дняли мятеж против кровавого режима предателя Амина! - Не понял, товарищ полковник?! - Я, кажется, достаточно ясно объяснил, лейтенант! Со сторожевой вышки, куда он было взобрался, чтобы наблюдать за киносъ?мкой, Моргульцева согнали - не должен был советский офицер попадать в кадр. Тогда он приказал солдатам вынести из кабинета начальника тюрьмы кресло, устроился зрителем в первом ряду. - Так никто и не узнает, что это мы Пули Чархи захватывали, - расстроился кто-то из солдат. - Никто не поверит!.. - Это точно, бляха-муха! - обиженно подтвердил Моргульцев. С дядей Федей свидеться больше не пришлось, говорили, погиб он через несколько месяцев. Где? При каких обстоятельствах? Никто толком не знал. "Может врут, что погиб, а может и впрямь убили. Он же комитетчик. У них никогда правду не узнаешь..." - решил Моргульцев. В первые годы войны вообще страшно было задавать вопросы, опасались люди всего. Однажды после ранения Моргульцев в госпитале лежал, спирт пил с одним капитаном. Черноволосый, загорелый, то ли татарин, то ли таджик. Нос запомнил - длинный, переломанный в нескольких местах. Крепко тяпнули. Разоткровенничались по пьяни, кто да где был, кто да что делал в Афгане. Оказывается, обоих судьба забросила в Кабул в декабре 1979 года. Походили вокруг да около, да, не сговариваясь, решили не темнить. - Я тюрьму брал, - признался Моргульцев. - Пули Чархи. А ты? - А я - дворец... - Дворец Амина?! - Моргульцев даже поперхнулся. Глянул на капитана, а тот опустил голову, смотрит куда-то себе под ноги. После паузы подтвердил: - Так точно. Про дворец Амина ходили разные слухи. И девятая рота из Витебской дивизии вроде как участвовала в штурме, и КГБэшники якобы присылали спецгруппу. Разлили остатки спирта, чокнулись: "ну, будем", выдохнули почти одновременно, запрокинув головы, влили в себя, занюхали ч?рным хлебом. - Я в "мусульманском батальоне" служил, - продолжил после паузы капитан. - Слышал такое название? - Слышал, - соврал Моргульцев. Решил не расспрашивать, что это за странное название. Какая-то спецчасть, наверняка. - И самого Амина видел? - Видел... только м?ртвым... - ?.. Собеседник замолчал, взвешивая все за и против. - Он лежал на полу в майке, в одних трусах, на груди в районе сердца было большое красное пятно. Надо было убедиться, что он м?ртв. Потянули за левую руку, а она оторвалась... Моргульцева пот прошиб. "Зачем он мне это рассказывает? Зачем я ему про тюрьму брякнул? Молчать надо было, молчать!" А капитан из "мусульманского батальона" продолжал: - Страшно было. И во время штурма тоже. Мы ведь прямо как на ладони у них были, стреляй - не хочу. Чудом прорвались. А ещ? страшнее стало потом, когда поняли, что произошло. Как-никак, главу государства устранили! Посадили нас в самол?т, думали, не долетим. Кто из знает?.. Казалось, что теперь свои же могут отравить. Зачем оставлять свидетелей? Расформировали нас, разослали по разным частям... За завтраком трещала голова. Моргульцев поздоровался с капитаном, а тот отвернулся, сделал вид, что незнаком. "Наболтал лишнего!" Пообещал тогда себе Моргульцев, что молчать отныне будет. Нечего гордиться, нечего про тюрьму бахвалиться! За Пули Чархи представили Моргульцева к ордену "Красного знамени". Старшего лейтенанта получил досрочно. Сыну третий год ш?л. И как будто кто сглазил! Повалилось все из рук, рассыпаться стала доселе ровно складывавшаяся жизнь, словно поднялся он на горку и не удержался, под откос покатился. Сперва жена ушла. Появился у не? кто-то, пока в Афгане служил Моргульцев. Не из части, гражданский субъект. Ув?з е? из Витебска. Моргульцев запил, зачастили нарекания от комбата, служба радости не приносила, политотдел на психику давил, воспитывал. Он по молодости резким был, вспыльчивым, все больше посылал на три буквы, по морде заехать торопился, не успев подумать, кого посылал и кому кулаком нос разбивал. Вскоре ЧП на его голову приключилось: дедушки до полусмерти новичка забили. Несколько лет ушло на то, чтобы все выправить. Женился второй раз, дочь родилась. Снова в Афган попросился. Про семейные передряги ротный сослуживцам не рассказывал, но они и так знали. Кто развелся, кто вновь женился, у кого где дети остались - в армии ничего не скроешь. В комнате Моргульцева висел рисунок сына от первого брака. Раз в месяц он писал ему короткие записки, отправлявшихся в отпуск офицеров просил зайти в Союзе на почту, отправить небольшую посылку с подарками. Мальчишка нарисовал самол?ты-птицы, сбрасывающие бомбы-сосульки, горящие танки-букашки со свастикой на броне, на которые наступали танки с красными звездами, бегущих между взрывами бомб человечков с автоматами. В правом углу сын написал печатными буквами: "Это я сам рисовал папа пришли мне пажалуста жвачку"... x x x Дни летели незаметно, скапливались в недели, месяцы. Рейды, боевые, ранения и смерть офицеров и солдат - он подстраивался под афганский ритм, превращавший каждую оборвавшуюся судьбу в нечто прозаичное. Смерть бывала нелепой, трагичной, героической, но более не ужасала Шарагина, как раньше, в первые месяцы; смерть стала делом обыденным, воспринималась как одно из неизбежных условий войны. Шарагин выловил в стакане водки две новые звездочки, когда обмывал очередное звание - старший лейтенант. Оформили наградной. Подписал бумагу Моргульцев, взглянул лукаво и как-то между прочим, поинтересовался: - Любишь потных женщин и теплую водку? - Сме?шься?! - Значит в отпуск пойд?шь зимой! - Как зимой? - расстроился Шарагин. - Да ты что! - Надо же кого-то отправлять. - Но меня-то за что?! - Зебрев уже был. Епимахову - рано. Пусть втягивается. Значит, тебе ехать. - Давай, может, потом, а? Ближе к весне?! - Потом будет суп с котом, бляха-муха! Свободны, та-ва-рищ старший лейтенант! - Тогда я завтра в город выбираюсь! ...как же без бакшышей-то домой? с пустыми руками?.. - Я об этом ничего не знаю, - перестраховался Моргульцев. Собраться в отпуск офицеру - на то много времени не требуется. Бумаги в штабе подписать, вещи в сумку побросать, да выяснить есть ли завтра на Ташкент борт. Проблематичней с подарками родным. Да и себе обновки нужны. Тут уж время надо. Тут уж как повез?т. Чтоб вылазку в город организовать. Шарагину повезло. И в лапы патрулей не попался, и в части не спохватились, что полдня отсутствовал старлей. Только приземлились в Ташкенте, он сразу помчался за билетами, и у воинской кассы, разговорился с молодым офицером в джинсовом костюме. Сразу признал в н?м афганца. ...такие "варенки" только в Афгане продаются... и по роже видно - военный человек... Как братья-близнецы смотрелись они с Шарагиным со стороны. Первые джинсы в своей жизни заимел Олег. Офицер на тот же московский рейс надеялся место достать. ...от Москвы уже поездом... Потолкались, подождали, выцарапали билеты. Пока маялись у касс, дал офицер Шарагину дельный совета. ...а почему бы и нет? сниму с книжки деньги и рван?м к морю... Им с Леной предстояло столько наверстывать, все недосказанные в письмах чувства, волнения, нежность вдвоем заново пережить. ...так лучше у моря, чем в родительской квартире... а после моря можно и с родителями недельку-другую пожить... ...полтора почти месяца - на вс? хватит время!.. - Квартиру всегда найд?те. В крайнем случае - комнату. Были б бабки! - обнад?жил попутчик в джинсах, пока пили пиво в аэропорту. Разрывали Шарагина волнения. Не думал он так скоро родных увидеть. Никто не ждал его в отпуск раньше, чем через полгода, только недавно, казалось, в Афган проводили. Обрадовались, конечно, но и они - и Лена и родители - по-своему рассчитывали месяцы и приготовились ждать. А тут на тебе - позвонил, что уже в Ташкенте, вылетает через два часа. Такой сюрприз обрушил на родных! Да ещ? грандиозные планы поездки на море! А сколько подарков невиданных прив?з! Рассказывайте, как вы тут без меня обходились? Справляемся, все хорошо, сынок, ни о ч?м не волнуйся, милый. Батя только хорош, молчал бы, кто его за язык тянул, так нет, ляпнул как-то, оставшись один на один с Олегом: - Ты с ней поговори. - С кем? - С Леной. - О ч?м? - О том, что за хмырь к ней тут клеился... Как в лицо плюнул. Мерзко стало. Не такой он человек, чтоб не доверять Лене, но и спросить напрямую не решился, вдруг обидится. Не поверил Олег словам отца, но внутри червячок поселился, два дня точился, покусывал. Пока с мамой не переговорил. Мама все просто и по-женски разъяснила. Вовсе не роман никакой, нечего переживать, ни в ч?м Лена не виновата. Действительно, был тут какой-то лейтенантик, не здешний, заезжий, из ракетных войск. Увидел он Лену, влюбился с первого взгляда. Потом вернулся спустя какое-то время, цветы дарил. Она только жалела его. Что ты с него возьм?шь? Сидят они месяцами в шахте на боевом дежурстве, думать-то больше не о чем, и чтоб с ума не сойти, лейтенантик выдумал себе любовь. Лена с ним серь?зно поговорила, с тех пор он больше не появлялся... ...вс?, проехали... забыли... Лена никогда не видела море. Да и он сам тоже. Настюха в своей жизни та вообще только на речку в деревне ходила. - Море - это как сотни рек, - пытался объяснить Олег. - Как две или как тли лечки? - Больше, очень много речек. И другого берега никогда не видно. Деньги летели и летели. Переплатил за билеты. Не сезон, никто на юг не летит, а билетов все равно нет! ...это только у нас такое возможно!.. В аэропорт на такси, из аэропорта на такси - благо набежали денежки за месяцы в Афгане. Двойной оклад все же. Раньше о таком и не мечтал! ...чего их жалеть, деньги-то? ещ? заработаю!.. Первый раз в жизни независимым человеком себя почувствовал. ...потому-то в Союзе много и не заработаешь... если у человека много денег, так он же от общего порядка тут же отобь?тся... Совсем недавно подневольным и бесправным ощущал себя Олег. ..."я другой такой страны не знаю, - напевал однажды пьяный капитан Моргульцев, - где так вольно... смирно и равняйсь!" Деньги предоставляли мнимую свободу, пусть временную, но возможность выбирать, пусть временно, но вселяли уверенность. В гостиницу, правда, их не поселили, сказали, мол, бронировать надо было заранее. Предложил тогда Шарагин взятку, и это не помогло. Неловко получилось у него, грубовато, никогда раньше не приходилось взятки давать, да, к тому же, уж больно принципиальная попалась администраторша, расфыркалась. Лена и Настя стояли у входа, робко заглядывали в вестибюль, дальше их не пускал швейцар. - Ты же ведь самую шикарную гостиницу выбрал, конечно у них мест нет, - попробовала найти оправдание Лена. - Здесь только интуристы живут. - Плевать, поехали в частный сектор! - Шарагин махнул рукой, подзывая такси. - Вдоль моря прокатимся, шеф, покажи нам побережье. Плачу по двойному сч?тчику! Будет хороший ресторан по дороге, остановимся на обед. И комнату нам надо будет по ходу дела найти, чтоб обязательно с видом на море. - Сделаем, командир! Прокатил с ветерком, и ресторан самый дорогой выбрали, и когда расплачивались, Лена только ахнула, сколько денег растратили зря, ради чего? А Олег светился весь, с гордостью отсчитал сумму и сверху добавил. Лена даже не удержалась: - Зачем ему ещ?-то было давать? Он и так с нас содрал втридорога, - не приучена она была сорить деньгами. Когда они только поженились, от получки до получки едва денег хватало, иногда по десяточке занимать приходилось, а тут такое барство. - На чай, - важно сказал Олег, но заметил, что переживает бессмысленное, неоправданное растранжиривание Лена, обнял е?: - Котенок, не думай о деньгах, заработаем! Вс? у нас будет! Настюша проснулась раньше всех, разбудила обнимавшихся во сне папу и маму, - всю ночь, как заснули, прижимал к себе Лену Олег, - старательно выговаривая, сказала: "Папуська, пад?м на леечку". Море пенилось, штормило, дул прохладный ветер, тучи прятали солнце, о купании речи не шло - не сезон. Гуляли по набережной, и редкие прохожие с удивлением смотрели на загорелого мужчину и бледную, белокожую женщину с реб?нком. И вспомнилось раннее детство: На плечах у отца переплыл он реку! Ничего, не страшно, когда тебя папа вез?т! О, если б только он всегда таким был! Бодрым, вес?лым. Если б чаще шутил, смеялся! Но бодрым и вес?лым папа был только тогда, когда крепко выпивал. И тогда выпили они с друзьями хорошенько. Разлеглись на травке возле нарезанных овощей, колбасы, бутылок, кто с ж?нами, кто - сам по себе. Отдыхают офицеры. А Олег срезал удилище, привязал леску, крючок, поплавок, груз - рыбачил. Повеселились, отдохнули и пора закругляться, настаивала мама, замечая что переусердствовали мужики, пошатываются, языки заплетаются. И пуще заволновалась мама, когда мужчины собрались купаться: вода прохладная, застудитесь, и мальчишку незачем с собой тянуть! Ничего. Будущему офицеру полезно такое закаливание! Разделись, как по команде, вбежали в воду, брызгаются. Кто-то нырнул поглубже. "Пош?л икру метать!" Смех. Пьяному действительно море по колено! И вовсе не такая уж холодная вода, мама! Олежка, запрыгивай! Отец присел. Садись удобней. И кто-то запел: "Но от тайги до британских морей, Красная армия всех сильней!" Папа разрезал воду, как торпедный катер. Переплыв?м, сын?! Не боишься?! Нет! Тогда айда на другой берег! Но плыть с сыном на плечах тяжело. По дну пош?л отец. На цыпочках, вода - до подбородка. Течение сносит вправо. Олежка весь светится от счастья. Напрасно мама волнуется! Помахал ей рукой! У нас вс? отлично! Другие искупались, обсыхают, трусы в кустах выжимают, на одной ноге голые прыгают, никак другой ногой в трусы не попадут, разогреваются, чтобы не замерзнуть, руками, как мельницы, крутят, курят, по стопочке опрокинули. Папа же упрямо ид?т дальше... На том бережку песчаный пляж. Не долго уже. Но пошатнулся папа, стал погружаться под воду! И Олежка окунулся, сполз с плеч, под воду нырнул, забарахтался, не умея толком плакать. Мама на берегу вскрикнула. Кто-то прыгнул в воду, поплыл спасать. ...только бы не утонуть!.. А папа. Где папа? Снесло Олежку течением в сторону. Папа тоже захл?бывается. Не плыв?т. Лицо искривилось. Как щенок бултыхается Олежка в воде. Держится на плаву из последних сил. Захл?бывается. Наглотался воды. В л?гкие вода попала! Закашлялся. А спасение близко! Доплыли до него, ухватили, к берегу тащат! И папа кое-как выплыл... Обошлось! Спасли мальчишку! Не надо сл?з! И ругаться не надо! Никто не виноват. Бывает. Ногу свело. И кто же знал, что там такая яма будет, что по дну не перейти? Как в пропасть провалился... Налей лучше штрафную и пацана растереть как следует... ...Настюшку научить плавать! в следующий же отпуск!.. Как назло начал накрапывать дождь. Они пообедали в кафе, на рынке фруктов накупили. Снова, как показалось Лене, забылся Олег: даже не торговался, будто стыдно ему было торговаться из-за одного рубля, сорил и сорил деньгами. А из таких рублей какая сумма набегает! Торгаши чувствуют, у кого деньги есть, цены сразу взвинчивают. Смолчала Лена, поняла, что шикует-то он ради них, приятно ему побаловать их свежими фруктами. Не стала упрекать его в том, что деньги тратит зря, и не экономит вовсе. Зачем настроение ему портить? Сам потом пойм?т, остановится, перестанет сорить деньгами, сообразит, что на обратную дорогу оставить надо. Через неделю на море Настюша зашмыгала, зачихала, скоро насморк перебрался к Лене, и последним заболел Олег. ...тоже мне отпуск!.. - Забыли бросить в море монетку, - спохватилась Лена. Вернулись на берег. Поставили чемоданы, подошли к воде. Под фиолетово-синими облаками кричали чайки. - Чтоб вернуться, - пояснил Олег. Вложил в маленькую руку дочери двадцать копеек. - Кидай. Примета такая есть. Монета зазвенела о гальку... Первый отпуск с войны всегда проносится незамечено. Слишком колеблется в первый отпуск офицерская душа - между семьей и службой, слишком мало сбывшихся побед и слишком много ожиданий впереди. Разрывался Шарагин. Да и не планировал он так быстро родных увидеть, мать с отцом, когда забирал он Лену и то удивились, никто не ждал его в отпуск раньше, чем через год, а то и больше после отъезда в Афган. Обрадовались, конечно, но и они - и Лена и родители - по-своему рассчитали месяцы и приготовились ждать. А тут на тебе - позвонил, что уже в Ташкенте, вылетает через два часа. x x x Вся эта история произошла без него, пока Шарагин был в отпуске. Появился в роте "сын полка". Дело в том, что щенка приютил на выезде Епимахов. Боксер - ни боксер, овчарка - ни овчарка. И не пойм?шь сразу. Из комендантской бригады подарочек. Визгливый, наивный, забавный, доверчивый, добродушный. Доброта так и хлещет наружу. Кто ни подойд?т, кто ни погладит - хвост пропеллером запустит, оближет. Бойцы его "сыном полка" прозвали или просто "Сын". На боевой машине пехоте ехал щ?н, как настоящий десантник. И на афганцев мигом тявкать научился. Куда его только девать? Погода зимняя. Пропадет. В роте не оставишь. Не на заставе ведь рота стоит - в полку. Иные порядки. Одно дело у саперов собаки обученные, породистые, другое дело - "сын полка", беспризорник, дворняга. Прознает Богданов - вздрючит всех подряд. Привезли все-таки Сына в полк. А что дальше? В казарму его не возьм?шь и возле казармы будку не поставишь. В парке боевой техники, в самом укромном местечке домик устроили из ящика. Старый бушлат подложили, чтоб теплее спалось, и носили еду - объедки из столовки. Чаще других наведывались Мышковский с Епимаховым. Моргульцев, ясное дело, как ему и положено, нахмурился, ворчал. Однако сам был замечен в тайном подкармливании щенка. Боец рассказал Епимахову, что ротный втихаря прин?с Сыну кашу с туш?нкой, командам "сидеть", "лежать" обучал, да только щенок пока совсем несмышленый, обслюнявил от счастья ротному всю форму, грязными лапами попачкал - до лица все достать хотел, нос ротному облизнуть. Рассудил Епимахов как: перекантуется, откормится малость щ?н, а на выезде пристроим, если уж никак нельзя будет оставить, на заставу определим. Так и сложилось бы все, не попадись Сын под ноги Богданову. Тогда Мышковский его кормил и, узрев начальство, успел нырнуть за БМП. А Сын не привык на своей территории прятаться. Свою территорию надо охранять. Неудачно получилось. Сын ведь не научился в званиях разбираться. Ему что рядовой, что лейтенант, что подполковник - все одинаково. И генерала бы он не сумел отличить от капитана. Выскочил щ?н из-под БМП, охраняя вверенную боевую технику роты, тявкнул. Не со злобы, не по-настоящему. Не как на афганца, - в запахах разбираться научился щенок, - предупредительно тявкнул, мол, осторожно, меня здесь как бы на пост охранять поставили. И не убежал, не спрятался, а под ногами и остался стоять. Хвостом виляет, мол, жду приказаний! А Богданов с кем-то разговаривал, от неожиданности попятился и отдавил Сыну лапу. Визгу было! Мышковский высунулся из-за брони, а выйти побоялся, шмыгнул обратно. Обиделся на Богданова Сын, затаил недоброе чувство. Уж очень больно наступили ему на лапу ботинком. И за что? Богданов чертыхался, приказал выяснить, кто собаку в полк приволок. И Моргульцеву всыпал за то, что в зверинец парк боевой техники превращает. Приказано было очистить территорию от бездомных собак. В срочном порядке. Моргульцев вызвал Епимахова, накричал и велел от Сына избавиться. Епимахов умолял хоть несколько деньков подождать, пока он с кем-нибудь не договориться, пока куда-нибудь не удастся Сына пристроить. А через два дня Сына нашли в парке. Из пистолета пристрелили щенка. Говорить на эту тему в полку не говорили, каждый отдельно переживал, молча, уединенно, и Епимахов и Мышковский поклялись выяснить, кто застрелил Сына. Все указывало на Богданова. Только как докажешь? А если и докажешь, что это изменит? Речь ведь не о человеке. Солдат или офицер погибнет, и то не всегда докопаешься до всех обстоятельств смерти, а тут - дворняга. Часовой признался Мышковскому, что действительно приходил Богданов лично в парк, проверял, там собака или нет. "А выстрел слышал?" Нет, ничего не слышал часовой, ничего больше не сказал. Подумаешь, щенка потеряли! Скажешь, что слышал, а Мышковский пойд?т и застрелит подполковника. Вот тогда будет история! Всех затаскают, и особый отдел, и прокуратура... x x x Ничего не изменилось за полтора месяца в полку. Уезжал в отпуск, беспокоился Шарагин: а что если боевые? Воевал-воевал, и на тебе - пропустил операцию важную. Как же так, все поедут, без него?! ...не годится... обидно... По большому сч?ту, однако, ничего он не пропустил. Так, пару выездов. ...будто и не было отпуска... будто никуда не уезжал... Епимахова разве что опалила война: несколько раз под обстрел попадал, у самого уха пули свистели,. И ничего. Гордый ходил теперь лейт?ха. ...точно с женщиной первый раз в жизни переспал... Как и любого по-хорошему честолюбивого и тщеславного молодого офицера, Епимахова необходимо было какое-то время удерживать за воротник, чтобы он сам определил разницу между романтикой побед и настоящим боем; кто-то непременно должен был охлаждать пыл новичка, рвущегося под пули, дабы не постигла его участь многих новоиспеченных лейтенантиков, прибывших в Афган и не дослуживших и до первого отпуска. В данном случае, никто, по всей видимости, этим не занимался. Просто везло Епимахову. - Мне нагадали, что от пули я заговорен, - заявил он возвратившемуся из отпуска другу. - Это кто тебе такую ерунду сказал? - Цыганка. - Сплюнь. Вот так-то лучше. И по дереву постучи... Втягивался новичок в военно-полевой быт. Учился убивать, хлестко ругаться матом, не удивляться смерти. Прибарахлился: поднакопил чеков, поторговался в дуканах, в военторге потратился, отоварился по мелочи - и джинсы, и сувениры, и безделушки, - в общем, стандартный набор советского офицера в Афганистане. Появился у него надежный друг - водяра, проверенное веками российское лекарство от многих бед и сомнений, от печали и тоски душевной. Епимахов утратил свою восторженность, сделался немножко циничным, потому как на смену уверенности в спасительную роль Советской Армии в Афганистане пришло разочарование. Чувства свои он никому не обнаруживал, только Шарагину приоткрывался, иногда, если, бывало, курили вдвоем на улице, особенно после водки, когда мысли и язык раскрепощались. Рассуждали о стране, в которой родились, выросли и служили. Рассуждали о войне, что свела таких разных людей вместе. Переживали, терзались, что так глупо порой, непродуманно, впустую ...расходуется русская силушка... бросаются батальонами, полками, не берегут людей, не берегут армию. Воздерживались обсуждать только одну тему - возвращение домой. Нельзя на войне, где ты временно переда?шь жизнь в руки судьбы и случая, где ситуация может запросто потребовать от тебя вынужденной жертвы ради друга, ради цели, ради принципа, - нельзя на войне планировать и расписывать дал?кое, оставленное в ином мире, с иными ценностями будущее, по крайней мере во всеуслышанье не стоит это делать. Запросто можно просчитаться. глава восьмая ГЕНЕРАЛ 40-я общевойсковая армия или "Ограниченный контингент советских войск в Афганистане" была очередным незаконнорожденным реб?нком великой империи под названием СССР. Родители - ЦК КПСС и Министерство обороны - всячески скрывали свой грех, и поэтому, наверное, народу советскому не позволяли упоминать о реб?нке, как если бы он совершил нечто крамольное, преступное, порочащее весь род. Мало знала многомиллионная страна о той войне, мало интересовалась, и потому не очень-то и переживала за то, что почти десять лет на южных рубежах тянулись боевые действия. Только те, чьи мужья и сыновья уезжали в Афган молча тревожились за их судьбу. Те же, кому довелось служить в "Ограниченном контингенте", особенно в первые годы после ввода войск, не смели и самым близким людям довериться и поделиться испытаниями и переживаниями, выпавшими на их долю, обсуждать афганскую войну опасались. К другим незаконнорожденным детям, что хозяйничали в странах более преуспевающих и неохваченных войной, - в Венгрии, Польше, Германской Демократической Республике, Монголии, Чехословакии, родители относились более благосклонно. Послали 40-ю армию в конце 1979 года на чужбину, послали по вздорной прихоти, и она усердно, на протяжении многих лет, пыталась заслужить любовь и расположение стареющих, и слегка выживших из ума родителей. Заслали в чужие края, чтобы покой она охраняла, значимость и силу империи преумножала, чтобы содействовала расширению и процветанию владений, и без того бескрайних, неохватных. Но поскольку империя была не совсем обычной, и последней, по сути, империей ХХ века, выходило в ней вечно все наоборот. Вместо того, чтобы получать прибыль от подвластных земель, отдавала сво? кровное, делилась последним куском, и могущество е? таяло. Подданные великой империи не ведали, отчего живут они плохо, почему никак не наступит обещанное давным-давно, на заре Советской власти, процветание и изобилие; они искренне верили в богов, которые выдумали и создали новую империю; подданные были романтиками, людьми наивными, они любили слушать обещания, верили в чудеса, и в мыслях допускали, что чудо запросто может произойти в любой момент, как в русской сказке, в которой выплывает вдруг золотая рыбка и исполняет все желания. Впрочем, особого выбора у них не было. Сравнивать свою империю было не с чем. А их историческую память давно укоротили всяческими "краткими курсами". ..."если вы никогда не видели японского телевизора, советский телевизор - самый лучший в мире", - как-то, после поездки по дуканам, с горечью сказал капитан Моргульцев... ...ещ? он любил повторять, что "советские часы - самые быстрые в мире, а советский паралич - самый прогрессивный"... Разные слухи ходили в среде военных об истинных причинах ввода войск. ...армия, в конце концов, на то и армия, чтобы воевать, а коли войны все нет и нет, надо е? выдумать... Армия великой империи, по сути дела, более тридцати пяти лет воздерживавшаяся от крупных боевых операций, вдруг решила поразмяться, поупражняться в реальных условиях, проверить, все ли оружие, созданное в последние годы, действует должным образом, испытать технику новую, проверить в деле командиров и тактические разработки, которые они усваивали в училищах и академиях; Армии Советской нужен был враг, а поскольку враг не нападал, решили, что пора самим что-нибудь придумать, какой-нибудь дальний поход организовать, благо идеологи к этому времени закончили работать над очер?дной главой из сказки о мировой революции. Глава называлась Афганистан. В ней, как всегда просто и убедительно, доказывалось, что возможен, в отдельных случаях, переход страны сразу из феодализма в социализм, минуя промежуточную, капиталистическую стадию. ...мышцы при долгой езде на броне затекают, - вот также и армия и идеология устали сидеть без дела, на привязи, притомились от ожидания... Извиниться и уйти гордость не позволяла, ошибки признавать империя не умела. Да и были ли такие примеры в истории, чтобы империя искренне раскаялась в содеянном и смиренно ретировалась с захваченных земель? И с первых дней своего существования жизнь 40-й армии пошла наперекосяк. ...как там вс? на самом деле решалось с Афганом? поди разузнай! а коли промах дали - обидно... за дурачков нас держать не надо! повоевали несколько лет, понятно стало, что не клеится, надо тактику менять, надо хитрить... или уж прекращать церемониться и крушить их всей мощью... ...геополитику и мы понимаем, даже на уровне взводного, не маленькие... на то и вооруженные силы, на то и десантные войска, чтобы страну оградить от внешней опасности, чтобы первым удар нанести, так сказать, привинтивно, чтобы разгадать задуманное противником и пресечь! и слабоумному понятно: в маленьком Афганистане две идеологии столкнулись, уп?рлись рогами, и будут биться до конца... нашла коса на камень!.. с кремлевской колокольни- то им, поди, видней... больше обозреть удается, дальше, впер?д заглянуть... тут не все так просто... не все нам известно... много подводных камушков... так что, опять же, лучше и не спорить... лучше не противиться, не заниматься мазохизмом... коли сам не все до конца знаешь... есть приказ - впер?д... на старости лет, в отставке анализировать будем... к тому времени все и разъяснится... надеюсь... а сегодня задача простая - не споры вести о мировой революции, а духов давить... ...никто не спорит, мы гильзочки от мелкашки по сравнению с теми, кто верховодит в политике - с тяжелой артиллерией... для меня рамками полка все определяется, я и дивизию, при всем желании, не увижу, а им вон какой широкий охват нужен - вся страна, все военные округа, вся промышленность, и за бугром, что твориться, вынюхать, разведать, чтоб опередить америкашек, чтоб не пасть лицом в грязь... видят ли? должны! все ли учли? не могли не учесть! тогда и вопросов быть не должно! надо - так надо! обрисуйте картину - мы поймем! и победим! не отступим! только потом на своем стойте, потом не переиначивайте мнения и точки зрения, чтоб уж до конца вместе! интернациональный долг, так интернациональный долг! самое опасное - половинчатость! самое обидное - когда кто-то назад пятится! и грош цена тогда подвигам и орденам русского солдата... не чувствуешь, что выдержишь до конца, так нечего и вызываться в драку!.. Вечером утомительная жара отпускала. Свежело. Особенно на сбереженных аллеях на территории штаба армии. Суета у бывшего дворца Амина, тр?хэтажного каменного массива с колоннами на высоком холме, находящимся почти за городом, да и в самом дворце, где располагалось командование 40-й армии, затихала до восхода солнца. Люди становились свободнее в настроениях и в формах одежды. В декабре 1979 года дворец сильно пострадал, когда империя приказала ликвидировать тогдашнего лидера Афганистана Хафизуллу Амина. По иронии судьбы, Амин, настоятельно призывавший Советский Союз ввести в страну войска, первым от удара этих войск и погиб. С годами на прилегающей к дворцу территории выросли многочисленные военные части. На небольшой, размером в несколько квадратных километров территории, усердно охраняемой от самих афганцев, построили городок, и установили, как заведено, советскую власть в одном отдельно взятом районе Кабула. За домом офицеров в открытом кинотеатре, прямо как в черноморском санатории, крутили художественный фильм, и реплики из картины повисали в воздухе над прохаживающимися вдоль аллей редкими парочками. Промчался к выезду в город на красных "Жигулях" кто-то из гостивших в штабе армии советников. Из полумрака вынырнули четверо солдат в бронежилетах, касках, с автоматами за плечами. Их вел сержант, сменявший посты. Один из солдат прятал в кулаке сигарету, и так, чтобы никто со стороны не приметил, время от времени затягивался, выпуская дым вниз, под подбородок. Они подошли к магазину военторга, остановились, постояли с полминуты, один за другим, повернув головы вправо, и через стекло высматривали в освещ?нном, пустом зале заграничные товары: обувь, спортивные костюмы, японские магнитофоны, недоступные по ценам для солдатни. В дневное время попасть сюда солдату вряд ли бы удалось, не солдатское это дело ходить по магазинам, никто не отпустит его из части, да и денег на то у солдата нет; оставалось вскользь, урывками наслаждаться импортным изобилием. Мечтать о лучшей жизни никому не запрещено, даже солдату. - Фирма! - Кто носит фирму Адидас, тому любая баба даст! - Топай, валенок сибирский! - приказал сержант. После ужина в кругу таких же как и он сам генеральских чинов и партии на бильярде в гостинице Военного совета, выстроенной у подножия дворца, Сорокина потянуло на свежий воздух. Накормили очень вкусно, по-домашнему. Для генералитета всегда готовили отдельно, продукты выделяли особые. И официанток отбирали в гостиницу Военного совета милых, приятных, с хорошими внешними данными. Сорокин высвободился от различных приглашений в гости, решил отдохнуть от застолий, проветриться перед сном, лечь пораньше спать, чтобы утром с ясной головой лететь на боевую операцию. Переодевшись в тренировочный костюм, он покурил на улице и отправился на прогулку по городку, чтобы переключиться от дневных забот. Его никто не узнавал в лицо, не брал под козырек, не приветствовал, и это нравилось генералу. Это означало, что он здесь временно, без определенной штатной должности, не обремененный повседневными вопросами, связанными с боевым управлением и личным составом. В то же время, он был наделен большими полномочиями, и факт этот придавал генералу неописуемую гордость.. Полномочия предполагали его ответственность в вопросах партийно-политической работы, а значит, касалась всех и каждого. В армии всегда существовало деление на генералов популярных и непопулярных, известных и неизвестных, значимых и незначимых. Различались генералы по должностям, которые занимали, по норову, и по тому, каким образом получили свои звания и должности. Сорокин был из числа тех, кому погоны достались благодаря Афганистану. Он на собственной шкуре познал, что такое война, заслужил полковничий чин не за письменным столом в Главном Военно-Политическом Управлении, а под огн?м, и следующее звание пришло за участие в войне, потому, что в восьмидесятые годы офицеры-"афганцы" составляли движущую силу Советской Армии, им отдавали предпочтение, на них делался основной упор. Прогуливаясь по территории штаба, Сорокин замечал, насколько основательно построен городок штаба армии, припоминал вычитанные недавно в справке цифры - в какие-то там сотни миллионов рублей оценивалась вся армейская недвижимость в Афгане - и сравнивал с палаточным бытом первых лет войны. Целый батальон однажды завшивел. Наведался он как-то туда из дивизии, а там, мать честная, солдаты грязные, немытые, чумазые, чешутся не переставая. Определил тогда Сорокин всему батальону банный день, а форму приказал сжечь, и палатки все перетряхнуть, и белье постельное простирать, прокипятить. Солдатне-то что, солдатне баня праздник. А командиры в панике, сквернословят, как быть, как ослушаться дивизионное начальство, тем паче начальника политотдела? Кому пожаловаться на политработника? Никому не пожалуешься. Сорокин звонит в дивизию, докладывает, что, мол, так и так, мол, докатились, в грязи, как последние свиньи живут, и требует: выдавайте новое обмундирование, часть не боеспособна. Ему комдив кричит, что сдурел он, что саботаж это, что под трибунал его отдаст. Не струхнул Сорокин, да и обратного пути не осталось, дымились гимнастерки и брюки. На всю армию разразился скандал. Добился все же своего, привезли с вещсклада новое обмундирование. А куда б они делись?! Так-то он о людях заботился в те нелегкие годы, за правду бился, сво? мнение отстаивал. Не всякий политработник на подобное решится! Теперь все изменилось. За нынешних военнослужащих, обеспеченных добротными модулями, кондиционерами, банями, магазинами, кинотеатрами, прачечными комбинатами, пекарнями, кафе, парикмахерской, Сорокин, разумеется, радовался, и все же жалел тех, кто мерз под шинелями в ту первую после ввода войск зиму. Тех неустроенных солдат и офицеров, что подняли по приказу и отправили "за речку" оказывать интернациональную помощь. Жалел он и самого себя, того, что мерз и терпел вместе со всеми первый военный афганский год. Он гордился, что был в числе первопроходцев. Ему даже представлялось перед командировкой в Кабул, что подобный опыт придаст ему большее уважение, но, к своему разочарованию, обнаружил Сорокин, что никто из офицеров, по сути, и не интересуется, каково было им служить в восьмидесятом. Для полковников и генералов, с которыми ему пришлось общаться в Кабуле, Афганистан существовал, в основном, в настоящем времени, но никак не в прошедшем. Заглядывали иногда в будущее, поскольку люди все же задавались вопросом, а как же дальше, что будет потом, и не собираются ли там, в Москве, выводить ограниченный контингент. Сорокин прош?л Дом офицеров, перед которым торчала на постаменте одинокая нелепая фигурка Ленина, остались позади выделяющиеся среди фанерных модулей каменные здания с квартирами командного состава армии. Навстречу потянулись зрители с киноплощадки. Была и ещ? одна, тайная причина для вечерней прогулки, о которой знал только он сам. Где-то внутри он надеялся, что - чем ч?рт не шутит - познакомится с какой-нибудь интересной особой, коих на территории городка водилось предостаточно. Весь прошедший день заглаживал Сорокин один инцидент. Группа спецназа, совершавшая обл?т окрестностей города в поисках духовских караванов, остановила автобус. С вертол?та дали предупредительную очередь, сели для досмотра, а когда бойцы высадились на дорогу, автобус неожиданно тронулся. Спецназ запрыгнул в вертушку, пустился в погоню, и открыв огонь, превратил автобус в решето. Из двери кровь текла ручьем, а внутри обнаружили четырнадцать трупов мирных, вроде бы, жителей. Оставшихся в живых пассажиров командир группы ув?л за сопку и пристрелил из пистолета с глушителем. Водителя только не добили. Челюсть у него отвисла, решили, что готов. То, что его лишь ранили, выяснилось слишком поздно, когда он оказался свидетелем в этом деле. Иначе бы списали все на духов. Сорокин был доволен тем, как он повел себя в этой щекотливой ситуации. Он постарался замять все дело, применив ряд дипломатических ходов при встрече с членами афганского ЦК и их советниками, свалив все на район, который считается ненадежным, духовским, и сообщив, что по данным афганской же разведки в этот день ожидали караван с реактивными снарядами. В довершение всего, Сорокин заметил, что, пожалуй, вообще стоит прекратить обл?ты спецназа. Собеседник-афганец испугался брать на себя ответственность за такое решение и заявил, что, конечно же, это печальное недоразумение, что, мол, все понимают необходимость разведки и спецназа. Конечно же, он сожалел о случившемся, но на войне случалось и худшее. Бывало, что целый кишлак по ошибке громила артиллерия, бывало, что корректировщик давал поправку и собственные части накрывали огн?м. Ничего не попишешь. Война есть война. Когда он вернулся с прогулки в гостиницу, в холле перед телевизором сидела новая дежурная - молодая, эффектная брюнетка. Советские программы телевидения в Кабуле ловились хорошо. - Спокойной ночи, - выпрямив спину и втянув и почти незаметный живот, пожелал Сорокин. - И вам спокойной ночи, - помахала накрашенными ресницами дежурная, и уставилась в телевизор. Девушка держала расстояние, не полагалось ей заигрывать с проживающими генералами. В своем номере Сорокин долго трепался по ЗАСу - засекреченной автоматической связи - со знакомым в Главном Военно-Политическом Управлении в Москве, от которого надеялся узнать последние новости, расспрашивал о погоде в столице. Знакомого же интересовали вопросы вполне прагматичные: - Собираюсь в твои края, - голос в ЗАСе звучал сдавленно, будто человека на другом конце линии зажали в тиски и выдавливают из него искаженные болью слова. - Хочу видеомагнитофон... И костюм. Мне сказали, что костюмы "Адидас" завозят. - Есть. По талонам. В штабе армии один полковник, председатель парткомиссии занимается распределением. Нам на опергруппу выдали всем. Видеомагнитофонов мало, а за костюм не переживай, сделаем. - Ты, Алексей, договорись, чтобы на мою долю оставили "видик". Я на следующей неделе прилетаю, - гнусавил в трубку знакомый из Москвы. - Постараюсь. А я тебя вот о ч?м попрошу. Завтра на боевые вылетаю. Позвони моим, передай привет. Скажи, у меня вс? нормально. Как правило, высокие чины в армии, прежде всего политработники, и дня не могли прожить без длинных разговоров с дальними штабами, округами и ставками. Иногда человеку, не посвященному в премудрости высшего военного образа жизни, могло показаться, что ЗАС изобрели специально для генералов, чтобы они могли в любую минуту связаться с друзьями, знакомыми и выведать у них последние новости, обменяться слухами, предположениями, узнать о погоде, рыбалке в том или ином военном округе необъятной страны Советов. Поутру, пока Сорокин завтракал, к гостинице Военного совета подъехала его белая "Волга" с афганскими номерными знаками и зашторенными сзади окнами, встала меж двумя "УАЗиками". Шофер генерала, тихий, улыбчивый солдатик Сашка пребывал в хорошем настроении. Он наконец-то привел машину в полный порядок. Прежний водила перед дембелем чуть не угробил е?, наплевать ему было, пачкаться не хотел. Пришлось всю коробку передач перебирать, клапана регулировать, прокладку менять, подвеску проверять, и на все запчасти выцыганивать, выкручиваться. Просто так никто ничего не даст. Не одна его "Волга" генеральская, другие машины есть, и подавать их надо не менее важным начальникам. Провозился Сашка долго, ночами в гараже трудился. В дневное ведь время машину на выезд требуют, и если только совсем не развалилась, не поломалась, будь добр, подавай. Сашка слушал музыку, что звонко и пискляво лилась из портативного магнитофона, лежавшего между сиденьями. Он не знал, кто поет и о ч?м, поскольку певица пела по-английски, но ему нравилась заводная мелодия и вс? время повторяющийся припев про какую-то Марию Магдалину. Сашка слушал музыку и мечтал в своей простой и искренней солдатской голове, как верн?тся он после службы в Афгане в родной пос?лок в Архангельской области, и как будет ходить в джинсах "Монтана" - пока, правда, не купленных, - самых крутых и очень не деш?вых для солдатни джинсах из кабульского дукана. И ещ? будет у него ручка с кварцевыми часами. Вот ручку Сашка уже купил. Кореша помрут от зависти! Мечты о гражданке оборвались, когда к гостинице подкатила ч?рная "Волга". Из не? вылез водитель и небрежно, одним пальцем поманил-приказал Сашке подойти. Сашка выключил магнитофон. Он ненавидел этого коротконогого молдаванина, который готовился к дембелю, и потому считал, что вправе тащить на продажу из гаража все, что под руку попадает. Вместе с дружками они мастерски избавлялись от ворованного. Положение Сашки было незавидное, солдатское, дал?кое от дембеля положение, а значит, деду надо было подчиняться. Молдаванин похлопал по плечу: - Куда сегодня твой собирается? - На аэродром поедем, - Сашка заволновался, ожидая подвох. - Я тебе в багажник положил кое-что. - Зачем? Я же сказал... я же не могу... - взмолился Сашка. - Можешь, - пригрозил молдаван. - У меня, блядь, дембель на носу, закупаться пора. А разве дедушке можно рисковать? А на тебя никто не подумает. Ты у нас честный. Не продашь - вечером лучше не возвращайся! Лучше к духам уходи! Не умел Сашка воровать, не умел врать, и не хотел участвовать в махинациях. Раньше, до того как его посадили на машину, проблем не было. Он видел, знал, что старослужащие, да и из его призыва, те, кто посмелей, попроворней, растаскивают и вывозят в город запчасти. Ребята говорили, что неделю назад утащили в городке три кондиционера. А вдруг молдаван именно конд?р запихнул в багажник "Волги"? А вдруг автомат краденый или боеприпасы? - Поедешь к Китабуле, знаешь, где его мастерская, отдашь ему товар. - ?.. - Я с тобой, деревня, спорить не собираюсь. Мудило архангельское! - Меня же на КПП остановят... - начал было Сашка, но не успел договорить - молдаванин резко двинул ему кулаком в ухо, да так сильно, что у Сашки на секунду искры посыпались из глаз. - С генералом не остановят, - молдаванин направился к своей машине: - Вон твой появился. Сорокин, входивший в малочисленную всесильную группу советских военных, заправлявших в Афганистане, заметно выделялся среди подобных ему по званию дивизионных и штабных офицеров. Выделялся независимой манерой поведения, поскольку знал, что выше него только несколько человек. С ними он вел себя либо почти на равных, либо подчеркнуто преданно и уважительно, когда звание подбиралось к маршальским звездам. Обращал также на себя внимание генерал из-за щегольского камуфляжного обмундирования, формы, хотя и полевой, чем-то смахивающей на ту, что носил летный состав, но иного, более добротного покроя, с золотыми погонами на плечах, с узенькими красными полосками по бокам. Сорокин постоял недолго на крыльце гостиницы, что-то обсуждая с двумя генералами, после чего все трое распрощались, разошлись каждый к своей машине, разъехались на службу. Пальцы у Сашки дрожали, и он обхватил крепко руль. Надо же было вляпаться в такую историю! И сделать он ничего не в силах. Идти на конфликт с дедами в гараже - дело гиблое. А если он все сделает, как сказал молдаванин, назавтра вновь нагрузят его ворованным товаром. И не будет покоя, пока не вляпается в какую-нибудь историю. Зачем его посадили на эту машину! - Саша, привет, - поздоровался Сорокин, устраиваясь на заднем сиденье. В поездку он собрал небольшую сумку. У него давно вошло в привычку называть водителей по имени, а не по фамилии. - Сначала в штаб заедем. - Доброе утро, товарищ генерал, - сказал Сашка, держась за ухо. - Чего с ухом-то? - Укусила какая-то мошка... - А-а... ну поехали! x x x Возле кабинета начальника Политотдела армии, являвшегося одновременно членом Военного совета, дежурил чахлый с виду, худой капитан. Он просматривал последние донесения в журнале. Привлекло внимание капитана сообщение из кандагарской бригады, о том, что некий командир посадил в наказание солдата в пустую бочку из-под горючего, посадил на полдня, при температуре на улице плюс пятьдесят, и затем о солдате в подразделении забыли. Спустя сутки солдат помер. В другой части, повесился солдат в каптерке, указывалась фамилия и имя, год рождения, дата, время, и говорилось, что неуставных взаимоотношений по факту самоубийства не выявлено, что в коллективе солдат уважением не пользовался, приведены были имена родителей, домашний адрес. Капитан читал донесения, чтобы быть в курсе дел в других частях, и для собственного сведения, для развлечения, чтобы потом, после дежурства, можно было при случае пересказать занятные случаи товарищам. Особенно про солдата, которого посадили в бочку. Ничего себе сауна! Надо же, угораздило командира забыть про бойца! Он раскрыл газету, зевнул от скуки, и тут увидел, что по коридору идет блекло одетая, немолодая, полная женщина: - Вы, извиняюсь, кто будете, женщина? - флегматично спросил дежурный, и хрустнул суставами пальцев. - Мне, понимаете, чавээса надо б увидеть... - Член Военного совета сейчас занят. А вы по какому вопросу, собственно говоря? - Я - доярка. - Я понимаю, что вы с "Доярки", - ехидно хмыкнул капитан, имея в виду позывные штаба гарнизона в Пули-Хумри на севере Афганистана. - Но по какому вы вопросу? - Я - доярка, - повторила женщина, покорно и немного виновато стоящая перед столом, за которым восседал дежурный. - Да, я понимаю, я сам только что разговаривал с дежурным по политотделу "Доярки". Добирались наверное долго. Колонны-то долго идут до Кабула, - с каким-то ехидством в голосе сочувствовал капитан. - Какая колонна? Что вы, я пешком пришла. Мне тут пройти-то совсем ничего. Из резиденции я, - прояснила все женщина. - Из резиденции генерала армии, доярка. Капитан совсем растерялся. Из резиденции? Доярка? - Коровка у нас там, ага, молочко свежее для Федора Константиныча да?ет, любит он очень вс? свежее, знаете, диета у него строгая. Ага, врач его говорит, вс? только самле свежее Федору Константинычу кушать надо, мясо там отварное, молочко. Так вот я, понимаете, обещала и вашему генералу-чавээсу молочко приносить, ага, и понимаете... Капитан рассмеялся. - Доярка! А я-то думал, откуда ты такая взялась на мою голову?! - Ага, доярка я. В это время открылась дверь и из кабинета вышли сам член Военного совета, Сорокин и мужчина в форме афганского советника. Капитан моментом оказался на ногах. - Ну, Алексей Глебович, - обратился ЧВС к генералу Сорокину. - Удачно слетать. Я и сам на днях полечу на боевые, увидимся. Счастливо. И вам всего доброго, - пожал руку советнику в афганской форме. - Вы к командующему сейчас? Вот и хорошо. Ну, заезжайте, звоните, в любое время я к вашим услугам... А вы ко мне? - Насч?т молочка пришла договориться... - А-а-а, замечательно! - Чертовски устал, - сказал Сорокину советник, когда они спускались по круговой лестнице. Не совсем ясно было генералу, что это вдруг советник жалуется на усталость. Спиртным от него попахивало. Это в такую-то рань. - В отпуск пора, - продолжал советник. - Вот одно утешение сюда заехать - к армейским друзьям, в бассейне поплавать, в баньке попариться, и с женским полом здесь вс? в порядке. Вез?т же вам военным. Райская жизнь тут у вас! - Да уж, со стороны всегда так кажется... Работы много. Бани-то они банями, а отдыхать некогда, - покривил душой Сорокин. - Я с самого приезда в баню один раз ходил. Так, знаете, наскоро душ примешь перед сном. - Тогда давайте сегодня, прямо сейчас. - Сожалею, но вы же слышали, я улетаю на боевые, - с излишней важностью заявил Сорокин. - В следующий раз тогда... Я к командующему хотел зайти. Вы знакомы с командующим? - Прекрасно знаком. Мы в восьмидесятом вместе воевали. - Конечно же, вы мне в прошлый раз говорили. Тогда зайдем вместе? Визит вежливости, - подмигнул советник. Кто на каком уровне служит, тот на таком уровне и повелителя имеет. И вовсе не министр обороны, как принято считать, хозяин в Вооруженных силах. В армии хозяин - командир. Для солдата - это командир взвода и роты, для взводного и ротного - командир батальона, для комбата прямой начальник - командир полка, для комполка - командир дивизии. А выше этого - командующий армии. Командующие 40-й менялись каждые год-два. От того и неправильно было бы выделять только одного из них. Один вводил войска, второй выводил, третий строил, воевал и так далее. У каждого были свои плюсы и минусы, но, чтобы не говорили, любой командующий был наместником в отдаленном крае, ставленником великой метрополии, хозяином вотчины, на которую, безусловно, распространялись приказы и законы советские. В помощь ему дали партийно-политические структуры, которые зорко следили за тем, чтобы военнослужащие молились одному богу - КПСС, чтобы в головы к ним не залетали сомнения в правильности выбранного дедами пути. Для некоторых военнослужащих горизонт заканчивается рамками батальона, для других - рамками полка, иные мыслят в границах дивизии, и уж совсем немногим выпадает участь служить в штабе армии и думать масштабами стотысячного войска. Для людей, приближенных к штабу армии, командующий всегда был простым смертным. Низшим армейским чинам некогда было задумываться и обсуждать, где жив?т тот или иной генерал, с кем жив?т, на какой машине ездит на службу, что ест на обед и в какую баню ходит мыться. Для них уровень командующего недосягаем. Знали люди, стоящие у подножья и удерживающие собой армейскую махину, что нельзя критиковать командующих, - история сама над ними надсмеется, если они ничтожны и глупы. Людей этих, на вершине айсберга, должно холить и лелеять, и гордиться ими должно, ибо их фамилии громкие скорей войдут в историческую летопись, нежели фамилии сослуживцев по батальону. И через пять, десять лет приятно будет упомянуть, что служил при таком-то командующем, и непременно подчеркнуть, что, мол, в наш полк он приезжал неоднократно, и что знали мы его, видели не единожды на боевых, и что, мол, мужик-то он что надо, толковый мужик! Командующий вернулся из центра боевого управления, где выслушал утренние доклады, и теперь был занят неотложными делами, связанными с готовящейся крупной операцией. Он заканчивал разговор по телефону и жестом пригласил советника и генерала заходить и садиться. Сорокин отметил про себя, как и при встрече, бывшей неделю назад, что командующий вновь держится не совсем по-приятельски, пусть даже и разговор у них ш?л на "ты". Вдобавок, командующий во второй раз за последние дни назвал генерала Сорокина не Алешей, как когда-то называл, а Алексеем Глебовичем - на "ты", но по имени отчеству, тем самым, дав понять, что особого панибратства ожидать не следует. Слишком высоким оказался его, командующего, взл?т за последние годы, слишком оторвался он от старых сослуживцев. Сорокин надеялся, что как-нибудь за время пребывания в Кабуле удастся им посидеть вдво?м за бутылочкой, и предаться ностальгическим воспоминаниям о тех первых годах, и тогда вс? изменится. - Вот сюда, пожалуйста, - позвал командующий, торопясь выпроводить гостей. - Виктор Константинович, и ты, Алексей Глебович, иди, взгляни. Он подвел их к окну, отдернул белые тюлевые занавески, открывая вид на беседку с остроконечной крышей. Прямо за беседкой находился окруженный деревьями и стеной из маскировочной сети бассейн с небесно голубой водой. Слева за соснами стояло несколько самодельных деревянных лежаков. Полный мужчина в полосатых плавках грелся на солнце, второй мужчина плавал в бассейне, сильно отталкиваясь от стенок. На небольшом столике стояли разные бутылки. - Виктор Константинович, вы не теряйте время, спускайтесь к бассейну, я дам указание адъютанту, он вас проводит туда. А мне, извините уж, сегодня никак не выбраться. Работы - невпроворот. Попрощавшись и с командующим, и с советником, Сорокин наш?л кабинет председателя парткомиссии. - Алексей Глебович! Садитесь, пожалуйста! Афганские песни хочу переписать. Хотите, и на вашу долю перепишу? - Почему бы и нет?! Упитанный полковник, выдававший талоны на импортную технику и костюмы "Адидас", распечатал купленный в дукане блок кассет "Sony", и наклеивал на каждую кассету маленькие липучие бумажки, которые обозначали стороны А и В, и на которых можно было затем писать названия. - Вс?, будет сделано! Отказать генералу в талонах, тем более генералу из оперативной группы министерства обороны, было нельзя, но председатель парткомиссии, хитрый лис, построил весь разговор таким образом, что в результате Сорокин оказался в роли выпрашивающего. - Заходите, товарищ генерал. Всегда рад помочь, - сказал на прощание полковник. Попросил о пустячке, а сам теперь обязан остался, ругал себя Сорокин. Этот проходимец непременно об ответной любезности попросит. - Молодая поросль идет, - заметил товарищу дежурный офицер в вестибюле у главного входа, провожая взглядом генерала Сорокина. - Пижон! Красуется, доволен собой. - Он подождал, пока генерал сел в машину: - Раньше, что ни генерал - так уж пенсионер почти что. А теперь - совсем другое дело. Полковничьи погоны не успел примерить - генеральские выписывают. Это, брат, вс? Афган! Кабы не война, откуда в армии свежая кровь взялась бы? Здесь думать надо, рисковать, эти старп?ры там наверху не потянут, это им не в кабинете сидеть, да бумажки перекладывать, да на дачке расслабляться с внучатами. Вот помяни мои слова, Юра, и кремлевских старцев скоро подожмут новые силы, уже поджимают - перестройками, ускорениями. Да разве они могут ускоряться? В город из штаба армии можно было выехать по двум дорогам. Первая предназначалась для высоких чинов, служила своего рода парадным входом в штаб 40-й. Она начиналась под дворцом, вела мимо резиденции, где работала оперативная группа министерства обороны, и где проживал сам Федор Константинович, личный представитель министра обороны, для которого специальным бортом привезли корову из Советского Союза, а вместе с коровой, как полагается, доярку, чтоб молочко к столу свежее подавать. Дорога выходила на асфальтированный квадрат вокруг афганского министерства обороны. Сюда же, на этот квадрат, выходила и вторая дорога, почти неведомая для генералитета, потому что генералы, как господа в былые времена, не любили ездить по пыльным, неровным дорогам, не заглядывали господа на ч?рный ход, который предназначался для людей мелких, ничтожных, из прислуги. Однако, генерал решил ехать именно по второй дороге, которая начиналась между домом офицеров, магазином военторга и кафе и прерывалась двумя контрольно-пропускными пунктами. Они проехали первое из двух КПП, тощие трубы котелен, торчащие как спички над одноэтажно-плоскими модулями, спортивную площадку, миновали второй КПП, поехали под горку, оставляя слева за каменным забором убогий музей афганских Вооруженных сил, с устаревшей, разваливающейся советской военной техникой, покрытой толстым слоем зел?ной краски. За музеем находился так называемый "крестик", своего рода перекресток. Налево от него начиналась дорога к двум полкам - десантному и мотострелковому - и товарно-закупочной базе с огромными ангарами-хранилищами. Ранним утром проползли здесь длинным хвостом боевые машины. Теперь же из-за дувала тянулись, укутанные в пыль, многочисленные "КамАЗы". Свора босоногих пацанов "атаковала" их. Наиболее ловкие цеплялись за борт, откидывали брезент, принимались выкидывать на дорогу вс?, что попадалось под руку. Бегущие за грузовиком мальчишки мигом хватали сброшенные из кузова вещи и, сверкая пятками, неслись в проулки. - О дают! Что делают, мерзавцы! - ругался Сорокин. - Вот наглецы!.. Происходили эти пиратские набеги на советские колонны грузовиков часто и так молниеносно, что никто из водителей, как правило, не успевал среагировать. Сашке было ни до чего, хотя он и поддакивал на замечания генерала. Сашка думал свою солдатскую думу о спрятанном в багажнике товаре, и поймал себя на мысли, что пацаны, видать, большие бабки делают, и мелькнула мысль, что надо бы, раз он уж ввязался в это дело, хоть долю какую-то запросить, пусть даже мизерную, не за спасибо же головой рисковать! Спасибо на хлеб не намаж?шь. В районе "крестика" в контейнерах сосредоточились дуканы - скромные магазинчики с традиционным набором платков, "вареных" джинсовых костюмов, ручками на любой вкус, солнечными очками и "ногтегрызками" - маникюрными щипчиками, которые почему-то в Союзе оказывались лучшим сувенирчиком; можно было и бутылку водки найти на "крестике" в любое время суток. Дуканы украшали безграмотные надписи на русском языке, типа "Мища-лавк-дукан", плакаты с индийскими чернобровыми, черноокими красавицами и героями американских боевиков, типа Рембо, с горо-подобными бицепсами и накаченным торсом, с пулем?тными лентами крест-накрест. За заводом "Кока-колы", во дворе которого стояли сотни ящиков с пустыми бутылками, втиснулись несколько контейнеров-дуканов. Дорога в этом месте была разбитой, "Волгу" с генералом трясло, трясло и грузовики. Они сбавляли ход, чтобы не разбить подвеску и проследовать на малой скорости мимо спрятавшегося за дуканом патруля военной автоинспекции. И тогда пыль нагоняла водителей грузовиков, пробравшись вовнутрь, повисала в кабине. Время от времени владельцы дуканов выходили с лопатами побросать на проезжую часть дороги воду из луж, чтобы прибить ж?лтую ядовитую пыль. "Волга" генерала выехала к афганскому министерству обороны, и, обогнув здание по периметру, помчалась по обсаженному деревьями Дар-уль-Аману - длиннющей асфальтовой нитке, ведущей к центру Кабула. С обеих сторон располагались различные министерства и ведомства, школы, лавки, хлебопекарни, частные виллы. Сашка наблюдал урывками в зеркало за генералом. Сорокину было на вид лет сорок. Он был подтянутым, но рано состарившимся, с седыми волосами и красными сосудиками возле носа и на самом носу. Генерал затягивался сигаретой и чуть хрипловатым голосом говорил, больше себе самому, нежели шоферу: - Слева, параллельно этой дороге идет другая, поуже, прямиком к Политехническому институту выходит... Никогда не ездил по ней? - Знаю, конечно, товарищ генерал, - отозвался Сашка. - Е? "духовкой" называют. Нам запрещено по ней ездить. - ... "духовка", м-да...нас на ней в восьмидесятом чуть было не сожгли заживо... Они проехали развилку, где солдаты из Царандоя, афганской милиции, останавливали и досматривали машины. Один солдат хотел было тормознуть "Волгу", но заметил за рул?м советского водителя в форме. Потянулись виллы, миновали советское посольство, обнесенное двухметровой стеной. Невдалеке, на пустыре около посольства, одиноко торчал допотопный броневик с открытым кузовом - афганские солдаты несли дежурство. Слева от посольства находились дуканы, и Сашка на секунду-другую покосился на развешанные перед входом джинсы. Под мостом осталась речка Кабул, которая мутным, жиденьким, ж?лто-коричневым ручейком пересекала весь город. На берегу почти пересохшего русла афганцы полоскали одежду, купали детей, мыли посуду, машины, и если бы они не оправлялись ещ? в этот грязный сток, речушка бы наверное давно пересохла. В конце улицы, там, где она упиралась в площадь, на самом видном месте красовался огромный плакат-портрет афганского короля начала века Амануллы Хана с роскошными усами, во френче, портупее, с красными петлицами. Обычно советские военные и гражданские лица, работающие в Кабуле, начинали спорить, кто это на самом деле - герой гражданской войны Блюхер - или же Берия, и дивились, отчего так афганцы почтительно относятся к советским деятелям сталинской эпохи. И, обычно, под конец спора приходили к выводу, что афганцы, также как и советские люди, почитают сильные личности и сильную руку, и тоскуют по тем временам, когда был порядок. Весь путь до аэродрома Сорокин курил, уйдя в воспоминания о вводе войск, о подполковничей своей бытности. Пропихивали они тогда дивизию зимними дорогами через тоннель на Саланге, задыхаясь от солярных и бензиновых выхлопов. Серпантин был сужен сугробами, машины скользили по заледенелой дороге. Колонна с танками и бронетранспорт?рами застряла. Скинули в пропасть застрявший грузовик. Вспоминал он, как ехал по незнакомому Кабулу и страшно захотелось мандаринов. На каждом углу он видел сработанные из дерева двухколесные повозки с наполненными мандаринами лотками. Приказал тогда водителю бэтээра остановиться, спрыгнул вниз. В кармане были только советские рубли. Протянул продавцу пятерку. Продавец повертел в руках незнакомую синенькую бумажку, отдал назад. Тогда Сорокин достал десятку. И десятка не произвела на афганца никакого впечатления. Ну, ч?рт с тобой, решил он, и вынул из глубины кармана купюру в двадцать пять рублей. Продавец отрицательно покачал головой. А как-то раз на новеньком "Уазике" отправился он в город из части, и около кабульского Университета остановила его толпа девушек-студенток, несколько сот человек, выволокли из машины, испачкали какой-то краской, его и водителя, забросали помидорами и тухлыми яйцами! На словах вс? было просто и ясно: интернациональная помощь, защита южных рубежей. Партия говорила одно, а на деле вс? иначе представало, и все вынуждены были приспосабливаться к этой двойственностью. Чуть было не сожгли заживо... В феврале это было, накануне Дня Советской Армии. Совещание проводил тогдашний член Военного совета. Возвращались в дивизию поздно, стемнело уже и решили, чтобы не терять время, рвануть напрямую, по "духовке", как назвал е? Сашка-шофер, так быстрее: к Политехническому институту, там налево, к элеватору, и вниз, по краю Кабула прямо в дивизию, в район "Теплого стана" - как окрестили его советские. "Духовка" была совершенно свободна, ни одной встречной машины. Улицы опустели, дуканы закрылись, хотя обычно в это время магазинчики работали, и керосиновые лампы бросали свет в темноту улиц. Сорокин сидел на броне, свесив ноги в командирский люк, жмурился от холодного встречного ветра. БТР вписался в крутой поворот и вдруг начал тормозить - прямо по ходу движения, метрах в ста, перегородив улицу, выросла толпа афганцев. - Праздник у них какой, что ли? - подумал Сорокин, и крикнул вниз, лейтенанту, который сидел на командирском месте внутри бронетранспорт?ра: - Давай на малой скорости, потихоньку. Расступятся! Толпа проглотила БТР и дальше не пускала. Дурацкая ситуация! В первые минуты Сорокин растерялся. Он пытался приветливо улыбаться афганцам, махал рукой, в ответ получал откровенно враждебные возгласы. Народ вдруг забурлил, как море во время шторма, заклокотал от ненависти к советским военным. "Аллах Акбар! Аллах Акбар!" - пронеслось по толпе. Сорокин снял висевший на открытом люке автомат, щелкнул предохранителем, передернул затвор, выстрелил вверх. Что-то ударило его сзади по голове, палка вроде, хорошо, что он был в меховой шапке, она смягчила удар. Полетели камни. Он пострелял несколько раз в воздух, одиночными. Толпа продолжала напирать на бронетранспорт?р. Пришлось спешно и потому неуклюже, - Сорокин даже в один момент почувствовал, что застрял в люке, занервничал, - спускаться под броню, спасаясь от камней, наглухо закрыть все люки. Впившись в триплекс, ждали. Гулко отдавались удары по броне: камнями, лопатами, мотыгами. Кто-то запрыгнул на бронетранспорт?р, стучал ногой в люк. Однородная, яростная толпа с искаженными лицами сжимала машину со всех сторон. Прошло минут пять. Лейтенант прервал молчание: - С факелами идут! Кто-то из афганцев швырнул в бронетранспорт?р бутылку с керосином или бензином, потом факел, броня вспыхнула сверху, огонь побежал вдогонку за разлившейся жидкостью. Афганцы отпрянули от машины. В кабине запахло дымом. Лейтенант ждал приказа. По щекам подполковника катились капли пота. - Сгорим, товарищ подполковник, - выдавил, наконец, из себя лейтенант. - Ну, сынок, выбирай, - сказал Сорокин механику-водителю. - Или сгорим заживо или... В кабине появился дым. Лейтенант закашлял. Зарычали моторы, БТР стронулся с места. Раздался крик, второй, третий. Машина набирала скорость, разгонялась, подпрыгивая на человеческих телах, как на кочках прос?лочной дороги. Метров через двести они вырвались из толпы и понеслись, как сумасшедшие, опрокидывая встречные машины, по темному городу. На территории дивизии солдат вылез из бэтээра и направился к казарме, оставив работающим двигатель. Сорокину показалось, что парень весь седой вдруг стал... На одной из центральных улиц "Волга" остановилась, пропуская справа "Тойоту" с открытым кузовом. Кузов с верхом был завален разрубленным на части верблюдом. На кровавых мясных кусках лежал хазареец лет девяти, чумазый, в штопаной-перештопаной голубой нейлоновой куртке. Видимо, мясо ещ? отдавало теплом, и согревало парнишку - он смеялся, махал всем рукой, что-то лепетал. Над аэродромом барражировали вертол?ты, прикрывая собой заходящий на посадку Ил-76-ой. Самол?т спускался по спирали, малюя в небе, словно мелом, ч?рточки с закорючками - следы отстреливаемых тепловых шашек, похожие ловушки отлетали и от вертушек. Часовые на воротах вопросительно уставились на "Волгу" с афганскими номерными знаками. Один из десантников остался стоять за приваренной к воротам красной звездой, второй с ленцой вышел к машине, заглянул в кабину. - Что вы как мухи сонные возитесь! - прикрикнул на часового шофер Сашка. - Откуда машина? - Машина генерала Сорокина, из штаба армии, давай, открывай ворота... - С афганскими номерами пропустить не могу. - А вот этот пропуск не видишь?! - ткнул в лицо часовому картонный прямоугольник Сашка. - Для аэродрома другой нужен. - Не тяни резину! - Подождите, я сначала доложу... - Идиотов поставят на пост...- пробурчал привыкший к более уважительному отношению со стороны часовых Сашка. - Я извиняюсь, товарищ генерал, - вернулся десантник, - но машину пропустить не могу. - Ладно, - Сорокин хлопнул дверцей. - Я сообщу, когда приехать за мной, думаю, что дня три-четыре там пробуду. Счастливо! Поезжай осторожней! - Не волнуйтесь, товарищ генерал, Алексей Глебович, вс? будет в порядке. Я сейчас прямиком обратно в штаб армии поеду. Последнюю фразу Сашка проговорил не глядя на генерала. Неудобно ему было прямо в глаза врать. А что если меня заметут, переживал Сашка, поеду сейчас в дукан, а рядом окажется патруль, или афганцы донесут? Что я потом скажу генералу? Он доверяет мне. Ладно, решил после долгих колебаний Сашка, в первый и последний раз. Этот товар отвезу. Но если они снова меня заставят вывозить из штаба краденое... Нет, пусть снимают с машины, пусть бьют, но во второй раз не повезу. И денег никаких не надо! Сорокин направился к одноэтажному деревянному домику перед литерной площадкой. - Товарищ генерал, вылет через двадцать минут. - Хорошо. Пока он ждал, с неба спустились ещ? два Ил-76-ых, подрулили и запарковались на бетонке, выпуская привезенных людей. Подъехали два "Уазика" со старшими офицерами, которые уважительно козырнули генералу, подошли поздороваться. Встали рядышком, закурили. - Мы как-то из Джелалабада возвращались, - сказал один полковник. - Обезьяну везли комдиву. В подарок, на день рождения. В сумку посадил, а она возьми да вылези. Я думаю, никуда не денется, дверь закрыта. Взлетели. Обезьяна, дура, вырвалась. Пробралась к экипажу. Повисла у них над головой, и давай с приборами баловаться, тумблеры включать-выключать. Представь, летишь, а тут макака какая-то тебе движки выключает. Командир не растерялся, схватил е? за лапы и выкинул на .уй в окно... Подогнали к литерной площадке две вертушки. - Здравия желаю, товарищ генерал, - козырнул командир экипажа, представился: - Майор Митрофанов. Сорокин кивнул. Он опустился в мягкое кресло у иллюминатора. - Парашют оденьте, пожалуйста, товарищ генерал, - сказал командир экипажа. - Я без парашютов летаю. Если собьют, он уже не понадобится. - Извиняюсь, конечно, но иначе не полетим. - Хорошо, - Сорокин запутался в ремнях, - показывай, как одевать! Вертушки прошли над прилипшими к окраине Кабула кишлаками, перемахнули через холмы. Впереди летело прикрытие - пара Ми-24-х, пятнистые от маскировочной зел?но-коричнево-серой краски "крокодилы". Вскоре настигли колонну, помчались над бетонкой. Прильнув к иллюминатору, разглядывал генерал железную змею, пересекавшую долину дольками машин. Вс? напоминало ему первые годы в Афганистане, и одновременно вс? представлялось как-то иначе, пожалуй, более упорядоченно и продуманно. Хорошая армия, думал генерал, только надо всегда правильно в ней вс? организовать. Нам было во сто крат сложней, мы пришли на пустое место. Да, нынешняя 40-я совсем другая. Крепкая, опытная, с хорошими тылами. Операции вон нынче как обставляют, вс? знают, разведка отличная, спецназ работает, взаимодействие с афганскими спецструктурами, - вс? учитывается. Многому научились! Плохо только то, что политическая обстановка к лучшему не изменилась, только усугубилась. И мятежники за эти годы окрепли. Не помогай им Запад оружием, деньгами, военными советниками, мы б эту ч?ртову контрреволюцию давно уже раздавили, с нашей-то мощью! А то получается, что победа вроде бы где-то и близко, а конца войне вс? не видно. Сколько же это будет продолжаться? Воевать на равных, в горах даже, мы научились, а вот сможем ли победить окончательно? Ну пусть год, два, три пройд?т. А дальше? А дальше афганцы должны сами научиться защищать свою революцию! Поможем им создать крепкую армию! А нам, видимо, вс? ж прид?тся уходить. Не можем же мы здесь находиться вечно! Это же не Германия тебе, и не Польша с Венгрией А потом думал генерал о недостатках. Именно недостатках. Проблем в Советской Армии быть не могло. Это Сорокин уяснил сразу, как получил полковника. Если у тебя есть проблемы, значит ты никудышный политработник. Проблемы были в ротах, батальонах, полках. Теперь можно было рассуждать только о недоработках. Почему-то у нас, рассуждал генерал, чаще беспокоятся о внешнем облике солдата, о чистоте дорожек в части, о ярких плакатах с портретами Ленина и цитатами из материалов партийных съездов, нежели о сущности дела. Однако, замечая армейские изъяны, критикуя иногда и начальство, и порядки, конечно же, про себя критикуя, либо меж очень близких друзей, генерал не собирался, и не скрывал это, что-либо предпринимать для исправления ошибок, глупостей всяких и показушничества. Не для того дослужился он до генеральских погон, чтобы открытым недовольством смести всю свою карьеру коту под хвост. Он критиковал в мыслях, подмечал упущения многочисленные, и гордился, что, в отличие от стареющего генералитета, понимает, что не вс? в родимой Советской армии идеально, и тешил себя надеждами, что, мол, прид?т время, поднимется он выше по иерархической лестнице, и вот тогда уж возьм?тся за дело. И все недоделки эти припомнит, и начн?т исправлять. Хотя, если задуматься, перечил тут же собственным рассуждениям генерал, разве когда-нибудь было у нас ВС? идеально? Разве можно ВС? исправить? На это много времени надо, и сил. Вот если бы я был, скажем, начальником ГлавПУра, тогда бы можно было б взяться и исправить ВС?, или по крайней мере, хотя бы большую часть! А с другой стороны, не так уж ВС? плохо и сейчас. Под масксетью офицеры командного пункта превращались в причудливых пятнистых существ, раскрашенных солнечными кружочками с головы до ног. Сорокину доложили, что колонны из Кабула двигаются по плану, больше двенадцати машин сломались по дороге, а двое солдат погибло в результате несчастного случая - их машина упала в пропасть, - что майора одного чуть не раздавили бронетранспорт?ры, майор между ними стоял, курил, его в критическом состоянии доставили в госпиталь; доложили, что к вечеру ожидают прибытие основных сил. До начала операции оставалось несколько дней: надо было подтянуть войска, сконцентрировать их в нужных районах, согласно разработанным и утвержденным планам, перегруппировать при необходимости, получить и обдумать разведданные, провести политическую обработку района, и когда критическая масса будет набрана, когда закончена будет расстановка "фигур" на шахматной доске, тогда можно будет начинать партию. глава девятая ОПЕРАЦИЯ "Крокодилы" всплыли из-за сопок, кромсая лопастями серовато-голубой утренний воздух. Они снизились и подтянулись ближе к бетонке, по которой стальным ручейком извивалась военная техника, а километра через три, отвалили влево, и почти на бреющем заглянули в разрушенный кишлак, подпиравший дорогу, словно обнюхивая его, как разложившуюся на жаре падаль, и хищно заскользили вглубь долины. Старший лейтенант Шарагин заприметил их ещ? вдали, когда обернулся, чтобы взять у бойцов спички. И пока чиркал несколько раз на ветру, и прятал ладонями огонь, и делал первые затяжки, две вертушки, явно обнаглевшие под прикрытием врывшихся параллельно дороге "блоков" - нацеленных в сторону гор бээмпэшек и окопавшихся: брюхом вверх, на боку, на животе солдатиков, - обпетляли м?ртвый кишлак и ушли впер?д. Шарагин, ранее посматривавший по привычке на дувалы и островки деревьев, теперь, после обл?та вертушками кишлака, расслабился и смотрел прямо, поверх колонны, туда, где в конце долины она растворялась в предгорьях. ...вражеская земля, территория войны... Знал он, что не посмеют духи тронуть армию на марше; отдельную колонну - да, цепочку "наливников" - бензовозов, перевозящих топливо в отдаленные гарнизоны, или застрявшую в ущелье роту - накроют запросто, но армия - не по зубам духам. Однако списывать опасность вовсе было б неверно и преступно, да и разная она бывала, опасность, на этой войне. Случись что с одним даже бойцом, для армии - соринка, палочка в дневной сводке потерь, для Олега - живой человек. На любом марше гибли и калечились пачками, и отнюдь не из-за обстрелов и засад, а по собственной же дурости и разгильдяйству. За двумя "крокодилами", как бы запаздывая и нагоняя, летели более пухлые вертушки, с иллюминаторами - Ми-8-ые, похожие на головастиков. - Небось, командование полетело, а, товарищ старший лейтенант? - сказал, чтобы что-то сказать рядовой Сыч?в, провожая вертушки взглядом. Вернее не сказал, а прокричал, чтобы командир сквозь шум двигателей и шлемофон услышал и заметил его. Он ссутулился на башне БМП, пропустив между ног ствол пушки, отчего выглядел этаким половым гигантом. - Может, и комдив там летит? - Ну, тогда встаньте по стойке смирно, Сыч?в, и отдайте ему честь! - иронично заметил Шарагин. - И стойте так, пока не приедем. Может, награду заработаете. - Ага, орден святого Ебукентия, с закруткой на спине! - захохотал сидевший тут же младший сержант Мышковский. ...задрота! год назад молокососами были ещ?... когда-то я весь их призыв так называл, а нынче они - деды: Мышак, Сыч, Чирий... вышли в масть, расправили плечи, возмужали олухи, теперь они - костяк моего войска... солдат на войне зашоренный только до первого боя, потом начинает думать, как выжить, начинает крутить головой, серое вещество заставляет работать... Ожидалось, что командир дивизии лично пожалует наблюдать, как батальоны десантуры трогаются из Кабула. Потому-то на боевые этим утром выезжали десантники, как на показушный парад. Все чистились, отряхивались, поправлялись до последней минуты. Первый километр ехали в напряжении - комдива ждали, хотя, стоило основной армейской колонне вытянуться на дорогу из "отстойника" - большого поля, с пылью по щиколотку, расположенного за советским инфекционным госпиталем, как опрятность скрылась в гари и пыли, окутавшими броню, осевших на выстиранные формы, свежие подворотнички и выглядывающие тельняшки. Оседлало бронемашины советское войско, двинулось в путь верхом на броне. Мотострелки и десантура, артиллерия и связь, саперы и медики; разнообразно оделись на войну: мелькали выцветшие "хэбэ", горные формы, "песочек", рваные маскхалаты, с уставными ботинками соперничали то тут, то там рыжие, мягкие трофейные духовские ботинки, и немногочисленные "Кимры", лучшие из худших кроссовок, созданные к концу века отечественной промышленностью. Двигатели взревели, колонна тронулась, задул в лицо ветер. Людей на броне и в грузовиках с перекинутыми через окна бронежилетами, ждала дальняя дорога, предстояло им весь день глотать густые, жирные солярные выхлопы и поднятую с дороги пыль, которая после первых же машин пропитала воздух, припудрила людей, полезла за пазуху, залепила глаза. А чуть раньше, вспоминал Шарагин, лихорадочно, впустую суетилось полковое начальство, беспокоясь, что комдив нагрянет с проверкой в часть накануне боевых. Вся подготовка к операции от этого шла нервно, дергано, указания, приказы, замечания сопровождались криками и кулаком, который призван был поучать нерасторопный молодняк, закалять и дисциплинировать нерадивых бойцов. Оказывался кулак то дедовским - безжалостным, крушащим и оглушительным, то командирским - жестким, резким, чаще всего своевременным и справедливым. Сборы на операцию начались загодя. Приказ поступил за неделю, но и так было ясно, что вскоре предстоит воевать, что армейская операция готовится против душар. Все в полку от командира до официанток говорили об этом. Даже кабульские дуканщики, разогревая на примусах еду, расспрашивали забежавших за покупками офицеров, надолго ли те уходят в горы, напутствовали, высказывая сочувствие. Уже техника стояла в меру исправная, подлатанная, оружие вычищено было раз шестнадцать, боекомплекты загружены, политзанятия проведены; уже очухались после похмелья офицеры, традиционно обмывавшие предстоящие боевые; уже солдаты закупили на выезд в полковом военторге: печенье, соки, джемы и потырили с кухни, с продсклада - у кого где земляки имелись - повидло, буханки хлеба; уже подготовили втихаря мешки с картошкой, чтоб печь на костре на свежем воздухе; уже запрятали в потайные места списанные и сворованные запчасти, и вс?, что когда-либо плохо лежало в части - на обмен и продажу афганцам - нехитрый солдатский приработок. Перед боевыми выспаться бы слегка, отдохнуть беззаботно, так нет, взамен гоняют без пощады личный состав командиры. Темень на улице, звезды на небе раствориться не успевали, а полк по тревоге поднимают. Несутся солдаты в полном обмундировании, лезут по машинам, и сидят, как идиоты. Час сидят, второй. Дн?м солнце асфальт на плацу плавит, но строевые комполка решил обязательно провести: "...ша-ом -арш! Ле-вой! Ле-вой! На-пра-о! Песню за-пе-вай!" Кому впервой на войну отправляться - рядовым и лейт?хам новеньким - не въезжают, на кой ч?рт муштра эта сдалась бессмысленная?! Загоняли людей, будто не в Афгане служат, а в образцово-показательном гарнизоне в Союзе, будто не в бой через день-другой идти и со смертью тягаться, а Красную площадь "коробками" проходить. Ни для кого не секрет, что какой попадется командир полка, такой и служба у всех будет. Дурень попадется - дурь его и на весь полк распространяться будет, пока не снимут, пока не убьют, что маловероятно, пока не переведут наверх. Холерика назначат - покоя не жди, идиота пришлют - пиши пропало, своего в доску - значит повезло, значит хвала им и слава - и "кэпу" мудрому, и тому, кто послал его, и судьбе, которая направила тебя в этот полк. Командир полка - он как отец родной, или как отчим. Захочет он ночью построить полк по тревоге - построят за считанные минуты, ему не спится - так на фига и остальным дрыхнуть! Он решит, что командир дивизии нагрянет - до смерти загоняет личный состав, каждый час будет тревогу трубить, заставит маршировать на плацу, двадцать четыре часа в сутки, лишь бы не прозевать приезд начальства. Потому в ВДВ заслужить похвалу ой, как сложно, а проштрафиться можно на каждом шагу, и тогда уж не жди пощады, мир-то узенький, маленький, замкнутый, все друг дружку знают... Старики - те вопросы типа "почему?" и "зачем?" давно не задают, втянулись в уклад здешний, в армейскую осмысленную дурь, и действуют на уровне рефлекса. Они-то понимают, что супротив армейской дури не попр?шь, не восстанешь, поэтому и настроение никто им задавить не в силах. Мысли их в завтрашнем дне: боевые предстоят, а это каникулы своего рода, праздник, смертельно опасный, естественно, и вс? же отдых от нарядов бесконечных, политзанятий муторных. Да и засиделись, затомились в части, давно пора порезвиться, повольничать, пострелять, больше месяца за ворота не высовывались, серьезных дел не было. Скоро уже приказ, дембельскую форму готовить пора, а мало кто железками похвастаться может: те, что с ранениями в госпиталь попали, наверняка к наградам представлены, наверняка медалькой или орденом китель украсят. А другим постараться надо, успеть надо, повоевать ещ?, глядишь - наградной оформят, не только посмертно же представлять, да и к рукам на боевых всегда что-нибудь прилипнет, если душков потряс?шь. Чем дальше удалялась от Кабула колонна, тем хаотичней становилось движение. Как растянутая пружина силилась вновь собраться воедино боевая техника. Навстречу взводу Шарагина вс? чаще попадались поломки: "Урал" закипел, словно дымовую завесу задумали, пар поднялся из-под капота грузовика, как из чайника, пехота гусеницу у БМП натягивает, впереди, на тросе, пыхтя, надрываясь, тащит в горку один бронетранспорт?р другой. - Пош?л, Дегтяренко, обходи их! - скомандовал Шарагин механику-водителю. Несколько раз высовывался Дегтяренко влево, и каждый раз не решался пойти на обгон. - Давай! Давай! - Зассало-забулькало! Бурбухайку испугался! - недовольный нерешительными действиями водилы комментировал младший сержант Мышковский. Поравнялись с БТРом на тросе, до второго дотянули, вровень поехали, сгоняя на обочину, расписные как шкатулки, ...афганский Палех... встречные грузовики. В кювет один афганский грузовичок угодил, перевернулся, а десантура, как короли, двигалась по встречной полосе, оставляя справа "КамАЗы" с пузырящимися рваными брезентами, с глазами-фарами на выкате. Догнали первый взвод, сели на хвост. Солнце раздобрилось, нагрело броню, припекало людей, облепивших боевые машины, как пчелы улей. День только зачинался, а войско, поднятое ни свет ни заря, клонилось то тут, то там в сон: разморило солдат. Кто поудобней устроился - на матраце, на бушлате - кемарил. ...в армии всегда так было: подъ?м - в два, завтрак - в четыре, готовность - в шесть, выезд - в восемь... и ничего тут не изменишь... Горный перевал замедлил прыть колонны. Начались крутые подъ?мы. Техника поползла тяжело, завывая движками, будто ворчала, жаловалась на тяжесть ноши, но не сдавалась. На повороте, у края дороги, где начинался обрыв, у стоящего трайлера растерянно застыли с автоматами в повисших руках два черноволосых солдата-среднеазиата, скорее всего таджики. С высоты брони Шарагин определил, в ч?м дело: самоходная установка "Акация" сорвалась и улетела в пропасть. Развеселилась чужой беде солдатня, приподнялись от оживленных возгласов на секунду и старослужащие, задремавшие было в привычном убаюкивающем громыхании. - Соляра! - презрительно выдавил Мышковский. - Вояки .уевы! - отозвался прикорнувший рядом Сыч?в. На перевале взвод Шарагина, словно стараясь обхитрить солнце, прятался урывками в тени скал. Бронемашины то ускользали в галереи, то обнаруживали себя опять, выныривая обратно на дорогу. Не сразу, но заполз-таки взвод на перевал, и, обернувшись назад, видел Олег внизу на витках серпантина, там, где скалы не заслоняли дорогу, как лезут и лезут вверх грузовики, боевые машины пехоты, бронетранспорт?ры. И не было конца всей собравшейся на войну техники, Затерялось замыкание где-то в предгорьях, а быть может, и только от Кабула ещ? отъезжали последние части. Ближе к полудню, когда дорога заметно испортилась, стала рябой от частых выбоин, и приходилось объезжать скатившиеся с косогора и неубранные валуны, Шарагин заметил, что механик-водитель клюет носом. БМП потянуло вправо, на крутой склон, нос задрался, машина начала крениться. ...заснул водила... сейчас перевернемся!.. Малость ещ?, и запросто опрокинулась бы навзничь, как жук навозник, пятнадцатитонная махина, и угробила б хребтом своим всех, кто разнежился на броне в пассажирах. Шарагин, которого потянуло назад и куда-то вбок, уравновесился с трудом, и впечатал ботинок в голову механика-водителя, будто педаль тормоза вдавил в пол. Водила шарахнулся мордой о край люка, привкус крови во рту и боль вывели его из состояния сна, и, видимо, плохо соображая в первые секунды кто он, где он, на какой планете, и кто он, взял резко влево, разворачивая машину попер?к дороги, а вдобавок ко всему резко затормозил, от чего Шарагин прикусил язык. ...идиот! теперь до вечера язык не пройд?т... Шарагин прыгнул на нос БМП и два раза треснул солдату в грязную от пыли харю: - Контужу на месте! Глаза водилы, блуждавшие в тумане усталости, прояснились. Он даже не наш?лся, что сказать, а может знал, что лучше молчать - иначе ещ? раз врежут. - Поехали! Поехали! Руками, покрытыми цыпками, с потрескавшейся кожей, в заусенцах, грязными от масла, солдат пытался вытереть лицо, но лишь размазал жирную зеленовато-серую пыль. ...вот подфартило!.. как с такими придурками воевать?.. каждый третий в роте необстрелянный молокосос!.. ничего, теперь не заснет... Но "для профилактики" засадил с размаха водиле по шлемофону кулаком: - Только попробуйте у меня заснуть, Дегтяренко! Чтобы отвлечься и успокоиться, Шарагин, мусоля во рту сигарету, осматривал местность. Монолит скал, треснувший когда-то, и уступивший место аквамариновому горному потоку и серпантину перевала, сменился долиной. После уныния и подавленности каменного желоба открывшийся простор ободрил русского человека, привыкшего к земле ровной, гладкой, несущейся вдаль. Камыши увидел он, заливные луга, почудилось на мгновение что-то знакомое в этом пейзаже; ...сейчас бы увидеть привычный горизонт, окаймленный лесом... он уставился на вырвавшуюся из тисков гор и от того замедлившую бег речку, стал выискивать ту самую заветную полоску леса, но споткнулся о саманные домики, и иллюзии оборвались - Россия была далеко отсюда. ...кишлачок у подошвы горы - духовский... в прошлом году разведка напоролась там... вс? заминировано... а вот там, кажись, мы сами однажды "проч?сывали"... ...горы, одни горы... мы окольцованы горами... Величественно и надменно, как если бы высказывая презрение к суете и мирским заботам, возвышались снежные вершины-недотроги, а меж ними растворились речушки, поля, рассыпались тут и там кишлаки. И маленькими букашками казались на фоне гор спешащие на встречу с победой или со смертью иноземные полчища. Над массивом гор застряли наплывшие чуть раньше облака, не менее громоздкие, но парящие с легкостью необыкновенной. И казалось, что горы, с их тысячелетней тяжестью, завидуют этой легкости облаков, этой способности полететь дальше, не задумываясь, и не жалея ни о ч?м. Снежные пики тянулись в бесконечность, будто мечтая о воле, мечтая вырваться из этого мира, устав от его глупости, жестокости, словно задыхаясь от воздуха, пропитанного ненавистью, несправедливостью, кровью и страданиями. ...горы в Афгане всегда рядом с тобой... то за спиной, словно человек какой стоит и стоит, засыпаешь - стоит, просыпаешься - стоит... стоит и не двигается, не уходит... то спереди горы, как забор высоченный, чтоб не сбежал отсюда никто... не зря вовсе выдумала их природа... не будь на свете гор, кто бы разъединил ненавистные друг другу народы, упрятал бы от смерти, от погони, от мести... поубивали б они себе подобных существ на открытой местности, столкнулись бы все разом и сгинули б очень скоро, ибо не научились ещ? мы жить вместе без брани, зависти и насилия... для этого и придуманы горы, и леса дремучие, и пустыни, и моря... долгие годы спасали эти горы Афганистан... ...нас, русских, как народ значимый в истории человечества, видимо, наделил кто-то исключительными полномочиями... нас разбросала история на огромных территориях, и от того, быть может, мы представили, что нам позволено воздействовать на судьбы остальных народов, малочисленных, по сравнению с нами, и, соответственно, не столь сильных... народы, которым по невезению выпало проживать рядышком, по соседству с Россией... мы никогда не брали в расч?т их планы, мы распоряжались, мы пьянели от своего могущества, наслаждались властью и силой... ...мы потворствовали злу, дьяволу, участвовали в его коварных замыслах... полигон дьявола здесь, в Афгане... мистика?.. ...у нас в крови выработалась тяга к власти... какой-то ген у нас, русских, как, наверное, и у американцев, отравлен ложным сознанием всемогущества... будто от нас зависит судьба всего человечества... а, впрочем, частично это верно... захотим - уничтожим весь мир в борьбе с капитализмом... однако, друг мой, это уже идеология... идеология - вещь временная... ...а вот русская душа - понятие вечное... кто и за что нас наделил этой загадочной душой?.. от не? и покоя никогда не будет... хватит об этом, не ко времени... ...надо следить за колонной, за водилой следить надо и за духами... они-то, небось, давно за нами следят... Чувство опасности никогда не подводило Шарагина. И если уж мысль о духах завладела им, то неспроста. Значит, действительно затаились где-то духи, наблюдают. И вс? же вперемежку с мыслями о духах явились откуда-то совсем иного порядка мысли. ...правильно говорят: не стоит, так не мучай бабу!.. не можем и не умеем воевать, какой-то Афганистан задрипанный за столько лет не смогли на колени поставить... так и надо сказать прямо: не сумели одолеть, надорвались, пупок развязался... вс? воображаем, будто мы самая сильная в мире армия... да, вэдэвэ - свою задачу выполнили, а что вы ещ? хотите от десантуры? мы должны с парашютом прыгать, мы - небесные существа, а нас загнали в пыль, нас сажают в колонну и везут, как соляру на край света, по заставам, по блокам разбросали, это же не наша работа, пусть соляра этим занимается!.. Шарагин повернулся и взглянул на своих бойцов. Их запыленные лица ничего не выражали. ...дурни неот?санные... но самый лучший в мире солдат - наш солдат, советский солдат!.. он не дюже грамотный, не избалованный, он вс? выдюжит, вс? стерпит, вс? вынесет, он сдохнет, он сгинет, но не сдастся! это вам не избалованные американские мальчишки во Вьетнаме, которым пиво спецрейсами доставляли! ...наш солдат лучше всех! он надорв?тся, выстоит и дойд?т, куда будет приказано... и офицеры у нас - нижние чины особенно, до майора, ну, иногда включительно, - жилистые, вс? вынесут, не люди, сверхчеловеки... а дальше что? что потом? вс? время на одном героизме выезжаем, нельзя же... . ...э-э-х! горы кругом, красота! не будь этой войны, не будь этих афганцев, как здорово бы здесь было!.. Природа Афганистана таила неведомые северному человеку красоты, и одновременно отпугивала не успевших ещ? освоиться непривычным рельефом. Просто любоваться захватывающими видами нужно было уметь. Не всегда и далеко не каждому удавалось отделить природу от человека - снежные вершины и медно-бархатные горные склоны, тонущие в зелени виноградников равнины, покрытые ядовито-красными маками, будто ковром изысканной работы, от образа коварного моджахеда, злодея из восточных сказок, разбойника с ножом. Образ моджахеда рождал чувство опасности; чувство опасности перерастало в страх, а страх вызывал ненависть и нелюбовь к горам. Любоваться чужой природой можно было только пересилив в себе этот страх. Долгие годы ушли на то, чтобы зацепиться, вписаться, понять природу здешнюю, полюбить е?, научиться е? не бояться. ...туманность Андромеды, Млечный путь, Солярис... мы - пришельцы из другой галактики, космонавты хреновы... как мы сюда попали?.. свалили в кучу бронетехнику... разворотили афганский муравейник... И если природа вс? же поддавалась, раскрывалась, делалась понятной русскому человеку, - пусть нехотя и медленно ш?л этот процесс, то сами афганцы остались навсегда загадкой. ...зачем мы здесь? что у нас может быть общего с дикой, отсталой страной? какое панибратство? какие, к ч?ртовой матери, друзья?! здесь надо было сделать заповедник... здесь - каменный век... Афганцев следовало держать на безопасном расстоянии, это и дураку понятно. Зав?рнутая в чуждую молитву, жизнь афганцев текла своим чередом, в дал?ком четырнадцатом веке по мусульманскому календарю, за глухими дувалами, по перенятому от отцов и дедов распорядку. Дистанция между шурави и афганцами изначально измерялась долгими столетиями. Иногда бывало, что расстояние сужалось до прилавка дукана. Но и в этом случае не дано было сблизиться им до полного понимания. Съедаемые недоверием, предосторожностями, советские скорей-скорей ретировались, подкупив на бегу нехитрые обновки. Чаще же всего расстояние меж афганцами и советскими отмерялось автоматной очередью. И от того, что угадывали подспудно недолговечность и никч?мность войны, не спешили полюбить страну эту и народ е?. И потому, наверное, всякий афганец, моджахед или крестьянин в поле, расплывшийся в улыбке водитель автобуса или босоногий немытый бача на улице, или только-только призванный в национальную армию солдатик в мешковидной форме - сорбоз, или лидеры Апрельской революции, власть которых танками подпирал "ограниченный контингент", - все они выходили "духами". Душманами. Врагами. Верить на этой войне нужно было только себе самому, надеяться - только на себя, да на такого же, как ты сам. А чувство покоя, безопасности, опускалось на человека только в гарнизоне, охваченным по периметру колючей проволокой, ощетинившимся танковыми пушками и пулем?тами. Островками в океане, одинокими, оторванными от материка, разбросала судьба по всему Афганистану советские части. ..."горы, пыль и гепатит - бесплатное приложение к интернациональному долгу" - ворчал по обыкновению своему капитан Моргульцев... а те лысые горы вроде бы притихли, ожидают добычу... нас... а нам ещ? ползти и ползти к подошве тех гор... мы едем, а они стоят, мы будем воевать, мы все сдохнем здесь, а горы будут продолжать так же вот непоколебимо и невозмутимо стоять, не замечая наши мучения, наших радостей, мы чуждые им, наши страдания, наши последние секунды жизни... что мы все по сравнению с ними?... мелкие ничтожные насекомые... Вдоль дороги, метрах в десяти от обочины, лежал мусор войны - подбитая духами в разное время советская техника. Шарагин, пока они ехали мимо, больше километра, думал о доме, о жене и дочери, и одновременно о тех, кто когда-то принял здесь последний бой: ...катки разбросаны повсюду, разворочены борта, сорваны башни, дыбятся остовы грузовиков, коричнево-ч?рный от ржавчины и пламени сгоревший танк с опущенной, как у