шого пенька первым выстрелом свалил кукушку. После этого батальон поднялся в атаку, и через полчаса выбил фашистов с горы Наттавара, что находится около д. Окунева Губа под Кестингой. Под горой Наттавара в болоте лежали мы ночь и полдня, а после взятия горы (высота 217) за другую половину дня заняли несколько починков, Окуневу Губу с большими складами и пошли по дороге на Кестингу. Вот что значит захватить инициативу и не допускать глупостей, горячности и не нужной прыти в делах боевых. Первый бой В декабре 1941 года наш 199 батальон был поднят по тревоге и в полном боевом, только без оружия, ночью направлен своим ходом на лыжах в город Молотовск, который находился от расположения запасного полка в 10 км. Позади в темноте остались так называемые казармы, а фактически двухэтажная средняя школа в селе Рикасиха. Ранним утром в Молотовске нас погнали в баню, хотя еще не успели отдохнуть. Самой примечательной в Молотовске нам показалась баня: красивое здание, отличная и жаркая парилка, чистота и порядок, не то, что город. Я впервые увидел там, а очевидно и не только я, море с далеким кораблем. После бани все старое летнее обмундирование заменили на новое зимнее. Получили полушубки, валенки, шапки, подшлемники, каски, рукавицы шубные, портянки зимние, шаровары ватные и простые гимнастерки. Вечером в тот же день начали погрузку в вагоны. Нам пришлось хорошо вычистить грязные вагоны, сделать сплошные двухэтажные нары, поставили в середине буржуйку, кое-кому удалось найти и затащить в вагон сено, солому или стружки, сделали как бы матрац. В эту же ночь эшелон потащили куда-то и пошли разговоры в вагоне: "Где-то отступают. Нас гонят заткнуть дыру". И верно, на одной остановке нам дали оружие, патроны, гранаты, медальоны. На взвод дали один ручной пулемет, три автомата ППД (Пистолет - пулемет Дегтярева). Медальоны приказали быстро заполнить самим. После Молотовска нас накормили кашей перловой и супом из концентрата, а вместо хлеба уже дали по сухарику. Через несколько суток тоже ночью эшелон встал в лесу, и велели срочно выгрузиться. За пару часов мы были уже на лыжах, а с левой стороны хорошо был слышен бой: автоматные и пулеметные очереди, одиночные винтовочные выстрелы, взрывы мин. Нас повели вдоль моста, где шел бой с правой стороны. Под утро остановились в красивом сосновом бору. Сосны такие ядреные, высокие, гладкие, красивые с шапкой из снега. Поднимешь голову - шапка падает. С началом появления зимнего солнца в воздухе высоко появился самолет, блестя крыльями. Пролетая около нас, ясно были видны черные кресты. Вдруг из самолета стали сыпаться разноцветные, вроде металлические, листки. Падая под лучами солнца, они играли и разлетались в разные стороны. Мы долго бы стояли, разинув рот, и любовались такой красотой, но поступила команда: "Воздух! Стоять под деревьями! Не ходить!". Тут же комиссар распорядился, чтобы назначили коммунистов и комсомольцев собрать листовки, солдатам не давать читать, а сжигать после того, как улетит самолет. Но кто же их все соберет? Конечно, многим удалось прибрать, прочитать и использовать, как курительную. В листовке в одной стороне был пропуск для сдающихся в плен, и рассказывалось как там хорошо содержатся пленные русские солдаты, а на другой стороне нарисован мужик в лаптях, рваной одежде, стоит на одной ноге, а вокруг ноги изгородь из жердей. Очевидно, показывали долю русского человека. Рядом же портрет Сталина, стоящего в куче денег - рублевых монет. Конечно, смотреть было не очень приятно, а тем более читать. После ухода самолета начали рыть себе окопчики, вроде круговой обороны. Мерзлая земля не поддавалась даже кирке и лому, но под сосну делали укрытия. Тут передовой дозор сообщает, что в нашем направлении двигается колонна лыжников, солдаты в погонах, шинелях и с окутанными головами. Комбатальона дополз до дозора и сразу дал команду: "Укрыться! Приготовиться к бою!" Мы все поротно и повзводно подползли к мысу, укрылись за соснами, нацелились на лощину, где должны идти фашисты. Все, как и я, очевидно, дрожали не только от мороза, но и от волнения. Это же первая встреча с врагом. Когда колонна фашистов проходила по лощине против нашего мыса, тут комбат Жатько и все взводные, отделенные, и ротные скомандовали: "Огонь!". Сразу затарахтело несколько пулеметов, автоматов и винтовочных выстрелов, правда, все беспорядочно. Фашисты шарахнулись в разные стороны, послышались ответные очереди из автоматов и потерялись в кустах. Если сначала мы видели их длинные мышиного цвета шинели, идущие по лощине, то сейчас ничего не было видно, а пули их визжали и царапали деревья. Не прошло и полчаса, как стрельба утихла. Несколько человек послали посмотреть то место, где были фашисты, которые через полчаса вернулись и сообщили: "Во многих местах на снегу кровь, есть валяющиеся немецкие пилотки, лыжи ломанные и палки, с собой принесли в качестве трофея алюминиевую флягу, обтянутую сукном, одну пилотку с орлом и немецкий автомат с полупустым рожком. Очевидно, раненных утащили с собой, так как есть следы лодок-плоскодонок. Так закончился первый бой, первая встреча с фашистами. Батальон потерь не имел, если не считать пулевую царапину в плече Пети Шлемова, солдата нашего взвода. Разговоров было много и горячих. Одни считали, что он попал в немца, так как упал, другие выдумывали еще хуже, что после его очереди повалились сразу несколько фашистов. Однако факт - мы им не дали выйти в тыл к нашим и разогнали их. Спичка В начале 1942 года наш 199 батальон был заброшен на Реболское направление Карельского фронта. Отсутствие сплошного фронта в Карелии, когда мы и противник вели бои за каждую сопку, высоту, дорогу или деревушку-починок, иногда приводило к тому, что сзади противник, то есть фактически вперемешку и в таких случаях отдельные лыжные батальоны, как наш, были затычками, чтобы остановить немцев, если где прорвались или собираются наступать. Неплохо вооруженные, очень подвижные лыжные батальоны часто оказывались там, где вчера еще никого не было, и путь немцам был открыт. Опыт мелких боев, очевидно, заставил комбата Жатько создать в своем батальоне разведгруппу из самых шустрых, хорошо владеющих лыжами и оружием, боевых ребят. От каждой роты были вызваны по пять бойцов. В это число попал и я. Командовал этой группой недавно прибывший к нам из госпиталя старшина Дерягин. Он сразу же начал занятия, гонял и тренировал день и ночь, заставлял во всех делах и действиях думать. Особое внимание обращал он на так называемые мелочи: укладка вещмешка, чтобы не бренчало и быстро можно было достать, что нужно; ходить на лыжах без палок, в гору и под гору; подгонять крепление к лыжам, к валенкам; попадать в проходе на лыжню впереди идущего и в след кольца палки его; уметь хорошо заворачивать портянки, чтоб не натереть ноги и нажить мозоль; способность, замаскироваться так, чтобы сосед не мог сразу заметить, и многое другое, начиная от ношения финки и кончая маскировкой привала. Например, он заставил все спички, использованные уже, запихивать в обратную сторону коробки, чтоб там было ровно столько, то есть 52 штуки, сколько в целой коробке по стандарту в стране. В первое время мы даже обижались на него за придирчивость. Спустя некоторое время нас - полгруппы послали в разведку. Надо было обследовать противоположный берег большого озера. С восточной части озера следовало пройти и вокруг до западной, где неизвестно что. На это дано было трое суток. С 3-х суточным НЗ мы и пошли вокруг. Дни в Карелии зимой коротки, ночи темные и холодные. Для согревания и приготовления пищи нам дали по банке сухого спирту "жми-дави". Сухой спирт горит синим огнем и совсем незаметно, а кашу из концентрата сварить можно. Там огонь не разведешь. "Жми-дави" мы назвали потому, что из этой банки через тряпку можно сжать почти 50 грамм мокрого настоящего спирту и пить. Где-то в середине нашего маршрута у одной сопки решили сделать горячий обед, то есть сварить суп из концентрата. Сварили и пообедали. В хорошем настроении пошли дальше, но спустя некоторое время услышали сзади лай собак. Стало ясно, что за нами погоня, где-то нас засекли. Мы, безусловно, ускорили шаг, меняя чаще впереди идущего, чтобы его не загнать от усталости. Далеко ли близко ли сзади послышались автоматные очереди. По звуку очередей и по ранее имевшему место лаю собак мы решили, что фашисты отстали, очевидно, были немцы, а не финны. Немец плохо владел лыжами и больше надеялся на своих овчарок. Спокойным и очень осторожным ходом прошли остаток пути и когда прибыли к своим, Дерягин построил всех, не отпуская на отдых. Старшина задал один вопрос: "Почему немцы обнаружили нас? Или случайно набрели на след, или овчарки пронюхали, или мы что-то упустили". После сплошной проверки выяснилось, что у Мити Чуракова не хватает двух спичек в коробке. Он тут же признался, что когда зажигал "жми-дави" спички использованные выпали, так как поломались. Дерягин сделал вывод: по этим спичкам узнали, что тут были русские, а не финны. По этой причине погнались за нами. Дело дошло до комбата Жатько. Он хотел его отправить обратно в роту, но сам старшина защитил его, дав ему два наряда вне очереди работать на кухне. А комбату, докладывая о выполнении задания, сказал, что почти на каждой сопке немцев до взвода и они могли заметить еще раньше нашу группу, в снегу же след остается, да и где обедали, собаки могли разнюхать. Митя Чураков получил наряд вне очереди за оставленную использованную спичку на привале. Однако был доволен тем, что в наряде по кухне можно было хорошо покушать. А старшина и комбат часто вспоминали о потере двух спичек, как халатности, что якобы чуть не привело к потере целой группы разведчиков. И всегда заканчивали так: "Мелочей в разведке нет! Будьте умней!" Данный факт потери двух спичек разузнал особист батальона, и не только его, и нас дергал - допрашивал. Хорошо, что комбат, комиссар и старшина заступились за Митю, а то бы отличился. Вот вам и спичинка! Большие потери маленького наступления В середине апреля 1942 года с Массельского направления наш 199 отдельный лыжный батальон был переброшен на станцию Лоухи по железной дороге в срочном порядке. У нас все делалось по боевой тревоге. Пока ехали, нас дважды бомбили фашистские самолеты, однако эшелон прибыл благополучно, хотя и был сильно изрешечен пулями и осколками. Станцию бомбили фактически ежечасно, а посему мы быстро выгрузились и ушли в лес, оставив до десятка раненых медикам. Утром следующего дня нас построили на одной из лесных полянок вместе с другими двумя батальонами, прибывшими ночью. Сообщили, что создана 8-я бригада из этих отдельных батальонов. Командиром назначен полковник Дубль. Он в своем выступлении поставил задачу: освободить районный центр Кестинга и тем самым помочь Ленинграду. А перед началом наступления, спустя несколько часов, наш комиссар Пономарев говорил, что немцы собираются снять с нашего фронта до десяти дивизий и направить на последний штурм Ленинграда, что мы должны сорвать план Гитлера и Маннергейма своими действиями. В эту же ночь каждый батальон ушел по направлению Кестинги по своим азимутам и заданиям. Первым рубежом атаки нашему батальону была гора Наттавара, высота 217, далее на деревню Окунева Губа, еще несколько починков и по дороге на Кестингу наступать до победы. Ночной изнурительный поход в тыл горы Наттавара по болотам, почти не проходимым, был рассчитан на внезапность, но этого не получилось. К рассвету мы были под горой в болоте. Однако за полчаса до общего наступления какой-то батальон справа обнаружил себя и фашисты опомнились, забеспокоились и открыли бешеный огонь, в том числе по нашему батальону. Нам пришлось штурмовать высоту 217 раньше намеченного срока. Тревога на соседнем участке наступающих и бдительность врага на горе сразу уменьшили, даже свели на нет внезапность, а значит и наш успех. С большими потерями, но высоту взяли. Продолжая наступление на Окуневу Губу, фашисты отчаянно сопротивлялись, так как там были большие склады и запасы боеприпасов и продовольствия, и комбат вынужден был вызвать штаб бригады. Мы были совсем близко около комбата и слышали, как настойчиво он требовал сделать воздушный налет на Окуневу Губу или батальон не сможет взять ее. Пока шла перестрелка минометная и оружейно-пулеметная за горой Наттавара, в небе появилось несколько наших бомбардировщиков. Удачно разбомбив деревню и склады, самолеты ушли, а мы бросились в атаку. Склады горели, как в кино, огромным пламенем, дымом и взрывами снарядов и мин. Батальон вышел на тракт, идущий на Кестингу, и продолжал наступать. Фашисты цеплялись за каждую сопку, ручеек и поворот дороги. На третьи сутки, пройдя километров двадцать пять с начала наступления, мы, измученные, встретились под одной сопкой высоко организованной обороной. Чуть ли не на плечах отступающей части фашистских войск мы нарвались на проволочное заграждение в два ряда и мощный пулеметный огонь. Даже остатки противника не сумели перебраться через заграждение, и попали под свой же огонь и полегли вместе с нашими. Мы вынуждены были лечь в болото перед сопкой. Тут противник открыл артиллерийский и минометный огонь. С установленных дотов и бетонных колпаков поливали почти прицельно болото и нас свинцом. Когда немного стемнело, получили приказ: отползти за ручей. Это с полкилометра назад. Многие остались там и даже раненные. Наутро фашисты перешли в контратаку, пустили три танка, кричали на собачьем пьяном языке, но до ручья не дошли ни танки, которые застряли в болоте, ни солдаты, которые после встречного нашего огня и потери танков, уползли назад. Окопавшись у этой речушки, мы сидели три дня и ночи, пока нас не сменили солдаты с подошедшего какого-то полка. Однако, отдых нам не дали. Получили новый приказ. Вместе с каким-то полком нас послали в тыл, за Кестингу, где мы должны были перерезать дорогу с Кестинги на запад. Только на третий день к утру мы вышли на эту дорогу. Отличная широкая дорога с твердым покрытием. Машины с солдатами идут одна за другой к Кестинге. Патрули по несколько человек ходят то туда, то оттуда. Только к середине дня машин не стало. Несколько наших ребят послали за дорогу, чтобы взять языка из числа патрулирующих. Однако тихая схватка не получилась. Пришлось несколько патрулей ликвидировать огнем из автоматов. А этот шум потревожил фашистов вообще. С обеих сторон по дороге появились бронетранспортеры и кузовные машины с немцами. Вынуждены были принять бой. Бой не в нашу пользу заставил нас отходить куда-то в лес. Над лесом все время висел самолет, очевидно наблюдая, передавал своим, куда мы идем. Но куда бы мы ни шли везде нас встречали огнем из минометов, автоматов и даже пушек с прямой наводкой. Так нас они гнали несколько суток и фактически загнали на большое болото, где со всех сторон стали стрелять без передышки. Вскоре весь командный состав был выбит. Это работа кукушек. Их они наставили на каждой сопке, на каждом мысочке. Это была настоящая бойня стада одичавших людей, голодных, рванных, ничего не понимающих и фактически обессиленных за эту неделю. Однако был какой-то инстинкт самосохранения. Мы втроем: Митя Чураков, Петя Шлемов и я старались держаться вместе, влезать в болотную грязь между кочек и пней. Ползая по грязи, мы оказались у большой воронки от снаряда, где уже лежали комиссар Пономарев с тремя бойцами. Комиссар, еле узнав нас, предложил как-то выбираться вместе из этого котла. Но встать даже на корточки не дала нам кукушка. Комиссар считал, что надо тут полежать до вечера, найти эту кукушку и уползти вон к тем сопкам, а там будет видно. Через каждые десять-пятнадцать минут пули кукушки попадали к нам, на край воронки. Он, значит, нас все же видит. Пономарев предложил: чтобы выявить и уничтожить эту противную кукушку он покажется, а мы уточним место расположения его. Снайпер, видимо, в той группе елок. Договорились: Он встанет и быстро бросится на бок обратно. Кукушка выстрелит. Появится дымок, и могут шевельнуться лапки елочек. Мы спрашиваем: почему он, а не мы кто-нибудь? Он отвечает: "У меня шуба белее ваших и портупея видна далеко". Он скомандовал и быстро встал на секунду. Мы же с Митей следили за елками и заметили в середине дымок и движение лапок. Одновременно пустили туда очередь. Лапки зашевелились сильно. Комиссар смотрел внимательно на нас, а мы на него. Я заметил, что у него в правом рукаве ближе к плечу появилась дырка. Было понятно, что кукушка-снайпер стрелял по комиссару, но попал только в рукав. Комиссар приподнялся и снова упал. Кукушка не стреляла. Значит или убит или ранен. Мы все поползли в том направлении, а сзади и по бокам везде еще стреляли, кое-где шел бой, слышны голоса. Когда доползли до елок, увидели: "Среди нескольких елок стоит сосна, на сосне сделано вроде мостика с корзинкой, на земле лежит наша винтовка с оптическим прибором, а из корзины вывалился вниз головой с автоматом на груди фашист. Изо рта и носу идет кровь, сам, почему-то привязан. В корзине видны оцинкованные коробки. Очевидно, запас патронов для автомата и винтовки. Долго рассматривать фашиста было некогда. Мы, где ползком, где на корточках добирались до тех сопок, о которых говорил комиссар. Всю ночь ползли между двух сопок, где очевидно были фашисты, так как слышался не наш разговор. Уже утром доползли до бора, где было много прошлогодних ягод - брусники. Стали пастись. Шутили: "Седьмые сутки фактически не евши и не спавши". Голод и усталость притупили всякую бдительность. Паслись и паслись. Но тут появился, какой-то майор с нашими солдатами. Разговорились, оказывается они из полка, который называли "дикой дивизией". Они тоже участвовали в операции по оседланию дороги, идущей с Кестинги. Решили группы объединить и выходить вместе по карте нашего комиссара. В полдень, продолжая путь по азимуту, подошли к длинному озеру и стали переходить по льду, но тут с острова застрочили немецкие пулеметы, и мы вынуждены были бежать, что осталось сил. Добежали до дороги, я свалился между кочек, и вставать уже не хотелось. Пройдя еще ночь, мы услышали голос: "Стой, кто идет?". Тут-то мы уже все свалились. Оказался передовой дозор какого-то артполка. Они вызвали своих и нас вывезли еле живых. Тылы нашего батальона оказались около огневых позиций артполка и мы быстро нашли своих. Нас совсем немного покормили, показали готовые чьи-то окопчики и велели спать. Спали мы целых двое суток. На третий день со дня нашего выхода собралось нас 26 человек живых, которые могут обойтись без госпиталя. А те, которые нуждались после этой операции в госпитальных услугах, остались в болотах и на сопках под Кестингой. И это из более 600 списочного состава батальона. Не лучше, очевидно, и в полку и в других батальонах 8-ой бригады, которая просуществовала всего около 8 дней. Позже говорили нам, что немцам не удалось снять ни одной дивизии с нашего фронта. Значит, мы задание выполнили. Но какой ценой?! Отдых Окоп мне достался хороший, немного загнув ноги можно лежать. На мое счастье поблизости валялся чугунный разбитый котел, который я покатил на окоп и верх дном положил на окоп, как бы закрыл окоп сверху. Постелив хвойных лапок, после неплохого обеда, лег и сразу заснул. Проснулся от грохота и взрывов и тряски земли. Проспал около двух суток. Ничего не понимая, с трудом встал в окопе, где в обнимку с автоматом спал, и понял, что нас бомбят фашистские самолеты, их около десяти, кружатся над нами, но пикируют левее, где находился артиллерийский полк. Однако, осколки и даже бомбы падали и на нас. Чугунный котел, оказывается, принял на себя много осколков, а где мы позавчера после недельного окружения, впервые пили спирт и ели густой мясной суп из консервов, оказалась большая воронка от бомбы. Убило несколько лошадей, двух солдат из хозвзвода и нескольких еще ранило, которых уже увезли. Самолеты ушли, и мы выползли из своих нор хуже, чем кроты: "Все грязные, глаза блестят белыми, автоматы рыжие от ржавчины. Наша тройка, Митя, Петя и я, оказались все в живых и не ранены. Пошли посмотреть, что сделалось с артполком, и увидели страшную картину: почти все пушки валялись на боку, искорежены и рядом валялись трупы солдат. Сосновый бор стал не бор, а какой-то бурелом. Однако люди ходили, перетаскивали раненых и матюгались, в чем свет стоит. Нам показалось, что полк полностью разгромлен, но через несколько часов годные к бою пушки открыли шквальный огонь по противнику. Комиссар Пономарев говорил, что из полка собрали дивизион, и чтобы немцы не подумали о полном разгроме полка, артиллеристы открыли огонь и били около часа. По окончании стрельбы комиссар предложил нам собраться и уходить отсюда в Окуневу Губу, а то при новом налете нам может попасть. Остатки нашего батальона несколько дней отдыхали в Окуневой Губе, где, безусловно, было нам усиленное питание, так как до этого еще все продукты и спирт получали на весь батальон, а нас осталось лишь взвод. За время пребывания в Окуневой Губе только один раз за озером - губой появлялись немецкие разведчики, но мы их огнем из автоматов отгоняли. Мы даже их не видели: с одного берега губы они подошли и, встретив длинные автоматные очереди, растерялись в лесу. После разведки того моста, откуда они стреляли, узнали, что их было около десяти человек, кроме кровяных кусков бинта и ваты ничего не оставили. Очевидно шальные наши пули все же ранили кое-кого там. Долго бездельничать в Окуневой Губе не удалось: получили приказ двигаться на станцию Лоухи и ехать к новому месту формирования. Село Лехта Со станции Сосновец своим ходом, пешедралом, добрались мы примерно за неделю до села Лехта, где формировалась новая бригада из остатков различных частей и прибывающих новых призывников. Это, говорят, отдельная горнострелковая бригада. Наших ребят почти всех сразу зачисляли в разведроту, как обстрелянных солдат, а нас, несколько человек, комиссар Пономарев держал при себе. Мы жили на берегу озера, в заброшенном домике рыбака и ничем не занимались. Так бездельничали неделю, встречались с нашими ребятами и в сомнении говорили: "А почему бы нас не взять в разведроту?" Но однажды комиссар пришел и заявил, что его назначили в артдивизион, и он попросил, чтобы и нас туда же направили разведчиками или связистами. Так мы: Митя, Петя, я и комиссар попали в артиллерию. Начались систематические занятия. Изучали пушку, стереотрубу, снаряды и учились, как готовить данные для стрельбы, как четко давать команду для стрельбы, как готовить данные по видимым целям и по карте. В первое время много было не понятно, но впоследствии удавалось подготовить данные для открытия огня через 8-10 минут. Командир дивизиона т. Фандеев готовил их за 5 минут и добивался, чтобы мы добились этого же. Примерно спустя месяц по тревоге подняли дивизион, погнали куда-то за Лехту, расчеты стали готовить огневые позиции в лесу, рубить впереди себя лес, устанавливать орудия, вкапывать в землю, делать окопы для себя и для снарядов, а нас погнали вперед. Остановились на высоком мысочке с высокими березами и велели сделать НП. Мы, разведчики и помначштаба на большой березе сделали лесенку и вверху настил, откуда можно командовать огнем. Первым по подготовленным данным стрельбу начал помначштаба. Пристрелял вроде бы местность и дал команду: "Батареей по 3 снаряда! Огонь!" Впервые мы услышали шелест наших снарядов и увидели взрывы, где-то километра за 2 до условной цели. Вторым по новым целям было поручено "командовать" мне. Только последние 2 снаряда из 5-ти взорвались около цели - шалаша. Третьим поднялся тоже новенький. По подготовительным ими данным первый снаряд ушел от цели далеко вперед. Он поправил прицел и дал команду: "Огонь!" Снаряд не успел донести до нас шелест полета своего, взорвался прямо в НП, попал, видимо, в нашу березу. Тут, конечно, стрельбу прекратили, а разведчик наш свалился замертво на землю. Сразу прибежал начальник особого отдела, приехали, видимо по вызову уже нашего начальства из особого отдела бригады. Только на следующее утро мы возвратились на свое постоянное место, привезли с собой искалеченный осколками труп. Картина была грустная. После этого случая занятия с нами стали просто жесткими, особенно по подготовке данных для стрельбы. И часто приводили пример, как маленькая неточность при подготовке данных может повредить не только себя, но и дивизион. Это была первая потеря в дивизионе, и многие новенькие стали угрюмыми. Мы, конечно, видавшие убитых кучами, особенно не страдали, но сам факт нехорош. Вскоре комиссара Пономарева перевели в учебный батальон комиссаром, повысили в звании, а на место его прибыл настоящий артиллерист срочной службы с капитанскими петлицами, Тур. Когда уходил Пономарев и прощался с нами, старыми кестингскими солдатами, сказал: "Комиссар Тур просит оставить вас ему на память. Но если не хотите оставаться, я попрошу начальника политотдела Прокушева, чтобы он вас помог перевести в учебный батальон?" Мы оглянулись и фактически лишь пожали плечами. В принципе у нас тут появились друзья, всем закреплены лошади верховые, это уже нравится, а проучимся в учбате, будем сержантами и нас раскидают кого куда. Так мы все и остались во взводе управления как были: я и Митя - разведчики, а Петя Шлемов - связист. Однако я иногда ездил верхом к Пономареву, как старому знакомому, он меня угощал кое-чем из командирского пайка и спрашивал: "Не обижают ли наших, а то возьму я вас к себе?". "Нет!"- говорил я. Он даже кажется, любовался мною, когда я на белом коне Орлике, хорошо подогнанной гимнастерке, в сапогах со шпорами, командирской плащнакидке с места галопом уезжал от их землянок в расположение дивизиона. После налета и сильной бомбардировки на с.Лехта, где располагался штаб бригады и ряд подразделений, было приказано всем уйти в лес вблизи села, зарыться в землю по-настоящему, землянки сделать тремя накатами и стали очень строго насчет маскировки. Дивизион наш тоже переехал в один из сосновых боров за 8 километров от Лехты. В этом бору в финскую войну, оказывается, были окружены наши и осталось много землянок, которые можно без большого труда поправить и жить там. Однако с накатами трудно было. Во-первых, в финскую много леса повалили и сожгли, а во-вторых, пилить сосну было почти невозможно, так как стволы их полностью напичканы осколками, пила не берет. В старых землянках находили еще и фляги, и винтовки заржавелые, и шинели тлевшие, и котелки помятые, и кости и т.п. Видимо, здесь много наших побило, если даже деревья стали в панцире из осколков. После обустройства здесь в землянках снова пошла учеба по боевой и, само-собой, политической подготовке. Сплошного фронта нет. Но наших языков брали и наши ходили по тылам фашистов. Свирь В 1943 году мы все стояли у Лехты, учились, занимались, бездельничали. Разведрота батальона иногда встречались с фашистами в тылу. Несколько поселковых и лесных гарнизонов уничтожили, брали языки и не раз сами попадали в ловушки и теряли людей. Однако, этими разовыми вылазками за сотни верст от наших гарнизонов тревожили фашистов. В июне 1943 года направили всю бригаду в вагонах к югу и выгрузили в каком-то мелколесье, куда поезд шел по просто закрепленным шпалам, рельсам без всякой насыпи. Это была, видимо, такая времянка на песчаном месте. Поступила команда: "Тишина! Маскировка полная! Мы у Свири! На той стороне фашистские войска!" Так мы оказались вблизи реки Свирь у Лодейного Поля. Помкомвзвода Иванов, Митя и я получили задание: подготовить НП у реки Свирь, не выходя к берегу реки. Мы немного прошли, потом в кустарниках проползли и уже видели широкую полноводную реку, но ничего с того берега не видно. Проползав немного, нашли ручей, по которому приблизились к берегу реки. Решили от ручья вырыть ход сообщения к берегу и там подготовить НП. Рыли почти сутки канаву, а ночью у берега под ивняком вырыли котлован. Отсюда была видна река, тот берег, луга за берегом и ближние ельники. Установили стереотрубу. Нам же надо место для радиста, телефониста, себе и начальнику... С той стороны реденько стреляли пушки, минометы и пулеметы. Очевидно, фашисты еще не знают, что на этом берегу под каждым кустом ствол и десятки тысяч солдат. Для проверки НП приполз Шашерин, начштаба, посмотрел, сказал: "Ладно!". Пару дней нам пришлось через стереотрубу обшарить все кочки и кустики на той стороне вблизи, и вдали, чтобы составить "карту" фашистских дозоров, колпаков, просто окопчиков и отметить, откуда стреляет миномет, пушка немца. Иванов говорил, что при переправе и пока дойдем до елового леса, много потеряем людей, наши будут как на блюдечке, перестреляют как куропаток. 21 июня к нам подошли Шашерин, комдив, с рацией наш Шлемов. Начальство смотрело в стереотрубу, а Шлемов проверял связь с дивизионом по рации. Комдив и Шашерин часто-часто смотрели на часы и в один момент, глядя на часы, комдив дал команду: "Огонь!" В эти же секунды сзади нас загремели тысячи пушечных выстрелов, минометных залпов и скрип "Катюши". Над нами зашуршали невидимые снаряды всех сортов и на той стороне огонь, пламя и черный дым кипел как у черта в смоляном котле. Приятная на той стороне земля, луга и леса сразу загрязнились, почернели, как будто черти смолу со своего котла залили до небес. И так было около двух, а то и больше часов. Гремело все. Дрожала земля, гудели и самолеты над всем этим адом. И они стреляли из "Катюши". Это словами невозможно рассказать. Чтобы знать, надо видеть. Чуть затихли говорить пушки и в небе полетели сотни штурмовиков и бомбардировщиков, сопровождаемых ястребками. В это же время около нас и между нами поперли солдаты, неся с собой плотики, боны, лодки, плоты, бочки и прямо бросались в реку, чтобы переплыть. Чуть пониже нас копошились саперы, устраивая переправу для танков и артиллерии. Огромные ребристые баржи встали поперек реки Свирь и немедля по ним пошли танки, пушки и люди. Однако, скоро фашисты опомнились и стали стрелять тоже из пушек и минометов, появлялись даже несколько самолетов. Но на них никто не обращал внимания. По нескольким понтонам шли танки, самоходные орудия, амфибии, пехота и артиллерия. Пока дошла очередь наших батарей, чтобы переправиться и идти с пехотой на прямую наводку, мы перешли мост и удивленно смотрели, как словно миллион муравьев ползли к лесу наши солдаты, как танки, вроде бы качаясь, рвались вперед, тоже к лесу, как 45-милиметровые пушки, приданные батальонам, прямой наводкой стреляли по ожившим колпачкам и пулеметным точкам. Я говорю: "Вот и наш дивизион: две пары лошадей тянут пушку на деревянных колесах да снарядные ящики. Ездовые, сидя на лошадях, громко гонят их, ругаются. За пушками бегут расчеты. Так мы перешли р. Свирь". Около разбитых бетонных колпаков, Д.О.Т.ов (Д.О.Т. - долговременная огневая точка) и Д.З.О.Т.ов (Д.З.О.Т. - деревоземляная огневая точка), а так же в окопчиках валялись десятки трупов немцев, а у проволочного заграждения валялись и наши трупы. Фашистские трупы все были черные, еще дымились. Выйдя из лесу, видим среди колпаков бетонных, дзотов, дотов, окопов десятки трупов, около проволоки и в окопах, все они черные, некоторые дымятся. Нам надо быстрее добраться до лесочка, хотя там как бурелом, но в лесистой местности почему-то себя чувствуем лучше, чем на любом красивом лугу или в поле. Правда, здесь и сейчас все как на поле, черное, вспаханное беспорядочно и очевидно удобренное трупами. Пехота, танки, амфибии, артиллерия шли вперед и вперед пока не устали, а как устали, на следующей сопке, до которой прошли менее 10 верст, встретили сильное сопротивление хорошо организованной системы обороны. На следующий день свежие силы выбили их из узла сопротивления, и пошли вперед. Пока так сопку за сопкой брали, наши силы, конечно, иссякли. Все-таки прошли несколько десятков километров и вышли на дорогу Олонец, а за ним дорога на Питкаранты. Вскоре наступление затихло. Наши войска, находясь на основных дорогах в Финляндию все же не могли сходу сбивать заслоны и укрепленные пункты, приходилось маневрировать, то пойти в тыл серьезными силами, то бить с флангов. Но Свирьская операция удалась все же. Олонец Когда-то, говорят, Петр I г. Олонец считал самым большим городом в России. Ехал на лошадях в Петрозаводск или там куда-то и заснул. Проснулся и спрашивает: "Где едем?!" Отвечают: "Олонец!" Обратно заснул Петр. Едут, и снова проснулся. Спрашивает: "Где едем?". Отвечают: "Олонец!". И тогда Петр I выразился, что Олонец - это самый большой город. Вот этот город здорово обороняли фашисты. Наши на подступах застряли на одной из высот по дороге. Тогда нашу бригаду целиком со своей артиллерией и минометным батальоном направили в обход слева. Мы с передовой группой прошли, а батальоны и тем более артиллерия застреляли. Передовую группу вел начштаба бригады Заславский, с ним разведрота и нас четверо артиллеристов. Мы с Митей - разведчики, могли бы вызвать артогонь, Петя Шлемов и Мелехин несли рацию для необходимой связи. Добрались до красивого соснового бора, где было много угольных ям. Древесного угля, видимо, делали много, но ямы уже не свежие, часть заросла. Место удобное, решили подождать, пока придут батальоны и дивизионы. Вскоре стоящие на дозоре у крутого спуска в ельник сообщили, что там фашисты, шумно не остерегаясь, идут и много их, в том числе женщины. Заславский скомандовал, чтобы все заняли угольные ямы и укрылись за деревьями на бугорке. Все быстро собрались и приспособились к бою. Тут и фашисты заметили нас, развернули свой отряд, чтоб занять сопку. Мы чуть сзади передних засели в глубокой яме, и Петя стал вызывать своих: "Дыня! Дыня! Как слышишь? Прием?". И так много раз, но ответа нет. Подошел командир разведроты, спрашивает: "Как? Если ничего, вызывай бригаду "Курок!". Петя стал вызывать поочередно. Но никто ничего не отвечал. В это время уже шел рукопашный бой, мы видели это. Фашисты и бабы в военной форме лезли на сопку, как крысы. Падали, но вместо них снова появлялись, цепь за цепью и лаяли что-то по-своему. Тут подошел еще помощник Заславского и громко кричит: "Передай по рации всем, чтобы открыли кто-нибудь огонь из пушек и минометов по этой сопке, вот координаты". Петя решил звать открытым текстом: "Кто слушает нас, срочно огонь по координату такому-то". Это передал несколько раз, а подпись поставил в конце - Заславский! Не прошло и пяти минут, как зашуршали снаряды, а потом услышали выстрелы пушек ЗИС. В разгар рукопашного боя десятки снарядов взорвались на нашей сопке, убивая фашистов и наших. Я видел, как Мелехин, где-то нашел ручной пулемет и как дубинкой махал по подходящим к нам, к яме фашистам, в том числе и по женщинам. Мелехин, бывший грузчик с Лены имел огромную силу, были случаи, когда один пушку переворачивал. Вот и тут от его пулемета-дубины отлетали и падали фашисты, но нашелся фашист, который увидел его силу удара, очередью свалил. На сопке рвались снаряды, и шел рукопашный бой на смерть всем. Вскоре подошел какой-то наш батальон, заорали "Ура" и лишь только тогда фашисты сбежали в ельник и затерялись. Мне, конечно, в рукопашной делать было нечего, мы втроем сидели в яме, пока Шлемов кричал о помощи, мы с двух сторон подстреливали короткими очередями, чтобы фашисты очень близко не подходили. Убивали и сколько, не знаем потому что, высунулись, дали очереди вдоль бруствера и опять в яме в яме прячемся, но в наших направлениях трупы все же валились. А в принципе трупы были повсеместно. Сделали большую могилу для наших. Убитым оказался и Заславский. Ему сделали отдельную могилу. Подсчитали наших убитых и раненых, подсчитали трупы фашистов и получилось, что на каждого нашего они оставили по 2 человека и из них более тридцати женщин. Собрав трофеи наших и их, мы пошли по направлению на Петрозаводск. Когда стало слышно, что за Петрозаводском идет большой бой, сообщили, что Олонец немцы оставили и ушли на запад. Видимо они поняли, что в их тылу уже целая бригада и удержать не удастся. На третьи сутки после выхода в обходную мы вышли к окраине г. Петрозаводска, где был большой лагерь военнопленных. Лагерь большой, туалет тянется метров 20, и на стенах были записи, написанные чем-то коричневым: "Товарищи мы слышим нашу артиллерию, освободите нас быстрей!" Но мы никого из них не видели: или эвакуировали или перестреляли всех, потому что недалеко были большие свежие ямы. А может, это их общая могила? Вяртееля От Питкаратской дороги мы шли в обход Олонца на Петрозаводск по азимуту на северо-восток или даже больше на север, а тут получили приказ от Петрозаводска опять по азимуту на юго-запад, на дорогу, ведущую к г.Вяртееля. Тут больших боев не было, но встречались небольшие гарнизоны и опорные пункты, которые с ходу почти сбивались и разгонялись или добивались в коротких схватках. Однажды по проселочной дороге нам поручили найти какую-то базу. Мы оторвались от своих, три друга и наткнулись на одну поляну слева от дороги. Видим, несколько самолетов типа ПО-2, автомашины, палатки, будки и несколько фашистов, бегающих к самолету или к машине. Что-то видимо грузили. Поляна вроде не большая, но ровная и длинная. На окраине попали в яму, где делали древесный уголь. Наблюдая, подготовили данные и Петя стал вызывать нашу дивизионную рацию, чтобы передать координаты и дать залп срочно. Радио принято, но дивизиону развернуться надо, говорят, полчаса с учетом рубки леса. Координаты дали дивизиону "Катюш", двигающемуся вместе с нашими. Они могут встать на дороге и дать залп. Так они и сделали. Не прошло и десяти минут, как зашуршали снаряды "Катюши". Попали по поляне совсем близко около нас. Там все забегали, самолеты и машины загорелись и люди убежали куда-то в лес, кто, конечно, остался жив. Но дело в том, что одна мина-снаряд упала рядом с нами, в яму сбросило стабилизатор, а он вперед вдохнул, как змей Горыныч пламенем. Мы так испугались, что пулей вылетели с ямы и побежали к дороге, боясь, что дадут еще залп. Но залпа больше не было, зря спешили. Командир дивизиона нас поругал: "Зачем дали такие близкие координаты, могло в вас попасть! Не было надобности вызывать огонь на себя!". Через некоторое время мы уже без боя и встреч с врагами двигались по дороге на г.Вяртееля, где и остановились у старой границы. Однако, мы вели наблюдение за той стороной и все виденное писали в журнал. Я даже однажды написал: "К погранпосту финнов подошла корова с хозяйкой. Пока корова паслась, хозяйка с ефрейтором пошли к поленнице, а спустя 20 минут она вышла с одного конца поленницы, поправляя юбку, а ефрейтор, с другого конца, застегивая ширинку и подтягивая брючной ремень". В дивизионе долго смеялись над этой записью, но было же предупреждение: всякое движение записывать в журнал. Так закончились война на финском направлении и вскоре нас забросили, после отдыха в Вологодской деревне, на 4-й Украинский фронт. Земляки В 1947 году, когда я, демобилизованный сержант, приехал домой, то меня ошарашило то, что люди фактически голодают. У матери на всю зиму весь запас продуктов в амбаре - одно корыто мезги (мезга - отходы при производстве крахмала из картофеля). Эти отходы от Пустошеского крахмало-паточного завода, оказывается, ели колхозники уже не первый год, так как на трудодни почти ничего не давали. Что производили колхозы, все под метелку сдавали государству, не оставляя даже семян. Весной же семена обратно где-то искали и завозили минимум. Все это районное начальство выгребало с колхозов под флагом "для фронта". Однако старики, не потерявшие, разум, шепотом говорили, что люди пухнут, умирают по нескольку человек в неделю по Вотче, но районное начальство оправдывало это тем, что на фронте тяжелей. Они же с досадой говорят и о другом: сверхплановая сдача хлеба, молока и мяса по продиктованным выше обстоятельствам "сдать сверх плана фронту" обходилось полным развалом колхозов, эмиграции трудоспособного люда в лесную и другую промышленность и полному обнищанию колхозников, вдовушек. Однако, те, которые очень старались из районного начальства за сверхплановые сдачи получали ордена и медали, даже орден отечественной войны. В принципе отец мой - председатель колхоза, умер в больнице, фактически обессилев вследствие недоедания. Мать была настолько больна, что не дожила до отмены карточной системы. В колхозе "Югыдлань", где раньше хлеб делили по 3-4 килограмма на трудодень, были дни, когда умирали по 2 человека в день, как, например, мой отец и его родной брат. Настроение тут мое, хорошо питавшегося почти все годы, кроме 1941 года в начале службы, было исключительно скверное и сразу же я подумал не об отдыхе, а о работе, притом не в колхозе. Поехал я в Визингу - райцентр. Встал на военный и партийный учет. Райком предложил мне сразу, как окончившему кооптехникум, работу в ОРСе товароведом. Пошел я в ОРС (ОРС - Отдел рабочего снабжения Леспромхоза) и встретил сразу земляков: Ваську Сенькина, Виталия Путинцева, Дмитрия Мальцева и дядю Зосима Шустикова. Они были все начальство ОРСа. Назначили меня товароведом, а это фактически экспедитор по доставке товаров с республиканских баз к доставке их потом уже по магазинам и лесоучасткам. Эта работа очень ответственна и опасна в части недостач, потерь и фактически дорога столбовая в тюрьму. А за недостачи судили строго, до 10 лет каких-нибудь пару тысяч "растраты". Было опасно, но пришлось браться за эту работу, так как жить надо, райком настаивал, да и Шустиков считал, что Путинцев уедет учиться, а я буду его замом.. Получив первую зарплату, мы, фронтовики, кроме Шустикова, решили отметить у меня начало гражданской жизни и сошлись у меня на квартире, которую я снимал в Визинге, в частном доме одну отдельную комнатушку. "Накрыли" стол: бутылка спирту, деревенская капуста, рыбник из трески и хлеб. После первой же стопки спирта начались разговоры о фронтовых делах. И в первую очередь: за что получили ордена. Путинцев, ушедший на фронт в 1943 году, начал обиженно о том, что он под Ленинградом на какой-то "пятачок" ходил неоднократно по поручению командира дивизии, у кого он был адъютантом, и получил только медаль. А вот у Васи Сенькина Орден Боевого Красного Знамени есть... Высокомерно взглянул на мой орден Красной звезды и говорит: "Вот у него и то боевой орден. Вася Сенькин, конечно несколько возмутился и говорит: "Сходить в часть, пусть даже на пятачок, это боевой подвиг, нашим за такие "успехи" даже благодарность не объявляли. Ты же видать, почти не воевал". И тут он рассказал, за что ему дали "Орден Боевого Красного Знамени". Вася воевал с 1941 года. Несколько раз ранен. Бывал в разных переплетах и в отступлении и наступлении. Однако высокую награду заслуженно получил под Кенигсбергом, когда брали они какую-то крепость, которая мешала общему наступлению на город. Крепость-замок, окруженная широким рвом с водой и стеной каменной высотой несколько метров, держалась на пути дивизии уже несколько суток. Танки не проходят ров. Артогонь прямой наводкой несколько метровые каменные стены не берет. Самолеты не берут, танки наши окружили плотным кольцом. А они, задвинув чугунные двери, бьют по нашим из пушек и назад. Тогда группе разведчиков, в том числе Васе поручили найти щель и забраться внутрь. Через сутки они нашли вновь выложенную стену с тыльной части у фундамента, ночью разобрали и кошками забрались внутрь замка. Сориентировавшись в постройках внутри, поняли, что там не так уж и много фашистов, может сотни две. Решили, кому и где устроить шухер: кто у вышки с бойнями, кто у казармы с отдыхающими немцами, кто у сарая с сеном и лошадьми, кто подвал. А Васе досталось подобраться к батарее пушек у больших задвижных дверей, снять часовых, ликвидировать пушки по возможности и взорвать нишу со снарядами, где была не одна сотня фугасных снарядов. Васю забросило куда-то от взрыва сотен снарядов, и очнулся он только в госпитале через несколько суток. А когда вернулся в часть, ему рассказали, что взрыв снарядов в нише развалил крепостную стену шириною около десяти метров, куда и ворвался потом батальон их полка, добили фашистов, нашли Васю у одного пушечного лафета в яме и отправили в госпиталь. И Вася Сенькин, обращаясь к Путинцеву, говорит: "Ты говоришь, ходил на передовую, передавал приказание и получил медаль, а нам вот так, как у этой крепости, приходилось находиться почти все годы войны. Те, кто с 1941 года воевал, пусть с передышками, и остался жив, надо всем или Героя давать или хотя бы орденами Ленина награждать, а лучше всего сделать кавалером всех Орденов Славы". А может, он и прав, но многие вернулись, даже раненые не имеют боевых наград, даже медали за боевые заслуги. На войне меньше всего награждали солдат и сержантов, а больше начальников. Батарея стреляет - комбату орден, и одному наводчику - медаль. Хотя от наводчика точность зависит больше, чем от комбата. Да и в пехоте солдат не особенно в почете. Путинцев не раз вставал, горячился и говорил: "Знаете ли вы этот ...пятак, где земле нет метра, где бы ни упал снаряд, мина или бомба? Там одни могилы!". Но я тут не выдержал и ответил: "Я вот с 1941 года был во всяких боях, даже рукопашном, а "звездочку" дали в Чехословакии, когда мы втроем прошли между лесами и оврагами далеко во фланг немцам, можно сказать в целях самозащиты открыли огонь по тылам или флангам немцев, которые, испугавшись окружения, побежали, а наши батальоны пошли в наступление. Командир батальона нашей бригады сообщил о случившемся с нами, охарактеризовал как подвиг и просил нас всех троих наградить орденами. Командир дивизиона, конечно, поддержал, был доволен, что его бойцов похвалили, и представил нас троих к орденам "Красной звезды", что мы и получили. А раньше в 199-м батальоне или в артдивизионе за время войны разве мало было, за что можно было представлять к награде? Продолжая успокаивать зависть Виталия, я добавил: "Ты ушел в 1943, пока учился в Устюге, пока формировалась часть, служил у начальства в штабе дивизии и щеголял перед девками, все же мало видел боев и по правде говоря ты в них никогда не участвовал. Не обижайся и не обижай нас. Скажи спасибо судьбе, что тебе повезло, ты жив и здоров, ни разу не ранен даже". И действительно у Васи целого места на теле нет: то синяки, то выбоины, то швы. Мне ведь в принципе тоже повезло: дважды легко задело, немного контужен и остался жив. Так беседовали три друга при первой встрече после войны. Это были я - товаровед ОРСа, Виталий Путинцев - зам.начальника Сысольского ОРСа и Вася Сенькин - главный бухгалтер этого же ОРСа, все Вотчинские, знающие друг друга с детства. Только Путинцев помоложе. Я уже ушел на фронт, а он только поступил в техникум, в тот же - кооперативный. Потом еще было много подобных встреч, бесед и споров у земляков. Вскоре Путинцев уехал учиться, я занял его место. Он приехал с учебы, и направили его в Кажимский ОРС начальником, я уехал учиться на начальника ОРСа и, приехав с учебы, стал начальником Кажимского ОРСа. Таким образом, я шагал за Путинцевым. Директора леспромхозов В 1949 году, когда я приехал с курсов начальников ОРСов Минлесбумпрома СССР, где учился шесть месяцев в г.Павлов Ленинградской области, назначили меня начальником Кажимского ОРСа. Путинцев, начальник ОРСа, был повышен в должности и назначен заместителем в Урс "Комилес" к Бугаеву Г.В, который очень хорошо относился к молодежи, к участникам войны, он их брал на заметку, старался внимательно следить за их способностями в работе, направлял на учебу и выдвигал на руководящую должность. Так его заслугой были заботливый рост и учеба многих начальников ОРСов, в том числе: Путинцев, Мальцев К.Е, Шахов И.Е, Земкина, Пятков и другие. Особой заслугой следует считать то, что он, Георгий Васильевич, взятых на примету, в том числе и меня, выращивал как рассаду, заботясь о них лично, оказывая всяческую помощь, вплоть до материальной. Он видимо в жизни не повышал голос на своих подчиненных, даже на тех, которых он с треском выгонял за злоупотребления или пьянство. Директор Кажимского леспромхоза Модянов Андрей Васильевич принял меня только на третий день, когда проходило бюро парторганизаций леспромхоза. Принял придирчиво, с видом наглеца с укорами на бывшего начальника ОРСа Путинцева: "Ты очевидно тоже горячий, как и твой предшественник, - говорит при всех членах бюро, - он считал себя грамотнее и выше директора. Подчинялся не всегда, часто грубил и сваливал ОРСовскую работу на леспромхоз. Так знай, что я даю лес, ты кормишь народ!" Его поддержал замполит Цыпанов. Главный же инженер добавил: "Где нужно, мы, конечно, поможем". Я тут понял, что будет мне трудно, если так формально разделять обязанности по рабочему снабжению. Первая же весна, даже еще зима показала, что разлад в отношениях неминуем. Пекарни, магазины и столовые всегда были без дров. Лесопункты не считали нужными привозить им дрова. Однако, будучи в лесопунктах, удавалось договориться с начальниками лесопунктов и парторгами, а где и профсоюзными комитетами, что они будут привозить сухостой из лесу к магазинам и пекарням, столовым и клубам, конторам лесопунктов и даже к квартирам работников, не работающих в лесосеках. Правда, были замечания и даже ругань в адреса тех, кто возил, но начальники лесопунктов держали слово, выписывали наряды за их работу, да и я иногда начальникам помогал в товарах и продовольствии. Они поняли выгоду наших договоров, наши продавцы докладывали начальникам лесопунктов, что привезли. Так джентельменски и коммерсантски были решены вопросы дров. Кроме того, каждая торговая точка ОРСа должна была заготовить летом себе дрова, хотя бы для растопки, несколько десятков кубов. За это выписывались наряды. Большой спор разгорелся с Модяновым в период досрочного завоза грузов. А муки, крупы, овса, мебели, хозтоваров, промтоваров и других грузов ранним завозом водой завезли годовой запас, в общей сложности несколько тысяч тонн. Для лесопунктов Ныдыб, Гуж, Ком и Кажим пристанских складов не было. Надо было выгружать прямо на берег, под открытое небо, чем-то закрыть их от воды. Я поставил вопрос на бюро "О срочном строительстве складов и лабазов в пунктах досрочного завоза". После большой ругани и споров все же решили построить настоящие деревянные склады в устье Ком, из жердей - Гужах и Кажиме. После бюро с Модяновым встретились на мосту через реку Кажим. Он был разгорячен, глаза, которые у него смотрели в разные стороны - косоглазость, громко и вульгарно бросился на меня с кулаками за то, что якобы я сваливаю всю работу на него. Я, конечно, не струсил и тоже громко и грубо сказал: "Рабочие твои, лошади твои, их кормить хочешь. Давай условия, чтобы я мог завести им груз! Не будет условий - Я выгружать не буду! Будешь возить на машинах товар вместо леса! Снимать с вывозки и трактора! Иначе я выступаю перед твоими рабочими и свалю все на тебя!" Он психанул и ушел, но назавтра был издан приказ: кто и где, что и какому сроку должен построить. Когда согласовывали план строительства, то есть сам приказ, я добавил отдельным последним пунктом: "Впредь за выгрузку и размещение грузов для ОРСа и леспромхоза несут персональную ответственность начальники лесопунктов". Вот и весна, река Сысола открылась, на подходе баржи. Кое-что успели построить, кое-что начали, но с грузчиками было плохо. Модянов считал, что он выгружать не должен. Я же ему показываю ими подписанный приказ. Он страшно удивился, что там написано: "Выгрузка и размещение..." Психанул, но уже было поздно. Я его успокоил немного и сказал: "Счет за выгрузку по расценкам и с премиями за досрочную выгрузку будете предъявлять ОРСу". Много еще мелких споров было у нас, но вскоре помирились совсем. А именно: при раздаче спирта в период сплава ответственным был ОРС. Ему пришлось нас расспросить. Мы вместе не один раз взрывали заторы, где положено 100 г спирта. Притом, главным взрывником был я. Они боялись зажечь шнур. А позже Модянов "подарил" мне коня с леспромхоза для выездного, так как в ОРСе были только несколько быков и пара дохлых лошадей. Как-то приехали в Кажим Балуев Г.В. и Саватеев А.И. - управляющий трестом "Комилес", обошли ближние лесопункты, Модянов и я были с ним сопровождающими. При наличии многих недостатков в снабжении рабочих, им все понравилось. В беседе в рабочих коллективах наряду с нехваткой промтоваров рабочие говорили о хорошем хлебе, неплохих обедах в столовых и отзывчивости ОРСовских работников. Балуев спрашивал у работников ОРСов: "А как вас леспромхоз обеспечивает дровами?" Ответ был положительный. А Саватеев удивленно сказал: "Впервые слышу, что нет жалоб на дрова!". Булаев спрашивает: "А как мука-крупа, товары разместили? У Вас же не было складских помещений?" Модянов ответил, что у нас есть приказ с прошлого года, где строительство возложили на лесопункты. Не все еще сделали, но к следующей навигации на причалах будут склады. Часть вывезли в Кажимскую церковь и варганку чугунно-литейного завода, а часть - в Чужах и в устье Кажим сделали навесы из жердей. Под открытым небом ничего нет. Оба больших начальника остались довольны. Спустя несколько дней меня вызвали в трест "Комилес" и УРС. Саватеев и Булаев очевидно в пути еще решили меня перебросить в другой ОРС. Приехал, Потащили меня в Обком партии на бюро и утвердили начальником не в ОРС Кажимского леспромхоза, а в ОРС Усть-Немского леспромхоза. Начальников ОРСов взяли оказывается в номенклатуру Обкома. В Кажиме остался мой заместитель Гладышев П.Т. Очень толковый хозяйственник, но образование 4 класса. Он потом долго там работал, и неплохо. Он сам из пос. Кажим. Вот так быстро меня переженили. Только наладились отношения и снова "к черту на кулички". Когда прощались с руководством леспромхоза, почти все, кроме замполита Цыпанова, жалели и говорили: "Только наладилась работа, подружились, жалоб рабочих почти не стало, и вот - расставаться" Я сказал: "Петр Тимофеевич останется. Он хороший товарищ. С начальниками лесопунктов и рабочими общий язык находит. Будет неплохо. Ходатайствуйте, чтобы его назначили, а нового не прислали". Я приехал на машине с грузом для ОРСа, передал печать Гладышеву, в акте записали то финансовое состояние по годовому балансу. За ночь сдали аптечный пункт, где работала супруга, и утром, сложив шмотки, уехали. Ночевали в Сыктывкаре у шофера, а утром выехали в Усть-Нем. Но доехали лишь до Усть-Кулома, где нас пурга застала и семью пришлось оставить там. Сам уехал на лошади в Усть-Нем. Это 92 км от Усть-Кулома. 10 января 1951 г. приехал в Устьнем-Базу. Контора ОРСа находилась в будке, где когда-то отмечались высланные немцы из немцев Поволжья. Посмотрел, где работает аппарат ОРСа, попросил найти начальника, но не нашли его. Пошел в леспромхоз. Там встретил Попова В.Г., земляка, замполита леспромхоза. Пошли к директору. Директор Строгович В.М. встретил холодно и грубо. Он выразился очень неприятно: "В этом году четвертый начальник ОРСа. Рабочие голодные. Если бы не немцы-старожилы, давно бы забунтовали. А начальники ОРСов пьют. Как вижу по разговору и этот не долгий житель здесь. Снимут за срыв снабжения!" На третий день нашел начальника ОРСа. Он оказался пьяный, живет в землянке сторожихи ОРСа и с ней пьют и живут вместе. Привели в ОРС. Я взял у него ключ с сейфа. Взял штамп и печать. Написал акт приемо-сдачи, где было указано: 1 - финансовая деятельность по балансу на 01.01.5 1г., 2 - штамп, 3 - печать и 4 - оттиски штампа и печати. Подписали, и я сказал: "Можешь уезжать!". Обойдя склады и лесопункты, пришел к выводу, что это голодная яма. В магазинах почти пусто, столовые готовили из солонины с запахом противный суп, на складе 420 тонн овса, ячменя, рожь несколько сот тонн, 30 кг пшена, кое-какие промышленные неходовые и фактически все, если не считать перетлевшие, без товарного вида, кондитерские подушечки слипшиеся в рваных коробках. У меня волосы встали дыбом. В таком паническом настроении не был даже в окружении под Кестингой в 1942 году. Подсчитав минимальную потребность продуктов (от муки до консервов), одежды (от валенок до портяночного материала), часть хозтоваров, посуды и тому подобного, получилось более двух тысяч тонн, чтоб дожить до навигации. С этими расчетами пошел к Попову В.Г., потом Строговичу В.М. Решили рассмотреть на бюро парторганизации. Главную роль конечно тут и на деле мог сыграть Строгович, как директор ЛПХ, а он сказал: "При хорошей погоде могу дать пару газогенераторных машин возить груз с Усть-Кулома, а до Усть-Кулома пусть возит УРС (Управление рабочего снабжения треста "Комилес")!" Но это все капля в море и то, если будет дорога. Надо было создать базу в Усть-Куломе, куда автобаза УРСа возила бы груз машинами ежедневно. Так мы и ничего не могли решить ни на бюро, ни у Строговича. Строгович, уяснив состояние дел со снабжением, психовал, грубил мне, иногда даже посылал на все три, четыре и пять. Но жить надо!? В конце января подлетел Саватеев А.И. К вечеру пригласили меня, я рассказал обстановку. Мне кажется, он понял катастрофическое положение не только со снабжением, но и с лесозаготовкой и сплавом в связи с таким положением в снабжении рабочих. Дал радиограмму в УРС, что у Пыстина в Усть-Неме положение хуже губернаторского. Ему надо выехать в Сыктывкар и нам в тресте и в УРСе нужно решить вопросы рабочего снабжения в Усть-Немском Леспромхозе. Через неделю мне удалось выехать. Мы встретились в тресте. После больших дебатов решили: "Создать перевалочную базу Усть-Немского ОРСа в Усть-Куломе, выделить колонну машин для завоза туда грузов, выделить Усть-Немскому леспромхозу трактор С-80 для завоза грузов с Усть-Кулома в Усть-Нем. Усть-Немский леспромхоз должен выделить трактор тоже для этого, с тем, чтобы через день поступало 2-3 саней груза с трактором, при установлении дороги. УРС-кие машины должны возить до места, Усть-Немскому леспромхозу с. Усть-Нем базы по лесопунктам возить грузы на машинах лесопунктов, сейчас же арендовать самолет и забросить на базу Усть-Нем сбросом хотя бы десяток самолетов с валенками, с одеялами, с концентратами и другими небьющимися товарами. ОРСу направить людей для сопровождения и материальной ответственности за товары. УРСу изыскать ресурсы и обеспечить фондами. Саватеев и Балуев взяли на личный контроль всю эту операцию. И дело пошло спустя недели полтора. Самолеты сбрасывали товар. Трактора и машины возили грузы. Нас задержали дороги Усть-Нем - Усть-Кулом. Строгович выделил еще один трактор с "утюгом". Мы все и люди немного ожили. К середине апреля было завезено более 1200 тонн грузов, работала своя мельница на моторе автомашины "Газ". Выделенные фонды мяса мы стали принимать с колхозов. Скот тощий, но все же пахнет мясом. В первых числах мая прибыли баржи и самоходки с товарами, и даже с людьми - рабочими для леспромхоза. Первого же мая на квартире у Строговича за столом мы помирились окончательно и с тех пор он считал меня своим заместителем по рабочему снабжению даже с правами: что я мог снять машину с вывозки, если на лесоучастке нет продуктов; отчитать начальника лесопункта, если у торговой точки не окажется дров; что на собраниях выступать именем руководства леспромхоза и т.д. Директор леспромхоза, не говоря уже о замполите, в первую же весну меня поддержали в приеме скота живьем, спасая от падежа в колхозах, и выделить, кормить за счет зернофуража и сена леспромхоза, в создании небольших подсобных хозяйств в лесопунктах, чтобы детским учреждениям иметь свежее молоко и зелень, в создании свинофермы при ОРСе и т.п. Все остальное время до 1954 года, пока меня Бугаев не забрал в УРС, мы жили дружно, и работалось легко. Мы все трое стали депутатами райсовета и в активе Райкома партии. Я просто не верил другому начальнику ОРСа, что леспромхоз не дает дров, транспорт и не помогает. Разные кураторы В любой отрасли народного хозяйства в вышестоящих органах есть кураторы, которые должны своих подопечных хорошо знать, получать в первую очередь от них информацию о делах и по возможности помогать советами и делом. За бытность в номенклатуре Обкома и райкомов, а также Совета Министров республики и райисполкомов надо мною, занимающим номенклатурную должность, были разные кураторы, которые много помогали, советовали и не раз журили. Будучи начальником ОРСа Кажимского леспромхоза, ОРСами и торговлей вообще курировал сам председатель Койгородского района Карманов Влас Павлович. Мужик он простой, был конюхом, лесорубом, председателем Сысольского райсовета, а позже стал председателем Койгородского райсовета. Ездил на учебу в партшколу в Сыктывкар, но не выдержал и уехал обратно к себе. Рассказывали, что однажды спросил: "Сколько падежей в русском языке и в коми языке?" Он ответил: "В России не знаю, а у нас есть падеж крупного рогатого скота, лошадей, овец, свиней". Этот ответ, похожий на анекдот, долго витал по республике, когда говорили об уровне и грамотности руководящих кадров в районах. Помню я, однажды звонит в ОРС и говорит: "Товарищ Пыстин, я собираюсь приехать к вам, посмотреть, как вы снабжаете рабочих леса и предупредите Модянова - директора леспромхоза, проедем по лесопунктам вместе, посмотрим". Утром он подъехал на газушке легковой к ОРСу, с трудом зашел в кабинет (такая комнатушка была маленькая и двери узкие двухстворчатые). Я позвонил Модянову. Он прибежал, и мы поехали в Ныдыб лесопункт, где было 2 магазинчика, столовая и котлопункт. К обеду подъехали в Надыб и решили пообедать. Туг начальник лесопункта товарищ Турубанов В., оказывается, уже сварил глухаря в большом чугуне, выставил на стол груздей соленых, картошку в мундире и еще кое-что и мы в столовую не пошли. Выпили бутылочку спирту, не хватило. Послали шофера в магазин. Он принес еще. Мы уже изрядно выпившие да при такой закуске чувствовали себя боевито и решили поехать посмотреть, как кормят рабочих в лесоучастке Сысола (километров 6 от Ныдыба). Машиной дороги нет. Решили ехать на санях. Запрягли в двое розвальней двух хороших лошадей и поехали. Прибыли уже к вечеру. Влас Павлович спросил, есть ли что поесть, но повариха сказала, что обед был хороший. На первое - борщ, на второе - котлеты с картошкой и компот, но сейчас уже вся посуда вымыта и ничего уже нет, если быстро что-то - не поджарить. Влас Павлович распорядился сам, и повариха быстро поджарила картошку со свиным мясом. Когда она подала на стол, Влас и говорит: "А выпить ничего нет? Повариха ответила, что тут нельзя держать спиртное. Но "адъютант" - шофер Карманова тут же вытаскивает из кармана бутылочку спирту. Влас Павлович похлопал его по спине, похвалил от души и "раздавили" эту бутылочку с жареной картошкой. А ни рабочих, ни обед в котлопункте не видели и поехали в Ныдыб, где после обильного ужина опять со спиртом и глухариным мясом у начальника лесопункта остались ночевать. Ночью завыла пурга, все дороги замело. После завтрака, не менее сытного обеда и ужина мы все на лошадях возвратились в Кажим, поручив начальнику лесопункта вытащить "Газушку" на лошадях днем. Побыв, в леспромхозе Влас Павлович уехал в Койгородок на другой машине, а мы разошлись по квартирам. Назавтра ревизор ОРСа Рычков зашел в мой кабинет и спрашивает: "Вы вчера взяли выручку с Ныдыбского магазина 500 рублей и почему-то не сдали в кассу?" Я, конечно, опешил, но понял: оказывается, прошлые сутки пили и гуляли за мой счет. "Адъютант" Карманова брал 5 бутылок спирта, консервы и конфеты какие-то от моего имени и за мой счет. Вот так наш куратор оказал помощь ОРСу и мне. Мы не видели продавцов, работников столовой и наших товаров там, не переговорили с ними и рабочими лесопункта, но зато более ползарплаты я выложил. Когда я рассказал Модянову, он ехидно скривил морду и, глядя в разные стороны сказал: "А что ты хотел? Разве конюх леспромхоза может в чем-то помочь нам?" А я вспомнил покойного отца, как ему эти Власы Павловичи да Паневы в Сысоле помогали, председателям колхозов района, когда последние семена вывозили под флагом "все для фронта!", и героический труд в тылу. А в результате колхозники и колхозницы умирали пачками с голоду или за горсть зерна надевали белый мешок и шли в лагеря, как "воры и расхитители". Будучи начальником ОРСа Усть-Немского леспромхоза весной 1951 года звонит второй секретарь Райкома партии И.В.Козлов, инвалид войны, недавно выдвинутый с какого-то района в Помоздинскии Райком. Горячий, шумный фронтовик: "Товарищ Пыстин. У Вас есть зерно: ячмень и овес. Прошу срочно отпустить Усть-Немскому колхозу, а то нечего сеять, нет семян!" Я ему начал толковать, что это фураж для лошадей леспромхоза. Всхожесть проверяли и забраковали. При всхожести 16-18 % - это удобрять землю и подкормить ворон и сорок (Зерно для посева должно иметь всхожесть 80-90 % (прим. авт)). Он же рассердился после этих слов и заорал так, будто сидел рядом: "Ты с кем говоришь? Я тебе приказываю! Если завтра не отпустишь, то к 19 часам явись на бюро!" Разговор не приятный, но я ответил: "Если так, то примите решение бюро, а я сообщу об этом в Обком партии". А он в ответ: "Будет решение бюро об исключении и передаче под суд!" На этом разговор кончился. Утром пошел в леспромхоз, чтоб доложить о разговоре с Козловым. У директора оказались замполит, и председатель Райисполкома Ситкарев М.П. Я рассказал суть и угрозы секретаря Республики Коми. Тут Ситкарев сообщает, что семена ваши негодные, обещали завести машинами с Сыктывкара с заготзерно, а бюро не будет. Потом узнал, что Козлов пьянствовал в Усть-Неме и звонил от любовницы, от жены бывшего директора МТС, который куда-то уехал, а Козлов пил там. Школа школ Будучи секретарем парторганизации и пропагандистом в УРСе "Комилес" я как-то старался быть принципиальным во всем, особенно в личном поведении. Когда люди и из аппарата и из парторганизации не могли тебя укорить в чем-то не честном, не хитростном или карьеристском поведении, я мог любому сказать прямо в глаза то, что думал или покритиковать за что угодно, если это заслуживало общее внимание коллектива. Это дало мне возможность быстро завоевать авторитет в УРСе, перед директорами леспромхозов и Горкома партии и даже в Обкоме партии. И вот в 1958 году меня приглашают в Горком партии, где предложили поехать на учебу в Высшую Партийную школу, куда принимали не старше 35 лет и только по направлению Обкомов. Мне уже было 35 и в случае отказа в этом году об учебе можно было больше не мечтать. Начальник УРСа Балуев Г.В., подумав и, как обычно умные люди говорят, сказал: "Мне, конечно, не хотелось бы лишиться настоящего зама под старость лет, но лишить тебя такого шанса на будущее нельзя, поезжай!". Поехать в Высшую Партийную школу одного желания мало. Надо сдать экзамены, чем-то обеспечить семью, учить детей и т.д. Смолоду большинство людей, особенно бывшие фронтовики, народ рисковый и я решил рискнуть. Поехали в Пермь. Сдали экзамены, которые больше походили на простое собеседование. Однако по русскому языку диктант писали, как в школе. Большинство получили "двойки" и "колы". Где-то в ста двадцати словах диктанта много сделали девяносто ошибок, ниже десяти ошибок ни у кого не было, а у меня - 36 ошибок. Все - "2". Однако все направленные Обкомами были приняты, только многим, в том числе и мне, пришлось учиться еще и факультативно по русскому языку. Придет, бывало, на урок русского языка наша учительница и сходу говорит: "Товарищ Пыстин к доске! Вы вчера очень внимательно слушали урок". Напиши под диктовку предложение и давай разбирать: где да что, почему нет запятой или "ь". И так целый год, прочти каждый день. Вообще-то у меня и в техникуме выше "3" не поднималось. Первый год учебы был настолько тяжел, что мне стало просто плохо. Политэкономия с массой трудов Маркса, Энгельса, Ленина и прочих. Да все надо конспектировать и показать педагогу на собеседовании. Лучше всего у меня шло изучение первого тома "Капитала". Это очевидно из-за того, что в техникуме я изучал политэкономию неплохо. А вот Международное рабочее движение с миллионом чужих фамилий и дат совсем плохо шло. Приходилось симулировать: когда семинары по этому предмету я ухолил в больницу, брал справку и в итоге всегда дотягивали меня на "тройку". Ну и ладно! После первого курса, тяжелейшего периода, когда впервые пришлось так плотно заниматься после 1941 года периода сдачи экзаменов в техникуме. Я раскис и пошел в Обком просить отозвать меня с учебы. Секретарь Обкома Е.М. Катаев, коми мужик, отчитал меня за это и говорит: "Ты понимаешь, что коми кадров почти нет!? В Обком кроме меня, почти ни одного коми все фамилии оканчиваются на "-ко", "-ский", да тому подобное. Все они пришельцы и смотрят не на улучшение жизни местного населения, а карьеры отрабатывают. Надо готовить нам свои кадры, из местных! Если даже и обидно, что отлично не тянешь, то суть не в этом. Самое главное - сложится знание в голове, научимся, что где искать в учениях. Товарищ Катаев мне выдал 500 рублей с кассы и сказал: "Езжай, учись! И все!" По окончании второго курса Пермскую школу ликвидировали и нас коми перевели продолжать учебу в г. Горький, где был построен новый учебный корпус для крупного зонального ВПШ ЦК КПСС. Огромный с колонами корпус был не чета Пермскому. Но все же жить пришлось в разных местах, а многим на частной квартире. На третьем курсе у меня дела пошли лучше. Втянулся в учебу и, видимо, понятия стали другими после того, как проштудировал труды великих философов, марксизм, ленинизм и расширил свой кругозор. Я научился находить главное в трудах, политических статьях и находить где демагогия, а где суть. Зато появились седые волосы. Поездки домой в летние, зимние каникулы и праздничные дни были, безусловно, праздником. Повидать детей, жену и что-то сделать для дома дело каждого семьянина, хотя на все нужны были деньги. Кроме того, что нам платили сходную зарплату - стипендию в сумме, равной последнему должностному окладу (у меня было 120 ру6лей), нам приходилось подрабатывать на ночных работах. Так, на Горьковском пивзаводе увидел, как навалом грузятся бутылки в вагон. Сначала было страшно: пульман полный стеклотары без ящиков, стекла бутылок за стенкой. Стоит не так начать, как все можно развалить и разбить... За этот пульман 5-6 человек за ночь получали 150-200рублей и, кроме того, напьешься пива да еще в бидончиках принесешь домой. Зато на уроке, на лекции продремлешь, иногда и с храпом. В месяц 2-3 раза "прокочуешь" па пивзаводе, вот и полстипендии. По просьбе слушателей было организована факультативно учеба по автоделу с последующим получением прав на вождение машины. Учеба велась в каком-то гараже на стрелке - это у старого моста над рекой при впадении в Волгу. Место такое заброшенное, хотя в песне поется хорошо. Когда сдавали на права, нас гоняли за рулем по Горькому по нескольку часов. Места, где дороги и улицы, там гористые, с поворотами и было не легко. Я как-то на третьей скорости делал крутой поворот на спуске и слышу, капитан-инструктор стучит, что есть силы в кабину. Я, как и положено, остановил машину. Он же вылез из кузова, выгнал меня из кабины и сказал: "Научишься ездить, не будешь лихачить, придешь снова сдавать на права, а сейчас можешь идти к себе!" Так мне пришлось через месяц, оплатить прием на права и пойти снова сдавать. Я ему объяснял, что до учебы ездил на машине неплохо по худым дорогам и в прошлый раз не было никакого лихачества и риска, но он все же "прогнал" меня на машине по всему городу и все же решил включить в список сдавших на водительские права. С нами учились из коми и семейные, которые жили на частных квартирах, как Анатолий Карпов - самый молодой слушатель в школе, Миша Игнатов из Усть-Куломского района и еще несколько человек. В выходные дни мы часто ходили к ним в гости, чтобы побаловаться домашним обедом и время проходило веселей, разнообразней и на душе становилось легче. Были и казусы не особо приятные. Как-то несколько семей и мы с ними ходили в театр, где конечно выпили немного. А по окончании постановки ночью шли гурьбой пешком, баловались, катались по тропинкам на асфальте, смеялись, шутили. Я, как всегда случайно, без всякого умысла, громко говорю одному из кировских: "Слушай, как женился на жене, у нее же ноги разные?!" А тут жена его как прыснет, отскакивает в сторону и плачет громким голосом, ругая всячески меня. Я с начала не понял, а потом Карпов подходит и говорит: "У нее действительно одна нога короче. Хромает, но старается не давать виду. А ты тут влип в точку...". Мы давай все уговаривать эту вятчанку, что это шутка, что я не знал и т.д. Но ничего не могло успокоить ее. Она вскочила в трамвай и уехала. Потом долго я извинялся перед мужем, но она видимо так меня и не простила. Когда я бывал у Карповых, мне часто вспоминали, если начну шутить, этот случай и предупреждали: "Не болтай все, что приходит в голову!" Вот так-то... За время учебы жена неоднократно, почти ежегодно, приезжала ко мне на несколько дней. В эти дни мы так же встречались с нашими семейными, особенно с Карповыми, ходили по знаменитым местам города; снимались в разных местах. Я даже купил себе фотоаппарат и долго после отъезда жены приходилось проявлять пленки, делать фотокарточки и еще больше расходоваться на все эти дела. Все годы учебы в Высшей партийной школе я бы считал очень важным периодом для меня, когда из меня постоянно - преподаватели, учебники, труд и школа вылепили более-менее настоящего человека. Видимо нам повезло, что в этих школах (и в Перми и в Горьком) с нами занимались высококвалифицированные преподаватели, большинство со званиями и большим стажем, в том числе: по сельскому хозяйству, растениеводству, животноводству, металлургии, строительству, экономике, статистике, марксизму-ленинизму, истории партии и народов, политэкономии. Подтверждением этому является то, что студенты вузов этих городов, в том числе сельскохозяйственного, педагогического, юридического, кроме медицинского, все готовились к экзаменам и писали свои "работы" по нашим конспектам, консультировались у наших ребят и получали хорошие оценки. Об этом говорили они сами и благодарили нас за помощь. Закрепляя знания, полученные на лекциях и из литературы, мы проходили практику па заводах, совхозах, фермах и конторах предприятий и организаций. Так называемая "практическая работа" в течение недели-двух, а то и месяц действительной работы (правда, без зарплаты) должна была оформиться отчетом о проведенной работе с предложениями и обязательной характеристикой. Эти "труды", как дипломные работы, хорошо оформленные, сдавались ведущему преподавателю, и после собеседования, ставились оценки. Многие работы использовались для защиты диссертаций преподавателями. Проходя практику па Горьком автозаводе по экономической эффективности одного из кузнечных цехов, мне дали положительную оценку, но когда стали смотреть мои предложения по более эффективному использованию металла, станочного парка и рабочего времени, начальник цеха сказал: "Это возможно с идеальной точки зрения партработника!" Однако директор завода, который ознакомился с этими предложениями, сказал: "Наши экономисты уже не замечают, прижились с недостатком", и главному инженеру с главным экономистом было поручено внимательно разобраться. Подобная практика прошла в одном из свиноводческих совхозов, где руководил хозяйством герой социалистического труда. Он даже при итоговом совещании сказал, что он с удовольствием примет на работу в совхоз на должность секретаря парткома или зама по экономике, но жаль, что мне из вас никого не дадут. На итоговом совещании офицеров отдельного артдивизиона, где я проходил практику, замещал должность секретаря партбюро дивизиона, мне пришлось покритиковать некоторых офицеров за их поведение и отношение с подчиненными. Командир дивизиона, вручая мне характеристику о выполнении программы по практике говорил: "Правильно ты критиковал при всех некоторых офицеров, я давно вижу, но при всех не хотелось их критиковать. А тебе можно и даже нужно было!". Однодневные экскурсии, практические занятия во главе с преподавателем в Мотовидихе, Сталинском заводе моторов, телефонном заводе, Горьковском автозаводе, в ближайших колхозах, совхозах, фермах и учебных заведениях давали немного материалов для общего развития по данной отрасли, но кругозор расширился. Мы знали, как делаются пушки, самолеты, снаряды, велосипеды, телефонные аппараты, выращиваются породистые коровы, лошади, свиньи, гуси и т.д. На учебном поле сельхозтехникума мы учились водить трактор, работать на сеялке, пахать, копать картошку, разбрасывать удобрения и т.д. и т.п. Как-то мне поручили пригнать трактор колесный "Беларусь" на поле с парка: я завел, сел за руль и поехал, решил наискось перейти с дороги на боковое поле, меня затянуло в канаву и если бы не забор, по которому мне пришлось проехать, я бы свалился на бок вместе с трактором. Забор конечно метров пятьдесят мы восстановили, но смеху и укоров было много. В ходе всех "экскурсий, практических занятий" и несколько недельных работ практики нам поручалось читать лекции, оформляя при этом путевки о прочитанном. И это все зачитывалось нам как политработа в массах. В ходе одной месячной практики я прочитал лекцию атеистическую и в ходе лекции один баптист задал мне вопрос, а он оказался руководителем секты: почему коммунисты против бога? Мне пришлось долго с ним беседовать-спорить и, в конце концов пришли к выводу, что люди должны во что-то верить: сектанты и другие верующие верят в потустороннюю жизнь и чем больше здесь страдают, тем легче они попадут в рай, а коммунисты при том по тем же законам верят в жизнь на земле и добиваются - более или менее счастливой жизни всем на земле, а не в раю на небесах. Он даже выразился так, что бог вроде был таким же коммунистом, как и стремление нынешних партийцев. Но до этого очень далеко и в этом виновны сами коммунисты, так как личное ставят выше, чем общественное. А пока надо верить в бога, чтоб легче жить. Питание в школе было поставлено хорошо, в столовой самообслуживания всегда широкий и дешевый ассортимент блюд из овощей, молочных, мясных из внутренностей. Я особенно любил печенку и почки, а бывший прокурор из Кировской области всегда брал мозги? - он отвечал: "У кого чего не хватает, тот это и заказывает!" А Старков из Пермской области всегда нажимал на молочные, считая, что в детстве ему всегда не хватало молока. Многие особо увлекались шахматами и преферансом. Некоторые было, всю ночь дуют в преферанс и пиво, а на занятиях спят, но с помощью товарищей тянули на положительную оценку. В школе регулярно проходили шахматный, волейбольный и другие турниры. Победителям давались призы в виде каких-либо безделушек типа шахматы, фотоаппарат или т.п. Я в шахматах не понимал почти ничего, знал какая фигура как ходит, понимал, что такое мат и пат и фактически все. Но однажды решил участвовать в шахматном турнире и я. Расставили доски, фигуры на столы. Сели участники турнира. Против меня оказался сильный шахматист В.И.Чернов из Коми. Вокруг стояли болельщики: Семенчин, Куликов и другие. Белыми пошел мой противник. Как он пойдет, так я повторяю ход черными. Так мы играли до 20-ти ходов и вдруг мой Чернов спрашивает: "По какой системе я играю?!" Но тут Куликов и Семенчин не выдержали, рассмеялись и через смех сказали: "Да он же не умеет играть!" Чернов тут распсиховался, швырнул фигуры с доски, и потом долгое время со мной не разговаривал, все сердился, а по школе ходил потом как анекдот. За четыре года учебы было много хорошего и просто жизненного, но самое важное в том, что мы все здорово выросли и стали способными разбираться и в философии, в политэкономии, в международном рабочем движении, в сельском хозяйстве, в промышленности, в статистике и вообще в жизни. Хорошо знали, где, что найти для бесед, докладов и как их довести доходчиво до простого люда. Об уровне роста нашего можно привести много примеров, хотя бы из вот этого факта. К семинарским занятиям с докладами назывались конкретные люди по той или иной теме. А вся группа готовится, чтобы дополнить докладчика или раскритиковать его доклад. Это на 2-3 часа. Однажды по философии готовил доклад на семинар Илья Пунегов, наш коми парень. Учился упорно, день и ночь конспектировал все четыре года и многое даже зубрил, особенно для цитат. В ходе доклада он все говорил: "Товарищ Каутский или еще какой-то там философ говорит...", товарищ Каутский сказал..., товарищ Каутский раскритиковал..." Но ни разу Ленина не назвал товарищем... После доклада Останин (из Кирова) задает вопрос: "А почему ты Каутского называешь товарищем, а Ленина ни разу не назвал товарищем?" Илья Пунегов, не раздумывая, отвечает: "Какой же нам с вами Ленин товарищ?! Он великий вождь и учитель! А Каутский так себе, философ, вроде нас же, все путает, в том числе и нас". Тут такой грохот был в классе, наверное, на полчаса и время оставалось лишь для преподавателя, чтоб подвести итог к занятиям и докладу. А на четвертом курсе мы уже консультировали другие ВУЗы г. Горького. Высшая партийная школа - это действительно школа жизни для партийного, советского и хозяйственного работника. Наши все слушатели после окончания ВПШ работали на руководящих должностях и неплохо. Потребкооперация Последние дни сдачи госэкзамена, как итог четырехлетней учебы, еще не кончились, а я уже получил телеграмму из Обкома партии: "Прошу выехать срочно для решения вопроса о дальнейшей работе...". Я был в недоумении и вызвали по телефону из кабинета директора Обком партии, Балина. В разговоре мало что уточнил, но было сказано: "Сдашь последний экзамен, и в тот же день выезжай!" На выпускном вечере мне не удалось присутствовать. Получив вне очереди диплом, я выехал, попрощавшись с учителями в дирекции. С приездом, в Обкоме сказали, что придется идти работать в Облпотребсоюз, председатель Климентьев уходит на пенсию, и решили направить туда Вас. Мне, конечно, было не особенно по душе, но против партии не попрешь. Хуже того, в последний день перед съездом кооператоров Климентьев решил поработать еще и мне "доставалась" лишь должность первого заместителя. Съезд провели и начали работать. Климентьев уже слабо вникал в дела и мне пришлось ведать всеми вопросами, кроме, наверное, заготовок, где работал старый кооператор Митин. Небольшой, не знающий дело аппарат правления Облпотребсоюза работал по всем направлениям в селах и частично в городах. Каждый сельсовет имел свое сельпо, район - райсоюз, деревня - магазин, а в городах были горпо. В Печоре и Сыктывкаре находились торговые базы, где концентрировались и сортировались товары. Директора баз т.т. Катков и Цыганок, кооператоры отродясь, имели так же небольшой аппарат и плохонькие склады-лабазы для сортировки товара, укомплектования товара для каждого сельпо и райсоюза и отправки водным и автотранспортом до места потребления. Самоходки и автомашины были свои. Директором автобазы был энергичный бывший шофер. Первыми вопросами встали передо мной: транспорт, реконструкция и строительство торговой сети, завоз товаров в глубинные пункты, т.е. по сельпо. Анализ прошедших районных собраний пайщиков указывал на очень серьезные недостатки в завозе товаров, ассортименте их и наличии неходовых товаров, которые с военных лет еще подвергаются к порче, наносят убытки и т.п. Очень внимательно изучив кадры в правлении и райсоюзах, мы подобрали инициативных людей по основным направлениям развития кооперации. Альфонс Эйчус был назначен начальником по строительству и реконструкции, Танеев - в отдел организации и техники торговли, Голышева - в торговое управление. Нашли отражение и вопросы тары, разъездной торговли, децзакупа, переработки неходовых тканей и многие другие сопутствующие вопросы. Эйчус А.И. уже первые полтора-два года переделал почти все сносные магазины для торговли по методу самообслуживания, открытого доступа к товарам и разъездной торговли в места работы тружеников села и мелких деревушек. Как-то мы с ним приехали в Ибское сельпо. Магазин на курьих ножках. Продавщица за прилавком в грязной одежде. Кладовка - завал. И это 50 верст от города...?! Мы решили: разломать прилавок, вызвать из города пару стеклянных прилавков и к вечеру выложить весь товар на вид. Продавщица - в слезы, а мы работаем. Продавщица причитает, а председатель сельпо с бухгалтером смотрят удивленно, но не помогают и не возражают. К вечеру пришли люди-покупатели и удивленно говорят: "Откуда столько товаров навезли? А магазин-то стал как городской!" Продавщица уже не плачет, торгует в чистом халате, а предсельпо говорит: "Вот еще купим рядом пустующий домик, оборудуем там хозмагазин, обошьем оба магазина вагонкой, покрасим, и работать будет веселей. Спасибо!" И мы уехали в город. Таких районов у нас было много. В 1964-м году решили сделать Выльгортское сельпо опытно показательным: отремонтировали имеющиеся старые здания под магазинами, обшили их снаружи и внутри, спилили кое-где стены, завезли фабричные прилавки и оборудование, дали названия магазинам, нарисовали хорошие вывески и т.п. И так в Вылгорте появились: продмаг "Колос", хозмаг, культмаг, "Книги", "Вино" и даже ресторан "Чикыш" ("Стриж"). В период съездов кооперации туда ездили экскурсией и учились, как из дрянных магазинов сделать культурные торговые точки. При желании это все можно без больших затрат. И многие делали. В ходе подобных поездок решались вопросы о новом строительстве. Будучи в Горьковском сельсовете Сысольского района, где люди за хлебом ходили фактически в Визингу, а магазинчик был в частном полуразрушенном доме. Район решил помочь строителями, мы нашли проект магазина на 2 рабочих места стоимостью 36 тысяч рублей. Хорошо обмозговав с председателем райсоюза И.В.Старцевым, решили: построить магазин и пекарню, фундаменты и земляные работы не делать (поставили по несущим местам большие камни). Старцев под нашим шефством за одно лето поставил типовой магазин самообслуживания и хлебопекарню на одну тонну в сутки. Сколько было благодарностей райсоюзу от деревень Горысовского сельсовета... Особое место занимало по трудности строительство баз в Сыктывкаре и в Печоре. Начатые каменные склада Универсальной базы пришлось переделать. Из стен одноэтажного "барака" сделали двухэтажные каменные хранилища товаров с необходимой механизацией внутри складских работ, убрав тысячи кубометров грунта снизу, зацементировав все как в бомбоубежище. Тем самым площадь складов удвоилась, а, закончив за два года все строительство и механизировав трудоемкие работы в складе и на территории т. Котков П.Н. - директор базы, налюбоваться, не мог и все говорил: "Туды-сюды, почему мы раньше не делали такие простые вещи. Вообще-то я предлагал и раньше, но члены правления возражали". Не менее трудны дела были на Печорской межрайбазе, где директор Цыганов все запасы для досрочного завоза по р.Печора держал под открытым небом. Списывал ежегодно сотни тысяч рублей на порчу, на брезент и толь, чем укрывал товар. Территория небольшая, прижата со всех сторон и пришлось строить так: убрать часть имеющихся хранилищ и туда строить. Так по частям и начали. Склад за складом, и к 1968-69 годам уже вырисовывалась настоящая база. А вот в Щельяюре так мы места и не нашли, чтобы сделать базу там. С одной стороны был РЭБ (ремонтно-эксплуатационная база), а с другой сползающая гора. Думали, как решить данный вопрос: через Ухту или даже прямой автодороги от железной дороги, но река Ухта была не судоходной, а до железной дороги далеко. Оставалось одно: с Печорской межрайбазы, используя зимнюю загрузку барж, доставлять хотя бы основные продукты в Ижемский куст. Серьезные затруднения были и по завозу грузов в Прилузье по реке Луза, где за неделю надо обеспечить всем необходимым юг республики. Много хлопот доставлял завоз тяжеловесных грузов на год по рекам Сысола, Локчим, Нившера, верховья Вычегды, где у сельпо также отсутствовали складские помещения для большого потока грузов. Будучи на местах эти вопросы решались кустарно: где-то строили лабазы-склады, где-то покупали дома, где-то занимали церкви, но все же основные грузы завозили с запасом на полтора года. На полтора года, потому что не каждый год мелкие реки навигационные. А в число основных товаров входили: мука, крупа, фураж, сахар, водка, соль, керосин, сельхозинвентарь, некоторые стройматериалы и т.п. Очень часто грузы не доходили до места и вынуждены были выгружать почти в пути. Так однажды муку пришлось выгрузить на остров на реке Луза, не доходя до Лоймы; Помоздинские товары часто выгружали в Усть-Кулом; Вишерские - в Сторожевске, а зимой уже возили на лошадях, тракторах или на машинах. Все это давало огромные убытки. И мы ставили, где только можно, вопросы о строительстве настоящих автодорог Сыктывкар -Усть-Кулом - Помоздино, Сыктывкар - Объячево - Мураши, Сыктывкар - Визинга - Койгородок. Эти три основные автодороги решили бы очень много вопросов не только для снабжения населения, но и для развития юга Коми. Решениями сессий республики и Обкома партии эти вопросы были не раз включены, но дела шли медленно, сил в республике не хватало. Однако в перспективе они были и тихонько решались: строили асфальтированную дорогу в Вйзингу с продвижением в будущем на Койгородок и Прилузье, дорогу на Корткерос с расчетом продвижения в дальнейшем на Усть-Кулом и Нившеру, а в будущем и на Усть-Нем и Помоздино. Так по этим планам сеть дорог по южной части республики в 80-90-е годы охватит почти все и вопросы досрочного завоза грузов отпадет. Вопросы о развитии сети дорог ставили и сами колхозы, развитию сельского хозяйства которых очень мешало отсутствие круглогодичных дорог. Им тоже было невозможно завозить комбикорма, сельхозмашины, удобрения и вывозить молоко, скот мясомолпрому. Мы с министерством сельского хозяйства, а иногда и лесной промышленности постоянно пробивали в республике дорожное строительство, т.к. в этом видели ключ развития сел и деревень, хотя центр все отмахивался и придумывая причины вроде неперспективных деревень, укрупнение колхозов, сокращения мелких школ и создания интернатов и т.п. Как-то на одном из моих выступлений сорвалась мысль, что тех, кто тормозит строительство дорог, птицефабрик и убойных пунктов в глубинных районах при Сталине назвали бы врагами общества. Однако мне за это здорово попало. Секретарь Обкома Попов А.А. не раз вызывал, отчитывал и грозил серьезными наказаниями. Он считал, что главное в Коми: уголь, нефть, лес, а не сельское хозяйство... Селяне, конечно, чувствовали развитие кооперативной торговли во всем: и в наличии ассортимента товаров и в обновлении торговой сети сельпо. Ежегодно на строительство расходовалось до 5 и более миллионов рублей из прибыли, появлялись в каждом районе новые склады, магазины, пекарни, леднички и даже сборно-щитовые и сборно-разборные магазинчики. Производство их организовали сами. Одноместный оптовый магазинчик можно было увести на 3-4 машинах и за неделю собрать и открыть торговлю. Экспериментальные поставили в Сыктывкаре у бани No3 и у развилки дорог на Тентюковской. Людям понравилось. В столовых были организованы отдельные буфеты, в райцентре открыты вечерние ресторанчики. Многие считали, что их ресторан чище, удобный и приятный, чем любой городской. Людям тоже правилось. В 1966 г. был разработан и утвержден ассортиментный план наличия товаров в различных по значимости магазинах. Например, для центральных продмагов в райцентрах и крупных селах необходимо было иметь: мясных изделий 4-5 видов, рыбных - 5-6, кондитерских - 42-45, сахар - 2, хлебобулочных - 6-7 и т.д. От соблюдения ассортимента зависят премиальные. Созданные цеха кондитерского производства и булочных изделий при пекарнях серьезно пополняли ассортимент магазинов, а подобные цеха при столовых иногда удивляли буфеты и различные праздничные вечера в общепите. Кооператоры на месте как-то стали выглядеть по-другому, веселей, и с гордостью говорили на собраниях о своей деятельности и новшествах. Старые бабушки, выбирая ситец и конфеты в магазинах, с какой-то особой уважительностью и лаской обращались продавщице. Значит - довольны. Как-то мы с Эйчусом А.И обговорили вопрос о расширении конторы правления потребсоюза. Он где-то подготовил материал, чертеж, схему и т.п. Правление имело 2 этажа. Внизу магазин сельхозпродуктов у горпо. А, что если поднять на один этаж выше и достроить сбоку пристройку? Здание было куплено у купца еще до революции за 25 рублей золотом, и по сравнению с вновь строящимися домами в городе выглядел куцым. Председатель Климентьев П.А считал, что это надо бы сделать, но где будем мы? Когда он ушел в 1966 г. в отпуск за 2 года, мы с Эйчусом решили рискнуть. Он нашел и строителей и материалы. Аппарат перевели в техникум на улице Интернациональной и заняли 5 кабинетов временно. Многие там возражали, но мы настояли, техникум все же наш. Сначала развалили крышу, потом кладка в 3 смены в пристройке и вверх. Но тут без Ч.П. не обошлось: фундамент оказывается ослабел. Пошли шприцевать бетоном, сделали утолщение и пошла работа. Магазин так же "разгромили" фактически и решили сделать 3 зала для 3-х видов прогрессивной торговли и передать техникуму, как учебную база. Проходит лето - мы постоянно там. К приезду Климентьева наш объект почти под крышей. Он, конечно, сначала психанул, поругался, но пришлось смириться. Осенью сделали крышу и внутренние работы. К зиме перешли в новый дом. Помещения увеличились в 3 раза количественно, а на 3-м этаже над пристройкой сделали зал на триста мест. Вообще разместили аппарат правления и всех кого надо очень хорошо. Против председательского кабинета сделали мне, первому заму, такой же кабинет. Заселились. Работникам самим стало интересней работать и можно было увеличить спрос. Кое-что пришлось пересмотреть и в кадрах, многие не выдержали нагрузку, командировки, ответственность по должности и уходили в другие организации, а мы выдвигали своих, молодых и с районов. С помощью Роспотребсоюза серьезно укрепили транспорт: вместо 30 и еле живых машин парк удвоился новыми хорошими машинами, а к 1968 году их было уже более ста. Трудяги автогаража Петрунев, Сенькин и другие восстановили и другие машины. Среднедневный выход на линию достиг до 80-85%. Получили 2 самоходные баржи, которые в весенне-летнее время здорово помогали глубинным сельпо. Работа пошла более ритмично, эффективно и мы уже хорошо проводили дни кооперации, как праздник, отмечая хороших людей премиями, грамотами и даже орденами. В 1967 году наградили орденами и медалями более десяти человек, в том числе Орденом Трудового Красного Знамени Климентьева П.А. Когда Климентьсв П.А собирался уйти на пенсию все думали, что мне придется возглавить мною уже названный наш Респотребсоюз, но... Но Обком партии считал видимо невозможным поставить такою на первую руку: слишком уже самостоятельный, резко критикующий даже своих кураторов за невнимание к селу, кооператорам и к людям. Решили к нам направить т. Косолапова Д.Е, бывшего председателя Горисполкома, бывшего начальника УРСа "Печорлес", имеющего образование 7 классов, но послушного. С приходом т. Косолапов сразу, как давно работающий и знающий систему, говорит: "Ну, что ж, будем наводить порядок, подберем людей!" Почему-то эти слова многим сразу не понравились и, особенно мне. О каком порядке он говорит? Но прошло совсем немного времени, как па первом же совете все выяснилось, когда он читал, как школьник, доклад, написанный замом по кадрам Глафирой Размысловой. Доклад был около 2-х часов, где говорилось многое, но понятно было одно "между строк": что надо все сельпо ликвидировать и сделать дирекции магазинов; что ассортиментный план товаров для магазинов очень велик и якобы продавцы не заинтересованы лучше работать; что в райсоюзах большой аппарат, а в респотребсоюзе очень маленький, что надо создавать отдельные управления по торговле промтоварами и продтоварами и т. п. и этим самым расширить штаты, повысить зарплату в аппарате; что надо переоборудовать общежитие учащихся и преподавателей техникума под правление Респотребсоюза, а здесь разместить леспромхоз и заготовителей и т.д. и т.п. Многие старые председатели райпотребсоюзов были ошеломлены, особенно Прилузье (Винтер), Ижма, Усть-Цильма и др., которые в своих выступлениях раскритиковали доклад и заявили: "Мы - районная кооперация - самостоятельны, деньги наши, сельпо ликвидировать не будем. Идеи раздувания штатов в Респотребсоюзе за счет села недопустимы. Уходить от пайщиков наших не дело. Деньги перечислять из прибылей наших для правления свыше по Уставу мы не можем". В моем выступлении также прозвучали серьезные претензии к новым доктринам, которые я назвал неграмотными. А грамотешки у Косолапова действительно было немного, хотя говорить он был мастер. В ходе работы потребсоюза все же заочно окончил наш техникум. Рассказывал директор Батагов П.Ф.: "Придет Косолапов на зачет, откроет большущую свою папку со сводками поговорит о делах и мы ему ставили зачет. Все же наш председатель правления нас финансировал, его техникум, да и обещал квартиру". Вскоре меня пригласили в Обком КПСС и предложили, работать в Министерстве торговли на должность первого зама к Министру Верещаку, который оказывается неоднократно уже ставил данный вопрос. А Косолапов Д. Е. проводил свою линию: вскоре из предов Респотребсоюзе остался только Виптер; общежитие переделали под правление, где стало работать 4 управления с общим штатом более 200 человек вместо 58, большинство сельпо ликвидировали. А главное - его поддержали в Обкоме. Верно говорят: в селе ликвидируй школу, сельпо и больницу - село потухнет. Так и появились неперспективные села. В Министерстве торговли Серьезные разногласия с председателем правления в развитии кооперации и неоднократное приглашение министра Верещака сделали меня замминистром торговли. В феврале 1968 года Верещак представил меня аппарату и руководителям торговли, где и были поставлены задачи передо мной. Главными вопросами, чем я должен заниматься по городу и республике: организация современной торговли, расширение торговопроизводственной сети, новое строительство, развитие транспорта и т.д. Вплотную ознакомится с действующей сетью и порядками там возможно только тогда, когда