блях. Если вы вспомните, что цена исчислялась "от затрат", выстраивается
логичная цепочка: затраты -- цена -- вал (объем продукции в рублях). Чем
выше затраты, тем выше цены и следовательно объем производства. Достаточно
вспомнить изобретателя с его прекрасным прибором! Вот, если бы он догадался
поставить его на бронзовую или мраморную подставку, цена прибора бы
увеличилась и его судьба могла быть иной.
Ученые-экономисты, директора предприятий упорно сражались против вала,
доказывая его абсурдность. Профессор Д. Валовой посвятил ему годы борьбы --
множество статей на страницах главной партийной газеты "Правда", монографию
""Правда" против вала". Вал критиковали! Вал ругали! От него стонали те, кто
хотел здорового развития. Напрасно! Но почему?! "Вал" вписывался в систему
перевернутой пирамиды. На вершине пирамиды чиновники, при всем желании были
не в состоянии планировать, анализировать и контролировать деятельность
каждого подчиненного им предприятия. Для этого надо было изучать и
прогнозировать спрос на его конкретную продукцию, анализировать его
производственные возможности и те изменения, которые ему необходимы,
находить финансовые и материальные ресурсы для модернизации или обновления
техники, тем более -- технологии, искать и осваивать новую продукцию ...
Находясь на вершине, это сделать невозможно.
Вы возразите: это можно было доверить самим предприятиям. Конечно!
Верно! Но на примере Щекинского эксперимента вы должны были убедиться, что
получается с теми, кто поверил и использовал свои возможности! Их принято
было называть "скрытые резервы", но они ни от кого не были скрыты. Их
держали сознательно! Вы не сдаетесь: значит виновата не система, а чиновник.
Это так! Но дело в том, что чиновники и директора тоже были "скованы одной
цепью": дай свободу одному -- все здание, вся система зашатается -- ведь все
расписано, распределено, увязано. Наверху!
Советскую пирамиду управления производством построил И.В. Сталин и его
армия "командиров производства". Построил так, чтобы возможно и удобно было
командовать: "что?" "как?" и "для кого?" производить. И контролировать с
помощью страха и ужаса, если не выполнили. Страх -- это топливо, без
которого пирамида, когда он исчез, перестала "нормально" функционировать.
Между тем во второй половине XX в. индустриальная эпоха заканчивалась, а с
ней начался конец массового производства с его основами: концентрация,
специализация, кооперирование и комбинирование. Вплоть до начала XXI в. в
учебниках по экономике для вузов в России продолжали писать, а студенты
продолжали заучивать эти столпы экономики.
Еще одним (из главных) пороком советской экономики был ее затратный
характер. Писали, твердили, требовали: "Экономика должна быть экономной".
Смешной призыв послушно тиражировался и вдалбливался в бедные наши головы.
Между тем, один из главных тормозов экономики был порядок получения
ресурсов: их выделяли, давали, ими наделяли чиновники на вершине пирамиды.
Все предприятия стремились получить их как можно больше. На всех тех, кто
"давал" -- Министерства, Госплан, Минфин смотрели, как на дойную корову.
Лучшим был тот руководитель, который умел "выбить" ресурсов как можно
больше. Получив, надо было потратить: потратишь меньше -- в другой раз не
дадут. Это был преступный порядок.
Порочность нашей системы была очевидной. Но это не значит, что нужно
было повернуть назад, к биржам. Капиталистическая система тоже работает не
на потребителя, не на общество, как это кажется многим. С помощью уродливого
PR (пиара) она формирует "Общество потребления", затягивает человека в
болото потребительства, штампует эллочек щукиных, которых поразительно рано
заметили Ильф и Петров в годы НЭПа в их эмбриональном состоянии. К
потребительству я еще вернусь дальше.
Финансовые спекуляции выросли в монстров -- повторяющиеся кризисы
становятся мировыми, принося неисчислимые бедствия. Об этом я тоже пишу
дальше.
Порочность капиталистической системы тоже очевидна. Ее не хотят видеть
или лишенные зрения, или те, кто извлекает из нее барыши. Идти надо было
вперед. Прежде всего, отказаться от порочной системы планирования "от базы"
и перейти к творческому анализу и планированию. Для этого было все:
академические и отраслевые НИИ (во всех отраслях народного хозяйства);
системы: ЦСУ (статистического учета и анализа), Госплана, банковская
система, включая инвестиционные банки. Наконец отраслевые Министерства ...
Не ужасайтесь! Да, они были забюрократизированы, но замысел их создания
в принципе(!) был здоровый. Во всех (без исключения) этих организациях на
пять, может быть на восемь бюрократов удобно и бесплодно устроившихся в
своих креслах, было два-три мыслящих, квалифицированных специалиста, которые
все видели, много размышляли и много могли бы сказать о том, как нужно
сделать это бумажное царство живым. К ним нужно добавлять талантливых,
опытных, успешных директоров и главных специалистов заводов, председателей
колхозов, которые на себе знали пороки этой системы. Все они снизу ясно
видели, я уже писала об этом, что и как надо изменить.
Был опыт построения отраслевых балансов В. Леонтьева в Южной Корее и
Юго-Восточной Азии. Была разработана методология составления
противозатратных цен В. Кантаровича и другая -- А. Тарасова, о которой я
пишу в этой книге.
Может быть самое важное -- быстро росли компьютерная техника и
технологии, которые давали совершенно новые возможности учета и анализа для
построения отраслевых и межотраслевых плановых балансов, учета
(отслеживания) их выполнения и необходимых корректировок. Наконец, лучшие в
мире программисты. Все это могло стать основой того творческого
планирования, учета, анализа, контроля и регулирования -- управления
народным хозяйством, отсутствие которых привело к вырождению когда-то
новаторской системы народнохозяйственного планирования в СССР.
Нужно было только одно: перевернуть уродливую пирамиду в естественное
положение -- с вершины на основание и четко разграничить функции, задачи и
ответственность каждой из них. На вершине -- анализ и оценка состояния
народного хозяйства и каждой его отрасли с точки зрения достижений мировых
производства и науки. Оценки имеющихся возможностей и формирование
направлений и целей развития.
В основании -- полностью самостоятельные и ответственные предприятия.
Они получают сверху информацию о состоянии народного хозяйства и каждой его
отрасли. Формируют и высказывают свое отношение к путям их решения. На
альтернативной, конкурсной основе они разрабатывают варианты планов решений
тех народнохозяйственных проблем, которые поставлены "на вершине".
При таком подходе предприятия заинтересованы не в том, чтобы раздуть
резервы, получить побольше ресурсов, а наоборот -- выложить все, на что они
способны. На вершине анализируют представленные результаты, отбирают
наилучшие варианты решения, обобщают и сводят планы. В условиях
плановой экономики и общественной собственности в разработке плана
должны активно участвовать предприятия, т.к. во-первых -- это касается их
напрямую или косвенно, и во-вторых -- их опыт, знания важны (незаменимы)
тем, кто наверху.
Не командная! Не административная! А демократическая система
руководства общенародным хозяйством.
Реформы были необходимы. Но их должны были проводить... да! Конечно,
сверху! На вершине. А ей так привычно было идти по накатанным рельсам.
Изменения казались ересью: управление государственной собственностью должно
идти сверху! Цена строиться от затрат: чем выше затраты, тем выше цена... и
...да! -- прибыль.
То, что собственность при социализме не государственная, а
общественная, казалось игрой в слова. А именно здесь была "зарыта собака".
Система должна была быть имманентна не государственной, а общественной
собственности. Ею (собственностью) должно было управлять общество: колхоз,
завод, железная дорога, магазины, рынки... Государство должно было ставить
общегосударственные, точней общенародные векторы, проблемы, цели, задачи. А
главное, создавать системы связи, прямой и обратной, системы стимулов
решения общенародных проблем -- социальных, оборонных, страховых.
Государство -- это Я" говорил Людовик XIV. "Государство -- это мы", считали
те, кто составлял вершину пирамиды -- Совмин, и все его комитеты: Госплан,
Госкомцен, Госснаб, Госком изобретательства, Госком труда и пр., пр., пр.
Они заблуждались. Я уже писала и еще к этому вернусь, что существовала
методика В. Кантаровича, по которой цена строилась не от затрат, а наоборот
-- чем ниже (!) затраты, тем выше прибыль! Переворачивалась с головы на
ноги. Ее отвергли. Была другая методология построения плановых цен, так же
ориентирующейся на снижение затрат, предложенная уже в годы перестройки.
Е.Т. Гайдар не хотел ее даже смотреть: цены должны быть свободные. *)
Так чем же закончился Щекинский эксперимент? -- спросите вы. Как
поощрили предприятие за "выжатую воду" -- использование имевшихся у
предприятия резервов? Казалось бы следовало расширить самостоятельность
предприятий, их права! Возможности: взять кредит, обновить технику и
технологию, наладить исследовательскую лабораторию, искать и находить
лучшие, продукты -- на новом уровне... И отвечать за это!
Комбинат наградили премией, а по всей стране начался информационный
шум: призывы всем предприятиям переходить на "Щекинский эксперимент".
Но план комбинату на следующую пятилетку Министерство довело по старой
методике: "от базы". Это значит: увеличили производительность на 40% в
прошлой пятилетке -- давайте на следующую тоже -- 40%. По всем показателям
-- затратам, прибыли и т.д. Но резервы исчерпаны! "Воду" всю выжали!
Для дальнейшего роста нужны инновации, финансы. Директорский корпус страны
смеялся над доверчивым директором. Это был горький смех. Я не могла понять,
почему Министерство поставило препон реформе? Ведь не враги же они своей
стране!
Теперь я не могу понять, чего я не понимала. Министерство само получало
от Госплана план "от базы". Дать свободу предприятию было не в его
компетенции. Это во-первых. Но главное -- планировать и учитывать надо было
по совсем другим показателям. По конечным результатам: степени
удовлетворения спроса на продукцию комбината, по качеству продукции и ее
соответствию мировому уровню, по прибыли, отдаваемой в бюджет.
Доводить предприятиям план по затратам в рублях, в конкретных цифрах,
так же как снижение трудоемкости и др. качественных показателей нельзя,
потому, что оптимальные результаты не могут быть известны за пять лет до их
получения. Предприятие должно их добыть само, на свой риск и страх, в
процессе своей деятельности. Предприятия должны сами определять,
сколько и
_______________
*) Недавно по TV А. Тарасов вспоминал, что в тот период он предложил
Ясину, который тогда был председателем Госкомитета по ценообразованию,
методику расчета цен (Кажется на сельхозтехнику). Ясин назвал эту методику
гениальной и советовал показать ее предсовмина Гайдару. Тот отмахнулся: цены
д.б. свободны! Это подтверждает мое суждение о пренебрежении реформатора к
теории: полная свобода -- и все будет о'key.(сноска дублируется, решить где
убрать)
чего нужно производить. Как? Вот в этом ему должно помогать
министерство: изучать и прогнозировать структуру спроса и ее направления, а
для этого создавать и поощрять создание организаций типа консалтинговых
фирм. Так чего же я не понимала? Или системная реформа, или "перемолоть"
Щекинский комбинат и идти прежней дорогой.
Все последующие реформы также были обречены. Помню я говорила сыну, что
в древности царя Мидаса боги наказали тем, что все к чему он притрагивался
превращалось в золото, и он умер от голода и жажды. Все, к чему прикасались
наши реформы, превращалось в нечто прямо противоположное. Все обречено.
Вместе с тем, Щекинский эксперимент показал много обнадеживающего:
готовность и возможность изменить положение есть! А это уже очень много. Он
показал так же, что эти изменения в рамках существовавшей системы невозможны
-- нужна системная реформа, нужно перевернуть пирамиду основанием вниз.
Застой в СССР происходил на фоне сменяющих друг друга технологических
революций в развитых странах: технический и технологический прогресс шел
убыстряющимися темпами. Топтание на месте разрушало общество изнутри, что
ощущалось всеми. Народная мудрость точно отметила: "Рыба гниет с головы".
Чего только не подметит кто-то в народе, и не подхватят, не разнесут --
точное определение, диагноз, примету -- по всей огромной территории страны!
И как быстро! И как надолго! И как это утешительно -- жив курилка!
Именно в это время, мне кажется, зародился "обезьяний рефлекс" -- чисто
внешнее подражание тому, что есть "за бугром" (к нему я еще вернусь).
Начавшаяся там информационная революция вызвала жалкие потуги не отставать.
Так в нашем ВУЗе организовали курсы изучения программирования всеми
преподавателями. Персональных компьютеров не было вплоть до девяностых
годов. Курсы были чисто формальные. На заводе устаревшие ЭВМ
(электронно-вычислительные машины) использовали вяло. Я не специалист, но
программированию обучаются программисты. Все остальные должны научиться
эффективно пользоваться программами.
Развитие пошло снизу. Силами энтузиастов в технологическом отделе
тракторного завода создали сначала бюро, потом отдел и, наконец, ПКИ АСУ
(проектный, конструкторско-технологический институт автоматизированных
систем управления). На заводе он не был востребован. Вот два примера,
которые знаю я.
На заводе был высокий процент брака, в литейных цехах особенно. ПКИ
разработал программу учета, анализа и контроля брака от первичной информации
до аналитической. Как ее внедрить? В браковках (акты бракования)
предусматривались такие реквизиты как -- вид брака, его причина и виновник
брака. Фактически отмечался только вид брака. В графе "виновник" стояло --
"рабочий". В буфете в табуляграммы, где данные должны были обобщаться,
заворачивали селедку.
Второй пример. В ключевом механическом цехе оснастили датчиками все
станки. На стене установили устройство -- мнемосхему, на которой синхронно
отражались режимы работы всех станков, в т.ч. их простои, количество
обработанных деталей, брак и т.д. Рабочим такой контроль был невыгодным
(вспомним как выполнял мой сосед норму выработки на 150%) и они ломали
датчики, совсем как английские ткачи ломали ткацкие станки, которые делали
их безработными. Мастерам такая система постоянного слежения за работой их
участка тоже была ни к чему -- все их огрехи были налицо. Да и у начальника
цеха они энтузиазма не вызывала. Мнемосхема с потухшими индикаторами,
осталась на стене как памятник "никчемной затее".
Реальной потребности в компьютерных технологиях не было. Только поэтому
они не развивались, а главное -- не использовались!
Зародившийся при Ленине, так беспокоивший его, бюрократический аппарат,
закаменел при Сталине, не реагировал на беспомощные усилия при Хрущеве и
стал банальностью при Брежневе. Сложился класс чиновников. Т.И. Заславская
определила их место: это слой людей, которые распоряжаются средствами
производства, не будучи их собственниками. При этом они лично никак не
заинтересованы в эффективности и, что еще более важно, не несут никакой
ответственности за бездарное использование государственной собственности. В
Европе, США и Японии новые в т.ч. компьютерные технологии вызвали к жизни
новые формы организации производства и труда. Начался процесс декомнозиции
(разукрупнения) монстров-предприятий и цехов. Они начали обрастать малыми
предприятиями, занятыми сервисным обслуживанием, изготовлением комплектующих
деталей, узлов и изделий. Важность фактора заинтересованности коллектива в
результатах производства привела к появлению "народных предприятий",
принадлежащих коллективу. Шел процесс поисков новых форм. У нас по-прежнему
магистральным путем организации производства считали концентрацию(!),
специализацию, комбинирование и кооперирование. Шел очень медленный
количественный рост. Качественный рост имел огромные достижения только в
сфере, где шла жесткая конкуренция: в военно-промышленном комплексе. Там
широко использовали современные компьютерные технологии.
Начался застой!!! Но при социализме, как теперь говорят, по определению
застоя быть не может! Роста нет, так будет! Началось широкое использование
туфты! Это слово лагерного жаргона, точно определяло систему приписок,
круговой поруки и... прямого воровства. Огромные деньги от продажи нефти
позволяли скрыть печальную картину застоя: у нас рост, мы широким шагом идем
к развитому социализму. Страна богатеет. Жить становится лучше! А за этим --
туфта.
Как это происходило? Заводу планируют рост производительности труда --
4%. Но ресурсов на совершенствование технологии, на новую технику, которые
могли бы снизить трудоемкость продукции не дают (А могли бы! Ведь
нефтедоллары давали огромные возможности). Тогда трудоемкость "снижают" за
счет пропуска технологических операций. Например, на детали по техпроцессу
надо снять фаску (чтобы острые края не мешали работать тем, кто будет
эксплуатировать изделие). Решают не снимать и т.д. и т.д. -- сойдет! Вот и
рост производительности на 3,5%. Мало? Сделаем на 5%!
Кожевенные заводы обрабатывают кожу по устаревшей технологии. Обувные
-- шьют из нее обувь. Магазины полны разнообразной и разноцветной обуви.
Покупатель обходит стеллажи магазинов: "ничего нет!" Это значит, нет
импортной обуви из мягкой, красивой кожи на легкой и прочной подошве. Обувь
идет... в утильсырье. В докладах на съездах КПСС сообщают, что у нас
произведено огромное количество пар обуви, рост такой-то. Это правда.
Произведено. Но не продано. Туфта!
То же самое -- шерстяной трикотаж, пальто, плащи и мн. другое. А ведь
все получили заработную плату -- от рабочих до министра. И премии. И
должности. Есть и качественное производство. Но, мало, обидно мало. Вот
Белорусская одежда и обувь. Не такие как финские или даже чешские, но
добротные, удобные. Есть такие и Ленинградские, московские, Прибалтийские.
Но импорт все же лучше.
Но туфта это не просто ложь и брак вместо продукции. Огромные нефтяные
деньги, которые циркулируют в стране, разжигают аппетиты: как их можно
прикарманить? Начинаются колоссальные аферы, приписки. Экспорт черной икры в
упаковке простой рыбы -- "Рыбное дело". Игра в "голого короля" с хлопком,
который "сеют", "собирают", "грузят в вагоны", "везут" на текстильные
фабрики и "продают". Простые подсчеты показывают, что собрать с имеющихся
полей такое количество хлопка нельзя!
Но как это возможно? Очень просто. Нефтяных денег так много, что можно
"делиться" -- давать взятки. Если раньше 500, 1000 руб. -- это были
значительные деньги, теперь счет идет на сотни тысяч, миллионы, м.б. --
десятки миллионов (?) рублей, которые получают разного ранга чиновники в
виде взяток. Но как...? Есть ведь высшие чиновники? И высшим чиновникам
дается и немалая доля.*)
Советский чиновник становится коррумпированным чиновником. Это уже не
совслужащий. Это уже буржуазный бюрократ. Бриллианты Галины Брежневой -- это
вершина айсберга. Всего масштаба буржуазной бюрократии от райкомов, обкомов
до ЦК вряд ли кто -- нибудь знает точно.
Это не количественные, а качественные перемены: появление слоя
буржуазных бюрократов -- это мостки, переброшенные в девяностые годы.
Рост производства замедляется, а благосостояние... растет! Чиновник,
берущий миллионы, делится с народом. Складывается некий стандарт
благополучия: квартира, дача, машина, мебельный гарнитур (или гарнитуры --
спальня плюс гостиная). Квартира не ахти. Да и большей частью
государственная (меньшей -- кооперативная), машина -- предел мечтаний --
"Жигули" ("Волги" не для простых граждан), дача -- домик на шести сотках.
Гарнитуры -- из стран Народной Демократии -- фанерованный ДВП.
_______________
*) Это по тем меркам. Сейчас -- это мелочь. Сейчас мерки иные.
Идет масштабное жилищное строительство. Внешний вид домов оставляет
желать, а внутренний... Первое, что делает жилец, въезжая в квартиру --
затыкает щели, иногда перестилает пол -- там тоже щели, украшает стены,
обкладывает кафелем ванную и туалет. Но зато жилье уже "улучшенной
планировки" -- комнаты больше, изолированные, просторней коридор, ванная и
туалет (очень тесный) -- раздельные.
Заводы и вузы строят профилактории: медучреждения санаторного типа, где
отдыхают и лечатся работники предприятия без отрыва от производства, а
иногда и в отпуск. В богатых -- хорошее медоборудование. В отпуск люди едут
не только на наши курорты и в дома отдыха, но и в соцстраны. Возвращаются из
Польши -- там живут бедней, из Венгрии, ГДР, Чехословакии и особенно из
Югославии -- там живут намного лучше. Пожалуй, мы никогда не жили так
обеспеченно, как в те годы.
Но давайте представим, что все, созданное на нефтедоллары волшебным
образом исчезает. Исчезает множество домов, пустеет множество квартир и
гаражей, падает зарплата. Туристы обнаруживают, что куда-то исчезли путевки.
Мы возвращаемся в шестидесятые годы. Наше благополучие... тоже туфта. О
миллионерах не говорю -- они в отчаянии.
Самое интересное: в стране плановой экономики несбалансированы денежные
доходы, в основном -- фонд зарплаты и товарная масса, спрос и предложение. В
сберкассах на счетах лежат огромные сбережения не впрок, а потому, что на
них нечего купить. Они получают специальный термин -- "отложенный спрос"
Лукавый термин. Никто и ничего не откладывал -- просто нет в продаже тех
самых автомашин, квартир, гарнитуров, даже дачных участков (надо постоять в
очереди). "Отложенный спрос" огромен, почти равен годовому объему
промышленного производства по СССР -- сотни миллиардов. А это уже проблема.
Об этом ниже. Позже Гайдар и К0 решат ее просто -- гиперинфляция превратит
их в несколько сот миллионов. Денег так много, что руководство решает
оставить потомкам нечто грандиозное. И не только потомкам: нужен энтузиазм,
цель, которая вернет социализму ... прошу прощения, развитому социализму
(как-то забыла! Он у нас стал развитой!) социалистический энтузиазм.
БАМ! Байкало -- Амурская магистраль! Эта стройка века через тайгу,
зимой, в Сибири. Но, на этот раз энтузиазм подкрепляют высокой зарплатой. В
палатках не живут, живут в домиках. Но люди едут не только за деньгами.
Точней, не все едут только за деньгами. Причастность к великой стройке тоже
играет роль.
Нужен ли был СССР, теперь -- России этот БАМ? Затрудняюсь ответить. Но,
если бы эти миллиарды вложили в модернизацию производства, прежде всего в
модернизацию сельского хозяйства, кожевенной, текстильной, мебельной,
пищевой промышленности, в дорожное строительство! В фармацевтическую
промышленность, которая стала бы такой, как на Кубе, к примеру.
Время, когда А. И. Микоян, министр внешней торговли СССР ездил за
границу и покупал технологии изготовления томатного сока, сосисок, колбас,
мороженного, консервов, когда строили предприятия и производили на них
превосходную Московскую твердокопченую колбасу, которая сейчас в Москве
исчезла, это время прошло. А можно было купить, не говоря уже о том, что
можно было разработать технологии выделки кожи и обработки шкур, пошива
дубленок и экспортировать эту продукцию, т.к. у нас в СССР было огромное
овечье стадо. Не той породы? Что ж и породу можно обновить! Не говоря об
интенсификации сельскохозяйственного производства, и прекращения
смехотворного для России импорта зерна (комбикормов). У нас были не только
огромные площади под сельхозугодия, включая черноземы, у нас была развитая
наука, превосходные районированные семена, были выведенные породы животных и
сеть племенных хозяйств. Было все, что необходимо. Были прекрасные колхозы и
совхозы. Не было разумно устроенного управления. Система не давала свободы
инициативе. К этому мы не раз вернемся.
Наряду с подлинной наукой была смехотворная псевдонаука. Вот к примеру.
На научной конференции в Алма-Ате в конце семидесятых годов выступил
"ученый" экономист с обоснованием совершенно новой стратегии. Она
заключалась в том, что нам нужно развивать машиностроение, станкостроение и
т.д. и экспортировать их продукцию, а продукты питания покупать в
слаборазвитых странах. Так он понимал международное разделение труда.
"Ученый", конечно, ничего не решал, но эта теория знаменательна: мы
десятилетия безнадежно решали ставшую пресловутой продовольственную
программу. Он и предложил революционный путь решения. Он был истинный
"Бернар". Кстати, слаборазвитые страны полуголодные.
Чиновник с партбилетом ставший не просто бюрократом, а буржуазным
бюрократом -- был той самой головой, с которой начала тухнуть рыба: место
стало приносить доход. Эта тенденция стала распространяться вниз.
Однажды в гостях у друзей, хозяин -- начальник участка литейного цеха
рас
сказал, что ему выписали 800 рублей (большая по тем временам сумма) --
материальную помощь и отправили в Волгоград на тракторный завод за
запчастями, которые они нам поставляли по кооперации. Я не поняла: "А при
чем материальная помощь?" "Причем, причем! Вот слушайте -- Прихожу в отдел
сбыта, говорят запчастей нет. И скоро не будут. Идите в цех попробуйте
договориться с мастером. Иду. Мастер говорит -- в плане их нет, ничего не
могу сделать. Говорю, что я заплачу. Сошлись на 800 р. Ну, 800 р., очевидно,
поделили -- начальнику цеха, инженеру отдела сбыта". Разложение, как и
положено, по вертикали сверху, распространилось до самого низа. Учились
прилежно: "Он так делает, и все сходит! Все так делают! Почему не я? И меня
называют дураком!" Это, конечно, не означает, что мздоимство (это не
коррупция) разложило всех. Были честные и талантливые директора заводов,
были и честные чиновники. Ректор РГТУ Ю. Афанасьев недавно в передаче,
кажется, по каналу "Ностальгия" рассказал, что встречал в райкомах партии, в
провинции (!) чиновников, искренне и бескорыстно искавших пути и возможности
улучшить ситуацию в своих районах. Не случайно в провинции. Там иммунитет
против разложения был сильней. Особенно в Сибири. Были и остались люди, для
которых коммунизм и социализм не стали пустым звуком. Особенно среди молодых
рабочих и технической интеллигенции. В научной тоже.
Буржуазная бюрократия постепенно складывалась в социальный слой со
своей идеологией. Необходимость выслушивать и произносить ставшую чисто
ритуальной, выхолощенную, псевдосоциалистическую риторику, в том числе
"дорогого Леонида Ильича" надоела и раздражала не только их, но и тех, для
кого социалистические ценности были и остались органично присущими. Это была
уже омертвевшая часть еще реальной жизни.
Как любому классу или социальному слою, буржуазному чиновнику хотелось
утвердить свой статус в потомстве. Помню, где-то в начале семидесятых моя
мама рассказала о том, что ее старинная знакомая, вдова известного писателя,
расстрелянного в пятидесятые годы, а в это время реабилитированного
посмертно и хорошо издававшегося, говорила о том, что в Советском
законодательстве серьезный изъян: дети не наследуют положение (социальный
статус?) родителей. Каждое поколение должно начинать с нуля. Завоевывать
себе место под солнцем.
В нашей среде считалось, что родители должны дать детям как можно
лучшее образование и профессию, сформировать у них жизненную позицию,
взгляды, принципы. А потом каждый должен строить свою жизнь сам. Так
воспитывались, судя по их высказываниям и судьбе, дети Хрущева и Микояна.
Аджубей не в счет. Он был талантливый человек. Ему в карьере помогло
родство, но он не стал генералом, перескочив несколько званий, как зять
Брежнева.
В Брежневскую эпоху стало обязательным "устроить детей". Чиновники
высшего ранга устраивали своих детей в МГИМО или в другой инкубатор. Ну, а
племянников и племянниц, или детей близких друзей, а так же детей чиновников
рангом пониже... чуть не забыла -- детей "полезных людей" -- в МГУ (в
основном девушек) или в другой, появилось слово -- престижный вуз.
Окончил вуз и надо устроить на работу. Высшие чиновники своих детей и
внуков -- в Министерство иностранных дел, в международные журналы, на каналы
TV, открывающие путь к работе заграницей (важная компонента). Другие --
рангом пониже -- на чиновную стезю -- в партийные или советские органы. Ну,
а племянников и племянниц -- в НИИ. Не на завод же! Или того не лучше -- в
колхоз. В НИИ или в проектный институт! А там надо "защищаться".
В пятидесятые и шестидесятые годы получить кандидатскую степень, а для
этого опубликовать (обязательно) статью было очень серьезно. В эту эпоху
пошли серийные кандидаты и доценты. Да и... доктора. Это было возможно не
только потому, что надо было "остепенять" племянников и племянниц. В
высокоразвитых странах ускорение научного и технического прогресса вызвало.
увеличение слоя людей, занятых в науке, а на производстве -- слоя
менеджеров.
Но у нас НТП не то что не шел, его сферу сузили оборонной
промышленностью. Но раз у всех растет число НИИ и научных работников --
значит это дает эффект. Капиталист зря платить не станет. И вот как грибы
стали расти НИИ и ПКИ (проектно-конструкторские институты). Я выше упоминала
об обезьяньем рефлексе. Одно отличие есть: обезьяна просто повторяет ужимки
и жесты. А здесь от внешнего подражания ожидают эффекта! Перестановка
слагаемых здесь должна фатально менять результат. Это не осталось не
замеченным и не отмеченным: "ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть
обязан!" Шутка была общеизвестна. Есть менее известная: "сорок минут позора
-- и ты кандидат наук". В семидесятых годах на одной защите в Ленинграде на
столе я нашла записочку с вопросом, который соискательница просила
"озвучить", как теперь говорят (и здесь это кстати), преподавателя кафедры.
В записочке из трех или четырех строк были две грубые орфографические
ошибки. Были соискатели, которые читали по бумажке не только свой доклад, но
и ответы на вопросы, заданные описанным способом. Доктор наук и профессор
тоже "девальвировались". Один доктор наук на мое предложение упростить и
углубить методику расчета в дипломном проекте, ответил: "Если бы можно было
сделать так, как Вы предлагаете, то NN (его на всю жизнь научный
руководитель) сам бы так сделал". Ответ был полон презрения: куда я со
свиным рылом в калашный ряд? Совершенствовать форму расчета самого NN!" Это
еще не самое выразительное. Одна из "племянниц", ставшая доктором наук
(правда это уже недавно) с полной серьезностью сказала: "Все открытия делают
у нас: на Западе ученые слишком хорошо живут, у них нет стимулов" (делать
открытия, надо полагать).
Но именно потому, что их стало много, талантливые молодые люди так или
иначе пробивались. В тех вузах и НИИ, где серьезно занимались (и наверное
продолжают заниматься) наукой, продолжают развивать старые научные школы,
или складываются новые -- там наука развивалась на самом высоком уровне.
Речь об ареале "племянников" и "племянниц".
В вузы тоже проникла бацилла разложения. В престижные вузы стали
принимать по заранее составленным спискам. Тот, кто не был включен в список,
не выдерживал экзамен. Кроме взяток были еще "свои" -- дети сотрудников,
начальства, "полезных людей". Среди них было немало способных, даже
одаренных. Но для "ломоносовых" шанс поступить резко снижался. Они
прокладывали себе дорогу через провинциальные вузы.
В Грузии еще в сороковых годах, когда в России об этом не помышляли,
уже была коррупция. Помню, хозяйка, у которой мы снимали комнату, говорила,
что ей придется продать полдома, надо отдать дочку в институт. Способные
грузинские дети ездили учиться в Харьков, в Москву и поступали там по
конкурсу. В Сибири -- в Томске, Иркутске коррупции не было до самого конца.
В семидесятых годах однокурсница и близкая подруга, оставшаяся в Иркутске на
кафедре, прислала мне приглашение на конференцию в мою alma-mater. Надо
сказать, что в 1974 году я поступила соискателем в ЛФЭИ (Ленинград) без
всякой протекции и, тем более без "благодарности". Я хотела на кафедру
социологии, но с первого взгляда не понравилась профессору Черкасову. Он
меня не взял. А на другой кафедре профессор Ф.С. Веселков взял сразу и, по
окончании стажировки, охотно оставил соискателем. Проректор ЛФЭИ Молчанов не
был удивлен ни первым, ни вторым. Я не подвела Фридриха Степановича и очень
ему благодарна. Но в Ленинграде я наслушалась многого, как и в Москве, и по
приезде в Иркутск спросила свою подругу, не должна ли я как-то поблагодарить
завкафедрой, которая послала мне приглашение. Моя дорогая Гета, спокойная,
доброжелательная, смешливая, вспылила: "Это у вас там (имелась в виду
Москва, куда и я, и она каждое лето приезжали к родителям и где мы с ней
встречались) за все "благодарят". У нас все по-старому". Мне было стыдно. Но
какое чувство гордости и радости я почувствовала за Иркутск, который люблю и
в котором все "по-старому". То же было и в Томске, где окончил университет,
защитил сначала кандидатскую и очень скоро докторскую диссертацию мой сын. В
прекрасном Томском университете, основанном еще Д.И. Менделеевым, имели
значение только способности и преданность науке. Так что коррупция зависела
от региона, внутри любого региона -- от учреждения и, наконец, от личности.
Как и везде. К восьмидесятым годам эта зараза дошла и до нашей провинции. Но
тоже! Все зависело от репутации педагога. К тем, кто "не берет" никто не
смел соваться. То же и теперь, когда, как говорится, "сам бог велел".
Все созрело для развала системы. Это сказалось на идеологии. До этого
времени среди большинства народа, кроме Прибалтики и Западной Украины, народ
в массе своей, как нечто естественное принимал, скажем так, советскую
идеологию. Маркс, Ленин искренне воспринимались как основатели нашего нового
мира. В Грузии, когда я там жила, в сороковые годы значительная часть
интеллигенции сохранила память и верность грузинским меньшевистским вождям.
Были люди, сохранявшие связи с потомками грузинской царской фамилии
Багратиони. Сохраняли религию. Но молодежь, люди моего поколения, искренне
верили в коммунистическое будущее, в идеалы революции. В Прибалтике не могли
простить того, что СССР лишил их вымечтанных и обретенных в 1918 году
независимых государств, а еще больше -- репрессий и лет, проведенных в
Сибири ни за что, ни про что. Ненавидели русских. И, непонятно почему
чувствовали себя культурно выше. Я допытывалась у своей двоюродной сестры --
эстонки, которая родилась в лагере, выросла в Ангарске и была воспитана на
русской культуре -- чем они выше? Вроде ни в литературе, ни в театре, ни в
науке они мало чем одарили мир (что отнюдь не значит, что они ниже других).
Она была неумолима: они чистоплотны, не бросают мусор где попало, в их домах
на лестницах и во дворе опрятно и пр. в том же роде.
Даже немцы, которых депортировали в Сибирь и которые перенесли
страдания сравнимые с лагерными, работая на лесоповале (женщины!) в массе
были советскими. По взглядам, по поведению, по пристрастиям. Сомневаться в
социализме было так же странно, как, например, следовать китайским обычаям
-- это было чужое. Когда начали какую-то еще неопределенную перестройку
отношений собственности, я сказала, что это разрушает основы
социалистического хозяйства. Мой студент-немец, из отличного колхоза,
удивился: "а зачем разрушать? Это можно сочетать". Я привела крамольную
(тогда) фразу одной ученой дамы: "нельзя быть немножко беременной", сказав:
"она права!" Он мне не поверил. У него, да и у других, это в голове не
укладывалось! Это, конечно, было стереотипное мышление, а не убежденное
понимание сути, а главное -- потенциала социалистического мироустройства.
Идеология менялась исподволь. Началось, как я помню, еще в 50-ых годах
со статьи Померанцева "Об искренности в литературе". Она произвела на
молодежь огромное впечатление. По сути, автор видел порок в том, что
писатели пишут не то, что они видят и чувствуют, а то, что они должны
чувствовать и видеть. Он призывал их (а по сути всех) слушать себя и не
бояться чувствовать и думать. Это была первая ласточка "Оттепели". Статья,
конечно, получила гневную отповедь в прессе: "Клевета! Разве советские
писатели не искренни?!" и т.д. Та эпоха получила общее название "Оттепель"
по названию повести И. Эренбурга, которую я уже не помню, но которая тогда
впервые назвала так, начавшиеся изменения -- оттаивание после страшной
сталинской зимы. Повеяло новым ветром. Как новое слово была воспринята
нашумевшая тогда повесть В. Аксенова "Звездный билет". Сейчас это может
только удивить -- ничего выдающегося в этой повести нет. Но тогда
существовал императив: "мыслить самостоятельно нельзя!" "Можно!", сказал
своей повестью Аксенов. Можно! Можно! Думай и верь себе! Я помню, где и
когда я это вдохнула, читая эту повесть.
Но самым большим толчком к раскрепощению мысли была повесть А.
Солженицына "Один день Ивана Денисовича", напечатанная в 1963 году в " Новом
Мире", а вслед за ней еще три рассказа. Особенно один -- "Случай на станции
Кречетовка" -- образ Васи Зотова. Тогда проза Солженицына воспринималась как
антисталинская. Не больше. Антисталинизм легко и просто, с облегчением был
принят не только интеллигенцией, но широкими кругами здравомыслящих людей.
В эпоху Хрущевской "оттепели", я беру на себя смелость утверждать,
преобладающее большинство людей были против сталинизма, но за Октябрьскую
революцию и не приняли бы писателя ей открыто враждебного. Вот один пример
"непрочтения", подтверждающий мой вывод.
В 1964 г. я написала большую статью "Читая Солженицына" и отправила ее
в "Новый мир". Я, в частности, спорила со статьей В.Я. Локшина об "Одном
дне", в которой он подчеркивал гуманистическую и приглушал антисталинскую
(как тогда всеми читалось) суть повести. Я писала о Васе Зотове, как о
трагической фигуре, жертве сталинизма: он не верит тому, что видит. Ему
кажется, что во всем происходящем есть какой-то высший смысл, недоступный
его пониманию, но ясно видный вождю. И он совершает подлость -- сдает НКВД
инженера Тверитинова, глубоко ему симпатичного, но "подозрительного". Я
интерпретировала Солженицына таким образом, что он (Солженицын), как и все
мы считает, что революцию исказили: все должно было быть не так. Не для
этого боролись и умирали тысячи и миллионы.
Владимир Яковлевич вернул мне рукопись с письмом, написанным от руки, в
котором он писал, в частности, что я правильней поняла то, что хотел сказать
Солженицын(!), и что он в своей статье просто не мог писать иначе и т.д.
Тогда он прочел Солженицына так же, как и я, и многие, многие другие. Он
вернул мне мою статью, написав, что время изменилось и напечатать ее нельзя.
Сейчас эта статья звучит наивно. На самом деле Солженицын выносил приговор
революции, Ленину, даже Марксу. Это было чуждо Твардовскому. В своих
воспоминаниях В. Лакшин (так же как Л. Копелев и Р. Орлова в своих) пишет,
как восторженно принял А.Т. Твардовский нового талантливого писателя. Совсем
как В.Г. Белинский и Н.А. Некрасов первую (еще только обещавшую в будущем
гениального писателя) повесть "Бедные люди" Достоевского. К этому я еще
вернусь позже. Пока отмечу только, что Солженицын не умел ценить то, что
сделал для него Твардовский, и (в целом) его героическую борьбу за "Новый
мир". Не считал нужным. Для него Твардовский был прихвостень ненавидимых им
большевиков.
Сам Солженицын однажды сказал, что за пристрастность писатель платит
бесплодием. За свою жгучую ненависть он заплатил тем, что его "Красное
колесо" невозможно читать. Я с нетерпением ждала "Август 14-го", но больше
50 страниц осилить не могла. Если это история, то и писать надо в любой
интерпретации(!) историю. А, если это художественное произведение, в нем
должны быть живые люди, с человеческими чувствами. Как "Раковый корпус" --
полный жизни, мыслей, чувств, страданий. По-моему -- это лучшее его
произведение. Метафора главного героя Костоглотова -- река, уходящая в
песок. Я помню в этом романе, который прочла несколько раз подряд, все -- от
начала до конца, хотя прошло 30 лет. Портит роман одна деталь -- фамилия
героя: что-то давно устаревшее: Скалозуб, Молчалин.
Роман "В круге первом" я прочла, как только он появился в Самиздате, на
одном дыхании и тоже запомнила. Сейчас, когда перечла, он уже так не звучит.
Хорошая проза. Не более. "Живи и помни" В. Распутина, или "Верный Руслан"
Владимова -- гораздо глубже и художественно сильней. Ошибкой Солженицына
было и изменение начала "В круге первом". В старом варианте мне запомнилось
(может быть я ошибаюсь), герой звонил своему профессору, чтобы предупредить
его об аресте. Это нравственная начальная нота -- освещает всю абсурдность и
трагизм последующего. В новом варианте герой звонит, чтобы предупредить
американцев о испытании атомной бомбы. Если бы у американцев ее не было, это
было бы объяснимо. Так поступили американские физики, передавая секрет
атомной бомбы нам. Но у американцев бомба уже была! Наличие ее у обеих
сторон -- стало гарантией мира. Никакого нравственного оправдания у поступка
героя нет. Это девальвирует весь роман. В нем нет ни неразрешимой
человеческой трагедии, как в "Живи и помни", ни философской глубины и
потрясающей силы "Руслана".
Я отвлеклась! Ведь Солженицын был и "моим" автором. В 1963 г. я
несколько месяцев после работы писала свою статью о нем.
Итак, Солженицын продолжил разрушение Сталинской идеологии (так мы
тогда считали, и так тогда это еще было). Мы вглядывались в Васю Зотова как
в зеркало. Я тогда написала: "В каждом из нас сидит Вася Зотов, и может быть
до конца нам не изжить его никогда".
Мало того, позже мы приняли, что можно вообще мыслить не так, как мы.
Мы можем соглашаться или не соглашаться, принимать или отвергать. Но это
важно, нужно, дать высказаться и выслушать инакомыслящих. Не в принципе. В
жизни. Нужно для нас самих: наши взгляды или изменятся или станут только
осмысленней и глубже.
Инакомыслящего надо уважать, если он этого заслуживает, если не
проповедует ненависть и насилие. Уважать его искренность, ум, чувства, если
они есть. А если с нашей точки зрения они этого не заслуживают, уважать их
право мыслить иначе. С инакомыслящими очень важно спорить: опровергать ложь,
искажения, умолчания фактов, равноценные лжи -- доказывать, убеждать.
Отсутствие дискуссий, оппонентов, споров, доводов против враждебных и лживых
материалов, открывают дорогу самым разным, в том числе действительно вредным
и опасным идеям, искажениям фактов и прямой лжи. С этим мы сталкиваемся
сейчас. Отсутствие возражений и споров упрощало разрушительную работу
диссидентов -- новые идеи принимались так же покорно, "без мысли и труда".
Запреты на информацию загоняют болезнь внутрь: раньше "безмысленно" думали
одно, потом так же "безмысленно" стали думать и говорить противоположное.
Диссидентские течения коснулись главным образом, интеллигенции. И то не
везде -- в столицах, в мегаполисах. Они подготовили тех, кто заговорил во
весь голос позже.
Попытаемся в них разобраться.
Важное, как теперь оказалось -- центральное, победившее сейчас течение
диссидентской идеологии, заключалось в принципиальном отрицании коммунизма и
социализма как бредовой утопии. К. Маркс придал ей "псевдонаучный" вид, но
не учел главного -- социализм противоречит природе человека.
Еще Энгельс смеялся над Дюррингом, который не мог представить, что
общество может жить без денег, считая это в принципе невозможным. Люди,
считают многочисленные сторонники этого течения, не станут трудиться без
нужды, им необходимо бороться за свое существование. Бороться и побеждать
других. Капитализм изначально выше -- он дает личности проявиться, а
социализм стремится к уравнительности, всеобщей серости и посредственности.
Капитализм вечен? Такого вывода кажется никто не делает. Заглядывать
далеко вперед антисоциалист считает пустым занятием. Надо жить сегодня! Ну,
завтра. Чувствуя под ногами твердую почву, а не витать в облаках. Уже в
конце 70х годов в "научных" кругах говорили: этот с огромной бородой, и
второй -- с бородой поаккуратней, да и последний -- с бородкой -- это все
уже "устарело". Пора хоронить! Есть новые, современные теории. Они уже на
практике доказали свое преимущество: построили общество не чета нашему.
Имелись в виду "Штаты" -- так панибратски, и, простите, лакейски звали (и
зовут) США. Почему-то Европа, Канада, Австралия, Япония, наконец, в счет не
идут.
Самым опасным, как мне кажется, для России является -- другое
националистическое, шовинистское течение.
От интернационализма отрекся еще Сталин. Я уже писала, что Сталин
стремился к упрощению. Гитлер показал, как просто и легко объединить людей
на основе национальной идеи. Избранность нации. Социологи давно открыли, что
людей объединяет то, что "мы -- не они", а "они -- не мы". "Мы", конечно, со
знаком плюс, а "они" несомненно со знаком минус. Уже потому, что мы их не
знаем, не понимаем, они кажутся нам непонятными, иными (При этом "мы" можем
и себя не очень хорошо понимать. Во всяком случае, среди "нас" есть много
людей, которые понимают себя совсем иначе).
В России много народов. Им внушали, что они "младшие братья", а русский
народ -- "старший брат". Это и сейчас "патриотам" кажется очевидным и
естественным. Вот актриса Драпеко (коммунистка) или коммунист Алкснис в этом
не сомневаются.
Ну, а "младшие братья"? Они согласны? Конечно, интеллигенцию --
грузинскую, армянскую, казахскую, киргизскую, удмуртскую и т.д. -- это не
могло и не может не шокировать, не возмущать, не вызывать протеста.
А массы? Простые люди? Чувствовали ли они себя "младшими братьями"?
Хотели ли ими быть? И сейчас -- продолжают ли чувствовать и хотеть?
Не хотели и не хотят! Но, увы, часто чувствовали. Когда были среди
своих -- не хотели чувствовать, наоборот -- примитивная реакция: "лучшие --
это мы!". Но где-то скребло, глубоко в душе -- мы все же похуже. Это самое
ужасное!
Моя студентка, кореянка после института вышла замуж за русского парня.
По телефону ее мама сказала, что он рабочий, и это даже лучше: "пусть хоть в
чем-то она будет выше". Я была вне себя: "Она умница, очаровательная,
целеустремленная! Чем она ниже его?", я зло почти кричала на нее. Это живет
(жило!) как микроб, вопреки сознанию у "младших братьев". Сама моя студентка
-- свободный человек: исполнена чувства собственного достоинства. Ей чуждо
самоуничижение. Но об этом ниже, в главе "Какую идеологию мы получили?"
Националистическая, или как они себя называют "патриотическая"*)
идеология делилась (и продолжает делиться) на два направления. Одно --
официальное, поддерживавшееся государством -- было просоветское и
сталинское. В наше время его продолжают поддерживать такие "патриоты" как
генерал Макашов, журналист Ю. Жуков, В. Алкснис, актриса Драпеко и мн. мн.
мн. других. Это очень разные люди: умные и не очень, образованные и
невежественные, бесхитростные, как Драпеко, думающие, как В. Алкснис, и
беспардонно лгущие, как Ю. Жуков. Скопческим с виду оказался этот идеолог
сталинизма. Продолжает войну с давно убитым и сейчас почти забытым Л.
Троцким. Вот говорит, что Троцкий во время гражданской войны на фронте
проводил перед боем децимацию, т.е. выстраивал бойцов и расстреливал каждого
десятого, для острастки, чтобы боялись дезертировать. Эти "патриоты"
ностальгировали по твердой руке, по порядку, по Сталину. На фоне
Брежневского разложения это было объяснимо. Этого направления в Самиздате,
сколько я знаю, не было. И это понятно -- им не нужна была подпольная
печать, их свободно печатали в та-
_______________
*) О патриотизме и лжепатриотизме я пишу отдельно дальше.
ких журналах как "Октябрь", "Молодая гвардия" и др. К слову: они и
сейчас свободно высказываются. А вот писать хорошо о советском обществе
"сейчас не принято" как сказал одни человек на TV, предваряя что-то хорошее
и как бы извиняясь за это.
Другое "патриотическое" направление в диссидентской литературе
ностальгировало по исторически более давним временам -- по старой,
дореволюционной России, которую они идеализируют. Там все якобы было
прекрасно, жили в мире, согласии, достатке. Иногда даже пишут -- лучше всех
в мире (богаче). Ностальгируют по государю императору. Эти тоже (более
ограниченно) печатались в журналах. Лучший -- "Наш современник", публиковал
талантливых писателей -- деревенщиков.
Это был выразительный сигнал: многие талантливые люди отвернулись от
социализма.
Общим в обоих направлениях был "патриотизм", а точней -- национализм.
Но даже он не объединяет, не может объединить их полностью, во всяком
случае. Трудно представить, скажем В. Алксниса или Ю. Жукова по одну сторону
с Н. Нарочницкой. Они -- "классовые враги". Я привожу фамилии сегодняшних,
отнюдь не диссидентов, а активных участников сегодняшних баталий потому, что
эти два течения актуальны сегодня: они продолжают самую активную жизнь
сейчас. Подробней об этом в главе "Какую идеологию мы получили?"
Очень значительное место в диссидентской литературе в Самиздате
занимали наследники русской старой интеллигенции, такие как А. Синявский и
М. Розанова и мн. др. В эту группу переместились бывшие в молодости
коммунисты, как Л. Копелев. Они желали для СССР демократии, свободы,
благосостояния, гуманного развития общества. В этом отношении они были
близки с европейскими интеллигентами, такими как Генрих Бель и др. У них не
было националистических или иных комплексов. Они были свободны.
Еще одно течение, которое можно отнести к диссидентскому --
религиозное. Это были люди, часто вернувшиеся в религию и стремившиеся
возродить ее. Впервые я столкнулась с ними в Михайловском, где я была с
сыном в 1973 г. Мы жили в одной комнате в женщиной моих (тогда) лет. Она
была из Ростова Великого. Рассказала, что у них священник, вокруг которого
собираются люди, в основном женщины. Он проповедует духовную красоту
религии. Позже в журнале "Евреи в СССР", я прочла статью о гуманной
традиции, идущей от пророков и ученых (Гилеля). Наконец, наша сотрудница
переехала в Подмосковье, и от нее я узнала об А. Мене, проповеди которого
она ездила загород слушать по воскресеньям. Она приняла крещение, как
многие, кто общался с А. Менем. Позже я видела и слышала его по TV. А еще
позже купила и читала его книги. Это живое, далекое от официоза, гуманное и
глубокое движение к вере, было протестом против бездушья системы. О религии
я пишу ниже.
Так, совсем по Марксу, в недрах Брежневского "развитого социализма!
созрело общество, готовое к капитализму. Такой вывод хочется сделать. Он
неверный. К этому я вернусь ниже.
В недрах Брежневского социализма вызрел криминальный слой,
ориентированный на обогащение. Ему не снились те возможности, которые
неожиданно перед ним открылись в 90ые годы, но иммунитета у чиновных
коммунистов этой поры против перевоплощения в капиталиста, точней в о-очень
богатого собственника, у очень многих не было. Многие хозяйственники --
директора заводов и фабрик, председатели колхозов и т.д. были развращены
туфтой и показухой, но не были готовы воспользоваться свободой
предпринимательства. Да и раздавали собственность не им. Наконец, в
Брежневском социализме вызрел толстый слой мещанства, которое хотело жить
как "за бугром" -- хорошо получать и свободно покупать все, что ни
захочется.
Ну, и что? Разве не все мы этого хотели? Хотели! Но для того, чтобы
потреблять, надо сначала производить. Без этого негде покупать и негде
заработать на покупки! Заниматься предпринимательством, трудиться, как
говорится еще в библии, в поте лица своего, мещанство никогда не бывает
готово.*)
А что же сторонники социализма? Их что, совсем не было? Были. Ученые --
академики, доктора наук не только экономических, такие, как Абалкин,
Петраков, Велихов, Т. Заславская и мн. мн. другие. Космонавты, как Г.
Гречко, который высоко ценит то лучшее, что у нас было. И в народе --
большинство не мыслило себе иного устройства жизни -- я уже писала о
студентах. Я тоже принадлежала к этой части народа. Как же случилось так,
что мы все, если не приняли, то допустили переворот? Контрреволюционный
переворот? Об этом в следующем разделе.
3. КАК ЭТО БЫЛО.
Перед смертью Л.И. Брежнева все разваливалось: планы составляли
заведомо невыполнимые для "показухи", утверждали, ставили на полку и в них
не заглядывали. В конце года они не выполнялись и их, задним числом,
корректировали так, чтобы выполнение составляло 101-102%; поезда опаздывали
на сутки, самолеты вылетали тоже с опозданием на четыре-пять часов, а то и
на сутки -- двое; разваливалась дисциплина, особенно в
научно-исследо-ватель-ских и проектных институтах, где племянники и
племянницы где-то шлялись по своим делам. "Командировки" превращались в
личные или развлекательные поездки. Деньги предприятий и организаций тоже
расходовались на разные, не имеющие к производству цели.
Всем было ясно, что так продолжаться не может, кроме разве тех, кто
этим широко пользовался. О коррупции и воровстве здесь не говорю, об этом
сказано выше.
Пришедший к власти Ю. Андропов считал себя, и в сложившемся к этому
времени образу, был коммунистом. Он понимал, что демократизация, перемены в
стране необходимы. Трезво оценивая ситуацию явного кризиса, застоя и
идеологического разброда, он отдавал себе отчет, что это процесс про-
_______________
*) О мещанстве смотри ниже, в главе "Идеология".
тиворечивый и в сложившихся условиях для страны опасный. В такой
ситуации, так же как во время войны, для проведения реформ государства нужна
не свобода, которая чревата анархией, а твердая власть. Он ее употребил:
почти сразу самолеты и поезда стали ходить по расписанию. Помню на лекции у
меня вырвалось, что руководителей просто привели в чувство. Аудитория (это
были заочники) дружно и с одобрением засмеялась, что меня смутило и было
неожиданно. Но это просто "висело" в воздухе. Люди были готовы к мерам
твердой и разумной власти.
Но вот летом в отпуске, в Москве, я столкнулась с облавами в
парикмахерских, магазинах, кинотеатрах и т.д.: ловили тех, кто ушел с
рабочего места по своим делам. Это мера административного ража по
Салтыкову-Щедрину. Позже, уже при Горбачеве, Н.И. Рыжков решил добиться
повышения качества изготовления продукции, поставив над заводским ОТК
государственный контроль -- госприемку. Жажда перемен была так велика, а
вера в административное чудо еще не окончательно исчезла, что заводы отдали
в госприемку лучших своих технологов (как раньше в Министерства -- лучших
директоров, о чем я писала выше). Вместо того, чтобы разрабатывать новые
технологии или контролировать ход технологических процессов, "лучшие
технологи" стали контролировать контролеров. Очевидно, что этот процесс в
принципе может быть бесконечным. Но это позже. Тогда же облава на
увиливавших от работы, произвела на меня самое удручающее впечатление.
Надежда на перемены, связанная с Андроповым, съежилась. Андропов вскоре
умер.
Появился М.С. Горбачев. Если бы в эту критическую эпоху нужно было
поставить самого непригодного, способного только на одно -- с треском
обрушить вместе с системой непригодной перевернутой пирамиды всю страну, то
это был бы он. Он, очевидно, искренне считал себя коммунистом нового типа,
реформатором хотел демократизировать бюрократическую систему, был
приверженцем демократического социализма. Но он не имел ни знаний, ни
кругозора, ни ясного представления, что надо делать, ни воли, ни простите,
ума, не говоря о таланте и смелости -- ничего из того, что необходимо
реформатору.
Прежде всего, он понятия не имел, чего конкретно он хочет: какую
систему, какое государственное и хозяйственное устройство в результате он
хочет получить. Ни, естественно, того, как это (что именно?) сделать.
Он... говорил! Взял быка за рога и объявил о том, что он хочет
построить правовое государство, открытое общество, демократизировать систему
и даровать гласность. Кто бы возражал? Все были "за". Хотя, нет. Это
неверно. Не все. Сталинисты, закоренелые администраторы, насторожились. Но
не испугались: мало ли кампаний мы пережили? Переживем и эту.
Но народ встрепенулся. Ожил. ГОРБАЧЕВ читали как аббревиатуру: "гораздо
образованней, разумней, Брежнева, Андропова, Черненко, ему верят". Это не
интеллектуалы! Это голос самих низов: ему верят! Это оживление сказалось на
производстве: в 1987 году, пока он не объявил "перестройку", (если ЦСУ по
указанию сверху не сделало приписок) были самые высокие темпы роста за
несколько предшествующих и последующих лет. Думаю, что это был результат не
организационных или структурных реформ -- а просто эмоционального подъема.
Почвенники, жаждавшие авторитарной власти антикоммунистической
направленности, ненавидевшие гнилой, разлагающийся Запад, его одобрять не
могли. Национал-коммунисты (типа Макашева), национал-империалисты типа А.
Проханова -- тоже ничего хорошего не ждали. Интеллигенция, взбудораженная
демократической диссидентской мыслью, не во всем единая, но жаждавшая
свободы и демократии, свободы и открытости -- была полна ожиданий. Широкие
народные массы, которые чувствовали нелепость абсурдной системы (те,
например, кто одобрительно встретил мои слова о том, что Андропов просто
привел в чувство разнообразное начальство), встрепенулись, ожили. Готовы
были поддержать. Сначала он объявил "Ускорение". Ускорение, нам нужно
ускорение! Ускоряйтесь! Как говорит восточная мудрость, сколько не повторяй
"сахар, сахар" -- во рту слаще не станет.
Ускорение, как хлеб нужное стране, требовало постановки конкретных
целей, разработки целевых программ и инноваций. Не говоря уже о хорошей
организации их выполнения. А главное -- перестройки системы перевернутой
пирамиды, как мы уже видели. Иначе разумная цель превращается, в лучшем
случае, в кампанию: кое-где, если натолкнется на талантливых и твердых людей
-- даст местный успех, а в худшем -- говорильню. "Ускорение" забылось.
Горбачев стал говорить о перестройке и гласности.
Гласность и перестройка. Это тоже было то, что нужно. Даже не свобода
слова, а гласность, т.е. открытость: все нарывы, вроде хлопкового дела, были
скрыты. Открыть и удалить язвы разложившегося общества. И перестройка. То, о
чем я уже говорила: перевернуть пирамиду, поставить ее на основание, лишить
всевластия Министерства, дать предприятиям свободу действий,
самостоятельность. Не сразу, не оптом. Избирательно, по мере того, как их
возглавят деловые и талантливые люди. Где их взять? Их много! Очень много.
За этим дело не станет. Тогда механизм ускорения мог бы быть создан.
Итак -- гласность и перестройка! Стали печатать статьи в газетах. Но
что предлагалось конкретно? Горбачев начал не с программ, не с предложений,
а с требований: говорите, критикуйте, требуйте! Боритесь с бюрократизмом.
Бюрократия -- главный враг!
Опять верно! Но бюрократия -- это система. Организационная система. Ну,
выйду я на собрании в Министерстве и стану критиковать. Ну, ладно, выгонят
меня: найдутся люди, которых это не остановит.
Что дальше?
Критикуйте! Боритесь! Критикуйте! Народ на мякине так просто не
проведешь. Привыкнув к "кампаниям", к тому, что пошумят-пошумят и заглохнут,
и все вернется на "круги своя", зная, что критика, как говорится "чревата",
народ критиковать не хотел. А начальство требует! Что делать?
Мне рассказывали, что парторг цеха предложил на собрании высказываться
и критиковать. Никто не захотел -- все молчали, *) (см. сноску на стр.87) он
вынужден был вызвать к себе в кабинет работников и распорядился: ты будешь
критиковать меня за то-то, а ты будешь критиковать за то-то начальника цеха
(наверное с ним "предмет" критики был согласован). Не знаю, пошло ли "дело".
Но кампания не прекращалась. Она набирала обороты. Вот в Ленинграде --
на весь изумленный и восхищенный Союз, генсек с супругой выходят из машины.
Его обступает плотно толпа. Засыпают вопросами: "Почему воруют
безнаказанно?", "Бездарно руководят?", "Нарушают законы?"... "Боритесь!"
жизнерадостно настаивает, требует вождь: "Протестуйте! Действуйте!"
Но как? В какой форме? Какими силами -- по каким каналам? Бюрократия --
это не личности. Это система. Как с ней бороться?
Совсем недавно люди на собраниях молча слушали (и не только молча --
многие с одобрением, а некоторые со злобой) и выступали против
подкаб-лучника академика А.Д. Сахарова, которого жена-еврейка била по щекам
и заставляла вредить своей стране. Он ведь тоже чего-то там (неизвестно,
никто не читал) протестовал. И он сидит, как и сидел в ссылке, в Горьком!
Горбачев произносит темпераментные филиппики против бюрократизма,
взяточничества... Но ничего не меняется. Закрадывается подозрение, что он-то
хочет, но не в силах. Вот ему и нужна поддержка снизу. Но как ее оказать?
Нужны какие-то формы, каналы. Организации. То, что я готов его поддержать
делу не поможет!
А он говорит, говорит... Иногда теряешь смысл, слушая эту
темпераментную речь. Народ начинает смутно недоумевать.
Между тем что-то тронулось. Люди освобождаются от главной опоры
тоталитарной системы -- от своего страха (Это то единственное, что можно
поставить в реальную заслугу Горбачеву. Впрочем страх -- эмоция. Она как
ослабевает, так может вернуться. Вот разве молодежь. Она выросла без этого
ступора -- страха.). Начинается демократизация в СМИ. Вот как это было на
TV. Э. Сагалаев привел в студию кучку панков и предоставил им слово.
Очевидно он ждал от них откровений, как от оппонентов системы. Мальчишки, с
полувыбритыми русыми головами, разом растеряли всю свою развязность,
беспомощно озирались вокруг, жались друг к другу и своего кредо изложить не
смогли. Ничего не вышло.
В другой раз он организовал новое для нас ток-шоу (тогда оно еще так не
называлось). Аудиторию заполнила молодежь. Девицы хихикали над СССР, над
социализмом. Тогда это вошло в моду.**) Сагалаев попросил выска-зываться
критически о действительности. Один подросток стал рассказывать о
наивно-неприглядном высказывании одноклассника. Сагалаев, в пылу борьбы
_______________
*) В пятидесятых годах я удивлялась, что специалисты сказать боятся, а
рабочие ничего не боятся и критикуют. Времена изменились.
**) Это хихиканье -- опошление нашей драмы. Даже трагедии. Оно, думаю,
родилось в среде племянников и племянниц, созревших до буржуазного, скорее
даже до ожидаемого их родителями и ими, и уже недалекого торжества
мещанства. Тот, кто любит, болеет за свою страну, за свой народ (эти слова
уже встречаются хихиканьем), не может хихикать. Он может думать, искать,
страдать, протестовать. Но не хихикать!
за свободу и демократию, стал требовать назвать фамилию. Столетняя
традиция школьного недоносительства: мальчик не хочет. Сагалаев настаивает,
требует. Тот уже начинает колебаться. К счастью, кто-то взрослый решительно
сказал, что мальчик прав: он не должен на всю страну объявлять имя своего
товарища. Слава богу!
Металлисты грохочут и звенят цепями. С экрана громыхает запретный
хэви-металл. Свобода! Американская попса наконец прорвалась на TV! Вслед за
ней наша, доморощенная, правда не такая густопсовая и вызывающе
полураздетая, как сейчас, но... лиха беда начало! Демократия! Свобода!
Так показали свою готовность к свободе слова первопроходцы TV.
Кажется, чуть позже появился телемост Москва -- США (не помню, какой
город, кажется Сиэтл). В. Познер -- Фил Донахью (столько фамилий важных и
интересных для меня людей забыла. А эту помню!). Познер убеждает Донахью в
том, что их система имеет ужасные пороки (что в общем верно), соглашается,
что и наша имеет недостатки, но... В общем стоит на страже коммунистического
общества. Теперь он отошел от коммунистических идеалов и распрощался с
компартией. Если это компартия Зюганова, его можно понять.
Потом появился "Взгляд". Это уже было серьезно. Появились молодые лю-ди
-- интеллигентные, образованные, умные. Интересные люди, интересные встречи,
темы. Помню встречу с вдовой Н.И. Бухарина, ее рассказ о его завещании,
заученном ею наизусть. Молодые ведущие тогда, казалось, разделяли надежды на
возрождение коммунистической демократии. Позже они разбрелись кто -- куда.*)
В шоу-бизнес, в "Культуру", в "Ностальгию"...
Начались митинги и демонстрации. Толпы народа. И никаких инцидентов! На
улицу вышли те, кто раньше тихо разговаривал на своих кухнях. В много-
миллионной столице их оказалось так много! Тогда еще не прояснилась разница,
даже полярность взглядов. Точней, она тогда была неактуальной -- всех
объединяла возможность свободно говорить, свободно голосовать на выборах.
Съезд народных депутатов. Это было главное событие той эпохи. Впервые
за 60 лет депутатов выбрали и делегировали на съезд свободно. Люди из
колхозов, больниц, заводов, НИИ, высших учебных заведений. Вся страна не
отлипала от экранов телевизоров -- шла прямая трансляция съезда. Люди на
работе ходили с наушником в ухе -- слушали. Днем и ночью прямая трансляция.
Я сидела перед телевизором до двух часов ночи (разница во времени с
Москвой).
Сколько оказалось умных, свободно мыслящих, интересных людей! Юрис- ты
-- А.Собчак, академик-юрист из Свердловска (стыдно, помню Донахью -- он все
время торчал на экране, а фамилии ярких, по-настоящему образованных,
мыслящих людей не запомнила), по-моему, Алексеев(?). Он поражал не просто
умом, но блестящей эрудицией, интересными мыслями, способностью
формулировать проблемы, цели, задачи (он исчез с глаз так же, как Казанник и
мн. др.). Ю. Афанасьев, Г.Х. Попов, академик Велихов, космонавт Г. Гречко,
Е. Яковлев, Ю. Карякин и мн. мн. других. Не говоря уже об А.Д. Сахарове. Под
_______________
*) Сейчас выяснилось -- они яростные противники коммунистической
идеологии!
упорным нажимом общественности (она, наконец проявилась) Горбачев
вынужден был, наконец, освободить его и Е. Боннэр из ссылки. А ведь они
присматривали себе в Горьком место на кладбище.
А какие яркие представители директорского корпуса! Мыслящие глубоко,
по-государственному, точно понимающие пороки системы, которая мешала им
развернуться! А председатели колхозов! Ученые -- аграрии? А рабочие! Помню
после выступления одного рабочего, из Ленинграда кажется, А. Собчак сказал о
том, что был не прав, считая, что рабочим не место в парламенте, т.к. там
должны быть образованные люди. Теперь он понял -- рабочие должны там быть,
чтобы защищать свои интересы. К слову, в Первой Думе (при царе) были
крестьяне, куда менее образованные, которые с той же целью заседали рядом с
кадетами, октябристами и большевиками. За что (в том числе) ее так быстро и
разогнали.
Изумленная, обрадованная, воспрянувшая и душой, и умом страна открыла,
что она богата талантами, образованными, а главное мыслящими, активными
людьми. Просто их никто не знал. Серость чиновников и ортодоксов от
аппаратчиков стала очевидной. Они были в большинстве в зале Дворца Съездов,
но они были в меньшинстве в глазах своего народа.
В 2008 на TV обсуждали, кто может стать президентом после Путина.
Кто-то сказал, что не видит ярких, сильных людей. Г. Явлинский возразил, что
нужно дать высказаться новым людям и сколько обнаружится сильных и
талантливых людей и новых идей. Может быть, он вспомнил открытия, которые
сделала страна на свободно избранном народом съезде.
Съезд народных депутатов сыграл ни с чем не сравнимую роль. По городу в
разных местах шли митинги. На них страна узнала Б.Н. Ельцина. Он был членом
межрегиональной группы. Межрегиональная группа сложилась на съезде как
конструктивная оппозиция: А.Д. Сахаров, Ю. Афанасьев, Г.Х. Попов, Е. Яковлев
и мн. другие.
Горбачев-реформатор был скорее боксером, которого более умные, смело
мыслящие и образованные люди загоняли в угол, опрокидывали на барьер и силой
вырывали уступки. Полученные таким образом, эти уступки были бессистемны и
лоскутны. И бесполезны, как показало время. Как реформатор, он должен был
"играть" на опережение -- предлагать изменения сам. Самая сложная проблема
-- реформирование СССР. Если бы Сталин не присоединил насильно Прибалтику,
СССР мог бы не развалиться. Но реформировать его (СССР) было необходимо в
любом случае: дать республикам самостоятельность в их внутренней политике,
вернуться к условиям договора республик при создании СССР, которые никто не
отменял. Прибалтийские республики сначала требовали хозрасчета. Надо было их
опережать, а не тупо настаивать на сохранении статус-кво. Все вырывалось в
отчаянной борьбе. Видя, что идут на уступки, прибалты усиливали напор.
Знаменательный эпизод. Один из делегатов от Литвы, увлеченный энергией
съезда, пытался высказываться по поводу рассматриваемых проблем СССР.
Прунскене одергивала его -- мол, это их проблемы, нас они не касаются. Это
говорит о том, что общие проблемы волновали многих прибалтов -- среди них
были те, кто потенциально мог остаться: нужен был талант, воля, идеи. Ничего
этого не было.
После яростного сопротивления Горбачева и Лукьянова, оглашается тайное
соглашение с Гитлером, опровергающее добровольность вхождения Прибалтийских
республик в СССР. Теперь они уже ставят вопрос об отделении и создании
независимых государств.
Инициируется глубоко верный вопрос об отмене шестой статьи конституции
СССР о ведущей и направляющей роли КПСС. И тут так же. Если бы Горбачев был
действительно реформатором, он понимал бы, что однопартийная система
губительна. Безальтернативность, отсутствие оппонентов привели страну к
разложению. Если бы он, опережая противников, предложил право создавать
социалистические, коммунистические и буржуазно-демократические партии,
оговорив условия их существования, процесс мог бы пойти цивилизованно. Вряд
ли создание этих партий могло привести к реальному возврату к капитализму.
Во всяком случае, этот возврат произошел бы, как говорится, не "тихой
сапой", тайком, путем раздачи народной собственности и разрушения экономики.
Между партиями шла бы нормальная борьба, гласно, критически принимались бы
решения.*)
Но разве мог Горбачев решиться на что-нибудь подобное? У него и в
мыслях не было. Он объявил перестройку. Очень трудно, даже спустя почти 20
лет, сформулировать суть этого действа. Поражает наивность, беспомощность,
"безмыслие" перестройщиков. Чего они хотели? Студент в курсе "менеджмент"
получает двойку, во всяком случае, должен получить, если не знает, что любая
программа -- это программа достижения четко сформулированной цели. Для этого
надо глубоко проанализировать ситуацию и сформулировать проблемы: что у нас
не так? Почему? В чем причины?
Был сделан такой анализ? Констатация замедления темпов роста, застоя --
это не анализ. Это просто факт. Очевидный. Анализа не было. Почему у нас
застой? Почему технические и технологические разработки не осваиваются?
Почему воруют безнаказанно, и коррупция разъедает систему? Конечно, о такой
коррупции, как сейчас, помыслить тогда не могли, но та коррупция -- в чем
были ее причины? Эти вопросы лежат на поверхности. А вот в чем корень зла?
Что уродливо в самой системе? Наши экономисты, философы, главное -- наши
хозяйственники знали, в чем порок.
Знали ли, как перестроить систему? Может быть конкретно не знали, но
если бы перед ними поставили такую задачу -- они искали бы, спорили, и
нашли. Они были не бездарней физиков. Просто им даже помыслить ни о чем
таком не разрешали. Если бы перед физиками, математиками поставили плакат:
"Запрещено", они, желая что-то сделать, искали бы там, где решения не было.
Сними запрет -- и поиск стал бы иным.
Конкретных дискуссий не было.
Речь шла о демократизации, гласности, открытом обществе и т.д. Это
может
_______________
*) См. об этом подробней ниже, в разделе "Какую демократию мы
получили", о партиях.
звучать кощунственно, но свобода без сформулированных точно и четко
целей и глубокого научного анализа, без полного и глубокого предвидения
возможных последствий ничего не может дать. Свобода говоренья? Это не
серьезно. Критики? Это уже серьезно, если она направлена в нужное русло,
туда, где она может принести решение проблем. Расшатывая, тем более ломая
систему, надо точно знать во имя чего? Чем мы хотим ее заменить? Иначе --
анархия, бессмысленное движение, и тогда найдется, непременно найдется тот,
кто воспользуется этой анархией в своих целях. Как это и произошло.
Теперь, ретроспективно -- чего хотел Горбачев? Каким он представлял
реформированный социализм (а он от него не отказывался и не отказывается).
Ничего конкретного, кроме лозунгов: "Ускорение!", "Гласность и
демократизация", "Правовое государство".
Попробуем реконструировать сами. Судя по тому, что он так яростно, даже
грубо сопротивлялся отмене VI статьи конституции, предоставлению большей
свободы Прибалтике, поначалу менять по существу он ничего не хотел. Собрал
съезд Н.Д., разрешил говорить, и начал медленно, под напором отступать.
Куда? Туда, перефразируя, куда влекла его "неведомая сила". Экономика
оставалась уродливой. Имперские амбиции СССР заставляли дарить "помощь"
лучшему другу Е.М. Примакова Саддаму Хусейну, М. Кадаффи и пр. Они враги
США. Но друзья ли они нам? Наконец, самое главное -- есть ли у нас
возможность дарить?!
Они не социалисты, не коммунисты. Мы хотим расширять зону своего
влияния! Как империя. Нужно ли это нам? И главное -- есть ли у нас
возможность покупать сторонников? Такой возможности у нас не было: у нас не
хватало жилья, еды, бытовой техники... Наша промышленность и сельское
хозяйство, как и все остальные отрасли, нуждались в огромных инвестициях,
они отстали! Катастрофически!
Единственный способ борьбы с капитализмом -- это создание общества,
которое бы убедительно доказывало преимущества нашей системы: в уровне
жизни, экологии, культуре, науке, безопасности жизни. Кое в чем мы были
впереди. Об этом ниже. Но во многом (в основном) позорно позади.
Перестройка была фразой. Ни сам Горбачев, ни его окружение, ни народ
СССР не знали, не понимали, в чем ее суть. Гласность вырывали силой.
Демократизация -- это не только, даже не столько, возможность говорить без
страха, что посадят. Социалистическая демократия -- это участие народа в
управлении, прежде всего, хозяйством: производством, торговлей, транспортом
-- во всех сферах, где человек трудится. И участием в политике, через
свободные выборы, свободную прессу. Как в Швеции или в Канаде хотя бы. А что
было у нас? Ничего из перечисленного.
Егор Яковлев был (увы, в прошедшем времени) очень умный и ясно мыслящий
человек, я еще не раз вернусь к нему, сказал однажды, что руководство, в
первую очередь Горбачева, было наивно. Очевидно, так оно и было.
Разве не "наивно" было говорить о свободе и демократии и держать в
Горьком А.Д. Сахарова, а за границей Галича и других высланных диссидентов?
С диссидентами, а многие их них были врагами социалистического строя, надо
было открыто спорить, делом доказывая несостоятельность их доводов против
социализма там, где они были неправы. Ведь многие из них отошли(!) от
социализма потому, что он был ужасающим.
Горбачев и его сторонники только народу говорили о капиталистической
псевдодемократии, а сами (не все, но Горбачев -- точно) считали их
гуманистами и демократами. И раз мы теперь тоже демократическая страна(!),
значит то, что нас разделяло, исчезло. Так сказать, обнимемся братья! А ведь
они считали себя марксистами. Между тем Маркс знал, что людьми правят
интересы. А странами -- вдесятеро сильней.
В концепцию "наивности" органично вписывается все, что делал Горбачев.
Конверсия. Она, безусловно, была необходима. Наша экономика имела
"флюс" в виде тяжелой промышленности. Причин было несколько: доведенная до
абсурда теория воспроизводства К. Маркса, согласно которой производство
средств производства должно опережать производство предметов потребления. У
Маркса даже формула выведена. Но у нас перекос был чудовищный.
Низкие цены на металлолом привели к тому, что металлургия, в отличие от
других стран, где она работает преимущественно на металлоломе, у нас
работала на истощение рудных запасов. При этом поля были усеяны изношенными
тракторами и другой сельхозтехникой, в цехах годами стояли на фундаментах
списанные станки -- вывозить и сдавать их в металлолом было невыгодно из-за
низкой цены. Уродливое ценообразование, о чем я пишу ниже, приводило к тому,
что цена на запчасти была относительно ниже, чем цена на трактор. Заводам
выгодно было производить трактор (и другие машины) и невыгодно -- запчасти.
Байка того времени: "Наконец получил(!) новый трактор, теперь отремонтирую
старые и будем работать!" После отмены монополии внешней торговли наш
Павлодарский трактор продавали Китаю за 100 тыс. долларов! У нас он стоил
около девяти тысяч рублей. Уже этого было достаточно, чтобы вырос "флюс": не
было стимула экономить, беречь.
Вернемся к конверсии. Мы были на одном из первых мест на мировом рынке
вооружений -- самой конкурентоспособной продукции СССР. Она производилась в
острой конкуренции с иностранными производителями. Кстати, если бы лет на 30
раньше отменили монополию внешней торговли, наши товары стали бы
конкурентоспособны -- конкуренция стимулировала бы рост качества.
Военная (оборонная) промышленность имела мощную инфраструктуру -- НИИ,
КБ, проектные институты (без племянников и племянниц), полигоны, аэродромы и
т.д. Закрытые городки. Самые современные технологии.
Логично было бы, прежде всего, прекратить дарить вооружения. Обеспечить
необходимый технический уровень своей армии и продолжать его продавать.
Торговля вооружениями, конечно, не самая почтенная -- лучше было бы
продавать, скажем, автобусы или мебель, или станки и пр., но они были
низкого качества. Однако мир устроен так, что если мы уходим с какого-нибудь
рынка, его тут же захватывают конкуренты. Убивать меньше не станут. А мы,
во-первых, сохранили бы рабочие места, и, что не менее важно,
высококвалифицированные кадры -- рабочих, инженеров, ученых, управленцев;
во-вторых, мы сохранили бы миллиардные долларовые доходы, на которые можно
реорганизовать оборонные заводы. Ведь заграницей большей частью нет
оборонных заводов. Есть заводы, которые наряду с прочими выполняют и
оборонные заказы. У нас Кировский завод в Ленинграде производил и танки, и
трактора. На базе оборонных заводов с их высокими технологиями можно было
создать самые высокотехнологичные производства продукции для населения и для
разных отраслей промышленности -- приборы, станки, телекоммуникационные
средства и пр.
Что касается специалистов, ученых, инженеров. Ведь не рождаются же люди
с талантом проектировщика пушек. Рождаются с техническим талантом. Им нужно
время, материальная база. Т.е. нужны деньги. Те самые деньги, которые можно
экономить на оружии, которое дарилось, и получать, продолжая его производить
и продавать.
Как же реально осуществлялась конверсия? Была ли какая-нибудь
осмысленная целевая программа? Не знаю. Но зато знаю, как стали закрывать
целые закрытые городки, работавшие на оборону: НИИ, КБ, лаборатории и
производства. Тысячи и сотни тысяч квалифицированнейших рабочих сначала еле
сводили концы с концами, а потом вообще остались без работы. А на такие
"городки" работали заводы по производству станков и другого оборудования,
приборов, сложных и сложнейших технологий, в том числе телекоммуникационных.
Что стало с ними? Я лично не знаю людей с таких предприятий. Но по логике
вещей им тоже стало нечего делать. А уж все эти технологии, в том числе
телекоммуникационные, могли революционировать многие отрасли народного
хозяйства.
А как происходила конверсия реально? Вот газеты мажорно оповещают
общественность, что такой-то оборонный завод перешел на производство...
кроватей! Другой -- на производство кастрюль! Если даже предположить что это
какие-то особые, скажем больничные кровати. Но сколько их нужно? Или
высокотехнологичные кастрюли? Разве это не наивно? И разве не абсурдно? А
если прямо -- не преступно? Я не макроэкономист. Я специалист в узкой
области -- качество сложного труда. Но не надо быть ученым, чтобы ахнуть от
негодования: кровати, кастрюли!
Вот в Томске оборонная организация создала ультразвуковые стиральные
машинки "Ретона": весит 300 гр., помещается в маленькой коробке и прекрасно
стирает. Для ее производства не разворачивают крупное предприятие. Это
ширпотреб: высокого качества. Таких изделий могли создавать сотни
наименований, на них могли образоваться сотни малых высокотехнологичных
предприятий основного производства и обеспечивать занятость населения.
Между тем тысячи и тысячи квалифицированнейших специалистов,
промучившись без работы, пошли в банки, в коммерческие структуры, в
"челноки", в бизнес -- ремонт автомобилей, телевизоров, компьютеров
(заграничных). Значит, можно было, вложив средства, перепрофилировать и
предприятия, и работников в современные производства разных отраслей.
Наши программисты в большой степени создали империю Билла Гейтса: там
целые лаборатории говорят по-русски. А почему было не создать ее у нас?
Потому что у нас не была открыта дорога частной инициативе,
снисходительно отвечают наши реформаторы. Так, где же ее плоды?! Плоды этой
частной инициативы сейчас? Но об этом отдельно. К этому мы еще вернемся. Это
тоже наивно и тоже абсурдно. Пойдем дальше.
Отменили монополию внешней торговли. Настала эпоха "челноков". Рынок
наполнился продовольствием, одеждой. И как быстро! Стали появляться первые
кооперативы. Обыватель встретил их завистливым и ханжеским возмущением, но
пользовался услугами кафе, куда стало удобно приглашать гостей, зайти
посидеть.
Но вот газеты радостно сообщают: такой-то завод стал менять свою
продукцию на пушнину такого-то северного совхоза. Вспомнили вскоре ставшее
ходовым слово -- бартер. Прямой товарообмен. Опять изумление: вперед к
предкам. Нет, лучше так: "Вперед назад!" Это точней соответствует понятию
абсурда. Я произвожу мыло, а мне нужен металл. Заводу металлоизделий нужны
доски, а деревообрабатывающему -- мыло (можно продолжить). Я меняю мыло на
доски, и наконец -- доски на металлоизделия: Вперед назад1
На самом деле это были симптомы агонизирующей, разваливающейся плановой
экономики. Это была не реформа, а стихия, результат бессилия реформаторов.
Это уже не наивность. Это головотяпство, граничащее с преступлением. Это
было позже, в начале 90х, когда началась приватизация. Мы к этому еще
вернемся.
Между тем еще на съезде Народных Депутатов предлагали не сверху, а
сни-зу -- от предприятий реальный и верный путь реформ. Директор Ивановского
машиностроительного завода Кобаидзе, о котором я уже упоминала, которого
знала вся страна, в своем ярком выступлении говорил о том, что еще в
шестидесятые годы, когда возвращались от Совнархозов к Министерствам они
отдали в министерства лучших своих директоров, надеясь, что они-то знают,
что нужно предприятиям! Напрасно! Через год или два они стали действовать
точно так же как старые. Нужно менять систему. Пусть Министерства дают
заводу два показателя: что нужно производить и сколько прибыли дать в
бюджет. Остальное надо дать право предприятиям решать самим. И дальше --
главное: "Не мы должны служить Министерству, а Министерство -- нам. Будет
для нас мышей ловить, будем ему платить. Не будет -- платить не будем"
(цитирую по памяти). Сторонники рыночной экономики уличают: "Вот-вот! А
откуда Министерства будут знать, что и сколько надо производить?"
Министерства будут зарабатывать свой хлеб! А для этого искать пути:
создавать организации*) по изучению спроса и его динамики, учиться делать
прогнозы, составлять разные варианты балансов не директивных, а
индикативных, обусловленных динамикой показателей рынка сбыта; будут
составлять конъюнктурные обзоры, а главное -- искать методы установления
прямых и об-
_____________
*) Независимые или в рамках министерства
ратных связей! Станут использовать информационные технологии... Если
захотят заработать. На этом же съезде группа аграриев предложила программу
реформы сельскохозяйственного производства.
Кто слышал директора Кобаидзе? Аграриев? Других директоров? Их было
немало. Ученых? Их тоже было немало, а если бы спрос на их исследования был
выше, эффективность их работы выросла бы в разы. На I съезде народных
депутатов 417 депутатов-аграриев обратились к съезду с конкретными
предложениями*) развития сельского хозяйства. Суть: не командывать
крестьянином, не навязывать формы хозяйствования, прекратить некомпетентное
вмешательство ... Не грабить и "не связывать руки крестьянам дать
возможность трудовому коллективу распоряжаться созданным продуктом, дать ему
необходимые материальные ресурсы". И далее "все дело в том, кто хозяин этих
средств? кто принимает решения об их использовании? Хозяин или сторонний
чиновник?".**) Это голоса тех, кто создавал продукт. И голоса ученых.
Кого это интересовало? Заставило задуматься? Эти, в высшей степени
важные выступления на съезде игнорировали.
Перестроечное руководство решило иначе: выборы директоров предприятий
всем коллективом -- такая была предложена и принята мера поднятия
эффективности в промышленности.
Но завод не Академия Наук и даже не университет, где ученый совет может
выбирать ректора, или академики -- Президента Академии. Там это высокие
профессионалы. Сами академики не выбрали бы ни за что Т.Д. Лысенко и не
"свергли" Н. Вавилова.
Рабочие и даже инженерный состав не могут знать ни масштаба, ни
сущности работы директора. В разных странах есть огромный опыт в этой сфере:
работают сотни фирм по подбору персонала руководителей и специалистов разных
профилей, исходя из результативности их деятельности. Их нанимают, и они
предлагают кандидатов. Учитывают специфику тех проблем, которые они особенно
успешно решают: вывод предприятия из кризиса, или, наоборот, -- прорыв в
ситуации, когда нужен рост. Такие фирмы не могут назначать, но могут
рекомендовать несколько кандидатур с разносторонними характеристиками. А вот
тут, собрание высших руководителей предприятия из их числа может выбрать
кандидата. За эффективные рекомендации надо платить. И дорого. Это могут
быть самостоятельные организации (теперь мы привыкаем к слову "фирма"), а
могут быть хозрасчетные фирмы в рамках Министерства. Если рекомендации
неэффективны, такие фирмы разорятся, найдутся другие. Институт банкротства
(если он честный и объективный) -- это здоровый институт.
По сути, я описала функции отделов по персоналу корпораций. Как
уважительно -- персонал, персона. У нас были трудовые ресурсы и кадры. Как
точно уловили это в молодежном сленге: кадр -- это девушка, а кадрить --
соответст-
_____________
*) Отто Лацис "Вес ускорения" в книге "Этот трудный, трудный путь" М.
"Мысль", 1989г., стр. 151-152.
**) См. ниже о том, кто такой хозяин?
вующий уровень ухаживания. Любопытно, что нынешние студенты так уже не
говорят и не понимают, что это значит.
Между тем Горбачев считал, что выборы директора всем коллективом --
мощный стимул оздоровления производства и высшее проявление демократии. Он
говорил с гордостью, что мы теперь стали демократичней всех стран -- нигде
директоров не выбирают рабочие!
Пожалуй, стоило задуматься -- а почему, собственно? Почему у них не
выбирают директора коллективом, если это сулит такой эффект, какой
прогнозировал наш Президент?
Наивно? Конечно, наивно, но и самонадеянно, невежественно. Бесплодно. А
это отняло время. Время, в течение которого предприятия все больше катились
вниз.
Хочу коснуться еще одного момента. У нас была очень разумная наука
управления. В журналах, особенно в "Эко", очень часто анализировался
эффективный опыт разных предприятий. Помню в очень большой (больше 40
страниц) статье описывался очень интересный опыт организации бригад на
Новосибирском заводе. В другой статье директора из Тулы, давалась
комплексная оценка эффективности этой формы для управления предприятием.
Родившаяся в Швеции бригадная форма организации труда была, по сути,
предшественницей декомпозиции цехов-монстров, с числом работавших в тысячу и
более человек. Такие цеха неуправляемы и неэффективны. В частности потому,
что в них не может быть коллектива.
С наукой не церемонились. Приняли решение на всех предприятиях перейти
на бригадную форму. Надо, значит надо! На заводе, с которым я была связана
почти всю жизнь, разом распределили всех рабочих по "бригадам", назначили
"бригадиров" и отрапортовали -- выполнено. Люди продолжали работать
по-старому. Кампании -- шумные, часто бездумные привели к тому, что
новшества, в их числе научные и научно-практические нововведения, перестали
восприниматься предприятиями. Надежда Горбачева на то, что выборы директоров
всем коллективом оздоровят и, в конечном счете, поднимут производство,
провалилась, хотя все предприятия послушно "выбрали" большей частью своих же
директоров. Между тем демократизм в том, что каждый работник, начиная с
рабочего, на своем рабочем месте, ответственен за свое дело, причастен к
результатам своего участка, цеха, завода в целом. Это как же? -- спросите
вы.
А так, что все работники в той или иной степени должны понимать, для
чего они делают свою работу, как она может повлиять на результат, какие
последствия может иметь плохая или, наоборот, отличная работа.
Ответственность должна идти не только сверху, но и снизу. Именно так было в
первые годы советской власти, когда рабочие не только назывались, но
чувствовали себя хозяевами производства, ответственными за него. В 1955
году, приехав на свой первый завод, я еще застала отсвет того времени. На
профсоюзных собраниях начальник цеха ставил на обсуждение проблемы и задачи.
На собрание приглашались начальники отделов. Я была начальником отдела
труда, по неопытности совершенно беспомощным. Я страшно боялась, что
рабочие, которые, пользуясь этой беспомощностью, а иногда потешаясь надо
мной, требовали от меня каких-то выплат, будут предъявлять претензии ко мне.
Но обо мне речи не было: говорили о деле, о том, что мешает, или о том, как
надо сделать лучше, что нужно, чтобы решить возникшую проблему. По ходу
обсуждения привлекались начальники отделов. Позже ничего подобного уже не
было: на профсоюзном собрании производственные вопросы так не
рассматривались.
На том же заводе техотдел разрабатывал ТЕМНИК (перечень задач,
нуждающихся в решении) рацпредложений. Его переплетали в тетрадь,
привязывали карандаш, чтобы можно было переписать, и вывешивали на
лестничном пролете в заводоуправлении. Желающие разрабатывали и приносили в
Техотдел предложения. Приносили -- решения и собственных, инициативных
предложений.
В Брежневский период ревизии всего советского ("совкового" тогда еще не
говорили) пришла мода на огульное отрицание всего, что принято у нас.
Известный в городе директор ПКИ АСУ (я о нем упоминала) в кулуарах
научно-практической конференции в нашем институте, с непередаваемым
презрением говорил о нашем рационализаторстве, как о "совковой" (употребляю
нынешнее слово) никому не нужной затее: "Если специалист хороший, то
рационализировать нечего, а если есть что, специалиста надо увольнять". Я
растерялась и промолчала. Позже прочитала в статье о Японии, что в крупной
фирме раз в месяц развозят в конвертах и вручают работникам "благодарность"
фирмы за предложения по улучшению. Вручают крупные суммы за серьезные
предложения, но "благодарят", чисто символически, и тех, кто ничего
значимого не предложил, чтобы не отбить желание помочь фирме. Когда я при
встрече сказала директору ПКИ об этом, он пожал плечами -- вроде того, что
это восточные штучки. Убедить его я не могла.*)
Рабочие еще в тридцатые годы чувствовали социальную ответственность не
только за свое предприятие, но за страну. Именно поэтому в те годы выступил
на собрании рабочий Мамонов, о чем я писала выше. Приведу еще один пример.
На последнем курсе института я ездила на практику на Новокузнецкий
металлургический комбинат. Нас водили на экскурсии по всем переделам. В
доменном цехе нас водил мастер, который работал с самого начала
строительства. Он знал весь комбинат, все цеха и все крупные установки
(прокатные станы, сталеплавильные печи). Тогда мне это казалось
естественным. Только потом я поняла, что это не обычно: он знал то, что к
его работе прямого отношения не имело, но именно это давало ему понимание
того места, которое занимает его работа, ее смысл и значение. Он видел
картину в целом и свое место в ней. Это очень важно для качества работы, для
понимания своего места, роли на пред-приятии. Это по-хозяйски. Демократично.
Я пишу о рабочих. Но это же самое можно сказать об инженерах, служащих. О
молодых специалистах. Именно так
_______________
*) Это очень знаменательно: огульно отрицать все(!), что принято у нас
и лакейски принимать все, что "у них", даже если оно непонятно для чего --
стало хорошим тоном!
чувствовали свое место мои друзья, молодые специалисты, когда я
приехала на строящийся завод в Павлодар. Не все. Но самые толковые,
серьезные -- да. Вернемся к Горбачеву.
Противоречивость, непоследовательность, нерешительность Горбачева
проявились и в борьбе с коррупцией. Повторюсь: с нынешним размахом коррупции
та, советская не идет в сравнение. Тогда не было такого количества
миллионеров, не знаю были ли вообще миллиардеры, да и чиновников, как мы ни
стенали по поводу их засилия, сейчас больше: больше и богаче дающие, больше
и ненасытней берущие. Но тогда это возмущало одних и разлагало других.
Следователи Т. Гдлян и Н. Иванов начали "раскручивать" хлопковое дело,
я уже о нем упоминала. Несуществующий хлопок собирали, возили, грузили,
разгружали и продавали. Наживались председатели колхозов, секретари
райкомов, руководство республики. Но когда выяснилось, что это не "узбекское
дело", а "Кремлевское", что на нем обогащались Кремлевские бонзы, дело
начали сворачивать. По Гдляну: одна рука вверх -- с призывом "вперед!", а
другой сворачивали шеи (фигурально) тем, кто шел вперед слишком всерьез.
Если Горбачев не имел власти над бонзами, как он смел звать "вперед!"?
И почему он не имел власти?
1990 год. В стране пропали продукты, люди оставались без работы.
Надвигалось бедствие. Я столкнулась с этим в городском аэровокзале в
Москве. Зашла в буфет перекусить. За высоким столиком ели люди. За моей
спиной стоял молодой приличного вида человек. Я сначала не поняла, но потом
почувствовала, что он ждет, когда я уйду, чтобы доесть то, что останется.
Есть было невозможно. Я ушла. У мусорных баков появились люди, которые
искали еду и тут же ее ели. Это было страшно и длилось долго. Годы.
Когда в это время мне сказали, что наш коммунистический вождь строит
мраморный дворец в Форосе, я с полной уверенностью сказала, что этого не
может быть! Какой коммунист даже не в годину бедствий строит себе роскошную
виллу на берегу моря?
А что? Мы теперь демократическая страна! А у демократических
президентов -- вот у Рейгана -- Белый дом в Вашингтоне и поместье и
Кемп-Девид. Но в этих странах люди не роются в мусорных баках (не говоря уже
о том, что Горбачев как-никак коммунист!).
Это похоже на пир во время чумы, если убрать философствующего
Вальсингама (у нас без затей)!
Когда Е. Яковлев говорил о наивности, он имел в виду, прежде всего
внешнюю политику. Этот период -- 1988-1990 годы кажется безумием.
Мы даем свободу Восточной Германии соединиться с ФРГ. Это правильно.
Нельзя пресловутой Берлинской стеной сдержать стремление людей, во-первых, к
объединению, и на Запад -- во-вторых. Хотя были и те, кто туда не
стремились, и те, кто сейчас сожалеют. Никакого референдума не проводили.
Хотя его исход был ясен, но все же -- были и противники.
Потрясенные немцы готовы на все условия: возмещение колоссального
имущества в ГДР, принадлежащего СССР, выход объединенной Германии из НАТО и,
гарантии, что Прибалтика не будет принята в НАТО. Обеспечение расходов по
обустройству выводимых войск на родине... Еще бы! Германия возвращалась в
число великих Европейских держав. В эйфории братства с демократической
Европой и миром, мы почти ничего этого не требуем!
Если в годину приближающегося бедствия (о том, почему оно, это бедствие
надвинулось -- ниже) мы не требуем по максимуму все, что только можно и что
помогло бы нам подняться и остаться великой державой -- это постыдная
бездарность. Может быть в рыцарские времена так делали, хотя... Даже цвет
рыцарства -- Салах ад Дин и Ричард Львиное сердце насмерть боролись за свои
выгоды. В реальном, окружающем нас мире -- так не делают!
И потом: что же это значит? Уже говорилось выше: ксенофобия, которую
поддерживало и даже раздувало наше руководство, была товаром для возбуждения
в народе псевдопатриотизма, а сами они... верили, что Западные демократии на
наше благородство ответят тем же -- они же демократы? Но не во вред себе!
Повторюсь, страны действуют в своих интересах. Каждая страна! Насколько
ей это позволяют другие страны. И если мы сокращаем экспорт вооружений или
не добиваемся максимума уступок за уход из ГДР, другие страны не отсалютуют
шпагой и не станут делать то же самое, а, не веря себе, своим глазам,
перехватят рынки вооружений и начнут г