Михаил Евстафьев. У нас опять задул "афганец" --------------------------------------------------------------- © Copyright Михаил Александрович Евстафьев, 1998-2005 Email: photoobraz@hotmail.com WWW: http://artofwar.ru/e/ewstafxew_mihail_aleksandrowich/ ? http://artofwar.ru/e/ewstafxew_mihail_aleksandrowich/ Date: 9 Mar 2005 Редактор: Владимир Григорьев (vova@dux.ru) Мнение об этом произведении можно оставить в гостевой книге сайта "ArtOfWar" ? http://artofwar.ru/comment/e/ewstafxew_mihail_aleksandrowich/unasopjatxzadulafganec Роман: Афганистан --------------------------------------------------------------- Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло. Екклесиаст, глава 1. Напрасно вкруг себя печальный взор он водит: Ум ищет божества, а сердце не находит... Во храм ли Вышнего с толпой он молча входит, Там умножает лишь тоску души своей... А.С.Пушкин "Безверие" 1817 г. ...Саид Мохаммад лежал на снегу. С головой завернувшись в одеяло, он трогал закоченевшими пальцами обмороженные ноги и скулил как щенок. Саид Мохаммад не хотел так умирать. Прошло несколько дней с тех пор, как покинул он разрушенный бомбардировкой кишлак. Удивительно, что он до сих пор жив, что не замерз прошлой ночью. Особо морозная выдалась ночь. Значит так угодно Аллаху! Потрескавшимися губами он зашептал: "Во имя Аллаха милостивого и милосердного!" Прав оказался "Панджшерский лев", мудрый Ахмад Шах Масуд, нельзя верить шурави. Обещали русские уйти насовсем из Афганистана. Ахмад Шах дорогу на север открыл, пожалуйста, "буру бахай!" Убирайтесь восвояси! Моджахеды ни единого выстрела не произведут! Ни одного неверного не тронут. Зачем же тогда русские обрушили напоследок на бедный Афганистан бомбы и снаряды? Зачем столько людей за зря убили? Он не пош?л с отрядом, а направился в родной кишлак проведать семью. Уже показались огоньки керосиновых ламп. Два огонька. Один, что левее, точно светил из окна их дома. Второй огонек - соседский. В других семьях на лампы и на керосин денег не тратили. И тут начался авиа нал?т. Без сознания пролежал он всю ночь. И хорошо, хорошо, что не очнулся раньше. Иначе услышал бы доносящиеся из-под развалин жилищ истошные стоны, а среди них - голосок младшей сестр?енки, придавленной глиной и камнями. Когда он очнулся, в ушах шумело, будто рядом протекала бурлящая горная река, и вода, - морозная, горная вода - хрустела, звенела. И людские голоса, слабенькие совсем, угасающие, сквозь шум реки не проникали. Контуженый и угнет?нно-чумной, пребывал он наедине с горами и текущими, как та кажущаяся река, облаками, не ведая о том, что произошло с кишлаком. К вечеру стоны прекратились. Хоронить никого надобности не было. Русские всех похоронили. Заживо. Шатаясь, обош?л Саид кишлак, превращенный в одно большое кладбище, и сперва вс? же надеялся хоть кого-нибудь отыскать живым, раскопать, вытащить. Тщетно. Он вспоминал, где, какой и чей дом стоял, и долго сидел у того места, где жила его семья, и плакал у догорающих головешек, рядом с которыми, островками, растаял снег. Оставаться в уничтоженном кишлаке больше было незачем. Саид поднял м?рзлую леп?шку, откусил, пожевал, припрятал на потом и, прихрамывая, спустился по протоптанной в снегу тропинке к дороге. Обернулся. Когда он уходил отсюда в первый раз, перед домами, лесенкой построенными на склоне, стояли люди, а на плоских крышах - детишки, и все тогда смотрели ему вслед, провожая в дальнюю дорогу, на войну. Теперь его уже никто никогда не встретит и никто не проводит. Саида никто не прид?т искать и из отряда, да и кто поверит, что после такой страшной бомбежки кто-то в кишлаке мог выжить? Горы и скалы Афганистана, - и те не всегда выдерживают, крошатся, осыпаются, вздрагивают от сброшенных неверными бомб! Куда уж там человеку! И никто не подумает, что Саид Мохаммада удар дальней авиации настигнет при подходе к кишлаку, что взрывной волной отбросит парнишку почти на двадцать метров, и что шл?пнется он в сугроб, миновав острые камни. "Калашников" с полным магазином, слава Аллаху, цел. Но выстрелить в себя Саид не решался. Он надеялся повстречать моджахедов, добраться до какого-нибудь кишлака, или, на худой конец, выйти на шурави, и принять бой, и расквитаться за семью. Но где они теперь, эти русские? Ноги совсем не слушались, Саид часто падал, полз по снегу. Так и зам?рзнет он в горах, так и сгинет весь их род, не отомщенный. Что за глупая смерть? Почему не погиб он в последнем бою, почему сразу не попал в рай? Саид Мохаммад - настоящий мусульманин, он чтит Коран, он пять раз в день совершает намаз, который год уже он воюет против неверных, и потому знает, что моджахеду нечего боятся, что священная война - джихад - прямая дорога в рай. Так всегда говорил Али, старший брат. Али вернулся из Пакистана совсем другим человеком. Не нищим, забитым деревенским пареньком в калошах, а возмужавшим, в кожаных ботинках на шнурках, в новых одеждах, с автоматом, с пачкой афгани, с лазуритовыми ч?тками в руках. Какие это были ч?тки! Казалось, полированный камень впитал всю синеву и глубину афганского неба. Али отгрызал по кусочку сахар, запивал чаем, и, перебирая ч?тки, рассказывал про Пакистан, про джихад, про Ахмад Шаха Масуда, про кровавый режим в Кабуле, про ненавистных шурави, решивших поработить Афганистан. Со временем Али возглавил целый отряд, его уважали, побаивались. Много хлопот доставил неверным Али, а прежде чем погиб, многих русских солдат на тот свет отправил. Погиб Али как настоящий герой, в бою. Сначала улизнул он от русских, вывел отряд из окружения, и успел ещ? вдогонку русским послать привет от Аллаха, - отрезал отходящую группу, потрепал, как следует. Всех бы вырезал, не приди русским подмога. Артиллерия спасла русских. Али стал мучеником, и, значит, сразу попал на небеса, душа его легко и безболезненно оторвалась от тела и улетела, и теперь он там, выше свинцового неба, там, где всегда тепло, и никогда не идет снег, где изобилие фруктов, где много цветов, где все пьют вино и любят красивых женщин. В раю позволено мусульманину вс? то, что запретно при жизни. И Саид Мохаммад последует за Али. Если ему не суждено дожить до своего пятнадцатого дня рождения, он погибнет как мученик. Война - это хорошо. Что была бы за жизнь без войны? Кроме родного кишлака ничего бы не увидел он, работал бы целыми днями, голодал, болел. Война принесла много горя Афганистану, и война же сделала Саида моджахедом, воином Аллаха!.. Он ещ? сопляком был, когда Али взял его в отряд. ...Автомат сильно отдавал в плечо. Разве удержишь его детскими руками! Нелегко соперничать со взрослыми. Пули не достигали цели, ныряли в пыль. Позор! Обидно! До слез обидно. Над ним можно только смеяться. Неужели он и в этот раз никого не убь?т? Вон же они, русские солдаты, так близко! Больше не отстреливаются. Патроны кончились. Удирают из кишлака. Моджахеды стреляют ч?тко, с разных сторон. Одного уложили, второго. Третьего сейчас убьют и тогда закончится веселье. Надо спешить! Саид Мохаммад наш?л упор, взял третьего шурави на мушку, выстрелил, и - О, слава Аллаху! - подранил в левую ногу. Наконец-то! Да, именно его пуля догнала солдата. Сомнений нет! Солдат упал, но поднялся и заковылял дальше. По команде Али моджахеды прекратили огонь, оставили солдата Саиду Мохаммаду. Твоя добыча! Далеко не уйд?т. Кончай его! Поднялись из укрытий моджахеды в полный рост, визжат от восторга, как дети. Отличное веселье - по подраненному пострелять! Неверного убить - святое дело! "В спину целься, - посоветовал брат. - Попал! Молодец!" Будто плетью хлестнули убегающего по спине. Следующий выстрел заставил солдата прижать к телу правую руку - обожгла пуля. На вылет, видимо, прошла. Ещ? и ещ? целился Саид Мохаммад, ещ? и ещ? раз стрелял. Живучий попался шурави, никак не хотел умирать. Упал, поднялся, пош?л. Очередная пуля солдата почти сразила, казалось, кончили его, так нет - покорчился и пополз. Пригвоздил его решающий выстрел. Тут уж замер солдат. "Пойд?м!" Саид Мохаммад засверкал счастливыми глазами, гордо повесил автомат на плечо, послушно последовал за братом. Солдат лежал на животе. Из ноздрей текла кровь. Лицо и курчавые ч?рные волосы, и смуглую кожу, и гимнастерку с пятнами крови припорошила пыль. "Хорошо стрелял", - похвалил брат, поднимая автомат убитого. Саид Мохаммад поймал поощрительные взгляды других моджахедов. "Отрежь ему палец, - брат протянул большой нож. - Твой первый шурави". Саид Мохаммад обош?л м?ртвого, присел над головой солдата, нагнулся, приподнял левую руку, расправил пальцы, выбрал указательный, удобней всего будет резать, приложил нож к середине, надавил, но лишь надрезал кожу. Острие ножа ушло в землю. Силенок не хватило. Саид Мохаммад надавил сильней, косточка хрустнула... На перевал опустился туман, поднялась метель. Шапочку из верблюжьей шерсти, и одеяло покрыл снег. Снежинки лежали на густых ч?рных бровях, длинных ресницах и едва наметившихся усиках. Через час другой его занесет снегом. Он больше не встанет, он очень скоро совсем замерзнет, и заснет, и перестанет думать и надеяться на спасение, он и так уже больше не вспоминает семью, - только старшего брата. Али всегда будет рядом, Али дождется его, и возьм?т за руку, и повед?т в рай. Он всегда следовал за старшим братом. С завываниями снежной бури теперь соперничал пугающий гул. Ужас сковал Саид Мохаммада. Вертол?т! Неужели русские прилетели, чтобы добить тех, кто остался в живых после бомбежки? Неужто знают о н?м, что жив ещ? он? Откуда? Почему шурави так ненавидят афганцев? Зачем вообще пришли они в Афганистан? За что столько лет убивают и пытают мусульман? В плен он не сдастся, он знает, что делают русские с пленными! ...Несколько лет назад точно также от надвигающегося вертол?тного грохота Саид Мохаммад вдавил голову в плечи, сощурился, затрясся. Издалека те вертушки напоминали стаю ч?рных птиц - страшных, беспощадных к моджахедам. Он приготовился бежать, чтобы спастись, скрыться, зарыться, исчезнуть. Али удержал за руку, и они спрятались в пересохшем арыке, и, украдкой поглядывали на заполонившие небо винтокрылые машины, и видели в бинокль, как сели за кишлаком шурави, и как выбежали солдаты, и заняли оборону. Главного среди шурави, высокого, грузного, немолодого генерала в пятнистой форме, походившей на зел?но-коричневые узоры на вертол?тах, встречали старейшины. Они кланялись, будто он царь и бог, и лебезили перед ним, и, после переговоров, выдали трупы убитых советников, а заодно и повинных в гибели советников моджахедов. Вышло вс? точь-в-точь, как предсказал Али. А что им оставалось делать? Шурави грозили нанести по району бомбоштурмовой удар. "Смотри", - кивнул брат, и произн?с слово, от которого всякого моджахеда передергивало: "спецназ". Саид впился в бинокль. Солдаты как солдаты. Ничего необычного. Те же автоматы, те же русые волосы. Отчего ж тогда так боятся и ненавидят моджахеды этот самый "спецназ"? Пока ждали генерала, одному из пленных моджахедов развязали руки, положили перед ним заряженный автомат. - Бери, сволочь! Они с братом лежали слишком далеко, чтобы слышать, что говорил спецназовец, да и не поняли бы чужую речь, даже если и находились бы ближе. Видели только перекошенный рот офицера. Поджарый, в кроссовках, бежевых брюках, и бежевой же куртке с закатанными рукавами, открывающими наколки на руках, он отступил назад, указывая на автомат. - У меня только нож. И тот нарисованный, - спецназовец напряг руку, показывая вытатуированную финку. - Бери! - он пододвинул ногой автомат ближе к пленнику. - Ссышь? Сидевший на корточках афганец не сводил глаз с "Калашникова". Последний шанс, ему дали шанс отыграться! Исподлобья косился моджахед на шурави, и скалил неровные ж?лтые зубы, и когда офицер отвернулся, естественно так, будто и забыл про предложенное пленнику оружие, вроде отвл?кся на облетавший район вертол?т, пленник решился. Но спецназ не столь глуп, чтобы позволить бестолковому афганскому крестьянину перехитрить себя! Офицер удовлетворенно хмыкнул, когда стоявший наготове за спиной у афганца солдат грохнул рыпнувшегося пленного по голове прикладом. - Хотел убежать, душара? - офицер ринулся к поднимающемуся пленнику, нокаутировал. - Отставить! - Попытка к бегству, товарищ майор, - оправдался спецназовец с татуировками перед старшим по званию офицером в темных очках. - Вылетаем! Замесили горячий воздух лопасти, одна за другой отрывались машины, и потянулись стайкой прочь, и тогда, спрятавшиеся Саид Мохаммад и Али привстали, отряхнулись, и ,не сговариваясь, вздрогнули, когда от летевшего чуть правее вертол?та вдруг отделилась фигурка человека, и камнем полетела вниз... Совсем рядом с замерзающим Саид Мохаммадом кружило это проклятое русское вертокрылое чудище, угрожающе рядом. Он скинул одеяло и щелкнул предохранителем. "Нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммад - его пророк!" Вот оно, ниспосланное с небес испытание! Шанс отомстить за брата, за родных, за себя. Гул нарастал. Ему казалось, что вс? дрожит, как при землетрясении. Нет, вертол?т не знал о н?м, не мог знать. Вертол?т явно сбился с курса, потерялся, рыскал в сумерках, кружил. Вертол?т явно хотел спастись, так же как и Саид Мохаммад. Вертол?т летел к нему, где-то над ним, но слишком высоко, справа от него, слева. Только бы он подлетел ближе! Саид Мохаммад молил Аллаха направить русский вертол?т прямо на него! Тогда он умр?т не один, не зря! Он готов к бою! У него есть верный друг - "Калашников". Он отомстит за брата! Саид Мохаммад приложил застывший, словно крючок, палец к курку, чуть приподнялся, и, когда совсем близко померещилось что-то темное, и темное пятно стало наползать на него, будто собравшееся проглотить жалкую, умирающую на снегу жертву чудовище, и за стеклянным колпаком кабины смутно вырисовалось лицо, вздрогнул от автоматной очереди, и закричал: "Аллах акбар!", радуясь предсмертной победе над русскими... глава первая ДЕСАНТУРА Возникали самол?ты из ничего. Просто набухали крошечными белыми капельками на небе, и скользили вниз, точно слезы косого дождя по стеклу. От того, наверно, что спешили самол?ты эти к земле, боясь быть подбитыми невидимым, но вездесущим врагом, теряли они второпях яркие шашки, которые, как бенгальские огни, вспыхивали, искрились и вскоре сгорали, оставляя над Кабулом недолгую память из дымных белых шлейфов. Солдаты - и те, что возились с техникой в парке, и те, что по пояс раздетые, либо в тельняшках, подставлялись раннему, но уже теплому солнышку, пока чистили оружие, и те, что маршировали на плацу, - посматривали то и дело вверх, ожидая увидеть эти грузные транспортные самол?ты, прозванные "скотовозами". Несмотря на грубое прозвище, их ждали, как ждут пароход с материка, на котором, ясное дело, плыть не прид?тся, уж во всяком случае не в этот раз, так хоть увидеть издалека, как причаливает, да помечтать вдоволь. Появление с началом дня Ил-76-х давно стало привычным делом. Почти из любого советского гарнизона можно было следить за полетами воздушных посредников между Союзом и Афганом, и если по той или иной причине борта отменялись, делалось грустно и печально от мысли, что, быть может, там, на Родине, забыли о направленном когда-то в Афганистан "ограниченном контингенте". Старослужащие, глядя на парящие самол?ты, предвкушали неотвратимо надвигавшийся "дембель" и млели от дембельских грез. Отслужившие полсрока солдатики тяжело вздыхали, им оставалось лишь надеяться на весточку из дома. У молодых бойцов свежи были воспоминания о пол?те в брюхе подобного транспортника, и то жуткое ощущение катастрофы, когда самол?т, набитый людьми, словно скотом безмозглым, - людьми, уставшими после ночного подъ?ма и неопределенно долгого ожидания, и таможни, и границы, и задремавшими в полете, - спустя час с небольшим после взл?та, устремлялся с высоты семь с лишним тысяч метров вниз, будто уже подбитый неприятельской ракетой, каким-нибудь там "стингером". На самом же деле, отстреливая десятки тепловых ловушек, он, как в штопоре, в несколько длиннющих витков заходил на посадку. Пока самол?т рулил по бетонке к месту стоянки, рампа открывалась, впуская непривычный афганский горный воздух и горный же пейзаж, чужой и потому тревожный. С этого момента запускались для каждого из сходящих по рампе часы, которые отстукивали отведенный судьбой срок в Афгане, а для некоторых последние месяцы жизни. Впервые прилетевшие солдаты, офицеры и прапорщики, среди которых мелькали и женщины-служащие, вели себя скованно, неуверенно. С плохо скрываемым любопытством и одновременно беспокойным напряжением они озирались, щурились от яркого горного солнца; тех же, кто возвращался из отпусков, командировок, после лечения отличить было просто: они знали, куда и зачем вернулись, в каком направлении надлежит им идти с бетонной полосы аэродрома. Они возвращались в ставшие знакомыми края домой. Солдатики прибывали на кабульский аэродром одинаково стриженные, одинаково растерянные, одинаково бесправные. В одинаковых формах, обезличенные их этой одинаковостью: в длинных, часто не по росту шинелях, тяжелых, неудобных, сапогах-"говнодавах", с однотипными вещмешками, - похожие один на другого. Солдатиков привозили словно боеприпасы: ровненькие, если не присматриваться ближе, солдатики-патрончики, - расходный материал, различный по росту-калибру. Великая и могучая страна СССР вбрасывала в Афганистан все новые и новые человеческие жизни. Все вместе они были силой - "ограниченным контингентом" неограниченных возможностей армии. Но были ли среди тех, кто закрутил весь механизм войны, - были ли те, кто воспринимал жизнь каждого солдата, прапорщика, лейтенанта, старшего лейтенанта, капитана всерьез? Или они думали шире, масштабно: так себе, ерундовые человечки, коих в стране осталось ещ? бесчисленное множество? Наштамповала их страна, тысячи и тысячи, и ещ? наштампуют. Солдатики и сами чувствовали себя безликими по прилету в Кабул, как и тысячи других забритых на два года парней, которых вырвали из привычной жизни, чтобы научить страдать, терпеть и выживать, пока Родина не сочт?т, что достаточно заплачено ей за заботу и счастливое детство, и не подбер?т взамен следующих, подросших к этому времени юношей. x x x - Летают, товарищ старший лейтенант. Два борта сели, - доложил дежурный по роте безнадежно затосковавшему от бесконечного ожидания заменщика офицеру. Одетый по форме, лежал он на кровати, наблюдал, как по потолку полз?т муха, и недовольно произн?с в ответ: - Толку-то что с этого, Титов? - Не могу знать, товарищ старший лейтенант... - Я говорю: что толку, что летают? - Вы же сами просили докладывать, если борта будут садиться... Я и докладываю... - Что за борзость в голосе? Не понял, бля! Конь педальный! - Офицер повернул голову. - Ты с кем разговариваешь?! Свободен, Титов! Дверь закрой! - Что? - Дверь закрой! Чтоб больше меня не тревожили! Стоять, тело! Меня будить только в двух случаях: при появлении заменщика, и в случае вывода Советских войск из ДРА! Понял? - Так точно! - Пош?л на ... ! Здоровяк дежурный, по силе и росту превосходящий офицера неоднократно, тут же покорно изогнулся, будто лакей, которого обругал ворчливый барин, попятился из комнаты. Знакомый с взрывным нравом старшего лейтенанта, и будучи за срок службы, как и остальные солдаты, не единожды битый по печени и почкам, когда попадался под горячую руку или без причин вовсе, он предпочел не выпячивать излишнюю преддембельскую развязность, и вышел, тихонечко прикрыв дверь. Распрямив плечи, он, как оборотень, тут же превратился в беспощадного деда, сурового властелина казармы. Вымещая злость за только что пережитое унижение, за обидные слова, которые пронеслись по всей казарме и долетели до молодых бойцов из наряда, Титов пнул ногой нерасторопного рядового Мышковского, орудовавшего шваброй: - Гондон штопанный! Ты когда, блядь, должен был закончить уборку?! Загремело опрокинутое ведро. Мутная вода растеклась по фанерному полу казармы. - Я тебя, Мышара, сортир языком заставлю вылизывать! Чмо болотное! - громко, так чтоб все слышали, закричал он. - Младший сержант Титов! - прервал разбушевавшегося деда командирский голос. - Ты что, салабон, не понял? - продолжал, несмотря на окрик, Титов: - Упал, отжался! Десять раз! В темпе! В темпе! Предупреждаю, Мышара, - придавил он голову солдата ботинком, чуть тише добавил: - Сгною! - Титов! - повторно послышался окрик командира. - Что такое ВДВ, Мышара?! - выдавливал Титов ответ ботинком. - ВДВ - это воздушно-десантные войска... - ВДВ - это щит Родины, салага! А ты даже для заклепки на этом щите не годишься! От испуга Мышковский продолжал лежать на полу. Ботинки всемогущего деда удалялись к бытовке. - Младший сержант Титов по вашему приказанию прибыл! - развязным тоном доложил дежурный, заходя в бытовую комнату и обращаясь к почти уже налысо остриженной голове лейтенанта Шарагина. Скрестив ноги, он неподвижно восседал на тумбочке. Плечи его покрывала простыня с каз?нным штампом министерства обороны - фиолетовой звездой. Рядом на полке лежала форма с красной повязкой ответственного по роте. Лейтенант Шарагин пристально изучал в небольшом треснувшем с одного края зеркальце свой новый облик. В зеркале отражались серо-голубые глаза, выбритый подбородок со свежим порезом от бритвы, правильной формы нос, густые усы, соскабливаемые опасной бритвой последние островки растительности на голове, от чего белая кожа на черепе, резко контрастировавшая с красным горным загаром лица, как бы натянулась, словно на барабане. Именно таким хотел видеть себя Шарагин - бритым наголо. Природа, работая над лицом лейтенанта, явно малость схалтурила, придав ему черты скупые, стандартные, лишенные особой индивидуальности и особой красоты, эдакую русскую многотиражность. Не отрываясь от собственного отражения, Шарагин театрально выдержал паузу, прежде чем спросил бойца, как бы невзначай: - Что там старший лейтенант Чистяков? Дежурный стоял у него за спиной, подпирая косяк двери и крутил на пальце ключи на цепочке: - Товарищ старший лейтенант приказал не будить. - Кажись, заканчиваем, - сказал сержант, выполнявший ответственную функцию цирюльника. - Такой талант пропадает, - подсмеивался над приятелем Титов. - Вместо того, чтобы полтора года жопу под пули подставлять, лучше бы в полку парикмахером работал, а Панас? - Ш?л бы ты на хер, Тит! Извиняюсь, конечно, тварыш лейтенант, за грубость неуставную, но с Титом только так можно, иначе за .б?т-замучает, как Пол Пот Кампучию. Х-х-ха-ха-ха!... - Вы не отвлекайтесь, товарищ сержант, - обрезал лейтенант Шарагин. - Внимательней надо быть, когда бреете командира! В отличие от младшего сержанта Титова, большого и тупого балбеса, в сержанте Панасюке находил он зачатки человечности, и даже за срок службы не все они перемололись грубой армейской жизнью. Панасюк был родом с Алтая, тощий, как белорусский крестьянин, длинный, как флагшток, жилистый и выносливый. Панасюк любил хохмить, заядло курил, дохал от курения, матерился через слово, а когда смеялся, то под глазами и на лбу выступали не по возрасту ранние и глубокие морщины. Говорил он обычно с каким-то протяжным кс?ндзовским акцентом: "Шо вы волнуетесь, тварыш лейтенант? Поручите это дело мне - вс? будет чики-чики". - Ночью продсклад кто-то обчистил, - Шарагин поймал в зеркальце бегающие глаза младшего сержанта Титова. - Не дай Бог кто-то из нашей роты - контужу на месте! - Ночью все дрыхли, товарищ лейтенант, - клятвенно заверил Титов. Сержант Панасюк подтвердил, что, мол, не из их роты, вытер взводному шею вафельным полотенцем: - Готово. Панасюка лейтенант Шарагин выделял ещ? и потому, что сержант, заправлявший бойцами круто, никогда не позволял себе измываться над собратьями по роте, не превращал службу подчиненных в рабство, и, самое главное, сдерживал в меру сил других дедов. ...особенно таких олухов, как Титов... подумал Шарагин. "Воспитательные" при?мы, как например "прописка", когда лупили новичков в роте по голым жопам дерматиновыми шл?панцами, так что на следующий день они и присесть в столовой не могли, поглаживая через форму синячные ягодицы, проводились в строжайшей секретности. Входило это в негласный солдатский ритуал, и командиры, при всем желании, не уследили бы, не остановили бы его исполнение. Потому-то и Шарагин не переживал по этому поводу. Не в силах был один взводный прервать сложившуюся за годы традицию взаимоотношений молодой-чиж-черпак-дед. Ничего не попишешь, ничего не изменишь. Беспричинная импульсивная жестокость, злость и одновременно детская наивность, сентиментальность, неожиданная доброта, жалость, благородство, сострадание с легкостью переходящее к ненависти, впрочем, ненависти скоро забывающейся, - вс? это каким-то загадочным образом испокон веков соседствовали в офицерах и солдатах русской армии, да и, пожалуй, почти в любом русском мужике. - Бляди! - вдруг крикнул на всю казарму старший лейтенант Чистяков. Этот регулярно повторяющийся в течение последних недель крик офицерской души, которая хотела домой, был адресован всем сразу: и армии, и Афганистану, и солдатам из наряда. Младший сержант Титов предусмотрительно покинул бытовую комнату и спрятался в каптерке. Знал Титов, что если Чистяков вышел из комнаты в дурном расположении духа, лучше на глаза старлею не попадаться. - Побрился? Молодец! - выпалил Чистяков, проведя рукой по гладкому черепу приятеля. - Ну как? - наслаждался бритым видом Шарагин. - Нормально, мы это проходили. Пош?л на ... отсюда! - заорал он на заглянувшего в бытовку бойца из наряда. - Видеть не могу эти рожи! Не завидую тебе! Дембеля у нас, конечно, у-у-у-х - орлы! А уедут, с кем будешь воевать? Прав я, а, Панасюк? - старлей вдруг обратился к сержанту, и без всякой причины, просто для профилактики, как называл это сам, резко всадил ему кулак в живот. Панасюк согнулся пополам, выронил опасную бритву, широко раскрыв от боли рот: -...эт...эт...это вы правильно подметили про орлов, тварыш старший лейтенант, - после минутной паузы и затмения в голове, восстановив дыхание, с кривой улыбкой на лице ответил тронутый комплиментом сержант. Тишину казармы надломила закончившая чистку оружия и ворвавшаяся с улицы солдатская масса. Она мигом заполнила помещение топотом, матом, гоготаньем, и угрозами: - Куда ты ложишь автомат, мудазвон! - Ч? встал на пороге, проходи! - ...а, чаво, автомат... - Мой возьми, положи тоже, я умываться пош?л... - Сюда ложь, ка-з?л! Сколько учить вас опездалов! - Сыч! Ты как мою койку заправил?! - ... - Молчишь? - Я сейчас заново... - Оборзел, бача! Понюхай чем пахнет. Смертью твоей пахнет... - ... - Рота, смирна! - заорал дневальный на тумбочке, отдавая честь входящему в казарму ротному. - Дежурный по роте на выход! Солдаты, кто где стоял, выпрямились, застыли на месте. - Вольно, - прош?л мимо дневального долговязый капитан Моргульцев. Заметив своих офицеров, шмыгнул носом, выдавил: - На улице плюс тридцать, а я, бляха-муха, простыл! - Воль-на! - повторил громко слова капитана дневальный. - Конд?ры во всем виноваты, товарищ капитан! - вставил семенивший за Моргульцевым старший прапорщик Пашков. - Прич?м здесь конд?ры, старшина?! - сморкался в платок ротный. - От конд?ра сдохнуть можно. Воспаление легких - как нечего делать! Чего смешного? Ничего смешного! Кондиционер все легкие выстудить может. - Без кондера скорее сдохнешь! - противостоял прапорщику Чистяков. - Господи! - Моргульцев уставился на бритую голову взводного. - Явление Тараса Бульбы народу! Не иначе. - Якши Монтана! - всплеснул руками Пашков. Шарагин смутился, почесал в затылке, прикрыл голый череп кепкой, по всей строгости доложил: - Товарищ капитан! За время вашего отсутствия происшествий не было! - Засранцы! Бляха-муха! - Ты чего такой смурной? - решил разрядить обстановку Чистяков. - Раз в году, - огрызнулся ротный, и выдал одну из многочисленных своих заготовок: - организму требуется встряска. В этот день я не пью... - Не обращай внимание, - Чистяков подмигнул Шарагину. - Он в штабе был. Наверняка, Богданов на него накричал. Пересказывать своими словами материал политзанятий старший лейтенант Немилов не умел. Скучно и нудно читал он подчеркнутые карандашом отрывки из брошюр, из журнала "Коммунист вооруженных сил", и охотно отвлекался от темы, если, скажем, замечал, что недостает у кого-нибудь комсомольского значка. Рассчитывать на то, что бойцы что-то запомнят из услышанного на политзанятиях было б наивно, а потому Немилов заставлял отдельные строчки писать под диктовку. Если нагрянет проверка, у каждого бойца тетрадочка с конспектами. - Записываем! Демократическая Республика Афганистан. - Знакомое название, - хихикнул ефрейтор Прохоров. - Где-то я его уже слышал. - Нечего паясничать! Истории страны пребывания не знаете. Итак! Официальные языки - пушту и дари. Население - ... миллионов. Кто его знает, какое у них теперь население?! Ничего не записывайте. Теперь немного истории. Диктую! Попытки Англии подчинить Афганистан в 19 веке окончились провалом. Благодаря поддержке Советской России, англо-афганская война в мае-июне 1919 года закончилась победой Афганистана. В 1919 году... - В каком году? - Для глухих тетерь повторяю: в 1919 году была провозглашена независимость Афганистана. Так, это вам не обязательно... - Немилов перелистнул страницу. - Вот: СССР и Афганистан на протяжении длительного исторического периода связывают дружеские отношения. После Апрельской революции 1978 года они стали отношениями братства и революционной солидарности. Основываясь на Договоре о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве, правительство ДРА неоднократно обращалось к СССР с просьбой о военной помощи. Правительство СССР решило удовлетворить просьбу и направило в Афганистан "Ограниченный контингент советских войск" для защиты молодой республики от посягательств мирового империализма и внутренних реакционных сил. Новый абзац! Истинными друзьями афганского народа проявили себя советские воины, с честью выполняющие свой интернациональный долг на территории ДРА. Новый абзац! Апрельская революция - поворотный этап в развитии Афганистана, результат многовековой борьбы афганского народа за свободу и независимость, против отсталости, нищеты, бесправия и угнетения, за социальную справедливость. Панасюк, почему не пишешь? Сержант составлял письмо домой, но после первых двух предложений: "Как у вас дела?" и "У меня вс? хорошо", мысли закончились, и он уставился на цитату Ленина на стене о том, что революция лишь тогда что-нибудь стоит, если умеет защититься. "Это и ежу понятно!" - подумал Панасюк, и скосил взгляд на "иконостас" с членами Политбюро. Ленинская комната, она для того и существовала в каждом подразделении, чтобы, как в церкви, на стенах почитаемые ангелы-партийцы красовались вместе со "святой троицей" - Марксом, Энгельсом и Лениным, да чтоб приходил сюда солдат и время свободное проводил - в шахматы играл, письмо домой писал, телепередачи смотрел, и чтоб под присмотром вождей мирового пролетариата все это происходило. - Панасюк! - Думаю, товарищ старший лейтенант. - А я тебя сюда, Панасюк, не думать посадил! Ты должен слушать и записывать! - Так точно! - Что-то впорхнуло в голову сержанту, он разродился двумя строчками: "У нас очень тепло. Скоро лето". - Опыт показывает, - читал Немилов. - Это не записывайте! Опыт показывает, что афганские граждане часто обращаются к советским воинам с просьбой рассказать о Советском Союзе, образе жизни советских людей, истории революционной борьбы в СССР. Сыч?в! Я тебе, кажется, ясно сказал: не надо это записывать. Слушать надо! Рядовой Сыч?в лишь зашуганно втянул голову в плечи. - Меня ни разу не спрашивали, - вновь развязно подал голос Прохоров. - Спросят, Прохоров, спросят! - А откуда я узнаю, что им надо, если не понимаю по-ихнему? - Поймешь! Через переводчика... - Немилов прервался. Нечего на идиотские вопросы отвечать. Время тянут. - Вы всегда должны быть готовыми к беседе с афганскими товарищами. - Их, тавось, стрелять надо. Духи они все! - вырвалось у Панасюка. - Чего с ними беседовать-то?! - Отставить! Пишем дальше. Без советской помощи силы империализма и внутренней контрреволюции задушили бы Апрельскую революцию. В стеклянную дверь постучался младший сержант Титов: - Товарищ старший лейтенант, разрешите? - Что тебе? - Надо два человека на кухню. - Забирай, только быстро. - Продолжаем... - Немилов открыл "Памятку советскому воину-интернационалисту". Пишите! По характеру афганцы доверчивы, восприимчивы к информации, тонко чувствуют добро и зло. - По комнате прокатилась волна смеха. - Отставить! Особенно ценят афганцы почтение к детям, женщинам, старикам. Так, вот это очень важно! Находясь в ДРА, соблюдай привычные для советского человека нравственные нормы, порядки и законы, будь терпимым к нравам и обычаям афганцев! Записываем! Записываем!!! Всегда проявляй доброжелательность, гуманность, справедливость и благородство по отношению к трудящимся Афганистана. Писали солдаты медленно, с ошибками, пропуская целые предложения. Деды вообще не писали, только вид делали. - Чириков, чтоб к утру моя тетрадка была заполнена, - ефрейтор Прохоров расчерчивал поле для игры в морской бой. - Пока писать не надо. Я скажу, когда писать! Вы все должны умело, на конкретных примерах пропагандировать благородные поступки советских воинов по отношению к местному населению. Кто знает такие примеры? Никто не знает! Отлично! Газеты надо читать! Зачем в Ленинской комнате подшивки лежат? Чтобы вы, кретины безмозглые, читали, а не шашки пальцами щ?лкали! К следующему занятию чтобы каждый знал по два примера. Буду спрашивать! - Кто ест мясо, часто болеет насморком, - изрек, хитро прищурившись, прапорщик Пашков. - Ночью от мяса у мужчины кое-что начинает шевелиться, приподнимается одеяло, ноги оголяются, а конд?р на полную мощность морозит - отсюда и насморк. Шарагин добродушно рассмеялся. Старший лейтенант Чистяков сгреб в охапку валявшийся в шкафу в офицерской комнате купол парашюта, запрятал в сумку. В это время дня повадился он греться на солнце, наш?л укромное местечко за модулями. - Выходи строиться! - загорланил, ровно петух в деревне, дневальный. - Слушай сюда, петушиная харя! - Чистяков стащил солдатика с тумбочки, сжал рукой шею: - Ты чего мне в ухо ор?шь?! Я на заслуженном отдыхе. Понял? Меня не тревожить по пустякам. Если что серь?зное, лейтенант Шарагин знает, где найти. глава вторая ЗАРАЗА С наступлением жары рота села на струю. Дристали и денно и нощно. Дорожку, ведущую от казармы в отхожее место, казалось, утрамбовали до твердости асфальта. Каждые полчаса, а то и чаще из модуля несся боец. Чижи, черпаки и деды уравнялись в беде, и соседствовали друг с другом на очке. Не хватало газет. Пропала подшивка "Красной Звезды" из Ленинской комнаты. Немилов жутко ругался, называл похитителей диверсантами, грозился особым отделом, на всякий случай унес и спрятал подшивку "Правды". Он слыл чистюлей, мыл руки раз семнадцать с половиной за день, едва дотрагивался до каких-нибудь предметов: все в этом мире ему казалось грязным и опасным для его драгоценного замполитского здоровья. Тонкие, бледные губы его слегка подрагивали при виде изнемогающих от поноса солдат, лицо выражало брезгливость к проникшим в роту болезням. Ровный пробор, чистые ногти и безукоризненно белые подворотнички демонстрировали его открытое презрение к солдатне и отдельным не особо чистоплотным офицерам полка. Здоровые, загорелые парни, пораж?нные ам?биазом или ещ? какой местной гадостью, быстро скисали и худели на глазах, обезвоженные болезнью. Подъ?м-сортир-физзарядка-сортир-завтрак-сортир-развод-сортир-политзанятия-сортир-чистка оружия-сортир-обед-сортир-наряд-сортир-ужин-сортир-отбой-сортир - и так - сутки напрол?т. Всех или почти всех словно цепью привязали к отхожему месту, и не отходили заболевшие дальше того расстояния, что позволяло быстрее пули душманской добежать до спасительного заведения. Солдатня забыла про вс? на свете, и не радовалась ничему. Деды, и те настолько мучались от кровавого поноса, что плюнули на молод?жь; не в силах были деды заниматься воспитанием салаг. Младший сержант Титов, любивший баловаться гирями, качая дембельские бицепсы и трицепсы, и наводчик-оператор, ефрейтор Прохоров - задира и скандалист, и сержант Панасюк угрюмо коротали дни в курилке, потому что от курилки было ближе бежать на очко. И вс? же сесть на струю считалось лучше, чем пожелтеть и загреметь в госпиталь с гепатитом. Из офицеров роты зараза миновала Чистякова и Моргульцева. Женька Чистяков уверен был, что Боженька бережет его, и на боевых и от болезней, потому что два года носит он в кармане образок. Образок тот запрятала ему в чемодан перед отъездом мать. Женька обнаружил иконку в пути, выбрасывать не стал, припрятал получше, ближе к документам, и через таможню, через границу пров?з незамечено. Замполит Немилов однажды Женьку подловил с иконкой, пристыдил, но докладывать куда-либо струхнул. Один раз, правда, боженька, присматривавший за Женькой, маху дал, не углядел: одной ложкой с земляком-особистом варенье домашнее Чистяков поел. Сперва особист полковой пожелтел, у него гепатит уже набирал силу, а спустя неделю последовал в "заразку", в инфекционный госпиталь, и Женька. На самом деле, конечно, Чистяков был тот ещ? безбожник, и господа и маму его поносил неоднократно. Оставалось лишь удивляться, почему не завяли до сих пор у членов святого семейства уши, и не обрушилась на гвардии старшего лейтенанта кара небесная. Ротный, капитан Моргульцев, причислял себя к законченным атеистам. В церкви отродясь не бывал, и в чудеса не верил. Спасался Моргульцев от заразы афганской чесноком. Перед обедом съедал целую головку. Женька был не прочь чесноком подстраховаться, да вот только вечерами тогда на товаро-закупочную базу не пойд?шь. А Женька таскался туда при первом удобном случае, чтобы служащих Советской Армии женского пола развлекать. Под гитару пел Чистяков. Амуры закрутил напоследок. Клялся, что влюбился по-настоящему и вздыхал перед сном: "Блондинка... Не за чеки, а за настоящую любовь со мной..." Кто в этот раз первым зан?с в роту инфекцию, выяснить не удалось. - Как венерический клубок - ... распутаешь! - капитан Моргульцев ходил сумрачный, кричал на скисших "слонов", обзывал симулянтами. Руки у любого командира опустятся в такой ситуации. Разве это рота? Разве это десантники? Кормили солдатню таблетками, в госпиталь некоторых отправили. Прицепилась странная кликуха "слоны" к солдатской массе давно и неспроста. От занятий по химической защите пошла, ещ? до войны в Афгане. Кричал офицер: "Газы!", и бойцы судорожно выдергивали из перекинутых через плечо холщ?вых сумок противогазы, цепляли на бритые и небритые головы: глаза увеличивались стеклом, стекла запотевали, а от носа тянулся к лежащему в сумке фильтру длинный шланг-хобот. Анекдот сразу вдогонку появился, про командира N-ской части: малолетняя капризная дочка просит, чтобы папа слоников показал, чтоб побегали они под окном, иначе спать отказывается, и есть отказывается, и ножками топает. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. И папа отдает приказ: "Рота, подъ?м! Газы! Бегом марш!" И бегают "слоники", взмыленные, задыхаясь и проклиная вс? на свете, пока не разда?тся команда: "отбой!" То ли в столовке подцепили эту дрянь афганскую, то ли воды кто попил не кипяч?ной, то ли сожрал кто-нибудь фрукт немытый из города. Либо залетела зараза из ближайшего кишлака, перенеслась с мухами или с облаком пыли, которая подолгу висела в воздухе, стоило хоть одной машине проехать по дороге. Полк давно отгородился от афганцев и всего, что с ними связано. Отгородился колючей проволокой, минными полями, растяжками, сигнальными ракетами, пулем?тными гнездами, окопами, брустверами, наблюдательными вышками, броней танков, минометными и артиллерийскими позициями. Зорко следили, чтобы враг или какой афганец из ближайшего кишлака не подош?л близко, часовые. Но враг не ш?л, не нападал на полк. Вместо врага приходили дизентерия, гепатит, ам?биаз, брюшной тиф. - Иди, возьми вер?вку и повесься! - шутил над страдающим поносом старшим прапорщиком Пашковым ротный. - Хоть умр?шь, как настоящий мужчина, а не как засранец! Пашков заболел первым, и какое-то время подозрение ротного пало на старшину как на источник инфекции, но затем выяснилось, что трое солдат из последнего призыва уже несколько дней были больны. Рядовые Мышковский, Сыч?в и Чириков молчали первые дни по глупости солдатской и по незнанию местных болезней. Начиная с Ферганы, вдалбливали в пустые рабоче-крестьянские головы элементарные истины личной гигиены, но толку от подобных разъяснений было, как правило, мало. Только переболев тифом, гепатитом или ам?биазом, мог уяснить для себя неотесанный солдат, что руки моются с мылом, и не единожды, что вода пь?тся кипяченая, и что если нет таковой, надо терпеть, что ложкой соседа пользоваться нельзя, что котелок после при?ма пищи мыть надо до блеска, что если муха афганская влетела в столовую и села на твою мизерную, ж?лтую, растаявшую порцию масла, надо семьдесят четыре раза подумать, чем это может обернуться, прежде чем запихивать е? в пасть, что нельзя жрать все подряд, даже если очень-очень голоден. А молодой боец всегда голоден. Он зарится на фрукты и овощи, разложенные в афганских дуканах, он готов поднять из лужи и, обтерев рукавом, проглотить неспелый помидор, он нажрется дармовым арбузом, он ринется к горному ручью, если припрет жажда. Ефрейтор Прохоров заприметил у сортира рядового Чирикова, позвал: - Эй! "Бухенвальдский крепыш!" Ко мне! - Чего? - поникшим голосом спросил Чириков. - Не чаво, а доложить по форме! - Товарищ ефрейтор, рядовой Чириков по вашему приказанию явился. - Сгоняй за "Si-Si". - А деньги? - Что, своих нет?! Ч? смотришь?! Потом рассчитаемся, - неудавшийся ростом, но юркий от природы Прохоров встал в стойку каратэ, ребром ладони ударил Чирикова по шее. Чириков ойкнул и засеменил к магазину. Младший сержант Титов прыснул со смеху: - Тоже мне, Брус Ли! - Кабы не болезнь, я б тебе показал спарринг! - Уже показал, - махнул рукой Титов. - Ты пока ноги будешь задирать, каратист х...в, я тебя так по чайнику двину, что мало не покажется. Из сортира появились Мышковский и Сыч?в. В роте первого прозвали "целина", где-то в казахских степях зачали его родители, пока поднимали эту самую целину. Надорвались, видать, от непомерных усилий. На целине же и закопали мать, а отец попивать стал, так что и "сиротой" бывало звали Мышковского, но после кличка "Мышара" прижилась. Второго же, веснушчатого и лопоухого, прозвали "Одессой", под славным черноморским городом родился Сыч?в. - Мышара! Одесса! Ко мне! Что-то вы часто на очко бегаете, - очень любил это дело Прохоров - молодых травить. Чирикова он при?мами каратэ доводил, Сыч?ва же не трогал, от природы крепок был Сыч?в, против него только Титову выступать, такой же детина. На словах же поиздеваться можно. - Чего вы там делаете? Газеты читаете? - А что на очке делают? - заерепенился Сыч?в. - Дрочите?! - Нет, - солдатики смутились. - Не жди по-люции в ночи! - воинственно произн?с Прохоров. - Как дальше? - Дрочи, дрочи, дрочи! - в два голоса покорно ответили деду Мышковский и Сыч?в. - Свободны! - оборвал воспитательные уроки Прохор. Из модуля трусцой бежал старший прапорщик Пашков. Как любой прапорщик, Пашков думал, что он всех хитрей. Хитрость прапора заключалась в том, что он категорически отказывался от научных методов лечения. Набегавшись в сортир, и сообразив, что микроб, как называл он любую инфекцию, просто так сам по себе не сгинет, что зацепился микроб этот за стенки кишечника, либо в желудке засел, Пашков раздобыл тр?хлитровую банку спирта, заперся в каптерке, и не показывал носу три дня. Нажираясь до поросячьего визга, Пашков ужасно громко храпел, присвистывая и похрюкивая. Старшину не беспокоили, иногда лишь стучались и предлагали чайку. Правда, солдаты из наряда утверждали, а лейтенант Шарагин лично засвидетельствовал, что по ночам, когда все спали, старшина выходил из каптерки и, как тень отца Гамлета, блуждал по казарме, прежде чем направиться в сортир. Он никого не узнавал и не замечал, на человеческую речь не реагировал, и даже отдаленно не напоминал того настоящего старшего прапорщика Пашкова, что держал солдатню в ежовых рукавицах. Все сочувствовали старшине, кроме командира роты. Моргульцев знал его по службе в Союзе, и потому, когда лейтенант Шарагин, сам мучавшийся ам?биазом, как-то заметил вслух, что, мол, жаль старика Пашкова - совсем загибается прапор, изжив?т его со света болезнь, и что пора бы и в госпиталь отвезти, не удержался и выпалил: - Окстись! Какая, на ..., болезнь! Запой у него! Ровно раз в квартал бывает у Пашкова. А потом, уже успокоившись, добавил: - Хотя, бляха-муха, у некоторых прапорщиков намного чаще случается, как месячные у бабы... Моргульцев старшину не трогал. Он знал, что Пашков скоро отойдет и излечится сам. Как зверь раненый уходит в лес, прячется от всех, так и Пашков уш?л от людей в каптерку, закрылся и лечился, то ли от поноса, то ли от тоски. На третий день в каптерке раздался взрыв. Взрыв был не то чтобы очень сильный, похож он был на взрыв запала, но вся рота перепугалась, что старший прапорщик Пашков от беспробудного пьянства тронулся рассудком и решил покончить не только с засевшим в желудке микробом, не только с охватившей его загадочную душу тоской, но и с собой тоже. Дверь взломали. В дыму обнаружили старшего прапорщика в состоянии белой горячки и пустую тр?хлитровую банку. Пашков полулежал-полусидел на наваленных кучей солдатских вещмешках и шинелях, шевелил усами и вращал безумными зрачками, указывая на небольшую трещину в полу, откуда, твердил он, ползут скорпионы, фаланги и змеи, и вроде как он часть этих гадов уничтожил, когда метнул туда запал от гранаты. На всякий случай он держал наготове пистолет Макарова, которым собирался отстреливаться от "тварей ползучих". - Пистолет отобрать, старшину препроводить в комнату, .издец, вылечился прапорщик! - заключил Моргульцев. Диковинным образом спирт возымел успех и помог старшине избавиться и от афганской заразы и от тоски, и не далее как через неделю безуспешно доказывал Пашков ротному, что вовсе не хандрил, что взаправду болен был, и ещ? намекнул с некоторым злорадством в голосе, что если, не дай-то Бог, командира постигнет подобная напасть, и сядет он, товарищ капитан, на струю, то пусть знает, что прапорщик Пашков не жлоб, что он поможет, подскажет, где и поч?м достать тр?хлитровую банку спирта. Меньшая доза не убь?т микроб, настаивал старшина как большой специалист в этом деле. В отличие от Пашкова, лейтенант Шарагин мучился дольше, усердствуя не в питие спирта, а в регулярном при?ме таблеток. Будучи человеком образованным, убежден был он, что заразу эту алкоголем не сломить, не убить до конца. Он поднялся среди ночи и, потный от болезни, сонный, заторопился на улицу. Стараясь дышать через раз, при тусклом свете маленькой лампочки просматривал огрызок "Красной Звезды", затем тщательно скомкал его, чтобы размягчить жесткую бумагу. Центральные советские издания и окружную газету "Фрунзевец" читали в полку часто, и не только на очке. Читали о событиях в мире капитала, в стране победившего социализма, о партийных и комсомольских съездах, смеялись над авторами афганских репортажей. Но скажи кто чужой недоброе слово против газетных историй об Афгане, встали бы как один на защиту, и клялись бы, что истинная правда написана об интернациональной помощи, и о том, как, например, подорвался бронетранспорт?р, потому что, лейтенант пожалел урожай афганских дехкан, вспомнив родной колхоз и родные поля, и тяжелый труд крестьянский и что сам когда-то механизатором собирался стать, но пош?л в военное училище, потому что есть такая профессия - родину защищать; вспомнил об этом лейтенант и потому поехал по дороге основной, а душманы е? заминировали, конечно же... Да и вообще, если разобраться, негоже критиковать Советскую армию: любой рассказ, любая галиматья газетная, любой подвиг, выдуманный или приукрашенный, - укрепляет дух военных людей. ...пусть живут небылицы в газетах... пусть не забывают люди, что идет война... думал Шарагин. ...надо делать вид, что напридуманное в газетах - правда... приезжают корреспонденты в командировки, чтобы прославиться... как этот, например, как его там? Лобанов... писака!.. насочинил, тоже мне... себя прославил и нас зато, десантников, попутно... Ночь, наряженная в колючие острые звезды, высилась над полком. Тихо спалось десантникам, если не считать гудящую на краю полка ДЭСку - дизельную электростанцию, к шуму которой давно все привыкли. Шарагин остановился, чтобы очистить легкие после тяжелого въедливого запаха дерьма, закурил, любуясь ш?лковой луной и рассыпанным звездным бисером. Ныло внутри от болезни, весь будто ссохся он, точно выжали его, как половую тряпку, обессилел совсем, слабость наваливалась дикая. Время от времени вверх уходили трассера - кто-то из часовых баловался, заскучав на позициях. ...как исстрадавшиеся души людей, которым надоела война, вырываются трассера и летят безмолвно ввысь, чтобы впиться в небо над Кабулом, в надежде убежать из этого города и из этой страны... Показалось также, будто ...зв?зды дал?кие - это разбросанные по вселенной осколки разбитых душ; мерцающие в лунном свете, освободившиеся от всех земных человеческих нужд и забот... Вернувшись в модуль, он почти час ворочался, скрипя пружинами. А когда дрема начала запутывать мысли о семье и уводить в сон, на улице, почти прямо под окном раздался выстрел, и звонко рассыпались куски разбитого окна. Женька Чистяков сорвался с койки и упал на пол ещ? до того, как пуля, пробив стекло, застряла в стене. Догадавшись, что стреляли свои, что больше выстрелов не последует, как был в сатиновых трусах, нацепив кроссовки, Женька побежал на улицу. - Бляди! - кричал он на ходу. - Смерти моей хотят! К тому времени, как на улицу выскочили Шарагин и другие офицеры, и на крыльце казармы столпилась разбуженная выстрелом солдатня, Женька успел основательно набить морду часовому. Самоубийца-неудачник не защищался от ударов. В каске и бронежилете, солдат растерянно, сбивчиво доказывал отдельными словами в паузах между ударами, что как-то само собою у него все получилось, что не собирался он вовсе стреляться, что споткнулся. Врал, изворачивался, оправдывался. ...руку, наверняка, собрался прострелить, да испугался... Невнятные мысли отражались на худощавом, искаженном армейскими порядками лице солдата. - Да по мне лучше бы ты тавось, застрелился! - продолжал бить солдата Чистяков. - Только по-тихому и вдали от модулей! А ты, блядь, решил под моим окном! ...затравили его деды... или служить в Афгане не хочет... подумал Шарагин и зевнул. ...как бы Мышковского не довели до греха... отвечать-то мне... пронеслось в голове. Часовой походил на рядового Мышковского и внешне, и тем вызвал у Шарагина двойное чувство - жалость и раздражение. Нескладный был боец, замедленный в мыслях, судя по разговору, и в движениях неуклюж. Каска свалилась с головы солдата, и удивительно смешно торчали уши бойца - как два куска расколотой пополам тарелки, которые взяли да приклеили к голове. Форму молодой боец так и не научился носить, да и не могла она сидеть нормально на таком несуразном туловище. ...злость в человеке бер?т начало от желания отомстить... чем слабее оказывается человек, тем сильнее задавливают его, а когда наступает чер?д обиженного верховодить, он вымещает вс? на новеньких - это замкнутый круг... ...надо спать идти... пусть другие разбираются... в конце концов он не из нашей роты... - Пойд?м спать, Женька, - предложил Шарагин, когда они выкурили по сигарете. - Какой теперь, к ч?ртовой матери, сон? Он прекрасно понимал Чистякова. Таким резким и вспыльчивым сделал его Афган. ...неизвестно ещ?, каким я буду под конец... Чистяков протрубил в Афгане двадцать три месяца, а сейчас, вдобавок, восемь недель маялся в ожидании замены. В столовку Чистяков ходить перестал. Питался консервами, хлебом, чаем. Подкармливали его от случая к случаю благодарные за песни и внимание барышни с товаро-закупочной базы и особенно загадочная блондинка, которую никто ни разу не видел, но которая, по рассказам, в Женьке души не чаяла. - Она думала, что я жениться собрался, - делился с товарищами Чистяков. - Куда ж тебе? У тебя семья, - рассудил Шарагин. - Вот именно. Я ей так и сказал, если б не семья, увез бы на край света! - А она что? - прислушался Пашков. - Она? ...вся в слезах... - Плохая примета, - предостерегал Моргульцев. - Скоро на боевые поедем, а бабы на войне удачу не приносят... Весь следующий день Чистяков пролежал на кровати. Он и в город ехать отказался, когда подвернулась возможность, лежал и молчал. - Где старший лейтенант Чистяков? - обвел взглядом подчиненных ротный. - Их благородие отдыхают-с... - Пашков подкрутил пышные усы. - Понятно, лег на сохранение... - капитану подобное состояние было хорошо известно. В таком настроении пребывали перед заменой многие офицеры и прапорщики. Береженого Бог бережет. Если начинался обстрел, самые смелые и отважные военнослужащие, ничуть не смущаясь, торопились в убежище. Кому хотелось по глупости погибнуть в последние перед отъездом домой дни? - Блядь! Где он? - подвывал Чистяков. - Где его бога-душу-мать носит?! - Отпуск отгуливает, - подливал масло в огонь Пашков. - Иль в Ташкенте пьянствует. Пиво сосет... - Вот увидите, - твердил ротный. - Сейчас Чистяков кроет заменщика матом, а появится тот в полку - будет с него пылинки сдувать. Знаем, проходили... На ужин Чистяков не пош?л. Он шмякнул изо всех сил об пол консервную банку: - ...чтоб микроб внутри сдох! Приговорив купленную у гражданских ноль-семьдесят-пять, сидел Женька за столом, курил, выпуская из ноздрей дым, и доверительно сетовал на жизнь плававшим в банке килькам, и под конец, излив душу, произн?с: - ...стоит корова на мосту и ссыт в реку, вот так же человек - жив?т и умирает... Когда же приш?л Шарагин, пьяный Женька заметил: - Слышь, ты всякую .уйню любишь записывать. Парадокс русской души: скоммуниздить ящик водки, продать его, а деньги пропить. - Отстань, - Шарагин вытянулся на кровати, полежал, подумал, решил написать несколько строк домой. - Какое сегодня число, Женька? - Сорок четвертое апреля. - Такого в природе не бывает. - Бывает. - В апреле, - пояснил Шарагин, который ни накануне, ни в течение нынешнего дня не выпил ни капли, - тридцать дней. - Я должен был замениться в апреле. И пока я, блядь, не заменюсь, апрель месяц не кончится! Хоть и хандрил Чистяков, и пил горькую, и отлынивал от нарядов и краткосрочных выездов из части, на боевые собрался первым, и взвод настроил соответствующим образом. Настроил на войну. - Всех пропоносило, теперь за дело! - подгонял он "слонов". - И чтоб я, блядь, ни от кого больше не слышал про болезни! - крыл он направо и налево. Женька предвкушал войну, риск, азарт боя, и весь светился. На боевых погибнуть офицеру не страшно, страшно, а вернее обидно, по глупости пулю или осколок заработать. Солдатам приходилось несладко. Дембеля жаждали домой не меньше, полтора года без увольнительной, без отпуска пропахали, но лишены были права выбирать, проявлять недовольство, как офицеры. Чистяков ко всем подряд придирался, щупал кулаком печень у "слонов": - Удар по печени заменяет кружку пива! Загорелся Чистяков ехать на войну, ходил чумной, про заменщика забыл, чистил автомат, вещи укладывал, нож точил. - Ох, и не завидую я духам... - качал головой прапорщик Пашков. - Откуда у него вдруг столько энергии взялось? - Старшина проверял, как закрепили на башне бронемашины станковый пулем?т. - Ты что такой не веселый, Шарагин? - Сон плохой приснился... глава третья ПАНАСЮК Служба армейская состоит из дисциплины, из самодурства, из унижений, из нарядов, из при?ма пищи, из переваривания пищи, из сна и ожидания - ожидания приказа, ожидания отпуска, ожидания возвращения домой, ожидания конца власти дураков и подлецов, ожидания решений судьбы. А если армия воюющая, служба подразумевает и ожидание смерти: во имя исполнения приказа, во имя интересов Родины, либо просто потому, что на этот день, на этот час выпал такой-то номер, конкретный номер, ТВОЙ номер. Ведь на этой войне, как на всякой войне, кто-то должен был гибнуть... Такой смертный выбор судьбы живые впоследствии чаще всего называют героизмом или "до конца выполненным долгом", а реже попросту - "непрухой". И те, кто был рядом со смертью, придумывают позже оправдания такому повороту судьбы. Но скрывают друг от друга люди войны, что им просто-напросто повезло, что в этой лотерее смерти участь погибнуть в очередной раз миновала их. И лишь в пота?нной глубине военного человека всплывает временами мысль, которую и осознать не получается - тогда возносят они хвалу той руке, что не вычеркнула ИХ номер из списка живых... На расстеленной меж горами равнине укрылись не присягнувшие новой власти своенравные афганские племена. Войска заняли господствующие высоты, нависли над кишлаками, над лесистой местностью - "зел?нкой", затаившейся, как хищный, загнанный зверь. Войска растянулись на многие километры, окопались, ждали приказа на прочесывание. Войска знали, что одержат верх, что "зел?нка" покорится им, как знали, что за это прид?тся заплатить. Те, кто задумали сражение и готовились отдать приказ, уже подсчитали, во что примерно обойд?тся операция, потому что война - это наука, а наука любит точность и расч?ты. Война не прощает слабость, войне не знакома жалость, и потому люди, принимающие решения воевать, никогда не руководствуются этими чувствами. Они намеренно отдаляют себя от эпицентра сражений, чтобы не видеть солдат, которых отправляют на бойню, чтобы не смотреть им в глаза, они только посылают воинам напутствия, сулят награды и звания. Они знают, что после победы количество потерь не станет определяющим, потому что погибшие автоматически сделаются героями, а искалеченных, раненых вырвут из сражающихся рядов, отделят от живых, и отправят в специально придуманные для этой цели госпиталя и медсанбаты, чтобы не смущали они видом своим сослуживцев и вступающие в бой свежие подкрепления. Взвод Шарагина скоро врос в придорожную горку, обжил е?, превратив в большое гнездовье. Как и вся рота, и весь батальон, и все задействованные на эту боевую операцию части, взвод день за дн?м ждал приказ, а пока ждал - дрых в тени растянутых откосом тентов и под бронемашинами, мечтал о доме и видел дом в послеобеденных и ночных снах, жрал сухпаи и гадил вокруг позиций. Как любой командир, лейтенант Шарагин боялся, что расслабуха, затянись она ещ? на парочку дней, всех погубит, но мало что мог предпринять в данных условиях и лишь надеялся на скорую команду выступать. ...нас обступили горы... когда солнце уходит, и темнеет, и горы переодеваются в фиолетово-серый цвет, и на дежурство заступают первые звезды, солнце некоторое время освещает обратную сторону гор, и от этого кажется, что там ещ? день, и они выглядят плоскими... как будто исполин какой вырезал из картона поникших воинов древних, и всадников усталых, и вершины и рельеф весь - ничто иное, как их склон?нные от усталости головы, и покатые плечи, и спины устроившихся на привал, и конские морды... он склеил все вырезанное вместе, расставил, как гигантские декорации, придав, тем самым, некий уют спящей долине... долине, которую мы скоро завоюем... Тоску и накатившееся лирическое настроение дополнил налетевший ветер-"афганец", сухой, горячий, назойливый и густой, задувший на целый день. Освирепел "афганец", будто осерчал за что-то на весь взвод разом, и на все войска, что пришли в долину. Гнал и гнал он по воздуху мириады песчинок, скр?бся по брезенту, стегал по лицу, забрасывал пылью и песком сжавшихся за камнями, в окопах часовых, которые мечтали о скорой смене. Но смена никогда не приходила в положенный час. Безразличные к тяготам молодых старослужащие дрыхли, черпаки, которым следовало заступать, тянули время, урезая собственные смены. Ветер приплясывал, хороводил по долине, непроглядным пыльным туманом застилал небо и горы. Разгуливал на просторе "афганец", напористый, свирепый, беспощадный, словно чувствовал сво? превосходство и полную безнаказанность. ...как же там было сказано? ох, как правильно там было написано!.. Мучался Шарагин, надеясь вспомнить кусочек из Екклесиаста, вычитанный когда-то: "Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои..." ...точь-в-точь про "афганец" писалось... вернусь домой, надо перечитать... В полку терпеть "афганец" было легче, но тоска наваливалась не меньшая, и всегда тянуло домой, а поскольку дом был далеко, тянуло напиться. Поднятый "афганцем" песок просачивался всюду, во все щели, во все дырки, люди сплевывали, вычищали песок из глаз и носов; песок застревал в волосах, сыпался за шиворот. Предчувствие беды таилось в ветре. Покуролесив вдоволь, уш?л-таки "афганец" где-то под вечер. Нет, не выдохся он, не от того смолк ветер. Просто, видать, наскучило ему резвиться в этих краях, и, завернув на прощанье пару смерчей, отправился он дальше продолжать разгул на просторах иных и досаждать нежданностью людям новым. Установилось полное затишье, высыпали холодные звезды, а на утро возобновило истязания солнце. Солдаты, обычно говорливые и шумные, смолкли. Шарагин обош?л позиции. Двое солдат сопели в тени тента; один из них - Саватеев - во сне сгонял с лица муху, морщился, почесывал щеки, а когда поскреб машинально в затылке, потревоженные вши перескочили на голову приятелю. ...побрею, всех наголо побрею!.. Видел Шарагин, как разгуливает в одних сатиновых трусах, закатанных, чтобы походили они на плавки, младший сержант Титов, почесывая рукой в паху, а на бушлатах устроился сержант Панасюк с красной от загара рожей. Тут же рядом одетый по форме рядовой Сыч?в давил гнойные прыщи на спине у дедушки Советской Армии Прохорова. ...мерзость... По особым, неписаным законам раздеваться имели право только деды. В принципе, и они не имели права это делать, но любой здравомыслящий командир не замечал подобную вольность, если она ограничивалась разумными пределами. Деды знали, что делали, знали, что с любым командиром можно поцапаться, и если не переступать отмеренных линий границ, если не хамить сверх меры, не доводить его вызывающим поведением, до конфликта дело не дойдет. Надо только очень ч?тко знать, когда остановиться. Шарагин покосился на раздетых до трусов Панасюка, Титова и Прохорова, второй раз обвел взглядом, когда ш?л по нужде, а когда возвращался, те уже одевались. Поняли нам?к взводного. Привели себя в порядок, и пошли гонять молодых, потому что больше занятий для них в этот день не нашлось. Панасюк тоже гонял молодых, но больше для порядка, "шоб дисциплина не хромала", вовсе не как его дружки - лишь бы подурачиться, да поиздеваться над молодняком. Охотно перенял Панасюк у взводного отдельные манеры и выражения. Копируя Шарагина, обращался он к чижам и черпакам на "Вы", однако с чувством дедовского верховодства; на боевых погонял сослуживцев, повторяя опять же заимствованную у своего командира фразу: "Солдат сначала идет столько, сколько может, а потом ещ? столько, сколько нужно".За упрямство и упорство получил Панасюк соответствующее прозвище "горный тормоз коммунизма". На боевой машине десанта стоит так называемый горный тормоз с защелкой, поставил - двигатель реветь будет, а машина с места не сдвинется. Так и Панасюк тоже умел "не двигаться с места" и из-за этого упрямства потерял в первые месяцы службы, ещ? в уч?бке, передний зуб - не испугался грозных стариков, в драку полез, накостылял, кому следовало. От раскаленного солнца и безделья люди на горке кисли, делались вялыми и глупыми. Камни жгли - ни присесть, ни прислониться. При такой жаре у любого человека мысли летят вразброс. Кажется, что жара, даже в тени, высасывает из человек вместе с потом все соки, бросает его в бредовый, тягостный сон, от которого с трудом освобождаешься - очумевший от духоты, со слюнями на губах, с чугунно-квадратной головой, задуренный миазмами сновидений. ...Во сне Шарагина шатало, и хотя мыслил он трезво, цельно, координация полностью нарушилась: все выбегали строиться, а Олег мычал что-то, пьяный безуспешно натягивал носки. Носки были почему-то на два размера меньше и пятка от этого не налезала; он прыгал на одной босой ноге, не удерживал равновесие и заваливался назад, хорошо ещ?, что койка стояла за спиной, не ударился... Потом сквозь тончайшую, как тюль на окне, пелену сна фиксировал Олег отдаленные голоса солдатни: "сдрейфил, салабон!.. обхезался, чадо, когда обстрел начался!..", "всего в пяти метрах .бнул эрэс, и, прикинь, ни один осколок не попал в нас...", "я сразу троих духов положил", "лучше уж я в чужое дерьмо вляпаюсь, чем на тот склон пойду, у нас уже был один такой мудак, в натуре, отправился грифил?чек выдавливать в поле... жопу его нашли метров за двадцать, хэ-хэ-хэ...", "помнишь прапорщика Косякевича, помнишь, как он корчился, это самое, ну, зажали нас тогда духи в ущелье, и из ДШК как..! Косякевич и словил пулю в живот... санинструктор перевязывал его, но мы-то знали, что старшине кранты!", "...смерть, в натуре, она всегда бабахает неожиданно..." А ещ? слышал сквозь сон Олег, как сетуют солдаты на наряды, на паек хреновый, что "вечно приходится за свои чеки хавку докупать". Проклинала солдатня последними словами и неуемное афганское солнце. В конце концов не выдержал Шарагин эту монотонную и тупую болтовню, мешавшую ему спать, и коротким, понятным окриком оборвал разговоры солдат, выпил воды из фляги и отвернулся в надежде заснуть, чтобы скоротать время до ужина. На смену одним голосам приходили другие, и отвлекали звуки эти от сна, да и не хотел Шарагин спать, мысли различные пробегали в лейтенантской голове Шарагина. ...по сути своей, солдатня - это сброд, это оборванцы, отрыжка нашего общества, это... ч?рт, как быстро одичала, очумела на воле, на выезде солдатня!.. пустячные, идиотские мысли в голове почти каждого, от этого и чушь словесная высыпает из каждой пасти... но если наш боец настолько туп и бестолков, что же говорить о "соляре"?.. у мотострелков вообще одни дебилы служат!.. - Чистяк, в натуре, муха не .блась! - как бы в подтверждение мыслей Шарагина крикнул восторженно кто-то из солдат. - Шиза косит наши ряды! - завопил другой. ...оболтусы великовозрастные... идиоты!.. Жизни проходимцев, типа Прохорова, разгильдяев и жлобов, типа Титова, затравленных салабонов, типа Мышковского, Сыч?ва и Чирикова, хохмачей, вроде Панасюка, и прочих характерных и нехарактерных личностей и не личностей последнего и промежуточных призывов, принадлежали Шарагину. Вернее сказать, он приписан был к этому сборищу характеров, называемому взводом, и благодаря ему делался взвод боеспособным, и обязан был он ежечасно, ежеминутно, ежесекундно думать о взводе, о людях, переживать и волноваться, нервничать, принимать решения, от которых зависело, вернутся солдаты из Афгана домой или нет. Можно было до бесконечности ругать этих призванных с разных уголков страны Советов на действительную военную службу пацанов, ..."слонов" безмозглых... но Шарагин ругал их сейчас про себя, так же, как порой ругал и вслух, за провинности и за мелочи, на которые солдаты плевали, но которые запросто приводят человека на войне к гибели, ругал, и, в то же время подспудно симпатизировал каждому в отдельности, грустил, когда оттрубив два года, покидали его взвод окрепшие парни, будь то в Союзе или здесь, в Афгане. Ценил Шарагин то необъяснимое и уникальное явление природы, что зов?тся советский, русский солдат. ...откуда берутся у советского солдата порой полное равнодушие к смерти, храбрость безграничная, отчаянная отвага?... у афганского вояки совсем не так... попробуй сказать ему, что надо ехать из Кабула в Кандагар, он же ни за какие деньги не поедет, каждый из них, из афганойдов, только за собственную шкуру дрожит, а мы охраняем их покой, мы за них всю грязную работу делаем, мы пашем тут, как папа Карло... потому что они все трусы, а наши пацаны рвутся в бой... что это - романтика? да нет, насмотрелись они, и почему-то опять лезут... дурость? не дураки они, чтобы так просто жизнью разбрасываться... долг? нет, это для газет, пустые слова... безрассудство русское? отчасти... не понять это никому... также как не понять никому загадку русской души, не разгадать... огромная, глубокая, необъятная, как наша страна... неуправляемая, непредсказуемая... только в русской душе, столь противоречивой, уживаются одновременно какая-то небывалая широта, искренность, открытость, сентиментальность, подлость, подхалимство, низость, покорность рабская, самоотверженная любовь к ближнему и неуважение полнейшее к человеческой жизни... особенно для тех, кто наверху, человеческая жизнь теряет всякую ценность, особенно в Москве, для тех гадов, которые протирают штаны в штабах... они не разбирают нас по именам и фамилиям, а лишь по батальонам, полкам, дивизиям считают людей... ...хватит, Шарагин, философствовать, делом надо заниматься, войной, а не рассуждать... с чего это я начал? ах, ну да - о безмерной храбрости советского солдата... Как бы не уводил себя с философского лада Шарагин, все возвращался обратно в раздумья. Перевернулся на другой бок, и стал разглядывать броню БМП, облазившую зел?ную краску, прилипшую, высохшую грязь, толстый слой пыли, такой же в точности, как, наверное, и у него в легких. Люди советские в Афгане давились пылью, захлебывались, и отхаркивали е? из себя вместе с вязкой, нездоровой, как гнойной, ж?лтой слюной. Неожиданно для себя он подумал, что упоенье войной, романтика сражений начинают накапливаться в людях с детства, когда обрушиваются на реб?нка кипы книг о войне, мозги едва успевают переваривать героические фильмы, где солдат - непременно победитель, где убивать врага - здорово. ...носятся с ясельного возраста по улице карапузы с деревянными автоматами: пах-пах, ты убит!.. нам никто, никогда не рассказывал, что такое настоящая война, ни в одной книжке никто не написал, что война по природе своей - вещь наигнуснейшая... Великую Отечественную войну идеализировали, создали из не? фетиш... да, мы победили, но чего нам это стоило!.. я от деда многое узнал... но об этом ни в книгах, ни в газетах никогда не напишут!.. и выходит, что жертва в десятки миллионов жизней обоснована, и вместо того, чтобы осуждать того, кто допустил такие чудовищные жертвы, осуждать людей, которым было наплевать, тридцать или сорок миллионов будет потеряно ради победы, мы занимаемся популяризацией подвигов, готовим следующее поколение к самопожертвованию... мо? поколение хорошо подготовили, поэтому мы и здесь, поэтому наш советский солдат и показывает в Афгане чудеса героизма... Пропитавшись надуманными, сладкими, поверхностными и неправдивыми образами войны, мальчишки с деревянными игрушечными автоматами начинают рваться в бой, мечтают попасть на войну, все равно на какую. ...и, к сожалению, большинство из них так и не расстаются с этими детскими иллюзиями, взрослея... стоп! отставить! тогда выходит, что мы не умеем жить без надрыва, без проявлений героизма, нам всегда нужен враг, которого непременно надо уничтожить... получается, что все мы, вся страна, только и ждала очередную войну, вроде Афгана?.. ...Стоило солнцу приспуститься с зенита, как солдатня, затихшая было на какое-то время, ожила, и, продирая сонные глаза, зевая, выползла из нор, а вместе с ожившей солдатн?й вновь раздались смех, ругань, окрики. Накануне, при выдвижении роты к будущим позициям, бойцы схулиганили малость, добыли дополнительный паек, и весь первый день, пока окапывались и прятались от "афганца", скрывали сей факт от командира. На узкой горной дороге боевые машины пехоты врезались в стадо коз. Пастухи, один взрослый, подозрительным показался Шарагину, крепкий, ...точно "душара"... в тылу у нас останется, гад... а второй - мальчонка, гнали животных навстречу. Афганцы перепугались, что подавят шурави коз, засуетились, забегали. Шарагин остановил бээмпэшки. И вот в этот самый момент шустрый и наглый оператор-наводчик на головной бронемашине, ефрейтор Прохоров, открыл сзади десантный люк и схватил козленка. Шарагин в тот момент ничего и не заметил, только обернулся, услышав как стукнул, закрываясь, тяжелый люк, и подивился, что одна коза подбежала и начала бить рогами по броне. ...глупое животное... чем ей наша бээмпэ не понравилась?.. Козленок просидел в машине, грызя втихаря мешок с картошкой. Половину слопал, и чуть было к тротиловым шашкам, которые держали для рытья окопов, не подобрался. За пожиранием дефицитной картошки и застукали козленочка Прохоров с Панасюком, выволокли, матеря, из БМП под восторженные вопли бойцов. Напуганное животное шарахалось в кольце ног и отбрасываемых людьми теней, пока здоровяк Титов не повалил его наземь, подмял и не прирезал штык-ножом. На всех, естественно, свежего мяса не хватило. Молодым пришлось довольствоваться перловой кашей, но и е? уплетали вечно голодные чижары резво, с чавканьем и отрыжкой, шустро уминали, вылизывая и ложки, и котелки, торопились набить пузо харчами, пока кто-нибудь из старших товарищей не сдернет с места. С почтительного расстояния наблюдали они, как смакуют старослужащие козлятину, обсасывают каждую косточку, картошечкой печеной закусывают: ворошат е? палкой в золе, выкатывают горяченькую, сдирают обгоревшую кожицу, а белую начинку в рот, и опять жадно мясо лопают. - Сейчас бы, это самое, портвешка, а Панас? - облизнул жирные пальцы ефрейтор Прохоров. - Не трави душу! Вот в Союзе от вольного погудим! И портвешок и водяры накатим! - Оттянемся, нафиг! - Вернемся в полк, и больше с койки не встану. До самого дембеля пальцем не пошевелю! - Панасюк откусил кусочек картошки. - Если б не эти боевые, сейчас бы к отправке в Союз готовились... Притихли, дожевывая засохшие галеты, молодые бойцы, прислушиваясь к дедовским фантазиям, завидуя. - Эй, Чирий, чего хлопаешь .блом у костра, почему чая не вижу, сыняра?! - закричал Прохоров. - У нас, я тебе, это самое, уже рассказывал, прикинь, целое общежитие женское под боком, каждый вечер - новая лялька, - лепил он с ходу и сам верил в собственные выдумки. - Помню, это самое, слышь, Панас, помню, на танцы прид?шь, ляльку какую-нибудь снимешь, а по дороге до общаги, ясное дело, это самое, в кустах е? где-нибудь зажм?шь, потом проводишь, а из окна другая машет, давай, лезь ко мне. Прикинь, какая житуха была! - Горазд ты трындеть, Прохор! - не выдержал Титов. - Все полтора года, что тебя знаю, мозги этими общежитиями канифолишь, а сам, бля, поди, бля, до армии и за сиську не держался. - Сам ты не держался! - завелся с пол-оборота Прохор, чуя, что сейчас припрут его к стенке за явное и наглое вранье. - С таким свистком, как у тебя, на бабу, если и залезешь, так все равно ничего она не почувствует. Как карандаш в стакане! - добил озабоченного приятеля Титов. - Ты откуда знаешь?! - насупился Прохор. - Велика военная тайна! В бане что ль не мылись?! - Чирий! Мать твою ..! - заорал ефрейтор Прохоров на сидящего рядышком солдата. - Мы сколько будем чай ждать?! Готов? Так неси, пока я не встал! Считаю до тр?х... Раз, бля,.. Два, бля,.. Худосочный, белобрысый боец Чириков схватил голыми руками горячие кружки, подбежал на сч?т три. - А где, бля, джем, бача? - уставился на него страшным взором Прохор. - ?.. - Считаю до одного с половиной! Время пошло! Раз... - Стоять! - пресек гонения Панасюк. - Свободен Чирий! - и после того, как боец отош?л, добавил: - Загонял бачу. Он только сменился. Пусть отдохнет! А то на посту фазу давить будет, заснет и привет. - Пошли вы все на ...! - обиделся Прохоров, сорвался с кружкой чая, цедя на ходу: - друзья, бля, называется! Да если б я козла этого не с.издил, вы бы щас тут все ... сосали! - Постой! - крикнул вдогонку Панасюк. - Пусть идет, - махнул рукой Титов. - Через пять минут отойдет. Хлюпали чифирно-ч?рный чай, что перекипятили на самодельном мангале - цинковом ящике из под патрон. Обсуждали, как будут делать праздничный торт из печенья и сгущ?нки. Принято так, чтоб на дембель торт самодельный приготовить. Традиция. Где ж в Афгане настоящий взять? Сладкие думы о дембеле отражались на лицах Панасюка и Титова, а Прохоров, уязвленный друзьями, слонялся по позиции, прихлебывал чай, обжигая губы об алюминиевую кружку, покрикивал то тут, то там на молодых. Отдыхавший после ужина с сигаретой во рту Шарагин услышал одиночный выстрел. - Ну-ка, узнайте, кто стрелял и доложите! - приказал он рядовому Мышковскому, который вздрогнул от выстрела, а ещ? больше от резкого командирского голоса. ...физиономия такая, будто в детстве лицом на асфальт упал... он терпит, который уж месяц терпит дедов... ничего, Мышковский, мы сделаем из тебя десантника... - Ефрейтор Прохоров стрелял, товарищ лейтенант, - доложил запыхавшийся от бега солдат. - Чтобы духи из кишлака нос не высовывали. Профилактика, сказал. Прохоров уселся на позиции со снайперской винтовкой, скомандовал зашуганому бойцу: - Бурков, бля! Пулей к сержанту, скажи, что я зову сюда. - Так я на посту, мне нельзя... - Что-о-о? О.уел в атаке, бача! Одна нога здесь - вторая там! Вначале, для разминки, баловались - по камням, по кустикам палили, пристреливались с высоты горки. Надоело просто так. Предложил тогда Панасюк спор, чтоб веселей было: - На пять чеков, давай! Давай, Прохор, кто ишака того завалит. Прохоров промахнулся, расстроился, обозлился вконец. Панасюк, который ишака шл?пнул с первого выстрела, отвалился назад, на камни, вытащил из пачки губами сигарету, а неудачник-дедушка, весь на взводе от досады, рыскал прицелом по кишлаку, надеялся, что высунется кто-нибудь живой, животное какое домашнее в прицел попадет или афганец, и тогда можно будет по новой с Панасюком замазать, пять чеков, целых ПЯТЬ чеков! отыграть. Шарагин после чая пош?л отливать, и следил, как возятся с винтовкой дедушки, как надулся, выпучил глаза и покраснел Прохор, как полез в карман, вытащил и протянул сержанту деньги. Застегивая на ходу пуговицы ширинки, побрел он к стрелкам. Захотелось самому пострелять. - Прохор, гляди, старуха выползла! Нет, чуть правее, - подсказывал сержант. - Вон, поковыляла вдоль дувала. - На тех же условиях? - заволновался Прохор. - Конечно! Война идет - не хера по улице гулять! Так ведь, тварыш лейтенант? - Кишлак все равно приговоренный, - добавил Титов. - Сколько уже долбила его артиллерия. Духовский кишлак, правильно, товарищ лейтенант? - Пожалуй, так... - Щас, сделаем душару! - веселился Прохоров. В такую мишень, едва двигающуюся, разве можно не попасть? Солнце клонилось к закату, и женщина, скрытая под паранджой отбрасывала длинную тень, которая тянулась следом, цепляясь за дувал, словно не пускала, зная, что случится беда. - У-у-х! - улетел в кишлак 7,62. Женщина застыла, будто задумалась о чем-то, и стекла на землю, перевернулась на бок и замерла навсегда. - Не долго мучалась бабуся! - заржали подтянувшиеся к позиции солдаты. - Может вы теперь, тварыш лейтенант? - предложил Панасюк. - Я вам, хотите, разрывной заряжу?.. - А сам отступил на несколько шагов за сияющим от успеха Прохоровым, отдал ему пять чеков. Наблюдали они как устраивается на спальном мешке командир, как, широко раскинув ноги, ищет упор локтями. - Вон, вон там, товарищ лейтенант, слева у дувала, - подсказывал прилипший к биноклю Титов. - Дух у дувала, видите? - Вижу... Не остановил вошедших в раж дедов, согласился молча, что кишлак духовский, приговоренный значит к смерти, и нечего поэтому жалеть жителей. Согласился, и потому теперь сам стал участником этой "игры", лежал с винтовкой, уставившись сквозь прицел на старика, который выглядывал время от времени из-за дувала. ...прав Панасюк: война идет - не фига по улице гулять... война идет, значит либо мы их всех уничтожим, либо они нас прикончат... ведь эти же самые "мирные жители", и стар и млад, ненавидят нас, дай им шанс - кишки вилами выпустят, намотают на вилы и оставят всем напоказ... духам, суки, помогают, шляются туда-сюда, вроде на поле идут работать, а сами, твари, замыкатели на фугасах расставляют... Шарагин прицелился, и все-таки решил для себя, что не станет убивать старика, что выстрелит над головой, и на выдохе потянул на себя курок. Стрелял он из винтовки лучше всех на курсе. Попасть с такого расстояния не сложно - больно уж легкая добыча. ...живи дед... - Спорн?м, промахнется.. - шептались за спиной у командира бойцы. - ... - Сдрейфил? - Нет... Давай, на десять чеков, - голос Панасюка. Шарагин вновь прицелился. Капелька пота отделилась от волос, поползла мимо уха, соскользнула на щеку и дальше на приклад винтовки. Он затаил дыхание. Он не понимал, отчего вдруг засомневался. Кожей пальцев чувствовал Шарагин, как упрямится курок, не соглашался. - ...долго целится, точно мазан?т, - дразнил голос Прохорова. Грохнул выстрел. Старик оторвался от дувала, падая впер?д всем телом, протянул пару шагов по инерции. - Ха! Загнулся! - возрадовался Панасюк. - Вот это класс! Точно в чайник! - поддержал Титов, впившись биноклем в кишлак. - Голову снесло, как не бывало! Осталась одна челюсть на шее висеть!.. x x x Бронемашины зажали селение в тиски; словно ввинчиваясь внутрь, полезли на прочесывание кишлака десантники. Солдатики группами растекались по пыльным кривым улочкам. ...пустой кишлак, точно пустой... и артиллерия лупила по нему... давно все ушли отсюда... хотя, кто их знает?.. У крайнего дувала лежал ишак, вздувшийся на солнцепеке от гнилых соков и смахивающий на бочку, к которой прикрутили для потехи резные балясины - ноги. Животное источало удушливый запах, и пакостный, липкий душок этот расползался на десятки метров. Сдерживая рвотные порывы, солдаты обходили его стороной, будто опасались, что затвердевший, как цементная стяжка, набухший до уродства ишак, вдруг лопнет и окропит их вонючей трупной гнилью. Цепочки вооруженных людей втягивались в кривые улочки, где не хватило б простора для бронетехники - непременно застряли бы БМП, и сделались легкой добычей. Новички, пугливо озираясь, крадучись бочком, выставив впер?д темно-стальные, переливающиеся на солнце стволы, ожидая в любую секунду нападения, стопорили движение, подпирая спинами глухие стены дувалов. Без опыта, действуя лишь на страхе и азарте, замешанном на тревоге перед неизвестностью, они надеялись только на реакцию, рассчитывали незамедлительно застрочить, и выпустить весь магазин. Бывалые же бойцы, как хищники, прислушивались, оценивая каждое мгновение сво? положение относительно вероятного противника, тут же прикидывая наилучшее и наиближайшее укрытие, чтоб, если уж и выстрелит кто, то первым делом юркнуть туда. Нутром внюхивались они в настроение кишлака, в дыхание его, и выверенными движениями лезли глубже, чтобы закончив "чистку", вырваться из молчаливого, затаившего на советских зуб, чужого саманного царства. Местами шли скоро, но осторожно, опасаясь мин и растяжек. Щупали глазами землю. Лабиринты дувалов уводили в самое чрево кишлака. Частично поселение развалилось от артобстрелов: рухнули некоторые крыши, попадали серые глинобитные стены, на месте окон зияли ч?рными пятнами дыры. Кое-где, на внешне уцелевших домах, висели маленькие китайские замочки - верный признак, что хозяева ушли, сбежали, предвидя недоброе, но надеялись когда-нибудь вернуться. - Проверить! Вышибли дверь. - Сыч?в, за мной, - командовал Шарагин. - Титов, Мышковский! Проверить напротив, во дворе. - Все чисто! - Спеклись духи!.. Капитан Моргульцев снял панаму, вытер рукавом пот со лба, развернул на броне карту: - "Чесать зел?нку" - все равно что редкой, бляха-муха, расч?ской выгонять из головы вшей... Ладно... С этих направлений будут действовать афганские части. Нам приказано двигаться вот здесь, - он ткнул пальцем в закрашенное зел?ным цветом пятно с прожилками дорог. - Ну их в жопу, "зел?ных"! - Чистяков харкнул и сплюнул сквозь зубы, раздавил плевок ботинком. - Что мы без афганцев не можем? Всех духов распугают! ...хочет в последний раз кровью напиться, а духов нет, некого убивать... Мелькнула догадка у Шарагина. - Товарищ старший лейтенант! - взвизгнул замполит. - Хватит вы?... - он оборвал себе на полуслове, - хватит настроение показывать! Это наши боевые союзники! Чистяков прикусил губу, исподлобья глянул на Немилова, выпалил: - Тебе что, больше всех надо?! - Отставить, бляха-муха! - вмешался Моргульцев. Он поставил каждому взводному задачу. - По машинам! - Я это так не оставлю! - возмущался замполит. - Я не посмотрю, что ему заменяться! Это что же за пример для остальных?! - Не трогай его, - по-дружески посоветовал Моргульцев. Бээмпэшка Шарагина перепрыгнула через арык, краем брони резанула дувал, заспешила прочь от кишлака. Они полезли дальше в долину, и в "зел?нку", вдыхая нездоровую, жирную пыль брошенных духами кишлаков, распахивая гусеницами бронемашин бывшие духовские владения, вытесняя и преследуя духов. Продвижением своим они отбрасывали банды от насиженных мест, выдавливали из долины, гнали на подобных себе же охотников, хотя и знали, что, как только закончится операция, и они уйдут, те духи, что вырвались из кольца, и с ними новые, вернутся, и обживут все заново, и никогда не будет в этих краях главенствовать революционная власть. Неподвластные, непокорные, замеченные в измене и неверности, иногда просто по ошибке, свойственной военному времени, кишлаки методично обрабатывались советской авиацией и артиллерией. Орудийные залпы валили, выкорчевывали мусульманские надгробья, трепещущие на ветру флаги. Потрошили снарядами кладбища и жилища нехристей, очищали афганские горы, и равнины, и пустыни от душманов, от скверны, расчищая место для строительства новой, светлой жизни. Надеялись шурави когда-нибудь окончательно стереть мятежные селения. Кишлаки рушились, горели, разваливались, но почему-то не исчезали совсем. Как зарубцевавшиеся язвы лежали они на горных склонах, и в "зел?нках", и вдоль дорог, - зловещие и не прощающие того, что с ними сделали, готовые отомстить за жестокость, с которой в одночасье, без сомнений и колебаний, расправлялись с ними пришедшие с севера, привыкшие всегда поступать по-своему шурави. За длинным, местами сильно надкусанным, словно яблоко, дувалом одиноко торчало корявое дерево, обезглавленное во время бомбо-штурмового удара. Чуть живое, оно пугливо выглядывало после ураганного обстрела. ...как тот старик из-за дувала... Привычное, относительно безопасное течение жизни, сопровождавшееся гулом солярных двигателей и дрожью брони, вдруг оборвалось. Из-за дувала по первой БМП шандарахнул гранатомет. ...будто огненный шар... отделился от дувала, рядом с тем местом, где торчало дерево, а через мгновение броня под Олегом вздрогнула. Угодили в каток, машина разулась - слетела гусеница. Тю-тю-тю... свистели обидой промахнувшиеся духовские пули. Солдаты сыпались вниз, жались к земле, пластались в пыли, ныряли под гусеницы. Каждый хоронился как мог. Захлебываясь от ненависти и желания покосить побольше людей, оголенных, раскрывшихся в прыжке с брони, колотил пулем?т. Сержанта Панасюка срезало на лету. Он спружинил с машины и рухнул тут же вниз мешком, брякнулся на спину; каска укатилась прочь, рука вцепилась в автомат. И вскрикнуть не успел сержант, только едва слышно, как-то для себя одного, крякнул, прежде чем натолкнулся всей тяжестью длинного костлявого тела на твердь земли. В накатившейся предсмертной тишине впервые за полтора года войны расслабился и успокоился сержант, будто домой вернулся и завернулся в одеяло, укутался с головой и заснул. Подполз здоровяк Титов, уволок его за БМП, содрал броник и тогда только увидел проступившее на ткани красно-ч?рное пятно. Бой отделил взвод от остального мира, оглушив автоматным огн?м, ослепив разрывами; густым роем метался свинец. Шарагин растратил второй рожок, заменил его, обернулся, не понимая, почему молчат пушки БМП. Башня ближайшей крутилась вправо-влево. Контуженый, словно пьяный, Прохоров не разбирал откуда вед?тся огонь, где засели духи. Наконец, наугад, залепил несколько снарядов: К-бум! к-бум! к-бум! К-бум! к-бум! с запозданием изрыгнула в кишлак несколько снарядов и вторая боевая машина пехоты. ...так им сукам!.. вдарь ещ? разок!.. пока не очухались!.. Легче сразу стало на душе. Теперь колошматили в ярости из всех стволов. Покрывшись разрывами, кишлак смолк. Видимо духи отходили. Но солдаты продолжали поливать местность из всех имеющихся в наличии видов оружия, будто осатанели. Затем стрельба стала угасать, поочер?дно затихали раскалившиеся стволы автоматов. Смерть, уже было навалившаяся из ниоткуда, почти восторжествовавшая, отступила из-за ожесточенного упрямства солдат, успев прихватить, утянуть с собой сержанта Панасюка. Он лежал с легким выражением на лице, то ли обиды, то ли досады. Он лежал, поджав ноги и переломившись в поясе, как сухой треснувший сучок, такой хрупкий и ненужный для жизни, простреленный в бок, как раз в то место, где не прикрывал бронежилет. Шарагин психовал, материл радиста, тот, брызгая слюной, вызывал вертол?т. Небо-то было чистое, ни облачка, а вертушки не шли. Время бежало, вырывалось из под контроля, и вместе со временем, вместе с быстротекущими минутами, жидкими циферками сменявшими друг друга на купленных к дембелю часах на руке сержанта, ч?рных, кварцевых часах в толстом пластмассовом корпусе, вместе с теми минутами гасла всякая надежда. - Где же они, гады! - метался Шарагин, и никто не мог его успокоить. - ...у меня "карандаш" загибается! - кричал он в пустоту эфира. Титов, Прохоров, другие солдаты всматривались в дал?кий перевал, надеясь выискать вертол?ты, и переводили взгляды на Панасюка, замечая, как отчаливает он, не попрощавшись, на тот свет, как сдается, оказавшаяся в тупике, не в силах ни за что зацепиться, жизнь. Испуганно таращились на умирающего товарища молодые бойцы, словно и не признавали его больше, настолько беспомощным, безвластным над ними теперь выглядел сержант. Солдатня разбрелась, курили, жевали сухпаи, приглушенно разговаривали, и каждый про себя думал: во не повезло... От бессилия сделать что-либо, взводный моментами впадал в отчаяние. Когда сержант последний в жизни раз приоткрыл глаза, Шарагин подумал: ...все будет хорошо... погодь, не умирай только... Хотя и очевидно было, что не выкарабкается сержант. И в ту же секунду где-то и вовсе запрятанная пока, нам?ком, тоненькой иголочкой уколола мысль о смерти собственной. От мысли той он тут же отмахнулся, не веря и не соглашаясь с подобной участью, однако, на всякий случай, пожелал самому себе конец быстрый, без мучений. За пятнадцать минут до прихода вертушек Панасюк умер. Лейтенант Шарагин сидел рядом с м?ртвым бойцом. Изможд?нный и опустош?нный, он молча проклинал впервые за время службы в Афгане войну, ругал себя, мучился, будто мог он остановить те пули, что впивались в человеческие тела, или разогнать туман на другом конце перевала, чтобы быстрей пришли вертол?ты, и успели донести сержанта до госпиталя. глава четвертая ЧИСТЯКОВ Епимахова Олег впервые увидел, когда вернулся в полк после проводки колонны, и усталый тащился к модулю, мечтая только о двух вещах - успеть помыться в бане и опрокинуть стакан водки... Новичок в лейтенантских погонах, одетый в "союзную" форму, которую в Афгане давно не носили, заменив е? на специальную - "эксперименталку", так сказать для новых военно-полевых условий, следовал за солдатом к штабу полка. Солдат нес чемодан, перекосившись под его тяжестью, и сумку, а лейтенант, зажав под левой рукой шинель, в новеньком кителе, ступал следом. ...никак заменщик Женькин прибыл... хорошо, Женька остановился в дукане, несколько бутылок купил... как чувствовал, бача, что проставлять прид?тся... Шарагин отпер висевший на двух загнутых вовнутрь гвоздях китайский замочек, купленный в дукане после того, как они потеряли единственный ключ от врезного замка, и вош?л в тесный предбанник. Поставил у стенки автомат, опустил на пол рюкзак, дернул устало шнурки, принялся стягивать с ног ботинки, и, ленясь наклониться и расшнуровать до конца, цеплял носком за задник, пока не стащил с одной и другой ноги. Отбросил занавеску, отделявшую предбанник, в котором с трудом умещался один человек, протиснулся в комнату, стены которой украшали фотографии родных и картинки из журнала "Огонек". Здесь жили взводные и старшина роты. В комнате стояли стандартные железные кровати вдоль стен, стол, три стула, покосившийся без дверцы шкаф для одежды. Под окном тянулась отопительная труба и тонкая, плоская батарея, которая не раз протекала, потому как насквозь проржавела. Из батареи в нескольких местах торчали выструганные деревянные клинья, забитые в места, где вода вырывалась наружу. Зимой они часто мерзли, кутались в бушлаты, - не помогали и самодельные нагреватели. С потолка одиноко свисала лампочка Ильича. Бушлаты висели на вбитых в стену гвоздях. На столе, рядом с двухкассетным магнитофоном, разбросаны были старые газеты, пепельницу заменяла наполовину обрезанная жестяная банка из-под импортного лимонада "Si-Si". ...полотенце взял, мыло, сменное белье... порядок... Форсунка с боку бани молчала, остывала. ...опоздал... Обычно она громко шипела, выбрасывая пламя, нагревала парилку. Шарагин освободился от задубевшей формы, пропахшего потом и соляркой белья, давно не снимавшихся носков, с дыркой на большом пальце, вонючих, прилипших, присохших к усталым от путей-дорог ногам. Выбрасывать носки он не стал. Постирал вместе с бельем, повесил сушиться в парилке. Вода текла из соска душа чуть теплая, без напора, и, тем не менее он наслаждался. Стоял долго под худосочной струей, будто хотел вымыться насквозь. Тщательно соскребал мочалкой с тела въевшуюся грязь, словно вместе с ней снимал накопившуюся за время боевых усталость и нервозность, мылил голову, ощупывая отрастающие волосы. ...ещ? раз что ли побриться наголо? хватит... Стоя под холодным душем, скоблил он щеки, ругался, что плохенькое попалось лезвие, сразу же затупляется от жесткой многодневной щетины. ...отряд не заметил потери бойца... даже как следует расквитаться с духами времени не хватило... духи хитрые попались, уходили от боя горными тропами, подземными ходами... а Чистяков своего добился, пострелял напоследок... батальонная разведка в плен взяла троих... одного душка шл?пнули по дороге... Гибель Панасюка все эти дни преследовала Шарагина своей простотой и неожиданностью, а война, ранее наполнявшая воображение особым колоритом, целой гаммой восторженных красок и увлекательным разнообразием звуков, обрела блеклый, почти однотонный окрас. Если раньше она подразнивала и манила беспорядочной стрельбой, попугивала издалека разрывами снарядов, предупреждала о скрытой опасности минными подрывами, которые оставляли контузии, но не калечили, и не убивали, то теперь впервые царапнула за живое, резанула очень больно и всерьез. Война вдруг не на шутку навалилась отовсюду - настоящая, беспощадная. Отныне смерть стала подглядывать за каждым в отдельности, бродить рядом, шептать что-то, неприятно дышать холодком в шею. Баня остывала. Шарагин плеснул несколько ковшиков на камни, лег на верхней полке, потянулся, расслабился. И чуть было не заснул. Однажды подобное уже случалось с Пашковым, который, крепко выпив, отправился париться да и заснул на верхней полке. Если б не приставленный к бане боец, Пашков превратился бы в вареного рака. Прапорщик, когда его добудились, чуть шевелил усами, и никак не мог сообразить, где же он. Потом неделю пил только минеральную воду. Когда Шарагин достаточно размяк до приятной свежести в теле и в мыслях, ...будто з