Я помню в Иркутске, в поселке Жилкино в 1952 году хоронили красавицу, двадцатидвухлетнюю Глашу. У нее был муж и ребенок. Она полюбила солдата и не хотела рожать от мужа второго ребенка. Аборт ей сделала бабка. За гробом шли оба -- муж и возлюбленный, а еще вчера пленявшая юностью и красотой Глаша, серая и обескровленная лежала в гробу. В это невозможно было поверить! Это было не так давно, чтобы память об этом умерла: это бабушки нынешних молодых женщин. Им рассказывают об этом. В СССР рождаемость была невысокой. В семье большей частью -- двое детей. Трое -- это уже "многодетные". Но это характерно для всех развитых стран. Женщина, получившая среднее, тем более высшее образование, не хочет сидеть дома. Это очень жаль. Многодетная семья -- это полная, интересная жизнь детей и всей семьи. Да и в старости в такой семье не бросают стариков. Смертность в СССР резко снизилась, а средняя продолжительность жизни была 68 лет -- у мужчин. Не высокая -- но и не низкая. На Кубе она составляет 76 лет (у мужчин) -- уровень здравоохранения там самый высокий в мире. Организация здравоохранения, заложенная Семашко, была многоуровневая. Первичный уровень -- здравпункты в больших цехах, на заводах, в деревнях. Там оказывали первую помощь (фельдшер). В районах городов и в райцентрах на селе имелись районная больница, с поликлиникой и стационаром. Здесь уже были участковые врачи, которые вели "своих" больных, а в больницах -- в соответствующих отделениях -- комплекс специалистов -- хирургов, кардиологов, невропатологов и пр. пр. В больницу направляли участковые врачи. В районных больницах уже лечили, ставили диагноз, оперировали. Уровень зависел от квалификации и таланта врача. Я знаю случай, когда в районную больницу из города ездили на консультацию. Это, конечно, исключение. Но при необходимости (сложный случай) больных из села направляли на обследование в областные больницы, которые были во всех областных центрах. Лучше оснащенные, имеющие квалифицированных специалистов всех профилей, они обследовали, ставили диагноз, лечили, при необходимости, оперировали. Очень большую роль в обеспечении медицинской помощью на этом уровне в такой огромной стране играла санитарная авиация. В этом смысле очень показательна наша (Павлодарская) область: бескрайняя степь, от села до села и от сел до городов огромные расстояния. В этих условиях санавиация играла огромную роль. Моя подруга, о которой я писала, по приезде из Одессы после окончания института, попала на борьбу с трахомой. Летала на обследования в дальние села, выявляла и направляла в диспансер больных. В том, что трахома исчезла в Казахстане, была и ее заслуга. Санавиация вывозила трудных рожениц, срочных больных, колхозников и рыбаков с тяжелыми травмами. Наконец, в крупных городах, где были мединституты, существовали специализированные клиники -- глазные, кардиологические, гинекологические, детские и др. В таких клиниках, если в них появлялся крупный специалист, возникали школы. В них направляли на повышение квалификации. Я знаю, что из Павлодара офтальмологи ездили в Новокузнецк, в Ереван и в Москву, конечно. Кардиологи -- в Новосибирск и т.д. В эти клиники посылали трудных больных для диагностики, лечения или операции. Ну и, наконец, столичные города -- столицы республик, Москва и Ленинград. Надо сказать, что при Министерстве здравоохранения СССР был уникальный отдел, куда каждый приезжий из всего СССР мог обратиться с первичным диагнозом и просьбой о консультации (без направления). Его направляли в столичную клинику. Именно так я попала на консультацию в клинику Гельмгольца, когда наш врач заподозрил у сына новообразование на конъюнктиве глаза. К счастью опухоль оказалась доброкачественной, и ее удалили. Профильные клиники обслуживали всю страну. Вот два примера. Моя мама лечилась в санатории в Боровом, в одной палате с заводской работницей. Когда ложились спать, мама увидела у нее огромный шрам и спросила, что это. Оказалось ей сделали в Новосибирске (наш город входил в сферу его курирования) операцию на сердце. Если не ошибаюсь профессор Мешалкин. После окончания лечения ее отправили в санаторий на два или три (не помню) срока для реабилитации. Другой случай. Медсестра моей подруги врача-офтальмолога, лет в 36, имея двух детей, тяжело болела сердцем. В Новосибирске делать операцию уже не брались, и ее муж, рабочий-казах, повез ее в Ленинград. Там профессор ей сказал: "Залезай сама на операционный стол. Залезешь, сделаю операцию". Она залезла. Очевидно, так он хотел проверить ее волю к жизни. Операция прошла успешно, она вырастила и своих детей, и внуков. Прожила после операции 34 года. Уже в конце шестидесятых годов я обследовалась в Боткинской больнице. В палате со мной лежала женщина из Вологодской деревни -- ее направили в Москву, т.к. не могли поставить диагноз. Она страшно страдала, надо сказать, палатный врач (мы его за глаза звали по имени -- Николай) не обращал на это внимания, может быть потому, что она -- северянка: терпела муки молча. В ночь, когда дежурил заведующий мужской урологией, я ей сказала, чтоб она громко стонала, а сама пошла к дежурной сестре и сказала ей, что соседке плохо. Зав. отделением сразу забрал ее в смотровую. Вернулась она без боли. Наутро в палату явился весь синклит: зав. клиникой, заведующие отделениями, ведущие хирурги и наш Николай. Влетело ему, наверное, здорово. Зав. клиникой шипела на врачей, чтобы не говорили громко при нас. Мы поняли, что у больной в почке скопился целый тазик (врачебный) гноя. Казалось бы этот случай подтверждает правоту тех, кто считает бесплатную медицину неэффективной (см. ниже). Но это не "бесплатная медицина", а один неквалифицированный, а м.б. квалифицированный, но невнимательный врач. Такой может быть и в США, и в Париже. Но подумать только: колхознице из далекой деревни не могут поставить диагноз и посылают в Москву, где ей спасают жизнь. И все это бесплатно и безблатно (без блата). В Нью-Йорке, куда из Одессы в начале голодных девяностых уехала моя двоюродная сестра, с нее за один день пребывания на обследовании в больнице взяли 500 долларов (Страховки у нее нет). Заплатил, кажется, сын. Она живет на пособие (Живет хорошо). Возможно ли там, чтобы из далекой провинции простая женщина попала на обследование в престижную клинику. Возражение, что там и в провинции специалисты экстра-класса, несостоятельно. Моя подруга в те же девяностые попала в Германию и там оказалась сначала в больнице, а потом в хосписе. Она писала мне, что в нашей Павлодарской больнице, в которой она сама проработала всю свою жизнь, врачи не хуже немецких, но вот чему она завидует -- это их оборудованию, инструментарию и фармации. К слову, в Павлодаре (заурядный областной город) были отличные специалисты. В онкодиспансере -- отличный онколог. После его смерти остались его ученики. Отличная школа была отоларингологов, гинекологов, хирургов. Большой вклад внесли ссыльные врачи-немцы. В Москве принято было до операции договариваться с профессором, который сам делал операцию или принимал роды. При выписке ему платили. Принято было платить медсестрам, санитаркам, акушеркам. В центре (Москва, Ленинград), на Юге (Киев, Одесса) было принято оказывать услуги за деньги -- частный прием. В Московской платной поликлинике, врач, обследовавший меня, сказал, что мне необходимо лечь на обследование в больницу. Я согласилась. Он дал мне направление, я ему столько, сколько он сказал -- 25 руб. (1969 г.). И вдруг он накинулся на меня: "Я специалист! У меня высокая квалификация! А платят мне мизерную зарплату -- что на работе, что здесь (в платной поликлинике)". Я охотно и искренне с ним согласилась. Но он был вне себя и гневался на меня потому, что ему было передо мной неловко. То, что врачи брали доплату к, действительно, мизерной зарплате, можно понять. Они брали то, что им недоплачивали. Но у нас, как и в сибирских городах, это было не принято. Хирургу, который делал операцию, после выписки обычно дарили хрусталь, фарфор или что-либо в этом роде. Среднему и младшему персоналу -- ничего. И зря! Подумать только! Санитарка получала нищенскую зарплату за тяжелый, ответственный и неприятный труд. Медсестры -- тоже. Врач, в зависимости от категории, от 80 до 160 р. в месяц, а рабочий на конвейере в литейном цехе или сварщик -- от 300 до 500 рублей. Правда, все мед. работники могли работать (и в большинстве работали) на полторы ставки (это 9 часов в день) и получали доплаты за ночные дежурства в больнице. Получалось 250-350 р. Не так мало! Но и не много. Это было причиной того, что в мединституты мальчики не шли, точней шли либо те, у кого было плохо с математикой (в мед. ее не сдавали) или по призванию. Очень часто дети врачей. Несмотря на это в мединституты был очень большой конкурс. Девочки! Девочки хотели спасать людей! При таком конкурсе уровень подготовки у врачей был хороший. Мальчиков брали с тройками -- нужны были военные врачи, хирурги там, где требовалась физическая сила. Да и из троечников очень часто получается толк -- они ведь очень разные. Преподаватели вузов не имели категорий. Им повышалась оплата за стаж. Без степени преподаватель получал не более 160 р. Работать больше ставки им запрещалось. "Остепененный" кандидат получал 320, доктор -- 500 р. Т.е. чтобы догнать сварщика высокой квалификации, надо было стать доктором наук. Смешно? С педагогами было хуже. Конкурсы были низкие. Попадало в вуз немало того, что называют "серостью". Но были и отличные учителя, пошедшие в профессию по призванию, любившие свое дело, детей, свой предмет. Были учителя, которые много читали, ездили в музеи, на экскурсии, были преданны делу образования, служили ему. Они остались в благодарной памяти своих учеников. Были такие учителя и у меня, и у моего сына. В.И. Ленин когда-то писал, что при социализме врач и учитель будут главные профессии. Г.М. Гречко, я уже вспоминала о нем, недавно сказал, что если бы уменьшили расходы на вооружение на 2%, хватило бы на достойную зарплату, оборудование и обустройство школ и больниц. А он знает, о чем говорит. Завершая речь о здравоохранении, хочу остановиться на санаторно-курортном лечении. Оно было доступно. Особенно на предприятиях: завком оплачивал 70% и так не дорогой путевки, а в Брежневскую эпоху выплачивали материальную помощь на покрытие стоимости проезда. Из Павлодара ездили и в Ессентуки, Кисловодск, Трускавец, на Алтайские и др. курорты. В вузах с путевками было гораздо хуже. Надо было долго ждать. Я особенно не болела, но ездила в Моршан (Закарпатье) и в Миргород. Если бы стоимость путевок повысили, они, скорее всего, были бы свободно в продаже. Что лучше? Честно говоря, не знаю. Лучше соединить количество, качество и доступность. Тем, кто в них серьезно нуждался, чаще всего их на предприятии или в организации добивались и доставали. В Брежневскую эпоху нефтедоллары достались и здравоохранению. На предприятиях и в организациях стали создавать профилактории. Это санатории, в которых как без отрыва от производства, так и с отрывом, лечились работники предприятия. Плата за счет фондов социального развития (для своих работников). В нашем городе с его 300 тысячами населения было, по меньшей мере, пять таких профилакториев, оборудованных в зависимости от финансов организации. Так мощный трест "Промстрой" имел настоящий санаторий, на берегу Иртыша, с прекрасным видом из окон, с пляжем рядом. Оборудованный так, что лечение принимали в широком диапазоне, от неврологии до желудочно-кишечных заболеваний. Отличная кухня с системой заказов. По водопроводу подавали с соседнего курорта минеральную воду. Были и грязи. Профилакторий в 90-ые годы закрыли (трест развалился). Были профилактории победней, как наш -- системы образования. Но и там были оборудованные отделения: физиотерапевтическое, ванны (неминеральные), массаж и мн. др., лечебная физкультура и др. Работник предприятия мог подлечить хронические заболевания, отдохнуть от домашних хлопот, а отпуск использовать для др. целей. Да! Медицина не везде и не всегда была на высоте. В Боткинской больнице было по 4-6 человек в палате. Было тепло, светло, но не очень чисто. Кстати, в нашей Павлодарской городской больнице было идеально чисто -- дважды в день влажная уборка. Бесплатное образование и здравоохранение -- высшая социальная ценность. Оно доказало и у нас, и на Кубе, в Канаде, в Швеции высокое право на существование. Одна из причин, почему на референдуме в Канаде народ высказался против вхождения Канады в США на правах штата было именно это -- бесплатные образование и здравоохранение. К этому я еще вернусь. Те, кто сейчас имеют гораздо больше денег, чем имели раньше, получили возможность свободно покупать все, в том числе и медицинское обслуживание, путевки на лечение и пр. Но другие, которые раньше могли лечиться, ездить в санатории, теперь все это потеряли. А их во много раз больше. Можно, конечно снобистски рассуждать о том, что каждому -- по его заслугам. Но даже если разделять эту весьма сомнительную точку зрения, кто взвесит, чьи заслуги вы-ше -- рабочего, который производит ту энергию, которую мы потребляем в квартирах (горячая вода, свет, кондиционеры, телевидение и пр.), или авторов произведений, которые с большим трудом можно, а очень часто вообще нельзя отнести к культуре. То же учителя, врачи, медсестры, инженеры и многие другие. Не говоря уже о пенсионерах. Социальное обеспечение. До начала шестидесятых годов пенсии были чисто номинальные. Заслуга Н.С. Хрущева, о чем я упоминала в разделе "Три периода (период второй)", заключалась в том, что он не только повысил зарплату, но и начал платить пенсии, на которые можно было прожить. На минимальную -- бедно, экономя на всем. На максимальную -- 120-132 рубля, можно было (без излишеств) питаться, скромно одеваться и даже ездить в дом отдыха, в санаторий, в гости к детям. Наконец-то старики не теряли достоинства, на старости не зависели от детей, не должны были им служить за теплый угол и кусок хлеба, если в семье не хватало любви -- только долг и традиция. В моей семье отец получал максимальную пенсию -- 120 р. Мама работала всю жизнь, до 59 лет, но потеряла во время войны трудовую книжку, собрать свидетелей смогла только за часть своего стажа и получала 44 р. Ста шестидесяти рублей им хватало. У отца в старости появилась привычка ежедневно записывать расходы по статьям: питание, одежда, транспорт, лекарства, хозяйственные расходы, культура и т.д. Каждый месяц он подбивал итоги и записывал в толстую тетрадь. Мы относились к этому с уважением, но, честно говоря, не очень понимали. Однажды отец, собрав несколько толстых тетрадей за 10-15 лет, сказал, что социологи дорого дали бы за такой материал. И, правда. Я их храню, пока жива. Контролируя расходы, они нормально питались, включая фрукты, овощи, мясо. Отец писал в течение 16 лет свою книгу, несколько раз перепечатывал ее. Это оплачивалось из того, что он накопил за последние предпенсионные годы. Одевались скромно, но вполне пристойно. С товарищем (тоже пенсионером) вскладчину покупали и дарили к дню рождения одежду их другу, который получал всего 60 (кажется) рублей пенсии. Тетка была "богатая". Она была персональная пенсионерка (член партии с 1916 года) и получала 132 р. плюс раз в год еще столько же на отдых и к праздникам "пайки". Жили вместе, но отец настоял, чтобы расходы покрывали отдельно -- она и родители. Она лет за 15 накопила 3000 р. (по тем временам это немало). Дарили подарки мне и моему сыну. Мы были люди среднего достатка. Точней -- нижнего слоя среднего достатка. Джентльменский набор обязательный для среднего уровня -- квартира, машина, дача, мебельные гарнитуры и шуба у меня ограничивался квартирой, скромной мебелью (к гарнитурам я была равнодушна) и вполне приличной, скромной одеждой моей (включая недорогую шубу) и сына-студента, позже -- аспиранта. Уровень зарплаты у нас и "за бугром" в абсолютном выражении, как говорят экономисты, был несопоставим. Если учесть деньги, которые платят за медицинское обслуживание (страховку), лекарства, обучение детей, лечение в больницах и на курортах, туристические поездки, да и сам транспорт (городской, авиа, железнодорожный), то зарплата у нас была ниже, но не на очень много. Да, да! Знаю, нам "давали", а у них сами покупали. Да! У них качество выше... Но у нас не было роста цен, как это имело место у них, а теперь и у нас. Об образовании и здравоохранении я написала выше. Надо добавить. В больницах не хватало современного оборудования, не хватало или не было новейших препаратов. Наш Минздрав ставил драконовские условия испытаний новых препаратов. Но это имело и плюсы: лекарства были высоко надежны. Импортные (польские, венгерские, ГДР-овские, реже -- югославские) тоже были дешевы. Дешевы были и бельгийские, индийские и др., которые, очевидно, дотировались. Но они были в дефиците. Поразительное свойство наших дефицитов. Магазины пусты, а в холодильниках есть, далеко не все, но масло, мясо, консервы. На заводах рабочих и служащих снабжали (гегемон). А они доставали друзьям, соседям. Так что редко кто действительно не потреблял мясо, молоко, масло, творог и пр. Медленно, но становилось лучше. Бройлерные куры и цыплята в магазинах были свободно и очень дешевы. Появилась озерная рыба (карпы). Ее начали разводить колхозы. Усовершенствовали овощехранилища и всю зиму были не только картофель, но и свежая капуста, морковь, свекла. Всю зиму были яблоки. Я пишу о том, что было у нас, а это глубокая провинция. В Томске была свободно свинина, правда очень жирная. Зато у нас свободно можно было купить в коопторге говядину по более высокой, но доступной цене -- 4 р. за кг., а у них -- нет. В общем непозволительно медленно, но становилось лучше. Того изобилия -- сортов колбас, рыбы, фруктов, включая экзотические, не было. Были очереди, о которых мы сейчас уже позабыли и раздражаемся, если к прилавку стоит десять человек. Это очень много значит! Но, если посмотреть реальное потребление -- оно у значительной части населения лучше не стало. А если взять пенсионеров -- стало хуже. Не только пенсионеров. Индикатором уровня жизни, и хорошим индикатором, м.б. ранние браки. Я уже писала выше. В 70-80ые годы в институте женились уже на 2-3 курсах, рожали. Родители дарили молодоженам в зависимости от своих возможностей -- кооперативную квартиру, мебель -- до полного (без дачи и машины) джентльменского набора. Выхаживать младенцев тоже помогали, чаще всего, с удовольствием. Сейчас, когда я сказала на потоке, что в их возрасте раньше у значительной части девочек уже были дети, они не поверили. Сейчас этого нет. Не знаю, хорошо это или плохо. Это просто факт. Детские дома. Брошенных детей было немного. Ранние роды (16-18 лет) были редки, но чаще всего заканчивались вынужденным браком. Бездетные супруги с большим трудом, долго дожидались ребенка на усыновление. В специальных детдомах держали младенцев до 3х лет, потом переводили их в обычный детдом до совершеннолетия. Одевали скромно, кормили, сколько я знаю, нормально. Об этом можно судить по тому, что на столах оставался не только хлеб, но недоеденное первое, второе, даже недопитый компот и печенье. Любви, внимания, заботы, "лишнего"(!) не хватало. Семьи -- папы и мамы. В домах для инвалидов и престарелых было гораздо хуже. Кормили, в зависимости от учреждения, но вроде сытно. Но не вкусно. Хуже было с уходом, с досугом, с вниманием. Думаю, что там, где денег, и персонала больше, эта жуткая проблема одиночества в старости остается. Это -- юдоль страдания. Везде. Тетка последние 6 месяцев жизни провела в доме для старых большевиков, в Переделкино. У каждого отдельная комната, заказ еды, как в санатории, библиотека, кино, парк, уход. Она была в очень плохом состоянии и умерла, как мне рассказала нянечка, от недосмотра: не заметили, что давление упало, и меры поднять его не помогли. Это в привилегированном учреждении. Что же в обычных? Шлаки и отходы выбрасываются. Такова жизнь везде. Если есть деньги, за родных платят и их жизнь разнообразней, лучше. Нет -- хуже. Но везде -- юдоль страдания. Помню в 1941 году осенью мы ехали в эвакуацию из Москвы в Чкалов (Оренбург). Поезда шли на запад, на фронт, а на восток -- эшелоны с раненными. Мы подолгу стояли на перегонах, на станциях. Никто не знал, когда пойдет поезд. Молодые бегали на станцию за кипятком, за хлебом. Одна старушка (дочь, наверное, послала) тоже побежала. Поезд ушел. Старуха осталась. И мама сказала, как припечатала слова, которые я, десятилетняя, запомнила на всю жизнь: "Если отстанет ребенок, всегда найдется кто-то, кто его пожалеет и спасет. А старуха никому не нужна". Это проблема не социального обеспечения. Это проблема человечности, любви, преданности, ответственности. 4.6. О "совке", советском народе и Советской империи. О совке. Мы считали себя советскими людьми. "Демократы" свели это понятие к презрительному -- "совок". Нигде нет внятного понятия -- кто он такой, совок? Каждый из тех, кто употребляет это слово, исходя из контекста, имеет в виду что-то свое. Одно очевидно -- нечто ничтожное, типа Шарикова. Сводить советского человека к Шарикову примерно то же, что мещанина во дворянстве -- к дворянину. Рост роли третьего сословия во Франции породил мещанина во дворянстве во всем убожестве жалкого эпигонства, что и изобразил Мольер. Революция стала строить государство рабочих и крестьян. Я очень сомневаюсь, что Швондер был из рабочих. Или крестьян. Скорее из каких-нибудь мелких кустарей, швейцар, или официант. Главное -- он был бездельник. Эта толпа ощутила себя народом и новыми хозяевами. Их и до "Собачьего сердца" было изображено немало: Присыпкин (Пьер Скрипкин) Маяковского, персонажи Зощенко, Каверинский отчим Сани Григорьева... Булгаков пошел дальше и в Гоголевской традиции создал некую нечисть -- не мышонка, не лягушку, а Шарикова-недочеловека. Уморительно, когда вождь одной из нынешних компартий Ампилов, в прошлом чуть ли не редактор газеты ("интеллигент"!), почувствовал себя смертельно оскорбленным тем, что "рабочего человека изобразили полусобакой!" (Кстати, где и как Швондер и К0, не говоря уж о Шарикове, работали? Они все больше проводили собрания, пели революционные песни и пр.) Лично он, Ампилов, признает его своим: Да! Шариковы работали! Пахали, строили (Социализм, наверное?). Шариков, которого так талантливо сыграл в кино актер, похож на Ампилова. Швондер, Шариков, девицы-активистки -- это мусор революции. Булгаков -- сатирик не считал Шарикова деятелем революции. Да и новым человеком. Даже Воланд, наблюдая реакцию зрителей "Варьете", на денежный дождь и отсечение головы, говорит: "Что ж, люди как люди. И милосердие им не чуждо. Вот только квартирный вопрос их испортил".*) Что свойственно Швондеру -- Шарикову? Полное умственное и интеллектуальное ничтожество. Полная неспособность и отсутствие потребности в созидательном труде. Глубокое невежество, которое совмещается с уверенностью в том, что он -- личность, даже деятель. И от того готовность презирать тех и то, кого и что он не понимает или не знает. Трусость. Швондер занимает должность, ничтожную, судя потому, что она позволяет ему ничего не делать. Она придает ему некоторую наглость. Но, появись любой начальник, и он подожмет хвост, точно так же, как Шариков. Наглость и еще раз наглость. Оба "шарикова" презирают профессора Преображенского и Борменталя, да и любого, кто духовно, умственно выше их. Тех, кто на них не похож: "Они на нас не похожи. Значит они либо хуже нас, либо враги нам". По сути это квинтэссенция обывателя, но об обывателях ниже. Советский человек, как некий феномен, -- не Шариков и Швондер, а во мно- _______________ *) Кстати, о квартирном вопросе, который сейчас так любят мусолить. Революция переселила рабочих из подвалов и бараков, где в огромных комнатах (40-50 метров), разгороженных ситцевыми занавесками на углы, жило много семей, в квартиры из 5-10 комнат, потеснив тех, кто жил так вольготно. Профессоров (Преображенский) не теснили. Другое дело, что "квартирный вопрос" оставался актуальным до Хрущева, да и потом решался трудно. Да и сейчас не легче. Самое главное: когда до революции рабочие жили в углах, отгороженных занавесками и в бараках -- тогда разве не было квартирного вопроса? Точней -- его не было потому, что его даже не ставили! гом их антипод. В двадцатые годы были люди, преданные революции, готовые самоотверженно ей служить, отдать за нее жизнь. Это были личности. Герой Урбанского в фильме "Коммунист", Кононова, в фильме "Чукотка", Павел Корчагин Н. Островского, А.Гайдар -- в 15 лет командир полка -- это не нафантазированные, а реальные герои своего времени. Советский человек, сформировавшийся уже в СССР, как типичное и, в значительной степени, массовое явление, появился позже. Пожалуй, в начале 30х годов. Его формирование хорошо отобразил В. Каверин в своем романе "Два капитана" в образе Сани Григорьева. Человека хорошо характеризуют его ценностные ориентации. Советского человека характеризуют его отношение к труду, к обществу, к образованию, его чувство долга, отношение к другим людям, к деньгам, к культуре. Особенно к деньгам. Советское общество воспринималось как общность трудящихся. Жить понастоящему, значило трудиться для общества, "пользу приносить", как говорила еще Чеховская героиня. В социологических опросах даже в семидесятых годах на вопрос "Что главное для вас в труде?" из вариантов возможных ответов на первое место ставили почти наравне: "высокий заработок" и "польза для общества, для людей". На последних местах -- "возможность продвижения по службе" (карьеризм, как считалось) и "интересная по содержанию работа": полярные ответы -- полярные люди. Социологический опрос, который я проводила на Алюминиевом заводе, это подтвердил. Приносить пользу -- это естественная потребность человека, которая проявляется уже в детстве, а позже в нормальном обществе сохраняется. Бессмысленная работа всегда воспринимается как наказание: "таскать воду в решете" (в дырявом ведре), такое наказание, говорят, было в монастырях. Высоко ценилась в труде возможность общения, особенно среди женщин. Из мер поощрения молодежь (до 25 лет) выше ценила наглядные, всем видные оценки: вымпел на рабочем месте, портрет на доске почета. Взрослые выше ценили звание "Лучший по профессии" -- будучи квалифицированными, они могли на него претендовать. К моему удивлению, на первое место опрашиваемые поставили звание "Ударник коммунистического труда", которое мне казалось официозным. Может быть, ценилось то, что это был нагрудный знак -- что-то похожее на орден или медаль. Вижу, слышу: "сово-ок!". Может быть, снобы изменят свое отношение, если узнают, что социологи всех западных школ отмечают важность для работника признания(!) и уважения(!). Перечисленное -- формы удовлетворения этой потребности. То, что труд в СССР был не на хозяина, а непосредственно на общество (так казалось), имело свое немалое значение. Несколько примеров. На Павлодарский, строящийся, тракторный завод в 1956-1960ые годы приехали выпускники техникумов и вузов из Украины, Белоруссии, из России, конечно тоже. В своем большинстве (все, кроме одного) они выкладывались полностью. Работали безотказно, куда пошлют, сверхурочно, если было нужно -- не по принуждению. Мастер участка разливки стали, если не было стропальщика, становился на его место, за что мы его ругали -- его дело было организовать людей, а не работать за них. Он проработал так всю свою жизнь, до пенсии. Другой (безобразный) случай -- мастер, уличив контролершу ОТК в халтурной работе (не в первый раз) влепил ей пощечину. В жаркий день в обед мы зашли в душевую, где она сидела и плакала. Я долго не могла видеть его. Но так он "болел" за дело. В восьмидесятые годы я прочла в каком-то журнале, что в Америке очень ценят наших специалистов и не только за квалификацию. Об одной женщине хозяин говорил, что, если надо, она остается после работы, откликается на любые инициативы. Она любила вспоминать, какой в СССР у нее был прекрасный начальник цеха: работал, не жалея себя, и она всегда с удовольствием ему помогала. Это поражало ее хозяина в США. Моя подруга, лучший в городе офтальмолог. Вечно консультировала и лечила "по просьбе". Иногда возмущалась, но никогда не брала денег или подарков, хотя в поздние годы это было общепринято (в Москве это было принято еще гораздо раньше). В шестидесятые годы заочники, приезжая на сессию, просили меня прочесть им курс в полном объеме (заочникам в сессию давали процентов 40 часов). Я с удовольствием читала сверх своей нагрузки, даже была польщена. Недавно приезжал из Швеции сын моих друзей, бывший наш студент, инженер-механик. Он работает на небольшой фирме -- человек 30, по переработке рыбы. Его хозяин пользовался сервисными услугами малых предприятий по ремонту и обслуживанию оборудования. Он предложил отказаться от этих услуг и взялся один заниматься всем оборудованием. Попробовали. Получилось очень хорошо. Я думала, что он стал зарабатывать втрое больше, но оказывается в Швеции установлен рубеж заработка, в том числе для рабочих, после которого резко возрастает налогообложение. Но ему компенсируют натуральной оплатой -- продукцией фирмы, предоставлением дополнительных выходных и отпускных дней. Мой родственник, талантливый конструктор станков в возрасте за 50 лет, приехав в США, быстро освоил компьютер, хуже -- английский и так же поступил на небольшую фирму по изготовлению долгослужащего инструмента. Он тоже -- сам проектировал, разрабатывал технологию и контролировал изготовление самого сложного инструмента. В Одессе, когда в 90 году отпустили зарплату, ему в КБ сразу установили оклад 1000 р. в месяц (неслыханная зарплата). Хозяин платил ему много больше и во всем шел навстречу. Еще один случай, уже не об отношении к работе, а об ответственности за общее дело. В литейном цехе, где я работала, начальником цеха был некий Б.Н. Ким. Он работал отлично: умел организовать работу, знал дело, всегда доброжелательный, никогда ни на кого не кричал: умел как-то так удивиться, взглянуть и человек сразу понимал свои просчеты. Умел выслушать возражения, уважал и ценил людей. Его повысили, а на его место поставили нашего же работника, которого мы, в основном, знали как заядлого рыбака и охотника. Упрашивали Кима остаться, но, конечно, безуспешно. И вот мы, ИТР цеха, нас было человек 12-14 (я была самой старшей -- мне было 32 года) пошли к новому начальнику и стали его убеждать, что ему следует отказаться, т.к. цех непростой, квалифицированных работников мало -- все молодежь -- и он не справится. Он мялся, жался, что-то бормотал, мы ушли, само собой, ничего не добившись. Работали все вместе за него. Сейчас это смешно! А ведь по сути это была ответственность советского человека за общее дело. "Сово-ок! -- скажет "демократический" сноб, -- Ну, и зачем это нужно? Выматываться? Вкладывать душу? Надо профессионально работать и хорошо зарабатывать. Все!" Вряд ли он поймет, тем более согласится, что работа -- не просто умелое выполнение определенных действий. И даже не только признание твоей квалификации. Это еще участие в жизни общества, сознание своей ответственности перед ним. "Сово-ок! Сово-о-ок! Безнадежный совок!" -- приговор сноба. А вот представьте, что это врач и он тоже относится к делу просто как к профессиональному умению. Или воспитатель в детдоме. Ну, и что? Добросовестное, внимательное отношение к больному входит в понятие профессионализма. То же и воспитатель в детдоме. И потом: от того, что я экономист, конструктор, билетер в кинотеатре, я, что не могу чувствовать свою причастность к общей жизни? "А! Совок!" -- махнет рукой сноб. Когда контрреволюция совершилась, и стали рушить все подряд, хотели отменить профессиональные праздники: "День учителя" (шахтера, металлурга, врача, энергетика и пр.) -- все эти "совковые" праздники. Признаюсь, что я тоже их никогда не ценила и никогда не праздновала. Но к удивлению "демократических" снобов, тогдашние депутаты, наверное это было еще на Верховном Совете, проголосовали против. Теперь я стала понимать, что профессиональный праздник -- это день людей одного "цеха", признание значимости дела, которым они занимаются. "Совковые штучки! В жизни все просто -- ты работаешь, тебе платят. Ты работаешь, чтобы жить в свое удовольствие. Жить, чтобы работать -- это не нормально. Ну, может чудаки -- ученые, писатели, там моцарты и матери терезы. Нормальный... ладно, обычный человек работает, чтобы жить". Ну, а политик? "И политик тоже! Им нравится власть, вот и все. Они работают, чтобы жить во власти". Что ж, очень часто так оно и есть, увы. Отношение советского человека к образованию. Образование, образованность -- признавались большой ценностью. Дать детям образование -- это стремление было уже в пятидесятые годы. В предместье Иркутска, где мы жили с 1951 года, многие малообразованные рабочие комбикормового завода, мелькомбината и мясокомбината -- стремились дать детям образование. И, главное, многие дети хотели учиться. Предместье -- не город. Там оседает городская пена: пьянство, распущенность, драки. А сколько было в детях стремления учиться, а у родителей -- помочь. "Чтоб были не такие, как мы, темные". "Учиться, учиться и учиться" -- простите за банальность. Это стремление было бескорыстным. Рабочие зарабатывали, чаще всего, больше. Самый убедительный довод, о котором я уже писала: врачам платили мизерную зарплату, а в мединституты конкурс был -- один из самых больших. В мои студенческие годы я наблюдала, как дети из самых простых семей (тогда их было большинство -- первое поколение, получавшее высшее образование), как они менялись. Как отличались выпускники от первокурсников. Ходить в театр, на концерты, считалось для студентов обязательным. За 4-5 лет они становились, если не интеллигентами в высоком смысле, то интеллигентней, развитей, с более широким кругозором. Все зависело от личности. Я уже писала о роли в образовании библиотек, радио (черной тарелки). Для многих детей оно было окном в мир настоящей культуры. Моя одноклассница с небольшим горбом, из семьи, где не читали и о многом не слыхивали, уже в десятом классе была очень начитанна, любила классическую музыку, для продолжения образования выбрала институт иностранных языков, после окончания пошла в аспирантуру. Такой же путь прошли В. Распутин, В. Третьяков, А. Вампилов -- все тоже сибиряки из моего поколения. Я работаю в вузе с 1965 года и могу сравнивать. В те, шестидесятые -- начало семидесятых годов, студенты всех форм обучения учились со всей серьезностью. Различались, конечно, развитием, но главное -- природными способностями. И мы -- вуз молодой -- неопытные и "неостепененные", в большинстве, преподаватели выкладывались полностью. Наши первые выпускники были совсем не плохо подготовлены и многие из них выросли в прекрасных специалистов, а многих к тому же отличал высокий уровень развития. В институтской библиотеке, помимо специальной, была разная литература. Были студенты (технари), которые брали читать и Вольтера, и Плутарха, не говоря уже о классиках художественной литературы русских и мировых. Конечно, единицы! Но были! Макулатуры библиотека не приобретала, а поп-культуры не было вообще. Соцреализм софроновского разлива ни эмоционально, ни интеллектуально, не в силах был серьезно навредить. Так мне кажется: читали (те, кто читал) бездумно и забывали быстро. О комсомоле. В Грузии, где я жила с 1944 по 1951 г. молодежь была по-настоящему преданной идеям социализма. Мы были убеждены, что все безобразия -- это в Грузии. А в России -- настоящий социализм. Между тем в Грузии, может быть потому, что страна маленькая, бюрократизма было гораздо меньше. Там помнили меньшевистских вождей и критически относились к большевизму. Помнили даже царскую фамилию: учительница географии, чудесная старая дева, как-то сообщила нам радостную новость -- родился наследник престола! Это было для меня экзотикой. Там гораздо меньше доносили и меньше боялись доносов. Когда арестовали моего отца в Москве (в командировке), нас через третье лицо предупредили о том, что будет обыск. Все было как-то, я бы сказала по-семейному. Зато там уже тогда процветало воровство, коррупция, спекуляция. Все это, включая то, что я назвала "по-семейному", воспринималось мной тогда как отсталость. Комсомольская организация в нашей женской школе была очень активной. Духовным лидером была моя подруга, человек необычайной внутренней красоты. Умная, добрая, она была властительницей дум -- Изольда Бузиашвили. Мы боролись! За качественную учебу (занимались с двоечниками), за справедливость, за развитие кружков. Однажды директриса приказала нам проголосовать за представителя горкома комсомола делегатом на городскую комсомольскую конференцию. Мы, сговорившись, проголосовали за свою кандидатуру. Скандал был страшный. Провели следствие, но никто не оказался штрейкбрехером. Это было очень по-детски, хотя нам было по 16-17 лет. Но мы этим жили. В Иркутске, в институте я попыталась "включиться" в комсомольскую работу. Но там не было намека на живую жизнь, на инициативу. Была модель партии -- скучный бюрократизм. Я быстро отошла от всякой активности. Больше ни в какие организации никогда не вступала. Чтобы закончить о Грузии. Изольда поступила в Плехановский институт, но, проучившись два года, заболела туберкулезом и вынуждена была вернуться. Когда мы позже встретились, она была ужасно разочарована -- Московский "социализм" не оставил ей никаких иллюзий. Она не мучилась сомнениями, как я. Она просто увидела, что все не так, все грубо, жестоко, и отставила эту сторону жизни решительно и навсегда. В институте работали кружки (за которые мы так сражались в Грузии). Парадоксальным образом, они оставляли меня равнодушной. Но и без комсомольской работы само собой разумелось (для большинства!) что мы готовимся работать, создавать, строить. Были уже тогда будущие бюрократы, карьеристы. Интересно, что они ясно виделись в этих качествах. После разоблачения Сталина начался, без преувеличения, огромный подъем. Но об этом я уже писала: целина, строительство новых предприятий (на одном из них я работала). Отношения между коллективами -- типично советский феномен. Когда строился новый завод, старые предприятия принимали на стажировки молодых рабочих и специалистов -- делились опытом. И кадрами тоже. Так, в Кутаиси на новый автозавод главным конструктором послали из ЗИСа (теперь ЗиЛ) конструктора "Победы", прекрасного советского послевоенного автомобиля, Кригера (если не ошибаюсь). Как он не был сослан, будучи немцем? Главный технолог, главный механик -- были отличные специалисты. В 1961 г. я начала работать на строящемся тракторном заводе в Павлодаре. С организацией и планированием в литейном производстве никто не был знаком, меня послали на ЗиЛ (это тогда было одно министерство). Там мне объясняли и давали методику планирования, учета, анализа литейного производства. Экономисты цехов -- даже свои личные журналы (методики). ЗиЛ в тридцатые годы принял методологию организации, планирования, учета и анализа автозавода Форда. За один месяц я получила там больше, чем за двухлетний курс организации и планирования в институте. Экономисты ЗиЛа делились опытом совершенно бесплатно, с готовностью. Гораздо позже, в семидесятые годы я с той же целью ездила на ВАЗ. Там была создана всесоюзная базовая школа (методология Фиата, адаптированная ВАЗом). Бесценный опыт я использовала и развила не только в хоздоговорной теме, но и в лекциях и практических занятиях со студентами. То же самое было в вузах. Ведущие по профилю вузы передавали вновь созданным методические наработки (курсовых, дипломных работ, практических занятий). Даже часть библиотечного фонда. Позже я уже сама делилась своими методическими и учебными наработками с новыми, да и старыми вузами. Дипломникам на преддипломной практике специалисты (помня свою страдную пору) в большинстве случаев охотно давали материалы. Теперь дипломнику, если это не заочник, который сам обладает материалами, не дают ничего: "коммерческая тайна" или "know-how" (которыми там не пахнет). Тем более ни одно предприятие или вуз не открыты для передачи своего опыта другим. Разве что за плату, в редких случаях. "Это нормально -- конкуренция", -- скажете вы -- "изобретайте, нарабатывайте сами. Победит тот, кто наработает лучше". Не знаю. Кто победит? И потом, оттолкнувшись от того, что я взяла у другого, я иду дальше. В науке -- именно так движется ее развитие. Не знаю. Преподавателю очень важно знать, что происходит на реальном предприятии. Это наполняет лекции и практические занятия реальной жизнью и ее движением. В этом смысле дипломные проекты дают бесценный материал и руководителю дипломного проекта. Товарищеская взаимопомощь на работе -- была правилом. Не без исключений. Но на людей, которые не хотели помочь молодому специалисту или просто новому сотруднику, смотрели с осуждением и неприязнью. Трагическое и одновременно омерзительное общественное явление -- дедовщина, появилось гораздо позже. Ни в пятидесятые, ни в шестидесятые годы ее не было. В Биробиджане, где я работала по распределению на заводе, молодые рабочие, мои ровесники и моложе, имели по 4-5 классов образования. Семилетка -- был уже почти интеллектуал. Десятиклассник был один, и на него смотрели с жалостью -- кончил школу и не поступил в институт! Впервые я столкнулась с еврейской народной массой -- из Украинских, Белорусских и Молдавских местечек. Даже из Италии и США приехали в свое время евреи, узнав, что есть еврейская автономия. Кузнецы, токари, сварщики и деревообработчики, маляры и пр. -- добрые отцы и матери семейства с пятью, шестью и даже с десятью детьми. После службы в армии ребята приезжали не просто повзрослевшими, но гораздо более грамотными, развитыми. С ними было проще работать. В армии между солдатами и офицерами (лейтенантами, старшими лейтенантами) разница в возрасте была невелика и между ними были товарищеские, даже скорее братские отношения. Мой муж был старшим лейтенантом, авиатехником. У него в подчинении был механик, здоровенный парень. Ему не хватало еды. Муж просил у официантки в столовой (офицеров в еде не ограничивали): "Дай пару котлет, хлеба и компот" и носил своему Попе. Механик был молдаванин и за свою фамилию переносил насмешки. Он советовался: "Товарищ ст. лейтенант, а что если мне переменить фамилию на Попов?" Муж убеждал его, что он обидит своего отца. Так же относились к своим механикам его товарищи. Однажды мы гуляли летом. Навстречу шел Попа, козырнул и мы разошлись. Через квартал -- навстречу патруль. Я не успела ничего понять, муж бросился назад. Оказывается, он заметил, что Попа слегка выпил, ему за это могло влететь, и муж предупредил его, чтоб свернул и переждал патруль. Лет через пятнадцать я услышала слово "дедовщина". Дедовщина, дедовщина! Я спросила -- что это такое? Я не могла поверить! Как это можно? В армии есть дисциплина, командиры, контроль. Милиция и КГБ, наконец. Как такое возможно? Говорят, что это связано с тем, что раньше в армию не брали судимых уголовников после лагерей, а теперь берут всех подряд, что бывшие зэки завели там свои порядки. Что значит "завели"? Это же явление практически легальное! Говорят так же, что сократили сержантский состав и "деды" выполняют функции младшего комсостава и этим облегчают работу офицеров. Но это не "совковое" явление. Вот уже 17 лет как рухнул Советский Союз, а дедовщина не стала меньше. На Афганской войне была дедовщина! Армия стала не та. Дух товарищества, дисциплины стал не тот. Самоуважение и уважение к Армии в народе тоже стало не то. Армию уважали и любили. Дедовщина и рукоприкладство офицеров привели к тому, что от армии бегут как от чумы. Поступают в платный вуз, чтобы "откосить". В царской армии не было дедовщины: солдат унижали и избивали офицеры (читайте тот же "Поединок" Куприна!). Не знаю, что хуже. Говорят, что батька Лукашенко быстро справился с дедовщиной раз и навсегда, спрашивая не с тех, кто избивает, а с командиров части и их начальников. Если командир части знает, что лишится звания и должности, будет уволен, он сразу наведет в своей части порядок. Важной, может быть важнейшей, чертой советского человека было отношение к деньгам. Недавно в передаче "Рожденные в СССР" сын С. С. Смирнова, замечательного советского человека, совершившего Поступок -- воскрешение защиты Брестской крепости, А.С. Смирнов перечисляя убогость советского бытия (в отличие от нынешнего?) скороговоркой назвал -- отношение к деньгам, мол: "Не умели ценить такое благо как деньги!" Деньги, очевидно, символ благополучия, свободы... Чего еще? Силы? Власти? Возможностей? Наверное, все-таки последнее -- возможностей и свободы. Убогим был совок, не имел и не хотел иметь возможностей и свободы, которую дают деньги. Оставим в стороне то, что все это сейчас деньги дают только тем, кто их имеет. Оставим в стороне даже то, что их имеют далеко не лучшие. Что квалификация, реально приносимая польза людям, в конце концов -- делу, труд, часто тяжелый, даже талант, далеко не всегда вознаграждаются по заслугам и не приносят этих самых денег, свободы и возможностей. Остановимся (пока) на таком важном для писателя, художника (А. Смирнов кинодеятель) -- моменте как побуждение. Л.Н. Толстой... Впрочем, сейчас у "интеллектуалов" Л. Толстой "не в моде". Его морализаторство, его долгие фразы, погружающие в ход мысли, им надоедают. Но я старомодна. Толстой был с юности одним из воспитателей моей личности. Для меня он жив, так же как его Пьер Безухов и другие. Так вот, Толстой ценил людей даже или не столько по поступкам, а по побуждениям, о важности которых он где-то пишет особо. И это очень верно. Личность характеризуют побуждения даже в большей степени, чем поступки. Можно свершить благо из корысти. Я уже писала об отношении к труду молодежи пятидесятых-шестидесятых, моих сверстников и тех, кто на 8-10 лет моложе меня. Мы жили, чтобы работать и приносить пользу. Это не декларировалось, упаси бог! Об этом никогда не разговаривали. Но это так было. Ехали на работу, куда посылали. Ехали на целину, позже на БАМ. Меня послали на маленький завод в Биробиджан. Я очень любила и люблю Иркутск. За несколько недель до отъезда приехал из лагеря мой отец. Мне очень хотелось вернуться домой. Когда я приехала на работу, оказалось, что меня не ждали: я нарушила чьи-то планы. Я очень обрадовалась и хотела забрать документы. Парторг завода, некий Лямин, позвал меня к себе и долго убеждал, что я нужна, что на заводе только у директора высшее образование, что молодые, свежие силы... что это мой долг... И я осталась. Он не должен был так делать. Действительно техническое и экономическое руководство имело среднее образование. Но среди них были прекрасные специалисты, а я была не уверена в себе, только что с институтской скамьи и училась у них. При низкой зарплате многих проблем, которые есть сейчас, не было. Бесплатная медицина -- вопреки А.С. Смирнову, который в интервью ("Рожденные в СССР") отмахивался от нее: "Какая там бесплатная?! За роды -- плати..." Платили в столицах и на Юге. В провинции не платили. Да и в Москве вполне нормально рожали и те, кто не платил. О медицине я уже писала. Бесплатное образование. Надеюсь, А.С. Смирнов не давал взяток своим педагогам -- сам сдавал. Это все ложится тяжелым бременем даже для среднего класса, не говоря о низшем слое, а тем более о низших классах в тех же США. Мои двоюродные сестры получили в СССР высшее образование. Внучка одной сестры учится в университете -- ее отец зарабатывает много. А сын другой окончил колледж и остался без университета, родители были не в состоянии его оплачивать. Путевки -- санаторные, туристические, в дома отдыха были недороги, а на заводах были почти бесплатно. В семидесятые годы люди ездили и по нашей стране и в соцстраны. Было бы лицемерием восхвалять возможности советского человека. Но говорить о возможностях широких слоев населения сейчас -- нечто худшее, чем просто лицемерие. Это уже вопрос совести. О материальных притязаниях интеллигенции. Великий советский танцовщик и артист В. Васильев в начале "перестройки" говорил о том, что в СССР творческая интеллигенция нищая. И вот недавно в серии передач, посвященных его юбилею, по каналу "Культура" он говорил о великом прошлом Советского балета, о нашем вкладе в мировой балет -- "драмбалете" ("Ромео и Джульетта","Спартак", "Карменсюита", "Анюта" и др.), о нашей балетной школе и великих балетмейстерах. Он говорил о Р. Нуриеве, о том, что за границей он танцевал иногда божественно, а иногда посредственно. Как объяснил ему Нуриев, за границей он танцевал больше двухсот спектаклей в год (т.е. иногда -- каждый день) и получал двести пятьдесят тысяч долларов и больше в год. Наши гении танцевали два-три спектакля в месяц, и каждый спектакль был актом высокого творчества. И добавил, что да, получали мы немного, но этого хватало, зато это было подлинное искусство. Слушая это, я вспомнила как до нашего "капитализма" он ждал чего-то лучшего, и как, оглядываясь назад, он видит, что лучшее было у нас. То же сказал в передаче "Рожденные в СССР" канал "Ностальгия" кинорежиссер: Да, раньше была цензура, мешали, терзали, но когда, наконец, давали, деньги, не вмешивались в процесс. Режиссер сам выбирал исполнителей, не жалел пленку (плохого качества, отмечу я), но делал то и так, что и как он видел (Правда потом могли положить фильм на полку). Да, теоретически сейчас они могут снимать все, что они хотят. Но дело упирается в деньги. Сейчас спонсор, если он найдется, требует, чтобы роль дали тому, кому хочет он ("Кто платит, тот заказывает музыку"). Собеседник (В. Глазунов) поддержал его: "да, мы жили бедно, но..." "Я не считал, что я живу бедно", -- с горячностью перебил его режиссер (к сожалению, не помню, кто это был: я его не знаю, но кто-то известный). И я ошеломленно подумала: ведь правда! Мы жили очень скромно. До защиты диссертации я получала 160 р. С хоздоговорной работой иногда -- 260. После защиты, соответственно -- 320-460. Надо было помогать сыну, который учился, ездить к родителям. Но и тогда, когда получала меньше, я тоже не считала, что я живу бедно, хотя мои друзья на заводе получали много больше и их снабжали гораздо лучше, чем "снабжалась" я. Вот эта непритязательность, наверное, одно из главных свойств "совка". Да, мы жили примерно одинаково ("совок, сово-ок!"), кроме воров, взяточников, крупных чиновников и знаменитых деятелей искусства и науки. Это меня не волновало. Нисколько. Мне нравилось красиво одеваться, и я имела не много, но тщательно продуманный гардероб. Роскошная одежда меня не привлекала. Покупала книги. В доме старалась (успешно) наладить уют. Мало ездила, но это по другим причинам -- вполне могла бы каждое лето ездить по турпутевкам: они были вполне доступны для меня. Роскошные отели мне были безразличны. А впечатления можно было получать самые богатые. Вот за границу ездить было невозможно. Это действительно большая потеря. Я всю жизнь мечтала поехать в Испанию, в Израиль, в Англию. Кто-то проницательно заметил, что бездарный завидует деньгам, карьере, положению, а одаренный -- таланту. Можно сказать и иначе: "ориентированный на потребление и ориентированный на труд" или: "ориентированный на то, чтобы получать и отдавать". Мой знакомый, замечательный художник Сергей Измайлович Соколов, был настоящий русский интеллигент. Его редко выставляли, мало продавали. Он жил как настоящий аскет. И был верен своему призванию. Когда я бывала у него дома, в Москве, аскетическая обстановка его быта (несомненно вынужденная) вызывала у меня чувство вины и даже стыда: моя очень скромная обстановка, мое пристрастие к домашнему уюту казались мне мещанскими, недостойными. Непритязательность не означает серость и привычку к убогой жизни! Не означает и отсутствия потребности в нормальной жизни. Если бы жизнь была устроена так, что за свой труд человек мог бы получить просторную, удобную, благоустроенную квартиру, машину (совсем не обязательно БМВ или Мерседес), возможность свободно покупать разнообразную еду и качественную, красивую одежду. Теперь -- качественный компьютер и бытовую технику. Пользоваться сервисом. Возможность ездить по миру, удовлетворять свою любознательность. Кто бы отказался? Кто бы не приложил необходимые усилия, добросовестность, умения? Не стремился овладеть профессией? Но ведь речь не о том. Речь о шкале ценностей. Развить шкалу ценностей, т.е. суть личности -- это гораздо трудней. Так что же, "совок" -- это плод фантазии В.Новодворской и К0? Увы, нет. При всех его несомненных для меня достоинствах советский человек не мог не быть искалечен уродливой системой, о которой я писала выше. Он был чище, бескорыстней, ориентирован на подлинные ценности -- полезный труд, образование, культуру, взаимопомощь. Все это было для него типично. И это говорит только о том, что наша система, в своей основе, была более здоровой, чем та, в которой тотально все превращается в товар. Могла бы быть здоровой, если бы не была изуродована, о чем я пишу выше. Но она была изуродована, и это не могло не сказаться на советском человеке. Прежде всего, советского человека усиленно оболванивали, потом обманывали и, наконец, усиленно пугали. Начнем с первого. До пяти лет, по К.И. Чуковскому, человеку все внове и он постоянно задает вопросы -- Почему? Зачем? Для чего? Позже он привыкает к тому, что видит, слышит и узнает, и начинает принимать это как должное. Конформизм в разной степени присущ всем людям: принимать то, что господствует, жить, думать, даже чувствовать как окружающие. Это м.б. и хорошо и плохо. В сфере мыслей, взглядов и убеждений это может быть грозной опасностью: независимость мыслей -- удел немногих. Очень немногих. В этом отношении советский человек ничем не отличался от всех. И в хорошем. И в плохом. Его убеждали, что он живет при социализме. Он верил. Что социализм (в том виде, какой он знал) -- самая лучшая система в мире. Он не очень верил. Студентов вузов учили по "первоисточникам". Они явно и вопиюще противоречили действительности. Это не могло не вызвать вопросов, сомнений, протеста. Я уже писала об этом мучительном противоречии, которое разрешалось упреком самому себе: "наверное, я чего-то не понимаю". Не говоря о том, что не все были студенты, что не все студенты вгрызались в первоисточники: многие бездумно принимали на веру все или почти все. Но в этом советский человек ничем не отличался от любого другого. Второе -- обман. Бездарная власть бездарно использовала бескорыстную готовность строить социализм и приносить пользу людям, стране, жертвовать своими удобствами, здоровьем, жизнью, ради будущего благополучия своего народа. Посылали на целину и продолжали закупать за границей зерно. Значит, проблему подвиг народа не решал? Строили заводы тяжелой промышленности, военные заводы, и еще, и еще, и еще. А мебели, одежды, обуви, жилья, мяса, масла -- не хватало. Когда же, если не построим, но хоть двинемся к социализму? Дарили оружие Египту, Ираку, Ливии. А там арестовывали коммунистов. Постепенно доверие к власти стало иссякать. Его сменило самое худшее -- равнодушие. Как сказал кто-то: можно обманывать немногих в течение долгого времени; можно обманывать всех, но недолго. Но нельзя долго обманывать всех. Равнодушие было сдобрено, у кого как: насмешкой, цинизмом, приспособленчеством. В конце семидесятых годов я снова попала в командировку на ЗиЛ. Зам. главного экономиста по внутризаводскому планированию была та же женщина. Она жаловалась мне на перемены: никто не хочет работать в цехах. Раньше (в пятидесятые, шестидесятые годы) работа на ЗиЛе была почетной. Рабочие гордились и своим заводом, и своим трудом. Попасть на завод было трудно: стояли в очереди в отделе кадров. Сейчас большая текучесть, никто не хочет идти в цеха. Там работают лимитчики, чтобы получить прописку, и приезжие, которые хотят побывать в столице. Получают общежитие, а на работу ходят один-два раза в неделю. И не выгонишь: работать некому. Москвичи на завод не идут (куда же интересно они шли?). И третье -- страх. Советский человек был несвободен не только потому, что не мог переехать из деревни в город (у него долго не было паспорта), переехать в другой город (во многих городах не было свободной прописки), не говоря уже о другой стране. Или просто поехать в Рим или в Австралию в отпуск. Советский человек боялся сказать что-то не то. Боялся критиковать на собрании начальство (отомстит), высказать свое мнение, защитить невиновного, несправедливо уволенного (самого уволят). Как определил Виктор Ерофеев "совок" -- это насмерть перепуганный человек. В этом не было ничего специфически советского, точ-ней -- связанного с социализмом. Был роман знаменитой американской писательницы (не привожу ее фамилию, т.к. не уверена, что правильно ее помню) об университетской жизни в эпоху маккартизма. Американцы, которые с молоком матери впитывают сознание, что они свободные граждане свободной страны, и законно этим гордятся, стоило ввести систему тотальной подозрительности и преследований, враз забыли о своих правах. Им грозила не тюрьма, не смерть, а всего лишь потеря работы. И они "потеряли лицо" -- университетские профессора! Они вели себя точь в точь как наш перепуганный "совок": с коллегами, которые не прошли проверку на лояльность и были уволены, или даже еще не были, но им увольнение грозило, говорили шепотом, и тогда, когда этого никто не видел, боялись здороваться. В общем, вели себя точно так, как соседи по дому, когда в 1950 году узнали, что мой отец арестован. Вы скажете, что там это было недолго, и быстро были восстановлены демократические нормы. Это верно. Но природа советского человека была обычная, ничего специфического -- нормальная реакция на ненормальные обстоятельства. Были такие, кто не хотел верить и не верил в ложь и клевету. Их было немного. И они молчали. Точней, говорили тихо, в своем кругу. Тех, кто не молчал, было мало -- единицы. Очень интересным может быть специальное исследование появления антисоветских, точней антисоциалистических настроений. Я не имею возможности производить исследования. Но мне кажется, что первой ласточкой еще не протестного, но отчужденного настроения у молодежи были "стиляги". Они появились давно -- в середине пятидесятых годов -- молодые люди, которые хотели быть не как все. Пока чисто внешне. Они носили узкие брюки, длинные волосы. Молодежь относилась к ним с насмешкой. Их было мало. С удовольствием пели: "Ваня Синягин в село из столицы, командирован был как агроном. И хоть и путал он лук с чечевицей, зато в стилях моды он был знатоком. Прической он похож был на Тарзана, называл он линдой гопачок. Девушки вздыхали, так его и звали агростильномодный дурачок". Стиляги открыли дорогу моде: молодежь стала следить за модой, узкие брюки, джинсы, модные рубашки -- это их наследие. Потом противостояние стало серьезней, глубже. Рок-музыканты -- это уже протест против казенщины, которая была рупором официальной идеологии. Потом металлисты, рокеры и т.д. Комсомол выдыхался. Был официальной трескотней и, главное, скукой. С появлением обуржуазившихся чиновников, появились племянники, племянницы и дочки -- хихикающие над всем социалистическим, над самим этим словом. Они были пусты. Хотели удобно устроиться, жить красиво. Они собой ничего не представляли. Если совок -- это ничтожество, не имеющее ничего за душой, бездумно повторяющее набор пустых слов, новые Эллочки Щукины, то именно эти дочки, племянники и племянницы, а заодно и сыночки -- совки. Рожденные гибнущим обществом. Но в этом тоже ничего нового: это примета любого загнивающего общества. О советском народе. На последнем съезде Советских Писателей писатели-почвенники в своих выступлениях говорили, что русский народ оттесняют другие народы, что никакого советского народа не было и нет. С издевкой: "Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз". Писатель из Средней Азии (!) пытался возразить, что никто не отрицает существования малой родины! Речь не о том, а о том, что у всех нас есть одна общая Родина -- Советский Союз!" Поразительно! Но они, шовинисты, не хотели Большой Родины. Почему? Потому что русский народ в СССР якобы обезличивается, теряет свою особость. То самое, Тютчевское: Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить У ней особенная стать В Россию можно только верить. Я согласна. На сто процентов. Но это же можно сказать о любом другом народе. О грузинах, например. Их тоже нельзя понять умом, потому что надо чувствовать быт и бытие родного дома, туман высоко в горах, когда в полной тишине пастух на рассвете гонит стадо коров в долину. У них слово "человек" обозначается двумя словами -- "каци" -- мужчина, человек и "адамиани", по-русски говорят в этом смысле -- человек с большой буквы, или -- настоящий человек, но это как в любом переводе не точно. Есть в классической грузинской литературе поэма, которая называется "Кация адамиани?". Это не тавтология. Переводчик перевел на русский язык: "Человек ли он?", но это можно понять и как сомнение в его человеческой сути. А дело гораздо глубже: Большой, Настоящий, человечный, ближе всего -- личность. Можно подбирать другие эпитеты, которые подразумевает смысл слова "адамиани". Я, к сожалению, не выучила грузинский язык, хотя прожила в Грузии ключевые в жизни человека годы -- с тринадцати до девятнадцати, но это я запомнила. Их неспособность к бюрократизму, формальному отношению к людям: "Свой же человек, тетки Маро сын!". В какой-то степени это означает -- "наш же сын!". По молодости лет мне казалось это провинциализмом, отсталостью. Это добрый, глубоко человечный народ. Если на улице упадет человек, подбегут сразу двое-трое, женщины с соболезнованиями -- "вай", примутся поднимать. Мою маму, которая позже со смехом вспоминала, что упала лицом в грязь (буквально) привели две незнакомые женщины домой. Когда я желая продемонстрировать ловкость, вспрыгнула в Тбилиси на тротуар и растянулась, ко мне подошел и стал поднимать пожилой человек. Я была морально сокрушена, не помню, поблагодарила ли? Можно много вспоминать об учителях. Это не значит, что у них нет чиновников, воров, хулиганов, преступников, хамов, злобных националистов. То же можно сказать о поляках, таджиках и пр. Надо родиться в этой среде, расти, жить, знать быт, язык, музыку, природу, любить его, чтобы чувствовать его особость. Я живу среди казахов, не знаю (и это непростительно) их языка, но чувствую их доброту, простодушие, доверчивость, их удивительную восприимчивость к другой, в частности, к русской культуре, к языкам. Опять это не исключает в отдельных людях чванливости и всех смертных грехов. Это при том, что к ним, как и к грузинам, многие относились и относятся свысока. Среди них есть люди, которые не могли (не могут) избавиться от чувства, что они ниже и потому сейчас они так жадно хотят доказать себе и другим, что они великий народ. И докажут. Столько умной, блестящей молодежи сейчас появилось. В них можно только верить. То же киргизы. Как великий советский писатель Чингиз Айтматов, гениально написал о старике Момуне и его зяте Оразкуле ("Белый пароход"). Момун -- старик безграмотный или малограмотный, в потрепанной одежде, смирный, с его золотым сердцем и безошибочным чувством, где добро и где зло, с его любовью к внуку и беспомощностью перед зятем Оразкулом. И зять Оразкул -- дай ему протолкнуться и какой советский чиновник вырастет! Да он уже и есть маленький советский чиновник. А Ф. Искандер? Разве он не пишет о народе, который умом не понять и в который можно только верить. Я не говорю уже о Фейхтвангере и его любимых немцах. Он их понимал не умом, а сердцем, да еще в такую страшную пору. И он верил в них. В одном из лучших своих романов "Изгнание" Зепп Траутвейн и его жена Анна -- это немцы, а чума нацизма -- это страшная, позорная, но болезнь, которая не может не пройти (Кто застрахован от эпидемии?). Э.М. Ре-марк -- то же самое. Лев Копелев пишет о почти религиозном отношении немцев к труду -- честному, добросовестному, качественному, добавим -- талантливому. Он знал немцев. И любил их. Он их понимал и в них верил. В немцев в эпоху фашизма, можно было "только верить", и они не обманули эту веру: в Западной Германии из них вытравили юдофобство и ксенофобию. Многонациональный советский народ -- был ли он? Каждый народ, сохранял в большей или меньшей степени, свой язык, традиционный образ жизни, традиционные ценности, любовь к своей "малой родине", своей культуре и обычаям. В деревне -- больше, в городе -- меньше. Но все народы приобретали общие черты и в образе жизни, и в культуре, и в идеологии. Заимствование было обоюдным. Еще в XIX в. в Грузии русские офицеры носили бурки и газыри. В республиках приобретали в речи местные интонации. Особенно на Кавказе. Не говоря уже о кухне. Приобретали, и в большей или меньшей степени, общие советские черты: традиции -- советские праздники, свадьбы, образ жизни, связанные с работой или учебой. Общие трудности, радости и печали. В начале девяностых в поликлинике я ждала приема с работницей тракторного завода, русской. Не платили зарплату месяцами, перестали заводчан обеспечивать продуктами, простаивали по два-три дня в неделю. Она рассказывала о работнице что-то тяжелое. Я (тогда уже начали муссировать национальный вопрос) ее спросила -- "Она казашка?". Она на секунду остановилась, соображая: "Казашка. А какая разница? -- махнула она рукой. -- И ей, и мне одинаково плохо!" Националист, прежде всего, идентифицирует национальность, а потом уже различает человека. И не без пристрастия. Жилин и Костылин и те, кто бросил их в яму, перестали видеть друг в друге человека. А Дина, ребенок, человек естественный и пленные обитатели ямы видели друг в друге просто человека. Это видел, хотел показать и показал Л.Н. Толстой в "пленнике". И в других книгах: французский мальчик "Весенний" и Петя Ростов.*) Когда люди вне своей, как говорят социологи, "социальной роли", они просто люди и в них выступает главное, что в них есть -- доброта или жестокость, злоба, сила или слабость, трусость, жадность или широта души. И это побеждает, проясняет, делает неважным все остальное. Великие писатели задолго до социологов открыли понятие "социальной роли", хотя так ее не называли. _______________ *) Сейчас модно автору "Войны и мира" отказывать в патриотизме. Смешно! Можно возразить: национальность -- это не роль, это природа. Это так -- национальность не роль. Но природа в людях всех национальностей единая. Национальность -- это краски, которые накладывает история, традиции, культура -- на эту природу. С этой оговоркой я продолжу. Социальная роль -- это роль мундира, который диктует человеку поведение. Разве принадлежность к одной из воюющих наций не диктует человеку эмоции, поступки, поведение? У того же Л.Н. Толстого: маршал Даву встречается (случайно) глазами с Пьером и на секунду выходит из своей роли: человек оставляет человеку жизнь. У французских солдат, когда им приказывают расстрелять пленных, трясутся руки -- они не профессиональные палачи. Но они расстреливают. Такова их социальная роль. Л.Н. Толстой сделал это открытие за 100 лет до науки. Это не психология. Это социология: общество устроено так, что люди играют в нем страшные роли. Муж из ревности убивает жену. Он не играет роли. Это вопрос психологии -- натуры, страстей, воспитания. Но солдат, прокурор, судья, палач, который приводит в исполнение смертный приговор за кражу в особо крупных размерах, ужасаясь в душе несоразмерности преступления и наказания -- это социальные роли. В этой связи я хочу остановиться на таких понятиях как патриотизм, национализм и интернационализм. Начну с патриотизма. Патриотизм -- это любовь. Любовь -- абсолютно чистое чувство, свободное от ненависти, злобы, зависти, чванства. Патриотизм естественное чувство: Но я люблю, за что не знаю сам, Ее степей холодное молчанье, Ее лесов безбрежных колыханье Разливы рек ее, подобные морям... М.Ю. Лермонтов, "Родина". Россия, нищая Россия, Мне избы серые твои. Твои мне песни ветровые Как слезы первые любви. А.Блок. "Россия". Это такое же естественное чувство, как любовь к матери, которой каждый человек когда-то первой улыбнулся беззубым ртом. Любовь к своему народу (потому что он понятен, он знаком с младенчества), к своему языку, через который человек познал мир, без которого он не стал бы человеком. Сколько бы языков он потом ни узнал и даже ни полюбил -- они вторичны: мама, окно, лес, трава, кошка -- он это назвал и значит познал на своем родном языке. Музыка, песня -- понятны потому, что он с ними рос так же, как с языком. Природа. Позже история. История -- это то, что было до твоего дедушки, когда-то. А если ты даже не знаешь ее, то жажда узнать -- это естественное чувство. Потом, когда человек взрослеет, образовывается, приобретает (или не приобретает!) знания, он узнает, что есть огромный, мир и уже сознательно стремится его узнать. Чувство причастности -- органичная составляющая патриотизма. Если плохо говорят о твоем народе, о твоей стране -- ты чувствуешь себя оскорбленным. Меня всегда возмущает, когда русские люди с удовольствием говорят о пороках своего народа. Это бывает, тем презрением, которое паче гордости, а бывает и холопским презрением: мы, мол, хуже англичан или немцев. Это свойство сильного и самодостаточного народа -- он может позволить себе говорить о своем народе все, что ему вздумается, уверенный при этом, что его (народ) никто не унизит. И потом. Если с ним охотно согласиться, поддакнуть, он возмутится: чужим он не позволит сказать худое слово. Чаще всего. Я -- русская еврейка. Так, очень точно, определил свою национальность мой знакомый. За тысячи лет, живя среди других народов, евреи в разной степени вместе с языком, культурой, включая бытовую, впитывали привычки, характер поведения, образ мыслей того народа, среди которого они жили. Особенно, когда наступила эпоха просвещения и евреи вышли из своего замкнутого мира. Между русским и немецким евреями гораздо меньше общего, чем между немцем и немецким евреем или русским и русским евреем -- они принадлежат к разным культурам. Мы не перестаем быть евреями до тех пор, пока в семье сохраняется память, полученная от родителей о прошлом, о бабушках и дедушках, об их ушедшем образе жизни, нравах, об истории, пока жив в семье язык. И до тех пор, пока нас не принимают в нашей русской (французской, немецкой, английской) ипостаси за своих. Я задаю себе вопрос -- полная ассимиляция при отсутствии этих факторов -- это хорошо или плохо? Мне кажется, что забвение всегда плохо. Точней -- жаль. Терять что-то -- жаль. Это обедняет. А приобретать -- всегда хорошо. Среди евреев есть те, кто утратил всякую связь со своим народом, кто хочет быть русским (французом и т.д.). Чтобы все забыли, и самому забыть то, что он еврей. Так удобней жить. Это слабость, достойная сожаления, если не презрения. Есть такие, кто интеллектуально и эмоционально приобщился к той культуре, в которой он вырос, но при этом сохранил острый интерес к культуре и особенно истории своего народа, страдает и болеет за его судьбу. Я принадлежу к этим евреям. Вот пример. Критик Л. Аннинский читал в Израиле лекцию. Как это присуще многим русским людям, он сказал что-то критическое в адрес русского народа. Из зала, навстречу ему раздались крики: "Нет! Нет! Русский народ прекрасный". Он рассказал об этом на TV и сказал: "Это они мне кричали!" Это кричали русские евреи. Их внуки будут уже просто евреи. Умом я понимаю, что это хорошо: они будут на своей земле, где никто не скажет им "жид". Но чувством мне жаль, что они не будут знать и любить то, что так близко мне, что я так хорошо знаю и так сильно люблю. Наконец, есть евреи, которые хотят быть только евреями. Как В. Жаботинский. Прекрасно зная и высоко ценя русскую культуру, он не верил, что в ответ на его любовь к Пушкину, его примут за своего. Он писал, что, если русский совершил подлость, то ее совершил имя рек, а если подлость совершил еврей, то это подлость евреев. Мы хотим, писал Жаботинский, иметь право на своих мерзавцев. Он был сионистом потому, что считал, что только на своей земле евреи будут свободны от неприязни, перестанут быть чужими. В Израиле евреи доказали, что они умеют прекрасно обрабатывать землю и героически воевать. Последнее они доказали еще во время Великой Отечественной войны, но об этом писать было "не принято". О гордости. Гордость матери за первый лепет ребенка. Еще раньше -- за его первую улыбку, за то, что он понял стихотворение, сказку, которую вы ему прочли -- это проявление любви. Гордость за его благородный или смелый поступок -- это проявление уже более зрелой любви. Гордость за русскую литературу, за Пушкина, за Толстого, за Чайковского и Мусорского, за Менделеева, И. Павлова и Н. Вавилова, которые сделали мировые (из главных) открытия. За полет в космос первыми в мире. У нас, в Советское время (а теперь потихонечку возвращаются к его приемам), было принято намертво связывать патриотизм с военными доблестями: так, сращенно идет словосочетание -- военно-патриотическая тема (воспитание, подготовка, etc.). Патриот тот, кто гордится нашей силой. Я пережила войну. Мы все гордились, гордимся и потомки (Не мои, мои живут теперь в Бразилии. Правнуки вряд ли будут говорить по-русски.), наши будут гордиться этой победой. Когда англичане говорят о том, что Монтгомери (Монти) победил Гитлера, я испытываю возмущение, бешенство, потому что это ложь. Причем подлая. Я помню, как объявили о вступлении в войну США, как мы бесконечно долго ждали открытия второго фронта, как называли банки с тушенкой, присылаемые союзниками для армии -- "вторым фронтом". Но сейчас, когда войны нет (слава богу), и не предвидится (тоже, слава богу), патриотизм связывать с военной силой, могуществом -- это самый дешевый способ, которым бездарные правители могут объединять людей, а заодно отвлечь их от проблем, которые вполне могут быть решены, благодаря благоприятной конъюнктуре на рынке сырья. Прежде всего -- это развитие науки: новых технологий в сельском хозяйстве, в промышленности и строительстве и, на их основе, повышение уровня жизни народа, здравоохранения, образования и социального обеспечения. Я ехала в поезде в одном купе с молодым человеком и девушкой. Они крутили дорожный флирт и беседовали на военно-патриотическую тему. Я вмешалась в их разговор: "Почему военно-патриотическая? Есть чем гордиться -- языком, культурой, наукой, литературой?" Они отвлеклись от той игры, которая была, так сказать, инфраструктурой беседы, и посмотрели на меня так, будто заговорил их чемодан. Мне стало неловко и в то же время смешно. Я вышла из купе, чтобы им не мешать. Патриотизм -- это любовь. И преданность. И долг: готовность трудиться, терпеть лишения, если это необходимо, воевать. Но в основе -- понимать и любить. Национализм. Национализм -- это любовь, всегда замешанная на ненависти, на злобе: я люблю свой народ, потому что он особенный, самый лучший, самый умный, талантливый, бескорыстный, самый смелый. Его угнетают, пользуясь его простодушием, унижают. Его используют. На нем паразитируют. А он по своей доброте (или простоте), это позволяет. Ненавижу национализм. Любой. Я еду из Таллина в Москву (начало восьмидесятых). Со мной в купе грузин, пожилой. Из него начинает переть ярый национализм и злоба к русским: "Сталин -- лучший правитель России... Все грузины -- люди чести... Грузины никогда никого не предают..." Я возражаю, что вот Светлана Аллилуева предала своего подлого, но любившего ее отца. Он пропускает мимо ушей эпитет "подлый" в отношении "лучшего правителя России" и возражает: "Ну, это не грузинка. Ее мать была русская". Я: "Разговор окончен. Мне жаль, что вагон переполнен, и я вынуждена находиться с вами рядом". Национализм всегда "воняет" по выражению моей подруги -- русской немки. От него "воняет" -- значит, он националист: антисемит, русофоб, армянофоб или заражен любой другой фобией. Ненавижу национализм и националистов, в том числе евреев. Я их редко (два раза) встречала, и они тоже вызывали протест и отвращение. Ограниченность религиозных ортодоксов, с которыми я однажды столкнулась, вызывает недоумение и жалость: они не хотят знать ничего, кроме буквы религии. Человек, который понимает (адэкватно) суть религии, не может быть ограниченным и глухим к тому, что создало человечество. Глубина обусловливает мудрость и широту души. Но и мещанский национализм тоже признак ограниченности. Убогой ограниченности, зашоренности. Национализм даже внешне уродует человека. Вот Н. Нарочницкая, когда она говорит о своих заветных взглядах -- она сухая, фанатичная, узкие губы сжаты, глаза искрят злостью. Но вот кто-то ее отвлек, она улыбнулась, и лицо стало милым, красивым. Интернационализм. В юности я купила книжечку -- перевод с турецкого поэта XVI или XVII в., имя его я не помню, там был эпиграф: "Моя нация -- человечество, весь мир -- мое отечество". Это показалось мне очень возвышенным. Я долго не видела разницы между интернационализмом и космополитизмом. Космополитизм, космополит -- слова, скомпрометированные и оболганные Сталиным -- были эвфемизмом слова "еврей". Безродные космополиты, "люди без рода и племени" в 1947-48 гг. были одним, а сионисты -- вторым обозначением еврея. Надо абсолютно не уважать тех, кому это внушалось: космополит -- гражданин мира, не признает себя гражданином ни своей, ни любой другой страны. Сионисты -- евреи, которые хотят иметь свою родину, свою страну. Так что либо первое, либо второе. После гитлеровского, нацистского холокоста решением ООН сионистское движение увенчалось созданием государства Израиль. Евреи получили родину своих предков, кстати, с помощью Сталина! Настоящие космополиты и в наше время, и во все времена -- большая редкость. Они всегда исключение из правила. И во все времена это слово не имело отрицательного смысла. Так Пушкин размышляет, кем вернется Онегин из путешествия: космополитом? патриотом? Интернационализм -- совсем другое дело. Он возник в XIX в. как осознание трудящимися всех стран общности их интересов в противовес уже сложившейся тогда общности интересов мирового капитала. То, что Солженицын ставит в вину иностранным участникам русской революции -- было давней и всеобщей традицией революционной борьбы: героиня романа И.С. Тургенева Елена едет в Болгарию, чтобы продолжать борьбу своего мужа, за освобождение его родины от турецкого гнета ("Накануне"). В революциях 1848 и 1871 гг. во Франции принимали участие революционеры разных стран, много русских, среди них возлюбленная Ф.М. Достоевского. В гражданской войне в России участвовали на стороне красных поляки, венгры, чехи, немцы, китайцы и др. А на стороне белых -- правительственные армии Англии, Германии, Австро-Венгрии, Японии. Во время гражданской войны в Испании против фашизма -- интербригады из американцев (Хемингуэй, в том числе), советских и многих других народов мира. Чегевара -- участвовал в революциях разных латиноамериканских стран и погиб за революцию. Только слепой не видит, или упрямо не хочет видеть, или, видя, не хочет с этим мириться, что человечество, с его современными связями самого разного вида -- производственными, научными, культурными идет к единству. Современные компьютерные коммуникации сделали эти связи глобальными и сиюминутными. Почта, телеграф, телефон (как самостоятельные средства связи) становятся анахронизмом. Жилища, мебель, бытовая техника, утварь, посуда -- быт -- везде одинаковы. Культура уже века назад стала мировой: русский балет -- был когда-то взят у Франции, развит до нового уровня и теперь оказывает влияние на мировой. Наши классики взяли у французов роман, европейскую поэзию, драматургию, оперу, внесли в них неповторимые новые качества и отдали миру, который их вобрал в себя. Мировая культура -- копилка человечества, в которой драгоценные вклады Испании, Англии, Франции, Германии, России, Голландии и др. стран хранятся и непрерывно растут, влияя друг на друга. На мировую арену выходят новые и возвращаются древние народы и вносят в эту копилку новые вклады: так развивается мир на нашей планете. Приехав в Сарагосу ни в гостинице, ни в квартире я не обнаружила ничего специфически испанского. Даже китайская кухня становится интернациональной, не говоря уже о гамбургере, который, подчиняясь обезьяньему рефлексу, едят во всем мире. Наконец, язык (увы, английский) становится мировым: с ним не заблудишься нигде в мире. Можно видеть в этом прогресс, можно ностальгировать по прошлому, можно, наконец, видеть в этом происки дьявола и проклинать. Но это останется фактом. Пока мы говорим об интернационализме. Сейчас это слово стало ругательством. В нем видят соблазн, причину Российского большевизма и его, якобы, главное зло. Коммунистическое движение перед Первой Империалистической войной распространилось по всей Европе и всему миру. Мировое рабочее движение создало II Социалистический и III Коммунистический интернационалы -- организации, которые руководили, координировали и поддерживали рабочее движение всего мира. Их объединял лозунг: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Это движение росло и крепло. И вот страны, входящие в него, начинают войну друг с другом. Разве не было нелепостью при звуках полковой трубы и громе пушек, повернуться спиной к пролетариям, с которыми ты должен был и вчера хотел соединяться, и кинуться на защиту кайзера Вильгельма и царя Николая, против которых вчера они объединялись в борьбе? Возражения в том смысле, что каждый должен был встать на защиту своей Родины, несостоятельны, т.к. родине (каждого из них) угрожали как раз эти властители, которым нужен был передел мира: самим народам этих стран он нужен не был. Повторюсь, В.И. Ленин был "пораженцем" не потому, что он хотел, чтобы Германия победила Россию, а потому что считал, что пролетарии всех стран, вместо того, чтобы стрелять друг в друга, должны повернуть оружие против тех, кто их им вооружил. Немецкие социал-демократы и русские меньшевики были "оборонцы" -- и за войну. Коммунисты -- большевики стояли за свержение реакционных режимов, социалистическую революцию и мирное сосуществование всех народов. За мировую революцию. Можно сказать: да, но теперь-то ясно, что это была химера. Верно одно: тогда все зависело от того, каков будет ход этой борьбы. В России революция победила, в Германии она произошла, но потерпела поражение (как во всякой борьбе она могла и победить!). Братание в окопах русских и немецких солдат, о котором я уже упоминала -- это был отзвук предвоенного братства. Теперь главное, из-за чего я сделала это отступление. В.И. Ленин был против войны не потому, что он был интернационалист, а потому, что он был революционер и коммунист. Коммунист должен быть интернационалистом, иначе как он будет бороться за международное движение? Это краеугольный камень марксизма. Но интернационалистами вполне могут быть, а теперь часто и есть и противники революционной борьбы. Можно сказать так: революции останутся в прошлом, а интернационализм останется. Г. Явлинский противник революций, но он интернационалист, интеллигент После революции в России стали свободно возрождать национальные культуры. Прежде всего, язык. Обучение в школах организовывалось на родном языке -- украинском, грузинском, немецком, еврейском (в местах плотного проживания) и др. Сразу стали открывать театры на национальных языках. Пристальное внимание уделялось народному творчеству: сказкам, былинам, народному эпосу; народным ремеслам -- вышивкам, росписью деревянных изделий, художественным промыслам; народному быту -- устройство дома (избы -- в России в разных регионах -- от Севера до Юга) утвари, мебели и т.д.; к народной музыке -- песням, частушкам, напевам; к обрядам -- свадебным, похоронным, праздничным. Во всех республиках, в т.числе автономных. Ложь, что зажимали русский народ, его искусство. Помимо научных этнографических экспедиций, каждое лето пединституты (и университеты, но пединституты -- самые распространенные вузы страны) снаряжали экспедиции в глубинки, чтобы зафиксировать исчезающие: местные говоры, песни, сказки, пословицы, поговорки и т.д. Собирали прялки, ткацкие станки, образцы тканей, полотенца, вышивки и т.д. Позже -- иконы. Не говоря об археологических исследованиях, как в Новгороде, в Пскове и др. То же в Средней Азии, в Закавказье и на Сев. Кавказе. Существовали и народные музеи. В Изборске (Псковщина) на высоком холме, с которого открывалась дивная панорама -- река, холмы, лес, в отреставрированной по инициативе местных жителей маленькой каменной часовне создали народный музей -- иконы, старинные книги, утварь -- от самоваров до утюгов, собранные у местных жителей. Вход, сколько помню, бесплатный (1975 год). Слово "народ", "народный" было синонимом слов истинный, мудрый. Эта советская традиция была наследницей русской классической литературы и культуры, начиная с А.С. Пушкина (а может и более ранней?): уважение к народу и народному творчеству. Издавались народные сказки всех народов, не только советских (об этом я уже писала). Я помню то чувство, которое я испытывала, когда мама читали мне: "В некотором царстве, в некотором государстве..." -- как будто ворота приоткрываются, и начинается что-то чудесное. А вот зачин грузинских сказок: "Было или не было -- что могло быть лучше бога?" Я его запомнила, хотя смысл его мне был непонятен. Я поняла его много позже: "Бог создал Мир, а вымысел -- сказку. Какая разница было это или не было? Все равно ничто не сравнится с тем, что создал Бог. Так придумывай, не бойся!" Так я понимаю этот удивительный и мудрый зачин. Шовинистов (в каждой республике) возмущает: нет, только русские (грузинские, таджикские и т.д.) сказки нужны нашему ребенку! Жаль, что так обкрадывают своих детей. Сужают их мир до своего двора. Но насколько выше знакомство с мудростью разных народов, которое воспитывает в детях понимание и уважение к любому народу -- изначальное, не требующее доказательств. И интерес к ним, что не менее важно. Вот это: уважение к любому народу лежит в основе интернационализма! Повторюсь: не в нивелировании, не в обезличенном самоощущении себя человеком мира, а в уважении к их разнообразию: не такой как я -- не значит плохой. В фольклоре любого народа есть уважение к трудолюбию, смекалке, уму, презрение к трусу, ленивому, лживому, злому, несправедливому и торжество добра, справедливости, трудолюбия и смелости. Меня всегда удивляет, что многие культурные люди, принимают за чистую монету то, что герой русской сказки Иванушка -- дурак. Вот он подъезжает к развилке трех дорог: налево пойдешь -- коня потеряешь, направо -- сам погибнешь, конь жив останется, а прямо -- и сам сгинешь, и конь тоже. Куда надо ехать? Конечно направо: из трех зол умный выбирает меньшее! А Иван? Едет прямо. Ну, не дурак ли? Но почему-то так получается у дурака, что и сам остается живой и друга своего, коня, сберегает. Умный "всю ночь ходил дозором у соседки под забором", а Иван устерег жар-птицу, а из трех коней углядел самого завалящеего -- горбунка. "Умные" -- это корыстные, хитрые, ленивые. А простодушный, бесхитростный -- разве не дурак? Так лукаво народ назвал своего героя, как бы тестируя слушателя: "А ты сам-то, каков?" Илья Муромец тридцать лет сиднем сидел, а как поднялся, так всех победил. Емеля на печке лежал, а как встал с печи, поймал свою щуку-удачу. Почему так? Делают вывод -- народный идеал -- лежанье на теплой печи. М.б. и тут лукавство? Как сидел сиднем или лежал на печи, так и был ничем. А как поднялся, развернулся, стал самым могучим богатырем, получил в награду за доброту щуку, за смелость и добросовестность -- конька-горбунка и жар-птицу. И это не только в русских сказках: и храбрый портняжка, и Ходжа Насреддин -- смекалистые, справедливые, честные, добрые. Их победа -- это не happy-end. Это награда достойному, это торжество справедливости, -- мечта и стремление всех народов. От интернационализма сохранились присловья вроде: "Народ победить нельзя", или: "нет плохих народов, есть плохие люди в любом народе" и др. Однажды у нас на собрании выступил тогда (конец семидесятых) еще молодой человек и сказал о том, что у нас в овощехранилищах гниют овощи, а в Африке умирают от голода дети. Это тоже оттуда. Из времен интернационализма в СССР. Он, наверное, был из последних, кто был воспитан в интернациональном духе. Иначе, что ему за дело до африканских детей? Я написала "был", потому что интернационализм выдохся, точней переродился. А еще точней, остался чертой интеллигентов. Официально в СССР от него не отрекались, об "интернационализме" шумели так же, как о "свободе": он превратился в официальную говорильню. "Интернациональный долг" -- это кровавая война в Афганистане. Так как подвигнуть убивать афганцев за такую помощь и гибнуть самим, невозможно, то солдатам прямо говорили, что они защищают интересы нашей страны на Юге, чтобы ее не захватили США, т.е. что они воюют за свою Родину. До сих пор лицемерно называют их "воины-интернационалисты". "Интернациональная помощь" -- это поставки оружия в Ливию и Ирак. В тех же очевидных для всех целях. Отказ от реального интернационализма восходит к тосту вождя "За великий русский народ, который победил фашистскую Германию". Я уже писала выше -- русский народ действительно Великий! Не говоря уже об его душевности. И потому не нуждается в самовосхвалении. Кто-то рассказал, как один оратор восхвалял русский народ, в том числе за его особую скромность. Его прервал возглас: "Вася (имя не помню), так не порть это впечатление". Сталин решил сделать ставку на русский великодержавный национализм -- это проще, чем такое, куда более сложное понятие как интернационализм. Не говоря о том, что это цинично, Россия, СССР -- не Германия с ее однородным населением. СССР был страной, в которой жили бок о бок многие десятки народов. И в войне с Гитлером эти десятки народов воевали бок о бок, погибали, совершали подвиги, получали героев Советского Союза все народы СССР. А лишения и тяготы войны? Тыл, который принял эвакуированные заводы и миллионы людей и обеспечил победу? А узбекские семьи, давшие кров по 10-15 сиротам разных национальностей в своих семьях? "Все народы равны, но некоторые равнее" -- подметил кто-то характер нового "интернационализма". Так русские стали "старшим братом", остальные -- "младшими". Этакими недоумками, которым без старшего брата не обойтись -- заблудятся, передерутся. Может быть (хотя и это неверно) принцип: разделяй и властвуй -- дает эффект, но, как показал опыт породившей его Великобритании, -- до поры. Если бы Сталин не начал "разделять", скорее всего, СССР, спаянный истинным братством, не развалился бы, когда появилась такая возможность! Когда актриса Е. Драпеко, депутат Госдумы от компартии и В. Алкснис -- тоже (бывший) депутат думы и тоже член компартии России говорят, что "Советский Союз держался на ведущей роли русского народа" -- оба искренние люди и оба не слышат, что говорят. Не понимают, что комплекс "старшего брата" и "Союз нерушимый республик свободных" можно сочетать, только присоединяясь к той лжи, которой была пронизана официальная советская идеология: одно из двух -- либо союз свободных республик, либо старшие и младшие народы (без эвфемизмов). Советский Союз -- исторически и по его конструкции -- сложился как добровольный союз равных народов, в котором каждая Союзная республика имела право на самоопределение. Вплоть до отделения. Это стало пустой декларацией, как и многое другое, как и интернационализм: попробовали бы отделиться, им бы показали "Кузькину мать". Но, если Драпеко и Алкснис коммунисты, то они должны знать, что изначально это не было лицемерной ложью. Это было серьезно. Эпизод с Орджоникидзе: он ударил грузинского коммуниста за то, что тот высказывался против объединения Грузии с Россией. Это вызвало страшный гнев В.И. Ленина, уже смертельно больного. Ленин вырос на Волге, где кругом были забитые и темные "младшие братья". Было "Мултанское дело" по обвинению удмуртов в ритуальном убийстве. Темные удмуртские крестьяне не понимали, в чем их обвиняют? Что такое ритуальное убийство? В.Г. Короленко сыграл огромную роль в защите и оправдании этих крестьян,*) и удмурты хранят о нем благодарную память. В семидесятых годах в г. Глазове хотели поставить памятник Короленко. Не разрешили: оказывается, не было в царской России угнетения "младших братьев", потому что "этого не могло быть никогда". Памятник поставили во дворе какого-то дома. Как присяжный поверенный В.И. Ленин защищал "младших братьев" и был очень чуток к унижению "инородцев". С уважением и признанием равенства "иных родом" не рождаются. Привыкнув с детства к "своему" -- внешности, языку, мимике, жестам, музыке, ре- _______________ *) Так же как в 1912 г. в оправдании еврея Бейлиса, которого тоже обвиняли в ритуальном убийстве. чи, человек смотрит отстраненно на непривычных, иных. Я выросла и была воспитана в интернациональном духе. Но, глядя на негра и умом понимая, что он такой же, как я, я не могла видеть в нем такого же: он был другой. Однажды вечером, возвращаясь из Ленинки, я увидела в метро негра. У него было интеллигентное, утомленное и рассеянное лицо: наверное, тоже переутомился за книгами или в лаборатории. И я увидела в нем такого же, как я. Негры перестали для меня быть иными. Человек, поймав себя на том, что противно его убеждениям, должен работать над собой, стараться преодолеть постыдные чувства. В нашем городе много лет на снегу зимой сидели беженки из Таджикистана с младенцами, просили милостыню. Это у многих вызывало раздражение: "понаехали, заразу разносить". На крытом рынке хозяин велел не впускать их под крышу. Однажды простая русская женщина напустилась на охранника-казаха, который гнал цыганку из тамбура на мороз. Как она чихвостила его! "Она тебе мешает? Чего ты ее гонишь с ребенком? Велят? А ты не слушай, не работай на того, кто велит!" Парень (человек подневольный) оробел. Я сразу признала в ней родного человека. Я не встречала еще ни разу националиста, который при близком знакомстве оказался бы хорошим человеком -- по-настоящему хорошим: добрым, справедливым, непредвзятым. Хотя нет. Встречала. Но он говорил, что человек для него всегда просто человек, его национальность и цвет кожи не играют роли, но вообще..., в целом.. и т.д. Так сказать националист на философско-историческом уровне. Но это тоже было не так. В сотруднике его кафедры он не хотел видеть достоинств. Скажем так: одних он избирательно принимал, невзирая на их национальность, в других национальность заслоняла их отличные человеческие качества -- он их не видел. Бывает наоборот. Националист на бытовом уровне: "от них воняет", "они ленивые" и т.д. А на философском уровне, вообще -- все равны. Хрен редьки не слаще. И покопавшись поглубже находишь какой-то изъян: "я по'том заработал свою диссертацию, а он пришел, увидел, победил -- без пота и усилий" -- "А может он просто способней" -- хотелось мне сказать. Но собеседник был в целом неплохой человек, я промолчала. Если покопаться в националисте, всегда найдешь какой-нибудь изъян, червоточину -- обиду, зависть, дикий предрассудок, то, что лежит в основе искажения зрения и чувств. Сейчас стало ясно, что националисты есть двух (по крайней мере) типов. Националисты -- коммунисты, и националисты-антикоммунисты. Назовем их так. И те и другие, по сути, империалисты. Алкснис и Драпеко -- не худшие представители первых. Как коммунисты и, следовательно, интернационалисты и к тому же политические деятели, они обязаны понимать, что "младшие братья" не дети, которым нужен глаз да глаз. Советская власть, проводя интернациональную политику, сумела создать условия, при которых "младшие братья" получили образование, родили и воспитали выдающихся поэтов, писателей, музыкантов и композиторов, артистов, ученых, профессоров, врачей, учителей. Блестящих политиков, таких как президент Чувашии Н. Федоров, бывший президент Ингушетии Р. Аушев, ученый и политолог Р. Абдулатипов и десятки других. Глаз да глаз нужен только для того, чтобы они знали свое место, находились в рамках отведенной им роли, признавали первенство "старшего брата". Тогда нужно сделать следующий шаг -- честно признать себя империалистами. Это и сделал А. Проханов. С присущим ему темпераментом он заявил: "Я не коммунист. Я -- империалист". Анализируя, был или не был советский народ, задержимся на этом выразительном заявлении. Прежде всего, в отличие от Алксниса и Драпеко, коммунистической идеологии у Проханова, по-видимому, давно не было. Коммунизм устраивал его постольку, поскольку прикрывал, как фиговый листок, его имперские, националистические идеалы. Они были для него главным. Вот это самое -- "старший" и "младшие". Младшие должны четко знать свое место. Критерий истины -- могучая империя, в которой главный "Старший брат". Надо отметить, что, пока существовал союз социалистических республик, его основы искажались, из них выхолащивалась его душа, но сломать эти основы ни