складывая их в отягощенные грузами сумки и коробки. В течение ночи напряжение усиливалось, и в 6. 00 орудийный выстрел с "Харриера" возвестил о приближении трех вражеских эсминцев. Буксирные концы были отданы, "Рубину" и тральщикам было приказано отойти из непосредственной зоны боя. "Эдинбург," не способный управляться, широкими кругами двигался на своей максимальной скорости 8 узлов. Дым и порывы снежного шторма накрыли поле боя. На "Эдинбурге" пригодными к действиям были только носовые 6-дюймовки и только с местным управлением, так как сложное вспомогательное оборудование вышло из строя. Кроме того, крейсер не мог маневрировать для обеспечения огня своих оставшихся орудий "Форесайт" и "Форестер" были очень слабо вооружены по сравнению с противником Теоретически у нас не было никаких шансов. Немецкий план был основан на уклонении от огня "Эдинбурга" и приближении к нему развернутым фронтом на дистанции 3 тыс м друг от друга Затем предполагалось повернуть и выпустить одновременно по 4 торпеды, от которых крейсер едва ли мог уклониться. Эсминцы после торпедной атаки должны были укрыться за дымовой завесой, снегом и туманом и заняться тральщиками. В 6.24 немцы вышли в точку торпедного залпа, но в этот момент снежный заряд скрыл от них "Эдинбург". А на "Эдинбурге" в это утро заметили, что по какому-то капризу природы на снежном облаке появлялся призрачный силуэт за одну-две секунды до появления из него корабля, давая таким образом нам своевременное предупреждение. Первым появился "Шое-манн", и "Эдинбург" открыл огонь. Первые три 152-мм снаряда легли в 100 м по корме эсминца, но два снаряда из второго залпа 133 (третий упал с недолетом 40 м) попали в оба турбинных отделения. Обе турбины остановились, электропитание исчезло, и корабль был парализован. Z-24 поспешил на помощь и начал снимать команду. "Форесайт" и "Форестер" с самого начала атаковали, чтобы отвлечь огонь от крейсера. В результате нескольких стычек "Форестер" получил попадание снаряда, убившего командира и еще 10 человек, а "Форесайт" потерял 9 человек убитыми в результате 4 попаданий. В 6. 48 Z-25 выпустил в "Эдинбург" 4 торпеды. Две прошли под килем "Форестера", но дальше одна из них прошла до крейсера и попала на этот раз в левый борт. В свою очередь, Z-25 получил попадание в радиорубку. Оба тральщика потеряли ход, а "Эдинбург" был еще сильнее поврежден. Решительная атака немцев еще могла принести им победу. В этом контексте снова необходимо упомянуть об отсутствии двух русских эсминцев. Бой и спасение экипажа немецкого эсминца продолжались примерно до 8. 15, когда 4 британских тральщика, развернувшихся строем фронта, приблизились к месту боя. Видимо, немцы приняли их за эсминцы. Подняв на борт 224 человека, немцы поспешно отступили, а море поглотило "Шоеманна". Они оставили на катере и плотах еще 56 человек, потеряв 13 человек убитыми. Позже в тот же день этих 56 человек подобрала U-88. Находясь на посту связи, я слышал взрыв торпеды, но он был слабее предыдущих, так как сливался с орудийными залпами, а корабль имел ощутимый крен. Торпеда попала в середину крейсера точно напротив первой, буквально разрезав его пополам. Теоретически корабль должен был разломится пополам, но сила взрыва пришлась по затопленным отсекам и подняла палубу, не разрушив бортов. Снова были личные трагедии. Старшего кока, кормившего раненых и нас при ограниченных возможностях, видели последний раз выброшенным за борт. Я и еще один шифро-вальшик закрыли пост, закончили выбрасывать за борт секретные книги и покинули помещение. Так как на мне была только легкая одежда, я забрал с того места, где спал, одеяло и вышел на палубу. Третья торпеда оказалась роковой. Крен увеличивался и к 7.49 достиг 17 градусов. Котельное отделение А постепенно было затоплено, и пара не хватало. Бой еще продолжался, но вода продолжала поступать, и был отдан приказ покинуть корабль. Я был еще внизу, когда это произошло. Немцы были слишком заняты спасением своих, когда "Хуссар" поставил дымовую завесу. "Гос-самер" подошел к нашему правому борту, а "Харриер" - к левому. 134 Сейчас, чтобы оценить ситуацию, вы должны осознать, что эти тральщики были водоизмещением всего 815 т и очень малых размеров - 230 х 33,5 футов. Они должны были принять 45 раненых, в основных носилочных, и более 800 человек экипажа "Эдинбурга" сверх своего экипажа в 80 человек. Когда я вышел на палубу, эвакуация уже шла полным ходом. Крейсер погрузился настолько, что его палуба находилась почти на одном уровне с палубами тральщиков. Первыми грузили раненых; и бывали драматические моменты, когда в момент передачи носилочных раненых корабли начинали расходиться. К счастью, все обошлось благополучно. Паники не было. Все организованно выстроились вдоль лееров и, как только освобождалось место, по очереди прыгали на палубу тральщика. Их команды помогали переправке. Невероятное количество - 440 человек, включая меня, перепрыгнули на "Госсамер", на котором разместилась своя доля раненых, а 350 человек плюс раненые, адмирал и командир оказались на "Харриере". Бомбовый погреб с золотом был затоплен в четверг, и я не думаю, чтобы кто-нибудь о нем вспомнил. Большинство переправившихся на тральщики спускались вниз, где им было приказано не двигаться во избежание потери устойчивости. Я остался на палубе. Не было заметно, чтобы "Эдинбург" погружался, и возникла мысль о возвращении на него. По правде говоря, я был рад, когда было решено, что это бесполезно. Орудийный огонь и 24 глубинные бомбы, установленные для подрыва, не дали видимого эффекта, а у "Форесайта" оставалась только одна торпеда. Она была выпущена, но, к нашему ужасу, через положенный промежуток времени взрыва не последовало. Все наконец вздохнули с облегчением, когда он произошел (холодная вода замедлила процесс). "Эдинбург", демонстрируя чистокровную породу до конца, грациозно погрузился кормой в течение трех минут. Потом мы все спустились вниз, приняли по рюмке крепкого рома и, к счастью не атакуемые ни подводными лодками, ни самолетами, со скоростью 9-0 узлов направились в Кольский залив. В это время причина нашего несчастья, U-456, находился прямо под крейсером, и, когда он погружался, сильный шум от тонущего корабля дал понять экипажу, что они сами едва не были погребены в ледяной могиле. Однако лодка уцелела, и командир ее получил железный крест, но годом позже U-456 потопили самолеты и эскортные корабли у Азорских островов. Корабли прибыли в Кольский залив после часа ночи 3 мая. Усталые, замерзшие, с начинающейся нервной реакцией, мы высади- 135 лись в Полярном. Нас выстроили на длинной набережной и провели перекличку. Здесь мы впервые узнали, кто был убит или ранен. Командир поблагодарил всех за сделанное и высказался оптимистически по поводу скорого возвращения домой. Здесь мы в последний раз были вместе. Сколько-то человек должно было разместиться в Полярном, раненые - госпитализироваться в Мурманске, а основная часть - около 500 человек, - отправлялась в Ваенгу. Была снежная метель, когда около 2.00 мы прибыли к пристани Ваенга и длинной колонной по двухмильной дороге пошли в гору к лагерю и деревне. Замерзшие снег и лед по сторонам дороги были высотой до плеча, и одеяло, которое я захватил на "Эдинбурге", показалось мне Божьим даром. Мы пришли в деревню, которая до войны была базой рыбаков и лесозаготовителей. Теперь здесь проводили краткосрочные отпуска военные с фронта, который находился всего в каких-то 17 км. Здесь стояли живописные деревянные дома, а вся территория была густо покрыта лесом. В общественной жизни главное место занимал Дом культуры. Он служил кинотеатром, и наши фильмы высоко ценились у русских. Страшные выставки о зверствах нацистов занимали часть помещений, но танцы, на которые мы ходили, проводились почти каждый день. Звучали танго или вальс. Уличные громкоговорители ежедневно передавали беспрерывную бодрящую пропаганду или военную музыку. Нам были предназначены громадные деревянные бараки, освобожденные в тот день русскими солдатами. Мы были размещены на длинных рядах деревянных нар в два яруса в двух огромных комнатах без отопления и в меньших комнатах по сторонам. Нам выдали по набитому соломой матрацу, грубому одеялу и подушке. Затем мы пошли в общественную столовую. Впервые за три дня нам удалось поесть горячей пищи - огромную деревянную миску супа из оленины, черный хлеб, кашу и чай на изюме или сосновых иголках. Это было наше меню на первую неделю, но вскоре все образовалось. У нас появились солонина, джем и огромные банки корабельных сухих галет, которые можно было грызть где угодно, если проголодаешься. Глядя в прошлое, я не могу вспомнить, когда я был более здоровым, чем тогда, благодаря этой базовой диете. Туалетов не было, русские пользовались в это время открытым заснеженным грунтом. Когда наступала оттепель, это было ужасно. В первую ночь нам сказали, что до 6.00 продолжается комендантский час и есть риск быть застреленым, так как раньше в этот район проникали диверсанты. К счастью, я спал крепко и не знаю, рисковал ли кто-нибудь со своими туа- 136 летными проблемами. Когда мы проснулись около 8.00, шел сильный снег. Мы обнаружили, что находимся на вершине сопки. Такие же сопки окружали нас со всех сторон. В 2 милях позади нас было море, а перед нами внизу в долине большой аэродром. В тот день мне выдали русское матросское шерстяное белье и униформу, а вскоре еще и пальто с подкладкой из овчины с одного из наших кораблей. Теперь я мог спокойно выходить на улицу. Сотни людей располагали массой свободного времени, поэтому были приняты немедленные меры для поддержания дисциплины и морального духа. У подножия сопки была выкопана большая траншея, и корабельные плотники построили деревянные туалеты - неказистые с виду, но пригодные для пользования. Корабельный брезент обеспечивал уединение и укрытие от стихии. У некоторых было расстройство желудка типа дизентерии, и много критических моментов возникло рано утром, когда обнаружилось, что за ночь исчезли все рулоны туалетной бумаги. Из нее русские делали самокрутки с махоркой. Я обнаружил, что русские очень дружелюбны, они сами терпели огромные лишения, но делились тем немногим, что имели сами. Здесь не ощущалось той напряженности в общении, которую я обнаружил позже в Архангельске и во время послевоенных визитов в СССР. Девушки, многие из которых получили хорошее образование в Москве, были хорошими лингвистами и были настроены дружелюбно, очень интересовались Западом. Отношения с ними, хотя и теплые, имели тенденцию оставаться чисто платоническими. Наши же люди предупредили нас об ужасных последствиях, если власти узнают о сексуальной активности. Раз в неделю мы ходили в общественную баню с парилкой. Вскоре мы утратили свою стеснительность, когда случайно нам пришлось разделить баню с русскими девушками-солдатами. Была расчищена площадка для футбола, в который обычно выигрывали русские. Были сделаны биты для крикета. Позднее в бухте проводились гонки ялов с эскортных кораблей. Мне казалось глупым в то время, но мы были организованы в формирования для строевой подготовки и физических упражнений, а для караульной подготовки были сделаны даже деревянные макеты винтовок. Хотя все больше людей отправляли домой, мы были предоставлены самим себе. Мы очень боялись быть ранеными. Наши врачи с "Эдинбурга" работали в госпитале Мурманска и рассказывали страшные истории о палатах, где кровати стояли одна к одной, в операционной было шесть столов, а снабжение медикаментами - минимальное. Нам были выданы деньги с эскортных кораблей, был проведен аукцион личных 137 вещей, спасенных нами с корабля. Удалось собрать большую сумму денег для семей погибших. Когда нас заносило снегом, время заполняли игры в лото "хаузи-хаузи" (сейчас называется бинго) и неизбежные школы азартных карточных игр. Нам сообщили, что приходит лайнер "Лханстефан Касл", с которым мы должны были отправиться домой. Это встревожило нас, так как существовала уверенность в том, что его потопят. Облегчением стала весть, что лайнер вернули назад. Некоторые из нас начали с помощью русских кататься на лыжах. Возбуждение возросло, когда мы услышали, что отремонтированный крейсер "Тринидад" вскоре отправится с эскортом на высокой скорости в Великобританию. На нем должны были уйти пассажиры, спасшиеся с потопленных кораблей. Были проведены первые из многих жеребьевок, чтобы решить, кто отправится домой. Конечно, приоритет был отдан раненым, но, к моему тогдашнему сожалению, мое имя ни разу не было вытянуто. Мы попрощались с друзьями на "Тринидаде" и видели, как они отправились 13 мая с эсминцами "Форесайт", "Форестер", "Матчлесс","Сомали" в скоростное плавание домой. На следующий день их атаковали, сосредоточившись на крейсере, 25 Ю-88 и 10 торпедоносцев. Было проведено несколько атак, от которых уклонялись частой сменой курса и скорости. Кроме двух часов непрерывных бомбежек и торпедных атак, по кораблю были выпущены торпеды с четырех подводных лодок, находившихся в этом районе. В момент уклонения от очередной торпеды в 22. 45 из тумана вынырнул одиночный Ю-88 и сбросил 4 бомбы. Уклониться от них значило попасть под торпеды. Одна бомба попала в корабль, разорвавшись в зоне отдыха, выделенной для размещения спасшихся с "Эдинбурга" и других кораблей. Еще одна бомба разорвалась рядом с крейсером, сорвав недавно приваренные стальные листы, уже ослабленные близкими взрывами. Начался пожар, пламя раздувалось за счет скорости движения и ветра. К полуночи пожар вышел из-под контроля. На рассвете экипаж был снят с крейсера, и эсимнец "Матчлесс" потопил его торпедой. В числе погибших были 10 человек с "Эдинбурга", несколько с "Тринидада", а остальные - раненые с торговых судов. Раненые были из всех трех категорий. Некоторые из торговых моряков пережили гибель своих судов, потопление "Эдинбурга", госпитализацию в Мурманске и теперь еще одну катастрофу. Зона отдыха, как мне потом рассказывали, представляла собой ужасное зрелище. Четыре эсминца продолжили путь в Британию. 138 Метели продолжались до начала июня, а затем дождь и оттепель освободили землю от снега. Подобно трансформации теат-[ ральной сцены, распустились зелень и цветы, и нормой стали су-I хие, солнечные, а затем и жаркие дни с чистым голубым небом. I Сумерки сошли на нет. С улучшением погоды активизировалась | немецкая авиация. Интенсивность бомбардировок увеличивалась к вечеру. Русский сигнальщик включал сирену воздушной тревоги - неотступного музыкального мотива,- и мы укрывались в лесу или ближайших траншеях. Но обычно налеты совершались на корабли в Ваенгской бухте или на соседний аэродром. Я часто ходил на сопки смотреть воздушные бои, и однажды утром около меня и моего приятеля упал русский истребитель. Мы побежали на помощь, но внезапно услышали выстрелы и поняли, что русский солдат стрелял около нас, предупреждая, чтобы мы не подходили. Мы быстро отступили. Налеты на Мурманск теперь проводились регулярно и часто были почти непрерывными. Немецкие аэродромы находились настолько близко, что отдельные пилоты могли совершать по нескольку вылетов в день. Но выявился некоторый распорядок, когда можно было безопаснее всего побывать в Мурманске. Предположительно это было время еды у немцев. Моя англоговорящая подруга написала по-русски данные обо мне, чтобы показывать при встречах русским солдатам во время путешествий по округе. К тому времени я уже познакомился с некоторыми жителями Ва-енги, например с парикмахером, услугами которого пользовался, и начал путешествовать на попутных машинах по округе. Используя в качестве валюты сигареты, я проходил военный пропускной пункт в Ваенге, доезжал на попутке до Мурманска и затем сторговывался с часовыми на судоверфи, чтобы попасть на борт судов союзников и попросить еду и сигарет. Суда были американскими, и экипажи были очень щедрыми. Я ездил несколько раз и всегда планировал приезд и отъезд на время затишья в налетах. Однажды на борту "Мичигана" (США) я сильно задержался, встретив служившего на нем английского моряка. В это время начался сильный налет, главной целью которого был "Мичиган". Я быстро покинул судно и, так как бомбы падали совсем рядом, спрятался под стоящим поблизости поездом. Позже я обнаружил, что он был загружен боеприпасами, только что выгруженными с "Мичигана". Это был день интенсивных налетов, пострадал госпиталь. Когда я впервые побывал в Мурманске, он был еще практически цел, так как бомбардировки были сосредоточены на районе доков. 139 Большинство домов были деревянными. Во время приезда 18 июня по мере приближения к городу я мог видеть широкую пелену дыма, которую ветер сдувал вправо. Постоянно сбрасывались зажигательные бомбы, поджигающие город. Около трети города горело, это было ужасно, а следующий массированый налет примерно через неделю привел к дальнейшему опустошению и вызвал пожар в доках. Когда я побывал там позже - и в последний раз, - то увидел, что исчезла гостиница "Арктика", а северная часть города стала лесом кирпичных труб, возвышавшихся над остатками сгоревших зданий. Довольно странно, но наш лагерь в Ваенге никогда непосредственно не бомбили. Мы отбросили идею, что это было благородство по отношению к нам как к спасшимся в море. Мы выглядели весьма неприглядно, и, скорее всего, немцы считали нас немецкими военнопленными. Моя жизнь стала легче, когда я встретил школьного друга и друга со времен военной подготовки, которые служили на одном из эскортных кораблей. Они давали мне еду, другие припасы и газеты. Наш лагерь был только для спасшихся с британских военных кораблей. Торговые моряки размещались на противоположном от Мурманска берегу залива. В течение июня наша численность постепенно уменьшалась, так как отдельные корабли забирали людей домой. Росли надежды, что мы все отправимся со следующим конвоем QP-13. Это должен был быть большой конвой из 36 торговых судов и до 14 эскортных кораблей. Было проведено несколько жеребьевок, когда с кораблей сообщили, сколько людей они могут взять. Мое имя не было названо, и в конце концов было объявлено, что 60 из нас придется остаться. Тральщик "Нигер" провел в Кольском заливе 8 месяцев вместо предполагавшихся шести, и было решено, что он может вернуться с этим конвоем и забрать последних 60 человек. Пришел день для нас явиться на пристань Ваенги в 8.00, чтобы погрузиться на борт тральщика в 9.00. На пристани надежды рухнули: мест оказалось только для 40 человек, а двадцать должны были остаться. Снова тянули жребий, и я оказался одним из 20 оставшихся. Впервые я действительно чувствовал себя подавленным, когда мои друзья прощались, давали мне свой шоколад и книги и садились на "Нигер". QP-13 вышел из Кольского залива 28 июня в 17.00, в туман, соединился с архангельской группой и не был обнаружен и атакован авиацией. 2 июля на короткий период туман рассеялся, и они увидели на горизонте в 15 милях от себя злосчастный конвой PQ-17. Но затем путь снова продолжился под защитой спасительного ту- 140 мана до Исландии. Затем половина направилась в Лох-Ю, а другие суда, возглавляемые "Нигером", - в Рейкьявик. Видимость не позволяла определиться с местом. Корабли потеряли ориентировку. Погода была бурной с силой ветра 8 баллов. На "Нигере" увидели вершину айсберга и приняли его за северную оконечность Исландии. Ошибка привела колонну судов на британское минное поле. В 22.40, натолкнувшись на мину, взорвался "Нигер" и затонул почти мгновенно. Шесть грузовых судов последовали за ним. Началась всеобщая неразбериха. Одна часть конвоя, не зная о происшедшем, продолжала движение. На многих кораблях думали, что их атакуют подводные лодки или надводные корабли. Некоторым казалось, что они видят следы торпед. Велась беспорядочная стрельба и сбрасывались глубинные бомбы. Другие поняли, что это минное поле и застопорили ход. Это замедлило усилия по спасению людей. Позже я разговаривал с одним из немногих уцелевших моряков с "Эдинбурга". Он говорил, что моральный дух на кораблях был высок и люди, оказавшись в воде, пели песни для поддержания бодрости. Но ледяная вода быстро сделала свое дело. Пришедшие на помощь корабли увидели жуткую сцену: море, усеянное трупами, выглядевшими как живые, так как они плавали вертикально благодаря спасательным жилетам. Героями этой ночи были корвет "Роселис" и траулеры "Леди Мэйделайн" и "Св.Элстен", которые, несмотря на опасность, спасли соответственно 179,40 и 27 человек. Все мои друзья погибли. Это случилось 5 июля - в день моего 20-летия. После ухода QP-13 меня отвлек от хандры перевод меня и моего друга, бегло говорившего по-русски, в квартиры, занимаемые нашими британскими офицерами. Это избавило его от того, чтобы переводить, и нас обоих от того, чтобы готовить для них и заниматься уборкой помещения. До этого там жили русские офицеры, и место это было роскошное - удобные кровати, туалеты и т.д. "Гос-самер", на который я перебрался, покидая "Эдинбург", был потоплен во время бомбежки в Кольском заливе 24 июня. Вскоре его командир капитан-лейтенант Том Криз и другие офицеры присоединились к нашему хозяйству. Я получал лучшие продукты у русского кока, обслуживавшего русских офицеров рядом с нами. У этого кока была слабость к джину, который имелся у нас в изобилии. Никто из нас не умел готовить, но получалось, видимо, не слишком плохо, так как контр-адмирал Беван всегда просил добавки, когда обедал с нашими офицерами. Но эти светлые моменты омрачались для нас всех, когда мы близко наблюдали неистовые усилия по спасению 141 уцелевших с PQ-17. Потом мы услышали о гибели "Нигера". Двадцать четыре человека с "Госсамера" погибли, а уцелевшие присоединились к нашему лагерю. Свой день рождения, когда я должен был погибнуть на "Нигере", я провел купаясь и рыбача на озере поблизости. Однако бомбежки становились все интенсивнее. Адмирал и другие были убеждены, что лагерь британских моряков вскоре будет отделен от других. Готовились планы по перевозке по железной дороге в Архангельск. Поезда подвергались постоянным воздушным налетам, так как это был главный путь в Москву. Мы были рады, когда от этой идеи отказались. Вместо этого мы покинули Ваенгу на британском грузовом судне "Харматрис" водоизмещением 5395 т, которое было дважды торпедировано в январе, когда оно было судном командора конвоя PQ-8. С огромными пробоинами в борту, оно было покинуто командой, но затем снова занято экипажем и отбуксировано в Мурманск. Буквально все залатанное деревом оно сейчас отправлялось в Архангельск на дополнительный ремонт. Вооруженное одной 4-дюймовой пушкой и 8 зенитными орудиями малого калибра, судно должно было совершить путешествие со скоростью 5 узлов за четыре дня. Таким образом, 21 июля последние 20 уцелевших с "Эдинбурга" и других кораблей поднялись на него в Ва-енге и ночью вышли в море. Мы надеялись, что, несмотря на полуночное солнце, нас не засекут самолеты врага, патрулирующие вход в Кольский залив. Но уже на второй день нас обнаружили, и, так как погода была ясная, мы стали опасаться самого худшего. В самый критический момент мы вошли в туман, который и укрыл нас выше мачт. Мы слышали самолеты над собой, но небо очистилось только тогда, когда мы были далеко в Белом море. В Архангельск прибыли в солнечную погоду 24 июля и сначала были поселены в мореходной школе в Соломбале (которую я вновь посетил в 1991 г.), а затем в школе на другом берегу реки. После Ваенги и Мурманска Архангельск был идиллическим местом - воздушные налеты совершались редко, и война казалась очень далекой. В городе было несколько обсаженных деревьями улиц, остатки величественных дворцов и церквей с куполами-луковицами, а также оперный театр. Для меня город казался смесью из нескольких современных зданий в основном с деревянными домами и дощатыми тротуарами. В городе ходил трамвай. Это было тяжелое для России время. Все казались измученными заботами, истощенными от недоедания, плохо одетыми и в основном старыми, так как большинство молодых людей ушли на войну. Обраща- 142 ло на себя внимание количество беременных женщин, готовых родить в любое время, и я задавался вопросом: был ли у этих детей благоприятный шанс на выживание ввиду таких лишений и суровой зимы. Простые люди были дружелюбны в личном общении, но напряженными в других обстоятельствах. В отличие от Мурманска солдаты, часовые и официальные лица держались непреклонно. Из уцелевших с PQ-17 1300 человек, прибывших в Кольский залив, многие были здесь. Ими был полон Интерклуб, размерами напоминавший дворец, - центр для танцев, концертов, общественных мероприятий. Там же был ресторан. Жизнь била ключом. В персонале были партнерши для танцев, но часто казалось, что они только исполняли свои обязанности, а не получали удовольствие от этого. Чтобы перебраться через широкую реку в Архангельск, мне приходилось прыгать и идти по сотням плотно сбитых бревнен, плывущих вниз по реке. Иногда я ходил на русские православные службы и вообще наслаждался следующими четырьмя неделями в Архангельске. В течение августа вопрос размещения и питания большого числа спасшихся, многие из которых были американцами, достиг в Архангельске и Мурманске критической точки. В Архангельске для их размещения были заняты все общественные здания. Ввиду надвигавшейся зимы и вероятности прибытия новых партий моряков со следующего конвоя были предприняты особые усилия по отправке спасенных домой. Большая часть должна была немедленно отправиться на эскортных кораблях, а остальные - на кораблях следующего обратного, конвоя. 13 августа из Британии в Мурманск вышел американский крейсер "Тускалуза" с кораблями сопровождения. На его борту находился медицинский отряд с соответствующим имуществом для раненых в Мурманске, а также наземный персонал и имущество для обеспечения операций британских бомбардировщиков против немецких надводных кораблей с баз Кольского полуострова. Британские корабли должны были доставить спасенных из Архангельска, встретиться у входа в Кольский залив, затем идти в Ва-енгу для разгрузки "Тускалузы". Моряков из Мурманска и Архангельска должны были разместить на отправляемых домой кораблях. Чтобы избежать риска для "Тускалузы", вся операция должна была завершиться за ночь, с тем чтобы утром выйти в море. Я и большинство из остальных 19 спасшихся с "Эдинбурга", кому не удалось попасть на злополучный "Нигер", покинули Архангельск на борту британского флотского эсминца "Марне" вместе с другими эсминцами и тральщиками, наполненными спасен- 143 ными моряками. Я как шифровальщик был направлен в радиорубку на время пути до Британии. Мы встретились с американцами и вместе вошли в Ваенгскую бухту. Персонал и оборудование британских ВВС, медицинская аппаратура были выгружены с "Тускалузы" и приняты русскими, однако британский медицинский персонал не был выпущен на берег. Более шестисот спасенных были размещены на различных отправляющихся домой кораблях. Как и планировалось, 24 августа в 6.00 наше британо-американское специальное соединение вышло на высокой скорости и вскоре попало в штормовую погоду. Мы ничего не имели против того, чтобы поскорее оказаться вне опасной зоны. У меня было еще одеяло, которое я сохранил с "Эдинбурга", но кто-то на "Марне", видимо, нашел ему лучшее применение, и оно пропало. 19 августа британская разведка узнала из перехваченного и расшифрованного секретной службой декодирования "Ультра Эниг-ма" сообщения, что немецкий минный заградитель "Ульм" вышел на задание с целью плотно заминировать подступы к Белому морю. Этот корабль принадлежал к минно-заградительной группе "Норд", включавшей заградители "Ульм", "Бруммер", "Кобра", достигшей больших успехов при минировании подходов к Кольскому заливу и Белому морю. 25 августа была получена более точная информация из другого расшифрованного донесения, и на "Тускалузе" получили совершенно секретный приказ об отправке трех британских эсминцев ("Марне", "Мартин", "Онслаут") к норвежскому берегу для патрулирования 10-мильной зоны (позиция была указана), где не было кораблей союзников, но предполагалось наличие легких надводных кораблей противника. Это был один из очень редких случаев за историю войны, когда "Энигма" использовалась в интересах военно-морских сил. Отсюда понятна важность операции, причем для сокрытия источника информации был отдан весьма туманный приказ. Мы направились на высокой скорости к норвежскому берегу в опасную зону. Нас, спасшихся с "Эдинбурга", распределили по боевым постам. Случайно несколько человек распределили на корму помогать сбрасывать за борт снарядные гильзы. Меня никуда не распределили и вместе с другими отправили вниз под палубу. Мы ничего не опасались, так как три наших флотских эсминца имели тяжелое вооружение. Через два часа после начала патрулирования британские корабли, идущие на расстоянии 4 миль друг от друга, обнаружили прямо по курсу ничего не подозревавшего "Ульма", следовавшего без всякой охраны. Был открыт огонь. В трюме "Марне" орудий- 144 ный огонь прямо над нашими головами был оглушителен, и впервые за все время моего русского опыта я почувствовал настоящий страх, продолжавшийся около пяти минут. Из-за этого грохота я не заметил, как снаряд попал в корму нашего эсминца."Ульм", осыпаемый градом снарядов, отстреливался из своих двух орудий, добившись попадания в "Марну" и сбив на корме орудие. Второй снаряд попал в трос кормового леера. От силы взрыва дали трещины глубинные бомбы, которые, к счастью, не взорвались. Вскоре я поднялся на палубу и обнаружил, что всех находившихся на корме разорвало на куски. Нам пришлось изготовить символические тела для погребения в море. Орудийный огонь прекратился, и "Онслаут" выпустил три торпеды, чтобы покончить с "Ульмом". Две прошли мимо, но третья попала в корпус, начиненный минами. Взметнулся ужасающий взрыв с дымом и огнем. "Онслаут" начал противолодочное патрулирование, а "Марне" и "Мартин" занялись подъемом на борт уцелевших. Были спасены два офицера и 57 матросов. Затем, к несчастью оставшихся, было перехвачено сообщение вражеского самолета, и, так как мы были очень уязвимы у норвежского берега, спасательные работы были прекращены. Я стоял на корме, беспомощно глядя на 30 или более немцев, бьющихся в воде с выражением полного отчаяния на лицах, пока мы набирали скорость и горячо молились за них. За время перехода домой я вошел во вкус приятной жизни на эсминце. Море было бурным, но остаток пути прошел без происшествий. По прибытии в Скапа-флоу я был польщен специальными приветствиями нам, спасшимся, от контр-адмирала Бэрнет-та. Затем - домой в двухнедельный отпуск. После краткого пребывания в военно-морских казармах мне посчастливилось попасть на один из главных британских кораблей штаба совместных операций, "Булоло" в состав штаба. На нем я побывал в Касабланке, где видел Черчилля, Рузвельта и других лидеров, - приятная перемена после Мурманска. Позже нас обстреливали и бомбили, когда мы были штабным кораблем при высадках в Сицилии, Анцио и Нормандии, но это не шло ни в какое сравнение с жестокостью русского похода. * * * Этот расссказ составлен на основе полного дневника, который я вел в течение всего лета 1942 г., а также многих писем, избежавших цензуры. Эти письма я посылал своей семье из России либо на эскортных кораблях, либо отправлял по почте в Англию. В.М. Нечаев НЕЛЬЗЯ ЗАБЫТЬ* Все последние дни февраля 1942 г. нашему катеру, морскому охотнику No 121, пришлось болтаться в зимнем штормовом море. Мы выполняли задачу обеспечить подводную безопасность движения наших кораблей и транспортов на ближних подходах к Кольскому заливу. В праздничный день 23 февраля встречаем очередной союзный конвой PQ-11. Он движется тремя внушительными колоннами. На его пути, в стлавшихся над самой поверхностью вод испарениях остывающего моря, наш сигнальщик заметил бочкообразную мину, сброшенную с немецкого самолета. Передали семафор об опасности на корабли охраны и транспорта конвоя. Когда весь караван благополучно втянулся в Кольский залив, наш МО-121 вновь возвращается на гидроакустическое прослушивание фарватеров. Временами нам помогает тихоходный гидросамолет МБР-2. Летчик рукой показывает нам направление на подозрительный район, где вроде бы появлялась вражеская подлодка. Но многочасовой поиск ее в компании еще трех катеров МО безрезультатен. Вероятно, летчик ошибся. Бывает... И мы снова возвращаемся к прослушиванию фарватеров. Так проходят все выматывающие сутки за сутками. Попутно выводим в море подводную лодку. Пролетает немецкий разведчик - ведем по нему огонь. Наконец, когда у нас уже кончились продукты и питьевая вода, получаем приказ о возвращении на базу. Пришли, заправились и оказалось, что нам и еще двум катерам надо идти высаживать разведчиков в тыл немцам, на занятую ими часть южного берега Мотовского залива. Этой же ночью, эскортируемый друзьями-катерниками, я попал в госпиталь Полярного: ранило при съеме десанта. В приемном покое меня освободили от надоевшей тяжести иссеченного осколками и ватного бушлата и одели в показавшуюся невесомой стандартную больничную робу. По затемненному просторному * © В.М. Нечаев 146 вестибюлю медсестра Зина ведет меня в палату. За массивной квадратной колонной вижу ярко освещенный, прикрытый марлевым пологом большой стеклянный ящик. Лампы светят внутри его. Любопытствую у сестры: Что там такое? Обожженные. Кочегары с английского корабля. Только приглядевшись, различил за марлей двоих спящих. Верхние части их тел открыты до пояса. Розовые, как у младенцев, участки новой кожи чередуются с неотпавшими черно-коричневыми струпьями на еще не успевшей восстановиться. Утром знакомлюсь с соседом по палате, бывшим минером с тральщика. Красивый парень - Георгий Стрюк с июля 1941 г. воевал в морской пехоте. В одной из зимних атак был ранен разрывной пулей в живот навылет. Хорошо, что позвоночник не задело. Отправляясь на перевязку, несмотря на протесты дежурной медсестры Елены, Георгий отогнул пластырь на животе и спине, позвал меня: - А ну глянь! Луну видишь? А как там в моем "камбузе" пища переваривается?.. Рана страшная. Особенно рваное выходное отверстие на спине. Но сестра утешила меня, сказав, что дела у никогда неунывающего минера идут на поправку: "Помог сульфидин". Ее диагноз подтвердил во время обхода главный хирург Северного флота Дмитрий Арапов: - Скоро зарастет, как на кошке! Дежурная медсестра все же пожаловалась главному хирургу: Этот отчаянный делает на голове стойку вверх ногами. Арапов не удивился. Только по-отечески пожурил минера: Только не очень напрягайся, чтобы рана не кровоточила. Узнав от лечащего врача, что я с "морского охотника" и что первую помощь мне оказал тоже катерник - "боевой санитар", Арапов заметил: - Катерники - мастера на все руки. Умело и без потерь воюют и потому редко попадают к нам "на ремонт". Вечером вместе с Георгием спускаемся вниз, в вестибюль, к обожженным. Еще на лестнице минер рассказал, что ночью 17 января севернее мыса Териберского союзный конвой PQ-8 атаковала вражеская подлодка. Она торпедировала британский эсминец "Матабелла". Из всей команды в живых остались только эти двое. Их успели поднять из ледяной воды... 147 И я припомнил. 18 января четыре катера-противолодочника, в том числе и наш МО-121, были срочно направлены в Терибер-ский залив для охраны поврежденного английского транспорта "Хармтрес" из того же конвоя PQ-8. Торпеда попала в носовую часть судна, но оно осталось на плаву. В густом тумане следующего утра под нашей охраной спасательные буксиры повели в Мурманск, кормой вперед, светло-серую громаду "англичанина". Оказалось, не мы одни, а многие раненые русские парни считали нужным заглянуть к англичанам. И те были рады каждому, кто пытался, даже не зная английского языка, заговорить с ними, приободрить хотя бы жестом. Медсестры делали вид, что сердятся, когда парни ради озорства учили улыбающихся кочегаров, когда им требовалось что-либо, звать медсестер по-русски: "Я вас очень люблю!" Прошли две недели, и многих раненых из госпиталя Полярного решили перевести в Мурманск. Уходили ночью и попрощаться с жизнерадостными английскими моряками не удалось: они спали крепким, счастливым сном розовых младенцев. Утром под вой сирен воздушной тревоги и грохот рвущихся бомб, падающих на город и порт, санитарные машины домчали нас на гору, к зданию школы No1, в которой разместился морской госпиталь. Размещают на третьем этаже, в просторном актовом зале. Но просторным он оставался недолго. Редкий день проходил без пополнения ранеными моряками, в большинстве с иностранных транспортов, разгружавшихся в Мурманском порту. В последний день марта в Кольский залив вошел конвой PQ-13, и в актовом зале госпиталя сразу стало тесно. Среди раненых -моряки с крейсера "Тринидад" и эсминца "Эклипс". А с началом апреля немцы словно озверели. Десятки самолетов, несмотря на большие потери, рвутся к городу и порту, и опять рвутся бомбы, стреляют зенитки. И снова раненые. Только с транспорта "Нью-Министр Сити" доставили сразу около тридцати пострадавших от прямого попадания бомбы в судно. Теперь в зале ставят уже в два ряда и поплотнее друг к другу. И потому раненых русских постепенно переводят в коридоры и на лестничные площадки. Но мы не обижаемся. Понимаем, что так будет лучше для друзей-союзников. Я ходячий больной и уже успел познакомиться с некоторыми из них, хожу к ним в гости. Справа от входа в зал первой стоит койка Боба - американского военного матроса. Я никогда не видел его хмурым, недовольным чем-либо. За ним лежит механик Вильям Шорт. У него повреждены руки и ампутированы обе обмороженные ноги. От 148 такого же, как говорили врачи, влажного отморожения", матрос Пайк также потерял обе ноги, а Бакстер и Джон Карней лишились по одной ноге. После гибели судна они четверо суток в снежную непогоду провели в заливаемой волнами шлюпке, пока их не подобрал русский военный корабль. Когда мне без наркоза делали операцию, то я обратил внимание, что на соседнем операционном столе лежал один из пострадавших от полярной стужи моряков. Два хирурга постепенно, от ступни к колену, очищали кость ноги от коричневой, как у замерзшего яблока, массы уже мертвых мускулов. Переговаривались: "И у этого придется отнимать ногу выше колена..." - Не смотри туда, - говорит мне старшая операционная сестра Мария. Особенно больно было видеть, что среди них - взрослых мужчин оказались двое почти мальчишек. Они тяжело переживали свою искалеченность. Пятнадцатилетний помощник стюарда Джимм Кэмпбелл отморозил руку и ногу. А четырнадцатилетний юнга Моррис Мильс потерял ногу от бомбы, попавшей в его судно. Этих подростков, отважившихся пойти в союзных конвоях на Русский Север, жалели мы все и относились к ним с особым вниманием и предупредительностью. Немецкие самолеты, как правило, на бомбежку порта и транспортов на рейде заходили с востока, беря за ориентир одиноко стоявшее на горе здание школы. Нередко бомбы рвались совсем рядом с госпиталем. Стекол в окнах его почти не было, и проемы закрывали плотными щитами из досок. Над крышей прерывисто ревут моторы ''юнкерсов". Где-то падают, рвутся бомбы, и испугавшиеся иностранные моряки, несмотря на свои увечья, от страха перед гибелью стараются свалиться с коек и спрятаться под ними. В других условиях это было бы смешно, но только не в той обстановке беззащитности всех нас. Мы, ходячие русские моряки, понимаем их состояние и чувства, помогаем медсестрам снова поднимать на койки испугавшихся, ободряем их, успокаиваем. А когда кончался очередной налет и на какое-то время устанавливалась тишина, разноязыкие моряки эмоционально выражали появлявшейся в зале рыжеволосой англичанке, доктору Доре, свое восхищение выдержкой медиков госпиталя и храбростью русских парней, даже не поднимавшихся с коек. Я-то понимал, что наши ребята могли бы на эту восторженную похвалу сказать: "А куда деваться и зачем, если бомба в 250 килограммов попадет в здание?.. Все равно уж..." Оттого-то, глядя друг на друга, мы вынуждены были подавлять в себе чувство 149 естественного страха, стремились посильно проявлять трогательную заботу о своих соседях-союзниках. А как их всех, даже страдавших от боли и беспомощности мальчишек, интересовали фронтовые сводки Советского информбюро и другие сообщения наших газет о боях на различных фронтах и особенно на морях. Но кому-то надо же было стать переводчиком на английский для жаждущих знать новости. И я рискнул, надеясь на тот небольшой багаж знания языка, который дала мне в довоенные дни Мурманская рыбопромышленная мореходка. - Базиль! Читай! - звали меня английские моряки. И я охотно шел к ним. Садился обычно на койку американца Боба. Мы отлично понимали друг друга, и Боб здорово помогал мне в переводе с русского. Общими усилиями, уточняя правильность произношения, читали вслух небольшую флотскую газету ''Краснофлотец" и большие центральные газеты. Зато надо было слышать восклицания восторга, видеть радость на лицах после сообщений о сбитых нацистских самолетах или потопленных субмаринах и вражеских транспортах! Как это здорово поднимало дух солидарности моряков разных стран. Симпатичная рыжеволосая Дора (ею откровенно любовались наши парни), посещая своих пациентов, приносила им красочные английские журналы. Боб предлагал их посмотреть и мне. В свободное время, а его у меня было хоть отбавляй я решил скопировать некоторые понравившиеся в них снимки. Мои рисунки увидели молодые медички, и я не мог отказать им в подарке. Один рисунок сделал специально для Боба. В свою очередь, он нарисовал мне матроса военного флота под флагом США, а ниже написал буквы "A.B.C.R.D." Пояснил, что они означали, но я так и не запомнил сказанного. Рисунок Боба чудом сохранился до сегодняшнего дня. Если Боб жив и увидит его на фотографии, то он обязательно вспомнит и госпиталь в Мурманске, и наше совместное чтение вслух, и то, что он зашифровал в этих пяти буквах. Лишь 22 апреля мне разрешили выписаться из госпиталя с условием еженедельно являться на перевязку. Прощаюсь с друзьями-союзниками, выхожу из здания и прямо пьянею от свежего воздуха, снега и солнечного утра. В полуэкипаже, что разместился в здании Арктического морского училища, получаю направление на свой МО-121. Оказывается, он пришел в Мурманск на ремонт и перевооружение. Ставят новые пушки, второй пулемет ДШК и стеллажи для английских глубинных бомб. Катер поднят на слип судоремонтного завода, а экипаж поселили по соседству с коман- 150 дой ремонтирующейся подводной лодки М-172. Заняли две комнаты на втором этаже деревянного дома в самом центре города. А немцы продолжают усиленно бомбить порт, железную дорогу и сам город. День 1 мая чуть не стал последним в жизни парней нашего катера. Еще звучал по радио запоздавший сигнал воздушной тревоги, а над крышей проревели моторы фашистского самолета, раздался треск дерева и тут же - взрывы бомб. Дом тряхнуло так, что мы посыпались со второго яруса нар. Из комнаты напротив выскочили мотористы. У электрика Николая Скатова руки в крови. Порезало стеклами, выбитыми из окон. Я вижу дыру, пробитую в крыше, потолке комнаты мотористов и наружной стене, а рядом с домом большую воронку. Вся сила взрыва пришлась на сарай для дров, от которого осталось одно воспоминание. - Сегодня повезло, - согласились катерники, еще не веря полностью, что никого не убило. - Нажми немец кнопку сброса на какое-то мгновение раньше и... Зато горе пришло к жителям соседнего дома. Они спрятались в вырытом во дворе окопчике, и одна из четырех бомб упала точно в него. Получилась братская могила для десяти человек. С того дня мы не прятались ни в каких убежищах, а просто выходили на открытое пространство. Не пытались и вахтенные, стоявшие на палубе катера во время вражеских налетов. Стреляли по пикировщикам из крупнокалиберного пулемета. Несмотря на бомбежку, в городе продолжали работать кинотеатр "Северное сияние" и клубы моряков, железнодорожников, строителей. Они устраивали для молодежи танцевальные вечера. Мы тоже стремились попасть в веселые, гремящие музыкой залы и в танце со знакомыми девушками отвлекались от отупляющего чувства опасности, как-то забывались на короткое время. И хотя мы слышали и противный гул моторов, и близкие взрывы бомб, видели, как рушатся кирпичные здания и исчезают деревянные, но в это время воспринимали их как что-то очень далекое, нас не касающееся. Вот что значили молодость и ничем не укротимое желание жизни! На танцевальные вечера в клуб моряков мы несколько раз ходили вместе с норвежскими партизанами. Они жили в соседнем с нами доме. Отдыхали после трудного рейда в глубокий немецкий тыл. Среди молчаливых парней были две девушки. Более крупная и рослая была ранена в последнем походе. "Костыль", как мы называли "хеншель-126", обнаружил отряд, стал преследовать и обстреливать лыжников. Приходилось зарыться в снег, но немец все равно стрелял, и одна из пуль попала в руку норвежке. Ее рюкзак 75/ и оружие вместе со своим весь обратный путь несла худощавая, улыбчивая подруга. Обе норвежки приходили в сопровождении своих товарищей, всегда держались вместе с нами и только с нашими парнями шли танцевать. Почему - мы не задумывались и у них не спрашивали, хотя и обменивались редкими общими фразами. Видно, их командир посоветовал быть ближе к катерникам. Только некоторым катерам дивизиона поручались выходы в норвежские фьорды. Наш катер не раз появлялся у берегов Норвегии с партизанами и разведчиками, ставил мины на путях движения транспортов. Читая в сводках Совинформбюро о боевых действиях норвежских партизан под командованием Л., я знал, что это говорят о Ларсене, человеке с очками в простой железной оправе, которого видел в нашем затемненном кубрике. Положив небольшую карту на складной столик и подсвечивая себе фонариком, Ларсен что-то еще раз объяснял и показывал окружающим его товарищам. Чаще всего наши "пассажиры", уходя из Полярного в очередной рейд, на палубе нашего катера появлялись в ночное время. Под прикрытием темноты или снежных зарядов молча и быстро пробегали к люку в большой кубрик и не показывались из него до момента высадки. Об этих выходах наши парни никому и ничего не говорили, словно и не ходили никуда. Вскоре наших друзей-норвежцев мы не увидели. Оказалось, что они уже в Полярном. Вероятно, предстояла очередная трудная операция. Теперь о их делах можно снова узнать только из сообщений в наших газетах. Ну что же, доброго им пути и успехов! Меж тем на катере завершался ремонт. Нам установили второй крупнокалиберный пулемет ДШК. Привычной формы стеллажи для наших глубинных бомб заменили на более громоздкие - под английские. Они тяжелее - больше взрывчатки. Экипаж наш получил пополнение: из местной школы связи прибыли два акустика. Оба длинные и худющие, как с детства заморенные. Старший - Анатолий Шабаршин и более молодой - Геннадий Никитин сразу же включились в работу. Вместе с ними я наблюдаю, как нам, первым на всем флоте, английские специалисты ставят гидролокатор "Ас-дик". С его помощью можно определить пеленг и дистанцию до подводной цели. Рекордер, на котором можно зафиксировать место нахождения подлодки, и остальную аппаратуру разместили в штурманской рубке. Там и будет боевой пост акустиков. На всех чертежах, по которым велся монтаж сложной аппаратуры, я увидел надпись: HMS "Osprey". Видно, англичане были именно с этого корабля. При очередном посещении госпиталя я, к своему изумлению, ви- 152 жу в вестибюле большую группу иностранных моряков, среди них моих знакомых по актовому залу. Все они одеты не в свои одежды, а в форму нашего военного флота. Боб и другие с гордостью показывают нарукавные красные звездочки: "Теперь мы русские моряки!" Оказывается, их отправляли в Англию на отремонтированном крейсере "Тринидад". Но в бою с немцами 15 мая он был торпедирован и затонул. Моряков спасли и доставили обратно в Мурманск. Теперь их отправляют в Архангельск. А уж оттуда с очередным караваном в Англию. С нескрываемым сожалением прощаюсь с ними, желаю безопасного пути и слышу их добрые слова в адрес русских моряков. Экипаж нашего катера, завершив ремонт, тоже прощается с Мурманском. Посередине Кольского залива встречным курсом шел норвежец, бывший китобой. Ныне это электроминный тральщик. Нам видны только высокие бак и надстройки, а главная палуба - вровень с водой, и потому кажется, что каждая часть норвежского тральщика движется самостоятельно. За ним волочится толстая кишка электромагнитного трала. Мешать контрольному тралению нельзя, и катер отворачивает вправо, туда, где серые и закамуфлированные громады транспортов из PQ-16 в ожидании комплектования обратного конвоя жались к высокому берегу - месту, более безопасному при неожиданном налете немецких самолетов. Наши акустики включили "Асдик" и с особым удовольствием докладывали командиру о работе прибора, о расстоянии до каждого движущегося объекта, об изменении пеленга до него. Забегая вперед, следует сказать, что благодаря "Асдику" наши акустики успешно вели поиск подводных лодок и даже одиночных мин. И ни в одном из более 120 эскортов групп и одиночных транспортов, конвоев караванов при нашем присутствии потерь не было*. 0x08 graphic В 1991 г. на Севере широко отмечалась 50-я годовщина прибытия в Архангельск первого союзного конвоя PQ-0 - "Дервиш". 28 августа в Мурманск пришли корабли совместной акции "Дервиш-91", в их числе противолодочный фрегат "Лондон". На приеме в их честь я был представлен лидеру клуба "Северная Россия" г-ну Ричарду Сквайрзу. От него узнал, что Вильям Шорт жив. Ричард Сквайрз был так любезен, что пообещал передать Вильяму Шорту, что о нем вспоминает русский моряк. В один из дней октября я получил письмо из Шотландии. Вильям Шорт вспоминал Мурманск 1942 г., госпиталь в школе No1, врачей и медсестер, выражал им свою благодарность за подаренную ему вторую жизнь. Касаясь судьбы других моряков, сообщил, что Джимм Кэмпбелл сейчас живет в Австралии, а Джон Карней - где-то в Англии. Где другие спутники его по погибшей "Индуне" и спасательной шлюпке - не знает. 153 * * * Командир дивизиона катеров - морских охотников очень спешил в Полярное. Дело в том, что капитана 1-го ранга Александра Спиридонова срочно вызвали в штаб Северного флота, и потому наш катер No 113 идет на вест кратчайшим курсом. С момента выхода из бухты Гремихи и надолго сверкающие до зеркального блеска надраенной латунью ручки машинного телеграфа застыли на делениях "Вперед. Полный". Моторы ревут ровно, мощно. Я рулевой. Как обычно, прочно закрепился на трех надежных во всех случаях точках опоры: расставил циркулем ноги, а спиной прижался к высокому нактоузу главного компаса. К тому же так лучше виден каждый, только мне понятный жест командира, старшего лейтенанта Михаила Миронова. Он мой земляк, из Архангельска, и не слишком разговорчив, как и все коренные северяне. За спиной Миронова, облокотясь на ограждение ходового мостика, стоит капитан первого ранга. Комдив Спиридонов впервые идет на нашем катере. Мне интересно видеть его вблизи и потому нет-нет поглядываю на него. Но в то же время не забываю, что в моих руках штурвал и катер должен идти "как по ниточке". Так предупредил командир. Замечаю, что не меньше старается и старший сигнальщик Андрей Михайленко, в прошлом черноморец с линкора "Парижская коммуна". Андрей, вообще не обиженный ростом, то и дело поднимался повыше и пристально разглядывал нечто, только ему одному видимое. Все Михайленко успевал заметить первым. Какой надо было иметь зоркий глаз, чтобы заметить змеиную голову перископа вражеской подлодки, мелькнувшую в пене кильватерной струи промчавшегося эсминца! Наш МО-113 тут же атаковал ее глубинными бомбами и тем сорвал атаку врага на охраняемый нами караван. Андрей же в праздничный день 23 февраля увидел в курившемся над поверхностью моря зимнем тумане мину, сброшенную с "хейнкеля" на пути PQ-11 - одиннадцатого союзного конвоя. Тяжело груженные транспорты его подходили к Кольскому заливу. Вовремя предупрежденные нами, они миновали опасность. Я обратил внимание, что капитан 1-го ранга, поглощенный раздумьем о чем-то своем, неотрывно смотрел в пустынную даль моря и время от времени что-то шептал. Меж тем миля за милей оставались позади в взбитом винтами кружеве пены. И только стрелки часов ползут по циферблату медленней улитки. Вскоре куда-то исчез ветер. Но барометр, как доложил командиру появившейся на мостике штурман - мичман Николай Бойцов, не намеревался под- 154 ниматься. Делаю вывод для себя: "Это не к добру. Наверняка, успеем хватить полундры". Штурман быстро взял пеленги на приметные места и, взглянув на комдива, негромко говорит: - Прошли остров Харлов. Капитан первого ранга оторвался от своих дум, переспросил: Что? Уже Харлов? Точно так. Командир! Сыграйте захождение! Свободные от вахты катерники выскакивают из люков на верхнюю палубу, строятся на юте фронтом к еле видимой зубчатой полоске берега. На их лицах недоумение: "Играют захождение, а никакого встречного корабля..." Непрерывно торжественно звучит голос командира дивизии: - Здесь, в этих водах, в неравном бою с эсминцами врага год назад погиб наш сторожевик "Пассат". Погиб спасая другие ко рабли, людей их. Честь и вечная слава героям русского флота! Капитан первого ранга, командир, штурман берут под козырек. Замер строй моряков. Медленно приспускается сигнальщиком боевой флаг. Вскоре, как я и предполагал, погода на глазах начала портиться. Задул встречный ветер, постепенно набирая силу, погнал крутую волну. Она щедро поливала палубу и людей на ней. И незаметно все свободные от вахты скрылись в кубрики. Я же, следуя примеру командира катера и комдива, плотнее застегиваю теплую, на искусственном меху куртку-накидку. На голову накидываю такой же капюшон. Дольше буду сухим. А это важно для меня. Монотонно гудят моторы. Размеренно раскачивается катер. А до Полярного еще идти да идти!.. - Справа сто двадцать - неизвестный предмет! - доложил сиг нальщик. Старший лейтенант Миронов вопросительно взглянул на комдива. Тот молча кивнул ему. Все это длилось какое-то мгновение, и было понятно взаимно без слов. - Право руля! Держать на предмет! - следует команда мне. Чтобы лучше рассмотреть неизвестный предмет, Андрей поднимается на верх рубки и становится у мачты. Держится за нее и руками и ногами, всем телом. Теперь катер мотает почти бортовая качка. Порой казалось, еще немного и сигнальщика, как сухой лист от ветки, оторвет от мачты и швырнет далеко-далеко. Но Андрей цепок, как циркач, переполнен энергией и от этого готов на самую отчаянную выходку. Он пристально вглядыва- 755 ется в горизонт, показывая жестом, куда мне следует держать направление, ,и наконец, разряжая общее напряжение, кричит: Шлюпка под парусом! Уходит от нас! Слезайте! От нас не уйдет. Командир прибавляет ход. Вот и мне стало видно, как желтый парус изо всех старается уйти от преследования. Только бесполезно. Скорости шлюпки и катера далеко не равны. Вся гонка продолжается не более двадцати минут. "Сто тринадцатый" отрезает беглецам путь в открытое море. И те, поняв, что от катера им все равно не уйти, спустили парус. А у мачты поднялись двое. Они замахали руками, непонятно что крича. На самом малом ходе катер, послушный точным движениям моих рук, осторожно сближается со спасательным ботом. Он переполнен. На банках и меж ними, внизу, на еланях вплотную сидят люди. Оружия не видно. На некоторых плоские английские каски-тарелки и на всех ярко-желтые прорезиненные спасательные куртки с красными сигнальными фонариками в нагрудных карманах. Ими снабжали экипажи торговых судов в конвоях. - Боцман! Принять бот под левый борт! - призывает командир. А моряки и без команды уже приготовились к швартовке. - Становись на привальный! Руками! Руками придерживай! По глядывай, чтоб не ударило! - распоряжается боцман Анатолий Сафронов. Придерживая друг друга, парни стараются приноровиться к темпу качания бота и катера, уловить удобный для снятия людей момент. Вот бот, как пушинка, взлетел вровень с палубой корабля, а моряки, стоявшие на привальном брусе, за бортом, оказались почти по пояс в воде. На какую-то секунду замерев наверху, бот вдруг стремительно проваливается глубоко вниз. Корма катера, обнажив острые винты и рули, грозно нависает над ним и, кажется, вот-вот в щепки раздробит, расплющит и бот и людей в нем. А они, испуганно пригнувшись, прикрывают руками головы, словно этим спасут их, если и впрямь корма ударит именно по ним. Бот опять подбрасывает вверх, а корма корабля с шумом и брызгами плюхается рядом с ним. Рискуя быть искалеченными, парни по точной команде боцмана успевают выхватить из бота двух сидящих у самого борта и передать их с рук на руки на палубу катера. А затем вновь ловят момент, когда бот поравняется с ними. Андрей по натуре своей не мог оставаться безучастным, когда товарищам приходится так рисковать. Он получает разрешение 156 командира и в один момент оказывается в боте. Вот где пригодились его ловкость и недюжинная силенка! У сидевших на мокрых еланях в легкой одежде ноги и руки оказались сильно обмороженными. Люди не могли даже встать. Да и остальные от долгого, почти неподвижного сидения в битком набитом боте со стоном от боли еле шевелили затекшими ногами. Катерники поднимают на руки исхудавших моряков и, изловчившись, как маленьких детей, передают стоящим на палубе "сто тринадцатого". Так продолжалось долго, до тех пор, пока все тридцать два потерпевших бедствие не были переправлены с бота на борт катера. Вижу, как измученные люди не могут сдержать слез радости: они спасены, они у своих! Те двое, что кричали нам, оказались русскими из экипажа парохода "Киев", потопленного фашистской подводной лодкой. Людей с "Киева" подобрал английский крейсер. А сейчас матросы громко, чуть задыхаясь от взбудоражившей их радости второго спасения, торопятся рассказать о том, что произошло с ними уже в эти дни, о трагедии конвоя PQ-17. Ого! Да тут, видно, остатки Ноева ковчега! - удивился ком див, оглядывая спасенных, живописным цыганским табором рас положившихся прямо на кормовой палубе. Есть малайцы, арабы, англичане... Матросы, кочегары, артил леристы, офицеры, - поясняют, дополняя друг друга, русские моря ки. - С разных пароходов. Штурман - голландец с "Паулуса Потте- ра". На нем мы возвращались. А эти двое длинных - матросы с аме риканца "Питер Керр". Его германские самолеты сожгли пятого, уже под вечер. Страшный вечер... Погибли восемь, а может, и де вять транспортов. А защищать от подводных лодок и пикировщиков некому было. Военные корабли куда-то исчезли. А утром шестого вновь налетели пикировщики. Бомбили жутко. Видели, как заго релся американец "Вашингтон". Несколько бомб попали в "Боултон Касль". В клубах пара он ушел под воду. Не успели мы опомниться, как смотрим - бомбят уже нас, т. е. "Паулус Поттер"! Его команда сразу же покинула еще целое судно: ни одна бомба не задела его! Но раз приказал капитан, то и нам поневоле пришлось следовать за все ми. А пароход и не думал тонуть. Жалко и обидно терять судно и ценный груз. Да если бы он один так был брошен!.. Эх!.. Мне, как и рассказчикам, тоже жаль зря потерянные транспорта. И до горечи обидно за поведение их капитанов и команд. Впрочем, оно неудивительно и объяснялось довольно просто. Не мне одному было известно, что почему-то среди иностранных мо- 157 ряков переходы в Мурманск и Архангельск пользовались дурной репутацией. Ее пытались объяснить отвратительной погодой Арктики, необычно бурным и коварным Баренцевым морем, холодом и прочими бедами. Особенно неизбежностью нападения нацистов, а значит непременной гибелью участников конвоев. Причем их немало не заботило, дойдут ли транспорт и груз в его трюме до места назначения. Главное - лишь бы самим уцелеть. ...Грузный моряк с сединой на висках, с трудом разогнувшись, последним покидает свое временное убежище - корму спасательного бота. Не совсем удачно прыгает, но, вовремя подхваченный руками катерников, попадает на палубу нашего корабля. Глубоко и облегченно вздохнув, делает шаг навстречу спустившимся с мостика комдиву и командиру катера и, приложив два пальца к козырьку форменной фуражки, представляется: - Джон Паскоу - капитан английского судна "Боултон Касль", принадлежащего "Лайбопор компани". - И покачав горестно го ловой, добавил. - О, эти страшные десять дней!.. Надеюсь, вы ме ня понимает?.. Пять суток назад у нас кончилось горючее. В гус том тумане потеряли другие шлюпки. Мы уже теряли надежду выжить. Кончилась пресная вода. И все же счастье не изменило нам. Благодарю вас! Джон Паскоу поклонился и пожал дружески поданные ему руки. Как только капитана пригласили пройти для отдыха в носовой кубрик, русские с "Киева" продолжили свой эмоциональный рассказ, как спасались транспорты, брошенные конвоем на произвол судьбы. - Бросить на истребление!.. Какая подлость! - не выдерживает комдив и, резко повернувшись, уходит в штурманскую рубку. Пока старший лейтенант, глядя на спасенных, размышляет, как поступить с такой массой людей, катерники слушают русских моряков. - Хорошо, что не штормило. Но холод и сырость мучили здоро во. Часть спасавшихся нацисты забрали из шлюпок на всплывшую подводную лодку. А нам чудом удалось уйти. Помог густой туман. Парни говорят вперебивку. Торопятся, боясь, что не успеют высказать своим все наболевшее за минувшие дни: А мы вас сперва приняли за немцев. Думали: бот снесло к бе регам Норвегии. Вот капитан и пытался уйти подальше в море. А мы флаг разглядели: наш, советский!.. Потому и закричали... Дежурный! - наконец решает командир катера. - Всех в большой кубрик! Накормить. Дать чаю. Пострадавшим окажите помощь. Боцман! Шлюпку на буксир! 158 Товарищ командир! Их в сухое бельишко бы. Мы им свое нижнее дадим... - слышится чей-то голос. Добро! - командир двигает ручки машинного телеграфа, и за кормой катера вновь вскипает белый бурун. Бот на коротком буксире сильно мотает. Приходится сбавить ход, а нам следовало поторапливаться. И так изрядно потеряли время на непредвиден ную спасательную операцию. Капитан первого ранга Спиридонов опять занял облюбованное им место на мостике. Пристальным, изучающим взглядом провожает медленно проходящих в носовой кубрик. Он весь как-то нахохлился, и лицо его стало необычно сердитым. А мне подумалось: "Неужели на него так сильно подействовало услышанное о разгроме конвоя PQ-17? А может, от портящейся погоды? Вот уже предвестники шторма - косматые серые облака появились над морем. Впрочем, что ему шторм? Значит, все же судьба конвоя. Наверняка Спиридонову как настоящему русскому моряку до корней волос стыдно за поведение своих коллег-союзников. За тех, кто оставил конвой без защиты". Тут катер резко качнуло. Чтобы не упасть, сигнальщик ухватился за тумбу прожектора, а на кистях рук - бинты с кровавыми пятнами - результат схватки Андрея со спасательным ботом. Но он не обращает на свои "царапины" никакого внимания: "Подумаешь, пустяки!" Зато нет-нет, да и глянет пытливо на хмуро молчащего капитана первого ранга. Видать, сигнальщика одолевали те же мысли, что и меня. Комдив слегка ударяет рукой по ограждению мостика, как бы соглашаясь во всем в моих думах о нем. Затем решительно расправляет плечи, и лицо его вновь становится ясным, спокойным. -Прибавить ход, командир! - трогает он за рукав куртки старшего лейтенанта Миронова. - А я пойду вниз. Отдохну. Командир берет предложенную ему папиросу, но не прикуривает, ждет ухода комдива. И, пока тот еще не спустился с мостика, советуется: -А не оставить ли бот в ближней бухте? Мешает... - Что ж, действуй! Еще одна незапланированная остановка стоила более часа драгоценного времени и добрых двадцати метров манильского троса из неприкосновенных запасов боцмана. Избавившись от бота, дали полный ход, и на мостике вновь установилась тишина. Непогода загнала свободных от вахты в тепло внутренних помещений. Но вот вслед за пролетевшим над палубой всплеском крутой волны из 159 люка большого кубрика выскакивает боцман Сафронов. Он с необычной резвостью удирает за рубку от догоняющих его брызг и не успевает. Ворча отряхивается и уже не спеша поднимается на мостик. Просит у командира разрешения подменить сигнальщика на несколько минут: "Пусть немного побалуется чайком!" Получив командирское "добро", довольный Михайленко подмигивает мне и бежит в кубрик. А боцман, оглядывая горизонт, начинает то ли докладывать, то ли просто рассказывать, что сделано для спасенных моряков: - Капитана и еще трех, постарше, - штурмана и механиков - по местили в малом кубрике. Они в порядке. Разделись. Лежат на кой ках. Довольны. А с остальными пришлось повозиться. С обморо женными руками и ногами больше половины. В основном арабы, ну и там другие, азиатские... Кочегары, вероятно. Одежонки на них почти никакой. Видно, спешили спастись. Наши ребята дали им свое нижнее белье. Потеплее будет. Да, на из обмороженные руки и ноги израсходовали все бинты из санитарных сумок и целую бан ку технического вазелина. Юнга притащил. Ох! Будет же мне от мотористов!.. - покрутил головой боцмана. - И все равно не хвати ло. Хорошо комендоры подсказали: в финскую кампанию обморо женные лица и руки ребятам пушечным салом натирали. Противно конечно, но зато хорошо помогало. Его-то и пустили в ход... Затем боцман Сафронов поясняет, как решили проблему спальных мест. В тесном кубрике обычно размещалось девять человек. Сегодня его "население" выросло втрое. - На рундуки положили по двое, "валетом". Остальным поло жили полушубки и регланы прямо на палубу. Лежать, конечно, не особенно удобно, а сидеть, ничего, можно. Сидели же они в шлюпке! У нас-то в кубрике лучше. Тепло. Сухо. Все вроде бы до вольны... Напоили чаем с сахаром. Накормили пеммиканом из их же несъеденного "энзэ". Нашли в боте. Но мало. Всем не хватило. Отдали свой обед. Для наших остался только чай. Старший лейтенант Миронов одобрительно качнул головой. - А для тебя, - это боцман адресует уже мне, - оставлены и хлеб и масло. Даю знак, что понял, и Сафронов продолжил свой доклад командиру: - Потом мы нанесли визит вежливости английскому капитану. Он уже лег, но, увидев нас, приподнялся и еще раз, как мы поняли, высказал свое удовлетворение всем сделанным для него и осталь ных, поблагодарил. Мы пожелали ему и его спутникам спокойной 760 ночи. Надо же, пережить такое!.. А в большом кубрике я оставил акустика Шебаршила. Ему все равно за аппаратурой смотреть. - Добро! - заключил командир. Боцман умолк. Зато стало слышно, как с каждой минутой набирал силу шторм. Вскоре катер, подобно дельфину, едва вылетев из одной волны, тут же врезался в другую. По палубе понеслись потоки пенящейся воды. Вот из кубрика поднялся Андрей. "Ага! -радостно отмечаю его появление. - Теперь и я имею шанс выпить кружку-другую горяченького!.." Но что это? Сигнальщик, не глядя на меня, так ждавшего его появления, направляется прямо к командиру катера. Встревоженно докладывает: - В кубрике "чэпе"! - Что такое?.. - выпрямляется от изумления старший лейтенант. - Иностранцы скандалят. Могут подраться. Мы с Шебаршиным пить чай закрылись в раздевалке. А они, видно, подумали, что мы совсем ушли, и в кубрике началась заваруха. Кому-то из лежавших на рундуке не понравился сосед, то ли индус, то ли араб - бес их разберет! Все они забинтованные и похожи друг на друга как гильзы от снарядов. Так он столкнул своего забинтованно го соседа с рундука. Глядя на него, и другой тоже столкнул соседа прямо на головы тех, кто лежал на палубе. А те, конечно, зааврали- ли. Такой гвалт начался! Мы с акустиком быстрей в кубрик. Дума ли, драка началась. Потому что там некоторые уже руками размахи вать стали. Шебаршин говорит: "Их успокоить надо". А как - не знаем. Не бить же их!.. Но когда они увидели нас, то стихли. Тогда я к штурману, голландцу или бельгийцу, шут его знает. Мне его Шебаршин показал. Тот штурман и по-английски, и по-немецки смыслит, а по-русски не в зуб ногой! Все же кое-как объяснил нам, что произошло. Оказалось, что зачинщики скандала - белые, и по тому не хотят быть в одном кубрике вместе с азиатами и тем более на одной койке. Пусть, мол, убираются вон. Надо же до такого до думаться! Как же можно так? А?.. То вместе спасались от немцев и чуть не погибли. Их же эти арабы сняли с плотика. А тут - сканда лят! Так, кто его знает, до чего могут дойти: арабов и этих, как их... малайцев! Их больше... Командир, оценив всю серьезность происходящего, приказал сигнальщику вызвать из моторного отсека главного старшину Ивана Ильина. Бывший механик торгового флота имел внушительную фигуру. Не знавшие, увидев Ильина в походной одежде, такого представительного, именно его принимали за командира катера. Невысокий и худощавый старший лейтенант находил в та- 6 Северные конвои 161 кой путанице своеобразный юмор и не обижался. Надо также заметить, что Ильин, хладнокровный в любой обстановке, ходил в сражавшуюся с франкистами республиканскую Испанию. Там научился испанскому языку. Командир объяснил главному старшине обстановку в кубрике и, показав глазами на меня, заключил: - Пойдете вместе. Наведете там наш, флотский порядок. Только постарайтесь убедительным словом, приказом. Все же, как говори, они не нашего Бога. Ну а если что... Главный старшина улыбнулся. Передав штурвал боцману, я следую за Ильиным. Лязгнув металлом входного люка, вместе с солидной порцией накрывшей нас волны я вслед за главстаршиной рухнул в кубрик. В нос ударил резкий, спрессованный запах прелой резины спасательных курток и душных испарений попавших в тепло мокрых человеческих тел. Я так и остался у трапа, в центре кубрика. Прав был сигнальщик: ну и теснотища! И как мы никого не придавили? Я всматриваюсь в обращенные к нам лица сидящих и лежащих. А Ильин по-хозяйски, безошибочно, через тела и пригнувшиеся головы потеснившихся шагнул к верхней койке, где лежал штурман с забинтованными ступнями. Тот понял, что будет нужен русскому моряку, и потому приподнялся на локтях, насколько позволяло свободное до подволока пространство. С момента нашего появления в кубрике - настороженная тишина. Лишь встревоженно переглядываются индусы, малайцы, арабы. Лежащие на койках зачинщики скандала делают вид, что им безразлично происходящее, и все же искоса поглядывают на представительного Ильина. Внимательно следит за их поведение Анатолий Шебаршин. Он стоит напротив меня в распахнутых дверях раздевалки. А главный старшина, чуть помедлив, обращается к штурману на испанском: просит объяснить, что происходит. Сделав предупреждающий жест, штурман вполголоса, мешая испанский с английским, кое-как поясняет Ильину, кто зачинщик скандала. И это не в первый раз. Еще в боте они пытались начать драку из-за мест на банках. В шлюпку все время набиралась вода, и они не хотели ни вычерпывать ее, ни видеть снизу, на еланях. Откровенно подговаривали других выбросить всех желтых за борт. Потом схватились за ножи. Капитан отобрал их, пригрозив пистолетом. Ильин нахмурился. Молча обвел строгим взглядом кубрик. Я же заметил, как только главный старшина обратился к штурману, все напряженно прислушались к разговору, но интонации пытаясь понять, о чем говорит штурман этому неизвестному им по чину плечистому моряку в кожаном шлеме с волевым лицом и команд- 162 ными нотками в голосе. А главный старшина потребовал от штурмана перевести то, что скажет, на английский. - Запомните! Вы на советском военном корабле. Здесь наши законы. Этот мой приказ для вас закон! Сейчас все вы - матросы, кочегары - пассажиры. Черный, белый, желтый - нам безразлично. Никому никаких привилегий. Кричать, скандалить, драться, курить, плевать на палубу запрещаю! Виноватого - в канатный ящик! Это приказ! Все! Штурман таким же не терпящим возражения тоном переводит все сказанное суровым русским на английский, вернее, на кокни, широко известный среди моряков торгового флота всех стран диалект лондонского портового предместья. Как чувствовалось, он был понял всеми. Правда, видно для усиления сказанного русским, штурман добавляет кое-что от себя. Мне это тоже в основном понятно. Помогла разговорная практика в Мурманском военно-морском госпитале, где я лежал менее трех месяцев назад. Смотрю на выражение лиц лежащих и сидящих моряков, жду их реакции на запрет. Кажется, краткая, энергичная речь Ильина произвела впечатление. Лица индусов, арабов и малайцев стали спокойнее. Тихо переговорив между собой, они, прикладывая по-восточному ладонь к сердцу или держа сложенные вместе ладони перед собой, произносят длинные, на непонятном мне языке слова. По промелькнувшей английской фразе понял: благодарят. Штурман просит нас подождать. Расстегнув широкий, из плотной парусины пояс, достает из его карманчиков пакетики из целлулоида. Бережно вытряхивает из них маленькие квадратики из целлулоида. Снимков много, и все они из тех далеких мирных дней. У старинной ветряной мельницы стоит старик, вероятно отец штурмана. Рядом молодая женщина с прижавшимися к ней малышами. Штурман поясняет: жена и его дети. Та же группа чинно гуляет по дамбе большого канала. Они же на фоне громады белоснежного пассажирского .теплохода. Еще снимок: дети без взрослых смеясь бегут по огромному полю цветов. Другой семейный снимок: на пороге своего дома. У всех улыбающиеся, счастливые лица. И еще снимок. Наверняка праздничного обеда: на столе пирог и открытая бутылка вина. Дальше отдельные портретики каждого из членов семьи штурмана. "Давно не видел их. Не знаю, живы ли, - с грустью произносит он. - Там теперь нацисты. Я ушел в море давно, еще до начала войны в Европе..." Лучше бы он не показывал эти сентиментальные снимки! Так и хотелось упрекнуть штурмана: "Если б только ты один был в 6* 163 разлуке!.. Да и почему ты не помешал нацистам ворваться на твою родину?" Сдерживаюсь с большим трудом. А потом его же еще и успокаиваю, обнадеживаю: Скоро союзники, Великобритания и Соединенные Штаты, откроют в Европе второй фронт. Уничтожим нацистов и тогда - домой, к своим... Да-да, - невесело и откровенно без веры в скорое избавление его родины от захватчиков соглашается штурман и прячет сним ки в пояс. Меж тем в кубрике установилась сонная тишина. Шепнув акустику: "В случае чего сигнал на мостик!", Ильин кивком дает мне знак на выход. Ловим момент, когда волна пролетает над выходным люком, и проворно выскакиваем наверх. И все равно попадаем под холодный душ. После духоты кубрика он даже освежает, бодрит. - Порядок наведен! Дипломатично! - улыбаясь, кратко докла дывает Ильин командиру катера и уходит вниз, к своим моторам. Сменив боцмана, я вновь кладу руки на штурвал и только тут спохватываюсь, что чаю так и не попил. "Ну да ладно, - успокаиваю себя. - На базе заправлюсь. А всему виной фотографии штурмана. Не тревожил бы..." Ранним солнечным утром (таковы уж капризы Заполярья!) точно в назначенное нашим комдивом время МО-113 вошел в спокойные воды Екатерининской гавани. В Полярном капитана первого ранга Александра Спиридонова уже ждали. На Каботажной пристани стояли офицеры штаба флота и адмирал - командир соединения. Рядом группа представителей союзных военно-морских миссий. А за ними, чуть в стороне коробочки санитарных машин и в белых халатах врачи. Мне особенно разглядывать некогда. Надо показать комдиву красивую швартовку. По лицу вижу, что доволен и он и командир катера. Оборвался монотонный гул моторов. В ушах зазвенела тишина, а в ней особо звучно, четко, как в огромном пустом зале, разносятся голоса людей. Наши парни выводят и выносят на высокий причал спасенных. Часть их ковыляет к машинам в белье, в которое их одели на катере. Последним палубу МО-113 покидает капитан Джон Паскоу. Он благодарит комдива и старшего лейтенанта Миронова за оказание помощи пострадавшим. - Советские моряки строго соблюдают морские законы, - веж ливо замечает Спиридонов. - А за спасение благодарите его. И капитан первого ранга указал на сигнальщика 164 Это он заметил ваш бот. О-о! - только и произнес Джон Паскоу, внимательно вгляды ваясь в лицо Андрея, словно стараясь на всю жизнь запомнить этого статного русского моряка. Увидев бинты на руках сигналь щика, молча шагнул к нему и крепко, как при встрече со старым другом, сжал плечи смутившемуся Михайленко. Английский капи тан сделал общий поклон, отдал честь боевому флагу корабля и ловко поднялся на причал к ожидавшим его представителям союз ных военно-морских миссий. Мне с мостика видно и слышно, как старший офицер британской миссии, высокий и грузный, улыбаясь встречает сошедшего на берег капитана первого ранга Спиридонова и говорит слова благодарности за спасение моряков из конвоя PQ-17. А в это же время младший офицер миссии, довольно прилично изъясняясь по-русски, с неприятной подозрительностью, настойчиво и даже зло, допытывался у поднявшегося на стенку старшего лейтенанта Миронова: - Где вы бросили бот? Почему не сохранили имущество компа нии? А что сняли с бота? Где личные вещи спасенных?.. Дальнейшие вопросы английского офицера приняли прямо-таки оскорбительный, провокационный характер. Разгневанный старшина лейтенант, не желая их более выслушивать, вернулся на катер. Подоспевший на помощь командиру штурман Николай Бойцов поинтересовался: "К чему этот допрос? Чего вы добиваетесь?" Британский офицер не удостоил его ответом. Презрительно сжав тонкие губы, дважды пересчитал каски-тарелки и прорезиненные куртки, брошенные за ненадобностью моряками на причале. Потом потребовал, уже от штурмана, найти недостающие, по его мнению, какие-то неизвестные личные вещи моряков. Мичман Бойцов с удивлением и недоверием смотрит на офицера: серьезно ли тот говорит? В свою очередь, спрашивает его: - А какие могут быть вещи у почти раздетых? Боцману Сафронову надоело со стороны наблюдать явное издевательство над командиром. Он поднимается на причал, вплотную встает перед наглым британцем, требует: - А ну ответь! Кто и когда возместит отданное им наше иму щество? Вместо ответа офицер поворачивается к боцману спиной и наклоняется. Побледневший от нанесенного ему оскорбления, боцман скрылся в люке камбуза. И вдруг оттуда вместе с руганью 165 полетели на причал, прямо под ноги отпрянувшему в испуге офицеру, пустые банки из-под пеммикана. - Забирай, крохобор! Офицеры союзных миссий, штабисты, командир соединения -все обернулись на грохот. А командир дивизиона Спиридонов, моментально поняв, что назревает чуть ли не дипломатический скандал, извинился перед адмиралом и поспешил на выручку к катерникам. Британец тут же ретировался. Нельзя же так с друзьями-союзниками! - упрекнул катерни ков капитан первого ранга. А у самого в уголках губ и глазах улыбка. - Чего доброго еще обидятся. Сами понимаете... К тому же кораблям нашего флота придется искать уцелевшие транспор ты из семнадцатого конвоя. Они где-то ждут нашей помощи. А мне приказано... Идти с нами?! - радостно выпаливает Михайленко. Нет, орел. К сожалению, нет. На поиск пойдут большие ко рабли. Вам же предстоит другое и не менее важное. Миронов! - обратился комдив к поднявшемуся на мостик катера старшему лейтенанту. - Следуйте на свою базу. Там получите задание. И командир дивизиона МО энергичным, так хорошо знакомым катерникам движением сжатых кулаков, одновременно вперед и вниз, показал командиру катера: "Вперед! Полный!" Вновь фыркнули подводным выхлопом моторы, и, осев на корму, с места набирая скорость, катер рванулся вперед, на выход их тихой бухты. Позвучала команда: "Захождение!" Старший сигнальщик Андрей Михайленко отсалютовал комдиву боевым флагом. * * * Полярной ночью 3 января 1943 г. мы встречали очередной союзный караван JW-51B. Обжигавший ледяным холодом шторм навсегда оборвал такую короткую жизнь Андрея Михайленко. ГЛ. Руднев ГИБЕЛЬ "КИЕВА" И "ЭМПАЙР БАЙРОНА"* 10 апреля 1942 г. из Мурманска в Исландию вышел английский конвой под кодовым названием QP-10. Этот конвой состоял из 16 судов, среди которых были четыре советских: "Севзаплес", "Беломорканал", "Днепрострой" и "Киев", которым командовал капитан Л.К. Силин. Пароход "Киев" был одним из крупных судов Дальневосточного морского пароходства. Дедвейт его составлял 9,5 тыс. т, скорость по тем временам была довольно большой - 13 узлов. Судно было построено в Германии в 1917 г. Менее чем через сутки конвой был обнаружен немецким самолетом-разведчиком. Не прошло и часа, как прилетели четырехмоторные бомбардировщики и, как коршуны, накинулись на судна. Первой жертвой стал английский пароход. Бомба попала в район угольного бункера. Высоко выброшенная силой взрыва угольная пыль воспламенилась. Большой столб огня и черного дыма несколько секунд стоял над судном. Пароход развернулся лагом к курсу и начал быстро отставать. У кормовой пушки было видно несколько человек. И когда, надеясь на легкую победу, самолет подлетел к судну на небольшой высоте, они открыли огонь. Примерно в 100 м от "Киева" вражеский бомбардировщик врезался в воду. На следующий день погода была штормовая, временами шел снег, и вражеская авиация атаковала транспорты только один раз. К сожалению, для английского корвета "Блэк Флай" этого оказалось достаточно - он получил серьезные повреждения и отстал от конвоя. "В облачном небе тогда оставался только один "юнкере", -вспоминал позже капитан Л.К. Силин. - Суда прекратили огонь, так как практически попасть в самолет было трудно, он нырял из облака в облако, показываясь лишь на короткое время. И вдруг наблюдатели докладывают: "Бомбардировщик пикирует на английский корвет". Несколько секунд из-за высоко поднятого вверх 0x08 graphic * © Г.А. Руднев 767 столба воды корвета не было видно. Но когда вода осела, корабль по-прежнему был на плаву. Самолет же, выйдя из пике, на бреющем полете пронесся над конвоем. Стрелять в него было рискованно, можно угодить по своим, но я все же приказал открыть огонь, и не зря. Самолет ушел за горизонт над самой водой". Третья ночь перехода стала роковой для "Киева". 13 апреля 1942 г. в 1.45 пароход был торпедирован. Две торпеды попали в район седьмого трюма. Раздался взрыв. Над судном после секундной вспышки огня вместе с водой вверх полетели обломки корпуса, грузовые стрелы, лючины. Старший помощник капитана Ф.А. Погребняк побежал к месту взрыва и уже через минуту-две доложил капитану о больших разрушениях корпуса. Но распоряжению капитана Силина тут же приступили к спуску зпасатель-ных средств. От механиков поступило донесение, что от взрыва полопались перегородки. Машинно-котельное отделение начало заливать водой. Дальнейшее пребывание там стало опасным. Оценив обстановку и поняв, что спасти судно не удастся, капитан приказал экипажу покинуть пароход. Старпом Погребняк бросился на ботдек, где моряки уже спускали шлюпки. Первая шлюпка пошла неудачно, кормовые тали матрос ослабил быстрее, и она повисла на носовых. Один человек вывалился в воду, но его сразу подняли на борт. Побежав на спардек ко второй шлюпке правого борта. Начал рассаживать в первую очередь пассажиров с детьми. Их было восемь человек - семьи работников полпредства в Англии. Как только шлюпку спустили на воду и посадили людей, она отошла от тонущего парохода. Сам же старпом побежал на носовую палубу, где находились спасательные плоты. Правый отдал без задержки. А на левом борту вышла заминка. Строп крепления плота захлестнуло. Недолго думая, он взобрался на него, перерезал конец и... вместе с плотом полетел за борт. Четвертый механик Л.Б. Некипелов после вахты пошел отдыхать в каюту. Лег одетый со спасательным поясом. Не успел еще задремать, как вдруг раздался взрыв. Он выскочил на палубу и побежал на свой боевой пост, но в этот момент услышал команду капитана: "Спасательные шлюпки спустить на воду". Все они были вывалены за борт заранее и прижаты концами к борту. В случае необходимости следовало только отдать крепление и осторожно спустить шлюпки на воду. Однако при движении судна по инерции, да еще в темноте спустить шлюпки на воду было не так-то просто, хотя моряки были достаточно натренированы. Усложняло спуск шлюпок и посадку людей еще и обледенение. Вот уже 168 все люди в шлюпке, можно отходить от парохода, но обтянутый фалинь, словно струна, не отпускает бот. Уже надстройка судна уходит под воду, а сверху совсем близко нависают шлюпбалки, которые могут прижать к воде и вместе с судном потянуть на дно. В последний момент матрос Дмитрий Шумаков выхватил нож, и перерезал фалинь, и шлюпку с силой отбросило от тонувшего парохода. Но у многих моряков не выдержали нервы, они не стали ждать "последнего момента". Первым прыгнул в воду боцман Ф.Д. Литвиненко. За ним последовали и другие. Как только отошли от борта, их подобрали в шлюпку. Шлюпку, где находился матрос К.А. Моисеев, зацепило шлюпбалкой и перевернуло. Все, кто находился в ней, оказались в ледяной воде. Моисеева начало затягивать водоворотом в глубину. Нечем дышать, глотает воду. Но тут его выбросило, как пробку из бутылки, на поверхность. Немного отдышался. Ночь, темнота. Кругом, куда ни поверни голову, волны, рядом ни одной души... Начал кричать, свистеть, но никто не отзывается. На счастье подвернулась лючина, подплыл к ней и с трудом забрался. Выбиваясь из последних сил, стал держаться на воде. Выглянула луна, стало светлее. Увидел вдалеке что-то темное, вроде бы движется. Опять стал кричать. Его услышали. Кричат ему: "Держись, Костя, сейчас подойдем". Это матрос Василий Русаков узнал его по голосу. Помогли забраться в шлюпку, дали теплую одежду. Последний судно покинул капитан Л.К. Силин. Он находился на ботдеке. И когда "Киев" начал стремительно погружаться кормой в воду, боцман Литвиненко, управляя одной из шлюпок, подошел к уходившему под воду ботдеку и принял на борт капитана. Успел отойти всего на несколько десятков метров, как огромный пароход развернулся и, встав почти вертикально, скрылся в черной пучине моря. Вся трагедия продолжалась не более семи минут. Пароход "Киев" погиб в Баренцевом море, на подходе к острову Медвежьему, 73°22' северной широты, 28°48' восточной долготы. А конвой, не обращая внимания на потери, продолжал двигаться по назначению. Моряки с "Киева" видели, как все дальше уходили за горизонт корабли. Апрельская погода Баренцева моря давала о себе знать. Сильный ветер обжигал тела, а мороз и холодные волны, которые обкатывали с ног до головы, постепенно покрывали одежду слоем льда. Однако экипажу "Киева" явно повезло. Где-то через полчаса после катастрофы подошел английский корвет "Блэк Флай" и подобрал команду. Это был корабль, поврежденный фашистским 169 стервятником, которому советские моряки накануне помогли в отражении атаки бомбардировщика. Англичане не остались в долгу. Подняв на борт экипаж парохода, они разместили его по каютам, выдали сухую одежду, оказали медицинскую помощь. Корвет "Блэк Флай" был рыболовным паровым тральщиком, работавшим на угле. С начала войны судно, как и многие советские, было переоборудовано в патрульное для сопровождения конвоев и получило номер 117. Для моряков же, которые на нем плавали раньше, оно так и осталось "Блэк Флай". Тральщик имел несильное вооружение. На корме стояла скорострельная зенитная пешка (англичане ее называли "пом-пом"), а на баке - "эрликон". На корвете спасенные советские моряки проверили численный состав своего экипажа, Выяснилось, что погибли второй помощник капитана А.П. Онищенко, второй механик В.И. Мацуев, кочегары А.В. Мартынов, С.Ш. Газудинов, Е.А. Белинский. Капитан Л.К. Силин был контужен, и командир корвета (к сожалению, фамилия неизвестна) предоставил ему свою каюту, а сам направился на мостик, так как снова налетели воздушные пираты. - Вы, капитан, - сказал он уходя, - уже сделали свое. Поэтому оставляю вас на попечение своего и вашего врача. Немецкие летчики, видя отставшее суденышко, решили с ним расправиться. Бомбы падали со всех сторон, корвет сотрясался от взрывов. К счастью, на борт не попало ни одной, но из-за взрыва близко от носовой части появилась дополнительная течь корпуса. По окончании налета командир корвета попросил Л.К. Силина, если он может, подняться на мостик. В боевой рубке он сообщил, что в результате сброшенных вчера и сегодня бомб поврежден корпус, один из погребов с боеприпасами уже затоплен, и корвет тонет. - Только что, - уточнил он, - коммодор приказал взорвать кор вет, а экипажи - русский и английский - пересадить на эсминец, который вот-вот должен подойти. Положение корабля, конечно, серьезное, но не критическое. И если экипаж "Киева" поможет в борьбе за живучесть корабля, то есть шансы спасти его, - заклю чил командир "Блэк Флая". Естественно, вся команда русского парохода ответила согласием. Передали общее решение коммодору конвоя, и тот отменил свое решение. А налеты авиации не прекращались. Молодой английский артиллерист, стоявший на высоком металлическом помосте у "эрликона", мастерски вел огонь по самолетам. Моряки с 170 "Киева" удивлялись, как он умело встречал и провожал огнем налеты противника. Он ловил самолеты не прицелом, а следил за пунктиром трассирующих пуль, направляя их в цель. Ему не удалось сбить ни одного, но многие немецкие самолеты получили повреждения и вряд ли им удалось дотянуть до берега. В самый разгар боя у него кончились боеприпасы, а подносчик не успел их вовремя подать. Тут подоспели моряки "Киева", помогли второму номеру, и стрельба возобновилась. Тем временем на корабле беспрерывно велись аварийные работы. На боевые посты и у механизмов рядом с английскими моряками встали русские, вся служба наблюдения перешла в руки моряков "Киева". Корвет медленно приближался к конвою и вскоре занял одно из мест в строю. Стало значительно легче и безопаснее. В дни пребывания на корвете от ран умерла уборщица "Киева" Е.М. Глотова. По морской традиции она была предана морю. На церемонию погребения вышли и английские моряки. Они вместе с русскими Склонили головы перед простой женщиной, отдавшей жизнь за свободу Родины. В наступившей тишине раздался голос командира корвета, приказавшего в знак траура приспустить военно-морской флаг его величества короля Англии Это беспрецедентный факт - свидетельство уважения английских моряков к советским людям, к русским морякам, дважды спасшим "Блэк Флай". 21 апреля 1942 г. конвой QP-10 дошел до Рейкьявика, потеряв в 11-дневном переходе 4 транспорта. В этом порту экипаж "Киева" в тот же день пересел на крейсер "Ливерпуль", направляющийся к берегам Англии. Всего сутки понадобились крейсеру "Ливерпуль", чтобы достичь английской военно-морской базы Скапа-Флоу. С этой базы моряков "Киева" доставили в небольшой городок Торсо, затем в Лондон. Вид у моряков был неприглядный: много дней небритые, грязные, в порванной одежде. Естественно, они обращали на себя внимание. Но когда англичане узнавали, что это русские моряки с потопленного парохода, то окружали их всяческой забо гой и вниманием. Слух о потоплении советского парохода распространился быстро. Чуть ли не на каждой железнодорожной станции моряков встречали жители поселков. Они угощали их напитками, всякой снедью. На глазах женщин блестели слезы: их дети, мужья тоже были на войне, а многие и погибли... В Лондоне экипаж встретили представители советского посольства. Моряков разместили в двух гостиницах недалеко от 171 центра. Через Красный Крест им выдали вполне приличную одежду, начиная от шляпы до носков, оказали медицинскую помощь. В частности, капитана Л.К. Силина на некоторое время поместили в госпиталь. Выздоровев, он временно остался работать в советском посольстве в Лондоне. Моряки с "Киева" стали терпеливо ждать возвращения на Родину. Вскоре часть экипажа была отправлена в Архангельск на советском пароходе "Чернышевский". Остальных же, разделив на несколько небольших групп, направили на торговых судах союзников в Исландию, где формировался конвой PQ-17. Старший помощник капитана Ф.А. Погребняк, старший механик Д.Г. Иванцев и судовой врач А.И. Лескин попали на английское грузовое судно "Эмпайр Байрон". (Водоизмещение около 7 тыс. т, построен в Англии в 1941 г.) Для советских моряков выделили трехместную каюту, расположенную в твиндеке, без каких-либо удобств, по соседству с 18 английскими военными моряками. Питались в кают-компании вместе с комсоставом, а чтобы не быть лишними на борту, нашли себе дело по своей специальности. Иванцев быстро влился в рабочий ритм команды, стал участвовать наравне с машинистами в устранении неисправностей механизмов. Погребняк на капитанском мостике вместе с английскими штурманами стоял вахту. А врач Лескин уже на второй день принимал пациентов. - На "Эмпайр Байроне", - рассказывал Ф.А. Погребняк, - подобрался интернациональный экипаж: бельгийцы, арабы, норвежцы, датчане, китаец и англичане. Среди пассажиров находился капитан английской армии, специалист по тяжелым танкам Райминг-тон - веселый, жизнерадостный, уже поседевший мужчина. По его словам, он собирался встретиться с маршалом Тимошенко и обговорить вопрос о технической эксплуатации танков типа "Черчилль". Но, к сожалению, этому не суждено было осуществиться. В середине дня 27 июня 1942 г. 35 судов конвоя PQ-17 (одно судно вернулось в порт из-за аварии) вышли из Хваль-фьорда и, сформировавшись в широкий походный ордер - в девять кильватерных колонн по четыре судна в каждой, и взяли курс на северо-восток, к острову Ян-Майен. Пока конвой был вдали от Норвегии, враг не трогал его, но ждать воздушных атак пришлось недолго. Торпедоносцы неожиданно на низкой высоте устремились на судна, но атака не удалась. Все транспорты и эскорт были вооружены противовоздушным оружием, и самолетам противника было трудно пробиться 172 через заградительный огонь. Шквал огня был настолько интенсивным, что преодолеть его практически было нельзя. На следующий день все же был торпедирован американский пароход. Торпеда попала в машинное отделение. Над судном высоко взметнулось пламя, повалил густой дым. Пароход быстро затонул. Уцелевших моряков подобрал спасатель. Фактически с того дня начались систематические групповые атаки немецких бомбардировщиков и торпедоносцев. Торпедоносцы шли строй за строем. Приблизившись на бреющем полете к транспортам, они сбрасывали по две торпеды. Затем шел следующий эшелон, и все повторялось. Грохот пушек, треск пулеметов, вихри огня от трассирующих пуль и снарядов, рев самолетов, полет торпед в воздухе, их бурлящий след в воде, маневры судов - такой выглядела картина боя. Но самое неожиданное произошло 4 июля 1942 г. в 22.30 в примерной точке 76°00' северной широты и 28°00' восточной долготы, когда до советских портов оставалось несколько сот миль. Британское командование отдало приказ своим боевым кораблям непосредственного охранения развернуться на 180 градусов и следовать к тяжелым кораблям дальнего прикрытия, а пароходы, оставшиеся без сопровождения, получили приказ рассредоточиться и следовать самостоятельно в Мурманск и Архангельск. Как только корабли охранения повернули на запад и начали форсированным ходом удаляться от торговых судов, моряки осознали свою беззащитность. Все транспорты протяжно загудели. Сердца моряков охватили тревога и тяжелое предчувствие. Вскоре уцелевшие транспорты рассредоточились и начали самостоятельно, в одиночку добираться до ближайшего советского порта. Капитан парохода "Эмпайр Байрон" Джон Уэртон, узнав о том, что охранение конвоя снято, вскрыл секретный пакет. В нем содержались сведения о рекомендованных курсах следования в порт назначения в экстремальных условиях. В остальном капитану надлежало действовать в соответствии с обстановкой на свой страх и риск. До Архангельска, по расчетам капитана, оставалось не менее 800 миль, значит, идти еще около четырех суток. Некоторые суда последовали на восток, к Новой Земле, другая, большая их часть - на север. Капитан "Эмпайр Байрона" взял курс на Шпицберген, надеясь там остаться, пока закончится охота на суда каравана. Измученные постоянным напряжением, усталые три советских 173 моряка, Ф.А. Погребняк, А.И. Лескин и Д.Г. Иванцев, в тяжелом предчувствии не спустились в свою каюту, расположенную в твиндеке, а приютились в небольшом коридорчике около кают-компании. И не зря. Утром 6 июля в 8.27 по Гринвичу "Эмпайр Байрон" потряс взрыв большой силы. Торпеда угодила в твиндек пятого трюма, где проживали артиллеристы из английской команды. 12 их них погибли. Пароход тонул так быстро, что радисты не успели дать в эфир сигнал бедствия. Только душераздирающе завыла сирена и прозвучала команда с мостика: "Шлюпки на воду". Выскочив на палубу, - вспоминал Ф. А. Погребняк, - все мы трое оказались рядом со шлюпкой, где уже были несколько человек. Забравшись в шлюпку вместе с радистом, мы стали у талей, он у носовых, я у кормовых. Старпом и лейтенант воен ной команды травили тали палубы. Пароход, погружаясь кор мой, еще имел по инерции ход, и, когда шлюпка коснулась воды, ее сперва отбросило, а потом с силой ударило о борт, и я с ради стом очутился в ледяной воде. Нам удалось ухватиться за обло мок шлюпочной мачты. Стужа пронизывала до самых костей. Но нас не забыли... Когда шлюпку ударило о борт, - дополнил А.И.