имеете вы? Я лично был бы очень рад рекомендовать вас Кейлю и дать возможность вам заработать. Не говоря о том, что вы много помогли в моих торговых делах, я хотел бы, чтобы эти деньги шли к вам, как армянину,-- сказал я. -- Что же, я с удовольствием возьмусь за эту работу и надеюсь выполнить ее лучше всякого другого,-- ответил Элмаян. -- Ну, и прекрасно. Я со своей стороны приложу все усилия, чтобы Кейль передал вам работу. Только скажите вкратце, на какие связи вы можете рассчитывать, чтобы я мог уговорить Кейля,-- спросил я. -- Во-первых, у меня хорошие связи с турецкой полицией. Юдин из начальников отделений политический полиции -- весь в моих руках и сделает все, что бы я ни попросил. Затем я имею знакомства почти во всех иностранных посольствах в Константинополе и могу у них получать нужные сведения. -- Что вы говорите? Даже у большевиков? -- спросил я. -- Да, даже у большевиков. Я могу получить информацию везде, за исключением англичан. Наконец, может быть, Кейля будет интересовать армянская деятельность в Турции, то я имею своим другом армянского епископа Г. Одним словом, я найду людей, где это будет нужно,-- ответил Элмаян. -- Да, я тоже думаю, что вы имеете достаточно связей и лучше всех справитесь с работой. В особенности то, что вы можете получить сведения о большевиках, очень важно. Насколько я понял Кейля, немцы очень интересуются работой большевиков,-- сказал я, давая ему понять, что Кейль в конце концов работает для немцев. На этом мы остановились, условившись встретиться через пару дней у него в квартире, когда я передам ему результат моего разговора с Кейлем. В ближайшую пятницу я пришел к Элмаяну на квартиру. Он жил недалеко от меня в том же районе Шишли. Элмаян, видимо, с нетерпением ожидал моего прихода, ибо, войдя в гостиную, я заметил приготовленное угощение. Быстро нам подали кофе, и мы остались в комнате одни. -- Ну, все идет прекрасно. Я говорил с Кейлем и так расхвалил вас, что он сразу согласился, чтобы вы работали на него. Жалованья я добился для вас 150 долларов в месяц. Кроме того, он обещал, что если работа пойдет хорошо, он будет платить и больше. Важно, чтобы в Берлине остались довольны,-- сказал я. -- Очень рад. Как раз вчера был у меня мой приятель из полиции, и я уже его подготовил к тому, чтобы получить нужные Кейлю сведения,-- ответил Элмаян. -- Вот и хорошо. Начните с полиции. Неплохо на всякий случай иметь своего там человека. А пока что пусть он передаст вам на несколько часов почитать доклады, которые он посылает в министерство внутренних дел в Ангору. Там, вероятно, найдутся интересные для Кейля сведения,-- предложил я.-- Кстати, я вам принес и деньги за первый месяц работы,-- продолжал я, вынимая бумажник,-- только мы должны предварительно проделать некоторые формальности. Вы должны выбрать себе псевдоним, которым будете подписывать все ваши рапорты и денежные расписки, и, кроме того, Кейль просил две фотографические карточки. -- Я как раз имею карточки,-- сказал Элмаян и, поднявшись, достал две карточки из стола,-- что касается псевдонима, то это вы придумали хорошо, а то я затруднился бы подписывать бумаги своей фамилией. Я возьму псевдоним "Малоян",-- ответил он. Хорошо, подпишите денежную расписку и ваши фотокарточки псевдонимом,-- предложил я. Передав мне нужные бумаги, Элмаян пересчитал переданные мною ему деньги и аккуратно вложил их в свой объемистый бумажник. При этом он так на меня смотрел, точно подозревая, что я, вероятно, получил от Кейля для него денег в два раза больше, но половину утаил для себя в виде комиссионного вознаграждения. Я понимал этот взгляд и внутренне усмехался. Пусть думает -- так-то лучше. Пусть думает, что я в этом деле только посредник, так же, как он думает, что работает на немцев... -- == Меньше риску, больше дела. Нужно отдать справедливость, Элмаян работал не за страх, а за деньги. Он полностью заслужил полученное им жалованье. Но прибавки так и не дождался. Кейль вскоре уехал с докладом в Москву, а я... а я в Париж. Но об этом ниже. Глава XXXI. Между двух огней Поздно ночью собрались на моей квартире я, местный резидент ГПУ Этингон-Наумов и приехавший из Москвы бывший резидент ГПУ в Греции Молотковский. Мы собрались на совещание. Этингон, элегантно одетый молодой парень, больше интересовался граммофоном, который время от времени заводил. Молотковский, наоборот, очень озабочен своей миссией и задумчив. -- Так вот, Агабеков, ты не раз был резидентом, и ты поймешь меня лучше других. Я положил столько сил для организации агентуры в Греции и вдруг мне предложили все бросить и ехать в Москву. Еле-еле добился в Москве, чтобы разрешили передать агентуру тебе, а то ведь хотели просто бросить на произвол судьбы. Сейчас в Москве сидят новички, ни черта не смыслящие в работе. Это -- чиновники, а не чекисты. Ну, подумай, разве можно отпустить таких источников, как 3/33 или 3/21? А всю агентуру в военном министерстве? Попробовали бы сперва сами завербовать хоть одного источника, тогда бы знали им цену,-- рассказывал возмущенно Молотковский. -- Ладно, а как ты мыслишь передачу мне твоей агентуры в Греции? -- спросил я. -- По-моему, ты сам лично должен поехать в Афины с паролями и явками, которые я тебе передам, и связаться с агентурой. А в дальнейшем установишь регулярную связь,-- предложил Молотковский. -- Все это хорошо, но не забудь, что я здесь в Турции без году неделя и недостаточно укрепился, чтобы разъезжать. Кроме того, у меня нет подходящего мотива для поездки в Грецию, поэтому моя поездка может вызвать подозрение,-- возразил я, не имея никакого желания глубже влезать в работу. -- А что ты предлагаешь? -- спросил Молотковский. -- Я думаю, было бы лучше, если поедет принимать сеть Наумов. Он бы одновременно поддерживал с ними сношения, пока я окончательно не укреплюсь, и затем передал бы их мне для руководства,-- ответил я. -- Что ты на это скажешь, Этингон? -- спросил его Молотковский. -- А мне все равно, если хотите -- поеду в Грецию и приму сеть. Провала я не боюсь. Скорей тогда поеду в Москву. Признаться, надоела мне вся эта работа. А теперь после ухода Трилиссера в особенности. Как только вернусь в Москву, не останусь работать в ГПУ, уйду куда-нибудь,-- равнодушно ответил Этингон-Наумов. -- А как, есть у тебя возможность поехать в Афины? -- спросил его Молотковский. -- Это пустяки. Послезавтра я поеду в Ангору и попрошу Сурица послать за визой. Скажу, что еду в отпуск,-- ответил тот. -- Итак, решено. Наумов примет агентуру в Греции и передаст затем тебе,-- заключил Молотковский. Через неделю Этингон, получив визу, выехал в Грецию, а Молотковский вернулся в Москву. Это было в то время, когда я все больше приходил к выводу, что я не могу работать для ГПУ. Получаемые из СССР письма были полны жалоб на методы, применяемые Центральным Комитетом партии по проведению пятилетки. В одном из писем от моих партийных товарищей писалось: "Методы нашей работы и темп жизни для нас сейчас не новый. Это -- копия эпохи военного коммунизма минус революционный энтузиазм". Я решил порвать с ГПУ. Но как? Я по опыту знал, что ГПУ постарается меня немедленно уничтожить в случае малейшего подозрения. Нужно было все основательно обдумать и подготовить. И я стал готовиться. В первую голову я стал вести записки деяний ГПУ и ее агентуры, известной мне, на случай, если я погибну раньше, чем сумею сказать свое слово. Затем я стал осторожно выяснять, в какую страну я могу выехать, где бы мне не могли угрожать большевистские агенты. А пока я подготавливался, мне стала грозить беда с другого конца. Был конец апреля 1930 года. Я завтракал в доме хорошего знакомого купца, где меня принимали как родного. Вопреки обыкновению, на этот раз все члены семьи за столом были угрюмы, а сам купец изредка бросал в мою сторону жалостливые взгляды. Я, зная их отношение ко мне, ничего не понимал. Наконец, завтрак был закончен, и глава семьи, встав, обратился ко мне: -- Нерсес, мне нужно поговорить с вами по делу. Перейдем в гостиную, нам подадут туда кофе. Когда мы остались одни, он долго маялся и не знал, как начать, но, наконец, видимо, решился и сказал: -- Вы знаете, как я и моя семья относимся к вам, и поэтому я решился сказать вам то, чего не должен был бы говорить. Дело в том, что за вами следит турецкая полиция. Вчера об этом передал мне один мой старый знакомый, у которого тайная полиция наводила справки о вас,-- сказав это, бедный старик смотрел на меня и ждал впечатления, произведенного на меня его словами. Сам он буквально дрожал. Я слушал его наружно спокойно и изредка похлебывал кофе. -- Что же вы мне советуете делать в связи с этим? -- спросил я. -- Я думаю, что вам нужно немедленно уехать отсюда,-- ответил он. Видимо, он уже заранее обдумывал этот вопрос, ибо ответил, не задумываясь. -- Да, но в конце концов, зачем я должен бежать? Я в турецкие дела не вмешиваюсь и за собой никаких грехов не знаю. Занимаюсь здесь своей торговлей и не знаю, почему мне может угрожать полиция. Наконец, я персидскоподданный, и турки не посмеют без причины тронуть меня,-- сказал я, стараясь успокоить моего доброжелателя. -- Конечно, если вы за собой ничего не чувствуете, то особенно бояться нечего, но мало ли что может случиться? Не забудьте, что вы армянин по национальности живете не где-нибудь, а в Турции. По моему, все-таки Вам лучше уехать куда-нибудь,-- настаивал он. -- Нет, я сейчас никуда не поеду,-- сказал я после некоторого раздумья,-- у меня не ликвидированы дела , наконец, лежит большая партия непроданного товара. Но вот что, большое вам спасибо за предупреждение. Что о мной случится, это в конце концов неважно, но я не хочу, чтобы в случае чего-нибудь со мной, вы могли иметь неприятности, поэтому, пока это дело не выяснится, я прошу разрешения не бывать в вашем доме.-- Я попрощался и ушел, чтобы больше не приходить к людям, которые были так искренни и бескорыстны ко мне в самый критический для меня момент. Прошло дня два после этого знаменательного для меня разговора, после которого я понял, что отныне я нахожусь между двух огней. С одной тороны, большевики могли узнать, что я решил их покинуть и принять меры, а с другой,-- меня начала преследовать турецкая полиция. Я, сидя в своем бюро, обдумывал создавшееся положение, как вдруг раздался короткий стук в дверь. Не успел я ответить, как дверь открылась и вошли два полиейских в сопровождении управляющего домом. -- Ну, это пришли за мной,-- подумал я, встав с мета и запустив руку в карман, где я хранил браунинг. Еще при найме своего бюро я предвидел возможность моего ареста в конторе. В случае такой попытки я решил не сдаваться, а, пользуясь расположением конторы под самой крышей, бежать через крыши соседних домов и скрыться в одной из наших конспиративных квартир, откуда уже легко было бы сесть на советский пароход, встав из-за стола и подойдя к смежной двери, через которую я мог в случае надобности скрыться, я спросил полицейских в чем дело. -- Мы пришли проверить контракты всех жильцов эого дома,-- любезно ответил один из полицейских. Я сразу успокоился и, достав контракт, передал им. Проверив документ, полицейские ушли, а я из окна продолжал наблюдать за ними. Меня интересовал вопрос, проверяют ли они документы у всех или только у меня, я окончательно успокоился, увидев, что они обходят всех моих соседей. Вечером, выйдя из конторы на улицу, я, однако, заметил, что за мной следят. Два субъекта неотступно следовали за мной, то забегая вперед и затем дожидаясь у витрин, пока я пройду вперед, то отставая и прячась за углами. Я также следил за ними, останавливаясь у магазинов и разглядывая в зеркала витрин их лица на противоположном тротуаре. Невольно я сравнивал их работу с работой наших секретных агентов в Москве. Да, не мешало бы турецкой полиции взять несколько уроков по слежке у агентуры ГПУ. Помню, будучи в Москве, я дал задание нашей агентуре установить наружное наблюдение за турецкой миссией в Москве. Желая убедиться, насколько добросовестно выполняется задание, я к вечеру сам пошел проверить посты. Но к моему удивлению после получа