Георгий Агабеков. ЧК за работой Г.С.АГАБЕКОВ ПРИЛОЖЕНИЕ К ЖУРНАЛУ 'ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ АРХИВЫ'. ВЫПУСК 1. МОСКВА - 1992 АССОЦИАЦИЯ "КНИГА • ПРОСВЕЩЕНИЕ • МИЛОСЕРДИЕ" ББК 67.99(2) 116.2 Л63 Главный редактор журнала "Отечественные архивы" С. И. Кузьмин Редакционный совет приложения А. Л. Степаненко (председатель), В. Г. Герасимов, Л. В. Двойных, А. В. Елпатьевский, Н. Н. Митрофанов, Т. Ф. Павлова, И. П. Сиротинская, А. Д. Степанский, А. В. Шавров А63 Агабеков Г. ЧК за работой/Предисловие А. В. Шаврова; Комментарии А. В. Шаврова, И. М. Смирновой.-- М.: Ассоциация "Книга. Просвещение. Милосердие", 1992.-- 270 с. Автор мемуаров -- первый крупный советский разведчик-чекист, бежавший на Запад. Был начальником восточного сектора иностранного отдела ОГПУ, резидентом ОГПУ на Ближнем Востоке. В июле 1930 года открыто порвал со сталинским режимом и вступил в контакт с английской секретной службой. Убит агентами НКВД в 1937 году. Воспоминания Агабекова -- уникальное свидетельство активного участника событий о работе органов госбезопасности в 20-е годы. Помимо описания операций советской разведки мемуары содержат личные характеристики Г. Г. Ягоды, М. А. Трилиссера, Я. X. Петерса и др. В нашей стране воспоминания Агабекова публикуются впервые. I5ВN 5-86088-002-2 © Отечественные архивы, 1992 ПРЕДИСЛОВИЕ К НАСТОЯЩЕМУ ИЗДАНИЮ Долгие годы имя автора этой книги находилось под запретом, лишь немногие специалисты знали о ее существовании и буквально единицы из них могли получить издание в специальных хранилищах двух -- трех библиотек страны. Георгий Агабеков -- уникальный исторический персонаж, чья жизнь напоминает остросюжетный авантюрный роман, был первым крупным разведчиком-чекистом, который порвал со сталинским режимом и выступил на Западе с разоблачением деятельности ОГПУ. Его воспоминания представляют собой свидетельство человека, на протяжении десяти лет работавшего в "органах" в тот период, когда они окончательно сформировались как специальная система обеспечения государственной безопасности, разведки и контрразведки. Служба Агабекова в органах ВЧК началась в 1920 г., когда ему было 24 года. О его ранней молодости нам почти ничего не известно. Сам он упоминает только о том, что окончил гимназию и служил во время гражданской войны в Красной Армии. Тогда же вступил в коммунистическую партию, был командиром батальона войск Внутренней службы, дислоцированного в Екатеринбурге. По решению губернского комитета партии направлен для работы в местную ЧК, где занимал должность помощника уполномоченного по борьбе с контрреволюцией и ведал секретной агентурой. Агабеков владел несколькими восточными языками и, видимо, потому его очень скоро перевели на работу в Среднюю Азию. Официально он был назначен начальником разведки штаба армии Бухарской народной республики, а на самом деле являлся начальником нелегальной агентуры Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности в Бухаре. Агабекову удалось завербовать одного из главных агентов секретной разведки Совета народных назиров -- правительства республики. Этим агентом была молодая женщина, невеста начальника разведки Софья Кацман. Сначала подкупив ее, а затем используя шантаж, Агабекову удалось получить важнейшую информацию о готовившемся в Бухаре антисоветском выступлении, организаторами которого были сами члены правительства. Эта операция сыграла не последнюю роль в ликвидации суверенной Бухарской народной республики. Позднее Агабеков занимал должность начальника отделения по борьбе со шпионажем и контрабандой Государственного политического управления в Ташкенте и одновременно был секретарем бюро партячеек ГПУ и членом партийного комитета. Агабеков принял непосредственное участие в ликвидации известного политического авантюриста, одного из вождей басмачества в Средней Азии, бывшего турецкого военного министра Энвер-паши. В 1918 г. после падения военного режима Энвер-паша уехал в Европу, а в 1920 г. появился в Москве, где объявил себя сторонником социальной революции, заинтересовав большевистское руководство планами создания широкомасштабного мусульманского движения для борьбы против Великобритании. Осенью 1921 г. паша был назначен правительством Бухарской народной республики инструктором по формированию частей Красной Армии, но уже в конце года вступил в контакт с эмиром бухарским Сеид Алим-ханом и объявил себя "главнокомандующим вооруженными силами ислама и наместником эмира". С этого момента Энвер-паша вел открытые военные действия против советских частей, вскоре занял почти всю территорию Восточной Бухары и захватил Душанбе. Пользуясь непререкаемым авторитетом среди мусульман и имея большой военной опыт, паша представлял особую опасность для советской власти в Туркестане. ЧК совместно с Разведывательным управлением Туркфронта и армейскими подразделениями буквально охотились за Энвер-пашой, но повсеместная поддержка населением басмачей весьма осложняла эту задачу. Внешне вполне мирные и лояльные к советской власти декхане и торговцы при появлении отрядов басмачей почти поголовно с оружием в руках были готовы следовать за ними, беспрекословно выполняя распоряжения "борцов за веру". Добиться от местного населения сведений о местоприбывании Энвер-паши было почти невозможно -- люди частью искренне верили в "дело ислама", частью были запуганы угрозами кровавой расправы со стороны повстанцев. Для поимки паши был избран единственно верный путь -- внедрение агентов ЧК в среду местных обывателей и закамуфлированный подкуп людей, имеющих нужную чекистам информацию. Агабеков вместе с сотрудником военной разведки под видом мелких торговцев сумели проникнуть в район дислокации отряда Энвер-паши и, выследив его, вызвали войска. 4 августа 1921 г. в стычке с отрядом 8*й кавалерийской бригады Энвер-паша был убит. Работая в Средней Азии, Агабеков непосредственно столкнулся с деятельностью разведки и, успешно проявив себя в этой области,-- при его участии были похищены афганские дипломатические шифры -- скоро был назначен в состав советского посольства в Кабуле. Его официальным дипломатическим прикрытием был незначительный пост помощника заведующего бюро печати. На самом деле он под кличкой "Петр" возглавил секретную советскую агентуру ОГПУ в Афганистане. Дальнейшая карьера Агабекова складывалась вполне благополучно, он провел несколько удачных операций в Афганистане и Персии, а в 1928 г. занял должность начальника восточного сектора иностранного отдела ОГПУ. Это был весьма высокий ранг в иерархии органов, назначение свидетельствовало о полном доверии Агабекову со стороны высшего партийного руководства. Для современного советского читателя необходимо сказать несколько слов об организации службы государственной безопасности, действовавшей в стране в конце 20-х -- начале 30-х годов, куда входила разведка, работе которой Агабеков в основном посвятил свои мемуары. Объединенное государственное политическое управление при Совете Народных Комиссаров СССР было создано по решению Президиума Центрального Исполнительного Комитета СССР в ноябре 1923 г. Формально ОГПУ подчинено было только СНК СССР. Однако на практике эти два учреждения вообще не имели точек соприкосновения, как инструмент обеспечения госбезопасности ОГПУ целиком и полностью находилось в ведении руководящего органа партии -- Политбюро Центрального Комитета. При Ф. Э. Дзержинском, вплоть до его смерти 20 июля 1926 г., мнение председателя ОГПУ, как кандидата в члены Политбюро и одного из признанных лидеров партии, имело самостоятельное значение и могло влиять на решения о проведении тех или иных операций внутри страны и за границей. Сменивший его В. Р. Менжинский не пользовался таким авторитетом, и при нем каждая операция ОГПУ, имевшая какое-либо политическое значение, санкционировалась и затем детально контролировалась Политбюро и лично И. В. Сталиным. Пожалуй, это был период максимального ограничения самостоятельности органов государственной безопасности. Позднее, при Г. Г. Ягоде, Н. И. Ежове и особенно Л. П. Берии, органы в своей повседневной оперативной работе получили некоторую независимость, притом, впрочем, что Сталин всегда лично определял общее направление деятельности госбезопасности в СССР и за рубежом. Во главе всего учреждения стоял председатель ОГПУ, действовала коллегия, куда входили два его заместителя и начальники важнейших структурных подразделений. Помимо других функций коллегия ОГПУ имела права высшей судебной инстанции относительно всех сотрудников этого ведомства. В конце 20-х годов управление, размещавшееся в Москве на Лубянке, составляло девять отделов: контрразведывательный, иностранный, секретный, особый, специальный, информационный, оперативный, восточный и отдел пограничной охраны. Кроме того, существовали два управления на правах отделов -- экономическое и административно-организационное. В аппарат входили также вспомогательные части: комендатура, внутренняя тюрьма, фельдъегерский корпус, типография и др. В штате центрального аппарата, по словам Агабекова, состояло всего около двух с половиной тысяч человек, а агентура только по Москве превышала десять тысяч осведомителей. Организация госбезопасности на местах повторяла структуру московского управления в уменьшенном масштабе. В республиках и центрах крупных регионов ОГПУ имело свои полномочные представительства, построенные по такому же принципу, с той лишь разницей, что здесь действовали отделения -- филиалы московских отделов. Губернские, окружные и уездные органы ОГПУ подчинялись республиканским и территориальным представительствам. Пост председателя ОГПУ с 1926 по 1934 г. занимал старый большевик, член партии с 1902 г. В. Р. Менжинский, работавший в органах с сентября 1919 г. Его первым заместителем был печально знаменитый Г. Г. Ягода, член РСДРП с 1907 г., впоследствии возглавивший Наркомат внутренних дел СССР. Из-за частых болезней Менжинского Ягода фактически руководил всей работой управления внутри страны. Вторым заместителем председателя ОГПУ являлся долгое время М. А. Трилиссер, тоже старый большевик, член партии с 1901 г. В конце 20-х годов он был смещен в результате интриги Ягоды, который видел в нем соперника, и заменен С. А. Мессингом, занимавшим до того должность уполномоченного ОГПУ по Ленинграду. Контрразведывательный отдел вел борьбу с иностранным шпионажем внутри СССР, в частности, в сферу его деятельности входило наблюдение за всеми иностранцами, дипломатическими миссиями и коммерческими представительствами, а также перлюстрация корреспонденции, поступавшей в страну из-за рубежа. В ведение секретного отдела входили антикоммунистические организации и политические партии. Его шестое отделение осуществляло надзор за духовенством и вербовку агентуры в этой среде. Особый отдел наблюдал за политическими настроениями личного состава вооруженных сил, курировал снабжение армии, охрану военных объектов и т. п. [1] См.: Агабеков Г. ГПУ. Записки чекиста. Берлин, 1930. С. 9, 18. Специальный отдел обеспечивал охрану государственных тайн, осуществлял надзор за порядком хранения секретных документов и, что самое важное, ведал шифровальным делом. Он занимался перехватом иностранных шифров, расшифровкой корреспонденции и составлял шифры для всех советских учреждений как внутри, так и вне страны. Кроме того, отдел инспектировал тюрьмы и другие места заключения. Здесь же было сосредоточено изготовление необходимых для нужд разведки фальшивых документов. Ввиду особого значения специального отдела, а также в связи с тем, что его начальник Г. И. Бокий (член партии с 1900 г.) пользовался большим влиянием в руководстве партии, он фактически не подчинялся ни Менжинскому, ни Ягоде, а находился в ведении ЦК. Отдел пограничной охраны управлял частями особого назначения ОГПУ, предназначенными для карательных функций, и пограничными войсками. Оперативный отдел ведал организацией наружного наблюдения, причем его персонал (по дореволюционной терминологии -- филеры) обслуживал все остальные отделы. Ему была подчинена также комендантская часть, в круг задач которой входило производство арестов, обысков и приведение в исполнение смертных приговоров. Информационный отдел осуществлял секретный надзор за настроениями населения через сеть осведомителей из числа советских граждан. Здесь же были сосредоточены политическая цензура и перлюстрация корреспонденции, обращающейся внутри СССР. Экономическое управление занималось борьбой с промышленным шпионажем, финансовыми и хозяйственными преступлениями. Восточный отдел, в отличие от прочих, функциональных, можно было бы назвать национально-территориальным; в сферу его деятельности входил контроль за обеспечением государственной безопасности в азиатских республиках СССР и среди мусульманских национальных меньшинств. Особое место занимал иностранный отдел во главе со вторым заместителем председателя ОГПУ и выделенный из общей структуры управления. Несколько лет во главе его стоял Трилиссер, с которым Агабеков работал в непосредственном контакте. Отдел фактически руководил всей разведкой за рубежом. Конкретно это означало, что его сотрудники, добывая секретную информацию, доставляли материал для анализа политического, экономического и отчасти военного положения иностранных государств. Главным потребителем информации отдела были всесильное Политбюро ЦК и лично Сталин. На базе сведений, доставленных разведкой, в значительной степени основывались внешнеполитические стратегия и тактика советского режима. Заметим, что специально военной разведкой в тот период ведало Разведывательное управление штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Его штатный аппарат за границей составляли военные атташе посольств, а нелегальная агентура вербовалась независимо от ОГПУ. В иностранный отдел входили несколько секторов, работа которых была связана с различными регионами мира. Выполняя свои задачи, они действовали в двух направлениях. Во-первых, в каждом советском представительстве за границей был специальный сотрудник -- резидент ОГПУ. Занимая официальный дипломатический пост, он в то же время руководил секретной агентурой. Как правило, резидентам предоставлялись должности вторых секретарей или атташе полпредств СССР. Однако в зависимости от ситуации резидент мог формально числиться в любом советском торговом или культурном учреждении. Их связь с Москвой осуществлялась через дипломатических курьеров Наркомата иностранных дел. Для этого резидент передавал запечатанный конверт с информацией полпреду, а тот, не знакомясь с текстом, отправлял его в конверте дипломатической почты. Адресована эта корреспонденция была "Историко-научному обществу" в Москве -- этот наивный шифр означал заглавные буквы настоящего адресата -- иностранного отдела ОГПУ на Лубянской площади. Помимо резидентов, имевших дипломатический статус (они иногда даже работали под своими фамилиями), за границей действовала строго законспирированная секретная резидентура. Эти разведчики внешне никак не были связаны с СССР, в их задачу, в первую очередь, входила полная натурализация в стране. Они жили либо по фальшивым, либо по подложным документам других лиц и не поддерживали никаких явных контактов с советскими представительствами. Все связи с руководством иностранного отдела ОГПУ осуществлялись, как правило, по конспиративным каналам. В частности, для организации связи с резидентом в Стамбуле на советских торговых судах, курсировавших между Одессой и турецкой столицей, действовал специальный разъездной агент, который под видом члена экипажа, находясь в городе, получал донесения советских разведчиков и передавал их в Москву. Аналогичная система существовала в других крупных портовых городах. Позднее эти каналы частично сменила радиосвязь. В некоторых случаях натурализовавшиеся резиденты пользовались и дипломатической почтой. Основным методом работы секретных резидентов была вербовка людей, имевших доступ к секретной информации. Особое внимание чекистов при этом привлекали западные дипломатические миссии, и наибольших успехов ОГПУ достигло именно в перлюстрации дипломатической почты. Агабеков подробно описал технику такой работы, практиковавшуюся в Иране, когда давал показания представителям западных спецслужб. Глава бельгийской разведки барон Ферхюльст сначала не поверил, что вся бельгийская дипломатическая почта в Персии перлюстрировалась ГПУ. По свидетельству барона, Агабеков в ответ на это предложил провести эксперимент. Ему был дан запечатанный и прошитый конверт, он вышел в соседнюю комнату и через полчаса вернул его в целости и сохранности, при этом сообщив точное содержание бывшего в пакете документа. Ферхюльст был буквально "покорен" высоким профессионализмом работы бывшего советского резидента2. Для Интеллидженс сервис также было полной неожиданностью, что с 1926 г. советская разведка имела в своем распоряжении копии почти всех сообщений из Англии, адресованных в Тегеран и даже в Индию. Всего люди Агабекова, работавшие в Мешхеде, вскрывали ежемесячно свыше пятисот секретных дипломатических писем. Для англичан и бельгийцев это была весьма малоприятная новость, тем более, что им было вполне ясно -- аналогичные службы ОГПУ успешно действовали в большинстве советских полпредств по всему миру. Советская разведка, видимо, затрачивала на подобные операции небольшие деньги. Во всяком случае, в Мешхеде за каждое переданное ОГПУ английское или персидское письмо местные почтовые чиновники получали всего два доллара, а за любое другое -- один доллар. После того, как Агабеков раскрыл эту систему, англичане и их бельгийские коллеги смогли принять меры для прекращения систематической перлюстрации дипломатической почты. Работа агентов, завербованных сотрудниками иностранного отдела, оплачивалась из специальных фондов ОГПУ. Бюджет отдела был строго засекречен и ежегодно утверждался в обход общепринятого порядка. Предполагаемая смета не поступала в Народный комиссариат финансов СССР, а направлялась непосредственно в Политбюро Центрального Комитета партии. В 1929-- 1930 гг. бюджет иностранного отдела составлял, к примеру, один миллион пятьсот тысяч долларов. Большая часть этих денег шла на оплату деятельности секретных резидентов. Каждый из них ежегодно отчитывался об истраченных суммах, прилагая расписки своих платных агентов. Именно таким резидентом в Стамбуле и был автор воспоминаний к концу своей работы в разведке. Назначение Агабекова в Стамбул было связано с тем, что бывшего резидента Я. Г. Блюмкина, знаменитого участием в убийстве германского посла графа Мирбаха в 1918 г., отозвали в Москву. Сеть агентов ОГПУ на Ближнем Востоке осталась без руководителя. По указанию начальника иностранного отдела М. А. Трилиссера новый резидент должен был обратить особое внимание на палестинские события. Политическое руководство СССР намеревалось использовать столкновения между евреями и арабами в своих интересах. В зависимости от того, чью сторону в конфликте приняло бы британское правительство, Сталин планировал организовать поддержку другой стороны и тем самым закрепить свои позиции в стратегически важной Палестине на случай войны. [2] См.: Б а ж а и о в Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. М., Инфодизайн, 1990. С. 269. Агабеков прибыл в Турцию по подложным документам под именем персидского коммерсанта Нерсеса Овсепьяна и успешно натурализовался, используя в основном связи с армянскими купцами. Вообще в Стамбуле и его легальная, торговая, деятельность и работа конспиративная, разведывательная, были в значительной мере основаны на широких контактах с членами армянской колонии. Традиции взаимной поддержки и помощи землякам создали благоприятную почву для активной шпионской работы, получения разнообразной информации и вербовки агентов. Состоятельный владелец экспортно-импортной конторы с обширными знакомствами, щедрый на угощения и обаятельный Нерсес Овсепьян налаживал работу своего предприятия, вел переписку с различными торговыми фирмами Европы и изучал местный турецкий рынок. А секретный резидент Георгий Агабеков не менее успешно работал над организацией нелегальной агентуры, создал на конспиративной квартире подпольную фотолабораторию, планировал наладить прямую радиосвязь с Москвой, завербовал несколько новых агентов среди стамбульских армян, не раскрывая при этом своей связи с советской разведкой. Казалось бы все шло вполне благополучно, но 19 июня 1930 г., получив предварительно французскую въездную визу, Агабеков покинул Турцию и бежал, окончательно порвав с ОГПУ. Этот поступок имел несколько причин. Сам Агабеков писал, что такой шаг был вызван, в первую очередь, политическими соображениями. По его словам, ему еще в Москве постепенно становился ясным агрессивный характер сталинской внешней политики, грубая политическая демагогия и подтасовка фактов во внутрипартийной борьбе, в частности, в борьбе сталинистов с Троцким, полная противоположность официальной коммунистической идеологии и реальной жизни. Агабеков утверждал, что каждый руководитель-коммунист и, в первую очередь, такие чекисты, как Ягода, Петере, чины ОГПУ поменьше, дипломаты -- все с кем он сталкивался -- стремились к личному благополучию, роскоши, обогащению и, главное, упрочению личной бесконтрольной власти, лишь прикрываясь партийными лозунгами, которые превратились в официальную догму. Голод в России и насильственные методы Центрального Комитета партии по осуществлению программы первой пятилетки, как подчеркивает автор мемуаров, стали для него главным фактором, определившим решение порвать с советской системой. Возможно политические мотивы для Агабекова играли определенную роль. Во всяком случае, он утверждал, что в начале своей чекистской карьеры был преданным, вполне ортодоксальным и искренним коммунистом. У нас нет формальных оснований не верить в это. За десять лет работы в ВЧК -- ОГПУ он увидел подлинное лицо режима, который постепенно формировался в стране и вскоре получил логическое завершение в сталинском тоталитарном государстве. Так или иначе оценки Агабекова безнравственной атмосферы, лжи, жестокости и стяжательства, царивших в среде "власть имущих", не могли появиться из ничего -- он многое знал, многое должен был обдумать и постепенно переоценить. Его саркастические характеристики коллег, безусловно, вполне откровенны. Явно антисоветская и антикоммунистическая направленность мемуаров Агабекова не могла быть только результатом смены конъюнктуры, желанием показаться на Западе идейным врагом советской власти. В их основе, видимо, заложена личная позиция автора. В то же время сам материал воспоминаний дает основание сомневаться в полной искренности и нравственных принципах бывшего чекиста. Достаточно упомянуть описанную им в третьей главе мемуаров первую самостоятельную операцию в качестве сотрудника ЧК -- "Агентурное дело "Люся". Без особых сомнений Агабеков буквально отправил на расстрел (вспомним, что речь идет о 1920 г.) близкую ему молодую женщину, хотя какой-нибудь серьезной опасности для "дела революции" она не представляла. Конечно, немаловажную роль в бегстве Агабекова сыграл личный мотив. Автор интереснейшей монографии "81огту-ре(ге1'5" ("Буревестники"), в русском переводе названной "Судьба советских перебежчиков"3, Гордон Брук-Шеперд вообще считает его единственным. Однако внимательно и беспристрастно оценивая личность Агабекова, с ним нельзя согласиться. Любовная история Агабекова в двух словах такова. Намереваясь усовершенствовать свой английский язык, он стал брать уроки у младшей дочери английского чиновника, служившего в стамбульской конторе британского пароходства -- двадцатилетней Изабел Стритер. Между учеником, которому было тогда 34 года, и его молодой учительницей возник роман. Семейство Стритеров было категорически против этой связи. В январе 1930 г. Агабеков раскрыл возлюбленной свою настоящую профессию, но она, несмотря на это, не отвергла его, и они решили во что бы то ни стало соединить свои судьбы. Тогда же Агабеков впервые попытался наладить контакт с британской секретной службой, но только три месяца спустя Интеллидженс сервис проявила к нему интерес. [3] Брук-Шеперд Г. Судьба советских перебежчиков//Иностранная литература. 1990. No 6-- 8. Тем временем семья Стритеров, чтобы прекратить всякие отношения дочери с Агабековым, отправила ее к сестре в Париж. Туда же 26 июня 1930 г., спустя четыре дня после нее, прибыл теперь уже бывший резидент ОГПУ. Решительный шаг был сделан. Поначалу Агабекову не удалось наладить плодотворные связи с западными разведками. В августе 1930 г. французские власти выслали его в Бельгию, под фамилией Арутюнов он поселился в Брюсселе. Очевидно причиной высылки послужила антисоветская статья Агабекова в издававшейся П. Н. Милюковым газете "Последние новости". Французы, вероятно, не хотели дипломатических осложнений с СССР. Брук-Шеперд считает, что Агабекова выслали, в основном, из-за Стритеров, так как мать Изабел обратилась к английскому консулу в Париже с просьбой помочь оградить ее дочь от настойчивого поклонника. Впрочем, вряд ли это произошло бы в том случае, если бы бывшим чекистом заинтересовалась французская контрразведка. В Брюсселе, наконец, наладился контакт с англичанами. Он сумел доказать, что его информация представляет серьезный интерес. Основным условием сотрудничества Агабеков назвал содействие английских властей его женитьбе на Изабел и в этот раз отказался от денежного вознаграждения. Английская секретная служба выполнила условие Агабекова, но встретиться влюбленные смогли только в ноябре 1930 г. К этому времени Изабел уже достигла официального совершеннолетия и при содействии британского консула в Стамбуле получила паспорт. Вскоре после приезда Изабел состоялась свадьба. Помимо романтических мотивов и соображений политического характера разрыв Агабекова с ОГПУ имел, на наш взгляд, и вполне рациональную подоплеку. В аппарате ОГПУ, в этот период происходили серьезные изменения. Смещены были Трилиссер и еще несколько видных чекистов. Агабеков чувствовал угрозу вызова в Москву и опалы. Бажанов, бывший секретарь Сталина, бежавший из СССР 1 января 1928 г. и встречавшийся с Агабековым вскоре после приезда того в Париж, писал об этом вполне определенно. По его словам, стамбульский резидент сильно подозревал, "что если его отзовут в Москву, то это для того, чтобы его расстрелять"4. Кроме того, Агабеков получил от своих армянских друзей сведения о том, что турецкая тайная полиция негласно наводила о нем справки. Видимо, все это сыграло не последнюю роль в принятии решения о бегстве. В предисловии к своей книге Агабеков говорил, что его "основной задачей являлось разрушить, дезорганизовать весь налаженный десятилетием секретный аппарат ГПУ за границей". Безусловно, при этом он несколько преувеличивал свои возможности, так как не мог обладать всей исчерпывающей информацией о советской заграничной агентуре. Он утверждал, что достиг поставленной цели, но это справедливо лишь отчасти. Парализовать деятельность всей разведки один человек, какими бы сведениями он не владел, конечно, не мог. Тем не менее информация, переданная Агабековым британской, бельгийской, румынской и другим разведывательным службам, нанесла весьма ощутимый урон работе ОГПУ. [4] Бажанов Б. Указ. соч. С. 268. В Москве, чтобы предотвратить возможные последствия бегства Агабекова, незамедлительно предприняли кое-какие упреждающие действия. Брук-Шеперд приводит полученные в архивах британской секретной службы свидетельство об этом. Уже 2 июля 1930 г., т. е. спустя восемь дней после того, как Агабеков приехал в Париж и стало известно о его измене, административный центр ОГПУ, который действовал в советском посольстве в Берлине, получил шифрованное распоряжение отозвать в Москву десять агентов, известных перебежчику. При этом надо заметить, что свои показания английским разведчикам Агабеков начал давать систематически только в октябре 1930 г. Можно предположить, что бюрократические проволочки Интеллидженс сервис, связанные с выполнением поставленных Агабековым условий, несколько ослабили удар, который был нанесен советской разведке его разоблачениями. Ее агентура получила время для перестановки кадров. Но вполне эффективно воспользоваться этим временем ОГПУ не сумело, возможно недооценивая информированность своего бывшего резидента, а скорее всего избрав по решению Сталина другой, излюбленный им путь -- физическое устранение противника. Вероятно, это было ошибкой. Поскольку Агабекову успешно удалось бежать и вступить в контакт с западными разведками и прессой, для того чтобы свести к минимуму ущерб, нанесенный его информацией, ОГПУ необходимо было действовать в двух направлениях. Во-первых, по возможности предотвратить провал агентурной сети и, только во-вторых, устранить его лично. Очевидно, чекистам следовало детально проанализировать служебные контакты и связи Агабекова за весь период его работы в иностранном отделе, отозвать или переместить всех известных ему лично резидентов и тем самым ограничить масштабы провалов. В этом плане советская разведка оказалась не на высоте, о чем свидетельствует, в частности, дело Пирковича-Шульмана. В ноябре 1931 г. Агабеков оказался в Австрии. Незадолго до этого в Вене был убит видный австрийский коммунист и агент ОГПУ Зиммельман. Арестованный полицией убийца утверждал, что он югославский гражданин по фамилии Пиркович. Австрийская секретная служба обратилась за содействием в проведении следствия к Агабекову, и тот опознал в Пирковиче агента ОГПУ Шульмана, с которым был близко знаком по работе в Москве. Этот эпизод лишь незначительная частность на фоне того, что раскрыл Агабеков сотрудникам Интеллидженс сервис во время бесед в штаб-квартире бельгийской разведки в Брюсселе. Им были названы имена десятков агентов в различных странах Европы и Азии. В значительной степени нелегальная сеть ОГПУ была дезорганизована и требовала замены. Кроме того, Агабеков передал английской секретной службе данные о многих агентах ОГПУ, действовавших под дипломатическим прикрытием в советских представительствах, консульствах и миссиях за рубежом. Возможно, разоблачения Агабекова для советской разведки означали крупнейший провал за все довоенные годы. Физическое устранение изменившего резидента, после того как он передал информацию западным секретным службам, в общем не имело принципиального значения. Но помимо мотива мести отступнику, который нельзя, конечно, сбрасывать со счетов, в убийстве Агабекова для ОГПУ был также и определенный "деловой" смысл. Неотвратимость карающей руки органов должна была предостеречь всех чекистов-разведчиков от попытки повторить шаг стамбульского резидента. Однако и здесь ОГПУ ожидал ряд серьезных неудач. Охота за Агабековым затянулась на несколько лет и стоила больших затрат. В ходе ее беглец неоднократно проявлял свои уникальные профессиональные качества разведчика, упреждая действия противника и уходя живым от преследования казалось бы всемогущего ведомства. Сложность расправы над Агабековым для чекистов заключалась в том, что по распоряжению самого высокого начальства -- Г. Г. Ягоды и, вероятнее всего, лично И. В. Сталина первоначально предполагалось захватить его живым. Возможно, над предателем святая святых -- органов госбезопасности хотели устроить нечто вроде аутодафе, зрителями которого стали бы сами чекисты. Для них это было бы устрашающим уроком верности. Небезынтересны для ОГПУ были, конечно, и сведения Агабекова о западных секретных службах, в особенности об английской Интеллидженс сервис. Для того, чтобы похитить Агабекова, Москва разработала сложную операцию, которая впоследствии получила в западной прессе название "Дело Филомена". При подготовке плана похищения руководители ОГПУ ловко использовали случайно подвернувшееся им прикрытие, которое должно было ввести в заблуждение бывшего стамбульского резидента. Один из российских эмигрантов греческого происхождения некий Нестор Филия предпринимал безуспешные попытки вызволить из Советской России оставшихся в городе Николаеве жену и дочь. Он сумел заинтересовать в этом несколько "деловых" людей, что было не сложно, так как мадам Филия имела на своем личном счету в одном из швейцарских банков огромный вклад -- 100 миллионов швейцарских франков. Пожалуй, самое удивительное в этой истории то, что этот вклад действительно существовал. Среди тех лиц, которых Филия привлек к своему делу, были инженер француз Лекок и агент ОГПУ грек Паниотис, живший в Париже. Последний связался со своим руководством в Москве и информировал начальника иностранного отдела С. А. Мессинга о предложении Филии помочь ему вывезти семью из СССР. Как раз в это время органы искали любую возможность для того, чтобы похитить Агабекова и решено было использовать Филию как прикрытие. По плану советской разведки бывшего резидента необходимо было привлечь к организации бегства мадам Филии. Это удалось после того, как Агабеков убедился в подлинности истории Нестора Филии и существовании баснословного счета. Кстати, последнее ему конфиденциально подтвердил еще один агент ОГПУ, скрывавшийся под видом швейцарского банкира Отто Йегера. В задачу Агабекова входило встретить беглянок в болгарском порту Варна и организовать их переезд в Париж. За это ему была обещана крупная по тем временам сумма -- 2 тысячи фунтов стерлингов. Чекисты намеревались заманить своего бывшего коллегу на борт судна, прибывшего из Одессы в Варну, там схватить и переправить в СССР. Однако болгарская тайная полиция, хорошо осведомленная о личности Агабекова-Арутюнова и, вероятно, имевшая какую-то информацию о предполагаемом похищении, не объясняя причин, предложила ему немедленно покинуть страну. Оказавшись снова в Брюсселе, Агабеков передал все сведения о неудавшемся предприятии своим партнерам из английской секретной службы. Видимо, это был шаг предосторожности -- опытный разведчик интуитивно почувствовал какой-то подвох во всем этом деле. Тем не менее он согласился предпринять еще одну попытку. На этот раз предполагалось использовать как базу операции румынский порт Констанца. ОГПУ тщательно готовилось к похищению. В Марселе было зафрахтовано греческое судно "Елена Филомена". По его названию впоследствии получила в газетах наименование вся эта авантюра. Официально фрахт на шесть месяцев осуществлял Совторгфлот, но капитан грек Катаподис был посвящен в дело, причем ему обещали выплатить огромную сумму -- 8 тысяч фунтов стерлингов в случае успеха. Семеро из двадцати членов команды "Филомены" уже в Марселе были заменены агентами ОГПУ. Агабеков, одновременно с Лекоком, также действовавшим по заданию чекистов, прибыл в Констанцу в самом конце декабря 1931 г. Здесь Лекок представил предполагаемой жертве еще одного компаньона -- болгарина по фамилии Цончев. На самом деле это был сменивший Агабекова в Стамбуле резидент ОГПУ, руководитель сети советской разведки в Турции. С этой минуты Агабеков не сомневался в том, что все дело Филии -- провокация советской госбезопасности с целью его выкрасть или убить. Он точно догадался об этом по внешнему облику Цончева и его манерам. 9 января 1932 г', в Констанцу прибыла "Филомена". На ее борту находился агент ОГПУ Г. Алексеев (кличка "Гриша"), которому была отведена роль исполнителя похищения или, в зависимости от обстоятельств, убийства. Но ни 10, ни 11 января чекистам не удалось убедить бывшего резидента подняться на борт судна -- он все понял, но не предпринимал тем не менее никаких шагов. Видимо, для Агабекова не было секретом постоянное наблюдение румынской тайной полиции, под которым он находился с момента пересечения границы. Румынская секретная служба -- Сигуранца -- также как ее болгарские коллеги хорошо знала Агабекова. Однако ее действия были куда более решительные. Вечером 11 января агенты Сигуранцы схватили с поличным "Гришу" у ресторана "Юбилейный" в тот момент, когда он пытался выстрелить в Агабекова. Тогда же была конфискована "Филомена", арестована ее команда во главе с капитаном, задержаны Цончев и Лекок. Началось следствие, в ходе которого были разоблачены несколько советских агентов в Стамбуле, Бухаресте и других европейских столицах. Кстати, все задержанные румынами сотрудники ОГПУ, почти не запираясь, сразу же начали давать показания и называть фамилии известных им сообщников. В расследовании приняли участие полиции шести стран Европы. Громкое "Дело Филомена" стало известно газетчикам всего мира, общественное мнение западных стран было привлечено к этой скандальной истории, причем ОГПУ предстало в самом неблаговидном свете. Конечно, советская пресса ни словом не обмолвилась о скандале в Констанце. Агабеков на короткое время стал знаменитостью и оказался в связи с этим недосягаем для советской разведки -- его жизнь на какой-то срок была в безопасности. Неприятности, связанные с "Делом Филомена", на этом для ОГПУ не кончились. Судно капитана Катаподиса в начале 1934 г. было зафрахтовано, на этот раз уже на самом деле, Совторгфлотом и с грузом леса пришло в египетский порт Александрию. Здесь капитан заявил, что продаст советский лес с аукциона в свою пользу в счет ущерба, нанесенного ему ОГПУ из-за неудачного похищения Агабекова. Снова начался судебный процесс и опять в газетах Европы и Ближнего Востока замелькали фамилии агентов ОГПУ. Для престижа ведомства и для его нормальной оперативной работы в ближневосточном регионе и на Балканах это была весьма нежелательная огласка. Таким образом, Агабеков с помощью румынской тайной полиции сумел избежать похищения и нанес ощутимый урон советской разведке. История с неудавшейся попыткой нелегально вывезти двух советских гражданок с территории СССР обернулась неожиданными осложнениями и для самого Агабекова -- Арутюнова. Бельгийские власти вынесли решение о том, что участие в подобной авантюре несовместимо с его прибыванием в стране и, несмотря на попытки главы секретной службы Бельгии барона Фельхюста отменить высылку, чекист-перебежчик был вынужден покинуть бельгийскую столицу и обосновался в Германии. Как утверждает Брук-Шеперд, незадолго до переезда в Германию бывший начальник восточного сектора иностранного отдела ОГПУ стал фактическим агентом британской секретной службы. Чем конкретно он занимался в этом новом для себя качестве -- неизвестно. В Берлине Агабеков имел некоторые деловые связи -- именно здесь в 1930 г. он издал на русском языке свою первую книгу "ГПУ. Записки чекиста". О деятельности Агабекова в Германии мы, к сожалению, ничего не знаем. В апреле 1936 г. завершилась история его романтической любви. Он разошелся с Изабел, которая вернула себе девичью фамилию и уехала в Англию. А органы тем временем не оставляли намерений ликвидировать перебежчика. Охота за ним продолжалась. Обстоятельства гибели Агабекова до сих пор точно не установлены. Брук-Шеперд выяснил, что в 1937 г. во время гражданской войны в Испании Агабеков через агента НКВД5 Зелинского был вовлечен в осуществление операции по вывозу художественных ценностей из этой страны. Дело заключалось в следующем -- по инициативе НКВД специальные службы Испанской республики организовали широкомасштабные акции по разграблению монастырей, церквей и частных коллекций. Изъятые произведения искусства переправлялись через французскую границу, а затем поступали к перекупщикам антиквариата в Европе. Значительная часть вырученных таким образом средств шла на оплату советской помощи испанским республиканцам. Прельстившись большими комиссионными, Агабеков принял участие в этой незаконной и нечистоплотной авантюре. Осторожность на этот раз изменила ему -- очевидно, что он не мог не догадываться о том, кто стоит за спиной испанцев и тем не менее согласился. В его задачи входило получение ценностей на границе и наблюдение за их транспортировкой на территории Франции. Летом 1937 г. Агабеков поселился в приграничном районе и в августе был убит в горах при загадочных обстоятельствах. Подробности убийства не известны, но и Бажанов и Брук-Шеперд утверждали, что спустя семь лет после бегства его настигла в Пиренеях месть советской госбезопасности. Труп Агабекова был обнаружен на испанской территории через несколько месяцев после убийства. В июле 1936 г. по постановлению ЦИК СССР органы госбезопасности вошли в Народный комиссариат внутренних дел (НКВД) СССР. вой записки Г. Агабеков начал в Стамбуле незадолго побега. Их публикация на Западе должна была в какой-то степенини обезопасить автора от немедленной расправы со стороны ОГПУ. Гласное разоблачение методов работы этого учреждения за границей действительно серьезно осложнило задачу по ликвидации бывшего резидента. Это был испытанный и единственно верный способ избежать убийства из-за Им же воспользовался бежавший в начале октября г. с территории советского посольства в Париже полпред 3 во Франции Г. Беседовский, который сразу же после побега опубликовал серию нашумевших статей в крупнейшей британтской газете "Последние новости". История Беседовского была отлично известна Агабекову. Через несколько дней после того, как ОГПУ в Москве узнало о парижском инциденте c Беседовским, начальник иностранного отдела Трилиссер послал Агабекова и именно ему поручил ликвидацию бежавшего советского дипломата. Однако очень скоро планы ОГПУ отменены по решению Политбюро ЦК партии, которое азрешило провести намеченную операцию. По словам Агабекова, "вследствие опубликованных Беседовским разоблачений, убийство теряло смысл, могло поднять большой шум вызвать дипломатические осложнения"7. Видимо, Агабеков решил использовать опыт своей несостоявшейся жертвы, записки он не решился везти в Париж сам, ее доставила туда Изабел Стритер. Через мужа сестры Изабел, английского дипломата Чарльза Ли, Агабеков попытался было предложить ее для издания в Лондоне, запросив при этом 10 тысяч фунтов стерлингов, но Ли отказался иметь дело с возлюбленным Изабел. Записки на русском языке были очень скоро изданы в Берлине. Этот вариант мемуаров состоял из частей -- в первой автор дал общую характеристику организации и методов ОГПУ, а вторая содержала собственно воспоминания о работе в этом учреждении. Кстати, машинописная копия рукописи этой книги хранится в составе недавно рассекреченных материалов Русского заграничного исторического архива в Праге в ЦГАОР СССР (фонд 5881, опись 1, 701). Заметим попутно, что в справочных документах Агабеков именуется не иначе как "белоэмигрант".Применим ли этот термин к человеку, свыше 10 лет служившему в ЧК, состоявшему членом коммунистической партии и ставшему перебежчиком только в 1930 г. Вслед за берлинским изданием мемуары Агабекова вышли в Париже на французском языке, а несколько позднее в -- переработанном и дополненном виде были опубликованы на английском . Бажанов Б. Указ. соч. С. 269. Агабеков Г. Указ. соч. С. 233. Второй, значительно более полный вариант воспоминаний, вышел в берлинском издательстве "Стрела" в 1931 г. Его мы и предлагаем вниманию читателей. Необходимо сказать несколько слов об особенностях книги. Не вызывает сомнения, что факты, изложенные в ней, соответствуют действительности. Об этом говорит, в первую очередь, то, что никаких опровержений или разоблачений автора во лжи со стороны официальных советских источников не последовало. Полностью подтверждают верность изложения событий Агабековым воспоминания другого перебежчика -- Бажанова. Эпизод описания бегства последнего в XVII главе книги Агабекова буквально совпадает с главой XVI мемуаров Бажанова. Сопоставление двух текстов дает интересную возможность проследить развитие событий с двух противоположных точек зрения -- преследователя и преследуемого. Вообще содержание мемуаров свидетельствует в пользу их искренности. Достаточно сказать, что Агабеков не умолчал даже о самых непривлекательных сторонах своей деятельности в качестве агента ОГПУ. Он прямо пишет о провокациях, предательстве, подкупе и шантаже. Таковы всегда были методы разведки, и ОГПУ в этом плане, естественно, не изобрело ничего нового. Сам стиль воспоминаний, несмотря на некоторую их беллетризацию, весьма непритязателен -- автор просто пишет о повседневной работе разведчика без каких-либо попыток придать ей романтический ореол. Больше того, в изложении профессионала будничная работа даже кажется иногда несколько рутинной. Это нашло отражение и в языке мемуариста -- он лаконичен, в тексте почти отсутствуют описания, для передачи содержания бесед и деловых переговоров использована форма прямых диалогов, восстановленных автором по памяти. Агабеков подчеркивал, что он отнюдь не профессиональный литератор, а его мемуары не предназначены для развлечения широкой публики. Автор стремился к краткой передаче фактического материала, который должен был стать документальным свидетельством о деятельности ОГПУ. Основное содержание книги Агабекова -- описание операций, которые он проводил сам лично или которыми руководил в качестве резидента. Исключение составляет глава "Живой помер", посвященная известному авантюристу Я. Блюмкину, которого Агабеков сменил на посту нелегального резидента в Стамбуле. Блюмкин играл видную роль в советской разведке на Ближнем Востоке, в 1929 г. за связь с троцкистами был приговорен коллегией ОГПУ к расстрелу. Агабеков добросовестно передал все, что ему было известно об обстоятельствах этого дела. Говоря о достоверности воспоминаний, необходимо отметить заявление, которым автор предварил первую их публикацию. В предисловии к книге "ГПУ. Записки чекиста" он л: "Я ставлю своей задачей объективную передачу фактов, участником и непосредственным свидетелем которых я был. "Заитересованные державы могут свободно их проверить", более конкретную формулировку содержит предисловие настоящей книги, где Агабеков говорит, что, ручаясь за достоверность фактического материала, он "готов дать объяснения и нести ответственность перед любым заинтересованным правительством или лицом". Эта фраза, напоминающая более юридическое обязательство нежели литературный антураж, на наш взгляд, во многом определяет характер книги. Зрук-Шеперд, вообще склонный романтизировать личность Агабекова, назвал его "шекспировским героем"9, в действительности в нем сочетались диаметрально противоположные качества -- он был эмоционален, смел, склонен к риску, умел влиять на людей и, в то же время, расчетлив, по-восточному хитер, неразборчив в средствах при достижении цели. При этом, видимо, деньги не играли в его жизни главной роли -- главное было победить противника кем бы тот ни был. Агабеков в своих записках составил автопортрет человека эпохи революции, когда сломаны нравственные принципы, рушены привычные моральные устои и на смену им прията всеобщая ненависть, отчаянная борьба за выживание всех против всех. Бажанов, впрочем мемуарист небеспристрастный, охарактеризовал личность Агабекова несколько иначе, чем английский ученый. Он писал: "У него вид и психология типичного чекиста"10. Мемуары Агабекова уникальный документ, рассказ очевидца о строго засекреченных страницах отечественной истории, которые сегодня в условиях гласности, наконец, приоткрываются перед советскими читателями. Издатели сочли необходимым снабдить текст воспоминаний комментариями и, по возможности, дать необходимую дополнительную информацию об авторе. А. В. ШАВРОВ, кандидат юридических наук [8] Агабеков Г. Указ. соч. С. 5. [9] Брук-Шеперд Г. Указ. соч.//Иностранная литература. С. 249. 10 Бажанов Б. Указ. соч. С. 268 ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА В середине прошлого года я открыто порвал с ГПУ, где я работал в течение 10-ти лет беспрерывно. Не будучи уверен, что я останусь в живых после того, как о моем намерении станет известно руководителям ГПУ, я составил записки о деятельности ГПУ во всех странах мира, которые могли быть опубликованы даже после моей смерти. В то время моей основной задачей являлось разрушить, дезорганизовать весь налаженный десятилетием секретный аппарат ГПУ за границей. Для этого нужно было разоблачить весь людской состав секретных агентур, что я и сделал в своих записках, указав почти всех агентов ГПУ во всех странах Востока и Запада, которые мне были известны. Мои "записки" достигли поставленной цели. Часть агентуры ГПУ была арестована правительствами стран, где они вели свою шпионскую деятельность. С другой же частью ГПУ прервало связи, исходя из принципа разведки: "разоблаченный агент теряет всякую ценность". В аппарате иностранного отдела в Москве вождям ГПУ также пришлось произвести массовые пертурбации. Разоблаченные резиденты ГПУ уже не могли быть использованы для заграничной работы. Их нужно было заменить новыми кадрами. Эта же мера диктовалась тем, что многие резиденты были моими личными друзьями и вожди ГПУ боялись, что, вырвавшись за границу, они могут примкнуть ко мне и дополнить мои разоблачения. Таким образом, иностранный отдел ГПУ к концу 1930 года, после десятилетней стройки, в течение какового времени сумел раскинуть густую шпионскую сеть по всему миру, оказался у вдребезги разбитого корыта. Но жизнь не ждет, и ГПУ приступило к подготовке новых резидентов, которые должны снова начать прясти свою шпионскую сеть по всем странам. В связи с этим является своевременным разоблачить другую, не менее важную сторону работы ГПУ,-- комплектование работников ГПУ и методы работы чекистов за границей. Я обещал это сделать в своей ой книге, но это мне не удалось по ряду причин и я стараюсь сдержать свое обещание выпуском настоящей книги. Читатель, я надеюсь, познакомится не только с методами чекистов, но и с психологией самих чекистов и легко их узнает, встретив на своем жизненном пути. В этой книге, так же как и в первой, я привожу исключительно фактические данные, по которым я готов дать объяснения и нести ответственность перед любым заинтересованным правительством или лицом. Глава I. КОММУНИСТЫ В ЧК "Товарищи! Класс помещиков и капиталистов у нас уничтожен. Вместо царской России -- теперь РСФСР. Власть находится в руках трудящихся, в руках рабочих и крестьян. Мы победили на фронте военном. Авангард пролетариата, коммунистическая партия, призывает всех трудящихся на новый фронт -- фронт трудовой: для восстановления страны, разрушенной годами империалистической и гражданской войны...",-- монотонно, по складам читал политрук передовицу екатеринбургской газеты "Уральский рабочий"1 сидящим вокруг него на нарах красноармейцам. Это был урок политической грамоты -- политчас в казармах 210-го батальона войск ВНУС (Внутренней службы)2. Стоял ледяной мороз. Казармы, несмотря на то, что стояли холода, не отапливались. Не было дров. Красноармейцы ежились в своих рваных шинелях и слушали чтение политрука. Я, 24-летний юнец, будучи военкомом батальона, расхаживал по помещению своего батальона, подходя то к одной, то к другой группе занимающихся, и следил за занятиями. Мне было холодно, как и всем остальным, и я шагал все чаще и чаще, чтобы отогреть окоченевшие ноги. Прохаживаясь, я с наслаждением думал о конце политчаса, когда я смогу пойти в канцелярию батальона, погреться у маленькой железной печурки и проглотить горячего кипятку, заменяющего чай. Мечты мои прервал голос батальонного писаря, прибежавшего в одной рубахе с разносной книгой в руке. -- Вам срочный пакет из губкома, товарищ комиссар, распишитесь,-- обратился он ко мне, передавая разносную книгу с пакетом. Расписавшись в книге, я вскрыл пакет. Члену РКП (б) тов. А... получением сего предлагается Вам немедленно явиться в губком партии РКП (б) к заведующему учраспредом3 тов. ...",-- пробежал я письмо. Зачем это я понадобился в губкоме? Наверно, опять опять сделать какой-нибудь доклад, а то еще хуже -- руководить субботником",-- подумал я, пряча отношение в кармане. Губком помещался недалеко от казарм, и я решил сходить туда до конца занятий и узнать в чем дело, за десять минут я уже был в губкоме, дождавшись очереди, подошел к заведующему учраспредом и протянул ему письмо. -- А! Тов. А... по постановлению губкома вы направлены в распоряжение губчека, где срочно требуются сотрудники-коммунисты. Списки на вас посланы еще вчера, потому советую вам завтра же с утра явиться в распоряжение губчека,-- сказал заведующий и вслед за этим повернулся, и начал говорить со следующим посетителем. Я медленно отошел от него и, выйдя из губкома, направился в казарму. Занятия шли к концу, но они меня уже перестали интересовать. Я даже забыл о предстоящем горячем кипятке. Я мог думать только о том, что с завтрашнего дня я буду сотрудником ЧК, о которой много слышал, как о беспощадном органе диктатуры пролетариата, не знающем пощады к врагам революции. О которой все население пело частушку: Ой, яблочко, куда катишься, В губчека попадешь, не воротишься... С завтрашнего дня я буду называться чекистом. У меня мелькнула мысль: "А что я там буду делать? Ведь я в сущности только старый солдат, несмотря на 24 года, и ничего кроме войны не знаю. Может , мне поручат расстреливать приговоренных? Ведь там, говорят, расстреливают десятками каждую неделю. Нет, я на такое дело не пойду. Да и зачем им брать на такую работу военкома батальона? А, впрочем, завтра увидим!". К 9 часам следующего утра я уже подходил к зданию Чека, помещавшемуся на Пушкинской улице. Широкое двухэтажное деревянное здание. У входа стоит часовой-красноармеец, вооруженный винтовкой, револьвером и шашкой. Я медленно направляюсь ко входу. -- Пропуск, товарищ! -- спрашивает часовой у меня. -- У меня еще нет пропуска, я только что назначен в ЧК,-- отвечаю я неуверенным голосом. -- Третья парадная налево, в комендатуру. Там спроси пропуск,-- указывает мне часовой. Подхожу к комендатуре. Дверь наверх и рядом ворота во двор. Снова часовые у двери и у ворот. Ниже слышны какие-то смутные голоса. Я посмотрел вниз и увидел узкие решетки подвальных окон, полузамерзших от мороза. В просветах видны людские головы. "Это, наверное, подвал губчека",-- думаю я и, отвернувшись, быстро вхожу в комендатуру. Длинная комната, разделенная деревянной перегородкой с маленькими оконцами. Я просунул свой мандат и партийный билет в одно из окошек. Через пару минут высунувшаяся рука возвратила мне бумагу и пропуск. -- 2-й этаж, комната 8, к тов. Корякову,-- дал мне указание дежурный комендант. Я возвратился с пропуском к большому зданию. Часовой, осмотрев пропуск, пропустил меня, и я прямо по лестнице поднялся на второй этаж. Перед дверьми стоял второй часовой уже только с одним револьвером. Он также проверил пропуск и пропустил меня за дверь. Я вошел в узкий коридор, освещенный электрической лампочкой. По бокам коридора двери с номерами. Налево я заметил No 8 и подошел к нужной мне двери. "Уполномоченный по борьбе с контрреволюцией",-- читаю я на двери. Значит сюда. "Входи",-- слышу голос на мой стук и, открыв дверь, вхожу. Маленькая, не более 5 кв. метров, комната. У окна письменный стол, в одном углу небольшой несгораемый шкаф, какой-то деревянный шкаф с бумагами и несколько кожаных кресел. На стене висят портреты Ленина и Дзержинского; за письменным столом сидел парень лет 26 с папахой на голове, из-под которой выбивались светлые волосы. Полушубок из оленьей кожи и кольт, висевший на ремне через плечо. Он что-то писал. -- В чем дело, товарищ? -- спросил он, мельком взглянув на меня и продолжая писать. Я начал рассказывать о своем назначении в ЧК и одновременно разглядывал каракули, которые он старательно выводил на бумаге. Вдруг, не дав мне закончить, внезапно оторвался от бумаги и подскочил к окну. -- Пойди сюда! Смотри! -- подозвал он меня.-- видишь того буржуя в черной шубе? -- спросил он. Я посмотрел в указанном им направлении и увидел человека, одетого в черное, проходившего по противоположному тротуару. -- Вижу,-- ответил я. -- Беги за ним и проследи, что он будет делать сегодня до 12 часов ночи. Завтра придешь в это время и письменно доложишь о своих наблюдениях,-- прибавил он. -- Да, но я командирован...-- начал было я. -- Засохни и брось свои комиссарские привычки заниматься демагогией. Делай, что приказывают, товарищ! -- скомандовал он. Я подумал, что, пока я буду спорить, человек на улице уйдет и я его потом не найду. Взяв свой пропуск, я стремительно выбежал из комнаты и бросился -- Стой, товарищ! Пропуск! -- остановил меня часовой, загораживая дорогу штыком. Я подал ему пропуск. Он не спеша, внимательно осмотрел бумажку и насадил ее на штык. -- Проходи! И я стремглав полетел за человеком в черном. Догнал на углу и, обогнав, заглянул ему в лицо. Это был человек средних лет, с типичным русским лицом. Серые глаза, светлые усы и борода. Одет он был в черного меха шапку и в черную же поповскую шубу с енотовым воротом. Он шел спокойными шагами, не обращая на меня никакого внимания. Но я вдруг вспомнил кучу прочитанных мною детективных романов, где, как правило, шпики следили за своими жертвами незаметно для них, и также, чтобы не быть замеченным своим объектом, несколько отстал от него, а затем даже перешел противоположную сторону улицы. Так мы шли минут пять. Черное пальто, дойдя до здания коммунального хозяйства, вошло туда. Спустя минуту, я зашел вслед за ним. Я нашел мой объект в коридоре, разговаривающим с другими посетителями, которые, обращаясь к нему, называли его "товарищ заведующий", так, это был заведующий коммунальным хозяйством, который с утра шел к себе на службу, и, вероятно, он пробудет здесь до конца занятий. Так оно и оказалось. Он направился к себе в кабинет и больше не выходил. Мне ничего не оставалось, как ждать. Я бродил вокруг этого учреждения до 4 часов дня. В четыре заведующий вышел со службы и пошел к себе домой. Следя за ним, я также пришел к его дому и зашел к председателю домкома, где я узнал фамилию моего объекта, его семейное положение и прочие мелочи. Покончив с этим, я опять стал ждать, но так и не дождался выхода моего "буржуя". Он, видимо, был добрый семьянин и сидел в кругу своей семьи. Я же, как проклятый, ждал его до 12 часов ночи на морозе не евши. В полночь я, окоченевший, проклиная свою новую службу, вернулся к себе на квартиру. На следующий день я опять очутился в губчека в комнате No 8. Там я застал, кроме вчерашнего субъекта, еще одного. Среднего роста, добродушного вида, с круглым, румяным лицом и опущенными по-крестьянски вниз усами, он сидел по другую сторону письменного стола, в пиджаке, одетом на русскую рубаху. -- А, здорово, товарищ! Ну, как дела? -- обратился ко мне мой вчерашний знакомый. Вместо ответа я подал ему приготовленный рапорт о моих вчерашних наблюдениях. Взяв бумажку, он, не читая, бросил ее на стол и обратился к человеку в пиджаке. -- Вот, товарищ Коряков, губком прислал нам нового работника. Парень ничего, шустрый. Я поздоровался с Коряковым. Это и был уполномоченный по борьбе с контрреволюцией. Ознакомившись с моими бумагами, Коряков открыл ящик стола и извлек несколько листов бумаги. -- Вот, товарищ А... заполните эти две анкеты, напишите свою автобиографию и подпишите подписку. Вы будете моим помощником по секретной агентуре. Садитесь здесь к столу и пишите,-- сказал Коряков, подавая мне бумаги. Я взял подписку и начал читать: "Я... сотрудник Екатеринбургской губчека, обязуюсь выполнять все распоряжения ВЧК и ее органов. Обязуюсь сообщать о всем слышанном и замеченном, могущем принести вред советской власти, своим ближайшим начальникам. Все мне известное по работе в органах ЧК обязуюсь хранить в строгой тайне. В противном случае я буду подвергнут высшей мере наказания -- расстрелу". Я написал автобиографию, заполнил анкеты и иску. Коряков, взяв бумаги, аккуратно вложил их в папку, на которой старательно вывел: "Личное дело сотрудника ВЧК Агабекова". И также аккуратно, открыв несгораемый шкаф, положил эту папку на пачку других такого же рода. Так я был принят в Ч К. Отныне я должен быть чекистом. Должен смотреть, слушать и доносить. Сегодня коммунист, а завтра чекист. Какая разница! . Ленин сказал, что каждый коммунист должен быть чекистом. Глава II. Проверка чекистов Это было месяц спустя, после того как я был назначен в губчека. Благодаря моей, сравнительно с другими грамотности, мне поручались все более крупные дела. Однажды вечером я был срочно вызван уполномоченным Коряковым. -- Вот, товарищ А... Имеется очень опасное и ответственное дело, которое я хочу поручить вам. Дело в том, что вчера ночью наши агенты задержали подозрительное лицо, которое, по агентурным данным, ехало на какой-то тайный съезд в Екатеринбург. При обыске у него обнаружен клочок бумаги с адресом одного лица, живущего здесь в Екатеринбурге, и пароль "Сибирь тезка Уралу". На допросе он отказался отвечать на вопросы, видимо, чтобы оттянуть время и дать возможность организации замести следы. Поэтому мы решили послать по обнаруженному адресу нашего человека с найденным паролем, дабы скорей выяснить в чем дело. Вы не побоитесь принять эту задачу на себя? -- Спросил он. -- Нет, конечно,-- ответил я,-- но я бы хотел знать больше подробностей о задержанном лице, чтобы не попасться впросак. -- Других данных, кроме того, что я сказал, нет. При нем же найден еще железнодорожный билет, из которого видно, что он ехал из Томска. Вот и все. кстати, имеете ли вы револьвер? -- Да, наган всегда при мне,-- ответил я. -- Так и прекрасно, товарищ! Вот вам адрес и пароль. Идите туда сейчас же, а завтра доложите мне о результатах. Я вышел из ЧК и направился по указанному адресу. Нужная улица находилась где-то у пруда за городом. После долгих поисков я нашел номер дома и остановился перед маленькой калиткой. Предварительно проверив револьвер, я постучал. Дверь открыла пожилая женщина. -- Здесь живет гражданин П.? -- спросил я. -- Да. Пожалуйста, входите,-- любезно пригласила она. Я поднялся по лестнице за женщиной, которая проводила меня в комнату и, попросив подождать, вышла. В ожидании я разглядывал комнату. Единственное окно во двор. Скромная мебель. Стол, над которым висит большое зеркало. На стенах картины. Среди них я вижу портрет Карла Маркса. "Странно,-- подумал я,-- зачем у контрреволюционера висит Маркс? Наверно, чтобы лучше себя замаскировать",-- ответил я сам же на свой вопрос. В это время вошел высокий, здоровенный мужчина с чисто бритым лицом, одетый в сюртук. Войдя, он вопросительно посмотрел на меня. Я, также ни слова не говоря, протянул ему написанный на клочке бумаги пароль. Рука невольно крепче сжала рукоятку нагана в кармане шинели. -- А, наконец-то, вы приехали. А мы вас ждали раньше. Что так задержались? -- спросил он, держа в руках пароль. -- Трудно было с устройством документов, да и поезда сейчас, сами знаете, как ходят,-- ответил я. -- Да, да! Ну, ладно, давайте выйдем прогуляться и потолкуем на свежем воздухе,-- предложил он, надевая шубу. Застегнувшись, он повернулся ко мне спиной и что-то шарил в кармане. Я взглянул в зеркало и увидал, что он перекладывает браунинг из кармана брюк в пальто. Невольная дрожь пробежала по моему телу. Что если он угадал, что я не тот, за кого себя выдаю. Что если он меня пристрелит здесь на окраине города, и концы в воду... Мы вышли вместе. Мой спутник предложил пройтись к чернеющему недалеко лесочку. -- Нет, уединяться опаснее,-- возразил я,-- лучше будем ходить по главным улицам. Меньше подозрений. А сам думал: "На главных улицах он не посмеет стрелять". Он не возражал. Мы пошли по направлению к городу. По ходу он задавал вопросы о состоянии "нашей организации" в Томске, о настроении членов партии, об отношении к нам населения и т. д. Я ему что-то плел, стараясь не дать ему возможность меня расшифровать. В свою очередь я начал расспрашивать о состоянии организации в Екатеринбурге. -- О, у нас здесь, видимо, поставлена работа лучше, чем у вас. Мы имеем мощную организацию. Много наших членов среди армии и даже в коммунистической партии. Оружия сколько угодно. Так что если будет постановление съезда, то скоро можно будет начать выступление против Советов. Да, кстати,-- продолжал он,-- вы приготовили тезисы вашего доклада на съезде? -- Нет еще, я вообще боюсь держать у себя что-либо компрометирующее,-- ответил я, а сам подумал: однако дело серьезное; собирается какой-то съезд". -- Приготовьте тезисы к съезду и передайте их мне послезавтра вечером при новой встрече,-- предложил он мне. Погуляв еще немного, мы попрощались. Я поплутал немного по улицам, дабы убедиться, что за мной нет наблюдения, и затем поспешил домой. На следующее утро я сделал подробный доклад Корякову о своей встрече и беседе. -- Прекрасно, продолжайте,-- сказал Коряков, потирая руки.-- Я заготовлю тезисы к завтрашнему дню, вы их передадите ему. В назначенный вечер я пришел на место свидания раньше времени. Тезисы доклада лежали у меня в кармане. Я расхаживал по мерзлому снегу, чтобы согреться и не подавать вида прохожим, что я кого-то жду. В условный час подкатили прекрасные сани, из которых вышел ожидаемый мною человек. На этот раз он был одет в военную форму. На нем была прекрасно сшитая кавалерийского образца шинель и буденовка с большой красной звездой. Он быстро подошел ко мне. -- Я очень тороплюсь. Послезавтра состоится съезд всех делегатов. У меня масса работы по организации съезда. Давайте ваши тезисы. Вам нужно послезавтра в 9 часов вечера быть у городского театра. Сперва проедет мотоциклетка, а за ней следом будет идти автомобиль, который остановится около вас. Вы подойдете к шоферу и скажете пароль: "Светло", на что он ответит: "Но холодно". Тогда спокойно садитесь в машину и вас доставят на съезд. Я не успел ничего ответить, как он вскочил в сани и помчался дальше. "Сведения чрезвычайно важные. Я должен их сообщить немедленно",-- решил я и, несмотря на поздний час, направился прямо в губчека. Корякова не было. Он где-то на операции, иначе говоря, производил обыск и арест. Я решил пойти к самому начальнику секретно-оперативной части ЧК Хромцову и доложить обо всем. -- Войдите! -- ответил голос на мой стук в дверь. Я вошел. Большая комната. На полу ковры. У стены за громадным письменным столом сидит Хромцов. Лет под 40, с бритым полукруглым лицом, хитро бегающими зеленоватыми глазками. Стриженая голова с лысиной. Перед ним на столе куча бумаг. Настольная лампа, пара револьверов и колбаса с хлебом. На стене за его спиной висят несколько нагаек. Это и был Хромцов, одно имя которого наводило ужас на арестованных в губчека. -- В чем дело, товарищ? -- обратился он ко мне, одновременно уплетая колбасу. Настроение у него, как видно, было хорошее. Я ему рассказал подробно о своей встрече и о готовившемся съезде контрреволюционеров. -- Хорошо, до завтра времени еще хватит разделаться с этой бандой. Доложите завтра утром Корякову, и он примет меры,-- сказал он и, поднявшись, направился к шкафчику у стены. Я, считая разговор законченным, повернулся и пошел к дверям. -- Подожди,-- окрикнул меня Хромцов, открывая шкафчик.-- Хочешь выпить? -- спросил он меня, доставая из шкафа бутылку со спиртом. Я согласился. Хромцов налил чайный стакан и залпом выпил. Наполнив вторично, он передал мне. Я не пил. Долгое время, кроме того, я не кушал в этот день. Спирт ударил мне в голову; я зашатался. -- Что, слаб ты, я вижу, по этой части? -- сказал Хромцов, ухмыляясь.-- На, закуси, пройдет. И он мне передал хлеба и колбасы. Я вышел из ЧК поздно. Лунная, морозная январская ночь. Снег хрустел мягко под валенками, а выпитый спирт разливал теплоту по всему телу. На душе так же хорошо. Я выполнил долг коммуниста-революционера. Я раскрыл контрреволюционный заговор. На следующее утро я пришел на службу с приготовленным подробным рапортом о вчерашних похождениях. Не успел я открыть дверь комнаты No 8, как дружный хохот встретил меня. Не понимая в чем дело, обвел взглядом комнату, и о, ужас: за столом напротив Корякова сидел мой таинственный "организатор съезда", усмехался. -- Вот, познакомься,-- продолжая смеяться, обращался ко мне Коряков.-- Это мой другой помощник по секретной агентуре. Видишь ли, мы просто организовали твою эту историю, чтобы посмотреть, как ты будешь держаться и чем вообще дышишь. А теперь давай примемся взаправду за работу по борьбе с контрреволюцией. Так проверяли и проверяют преданность молодых чекистов. Глава III. Агентурное дело "Люся" На окраине города Екатеринбурга большой участок земли, обнесенный высокой древней стеной. Внутри ограды несколько старых и новых крепких построек и обширная церковь. Двор разбит на дорожки, обсаженные деревьями, выглядевшими такими же древними и крепкими, как и постройки. Эта усадьба до революции была отведена под женский монастырь. Ныне монашенки в большинстве разбежались, а ставшиеся несколько старушек переселились в маленький флигелек и промышляют обшиванием золотом знамен Советов. В главном же здании был размещен кавалерийский полк, а церковь была обращена в клуб для красноармейцев. Иконы и другая церковная утварь были вынесены на чердак и брошены на произвол судьбы. Стояла зима, не было дров, и красноармейцы рубили деревья на дворе монастыря, оголяя аллеи, несмотря на то, что рядом за оградой начинался лес. Иконы же и другую утварь брали для разжигания сырых дров. В одном из монастырских флигелей жили люди, не имевшие никакого отношения ни к монастырю, ни к красноармейцам. Это были, главным образом, мелкие советские служащие, о коих никто не заботился, или же люди, выгнанные реквизицией из своих домов и не нашедшие другого жилья, как эти старые маленькие комнатки, служившие, видимо, кельями прежним обитательницам. В этом же флигеле жила молодая девушка Люся с маленьким братом. Потерявшая во время гражданской войны родителей, она служила в каком-то советском учреждении и содержала себя и брата. Не помню, как и где я с ней познакомился, но она мне понравилась своим энергичным, сильным и бойким характером. Я, видимо, также был для нее не безразличным, поэтому я часто проводил в ее крохотной комнатке свои свободные вечера. По своей работе в губчека я имел задание вербовать секретных агентов во всех слоях населения, подходящих для информационной работы. И я решил завербовать Люсю. Я хотел этого не потому, что она могла быть полезна чем-либо, а лишь потому, что я видел ее нужду, доходившую до голода. Ведь она получала 3/4 фунта хлеба в день на двоих. Устроив же ее в число секретных информаторов, я мог бы выписывать для нее усиленный паек продовольствия из обильных запасов ЧК. Однако в беседах с ней я не знал, как лучше приступить к этой щекотливой теме, и часто сидел в задумчивости. -- Что ты все думаешь? -- как-то спросила Люся в один из таких моментов. -- Да так, дела,-- ответил я уклончиво. -- Я вообще замечаю, что ты в последнее время что-то много думаешь. К чему-то готовишься. Поделись со мной, скажи в чем дело? -- продолжала она. -- Ах, что говорить! Все равно ведь не сможешь помочь! -- А может быть, и смогу. Я ведь не такая уж дура, говори в чем дело. Заговор какой-нибудь, что ли? -- просила она с любопытством. Тогда я решился раскрыть перед ней карты и предложить работать для ЧК. Но прежде чем я начал свою речь на эту тему, я как-то машинально спросил: -- Скажи, Люся, кого ты больше любишь, белых ли красных? -- Как тебе сказать,-- задумчиво ответила она,-- к белым я отношусь равнодушно, а красных я ненавижу всей душой. Я был огорошен искренностью ее ответа. Значит, она должна ненавидеть меня. Хорошо, что она не знает, что я тоже коммунист, тем более -- чекист. Я молчал. Я не мог больше и думать о вербовке ее информаторы ЧК. -- Скажи, верно ли я угадала, что ты подготавливаешь восстание. Я ведь тоже могу помочь в этом деле,-- продолжала она. -- А чем ты могла бы помочь? -- задал я вопрос. -- А что нужно! Я же не знаю. Скажи, что нужно прислать? -- приставала она. -- Ну, что бывает нужно для восстания? -- уже равнодушно говорю я.-- Конечно, люди, деньги и оружие. -- Я могу помочь тебе людьми,-- вдруг выпалила на. -- Как, какими людьми? -- в тревоге спросил я. -- Видишь ли,-- начала она,-- здесь в лесах сейчас скрываются очень много красноармейцев-дезертиров, это в большинстве крестьяне из окрестных деревень, их мобилизовали в армию и хотели отправить на польский фронт, а в то же время их хозяйства подвергают всевозможным реквизициям. Узнав об этом, они убежали со службы и скрываются в лесу. Я их часто встречаю, так как их семьи приносят для них хлеб сюда, а я уже передаю им в лес. Ах! Если бы ты слышал, что рассказывают они и их семьи о коммунистах! Ты бы их также возненавидел, как я,-- продолжала она.-- Их сейчас в лесу около 50 человек. Они хотят подобрать еще человек 50, достать оружие и начать партизанскую войну против большевиков. Я сидел ошеломленный и слушал. Оказывается, тут у меня под боком организовывается банда для борьбы с советской властью. Я чекист и поэтому должен немедленно доложить об этом в ЧК. Я должен раскрыть и арестовать эту группу. Да, но Люся! Как быть с ней! Что будет с ней, если я донесу? Ведь ее тоже арестуют. Мало того, возможно, что и расстреляют. А ведь она же не знала, кому доверилась! Наконец, она мне нравится, может быть, даже я ее люблю. Что делать? -- Ну, что же ты молчишь? -- оборвала Люся мои мысли.-- Хочешь, я познакомлю тебя с ними? -- Подожди, посмотри, нужно подумать,-- ответил я. Я больше не мог сидеть в ее комнате. Я должен уйти и в самом деле подумать. Немного спустя я попрощался и вышел из монастыря на улицу. Уже ночь. До дома далеко -- километра два. Холодный ледяной ветер поднимает снежную пыль и носит ее по пустынным улицам. Я шел и, не чувствуя холода, по привычке кутался в шинель. Шел и обдумывал только что слышанное. Доложить в ЧК или нет? Чувство долга боролось с чувством к женщине, к человеку. Мысли в голове путались. Ах, если бы можно было с кем-нибудь посоветоваться, поделиться. Но с кем? Чем я гарантирован от того, что мои друзья также не работают для ЧК? Даже Люся. Не второе ли это испытание со стороны ЧК! Я лег спать, не придя к какому-либо решению. Утром, как обычно, я пришел на службу в ЧК. Поздоровавшись, я занял свое место и, раскладывая бумаги, посмотрел в сторону уполномоченного Корякова. Он также смотрел на меня ласковым, немного смеющимся лицом. Точно он знал о моем вчерашнем приключении. Знал о моем душевном состоянии и подбадривал меня своей улыбкой. Это был момент, когда я почувствовал, что вопрос для меня решен. Я должен немедленно сообщить ему о дезертирах. Я чувствовал, что я должен принести в жертву не только Люсю и свои чувства к ней, но если потребуется и самого себя. Ведь на то я коммунист-чекист, призванный защищать революционные завоевания пролетариата. -- Товарищ Коряков, у меня к вам важное дело,-- сказал я, подсаживаясь к нему. И я пересказал ему мой разговор с Люсей во всех подробностях. -- Хорошо, напиши рапорт и заведи агентурное дело. Приготовь все к 12 часам, чтобы я успел доложить Хромцову Я написал рапорт и, подписав его, вложил в папку, на которой большими буквами вывел: "Агентурное дело, дезертиры, кличка "Люся". Коряков вернулся с доклада улыбающийся и довольный. -- Тебе придется разрабатывать это дело дальше, пусть их соберется побольше. За это время постарайся установить с ними связь и выясни точное место их пребывания, их намерения и, главное, нет ли у них связи контрреволюционными партиями,-- приказал Корякин в, возвращая дело. -- Слушаю,-- ответил я. Вечером я опять у Люси. На этот раз я уже сам заводил ее на разговор о дезертирах. -- Да вот двое из них скоро придут сюда. Если ты хочешь, я тебя познакомлю с ними,-- предложила она. Я с равнодушным видом согласился. Спустя короткое время пришли дезертиры. Молодые крестьянские парни, одетые в черные деревенские полушубки и меховые шапки. Только американские ботинки и обмотки напоминали об их пребывании в армии. Мы сидим за столом, пьем морковный чай без сахара и беседуем. Они мне сразу доверились. Живут они в лесу на заброшенной лесопилке. Жизнь опасная и нелегкая. В свои деревни показаться не смеют. Ненавидят комбеды, которые разорили их хозяйства в деревне, решили бороться с большевиками. -- Вот только плохо с оружием,-- говорит один.-- у нас всего три винтовки. Добиваемся оружия. Как только пополнимся, так начнем бить большевиков. Может быть, вы поможете достать оружие? -- спросил он меня. Я ответил, что оружие, может быть, я сумею добыть из воинской части, где я служу. -- Но я боюсь, что у вас может оказаться шпион, который потом меня и выдаст,-- добавил я. -- Да что вы. Там все наши ребята. Вот приходите к нам и увидите сами, что за ребята,-- пригласили они. И мы тут же условились, что в следующее воскресенье ни опять придут сюда за продуктами и поведут меня лес показать своих ребят. Закинув мешки с сухарями за плечи, они ушли. Уже спускались сумерки, когда в следующее воскресенье я вышел из монастыря в сопровождении знакомых дезертиров. Выйдя за ограду, мы направились к опушке леса. Долго мы шли вдоль опушки, пока, наконец, не свернули в лес и пошли по протоптанной снежной тропинке. Кругом стоял высокий стройный сосновый лес. Тишина. Я шел за быстро идущими спутниками. Прошли, наверное, около двух верст вглубь леса. Внезапно из темноты раздался голос. -- Кто идет? -- Свои, братишка,-- разом ответили мои спутники. Из-за дерева вышел молодой мужик с винтовкой и подошел к нам. Обменявшись с ним несколькими фразами, мы пошли дальше, а часовой опять направился к своему посту. Еще шагов двести, и среди деревьев промелькнул огонек. Наконец открылась широкая поляна, на которой я увидел несколько развалившихся строений. В одном из них светился огонь и слышались голоса. Мы направились на огонь. Это был длинный дощатый сарай. Посередине ярко топилась печка-буржуйка, на которой что-то варилось. Вокруг печки, расположившись прямо на полу в полушубках и шинелях, человек двадцать грелись и беседовали. Были видны люди, лежавшие и вдали от огня. Сарай освещался толстой вагонной свечей, воткнутой в бутылку, стоявшей на подоконнике. Окна были забиты наглухо досками. При нашем входе разговоры смолкли. Меня пропустили ближе к печке. -- Так вот, братишка, видишь, как живем,-- обратился ко мне мужчина лет 35-ти с длинными унтерскими усами, закрученными кверху.-- Вот дожили до власти народной, а народ-то, вишь, от своей власти в лесу прячется. Постепенно все разговорились. Все жаловались и проклинали советскую власть, которая оказалась не лучше царской. Каждый приводил десятки примеров действия властей, которые разорили дочиста хозяйства крестьян. После двухчасовой беседы я ушел, обещавшись помочь чем могу. До опушки леса меня провожали мои старые друзья. Через неделю я еще раз пришел к своим "милым братьям" и принес им три берданки, которые было решено на заседании губчека передать дезертирам, чтобы укрепить их доверие ко мне. Прошло еще дней десять после этого, как однажды Коряков, вернувшись с докладом от Хромцова, сказал: -- Хромцов приказал сегодня ночью ликвидировать банду. Нужно также арестовать девицу. Операция назначена на 12 часов ночи. Ты возьмешь двух комиссаров и покажешь точно, где живет девица, а с дезертирами мы разделаемся сами. В 11 часов того же вечера я с двумя комиссарами шел в монастырь. Пробравшись потихоньку по двору, подошли к флигелю, и я, оставив своих спутников дежурить, вошел к Люсе. Она, ничего не подозревая, приготавливала постель. Долго сидеть у нее я не мог. что-то щемило в душе. Я представлял ее маленькое лицо через час, когда придут за ней комиссары с наганами. В последний раз оглянув комнату и попрощавшись, я поспешно вышел. Недалеко от флигеля прохаживались комиссары, ожидая условного часа. Мне больше нечего было делать. Я пошел домой и лег в постель. Но я не мог уснуть. Я все время смотрел часы и представлял себе, что делается в лесу и в монастыре. Сегодня все они будут ночевать в подвале Губчека. Это была моя первая работа. Я не мог заснуть до утра. Никакие доводы о долге коммуниста, о защите революции не давали успокоения. Перед глазами стояло лицо Люси, с укором взирающее на меня. Глава IV. Суд и расправа в ЧК Большая комната в два окна, на которых висят полуспущенные шторы. Комната обставлена мебелью, обитой коричневой кожей. Два громадных роскошных письменных стола, покрытых малиновым сукном. На ном из них стоят два телефонных аппарата. На стенах висят портреты Ленина и Троцкого. Дверь занавешена желтой портьерой и обита войлоком и кожей, делающей ее звуконепроницаемой. Это кабинет председателя губчека Тунгускова. Идет заседание коллегии губчека. За столом сидят Тунгусков, напротив него в креслах начсоч Хромцов и член коллегии Штальберг. Перед каждым из них листы чистой бумаги и список дел, подлежащих рассмотрению. За другим столом сидит старший следователь губчека Рабинович с грудой папок на столе, которые он нервно и торопливо перебирает. Тунгусков -- старый матрос, одетый и сейчас в матросскую форму, с впалыми щеками и выбитыми зубами, бритый, с редкими волосами, зачесанными назад. Вертит в руках цветной карандаш и просматривает московские газеты. Хромцов с опухшим от пьянства и бессонных ночей лицом, на котором выделяются маленькие, заплывшие хитрые глаза, развалившись в кресле, о чем-то оживленно спорит с рядом сидящей Штальберг. Это молодая, не более 25-ти лет, женщина с упрямым выражением лица, со светлыми, коротко остриженными волосами и серыми мертвыми глазами. Это и есть Штальберг, третий член коллегии губчека, наиболее бессердечный. Она иногда не только приговаривает к расстрелу, но и сама приводит приговор в исполнение. -- Ну, товарищи, заседание объявляю открытым. Товарищ Рабинович, начинайте доклад,-- обратился Тунгусков к следователю, откладывая газеты. Следователь взял первую папку и, вынув из нее лист бумаги с резюме дела, начал вслух читать; заканчивает он обычными словами: "Принимая во внимание вышеизложенное, полагаю применить высшую меру наказания -- расстрелять". Члены коллегии слушают следователя вяло, или почти не слушают. Ведь это все уже согласовано до заседания. -- Есть какие-нибудь возражения, вопросы? -- спросил Тунгусков. Молчание. -- Утвердить,-- пробормотал Тунгусков в сторону следователя и поставил цветным карандашом крестик рядом с фамилией, дело которой слушалось. Следователь также сделал пометку на постановлении и, отложив первую папку, сейчас же начал читать следующее дело. Он торопится. Чем больше дел рассмотрят, тем лучше. Нужно скорей разгрузить подвал с арестованными и дать место новым... врагам революции. А времени так мало. Всего два часа заседает коллегия. Наконец заседание кончено. Следователь передал постановления членам тройки на подпись. Все, расписавшись, спешно разошлись. У каждого из них накопись за эти два часа много новых дел. Собрав бумаги, вышел за ними и следователь. Усталой походкой пройдя к себе в кабинет, бросил папки на стол и вызвал по телефону коменданта губчека. Через несколько минут вошел комендант Попов, он высокий, широкоплечий детина, с рыжими, закрученными кверху усами. Он выглядит еще выше и здоровее рядом с маленьким и щуплым Рабиновичем, одет он в черный кожаный костюм. Через плечо на ремне висит наган. На груди приколота большая звезда и красный бант. -- Ну как, работы много будет сегодня, тов. Рабинович? -- спросил он, войдя в комнату следователя. -- 14 человек,-- ответил Рабинович, передавая список коменданту. Комендант, покручивая усы, просмотрел список, не спеша сложил лист вчетверо и засунул в верхний карман кожаной куртки. -- Остальных шесть человек отправьте сегодня же в исправдом,-- добавил следователь. -- Есть,-- ответил комендант по-морскому, поправляя наган на ремне, и, повернувшись, ушел через внутреннюю дверь в комендатуру. Большое полуподвальное помещение под комендатурой губчека. Саженей тридцать, не больше. Помещение разгорожено деревянными перегородками на три места. Никакого оборудования и мебели, если не считать электрических лампочек под потолком каждого отделения, да парашек. Узкие в решетках окна выходят на улицу. Кое-где в окнах стекла выбиты и двери затянуты тряпьем или старой валенкой. Деревянный пол, отопления никакого. Да оно и не нужно, и без того душно, две двери ведут: одна во двор, а другая прямо в комендатуру. За запертыми дверями стоят часовые и смотрят рез просверленный глазок внутрь помещения. Это и есть знаменитый подвал губчека. Глубокая ночь. При свете электричества вповалку на полу, на своих мешках, шубах, а то и просто поджив под голову шапку, спят тревожным сном около 10О человек. Это арестованные. Тела покрывают все пространство. Негде ступить ногой. Душный, смрадный воздух стоит в подвале неподвижно. Тишину нарушают лишь тяжелые вздохи и бормотание во сне спящих. Изредка кто-нибудь, проснувшись, шагая через тела, подходит к параше, стоящей у двери, и возвращается на место. Вдруг послышался лязг отпираемого замка и скрип двери. Все в подвале немедленно вскакивают, точно и не спали. Каждый про себя думает, не за ним ли идут. Но нет, это привели новых арестованных -- новую партию контрреволюционеров. Красноармейцы пропускают в подвал новый десяток людей. Входят несколько бородатых, неуклюжих крестьян с мешками на плечах. Какой-то интеллигентного вида человек с чемоданчиком в руке: не то чиновник, не то коммивояжер и, наконец, старый деревенский поп, одетый в такой же дряхлый, как и он сам, тулуп. Новоприбывшие вошли и боязливо высматривают, куда бы приткнуться. Старые обитатели придвигаются плотней, подбирают ноги и освобождают место для пришедших. Какой-то шутник поздравляет прибывших с новосельем. Прошло несколько минут. Уже мешки нашли себе место, и прибывшие, вытащив кисеты с деревенской махоркой, заворачивают собачьи ножки и предлагают табак соседям. Кто-то задает вопрос: "Откуда, земляки?" -- Щадринские, камышовские,-- слышны ответы. Находятся земляки, и разговор принимает оживленный характер. -- А кто его знает, за что посадили? За контру эту самую. А какая контра и сам не знаю. Одно известно -- весь хлеб отобрали вчистую. Семья нынче сидит голодом, а весной сеять будет нечего,-- отвечает устало, безнадежным голосом один из прибывших. Докурили цигарки и вновь укладываются спать. Воздух стал еще тяжелее от зловонного дыма махорки. Начинает рассветать. Приходит дежурный комендант. За ним два красноармейца несут большой ящик с хлебом, нарезанным ломтями. Каждый подходит и по списку получает дневную порцию -- полфунта черного хлеба. Другие красноармейцы вносят бак с кипятком, и начинается чаепитие. После завтрака арестованные садятся группами и, закурив, делятся своими мыслями. Каждый рассказывает, за что его арестовали, и старается доказать, что за ним нет никакой вины, точно от убеждения собеседников зависит его освобождение. Так продолжается до сумерек. Вновь открывается дверь и опять появляется дежурный комендант с листом бумаги в руках. За ним видны красноармейцы. -- Иванов, Петров, Сидоров... выходите с вещами на допрос. Вызванные, наружно радуясь и улыбаясь, собирают шмотки и идут к выходу. На самом же деле в душе у них желтые сомнения. Почему на допрос с вещами? Не ведут ли их расстрелять? Думают и улыбаются. Что же делать? Дверь захлопнулась за ушедшими. Оставшиеся с напряжением ждут. Что будет с ушедшими? Если в течение двух часов они пройдут мимо окон подвала, то значит, что их или освободили, или же перевели в исправительный дом. Если же нет, то это значит, их вели в конюшню. Но вот проходит час. Слышен шумный топот под окнами. Проходят арестованные под конвоем. Их ведут в исправдом, в тюрьму. Какие счастливцы: они будут сидеть в тюрьме. Они останутся живы и, может быть, даже выйдут на свободу. А здесь, в подвале... горе оставшимся здесь. Уже поздно. Наверное, не меньше 10 часов вечера, в подвале старики, подложив под головы мешки с сухарями, спят. Поп также заснул, сидя у стены и опершись ней спиной. Наиболее молодые молча сидят и, уныло глядя в сторону, курят. Вдруг слышится топот ног за дверьми и звук отодвигаемого засова. Входит дежурный комендант. -- Иванов, Петров, Сидоров... на допрос к следователю,-- кричит он, делая веселое лицо. -- С вещами или без вещей? -- спрашивают неуверенным голосом некоторые коменданта. -- Лучше с вещами. Может, после допроса сразу освободят, не ворочаться же,-- бурчит комендант, отводя лицо в сторону. Начинаются сборы. Дежурный поторапливает. Ведь следователь ждет. -- Ну, прощайте, братишки, может, и не увидимся больше, не поминайте лихом,-- прощаются уходящие. Некоторые на прощание целуются с оставшимися. Поп, проснувшись от шума, смотрит удивленными, непонимающими глазами на эту сцену и часто крестится. Ушли. Дверь захлопнулась. Все опять сидят на своих местах, но никто больше не спит. Сон пропал. Каждый думает о своей участи. Вот увели этих на казнь. Когда придут за ним. Может быть, сегодня же. Во дворе губчека, в дальнем углу у самой стены находилась конюшня. Это был длинный, темный сарай, где в одном углу были привязаны обслуживавшие чека лошади, а в другом, ближе к выходу, навалена огромная куча навоза. Вот ведут из комендатуры по двору двух крестьян. Руки их крепко связаны назад веревками. За каждым из них идет комиссар в кожаной куртке, брюки галифе и в правой руке наган. Несмотря на снег и стужу, крестьяне полураздетые и без шапок. Зачем им одежда, что им холод? Их ведут на казнь. Через несколько минут их не будет в живых. Дошли до дверей конюшни. Один покорно входит, а другой вдруг остановился на минутку у дверей и неожиданно для комиссара рванулся от дверей, и стал кричать. Точно он только что понял, что это его последний час. Он кричит или, вернее, воет и плачет, и хочет вырваться куда-то. Но комиссар уже крепко держит его сзади за веревку и толкает к дверям конюшни. Они уже внутри у самой двери конюшни. Следом раздаются выстрелы в глубине. И все смолкло. Выходят, пряча револьверы в кобуры, палачи. Дрожащими руками закуривают папиросы "Зефир" и спешат в комендатуру за новыми жертвами. В подвале арестованные не могут слышать криков и выстрелов в конюшне. Их слышит конюх из арестованных, спящий тут же в конюшне. Он только приподнимает голову на минутку и смотрит на дверь широко раскрытыми глазами, полными ужаса, и затем внезапно прячется глубже в полушубок, и лежит неподвижно до утра. Слышны эти крики и наверху в губчека. Хромцов, услышав вопли, на минутку замирает, а затем, вскочив, подбегает к шкафчику и, вытащив бутылку со спиртом, жадно тянет прямо из горлышка. Председатель Тунгусков торопливо закуривает новую папиросу, а Штальбег спокойно пудрит лицо реквизированной пудрой. Красноармейцы поспешно бросают тела убитых на дровни, присматриваясь к валенкам, которые почище. Дежурный комендант торопит их, так как нужно до рассвета вывезти трупы за город и закопать в заранее приготовленных ямах. На утро комиссары идут домой отдыхать после ночной работы. Под мышками у них узелки. Это все, что они нашли ценного у убитых крестьян. Контрреволюция уничтожена. Да здравствует власть рабочих и крестьян! Глава V. Сонька "Незолотая Ручка" Я в Бухаре. Официально я устроился на службу начальником разведки в штаб Бухарской армии, фактически же я начальник агентуры нелегального чека в Бухаре. Повсюду на территории Бухарской народной республики свирепствует восстание против Бухарского правительства. Перед нами стоит задача выяснить причины этого движения, а главное же источники, которые поддерживают восставших. Я проживал одновременно на двух квартирах. В старой Бухаре я занимал две комнаты в казенном помещении недалеко от штаба армии, а в Новой Бухаре , расположенной в 12-ти верстах от Старой, занимал номер в единственной еще функционирующей гостинице "Европа". Это была небольшая комната с двумя дверьми, выходящими одна в коридор, а другая в смежный номер. Последняя была заставлена платяным шкафом. Соседний номер занимал нелегальный резидент ЧК -- Окотов, проживавший по документам делопроизводителя какого-то учреждения и носивший фамилию Петров. Я, как и многие другие, был подчинен УЧК Я сидел поздно вечером в своем номере и составлял сводку сведений, полученных за день. Раздался троекратный стук в шкафу у смежной двери. Я встал, повернул ключ и открыл дверь шкафа. Оттуда вышел Окотов и сел на свободный стул. Это был высокий, худощавый мужчина с бритым продолговатым лицом и вдумчивыми, умными глазами. При людях мы никогда не встречались и делали вид, что незнакомы. Только по ночам он открывал смежную со мной дверь и через шкаф, задняя стенка которого была разобрана, проходил ко мне. -- Ну, что у тебя новенького? -- спросил он, устало скользя взглядом по бумагам на столе. -- Ничего особенного, вот сводку для тебя составляю,-- ответил я, откладывая бумаги в сторону. -- Ты помнишь, я как-то развивал теорию, что на Востоке при помощи хорошенькой, неглупой женщины можно многое сделать. Так вот, я тебе скажу, сегодня утром я встретил такую женщину, которая точно создана для нашей работы. Тут у Окотова, против обыкновения, оживилось лицо. -- Да, совершенно случайно я встретил то, что нам нужно. -- Кто же это такая? -- спросил я.-- Уж не завлекла ли она тебя в свои сети,-- смеялся я, ибо знал, что Окотов не из того теста сделан, чтобы увлекаться женщинами. -- Да нет! В том и дело, что я и сам не знаю, кто она, и даже не мог выяснить ее адреса. Да вот я лучше расскажу тебе по порядку. Сегодня утром, когда я сел в поезд, чтобы ехать в Старую Бухару, по обыкновению все места были заняты и пришлось торчать на переполненной площадке вагона. Я стоял у самого выхода и смотрел на проходившие перед глазами декханские поля. Ты ведь знаешь, что я бывший эсер и не могу равнодушно смотреть на вспаханную землю. А тут еще эта живописная картина. Бухарцы в ярких, пестрых халатах с подобранными полами, босиком, топчутся в грязи и в то же время на головах белые, как снег, тюрбаны. Работают, как во времена фараонов, примитивным способом засевая на своих маленьких клочках земли табак, хлопок, рис. Поневоле я смотрел на эту картину и думал: какой черт нас сюда занес устраивать мировую революцию. Не лучше ли оставить их в покое. Эх! Как только покончу с Бухарой, вернусь и сейчас же подам рапорт об увольнении. Хватит, больше нет сил. -- Ладно, это ты потом,-- перебил я его.-- А где же девочка, я все-таки не вижу. -- Да, так вот, стою я и вдруг слышу, за спиной какая-то женщина оживленно разговаривает, как видно, с двумя мужчинами. Уже по ее голосу я подумал, что на должна быть молодая, красивая и вдобавок умная женщина. Я не хотел оборачиваться. Мне хотелось опробовать угадать ее внешность, поэтому я продолжал слушать беседу, стоя к ним спиной. Из разговора я заключил, что у нее колоссальные знакомства в Бухаре и что она знает туземный язык. Поезд подходил к станционному семафору Старой Бухары, и через пару минут мы должны были быть на станции. я обернулся и сразу встретился лицом к лицу с молодой женщиной с редким красивым лицом еврейки, с черными, как маслины, жгучими глазами. Из-под черной шляпки выбивались иссиня-черные густые волосы. Одета она была в черное же пальто и темно-синее платье. На шляпе я заметил три позолоченных квадрата, прикрепленных с правой стороны. Поезд остановился у станционной платформы, и она вышла в сопровождении собеседников на перрон. Я вышел за ними и, пройдя мимо, услышал, что ее спутники, прощаясь, называли ее Софья Владимировна. Вот все, что я узнал о ней. -- Немного в сущности,-- подумав, сказал я. -- Да, но ты знаешь мое чутье. Я уверен, что эта женщина нам будет полезна. Надо только ее разыскать. -- В том то и дело. Но как? Мы здесь всего три недели. Агентурный аппарат ничтожный, а знакомств в сущности никаких, за исключением пары коммунистов,-- возразил я. -- Однако давай попробуем,-- начал опять Окопов.-- Во-первых, что мы знаем о ней? Так как она ехала утренним восьмичасовым поездом, то значит, она служит где-то в Старой Бухаре, поэтому ее можно встретить каждое утро на станции. Затем мы знаем ее наружность, и главная примета -- это шляпа с квадратиками. Наконец, мы знаем, что ее зовут Софья Владимировна. Исходя из этих данных, пожалуйста, завтра же дай задание агентуре выяснить ее фамилию, место жительства и место службы,-- добавил он уже начальническим тоном. -- Слушаюсь,-- ответил я и придвинул к себе бумаги. -- Ну, я пойду к себе работать. Когда закончишь писать сводку, положи в шкаф,-- сказал Окотов и скрылся тем же путем, каким пришел. Я продолжал работать. Закончив сводку, я сжег все вспомогательные бумажки. Заперев сводку в шкаф, я положил ключ в карман, оделся и вышел через наружную дверь из отеля. Я спешил к двухчасовому ночному поезду, чтобы под утро быть на своей официальной квартире в Старой Бухаре. Спустя два дня я опять сидел в "Европе" с Окотовым и докладывал ему, что за это время было сделано. О Софье Владимировне моей агентуре удалось выяснить помимо всего того, что требовалось, также то, что она являлась невестой адъютанта военного министерства, который, по нашим сведениям, был начальником секретной агентуры при Совете народных назиров. Получив нужные сведения, Окотов решил написать ей письмо с приглашением встретиться с ним. -- Вот увидишь, я ее завербую,-- говорил он уверенно. Я в душе не соглашался с его тактикой и думал, что его письмо останется без ответа, но я видел, что возражать бесполезно, и молчал. Письмо было послано. Свидание было назначено в его комнате в отеле, и я должен был, сидя в своем шкафу, быть невидимым свидетелем встречи. Вопреки моему ожиданию Софья Владимировна согласилась на встречу и пришла в назначенное время. Войдя в комнату, она сразу обратилась к Окотову со сл