ее - долез. Будем норку  искать.
Чтоб тебя! Ладони-то вдрызг разодрал, да и ногти все куда-то делись, обломал
вчистую.  То-то помню, последних  часа полтора  все  камни скользкие  пошли.
Ладно,   плевать,  сейчас  малую  нужду  справим  -  заодно  и  промоем,   и
продезинфицируем. Главное - не журчать и не шипеть. Щиплется, надо же.
     Ну, вроде устроился,  скоро рассветет. Уже  гору напротив видно, где-то
там  сволочь эта тоже для стрельбы изготовилась. Альпинист, его!.. Как же он
туда все-таки  залез, спросить  бы. А что, хорошая идея.  Как увижу, крикну:
"Погоди стрелять,  давай  пообщаемся.  Открой секрет, как  ты там оказался?"
Завяжется диалог,  глядишь, поймем друг-друга, подружимся. Простим  все друг
другу, будем в гости ходить, дружить домами и семьями.
     А вдруг их там двое или трое? Как тогда?  Совсем ты  дурак  стал, какие
двое?   Еще   скажи  пятеро!  Один  он  там,   как  морква  в   рукомойнике,
один-одинешенек. Скучно просто пацану стало, поговорить  не с кем,  потому и
стреляет.
     А что это там такое черненькое белеется, серенькое синеется? А это злой
дяденька-снайпер в камушках прячется. Вон  и  винтовочка  у него,  тряпочкой
обмотана,  чтоб не блеснул ствол  на солнце.  А  глядит он зорким взглядом в
дали  дальние, вражья морда,  хочет пули пускать, честных людей обижать.  Но
того не знает, песья харя, что я мушечку под скулу ему подвел и сейчас мозги
его  разлетятся...  Черт, глаза  слезятся. Ничего, пройдет,  полежу минутку.
Спешить мне некуда. Ну все, пора.  Сиди не сиди, а начинать надо. Вот чертов
карабин  - как жеребец лягается,  довольно неприятно моему многострадальному
натруженному плечу. И  вывихнуто плечико у бедного кузнечика, не прыгает, не
скачет он, а  горько-горько плачет он и  доктора зовет. Отпрыгался кузнечик,
жаль бинокля нет, поглядеть на  лицо, а то так  черты не разглядеть, далеко.
Только  вряд  ли  лицо  у него  осталось, моя  пуля  ему такую  пластическую
хирургию должна навести - мечта  патологоанатома. Еще разок приложиться  для
верности, что ли? Да нет, не стоит, хорошо попал.
     Все, дым сигнальный поджигаем и вниз. Мавр сделал свое дело, мавр может
уходить.  Встречай, страна, своих засланцев. О, ракета с позиции: комитет по
встрече  будет  ожидать  меня  внизу, с распростертыми объятиями, призами за
альпинистскую и стрелковую  победу и множеством пламенных  речей. Спускаться
днем, оказывается, гораздо легче, чем подниматься ночью...






        ДВОЕ
     Игорь с Сергеем дружили всю жизнь. Жили  в одном  дворе, ходили  в один
детский  сад,  потом учились  в  одном  классе, занимались  самбо  у  одного
тренера,  закончили один  техникум. Всегда и везде неразлучны, как братья, а
внешне  совсем  разные.  Игорь  -  черноволосый,  смуглый, спокойный молчун,
среднего роста, коренастый. Сергей -  рыжий, высокий  и худощавый. Казалось,
болтает он даже во  сне, рот у  него не закрывается ни на  секунду, а улыбка
никогда не  сходит с его  конопатой физиономии.  Многие считали  их дальними
родственниками,  да они  и сами  часто представлялись  двоюродными братьями,
чтобы  не  вдаваться в лишние  объяснения. Когда пришел срок  призываться  в
армию, все гадали: повезет и будут служить вместе, или нет? Повезло.
     Начали  они службу в  учебной части пограничных войск курсантами  школы
сержантского  состава  и,  конечно же,  на  одной  учебной  заставе. Полгода
расписанной  по  минутам курсантской жизни  пролетели как  один день - и вот
долгожданная  распределительная комиссия. Опять волнение: могут раскидать  в
разные концы огромной страны, как тогда? В  кабинет, где заседала комиссия и
куда все заходили поодиночке, их почему-то вызвали вдвоем. Начальник заставы
быстро  зачитал для членов комиссии их  тогда еще короткие послужные списки:
комсомольцы, учились  только на  "отлично"  по всем  дисциплинам,  присвоены
звания  сержантов,  специалисты  третьего  класса  по  стрелковому  оружию и
радиолокационным станциям ближней разведки, инструкторы по  рукопашному бою.
Основная  воинская  специальность  у каждого  -  начальник-оператор  станции
ближней разведки типа "Фара". А потом капитан улыбнулся и сказал:
     -  Ребята  эти  не  родственники,  но друг другу ближе  чем  родные, не
расстаются с  детства. У них даже невест зовут одинаково - Натальями.  Прошу
все это учесть при  распределении и рекомендую направить служить  вместе,  в
один отряд, как братьев.
     Так  они оказались  на Дальнем  Востоке, в нашем отряде. Шустрый Серега
быстро объяснил начальнику  инженерного отделения про их с Игорем "родство",
и опять - "служили два товарища в  однем и тем полке" - совместная служба во
второй  мото-маневренной   группе  гарнизона.  Специалистами  они  оказались
действительно   хорошими,  спортсменами  -  еще  лучше,  к  тому  же  ребята
компанейские, безотказные на любую просьбу помочь. Сергей своими шутками мог
развеселить  и покойника,  хорошо  играл  на гитаре и знал великое множество
песен.  Игорь  всех  привлекал  своим  "индейским"  спокойствием  и какой-то
большой добротой, словно был всем  сразу старшим заботливым  братом, так что
вошли они в круг  новых друзей  легко и просто. Служба в мангруппе, или  для
краткости ММГ, - не мед. Все-таки резерв первой очереди, а значит все долгие
поиски,  все   пресечения   массовых   вторжений  и   всяких  вооруженных  и
политических  провокаций  со  стороны беспокойных  соседей  -  твои. Хватало
ребятам и  бессонных ночей,  и многокилометровых переходов,  и долгих засад.
Плюс   караульная   служба,  всякие  разные  хозработы,  тренировки,  учеба,
обслуживание и ремонт спецтехники и  прочие хлопоты.  Привыкли  на что-то не
обращать внимания,  чему-то радоваться, от чего-то не сильно расстраиваться.
Как-то незаметно расчеты  их станций стали лучшими не только  во второй ММГ,
но и во всем отряде. Что интересно, никто не замечал между друзьями никакого
соревнования, соперничества. Видно, за долгие годы они уже определились, кто
кому в чем уступает. Но переживали они друг за друга крепко.
     Однажды  Сергей  стоял  дежурным, когда  группу  подняли  по  тревоге -
вторжение  на участке  девятой заставы. Как он тогда просил  подменить  его,
чтоб поехать  вместе  со  всеми!..  Группа  в  составе около  сорока человек
перешла границу, все  нарушители были  в  гражданской одежде, но без участия
спецслужб  сопредельной  стороны  явно  не  обошлось.  Толпа,  размахивающая
цитатниками вождя всех времен  и народов великого Мао,  смяла редкую цепочку
тревожного заслона и, скандируя лозунги, двинулась к зданиям  заставы, когда
подоспели  мангруппы. Что  такое щиты, резиновые дубинки и слезоточивый газ,
мы  тогда  себе не  представляли,  каски всеми отвергались  принципиально  -
зеленая фуражка должна наводить ужас на противника. Мы просто  выстраивались
цепью, закидывали за спину автоматы и теснили  живой стеной толпу обратно  к
границе. Как правило, подобные встречи заканчивались рукопашными стычками, в
которых приходилось сдерживать себя и по большей части отбиваться,  наносить
удары самим было строго  запрещено. В тот раз в завязавшейся серьезной драке
перепало многим, но Игорю досталось  по-настоящему крепко.  Четверо китайцев
выдернули из  строя  молодого солдата и  принялись  активно  мять  ему бока,
пытаясь  завладеть  автоматом.  Игорь  расшвырял  их,  как  котят,  но  пока
проталкивал  потрепанного парня внутрь  строя, получил сзади удар  камнем по
затылку.  Сильный,  увертливый и опытный в подобных стычках, он вечно  лез в
самую гущу и вот не уберегся.
     Пока  он  лечил в  госпитале  проломленную камнем  голову  и  множество
синяков и  ссадин, на Сергея было жалко смотреть. Когда привезли Игоря, он в
сердцах сказал с горечью в голосе, ни к кому конкретно не обращаясь:
     - Куда ж вы смотрели? -
     И столько было в этой короткой фразе, что многие опустили глаза, словно
почувствовав  свою личную  вину. Потом Сергей  зашел  в канцелярию, глянул в
разбитое  и  хмурое  лицо  командира группы, официально  попросил разрешения
обратиться,  но  едва попытался что-то сказать, как его  голос сорвался и он
вышел,  махнув рукой. Командир был мужик суровый, но мудрый,  поэтому Серегу
понял и во всеуслышанье, перед строем,  пообещал ему, что больше не отпустит
их поодиночке ни на один вызов.
     Тогда у всех в голове гвоздем сидело одно тревожное слово - Афганистан.
От  этого слова веяло  неизведанной романтикой, подвигами,  малопонятным, но
очень важным и  кому-то нужным "интернациональным долгом" и смертью.  Никому
не  приходило  в  голову,  что  в  прессе  не  признается  факт  присутствия
пограничников в составе ограниченного  контингента. Все  уже  привыкли,  что
официально  наши  войска  в  Афганистане  "сажают  деревья  и  чинят  мирный
трактор".  Привыкли,  как  к тому, что  на все  наши приграничные потасовки,
перестрелки  и  групповые  задержания средства массового  вещания  реагируют
меньше,  чем  на  какую-нибудь африканскую  "боевую  операцию  фронта  имени
Фарабундо Марти, в результате которой один человек погиб и повреждена машина
правительственных  войск".  Наши  сборные  подразделения  входили  в воюющую
страну, сняв пограничные знаки различия, под видом пехоты,  со своим  слабым
по армейским меркам штатным стрелковым оружием, не имея танков и артиллерии,
и  творили там  чудеса  героизма,  после  которых  распространялись слухи  о
каких-то  таинственных  "частях  спецназначения",  которые  малой  кровью  и
меньшим числом громят банды,  перехватывают караваны,  очищают от душманов и
контролируют  участки местности,  без потерь  проводят  колонны.  Почти  все
писали рапорты с просьбой отправить их в Афганистан, но  отправляли  не всех
подряд. Командиры берегли дефицитных  специалистов и молодых, необстрелянных
содат. Тем не  менее, уезжали многие и, как правило,  лучшие. Однажды пришел
черед и нашего отряда отправлять  не несколько  одиночек, а большую  группу.
Первую ММГ разделили: всех "молодых"  перевели во вторую, а оставшуюся часть
доукомплектовали   из  разных   подразделений   недостающими  специалистами,
погрузили  на платформы  технику и  тихо, без  помпы и  фанфар,  проводили в
долгий путь "за речку". Вместе с ними,  так же оставив молодых и  неопытных,
уехала  почти  вся  батарея противопехотных  минометов  "Василек"  -  самого
мощного  нашего оружия.  Оставшиеся терпеливо приняли на себя дополнительную
служебную нагрузку, понимали - не на курорт сослуживцев отправили.
     Сергей  с Игорем  тоже отписали к  тому  времени  немеренное количество
бумаг  с  просьбой отправить их на войну. Но несмотря на то, что специалисты
их класса "за  речкой" здорово ценились,  командир  группы, бывалый  офицер,
провоевавший  пару долгих шестимесячных сроков в том же Афганистане, рапорты
рвал и объяснял все просто:
     - А оно вам надо?  Если вы мало дерьма наелись, прикомандирую ко взводу
повышенной боеготовности.  Там и настреляетесь, и  набегаетесь,  так хоть за
дело и на своей родной земле.
     Как-то не вязались его слова с активной пропагандой  "помощи  афганской
революции" и "интернациональным долгом", но  ребята  тогда не задумывались -
почему? - просто чесали затылки и ждали своей очереди.
     Прошло  меньше месяца с проводов первой мангруппы и минометчиков, когда
мы  получили  горькое  известие:  подорвался  наш  бронетранспортер,  полный
десанта. Отряд  потерял сразу четырнадцать  своих  сослуживцев.  Подробности
трагедии  скоро стали  известны всем: саперы разминировали в плотном  минном
поле на подъеме узкий проход, только для одной машины. Но старые, изношенные
непосильной  работой,  движки  БТРа   не   выдержали  крутизны  подъема,   и
перегруженная машина скатилась назад. Водитель не смог удержать ее на спуске
и выскочил из ограниченного коридора. Здоровенный неуправляемый фугас рванул
под задним колесом и перевернул легкий для него БТР на крышу, убив всех, кто
был  в  десантном   отделении  и  на  броне.  Камнями  и  осколками  посекло
заползавшую следом машину минометчиков,  были убиты водитель и сидящий с ним
рядом зам. командира батареи, ранены двое  солдат из расчета  и  выведен  из
строя миномет. Бывалые офицеры только качали головами, никто не помнил, чтоб
один-единственный  подрыв причинил столько бед. Погибших  отправляли домой в
наглухо  запаянных  цинках  откуда-то из  Ташкента или Термеза, туда  спешно
улетели проводить товарищей  их  земляки  - офицеры  и солдаты. Из  каких-то
соображений секретности  родственникам не полагалось  знать,  что  их родные
погибли на чужой войне, а не на границе.
     Потери мы, конечно, несли и раньше, и  не только на войне, граница тоже
отбирала жизни,  но чтоб  вот так  сразу  и столько... Говорили об этом  все
много и долго, часто спорили, кто  виноват.  Одни винили водителя, за то что
не  справился  с машиной,  другие - "ленивых" саперов,  что не разминировали
склон полностью,  третьи - командира,  который не дал приказа высадить людей
на  опасном  участке.  Но  все споры  прекратились  после того,  как однажды
высказался Сергей:
     - Да бросьте вы, при чем тут тот или другой? Поймите, война это. Она  и
виновата. А смертей бестолковых или толковых не бывает, смерть всегда горе.
     Через некоторое время взамен  погибших и  раненых  была  скомплектована
новая  группа, пятнадцать  человек,  в пополнение  оставшимся.  От  желающих
попасть в нее отбоя  не было, все стремились  отомстить никому не  известным
духам* за  товарищей.  Попали в эту группу  и Сергей с  Игорем.  Провожавший
своих людей  командир жал каждому руку и  всем говорил "до свидания", словно
боялся  слова  "прощайте". Он был  единственный,  кто  сохранял серьезность,
остальные  веселились  и  балагурили,  словно  ехали   в  обычную  заштатную
командировку,  а  не на  полгода  в  другую страну.  Перед самой  посадкой в
машины,  он  придержал своего  взводного,  молодого  лейтенанта,  уезжавшего
старшим команды, и тихо сказал:
     - Ты, сынок, там хоть разорвись, хоть из шкуры выскочи, но пацанов этих
и себя сбереги. Жизни солдатские беречь - вот твой настоящий долг, а не этот
треп интернациональный. Ладно, говорить я  не мастер,  все  какие-то  штампы
получаются, так что удачи вам всем.
     Группа  добиралась  без  техники и  оружия,  и времени  на дорогу  ушло
немного:  самолетом  до  Ташкента,  десять   дней   на   оформление   бумаг,
переодевание,  вооружение  и  предварительную  акклиматизацию,  и перелет  в
Кабул. Афганистан  приветствовал  ребят  одуряющей  жарой,  пестротой толпы,
непонятной речью, обилием оружия и боевой техники,  как  новой и невиданной,
так и  переделанной или изувеченной до неузнаваемости. Встретил  их знакомый
офицер  из  минометной  батареи, служивший  здесь уже второй  срок,  заметно
постаревший,  с  донельзя  усталым  и  каким-то  серым  лицом,  словно  пыль
афганских дорог въелась ему  не  только в волосы  и кожу, но и в душу.  Всем
потряс руки и представился:
     - Леонид. На время пути я ваша мама и папа.
     Встрече  с сослуживцами Леонид искренне радовался,  постоянно  улыбался
странной, словно нарисованной,  улыбкой и  шутил. Весь долгий путь до нового
дома он постоянно твердил:
     -  Здесь  все не так, братцы, все нельзя. Нельзя пить из колодцев, есть
фрукты  с  деревьев  -  могут быть отравлены.  Нельзя  поднимать  или пинать
предметы на  земле - кругом  мины-ловушки. Нельзя отдавать честь офицерам, к
молодым обращаются  по имени, к пожилым -  по  имени-отчеству,  но всегда на
"ты".  Не  из  панибратства, а чтоб  не обозначить  командира  снайперу  или
пройдохе-шпиону.  Нельзя  никуда  ходить  без оружия  и  поодиночке  - могут
выкрасть  или  прирезать  за  углом.  Нельзя  носить очки и блестящие  знаки
различия  на  форме -  может  снять снайпер. Много чего нельзя, а вот  можно
всего  три  вещи:  хотеть  домой,  думать  башкой  и  чувствовать  опасность
задницей. Враги нам здесь все. У духов агитация простая - придет мулла в дом
к нищему, даст ему винтовку, патрон и лепешку: "Иди, убей солдата - получишь
два  патрона и две лепешки". Привыкайте к новой жизни.  Вообще, вам повезло,
что на  перекладных добираться будем: успеете кое-что посмотреть и  кое-чему
научиться.
     Из  афганской  столицы к месту службы, до  которого было  от силы  пара
часов  лету,  добирались  в  составе грузовых  колонн  две  недели.  Машины,
машины...   Истрепанные,  с   выгоревшей  и  исхлестанной  песком   краской,
раздолбанные    щербатыми    дорогами    и    непосильными    для    движков
подъемами-спусками, с  залепленными  жвачкой или заделанными наспех  фанерой
пробоинами  от  пуль  и  осколков,  с заляпанными кровью  предыдущих  хозяев
сиденьями, с  завешенными бронежилетами  стеклами и нарисованными на кабинах
звездочками, обозначающими бесконечные поездки  по начиненной смертью земле.
Машины - неоцененные труженики, водители - непризнанные  герои... От поста к
посту,  от горы к горе, ночуя  в разномастных гарнизонах-крепостях  и ожидая
комплектации очередной  "нитки"... Ребята неприятно  поражались отношениям в
армейских  подразделениях  - невиданной  "дедовщине", оскорблению  офицерами
солдат, наркомании и  пьянству. Вспыльчивый и скорый на руку Сергей пару раз
"отличился", выбив несколько  зубов и поубавив  прыти особо рьяным любителям
проверить заезжих новичков на прочность.  Любому,  кто пытался  "наехать" на
кого-нибудь из их группы, он объяснял все просто и доходчиво:
     -  Хочешь качать права - ищи кого-нибудь попроще, а к нам не лезь, себе
дороже обойдется. Нам на ваши шакальи порядки чихать, у нас все за одного, -
и  подкреплял  свои  слова действием,  то есть парой  быстрых  ударов, после
которых любитель дурных традиций долго приходил в чувство.
     В  каком бы темном и дальнем углу ни произошла перепалка,  за Серегиным
плечом моментально возникал безмолвной тенью Игорь, как ангел-хранитель. Все
это не вязалось  с  привычной пограничной дисциплиной, большим общим горем и
доселе невиданной нищетой местных жителей,  но  на тех, кто  поначалу сник и
приуныл,  подействовало благоприятно. Те,  кто покрепче, образовали  твердый
костяк  группы,  а  ребята  послабее  подтянулись,  стали  чувствовать  себя
увереннее, ощущая постоянную поддержку друзей.
     В  долгом  пути  несколько  раз приходилось  выскакивать на  предельной
скорости  из-под  обстрелов,  огрызаясь огнем башенных пулеметов БТРов и БМП
сопровождения,  бросая   или  расстреливая  горящую,  изувеченную  подрывами
технику.  Первый раз в серьезную переделку  они попали на десятый день пути.
Головной танк поймал мину, взрыв вырвал каток, и грозная боевая машина сразу
превратилась в неподвижную мишень.  Колонна сжалась и  встала - место узкое,
объехать танк возможности не было. Старлей Леня сразу скомандовал:
     - Все наружу,  занимайте  оборону  за  броней или  под  откосом и ждите
подарочков  со склона. Как дело начнется, стреляйте  сами кто куда хочет, но
патроны берегите: каждый выстрел шестнадцать  копеек,  то есть булка ржаного
хлеба.
     Сам  он  спокойно  сел   на  корточки  за  бортом  БТРа,  под   которым
расположились Игорь с Сергеем и  их взводный,  закурил  и принялся объяснять
происходящее, будто сторонний наблюдатель, которому ничего не угрожает.
     -  Место здесь гнусное, видели, как много  обелисков  и горелой техники
вокруг?  Тут сама природа постаралась сделать каменный мешок - просто  мечта
партизана. К  тому  же посты  наши отсюда далеко, да еще и бетонки на дороге
нет, один щебень, мину спрятать легко. Вы, отцы-командиры, сейчас сами особо
пулять  не  рвитесь,  охранение  тут опытное,  без нас  управятся,  а  лучше
смотрите вокруг и учитесь, потому как вам самим скоро в таких стычках людьми
командовать.  Пусть  пока  ваша  молодежь  развлекается,  заодно  и  за ними
поглядим, кто чего стоит.
     Серега облизал пересохшие губы и спросил с надеждой:
     - Может, обойдется?
     - Да нет, вряд ли. Сейчас саперы к разминированию приступят,  и по  ним
должны  пулеметчики врезать. Помните, в хвосте  у  нас  наливники, машины  с
топливом?  Когда стрельба начнется, из гранатометов шарахнут скорей всего по
ним и по стоящему танку.
     Словно в  подтверждение  его  слов  сзади  раздался  взрыв, и  один  из
наливников  загорелся.  По  колонне  прокатился  короткий  вал  малопонятных
отрывистых команд и словно судорога прошла: это  кинулись  к  укрытиям люди,
задвигались  бронированные  машины,   прикрывая   боками   замешкавшихся   и
беззащитные грузовики, грозно шевеля стволами, выбирая  цели. Леонид  крепко
дернул  за  ноги  попытавшегося  вскочить  Игоря,  погрозил ему  кулаком  и,
перекрикивая поднявшуюся стрельбу, продолжал комментировать:
     - Склон здесь крутой и высокий, поэтому наш огонь снизу особого эффекта
не дает. Это  место  у  духов  вроде тира,  редко  когда удается кого из них
снять. Я здесь наверху как-то был во время рейда, там окопов и всяких разных
укрытий для  стрельбы побольше, чем на учебном  полигоне  оборудовано. Танки
тоже бесполезны, у них  так высоко ствол не  задирается. Но зато они горящие
машины  здорово в  пропасть спихивают, чтоб другие не полыхнули. Серега, так
тебя  в душу, прекрати долбить над ухом, да еще очередями! Если пулемет БТРа
огонь  откроет,  значит  в нашем  секторе есть цель, вот и  смотри, куда  он
трассером покажет,  а так не лезь, нечего попусту патроны  жечь и башку  под
пулю снайпера совать. Лучше за своими бойцами приглядывай. Вон тот, ушастый,
забыл как его зовут,  под задним бортом у грузовика  пристроился,  еще бы за
фанеркой укрылся, бестолочь. А ну, крикни ему, чтоб под скальный  выступ или
хоть под кабину  перебежал. Чем ближе к "стреляющей" скале прижмешься -  тем
меньше  шансов у этих паразитов  тебя зацепить.  Стрелять самому  трудно, но
отсидеться или переместиться можно.
     Леонид  все  видел, все  замечал  и говорил, говорил... От  его  голоса
как-то  незаметно прошел страх, вернулись спокойствие и собранность.  Первым
пришел в себя  их молодой взводный,  Андрей. Он быстро  нашел глазами  своих
солдат,  сбегал к тем, кто выбирал ненадежные укрытия, и вернулся, продолжая
внимательно слушать Леонида и поглядывать за своими.
     - Вон, смотрите, танк из пулеметов горящую цистерну расстреливает, чтоб
не рванула, а  теперь  башню  развернет,  подтолкнет слегка,  и она с дороги
полетит, как светлячок. Сейчас  начнет туда-сюда  по дороге  шастать, бортом
перебегающих прикрывать.  Хуже всех сейчас саперам и танкистам из подбитого.
Одни  под  огнем мины  ищут, другие свои тяжеленные  железяки ремонтируют, -
собачья служба,  не то,  что у нас. Вишь, как  вокруг них фонтанчики скачут?
Это  с левого фланга автоматчик лупит,  но далеко  и не прицельно. Мы  к ним
ближние, на всякий  случай поглядывайте, как кого зацепит, бегом двое за ним
и  волоком  за  танк.  Сейчас  наш  БТР  шуганет того стрелка, чтоб не мешал
хорошим людям работать. Да вы не беспокойтесь, скоро  борты подлетят и духов
что  ветром  сдует,  они на  своей вшивой горке против вертолетов,  что муха
против  мухобойки. К  тому  же  их сегодня  немного,  человек  двадцать. Все
пройдет, как по сценарию.
     И действительно, через несколько  минут откинулся  кормовой  люк БТРа и
выглянувший оттуда сержант выкрикнул:
     - Порядок, вертушки вышли на связь, уже на подходе. Смотрите на солнце,
сейчас оттуда "горбатые" зайдут, и дальше спокойно поедем.
     Потом коротко выругался, выскочил и  исчез где-то между машин. Вернулся
так же  неожиданно,  волоча  на спине  раненого,  присел  с  ним за  кабиной
ближнего грузовика. Никто из ребят не успел среагировать, а Леонид уже змеей
метнулся  навстречу, выпустил длинную очередь по склону,  подхватил раненого
за ноги,  и  все трое оказались под  защитой брони.  Запоздало  щелкнули  по
спасительному металлу пули,  никому не причинив вреда. Сергей с  лейтенантом
разрезали окровавленную гимнастерку  п прострелено  навылет плечо. Подскочил
все успевающий Леонид, вколол обезболивающее и крикнул:
     - Один перевязывает, двое к бортам. Сейчас сержант из башенного покажет
трассерами, где пулеметчика засек, а мы поможем до кучи.
     Игорь торопливо достал бинт, быстро и умело наложил повязку,  прикрывая
спиной раненого от  посыпавшихся из автоматов друзей раскаленных  стрелянных
гильз. Рядом сел Сергей, меняя опустевший магазин, спросил:
     - Как он?
     -п Без сознания, но дышит ровно. А ты как, попал?
     -  Черт  его  знает, далековато, да туда  стволов десять врезали,  всех
калибров, такую пыль подняли  - ни черта не видать. Но, вроде, в том  гнезде
никто больше не шевелится и не стреляет. Я тебе честно скажу,  ни хрена я не
врубаюсь,  что  тут происходит. Куда стрелять, за  кем смотреть,  кому  чего
командовать. Не то чтоб паника, а какой-то сумбур в голове и вокруг.
     Игорь только вздохнул и согласно кивнул: он чувствовал то же самое.
     Вертолетная атака  высоты впечатлила бы кого угодно - со стороны солнца
из ущелья неожиданно  вынырнула пара  МИ-24  и,  едва  показавшись,  врезала
НУРСами по  гребню, занятому  душманами. Уцелевшие  духи тут  же весь  огонь
перенесли на них. "Горбатые", или "крокодилы", как их еще называли, заложили
крутой  вираж, уходя  из-под  обстрела и  подставляя  под  пули врагов  свои
бронированные  брюха,  довернулись и  прошли вдоль хребта,  поливая  его  из
пушек, курсовых и турельных пулеметов. Стрелки БТРов и автоматчики охранения
тоже усилили огонь, прижимая  попавших  в  зону  их  видимости духов, спешно
покидавших  свои  укрытия,  становящиеся теперь  могилами.  После  повторной
"утюжки" стрельба прекратилась, но  вертолеты продолжали кружить над склоном
громадными  стрекозами, осматривая  невидимые для находящихся внизу  позиции
врага, изредка слышался рокот их пулеметов. Леонид цыкнул:
     - Всем сидеть, носа на высовывать из-за брони!
     А  сам  спокойно  вышел  на открытое место  и не спеша,  как-то  плавно
двинулся от машины к  машине, словно специально подставляясь под пулю. Игорь
заметил, что в  разных  местах  колонны  так  же  не  спеша  "прогуливаются"
несколько человек и спросил:
     -  Кто-нибудь понимает, что  они делают?! А вдруг кто из духов остался?
Они же мишени!
     Серега ответил:
     - Сдается мне,  они  этого и выпрашивают, чтоб по ним стреляли, а не по
солдатам. Проверяют,  есть ли  наверху кто. Ты посмотри, это же все офицеры!
Хотя, ты  глянь, как Леонид идет, словно кот по льду. Такое чувство,  что он
расплывается в  прицеле, хоть и движется вроде не  торопясь... Когда  только
так выучился, он же минометчик?
     Включился взводный:
     - Здесь, похоже,  все быстро учатся. Или обучился, или в  ящик п других
вариантов нет... А Леня давно уже  не  минометчик. Он теперь разведчик, а по
совместительству  диверсант и еще колонны старшим охранения водит. Смотрите,
все - машет, пошли проверять своих.
     В их группе все были живы-здоровы, только одному, гранатометчику Сашке,
острыми как бритва осколками  камня здорово посекло левую половину  лица, но
он отшучивался:
     - Стреляю-то я с правой, так что левый глаз  мне можно  смело  замотать
или даже выбить, все равно не нужен.
     Почти все бурно обсуждали прошедшую перестрелку,  у каждого через  край
выплескивались эмоции: кто что видел,  кто  в кого попал. Сказалась выучка -
не  бывавшие  до этого в открытом  бою ребята  не  задумываясь сделали  свое
солдатское   дело  -   отбились   от   врага   и   остались   живы.   В   те
радостно-восторженные минуты никого не посещали мысли об убийстве человека и
каждый считал, что его совесть чиста. Вернулся Леонид:
     - Все целы? Молодцы, погранцы! Проверку на вшивость и самостоятельность
прошли легко и просто, другого от вас и не ждал.  Башку не потеряли,  первое
дело в этом дерьме. Поздравляю с крещением. Только вот патронов жжете много,
но это не беда,  со всеми поначалу бывает.  По всей  колонне пятеро раненых,
ничего страшного, вертушки  заберут. Плохо, что все "трехсотые" -  водители,
так  что  давай,  орлы, нужны  два человека, кто  тяжелой техникой управлять
может.
     Первый бой,  первая  кровь, первые  убитые на счету и совести - однажды
все  бывает  в первый раз... Двум неразлучным друзьям пришлось  пройти через
все  это  довольно  быстро: короткий  срок  командировки  и  пули  врага  не
оставляли места  для лишних раздумий  и ошибок, а  предварительная войсковая
подготовка выбила желание поразмыслить  над тем,  что предстоит сделать. Все
основывалось на простейших истинах: убей, или убьют  тебя и прикрой соседа -
он прикроет тебя.
     Месяц службы пролетел быстро - дел хватало. Однажды к  отдыхающим после
сопровождения колонны ребятам подошел Леонид и без вступления предложил:
     - Хотите перейти ко мне в  группу?  Мне позарез два "фарщика" нужны для
ночных  рейдов  и засад,  а вы двое,  говорят, лучшие.  К  тому  же  хороший
гитарист нам не помешает. В деле со стрельбой я  вас видел, проверять лишний
раз не буду,  да и Андрей лучшие  рекомендации дает.  Слыхал, что вы мастера
спорта; если тест по рукопашке сегодня пройдете - возьму.
     Серега поднялся и заявил:
     -Я первый, а Игорь только через два дня сможет,  потому  как я тебя так
отделаю, что раньше у тебя не получится его проверять.
     Старлей посмеялся и все пошли во двор. Положенные  три минуты  поединка
друзья выдержали  с блеском и  действительно серьезно намяли бока Леониду, к
его великой  радости.  Так ребят  приняли в  новую  семью. Старшина  группы,
улыбчивый   прапорщик   Байтимиров,   выдал  им  кроссовки   взамен   сапог,
прокомментировав:
     - В сапогах  -  без  ноги, в ботинках - без ступни, в  кроссовках - без
пальцев. Я имею ввиду мины. Добро пожаловать в элиту!
     Разведчики были освобождены от караулов,  но все  свободное время у них
было занято учебой.  Тактика действий  в составе  самостоятельных  маленьких
групп,  организация  засад, стрельба,  минно-взрывная  подготовка,  изучение
иностранного  оружия, языка  противника,  рукопашный  бой  с оружием и  без,
техника  метания всевозможных предметов, от  ножа до монеты. И рейды, рейды,
рейды... На вертолетах и машинах, но чаще пешком, навьюченные, как верблюды,
оружием,  патронами  и  прочим жизненно важным  грузом.  Прочесы кишлаков  и
"зеленки", бесконечные  засады в  любую  погоду,  часто  по нескольку  суток
сидения на скалах в ожидании каравана или банды, и часто бестолку. Новым для
друзей было многое, в том числе и то, что некоторые в  их новой группе верят
в  Бога,  и  командир этому  совсем  не препятствует. Привыкли  и  к  этому,
руководствуясь   словами  Леонида:  "Человек   такая  скотина  -  ко   всему
привыкает".  Группе  везло, за три месяца они отправили в Союз только  двоих
раненых и никто не погиб. Командир каким-то шестым чувством угадывал засады,
мины и умело обходил  опасные места. Список маленьких  побед все пополнялся.
Уже  никто  не  считал,  сколько  мин  они сняли,  сколько  единиц  оружия и
килограммов наркотиков перехватили, сколько машин и огневых точек противника
уничтожили, на сколько укрепрайонов навели авиацию.
     Шел  предпоследний  месяц командировки, все  считали дни до возвращения
домой, когда  командование  их  гарнизоном принял новый майор. Про него было
известно только,  что в Союзе он  всю службу провел  в четвертом  отделении,
по-граждански  -  в  отделе  кадров.  "Новая  метла по-новому метет",  новый
начальник рьяно принялся за дело с введения новых порядков и запретов. Через
неделю у  всех сложилось  мнение о  нем как о человеке глупом,  крикливом  и
ничего  из  себя  в  профессиональном  плане не представляющем. Поэтому  его
распоряжения всерьез не воспринимались,  тихо прокатывались. Громкие слова о
долге и интернациональной помощи он любил больше всего, поминал об  этом где
надо и не надо.  Как-то  Леонид вернулся  от него  злой, как черт, швырнул в
угол планшет и дал волю эмоциям: -  Агитацию проводить,  мать твою! Видали?!
Группе  разведчиков проводить работу с местным населением! Нашел агитаторов,
буквоед  хренов.  Худший  дурак -  это  дурак с инициативой.  За льготами  и
карьерой сюда  приехал, крыса  тыловая, сидел бы да  помалкивал. Какой гений
его только назначил людьми командовать?
     Вечно спокойный и справедливый Игорь подошел  и прихватил  командира за
ремень:
     -  Тише ты,  Лень, солдаты  слушают. Не  дело  это,  хоть  он и  дурак,
конечно. Ну  давай сгоняем в  кишлак, заодно дуканщиков проверим,  лишним не
будет. А вернемся - доложим, что провели все как надо. Кто там нас проверять
будет?
     Командир  остыл,  группа  быстро собралась  и предстала  пред ясные очи
начальства. Но уехать по-тихому не получилось. Майор вышел осмотреть людей и
огорошил всех приказом:
     -  Пулемет  и гранатомет  оставить, подствольники снять,  бронежилеты и
"лифчики"  убрать.  Половину  людей  оставить  на  базе,  остальным  сменить
кроссовки на уставную обувь и привести  в порядок форму. Народ должен видеть
не банду  головорезов,  а  сознательных бойцов, прибывших с мирными  целями.
Хорошо бы еще какой-нибудь лозунг на машину прикрепить...
     Шагнул из строя Леонид:
     - На этих условиях не поедем.
     Майор подошел вплотную и прошипел:
     - Если  вы  боитесь,  товарищ старший  лейтенант,  я  отстраняю вас  от
командования. А за открытое неподчинение можете  и  загреметь  под трибунал.
Всем остальным - выполнять приказание.
     Строй не шелохнулся, а стоящий  на правом фланге Сергей тихо, но внятно
сказал:
     - Мы сделаем вид, что  ничего не слышали, а  ты, майор, сделай вид, что
ничего не говорил. Мы тут все одной ниткой связаны, кого дернешь - остальные
потянутся. И  глазами не  вращай,  с нас взятки гладки, война  спишет. Никто
здесь пули на экспертизу не отправляет, понял?
     Леонид скомандовал:
     - По местам! - все быстро попрыгали в машину и укатили.
     Больше  майор  к  разведчикам  сам  не  ходил, обращался  только  через
заместителя. Тот об инциденте знал и предупредил Леонида:
     - Злобу на тебя и ребяток он затаил крепко, но на открытую пакость вряд
ли  решится.  Говорят,  выводят  его  вместе с  нами,  смотри,  чтоб он  вас
напоследок в какую-нибудь  переделку не запихнул, а то что-то он в последнее
время на  боевые  операции  стал  рваться. Не иначе, хочет  орден  побыстрее
ухватить. С такого станется свою награду солдатской кровушкой заработать.
     Старлей тогда отмахнулся:
     - Бог не выдаст - свинья не съест. Поди, прорвемся.  Начальство наверху
знает, что у нас срок заканчивается, не должно крупных дел подсунуть.
     Но  дело подсунули,  точнее, майор выпросил  сам.  Вертолетчики засекли
передвижение  крупной банды в их секторе,  и  майор убедил  командование  не
присылать десантников, мол, территория наша, отвечаем за порядок на  ней мы,
справимся своими силами. Основные силы  с  поддержкой брони были  брошены на
перехват банды, а разведчиков усилили взводом с двумя пулеметами и отправили
перекрыть  дорогу,  по которой могло  бы  пройти  к  духам подкрепление  или
попыталась  выскочить  из  охватывающего ее  стального кольца банда. Задание
было не  особо рисковым, так  что с  ними поехал  и майор. Командовать он не
лез, поэтому расположились быстро, грамотно и без суеты. Добрались до места,
заняли высотку, утыкали дорогу управляемыми минами, Сергей с  Игорем спарили
свои "Фары"  со станковыми пулеметами и пристреляли подходы. Взвод поддержки
прикрыл спину разведчикам, заняв соседнюю высоту в  нескольких километрах от
них. Оставалось только  ждать и по возможности укреплять  позиции.  Ближе  к
вечеру майор  подошел  к Леониду и сообщил,  что на  ночь  уйдет к  соседней
группе. Тот, конечно, не возражал, сказал Сергею:
     -  Оставь кого потолковее  на  своей  "Фаре",  возьми  своих, проводите
майора и заодно проверьте, как там наши окопались. Если что, подскажете, где
лучше мины распихать и все такое. Старшим у них  ваш Андрей, проблем быть не
должно, но лучше подстраховаться. Если понадобится, мы им позже  одну "Фару"
отдадим.  Неизвестно, сколько  суток  здесь сидеть  придется, так что мы еще
поковыряемся. Попробуй  у  него  до завтра в  довесок  одного гранатометчика
выпросить, я сразу не догадался. Постарайтесь вернуться до темноты.
     Сергей  кивнул, махнул своей тройке,  и они ушли. Через несколько часов
наступила  ночь. Игорь  сидел  за своей "Фарой" в переднем окопе,  обшаривая
пристрелянный  сектор, рядом примостились  Леонид со  связистом по  прозвищу
Водяной. Время  шло,  все было  тихо  и спокойно,  но Игорь  беспокоился  за
Сергея, и его волнение передалось Леониду:
     - Где там нелегкая Серегу  носит? То  ли вышел  засветло, то ли ночует.
Давай-ка вызови их.
     Отозвался радист Серегиной тройки:
     -  Мы пока  у соседей, все закончили, сейчас выходим обратно,  первый с
нами возвращается.
     Командир чертыхнулся и сам взял гарнитуру станции:
     - Дай  первого. Прошу не выходить,  кругом свои и  чужие мины,  темно и
сложно ориентироваться. Подорветесь или заблудитесь. Останьтесь до утра.
     Станция прохрипела раздраженным голосом майора:
     -  Я  не  воспитанник  детского  сада!  Через два  часа  будем  у  вас.
Соблюдайте радиомолчание!
     Леонид сплюнул зло:
     - В такой темнотище я собственный карман найти не могу, а он собрался в
этих каменюках ориентироваться? Шел бы один - хрен с ним, так ведь и наших с
собой потащит. Не может Серега его послать куда подальше, что ли?
     Игорь озабоченно покачал головой:
     -  Не будет он на боевой против приказа дергаться,  ты же  знаешь. Одно
дело  дома  зубы  показывать, а  другое  в  горах.  Здесь это  может скверно
кончиться, сам же учил. Так что пойдет за майором, как  коза на веревочке, и
никуда не денется. Да и любой бы так поступил.
     Прошло два  с  половиной часа, Игорь дергался, как на иголках, волнуясь
за друга, и командир опять взялся за станцию:
     - Вы где?
     Отозвался шепотом связист:
     - Блудим, язви его в душу! Уперлись уже черте куда, все эти сопки-горки
на одно  лицо. Крутимся где-то  вокруг  вас, а найти не можем. Похоже, скоро
выйдем на дорогу, а вот с какой стороны - убей не знаю, там сориентируемся.
     - Я  тебе выйду!  Сядьте где-нибудь  до рассвета,  пока на мины или  на
духов  не напоролись,  и  не дышите.  Не  хватало мне, чтоб вы  себя  и  нас
демаскировали.
     Леонид  отпустил гарнитуру  и выругался. Потом  уполз в  соседний окоп,
вернулся через несколько минут:
     - Смотри внимательнее, Игорь, ты один у нас теперь глаза и уши. Я двоих
отправил вниз к дороге с другой стороны,  может, наши на них наткнутся, чтоб
через  мины  провели.  Серегина  "Фара"  за  ними  присмотрит.  Нет  у  меня
уверенности,  что майор остановится, скорее всего побоится ночевать на голом
месте  и всех за собой поволочет. Мало беды,  что духов ждем,  так еще  этот
чайник хлопот добавил.
     Прошел  еще  час,  командир   начал  успокаиваться,  как   вдруг  Игорь
вздрогнул: в  наушниках появился  знакомый шум, замигала лампочка "Цель". Он
быстро перекинул наушники  с шеи на голову и пошарил антенной. Леонид дохнул
в затылок:
     - Ну?
     -  Группа.  Идут  по  дороге,  медленно,  рассыпавшись в цепь.  Сколько
человек, понять  не могу, но точно меньше десяти.  Пока  не  в пристрелянном
секторе, но скоро подойдут. Может, наши?
     -  Стали  бы наши по дороге вышагивать! Хотя подождем, если что, рванем
МОНки и добавим из стволов. Бедность наша, так ее, ни одного прибора ночного
виденья!  Ты  на  сколько  свою  шарманку пристрелял,  на триста?  Ну вот  и
порядок. Сможешь стрелять по показаниям станции?
     -  Если не  положим всех сразу минами, добьем  и без антенны. Место там
гладкое, укрыться негде.
     Леонид попросил связиста:
     - Шепотом спроси у наших, где они, идут или стоят?
     -  Майор сам на связи, говорит, что сидят  под каким-то камнем уже час,
злится, что радиомолчание нарушаем, сказал, что выключается.
     - Ну, готовься, братцы, стало быть, это  духи шлындают,  больше некому.
Игореша, как войдут под мины - шепни, Водяной рванет заряд, а мы с тобой  по
теням врежем, чтоб чертям тошно стало.
     Игорь весь обратился в слух и  внимание. Пропустишь врагов - взрыв мины
не свалит всех, поспешишь - уцелевшие могут уйти, преследовать их по темноте
бессмысленно  и  неизвестно,  чем  это  кончится.  Еще  немного,  еще...  Он
зажмурился, чтоб не ослепил взрыв, сжал рукоятку пулемета и простонал:
     - Пора!..
     Водяной  прошептал: "Господи, помоги!"  и  нажал  кнопку подрыва. Внизу
резко  бахнули  две мины  МОН-100,  харкнув  в заранее  определенный  сектор
здоровенные пригоршни стальных  роликов  от  подшипника.  Игорь  нажал спуск
пулемета,  выпуская  длинную  очередь, поведя  стволом из стороны в сторону,
ориентируясь по показаниям  станции. Закончил стрелять, открыл глаза,  слева
заговорил автомат Леонида, озаряя  короткими вспышками его лицо  и показывая
трассерами, где он увидел противника. Игорь сбросил фиксаторы и начал шарить
по  дороге  стволом  с  прикрепленной  антенной,  пытаясь  уловить  движение
уцелевшего  врага, и тут снизу  блеснул  огонь, простучала ответная очередь,
автомат командира смолк, и он  упал  на дно окопа. Водяной бросился к  нему,
ощупывая  руками  тело  в поисках  ран, а Игорь словно сросся  с  пулеметом,
почувствовал  противника и длинно,  по восьмерке,  прострелял предполагаемое
место. Ответного  огня не  последовало, шорох в  наушниках смолк - "Фара" не
видела  больше  ничего  живого.  Выждав  пару-тройку  минут,  Игорь  сдвинул
наушники  и,  не  отрываясь   от  оружия,  позвал  Водяного,  возившегося  с
командиром:
     - У меня чисто, как он там?
     Связист всхлипнул:
     - Все, отбегался  старлей.  Две пули, хватило бы и одной,  чтоб к  Богу
отойти, да видать, много он грешил, раз его с такой гарантией отправили...
     - Да брось ты причитать, что с ним, дышит?
     -  Ты глухой, что ли?! Хана командиру! Ты достал  эту сволочь, что  его
срезала? Если не достал, я его руками порву, в клочья порежу...
     Игорь  скрипнул  зубами.  Сзади  послышался  шорох,  в окоп перекатился
старший  пятой тройки,  младший  сержант Женя Ложкин,  сидевший  в  соседнем
окопе.
     - Что  тут у вас? Мы поближе передвинулись на всякий случай,  есть  там
кто еще?
     - Леню убили. Гад какой-то уцелел, по  его вспышкам дал очередь и  все,
сразу. Пока тихо, никакого движения,  но если это был головной дозор,  могут
еще  подтянуться. Ты пришли нам двоих, на  всякий случай, а сам  сползай  на
дальний  рубеж  к  Байтимирычу,  проведай,  да  скажи,  что теперь  он  нами
командует. Скоро рассветет,  вернешься и сходим  посмотрим, кого настреляли,
если никто больше не заявится.
     Предрассветные часы прошли в полной тишине - никто  не показался вблизи
постов,  никто не вышел в эфир.  Когда рассвело,  так  и  не  спавший  Игорь
растолкал Водяного:
     -  Выходи на  связь  с  Серегой  и  наводи  его  к  нам,  если  сам  не
сориентируется, не по себе  мне что-то. А я с Женькиной тройкой пойду  гляну
на труды ночные.
     Чем  ближе  к  лежащим на земле телам  подходили  ребята,  тем  сильнее
сжималось  сердце: убитые были в такой же,  как у них, форме. Шедший  первым
Ложкин  остановился, обернулся  к  остальным  побелевшим лицом  и крикнул не
таясь:
     - Братцы, это ж наши! Серегина тройка и майор...
     Всех как  громом поразило. Игорь опустился на землю,  выпустил автомат,
обхватил голову руками:
     - Не пойду... сами смотрите...
     Он так и сидел, держась за голову, уставившись в пустоту и раскачиваясь
из  стороны  в  сторону,  пока  ребята осматривали место  трагедии.  Подошел
Женька, держа в руке разбитую радиостанцию:
     -  Вот,  почему-то  у  майора была...  Пойдем  на  пост, на  связь надо
выходить да сниматься отсюда  к  чертовой  матери. Я ребят пошлю, они  наших
наверх поднимут.
     - Кто из них командира?..
     -  Сергей.   Может,  подумал,  что  на   духов  напоролись,  а   может,
машинально... Остальных МОНка сразу положила, а его из пулемета.
     - Это я. Как же мне одному домой теперь, Жека? Вот я приду к Сережкиной
матери и скажу: "Не ждите, тетя Лена, Серегу, я его убил", так, да? Что ж он
в Леню-то, а не в меня?
     Когда  они  вернулись  в окопы, Ложкин собрал  тройку Игоря  и настрого
запретил оставлять его одного хоть на секунду:
     -  Боюсь, сделает  чего  с  собой  или с  ума сойдет, шутка ли  - брата
застрелил.  Держитесь вплотную, чтоб один из вас всегда  его тенью был. Если
что - хоть прикладом по башке, лишь бы руки на себя не наложил.
     Принесли погибших, подвели итоги происшедшего. Никто никогда не узнает,
почему майор забрал радиостанцию  у связиста  и солгал на вопрос  Леонида  о
своем местонахождении.  Ясно было одно: из-за его действий  произошла  беда.
Через некоторое время  по  радио передали приказ  сниматься  и  срочно своим
ходом выдвигаться  к новому  месту  сбора: где-то  что-то пошло  не  так,  и
обстановка   изменилась.   Из   короткой   радиограммы  узнать   подробности
невозможно, поэтому  старшина,  получив  от  взвода поддержки подтверждение,
повел   группу   на  соединение  с  ним,   чтобы  дальше  вместе   двинуться
форсированным маршем к  указанной точке. Все  это время Игорь не  отходил от
Сергея, не  произнес ни слова. До соединения со взводом шел рядом, меняя  то
одного, то другого из ребят,  несших самодельные носилки  с его телом. Когда
встретились со своими, привычно перестроились:  мобильные тройки разведчиков
скинули часть  груза на  плечи  основной  группы  и разбежались в охранение.
Байтимиров хотел оставить Игоря, но тот мотнул головой, пожал  холодную руку
Сергея, словно прощаясь,  и пошел на свое  место: передовой  дозор на  левом
фланге. Старшину догнал взводный Андрей:
     -  Впервые у нас  такие потери, как  в  наступательном  бою. Надо же, в
самом конце срока... Как ты?
     - Так же, как  и  все.  Я-то очухаюсь, а вот  Игорь... Даже представить
страшно,  каково ему  сейчас. И  обвинить некого, и отомстить некому. Может,
перевести его опять к тебе? Боюсь, смерти искать станет.
     - Не пойдет он обратно, да и смерти здесь кругом  полно, каждый с собой
на плече носит. Если  не выдержит, то везде ее найдет. И от боевых его никто
не удержит. Хотел ему сказать что-нибудь вроде того, что он  теперь за двоих
жить должен, но  не  смог. Да и какие тут слова найдешь?  Буду просить, чтоб
меня  с ним отпустили  Серегу  домой  отвезти. Родным как напишем: "погибли,
охраняя границу", или "по трагической случайности"?
     - Не знаю,  наверное, лучше  "по  случайности", а  то  секретность эта,
сложности всякие, чтоб им...
     Но заполнять  похоронки  пришлось  не старшине  и не  Андрею, и  в  них
написали: "погиб в бою". Во всех двадцати  девяти, в том числе и на Игоря, и
на старшину. О подробностях того тяжкого боя возвращавшиеся к нам в гарнизон
дослуживать после  командировки  и  госпиталей  ребята  рассказывали  мало и
неохотно. Слишком нелегким был груз, лежащий  на  их душах,  слишком свежими
были  раны. Отряд на марше попал в засаду, устроенную многочисленной бандой.
Их пропустили внутрь кольца, под перекрестный огонь. Первыми погибли дозоры:
идущие в отрыве от основных сил, не имеющие возможности толком укрыться  или
отступить,  они  дорого  отдавали  свои  жизни,  оповещая стрельбой  отряд о
нападении. Нападавшие не  знали, с кем  столкнулись  -  тихо снять охранение
духи не смогли. Попытавшиеся с ножами  напасть  на идущих в тыловых  дозорах
разведчиков  были  мгновенно убиты врукопашную  или расстреляны в упор, а на
выстрелы  из  "бесшумок" по  фланговому  и передовому  охранению  оставшиеся
отвечали яростным  и точным огнем.  Их выстрелы были словно прощальный салют
товарищам.  При  первых  звуках  стрельбы  отряд  попытался  изготовиться  к
обороне, резервные группы  под огнем кинулись к дозорным: если не спасти, то
хоть отбить оружие и не отдать тела друзей на поругание...
     Трудно  сказать,  что  почувствовал  Игорь, когда  сбитый выстрелом  из
винтовки с глушителем, захрипев, упал его связист. Нелегко представить,  что
он думал, оттаскивая его тело за валун и поливая длинными очередями начавших
подниматься навстречу духов. Он сделал все, что мог для своих товарищей, как
для  живых,  так и для мертвых. Он  не  искал в том бою своей смерти. Ребята
видели - он не лез под пули, дрался грамотно. Игорь и оставшийся с ним сапер
прикрывали  до  последнего  друг  друга  и  стрелка,  оттягивающего  убитого
связиста к основной  группе. Духи поняли, что живыми их не  взять, и открыли
огонь на поражение. Они ужами выкручивались из-под пуль противника на ровном
месте, без промаха разя каждого, кто попадал им в прицел, и  почти добрались
до  спасительных  камней,  когда  попали  под  огонь  вражеского  станкового
пулемета.  Оба получили по нескольку  ран, пока преодолели этот  продуваемый
смертью участок. Отстреливаясь и помогая друг другу, протянули еще несколько
метров  навстречу  своим, заставили  на время замолчать  пулемет противника,
перестреляв его расчет, но на смену убитым духам поспешили другие, и пулемет
вновь  заработал. Игорь и его напарник были  убиты на  глазах у тянувшихся к
ним на помощь друзей. Говорят, на миру и смерть красна...
     Отряд  терял  драгоценные  жизни своих  людей,  сражаясь до последнего,
отвечая несколькими смертями  на одну. Прижатые перекрестным огнем к ровному
дну  широкого   ущелья,  практически   не  имея   возможности   укрыться   и
расстреливаемые с трех сторон,  пограничники два с половиной часа отбивались
от наседающих  духов, не позволив  им  захватить ни одного павшего, ни одной
единицы своего  оружия. Никто не струсил, никто не поднял руки и не попросил
пощады. Раненые  продолжали стрелять,  пока не  теряли  сознания от боли или
потери крови, потому что уцелевших почти не оставалось и оказать всем помощь
они  не  могли.  Духи  дорого заплатили  за  нападение.  На  помощь остаткам
истерзанного  отряда,  из последних сил сдерживающего одуревшего от пролитой
чужой и своей крови противника,  подоспели десантники, и  банда численностью
более девяноста человек была полностью уничтожена.
     Через  три месяца похудевший после госпиталя Андрей сидел перед родными
Игоря и Сергея, и, опустив глаза,  бесцветным голосом рассказывал о том бое.
Ему  было плевать  на секретность. Он  говорил правду  людям,  которые имели
право знать ее. Почти все в его рассказе было правдой. Почти все...


        ДЕНЬ ЗА ТРИ
     День  войны, один  из многих...  Хотя что  такое  "много" на войне? Для
кого-то  это годы, сотни  дней, для кого-то - десятки; для тех, кто сгорел в
самолете или транспортной машине, не успев толком пересечь границу - даже не
дни,  а часы или минуты.  Мгновения, за которые, как говорят, проходит перед
глазами  вся  жизнь,  все  ее   яркие  события.  Выражаясь  казенным  языком
канцелярии -  за каждый год  войны начисляется  три года трудового стажа. Но
там, "за речкой", никто не говорил "год", говорили "день за три"...
     ***
     Задача нашей  группы  состояла  в  следующем:  установить  на  перевале
отечественный  пограничный  охранный  комплекс,  запустить  его  и  передать
афганским пограничникам. Идея  была  хорошая:  комплекс  должен был помочь в
борьбе  с  контрабандой  оружия,  наркотиками  и  прочей дрянью.  Место  для
эксперимента тоже  было  выбрано  удачно  - вдалеке от населенных  пунктов и
больших дорог. Только не вышло. Наша группа быстро привлекла к себе внимание
противника  и оказалась втянутой в боевые действия, захватившие нас целиком.
Мы находились на чужой земле, с непонятными нам  законами, историей и языком
общения.  Все  было не так, как дома.  Даже элементарные укрытия  -  окоп  и
траншея - это  не вырытые в  податливой земле ямы,  а  многорядные колодцы и
коридоры из мешков с песком, выложенные на не поддающейся взрывам скале.
     Как-то рано утром я дежурил  за связиста на аппаратуре поиска,  дежурил
потому, что наш единственный  штатный связист погиб. А убили его примерно на
двадцатый  день  нашей "маленькой  войны".  Дело  в  том,  что  на  беду нам
достались духи, прошедшие подготовку в  каких-то зарубежных лагерях и потому
хорошо знающие,  что  такое психологическая  обработка  противника. Поэтому,
перед тем как обстрелять нас реактивными снарядами -  РСами, они включали на
нашей частоте  радиоприема  музыку  - вальс из  кинофильма  "Мой ласковый  и
нежный  зверь". Смолкают звуки вальса и летит первый снаряд. А надо сказать,
что падающий на позицию РС ревет так непередаваемо жутко,  что тот,  кто его
слышал  хоть раз,  не забудет этот звук до самой смерти. Благодаря простому,
но действенному  методу наш  радист сошел с  ума и однажды, во время простой
перестрелки, кинулся вперед  с криком  "Ура!", за что  и  поплатился жизнью.
Увы,  на  современное  стрелковое  оружие  грудью  бросаться  нельзя  -  это
равносильно самоубийству без всякого героизма.
     К тому времени  я  сам наслушался этих  вальсов  совместно  с РСами  до
легкого помешательства и  в  этот раз опять  не  удержался  - заорал  благим
матом,  сорвал с головы  гарнитуру  радиостанции, и,  выскочив  из  дежурки,
изогнулся  в припадке мучительной  рвоты. Ребятки мои кинулись  по траншеям,
наученные горьким  опытом: если связист сбрендил - жди РСов по позиции. Урон
от них был небольшой, но поберечься стоило. Хотя везло нам не только потому,
что позиция  была  выбрана  удачно -  карниз  скалы закрывал нас от  прямого
обзора и прицельного попадания РСов и прочей минно-взрывной дряни.  Не жалея
себя,  нас  прикрывали   десантники  из  ДШББР  (десантно-штурмовой  бригады
быстрого  реагирования), в период  редкого для них  затишья  делившие с нами
патроны и питьевую воду, а в боевых операциях клавшие за нас свои головы, не
щадя ни себя, ни врагов.
     Когда кончился обстрел,  меня как черт под руку толкнул:  а сколько еще
маяться с этими долбаными вальсами и ракетами? Может, сходить в "зеленку" да
и  передушить  там всех, как кроликов? Почему-то о  том,  что нас самих  там
могут  передушить быстрее,  чем мы  поймем, что это  случилось,  я тогда  не
думал.  Просто взял  двоих  и  рванул  по обходной тропе к  вероятному месту
нахождения  пусковой  установки.  Через  полчаса  бега  мы достигли  границы
"зеленки", я оставил  солдат, несмотря на их  бурные  протесты, на небольшом
уступе у выхода  с тропы, а сам, очертя голову и сжав автомат, полез к черту
в зубы. Не  зря афганские подобия  лесов  называют "зеленкой", никуда они не
попали  в сравнении с нашей тайгой - камней больше, чем деревьев. Хотя и там
пришлось полазать вволю.
     Искать иголку в стогу наверняка сложно, но если очень хотеть и примерно
знать где,  то получится. Так же  вышло  и  со мной, но скорей  всего просто
повезло. Случайно я услышал духов раньше, чем сам на них напоролся. Припал к
земле,  прополз  вперед  и  увидел веселую картину: сидят четыре  паразита у
пусковой и весело так треплются. Сначала перепугался я зверски и покрыл себя
последними словами  -  это ж надо было удумать, полезть  одному в "зеленку",
тоже мне, супермен! Искал, нашел, ну молодец,  теперь тебе легче? И как ноги
будем уносить?
     Но чем дольше  я за ними наблюдал, тем больше злился, и злоба прогоняла
страх. Эти  субчики так  уверовали в  свою безнаказанность, что  и не думали
уносить ноги или  заботиться  о  своей безопасности.  Полежал  я минут  этак
несколько, набрался наглости да и снял их  всех одиночными выстрелами, благо
сидели  недалеко  друг от  друга.  Всего один  и  успел огрызнуться  длинной
очередью  из китайского АКМа, да и то высоко и в сторону. Как сидели, герои,
так и полегли почти рядышком. Только стрелок сумел метнуться за пусковую, да
у одного  нервишки  слабенькими оказались - успел  шагов пять  по  открытому
месту  пробежать,  даже  карабин  не  схватил, так жить захотел.  Полежал  я
минутку:  тихо, только стонет  трус недобитый,  да  еще один  молча  скребет
пальцами по  земле.  Потом  отполз по кругу в  сторону,  вскочил и  бегом на
поляну. Собрал оружие в кучку к  пусковой,  из автоматов и карабинов затворы
вынул - с  собой, ножом раненых  добил.  Привязал  к пусковой три гранаты, к
кольцу одной - линек подлиннее, поближе несработавший РС подкатил. Туда же -
аппаратуру связи, передатчик импортный,  предварительно  со злости прикладом
по нему шарахнув, спрятался за валун и - полетели клочки по закоулочкам.
     Как выбрался к своим, полуоглохший и  отупевший, - не  помню,  пришел в
себя от того, что из руки у  меня гранату без  кольца выкрутили. Пока ребята
меня  на  позицию  доставляли,  слегка   очухался,  способность   соображать
вернулась и такой страх придавил, что  волосы дыбом. Больше всего на свете я
боялся в плен попасть:  никому не хочется,  чтоб тебя  живого на куски рвали
или жарили.  А тут сам  сунулся,  двоих солдат чуть  ли не на  верную смерть
потащил, ну не  дурак ли? Приволокли меня в модуль, раздели, а я говорить не
могу, только трясет всего крупной дрожью.
     Через некоторое  время прилетел вертолет с  нашим "куратором",  старшим
лейтенантом Марчуком и отделением десантников. Я окончательно в себя пришел,
переоделся  и  вышел  навстречу.  Долго  и  сбивчиво, совсем не по-военному,
объяснял  Марчуку, что произошло. Слушал он терпеливо и молча, потом подумал
долгую минуту и врезал мне  в  челюсть так, что метра два я пролетел да  еще
пару-тройку кувыркался. Таким ударам только завидовать можно - мастер.
     Потом я сидел в комнате с примочкой на  скуле, а он тигром ходил вокруг
и по полочкам раскладывал, какой я осел. Выражался при  этом так крепко, что
если опустить нецензурные выражения, то получится, что он молчал. В целом же
из его речи вытекало, что командир обязан думать, думать и думать, не терять
головы, не  лезть к  черту  в  зубы,  беречь  и  себя и людей,  просчитывать
обстановку и  т.д., и  т.п. Я вежливо и  подобострастно кивал,  не только из
боязни опять получить по башке, но и потому что полностью был с ним согласен
по всем пунктам. Сам не пойму, что на меня  нашло? Эх, мне б не командовать,
а самому подчиняться, глядишь, толку больше бы получилось. Если и дальше так
пойдет, можно окончательно с ума  спрыгнуть.  Разнос завершился сомнительной
похвалой за уничтоженную пусковую и пожеланием приобрести в ближайшем дукане
на все  имеющиеся  деньги  немножечко ума.  Закончил старшой пламенную  речь
своей обычной фразой: "Не забывай, урод, что от тебя могут родиться красивые
дети!"
     За это время  его скорые  на  ногу десантники под прикрытием  вертолета
сгоняли к  месту  стычки  и  принесли подтверждение и добычу  - поврежденный
взрывом  карабин,  уцелевший автомат,  да пару снятых  мимоходом  германских
противопехотных  мин, которые  мы приняли с благодарностью. То, что на месте
взрыва  никто  не побывал,  говорило  не только  о  малочисленности  группы,
действовавшей  против  нас.  Невооруженным  глазом  видны  были  наглость  и
беспечность. А происходит это от безнаказанности.  Мы с  Марчуком  выслушали
доклад старшего группы, думая об  одном  и том же. Потом он как-то  виновато
моргнул и развел руками: "Ну не хватает у меня людей!  Да и далеко вы от нас
сидите, ну  что  я могу?" Укорять десантников никто не собирался - не за что
было. Они и так  делали  больше, чем могли. Поэтому я  просто махнул  рукой,
обнял старшого и молчком повел к вертолету.
     Когда улетели десантники, я собрался посмотреть забарахлившее  зарядное
устройство  для батарей  радиостанции, но тут подошел  дежурный  и  огорошил
вопросом: "Командир, обедать будешь?" Я глянул на часы и обалдело заморгал -
три часа дня! Всего-то, а мне казалось, что день уже шел к концу... Тогда мы
не знали, что  это  сумасшедшее утро подарило  нам  всем  пять  дней мира  и
относительного покоя перед последними двумя сутками кровавого ада, в котором
растворилось столько жизней.
     ***
     Мы занимались своей  обычной  работой - рвали  окопными зарядами скалы,
крепили  столбы, тянули заграждение. Часть людей  каждый день  я выделял  на
укрепление оборонительных  позиций поста. Война - это не  только  бои, это и
непомерный,  изматывающий   своей  монотонностью  тяжкий   труд,  отсутствие
элементарных удобств. А стычки с врагом вырывают из рядов не только друзей и
стрелков,  но  и рабочие руки,  "человеко-часы".  А работа остается и словно
прибавляется.
     Скоро едва заметно, но все же изменилась обстановка в эфире: добавились
пара-тройка  незнакомых позывных, стали включаться  в разговоры  новые части
сарбозов.  Наша радиостанция  работала только на прием, выходить в  эфир без
особой  необходимости   мы   не  имели   права,   а  границы   этой  "особой
необходимости" никто не определял. Марчук прилетал по  графику раз в неделю,
если его  орлы не засекали  активности в нашем секторе, так что  приходилось
только догадываться  об  изменении обстановки  вокруг  нашей  горы. По всему
выходило,  что  готовится   крупная  войсковая  операция,   и  меня  здорово
беспокоило,  не забудут  ли нас  прикрыть? Хорошо, если не забудут, черт  бы
побрал  эту  секретность!  Все равно  каждый дух в округе  уже знает,  что у
перевала сидит непонятное подразделение шурави.
     Еще  через четыре дня  операция началась, муравейник разворошили. Никто
нас  ни  о чем  не  предупредил,  передвижения войск  в  своем секторе мы не
заметили. Поэтому пришлось чесать макушку и готовиться оборонять себя самим.
Пройти  к нам  можно было  с флангов:  по  узкой и извилистой обходной тропе
слева и  по относительно  прямой и широкой дороге справа. Дорога была  самым
слабым местом.  Можно,  конечно,  еще лезть  в  лоб,  через  карниз, но  это
самоубийство. Зато  через  этот проклятущий карниз можно  получить мину  или
заряд из базуки. А в живых к тому времени оставался 21 человек, считая меня.
     На  пятый  день  беспокойного  затишья я приказал  прекратить  плановые
работы и усилил  посты. Предосторожность помогла -  вечером на наш секрет на
дороге  напоролась  разведгруппа  духов, человек  пять.  Было  еще  довольно
светло,  и ребята одного подстрелили, да похоже еще  одного подранили.  Духи
бой не приняли, отошли, бросив  убитого и почти не огрызаясь; по пути отхода
остались  пятна крови.  Далеко  их  преследовать  мы  не  рискнули.  Когда я
пробрался  на  пост,  старший   наряда  Сашка,  мой  бессменный  помощник  и
телохранитель, отвел меня в сторону и добавил беспокойства:
     - Странные  духи, командир, трое  одеты  в камуфляж,  у всех  автоматы.
Отошли грамотно, без спешки и суеты, патроны зря не жгут.
     Ночь прошла  беспокойно, периодически наблюдатели  засекали движение на
дальних  подступах, хотя  близко  никто не совался и  обошлось без стрельбы.
Спать  мне почти не  пришлось,  издергался весь. К  утру не выдержал, снял с
обходной  тропы "Фару" и,  выставив ее на карниз,  направил  в долину. Умный
прибор тут же поймал  три  цели,  в разных секторах и на разной дистанции, и
все довольно далеко. Сменившийся к тому времени и  всю ночь  болтавшийся  со
мной Сашка тихо выругался и спросил:
     - Ты что, на Бродвей ее нацелил?
     Я  отправил его поднимать наших.  Через минуту бесшумными  тенями стали
появляться солдаты, молча занимая места согласно боевому расписанию.
     Едва  забрезжил рассвет, когда на позиции начали  рваться мины. Миномет
бил снизу, со стороны долины. Без команды сработал расчет АГСа: две коротких
очереди  почти  наугад,  "перелет-недолет",  и  третья,   длинная,   накрыла
минометную позицию  духов. Нам  достались только  четыре заряда,  все позади
траншей. Практически тут же началась стрельба на обходной тропе и на дороге.
Старшина  с группой  поддержки  метнулся  к дороге,  самому слабому  участку
обороны.  Еще через  несколько  минут  в  той  стороне раздались два  взрыва
противопехотных  мин,  затем вспыхнула яростная стрельба  -  и  все  стихло.
Посыльный  (радиостанции "местной" связи уже давно не работали) передал, что
духи группой более десяти человек сбили наш секрет на дороге на вторую линию
обороны и остановились, напоровшись  на мины. Подоспевшая  группа  поддержки
выбила их обратно на дальние подступы.  На  тропе все  стихло  быстрее,  там
отбиваться было проще. Три-четыре автоматчика вполне могли удержать  там  до
роты противника, и духи откатились,  едва прощупав местность.  Пока  все шло
хорошо, обошлось без потерь с нашей стороны, к тому же на дороге подстрелили
четверых духов, да еще трое подорвались на минах.
     Несколько  часов  все было тихо,  но "Фара" и  наблюдатели периодически
засекали  перемещения  в   долине.   Затем  неожиданно  на  дороге   рявкнул
гранатомет, гулко ударил взрыв осколочной гранаты и длинной очередью залился
пулемет, как цепная собака лаем на недоступного вора.  Мы с Сашкой бросились
туда.  Картина  предстала весьма  неприглядная:  один  дух смог  прокрасться
незамеченным  в  зону  досягаемости  гранатомета  и  всадил гранату прямо  в
середину ближнего к нему укрепления из мешков с песком. Троих наших разнесло
в  клочья  и  еще  одному вспороло живот  и  оторвало обе ноги. Солдат был в
сознании, помочь ему не  могло даже чудо, и он это понимал. Вместе с волнами
крови из  изувеченного  тела  быстро уходила жизнь,  и  мы,  согнувшись  над
другом, молча торопили этот уход. Он не просил добить его  и даже не стонал,
но в глазах  была такая  мука, что  у всех до  хруста  сжимались зубы. Когда
наступила смерть, Сашка закрыл ему глаза и спросил:
     - Расслабились, бараны?! Духа-то хоть сняли?
     Пулеметчик кивнул.  Я оглядел позицию и подвел печальный итог: осталось
шесть человек и один пулемет, второй был безнадежно поврежден взрывом.
     Старшину  с  четырьмя  солдатами я  отправил  подальше  вперед, а сам с
остальными  снял оставшиеся мины и расставил их перед первой линией обороны,
впрочем,  без  особой  надежды на успех. Затем вернул старшину с  группой  и
собрал   "военный   совет".   По   всему  выходило,  что   связались   мы  с
многочисленным,  хорошо вооруженным и  обученным подразделением. Духи  знали
толк в  тактике и разведке, к тому же неплохо  ориентировались на местности,
хоть  и пришли явно издалека и нас здесь встретить не ожидали. Судя по тому,
что  поддержки  от десантников  нет,  отдуваться придется  самим  неизвестно
сколько. Была, правда, слабая надежда, что духи оставят нас в покое и поищут
более  легкий путь. Старшину  я оставил на месте и, вернувшись  на  основную
позицию, отправил к нему еще пятерых, да двоих на тропу.
     Ближе к  вечеру  духи  опять  попытались сунуться с двух  сторон, но  у
дороги грохнул взрыв мины,  и они  даже не показались  в  виду постов. А  на
тропе  обе  стороны без  успеха обменялись редкими выстрелами. Я решил  чуть
изменить позицию "Фары", чтобы  попытаться с ее помощью  ночью простреливать
пару  участков из пулемета. Но  едва мы  закрепили прибор  на новом месте  и
включили его, что-то щелкнуло и от антенны полетели куски. Сашка пихнул меня
на  дно траншеи и выпустил вниз по  склону короткую очередь не целясь, потом
тут же нырнул сам. Верх мешка,  из-за  которого он  стрелял, вспорола пуля -
снайпер! Справа застучал пулемет, слева - АГС, ветер смерти пошел по склону,
нащупывая засветившегося двумя выстрелами подряд  снайпера. Согнувшись в три
погибели, чтоб  не видели  снизу, я побежал к расчету АГСа, но когда до него
оставалось метров десять, стрелок высоко вскинул простреленную голову и упал
на  оружие, заливая раскаленный ствол  кровью. Второй номер, не отрывая глаз
от  видимого  только ему  одному  в камнях  места, отвалил  в сторону  тело,
довернул  ствол и  выпустил  три коротких  очереди. Добежав,  я увидел внизу
разрывы гранат, оплетенные сетью трассеров пулемета и нескольких автоматов -
там прощался  с  жизнью  дорого  обошедшийся  нам снайпер. Для  верности  мы
накрыли этот  сектор  еще раза  три; после такой  утюжки  ничего живого  там
остаться не могло. Уцелевший солдат был легко  ранен в руку, видимо, это был
предсмертный выстрел духа.
     Ночью я подсчитал потери, оставшиеся боеприпасы и  оружие. Осталось нас
шестнадцать человек,  двое из  которых  ранены - одному на  тропе отлетевшая
рикошетом пуля пробила ногу,  ходить он не мог, но держался хорошо. Духов мы
уложили восемь, плюс  наверняка убит снайпер, и подрыв мины на дороге - тоже
чья-то жизнь. Пять  -  десять, был бы  это футбольный счет, хорошо, а так...
Единственная "Фара" и один из трех пулеметов уничтожены, патронов в избытке,
но к АГСу осталось полторы ленты. Небогато, но жить можно. К середине ночи я
приказал постам на тропе  и дороге тихонько отойти на вторую линию обороны и
сидеть  там  до  утра,  не  подавая  признаков  жизни.  Часа  через  полтора
подкравшиеся  духи забросали пустую позицию на тропе гранатами,  но,  поняв,
что опростоволосились, быстренько отошли, даже не заминировав место.
     Тут старшина подал идею сбегать по дороге  на вылазку. Мы взяли с собой
Сашку и втроем  выдвинулись за минный  рубеж.  О предупреждении  Марчука  не
рисковать как-то мало думали в тот момент. Было там одно местечко, где можно
тихонько подсидеть любителей  ночных прогулок. К тому же, несмотря на выучку
духов, стоило посмотреть, кто круче пакости по ночам творить умеет.
     Где-то  после  четырех  показались  смутные тени, ползущие  от камня  к
камню,  человек  шесть.  Старшина  положил  мне  на  плечо  дрожащую руку  и
прошептал чуть слышно:
     - В ножи?
     Я покачал головой и поднял два пальца:
     - Остальных гранатами.
     Старшина  сжал мне плечо и  уполз  назад, Сашка остался со  мной,  и мы
замерли, затаив дыхание. Скоро подкралась  головная двойка, шли  грамотно, в
отрыве  друг   от  друга  шагов   на  десять,   от  основной  группы   -  на
сорок-пятьдесят. Когда второй дозорный поравнялся  с нами, Сашка еле  слышно
шепнул с земли:
     - Тахта, бача!
     Дух чуть присел и  начал разворачиваться, когда я, привстав с корточек,
прихватил  его,  зажав  ладонью рот  и  одновременно  втыкая  в  горло  нож.
Провернул клинок в ране, вытянул наружу, разрезая податливую плоть, подержал
пару  секунд трепыхающееся  тело и  мягко  опустил  на камни.  Передний  дух
обернулся на громкий шорох и получил от  старшины три быстрых удара ножом  в
легкие, не успев  издать  ни звука. Тут же  мы  схватили  по  приготовленной
гранате,  швырнули  их в сторону  подходящей  группы,  сразу  после  взрывов
подскочивший старшина добавил  в сторону поднявшихся криков еще  пару, после
чего мы, почти не  таясь, бегом смылись  на  блок-пост,  не забыв прихватить
оружие и разгрузочный жилет одного духа  и  "укомплектованный" труп второго.
Стрельбы вдогонку не последовало. Прибежав на пост, старшина скинул на землю
труп,  который  нес  на  плечах, и  мы  увидели  хорошо  одетого и  серьезно
вооруженного воина,  а  не  нищего патриота-крестьянина. Один из захваченных
автоматов был наш, второй - китайский.  "Лифчики" почти новые, в специальных
гнездах гранаты, аптечки, запасные магазины, ножи. На убитом камуфлированная
куртка  не нашей  расцветки, а  рубаха,  штаны  и  обувь  традиционные.  Лет
примерно 35 - 40. Все оставленные нам предыдущие трупы тоже разного возраста
и одеты по-разному,  но  экипированы  примерно  так  же.  Нет,  все-таки  не
сарбозы-дезертиры, и не  партизаны, а крепкая организованная банда, такие не
отвяжутся. Лезут, гады, на рожон без страха, рискуют, но лезут.
     Все  это  перечеркнуло наши надежды  на счастливый  исход, и к утру  мы
приготовились к последнему  штурму.  Сомнений в том,  что  враг повис на нас
мертвой хваткой, не осталось. Я приказал оставить посты первой линии обороны
- их явно не удержать - и закрепиться на второй, поближе к основной позиции.
Все понимали, что противник теперь почти полностью  знает наши возможности и
утром  нас сотрут в порошок,  если  не выручит десант. Но, обходя солдат,  я
видел в  лицах  все, кроме страха: азарт,  возбуждение,  спокойствие.  Будто
никто не верил, что  сегодня умрет, хотя каждый умом понимал, что серьезного
штурма нам не выдержать.
     На  рассвете прибежал посыльный с дороги  и выдал новость, от которой у
меня  глаза  вылезли на лоб - парламентер!  Я добежал до поста, не  чуя ног.
Старшина  сидел на переднем блоке второй линии обороны  с карабином в руках,
спокойно курил и не отрывал взгляда  от поворота  дороги, из-за которого мог
появиться противник. Рассказ его о беседе с духом был краток. Нам предложили
пропустить банду и за это  оставить в  живых,  в противном случае  пообещали
заставить сожрать собственные кишки. На раздумье - полчаса. Все  это сообщил
довольно  молодой и  наглый тип  на хорошем  русском, явившийся на позицию с
белым платком в руках. Я спросил, что ответили. Старшина засмеялся и сказал,
что пообещал пристрелить вестника,  если тот придет  еще  раз,  даже если он
обмотается в белую простыню целиком.
     - Сижу вот, дожидаюсь, скоро время кончится. Надеюсь, ты не возражаешь?
     - Против того, чтобы пропустить или чтобы пристрелить?
     - А и так и так!
     Я  улыбнулся  и сказал,  что отпускать  банду,  конечно,  не следует, а
прибить наглеца не помешает. Азартный Сашка тут же начал биться об заклад на
флягу воды, что дух второй раз не придет.
     -  Ты бы пошел к такой горилле повторно? Только за  деньги  и притом за
большие!
     Старшина  действительно здорово смахивал  на  гориллу: огромного роста,
сутулый, заросший, с первого взгляда видна дикая физическая мощь. Я отправил
Сашку назад с указанием примерного времени штурма, потому как после убийства
посланника атака могла начаться немедленно, отослал солдат во второй окоп, а
сам лег к пулемету.
     Точно в назначенное время из-за  поворота появился тип с большим  белым
платком в  поднятой  руке. Старшина  прильнул  к  карабину -  и  отброшенный
тяжелой пулей калибра 7,62 человек, нелепо взмахнув руками, тяжело шлепнулся
на  землю. Я нагнулся  над прицелом  пулемета и замедлил  дыхание в ожидании
цели, старшина отложил карабин и поднял автомат.
     Через пару минут сзади послышалось громкое, короткое  покашливание АГСа
и пулеметная стрельба  -  духи не рассчитывали на мирный исход, и у них была
радиосвязь! У меня в прицеле тоже замелькали первые силуэты, над нами запели
пули. Я подождал, пока  атакующие  выберутся  на  открытое пространство,  и,
поймав  на  мушку  переднего,  только поднявшегося для  перебежки,  выпустил
короткую  очередь.  Дух  еще кувыркался  по  земле,  а  в  прицеле  был  уже
следующий, затем  еще,  еще...  Недалеко  шарахнул взрыв,  но  гранатометчик
стрелял  из неудобного  положения  и промазал. Застучали  скорыми одиночными
выстрелами автоматы  старшины  и  солдат  из второго  укрепления.  Атакующие
остановились,  попрятались  кто куда  мог и  принялись  щедро  поливать  нас
очередями. Я огрызался, не жалея патронов, больше пугая, солдаты по-прежнему
били  одиночными,  тщательно целясь. Старшина  опять  взялся  за  карабин и,
нимало  не заботясь о плотной стрельбе духов, удачно снял приготовившегося к
выстрелу гранатометчика, а за  ним посшибал  со скального  выступа непонятно
как забравшийся туда пулеметный расчет.
     Кидавшиеся  пару раз  к лежавшему заряженному гранатомету духи тонули в
пыльных фонтанах  наших  пуль  и оставались неподвижными  куклами на дороге.
Сидя на  высотке, в здоровенных колодцах из мешков с песком, мы находились в
более выгодном положении,  чем прячущиеся внизу за  сомнительными  камнями и
скальными выступами нападающие, поэтому скоро им надоело такое положение дел
и они стали отползать, оттягивая  раненых и оставляя  убитых. К тому времени
утихла стрельба и на основной позиции.
     Прибежал Сашка  и сказал, что  духи здорово  давили на тропе и пытались
подняться по  склону в лоб, есть потери.  Я оставил старшину собирать оружие
убитых и  поспешил  на  позицию.  После  подробного опроса постов  мне стало
страшно  по-настоящему - выучка  и количество членов банды превосходили  все
прогнозы. С отчаянной храбростью противник полез в атаку  по склону горы, не
обращая  внимания на гранаты  АГСа и пулеметный  огонь. Частой  стрельбой  и
перебежками  они  грамотно  отвлекли внимание, и  подобравшаяся  с фланга по
труднодоступному  склону  тройка  расстреляла  из  гранатомета  и  автоматов
крайний  окоп.  Итог  - двое убитых  и четверо раненых. Одновременно пост на
тропе подвергся такому свирепому нажиму, что был вынужден отбиваться ручными
гранатами,  оттуда принесли  двух тяжелораненых. По  сравнению с этой  бедой
атака  на  дороге  была  детским  садом,  а мы-то  считали тропу с  основной
позицией неуязвимыми!
     Зарядов к АГСу не осталось, его  разобрали и попрятали части  по разным
местам. Накрылся ствол у одного пулемета, а сменного у нас не было. Патронов
к оставшемуся пулемету  и автоматам по-прежнему было навалом, ручных  гранат
тоже много,  плюс захваченный гранатомет, правда, с одной  гранатой.  Но вот
люди...
     В конечном счете противник оставил в  зоне видимости на подступах около
тридцати трупов, наверняка  были и  еще, плюс раненые. У нас - двое убитых и
шесть раненых, из  которых  смерть  смотрела  в  глаза  еще двоим.  Так  нас
осталось восемь здоровых, трое легко и трое тяжело раненых. Солдат,  раненых
в первый день  штурма,  я поставил в тот самый  злополучный крайний окоп  на
склоне, казавшийся таким безопасным, но ставший могилой обоим...
     Сидя на корточках в расстрелянном  окопе, я крутил в пальцах автоматную
гильзу  и  раздумывал:  отводить  все  посты  на  основную  или   продолжать
отбиваться  на  подступах. Сашка  растолковал  мою задумчивость по-своему  и
сказал успокаивающе:
     - Да не казни ты себя, кто же знал, что порвется там, где крепко?
     - Рвется, Саня, всегда там, где тонко. Я был обязан знать и предвидеть,
а  получилось - угадывал, да и облaжался. Ладно, ребят не вернуть, подступов
не удержать. Все, вали к старшине, пусть отходит на основную.
     Вернулись  люди с  дороги  и  тропы, рассредоточились  по  площадке,  в
огневых точках  у  самого жилого модуля, но так, чтоб  поближе друг к другу.
Старшина  против  такого  перемещения  не  возражал,  глянул только в  глаза
тоскливо и сказал тихонько, чтоб солдаты не слышали:
     -  Не сдюжим мы, командир. Может, их и не батальон, но уж больно много.
А, ладно! Постреляем, сколько успеем.
     Я только вздохнул:
     -  Подержимся, они уже второй день давят, торопятся. Видать, одна у них
дорога - ни назад, ни в сторону, только через нас.
     Мы еще раз прикинули, что  знаем о противнике. Гранатометов у них  было
четыре,  три уже у нас,  но заряжен  только один, а у нас гранат к нему нет.
Пулеметов  осталось  два,  третий  -  дрянь,  итальянского  производства,  с
полупустой патронной лентой, тоже у нас. Долго  использовать его не удастся,
наши  патроны к нему не подходят, ленту добьем -  и об угол. Миномет молчит:
либо  выведен  из  строя расчетом АГСа,  либо нет зарядов.  Судя  по  всему,
первоначальный состав группы противника был  сто - сто двадцать человек. Я и
не представлял, что возможно собрать такую ораву, по сути даже не  банду,  а
организованное  армейское подразделение. Уложили  мы  примерно  половину, но
осталось еще много, ох как много!..
     Подошел Сашка, глянул виновато:
     -  Умер  один с  тропы,  так  в сознание и  не пришел. Второй тоже  без
сознания, вот-вот уйдет,  ничего мы не сможем. Раны  у обоих тяжкие, похоже,
срикошетившими пулями - все внутренности в клочья.
     Я только выругался, раны ребят я и сам видел. Старшина  скрипнул зубами
и спросил:
     - Как остальные, стрелять могут?
     Мы с Сашкой кивнули. Помолчав, Сашка сказал с горечью:
     - Черт, неужели соседи не слышат, что у нас творится?
     Я пожал плечами, а старшина ответил:
     -  Ты же  слышишь, что  везде тихо, может, основные  силы на  операции,
может, еще что.
     Стараясь не думать ни  о чем,  кроме предстоящей атаки, мы разошлись по
позициям. Я лег  в ближнем к выходу на дорогу, плохоньком - широком и мелком
- окопе. Пристроился к непривычному итальянскому пулемету, переложил поближе
автомат и пару гранат, рядом повозился  и  затих Сашка, сзади послышался рык
старшины, урезонивавшего кого-то из перебегающих солдат. За нашей спиной был
проход на перевал, столь необходимый духам и такой ненужный нам...
     Большая группа духов высыпалась в зону видимости со стороны дороги, как
черти  из  мешка. Не  отвечая на  выстрелы,  одолев треть  разделявшего  нас
расстояния,  они  начали  рассредоточиваться по  площадке, грамотно выбирали
укрытия, падали за них и только тогда открывали огонь. Началась перестрелка.
Я выловил прицелом зазевавшуюся тройку и нажал на спуск. "Итальяшка" забился
в моих руках, словно отказываясь стрелять по своим бывшим хозяевам. Один дух
проскочил,  второй молчком ткнулся в  землю, третий упал  и начал крутиться,
дико визжа. Сашка прицелился, выпустил короткой очередью остатки магазина, и
он затих. Пока мы отвлеклись на перебегающих, двое духов подобравшихся к нам
непростительно близко вскочили  и  побежали  вперед, замахиваясь  гранатами,
остальные длинно застрочили по соседним окопам, прикрывая.
     Друг долгие  секунды меняет магазин, ребята из соседнего  окопа связаны
перестрелкой  или  не  могут поднять  головы  под  огнем.  Не  имея  времени
тщательно  прицелиться,  я  довернул непривычный и потому  какой-то  корявый
пулемет и открыл огонь, пытаясь скорректировать себя по фонтанам пуль. Мимо!
Не прекращая очереди, я водил  стволом, глупо промахиваясь на  "пистолетной"
дистанции...  и  вдруг проклятый "иностранец"  выплюнул  последний  патрон и
замолк. Дико крича от страха, я отшвырнул его,  привстал и схватил  автомат,
видя,  что  не  успеваю. И тут  поднявшийся в полный рост Сашка  выпустил от
живота  длинную очередь,  до железки  опустошив свежий магазин  автомата. Он
срезал обоих, но один  успел швырнуть гранату. Сашка выпустил оружие и упал,
увлекая меня вниз и накрывая своим телом.  Ударили два взрыва: один у самого
окопа, второй на месте падения духов. Я почувствовал, как судорожно дернулся
заваливающийся на меня Сашка. Спихнув  его в сторону, я привстал  на колено,
поднял автомат и врезал длинной очередью в сторону стреляющих, затем кинулся
к  Сашке. Он уже  лежал  на  боку,  морщась от  боли -  осколок гранаты  или
брошенный взрывом камень проделал  длинную, но, к счастью, не очень глубокую
кровавую  борозду  поперек  его  спины.   Вновь  заметил   боковым   зрением
перебегающих врагов, помог другу устроиться, сунул ему в  руки оружие. Между
выстрелами он злобно материл меня, выбравшего самый мелкий окоп в мире и тех
горе-саперов, что его устроили.
     Тем  временем  противник  подобрался к  нам непозволительно близко, еще
десяток  метров - и  войдет  в наши  ряды  их живой  клин, дистанция  броска
гранаты  будет обеспечена  и нам и им, тогда  все, конец!  И тут  звуки  боя
перекрыл рев старшины: "Руби! Дави гадов!" Словно волна подняла сначала нас,
а  затем  и  духов,  бросила навстречу  друг  другу в  рукопашную.  Щелкнули
несколько неприцельных выстрелов с обеих сторон. Пули, выпущенные с желанием
разорвать врага руками, прошли  мимо  целей. Набегая  навстречу  ненавистным
фигурам   в   разнообразной   одежде,  я  машинально  поставил  автомат   на
предохранитель и искал глазами первого противника.
     Сблизились, вот он, мой! Разинутый в неслышном крике рот, расширенные в
страхе  и  злобе  глаза  смотрят только на  меня... Лязгнули,  столкнувшись,
автоматные стволы,  я  нырнул под  удар и врезал прикладом снизу  в  печень,
отшатнулся, перехватил автомат двумя руками за горячий после  стрельбы ствол
и обрушил его на голову  противника, как дубину. Второй удар, на добивание -
разлетелся приклад автомата, отскочила крышка ствольной  коробки,  треснул и
рассыпался  серо-кровавыми  брызгами  череп врага.  Кровь стучит  в  висках,
бешенство пеленой застилает глаза, мутнеет рассудок...  Где, кто  еще?!  Вот
он,  справа, движется  плавно, как в замедленном  кино, автомат занесен  для
тычкового удара стволом в грудь. С доворотом изувеченным оружием по передней
руке - и  оба  ствола на земле.  Перехватил протянутую  к  горлу руку,  удар
правой в лицо на опережение, ногой в пах и ребром  ладони сверху по шее, как
кирпич на показательных выступлениях - хрясь! Выхватил из ножен клинок, вбил
по рукоять  в  спину, вырвал  с трудом... Сзади крик, голос знакомый,  рядом
никого. Обернувшись, вижу: мой солдат лежит на земле, закрыв руками разбитое
лицо, над ним крепкий дух, его автомат долго поднимается для сокрушительного
удара,  к ним  бежит старшина,  весь в крови,  с  саперной  лопаткой в руке.
Перехватываю  клинок за лезвие, взмах, попал! Дух вздрогнул, мой нож  торчит
из  живота, автомат выпадывает на  землю из слабеющих рук, лопатка  старшины
разрубает  голову, как  чурбак.  Разум смолк. Сзади тень, прыжок  в сторону,
разворот - в  поле зрения  промахнувшаяся рука с  ножом. Ногой снизу - и нож
кувыркается в  воздухе.  Напрочь срывая ноготь,  бью большим  пальцем правой
руки в  висок  врага,  подсекаю ноги, тело  падает, прыжок  двумя  ногами на
голову. Следующий!
     Крутится, крутится  карусель,  навсегда впечатывая кровавые картинки  в
память...  Удары руками,  ногами... Скользкие  от крови  пальцы,  вырывающие
гортани  и   выбивающие  глаза.  Клинки,  стволы,   приклады,  проходящие  в
сантиметрах   от  извернувшегося   тела,  хруст  ломающихся   костей,  треск
лопающихся черепов,  запах крови и пота, хрипы умирающих и  над  всем этим -
вой! Звериный вой, единый  вопль  десятков  обезумевших  животных из  породы
людей...
     Срывающийся,  но  зычный, родной голос старшины: "Отходим, все  назад!"
Выпустив  свернутую шею, поднимаюсь  с колен, оглядываюсь. В сторону  дороги
убегают несколько духов, им навстречу подходят свежие силы  банды, открывают
огонь, наши  отходят. Тесня противника, мы добрались почти до карниза. Рядом
с только что убитым врагом валяется автомат, наш. Хватаю и  бегу за  своими,
проверяя,  есть ли  патроны  в магазине.  Старшина, припав  на колено,  бьет
куда-то  мне  за спину  длинными очередями.  Перепрыгиваю два трупа -  наш и
афганец,  лежащие в обнимку, как  братья. Только рука афганца  сжимает  нож,
вбитый  по  рукоять  под  лопатку нашему,  а правая  рука  солдата  намертво
стиснула  горло  врага,  пальцы  левой  -  в  глазницах,  выдавленные  глаза
огромными мутно-кровавыми  слезами  застыли у висков...  Развернувшись,  ищу
глазами стрелков  противника, начинаю  торопливо стрелять,  прикрывая  отход
старшины.  И  мы  и  они  лупим  неприцельно,  для острастки.  Заговорил наш
пулемет, и  под  его  стук  мы  ввалились в  окопы.  Враг  отступил из  зоны
видимости, стрельба стихла.
     Тяжело  проходило это опьянение кровью и  ощутимой смертью. Я  сидел на
дне окопа,  привалившись  спиной  к мешкам с песком, и  тупо смотрел на свои
окровавленные, дрожащие  руки, словно видел их впервые.  Появился скалящийся
Сашка, голый по  пояс,  руки  и грудь  в засохшей крови, рана на  спине  уже
перевязана.
     - Лихо причесали  мы  их, командир,  дали  прикурить! Славненько  вы со
старшиной  разгулялись,  да и  остальные  преуспели:  кто одного,  кто двоих
уделал.  Мы  только   одного  потеряли,   у  двоих  порезы  средненькие,  да
синяки-шишки, мелочь. Слабо им с пограничниками тягаться!
     Подошел старшина, глянул осуждающе:
     - Сдурел ты,  командир. Мало тебя Марчук долбит! Какого хрена к черту в
зубы лезешь и там  крутишься? Еще пару минут  и  до Кабула добежал бы. Опять
толком не помнишь ничего? В Союз  вернешься - ложись  в "дурку", нервы лечи.
Ты  пятерых  убил, одного - броском  ножа. Пулеметчик должен тебя водкой всю
жизнь поить, это с него ты духа снял.
     - А ты что, агнец божий?  Ты ж того  духа  своим  совком,  как  шашкой,
разрубил, вот тебя  пулеметчику и  поить... - не узнаю свой голос, неприятно
резкий, визгливый.
     -  Кукушка  хвалит  петуха за  то, что хвалит  тот  кукушку, -  влез  в
разговор ехидный Сашка. - Сейчас остатки банды поднимутся по пустой дорожке,
соберутся  в  кодлу, тогда  поглядим,  как у  вас получится  еще  один раз в
рукопашную подняться, чапаевцы недоделанные. А вообще,  старшина отстает, он
только с  тремя справился.  Видно,  ты,  командир, своей ощеренной  беззубой
пастью да кошачьим визгом всех духов распугал.
     На самом деле меня никто всерьез в бою не воспринимал благодаря мелкому
росту, зато  на гиганта  старшину лезли только  самые  сильные, а  остальные
просто бежали перед ним, отсюда и результаты рукопашной.
     Шальной успех  опьянил,  раззадорил людей,  а  заодно  и  придержал  от
немедленной  повторной  атаки  противника. У  всех наших были веселые  лица,
будто с  этой выигранной  схваткой пришла победа. На  время  забыли смертную
угрозу,  и  то  хорошо.  Мы обошли  ребят, успокоили  самых  развоевавшихся,
проверили оружие  и  вновь  залегли по  огневым  точкам. Решили  не занимать
угловые позиции,  а расположиться полукругом: так меньше шансов у  атакующих
сжать  с  нами  дистанцию  на  флангах.  Первоначальная  позиция  никуда  не
годилась,  это   ясно.  Если   бы  не  сообразительность  старшины,   да  не
относительная малочисленность и медлительная  осторожность передового отряда
атакующих, нас бы стерли еще первой атакой.
     ***
     Последний  штурм  остался  в  памяти  рваными кусками,  до сих пор меня
мучают  воспоминания  с  белыми  пятнами.  Помню,  как  я  кричал  старшине,
державшему  у себя  единственный трофейный  заряженный  гранатомет:  "Слева,
посмотри! Обходят!"  Вижу,  как  он  развернулся и  поднялся  во  весь  свой
богатырский рост и всадил гранату прямо в  изготовившийся  пулеметный расчет
духов,  а  потом  упал, срезанный десятком пуль. Помню, как  еще раз раненый
Сашка бросился  по открытому  месту к штабелю  приготовленных  для установки
опор,  отсекая  огнем  духов,  пробиравшихся  к нашему  пулемету. Пуля,  как
кинжалом, отсекла ему стопу правой ноги, но он дохромал на кости до штабеля,
упал между бревен и открыл стрельбу. Его пули косили духов, как траву, и они
перенесли  основную  часть  своего  огня  на  него. Скоро  от  их  трассеров
загорелся весь  штабель, пропитанные креозотом и высушенные солнцем до звона
столбы горели, словно облитый бензином хворост, но Сашка продолжал стрелять,
не имея возможности  даже  выползти из своего погребального костра.  Когда я
попытался проскочить к нему, на меня навалились сразу двое солдат, спасающих
своего бестолкового командира от неминучей,  но такой желанной тогда смерти.
Он  так и сгорел живьем, без  крика, продолжая стрелять до  последнего. Даже
когда он был мертв, патроны в его магазинах  продолжали взрываться, отвлекая
обезумевших от страха и безнадежности духов, и  я  видел, как их пули бьют в
огромный  костер,  с  дымом  которого  отлетела  душа человека, столько  раз
спасавшего мою жизнь.
     Помню, как упала мне под  ноги граната, и я едва успел перекинуть ее за
бруствер  окопа,  как я машинально считал  патроны в магазине  и  количество
отвечающих духам автоматов моих солдат.  Вижу взрывы  НУРСов на подступах  и
всплески   крупнокалиберных   пуль   среди  наседающих   духов,   выпущенные
подошедшими  вертолетами с десантом. Помню безразличие  и спокойствие, когда
раскаленный кусок железа врезался мне  в живот, а сам я, отброшенный близким
взрывом чужой  гранаты,  ударился  о стену окопа,  теряя  сознание  с  одной
мыслью: "Мои  стреляют, значит живы..."  Помню, как я пришел  в  сознание  в
тряском  вертолете и  спросил склонившегося надо мной десантника: "Кто жив?"
Помню, как этот озверевший  на войне мальчик-старик опустил глаза и, покачав
головой, ответил: "Только ты..."



        ДОМОЙ
     Дом...  У   каждого  человека   должен   быть   настоящий  дом,  помимо
"ненастоящего",   временного  что  ли,  места  отдыха,   в  которое  хочется
возвращаться из поездок, командировок, или просто мотаний по свету. За время
службы сколько у меня поменялось этих "домов"! Так  называли заставу, ротную
казарму,  модуль  в горах,  но  стоило  добраться  туда,  отдохнуть, и сразу
начинались разговоры о настоящем доме - маленькой родине, месте, где родился
и вырос, где все знакомо и дорого, где ждут тебя близкие люди.
     Уезжают в родные края
     Дембеля, дембеля, дембеля...
     Была у нас в ходу такая песня на службе, тупая-а-а-а... ну просто жуть!
Ни слов нормальных, ни мелодии, ерунда полная - десяток строк и три аккорда.
Но  зато  популярная, просто  вечный  "хит",  ни  одни посиделки без  нее не
обходились.  Так  сказать,  "на  злобу дня". Как  нас  всех тянуло  поскорее
вернуться! Странно, но  как только появилась возможность досрочно уволиться,
я отказался  не задумываясь.  На  медкомиссии в Ташкентском  госпитале долго
уговаривали:
     - Мы тебе нормальные документы даем, с ними на любую работу примут, это
же всего третья  группа инвалидности, снимут  через год на перекомиссии.  Ну
сам подумай, полтора года прослужил, отвоевался, ранен, чего тебе неймется?!
До конца решил себя ухайдокать? Да любой бы  до  потолка прыгал,  если б ему
службу на полгода скостили, езжай домой, мать обрадуй!"
     Но я тогда рогом крепко уперся:
     - Дослужу и все, не нужен мне никакой досрочный дембель. А не вернете в
часть добром - сам поеду, своим ходом.
     Посмотрели на меня, как на полного придурка, да и махнули рукой: черт с
ним, пусть едет к себе, там с ним и разбираются. Припаяли категорию "годен к
нестроевой",  вручили  путевую бумажку "направляется  в часть на  усмотрение
командования" и вперед, к своим, "домой".
     Добрался  до Приморья,  вдохнул  в  себя  морской  воздух  -  аж сердце
защемило от  радости -  "Дома!"  Когда  в часть приехал, сразу  к начальнику
инженерного отделения:
     -   Заступись,   отец  родной!  Где   ж   это   видано,   чтоб   такого
супер-специалиста, как я, раньше времени из войск выгоняли или на нестроевую
переводили?
     На комиссии в отряде разговор простой, благо, все свои:
     - На фланге не сдохнешь? Нагрузки сам знаешь какие, выдержишь?
     -  Так  точно!   -  и  все  дела.  Под   это   дело   оставили  меня  в
инженерно-саперной роте,  на должности инструктора по сигнализации. И  опять
пошло-поехало:  с  первой заставы на  последнюю,  с девятой - на третью,  то
туда, то сюда, неделю в гарнизоне, две на границе.
     "На  дембель"  из  войск  тогда  отпускали  поздно,  очень  поздно. Как
правило,  первая партия "осенников"  из нашего  отряда  уезжала  числа 15-20
декабря, так что до Нового года доехать домой успевали далеко не все. Я  был
не женат, не комсомольский активист  и  не политодтеловский стукач, так что,
раньше 27-го  и не собирался. К тому же служба захватывала целиком и считать
дни  или просто заглядывать в календарь  было  некогда,  да и неохота. Когда
работа  затягивает  полностью,  счет  времени  особо  не ведешь.  Наше  дело
служивое: скажут - поедем, не скажут  -  подождем.  Вот, помнится,  весенний
призыв  собирались отправлять по домам, а тут американские военные корабли в
наши воды сунулись, а потом маневры проводили вблизи  границы.  Так ребята в
средине  августа уехали, когда обстановка разрядилась. Мы  тогда  шутили над
ними:   "Готовьте  шинели,  братцы,  еще  пара-тройка  недель  и   вместе  с
"осенниками", по холодку домой  помчитесь". И  действительно, со дня отъезда
последней партии до осеннего  приказа о  демобилизации  прошло ровно  четыре
недели. Никто не жаловался и не возмущался, относились, как к должному.
     Как-то  между делом, добрался я до очередного неисправного комплекса на
дальней  заставе - у черта на рогах, в такой глухой тайге, что до ближайшего
поселка 35  км по карте, по  прямой. Ковырялись  неделю,  вымотались все, но
сделали.  Запустили  комплекс, прогнали тесты -  работает! Красота,  сижу  в
дежурке, наслаждаюсь. Только  собрался  доложить  оперативному  - звонок  из
отряда. Беру трубку, представляюсь, а оттуда вещает начальник инженерного:
     - Ты домой хочешь?
     Я не сразу врубился, о чем это он, и говорю:
     - Да  ну  его, гарнизон этот,  я  еще пару  дней тут  посижу,  комплекс
проверю.
     -  Дурень,  ты увольняться  собираешься,  или  на сверхсрочную остаться
решил? Я тебя  по всей границе разыскиваю. Если  домой поедешь - чтоб сел на
сегодняшний поезд,  завтра  получишь расчет  и свободен,  а  то  эта  партия
последняя,  с  которой ты можешь  успеть  к  празднику.  А может останешься,
съездишь в отпуск, потом в школу прапорщиков, да еще послужим?..
     Я  только  потом  себя поймал на  том,  что вместо ответа вслух, просто
помотал головой и трубку бросил. На календарь в часах глянул - мать честная,
24-е декабря! Да и  время уже  18  с  минутами, до  поезда полтора  часа,  а
трястись  до станции  со всей возможной скоростью - час двадцать. Я  бегом к
начальнику  местному:  дескать, выручайте,  горю!  Конечно,  дал он  машину,
понеслись.  Подъезжаем к  станции, по времени - опоздали на  пять  минут,  а
поезд стоит, то-то радость. Подлетели, я на последнюю площадку прыгнул прямо
из машины, поезд сразу тронулся. Пошел в 11-й вагон,  там  всегда  наш наряд
ездил,  по проверке  документов. Пришел к ним - оказалось, начальник заставы
на станцию позвонил, и старший наряда специально из-за меня поезд придержал.
Надо же, сколько чести одному охламону! Хорошо, что мир не без добрых людей.
Пока до отряда ехали, я лихорадочно пытался вспомнить, а где же мои шинель и
парадная форма и в каком состоянии они находятся? Это те, кто в штабе да  на
подхозе  служили,  к  увольнению  за полгода  готовились,  а  всем остальным
некогда было. Ничего не вспомнил, да ладно, думаю, ночь длинная, успею все в
порядок  привести.  Едва  вошел  в  казарму -  ко  мне  сразу  человек  пять
подскакивают  и давай  на меня  форму  мерить, как  в  хорошем  ателье: "Тут
обрезать, здесь подшить, там погладить..." Я опешил и проблеял:
     - Да вы чего, ребята, я и сам...
     Но договорить мне не дали.  Дежурный  по роте, Вовка Кап, сгреб  меня в
охапку и пихнул к умывальнику:
     -  Шуруй  мыться, самостоятельный, мы тебе воды нагрели, а через десять
минут  чтоб спал, как младенец, без  тебя управимся. Чего там в тебе мерить,
шкурка с дырками!
     Свалился  в сон я тогда, как в яму - устал да и понервничал порядком. А
утром проснулся, гляжу и глазам не  верю: висит на спинке кровати моя форма,
отутюжена  -  об стрелки порезаться  можно,  все  сверкает,  даже награды на
месте. Сапоги - хоть смотрись в  них, так блестят. Облачился, глянул на себя
в  зеркало -  ну не может быть! Ребята  рядом  стоят,  улыбаются.  Я  руками
развел, что  тут скажешь? Поблагодарил и бегом  с остальными  счастливчиками
обходной лист подписывать и расчет получать.
     Вечером  собрались в  казарме, сели в круг с теми, кому еще  служить  -
поговорить  напоследок  да  попрощаться.  Офицеры  наши  пришли  -  ротный и
начальник инженерного.  Попели песен под гитару, потрепались. Всем так много
сказать  тогда хотелось,  но  ничего  путного  не  вышло, все какие-то общие
слова, пожелания, невесело  как-то...  Ротный с  "инженерным" тогда всех еще
раз спросили:
     -  Ребята,   кто   на  сверхсрочную  хочет  остаться,  последний  шанс,
решайтесь! Граница от себя  просто так  не отпустит, помянете  на гражданке.
Там уже совсем не та жизнь, что вам помнится, весь мир перевернулся с ног на
голову...
     Но мы только  плечами  пожимали, ну что там могло  сильно измениться за
два года? Никто из наших не остался, все домой рвались. Попрощались с грехом
пополам,  отправились  на "шмон" в клуб.  После  проверки  чемоданов  (можно
подумать, что найдется  дурак, который с  собой оружие или еще  какую  дрянь
домой потащит!) пожали  руки своим командирам в последний раз и - в автобус.
Пока служил, думал, будем уезжать - автобус от криков радости развалится,  а
тут...  Молчком  все в окна уставились  - и ни  слова, лица у всех  жесткие,
хмурые. Я себя не сразу поймал на том, что глазами словно вобрать, впитать в
себя все старался напоследок, с собой в сердце увезти: дорогу, бухту, черные
кривые деревья, кочки на болоте,  желтый сухой камыш, сопки эти ненавистные,
вдоль-поперек истоптанные, наблюдательные вышки...
     Поезд  подошел, у всех билеты в разные вагоны, а мы сгрудились напротив
11-го,  по  привычке.  Загрузились,  а  потом  давай  с пассажирами билетами
меняться  -  никто  не  захотел из "своего" вагона уходить.  Пока  последнюю
заставу нашего отряда не проехали, никто спать не лег, а все вялые разговоры
- только о  службе. Уже совсем ночью, приятель мой еще  по взводу повышенной
боеспособности,  Женька  Паркин,  сорвался  куда-то,  ни  слова  не  говоря,
вернулся через несколько минут с двумя бутылками водки и пакетом закуски.
     -  Давайте  выпьем  братцы, домой же  едем, не в командировку. Все, все
кончилось, радоваться надо. Да заодно и помянем,  и  службу,  и тех,  кто не
дожил... - и к наряду:
     - Разрешите, товарищ прапорщик? Вы не против, мужики?
     Те руками замахали:
     - Да пейте, конечно, полное право имеете, а мы просто с вами посидим за
одним столом.
     Я  пить  не стал (после того, как  на  войне месяц спиртом вместо  воды
умывался, мне и смотреть на водку жутко было), сжал руку в кулак, как  и те,
кто на службе, чокнулся со всеми. Но после выпитого веселья  не прибавилось,
почти все спать разошлись, а я к прапорщику подсел. Мы с ним, вроде, земляки
- он из Томска родом, недавно из отпуска вернулся.
     - Расскажите, как там, дома?
     - Так ты через пять суток сам  увидишь,  чего уж там? А вообще-то  черт
знает  что  творится,  народ как  с  ума посходил  и в  большом,  и в малом.
Кооперативы какие-то, деньги бешеные, в  магазине водка  с  двадцати  одного
года,  по паспорту, и  то  не купишь. Бандиты  на  крутых  машинах по городу
внаглую гоняют,  на ментов плюют. В газетах и по телеку - сплошная политика,
перестройка  и  прочий  мусор.   То  афганская  война,  то  гражданская,  то
бандитская. Я всего год не был, а приехал - и город, и людей не узнаю. Да ты
не тушуйся, здесь выжил, а дома и подавно  все нормально будет,  привыкнешь,
жизнь наладится.
     Добрались мы до Уссурийска, с великим трудом билеты взяли  -  и опять в
поезд, до  дома. Я почти всю дорогу проспал, как сурок, словно вся усталость
за службу сразу навалилась. Поезд в  Новосибирск  пришел 31-го декабря  в 23
часа. Прикинул, домой зайду, как Дед Мороз,  перед самым наступлением Нового
года.  Вышел  я  на перрон,  снег кругом, холодина, глянул на табло  рядом с
вокзалом  -  32 градуса, крутовато, после приморского  нуля.  По пограничной
"собачьей"  привычке  воздух  носом  втянул прерывисто, принюхался... Фу  ты
пропасть!  Вся таблица Менделеева в воздухе, как  тут люди дышат?!  И побрел
наверх по  лестнице, отмахиваясь от таксистов  - куда там ехать, если мне до
дома пять минут ходьбы. Поднялся, глянул на площадь - огни, люди кругом, все
торопятся, машины,  все цветное,  ничего армейского...  И тут меня  аж в жар
бросило - осознал, почувствовал: все! Дома!  Я живой и  я дома!  Снял шапку,
поднял лицо к небу, постоял долгую минуту, не обращая внимания на удивленных
прохожих, продышался и пошел, медленно-медленно, и мороз меня не брал. Шел и
внимательно присматривался: этого забора  не было, а  здесь  дом здоровенный
вырос  и  уже  люди в нем живут, на  этом  повороте так  же скользко, как  и
раньше,  а в  этот тополь  три  года назад машина врезалась...  Что-то новое
видел, что-то  старое,  не  изменившееся,  но  почему-то  особой радост