Глеб Бобров. Песчаный поход

     ---------------------------------------------------------------
     © Copyright Бобров Глеб Леонидович
     Email: glbobrov(a)yandex.ru
     WWW: http://artofwar.ru/b/bobrow_g_l/ ? http://artofwar.ru/b/bobrow_g_l/
     Date: 18 Aug 2004
     Повесть: Афганистан, Проза
     Обсуждение произведения ? http://artofwar.ru/comment/b/bobrow_g_l/porwannyedushidoc
     ---------------------------------------------------------------
     <B>Аннотация:</b>
     <i>Первое многострадальное произведение моего "Афганского цикла". Написана
в 92-93 годах. Выдержала десятки переписываний и редакций.  Публиковалась  в
журнале СП СССР "Подьем" (г. Воронеж).</i>


        Глава 1


     Так уж  случилось, что первый  раз  близко  столкнуться с полкачем Саше
довелось  на   своей  первой  же  операции.  Только  по  прошествии  времени
открылось,  насколько важен был тот первый  выход в горы, насколько он круто
изменил  его армейскую жизнь.  Судьба  единым  росчерком  пера  возвела его,
ошарашенного,   перепуганного,  пришибленного  новой   безжалостной   жизнью
мальчишку, в разряд легендарного полкового изгоя.
     Поначалу все складывалось для него, в общем-то, неплохо. Призвавшись  в
мае 1983 года,  он  попал в  Теджен,  в учебку  с  громким  и  претенциозным
названием  "Школа гладиаторов". Без особых эксцессов,  закончив  это славное
заведение,  Саша,  имея специальность  механика-водителя,  в  первых  числах
сентября очутился  в  городе  Файзабад  провинции  Бадахшан  Демократической
республики Афганистан.



        x x x



     Через час  после  прибытия  всех молодых  загнали в  служивший  полевой
столовой  и загадочно именовавшийся  ЦРМом  огромный оцинкованный ангар. Там
вновь прибывших  стали рассортировывать по подразделениям, а буквально через
пять-десять минут начался обстрел  полка.  Впрочем,  событие, как Саша после
узнает, в полку  довольно  обыденное, даже банальное, если не  считать того,
что такого массированного огня по лагерю не помнили даже дембеля.
     Вначале раздалось  несколько совершенно мирных  глухих  хлопков,  и  по
жестяной  крыше  звонко  затарабанила  хлесткая дробь.  Ничего  не  понявшие
молодята даже  не  дернулись,  в  отличие  от большинства офицеров,  которых
словно ветром сдуло. Те же, кому не нужно было поднимать свои роты, быстро и
четко вывели новобранцев из столовой и без всяких церемоний уложили их носом
вниз в проходивший тут же перед ангарами пересохший арык.
     К тому часу уже стояла непроглядная азиатская темень, и в иссиня-черном
небе, на  фоне освещаемых  вспышками разрывов скал, развернулась потрясающая
волшебная феерия.  Ничего подобного Саша не мог себе даже представить. Духи,
пытаясь накрыть артсклады, и ГСМ, с  трех точек обстреливали полк минометным
огнем.
     Еще с двух-трех позиций,  наугад накрывая  палаточный  городок длинными
веерами очередей, работал крупнокалиберный пулемет и АКМы.
     Полк,   казалось,   взорвался  изнутри....  Вначале   ответило   боевое
охранение,  затем  подключились минометная  и  гаубичные батареи, за ними  -
танки,   "шилки",   ударил   "Град".  Под  занавес  еще  подняли   на  места
предполагаемых позиций духов двойку "крокодилов". Взрывы, вспышки трассеров,
вой снарядов, гранат,  ракет... Каждый оставлял свой неповторимый след, имел
только ему присущий звук, цвет...
     На  Сашу и его бывших однокашников по учебке  навалилась  лавина  новых
захватывающих  впечатлений.  Страха  не было. Невиданное  зрелище  настолько
увлекло  их,  что  все они,  невзирая на визг  осколков  и ругань  офицеров,
выскочили  наверх арыка и, от  удивления раскрыв  рты, заворожено вертели  в
разные стороны головами, указывая пальцами на особо впечатляющие вспышки.
     В довершение ко всему поднятые по тревоге роты разлетелись по периметру
полка на  свои  позиции и открыли огонь  из личного  стрелкового оружия. Все
вокруг  засветилось от догоравших малиновыми  светлячками  в  разломах  скал
длинных трассирующих струй.
     Через десять-пятнадцать  минут представление окончилось. Молодняк вновь
загнали в ангар  и, быстренько распихав по подразделениям, увели в  палатки.
Рядовой  срочной  службы Александр  Зинченко  был  распределен  в  четвертую
мотострелковую роту единственного на весь полк рейдового второго батальона.



        Глава 2


     К рейду в  урочище  Аргу  часть готовилась долго  -  целую  неделю. Для
нового  полкача  это  была  не столько  первая  операция, сколько первая  и,
следовательно,  наиболее важная акция. Впервые за свою стремительную карьеру
он  очутился  так близко от осуществления заветной  мечты. Счастливая звезда
была  до  боли близка  - нагнуться и поднять  с земли:  тридцать  два  года,
подполковник, командир отдельного  мотострелкового полка, что  по  советской
табели о рангах соответствовало командованию дивизией, кавалер всех мыслимых
наград и знаков  отличия,  каких  можно  добиться за  десять лет безупречной
службы, не участвуя в боевых действиях. У него был прекрасно защищенный тыл:
мать  -  член   Верховного  Совета  СССР,   отец  -  преподаватель  Академии
Генерального  Штаба  ВС СССР, генерал-полковник в  отставке, и можно  только
гадать, какие  заоблачные  высоты  открывались  перед ним после назначения в
Афганистан. Да  к тому же  в такое перспективное  место - центр  пограничной
провинции Бадахшан, город Файзабад.
     Оторванность от основных  центров  страны и  сороковой краснознаменной,
относительная  отдаленность  от  Союза   -  более  ста  двадцати  километров
высокогорья, подчиненность воинской части напрямую штабу армии делали нового
командира полновластным хозяином всей области, не считая, разумеется, духов;
а близость  Пакистана - чуть более восьмидесяти километров, довольно сложная
боевая обстановка  и тяжелые  природно-климатические  условия региона давали
необъятный простор для реализации его немалых полководческих амбиций.
     Подполковник Смирнов, надо отдать ему должное, прекрасно знал неписаные
правила игры. У него, как у органичного звена системы, было две возможности:
разыгрывать "мизер", то бишь беспроигрышно сидеть в полку,  собирая чеки  на
дембель, получать в подарок от местных  парткнязьков всевозможные "бакшиши",
а в перерывах  между попойками и щупаньем секретарш писать в Кабул отчеты об
удачно проведенных полком боевых операциях.
     При таком раскладе он через  пару  лет укатил бы  в Прибалтику получать
дивизию  и, наградив  себя  двумя-тремя орденами,  прокрутил  в  погонах  по
третьей  дырочке, что, в принципе, тоже неплохо.... Как-то  по  этому поводу
полкач в узком кругу высказался  следующим образом: "Мизер - это для дебилов
и старых пукеров,  у меня своя  высота!"  На армейском  жаргоне  эта  высота
именовалась следующим образом: "Рвать жопу на Героя".
     По существу,  и рвать-то особенно  нечего  было. Требовалось всего-то -
участвовать в мало-мальски крупных полковых акциях, естественно, что участие
в  рейдах  комполка  кардинально  отличалось  от  участия в  том  же выходе,
например, рядового четвертой мотострелковой роты Александра Зинченко. Да  не
мешало бы иметь какие-либо, хоть немного заметные, успехи на ратном поприще.
Все остальное не в счет.
     Спускаясь  в  сентябре  восемьдесят  третьего  на  охристо-желтую  пыль
полевого аэродрома, Смирнов  уже совершенно  точно  знал,  что  его  игра  -
"тотус".  В тот  же вечер это  узнал  и весь полк.  На разводе, где воинской
части  был представлен новый "папа",  а  ночью на  совещании  с  командирами
подразделений и начальниками  служб о том было заявлено, не стесняясь, прямо
и недвусмысленно (подполковник разговаривал с подчиненными исключительно  на
понятном  народу  языке). Сказано  было  ясно:  "Не хрен сраки  парить,  без
захваченного  у духов  трофейного  оружия  вы  у  меня  вместо  наградных  и
очередных  званий  будете х... смердящий отсасывать; только пленные, оружие,
документы  и захваченные  у  мятежников материальные  и  иные ценности  буду
рассматривать как  удачные боевые  действия, а кто считает иначе, тот  пусть
заранее дрочит себе задницу!" А также: "Клал я на ваши караваны, и пусть эти
п....  (имелось  в  виду  афганское  руководство)  хоть  х...  свою  границу
перекрывают..."
     На робкое, но  аргументированное возражение о том, что воинская часть и
так  делает  все  возможное,  что двести восемьдесят бойцов,  которых полк в
состоянии  выставить  на  операцию,  явно мало  на  высокогорную пограничную
провинцию, что мы с  трудом  охраняем себя, свои  "точки",  город и  прочая,
прочая, ответ был  предельно  краток: "Меня  это не е...! Воевать будут все,
даже тыловики".
     Буквально через полторы недели после прибытия  в часть полкач возглавил
операцию в районе урочища Аргу.


        Глава 3


     Прибытие молодых солдат в роту - не просто  событие.  Это - надежда для
одних, грандиозная и долгожданная радость, да что там радость - праздник для
других и  снежный  ком  проблем  для третьих.  Для принявшего полгода  назад
третий  взвод лейтенанта  Пономарева  новобранцы  были  долгой,  минимум  на
три-четыре  месяца, монотонной  головной  болью, как,  впрочем, и для любого
взводного части.
     Феномен "духа"  в боевом подразделении усугублялся тем, что у  молодого
командира  была своя личная проблемка: он,  как и еще  пятая часть  офицеров
полка, играл свой  "тотус". Конечно, он  не имел видов на Героя и на дивизию
через  полтора года, но  ему, только-только выпустившемуся из Алма-атинского
Общекомандного,  светили свои, пусть не такие яркие и  ослепительные, но тем
не менее по-своему дорогие и притягательные "родненькие звездочки".
     Тем более  что  перед мысленным взором витал живой,  наглядный пример -
буквально на  днях заменившийся комбат.  Придя  осенью 1981  года никому  не
известным  капитаном, он  прыгнул  от начальника  штаба  батальона  до  зама
комполка по боевой части и укатил  в  чине подполковника куда-то  в Венгрию,
естественно, с  очередным  повышением.  Кроме этого,  он  успел поступить  в
военную  академию,  переспать  со  всеми,  хоть   немного   привлекательными
полковыми  бабами и,  помимо  всего  прочего,  умудрился заработать  (именно
заработать,  а не получить на халяву) ордена "Красного  Знамени" и  "Красной
Звезды", и медаль "За отвагу".
     Еще он  пользовался  всеобщей любовью солдат  батальона,  если не всего
полка,  которая  доходила  временами до  обожания.  Правда,  последний нюанс
заботил  Пономарева меньше всего. Ему шел двадцать второй  год, и у него был
шанс, упускать который он ни в коем разе не собирался, тем более, что ротный
был убежденный залетчик и в свои двадцать восемь все еще сидел в старлеях.
     Будучи  мужиком порядочным,  ротный  никаких иллюзий  относительно этой
войны  не  имел,  а  посему  особо  не  выслуживался,  в   высказываниях  не
осторожничал, перед штабистами не заискивал, как  тогда говорили: "По службе
не прогибался". Своей основной, самой главной заслугой командир роты  считал
то,  что за  полтора года  службы он  не потерял ни одного человека.  И  это
действительно  - заслуга. Полтора года  назад принятое им подразделение  уже
имело на своем  "Скорбном Счету"  четырнадцать погибших - офицеры, сержанты,
рядовые... Через пять месяцев после его ухода по замене 4-я МСР потеряет еще
троих бойцов и одного офицера.
     Остальные  офицеры  подразделения  больше  думали о  конце  "афганского
срока", нежели о блестящей  карьере. Замполит, ровесник  ротного, на  каждых
политзанятиях не упускал случая напомнить солдатам, что  он  не только  и не
столько  политработник, но еще и, в первую  очередь, "председатель полкового
общества непримиримых похуистов", и  ему - все до лампочки.  Что же касается
командиров  первого  и  второго  взводов,  то  это  были  люди  временные  и
предпочитали, не высовываясь, дожидаться своего "малого дембеля".
     Приняв  в такой ситуации  третий  взвод,  Пономарев быстренько  уболтал
ротного  и  старшину, негласного пахана четвертой мотострелковой, превратить
свое  подразделение  в  ударную  группу,  обязуясь,  по   его  же  образному
выражению,  "закрывать  все  горячие  щели  своей  взмыленной  жопой".  Видя
очевидные  плюсы  в  позиции  толкового  лейтенанта,  и учтя  его клятвенное
обещание "не лезть на рожон",  командиры без особого сопротивления пошли ему
навстречу. Переписали  штатное расписание, выкинули из третьего всех молодых
и дембелей, оставили  тех, кто отслужил по году  и полтора, отсортировали из
оставшихся  всех  бестолковых и слабосильных, а взамен  из первого и второго
подкинули сообразительных и крепких.
     Командование  батальона еще  более устраивало  появление  новой ударной
группы, состоявшей  из  опытных,  обстрелянных солдат. Легендарный  начштаба
Цезарь, ознакомившись со списком личного состава, только ахнул. Еще бы - все
старослужащие, в своем большинстве  призванные из городов и,  за исключением
одного таджика-переводчика и водителя-дагестанца, все русские и украинцы.
     Как   следствие   новой   кадровой   политики   в    палатке   третьего
мотострелкового  царил идеальный,  по  местным  меркам,  порядок,  да  и  по
остальным  показателям  он  сразу прыгнул на  две головы  выше первых  двух,
которые теперь  располагались в  одной палатке  со всеми  вытекающими отсюда
последствиями. Ко всему прочему у них за две недели произошло  несколько ЧП,
одно  из которых  стало известно  за пределами  роты.  Командиров первого  и
второго  взводов   хорошенько   поимели,   после  чего   те   опомнились   и
взбунтовались, но уже было поздно что-либо менять.
     Но зато теперь Пономарев получил троих молодых солдат, и отвертеться от
такого  подарка не было абсолютно никакой возможности. В отсвет на не  очень
уверенную попытку  протеста  ротный, - у самого голова гудела, - раздраженно
послал лейтенанта к такой-то матери...
     Назревающий конфликт  незаметно погасил старшина. Прапору оставался год
до отставки,  он был мудр,  как сказочная сова,  знал армию и  военных людей
лучше,  чем свою каптерку, и в  две  минуты  успокоил заведенного взводного.
Отведя молодого лейтенанта в сторонку и по-отечески с ним переговорив,  Дед,
а иначе старшего  прапорщика Старчука не называл никто, даже комбат,  как бы
невзначай  посоветовал  одного  "салабона  " посадить  на  машину,  а  двоих
оставшихся поставить как пехоту.
     Учитывая,  что  штатное расписание  служило  больше для галочки, и  при
назначении на должность реально исходили  лишь из фактора целесообразности в
боевой  обстановке,  - весьма дельный  совет. Немаловажна была  и собственно
штатная специфика. Например, в третьем мотострелковом, как и в любом  другом
взводе батальона, насчитывалось всего восемнадцать-двадцать бойцов,  включая
сержантский  состав  и  самого командира: три пулеметчика, три снайпера, три
автоматчика, составлявшие расчет АГС, три сержанта - командиры отделений - и
шестеро  спецов:  механики-водители  и   операторы-наводчики,  обслуживающие
147-ю, 148-ю и 149-ю БМП.
     Вот так - тихо и без  нажима - уладили конфликт. Вызвав  замкомвзвода и
двух дедушек, Пономарев  распорядился,  чтобы  утром  на  зарядке посмотрели
молодых и доложили о результатах.
     Через сутки  Саша уже  числился пулеметчиком  третьего взвода четвертой
роты  второго мотострелкового батальона восемьсот  шестидесятого  отдельного
мотострелкового полка.



        Глава 4.



     Своей  первой  боевой  операции  новый  командир  полка придавал  столь
великое значение не  только в силу лично  своих тщеславных  соображений, был
еще один факт, о котором он  знал и который при определенных обстоятельствах
мог косвенно задеть его карьеру. И весьма чувствительно... У воинской  части
был свой "скелет в шкафу"...
     При прошлом командире, в мае восемьдесят  третьего, штаб армии блестяще
спланировал крупномасштабную полковую акцию в районе точки Бахарак. Несмотря
на то, что в километре от одноименного кишлака, в старой афганской крепости,
дислоцировался усиленный танковыми взводами и 120-ти  мм минометной батареей
целый  батальон, весь район полностью находился  под  контролем  моджахедов,
впрочем, как и вся провинция в целом.
     Рядом с Бахараком проходили караванные тропы, ну и самое главное - этот
район служил естественными воротами в территориальный  аппендикс, носивший в
солдатском  просторечье   наименование  "Карамуджен"   и  тянувшийся   вдоль
советской границы до самой Индии и Китая.
     Там якобы находились душманские базы, учебные лагеря, госпитали  и даже
аэродромы. Еще в этой  стране  грез процветали сотни лазуритовых  и  золотых
приисков.  Одним  словом,  духи  в тех  краях  спали  на  мешках с золотом и
драгоценными  камнями - эдакое маленькое Эльдорадо. Естественно,  что  никто
ничего наверняка не знал, так как по понятным причинам туда  не ступала нога
советского  солдата. Посему  довольствовались  подкрепленными  для  верности
ссылками на особистов и ХАДовцев быличками и легендам.
     В  штабе армии решили, что сил полутора батальонов  вполне  достаточно,
чтобы  проверить  правдивость  этих  историй,  и  поэтому  отдали  приказ  о
проведении крупномасштабной  акции.  В Кабуле уже не  первый  год  при одном
упоминании  о Карамуджене толстые  дяди обильно пускали  слюни  на увешанные
орденами мундиры.
     Прибывшее   по  такому  случаю  начальство  непосредственно  руководило
проведением операции, правда, с безопасного расстояния - прямо из точки. Они
уже настояли  на  том, чтобы в боевом выходе  участвовала вот  уже  два года
стоявшая "на  приколе"  и  врытая по  самые  башни  в  капониры бронетехника
первого батальона.  Переубедить их в нецелесообразности этого шага оказалось
невозможно: "Товарищи  офицеры! Вы  что?  Условия  -  не оправдание! Техника
должна  быть всегда  на ходу!" Технику  действительно  наспех  поставили "на
ход", но, не успев даже,  как следует отойти от Бахарака, бронегруппа влезла
в   искусную  засаду,  и   за   каких-то   двадцать-тридцать  минут  десяток
полупрофессиональных  снайперов  выбил  половину батальона. Насколько тяжким
было поражение, понесенное в этом бою, можно  оценить хотя бы  по  тому, что
даже в официальных армейских кругах его называли не  иначе, как "Бахаракская
бойня".
     Вначале,  при переправе через брод, перекрыв пути отхода шести машинам,
подорвалась одна  из  БМП.  Пока  ее  пытались  вытащить,  с  плато  начался
беспроигрышный,  как  в  тире,  отстрел  бойцов.  С  расстояния в сто-двести
метров,  сверху-вниз  духи   неторопливо  выбивали  тех,  кто  хоть  немного
высовывался  из-за брони. Старая техника глохла, полвина орудий не работала,
из остальных вести прицельный огонь было практически невозможно. Кое-как при
отходе  удалось взорвать одну  из машин, еще  две  сумели поджечь,  а четыре
оставшиеся так и бросили - с пушками, пулеметами и полными боекомплектами.
     Неизвестно,  чем бы  окончился этот бесславный поход, если бы положение
батальона  немного не поправил молодой сержантик. Ему, оставшемуся с первыми
машинами на противоположной стороне реки, каким-то чудом  удалось проскочить
до мертвой зоны, подняться на плато, благо - не высоко, и в упор расстрелять
две  позиции   моджахедов.   В   сплошном   огневом  барьере  "непримиримых"
образовался  зазор, что и  позволило  батальону вырваться. Самого  сержанта,
когда  он спускался  с  противоположной  стороны  плато, по  ошибке чуть  не
застрелили свои же. В той неразберихе никому и в голову не могло прийти, что
на вражеской высоте может оказаться кто-то из наших.
     Кое-как, не  бросив  на поле  ни  одного раненого и ни одного  убитого,
унесли ноги.
     Больше  всех  повезло  пехоте  четвертой МСР:  она  в  это  время  была
задействована в другом  месте. А вот механики-водители и операторы-наводчики
там  были,  и  несколько  человек  получили  ранения.  Хуже  всех  досталось
ефрейтору Воронцову.
     Опуская под огнем в десант БМП очередной труп, парень, наклонившись над
люком, схлопотал  пулю в область анального  отверстия. Пройдя сквозь брюшную
полость, она, срикошетив  о кости  таза и  ребра, застряла  в  поджелудочной
железе. Когда через девять месяцев его встретили в Киевском окружном военном
госпитале,  то  он  жаловался, что не  погиб  сразу,  что  перенес  уже семь
операций  и   предстоит  еще,   как  минимум,  две,   что   у  него  удалили
предстательную  железу  и  сколько-то метров  кишечника, и теперь  он  не  в
состоянии самостоятельно сходить в туалет ни  по большой нужде, ни по малой,
и так далее...
     Один  бывший  его  сослуживец,  когда  впервые  Воронцова встретил,  то
попросту не узнал. А после  того, как  тот поделился  с ним своими бедами, и
вовсе стал его избегать.
     Как  он впоследствии  рассказывал,  это  было  слишком  страшно.  Когда
сослуживец видел,  как этот  живой труп с двумя палочками в руках,  с трудом
переставляя усохшие спички  ног, направляется  к нему в палату - в гости, то
поспешно убегал и часами отсиживался в туалете.
     Итог  "Бахаракской  компании"  -  тринадцать убитых,  семьдесят  восемь
раненых,   из  которых  трое  с  черепно-мозговыми  огнестрельными  травмами
скончались по дороге  и в санчасти, а еще полтора десятка солдат и  офицеров
были списаны потом - по инвалидности.
     Крайнего,  само-собой, нашли незамедлительно. Командира  полка  тут  же
сняли  и перевели  с  понижением  в звании и  должности куда-то  под  Газни,
несмотря на  то,  что и  планировали и проводили операцию  совершенно другие
люди.
     Потом, примерно через месяц, была проведена  акция  возмездия. Прислали
несколько батальонов из других полков, из Кундуза пришел разведбат,  прибыли
артиллерийские и реактивные батареи.... Вся эта армада высадилась в Бахараке
и в тот же день при поддержке нескольких вертолетных эскадрилий и баграмской
штурмовой авиации начала грандиозную чистку всего района.
     Понятно, что духи - народ отнюдь не глупый  - с такой армией  сражаться
не  пожелали, спокойно отошли в  глубь территории,  а затем  и вовсе  ушли в
Пакистан, благо недалеко - и сорока километров не будет.
     За ними, дабы не испытывать судьбу, прихватив  с собой немудреный скарб
и  всю   живность,   ушли   и   мирные   жители.   Сборная   команда   войск
северо-восточного  региона  полазила  недельку  по  высокогорью,  постреляла
немного по пустым кишлакам да по редким заградотрядам,  которые, дабы шурави
бдительность не  теряли,  оставили моджахеды, потеряла там человек  десять -
подрывы, самострелы, изнеможение, кто со скал сорвался  и все такое прочее -
и ни с чем вернулась назад.
     Впрочем, были  и  "трофеи": приволокли назад, на точку, семь остовов от
брошенных  БМПшек.  Афганцы,  ребятки  бережливые,  не  только демонтировали
оружие и двигатели, но  умудрились снять  и унести в неизвестном направлении
всю внутреннюю обшивку, башни (!) и даже некоторые бронелисты. Так  что,  на
место дислокации первого батальона вернулись одни рамы. Но хоть что-то...
     С тех  пор  на полк  легло  пятно позора.  По  горячим следам  в  часть
примчалась представительная комиссия  во главе  с будущим министром  обороны
СССР  незабвенным маршалом  Соколовым. Походили, посмотрели и.... отменили в
солдатском  рационе черный ржаной  хлеб. Как  его выпекали,  неизвестно,  но
полутора сантиметровую хлебную корку можно было пробить только лишь  хорошим
ударом   штык-ножа,   а   ежели,    к    несчастью,   на   ноготь   налипала
пластилиново-крахмальная, темно-мышиного цвета мякоть, то счистить  ее можно
было разве что лезвием. Может  быть, они и  еще что-либо сделали для личного
состава или для  полка в целом,  утверждать  трудно, но  в памяти  у солдат,
кроме хлебной истории. Ничего не осталось.
     Временно обязанности командира  части  исполняли какие-то  штабисты. Но
временные люди, разумеется, не могли "смыть пятно позора вражеской  кровью",
и  эту  благородную  миссию мужественно взвалил  на свои  плечи подполковник
Смирнов.



        Глава 5.



     В  палатке  царил  полумрак.  Духи,   переминаясь  с   ноги   на  ногу,
вытянувшись,  стояли в  проходе  между  койками.  Было  им  весьма  неуютно,
тревожно, а главное  -  давила неопределенность. Они уже знали, что взводный
ушел  в офицерский модуль -  в гости; и  когда  вернется, и  вернется  ли он
сегодня вообще - оставалось совершенно  неясно. А между тем,  несмотря на не
слишком  приветливую утреннюю встречу,  этот молодой лейтенантик казался  им
пока единственной защитой.
     За полгода,  проведенные в учебном подразделении, ребятки успели близко
познакомиться с армейскими нравами, да к тому  же были прекрасно наслышаны о
разнице в отношении к молодым солдатам в Союзе и здесь.
     И то, что первую скрипку во взводе играют  не  "деды", они  уже поняли.
Шестеро  "престарелых",  вполголоса  обсуждая  свои  проблемы,  валялись  на
койках.  Тема  дискуссий  была  довольно  животрепещущей,  так как время  от
времени  приглушенную  беседу перекрывали взрывы  неестественного, юродивого
хохота. О чем именно  говорили - не было  слышно. Там  же  находились  и оба
"главных" сержанта - зам. старшины и замкомвзвода.
     Власть  во взводе, конечно,  принадлежала старослужащим,  но  это  была
власть  номинальная,  так  сказать -  законодательная.  Всю  же практическую
крепко держала в руках пятерка крепких парней, которые в ту минуту, неспешно
дефилировали перед "салабонами".
     "Погуляв"   -  остановились;  двое  из  них,  покуривая  и  внимательно
рассматривая новых сослуживцев, встали  сбоку, в то время как оба оставшихся
сержанта  вполголоса  совещались  с  парнем в  свитере.  Придя  к  какому-то
соглашению.  Троица  вплотную приблизилась к  вновь прибывшим.  Саше тут  же
стало  удивительно неуютно.  Особенно  под  взглядом  одного  из  командиров
отделения. Он-то и начал разговор:
     - Ну ладно, мужики, день  прослужили - ни  хера не поняли! Правильно? -
И, выдержав паузу, продолжил: -  Я не знаю, что вам  там наплели в Союзе, но
вкратце ситуацию объясню. Главное  - шарить!  Будете врубаться - будете жить
нормально; нет - вешайтесь! Фамиди?
     "Молодые", не  уловив  смысла  последнего  термина, преданными  глазами
пожирали сержанта. По  палатке прокатился нервный смешок. Командир отделения
расплылся в своей самой искренней  улыбке и, ткнув одного из духов пальцем в
грудь, спросил:
     - Как зовут, служивый?
     - Юра... - На  кроватях, как  по  команде,  дружно и  дико завизжали от
восторга.
     Солдат быстро поправился:
     - Рядовой Поляков, товарищ сержант! -  И, видимо, совсем  уж с перепугу
тихо добавил:
     - Юрий Владимирович...
     У дедулек от такого ответа начался тихий истерический припадок; кто-то,
задыхаясь от смеха,  сполз  с  койки и  забился  в  неподдельных  судорогах.
Немного придя в себя и отерев слезы, сержант принялся за следующего:
     - А тебя? - спросил он у маленького, смотревшего на него глазами верной
собаки туркменчика.  Не дождавшись ответа,  наклонился  и прокричал  в самое
ухо:
     - Эй! Военный! Зовут как?!
     - Хасан-бой...
     - Ты че? Твоя по-русски не понимая? А?!
     Паренек, подсознательно ощущая подвох, чуть помявшись, нехотя протянул:
     - Плехо...
     - Ну и откуда ты прискакал, такой разговорчивый?
     И после очередной паузы. Давясь от смеха, опять прокричал ему в ухо:
     - Эй! Военный! Родом откуда?!
     - Туркмен...
     - Эт точно! - К тому времени "старички" уже не смеялись - рыдали.
     - Ну а ты, сокол?
     - Рядовой Зинченко, товарищ сержант!
     - А имя у тебя есть, рядовой Зинченко?
     - Так точно! Александр, товарищ сержант!
     - Толковый парень, говоришь... И откуда призвался?
     - С Донецка, товарищ сержант!
     - Слышь, Гора, твой  земляк; а ты все плачешь, что один  на весь полк с
Донбасса.
     Саша с надеждой взглянул на землячка.
     -  Ладно,  бля,  хорош  тащиться!  Слушайте  внимательно!  -  продолжил
командир
     отделения.  -  Все, что вам нагнали про нас в Союзе,  в том  числе  про
дедовщину - лажа! Здесь боевое подразделение, и никто над вами издеваться не
собирается.  Но вы,  духи,  будете делать  все то,  что вам  по сроку службы
положено. Это ясно?! Нет - схлопочете сразу и без базаров. Да, Мыкола?
     Самый маленький из всей пятерки, но почти  квадратный сержант, стоявший
перед "молдняком",  чем-то  напоминал  бультерьера,  готового  в  любой  миг
ринуться в атаку. Он, ничего не ответив, неопределенно покачал головой.
     - По всем вопросам обращаться или  ко  мне,  или к нему.  Да! По  особо
личным - обращаться к Горе, он у нас комсорг...
     - По палатке вновь прокатился ленивый смешок, а  земляк только небрежно
отмахнулся:
     - Ой, не задрачивай!
     - Слышь, Шурик, обломись... Кончай базар, отбой был!  Нехотя протянул с
кровати зам. старшины.
     Тут  Саше стала  понятна  причина  неудержимых, доводивших  лежащих  на
кроватях дедов чуть  ли не до  конвульсий, припадков  смеха -  мужики к тому
часу уже успели хорошенько обкуриться.
     - Момент! Ну что, все поняли?
     - Так точно! - за всех ответил Саша.
     - Ну, Гора, а у тэбэ дийсно зэмляк шаре, - с расстановкой выдавил самый
здоровый из группы.
     - Во бля! Никак у нашей  птички голосок прорезался?! А? Братусь? -  тут
же  съязвил сержант и продолжил: - Где-то  через неделю -  большая операция,
поэтому  каждый из вас  будет закреплен за одним из старослужащих, а  пока -
готовиться к рейду. Глядишь, кто-то да пойдет.  Ты, он обратился к Полякову,
-  садишься механиком-водителем на  сто сорок  восьмой борт.  Пойдешь завтра
после развода с техником  роты в  парк и, не приведи Господи, если машина не
будет готова к выходу! - Он,  указав на второго сержанта, добавил: - Это его
БМП,  он тебя  за нее сожрет с ремнем, дерьмом и  сапогами!  А вы,  соколики
длинногривые, пойдете со мной  и  получите  свои ПК. Ты, Хасан, как там тебя
дальше, пойдешь в отделение замка. Понял?! Ну да ладно, завтра поймешь... Ну
а ты,  донбассец, будешь  тащить службу у меня. Да, Гора? - И, не дождавшись
ответа,  закончил: -  Так, все! Подшились, побрились,  подмылись -  отлично.
Отбой! Быстро... вашу мать!
     Когда "молодята" улеглись, пятерка собралась на "военный совет". Костяк
в  ней,  безусловно,  составляли  два  человека  -  Шурик  и Гора.  Сержант,
призвавшись  из  Днепропетровска   осенью  1982  года,  после  двухмесячного
карантина пришел в роту на должность рядового пулеметчика. Толковый, бойкий,
язвительно-дерзкий,  он  уже  через  полгода  в   звании  младшего  сержанта
командовал  третьим  отделением. В  боевых ротах  укоренилась продиктованная
необходимостью традиция  назначать на  командные должности опытных солдат, а
приходившие из  учебных  подразделений  сержанты,  разумеется,  если они  не
проявили себя  должным  образом, могли до самого дембеля таскать ПК или АГС.
То же самое относилось и к спецам.
     Даже  несколько  серьезных "залетов" - а  при возникновении конфликтных
ситуаций  Шурик,   как  правило,   не  церемонился  и   разрешал  их  самыми
радикальными методами,  не  помешали ему получить эту, по солдатским меркам,
привилегированную должность.
     Став   командиром   отделения,   Шурик   проявил   недюжинный    талант
прирожденного    политика    и,    лихо    обломив    парочку    зарвавшихся
сержантов-старослужащих,  тем не менее сумел построить прекрасные, дружеские
отношения  с  замкомвзвода  и  зам старшиной,  не  говоря  уже об  офицерах.
Пономарев открыто заявил, что по уходу Метели тот займет место замкомвзвода.
     Гора же был полной противоположностью  своему другу  и постоянно терпел
от него  ежедневные  и ежечасные,  довольно едкие подначивания. Впрочем,  не
считая взводного и Братуся, Шурик  был едва ли не  единственным  человеком в
роте, кто  мог  позволить себе  подобную вольность. Несмотря на  спокойный и
внешне флегматичный характер, Гора был главным калибром команды.
     Придя в роту вместе со всеми, он буквально через пару  недель  заявил о
себе  тем,  что  одним  небрежным,  коротким  ударом  слева  завалил  самого
страшного  врага  молодых солдат  четвертой мотострелковой  - замка  второго
взвода, старшего сержанта Гуся.
     Эта почти двухметровая  туповатая  детина,  немилосердно  гонявшая всех
салаг, для острастки вновь прибывших решила отыграться на довольно крупном и
спокойном  мальчике. Ну а  для  Горы, к восемнадцати  годам  имевшего звание
кандидата в мастера  спорта  по  боксу и  богатый опыт уличных побоищ,  этот
неповоротливый, всего  лишь на полголовы выше его ростом деревенский увалень
вообще как противник не представлял хоть сколько-нибудь серьезной опасности.
Да к тому  же  он был совсем  непростой  парень  и  буквально  за  несколько
мгновений до того, как, походя "вырубить  дедульку", просчитал, что  ему эта
наглость вполне  может сойти  с рук. И не  ошибся... Старослужащие, с трудом
проглотив горькую пилюлю, пошумели, поугрожали: "Сгноим ублюдка!  До дембеля
из  дерьма не вылезешь, в нарядах подохнешь, душара!!!" - походили вокруг да
около, однако, несмотря  на "греющие душу сладкие обещания",  связываться  с
резким и решительным юношей не рискнули.
     К службе он относился спокойно, исполняя обязанности комсорга взвода и,
будучи одним  из лучших  снайперов батальона, на операциях был  чем-то вроде
персонального телохранителя  Пономарева.  Это, впрочем, не мешало лейтенанту
по возвращении в полк под предлогом "с земляка и спрос вдвойне..." постоянно
донимать своего  недавнего  напарника.  Шурику  такое  положение  дел давало
неистощимое поле  для  шуточек  типа: "Слушай,  Гора, а что  у  вас  там,  в
Донбассе, все такие уроды или только ты с Пономарем?"
     А еще он,  успев пару раз побывать  в  госпиталях и уже, потом,  пройдя
двухмесячные курсы при полковой санчасти,  получил назначение  на  должность
внештатного  санинструктора.  Как  парень  обязательный,  Гора  натаскал  из
перевязочной  марли,  бинтов,  всевозможных мазей, после чего по собственной
инициативе  начал  добровольно   лечить  всю   роту:  климатические  условия
высокогорья способствовали  тому, что самая  незначительная  ранка или  даже
просто царапина через пару дней превращалась в незаживающую месяцами гниющую
язву.
     Самым колоритным и  мощным -  поистине непотопляемым линкором  в группе
был  Братусь.  Этот хитроватый гадячский  хуторянин  удивлял всех тем, что в
полном снаряжении - килограмм под сорок - мог  раз десять подряд  сделать на
турнике  подъем переворотом  или выполнить  пяток  выходов на обе  руки. Его
единственной и  всепоглощающей  лазурной  мечтой было поскорее  отслужить, и
причем так, чтобы по возможности его не замечали. Но с  таким лицом и такими
габаритами это вожделенное желание не могло быть  осуществлено, ни при каких
условиях,  а поэтому  он довольно быстро сообразил,  что  в команде пережить
черную  полосу  жизни без любимой  печки  легче,  и  сразу  очень  органично
вписался в маленький и сплоченный коллектив.
     Наиболее  тихим и  уравновешенным  среди  них был Валера.  Несмотря  на
внешнюю миролюбивость и незаметность, это был мозговой центр команды - в нем
было  столько  внутренней  силы,  что  его  редкие  и  разумные  предложения
принимались всегда сразу и без  особых обсуждений. Рыжий харьковчанин,  весь
как одна большая веснушка, был старше остальных на каких-то полтора года, но
жизненным опытом и  обстоятельной рассудительностью превосходил всех, вместе
взятых.  А  еще  Валера  обладал  какой-то  удивительной, сверхъестественной
интуицией,  и  если  что-либо предсказывал, то можно  было  смело  биться об
заклад, что именно так все и получится.
     Между ним и Горой  шло непрестанное соревнование в области снайперского
искусства,  и буквально через  шесть месяцев  пребывания  в  части  никто из
солдат батальона не мог даже примерно сравниться с кем-либо из них. Впрочем,
Гора сам неизменно признавал первенство за другом.
     Последним   в  эту  компанию   влился  ивано-франковец  Мыкола.  Тяжело
переболев  в   Иолотаньском   карантине  дизентерией,  он  пришел   в   роту
страшненьким,  дистрофичным заморышем, да к  тому  же  и ростом  чуть больше
метра  шестидесяти. С такими  физическими данными можно претендовать лишь на
должность  ротного чмыря первого класса... Но не тут-то  было. Буквально  за
полгода он набрал былую форму и в борьбе мог запросто уложить на  лопатки не
только Валерку или Гору, но при желании даже и Братуся.
     Отличившись  на  первых же  операциях, Мыкола через  три-четыре  месяца
после прибытия  в  4-ю МСР был назначен на должность  командира отделения  и
получил звание младшего сержанта. В то время как  остальных,  да и то еще не
всех, только-только  успели  представить к правительственным  наградам,  он,
единственный из всей  пятерки, уже  к году службы успел получить свою первую
медаль  "За  отвагу".  Кроме этого, парня назначили  на  должность секретаря
комсомольской   организации  роты  и   готовили  к   поездке  в  Москву,  на
всеармейское совещание комсоргов.
     То, что каждый из них выделялся из общей массы сослуживцев, было только
половиной  дела.  Главное же заключалось в сплоченности. Любой дед батальона
знал, что если  кто-то  по какой-либо причине схлестнется с Шуриком, то дело
придется  иметь  не только  с  ним и  Горой, но  и остальные всегда окажутся
рядом. А  не появятся сразу,  так потом придут... в  любом  случае. По  этой
простой причине их предпочитали не  цеплять не только старослужащие и бабаи,
но даже и разведчики, у  которых  культивировался дух  тотальной агрессии, и
слыли  они  самыми крутыми в полку - ну, по крайней мере,  пытались казаться
таковыми.
     К чести этой маленькой "банды" следует сказать, что мужики ставили себе
единственную  задачу  -  обеспечить собственное  достойное существование  и,
исходя из принципов справедливости, никогда или почти никогда первыми никого
не трогали.
     И еще:  столкнувшись  в  карантинах  с  жестокой  дедовщиной,  а  Гора,
единственный из всех, с  еще более изощренной, прямо скажем -  изуверской, в
афганских  госпиталях, они, взяв на вооружение аксиому: "Самый крутой дед  в
прошлом  -  самое крутое чмо!", не только зареклись издеваться над молодыми,
но,  по возможности,  не давали  развернуться  и  другим.  Благо,  в  боевых
подразделениях, в отличие от тыловых, особой дедовщины вроде как и не было.
     Уложив   "детишек"  и  поболтав   немного  о   своих   проблемах,  они,
окончательно раскурив безотказного Гору, наконец-то "отбились" и сами.

        Глава 6.

     К   предстоящему   выходу   готовились   как    никогда   основательно.
Ознакомившись с  местными  условиями, комполка  принял  решение:  оставив  в
лагере части только боевое охранение и  дневальных от каждого подразделения,
выдвинуться  в  полном  составе  на  бронетехнике  в   район  урочища  Аргу,
развернуться по  фронту и не только прочесать все кишлаки долины, но попутно
найти, а если возможно, то и восстановить старую дорогу на Кишим.
     Безусловно,  дорога  из Кундуза  в Файзабад  являлась  основной,  самой
трудноразрешимой проблемой  полка. Воинская  часть  перекрывала  отрезок  от
Кишима  до  Файзабада;  напрямую  через  Аргу  - чуть  более  тридцати шести
километров.  Но старую дорогу  в начале восемьдесят второго перекрыли духи и
якобы уничтожили. С тех пор колонны с продовольствием, боеприпасами, горючим
и многим-многим другим доставляли к месту дислокации по окружному пути.
     Протяженность  так называемой "новой дороги" составляла  сто-сто десять
километров. Восемьдесят процентов пути приходилось  на кошмарный  серпантин,
где ширина грунтовки  не превышала и двух метров, слева шли  крутые, местами
нависающие  карнизами скалы,  а справа  зиял отвесный, на некоторых участках
глубиной до пятисот метров,  обрыв. В дополнение ко всему по его дну с ревом
неслась  сумасшедшая  Кокча.  На  всем  протяжении "бадахшанского  автобана"
скорбными  знаками   стояли  искореженные,   обугленные   остовы   машин   и
бронетехники, и каждая новая колонна, без исключений, вносила свою посильную
лепту в строительство этого сюрреалистического мемориала.
     На контролируемом  отрезке дороги расположилось семь точек:  Каракамар,
Первый мост, Артедджелау, Второй  мост, самое гиблое место  -  Третий  мост,
покинутая "точка" Баланджери и сам Кишим с дислоцировавшимся в нем третьим и
последним батальоном 860-го отдельного мотострелкового полка.
     Именно  его  подразделения  охраняли  врытые  по  уши, на  полкилометра
обложенные минными полями, ни  днем ни ночью не ведавшие покоя точки. Ему же
был придан разбросанный по постам танковый батальон.
     Проводили колонны в полк  и  обратно следующим образом. Вначале главные
действующие  лица  -  бронегруппа второго  МСБ  совместно  с  разведротой  и
саперами  за три-четыре дня, ночуя  на точках, доходила до Кишима, встречала
автокараван и примерно за неделю возвращалась назад.  Двое суток, не  смыкая
глаз, ее разгружали, и дней за  пять пустые машины отводили обратно в Кишим.
После   чего  бронегруппа   налегке   возвращалась   домой.  Зимой  подобное
мероприятие  могло  затянуться  на  месяц-полтора.  Таких  операций  за  год
набегало пять-шесть.
     Колонну  проводили, в  прямом смысле слова,  пешком. Из-за  постоянного
минирования саперы  вынуждены  были всю дорогу идти впереди машин, и вся эта
масса техники продвигалась  со скоростью пешехода.  И,  тем не менее, всякий
раз случалось, как минимум, два-три подрыва.
     До  1983  года у духов считалось очень  популярным  еще  и обстреливать
автокараваны,  но  с  тех пор,  как часть получила  новенькие скорострельные
БМП-2,  охоту к массированным  дуэлям у них  отбили,  а  одиночные выстрелы,
понятно, не в счет.  Кроме  всего прочего, после каждого огневого налета  на
колонну  ближайшим от  боя  кишлакам так перепадало, что от домов оставались
торчать лишь огрызки фундаментов, и к концу восемьдесят третьего вдоль новой
дороги стояли одни мертвые развалины.
     Естественно, что для  полкача решение  задачи по восстановлению  былого
короткого пути  являлось делом  первостепенной  важности.  Он  просто не мог
позволить, чтобы два батальона пехоты и единственный танковый стояли мертвым
грузом по постам,  так как  с  неполными  тремя  сотнями  бойцов ни о  каких
серьезных   победах   не   могло   быть   и   речи.   Группировка   Бассира,
дислоцировавшаяся  в районе  Бахарака,  насчитывала  полторы тысячи человек;
группировка Вадута, действовавшая в районе Кишима - до двух с половиной-трех
тысяч; а отряд  Джумалутдина  (чуть  ли  не племянника  самого  Ахмед-Шаха),
контролировавший урочище  Аргу и прилегающие к нему районы, - свыше  трехсот
"непримиримых".  И относительная  малочисленность последней  группировки  не
мешала им нещадно терроризировать часть.
     Кроме   основных   соединений  в   провинции  действовало  бесчисленное
количество,  доставлявших  хлопот  не  меньше,  чем   крупные  подразделения
моджахедов, независимых малых групп под руководством полевых командиров.
     Подполковник  Смирнов  понимал, что  если  ему удастся  решить проблему
дороги, то максимум за месяц, передав в распоряжение 24 афганского пехотного
полка  и царандою ставшие ненужными точки, он почти втрое усилит маневренную
группу своей  части,  и,  кроме  всего  прочего, получит  весомую  поддержку
танкового батальона; несмотря на высокогорье, фактор немаловажный.
     За  неделю  полкач  так  завел  офицеров,  что  они,  высунув  языки  и
обкладывая   техников  многоэтажным  черным   матом,  за  пару  дней  сумели
подготовить  к  выходу всю имеющуюся в наличии  технику,  годами  стоявшую в
бездействии.
     В  ротах  происходило то  же  самое.  Целыми  днями  старшины  получали
доппайки  и  боекомплекты.  Машины  загрузили  под  завязку.  Казалось,  что
выдвигаемся, как  минимум,  на  год  и собираемся, по  меньшей  мере,  брать
штурмом Кабул.
     В день перед выходом Смирнов обратился к солдатам  и офицерам с длинной
пламенной  речью.  В ней он призывал всех, от рядового до подполковника: "Не
щадя живота своего...", "Не посрамим отцов...", "До последнего вздоха...". В
этот день жара  прыгнула хорошо  за сорок  в тени,  и из-за  сорокаминутного
опоздания  подполковника  да  затянувшейся   почти   на  час  проникновенной
проповеди  несколько  человек  потеряли сознание.  Под занавес объявили день
отдыха,  как  всегда  посвященный  перезарядке   магазинов,  чистке  оружия,
подгонке снаряжения и прочим видам немудреного солдатского досуга.
     Ночью  механики-водители  выгнали машины  из  парка, построили их перед
КПП-1  и под утро, заливая окрестности надрывным ревом  и  смрадом  солярки,
загрузив пехоту, двинулись в горы.



        Глава 7.



     Саша  сидел  на  левом  заднем  десанте  сто сорок  девятого борта  и с
интересом вертел головой  в разные  стороны. На  башне восседали  взводный и
Матаич, в противоположном от него люке о чем-то болтали Валерка и Братусь, а
впереди,  на  его  же стороне,  пристроился  внештатный  денщик  и  шестерка
Пономарева, всеми  втихаря презираемый  стукач  Тортилла. Вел БМПшку механик
Дагестан. Позади него,  на  командирском месте,  вальяжно развалившись, так,
что одна нога свисала с брони, а вторая упиралась в крышку люка, преспокойно
посапывал Гора.
     Его сладкую дрему время от времени  прерывали колкие шуточки взводного,
но Гору это, похоже, мало  тревожило; к тому же, зная, что он не  слышит  на
правое ухо,  никто  не  мог с уверенностью сказать, точно ли он не расслышал
или просто не счел нужным.
     Саша,   посматривая  на  него  через  каждые  две-три  секунды,  боялся
пропустить хотя  бы один его взгляд, одно легкое  мановение руки. За  неделю
совместной  службы  этот   парень   для  него  стал  чем-то  вроде   объекта
поклонения...

        x x x
     С первых  же  дней в  армии  призывнику  Зинченко  стало  понятно,  как
называется тот, мучивший  его пару лет до этого, подсознательный  страх. Имя
ему - панический ужас перед унижением. И самое страшное  состояло в том, что
унижать его личность и  весь  его призыв в целом  стали с первых минут новой
жизни.
     Если  отношение  к  новобранцам  на  пересыльных  пунктах  было  просто
наплевательским, то есть абстрактно унизительным, то по прибытии в учебку он
сразу же ощутил, что такое настоящее унижение.
     Все полгода  отправок,  пересылок, учебы его внутреннее второе "Я" жило
или, вернее, прозябало в состоянии какой-то парализующей апатии. Сил  на то,
чтобы защищаться, не было и в помине; это существо, только все более и более
сжималось  под  плевками  и оплеухами,  которыми  его щедро потчевала  новая
солдатская жизнь, и какими-то медленными, но упорными витками заворачивалось
в непробиваемую скорлупу безразличия. Если бы к нему в том состоянии подошли
незнакомые люди  и стали бить, то  он просто бы лег  наземь,  закрыл  голову
руками и ждал. Пока от него не отстанут или не убьют.
     И вот, придя в роту, где предстояло  служить до конца,  до  дембеля, он
столкнулся с сильным человеком,  который как-то совершенно незаметно  разбил
эту скорлупу.
     На  второй день пребывания во взводе гора, подойдя к Саше, молча забрал
веник  и,  сунув  его  дневальному,  отвел   в  угол,  где  обычно  отдыхала
"великолепная пятерка". Там он, угостив сигаретой с фильтром (а  молодым еще
не успели и обыкновенных  выдать) и чаем, минут двадцать запросто поболтал с
ним о  том о  сем -  ну прямо как на гражданке.  Потом к  ним  присоединился
Братусь,  поначалу одним своим видом приводивший Сашу в ужас - огромный, под
метр девяносто,  угрюмый детина - и,  как всегда молча, между прочим положил
перед ним початую пачку печенья. Это уж и вовсе было нечто невиданное.
     Болтали о разных пустяках, земляками  они  считались чисто номинально -
один из Донецка, другой из  Ворошиловграда. Да и говорил-то в основном Саша,
а  тот  - в  своей  традиционной  манере,  привалившись  к  спинке  кровати,
полулежа, - лишь внимательно слушал.
     Потом подошли остальные.  Шурик сходу  едко  прошелся  по  бессмертному
сюжету "Трех  поросят", Братусь, буркнув что-то в ответ, убыл в  неизвестном
направлении, а Гора, усаживаясь с Матаичем  гонять  нарды, как бы  невзначай
обронил,  что  Зинченко с  этого  дня  закреплен за ним.  В течение  первого
полугодия каждый прибывший в боевую роту молодой солдат закреплялся за одним
из старослужащих и как хвостик ходил за ним на всех операциях,  а дедушка, в
свою очередь,  не только ему помогал,  учил и вводил  в курс дела, но  еще и
головой отвечал за свою "почетную обязанность".
     По этому поводу Гора добавил:
     - Слушай,  землячок, я сам  чмырем не был и рядом не потерплю,  так что
напрягай головку - к счастью, не пустая -  и въезжай в службу. Да, и на физо
навались, чтобы мне еще  и твой пулемет таскать не пришлось... у меня своего
дерьма предостаточно. Понял? Прекрасно! И еще. Если хоть  кто-то начнет тебя
припахивать  - посылай  на х..., да понаглее.  Не  получится - мне  скажешь.
Врубился? Свободен!
     "Землячок", почувствовав, как к  горлу  подкатил  предательский  комок,
опустил глаза и пробормотал:
     - Спасибо.
     - Пожалуйста...
     В том, что это были не просто  красивые слова,  Саша убедился  в тот же
вечер.
     Зайдя  по какому-то делу  в  палатку  первых  взводов,  он  моментально
нарвался  на  резкого  сержанта  и  через  пару  минут  уже  подшивал  чужие
подворотнички.  Дедушка,  оставаясь  стоять над послушным душарой,  с кем-то
негромко переговаривался.  Только с третьей фразы Саша уловил, что говорят о
нем. Подняв голову, он вдруг увидел  Валеру; тот  же, пожав плечами и бросив
на ходу: "Ну, как знаешь..." - вышел из палатки.
     Через минуту он вернулся, правда, уже третьим. Впереди шел Гора. За ним
-  Братусь. Голоса тут  же, как  по команде, смолкли. "Наставничек" подошел.
Молча взял из Сашиных рук вещи и так же молча резким движением, швырнул их в
лицо сержанту. Тот  вызов  не принял, а  лишь  испуганно попятился в угол, к
сидевшим кружком дедам.
     - Ну ты, борзота, полегче! - подал голос один из них.
     -  Да ну? Сюда  иди...  -  Гора говорил тише и мягче, чем обычно, но  в
голосе появились какие-то неразличимые, но достаточно ощутимые нотки, и Саше
подумалось,  что  если бы  его так позвали,  то он  ни  за какие  посулы  не
сдвинулся бы с места.
     -  Вы что,  суки? Забыли, как  в говне  ползали?  А? Напомнить?  Ну, че
припухли?
     - А в ответ тишина! - констатировал Валерка.
     - Тебе же, ур-род, я в следующий раз печень вырву! Т-тварь...
     Сержант стоял, прислонившись к спинкам двухъярусных коек, и было видно,
как вверх-вниз конвульсивно дергаются его коленные чашечки.
     Уже в палатке третьего взвода Гора раздраженно сказал:
     -  Саша... Я  тебе в  последний раз  объясняю,  что никто, понимаешь  -
никто, не  может тебя тронуть,  а тем  более припахать.  Ты можешь выполнять
распоряжения только тех сержантов, которые  живут в этой палатке. Я  что, не
ясно в первый раз объяснил? Что молчишь?.. Ладно, вали, давай...
     Минут через пять  к Саше подошел Матаич и, похлопав по плечу. Участливо
сказал:
     - Не  обращай внимания,  у него  все и всегда обязательно - в последний
раз.
     После этого случая  все, похоже, забыли, что  Саша  - салабон. Особенно
остро он это чувствовал, наблюдая  за жизнью попавших в другие подразделения
своих бывших однокашников по учебке. Даже  по сравнению с ребятами из первых
двух взводов его же роты он жил как старослужащий.
     За первую неделю Саша успел немного сойтись с остальными сослуживцами и
особенно близко  с  Матаичем. Однажды, заступив  в наряд, он почти  два часа
проболтал в  курилке с  Горой.  Именно после того  разговора он вновь ощутил
себя полноценным человеком.
     В  тот вечер Гора поведал ему  о событиях полугодовой  давности, и Саша
поразился, как похожи были их ощущения на первых порах службы. Но еще больше
он  поразился  тому, как Гора  вел себя на этих первых порах.  Он чувствовал
себя человеком с  самого  начала и  дал это почувствовать другим, дембелям и
сержантам. И уж никто, по крайней мере, не мог заставить его подшивать чужой
воротничок.
     Но самое  удивительное заключалось в том,  что таких  людей,  как Гора,
было сразу пятеро, да еще в одном месте и в одно время.
     Саша  как  бы собрал их всех в одно обобщенное  лицо и воплотил в Горе,
который теперь,  не  подозревая  о  происшедшей с  ним метаморфозе,  как  на
экскурсии, дремал в трех метрах впереди, а Саша, подобно взведенной пружине,
напряженно  сжимал  в руках приклад своего ПК и готов был по первому, самому
неуловимому знаку ринуться вперед и закрыть собственным телом своего первого
настоящего друга.



        Глава 8.


     По прошествии начального дня операции огромная колонна бронетехники без
особых  приключений перевалила Гузык-Даринский перевал и веером разошлась по
урочищу Аргу. За сутки произошло только одно ЧП.
     Один   из   проводивших   машины   разведроты   саперов   наступил   на
противопехотную   мину  и   ему  оторвало  полстопы.  Второму,   шедшему   с
миноискателем  позади,  повезло еще  меньше: кроме  контузии  и  ожогов лица
осколками, каменными брызгами и частицами стекол от собственных же очков ему
начисто высекло оба  глаза. К  счастью, рядом  находился офицер медслужбы, и
парня удалось спасти от болевого шока - самого  страшного  врага  и основной
причины гибели большинства раненых.
     Разойдясь на дальность видимости, подразделения остановились на ночлег.
Дав своему заму, сержанту Метели ряд указаний и прихватив с собой, на всякий
случай  Гору,  Пономарев  отправился  за  три  километра  к машине  комбата.
Поскольку совещание  вполне могло затянуться до  полуночи, замкомвзводу  был
отдан  приказ отбить взвод по системе "один-один".  Сие означало, что, вырыв
по  сторонам  образованного машинами взвода треугольника двойные  окопы  для
стрельбы лежа (служившие, в  основном,  кроватями, где, чтобы не замерзнуть,
спали  парами),  пехота  ложилась на  ночлег  таким образом, что, пока  одна
двойка отдыхала, вторая стояла на часах. Обычно делили ночь пополам, но если
сильно уставали, то дежурили по часу или даже по полчаса.
     В отсутствии  Горы обязанности шефа принял Братусь.  Подозвав Сашу,  он
поставил боевую задачу:
     -  Ото  так, дытынка.  Зараз рой  ось  отсюда  и ось досюда, на лопату.
Поняв? Гора прыйдэ, тут спаты ляжэ, а я пишов у сто сорок дэвьяту.
     - А что, он не будет в машине спать?
     -  Вин? Та ни  за  що! Обождь, нэ суетысь, слухай сюды. Потом пийдэш до
Шурика,  вин  тоби  скажэ,  колы  стоятымо.  Поняв? -  И,  как  сухую ветку,
подхватив свой ПК, он, словно огромный неуклюжий медведь, полез на броню.
     Взводный  вернулся  часа  через два. Вокруг него сразу же  образовалась
кучка  из сержантов и дедов,  и они вполголоса о чем-то заговорили. Стоявший
на  посту  рядом Саша  слышал лишь  обрывки  фраз:  "С рассветом  на  броню,
двадцать  девять километров по полям и  блокируем  (какое-то чудное название
местного  населенного  пункта)";  "Ну  да!  Разведка  на шмон, а  мы им очко
прикрывай!"; "Потом  в (следующее  неудобоваримое название) и поднимаемся на
машинах  на  перевал"; "А если броня  не залезет?"; "Пешком пойдешь!";  "Вот
уроды  -  чтоб они  всрались!"; "Им  оружие  подавай..."; "Правильно,  так и
сказали  - без трофеев не возвращаться..."; "Гора, ты за своим присматривай.
И ты, Валера, туркмена - ни  на шаг...  Все, хорош  языками молоть!  Тяжелый
день завтра..."  Докуривая  на ходу,  они, словно  призраки,  растворились в
темноте.
     Пока  Саша пытался переварить услышанное, ему кто-то  мягко  положил на
плечо руку. Внутри все оборвалось и куда-то вниз живота рухнуло.
     - Если  к тебе так взводный  подойдет.  Ты точно "духом"  станешь. И  я
вместе  с  тобой.  -  Гора  был  чересчур  спокоен  и  как-то  подозрительно
неестественно расслаблен.
     - Ну, ты как, военный?
     - Нормально!  Интересно все так, необычно! - приходя в  себя от испуга,
наигранно бойко ответил подопечный.
     - Да, очень... Слушай, Саша, говоря по правде, мне эта параша совсем не
нравится. Так что, ты от меня не отходи ни на секунду. Угу?
     - Да, да, конечно!
     - Первая и последняя заповедь молодого бойца... Помнишь?
     - Помню.
     - Давай...
     -  Что  бы ни произошло -  вначале падать, потом хватать пулемет. Потом
думать! - как стихотворение отбарабанил Саша.
     - Умница.  Теперь  поставь свой ПК на предохранитель и без нужды больше
не  снимать. Я,  кажется, тебе уже несколько раз говорил. Все.  На  горшок и
спать.
     -  А  вы... Ты? -  Мальчику, выросшему в семье  педагогов, было  сложно
обращаться на "ты" к людям, которых он ставил выше себя. Гора хмыкнул:
     - Иди, давай. Снимешь с моего вещмешка плащ-палатку -  укройся, а  свою
под себя положишь. - И язвительно добавил: - Только смотри, не перепутай!



        x x x


     Ему казалось, что  он  лег  мгновение назад,  как вдруг  что-то ощутимо
ударило в бронежилет.  Подскочив, Саша уловил какую-то  суету и приглушенные
голоса. Было совершенно темно. Еще не  вполне проснувшись, он понял, что это
подъем,  и  в  кромешной,  усугубленной  туманом темноте  начал  лихорадочно
собирать вещи. Довольно быстро сложил плащ-палатки,  подхватил  в  одну руку
два вещмешка, в другую - пока еще непривычно тяжелый, неудобный ПК и неловко
побежал к темному пятну своей машины.
     Со второй  попытки, вскарабкавшись на борт, Саша  устроился на броне и,
зябко зажимаясь  от  поднявшегося  ветра, стал ждать. Увидев копошащегося  в
десанте  Тортиллу,  попросил  сигарету. Гора сказал, что  разрешит курить на
операциях только в том случае, если убедится, что тот не "сдохнет" на первом
же переходе, и  в рейд  сигарет так и не дал. Спички упрямо тухли на сильном
ветру.   Намаявшись,   он  плюнул,  подкурил  от   чужого  бычка   и  заодно
поинтересовался:
     - А почему так рано выезжаем?
     - Чавой-то рано? Три часа вжэ.
     "Ну-ну...", - сказал себе Саша и, умостившись поудобней, задремал.
     Не  прошло и  часа, как  стремительно рассвело. Еще  минут  через сорок
прибыли на  место. Соскочив с брони,  взвод быстренько поднялся по  довольно
крутой каменистой  гряде метров на пятьсот и очутился на скалистом гребне, с
другой  стороны которого  раскинулся напоминавший сверху  запыленный ошметок
протектора  жалкий  кишлачишко. На  противоположной параллельной  гряде Саша
заметил снующие взад-вперед крошечные фигурки.
     Пока он думал, кто бы это мог быть. Сзади подошел Гора и, скинув наземь
вещмешок, отрывисто бросил:
     - Ну, чего встал? Давай, давай! Окоп рой...
     - Слушай,  Лень, а кто это там? - ткнул Саша рукой  в  сторону суетливо
шныряющих фигурок
     -  Первый  взвод, не отвлекайся. - И, заинтересовавшись происходящим  в
селении, крикнул: - Слышь, Шурик! Разведка пошла.
     Только  тут  Саша заметил, как в кишлак входят облепленные пехотой БМП.
Следом за машинами не спеша, трусил царандой.
     Гора раскинул пулеметные сошки на своей СВД, (единственный в батальоне,
кто додумался до  этого; впрочем, экстравагантная  мода так и не привилась),
улегся  на край скалы и стал в винтовочный  прицел следить за происходящим в
селении.
     Его подопечный, минут пятнадцать безуспешно  проковырявшись в  скальном
грунте,  решил,  что  проще будет окоп  не отрывать, а  выложить  из камней.
Вскоре он поймал насмешливый взгляд шефа. Тот прокомментировал:
     - Почти двадцать минут соображал. Нормально!!!
     Управившись,  Саша  уселся  в  импровизированную  крепость  и  принялся
наблюдать за  прочесыванием. Внезапно слева от него гулко грохнуло, и что-то
горячее резко хлестнуло  по  щеке. Удивляясь самому  себе, Саша стремительно
растянулся на дне окопа  и услышал над головой взрыв дикого хохота. Братусь,
сидевший позади метрах в пяти, проронил излюбленную фразочку:
     - Нэ спы - замэрзнэш!
     В самый разгар веселья вмешался взводный:
     - Хорош, мать вашу, тащиться! Гора, смотри - уходит!
     Наставничек,  отирая  тыльной  стороной  руки,  выступившие   слезы   и
продолжая  от смеха мелко  всхлипывать, небрежно приложился  и  еще два раза
подряд  грохнул  куда-то вниз. После каждого выстрела над выложенным Сашиным
бруствером пролетали мощно выбрасываемые затвором гильзы.
     Присмотревшись вниз, Саша увидел,  как по  дороге, ведущей от  кишлака,
какой-то чурбан в километре от них  спешно разворачивает  своего  ишака. Два
фонтана вздыбленные в нескольких  шагах перед ним пулями,  видимо, оказались
веским аргументом в пользу возвращения назад.
     - Подействовало... - подытожил Братусь.
     -  Ой!  Какая  глубина...  А-хр-хренеть!  Как  ты  догадался?! - тут же
вмешался Шурик  и, уже переключившись на Сашу:  -  Эй!  Военный! В  штаны не
наложил?!
     - Да я... не ожидал просто!
     Все вновь заржали.
     - Да хватит веселиться! - не выдержал взводный. Что  на вас нашло? Все!
Сейчас разведка сваливает - мы вслед за ней.
     Что будет дальше, знали все, естественно, кроме рядового Зинченко.
     К  полудню  добрались  до "своего", как выразился Пономарев,  кишлачка.
Позади пылило еще четыре машины - первый взвод и отделение саперов.
     Населенный  пункт  раскинулся  на  гладкой,   словно  шахматная  доска,
равнине, а посему, обложив селение со  всех сторон  БМПэшками, пехота с ходу
вошла  в узкие  лабиринты дувалов.  Саша вместе с вертевшим в разные стороны
длинным стволом  автоматической  пушки Матаичем остался в машине.  На робкую
попытку напроситься на "шмон" Братусь совершенно серьезно ему ответил:
     - Ты шо, с глузду зъихав?! А сухпай бороныты вид загарбныкив?
     -  Чем-то  озабоченный  Гора -  явно  было не до  подопечного  - только
отмахнулся:
     - Успеешь...
     - То тут, то там в кишлаке раздавались одиночные выстрелы.
     - Замки сбивают, - перехватив недоуменный взгляд, пояснил Матаич.
     Примерно через полтора часа вернулись. Гора, улыбаясь, с самым невинным
видом сунул Саше  несколько  тонких  и твердых,  пропахших  кизяковым  дымом
лепешек. Этот пепельно-песочный  хлеб напоминал скорее картон,  нежели пищу,
настолько он был пресен  и упруго-жесток. Саша с  горем  пополам управился с
небольшим  кусочком  и,  брезгливо   скорчив   физиономию,  отдал  "подарок"
Тортилле; тот без всякого стеснения все умял за пару секунд.
     Ехали долго. Впереди нещадно пылили машины  первого  взвода  и саперов.
Сожженная дурным солнцем глина  превращалась под траками БМПэшек в  какое-то
жуткое  подобие  серо-желтого цемента и, поднимаясь неправдоподобной  густой
стеною  на десятки  метров  вверх,  полностью скрывала под  пылевой  завесой
маленькую колонну.
     Дышать  было  почти  невозможно,  еще  хуже  приходилось  глазам: пыль,
казалось, полностью состояла из одной соли. Обильно выступавшие слезы тут же
сворачивались,  образуя в  уголках  глаз  целые  комки,  которые,  мгновенно
высыхая, отрывались вместе с ресницами.
     На  место  прибыли  под  вечер.  Ниже   стоянки  раскинулось  небольшое
запущенное  селеньице.  Первым  на то, что кишлак брошен  жителями,  обратил
внимание Валера. Пока третий взвод с  одной,  а первый  и саперы  - с другой
стороны сопки зарывались в землю, вниз смотались ребята из отделения  Мыколы
и подтвердили Валеркино предположение. Новость, явно, безрадостная.
     Шурик  по  этому поводу матерился минут  десять, после чего  с чувством
плюнул на 149-ю, отдал на почистку свой автомат Полякову и, завалившись  под
машину,  в  ответ   на  недоуменный  взгляд  взводного,  выставил  следующий
аргумент:
     -  Мои яйца пригодятся мне больше, чем нашей Родине... Хрен я тут ночью
спать буду!
     И  в  своем решении  Шурик оказался  совсем не одинок.  Остальные деды,
быстренько перечистив оружие, моментально отбились. Лишь  один  обязательный
Мыкола,  в  течение  часа,  до  изнеможения загоняв всех  молодят и  спецов,
заставив их отрыть номинальные окопы и привести технику  и оружие в порядок,
позволил себе роскошь, сладко позевывая, растянуться на броне.
     Около  полуночи,  не  дожидаясь   конца   первой  смены,  старослужащие
заступили  на  дежурство.  Сашу,  дежурившего  той ночью  на  машине, сменил
Валера,  и  он  пошел поднимать  верного  окопной  жизни  Гору.  Шеф,  легко
поднявшись, словно и не спал  вовсе, перекинулся с Сашей парой  слов и,  дав
ему закурить, направился к БМПэшке взводного.
     Через несколько мгновений грянул первый взрыв. Еще не успевший увлечься
Саша  сидел  на  бруствере,  когда увидел,  как  Гора,  поразительно  быстро
крутнувшись  на одном  месте  волчком,  стремительно ринулся  назад и, почти
пролетев последние несколько метров, одной рукой прижимая к телу винтовку, а
другой увлекая за собой голову Саши, прыгнул в окоп.
     Буквально  воткнутый   лицом   в   землю  и  почему-то  совершенно   не
испугавшийся Саша удивленно отметил про себя, что он за  эти  считанные доли
секунды  успел проанализировать все  свои ощущения,  а также действия своего
товарища и прийти к следующим выводам: первое, что Гора почувствовал  угрозу
благодаря свисту мины; второе, что его действия были безупречны;  Гора  имел
опыт   и   особое,  благоприобретенное   чутье  на  подобные  ситуации  плюс
обостренную  и усиленную  опасностью  реакцию;  в-третьих, что он  совсем не
испугался, очень быстро соображает, да и вообще - молодец...
     За  первой  серией разрывов сухо  треснуло еще  несколько залпов.  Мины
ложились перед  машинами и  окопами  взвода,  но помимо  них Саша уловил еще
какое-то  необычное  чириканье  над  головой. Правда, он  не  сразу  осознал
взаимосвязь  между  доносившимися из кишлака  автоматными очередями  и  этим
птичьим щебетом. Но вот над  головой чирикнуло еще раз и еще, и только тогда
Саша  вспомнил,  что по ночам птицы обычно  спят, так  что,  это  могли быть
только пули.
     Завороженный этим открытием, Саша совсем забыл о  том, что ему  следует
сейчас делать. Из оцепенения вывел яростный шепот в ухо:
     - Сидеть  смирно,  не  высовываться!  Пока  я  не  позову...  Башку  не
поднимать,  каску надеть, в штаны  не делать! - И,  пригнувшись,  неизвестно
когда успевший надеть  каску, Гора выскочил из окопа. В  это же время, почти
одновременно,  длинными очередями  ударили пушки со всех машин.  Через  пару
секунд  подключилась  броня  первого взвода; раз пять  бухнула  старая БМП-1
саперов.
     Стена  фруктового  сада,  откуда  определенно  велся  огонь,   полыхала
слепяще-оранжевыми сполохами.  Саша,  осторожно высунувшись из-за бруствера,
видел, как  в пятистах метрах от него частые  разрывы скорострельных  орудий
рвали  в клочья каменную кладку  дувалов и деревья над ними. Над  "зеленкой"
повесили десятка  два осветительных ракет. И там стало так светло, как будто
только  что  наступили  сумерки. Правда, свет  был  неестественный, какой-то
призрачный, фотовспышечный, но видимость была неплохая.
     Духи заткнулись;  если они  и успели спрятаться, то им уже явно было не
до войны.  Саша, захваченный  азартом боя, выволок на бруствер пулемет и дал
несколько прицельных очередей  в проломы дувала. При этом он успел пожалеть,
что  не  зарядил  в ленту побольше трассеров; перед выходом на операцию Гора
заставил  просмотреть  и  почистить  каждый  патрон  и в  приказном  порядке
настоял, чтобы в  лентах  трассирующих  было  не больше, чем  один  на  пять
обычных.
     Остаток  ночи  прошел  мирно.  Шурик,  Гора,  Братусь  да  и  остальные
старослужащие, успокоившись,  вновь поставили в  караул салажат  и спецов  и
проспали до самого утра. На рассвете  Пономарев, переговорив по радиостанции
с ротным и комбатом, порадовал толпу новой боевой задачей.
     Не успели  рассесться по  машинам,  как в  расположении  первого взвода
грохнул  мощный  выстрел. Взводный  выразительно посмотрел  на Гору,  тот по
портативке связался с командиром "один" и сообщил:
     - Пивоваров ранен. Самострел.
     Вот бля!  Наконец-то!!!  - Лейтенант сплюнул в сторону.  -  Метеля,  за
меня! - И, дернув головой в сторону  "напарничка", с ожесточением добавил: -
А ну пошли!
     Уже на ходу Гора, выждав момент, поманил Сашу рукой: "За мной!"


        Глава 9


     Москвич  Сергей   Пивоваров  был  главным  посмешищем  и  позором  всей
четвертой   мотострелковой.   Конечно   не  единственный  "недоношенный"   в
подразделении,  были и  похлеще - например, один из основных претендентов на
почетное  звание "Первое ЧМО полка"  Гена  Белограй. Но этот с самого начала
был тупым, "отмороженным", умственно и физически недоделанным уродцем, а вот
Серега, напротив, - радуя своим усердием и толковостью сержантов и офицеров,
поначалу с мальчишеским энтузиазмом рьяно взялся за службу.
     В отличие от недоразвитого и нечистоплотного заморыша Генули, Пивоваров
был крепко сколоченным и с виду неглупым парнем. Вообще в ДРА над москвичами
светила какая-то несчастливая, черная звезда; даже пословица ходила: "Что ни
москвич  -  то чмо!" Разумеется, не  все так фатально, и исключения  бывали,
например,  один  из самых толковых и  крутых парней  роты - механик-водитель
ротного Федот.
     Пивоваров  в  эти  исключения не  входил.  Несмотря  на  многообещающее
начало,  не  прошло  и  месяца,  как  он опустился  до  самого  безобразного
состояния. И виной  всему послужил его собственный характер, привычка всегда
и во всем быть в центре внимания, думать только о себе и о том, как выглядит
он  и  его поступки со стороны.  Повода сразу заработать орден  во всю грудь
как-то не  представилось и  день  за днем,  ночь за ночью  тянуть  тяжелую и
изнурительную  армейскую  лямку  не  хватало  ни сил, ни  терпения  -  и  он
сломался.
     В  любой  роте  найдется  с  пяток  подобных,  в  той или  иной степени
потерявших всякое человеческое  достоинство,  но  случай  с Пивоваровым  был
по-своему уникален.  Сереге поначалу попытались помочь. Но помочь можно лишь
тому, кто  в  помощи  нуждается.  Это дитятко  нуждалось только в одном  - в
покое.
     А  тут  юноша  отколол  номер  еще похлеще... На  второй день  операции
"Возмездие",  километрах  в  пяти   от   Бахарака,  рядовой   Пивоваров   во
всеуслышание объявил: "Дальше  не пойду!" На удивленный вопрос  ошарашенного
ротного: "Почему?" - ответил не менее прямо: "Потому что жить хочу!" Вечером
того  же дня  при проверке снаряжения (уже на точке  - бойца, естественно, с
рейда  тут  же сняли) у него в вещмешке вместо боекомплекта обнаружили банок
двадцать каши, - той самой, которую, дабы лишний вес на себе не тащить, рота
перед выходом оставила в палатках.
     Подобные  поступки  рассматривались  однозначно  -  предательство... И,
разумеется,   для   четвертой   мотострелковой  Сергей   Пивоваров  морально
скончался. В горы его также больше не брали.
     Как и многие другие, оказавшиеся в подобном положении, Серега по ошибке
решил, что дураком пережить  темную полосу  ему  будет легче. Когда подобный
номер не прошел, и на него стали хорошенько давить, Серега сделал то, чего в
Афгане не  прощали  никогда  и  никому, -  пошел  в  штаб  полка  и  на всех
настучал... Вдвойне покойник.  И самое страшное, что он  подставил не только
тех, кто  его  действительно когда-либо обидел,  но  и еще  половину роты, и
вовсе к нему никакого отношения не имеющую, в том числе и  офицеров, которых
автоматически подвел под дисциплинарное взыскание.
     После  такого хода  Серега уж точно  не смог бы подняться, ни при каких
условиях, и тогда он "закосил на дурку". Правда, начал Серега не с симуляции
сумасшествия, а с обыкновенного, банального членовредительства, но  молодое,
здоровое тело не пожелало гнить, а вдобавок чересчур умному мальчику  быстро
пообещали  за  подобные штучки  влепить статейку  - лет  эдак  на  семь. Вот
тогда-то он и закосил по-настоящему.
     Для начала Серега, зверски закатив глаза под лобик и истошно воя дурным
голосом, набросился на  Деда. Но прапор, хоть и  служил эталоном настоящего,
стопроцентного деда  и в свои сорок пять смотрелся на все шестьдесят, тем не
менее,  был отнюдь не  промах  и таких, как Пивоваров, сынков  мог, пожалуй,
человек пять  умять  и не запыхаться.  Урок прошел  даром, и,  еще пару  раз
выкинув подобные фортели, Серега под конвоем улетел в Кабул - "на дурочку".
     Вернулся он через пять  месяцев -  тихий, умиротворенный, раскаявшийся.
На первом  же разводе встал  перед ротой  на колени и,  рыдая, минут  десять
вымаливал у нее прощенья. Через день заступал в наряды, со слезами на глазах
просился на каждую операцию. И вот - на первой же вляпался.
     Когда  лейтенант  Пономарев и  его  люди  добрались  до окопов  первого
взвода, Серега, уставившись  пустым, осоловелым взглядом  в небо,  лежал  на
спине и  тяжело,  булькая и выдувая кровавые пузырьки,  дышал.  На месте рта
зияла  отвратительная  черно-бордовая,  обугленная  рана.   Правой  половины
челюсти и щеки  не было  совсем. Из  раскуроченной  дыры торчали белоснежные
щепки обломков костей, а  из-под лохмотьев, оставшихся на месте  щеки и губ,
выглядывали острые осколки зубов из раздробленной верхней челюсти.
     Возле тела,  не  ведая,  как к  такому ранению подступиться,  суетились
несколько человек. Гора, сразу взявшись за дело, прежде всего, спросил:
     - Кололи?
     - Че???
     - Промедол кололи?
     - Нет! Нет! Мы же знаем! - запротестовали мужики.
     Пока с горем пополам перевязывали раненого, лейтенант Аиров рассказывал
обстоятельства  происшедшего.  Как  и  следовало  ожидать   -   обыкновенное
разгильдяйство...
     В  рейде Серегу назначили в расчет АГС. Там он, выполняя самую  тяжелую
(восемнадцать килограммов, помимо собственного груза)  и в то же время самую
неблагодарную  работу  -  стрелял-то,  естественно,  не Серега  -  нес  тело
гранатомета.  После  ночного  обстрела  он,  в  надежде  перехватить  лишние
двадцать минут сна, конечно же, не разрядил оружие и не извлек из патронника
гранату, а утром, спросонья, неаккуратно поставил зачехленное тело на торец,
где помимо  всего прочего находится гашетка этого  оружия... и в  результате
схлопотал с расстояния менее чем  в полметра тридцатимиллиметровую гранату в
лицо.
     Прошив  голову и  каску  (да так,  что в нее  потом кулак просовывали),
граната, так и не разорвавшись и наверняка оставшись на боевом взводе, упала
где-то за кишлаком. "Маленький презент афганским коллегам", - пошутил кто-то
из офицеров.
     Даже  на  все уже  насмотревшийся  Гора  и  тот был  неприятно  удивлен
реакцией на происшествие  со стороны ребят  и обоих взводных. На его вопрос,
почему до сих  пор не перебинтовали.  Васька  Бульбаш, замкомвзвода, кстати,
раздраженно ответил: "А че яво перемятывать,- яму  все равно пяздец!" Да тут
еще и Пономарев со  своими шуточками:  "Гора, ты  ему  жгут на  шею  наложи,
только записочку подсунуть не забудь, а то, чего доброго, онемеет!"
     Пока он тампонировал и перевязывал рану, офицеры связались с ротным. На
доклад  о  ранении Пивоварова старший  лейтенант  ответил  в  том  же  духе:
"Ранен?!  Почему  не  убит?!" После  чего открытым  текстом  выдал длинную и
отборную тираду...
     Минут  через  двадцать  подошла вертушка  и, зависнув над  обозначенной
оранжевыми дымами площадкой, забрала раненого.



        x x x



     Как ни странно, но, вопреки прогнозам Горы,  да и многих  других, в том
числе и  большинства врачей санчасти,  Серега выжил.  Граната  прошла  между
сонной артерией и позвонком и, раздробив  основание черепа, вышла справа под
затылком.  Через семь месяцев с  пластмассовой  челюстью, железными  зубами,
парализованной левой рукой и шрамом  на пол лица, вдобавок, глухой на правое
ухо, он вернулся в роту за документами. А через пару недель, по инвалидности
укатил на дембель.
     За этот непродолжительный срок Серега успел всем напомнить, что он  еще
не умер и по-прежнему способен поражать воображение видавших виды солдат.
     Через  три-четыре   дня   после  его  прибытия,  на   гауптвахту  попал
возвращавшийся из Кундузского госпиталя молодой солдатик первого батальона.
     При  заполнении  карточки стоявший  в  тот день  выводным Гора с  самым
невинным видом поинтересовался: а не знавал ли юноша раненого бойца по имени
Сереженька Пивоваров? Не заметивший  подвоха мальчик чистосердечно и даже  с
радостной готовностью ответил,  что  знавал  и, более того, некоторое  время
лежал с ним в одной палате.
     Ни  секунды  не  сомневаясь в  конечном  результате  своего  изыскания,
выводной  с улыбочкой сытого удава завел паренька  в комнату отдыха караула,
заставил того залезть на стол, пригласив  начкара - лейтенанта  Аирова - и в
самых изысканных выражениях попросил арестанта  громко  и подробно  доложить
все  то,  что рассказывал  "наш  дорогой боевой товарищ Сережа Пивоваров" об
обстоятельствах своего ранения.
     История,  поведанная   арестантом,  поразила   слушателей  залихватской
вычурностью сюжета, слезоточивыми сентиментальностями  и удивительной, прямо
феноменальной точностью нюансов боевой обстановки, - комар носа не подточит,
как так и было...
     В течение суток новоявленный "артист" еще трижды давал сольные концерты
в палатках третьего  и первого взводов и отдельный, с аншлагом, в каптерке -
для  офицеров  второго батальона.  Некоторые  эпизоды из-за дикого хохота до
конца договорить не давали, и их арестант повторял отдельно - на бис.
     Пивоварову уже было все равно, и он честно, голосом утомленного служаки
сказал: "Да, набрехал... а что мне было делать?!" С чем от него и отстали.
     Правда,  о его службе под  конец Сереге  все-таки напомнили:  справку о
том, что ранение получено  в ходе боевой операции, рядовой  Сергей Пивоваров
так и не получил. Хоть и мелко, но все же...



        Глава 10.



     Рейд  явно затягивался.  Уже неделя прошла, а ему конца и края  не было
видно.  Развернувшись  всеми  подразделениями  по  фронту,  полк  планомерно
прочесывал  один кишлак за  другим. Духи, видя серьезность намерений шурави,
предпочли не связываться и,  отойдя подальше, ограничивались  эпизодическими
ночными обстрелами и работой снайперов с длинных дистанций. Если  бы  боевые
действия  проходили  в другом  районе, моджахеды,  конечно, не  спустили  бы
неверным  такой наглости, такого  продвижения в  глубь своей  территории (за
первую неделю с момента начала операции войска отошли на сорок километров от
лагеря части), но поскольку урочище Аргу  являло собой равнину, где свободно
маневрировала  бронетехника  (а подполковник Смирнов, кроме  всего  прочего,
задействовал в выходе  не только по половине  стоявших по "точкам" первого и
третьего  батальонов,  но еще  и всю  полковую  артиллерию,  всю  реактивную
батарею "Град",  все "Шилки" и, вдобавок,  две роты танкового батальона),  -
деваться "воинам ислама" было некуда. А, учитывая, что каждый мотострелковый
взвод располагал  тремя  БМП -  2, становилось ясно: серьезных эксцессов  со
стороны духов  не предвидится. К тому же стояла отличная солнечная погода, и
в воздухе постоянно курсировали вертолеты полковой эскадрильи.
     С каждым днем полкач все более и более входил в раж. Его  умозрительные
теории  полностью  подтверждались  на  практике;  роты успели захватить  два
склада с провиантом. Хорошо замаскированные ямы, по три-четыре тонны пшеницы
и  риса, выдали местные осведомители  ХАДа.  Трофей  немедленно передали  на
нужды города, о чем, естественно, сразу же оповестили кабульское руководство
и штаб армии.  Ну  и самое  главное  - захватили несколько  десятков  единиц
стрелкового оружия.
     А  ведь  операция  только   начиналась,  не  были  затронуты  основные,
прикрытые укрепрайонами, базовые населенные пункты.
     Существовал  еще один, для отчетности весьма немаловажный  факт. Исходя
из  боевой обстановки, подполковник Смирнов видел, что рейд имеет все  шансы
обойтись малой  кровью.  За неделю произошло несколько подрывов.  Один идиот
прострелил себе голову из АГСа, и только лишь единственный солдат погиб.
     В ночном  переходе молодого бойца пятой роты снял засевший в развалинах
чумного кишлака  снайпер-одиночка. Парнишку подвела самонадеянно  закуренная
на привале сигарета. Он, поймав пулю в рот, видимо, так и не успел осознать,
что же с ним такое приключилось.

        x x x

     Вообще в Афганистане многие погибали или  получали  увечья именно из-за
собственной  безалаберности,   расхлябанности  и  непредусмотрительности.  В
каждой колонне и в каждом рейде несколько человек обязательно подрывалось на
окруженных сплошным минным барьером точках, и,  кстати,  не только молодняк,
но даже  прапорщики и офицеры. "Замок" Дмитрий Метеля полтора года назад был
свидетелем того,  как на Третьем Мосту прогулялся  по минному полю отошедший
по малой нужде на два шага от тропы командир взвода химической защиты. Тогда
всех   поразило,   как,   не   потеряв   самообладания,   старший  лейтенант
самостоятельно наложил себе жгут на культю ноги и выполз из опасной зоны.
     Частенько  случались  и  самострелы,   в  основном,  при   неосторожном
обращении с оружием или при  самом обыкновенном  баловстве. В одном из таких
случаев  у  парня,  решившего  почистить  свой  автомат прямо  в  танке,  от
случайного  выстрела трассирующей пулей взорвалась гильза танкового снаряда,
и все трое членов экипажа получили смертельные ожоги.
     Случались и  вовсе  "комические" происшествия, например, история о том,
как  стоявший  при прогоне  колонны в боевом  охранении молодой  лейтенантик
залез на два близлежащих  валуна, дабы оправиться.  Падая с метровой высоты,
каловый   массы   замкнули   контакты    установленной   меж   двух   камней
противопехотной мины и мужику не только  разворотило  задницу,  но  вдобавок
взрывной  волной, как  бритвой, начисто снесло  половые органы.  Впрочем, он
остался жив...
     Другой боец  кастрировал  себя  еще более  действенным  способом. Найдя
где-то крупнокалиберный патрон  от зенитной установки, этот тыловой  связист
решил подготовить себе на дембель оригинальный сувенир. Усевшись на табурет,
он принялся демонтировать красивую, покрытую латунными и никелевыми ободками
пулю, зажав ее между ног. Ко всему прочему, он остался частично без  пальцев
на обеих руках и без одного глаза.
     В  завершение  этой безрадостной темы стоит упомянуть, что  за пять лет
дислокации части  под Файзабадом около тридцати  человек по  разным причинам
утонули в грозной, стремительно  омывавшей треть периметра  лагеря,  ледяной
Кокче. И тонули в ней не только люди...
     Буквально за  месяц  до  выхода  в Аргу  два механика-водителя саперной
роты, не желая возиться, облегчили себе работу  тем,  что загнали  свой БРДМ
прямо  в   реку.   Правда,   помыть  его   они   так  и  не  успели.  Легкий
бронетранспортер,  подхваченный течением, выкорчевал  внушительную  каменную
глыбу,  за которую  его  заблаговременно  зацепили  тросом,  и,  как  гордый
"Варяг",  набирая  скорость,   помчался  вниз  по  реке.  Машину  попытались
перехватить   на  точке  Каракамар,   но  полтора  десятка   километров  для
бронетранспортера,   не  приспособленного   к   такому   неординарному  виду
передвижения,  оказались  непосильной  дистанцией,  и  он где-то  по  дороге
затонул.  А  его  незадачливые водители  три  с  лишним  недели  провели  на
гауптвахте. Выпустили их лишь благодаря начавшемуся рейду.
     В общем,  дисциплинка в  полку  была  еще  та.  Смирнова,  рвавшегося к
полководческим  лаврам, она  не  могла  не  беспокоить.  И  он вскоре  нашел
довольно  оригинальный выход из создавшегося положения. Погибших по глупости
проводили как боевые  потери,  в штаб армии  отправлялись липовые  отчеты  и
наградные листы, а родители в виде компенсации за цинковый гроб получали еще
и орден Красной Звезды  (стандартная посмертная награда  убитому солдату,  в
отличие от офицеров, награждаемых в случае гибели орденом Красного Знамени).

        x x x

     Проанализировав ситуацию. Подполковник внес в план рейда дополнительные
коррективы. Теперь усиленный разведротой и саперами второй батальон  занялся
исключительно прочесыванием  кишлаков, тогда как все остальные  медленно, но
упорно продвигались по старой дороге. Танки и "шилки" встали на "блок-посты"
в ключевых точках урочища. А реактивщики и гаубичники расположились в центре
долины  и при  необходимости могли  теперь  накрывать любой  участок на всем
протяжении района боевых действий.
     Для  пехоты наступили горячие денечки, подогреваемые обещанием любимого
отца-командира встретить здесь, при желании, Новый год.



        Глава 11.



     За прошедшие с  начала операции полторы недели Саша на деле познал, что
имел  в  виду Шурик, говоря:  "Главное в горах - не войнушка, главное  -  до
войны доползти... Да, Гора?" На что тот, соглашаясь, молча кивал головой. От
Матаича  Саша узнал  о случае, который  под  этим  подразумевался и который,
тщательнейшим образом все старательно обходили молчанием.
     Шесть месяцев назад еще не  вполне "очухавшемуся"  после госпиталя Горе
пришлось принять участие в тяжелейшем рейде в район Зуба. И на  седьмой день
длительных  высокогорных   переходов  он  сломался.  Сутки  еще  шел  сам  -
поддерживаемый товарищами  под руки, без вещмешка,  бронежилета и оружия.  А
ночью у него открылась кровавая рвота, и его в полубессознательном состоянии
еще два дня тащили практически на себе. Благо, в  последний вечер наткнулись
на  обитаемый  кишлак,  где  взяли осла,  на нем-то  и довезли  полумертвого
снайпера к  посадочной  площадке.  Еще одному парню в  роте  повезло намного
меньше: к  вертолету  его  принесли  уже остывшим.  Это  был  третий  солдат
батальона, погибший на этой операции от истощения сил и переохлаждения.
     По  возвращении  в полк  Гора  неделю  пролежал в  санчасти,  слетал на
обследование в кундузский медсанбат и  через трое  суток, потеряв за эти дни
двадцать  килограммов  веса,  вернулся  в роту. Несмотря,  в  общем-то,  для
высокогорного  региона  довольно  заурядный  случай,  приключившаяся  с ним,
история  больно  ударила по  самомнению  Горы,  и теперь  только  Шурик  мог
позволить себе, и  то лишь намеком, такую  роскошь, как наступить  другу  на
любимую мозоль.
     Один  раз,  уже  в  Аргу, шеф сказал  Саше:  "Смотри. Вначале  подыхают
морально,  а уж потом отказывают  ноги,  причем  тут же! Так что знай! Будет
невмоготу - сразу говори!"  После чего  он  дважды на  затяжных переходах по
собственному почину брал  у подопечного ПК, хотя тот его не просил и  вполне
еще мог самостоятельно тащить свой пулемет.
     Переходы в  горах -  самая настоящая  изуверская,  изощреннейшая пытка.
Считая оружие,  огромный  боекомплект,  бронежилет,  каску, сухпай,  вещи  и
прочее снаряжение, выходило в  среднем до сорока  килограммов; у пулеметчика
чуть  больше, у снайпера чуточку меньше Хуже всех приходилось расчетам АГС -
те, ко всему своему еще тащили гранатомет, станину и ленты.
     Через три-четыре часа  после выхода в горы казалось, что еще пять минут
- и солдаты попадают на месте. Но эти пять минут складывались в часы, часы в
сутки, а бойцы понуро опустив головы и не глядя по сторонам - да пусть лучше
пристрелят! - все шли и шли. Как тогда говорили, "на автопилоте".
     После подобных переходов на привалах  Саша,  очумело уставившись пустым
взглядом в  небо, думал, что  еще одного такого марша ему  не вынести и его,
так  же, как  Гору, понесут на руках, и  с  содроганием слушал смешки дедов,
утверждавших, что летние операции - прогулка; то ли дело - зима! И, несмотря
на сорокаградусную жару,  это действительно было именно так.  Самое главное,
летом несли меньше  вещей, к тому же к жаре быстро привыкали, а  вот зимой к
снегу, налипавшему  на  сапоги пудовыми  гирями  грязи, промокшей  одежде  и
пронизывающим  сырым  ветрам,  неизбежно  прибавлялись  невыразимые  ледяные
ночевки  в   заснеженных,   промозглых  окопах;   а  отсюда   -   неминуемые
переохлаждения,  обмороженные  ноги  и   прочие   "прелести"   любительского
альпинизма.
     Неизвестно  почему,   но  доблестное  и   умудренное  воинским   опытом
командование славной  Сороковой армии ну никак не могло понять,  что ведущим
боевые действия в  высокогорных  провинциях частям жизненно необходима такая
мелочь, как свитера, банальнейшие шерстяные носки  и нормальная  обувь и что
состоявшие  на  вооружении  нашей  непобедимой  армии с восемнадцатого  года
бушлаты, кирзовые  сапоги, байковые  портянки и хлопчатобумажное  белье - не
лучшая амуниция для этих регионов.
     Но  сейчас  стояла  иссушающая  осень,  район  Аргу  к  высокогорью  не
относился,  и Саше  оставалось только безрадостно гадать,  что же  его  ждет
впереди.



        x x x



     Последние три  дня  рота  буквально  падала с  ног;  три,  четыре, пять
прочесываний за день выматывали  не  хуже любого перехода. Все время  бегом:
машина -  кишлак - дувалы, дувалы, дувалы... опять машина и вновь  - дувалы,
дувалы...
     Если в первый день "шмонального марафона" еще как-то было интересно, то
на третий Сашу  уже мутило  от встречавших его на  подходе к селению терпкой
пряной  смеси  кизячного  дыма,  козьей  вони  и  стойкого,  всепроникающего
навозного смрада. Дедушки, разумеется, держались намного лучше - попривыкли,
ну  и, конечно,  не  упускали возможности перехватить  в  кишлаках  местного
айрана,  лепешек  и  всевозможных  бакшишей.  Правда,  приходилось  им  тоже
несладко  -  дабы  не  нарваться  на  неприятности  со  стороны  офицеров  и
особистов. Номинально эти  вещи считались мародерством и теоретически вполне
могли подвести под трибунал.
     Несколько раз третий взвод налетал на бахчи, и тогда десанты БМП бывали
доверху забиты сочными, но не очень сладкими арбузами и  дынями. Два раза по
ночам ели мясо. Первый раз Валерка ухитрился под носом у комбата подстрелить
овцу. Шурик и Гора, тут же в селении,  в течение каких-то пяти-семи минут ее
мастерски разделали, а вечером, уже в другом  кишлаке,  сварили  целое ведро
аппетитнейшего, процентов на семьдесят состоявшего из одного отборного мяса,
жирнейшего   плова.   Во   второй   раз,  дня  через   два,   взводу   после
друзей-разведчиков  досталась внушительная телячья ляжка.  В тот  день,  как
назло,  ни  одной  усадьбы, даже  самой затрапезной, на пути не  попалось, и
телятину ели, жаря на углях костра. Молодая половина взвода до утра мучалась
от поноса.
     Поскольку сухпай сбрасывали нерегулярно, на  подобные вещи офицеры роты
смотрели сквозь пальцы, главное - чтобы большое начальство не видело.
     Особых  достижений  у  четвертой  МСР  не  было,  и  ротный  вместе   с
замполитами и командирами взводов, возвращаясь после встреч  с комбатом, все
более и более терял  настроение  и цвет  лица. Солдаты эту  перемену ощущали
незамедлительно.
     На четвертый день  кишлачного  супермарафона  подразделению  наконец-то
повезло.  Второй  взвод  чисто  случайно  зацепил какого-то  подозрительного
дедка,  и не просто  бабаишку, как потом  выяснилось,  начальника  снабжения
самого Джумалутдина, этакого главного интенданта. Быстренько посовещавшись и
ничего не сообщив в штаб  батальона, правоверного передали на  ночь третьему
взводу.  Пономарев сразу  отвел  свои  машины подальше  от роты и  встал  на
небольшой, открытой со всех сторон сопочке на ночевку.
     Духа,  по  афганским  меркам  прилично одетого, но  внешне неказистого,
неопределенного возраста старика, немного побили - больше для острастки - и,
связав так,  что пятки  оказались  прижаты  к  локтям, на полночи бросили  в
свободный окоп, естественно, очень убедительно пообещав пристрелить утром.
     Саша отдежурил первую  половину ночи, а вторую проспал, различая сквозь
поверхностный сон приглушенные плащ-палаткой голоса взводного, Шурика, Горы,
глухие  звуки  ударов,   невнятное   бормотание  и   всхлипывания   насмерть
перепуганного  бабая  и высокий  голос  Шовката  Шерназарова  -  переводчика
взвода.
     Через  пару часов к  Саше под плащ-палатку втиснулся Гора и, прижавшись
спиной к спине, сказал:
     - Спи, спи. Завтра тяжелый день.
     Саша поинтересовался:
     - Ну что он... Заложил своих?
     - А куда ему, ублюдку, на х... деваться?!



        Глава 12.



     Командир  роты,  словно  легендарный  Эней  на  краю  утеса,  стоял  на
ребристоре  сто  сорок  девятой  БМП и,  начиная  от  полкача  и  заканчивая
Джумалутдином,  крыл отборным  матом всех и  вся.  Стрелки  часов давно  уже
перескочили  за  четыре  тридцать,  а они все  еще  не выдвигались  -  ждали
Хозяина...
     Неизвестно  каким  образом,  но  о  том, что  четвертая  мотострелковая
"прихватила   болтуна",  Смирнов  узнал  той  же  ночью.  В   три   тридцать
подполковник  лично связался  со старшим  лейтенантом и  в  самых изысканных
выражениях порадовал  обещанием: "...  в  назидание  неблагодарным  потомкам
вывернуть очко наизнанку".  Как  чуть  позже  сообщил комбат,  две машины со
штабистами,  возглавляемые   Самим,  спешили  присоединиться  к  роте,  дабы
непосредственно руководить захватом базы оружия в кишлаке Хоксари.
     Через  тридцать  минут   обшитый   автоматными   магазинами,  увешанный
гранатами, дымами, ракетами  и  прочими  цацками,  небрежно перекинув  через
левую  руку новехонький АКС, к 149-й  подошел комполка. Кинув  пронзительный
взгляд на издерганного, обезумевшего от страха пленного, он прошипел  в лицо
старшему лейтенанту:
     - Я смотрю, он у вас плохо спал...
     - А у  него бессонница,  товарищ  подполковник! - попробовал за ротного
отшутиться стоявший поодаль Пономарев.
     - Ты бы заткнулся, с-сучка! Сопляк вонючий, - не сводя злобного взгляда
с  командира  четвертой мотострелковой,  при всех неожиданно  громко рявкнул
Смирнов. Выдержав паузу, он резко повернулся  на окованных сталью каблуках и
пошел  прочь.  Но  через пять  шагов опять  резко  остановился  и,  медленно
повернув голову, с угрозой в голосе, раздельно произнес:
     - Если вы мне, недоношенные, провалите дело... - сгною!
     К шести часам утра  БМП четвертой роты и  машины штаба  полка  вошли  в
небольшой, аккуратненький населенный пункт.

        x x x

     То,  что  в Хоксари живут "крутые перцы", виделось во  всем. Добротные,
немаленькие дома, откормленный и ухоженный скот, несуетливые местные жители,
а главное - спокойные,  уверенные лица. Идиллию обломали за несколько минут.
Не прошло и  четверти  часа,  как все  жители, до  единого,  были  согнаны к
площадке напротив мечети.
     В  первую очередь  занялись усадьбой  "парняги  номер  один"  -  муллы.
Сокрушая  все  на своем  пути, взламывая стены, дверные и оконные  проемы, в
результате   обыска  обнаружили  две   мелкокалиберные  винтовки  советского
производства и  несколько пачек  патронов к ним. Кроме того, нашли небольшой
пистолет  и  крупную  сумму  денег  -  около восьмидесяти  тысяч.  Почему-то
считалось, что  более  десяти тысяч афгани может быть  только у духа. Муллу,
благообразного,  белобородого  старца, смотревшего на  шмон  с  нескрываемым
презрением, арестовывать все же не стали.
     Пока  потрошили  усадьбу,  первые два взвода роты заняли господствующие
позиции на самых высоких крышах селения, в то время как штабисты с  полкачем
и начальником особого  отдела остались во дворе дома муллы, куда было решено
сносить остальное оружие. С ним остался и командир четвертой мотострелковой.
Пономарев, взяв с собой переводчика и Гору, погнал по кишлаку еле волокущего
ноги пленного, который показывал на людей, прячущих, по  его словам, оружие.
За ними увязался и Саша.
     Некоторые  отдавали  стволы  сами,  у  иных приходилось искать.  Иногда
находили. За пару  часов  насобирали два десятка единиц.  Но все -  не то: в
солидной куче не было ни одной по-настоящему боевой модели.  В лучшем случае
охотничье,  спортивное или  подобное ржавое старье, а в  основном допотопные
шомпольные  ружья.  Не   улучшил  положения  и  добровольно  кем-то  сданный
симпатичный австрийский револьвер.
     Взводный, заведенный  с подъема,  напоминал грозовую тучу и  даже  чуть
потемнел лицом. Во время очередной ходки он затащил верещавшего благим матом
бабая в крошечную  клуню  и, видимо,  хорошенько  там на  него надавил.  Эти
несколько  минут, пока  Шовкат  и  Гора стояли на шухере, стали единственной
передышкой,  когда  Саша  смог  перевести дыхание.  Все  время до  этого  он
безучастно  исполнял почетную, но неблагодарную миссию  носильщика вражеских
трофеев  и  как  угорелый  мотался между  домом  муллы и командой "сборщиков
подати". Саша даже отдал свой пулемет Валерке - невмоготу стало...
     После  очередной  встряски еще более  пошатывающийся  болтун  указал на
высокого,   степенного  дехканина  средних   лет.   По   словам   отставного
суперинтенданта, выходило, что у этого мордоворота припрятано два АКМа и еще
кой-чего  - по  мелочам.  Прибыв на его усадьбу,  порядком замученные мужики
ничего  там не обнаружили, хоть и постарались на славу, а  сам хозяин явно и
не собирался расставаться с припасенным якобы арсеналом...
     Потерявший уже всякое терпение Пономарев резко  ткнул его обеими руками
в грудь и заорал в лицо:
     - Ну ты, тварь, где стволы?! Падла!!!
     Мужчина, улыбнувшись и спокойно разведя руками в  стороны, отрицательно
покачал головой.
     - А ну, дай ему пару раз!
     Вторично  взведенного солдата просить не пришлось. Перекинув винтовку в
левую руку,  Гора, широко шагнув, всадил дехканину ногой в центр  живота,  а
когда  тот, с хрустом ударившись всем телом о  стену своего дома, согнувшись
падал  на него,  он  встретил бесчувственное тело  страшным ударом  локтя  в
голову. Раздался  специфический треск ломающейся  кости, и  сметенный наземь
афганец,  словно  в  эпилептическом  припадке,  судорожно  выгибаясь  дугой,
быстро-быстро засучил ногами по пыли.
     Взводный окончательно взбесился:
     - Ты, идиот! Ты что?! Бля! Да  ты что, ох...?! Ты его убил на х...!  Да
ты нас всех... Посадят!
     Гора, не вполне понимая, что произошло, яростно прохрипел:
     - Та паш-ш-шел он!
     Лейтенант и вовсе взревел:
     -  Заткнись!!! Все, тихо!  Тихо... Давай, кретин,  поднимай.  Поднимай,
б...! Говорю! Понесли! Быстро!
     Подхватив под руки агонизирующее тело, они, выбиваясь из сил, поволокли
его  по  крышам. Видимо,  не  сориентировавшись  в суматохе,  взводный,  его
напарник  и  тяжело умиравший  мужчина  через минуту оказались над  усадьбой
муллы. Начальство, увлеченно о чем-то переговариваясь, стояло к ним спиной.
     - Толкай! - прошипел Пономарев. И когда Гора наклонил почти затихнувшее
тело  над  двухметровым дувалом,  лейтенант  с  силой  пихнул труп  ногой  в
поясницу.  Толпа,  услышав  тупой удар тела  оземь, как  по  команде,  разом
повернулась. Взводный, сколь можно естественней, промолвил:
     - Вот б..., сорвался...
     - Пономарев, где автоматы? - холодно поинтересовался полкач.
     - Пока нет, товарищ подполковник.
     - Все четверо - ко мне... Бегом!
     Широко  расставив ноги, подполковник  Смирнов, покачиваясь взад-вперед,
стоял перед замученной, парализованной страхом четверкой и, явно наслаждаясь
производимым на них впечатлением, медленно и нарочито спокойно перечислял:
     -  Так,  красавцы...   Издевательство  над   пленным  -  раз,  сокрытие
оперативной информации  в боевых условиях - два, зверское убийство мирного -
оружия нет?... Нет! - мирного жителя - три... Не до х... ли? А?  Пономарев?!
Чего молчишь, сученка?
     - Он сам сорвался, товарищ подполковник, - промямлил взводный.
     - Ты мне брось, лейтенант, по ушам ездить. Я уже лет двадцать как кулак
разрабатывать бросил! Понял!!! Ты кого нае... хочешь?! Мне что - сраку тобой
подтереть, а? В общем,  так... Ищи!!! Хорошо  ищи! Как хочешь! Не найдешь...
Ну, ты знаешь. Кру-гом! Свободны!!!



        x x x



     В  течение  пяти минут с трудом сдерживающий тихую,  но страшную ярость
командир  четвертой роты и поникший, ни на что уже не надеющийся  лейтенант,
несколько раз указав на лежавший неподалеку труп, держали выразительную речь
перед  потерявшими  всяческие иллюзии  жителями  потрясенного  кишлака.  Под
занавес из толпы под дикий вой женщин, и гулкие удары  прикладами  выволокли
полтора  десятка мужиков  попредставительнее  и  поставили  в  ряд  у  стены
противоположного  дома.  Кто-то  из  молодых сбегал  в  дом и чуть ли не  за
бороду, притащили муллу - в ту же шеренгу. В пяти метрах напротив установили
наземь три пулемета Калашникова...
     Это был сильный аргумент. Через полтора-два часа окончательно загнанная
четверка приволокла складываемые в отдельную кучу последние стволы.
     Получилось  весьма неплохо. С пяток  "буров", китайский ручной  пулемет
калибра  7,62  мм,  два  АКМ  - также китайского  производства  и двенадцать
"выстрелов" к противотанковому гранатомету.  Правда, самого  гранатомета  не
было, но сия деталь  уже не  столь  важна  -  два дня тому назад шестая  МСР
захватила в другом селении  три или четыре РПГ,  но без БК. Как раз - полный
комплект.
     Офицеры  роты  и  штаба  искоса  поглядывали  на  комполка  -  кажется,
пронесло. Когда все было окончено, он опять построил добытчиков перед собой.
Выразив всем благодарность, подполковник, потрепав Пономарева по плечу, даже
вроде как перед ним извинился:
     - Ты уж прости  меня,  лейтенант.  Сам понимаешь - война есть война! (К
слову,  в   армии  офицер,  делающий  просто   замечание  военнослужащему  в
присутствии   его   подчиненных,   не  только  изменяет   неписаному  закону
офицерского  братства,  но  и впрямую нарушает  конкретную  статью воинского
Устава, и подобные  случаи крайне  редки даже по  отношению  к  сержантскому
составу).
     И когда уже казалось,  что все окончилось благополучно, Смирнов  сделал
последний мастерский ход.
     Наметанным глазом выхватив из группы Сашу,  он похлопал  его по щеке  и
спросил:
     - Ну что, солдат, смотрю ты первый раз в боях?
     - Так точно, товарищ подполковник!
     - Ну и как он, Пономарев?
     - Толковый боец, товарищ подполковник...
     -  Молодец! Как фамилия, воин? -  У  Саши  даже в  голове  зашумело.  -
Рядовой Зинченко, товарищ подполковник!
     - Запомню, запомню... А по имени как, рядовой Зинченко?
     - Александр, товарищ подполковник!
     - Ну ладно, Саня, коль уж все так обошлось, ты скажи своему  командиру:
вы этого  выродка,  -  полкач мотнул  головой в сторону  трупа,  -  на р-раз
вырубили?
     - На раз, товарищ  подполковник! - чуть  не вскрикнув, радостно ответил
Саша.  В  ту  минуту он прямо-таки  обожал  этого  подтянутого, прекрасно  и
по-своему элегантно экипированного, всесильного и сурового, но справедливого
офицера. Эталонный командир... О! Как он потом себя проклинал...
     - Ну вот! - весело  улыбнувшись, сказал Смирнов.- А  Пономарев говорит,
что  сорвался.  -  От  благодушия на  его  лице и намека  не осталось, перед
солдатами  вновь  стоял  холодный  и  жесткий,  всем  до  энуреза  привычный
подполковник  Смирнов. -  Да?.. Пономарев?!  -  и,  многообещающе  подмигнув
лейтенанту, направился к  своей  КШМке. На полдороге остановился и, выполнив
то ли  удар  милосердия,  то ли  контрольный выстрел,  обратился к командиру
четвертой мотострелковой:
     - Рядовой, как его... Зинченко, кто по специальности?
     - Механик-водитель, - скривившись, словно от оскомины,  нехотя  ответил
ротный.
     - А почему с пулеметом бегает?
     - Штаты, товарищ подполковник.
     -  "Штаты!"...  -  перекривил  офицер