их  высокой скоростью  и  маневренностью. Это  было  очень
надежное охранение
     Однажды  днем  самолет  МБР (морской большой разведчик), сопровождавший
нас  в  горле Белого  моря,  дал зеленую  ракету,  что  означало  "Обнаружил
подводную лодку". Тотчас катера, морские охотники, один за другим по сигналу
командира  конвоя  стали  выходить  в  район  падения  ракеты  и  сбрасывать
глубинные бомбы.  Для  нас  был  поднят  сигнал  командира  конвоя:  "Хотите
жить--прибавьте ход!".  Разрывы глубинных бомб  слились  в единый  гул. Нас,
матросов, загнали в бункер на помощь кочегарам--штивать уголь. Атака морских
охотников   по  немецкой  подводной   лодке  прошла   успешно,  наш   конвой
благополучно добрался до Иоканьги для переформирования. В трюмах  у нас были
воинские   грузы,   авиабомбы,  боезапас,   солдаты   с   амуницией,   а  на
палубе--бензин. Катера  охранения  свою задачу  выполнили с честью,  хотя во
время шторма им приходилось туго; но там подобраны  были отличные парни: при
стоянках мы с ними общались и видели, что это именно так.
     Следует также отметить, что  наша "Свияга",  да и остальные суда  могли
развить максимальную скорость 7--8  узлов, а  обычно только околс шести. Для
подводных лодок такие тихоходы были отличной мишенью. Главная причина низкой
скорости  заключалась  в  плохом качестве  ворку-тинского  угля,  которым мы
бункеровались
     Охрана такого  тихоходного  конвоя  от  подводных лодок  была делом  не
простым, и теперь я понимаю,  что если бы не эти "малые охотники", то вполне
вероятно, что эти строки  писать мне бы  и  не пришлось.  Тому подтверждение
гибель  п/х  "Революция", "Марина Раскова", "Пролетарий"  в 1944 году  и п/х
"Онега" перед самым концом войны.
     Заканчивая,  хочу  искренне  поблагодарить  наших  собратьев,   военных
моряков, за  трудную, очень ответственную и добросовестно выполненную задачу
по охране наших судов в составе конвоев


     союзники
     ю. д. жуков


     Это  подзабытое  за 20 лет слово вернулось  в обиход  архангелогородцев
как-то  незаметно, исподволь. В конце лета 1941 года на улицах города  стали
встречаться  блондинистые парни  в непривычной  форме  цвета "хаки",  всегда
куда-то спешившие и оставлявшие за собой пряный шлейф  от заморских сигарет,
так отличавшийся от запаха наших самокруток из махорки  и самосада.  В среде
людей более посвященных  в разговорах начали проскакивать и вовсе незнакомые
слова:  ленд-лиз,  миссия,  конвои.  Более наглядно  все  это  проявилось  в
августе, когда архангелогородцы, вышедшие на набережную, увидели стоящие  на
городском  рейде чужеземные военные и торговые  корабли,  столь непохожие на
наши. С приходом первого конвоя на  улицах города стали появляться небольшие
группы  разношерстно  одетых  людей--черных,  белых,  желтых--бродивших   по
деревянным мосткам  в  окружении  вездесущих  сопливых  мальчишек,  свободно
выговаривающих по-английски:  "Комрад, сигарет!".  Иностранные моряки первых
караванов  заходили   в  полупустые  магазины,  тут   же  из  горлышка  пили
плодоягодное   или   зеленоватую,  отдающую   керосином  водку,  а  вечером,
возвращаясь  на свои корабли, собирались  у  катерного причальчика на  улице
Энгельса  и ...  дрались. Нет, не  все. Выясняли между  собой  отношения,  в
основном,  англичане с  американцами,  причем  знатоки утверждали,  что  это
традиционно  и ничего в этом страшного  нет.  Шотландцы же в своих клетчатых
юбках и  канадцы невозмутимо  отходили  в  сторону  и с  безразличным  видом
курили. Эти столкновения и другие непорядки  вынудили союзное командование в
дни больших увольнений направлять с кораблей  в город  наряды военно-морской
полиции,  которые  сами расправлялись со  своими  забияками,  так  как  наши
военные  патрули  предпочитали  деликатно  не  вмешиваться  в  частные  дела
союзников.
     В те времена нас настойчиво убеждали,  что в стране Советов проституток
нет и быть не может в виду отсутствия социальных предпосылок. Однако, взамен
этих, несуществующих, сразу появились фланирующие по набережной молодые и не
очень "дивы", обильно подкрашенные, с модной тогда черной мушкой на губе или
щеке. Наиболее  преуспевающих  из них милиция усердно "выявляла", после чего
им  спешно вручали повестки для явки в военкоматы Они шумно туда вваливалисо
и вгоняли  в шок медичек комиссии своим фантастическим  бельем  и наглостью,
но, как правило, не подходили под  нормативы для мобилизации, то сердечко не
так стучало, то печень, то ... то срочно лечиться надо.
     Ожил и забурлил "интерклуб" на  Поморской. Молоденькие активистки клуба
пользовались  успехом  у  союзников,  некоторые даже повыходили ,замуж, что,
однако, их впоследствии так и не спасло от сибирских лагерей. А время текло,
к союзникам стали привыкать и на "Павлинке", на лих уже и не оглядывались.
     Значительно прозаичнее складывались отношения между союзными моряками и
нами--моряками-северянами.  Мы  с  ними  не  бродили по темным  закоулкам, а
встречались на опасных морских  дорогах, помогали чем  могли друг  другу,  а
если и доводилось поднимать стаканы, то непременно первым тостом раздавалось
дружное. "Виктори'".
     Летом  1942  года  пароход "Рошаль",  на  котором я в  то  время плавал
Штурманом, грузился  разными товарами  на  несколько  пунктов островов Новая
Земля.  Именно  тогда  я  впервые  столкнулся и воочию ощутил, что  из  себя
представляет этот ленд-лиз: в трюма укладывались стофунтовые мешки канадской
пшеницы,  ящики  отменной  свиной  тушенки   "порк",  большие  прямоугольные
металлические банки консервированной говядины. Настойчиво насаждались слухи,
что это вовсе и не  говядина, а обезьянье мясо, но несмотря на это, консервы
лихо воровались  голодными грузчиками  и прямо в  трюмах поедались. Впрочем,
эти консервы входили


        8*
     115



     и в наш скудный  судовой паек, но мы  ими не брезговали, ибо прикинули,
что только  на один пароход  типа "Либерти"  или  "Эмпайр" потребовалось  бы
переловить всех обезьян пяти континентов
     Сейчас,   по  прошествии   почти  полувека,  со   стыдом   вспоминаются
послевоенные  годы пресловутой  борьбы  с преклонением  перед западом, когда
амбициозно и  бестактно принижалась помощь союзников в те трудные для нашего
отечества годы. Приведу всего один пример, который ощутил конкретно на себе-
пароход "Рошаль" начал войну с деревянной пушкой на полубаке, а в 1943  году
ее  заменили  настоящим  76  мм  орудием  "Гамильтон",  на  крыльях  мостика
появились  грозные   скорострельные   "Эрли-коны",   на  корме--12-ствольная
ракетная  установка  П-2, и  все  это  из  арсеналов союзников.  А  продукты
питания'  Да  мы  еще  после  войны  доедали  "порк"  и уплетали  омлеты  из
американского яичного порошка, не забывая при  этом  ворчливо острить "Опять
яйца президента Трумена!".  Я уже не  говорю о самолетах  и танках,  кстати,
приемкой  последних  на  Бакарице  руководил  молодой  офицер,  сын  маршала
Ворошилова. А  сколько  было потоплено судов  и погибло союзных моряков  при
выполнении этих опасных конвойных перевозок?<sup>1</sup> Только за один 1942
год  из 368 судов, следовавших в союзных конвоях, погибло 62 транспорта и 15
кораблей эскорта.
     Но вернемся на пароход "Рошаль" Несмотря на разгар войны, начало рейса,
о  котором  идет  речь, протекало  относительно спокойно--  всего  несколько
тревог  по  поводу   подводных  лодок,  да  ежедневные  облеты   "юнкерсов",
появлявшихся с целью разведки с  немецкой пунктуальностью, точно в одно и то
же время.  В их планы не  входило нападать  и обстреливать  транспорта--этим
занимались  субмарины  да  подразделения  бомбардировщиков  и торпедоносцев.
Несколько  позднее выяснились причины того  относительного затишья--немецкие
силы были отвлечены на другую операцию, огромную по размерам и  страшную  по
последствиям
     6-го июля  мы благополучно зашли в  пролив Маточкин  Шар, делящий Новую
Землю  на два  острова и встали  на  рейде становища Лагерное. Места здешние
впечатляли своей суровой  красотой, и не зря художник Борисов именно  в этом
проливе  еще до революции построил дом, где писал свои  северные  пейзажи  и
учил держать кисть в руках способного молоденького ненца Тыко Вылко.
     В те летние месяцы 42-го ходили вполне обоснованные слухи о присутствии
в районе  нашего  Севера немецкого  "карманного" линкора, а любая встреча  с
этим блуждающим  рейдером ничего хорошего никому не обещала.  Именно поэтому
наши  конвоиры  в  Лагерное  не  зашли,  а  остались  у мыса  Столбовой, где
страховали заход в пролив.
     Фактория на  мысе  Лагерное  ничем особенным  от других  не отличалась,
разве  что  была  побольше.  Здесь  стояло   несколько  добротно  срубленных
одноэтажных  домов  в  самом  большом  жил  заведующий  фактории  и  русские
промысловики,  небольшая   больничка  на   4  койки,  интернат,   склады   и
беспорядочно разбросанные ненецкие  чумы Все было обычно  для этих краев, но
поражало  обилие  ездовых  собак--лаек,  которые  в сезон летней безработицы
хрипло облаивали всех и вся и от безделья грызлись между собой
     Работы   по  выгрузке   производились  силами   моряков,  и   мне,  как
ответственному за  груз,  цриходилось много  времени  проводить на береговых
складах  фактории. Заведующий  факторией Анатолий Мухтаров, крепыш  среднего
роста с  чернющей бородкой и плутоватыми глазками, по  национальности  тюрк,
неведомо  какими  ветрами занесенный  с  юга в  эти края,  был  разворотист,
нагловат,  но хозяйство содержал  исправно. В  его руках  было сосредоточено
все- продовольствие, промтовары и, конечно, "шпир-та"--этот ключик к сердцам
охотников-ненцев,  приезжавших  сюда  из  далеких  стойбищ  сдавать тому  же
Мухтарову шкурки песцов, среди которых случались и голубые.
     В тот памятный день 7-го июля мы с Мухтаровым ковырялись на складе, как
вдруг подозрительно дружно залились псы. Мухтаров удив-
     116


     ленно вздернул бровями, и мы поспешно  выскочили на отмель косы Первое,
что  бросилось в  глаза--три больших шаровых корабля медленно выворачивались
из за горы,  направляясь к нам. Сразу мелькнула мрачная мысль: "Все, крышка'
Рейдер с сопровождением...". Однако, вскоре эту  трусливую мыслишку пришлось
отбросить, из-за поворота продолжали выползать все новые и новые суда, среди
которых  и  транспортные.  Головные  теперь   уже  проходили  наш  маленький
"Рошаль", вежливо приспуская  в приветствии свои американские  и  английские
флаги. Вскоре рейд был забит судами союзников, ошеломляя своим количеством в
этом медвежьем углу.
     Выписка из  судового журнала п/х "Рошаль"  за 7-е июля:  "Сего  числа в
19--30 на рейд встало соединение военных кораблей в количестве 15 вымпелов и
4-х транспортов. Смена дежурств. Вахтенный штурман В. Байков."
     В  точности записи  можно  усомниться,  плохо  мы тогда  разбирались  В
конструкциях союзных  судов--все  они были большими, коробчатыми и одинаково
шаровыми. Поспешно прыгнул  в ялик  и переправился на свое  судно, но и  тут
было не все обычно. У борта  п/х "Рошаль"  стоял англий-ский военный корабль
"Айршир",  небольшой корвет,  все палубы  которого  были заполнены моряками,
подобранными  с  воды после потопления их  транспортов.  Большинство из  них
лежали завернутыми в  пледы, некоторые высовывали головы из спальных мешков,
и  только  небольшая  часть  этой  разношерстной  братии,  перешагивая через
лежащих, подошла К на-шему борту,  пытаясь завязать разговор. Какое там, при
нашей  одно-язычности!  Разговора  не   получилось,   но  нашим  девчатам  и
малолетним Пассажирам полетели шоколадки, пакетики  с засахаренными орехами,
а  матросня  деловито  обменивались  "сувенирами":  наш  "Беломор"  туда--их
"добельман" и "кэмел"  нам.  Корвет выглядел  плачевно. Все надстройки  были
изрешечены   осколками   и  пулями,  следами  недавней  жестокой  схватки  с
противником Оба якорные клюза у бедолаги были пусты--от взрыва  бомбы  якоря
улетели за борт, и теперь "Айршир" мог стоять, как инвалид, у стенки, только
отшвартованной   к  &bull;  кому-либо  Английский   офицер  по  нашей  карте
откорректировал свою, и тут  мы узнали, из какого ада они вырвались в пролив
зашли остатки разгромленного вдребезги, печаль-ной памяти конвоя PQ-17
     На  другой день на большом моторном катере к  нам приехали иностранцы с
одного  из кораблей союзников Старший офицер поднялся  к капитану, а человек
десять расселись в нашем маленьком  салоне. Совершаемый рейс был арендным, и
комиссар  экспедиции,  парторг  "Главсеверотор-га"  Исаев  после  некоторого
раздумья и  сомнений все  же выдал  несколько бутылок  вонючего  "сучка" под
названием  "пшеничная" и три  "хвоста"  приличного  новоземельского  гольца.
Нашими гостями были спасенные моряки с  разных погибших транспортов и офицер
с  корабля, которому принадлежал катер. Все начиналось вроде бы хорошо, если
бы не языковой барьер, и тогда я, по понятным причинам не афишировавший свое
внание немецкого  языка, рискнул обратиться  к  тому офицеру, памятуя, что у
немецкого и английского много общих слов. Он действительно все понимал, но с
трудом подбирал  слова для  ответов, как вдруг отвел меня В  сторону и  тихо
сказал: "Я вас подведу к одному  человеку, он немец  И не скрывает этого. Мы
его подобрали с плотика в море, его фамилия Кауфман, поговорите с ним.". Так
у меня появился собеседник, а впоследствии и заботы.
     Мы сели  за стол  рядом.  Выпили. Кауфману  было более  тридцати,  руки
далеко  не холеные--рабочие.  Говорил,  что  является  антифашистом, Поносил
Гитлера и поэтому, мол, эмигрировал в Америку. По должности Машинист, плыл в
Россию  на  пароходе  "Пэнкрафт",  судно  немцы потопили, а вот  он  спасся.
Документов, кроме профсоюзного билета, никаких. Билет всем показывал, выдан,
действительно, в Штатах, но  обложка оказалась изрядно подмочена, фотография
отклеилась и затерялась. На вопрос, кто еще  с "Пэнкрафта"  спасся,  ответил
"Кажется, никого..
     117


     Впрочем, кораблей  много, на каждом десятки подобранных  с воды". Когда
разговор коснулся семьи  в Америке, махнул рукой: "Какая  у моряка семья ...
Жаль вот, родители застряли в Германии".
     Наконец, пришло время прощаться. Сама  встреча прошла  вроде нормально,
если не считать испорченного  настроения  у  английского  офицера, который к
нашему  немалому смущению так и не нашел своей форменной  фуражки с  большим
блестящим  козырьком.  Пропала и все  тут!  Всякие  темные мыслишки  лезли в
голову, но к  всеобщему облегчению  после  отъезда гостей  уборщик  приволок
злосчастный  "чепчик":  "В  туалете  на  крючке  висел".  Что  ж,  очевидно,
"пшеничная" не так уж и плоха была!
     Англичане  всегда  остаются англичанами.  На  следующий день на  катере
приехал  офицер с приглашением посетить их корабль с ответным визитом  Кроме
наших моряков  были приглашены представители  берега:  "мэр города" Лагерное
Мухтаров, от интеллигенции докторша местной  больнички и офицер  близлежащей
батареи.  Мухтаров  сгорал  от любопытства,  предвкушая,  какими  заморскими
явствами  будет  закусывать  джин  и  виски,  а  поэтому  было понятным  его
разочарование, когда  на столах он  увидел разноцветные бутылки со спиртным,
несколько  сортов  соков, лимонадов, да  две  скромные вазочки с фисташками.
Никаких тебе винегретов, селедки ...
     Мухтаров сразу  заловил  офицера-распорядителя  и  со свойственной  ему
настырностью, конечно по  русски,  начал тому объяснять: "Для  нас, мужиков,
это о'кей! А вот для мадам, понимаешь, для леди, нужна закусь",--он кивнул в
сторону докторши,--"для леди, понимаешь!" Офицер морщил лоб, потом подошел к
докторше и  вежливым  жестом  указал  на  дверь,  пропуская  ее  вперед.  Та
непонимающе  посмотрела на Мухтарова,  который с  апломбом  ей объяснил'  "Я
договорился    насчет    закуски.    Пойдите    с    ним,    выберите,    да
побольше<sup>1</sup>". Не прошло и  минуты,  как  оба вернулись  Шея и  лицо
женщины были  в багровых пятнах, офицер растерянно плелся сзади. Выяснилось,
что мухтаровский монолог  был офицером  неправильно  понят,  и  он  проводил
"леди"  в  туалет, который  ей  вовсе не требовался. После небольшой заминки
радист двумя словами "бутерброд", "сэндвич" внес ясность, и все сразу встало
на свои  места.  К докторше теперь обращались не иначе как "мадам" и "леди",
Мухтаров же,  не обращая внимания  на  смешки, закусывал, от  первоначальной
скованности не осталось и следа.
     На этой дружеской встрече наше общение с союзниками не закончилось Рейс
продолжался, и 12-го июля мы благополучно зашли в становище Малые Кармакулы,
где грузили для архангелогородцев ящики с кай-ровыми  яйцами,  собранные  на
знаменитых местных  птичьих базарах. Небольшой рейд  Кармакул  пуст  не был.
Кроме  нас  на  якоре  с-оял большой  американский  транспорт, а  под  самым
берегом, тоже на якорях, покачивались две летающие лодки "Каталина", кстати,
тоже  полученные по ленд-лизу  Отход  был назначен  на утро  18-го  июля, но
вечером  объявился немецкий разведывательный  самолет,  сделавший  круг  над
рейдом. Стоило  самолету улететь, как американец сразу снялся  с якоря и был
таков.  Вечерний, вне расписания, прилет самолета,  поспешный выход из порта
американца  не понравились  капитану Сушихину,  он долго бродил по  мостику,
будто к  чему-то принюхиваясь и решил утра  не дожидаться. В 22--37 мы  тоже
снялись с  якоря  и направились в Белушью губу. Нам и тут повезло. Как потом
выяснилось, после нашего  ухода в Малых Кармакулах стряслась  беда. Немецкая
подводная лодка  умудрилась  забраться на этот  внутренний  рейд и  из пушки
сперва потопила  обе  "Каталины",  а затем  артогнем  сожгла  все  постройки
становища,  включая продовольственные склады. Ночевавшие  на берегу  экипажи
летающих  лодок,  возглавляемые  полковником  Мазуруком,  не  пострадали,  а
дежурившие на самолетах два  летчика погибли У Мазурука, правда, сгорели все
ордена, полученные еще за довоенную работу в Арктике,  что являлось пустяком
по  сравнению  с по  терей  товарищей. Задержись мы  там дольше,  хорошо  бы
выглядели со своей деревянной пушкой. Лодка блокировала бы выход из бухты, и
мы
     118


     все отправились бы  туда, откуда  возврата  нет и никогда не  было. Тут
следует дать некоторые пояснения.  Дело в том, что заход на внутренний  рейд
Малых  Кармакул  довольно  сложен--фарватер   проходит  среди   островков  и
скалистых  банок,   как  говорят   моряки  "костляв",  а   отсюда  возникает
убежденность в незаурядной осведомленности  противника. Теперь мы знаем, что
немцы на  своих  подводных лодках залезали не толь-ко  в Кармакулы,  но  и в
самые  неожиданные  места нашего севера,  чинили  там  разбой, даже  пленили
полярников. Мало того, в 1942 году на нашем  острове Земля Франца  Иосифа, в
120-ти километрах от  поселка бухта  Тихая  они оборудовали  базу  для своих
субмарин,  а  для столь  наглых  акций требовалось прежде  всего  подробные,
хорошо выполненные морские жарты. Мы, например, их  не имели  и пользовались
изданиями, на рамках которых было напечатано "Составлено по работам Русанова
1908 года" и,  словно  в  насмешку,  тут же  стоял жирный штамп  "секретно".
Напрашивается вопрос, какими картами пользовались немецкие моряки?
     Тут следует заглянуть  в историю освоения  нашего  Севера. До прихода к
власти  Гитлера у нас были вполне добрые отношения с Германией и задолго  до
начала второй  войны была предпринята совместная  попытка на дирижабле "Граф
Цепелин" совершить  полет к  северному  полюсу. Экспедицию возглавлял доктор
Гуго Эккенер, в ее реализации принимали участие советские ученые: профессора
Визе  и  Самойлович. Финансировала экспедицию  в рекламных  целях знаменитая
германская оптическая фирма "Цейс", которая установила  на  дирижабле мощную
аппаратуру  ,для производства  аэрофотосъемки и предложила  нам  контракт на
выпол-шение  работ  по  изготовлению карт Новой Земли и других  островов  по
-трассе перелета. Дирижабль Северного полюса не достиг, но над островами все
же пролетел. Сделка по изготовлению карт для нас  не состоялась, и в итоге в
годы  войны мы  плавали по  чудовищно старым  картам, где очертания  берегов
обозначались пунктиром, т. е. "примерно", и только  некоторые бухты, заливы,
проливы соответствовали истине, хотя и выполнялись экспедициями начала века.
     Нужно  думать, что "Цейс" воспользовался случаем и не промедлил отснять
этот район впрок. Не  потому ли немецкие субмарины так вольготно чувствовали
себя  в  водах нашего  Севера?  Думаю,  что  это  было  именно так, и  нашим
неутомимым труженикам-гидрографам еще  долго  приходилось аннулировать белые
пятна и пунктирные берега на отечественных картах.
     Пароход   "Рошаль"  был   грузопассажирским  судном  и,  кроме  грузов,
пассажиров  перевозил сотнями. Иностранцев перевозить  не  доводилось, "если
они и бывали на его борту, то только как случайные гости, а тут... Вообще, к
живущим  по ту сторону "железного занавеса" мы относились так, как нас  учил
великий вождь:  у нас  все равны и  счастливы, а там  все наоборот.  Пресса,
радио, хитро подобранные зарубежные кинофильмы настойчиво  убеждали нас, что
в Штатах вообще цветных за людей не считают, и мы искренне возмущались этим.
До войны мне в Штатах бывать не приходилось, а то, что видел в Архангельске,
не совсем вязалось  с тем, что так настойчиво годами в меня вдалбливали.  Я,
например, видел, как в буфетике "Интерклуба" белые и черные американцы мирно
сидели за одним  столиком, пили из одного стакана, дружески  похлопывая Друг
друга  по  спинам. Видел, как два белых американца под руки во-локли  своего
черного   дружка,  хлебнувшего  лишку,   на  ходу  заботливо  завязывая  его
расшнуровавшийся ботинок.  Видел  я  это!  Видел  собственными  глазами,  но
уговаривал себя,  что  это  только случайные  штрихи, -Да  еще подсмотренные
издалека.
     Но вот  настал, наконец, момент, когда эти  сложные отношения  уда-лось
наблюдать  буквально в упор. 21-го  июля мы  готовились к выходу Из Белушьей
губы  на  Архангельск,  с  промежуточным  заходом в Нарьян-Мар. Перед  самым
отходом несколько  офицеров  базы  недолго просидели у капитана, после  чего
поступило   распоряжение  срочно   подготовить  три  двухместные  каюты  для
американцев.
     119


     Обратимся  опять к  судовому журналу п/х "Рошаль":  21 июля в 23 ча  са
прибыли на  борт  5 человек команды с погибшего американского  парохода  ...
Вахтенный штурман В. Байков". Как видите, название  парохода не проставлено,
очевидно,  штурман решил уточнить его написание и в предотходной суете забыл
заполнить пустое место.
     Итак, пять  американских моряков  прибыли на борт. Прибыли, гром-ковато
сказано: четверых  привели,  одного  принесли.  Эти люди после гибели своего
судна  болтались  на открытом вельботе двенадцать дней  в заполярном океане,
были истощены, но, главное, настрадались  от холода. Ноги у  всех опухли  до
невероятия, и передвигаться они могли только с помощью  костылей, палок и то
вдоль переборок.  Эта разноцветная братия состояла  из двух чернокожих, двух
мулатов и одного белого и всем им было суждено в течение 16 дней быть нашими
пассажирами. Тот  белый  американец  оказался  вторым механиком потопленного
парохода  и  был  единственным,  умудрившемся спасти и  сохранить  маленький
саквояжик,  который  тщательно оберегал.  Был он  уже  немолодым  человеком,
тучным с рыжеватыми  редкими  волосами. Все 16 дней пребывания на  судне  мы
ожидали от  него неожиданностей.  Началось  с того, что  увидев  двухместную
каюту,  он сразу попросил, чтобы к нему никого из подчиненных  не подселяли.
Что  ж,  у нас  комсостав тоже  имел отдельные  от  команды  каюты, а  среди
спасенных  был один  бой,  три кочегара,  и  просьба была  удовлетворена. На
следующий  день, уже в море,  на его  очередную  претензию пришлось ответить
отказом. Он настойчиво просил, чтобы ему разрешили столоваться с комсоставом
судна,  и  нам стоило немалого  труда  втолковать ему,  что для  американцев
готовят  отдельно,  из  более лучших продуктов и совсем  по другой норме,  а
поэтому  пассажиры  столуются   после  судового  комсостава,   сидевшего  на
"баланде".  В  процессе  этих  нудных  переговоров  выяснилось,  что  вопрос
упирался  вовсе  не  в его  служебное  положение механика,  а  в  цвет  кожи
остальных американцев. Он  отказался  столоваться с цветными  и  к  великому
неудовольствию  буфетчицы стал приходить к столу самым  последним, когда  от
остальных в кают-компании, как он выразился, "запах выветрился". Слухи о его
неуживчивости  докатились до  экипажа, он стал притчей во языцах, чувствовал
это, жаловался, и порою вполне обоснованно. Например,  его могли толкнуть во
время   тревог,   когда  он  в  пробковом  поясе  терпеливо  крутился  около
спасательных  шлюпок   со  своим  саквояжиком,  мешая  бегавшим  по  ботдеку
матросам. Когда механик тыкал пальцем на остывший суп, буфетчица, обозленная
затянувшимся  обедом,  тыкала пальцем  на  часы--все  обострялось,  терялось
чувство  меры.  При  моей  неугасшей  симпатии  и  благодарности  союзникам,
возможно, не стоило бы  ворошить  прошлое  и  деликатно обойти молчанием эти
неприятные воспоминания, но случилось так,  что в  самый последний час рейса
произошла еще  одна встреча,  прозвучавшая для  меня заключительным аккордом
реей этой истории с разноцветными пассажирами, полностью сняв тяжесть с души
за написанное.
     6-го августа мы, наконец, добрались до Архангельска. Во время швартовки
к  причалу  Красной  пристани  я обратил  внимание  на  высокого  худощавого
иностранца,  который  нервно  курил  сигарету  за  сигаретой  и  нетерпеливо
вышагивал  по дощатому настилу  старенького причала. Этим,  довольно молодым
белым  американцем  оказался старший  механик  того  самого  судна,  моряков
которого  мы  привезли  пассажирами.  Его  самого  подобрал с  воды  военный
корабль, и он намного раньше и более благополучно добрался  до Архангельска.
Как  только был  спущен трап, он  стремглав взлетел на борт судна. Вахтенный
матрос провел его в каюту, где на койках, задрав больные  ноги  на сложенные
пробковые пояса,  лежали двое  кочегаров-негров. Я не отношу себя  к разряду
людей сентиментальных, но то, что увидел, меня  тронуло, еще более--удивило.
Старший механик буквально набросился на этих кочегаров, он их тряс, обнимал,
целовал, все  что-то кричали, глупо хохотали, учинив небывалый  галдеж. Двое
мулатов, более "ходячих", в открытых дверях каюты пыта-
     120


     лись  прыгать   на  своих   распухших  ногах,  размахивали   руками   и
сканди--ровали, думаю для нас: "Чиф-инженир! Чиф-инженир!". Глаза у них были
на  выкате,  буквально  шальными. Встреча людей,  заявившихся с  того света,
естественно,  должа  была   вызвать   всплеск  эмоций,  но  их  размеры,   и
неподдельная искренность говорили о многом.
     Через  некоторое время  я  зашел в салон вторично. Все  шестеро  теперь
сидели  за столом и о чем-то очень серьезно  говорили.  Может они  уточняли,
кого еще подобрали с их погибшего судна, может поминали тех, кого уже больше
никогда не увидят. Подумалось, а вдруг они говорят обо мне,  то  есть о тех,
ради кого совершался тот рейс? Я смотрел на двух  белых американцев, сидящих
рядом: с одним  я  провел 16 суток под одной  крышей, другого наблюдал всего
несколько минут, и в те молодые-годы мои симпатии определились четко. Однако
и  тогда,   да  и  сегодня,,  делать   обобщения   и  быть  судьей  в  чужих
взаимоотношениях  считаю делом неблагодатным, тем  более, когда в своем доме
тоже нет желаемого согласия.
     ... Вскоре наших пассажиров  с судна сняли  и разместили  в госпита-ле,
развернутом  в третьей  школе,  что  напротив памятника Петру Первому,  а мы
начали готовиться  к  очередному рейсу на  Север--конвоиры  нас уже  ждали в
районе Святого Носа.


     Р. КИНДЕРСЛИ
     В БРИТАНСКОЙ МИССИИ В ПОЛЯРНОМ*
     Из  воспоминаний британского  военно-морского  переводчика в  Советском
Заполярье в 1943--1945 гг.
     Как   случилось,   что  Британское   Адмиралтейство   направило   меня,
находившегося  в чине  младшего  лейтенанта  Королевских военно-морских  сил
запаса, служить  в Полярном (в  Кольском заливе) осенью  1943  года? И что я
делал, когда попал туда'
     Эти вопросы включают в себя, конечно, и несколько  второстепенных. Хотя
я не  военный  историк и  то, что  я собираюсь рассказать, основано  главным
образом на моих (с возможными ошибками) воспоминаниях, необходимо обратиться
к  предистории  событий. Конвои транспортов  с военными материалами  в порты
Севера России  начали направляться  в конце августа 1941 года. Со  временем,
однако, немцы не только усилили воздушные и подводные атаки этих конвоев, но
и  послали линкор "Тир-пиц" в  Алтенфьорд  в  Северной  Норвегии. Этот  этап
завершился  гибелью  конвоя  PQ-17  в  июне<sup>1</sup> и дорогим "успехом."
PQ-18  в  сентябре 1942 года, из которых соответственно <sup>2</sup>/з и '/3
транспортов были потоплены.
     После еще четырех конвоев зимой 1942--43 года Британское Адмиралтейство
было  обеспокоено   тремя   обстоятельствами:   во-первых,   удовлетворением
требований в  военной  технике  других  театров военных  действий  на  море,
особенно в Атлантике и Средиземноморье; во-вторых, горьким уроком уязвимости
полярных  конвоев  в  течение постоянного  светового дня летних  месяцев; и,
в-третьих, дальнейшей концентрацией немецких  военно-морских сил в  Северной
Норвегии.
     Поэтому после этих четырех  конвоев  Адмиралтейство отложило конвои  до
тех пор,  пока не будет найден подходящий эскорт из кораблей охранения.  Это
означало, что несколько  кораблей из последних конвоев, ушедших  на  восток,
оказались в  ловушке  в Кольском заливе и Белом море и не  имели возможности
вернуться в порты Объединенного Королевства.
     В  ловушке  оказались,  конечно,  и  их  экипажи,  которые  хоть  и  не
подвергались  военным  или  физическим  испытаниям,  но  проходили  жестокую
моральную проверку из-за собственного  бездействия во время войны в условиях
сурового и незнакомого климата.
     Это   относилось   и  к   военным  морякам--в  основном   британцам--за
исключением, если  мне  не изменяет  память,  одного  или  двух американцев,
которые  служили на  Севере  России  и  осуществляли связь  между советскими
властями и администрацией союзников.
     Главными  центрами,  где  служили офицеры союзников,  были Архангельск,
Мурманск,  Полярное, Экономия,  Ваенга (здесь находился небольшой британский
военно-морской  госпиталь) и Грязная (где одно  время  существовал  аэродром
союзников--прежде  всего за наблюдением за  "Тир-пицем"). Существовала также
небольшая радиостанция для перехвата  немецких радиограмм. Некоторые из этих
центров--Архангельск, Экономия и  Мурманск--в  первую очередь готовились как
центры грузоперевозок: требовалось подготовить причалы, обеспечить разгрузку
и т. д. Старшим британским военно-морским офицером на Севере России--SBNONR,
как к нему  обращались  при  передаче  радиосообщений--был  контрадмирал,  с
резиденцией в Полярном, перед которым стояли две задачи: командование личным
составом  британского  военно-морского флота и обеспечение связи с советским
Северным флотом. В мое время британскими  адмиралами здесь были: Эрнст Аркер
и  Джек  Эгертон,  а главнокомандующим  советским  Северным  флотом--адмирал
Головко.  В задачи  последнего, как командующего всеми операциями  Северного
флота, вхо-

     Перевод с английского В. С. Белоусова.
     122


     дило   оказание   содействия   Королевскому  военно-морскому  флоту  на
последних этапах эскортирования конвоев  в Кольский залив или в Белое  море,
прием, дозаправка топливом и  общее обслуживание британских военных кораблей
и их экипажей, находящихся в советских портах.
     В 1942--1943 годах связь  между  Сталиным,  Черчиллем и Рузвельтом была
налажена  на  высшем  уровне  ввиду  необходимости скорейшего  возобновления
конвоев Обсуждение  не обошлось без  взаимных претензий- было  понятно,  что
советские власти,  несущие основную  тяжесть войны  на дан-ном  этапе, будут
настаивать на усилении  действий со стороны  западных союзников.  Было ли со
стороны  Британии  обещание  или  просто  заявление  о  намерении  регулярно
направлять  конвои'  Когда  откроется  второй  фронт в западной  Европе? Это
обсуждалось в 1942 году, но опять же без обещаний. С точки зрения Советского
правительства,  чем скорее  этот  фронт будет  открыт, тем  лучше.  Действия
союзников на Западе, даже неудач-ные, ослабили  бы  напряжение на  Восточном
фронте.  Западные союзники, уже втянутые в войну с немцами в Северной Африке
и  Италии,  а  также с японцами  на Дальнем Востоке,  были  более  озабочены
обеспечением     успеха     предполагаемой    крупномасштабной     операции,
беспрецедентное по масштабам вторжение на континент<sup>2</sup>.
     Одним из обсуждаемых  в ходе встреч вопросов был вопрос о смене личного
состава береговой службы британских военно-морских сил на  севере России.  С
советской точки зрения  казалось, что британский  личный  состав  должен был
служить в этих  регионах  так  же  долго  без  смены, ясак и советский,--что
означало бессрочно. Я бы не хотел принимать чью-либо сторону в этом вопросе,
но,  возможно,  есть разница  между  службой в  течение года  или более  без
отпуска  домой в отдаленной  части собственной страны и  такой  же службой в
другой стране, где и язык  незнаком, и обычаи  иные. Советское правительство
также считало, что не  было необходимости увеличивать количество британского
личного  состава  на  советской  земле  до  числа большего,  чем  количество
советского  контингента  в Британии. Когда  было сделано заявление,  что эти
подразделения выполняли различные функции, оно не было с готовностью принято
совет-&bull;ской стороной; и только осенью 1943 года советское правительство
согласилось оформить визы новой  партии британских  офицеров и солдат. Одним
из них был я.
     Осенью  1942  года,  когда  я  только  был  назначен  в экипаж  минного
заградителя  в  Шотландии,  телеграмма   из  Адмиралтейства  заставила  меня
отправиться в Лондон для прохождения  курсов  русского  языка  в  Лондонской
школе по  изучению  славянских восточно-европейских  языков. Когда я  прибыл
туда,  то обнаружил с  полдюжины  моих сверстников, с которыми поступили так
же, как  со мной. Казалось, кто-то во  влиятельных правительственных  кругах
увидел,  что  в   Британии  было  очень  мало  людей,  знавших  определенные
иностранные   языки,   особенно   японский,   русский,   сербско-хорватский,
болгарский, румынский и некоторые другие, которые могли иметь стратегическое
и  политическое значение в будущем, даже еще до окончания войны. Обращение в
университеты  позволило выявить несколько  молодых людей, которые  проявляли
склонности к изучению языков в моем случае  это  было  изучение классических
языков--латинского   и   греческого,  что  в   то  время   считалось  сугубо
лингвистическим. Те, кто  изучал японский,  служили  на  Дальнем Востоке Они
перехватывали морские радиограммы между японскими кораблями.  Те, кто изучал
балканские языки, находились,  я  думаю,  в  Каире. Только тем  из нас,  кто
изучал  русский, достаточно  повезло, так  как мы оказались в  стране,  язык
которой мы учили.
     Курс продолжался не менее 9 месяцев,  по  два часа ежедневно.  Се-тодня
едва  ли можно  согласиться с  тем,  что в  то время  считалось  интенсивным
курсом, до  такой  степени методика  обучения  языкам изменилась с  тех пор.
Необходимо добавить, что  много времени мы изучали язык вне классной комнаты
и даже умудрялись находить русских, с которыми можно было поговорить.
     123


     Я  помню встречу  с неким г-ном  Рябушинским,  членом одной  из крупных
русских  купеческих  семей,  который вежливо, но твердо  поставил  мен;:  на
место: наш учитель русского языка в действительности был армянином но, когда
я спросил Рябушинского, был ли  у меня армянский акцент, ок кратко  ответил:
"Нет, у Вас английский акцент". По прошествии девяти месяцев нас уже считали
достаточно квалифицированными специалистами, мы  прошли короткий  курс того,
что требовалось от младшего офицера, нас одели в форму младших лейтенантов и
отправили в  Скап Флоу.  После нескольких дней ожидания  там (я  помню  вид
боевого корабля Ее  Величества "Айрон Дьюк", оказавшегося на мели  во фьорде
после   нападения  врага   и   обреченного   на  использование   в  качестве
перевалочного судна) нам сказали, что наши  визы наконец-то оформлены. Затем
нас  распределили   на  четыре   эсминца,  которые  должны  были   совершить
стремительный бросок в Кольский залив для того, чтобы вернуть как попавшие в
ловушку экипажи транспортов, так и личный состав военно-морских сил, которые
мы должны были  сменить  на  берегу.  Это заняло  всего четыре дня,  так как
эсминцы, не выполняя  обязанности эскорта, смогли развить наивысшую скорость
(25--30 узлов) и избежать атаки немецких сил.
     Я вспоминаю, что первые впечатления по прибытии в Полярное у меня  были
от офицеров и  матросов, которым мы прибыли на смену; они действительно были
очень  рады  увидеть  нас.  Некоторые  из  них  были  чрезвычайно  измождены
длительным пребыванием в Арктике,  а некоторые  пили больше чем было нужно и
для  них  и  для  военных  действий.  Вторым  впечатлением  была  бесплодная
территория за небольшой базой-- то, что скоро мы научились называть "сопки".
Третьим--то, что  солнце не вставало. Четвертым--увидеть,  что  в  маленьком
кабинете, в котором я должен  был дежурить, было семь  телефонов, по четырем
из  которых  время  от  времени,  а  по  одному  или  двум--обязательно  мне
приходилось  говорить по-русски.  Я боюсь,  что  дежурный капитан  Северного
флота, с которым была прямая телефонная связь, наверное, сильно уставал, так
как должен  был  повторять все, что он  говорил, по  несколько  раз,  пока--
возможно, через месяц или два--я не начал достаточно быстро понимать.
     У некоторых из моих коллег--военных  переводчиков, как  я теперь узнал,
русский язык  был родным языком,  так как у  них была русская  мать или  они
происходили из семьи, занимавшейся торговлей лесом; особенно один--в свои 57
лет, конечно  же, он был  самым  старым младшим  лейтенантом  военно-морских
сил--поражал  не  только  британских,  но, я  думаю,  даже некоторых русских
офицеров  своей виртуозной  способностью  ругаться  по-русски  ("семиэтажные
ругательства не  входили в программу нашего курса русского языка). Очевидно,
мы,  призванные студенты, не могли надеяться достигнуть такого  качества, но
посредством практики мы значительно улучшили  свой язык и,  я надеюсь, мы не
допускали каких-либо серьезных ошибок.
     В британских  офисах  и  офицерской кают-компании все вращалось  вокруг
прибытия и отправки  конвоев. В  отличие от транспортов,  которые необходимо
было  разгрузить, большинство  военно-морских  эскортов  не задерживалось  в
портах  Севера  России  на  несколько недель; происходила  быстрая  заправка
топливом, доставка  и погрузка  почты  и  смена личного состава, доставка на
берег  серьезно раненых, если  такие были, в  Ваенгу, доставка  определенных
запасов продовольствия, особенно консервов и напитков для личного состава на
берегу  и  прием  любых  специальных грузов,  которые нельзя  было перевезти
грузовым судном.  За три или четыре дня, отведенные для решения  этих задач,
нужно  было  многое  сделать. Общественная  жизнь  была  также  интенсивной:
военно-морские суда эскорта теперь  исчислялись почти в таком же количестве,
как и грузовые суда: иногда эсминцы швартовались к причалу в Полярном по три
борт к борту, и было трудно принять все приглашения, которые мы получали, не
получив значительную долю  алкоголя.  Более того, эти несколько  дней отдыха
для экипажей эскортов были самыми занятыми днями месяца
     124


     для большинства из нас, а в период 1943--44 годов конвои  приходили два
раза  в месяц. Мы не сидели сложа  руки и  остальное время, потому что после
очередного конвоя была необходима уборка и подготовка к приему следующего: в
мои обязанности, например,  входило  ежедневное  посещение  штаба  Северного
флота для передачи и получения текущей секретной информации,  которую каждая
сторона собирала о немецком "флоте.
     Мы  находились  там  для  того, чтобы помогать  решать все  возникающие
проблемы.  Заправка топливом не представляла, насколько я  помню, каких-либо
трудностей: танкеры приходили с конвоями, но топливо имелось также и в Росте
(если мне не изменяет память), на  полпути  из Полярного в Мурманск, не было
проблем  с пересменкой,  так как советское  правительство теперь согласилось
оформлять визы.
     Не помню я и  никаких  серьезных разногласий  между Британским флотом и
главнокомандующим советского Северного флота, пока я служил в Полярном, хотя
из  мемуаров  Головко ясно,  что он не  был полностью  удовлетворен  вкладом
британской  стороны. Конвои приходили регулярно,  и, хотя  немецкая  авиация
действовала в Северной Норвегии, в  дополнение к подводным  лодкам и  угрозе
"Тирпица"  в Алтенфьорде,  плотные  конвои  кораблей флотилии при  поддержке
крейсеров или линкоров теперь были так же многочисленны, как и суда, которых
они охраняли,--до тридцати кораблей.  Сюда  входили авианосцы,  прежде всего
так  называемые  "авианосцы  эскорта"  (они  были  меньше  по размерам,  чем
полномасштабные  "авианосцы  флота"),  которые  иногда  служили  в  качестве
флагмана для  адмирала, возглавляющего  конвой. Среди  эскортов  обычно  был
крейсер  и в то  время, когда я там был, линкоры "Дьюк оф  Йорк" и "Родней",
которые  служили  защитой от  действий "Тирпица" и "Шарнхорста". Британского
адмирала обычно приглашали та обед к адмиралу Головко,  где они уверяли друг
друга,  что моряки  всегда могут  достичь  понимания, если только  не  будут
вмешиваться  политики.  Ни  одного политика,  конечно, не  называли.  Частью
работы переводчика является перевод таких фраз, так же и большого количества
шуток, которые  становятся утомительно  знакомыми,  если  они повторяются по
каждому случаю.  (Я,  к  счастью, наверное, забыл  эти шутки, но я помню  их
утомительность).
     Были и светлые моменты: однажды, когда разговор зашел о  верховой езде,
генерал Кустов,  который,  я  думаю, командовал  морской  пехотой  Советском
Заполярье,  предложил привести одну  из лошадей в столовую для  того,  чтобы
показать ее  британскому  адмиралу, и  у меня нет  сомнений, что он так бы и
сделал,  если  бы  адмирал  согласился. Нам  это  понравилось,  так  как это
казалось очень "по-русски" Лошадь нам потом, показали, но вне помещения.
     Генерал  Кустов  также  предоставлял  лошадей  для езды SBNONR  и  "его
подчиненным,  и  я  не  раз  сопровождал  своего начальника  во  время таких
выездов.
     Примером  военно-морского   сотрудничества  было   то,  что   советские
"самолеты  из  Грязной  вели  рекогносцировку для наблюдения за "Тирпи-цем".
Советские  подлодки  находились   поблизости   для  того,  чтобы   в  случае
необходимости  атаковать   любые  немецкие  подводные  суда,  двигающиеся  в
направлении конвоя; советские эсминцы выходили из Кольского залива для того,
чтобы встретить конвой к северу от острова Кильдин и провести эскортом суда,
идущие в Белое море. По  крайней  мере, так было один раз, когда я находился
на борту советского эсминца--я думаю, это  был эсминец "Разъяренный", идущий
из Полярного или Роста в  Архангельск. Эти мероприятия проходили  достаточно
гладко. К  1944 году немецкие силы были в значительной степени парализованы,
особенно  в  воздухе,  на  других  фронтах  и  потери  конвоев  теперь  были
относитель-но невелики.
     Хотя Советский Союз и Великобритания боролись с общим врагом и никто не
сомневался в обоюдной приверженности этому делу, все же
     125


     существовали некоторые  проблемы во взаимоотношениях на местах Одной из
них была почта  Этот  вопрос обсуждался на  высшем уровне  между Лондоном  и
Москвой. Почта с береговых баз Севера России, включая Полярное, как  и любая
другая   военно-морская   корреспонденция,   подвергалась   цензуре   нашими
офицерами, но  советские  власти также настаивали на своем праве  подвергать
цензуре как приходящую, так и  исходящую корреспонденцию личного состава  на
берегу.  Это  приводило  бы  к  значительной задержке при приемке и отправке
писем. Но ведь если и есть что-то что раздражает британского моряка, так это
мысль, что кто-то или что-то держит его письмо и мешает ему узнать новости о
своей семье  и  друзьях И,  конечно, в течение  месяца  было всего несколько
дней, когда мы  могли читать письма из  дома и отвечать на них Если бы  наши
моряки узнали,  что советские  власти встали на  пути их  переписки,  у  нас
наверняка  был  бы  мятеж,  по   крайней  мере,  "русские"  стали  бы  очень
непопулярны среди наших моряков Я не буду  вдаваться в  детали, как это было
предотвращено,  но  этого  избежали  в  результате,  я  уверен,  безмолвного
взаимопонимания на местном уровне.
     Другим вопросом, который влиял на  отношения на  местах, было  открытие
второго фронта, о чем  я уже  упоминал.  Пока  он не  был  открыт  операцией
"Оверлорд" в  июне 1944 года,  наши советские товарищи часто напоминали нам,
что открытия второго  фронта  ждали, и уже  давно.  (Я  не  виню их  за это,
конечно  же, они были правы. Но нас это раздражало,  так как мы чувствовали,
что, находясь на военно-морских базах на Севере России,  мы действительно не
несли ответственности за большую стратегию). Когда радио сообщило о  высадке
союзников во  Франции,  я был на дежурстве и именно мне  выпало передать эту
новость советскому военно-морскому командованию. Сначала я поговорил с одним
из офицеров военно-морской  связи, с которым  почти все время имел  дело,  и
сказал ему,  что высадка союзных армий на  контитент началась  утром. Он был
недалек от исступления "О, мой друг, это самая замечательная  новость, я так
счастлив, вы наши настоящие друзья и союзники" и т. д. и т д Затем я передал
то  же  сообщение  по  прямому телефону дежурному капитану  штаба  Северного
флота. Он ответил единственным словом. "Ясно". Возможно, он был прав, больше
ничего и не нужно было говорить.
     Советские офицеры связи были важными фигурами в нашей жизни, и  я помню
многие  их  имена  и  сегодня.  Из  них  я  назову  только  одно--   Георгий
Трахтенберг.  Джордж (как  мы его называли)  особенно помогал, и его веселый
нрав  помогал  смягчать   многие  ситуации,  в   которых  могли   возникнуть
разногласия. Однако это заставило нас поступить наивно отчего мне до сих пор
неловко.  Очень часто  в  практике  союзников  былс  награждать  офицеров  и
матросов  других  национальностей, которые оказывали услуги в  области связи
были, например,  французы,  которых  награждали  британскими медалями за эту
работу, и  наоборот Через какое-то время  SBNONR рекомендовал Адмиралтейству
наградить  такой  медалью  Трахтенберга.  Эту рекомендацию  одобрили  и было
сделано предложение  И сразу же Джордж  исчез из виду,  даже не попрощавшись
Его больше не было видно  на Севере России, а  когда какое-то  время  спустя
кто-то из нас увидел  его на улице в Москве, он быстро взглянул и удрал, как
кролик в нору. Возможно, его наказали за что-то, чего он не делал. Я уверен,
что он никогда, ни на один момент не совершал с нами никаких сделок, которые
были бы  возможным предательством его родины. Даже спустя столько лет мне бы
хотелось воспользоваться  возможностью, чтобы  восстанивить его  доброе имя,
если это еще не было сделано.
     Нет сомнения, что советские власти относились к нам с подозрением и это
распространялось  даже  на совсем  неофициальные дела.  Центром общественной
активности в Полярном был Дом Красного  Флота (ДКФ). Здесь была водка, пиво,
простые  продукты  питания,  а  вечером--музыка   и  танцы.  Официально  нас
приглашали, и я помню несколько веселых вечеров, проведенных там. Мы выучили
несколько песен, ко-
     126


     торые были популярны в  те дни (я думаю,  что и теперь еще некоторые из
них популярны): "Был отважный капитан, которому стоило только помахать синим
платочком,  чтобы  у него,  даже  когда метелица мела,  расцветали  яблони и
груши".   Были  замечательные   концерты  хора   Военно-морского   Флота   с
замечательным тенором или баритоном Анатолием  Шаталиным, а один раз, должно
быть, было представление с британской стороны, потому что я  помню, как  мне
приходилось решать деликатные проблемы с протоколом о местах наших советских
гостей  в  зале. Но  танцы в  клубе были не  для  нас. Женщины, конечно, все
состояли  на службе в Советских  военно-морских силах (в Полярном, в отличие
от   Мурманска  и   Архангельска,   не   было   гражданского   населения)  и
соответственно  подчинялись  требованиям  воинской  дисциплины.  Сначало нас
удивляло,  почему  они так часто отказывались танцевать с нами, пока  мы  не
поняли,  что,  если бы соглашались,  их бы потом спрашивали о  том,  что  мы
говорили.   Понятно,   они  предпочитали   избегать   нас.  Тем  же  мотивом
руководствовались  советские  офицеры, не  входящие в  штат  офицеров связи,
которых мы  встречали  на дежурстве и  которых мы приглашали на  вечеринки в
нашей кают-компании: они могли прийти раз, но только один раз, и на этом все
кончалось.
     Я не  хочу допускать предположение, что советские власти были полностью
равнодушны  к  проявлению чувств  со  стороны  британцев. Когда я приехал  в
Архангельск, я был озадачен так же, как и другие, любопытным  сооружением из
досок, похожим на большой  курятник, которое находилось на одной из площадей
города. Один  из  британских офицеров  в  Архангельске  сказал мне,  что они
спрашивали об этом и им  ответили,  что это был английский танк, захваченный
советскими войсками во время интервенции. Чтобы нетактично не оставить его в
первоначальном виде и тем самым дать возможность союзникам обидеться, он был
покрыт досками, по крайней мере для того, чтобы "дольше служил"
     Свою статью я хочу закончить  двумя правдивыми рассказами Когда корабль
Ее  Величества "Родней"  пришел  в Кольский залив, одной из его  задач  было
перевезти обратно  в Объединенное  Королевство  несколько ящиков драгоценных
металлов, которые  были предназначены  в  качестве  оплаты за некоторые виды
товаров,  прибывших  с конвоем,  или в качестве  других  долгов  Британскому
правительству.  Деревянные  ящики  были  доставлены  по  железной  дороге  в
Мурманск, где они были погружены на буксир, который перевез их на "Родней" в
Ваенге Эту  часть пути их должен был  сопровождать  один  советский  и  один
британский офицер, которым был я. В британских сообщениях эта перевозка была
закодирована под названием "Операция "Зубная  паста". Поэтому,  когда буксир
подошел к судну, я закричал вахтенному офицеру "Это зубная паста'".  Он  был
проинструктирован  и  знал, о чем я говорю.  Но когда  ящики были подняты на
борт, я услышал, как один  из  матросов сказал другому: "Это должно касаться
образца золота". Вот и все о шифрах<sup>1</sup>
     И, наконец личное замечание  Изучение  русского языка во  время войны и
практика,  которая способствовала  углублению моих знаний  в языке во  время
службы  в  Заполярье, повлияли на  весь ход моей жизни. Если бы  не  русский
язык, я  бы определенно вернулся  к  моим занятиям  классическими циклами  в
Кембридже, а  затем  стал  бы  преподавать  латинский  и  греческий языки  в
качестве школьного  учителя  В  действительности же  я вернулся  в Кембридж,
чтобы продолжить изучать язык, историю и литературу России, что привело меня
к карьере отчасти дипломата и отчасти учителя
     Более того, именно опыт работы в  Полярном  способствовал моему  выбору
темы для  докторской  диссертации. Каждый год в определенный День  января  в
клубе проходил, как мы тогда  называли,  "торжественный,  траурный  митинг",
посвященный годовщине со дня смерти Ленина. Зал был заполнен личным составом
Военно-морского флота,  включая  британских союзников.  На сцене стоял  бюст
Владимира Ильича,  а рядом с ним  сидели около  десяти советских  офицеров и
матросов. Исполнялся госу-
     127


     дарственный гимн. Произносились речи и, если я не ошибаюсь, приводились
выдержки  из  ленинских работ. Можно  было  слышать  фразы типа:  "Вся Земля
наполнена духом Ленина".
     Я  был   сильно   поражен   сходством  с   религиозной  службой--скорее
англиканской,  чем   ортодоксальной--возможно,  потому   что  ритуалов  было
немного. И только позднее, когда я прочитал еще несколько книг, я узнал, что
многие другие проводили до меня параллель между коммунизмом и религией,  что
действительно так или иначе в них было что-то общее. Но это  чувство никогда
не оставляло меня.  И  когда пять  лет  спустя  я искал  материал  для  моей
докторской  диссертации, мне  попалась книга о  группе  русских  мыслителей,
которые  начинали  как марксисты, но большинство из которых  более или менее
постепенно перешло  к религиозному мировоззрению.  Это  были  так называемые
"легальные   марксисты",   или,   как  я  бы  их  назвал,  "первые   русские
ревизионисты", о которых почти через двадцать  лет после этого судьбоносного
для меня митинга я написал книгу. За это я действительно благодарен северным
конвоям. Это было дивидентом от жизненного опыта, которого я не ожидал.

     '  Сейчас общепризнано,  что  приказ, отданный  кораблям  этого  конвоя
Первым  Морским Лордом  пробиваться поодиночке в  северные порты России, был
серьезной ошибкой.
     <sup>2  </sup>  Этот успех вовсе не был гарантирован. Следует отметить,
что генерал Эйзенхауэр, как раз накануне вторжения составил завещание: "Наша
высадка прошла не  вполне удачно, и я вынужден  вывести войска  из боя".  Он
добавил: "Если моя вина или  ошибка связана с  попыткой--виноват я один".  К
счастью, это заявление осталось на бумаге.


        К. А. ОБОЙЩИКОВ
        НА ДОРОГАХ ПОБЕДЫ
     В судьбе каждого человека  бывают неожиданные и крутые повороты. Мечтая
о  литературном  институте,  я  поступил  в  военное  училище.  Думая  стать
офицером-моряком, стал авиатором-"сухопутчиком". Но в конце концов мои мечты
свершились: я  стал  офицером,  авиационным  штурма-ном, связавшим судьбу  с
морем, а впоследствии и профессиональным литератором.
     Произошло  это так. Осенью сорок  первого года, после  тяжелых боев под
Киевом,  наш  211-й авиационный полк  был  отправлен для  переформирования в
город Балашов.  Наших  летчиков послали  переучиваться  на новый одноместный
самолет ИЛ-2, а восемнадцать оставшихся в живых стрелков-бомбардиров влили в
13-й авиаполк, тоже потрепанный, испытавший трагедию отступления от западной
границы до Москвы. Я попал 8  звено бесстрашного  воздушного бойца  украинца
Константина Усенко, ставшего впоследствии Героем Советского Союза.
     Весной  1942 года полк неожиданно и спешно погрузился в железнодорожный
эшелон, который  повез нас в глубокий тыл, далеко-далеко  от войны. Там,  на
одном из аэродромов под Иркутском,  мы стали осваивать  самолет Пе-2: летали
по  кругу,  в  зону,  стреляли, с пикирования  бомбили,  слетывали  экипажи.
Командиры  и политработники увлеченно готовили нас к  грядущим боям,  и  уже
тогда мы знали, что будем защищать Сталинград.
     Но в первые дни августа нам неожиданно приказали  сдать самолеты Пе-2 и
получить Пе-3--как  говорили, по личному распоряжению Главнокомандующего  И.
В.  Сталина.  Самолет  Пе-3  по  тактико-техническим данным  и  особенностям
пилотирования не отличался от  Пе-2,  и  потому летчикам  не пришлось  вновь
переучиваться. На нем было только усилено вооружение: летчик мог вести огонь
из 20-мм пушки ШВАК и крупнокалиберного пулемета Березина--12,7 мм. Такой же
пулемет на турель-"ой установке был у штурмана, да еще в хвосте был укреплен
пулемет   ШКАС,   который  предназначался  для  "отпугивания"   истребителей
противника, атакующих  сзади.  Бомб  самолет  брал  столько  же,  сколько  и
пикирующий  бомбардировщик Пе-2. Радовало  нас, что за  счет  дополнительных
баков намного  увеличивалась дальность полета, а единственной  грустью  было
то, что нам пришлось расстаться с боевыми друзьями-- стрелками-радистами.
     Еще  не  понимая причин смены типов  самолетов, мы вылетели по маршруту
Белая--Красноярск--Новосибирск--Омск--Свердловск--Казань--Ногинск       (под
Москвой).  Дальнейшего маршрута  на  наших картах  Не было. Мы ожидали,  что
поступит указание проложить его на Сталин-трад, но нам опять-таки неожиданно
приказали перелететь в Архангельск на островной аэродром Ягодник.
     Мы  тогда  не знали,  что  после  длительных  переговоров  и  переписки
Председателя Совета  Министров СССР  с Президентом  США  и Премьер-министром
Великобритании  союзники  вновь   возобновили  посылку  караванов  судов   в
Советский Союз северным путем, потребовав усилить их охрану и сопровождение.
Именно  потому,  что этому  придавалось огромное значение, Ставка Верховного
Главнокомандования  сняла  наш  полк  с запланированного южного направления,
несмотря на катастрофическое положение после  сдачи Ростова, и направила его
в северные  широты.  13-й бомбардировочный  полк Советской армии стал полком
двухместных  истребителей  ВВС  Военно-морского  флота.  Мы вошли  в  состав
сформированной на Северном флоте Особой Морской Авиационной группы (ОМАГ). В
ее  задачу  входило  прикрытие  караванов  союзников  от  меридиана  острова
Медвежий до портов Мурманск и Архангельск.
     з. 5556 129


     На  Ягоднике  мы  узнали о  трагической судьбе  каравана PQ-17:  ис  35
английских  и  американских транспортных  судов  только 11  дошли  до  наших
портов. К  тому времени мы  уже привыкли к потерям:  цифры сбитых самолетов,
потопленных кораблей, убитых и раненых бойцоп и командиров на  наших фронтах
были  значительно выше.  Мы уже  знали о  зверствах,  чинимых  фашистами над
мирным населением, и потому сообщение о гибели каравана вызывало и жалость к
людям, и еще большую обиду  и досаду, что тысячи автомашин,  сотни танков  и
самолетов, многие тонны продовольствия ушли на  дно в  то время, когда в них
так нуждалась истекающая кровью советская армия.  До нас не дошло оружие,  с
помощью которого можно было отомстить агрессору за гибел! и наших, и союзных
моряков.
     Когда мы сами стали летать над холодными пустынными водами Арктики, над
морем, катящим тяжелые свинцовые волны, мы с ужасом представили себе тонущих
моряков, их крики о помощи, которую им никто не в силах был оказать. Мы  уже
знали, что человеческий организм  в этой ледяной купели может выдержать лишь
три-четыре  минуты,  после  чего  наступает  смерть.  И  я   никак  не   мог
представить, о чем в эти последние  минуты  думали они,  наши боевые друзья,
какая безысходная тоска сжимала их отважные сердца? Позже, когда я  прочитал
роман В. Пикуля "Реквием каравану PQ-17", я вновь содрогнулся. Смерть моряка
совсем не  похожа на смерть пехотинца,  упавшего в  теплую пахучую траву или
даже на снежную, промерзшую, но все же родную землю.
     Из  Ягодника наша  эскадрилья капитана  Щербакова  перебазировалась. на
аэродром вблизи  селения  Поной  на восточной окраине Кольского полуострова.
Этот небольшой, в несколько дворов поселок расположился  в глубоком ущелье у
самой реки. Вокруг  него на сотни километров нет других населенных  пунктов,
поэтому Поной нанесен на картах любых масштабов.
     Аэродром был построен перед войной, как ходили слухи,  врагами  народа,
так как направление взлетно-посадочной полосы было выбрано со злым умыслом и
постоянные  боковые ветры  чрезвычайно  мешали  посадке  нередко  приводя  к
авариям  самолетов. Но скорее всего это  было очередное доказательство того,
что мы прежде делаем и только потом думаем
     Летный и  технический  состав  жил в  деревянных, насквозь  продуваемых
ветром   времянках,  которые  почему-то  называли  фанзами.  Видимо  их  так
окрестили летчики, прилетевшие с Дальнего Востока. В каждой фанзе жило 6--10
человек, которые по очереди поддерживали огонь в чугунной  печке, прозванной
"KB" по аналогии с танком "KB"--"Клим Ворошилов".
     В Поное  нам, наконец, открыли  хранившуюся в  строгой тайне конкретную
цель нашего крутого поворота на север:  мы должны были сов  местно с другими
частями ОМАГ обеспечить безопасность плавания каравану PQ-18.
     7  сентября 1942  года караван,  составленный  из  34  иностранных  и 6
советских транспортов, охраняемый  16 боевыми кораблями, вышел из Исландии в
Архангельск.  Тотчас  в  нашем  полку состоялись  партийные и  комсомольские
собрания,  на  которых мы  поклялись не  жалеть сил  и  са  мих  жизней  для
успешного выполнения почетного задания по охране "Дороги Победы".  Каждый из
нас  понимал, как важно  сохранить все грузы в  самый трудный  период войны,
когда   бои   с   гитлеровскими   полчищами   шли   уже  под   Сталинградом,
Новороссийском, на горных перевалах Кавказа. С этого  момента мы жили только
думами о судьбе конвоя, вели  на своих картах  примерную прокладку его пути,
ждали входа в зону действия нашей авиации.
     А  боевая  работа  уже  началась:  из  Архангельска  вышли  с  обратным
маршрутом суда  конвоя  QP-14. 95-ый и 13-ый авиаполки начали проводку этого
конвоя.
     Что более всего осталось в моей памяти от полетов в Арктике? Это прежде
всего тоскливое чувство одиночества (несмотря на соседство с лет-
     130


     чиком), когда под тобой только холодный и  безмолвно  качающийся океан.
Это--невероятная сложность самолетовождения, неуверенность в своих действиях
и командах, когда магнитные бури крутят картушку компаса, как им вздумается.
     Именно в тех полетах  рождались стихи, которые я потом  посвятил своему
командиру Герою Советского Союза Константину Усенко:
     Лишь море и небо, лишь небо и море
     Да наш самолет, поседевший от горя.
     В метельных зарядах машина ныряет,
     И в баках бензина совсем уже мало
     Нам красная лампочка жизнь отмеряет,
     А жизни и не было--только начало
     Двоим нам с тобой сорока еще нету.
     А небо до самой воды опустилось,
     И крылья ломают тяжелые ветры,
     И стрелка компаса как будто взбесилась,
     Мотор перегретый дает перебои.
     О, эти мгновенья запомнишь до гроба!
     И берег мы ищем с тоскою и болью,
     И дай бог так землю любить хлеборобам.
     А  еще  запомнилась необычайная  радость при виде  огромного  города из
кораблей, прорывающегося к нам сквозь акулью стаю вражеских подлодок, сквозь
разрывы  бомб и непогоду. И ощущение  великого счастья и  гордости, что ты и
твои товарищи отогнали врага,  не позволили немецкому  пирату сбросить бомбы
на конвой.
     Я сделал немного вылетов на разведку и прикрытие  караванов, но летал с
несколькими  летчиками.  Основным,  по штату,  пилотом был сержант  Новиков.
Поднимался  в  воздух и  с  командиром  звена  Константином  Усенко.  Сделал
несколько полетов и с летчиками 95-го АП, когда наша  эскадрилья улетела  на
Ягодник, а я вместе с моим другом Василием Кравченко остался ожидать приказа
о  переводе  в  другой  полк,  где  мы  должны  были  летать  на  английских
торпедоносцах "Хемпден".
     Мы с  грустью попрощались со своими  однополчанами,  и у нас  наступила
пора томительного бездействия и  ожидания. Вот  в  это время  командир 95-го
полка подполковник  Жатьков Анатолий Владимирович и решил использовать  нас,
так  как  у него  не хватало штурманов. Летчики этого  полка были настоящими
асами  северных морей,  у  них  была  богатая  практика  полетов  в  сложных
заполярных условиях. Кроме того, мне импонировала  их морская культура  и  я
охотно подменял их штурманов.
     Однажды, по-моему, с капитаном Гаркушенко Иваном  Васильевичем  я ходил
на дальнюю  разведку транспорта,  отбившегося от  каравана.  Он шел обратным
маршрутом  из  Архангельска  в Рейкьявик.  Мы  его  обнаружили  за  островом
Колгуев. Удовлетворенные, мы возвращались на свой  аэродром,  но примерно на
половине маршрута отказал один из моторов нашей "пешки". Летчик приказал мне
сбросить обе противолодочные бомбы, но самолет все  равно  постепенно  терял
высоту.  Было  от  чего потерять  душевное  равновесие. Но, видя  спокойное,
уверенное лицо  опытного  командира,  я тоже успокоился  и продолжал  работу
навигатора.
     В  другой  раз  я  бросал  ПЛАБы  уже  прицельно  по обнаруженной  нами
подводной  лодке  в  районе, где  наших  подлодок  не  было.  Летчик  первым
обнаружил  ее,  и,  когда мы  развернулись, она уже погружалась в  воду. Без
каких-либо  расчетов, "на  глазок", с небольшой высоты я  отбомбился  и, нам
показалось, удачно.  Но,  к сожалению,  мы так и не узнали результатов нашей
работы.
     Надо сказать, что  весь  летный состав  нашего  13-го  полка заканчивал
&lt;сухопутные" училища и никогда ранее не видел с воздуха кораблей. Поэтому
в  первых вылетах с Новиковым,  встречая  в  море  какое-либо  суденышко,  я
просто-напросто срисовывал его, фиксируя местоположение
     131


     и  курс.  А  при   докладе  показывал  "морякам"  95  полка:  мол,  <b>что</b>
это--транспорт, сторожевой корабль или еще что?
     Но постепенно  мы  осваивались,  считали  себя  тоже "флотскими",  хотя
морскую  форму нам выдали только в сорок третьем году. Нам, испытавшим войну
на западных границах страны в первые месяцы военных действий, боевые задания
по  охране  караванов  казались  совершенно   безопасными:  зенитка  нас  не
обстреливала, "мессера" сюда  не долетали, а все вражеские бомбардировщики и
торпедоносцы, завидев наши  Пе-3, немедленно сбрасывали  в море  бомбогруз и
удирали на запад, стараясь укрыться в облаках.
     Однако  невероятно сложная, резко меняющаяся заполярная погода  нанесла
значительный  урон  нашему  полку,  и несколько экипажей  навечно остались в
холодной купели Баренцева моря.
     О гибели двух из них хорошо и подробно рассказал наш однополчанин Павел
Цупко  в  книге  "Над  просторами  северных  морей"  (издательство  "Молодая
гвардия", 1981 г.). Я хочу только дополнить и рассказать  то, чего нет в той
книге.
     С аэродрома Ягодник вылетела пара Пе-3 для барражирования над конвоем в
горле  Белого  моря. После выполнения  задания  они должны  были  произвести
посадку  в Поное,  поэтому к ним  подсадили  еще и технический  персонал Оба
самолета,  участвуя  в  отражении   налета  вражеской  авиации  на  караван,
задержались  над  ним  и  отправились  на  аэродром  посадки,  когда  начали
сгущаться сумерки. Кроме того, резко ухудшилась видимость  наплыл туман  Оба
самолета разбились  и  экипажи погибли Один--капитана Кузина--при посадке на
аэродроме, второй--  сержанта Киселева--не долетев километров двадцать пять.
Связь с самолетом Петра  Васильевича Киселева,  на котором,  кроме  штурмана
лейтенанта  Семена   Григорьевича  Ананьева,  были  техник  звена   Владимир
Самойлович  Цеха и механик авиавооружения Безгин, прекратилась в тот момент,
когда,  по расчету  времени,  он уже пересек горло  Белого  моря и летел над
сушей. Летчики полка,  потрясенные гибелью опытного Кузина и  его товарищей,
нервничали, что из-за погоды не могут приступить к поиску второго пропавшего
самолета.
     На следующий день погода  несколько прояснилась и начались  интенсивные
поиски. Летали несколько самолетов По-2, но никаких следов аварии обнаружено
не было.
     Тайна гибели  второго  экипажа раскрылась только на  двенадцатый  день,
когда  оленеводы привезли на  аэродром  и передали в медпункт обессилевшего,
заросшего и обмороженного Владимира Цеху. У  него, единственного оставшегося
в живых, на  ногах и руках уже начиналась гангрена, и его срочно оперировали
в санчасти укрепрайона Корабельный.
     На следующий день  для  захоронения наших товарищей  была  организована
экспедиция,  в  которую  вошли  техники Николай  Екшурский, Павел Клюшников,
Семен Жучков и я. Сопровождаемые двумя  оленеводами, мы  отправились к месту
катастрофы.  По  дороге  мы  услышали печальную историю обнаружения останков
самолета.  Сын одного из  оленеводов, семнадцатилетний Алеша  Канев,  первым
обнаружил  непонятные предметы  на  горизонте  тундры  Подъехав поближе,  он
увидел  остатки   сгоревшего  самолета  Вдруг  из  отвалившегося  хвостового
оперения  вылез черный,  страшный человек,  он  что-то бормотал и,  протянув
руки, шел навстречу юноше. Алешу охватил страх, он побежал к оленьей упряжке
и быстро помчался на стойбище, где были его отец и еще два оленевода. Вскоре
они прибыли на место аварии, увидели на  хвостовом оперении красную звезду и
поняли,  что это  наш,  советский  самолет. Оленеводы  подобрали  бредившего
человека и доставили на аэродром
     Более тридцати километров мы прошли по заснеженному, но  еще мягкому  и
проваливавшемуся болотному мху и к вечеру увидели остатки скоростной машины,
коснувшейся  в  тумане  земной  поверхности.  В  этом  месте на  карте  была
обозначена небольшая возвышенность.
        132


     Картина  была  ужасная. На своем  сиденье  с бронированной  спинкой  за
штурвалом  сидел  обгоревший летчик, а  в  оторванном  фюзеляже на корточках
стоял обугленный  механик  Безгин.  Рядом  с ним лежали примятые  чехлы,  на
которых,  как мы догадались, лежал одиннадцать дней голодный и  обессиленный
Владимир  Цеха. Штурмана Семена Ананьева не было.  Мы  переночевали  в юрте,
которую  мгновенно  соорудили оленеводы из полуобгоревшего  парашюта. Они же
умудрились  угостить  нас  супом  из  свежей оленины. Но наша  трапеза  была
печальной.  Мы думали о наших  погибших товарищах  Штурмана  Ананьева, этого
мужественного  лейтенанта,  я знал еще  по  211  авиаполку во время боев  на
Украине. В  одном  из  боевых  вылетов летчик, с  которым летел Ананьев, был
ранен, потерял в воздухе сознание. Семен не растерялся,  быстро зафиксировал
штурвал, находящийся в его штурманской кабине самолета Су-2, и  выровнял уже
начинавшую крениться машину. Он  сумел привести  самолет на аэродром, трижды
пытался посадить Его заводили на  посадку по радио, но штурман был не обучен
этому и все наблюдавшие за  ним с минуты на минуту ждали катастрофы. Ананьев
мог бы  набрать высоту и  выпрыгнуть с парашютом, но он  не  хотел оставлять
раненого летчика и продолжал пытаться сесть. К  счастью  обоих,  на какое-то
время к летчику вернулось сознание. Слабеющей рукой он взял штурвал и с ходу
приземлил самолет. На пробеге он снова потерял сознание, но экипаж и самолет
были уже спасены.
     Мы сидели  в юрте  у  костерка  и думали,  где может быть  Ананьев.  Не
остался ли он жив, не ползет ли он где-нибудь, надеясь выйти на людей? Утром
я  направил в  разные  стороны  от  самолета  своих  товарищей,  а  сам стал
исследовать обломки машины.  И вдруг  под мотором я  увидел парашют.  Он был
почти весь  сгоревшим.  А  потом под  пеплом  я увидел руку. Это  был  Семен
Ананьев.
     Мы  зарыли  дорогих  однополчан в мерзлую  землю.  На могилу установили
часть кока, на котором я выцарапал имена погибших и тут же родившиеся стихи
     Потомки в мирный день придут сюда
     С моими встретиться бессмертными друзьями
     И всех, впечатанных в седую толщу льда,
     Рассмотрят удивленными глазами
     Эти  стихи  не   в  меньшей  степени   относятся  и   к  нашим   боевым
товарищам--английским, американским и  польским морякам и летчикам, погибшим
в Заполярье в нашей общей битве с фашизмом.




        И. М. УМАНСКИЙ
     о конвоях и о войне
     В период Великой Отечественной войны<sup>1</sup> 1941--45  гг. в боевой
деятельности  авиации  Северного  флота  и  Беломорской  флотилии  прикрытие
конвоев занимало очень большое место.  Пожалуй,  это была одна  из ос новных
задач  авиации флота. По существу, ни одна  из конвойных  операций,  будь то
союзные  или  внутренние  конвои,  не обходилась  без  участии  авиации, без
авиационного обеспечения перехода, без авиационного прикрытия.
     Авиационное   обеспечение--это   воздушная   разведка,  противолодочная
оборона конвоев, прикрытие  истребителями союзных конвоев в зоне их действия
для   отражения   налетов   авиации    противника,   удары   по   аэродромам
бомбардировочной авиации  противника, блокирование этих аэродромов, действия
по  боевым кораблям немцев нашей бомбардировочной, миноторпедной и штурмовой
авиацией  с целью  не допустить удары  этих кораблей по  нашим конвоям и ряд
других боевых задач, которые успешно выполняла авиация Северного флота.
     Кроме  того,  наша авиация активно  действовала  по  немецким  конвоям,
которые доставляли  своим  войскам  технику и  живую силу  в порты  Северной
Норвегии, а обратно вывозили руду в Германию.
     Союзные  конвои  из  портов Англии и  США в порты разгрузки  Мурманск и
Архангельск шли довольно  интенсивно. Уже  в августе  1941  г. прибыл первый
конвой. Затем в марте 1942 г. пришел PQ-13, в апреле-- PQ-14, в мае--PQ-15 и
PQ-16 и т. д.
     Эти конвои  на  своем  переходе  несли  определенные  потери от  ударов
подводных лодок и немецких бомбардировщиков. Но в основном эти потери были в
зоне союзников, еще до подхода в зону действия Северного флота.
     Чтобы ослабить авиацию  противника при  ее  действии по союзным конвоям
еще до  их подхода к нашей зоне  действия, авиация  Северного флота наносила
бомбардировочные удары по основным немецким аэродромам на Севере--Луостари и
Хебухтем. Нужно  сказать,  что  в этот период  до  середины  1942  г.  нашей
бомбардировочной авиации было явно недостаточно.
     Когда союзный конвой PQ-15 вошел в зону обеспечения Северного флота, на
его  прикрытие  вышли  летчики  95-го  полка  дальних истребителей Пе-3  под
командованием А. В. Жатькова. Обнаружив конвой, ко рабли охранения  которого
вели бой с немецкими торпедоносцами, залпами  реактивных снарядов по  немцам
они  внесли  замешательство  в  ряды  врага  и торпедоносцы  ушли,  поспешно
освободившись от своих торпед. Конвой благополучно прибыл в порт назначения.
     Особо  нужно сказать о  конвое  PQ-16. В зону  действия  истребительной
авиации  Северного флота он вошел 29 мая 1942 г. До этого  он имел потери--6
потопленных  транспортов,  в  основном, от авиации противника. На предельном
радиусе конвой начал прикрывать 95-й полк дальних истребителей,  а в ближней
зоне--2-й гвардейский полк Сафонова.
     Более суток наши самолеты барражировали  над конвоем, сопровождая его в
порт.  Летчики  вели  напряженнейшие  воздушные  бои  с  бом  бардировщиками
противника, не допуская  атак  по конвою. Немцы про вели 30 безуспешных атак
крупными силами своей авиации...  В этом бою, сбив три немецких самолета, 30
мая погиб дважды Герой Советско го Союза Б. Ф. Сафонов, летавший на самолете
"Киттихаук".  В  ходе  боя на его самолете  отказал  мотор. Он вынужден  был
садиться на  воду,  и самолет моментально  затонул. Лучший летчик  Северного
флота Б. Ф. Сафонов  за 11 месяцев  войны сбил 25 немецких самолетов лично и
14 самолетов  в группе. В  нашей  зоне конвой потерь не  имел и благополучно
прибыл в порт разгрузки.
     134


     Трагическая  судьба постигла  союзный  конвой PQ-17,  который вышел  из
Исландии 27 июня.  Конвой немцами был разгромлен и рассеян  еще до  входа  в
зону действия авиации Северного флота. Из 35 транспортов осталось только 11,
и те без  боевого охранения.  Эти  транспорты пооди-ночке  достигли  берегов
Новой Земли, и только  благодаря экипажам  95-го полка дальних истребителей,
которые  их  искали,  нашли  и  вели  бои  по   отражению  налетов  немецких
бомбардировщиков на них. Эти транспорты были  спасены и  достигли  советских
портов.    Летчики-североморцы   дрались    самоотверженно,   но   численное
превосходство  как в  истребительной, так  и в  бомбардировочной  авиации до
середины 1942 года было на стороне немцев.
     В связи с  предстоящими задачами по проверке все  возрастающих  союзных
конвоев  ставка  Верховного Главнокомандующего в июне  1942  г. направила  в
оперативное   подчинение   командующему   Северным   флотом  Особую  Морскую
Авиационную Группу  (ОМАГ)  в  составе пяти авиацион-ных  полков, из них три
бомбардировочных (35, 28 и 29-й на самолетах ДБ-Зф и пикировщиков Пе-2), два
истребительных полка (20 и 225-й на самолетах ЯК-1 и ЛАГГ-3), с базированием
в  районе Мурманска.  Кроме  того, в состав ОМАГ  были  включены  два  полка
дальних истребителей (95 и 13-й  на самолетах Пе-3), с базированием в районе
Архангельска. (Командующим ОМАГ был назначен генерал-майор Н. Т. Петрухин.
     Учитывая  важность предстоящих задач, командующему Северным флотом были
подчинены все  авиачасти Карельского фронта, которые участвовали в прикрытии
конвоев,  и  вся  истребительная  авиация  Архангельского  военного  округа.
Естественно, авиационная  обстановка  на  Северном флоте  резко  изменилась.
Почти вдвое увеличился состав воздушных сил на флоте. В результате  активных
боевых  действий  нашей  авиации  господство  в  воздухе  постепенно  начало
переходить на нашу сторону.
     Кроме прикрытия союзных конвоев, наша  авиация регулярно наносила удары
по  немецким  конвоям,  по аэродромам противника,  отражала  налеты на  наши
аэродромы и другие объекты флота и отражала налеты am Мурманск. Выполняя эти
задачи, летчики-североморцы проявляли -огромное мужество и героизм.
     20-й  истребительный  авиационный  полк,  который  входил  в  ОМАГ, был
сформирован в  марте 1942  года по штату  военного времени  в  составе  двух
эскадрилий  на самолетах ЯК-1  и был укомплектован летчиками, часть  которых
уже имела некоторый боевой опыт на Балтике, на Черном море и других фронтах.
В апреле 1942 года полк уже начал свою боевую деятельность в составе Ударной
авиагруппы  ставки  Верховного  Главнокомандующего (УАГСВГК)  на  Волховском
фронте, выполняя задачу по  выводу из окружения  2-й  армии в районе  Мясной
Бор--Кириши. После выполнения этой  задачи УАГСВГК была преобразована в ОМАГ
и перебазирована на Северный флот.
     В  июне 1942 года полк прибыл на аэродром Ваенга-1 и сразу же включился
в  боевую  работу  по  отражению  налетов  немецкой  авиации.  Уже  в первых
воздушных боях летчики 20-го полка Е. В. Петренко, Д. Кучеренко, В. В. Нужин
и В. Д. Бурматов открыли боевой счет полка на Севере. Только за один день 19
июня летчики провели три воздушных боя и сбили пять немецких самолетов.
     До  конца 1942 г. 20-й  полк  вел  активную и успешную боевую работу  в
составе  ОМАГ по отражению налетов на Мурманск и  другие объекты флота и  по
прикрытию конвоев. За несколько месяцев боевой деятельности в Заполярье полк
совершил около тысячи боевых вылетов,  провел 185 воздушных  боев,  сбил  27
немецких самолетов.
     В  конце  1942  г.  ОМАГ   был  расформирован  и  из  ее  состава  были
сформированы  две  дивизии: 5-я  бомбардировочная  и 6-я  истребительная.  В
декабре 1942 г. 20-й истребительный авиаполк передал свои  боевые самолеты и
небольшую   часть   летного  состава   в  225-й   ИАП  и  убыл  в   тыл  для
переформирования и получения новых самолетов.
     135


     В мае 1943 г. после  переформирования  мы вновь вернулись в Заполярье в
6-ю  авиадивизию  на  новых  скоростных  самолетах ЯК-9,  которые  по  своим
тактико-техническим  данным  и летным качествам  превосходили  все  немецкие
истребители, воевавшие на Севере.
     Полк прибыл с пополнением  летно-технического состава в штатном составе
трех истребительных  эскадрилий.  Летчики  с  большим  подъемом  вступили  в
напряженные бои на новых ЯКах  и в первых же боях добились успехов.  Старшие
лейтенанты К.  К- Мельдизин и А. П. Щипов,  капитан С.  В. Петренко сбили по
одному ME-109.
     16 июля летчики полка трижды  вылетали шестерками для снятия  воздушной
блокады противника с прифронтового аэродрома на Рыбачьем, откуда действовала
наша  группа  штурмовщиков  46-го  штурмового  авиаполка  А.  Н. Синицына  и
эскадрилья   истребителей  78-го  полка  капитана   Адонкина.  В  результате
многочисленных воздушных боев  наши летчики  сбили семь немецких  самолетов,
потеряв  при этом два своих.  Возвращаясь на свой аэродром,  группа, ведомая
старшим лейтенантом К. Мель-дизиным, сбила еще два ME-109. Воздушная блокада
с  аэродрома была  снята.  Впредь  немецкие самолеты  избегали  появляться в
районе нашего прифронтового аэродрома.
     Успешный бой провели летчики  20-го полка в день Военно-Морского Флота.
Выполняя  задачу прикрытия  пикировщиков  Пе-2,  наносящих  бомбовый удар по
немецкому конвою в  районе  мыса Эккерей, над которым барражировали двадцать
ME-109 и шесть ME-НО,  наши  летчики в  воздушном бою сбили четыре самолета.
Два сбил старший лейтенант Н. К. Кучеренко, еще два--страший лейтенант А. П.
Шипов. Пикировщики, выполнив свою задачу, вернулись без потерь.
     Очень напряженным  выдался боевой  день  18  августа  1943 года,  когда
летчики 20 и  78-го полков прикрывали  наши конвои, следовавшие из Кольского
залива  на  п-ов Средний  и  в восточном  направлении  до  Архангельска.  На
протяжении всего дня  летчики отражали многократные налеты более шестидесяти
немецких самолетов, не допустив их к кораблям конвоя. В этих боях отличились
летчики 20-го  полка К. Мельдизин, Шипов, Нужин и Денисов, сбившие каждый по
одному  ME-109. Группа А. К. Тарасова  во время прикрытия конвоя провела три
воздушных  боя  и сбила  два  "Фокке-Вульфа"  и  два  ME-109.  Группа  А. П.
Губардина сбила пять немецких самолетов.
     Страницей  мужества,  дерзости  и  мастерства  вошло  в летопись  побед
североморцев  22  августа  1943 года, когда по  плану, разработанному штабом
военно-воздушных   сил   Северного  флота,   был   нанесен  удар  по  логову
врага--немецкому аэродрому Луостари, на  котором  было сосредоточено большое
количество самолетов и который имел сильную противовоздушную оборону.
     Главную ударную силу составляли  четырнадцать экипажей 46-го штурмового
полка. Для их прикрытия было  выделено тридцать истребителей 20, 27 и 255-го
истребительных   полков.   Мне   было   поручено   командовать   в   воздухе
истребительным прикрытием.
     Операция  прошла успешно.  Несмотря на сильный  зенитный огонь, которым
немцы   встретили  нас,  и   противодействие  немецких  истребителей,  нашим
штурмовщикам  удалось отлично  выполнить свою задачу. Аэродром  был  затянут
дымом от взрывов бомб и от горящих на аэродроме самолетов и других объектов.
     А  тем  временем  наши истребители  связали  отточенным  воздушным боем
немецких истребителей и, умело взаимодействуя между собой в группах, нанесли
им  значительный  урон.  Немцы в  воздушном  бою  с  североморцами  потеряли
пятнадцать  самолетов.  Много  самолетов  было  уничтожено  штурмовиками  на
аэродроме.  Все наши  самолеты без потерь вернулись на свой аэродром. В этом
бою отличились летчики 20-го ИАП  П. Р.  Гонтарь, А.  А.  Малиновский, М. Д.
Никиткж, А. П. Губардин, К. К. Мельдизин, И. В. Томашевский и А. П. Шипов.
     Интересный эпизод произошел в конце сентября 1943 года. После
     136



     длительного  перерыва  немцы  вновь попытались  нанести  бомбоштурмовые
налеты по Мурманску  и объектам флота.  С этой целью 23 сентября трш  группы
"мессершмитов", с  некоторым  временным интервалом друг  от друга, появились
над нашей территорией, но ни одна  из них до цели не  дошла. Первую  десятку
ME-109 встретили летчики,  ведомые  командиром эскадрильи 2-го  гвардейского
полка Амосовым, и преградили им путь. Немцы вынуждены были сбросить бомбы на
сопки и повернуть  обратно, т. к. с подвешенными бомбами  воздушный  бой они
вести не могут.
     Две  другие  группы отбил... один североморец.  Это  был командир звена
20-го полка ст. лейтенант Каюм Константинович Мельдизин на самолете ЯК-9. Он
в  это  время  выполнял  задание по  облету самолета после ремонта  в районе
аэродрома. Еще издали он заметил какие-то самолеты над горизонтом. Чьи  они,
он не знал. Мельдизин пошел на сближение с резким набором высоты. Будучи сам
незамеченным,  он сверху хорошо разглядел восьмерку ME-109,  которые  шли  к
цели.  Мельдизин молниеносно сверху обстрелял весь  фронт  "мессеров".  Один
самолет тут  же  загорелся и  пошел к земле.  Другие,  ошеломленные  дерзкой
атакой, стали сбрасывать бомбы и  разворачиваться назад,  а  Мельдизин взмыл
вверх для того,  чтобы выбрать новую цель, но от  повторной атаки отказался,
так как увидел новую подходящую группу "сто  девятых" и пошел навстречу этой
группе самолетов.  Неожиданной для  немцев  атакой он  сбил ведущего,  затем
развернулся и обрушил свой огонь на очередную цель. Повторилось то же самое,
что и  с  предыдущей группой. Немцы  побросали  бомбы на  сопки  и повернули
назад,  не рискуя  вступать в бой с подвешенными  бомбами.  Сам же Мельдизин
вернулся  на свой аэродром без повреждений  с  задания по "облету"  самолета
после  ремонта.  При подходе к  аэродрому на бреющем полете он, по традиции,
очередью из своих пулеметов возвестил о победном бое.
     Может показаться, что все это сказки. Но это  было действительно так. Я
хорошо  знал Мельдизина.  Это  был летчик неудержимой  храбрости  и  отваги,
человек нелегкой судьбы. Он  всегда был нацелен на поиск врага в воздухе. Он
шел  на  любые  рискованные  задания. Однажды,  получив задание  на разведку
аэродрома  Луостари, он по  своей  инициативе сбросил на середину  аэродрома
вымпел с вызовом на воздушный поединок  любого немецкого аса.  Не оправдывая
его поступок, еще раз подчеркну, что это  был  характер летчика-истребителя,
как  говорится, летчик  от бога. За короткий  промежуток времени  он  сбил в
воздушных  боях восемь  самолетов  противника.  Мельдизин нелепо  погиб  при
случайном  столкновении с самолетом в  облаках. За  подвиги  в  годы Великой
Отечественной  войны командир  звена  20-го  истребительного  полка  старший
лейтенант Каюм Мельдизин навечно зачислен в списки полка.
     Всем  известен подвиг  экипажа  бомбардировщика  капитана  Н. Гастелло,
который  в  июне 1941  года направил  свой  подбитый и  охваченный  пламенем
самолет на скопление немецких танков, автомашин и бензоцистерн, взорвавшихся
вместе  с  самолетом. Но,  наверное,  не  все знают,  что подвиг экипажа  Н.
Гастелло в период Великой  Отечественной войны был повторен 503 раза, причем
как на суше, так  и  на  море.  Штурмовиками--286 раз,  бомбардировщиками  и
торпедоносцами--119 раз и истребителями--98  раз. Подобные  примеры были и в
авиации  Северного  флота. 29  февраля  1944 года летчик-истребитель  225-го
полка лейтенант А. Ф. Горбачев при штурме аэродрома  Луостари, будучи подбит
зенитным снарядом,  не прекращая  огня,  ринулся  туда,  откуда зенитка вела
огонь. Обломки самолета вместе с вражескими пушками взметнулись вверх.
     23 апреля 1944  года парторг эскадрильи 46-го штурмового полка  капитан
И.  Б. Катунин был ведущим восьми  ИЛ-2. При атаке  немецкого транспорта  от
попадания снаряда в его самолете загорелся  мотор. Катунин приказал  бросать
бомбы с пикирования и  первый, на  горящем  самолете, вошел в пике и сбросил
бомбы по транспорту. Самолет Катунина,. направленный  его  твердой рукой, не
выходя из пике, таранил огромный
     137


     транспорт  Сильный   взрыв  потряс  все  вокруг.  Всем  членам  экипажа
посмертно присвоено звание Героев Советского Союза.
     15 октября 1944  года Североморская авиация наносила удары по  вышедшим
из Киркенеса немецким конвоям, груженым войсками  и боевой техникой. В одном
из вылетов удар  наносила эскадрилья низких  торпедоносцев 9-го гвардейского
полка. Ее вел командир  полка подполковник Б. П.  Сыромятников. Незадолго до
рубежа сброса торпед в результате попадания зенитного снаряда в его самолете
загорелся левый мотор, но он продолжал идти на цель. При подходе к цели  еще
один снаряд  попал в  его машину, загорелся  второй мотор.  Но  от  горящего
самолета отделилась одна торпеда,  затем на  минимальной дистанции  до  цели
отделилась  вторая торпеда,  раздался  взрыв,  и  транспорт с  развороченным
бортом быстро  погрузился в воду, а  горящий  самолет тут же  рухнул в море.
Всем членам экипажа присвоено звание Героев Советского Союза.
     Аналогичный подвиг  в апреле  1943 года  совершил заместитель командира
эскадрильи того же полка капитан В. Н. Киселев. Атакуя немецкий транспорт на
горящем  самолете, он  выдержал боевой курс, успел  сбро-&bull;сить  по цели
торпеду  и  потопил  транспорт,  а  сам тут  же  погиб. Всему экипажу  также
посмертно присвоено звание Героев Советского Союза.
     Хорошо  известен подвиг  летчика-истребителя Маресьева, которому  после
ранения  были ампутированы  ноги, но он  нашел  в себе  мужество на протезах
продолжать успешно воевать с немцами на истребителе.
     Подвиг  Маресьева  также многократно был  повторен,  в  том  числе  и в
авиации Северного  флога.  Во  2-м гвардейском полку  этот  подвиг  совершил
капитан  Захар  Сорокин, который, будучи на протезе,  сбил четыре  самолета,
прибавив их к пяти ранее сбитым. Ему также присвоено звание Героя Советского
Союза.
     Командир  эскадрильи 20-го полка капитан П. Р. Гонтарь в  1943 году был
ранен  в  воздушном бою над Рыбачьим.  Ему ампутировали ступню.  Он  получил
инвалидность  и  был списан с летной  работы  и отправлен в  тыл. Однако  он
добился  возвращения  в  строй  и  с  протезом успешно продолжал  воевать на
самолете ЯК-9 до конца войны. Свой  последний боевой вылет он совершил 7 мая
1945  г. вместе  со мной уже на Балтике, в составе 9-й штурмовой дивизии при
нанесении  бомбо-штурмового  налета  по  скоплению  немецких  плавсредств  с
войсками в порту Рене, на острове Борнхольм (Дания).
     Молодой летчик 20-го  ИАП А. П.  Лапин в конце 1942  г. в воздушном бою
был ранен в ногу. Ему  ампутировали ступню и  списали в тыл по инвалидности.
Но  он не хотел мириться с такой судьбой.  После лечения,  долгих мытарств и
отказов военкомата и медиков в возвращении в  свою часть на летную работу он
самостоятельно,  без медицинских  документов,  с  моего  согласия  прибыл  с
протезом  в мае  1943 года в полк.  Я его зачислил в боевой состав полка, не
спросив разрешения у своего командования. Вывез его на ЯКе, ввел в строй,  и
он успешно стал выполнять боевые задания на самолете ЯК-9. Он отлично воевал
и  к  концу  войны сбил девять немецких  самолетов. После  войны он закончил
Военно-воздушную академию и долго еще продолжал служить в авиации, уже не на
летной  работе,  на  Черноморском  флоте. Сейчас А.  П.  Лапин  живет  в  г.
Севастополе
     Летный  состав 20-го ИАП составлял  дружный,  боевой  коллектив.  То же
самое нужно сказать об инженерно-техническом составе и всех службах полка. Я
горжусь своим  полком, которым командовал со  дня его  формирования и до мая
1944 года,  когда  меня  назначили  командиром  53-го  смешанного  авиаполка
Беломорской военной флотилии в Иоканьге.
     В полку выросли Герои Советского Союза: Александр Шипов, сбивший десять
немецких  самолетов, и Алексей Тарасов, сбивший десять самолетов. Ему в 1944
году  трудящиеся  г.  Нарьян-Мара  вручили как личный  подарок самолет ЯК-9,
приобретенный на средства, собранные горожанами. На этом самолете Тарасов до
конца войны продолжал успешно
     138


     воевать. Героем  стал и Евгений Петренко, сбивший пятнадцать самолетов.
Все они прослужили в 20-м полку с момента его формирования и до конца войны.
,
     Павел Сахаров также с начала формирования служил в 20-м полку, а в 1944
году был  переведен с повышением в 78-й ИАП и уже там  получил звание  Героя
Советского Союза.
     Молодые летчики  Владимир  Бурматов  и  Петр Рассадкин в  начале  войны
получили  первый боевой  опыт в 20-м полку, а  затем были переведены в 255-й
ИАП и уже там получили звания Героев Советского Союза.
     Кроме упомянутых,  заслуживают большой признательности летчики Швечков,
сбивший девять самолетов, Куренок--сбил восемь самолетов,
     A. Малиновский--сбил семь самолетов, совершил 350 боевых вылетов,
     Н. Зимин--сбил шесть самолетов, в том числе знаменитого немецкого
     аса майора Мебуса, Е. Демидов--сбил шесть самолетов, Г. Дмитрии сбил
     шесть самолетов. Летчики А. Овсянкин, Шодин, Питрин, А. Белов, Н. Кры
     лов, Н. Соколов, И. Кужанов, А. Губардин, И. Гончаренко, М. Никитюк,
     B. Денисов, Борданов, В. Фадеев, В. Нужин, В. Быстрое и др. также
     имели значительные успехи и добросовестно выполняли свой воинский
     долг.
     Трудно  перечислить  всех  летчиков  полка,   но  все  они  заслуживают
признательности за их ратный труд.
     Если вернуться  к конвойным  операциям, то  мне очень запомнился  такой
эпизод.  Конвой  PQ-14,  который  в  конце сентября  1942  года  выходил  из
Мурманска в  Англию,  20-й  полк прикрывал дежурством на аэродроме, так  как
авиация противника боевую активность к нему не проявляла. Однако 27 сентября
группа  бомбардировщиков  Ю-88  в  сопровождении  истребителей  ME-109  была
зафиксирована  на высоте 6000 метров курсом на  Мурманск  с севера. Наш полк
был поднят по тревоге. Вылетали  мелкими группами, по готовности.  Я взлетел
первым в  паре  с  ведомым  летчиком Нужиным.  Набрав  6000 метров, я увидел
группу Ю-88 на встречных курсах, а выше и впереди их--6 истребителей ME-109.
Я прекрасно видел  отделившуюся пару ME-109, которые заходили на меня, чтобы
сорвать  мою  атаку бомбардировщиков, но я вынужден  был те обращать  на них
внимания, так как нам была поставлена категорическая  задача--любой ценой не
допустить бомбовый удар по кораблям выходящего конвоя. Мы с  ведомым Нужиным
открыли огонь по бомбардировщикам на встречных курсах со всех огневых точек,
до максимального сближения  Ю-88 с  нарушенным  боевым порядком  тут же,  не
доходя до цели,  начали  сбрасывать  свои бомбы, и в  этот момент я сам  был
атакован истребителями  противника  и сбит.  Мой  самолет с перебитым  рулем
высоты перешел в отвесное пикирование. С огромным физическим напряжением  на
высоте примерно  2000 метров мне  удалось вывалиться  из кабины. Мой ведомый
пикировал одновременно со  мной. Он,  как мне  потом объяснил,  думал, что я
что-то заметил внизу и  поэтому пикирую.  Но когда  он  увидел,  что у  меня
сорвало фонарь кабины, он понял, что мой самолет неуправляем. Спустился я на
парашюте среди высоких скалистых сопок в болото, откуда меня через некоторое
время извлекли механики из находящихся неподалеку полевых мастерских. Конвой
PQ-14 потерь от бомбардировщиков не имел, наша задача была выполнена.
     К слову сказать, это был мой третий  вынужденный прыжок из горящего или
неуправляемого  самолета за время  войны.  Первый раз  это случилось  еще  в
сентябре  1941  года  под Ленинградом,  когда  я семеркой  самолетов  ЛАГГ-3
штурмовал  немецкую  мотомехколонну, рвавшуюся  к Ленинграду.  От  попадания
немецкого  снаряда  мой  самолет загорелся. Я  выпрыгнул  на  малой  высоте,
спустился  на  парашюте  в  лес и  трое  суток  добирался пешком  до  своего
аэродрома по уже занятой немцами территории.
     А  второй раз--21 сентября  того же года, при  отражении массированного
налета на главную базу флота Кронштадт 60-ти немецких бомбар-
     139


     дировщиков. В этом бою зенитный  снаряд  нашей  же  зенитки попал в мой
самолет.  Я, раненный  в  голову  осколками  снаряда,  успел  выпрыгнуть  иэ
неуправляемого  самолета  и  на  высоте более  100 метров  раскрыл парашют и
приводнился в  Финском заливе.  Через  час  пребывания  в холодной воде меня
подобрал катер МО и отправили в Кронштадтский госпиталь.
     За весь период  боевой  деятельности  на Севере  летчиками  20-го полка
сбито 186 самолетов противника и 38  самолетов  повреждено.  Полк  обеспечил
истребительным  прикрытием  потопление  штурмовиками, бомбардит  ровщиками и
торпедоносцами 201 вражеского корабля, в том числе 30  транспортов и  одного
миноносца; обеспечил  уничтожение большого  числа  самолетов  на  аэродромах
Финляндии и Норвегии, а также живой силы и техники противника.
     За весь период боевых действий полк  имел свои потери--27 летчиков и 44
самолета.
     За боевые заслуги  20-й истребительный полк  награжден орденом Красного
Знамени и удостоен почетного наименования "Киркенесский", Весь личный состав
полка награжден правительственными наградами.


        В. М. ГУСЕВ
        ПОСЛЕДНИЙ КОНВОЙ
     46 лет  назад, 25 апреля 1945 года, два самолета "Каталина" с небольшим
интервалом друг от друга взлетели с воды из губы Грязной в Кольском заливе и
взяли  курс  на северо-запад. Густая мгла  плотно  охватила самолеты со всех
сторон:  ни неба, ни моря не было видно. Было  три часа ночи. Летели вслепую
по приборам.  "Каталины" все дальше и дальше улетали от берега без  бортовых
сигнальных огней. Только на приборных досках у пилотов, штурманов и радистов
тускло  светились  лампочки подсветки.  Радисты  самолетов  соблюдали полное
радиомолчание, чтобы не обнаружить себя и идущий конвой. Но они  четко несли
свою радиовахту на  борту  самолетов, напряженно вслушиваясь в разноголосицу
эфира.
     Самолеты, как большие летучие мыши, скользили в этой кромешной тьме. Но
вод  едва  забрезжил  рассвет,   черное  покрывало  ночи  стало   постепенно
отступать.  Когда  рассеялась  ночная мгла,  то  под  самолетами  локазалось
Баренцево   море.   Вид  его   не   радовал:   оно   было  свинцово-тем-ным,
неприветливым. Видимый горизонт раздвинулся до шести-семи кило-метров,  и на
всем этом пространстве вода куталась в легкое покрывало из пара. Сквозь него
просвечивала рябь темной  воды.  Небо  постепенно  прояснялось,  стала четче
вырисовываться нижняя граница горизонта. Пилотировать стало легче,  самолеты
поднялись повыше--до тысячи метров, условия полета улучшились.
     Приближалось  расчетное  время встречи конвоя. Вскоре правее  курса  из
утренней  дымки  стало  выплывать черное  облако.  Первым  об  этом  доложил
командиру экипажа  капитану  С. В.  Соколу  штурман лейтенант  Иванов: "Вижу
дымы!  Конвой  справа!" Кораблей  и транспортов за пеленой дымки еще не было
видно. По мере  приближения  самолетов к черному облаку, на темно-сером фоне
воды стали различаться буруны  кораблей  охранения,  потом  их  узкие  серые
корпуса. Корабли шли  уступом,  образуя  внешнее  кольцо  охранения.  За ним
показалось  второе,  а  дальше  вытянулись  в  два  ряда   нещадно  дымившие
транспорты.  Встреча  с конвоем произошла!  Нам же, экипажам двух  самолетов
"Каталина",  предстояло в течение нескольких часов сопровождать его, охраняя
от  преследования  и  нападения  подводных  лодок  и  самолетов  противника.
"Каталины" пролетели на  видимости кораблей охранения, обменявшись условными
сигналами "свой--чужой", развернулись  на  север,  зашли  с северо-запада  и
разошлись по своим зонам патрулирования.
     Экипаж  старшего лейтенанта Прохорова пошел по малому  кругу,  ближе  к
конвою,  капитана Сокола--по большому, просматривая дальние подходы к конвою
немецких лодок и самолетов. Барражирование началось.
     Вот  уже несколько  часов пара  "Каталин" висит в воздухе над  конвоем,
совершая  облет по малому  и большим кругам. Крейсерская  скорость  самолета
"Каталина"  около  360  км/ч.  Чтобы  вести  наблюдение  в  таких  условиях,
требуется  большое  напряжение  сил и  опыт.  Штурман лейтенант Иванов ведет
наблюдение из своей кабины, расположенной в носу самолета. Командир  экипажа
капитан Сокол и второй  пилот краснофлотец С. Гордиенко--со своих  пилотских
мест.  Воздушные  стрелки--мотористы  младший  сержант  Линьков  и   старший
краснофлотец  А.  Кагодей--из   блистеров--больших  выпуклых  иллюминаторов,
расположенных по  обоим  бортам, держа  наготове спаренные  крупнокалиберные
пулеметы.  Даже  бортмеханик старшина Беседин,  находясь  в  пилоне, который
соединяет плоскость самолета с фюзеляжем-лодкой, не только следит за работой
моторов, но и ведет наблюдение за происходящим вокруг.  И  радист, отрываясь
от радиолокационного тубуса, время от времени поглядывает в иллюминатор.
     141


     До боли  в глазах, до ломоты в шее  всматривается  весь экипаж вниз,  в
морскую рябь и воздушное пространство. Иногда самолет входит в полосу тумана
или снежного заряда, видимость исчезает, самолет  начинает  потряхивать. Для
членов экипажа такие минуты служат небольшой передышкой уставшим глазам, а у
пилотов все внимание сосредотачивается  на приборной доске. Но вот видимость
улучшается и наблюдение продолжается, все идет своим чередом.
     Тяжелые погодные  условия, многочасовое  однообразие патрулирования над
конвоем  сильно утомляют  и изматывают летчиков  и членов  экипажа,  но  они
продолжают летать, внимательно  следя за обстановкой  на  море и в  воздухе.
Внизу,  окутанный  дымами, мирно  движется  конвой.  Двумя колоннами друг за
другом по морю плывут 24  больших  транспорта. По обе стороны от транспортов
на параллельных курсах идут небольшие военные корабли охранения.
     Шла  вторая половина  апреля  1945 года. Противник уже не  предпринимал
активных  действий против союзных конвоев. Оперативная обстановка в квадрате
конвоя  была  относительно спокойной. Несмотря  на  это,  экипажи  самолетов
"Каталина"  всегда  были  начеку.   В  точно  назначенное   время   в   зоне
патрулирования появилась новая  пара  "Каталин". Поприветствовав  друг друга
традиционным  покачиванием  крыльев, самолеты  расстались,  приняв  охранную
вахту.
     Сокол  и  Прохоров  улетели  на свою  базу  и  благополучно  произвели!
посадку.  Наш  полет  продолжался  7 часов  35  минут.  В целом,  он  прошел
спокойно. Немецкая  авиация  и подводные  лодки  так и не рискнули атаковать
конвой, но воздушное наблюдение за ними не снималось. За ночь конвой подошел
к  Кильдинскому  плесу  и стал  втягиваться в Кольский залив, направляясь  в
Мурманск. На  следующий  день  24  транспорта  и  около  полусотни  кораблей
охранения  бросили  якоря  на  рейдах  Кольского  залива. Сотни  тысяч  тонн
ценнейших  военных  грузов,  находящихся  в  трюмах пароходов,  благополучно
прибыли в порт назначения.
     Для экипажа капитана С. В. Сокола это был последний конвой,  который мы
сопровождали.  В  моей  летной  книжке появилась  очень  коротенькая запись:
"25.04.45. Противолодочное охранение конвоя--7 часов 35 минут, самолет ПБН-1
"Каталина".
     Командующий Северным флотом А. Г. Головко в этот день в  своем дневнике
сделал запись' "25  апреля  1945 г. Очередной конвой пришел 25  апреля. Тому
предшествовал  усиленный противолодочный  поиск, в котором участвовали  пять
английских  корветов,  наши  "Каталины"  и  большие охотники.  Самолеты,  по
достоверным данным,  потопили  одну лодку и  серьезно  повредили  еще  одну.
Конвой встретили своевременно".
     И  побежали из Мурманского порта железнодорожные составы в глубь страны
с военными грузами, необходимыми для окончательного разгрома врага.



     н. с. коряковский РЫБАКИ СЕВЕРА В ГОДЫ ВОЙНЫ
     После окончания первого рейса, траулер РТ-88 "Печерец"  вышел в море 17
июня  1941  г.  Капитаном на  нем шел  Хохлин  Антон  Георгиевич,  a  вторым
штурманом--автор  этих  строк.  Через  сутки  пришли  в  район   промысла  и
приступили к вылову рыбы. Уловы были от пяти до десяти тонн за подъем. Утром
19   июня   в   районе   промысла  пролетел   самолет   шарового  цвета  без
опознавательных  знаков, курсом с севера на запад.  Вечером такой же самолет
прошел над береговой чертой, курсом на запад.
     В  ночь с  21  на 22 июня  дежурную  вахту  связи по флоту  нес  радист
Явтушенко  Александр  Семенович,