а комполка и, повернувшись к начальнику штаба, приказал: - Рядового Зинченко перевести в роту связи! - Усмехнувшись, добавил: - На мою машину! - Товарищ подполковник! - развел руками старлей. - И так некомплект! Куда еще! - Ну, не хватает людей - нарожай! Прихватив в качестве охраны первый взвод, полкач укатил на своей КШМке восвояси. x x x Вполне возможно, приказ Смирнова так бы и остался пустым звуком, но НШ, многоопытный, пожилой и добрый мужик, прекрасно понимал, в какое положение поставил рядового Зинченко комполка. Посему он без всяких церемоний, усадив Сашу в штабной БТР, сказал ротному: - В полк вернемся - с переводом не затягивай, - И, лукаво улыбнувшись, добавил: - У нас сейчас как раз ни одного пулеметчика - одни майоры с пукалками! Черт знает что... Пока солдатня заканчивала шмон и укладывала в машину найденное оружие, к покойничку - а местные уже успели подвязать платочком челюсть, стянуть меж собой большие пальцы рук и ног и усадить над почившим какого-то жалкого, отгонявшего веткой мух дедка - подошел начальник особого отдела части. Профессионально ощупав у трупа основание черепа и шейные позвонки, он ухмыльнулся, покачал головой и небрежно задрал ему рубаху на грудь. Чуть ниже солнечного сплетения уже начал синеть огромный лилово-бордовый кровоподтек. Еще в течение часа, чуть ли не разрушив все стены и сараи, четвертая мотострелковая потрошила усадьбу убитого, но так ничего там и не нашла. Глава 13 Вечером, после "прогулки" в Хоксари, впервые по отношению к Саше прозвучало страшное, убивающее наповал слово - "стукачек". Каждый понимал, что стать или даже прослыть осведомителем означает незамедлительную и позорную моральную смерть; и, тем не менее, стукачи были. И более того - их было много, так много, что в каждом подразделении их насчитывалось по несколько штук. Всякий обладающий властью офицер или даже прапорщик вербовал, и небезуспешно, собственную "агентурную сеть". Стукачами, или как еще их тогда именовали - "заложниками" (от слова - заложить) - становились по разному. Тут весьма показательно, как сделали осведомителями Тортиллу и Пивоварова. Тортилла пришел в подразделение из иолотанского карантина. В первые же часы службы его приметил видящий людей насквозь гвардии старший прапорщик Старчук. Через пару дней он вызвал Тортиллу к себе в каптерку и порасспросил про жизнь. Угостив молодого солдата чаем и пожалев сиротинушку, а тот и правда был сирота - дед с бабкой воспитали, он в два счета расположил к себе не отягощенного интеллектом, но по-крестьянски расчетливого и хитроватого парня. А сверх того, пообещав место каптерщика (сразу поставить на столь блатную должность душару мудрый дед, конечно же, не мог) и дембель с нулевой партией, старшина роты до конца афганского срока получил в свое распоряжение верного и преданного, лижущего барские сапоги с поскуливанием стукача-энтузиаста. К чести старшины, он почти никогда корыстно не использовал полученную информацию - он в ней просто не нуждался. В четвертой мотострелковой старший прапорщик и так имел полную и ничем не ограниченную власть. Но все взятые на себя обязательства по отношению к своему стукачку он выполнил сполна: Тортилла последние полтора года службы занимал должность каптерщика и убыл домой в самой первой, "нулевой" партии. И это, учитывая, что Хозяин дембельнулся на полгода раньше! Единственное, что подвело "дытынку", так это усугубленная общей умственной недостаточностью природная жадность. Он бы так и просидел в углу каптерки, втихаря постукивая на братишек, если бы не неуемное желание отсосать от всех титек сразу. Тортилла параллельно стал нашептывать на ушко ротному и замполиту, а когда в подразделение прибыл Пономарев, то в течение недели сделался его персональным денщиком со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вот тут-то и прокололся. Больше всех в четвертой мотострелковой он невзлюбил, а следовательно, и закладывал тандем Шурик-Гора, чем весьма усложнял жизнь последнего. А взводный, хоть и недолюбливал холуев и стукачей, да к тому же сразу в одном лице, все же охотно пользовался его услугами. И тут перед лейтенантом встала дилемма: с одной стороны, никому так не перепадало от него, как Горе, а с другой, он всегда вынужден был держать его под рукой - не с тупым же Тортиллой в кишлак лезть?! Поэтому, забывая о былых распрях, в горах они работали, как правило, вдвоем. Чувствуя какие-то моральные обязательства по отношению к своему напарнику, командир взвода однажды недвусмысленно тому намекнул о причинах его постоянных "залетов". А под конец в самых изысканных выражениях настоятельно посоветовал "попридержать язычок". Естественно, впрямую расправиться со "всеобщим любимцем" солдаты не могли и уже подумывали о несчастном случае во время прочесывания, как случился тот самый кошмарный зимний рейд на Зуб, где именно здоровяк Тортилла, также наверняка ощущая за собой определенную вину, почти три дня тащил на себе полуживого снайпера. После операции "дитятко", конечно же, уже могло, не опасаясь расправы, гоголем ходить из каптерки в палатку третьего взвода. x x x А вот история вербовки Пивоварова была совсем иной. Серегу - после попыток членовредительства, уклонения от "почетной обязанности исполнения интернационального долга" и симуляции сумасшествия - взяли за одно место особисты, и он, гонимый страхом, стал добровольно закладывать всех: от последнего чмыря Гены Белограя до ротного. И только простреленная башка остановила столь рьяное исполнение "патриотического долга". Вполне закономерно, что именно особый отдел имел несомненную пальму первенства в качественном и количественном составе своих осведомителей. Офицеры утверждали: армейские гэбисты при желании могут посадить любого, вплоть до командира полка. И, по всей вероятности, это были не просто слова. На особистов работали не только солдаты из числа имевших серьезные залеты (Кто только их не имел! Недаром говорили: "План курят все - не все попадаются"!) но и многие - есть мнение, что очень многие - офицеры. Утверждали, что если "кадет" хоть раз стукнул, то на него заводится отдельная папочка, которая до самой отставки ходит за ним по пятам, от одного начальника особого отдела к другому. Благодаря системе многоярусной вербовки, совершенно ясно, что если солдат закладывает офицера, а тот, в свою очередь, является осведомителем особого отдела, то солдат, через звено автоматически доносит и госбезопасности. Движение стукачества процветало пышным цветом. И вот теперь к этому легиону причислили и Сашу. Все в глубине души понимали, что стукачем он, в общем-то, и не является, но усталые, озлобленные солдаты не желали проводить черту между "заложил" и "подставил". Больше всех кипятился Шурик: - Ничего, Гора, ничего! У меня земляки у связистов - и там достанем! Чмо вонючее! Урод! Вечером того же дня в роту приехал утомленный комбат и, построив личный состав, передал слова начальника особого отдела: "Только очень успешные, я повторяю, ОЧЕНЬ успешные дальнейшие действия четвертой МСР по изъятию у антиправительственных банд-формирований оружия и боеприпасов удержат меня и командира части от разбирательства утреннего эксцесса в кишлаке Хоксари". Понятно, что такой поворот, казалось, замятого дела только подлил масла в огонь. Больше всех были удручены ротный и Пономарев с Горой; а тут еще по общей связи передали, что по дороге в полк помер их "суперинтендант". И хотя пленному в вертолете якобы добавили разведчики, офицеры ясно осознавали, что при необходимости этот труп навесят опять же на них - еще один минус в безрадостной и безнадежной игре за чужую звезду. Нервозность командиров незамедлительно ударила рикошетом по всему подразделению, и к концу четырехнедельного рейда ни одна рота части не могла похвастаться такими результатами, каких, при определенной доле удачи, добилась четвертая мотострелковая. Глава 14 Невозможно с определенной уверенностью сказать, какими именно соображениями пользовался подполковник Смирнов, отдавая приказ о переводе Саши. Поднаторевший в кадровых передрягах, он безошибочно, конечно, мог предположить, на сколь великие неприятности обрекает этого зеленого солдатика. А вот же не передумал и приказа своего не отменил. В части существовала давняя традиция - в виде утонченного наказания переводить проштрафившихся солдат боевых подразделений в тыл, а "вояк" хозслужб - в действующие роты, где первые страдали от несмываемого в глазах недавних сослуживцев позора, а вторые еще больше мучались от потери насиженных, теплых, как они говорили - "блатных", мест и самое главное - от страха. Но какие бы там ни были причины, а Саша попал-таки в роту связи. Правда, еще один раз, он попытался изменить ход событий, но на робкую просьбу вернуть его назад - в четвертую мотострелковую - полкач презрительно-кратко послал его по излюбленному адресу. Когда в день возвращения из рейда Саша пришел сдавать старшине оружие и немногочисленное обмундирование, изможденное подразделение, не раздеваясь, спало по палаткам. Самостоятельно пойти попрощаться и, главное, извиниться перед ребятами он не рискнул, хотя в течение недели мысленно изо дня в день прокручивал в голове предстоящий разговор. Дед, несмотря на свою "крутизну" очень человечный мужик, ободряюще потрепал его волосы и посоветовал: - Если что - подходи. Подмогнем! x x x Войдя в палатку связистов, Саша окончательно расстался с остатками наивных иллюзий... В завешенном мокрыми простынями углу сидели человек пятнадцать в ушитой, по тыловой моде, до безобразия форме дедушек и насмешливо разглядывали в упор затравленно озиравшегося по сторонам, насквозь пропыленного Сашу. Перед ними, вытянувшись по стойке "смирно", стоял Удод; забитый связист-"колпак", один из немногих в этом подразделении, ходивший вместе с комендантским взводом в горы. "Знают уже!" - ошеломленно пронеслось в голове Саши. В ушах звенело, от лица отхлынула кровь, а в животе образовалась гулкая знобящая пустота. - Ну, ты! Стукачок! Вылетел пулей из хаты и постучал, а мы тут прикинем, пускать тебя, козла вонючего, или нет. Бегом! - прошипел один из здоровячков. Выбирать необходимо было здесь и сейчас. Или - или. Если не сейчас, то потом уже будет поздно. Как ни как, а полгода Саша уже прослужил и все армейские нравы испытал на собственной шее. В какие-то ничтожные доли секунды невероятно ускоренным и сверхобостренным чутьем он проанализировал все, что ему было известно о подобных ситуациях, и, не веря собственным ушам, ответил, делая, наверняка, первый в своей жизни по-настоящему серьезный выбор: - Да паш-шел ты! Ощущая, как дрожат руки и предательски слабеют ноги, он небрежно закинул грязный вещмешок на голую сетку койки и вошел в проход между кроватями. Как ни была сильна его растерянность, а в проход он зашел весьма предусмотрительно. К сожалению, это не помогло - Саша не имел ни силы Братуся, ни навыков Горы, ни даже гибкой и расчетливой дерзости Шурика. В полной тишине к нему стремительно-уверенной походкой подлетел один из дедов и небрежно влепил оглушительную пощечину. Дед прекрасно знал, что делает. Ударив, он тут же отступил на шаг, а когда Саша, звонко закричав и беспорядочно замолотив воздух кулаками, с закрытыми глазами ринулся в безнадежную атаку, - чисто и сильно въехал ему сапогом между ног. Пока бывший рядовой четвертой роты корчился на загаженном полу, "дедулька" за волосы вывернул ему вверх голову и, смачно плюнув в лицо, благодушным голоском пропел: - Ничего, выблядок! Я тебя еще не так достану! К отбою, наступившему для Саши на два часа позже обычного, его успели избить еще дважды, правда, не так больно и страшно, как в первый раз. Саша долго не мог заснуть, мучился от мысли, что с ним поступают правильно, так как он этого заслуживает; может, именно так и нужно поступать с теми, кто предает своих товарищей. К утру он, правда, немного смирился: безропотно вместе с остальными затурканными молодыми убирал территорию и палатку. А перед разводом чистил чужую обувь и подшил четыре подворотничка. x x x Вообще-то, если говорить честно, с Сашей ничего сверхъестественного не произошло. Обычная разборка старых с молодыми, которые должны знать свое место и время. Они случались и в боевых подразделениях. Молодые и там намного чаще стояли в нарядах, на тяжелых постах в караулах, убирали палатки и территории рот. Но чтобы так вот три раза за день избить молодого - это было принято лишь у тыловиков, которые в рейды не ходили. О том, что творилось в этих подразделениях, можно было судить, скажем, по такому случаю: в январе 1983 года трое "обдолбленных" старослужащих роты охраны, связав, бросили молодого сержанта в окоп, облили авиационным керосином и подожгли. К тому времени, как его потушили, у сержанта обгорело чуть ли не девяносто процентов кожи. Погода стояла нелетная, в Кундуз потерпевшего так и не отправили, и от его стонов и истошного крика, - а в то время санчасть еще находилась на территории палаточного городка, - почти двое суток не спал весь полк. Когда же он наконец-то умер, все вздохнули с облегчением. Конечно - крайний случай, но то, что произошло с Сашей в роте связи, случалось каждый вечер и каждую ночь во многих тыловых палатках гарнизона. Другой вопрос, что подобные вещи не всегда сходили дедам с рук. Тут все зависело от офицеров. Им, вообще-то, было выгодно при помощи дедов держать в руках любого строптивого солдата из молодых. Да и сами дедушки постоянно ходили под топором, их в любой момент можно было за неуставные отношения "пустить по статье", на худой конец припугнуть трибуналом - до мокрых штанов. Пугали, правда, не многие, в основном из числа добросовестных и рьяных служак. И совсем уж редко случалось, когда самим душарам удавалось "обламывать" зарвавшихся стариков. История с Горой и Гусем - наглядный тому пример, да еще и с благополучным исходом. Но история эта - исключение, а правило было совсем иным. Полтора года тому назад в минометную батарею второго батальона - боевое, между прочим, подразделение - пришел здоровенный, выросший на цирковом манеже парень. И вдруг совсем неожиданно он угодил в немилость к одному сержанту-недоростку, который, прежде чем стать крутейшим замком, был не менее крутой чмариной, чуть ли не первой в батарее. Циркач оказался парнем крепким и сразу сумел постоять за себя перед дедушками. В подобных случаях старослужащие, тем паче сержанты, поступают просто: изо дня в день ставят "оборзевшего духа" в наряды и ждут первого неминуемого прокола. Так и тут - на третьи бессонные сутки Циркач среди белого дня, стоя, уснул под грибком. Мимо "страшного сержанта" это нарушение ну ни как не могло пройти незамеченным, и он, куражась, затушил меж бровей дневального сигарету. В ответ, окончательно измордованный Циркач, не вдаваясь в объяснения, по самую рукоять всадил штык-нож в дедушкино темечко. Он отсидел на гауптвахте больше месяца, после чего его забрал к себе принципиально набиравший пополнение исключительно из числа постояльцев гауптвахты бывший командир разведроты. Дело замяли, и Циркач, благополучно доходив с разведкой до дембеля, ушел на гражданку с медалью "За отвагу". Удивительный парень - единственный в полку, носивший на операциях спаренную АГСную ленту: почти тридцать килограмм, помимо собственного груза! Ну а самым трагическим случаем в части была, без сомнения, история Петра Градова. Глава 15 Это ЧП еще совсем свежо в памяти солдат, тем более что с Градовым оказался хорошо знаком Гора, начинавший вместе с ним службу на термезском полигоне. Бывший Сашин шеф, сам далеко не подарок, рядом с Градовым казался жалким сопливым мальчишкой. К моменту призыва двадцатитрехлетний Петр был уже женат, имел детей. Он окончил машиностроительный техникум, учился заочно в политехническом институте, был кандидатом в члены партии и вдобавок ко всему депутатом Челябинского горсовета. С огромным, грамотным и толковым мужиком в карантине считались даже офицеры. Но по совершенно непонятным причинам по прибытии в боевую часть его засунули в самую захудалую дыру - роту охраны аэродрома. И там случилось самое худшее, что только может произойти с молодым солдатом в Советской Армии - он очутился один среди старослужащих-бабаев. Около недели Градов терпеливо стоял на посту - "за себя и за того парня", а потом взбунтовался. Не управившись со строптивым салобоном своими силами, урюки традиционно попросили помощи у своих. Объединенными усилиями среднеазиатского землячества им удалось Градова зверски избить. Но отнюдь не сломить... На разводе, ни от кого не прячась, Градов подошел к командиру подразделения. Тот же, не долго думая, со словами "Здесь тебе, выродок, не Дом Советов!" - послал его куда подальше. Но Петр был не тот парень. Пресмыкаться перед бабаями он не стал и в тот же вечер от души отделал троих из них. Быстро сообразив, что просто так душару им не обломать, бабаи решили провести показательную экзекуцию. И на следующее утро толпа соплеменников, изрядно попинав ногами, под обкуренный смешок закопала Градова по шею в кучу песка. В течение всего дня урюки, празднуя грандиозную победу, гоняли косяк за косяком и поочередно оправлялись Градову на голову. Когда же он, то ли от холода, то ли от невыносимого отчаянья, потерял сознание, тело выволокли из ледяной ямы, развязали и, словно падаль - вниз головой, засунули в мусорный контейнер. Сутки после "наказания" Петра не трогали, а после среди ночи вновь самонадеянно поставили в караул. Заступив в свой последний наряд и дождавшись, пока курнет и уляжется последний чучмек, он за полтора часа до рассвета спустился в землянку, зажег свет и, дав сослуживцам несколько минут на протирание глаз и осмысление ситуации, поделил на четверых четыре магазина; после чего спокойно ответил на телефонный звонок и популярно объяснил ротному, что это у них тут за стрельба такая. Когда побелевший от ужаса командир роты охраны в одних подштанниках и кедах примчался на пост, Градов, не вдаваясь в подробности, одним чудовищным ударом приклада раздробил капитану челюсть, а заодно и вышиб большую половину зубов. После чего равнодушно сдался до инфаркта перепуганному командиру эскадрильи. Вид залитой кровью крошечной землянки и четырех исшматованных, изжеванных ста двадцатью выстрелами в упор тел, по всей вероятности, произвел на "начпо" и "насоса" столь яркое впечатление, что они, позабыв о былых разногласиях, приняли поистине драконовы меры и к концу года шестеро особо заслуженных дедулек уехали дослуживать в дисбат и зону. А Градов на девять месяцев сел в кундузскую гарнизонную гауптвахту. Попав через некоторое время после этих событий в медсанбат, немного отошедший от болезни Гора чуть ли не на коленях упросил своего земляка, молодого лейтенантика медслужбы, устроить ему свидание с Петром. Офицер, еще не до конца закаленный армейским бездушием, под видом санобработки помещений (а в тот год свирепствовала эпидемия брюшного тифа) побывал вместе с одним санитаром и переодетым Горой на губе и дал им возможность в течение нескольких минут переговорить через решетчатую дверь "тигрятника". Градов довольно-таки неплохо выглядел, говорил, что к нему очень хорошо относится караул - как ни странно, но у него все время заключения не переводились сигареты - и что скоро состоится суд трибунала, где его, скорее всего, оправдают. Он утверждал, что ни о чем не жалеет, что, если все вернуть назад, то он бы поступил точно так же, да в придачу пристрелил бы и ротного. Бывший командир на следствии и очных ставках, по образному выражению жильца "тигрятника", "прикрывает мною свою разъе... сраку". Растирая сопли отчаянья, капитан божился и уверял следователей военной прокуратуры, что рядовой Градов о творящихся во вверенном ему подразделении беззакониях не докладывал и что вообще он был никудышным, бестолковым солдатом, который только и делал, что спал на посту, занимался онанизмом и увиливал от службы. Еще через полгода состоялся суд, и Петру влепили семь лет усиленного режима. Самое любопытное выяснилось позже. Оказалось, что домой Градов вернулся ровно через два с половиной года после своего призыва, и его освобождение совпало по времени в возвращением сослуживцев на дембель. Все это, к слову, произошло задолго до горбачевской амнистии. Глава 16 Известие о том, что в роте связи Саша низведен до уровня чмыря, в третьем взводе восприняли как нечто само собой разумеющееся. Правда, особой обиды на него никто не держал, но и изменять к лучшему его положение никто не собирался; да и не принято было вмешиваться во внутренние дела чужого подразделения. Кроме того, вечером, по возвращении из рейда, произошли события, которые надолго отвлекли весь взвод от судьбы бывшего сослуживца. Шурик, окончательно доведенный тупостью Гены Белограя, сорвался и допустил две грубейшие ошибки: во-первых, перед тем, как набить тому морду, должным образом не осмотрелся по сторонам, а, во вторых, от души припечатав Генулю личиком о задний десант сто сорок седьмой БМПшки, рассек тому бровь. Как назло, в десяти метрах позади от разыгравшейся баталии стоял БТР комбата, и все действо развернулось перед взором НШ батальона, легендарного Цезаря капитана - Ильина. Спасая будущего замкомвзвода, офицерам роты пришлось костьми лечь, доказывая, какой он умница-сержант и какой урод, и недоделанный дебил Белограй. В ход пошли все доводы, начиная от наградных и комсомола, и заканчивая доводами типа: "До дембеля - в наряд по кухне..." и "Из туалета, засранец, не вылезет!" Ценой неимоверных объединенных усилий сержант отделался полными штанами и семью сутками гауптвахты, где, естественно, неплохо отдохнул, ежедневно лопая тушенку и балуясь сигаретами с фильтром, исправно поставляемыми из магазина верным другом. Кроме того, Шурику влепили строгий выговор с занесением в учетную карточку по комсомольской линии, а также заставили принести публичное покаяние перед незабвенным Геночкой, за что в тот же вечер Белограй вновь изрядно отхватил по шее. Ну и, конечно, сержанта на пару месяцев сняли с занимаемой должности командира отделения, и он в перерывах между выходами, скрепя сердце, исправно заступал простым дневальным в наряд по роте - через день и в течение целого месяца. Как только страсти отбушевали, о Саше почти никто уже и не вспоминал. Похоже, всех устраивало сложившееся положение дел. И только одному человеку эта ситуация не давала покоя - Горе. Через пару недель после побоища он, разговаривая о чем-то с бдительно охранявшим свой пост у оружейной палатки Шуриком (оружейка четвертой мотострелковой находилась как раз напротив палаток роты связи), приметил тащившего, надрываясь из последних сил, бак с ключевой водой своего бывшего подопечного. Увидев Сашу, друзья в обе глотки заорали: - Зинченко! А ну, бегом сюда! Наслышанные о знаменитой парочке, дедушки-связисты предпочли не вмешиваться и, благодушно покуривая, не вылезали из своей курилки. На подошедшего Сашу тут же навалился Шурик: - Ну... рядовой Зинченко, доложи бывшему командиру, как служба? - Плохо, товарищ сержант, - опустив глаза, пробурчал Саша. - А что так? - лучась от сочувствия, чуть ли не прошептал Шурик. - Чего молчишь? - Не знаю... - Зато я знаю! - Внезапно возвысив голос до крика, Шурик завопил так, что все от неожиданности вздрогнули. - Я знаю! Урод! Мы к тебе, как к родному, а ты?! Да кого ты заложил? Гору! Гору заложил! Вон, посмотри, - твои деды-мудаки припухли. Сидят - языки в жопы позасовывали. А почему. Знаешь? Знаешь! Даже эти козлы нас уважают! - Я тоже! -Не пиз...! Понял?! Так я тебе и поверил... Ну а ты, Гора, че припух? Что, тоже язык к сраке приклеился? - Подожди, Шурик, не гони... Слушай, Саша, что за ерунда такая? Ты же не конченый! Ну... отвечай! - А кто же он? - раздраженно вмешался Шурик. - Чмо, оно везде чмо! Стукачок! Давай, душара, схватил бачок и слинял отсюда! - Стоять!.. - не приказал, а как будто отрубил Гора. - А я тебе говорю, пошел на х.. , да побыстрее! - начал заводиться Шурик. - Да погоди ты! Дай с человеком поговорить. - Во, бля! Нашел человека... - Шурик отвернулся и с чувством сплюнул на охраняемую палатку. - Ты что, Саша, - подошел к нему поближе Гора. - Тебя чему учили? Да они же у вас там все уроды! Смотреть не на кого... - Да я попытался... - Ну? - Вырубили. - Ну и хрен с ним! - никак не мог успокоиться Шурик. - Да, конечно! Я ж не ты! - чуть ли не всхлипывая, оправдывался Саша. - Эт точно... - немного все-таки поостыв, сменил гнев на сарказм Шурик. - Подожди! - Гора вновь повернулся к Саше. - Ну и кто они? Дерьмо какое-то! Ты в наряды ходишь?! - Конечно... - Конечно! Возьми, зайди вечером с автоматом в палатку. Построй своих козлов по стойке "мордой на пол" и припугни малехо. Можешь в воздух популять, - хорошо действует! - Вообще уроют... - В жопе у них не кругло! - Гора, че ты с ним базаришь? Че ты доказать хочешь? Ну, чмо! Сам посмотри... - Шурик явно терял остатки столь дефицитного для него терпения. - Ладно, Саша, можешь идти... Но учти - мне стыдно. Не за тебя, конечно, - за себя! С тебя-то что взять - молодой! А я дожился. Мой напарник - хуже Генули! М-да... - Когда Саша уже отходил, Гора ему вдогонку крикнул: - Слышь... Чем так гнить. Я бы застрелился. Или, как Градов, всем бы вломил, напоследок! - Да уж, конечно! - засмеялся Шурик. - Сравнил хрен с пальцем. Градов! Градов - Мужик! А это?! Чмо! Понял, Гора, - чмо! Ч-м-о... тьфу, пакость! Эй! Урод! Мимо нашей оружейки не ходи, слышишь?! От тебя говном разит! Деды-связисты, услышав последнюю фразу, радостно заржали - последний гипотетический бастион униженного и растоптанного Саши рухнул, словно детская пирамидка. То, что он не настучит, они своим безошибочно-интуитивным чутьем поняли еще неделю назад. А теперь смело можно было играть один на один. Деды-тыловики не собирались забывать о Сашином участии в большой боевой операции. Это унижало их в глазах остальных молодых в роте связи. Плохо действовало на их уязвленное самолюбие. Глава 17 И все-таки три недели побоев и издевательств не сломили Сашу. Только лишь нагнули. Однажды воспрянув духом, он более не собирался поддаваться унынию и апатии. Для открытого сопротивления ни сил, ни возможностей у него, конечно, не было. Тут надо было искать иной выход. И Саша довольно быстро его нашел. Гора и Шурик волей-неволей подсказали ему, что и как надо делать. Занося бачок в палатку, Саша уверенно сказал сам себе: "Ладно, ублюдки, завтра..." x x x И вот это "завтра" наступило. Минут за двадцать до подъема из палатки роты связи выползли заспанные, еще не вполне проснувшиеся молодые солдаты. Сонно и заторможено передвигаясь на полусогнутых ногах, они принялись за уборку территории. Саша тоже брел в этой траурной процессии, но мысли его были вовсе не об уборке. Он ждал удобного момента, чтоб совершить то, что задумал еще вчера. А он никак не наступал. Душманье пока крутилось рядом с палаткой, собирая в ладошки бычки и прочий мусор. Граблить песок по периметру они явно не торопились. У оружейки разведчиков стояло несколько бойцов наряда, все время взад-вперед полуспящими сомнамбулами проплывали мимо отмороженные духи связистов и соседей "комендачей". Но, главное, через дорожку на посту сидел Шурик и, усмехаясь, хитро поглядывал на бывшего подчиненного. Но вот, наконец, протрубили подъем, и Саша подсознательно почуял - сейчас! Он метнулся за палатку - никого. Разведчики уходили к себе в расположение, а их дневальный, уставившись пустым взглядом куда-то за реку, задумчиво курил. В ту минуту, когда Саша нагнулся над столбиком палатки, его мог видеть один лишь Шурик. "Смотри, смотри! Еще неизвестно, от кого больше завоняет!" - злорадно промелькнуло у Саши в голове. Резко наклонившись, он вырвал присыпанную песком "эфку" и, выдернув чеку, с силой швырнул ее в окно жилища "родного подразделения". Сухой, резкий щелчок запала, казалось, только придал решимости; отсчитывая в уме секунды, Саша выскочил с противоположной стороны палатки и спокойно вошел внутрь. Услышав ни с чем не сравнимый специфический хлопок, Шурик в доли мгновения оценил ситуацию и, тем не менее, растерялся. Моментально все осознав, он стоял и ошарашено смотрел, как Саша входит в дверь, и лишь за мгновение до взрыва Шурик кинулся на землю: уж кто-кто, а он совершенно точно знал, что последует дальше... x x x В тот момент, когда в районе оружеек грохнул взрыв, второй батальон уже строился перед утренним кроссом. Пономарев, уловив пронзительно-пристальный взгляд Горы, резко мотнул головой - "Быстро!" На полпути Гора догнал дежурившего по роте Мыколу, и через пару секунд друзья оказались перед палаткой связи. Толпа суетливо вытаскивала раненых. Одного поволокли в санчасть прямо на сетке койки, с которой он так и не успел подняться; второго - впятером на руках. Заметив спокойный, уверенный и злой взгляд Саши, Гора тут же понял суть происходящего. Неопределенно покачав головой, он оставил Мыколу и двинулся к растерянному Шурику. - Видел кто? - А ты как думаешь? - Он? - Во, бля! Какой догадливый... - А что, они не знают? - Да никто не видел, наверное. - Ну ты-то видел? Пристально посмотрев в глаза Горе, Шурик с расстановкой произнес: - Ну, я-то им хрен что скажу. Понял?! - Ой, ладно, не зарекайся! - Да? Посмотрим... - А этот? - Гора после паузы указал на дневального разведроты. - Нет. Он точно ничего не видел. - Слушай, Шура... Тебя особисты потащат. - Да пошли они! - Угу. Они-то пойдут. Да вот только тебя заодно прихватят! - Слышь, вали!.. А! - Он что им, эфку подкатил? - Да вроде... - А что ж так слабо? - Черт его знает?! Сам не пойму. - Ладно, братишка, я в роту полетел. Там Пономарь небось уже трусы в клочья изодрал! - Вали... Через полчаса Шурик, дневальный разведки, связи и комендантского взвода, а также семеро молодых, включая и Сашу, сидели по разным камерам гауптвахты. На утреннем разводе взбешенный до конвульсий полкач прилюдно влупил оглушительную затрещину командиру роты связи и торжественно, чуть ли не на знамени части, поклялся, что, не дожидаясь суда военного трибунала, поставит виновного к стенке. x x x Лишь по счастливому случаю в палатке все обошлось столь малой кровью. Армейская палатка состоит из трех частей, этакая матрешка: внешняя - прорезиненный брезент, вторая, внутренняя оболочка - утеплитель, сшита из толстого, грубого сукна. А третий слой - обелитель, полотно грязно-белого цвета, призванное привнести в солдатское жилье чистоту и порядок операционной. На утеплитель для защиты от комаров и мух обычно навешивались закрывающие окна марлевые сетки. И вот эти паутинные сетки и спасли положение. Несмотря на свою слабость, нежестко закрепленная марля самортизировала и не порвалась от удара тяжелой, но тупой гранаты. После удара о сеть, граната съехала по сукну вниз к противоливневой насыпи и закатилась под застланный досками пол. Если бы Ф-1, с радиусом поражения в двести метров, влетела в палатку, то у шестидесяти вояк, неспешно толкущихся на площади пять на двадцать метров, не осталось бы никаких шансов на спасение. Тем более что ни один из них не обратил никакого внимания на непонятный щелчок, неожиданно прозвучавший в палатке. Взрывную волну и осколки рванувшей в яме гранаты приняли на себя земляная насыпь и доски пола. И только два человека, находившиеся над эпицентром взрыва, получили ранения. Дембеля, все еще нежившегося после сна на койке, спасла любовь к комфорту: вместо одного поролонового солдатского матраца он предпочитал два ватных офицерских. Поэтому более ста восьмидесяти осколков, которыми его нашпиговало, словно рябчика бекасином от затылка до пят влезли в утомленного войной деда не глубже, чем на пять-семь миллиметров. А вот сержанту, устроившему Саше в первый день радушный прием, повезло меньше. Одна "железяка" навылет пробила мякоть предплечья, второй осколок застрял в расколотом ребре, а третий - рассек бровь и оцарапал кости черепа. Был еще один раненый - дневальный разведроты. Шальной осколочек воткнулся в голень, но он из-за такого пустяка даже не пошел на перевязку. А возможно, на санчасть просто не хватило времени - его, вместе с остальными предполагаемыми свидетелями, через двадцать минут увели в особый отдел. Глава 18 Если для командира полка утренний инцидент был неприятным происшествием, бросающим тень на состояние дисциплины в части, то для начальника особого отдела это был шанс, упустить который было не только глупо, но и попросту смешно. И он упускать его не собирался, сработал быстро и оперативно. День-два на определение всех прямых и косвенных виновников ЧП, еще пару суток на отчеты и докладные записки - и можно не только смело ожидать поощрения за успешно проведенное дознание, но и заметно усилить свое влияние на штаб и политотдел восемьсот шестидесятого отдельного мотострелкового: теракт все же - дело нешуточное. К вечеру, еще не окончив опрос всех, так или иначе причастных к делу лиц, умудренный долгой службой и богатым опытом проницательный майор уже знал, КТО кинул гранату. Кроме него это не было тайной еще для двух человек - самого щенка "гранатометчика" и этого засранца, залетчика-дневального четвертой роты - единственного из всех, кто среагировал на хлопок еще до того, как раздался взрыв. Первый настоящий допрос особист провел в ту же ночь. Копать он начал с Шурика. Но безрезультатно промаявшись пару часов, перешел в соседнюю камеру. "Гранатометчик" заведомо казался ему слабаком, который расколется сразу, если только на него надавить как следует. Но и здесь "дядю" ждала неудача. "Гранатометчик " колоться не хотел, молчал, как пограничный столб. Уже на рассвете "дядя" ни с чем вернулся к себе в "модуль". Прямо в одежде он завалился на кровать и, закурив свою, по всей видимости, пятидесятую сигарету за сутки, ни к кому не обращаясь, сказал: - Черт с вами, подонки... Куда вы на хрен денетесь! Они никуда и не делись, все так же сидели по отдельным камерам. Но, словно сговорившись, играли с майором в молчанку. Все намеченные им сроки прошли, и через неделю особист, скрепя сердце, пошел к подполковнику Смирнову. Деваться ему было некуда, и он предложил громкое это дело "тихо подзашить", мол, мы тут все свои мужики, понимаем... и нечего сор из избы... Столь дружеское предложение благосклонно приняли, и дело полюбовно замяли. Правда, замяли не для всех. Командиру роты связи досталось с лихвой. Вмазав отметку о неполном служебном соответствии, его понизили в должности, а заодно наказали и по партийной линии - вынесли строгий выговор с занесением в учетную карточку и торжественно пообещали при первом же удобном случае не только исключить из партии, но и вообще выкинуть из армии к такой-то матери. Возможно, капитан отделался бы и менее тяжкими побоями, но, свято веря в справедливость и законность, додумался подать рапорт вышестоящему руководству, где слезно пожаловался по поводу влепленной ему оплеухи. Как только "телега" долетела до Кабула, из штаба армии позвонили полкачу и по-отцовски пожурили: что ты, мол, так и так, надо же за угол заходить, а потом уж подчиненных воспитывать..., чтобы через голову идиотские рапорты не подавали! На следующее утро после звонка бывшего ротного быстренько освободили от временно занимаемой должности командира взвода и в тот же день перевели в Бахарак - заведовать радиостанцией точки. Там капитан заменил прекрасно справлявшегося с этой работой прапорщика! А чтоб одному ему не было скучно, вместе с ним отправили в ссылку и бывшего старшину - как тогда говорили: попал кусок под раздачу! Столь крутые меры незамедлительно отразились и на всей многострадальной роте связи. Им прислали нового командира - типичного привокзального урку, а еще раньше подыскали такого зверюгу-прапора, что даже дембеля доблестно и самоотверженно скребли и чуть ли не языками вылизывали полы в своей прославленной палатке. Ходили в наряды по кухне, по роте и на дежурство по полковому туалету... Шурик просидел на гауптвахте около двух недель, а непокаявшийся рядовой Зинченко - полтора месяца. Нравы караула были еще те - приходилось привыкать. Особисты тоже скучать не давали, наведывались часто, иногда прихватывая с собой, видно, для острастки, любимого командира. Но случались у Саши и дни отдыха, когда дежурила четвертая мотострелковая. В один из таких вечеров к нему в камеру попытался вломиться бывший старшина - попрощаться перед Бахараком. Но он был настолько пьян, что с трудом держался на ногах и прощания не получилось. Впрочем, тут виновным оказался Пономарев. Пользуясь своей властью начальника караула, он быстренько арестовал "дяденьку" до утра и передал "на поруки" Шурику, Валере и Братусю. Те не заставили себя долго упрашивать: от всей души "успокоили" не в меру разбушевавшегося "куска". Правда, не сообразили вызвать Гору, который в тот вечер дежурил в самом блатном наряде - посыльным по штабу полка. Вот уж не повезло пацану, так не повезло! После освобождения с Сашей в роте связи уже никто в открытую не связывался. Но тайно его все ненавидели. Через месяц он не выдержал и напрямую обратился к командиру полка с просьбой о переводе. Ответ был как всегда предельно краток: "Паш-шел во-он!!!" С тех пор к Зинченко на веки вечные прилипло гулкое прозвище Гранатометчик. Глава 19 После бурных сентябрьских событий минуло полгода. Все это время полк жил своей обыденной, привычной жизнью - наряды, караулы, операции, колонны, рейды и вновь - наряды, караулы... Новая стратегия Смирнова дала свои вполне закономерные плоды. Резкое снижение количества ударов по караванным тропам и базовым кишлакам моджахедов привело к тому, что к середине зимы духи имели оружия и боеприпасов столько, сколько не имели за все годы до этого. Само собой, возросла и их активность. Постоянные обстрелы гарнизона стали делом обыденным и чуть ли не каждодневным, в полку даже привыкли к этому. Обстрелы вполне могли бы перерасти и в нечто большее, если бы полк силами реактивной батареи "Град" в ответ на одиночные выстрелы или неприцельную очередь непримиримых не закрывал парочку считавшихся душманскими горных селений. Ну а ими считались любые населенные пункты, за исключением, пожалуй, лишь пяти-шести кишлаков, непосредственно окружавших по периметру район дислокации восемьсот шестидесятого отдельного мотострелкового. Но и этим кишлакам хорошенько досталось в канун нового, 1984-го года. К началу зимы правоверные додумались до одного новшества. По ночам принялись сигнализировать портативными карманными фонариками (а их свет виден в высокогорье на многие километры) о любом выходе какого-либо подразделения за территорию части. Таких сигнальщиков в каждом из пяти кишлаков насчитывалось по три-четыре, а то и по пять человек - у каждой группировки свой, наверное. В полку поначалу решили с ними покончить силами снайперов второго батальона. За каждым звеном засевших с ночными прицелами стрелков закрепили по селению и пустили, для затравки, погулять вокруг лагеря части БМП разведроты. Но, во-первых, ночная стрельба - дело отнюдь не простое, да к тому же требующее особых навыков и немалой практики, плюс расстояния - в среднем, метров шестьсот - восемьсот, а во-вторых, у духов на крышах сидели ребята совсем не глупые. И затея с громким и претенциозным названием "Ночные лисы" с треском провалилась. Результатов - никаких. Если, конечно, не считать нескольких подстреленных кишлачников, которые, якобы, с точно такими же фонариками вышли ночью по нужде. Отец-командир, мужчина упорный, рассердился и, походя "поимев" снайперов, провел более действенную акцию. Выпустив как-то ночью пару подразделений на прогулку, он силами артнаводчиков засек координаты домов, откуда сигналили; за недельку, не торопясь и без лишней помпы, как бы невзначай, поставил по парочке гаубиц и танков напротив каждой точки, а после, в полном составе и в разных направлениях, одновременно выгнал машины второго МСБ и разведки в ночь. Когда онемевшие духи увидели такую массу расходящейся веером от гарнизона техники, они, естественно, лихорадочно засигналили своим. А через несколько минут, подкорректировав прицелы, одним залпом из всех имевшихся в наличии стволов их накрыли. Ну и заодно разнесли в клочья по трети домов в каждом из кишлаков. На следующее утро, таща за собой местное начальство и носилки с упакованными в саван покойниками, в полк заявилась огромная траурная делегация. В лагерь их, естественно, не пустили, но через несколько часов неопределенного ожидания к делегации вышел "виновник торжества" - подполковник Смирнов. В долгой, как всегда, пространной речи, колоритно украшенной ненормативной лексикой, он внятно и доходчиво объяснил старейшинам и муллам, что с предателями и бандитами, а также их пособниками местное население ОБЯЗАНО разбираться самостоятельно и что в случае повторения сигналов мы, то есть советский воинский контингент, разнесем (было употреблено иное слово) все к такой-то матери, и что меня, то есть командира части, утомило (так же другой термин) ваше нежелание участвовать в общем патриотическом деле защиты завоеваний Великой Апрельской Революции. С этим белобородые старцы и удалились. Разумеется, из кишлаков больше никто и никогда не сигналил - там, кажется, вообще перестали карманными фонариками пользоваться. Но непримиримые, тем не менее, все равно знали о любом выходе шурави... Во время проведения рейда в урочище Аргу дорогу так и не восстановили, и афганцы умудрились пустить по ней один из притоков Кокчи. В полку по этому поводу погоревали, повозмущались, а потом погнали колонны через Кишим по новой дороге. Моджахедам только этого и надо было. Прекрасно вооруженные, они не давали рейдовым подразделениям никакой жизни, а автокараванам и вовсе объявили самую настоящую минную войну, благо, с доставкой взрывчатки и "итальянок" им стало полегче. Проведя ноябрьскую колонну, полк потерял на ней танк, одну БМП и несколько автомобилей с грузом. Погибло девять человек. Вот тогда-то и было принято решение нанести ответный удар по немногочисленной, но весьма активной и удивительно дерзкой группировке Джумалутдина. Его отряды контролировали помимо части дороги еще Гузык-Даринский перевал и Карамугульское ущелье, тянувшееся от самого Файзабада якобы до самого Пандшера. Ну и, конечно, урочище Аргу, где Джумалутдин был единственным и полновластным хозяином. Базой Джумалутдину служили два кишлака - Карамугуль и Гузык-Дара, находившиеся в шести и восьми километрах от полка. Расположились они на редкость выгодно: у подножья скалистого, закрывавшего к ним доступ хребта и ни реактивная, ни гаубичная батарея не могли их накрыть даже навесным огнем. В начале года Джумалутдина попытались "урезонить" с воздуха, но, потеряв на перевале вертолет, командир эскадрильи послал Смирнова подальше и пожелал тому впредь решать собственные проблемы собственными же руками и не лелеять надежды въехать в рай на чужом горбу. Вертолетная часть подчинялась полкачу только формально, но скандал получился дичайший - чуть не передрались. Первую попытку пощупать группировку Джумалутдина силами двух рот батальона и разведкой предприняли в первых числах января, сразу после того, как у офицеров окончилась Великая Новогодняя Головная Боль. Но, не успев и наполовину приблизиться к кишлакам, обе роты и доблестная разведка встретили такое мощное сопротивление, что, быстренько свернувшись, организованно драпанули. Операция длилась всего двенадцать часов и стоила жизни двум солдатам. Подобные неурядицы, само собой, не могли унять пыл Смирнова, и с середины января штабисты плотно уселись на свои жирные зады - планировать крупномасштабную акцию в районе кишлака Карамугуль. Глава 20 Прошедшие шесть месяцев стали для Саши самым длинным и самым мучительным испытанием во всей его жизни. В роте связи его презирали абсолютно все - от взводных до последних чмошников. Первые недели с ним вообще никто не разговаривал и по три, четыре, а то и по пять раз стабильно ставили в различные наряды. Саша набрался смелости и в очередной раз подошел к полкачу. Тогда его, с глаз долой, поставили на должность механика-водителя командирской машины и перевели в парк. Теперь в перерывах между нарядами и караулами он сутками просиживал на "сто первой". С утра до вечера, по уши в мазуте, и в жару, и в мороз, Саша крутился вокруг своей КШМки. И было отчего! Ни одна "тачка" в гарнизоне не проверялась столь тщательно и многократно, как машина Самого. Саша осунулся, обозлился, повзрослел. В случившемся себя не винил. Особенно его грел тот факт, что все обошлось благополучно. Однажды, разговаривая с Горой, он не выдержал и вспомнил сентябрьский свой "залет", хотя обычно они обходили его молчанием: - Если все вернуть назад, я бы ее посильнее швырнул... Гора промолчал. Не без основания считая себя причастным к той истории, он держался с Сашей настороженно, словно боялся, как бы тот не натворил еще чего-нибудь похлеще. Но вообще ребята из третьего взвода были единственными, кто не отвернулся от него. Он это ценил. Но, чувствуя перед ними свою вину (все-таки он крепко их подставил), старался попадаться на глаза как можно реже и всего с десяток раз зашел в родную палатку. Известие о том, что в горы "пойдут все!", в том числе и он, Саша встретил с нескрываемой радостью. Он мог рассчитывать, что участие в боевой операции сблизит его с ребятами своего призыва, по крайней мере, они перестанут смотреть на него косо. Что же касается старослужащих, наиболее досаждавших Саше, то они уже "свалили на дембель". Нынешние же деды, в прошлом самые гонимые чмыри, ненавидели его молча и о злосчастной эфке вспоминали редко. Он хорошо чувствовал это и однажды пожаловался Шурику на свою житуху. Шурик ответил вполне определенно: - Да-а паш-шли-и они! Все! Пойми ты - этих чмырей Жаба давит! Они так бы и копошились в дерьме, если бы не ты... Ты вот - смог! А у них еще писюн не вырос! Калибр мелковат - не тот! Вот они теперь и давятся! Через неделю, когда деды, хотя и молча, а все же достали его, Саша почти точь-в-точь повторил Шуриковы слова: - Да пошли вы, чмыри! Они вынести этого не смогли, тут же стукнули ротному. Тот вызвал Сашу и тоже немножко "настучал" по голове: "Чтоб лишнего не базарил!" Но теперь появилась возможность обо всем этом забыть. Поэтому Саша и радовался предстоящему походу. Воспоминания об изнуряющей тяжести рейдов отошли на второй план, а в утомленном сознании осталась лишь память о крутом братстве гор, где нет ни дедов, ни чмырей, ни кадетов, ни салабонов - только братишки и командиры и лишь одно общее дело... Глава 21 О намечающейся новой карамугульской прогулке в четвертой мотострелковой роте узнали где-то за пару дней. Радости это известие, понятно, не вызвало. В памяти еще не стерлись воспоминания о событиях месячной давности, да и вообще - февраль далеко не самое лучшее время года, чтобы лазить по горам, а тем более в вотчину Джумалутдина. Особенно заметно приуныли дедушки. Находившись сверх всякой меры, имея в дембельских ящиках по медали, а то и по ордену, они уже всеми помыслами были дома, а тут - нате вам, с бубенчиком: мало того, что старослужащих берут, так еще и куда берут? Полный абзац!!! Чувство опасности, в начале службы притупленное до полного отсутствия, обострялось прямо пропорционально дням, оставшимся до демобилизации, и к тому же в геометрической прогрессии. А тут еще у всех перед глазами стояли привезенные в середине января из Бахарака и в течение двух суток пролежавшие на снегу у морга пять трупов бойцов первого батальона. В полку существовал такой мрачный обычай - давать сослуживцам и землякам возможность попрощаться с погибшими товарищами. Из пятерых убитых трое отслужили по два с половиной года и ждали февральской партии на отправку, а двое уже были дедами, то есть отслужили по двадцать два-двадцать три месяца. Погибли ребята первой минометной батареи из-за оплошности в бою. "Крепость" - место дислокации гарнизона - попала под жесточайший обстрел. Один из солдат-минометчиков получил тяжелое ранение в плечевой сустав, и его унесли в укрытие. Как всегда бывает в подобных ситуациях, один расчет стал работать на два миномета. Заряжающий, не зная, что свободное орудие уже заряжено, поверх первой опустил в ствол вторую мину и, отбежав на пару шагов, произвел выстрел. Обе стодвадцатимиллиметровые мины взорвались прямо в стволе. Взрывная волна, осколки мин и размером с ладонь куски орудийного ствола в буквальном смысле раскромсали весь стоявший в нескольких метрах вокруг боевой расчет. Солдаты и понять ничего не успели... А то, что от них осталось и два дня пролежало перед моргом, вогнало всех старослужащих в глубочайшую черную депрессию. От стрессов же дедушки знали лишь одно лекарство, один суперантидепрессант - план. И частенько к нему прибегали. Чем-чем, а прекрасным, крепким, как тогда говорили - термоядерным, гашишем Бадахшан славился на всю ДРА. Этого добра тут было предостаточно и даже с избытком. Ходили упорные слухи, что бабай, не давший бесплатно "шурави на косячок", якобы рисковал многим, вплоть до собственной бестолковки. - Им выгодно, чтобы мы долбили! - делали старослужащие глубокое умозаключение и забивали очередную сигарету. В боевых подразделениях долбили, правда, в меру, не то, что в хозвзводах и прочих подобных командах. Но, тем не менее, за полгода до дембеля почти все мало-помалу позволяли себе немного расслабиться. Само собой разумеется, что именно рейдовые роты были основными поставщиками гашиша на территорию части. И сколько офицеры ни ловили, сколько ни наказывали поставщиков (впрочем, дальше губы дело не шло) - а после каждой операции подразделения приходили затаренные под завязку, и вечером по палаткам разносился безудержно-заразительный смех... Первая, самая веселая стадия - "ха-ха", ну а дальше в зависимости от дозы, здоровья и темперамента; хотя до ручки, или по местной терминологии - "до галюнов", обкуривались редко. Четвертая мотострелковая исключением не была. "Подрасслабившись", поматерив отцов-командиров, начиная от маршала Устинова и заканчивая лейтенантом Пономаревым, дедушки, в конце концов, тоже стали потихоньку готовиться к предстоящему выходу. Не успокоил их и взводный, за день до операции порадовавший известием, что батальон только блокирует кишлаки и вниз не пойдет. Ему резонно возразили, напомнив, что в прошлый раз также шли "только на блокировку", да вот незадача - не дошли. На что он, не менее резонно, ответил: - Хорош здеть! Умники, мать вашу! Знаете куда идем, грузиться так, чтоб из ушей патроны торчали! После обеда Пономарев построил личный состав в палатке - она к этому времени уже напоминала скорее склад оружия, амуниции и боеприпасов, нежели жилое помещение - и, проверив состояние готовности взвода, отдал последние распоряжения: - Так, мужики, идем на день-полтора, максимум два. Там нас наверняка ждут. Поэтому... дабы легче ноги было уносить, весь сухпай не брать. В жопу! Далее... БК снайперам - триста-четыреста, плюс магазины; на автоматы - штука-полторы; пулеметчикам семьсот-восемьсот, отдельно. Гранат поменьше - в кишлак не переться, - но чтоб были. Пусть посреди заварухи мне кто-то рискнет заикнуться, что патроны кончились - вымочу и высушу! Все! До ужина отбой... На вечерке выступит полкач. Это на час-полтора, потом до одиннадцати можете покемарить, в двенадцать - к КПП. Да! Чуть не забыл... Гора! Если вы с Братусем опять ненароком "забудете" взять каски... ну, я потом расскажу, что будет! После ужина, на вечернем разводе, перед личным составом части выступил подполковник Смирнов. Начал он, как обычно, с "сынков", "орлов" и "доблестных сынов Отчизны", а закончил не менее традиционно - "не посрамим...", "верой и правдой", "будем достойны...". Мероприятие затянулось на час двадцать пять, и после недолгого отдыха роты вышли в горы. Глава 22 Как полкач и обещал, на операцию пошли все, даже повара и водители хозвзвода второго батальона. Перед КПП к ротам примкнуло по отделению саперов, минометному расчету (а помимо всего прочего, это еще и по две трехкилограммовые мины каждому, за исключением расчетов АГС и пулеметчиков, бойцу-пехотинцу) и по солдату химвзвода, вооруженному спаренной трубой экспериментального огнемета "Шмель". Там же стояла и треть всех связистов части. Когда их стали передавать по подразделениям батальона, Саша решился и подошел к своему командиру: - Товарищ старший лейтенант! Отправьте меня со своими. Пожалуйста! Старший лейтенант промолчал, но когда мимо проходила четвертая мотострелковая, он, приметив Пономарева, крикнул: -Эй! Серега! Тебе лишний Гранатометчик не нужен?! - О, бля! Давай! Духи от одного его вида штаны обделают! Слова эти Сашу ничуть не удивили. Перед "веселым выходом" все обычно страдали чересчур приподнятым настроением. - Давай, Зинченко, дуй... И смотри мне там! Сокровище ты мое... Саша, пропустив взвод, пристроился между замыкающими группу Горой и Валеркой. Когда рота за КПП, уступая дорогу разведке, встала, Гора сунул бывшему подшефному "цивильную" сигарету и посоветовал: - Перекури пока, а потом топай к взводному и будь все время за ним. От него ни на шаг. Если что начнется, мы подойдем. Через час они уже карабкались на плато по левую сторону от ущелья. x x x Потеплело, температура прыгнула чуть выше нуля, и вдобавок моросил мелкий промозглый дождик. Часам к двум ночи солдаты насквозь промочили ноги. Валерка и Гора, вполголоса зло матерясь, каждые пять минут выбивали о камни забивавшуюся меж стальных кошек их новехоньких, только-только украденных с вещскладов вибрам глинистую грязь. Саша, изнемогая под шестнадцатикилограммовой тяжестью радиостанции, еле тащился за взводным. Остальные, понуро опустив головы, брели, растянувшись редкой цепочкой. На коротких привалах между бойцами, шепотом обкладывая кого-то яростным матом, словно туманные призраки, проплывали сержанты. К четырем часам утра взвод, подойдя к венчающей вершины над кишлаком скалистой гряде, вышел на связь. Определив цель, Пономарев подозвал Гору и Валеру. -Так, мужики. Берите Братуся с ПК и вперед, вон на ту скалу. И чтоб тихо! Оставив молодятам вещмешки, троица по пояс в мокром снегу шустро рванула на "свою высоту". Саша настроился на батальонную волну и, ожидая информацию от Горы, след в след шел за командиром. А тройка тем временем уже выскочила на вершину и осмотрелась: под ними редкими огнями мерцал Карамугуль; в километре справа, прилепившись к той же гряде, как черная волчица, притаилась Гузык-Дара. Каменный хребет над ней заворачивался крутым виражом и именно этим уступом закрывал оба кишлака от полковой артиллерии. Ребята еще не успели отдышаться после рывка на скалу, как тишину с хрустом разорвали длинные автоматные очереди. По боевому дозору прицельно били метров с тридцати - с ближайшей высотки, находившейся через седловину на их же гребне, но, правда, уже за изгибом. Попадав за доли мгновения до первых очередей, Гора, Валерка и Братусь с ходу открыли ответный огонь по сиренево-голубоватым мерцающим вспышкам выстрелов. Духов было немного - три-четыре автомата, плюс пара винтовок, - судя по всему, заслон. - Хорошо, хоть не на их участке поднялись! - прокричал Валера. У Братуся, как назло, перекосило ленту в пулемете. Но духи еще раньше заметили поднимающуюся роту и, подгоняемые прицельным огнем, словно черные бусинки, скатились со склона и растаяли в скалах над селением. На Сашу, задыхающегося при стремительном подъеме, обрушился шквал ругани - комбат на чем свет стоит крыл по связи поднявшую шум четвертую мотострелковую. Вскоре он, правда, заткнулся. Должно быть, увидел, что и все остальные подразделения, вышедшие на блокирование, находятся в точно таком же положении. На каждой господствующей высотке по периметру над кишлаками у духов были группы прикрытия. Если четвертая МСР проскочила вполне успешно, то минометная батарея, собиравшая свои расчеты и боекомплект только перед заданной высотой, нарвалась при подъеме на перекрестный обстрел, длившийся около часа и стоивший минбату трех раненых. К пяти часам утра Карамугуль и Гузык-Дара оказались полностью блокированы. А за час до этого ударил сильный мороз и достиг к рассвету силы в пятнадцать-двадцать градусов. Ноги у всех были насквозь промокшими, так что теперь перспектива вырисовывалась самая безрадостная. Пономарев, устроившись в одном окопе с Горой, подозвал Сашу. - Ты с Валеркой? - Да. - Хорошо. Отдыхайте. До утра, один хрен, ничего не начнется. Духи нам на отходе сраки порвут. Да, Гора? - Угу. Точно так... - Эй, Зинченко! Не забудь разуться, а то ноги отморозишь к Бениной матери! Ну да Валера знает... И не засыпайте там! x x x Согреться не удалось, и через час солдаты, размахивая руками и пританцовывая на месте, уже топтались вокруг окопов. Чуть потеплело... В шесть ноль-ноль без единого выстрела в Карамугуль вошла разведка. Разумеется, ни духов, ни мирных жителей не было, а очаги все еще теплые. В общем - как всегда, местный стандарт. В восемь ноль-ноль начался отвод войск. В восемь ноль-пять, словно по волшебству, показались мобильные отряды моджахедов. Началось... Занимая свежевырытые позиции, воины ислама, не жалея патронов, стали прижимать к земле отходящие роты, в то время как другие группы зажали шурави с двух сторон плато. Удачно успела выскочить на БМПшках одна лишь разведка. Пока положение находилось еще в норме, батальон, успев быстренько оторваться на безопасное расстояние от высот, зарылся на плато и держал духов на более или менее приличной дистанции как раз для автоматов уже слишком далеко, а для наших ПК и СВД еще нормально. Полкач, находившийся в шестой роте, отдал приказ командиру хозяйственного взвода второго мотострелкового батальона прапорщику Сандиреску забирать своих людей - все равно толку от них никакого, - а также трех раненых минометной батареи и уматывать в полк. Пока не поздно и с глаз подальше. С этой группой ушло и несколько помогавших тащить своих раненых молодых бойцов-минометчиков. Вначале прапорщик повел отряд по середине плато, но потом группу настильным огнем с вершин правой стороны оттеснили к ущелью, и вместо того, чтобы окопаться и ждать подхода основных сил, Сандиреску, попав под перекрестный кинжальный обстрел, погнал своих людей вниз, в ущелье, наивно полагая проскочить по его дну до самого полка. x x x Третий взвод, действуя по принципу "туда - первые, назад - последние", прикрывал отход основных сил. Ситуация, конечно, не из лучших, но и повода для паники - не было. Привыкли уже к подобным "маневрам"... На голом плато у тяжеловооруженной, зарывшейся, словно кроты в землю, пехоты шансов уцелеть было несравненно больше, чем у вооруженных автоматами да еще и не имеющих бронежилетов и касок моджахедов. Правда, на их стороне была мобильность и численное превосходство. Но здесь, на открытом пространстве, эти преимущества сводились на нет. Саша, запрокинув автомат стволом вверх, лежал в нескольких метрах позади Горы и Валеры. Метрах в шестистах - семистах на бывших позициях четвертой мотострелковой в полный рост стояло человек десять духов и длинными неприцельными очередями поливали из АКМов отходящие части. Гора и Валера перевели дыхание, не суетясь, умостились поудобней и с трех-четырех выстрелов сняли двух духов. Остальные, не переставая палить, присели. Но уже было поздно. Гора хлопнул еще одного. Бабаи залегли. Теперь над землей торчали лишь черные точки их голов. В свои четырехкратные прицелы Гора и Валерка отчетливо видели вспышки пламени моджахедовских автоматов. Но попасть в кого-либо из них на такой дистанции снизу вверх, да к тому же в горячке боя, было просто невозможно. Поэтому, воткнув для надежности по три-четыре пули в растянувшиеся на ослепительном снежном склоне темные фигурки, снайперы дождались команды на отход и рванули очередную сорокаметровку. За первыми же крупными камнями они вновь залегли. Рядом. Задыхаясь, тяжело грохнулся и Саша. - Слышь, Санек! - приторно-спокойным тоном сказал Валерка. - Ты бы чухал отсюда потихоньку. Мне полкачу, кроме того, что он бездарный мудак, докладывать больше не о чем. - Да, Сашок, дуй давай, тебе тут точно делать нечего, - добавил вдруг, вспомнив о своих шефских обязанностях... "наставничек" Гора - Не, я с вами! - посильнее прижался к камням Саша. Тут заорал Пономарев: -Гора! Повылазило, что ли! Бегом! Лемех ранен... Через секунду Гора уже лежал возле раненого. Позеленевший Женя Лемешев, сжав челюсти и навалившись всем телом на правую руку, шипел, как купированная змея. Распоров ему рукав бушлата, Гора заметил посередине предплечья маленькую черную дырочку от пули калибра пять-сорок пять. Крови не было - трассер; кости однозначно целы. Видя, что Женя, несмотря на легкое ранение сейчас потеряет сознание, Гора крикнул лейтенанту: - Промедол давай! - Да у тебя, урод! Я ж давал! - А, бля! Точно... Вырвав железную коробочку со шприцами из жилета, он прямо через штаны всадил Жене иглу в бедро и выдавил содержимое маленькой пластмассовой ампулы. - Эй! Второй взвод, вашу мать! Раненого разгрузите!... Ну как ты? - С-с-с... - Сейчас отпустит. - Ампулу не забудь! - напомнил взводный. Через несколько минут, после очередной пробежки, Гора уже лечил Пономарева. Тому повезло больше: пуля, заскочив под бронежилет, прошла под кожей поясницы сантиметров десять и, ничего не задев на своем пути, полетела дальше. - Давай уколю! - Да ладно, Лень! Говоришь же царапина. Где Гранатометчик? - Да вот он, рядом... Слышь, командир, отправь его, а! Нас тут точно придавят, - таскайся потом с ним! - Сам знаю! Зинченко! Бегом в распоряжение комбата! Бегом, я сказал. Саша не посмел перечить раненому лейтенанту. Когда согнувшийся под тяжестью радиостанции Саша пробежал мимо, взводный рявкнул Горе: - Да хорош меня мацать! Слазь... x x x Батальон, довольно успешно оторвавшись от основных групп противника с минимальными потерями - несколько легкораненых - дошел почти до конца плато. Перед самым спуском начинался наиболее опасный участок. Слева, через ущелье, засев в нагромождении камней, прицельно били духи, а справа нависали скалы основного хребта. Успели туда добраться правоверные или нет - оставалось только гадать. Успели... Еще и половина рот не спустилась в долину, как сверху дружно затрещали автоматные очереди. И откуда только такой боекомплект?! Не иначе - курьеры подносят. Пока еще огонь был не слишком плотен, и джумалутдинцы не вполне пристрелялись по сложному склону, солдаты, словно на горных монолыжах, неслись на задницах вниз по мокрому снегу - только ветер в ушах свистел. На плато остались третий и первый взводы четвертой мотострелковой и состоящий из одних пулеметчиков первый взвод пятой роты. Сборная команда прикрывала отход разрозненных групп и одиночек, отставших по каким-либо причинам от своих подразделений. У самого спуска, когда уже почти все успели отойти, Валера вдруг резко, как балерина, вымахнул левой ногой вверх и, почти докрутив сальто назад, грузно рухнул затылком в снег. Несколько секунд, понадобившиеся Горе, дабы наложить жгут, оказались достаточными, чтобы бившая ярко-алым фонтаном из-под коленного сустава кровь по самые локти омыла ему руки. Мертвенно-серый Валера находился в полубессознательном состоянии, и две ампулы промедола, вколотые ему подряд, заметно не помогли. Перевязывать не стали - унести бы живого. Слишком уж приметная цель. Кое-как, под прикрытием пулеметов, вялое неподъемное тело стащили на плащ-палатке вниз по склону. Там уже развернулись БМП разведчиков, и под работающие пушки непримиримые соваться не решались. Шурик, Мыкола и Братусь уехали вместе с другом, а Гора поплелся искать своих. Вырвавшиеся из переделки роты, очумело озираясь по сторонам, вповалку лежали под камнями, благо - машины прикрывают. Метрах в двухстах Гора заметил командиров - ротного и Пономарева. Возле офицеров стоял до голубизны бледный Саша и широко раскрытыми глазами смотрел на подходившего к ним окровавленного шефа. - Что??? - в ожидании худшего, напряженно спросил ротный. - Валеру зацепило. В ногу. Тяжело... Трое с ним уехали. Хасан вон сзади тащится. Пока Валерку выносили, там еще кого-то из пятой задело. Ну, так... легко. - Сам-то что? Ранен? - ?.. А, нет. Жгут накладывал, а там - фонтаном! - Ф-у-у, черт! Пронесло... Твою-ю ма-а-ать! - Командир четвертой мотострелковой за малым не перекрестился. -Тебя не контузило еще раз? А? Курить будешь, горе ты мое? Гора нагло взял из пачки "Столичных" три сигареты, одну ткнул Саше, а другую засунул в нагрудный кармашек бронежилета. - Куда шапку дел? - поднося солдатам зажигалку, спросил ротный. И все, кроме Саши, дружно и неестественно громко, хрипло заржали. x x x Через несколько часов личный состав части поротно стоял на плацу. Когда пересчитали людей, оказалось, что не хватает хозвзвода и ушедших с ним солдат минбатареи второго батальона. Единственное относительно свежее подразделение разведрота, пособирав у вернувшихся остатки боекомплекта - свой расстреляли на прикрытии, около пяти часов вечера на машинах рванули в ущелье. К десяти разведчики вернулись, везя на ребристоре одной из БМП то, что осталось от повара-киргиза, единственного найденного из пропавших ребят. Попутно они подобрали шестерых бойцов, возвращавшихся в полк. Среди подобранных нашелся и прапорщик Сандиреску, но он пребывал в таком состоянии, что выяснить что-либо о судьбе остальных одиннадцати находившихся в его подчинении солдат было невозможно. Ночью вернулись еще двое. Одного, раненого минометчика, что ушел с хозвзводом, подобрали ХАДовцы. Во время ночного боя миномет, на котором он работал, дал осечку, и расчету пришлось делать так называемый "аборт" - переворачивать орудие вниз стволом и ловить выезжающую оттуда мину. В момент переворачивания внезапно произошел выстрел, и молодому солдатику, державшемуся за дульный срез, вырвало две трети кисти правой руки. Боявшийся от боли пошевельнуться, он за ночь основательно обморозился и под утро с него сняли сапоги. К моменту, когда был отдан приказ на отход, ноги у минометчика распухли так, что обуть его уже и не пытались, а понесли на плащ-палатке. Что произошло далее, солдат рассказать не мог - находился в шоковом состоянии. Но обо всем легко было догадаться, стоило лишь взглянуть на его ноги. Они были изрезаны до такой степени, что на них остались лишь лохмотья сухожилий и мяса. Судя по всему, минометчик бежал по дну ущелья босиком. Второй солдат пришел сам, водитель продуктовой машины по кличке Молдаван. Автомат из его обмороженных рук пришлось вырывать силой. Знал Молдаван мало: - Все погибли. Пашанин в плену. Глава 23 Возвращения разведки никто дожидаться не стал, и измочаленные, совершенно обессиленные роты разбрелись по палаткам. Солдаты побросали оружие и снаряжение под ноги в проходах и попадали на койки, засыпая раньше, чем их головы касались подушек. Один раз среди ночи Гора проснулся от резкой боли в ступнях. В призрачно-багровом свете раскочегаренных буржуек по палатке метались неясные загадочные тени. Перед кроватью, накинув поверх офицерского бушлата белый халат, стоял начальник медсанчасти полка и, присвечивая фонариком, щупал его пальцы. За майором медслужбы теснилось несколько офицеров штаба. Тоже третья степень... - бросил на ходу майор, перешел к следующей койке и стал стаскивать сапог с сонно стонущего Братуся. С трудом осмотревшись по сторонам, Гора увидел спящего рядом на Валеркиной кровати Пономарева. Больше он ничего не помнил... Роту подняли в половине четвертого утра. Кое-как растолкав ничего не соображающих, заторможенных солдат, ротный проревел на всю палатку: Мужики!!! Пропали ребята из хозвзвода и несколько минометчиков! Быстро собирайтесь, через час выходим! Кто не в состоянии или просто не хочет идти, оставайтесь... Слова не скажу! Все! Быстренько, быстренько, вашу мать! За те полночи, что роте удалось поспать, произошло нечто, даже по армейским меркам, невиданное. Дед, положив на Устав и полностью сняв ВЕСЬ наряд, успел с пятью бойцами не только перечистить все оружие подразделения, а это около шестидесяти закопченных единиц, но и умудрился получить на артскладах полный боекомплект на всю четвертую мотострелковую. Кроме того, они пересушили и промаслили всю обувь, принесли с вещевого склада новое сухое белье и форму, которую по размерам разложили возле каждого солдата. Через час чистенькая, сухая, но еще не вполне пришедшая в себя рота садилась на машины. Выходили - как в последний раз. БК набрали такой, что хватило бы... Никто толком ничего не знал. Слышали только, и то краем уха, что разведка привезла искромсанный труп Киргиза и что ночью на полк вышло несколько полуживых бойцов. Последним, едва не опоздав, к машинам примчался взмыленный Саша. Неуклюже взгромоздившись со своей радиостанцией на борт сто сорок девятой, спросил у мрачно сопящего Братуся: - Слышь, Гриша, а что с ними? - Побачишь. - Светало. Погода, как специально, стояла отличная: выпал обильный мягкий снежок, ударил легкий бодрящий морозец. Гора, посмотрев на командира, мотнул головой в сторону низко пролетевших "крокодилов". Пономарев только безнадежно отмахнулся и без выкрутасов, черно матеря всех и вся, дал команду трогаться. x x x Существовали объективные причины, по которым лихо задуманная и тщательно спланированная операция с треском провалилась. Подполковник Смирнов, у которого из головы не шел предстоящий отчет в штабе армии снова и снова, загибая пальцы в уме, пересчитывал эти факторы: "Плохие погодные условия и отсутствие поддержки с воздуха - раз; налаженная и отработанная на практике, отличная защищенность объекта - два; малочисленность и недоукомплектация личного состава - три... Ну и что там еще?" Где-то на краю сознания, в глубине души, он понимал, что все это не более чем отговорки. Операцию можно было перенести и дождаться летной погоды. Это во-первых. Во-вторых, людей ему никто не добавит - хоть землю ешь. И в-третьих, любой мало-мальски важный объект хорошо и многоярусно прикрыт духами. Главная причина трагедии заключалась в полной, абсолютной и изначальной непригодности погибшего подразделения к ведению действий. Но об этом-то Смирнов ни при каких условиях не мог доложить в Кабул. А тут еще и начальник политотдела со своими прозрачными, как он себе думает, намеками. В ответ на них Смирнов сделал то, чего себе никогда не позволял по отношению к пожилому и "опасному" сослуживцу, - зло обложил его похабной площадной бранью. Теперь приходилось думать, как выкрутиться из этого щекотливого положения. Но самое страшное для Смирнова заключалось все же не в этом и даже не в потере девяти человек - людей свободно можно было "списать", - а в том, что "списывать" было нечего. Чтобы "провести по документации боевые потери", нужны были документы на "посылки" и отчеты из "упаковочной", то есть трупы, а вот их-то как раз и не нашли. Значит, уже не боевые потери, а пропавшие без вести. А погибли солдаты или попали в плен, спрашивать у подполковника уже не станут. Такого поворота событий Смирнов, конечно же, допустить не мог и поэтому ясно и доходчиво объяснил командирам служб и подразделений: - Ну что, герои апрельской революции, просрали людей?! Если сегодня же вечером тела погибших бойцов не будут лежать на плацу, то вы ляжете вместо них! Я это обещаю! Понятно? Вперед и с песней... О том, что солдаты могут быть еще живы, никто всерьез даже и не думал... x x x Добравшись на броне к подножью плато, пехота по хорошо знакомому маршруту полезла вверх. На полпути подъема комбат вернул третий взвод: - Пономарев! Ко мне! Матюкнувшись вполголоса - не дай бог услышит! - лейтенант, скользя по склону, помчался к майору. - Слушай-ка, Серега. Бери своих архаровцев и дуй по дну ущелья. Прихватишь взвод разведки. Каждые три-пять минут - доклад. Смотри мне, осторожно там наверняка проминировано. Отделение саперов - с тобой. Где связюга? - Здесь. - Ну, хорошо, давай... Удачи! Через пару минут третий мотострелковый, сделав небольшой крюк, вошел в мрачную каменную теснину. Поистине - дьявольское место. Только безмозглый прапор-завхоз мог затащить в такую дыру своих бойцов. Глубина скального разлома составляла в среднем сто пятьдесят - двести, а местами триста - четыреста метров. По дну трещины несся бурный ручей. Ширина прохода на дне - пять-шесть метров, а расстояние между почти отвесными стенами вверху - около сорока-пятидесяти. На дне было сумрачно, сыро, промозгло и невыразимо тоскливо. Пробираясь по камням, Саша иногда видел идущие справа и слева по краю ущелья роты батальона. На первое препятствие группа наткнулась через пару километров извилистого пути. На крупномасштабке оно было обозначено как "Третий водопад". Перед солдатами предстало дикое нагромождение камней. Посередине природного обелиска возвышался огромный шестиметровый валун, с округлой вершины которого пенистым потоком с грохотом низвергалась ледяная вода. Кое-как, чуть не утопив радиостанцию вместе с Сашей, двинулись дальше. Водопад "номер два", куда они вышли еще через несколько километров, представлял собой куда менее впечатляющее зрелище - просто россыпь круглых базальтовых глыб, беспорядочно загромождавшая довольно широкое на этом участке дно расщелины. Почти миновав водопад, саперы неожиданно обнаружили две противопехотные мины. Встали. Минут десять поискали - сняли еще один "стаканчик". Вышли на связь с комбатом. Тот приказал: - Возвращайтесь метров на сто назад и еще разик хорошенько все там осмотрите. Обнаружив под снегом лишь обильные россыпи стреляных гильз, поисковый отряд двинулся дальше. Через полтора часа Саша, получив вызов майора, подошел к взводному. - Слушай, лейтенант! - гремел в наушниках бас комбата. - По левому склону, где ты сейчас, разведка подобрала вчера Киргиза. Мои только что обнаружили под снегом брошенные вещмешки. Они спускались вниз прямо над вами. Вперед к кишлаку они пойти не могли, - идиоты, конечно, но не до такой же степени?! Так что, ты разворачивайся, и пусть саперы взламывают ледяную корку вдоль берега ручья. Если жмурики здесь, то только подо льдом. А твои пусть шуруют под камнями. Может, эти педики их туда запхнули. Все понял? - Слушай, командир! А как там наверху? - Что, не слышно тебе, что ли? Все путем! - Да нет, ничего... Просто смотрите, чтобы завтра нас тут не пришлось искать... под камнями. - Серега! Мать-перемать! Если что начнется, я тебе первому об этом подробно доложу! На досуге... Давай, давай, детко! Гавриков своих не жалей! Ищи. Землю носом рой, тут Мимоза совсем озверел. Давай, родной, давай! Через пятьдесят метров саперы окончательно выбились из сил. Лед, сковывавший берега незамерзающего потока, в самых мощных местах доходил до двадцати- тридцати сантиметров и ломать его лопатками было делом не только совершенно невозможным, но и к тому же опасным - купаться в ледяной быстрине никому не хотелось. Медленно двигаясь вдоль берега, группа находила только пулевые выщерблины на базальтовых стенах расщелины да местами под снегом частые россыпи гильз, и только в одном месте саперы. Наудачу закидывающие время от времени под лед стальную кошку, чисто случайно выудили примерзший к корке бронежилет. На вылинявшем зеленом шелке с обратной стороны удалось прочесть сделанную шариковой ручкой надпись: "Узген", и ниже - "ДМБ 83-85". Шовкат, наклонившись через плечо Пономарева, шевеля губами, прочел корявый автограф и, помолчав, рассудительно выдал: - Киргиза, эта... Точно! x x x Тела ребят обнаружили случайно. Просто повезло. Проходя "Второй водопад", один из разведчиков смахнул ногой снег со льда и заметил примерзшую с обратной стороны человеческую ладонь. Саперными лопатками счистили снег и стали ломать лед. В это время к группе по крутому склону спускалась четвертая мотострелковая рота. Отдирая один от другого и от примерзших к одежде кусков льда, вытащили первые четыре трупа. Через пять метров саперы выдрали кошками еще двоих. Рядом буквально вырубили изо льда последнего. Более жуткого зрелища Саша никогда в своей жизни не видел и даже не мог представить себе нечто подобное. Раздробленные автоматными очередями в упор, деформированные, нечеловеческие лица; задранные, смерзшиеся бушлаты, открывавшие неестественные, землисто-серые, местами исполосованные ножами тела; полуотстреленные, висящие на одних сухожилиях с зеленовато-серыми лохмотьями рыбьего мяса искуроченные конечности; набравшиеся воды и висевшие синюшными теннисными шарами на каких-то бледных нитях выколотые щомполами глаза; отрезанные и запиханные в рот половые органы; вспоротые животы; куски льда, отбрасываемые в сторону вместе с примерзшими лоскутами кожи... Со звенящей пустотой в голове Саша вместе с остальными бойцами выкорчевывал из ручья чьих-то сыновей, парней и братьев. С него потоком лился пот, и все равно он дрожал всем своим существом от внутреннего озноба. Роты, вытянувшись цепочкой по трехсотметровому склону, стали по одному передавать погибших наверх. Людей не хватало, поэтому стоявшие ближе к вершине брали "своего" и волокли его до конца. Когда тащили седьмое неподъемное тело, убитый вдруг выскользнул из рук с трудом карабкавшихся с тяжкой ношей разведчиков и саперов и, покувыркавшись метров двадцать, застрял меж камней. Пока вытаскивали, спущенные и смерзшиеся комком штаны сорвались с трупа вместе с висевшей на обрывках мышц ногой. Кончилось тем, что труп зацепили петлей за шею и кое-как волоком выдрали наверх. Замыкали угрюмую, мрачно сопящую процессию Саша и Пономарев. Офицер нес вместо готового в любой миг потерять сознание Саши отодранную у покойника ногу. x x x К вечеру того же дня стала ясна полная картина разыгравшейся в Карамугульском ущелье трагедии. Подгоняемые страхом, с ранеными на руках, хозвзводовцы вместо того, чтобы укрыться за камнями и дожидаться помощи, сломя голову кинулись в скальный разлом. Загнав небольшой отряд в расщелину, духи двумя небольшими мобильными группами зажали взвод с двух сторон ущелья. Третья же группа спустилась за отступавшими вниз и стала бить их в спину. Шурави были видны духам, как на ладони, и исход боя оказался предрешен еще в самом начале. Первым отряд потерял Киргиза. Легко раненый еще при спуске, он отказался идти дальше и, видимо, попытался прикрыть отход своих ребят на склоне. Но после, получив еще несколько пулевых ранений, он живым попал к правоверным в руки. Как обычно и бывает в подобных случаях, воины ислама на месте буквально искромсали его ножами. Взвод не прошел и километра, когда большинство солдат имели более или менее тяжкие ранения. Раненые не могли больше нести раненых, и семь человек осталось в камнях "Второго водопада", рассчитывая продержаться там какое-то время и прикрыть отход тех, кто еще мог хоть как-то передвигаться. С ними остались двое старослужащих: Молдаван и Пашанин, которые не захотели бросать своих. Как ни мизерны были шансы, как ни призрачны надежды, но свое дело раненые сделали, - они минут пять удерживали позиции "Второго водопада", и остаткам группы удалось вырваться из ущелья. Последними ушли легко задетый Пашанин и Молдаван. Что случилось с остальными, хорошо было видно по их телам. Моджахеды искромсали не только тех, кто к ним в руки попал живьем, но и трупы. Не успели они или не захотели почему-то трогать лишь одного минометчика, который, судя по всему, не дожидаясь скорой расправы, выпустил себе в рот треть автоматного магазина. Потрясло ребят и то, что кто-то из погибших успел утопить перед смертью четыре автомата, чтоб они не достались духам. Пашанина и Молдавана непримиримые нагнали уже на "Третьем водопаде". Выпустив магазин и несколько раз проорав замешкавшемуся, парализованному страхом Пашанину: "Прыгай!" - Молдаван скатился с шестиметровой высоты валуна в воду и спрятался под ледяной коркой у берега. Полузахлебываясь, он видел, как бабаи спокойно уводили под руки совершенно невменяемого Пашанина, даже не сняв с его груди автомат. Ни обменивать, ни продавать пленного Джумалутдин не пожелал. После стало известно от местных осведомителей, что Пашанина кастрировали, вставили, словно теленку в нос медное кольцо и голым водили по кишлакам. За месяц они его все-таки замучили. Через полгода в часть заявился паршивый бабаишко и за приличные деньги пообещал вернуть тело шурави. Как-то договорились. Гаденыш указал место, и действительно - в выгребной яме заброшенного тифозного кишлака обнаружили полуразложившийся труп вместе с позеленевшим кольцом на месте носа. По слухам, идентифицировать тело по этим останкам было невозможно - мало ли кому духи могли воткнуть кольцо в переносицу, и его в полиэтиленовом мешке закопали на полковой свалке. Рядовой Пашанин так по сей день и числится - пропавшим без вести. Бабаишку - втихаря шлепнули. x x x Кроме девятерых погибших, считая с Пашаниным, и восьми тяжелораненых, через несколько дней благополучно отправленных в кундузский медсанбат, полк потерял еще одного человека. Спустя несколько месяцев сошел с ума переводчик и механик-водитель сто сорок восьмой БМП Шовкат Шерназаров. Глава 24 Около девятнадцати ноль-ноль рота вернулась в полк. Побросав оружие и амуницию, несколько человек третьего взвода, в том числе Саша и Гора, пошли в санчасть. Но на полпути Гора убедил ребят сделать крюк и заскочить на продсклад. Перед железными ЦРМами хозяйственного двора части остановились. Слышь, Гора. Я тебе говорю - он всех нас на хрен пошлет! Ты же этого мудака знаешь... - Шурик имел ввиду начальника продовольственных складов, известного всему полку крутым норовом гвардии старшего прапорщика Поцелуйко. - А мне кажется - даст. - Да с какой стати?! - Шурик, как обычно, был не в меру агрессивен и вдобавок заметно заведен с самого утра. - Ну, мы ему объясним, что так и так... Не себе ж берем, в конце концов! - Да кого это волнует?! - Нэхай пийдэ. Побачимо, - неожиданно поддержал Гору Братусь. - Ой, да пусть! Мне-то что! - безнадежно махнув рукой, сдался Шурик. - Только, слышь, Гора, по-быстрому. - А я уверен - получится, - уже включился в разговор и Саша. - Ты ба! - проронил Мыкола и протянул "молодцу" выкуренную до половины сигарету. Ждали молча. Говорить не хотелось, да и так все было ясно без слов. Друзья видели, какая у Валерки в колене дыра, и прекрасно понимали, что если и придется встретиться вновь, то только уж после демобилизации. x x x - Ну, а тебе чего надобно, старче? - прапорщик в упор рассматривал здорового измученного, явно только-только спустившегося с гор солдата. Сам Поцелуйко был до неприличия низок и любого мужика выше среднего роста воспринимал как личное оскорбление. Ну а если тот, ко всему прочему, еще и не умел себя вести должным образом по отношению к прапорщику, то начальник продскладов тут же давал наглецу отпор - и на словах, и на деле. Гора и рта не успел открыть, а Поцелуйко уже на все сто знал, что привело его сюда. Безусловно, знал он и ответ, который даст, выслушав заискивающе-уважительную речь. - Товарищ старший прапорщик. Мы из четвертой роты, у нас тут одного ранили... - Мы - это кто? Самодержец всея Руси, что ли? - Да ребята, там, - Гора неопределенно махнул рукой, - на входе. - А чего не заходят?.. Ну что плечами пожимаешь? - Не знаю... - Не знаешь, да. Ну, ладно. И что дальше? - Вы бы дали чего, в передачку. А то с пустыми руками... - Передачки только в тюрьме и телевизоре, понял? Слушай, а это не тот раненый, у которого брат вместе с ним служит? Не ты ли случайно? "Проверка на вшивость" - ну, любил прапор это дело! - Да нет. Я и не слышал, чтоб тут у кого братья служили... - А... ну, ну. А что, друг твой, это как? Лучший друг у тебя, что ли? - Нет... Так просто, друг, да и друг. Нас тут пятеро... друзей. - Ладно! Ты парень, вот что. Постой здесь, я щас, - вдруг засуетился начальник складов. На, покури. - Он неожиданно сунул в руки Горе початую пачку "Ростова". - Я щас! Через несколько минут, словно колобок, он выкатился из-за штабелей ящиков и контейнеров. - На, держи! В полиэтиленовом пакете были кучей свалены: пачки с галетами, сыр, шоколад и другие прелести офицерского доппайка. - На вот, еще возьми. - Поцелуйко ткнул Горе бутылку мандаринового сиропа. - Тебя как зовут? - Леонид. - Слушай-ка, Лень, а он, друг твой, курит? - Ну конечно... - А! Ну, на тогда! - прапорщик поверх битком набитого пакета сунул блок офицерских, с фильтром. - Если через пару дней не отправят. Подходи. Я тут предупрежу, на случай... - Спасибо, товарищ прапорщик. Сигареты ваши... - Да ладно, кури. С четвертой, говоришь. Я зайду, может... После того, как Гора ушел, прапор выволок на свет "резервную" поллитровку и, налив полный стакан "под Марусин поясок", храпнул его в три глотка. - Не дам?! Я те-е не дам! Вот таков он был, прапорщик Поцелуйко. Попробуй - пойми его, поцелуй-ка в одно место. x x x - Ты с-смотри-и-и! - первым отреагировал на появление Горы Шурик. - Слышь, у тебя кусок часом с дувала не сорвался? Все засмеялись, шутка понравилась, гостинцы - еще больше. Через пять минут пятерка уже умоляла сестричку пустить их в палату интенсивной терапии: "Попрощаться". - Как ты, братишка? - Шурик подкладывал сонному Валере подушки под спину, а Мыкола тем временем раздавал по трем остальным кроватям с ранеными пачки " цивильных" сигарет... - Да вроде как... Ничего. Накололи. Не болит уже. Кость ниже сустава раздроблена, будут оперировать. А это, - он кивнул в сторону торчащих из-под гипсовой шины пластиковых трубок, - так, временно. - Здесь резать будут? - поинтересовался Гора. - Да ну что ты! В Союзе... - А в кундузском что - койки кончились? - Да нет. Не те условия... Лень, у меня ж часть кости вообще на хрен вылетела. - И, перебив повисшее в палате неловкое молчание, добавил: - Майор говорит: раз ты с Украины, то пошлют тебя на лечение в Киев. Там окружной военный госпиталь. - Ну вот, - рассудительно подытожил Шурик. - Там мать приедет, полгода подержат - ты сестричек пощупаешь, потом отпуск, пока назад приедешь - дембель! Класс! - Да ты че, Шурик?! Меня ж спишут! Я вам говорю: почти два сантиметра кости вылетело! Это ж инвалидность! Толпа притихла. - Да ладно, Валера! Сейчас кости наращивают, это тебе любой скажет! Правильно, Гора? - Угу. Я тоже слышал. Илизаров, кажется, кости вытягивает... - Ладно... Вы че, бля, мне сопли вытирать пришли, в самом деле! Что там у нас? - Да у нас... Мужиков сегодня вытаскивали. - Ну и как они? - А! - отмахнулся Шурик. - Как всегда. Не знаешь, что ли? - Да уж... - А ты що? Дывытысь ходыв? - Братусяра! Ну ты шо?! Обдолбленный, чи шо?! Он же лежит! Ну-у дубя-я-ра! - Шурик чуть не подскочил на месте от возмущения. - Ладно, Шур, не заводись. Нас завтра, если погода позволит, отправят, - сменил тему Валера - А сегодня утром полкач приходил. Вон - по пачке сигарет принес и по бутылке сиропа. Мудило! - Сучара! Сам так не пошел, ублюдок... - А че идти? Угробил людей, и хорош. Труппаки таскать - не царское дело! - констатировал Мыкола. - Да уж... Натаскались жмуриков... - Ты бы, Гора, молчал побольше! Нашел время... - Ничего, Шура. Мы-то живы! - Валера вяло похлопал Шурика по плечу. По его виду отчетливо было заметно, как он сдавал и терял силы. Но уходить никто не хотел. - Эй! Красавцы! Закругляйтесь... - медсестра бойко и решительно повыпихивала всех гостей за дверь. - Завтра придете, никуда ваш братик не денется! - Давай, Валера, держись! Мы еще подскочим до отправки! - И прискочите и прискакаете! - Шустрая сестричка-пенсионерка чуть ли не силком захлопнула дверь перед носом. x x x Из-за погодных условий, менявшихся каждые три-четыре часа, отправку раненых и убитых отложили на трое суток. Каждый вечер, как по часам, ребята приходили в медсанчасть. И каждый раз гвардии старший прапорщик Поцелуйко без намека на недовольство накладывал Горе полный пакет гостинцев. Сам он, к слову, сдержал обещание и, проведав раненых, выкатил чуть ли не контейнер деликатесов. На четвертое утро после операции раненых и убитых отправили в Кундуз. Обставили церемонию прощания с погибшими как никогда - с помпой. По каким-то соображениям вертолеты не стали загружать в полку, поэтому весь батальон и разведрота в пешем порядке выдвинулась на аэродром. Простояли на хорошем морозце около часа, пока не подошла машина с телами убитых и автобус санчасти с отправляемыми. Вокруг носилок с запеленованными в проформалиненные простыни тюками построили каре, внесли знамя воинской части. Оркестр что-то там проиграл, после чего полкач и начальник политотдела выступили с краткими, но проникновенными речами: "Родина не забудет своих героев!..", "Ваша смерть не была напрасной!", "Братья, вы навеки живы в наших сердцах!..", "Мы за все заплатим..." - и так далее. Самое интересное заключалось в том, что слова выходили одни и те же, даже интонации похожие, но вот только расставили они их в разном порядке. Ничего, тронуло... Начпо, кажется, даже слезу смахнул ненароком... После окончания траурных речений заревели трубы военного оркестра, и роты пошли строем мимо тел и приспущенного знамени полка. Тем временем раненых уже успели погрузить в вертолеты. Шурик и Гора под видом переноски тел умудрились сбежать с построения и в течение всей процедуры прощания с "доблестными сынами Отчизны, сложившими головы за правое дело..." просидели с ранеными в "восьмерке". - Слушайте, мужики! - Наколотый Валера стал неестественно бодр и чересчур разговорчив. - Поедете на дембель - заваливайте вначале ко мне! У меня хата своя, большая. Водочкой - заранее запасусь. Посидим, железки обмоем, чтоб не заржавели. Ребятишек помянем. Вон тех козлов, - он указал головой в сторону кучки высших офицеров штаба, - безмозглых, как следует обложим! А? Мужики? Приезжайте! - А чего, приедем! Да, Гора? - Конечно! Все равно по пути. Мне от Харькова восемь часов на автобусе - и дома. Я точно приеду! - И ты, Шура, приезжай, обязательно! И Мыколу тащи, и Братуся! - Да уж, этого урода пока раскачаешь! - Я тебя умоляю! Да ты мертвого раскачаешь и замахаешь в придачу, если захочешь! Да, Гора?! - Все весело заржали. - Ну, так как, братаны? Обещаете приехать? - Сказали - приедем, значит, приедем! - за двоих ответил Шурик. - Через несколько минут после окончания построения восемь носилок с трупами засунули во второй "головастик", и вертолеты, отстреливая ракеты, стали кругами подниматься над перевалом. Наколотые анальгетиками и димедролом раненые почти моментально уснули, а осиротевшая четверка, отстав от роты и вольно покуривая на ходу, обсуждала возможность проведать Валеру после дембеля. Сошлись на том, что ничего "военного" в том нет, и решили вначале ехать в Харьков, а уж потом - по домам. Глава 25 Прошедшие месяцы пролетели для Саши незаметно. Жизнь шла своим раз и навсегда установленным чередом. Он уже успел стать дедушкой, и о событиях годовалой давности ему редко кто напоминал. Саша теперь считался одним из самых опытных солдат взвода. Держался он у себя в палатке особняком, перед офицерами не заискивал, со своим призывом был настороже. И когда один из новоиспеченных, круто слепленных дедов попытался, было восстановить во взводе старые порядки, (мы пахали - теперь их черед), Саша не вполне удачно опустил на его голову тяжелый самодельный табурет... Дед отделался легким сотрясением мозга, десятком швов на темени, синяком во весь глаз - "презент на память" от ротного - и семью сутками в соседней камере. Саша же отсидел на "губе" всего трое неполных суток. Несмотря на столь короткий срок наказания, для Саши это были самые тяжкие дни за минувшие полгода. Его никто не бил, не унижал и не припахивал. Как и положено старослужащему он тихо и мирно отсидел свой законный троячок. Но в это время на губе сидело трое "предателей". Одного вида этих забитых, доведенных до полной потери человеческого облика, совершенно раздавленных существ, которых на "губе" уверенно убивают, было для Саши достаточно, чтобы впасть в глубокое уныние. Троих, еще и года не отслуживших солдат, взяли с поличным на одной из точек в момент, когда они обменивали свой очередной цинк патронов на партию гашиша и безделушки. Начинающих бизнесменов, скорее всего, кто-то просто-напросто заложил. Их сразу привезли в полк и запихали в "тигрятник". Пока "торгаши" находились под следствием и надежным контролем, все было ничего, но далее особисты что-то там переиграли и приняли новое решение - хорошенько показать личному составу части, что иногда случается с "изменниками". Их перевели в отдельную камеру карцерного типа и закрыли глаза на происходившее далее. Нетрудно догадаться, что именно с ними стало происходить... Боевые роты, не будучи на операциях, обычно друг за дружкой заступавшие в караул, незамедлительно припомнили "торгашам" все, начиная от убитых и раненых товарищей: "Вашими же патронами, подонки..." - и заканчивая собственной тяжелой жизнью. Даже и не били. Просто подбирали на весь день особо "потешную" работенку - и побоев не надо, чтоб удавиться! Ну и, конечно же, особенно отличалась в "гуманном" отношении к арестантам имевшая, к слову, самые большие потери в полку, наиславнейшая разведрота. Именно ее выводные ввели практику (в дальнейшем подхваченную остальными караулами) в течение всего дня не отпускать заключенных в туалет, а среди ночи выводить на площадку перед камерами и заставлять бежать на одном месте до тех пор, пока и большая и малая нужда не будет справлена прямо в штаны. После чего закрывали в одиночке до самого утра. Вскоре "торгашам" подыскали и вовсе "уморительную" работенку. Кто-то из пятой мотострелковой приволок на губу шестиведерный алюминиевый бак с тонкими стальными тросиками вместо ручек. В то же вечер с кухни стащили пятилитровый черпак на длинной ручке. С самого подъема следующего дня трое несчастных уже черпали им содержимое общего туалета и несли неподъемный бак вокруг всей караулки и тут же вываливали свою ношу назад в туалет, правда, уже с другого конца. Один раз "торгаши" схитрили и как бы невзначай опрокинули "почетный груз" прямо посреди двора. За эту хитрость тут же были избиты этим же черпаком без всякой пощады и долго убирали зловонную жижу голыми руками. Через несколько дней из-за невыносимой вони и страшных нарывов, образовавшихся на искромсанных стальными тросиками руках, "ассенизаторские работы" прекратили. Неизвестно, на сколько бы несчастных хватило, но один из "предателей" найденной где-то в мусорнике консервной банкой из-под сгущенного молока вскрыл себе вены на обеих руках. Перепуганные сокамерники подняли дикий крик. Солдата успели вовремя доставить в медсанчасть, а там уж умереть ему не дали. После первой попытки самоубийства, через несколько дней, последовала вторая, еще менее убедительная. Из-за малых размеров камеры, а, следовательно, слишком короткого разбега, удар головой о стену вышел какой-то не впечатляющий, и очередного кандидата в покойнички, несмотря на сотрясение головного мозга и предполагаемую трещину черепа, даже не положили в санчасть. Правда, швы наложили профессионально и быстро. После этих случаев неудавшегося суицида в дело вмешались особисты, и жестокие издевательства прекратились. Но, тем не менее "торгашам" несколько раз все же провели "санобработку жилого помещения". Процедура довольно-таки простая: на пол карцера выливается пятнадцатикилограммовый мешок негашеной извести и под порожек наливается холодная вода. Подследственным приходится стоять всю ночь в двадцатисантиметровом слое ледяной жижи в камере размером два на метр без единого окошка. Это самая зверская и в то же время почти узаконенная, довольно "безобидная" пытка. Да что там - пытка, так, баловство одно... "Дезинфекция". За ночь вода полностью впитывается в цементный пол, газовый туман выветривается, а известковые разводы поутру выметают сами заключенные. Малиново-красные, поросячьи глаза и надрывный, с кровью, кашель списывают, как обычно, на порожденную "раскаяньем за содеянное" бессонницу... Когда несчастные арестанты по шесть-семь раз на дню стали беспричинно падать в обморок и на ногах у них сплошной раной открылись незаживающие синюшные язвы, полкач принял решение отправить "торговцев смертью" под трибунал в Кундуз. Что случилось с этими солдатами дальше, в полку так и не объявили. Вполне возможно, что, попав в кундузском гарнизоне на точно такую же, а может, и на еще более крутую гауптвахту, они до суда военного трибунала просто не дожили. Глава 26 Ну а для четвертой мотострелковой все эти месяцы прошли, как всегда, не скучно. Без особых приключений проведя мартовскую колонну и сходив на ряд операций, рота всего лишь два раза попала в серьезные переделки. В первый раз, при проведении рейда в район Санги-Дзудан, роту с перевала прижали к земле огнем крупнокалиберного пулемета. Воины ислама сидели