Федор Петрович Полынин. Боевые маршруты --------------------------------------------------------------------------- Проект "Военная литература": militera.lib.ru Издание: Полынин Ф.П., Боевые маршруты. М., Воениздат, 1972. Книга в сети: http://militera.lib.ru/memo/russian/polynin/index.html ? http://militera.lib.ru/memo/russian/polynin/index.html Иллюстрации: http://militera.lib.ru/memo/russian/polynin/ill.html OCR, корректура, оформление: Hoaxer (hoaxer@mail.ru) --------------------------------------------------------------------------- \1\ Так обозначены номера страниц. Номер страницы предшествует самой странице. Аннотация издательства: Автор книги - генерал-полковник авиации, известный советский летчик и военачальник. Боевое крещение он получил еще в небе Китая, когда вместе с другими нашими добровольцами помогал китайскому народу бороться против японских интервентов. В Великую Отечественную войну Ф.П. Полынин командовал авиационной дивизией, авиацией Брянского фронта, воздушной армией. Экипажи самолетов, которые он водил в бой, вписали не одну героическую страницу в боевую летопись наших Военно-Воздушных Сил. Автор пишет о подвигах не только летчиков, штурманов, стрелков-радистов, но и о тех, кто самоотверженно трудился на земле, готовя машины к полету. ПЛЕМЯ КРЫЛАТЫХ Кто из новобранцев не испытывал трепетного волнения, когда впервые переступал порог воинской части. Ведь отныне он вооруженный защитник Родины, страж мирного труда своего народа, а казарма, где его так приветливо встретили, станет надолго родным домом. Подобное чувство испытал и я, оказавшись осенью 1928 года в 101-м стрелковом полку. Часть эта входила в состав Самаро-Ульяновской дивизии, прославившейся в боях за Родину в годы гражданской войны. Все здесь, казалось, еще дышало боевой революционной романтикой. И мы, новички, были горды тем, что нам посчастливилось служить в соединении, имеющем богатые боевые традиции. Служба моя началась в полковой школе, которая готовила для своей дивизии командиров взводов. Учебное время было спланировано настолько плотно, что порой с трудом удавалось выкроить считанные минуты для того, чтобы написать письмо домой. Но на трудности никто не сетовал. Каждый понимал: программа обширная, значит, надо заниматься в полную силу. Прошло три месяца. Однажды вечером, когда я с товарищами готовился к очередным экзаменам, в класс вошел посыльный и объявил: - Курсант Полынин! Военком вызывает. В школе меня избрали секретарем комсомольской организации, и с военкомом Карнауховым мне приходилось общаться довольно часто. То поручит провести беседу, то посоветует, какой вопрос следовало бы обсудить с комсомольцами. Политработник он был опытный и постоянно наставлял нас, молодых. \4\ Однако на этот раз причина вызова оказалась иной. Внимательно посмотрев на меня, военком приветливо улыбнулся и спросил: - Хочешь стать летчиком? Я даже растерялся от неожиданности. Раньше у меня было такое желание, но, когда начал учиться в полковой школе, оно вроде бы прошло. И вдруг предлагают перейти в авиацию! Что ответить? - Всего одно место выделили, - продолжал военком, заметив мое смущение. - Посоветовались мы с командиром и решили рекомендовать тебя. Парень ты крепкий, волевой. Таким только и летать. А профессия интересная, у авиации большое будущее. Карнаухов с увлечением начал рисовать эти перспективы. И ему было о чем рассказать. Отечественная авиация стремительно развивалась. Возводились новые самолетостроительные и моторостроительные заводы, открывались аэроклубы и военные учебные заведения. Среди молодежи большой размах получили планеризм и парашютный спорт. На всю страну зазвучали имена талантливых конструкторов крылатых машин - Н. Н. Поликарпова, А. Н. Туполева, Д. М. Григоровича. Добровольно возникшее Общество друзей Воздушного флота (ОДВФ) провело сбор средств на строительство самолетов. Развитие авиации стало всенародным делом. Этого требовали как хозяйственные, так и оборонные интересы страны. Разумеется, прогресс наблюдался и в развитии других родов войск. А несколько позже, в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) от 15 июля 1929 года "О состоянии обороны СССР", развернулась техническая и организационная перестройка всей Красной Армии. Но особое внимание партия уделяла тогда авиации. С захватывающим интересом следили советские люди за дальними перелетами своих соколов. Я. Н. Моисеев на отечественном самолете прокладывает воздушный мост между Москвой и Тегераном, а П. X. Межерауп совершает стремительный скачок из Москвы в Анкару. М. М. Громов на самолете АНТ-3 "Пролетарий" приводит в изумление Европу, облетев вкруговую ряд стран. В 1927 году С. А. Шестаков выполняет сверхдальний по тому времени перелет Москва - Токио - Москва. Начинается освоение Арктики с воздуха. Б. Г. Чухновский и М. С. Бабушкин летят над северными льдами, \5\ чтобы спасти экипаж потерпевшего аварию дирижабля "Италия". Никакой лекции о достижениях советской авиации Карнаухов, конечно, не собирался мне читать. Он просто по душам поговорил со мной, ободрил, когда я высказал сомнение: хватит ли у меня общеобразовательных знаний для освоения сложной техники. Как я потом благодарил комиссара за то, что он открыл мне дорогу в небо. Еду в Самару. Там вместе с другими кандидатами прохожу отборочную комиссию. После окружной пришлось пройти еще центральную комиссию - уже в самой объединенной школе летчиков и техников, которая находилась в Вольске. И на этот раз все обошлось благополучно. Кандидатам, ставшим курсантами, сразу же выдали авиационное обмундирование. Подошел к зеркалу, взглянул на голубые петлицы с эмблемами и невольно улыбнулся: чем не летчик?! Мысленно я уже парил выше орлов, по пока это были только мечты. Разместили нас в одном из помещений бывшего кадетского корпуса. Спали мы на застеленном соломой полу. Что поделаешь, многого тогда недоставало. Учебные классы приводили в порядок сами, аэродром тоже. В выходные дни строем шли на аэродром, выравнивали лопатами летное поле, рыли канавы для стока воды, котлованы под цистерны с горючим. На трудности никто не сетовал. Каждый понимал: все делаем для себя. Вольская объединенная школа летчиков и техников была организована в 1928 году. Первым ее начальником стал опытный командир Федор Иванович Жаров, награжденный в гражданскую войну орденом Красного Знамени. Его помощником по политической части был И. И. Михайлов - старый политработник, большой души человек. К нему мы шли, как к отцу родному, со всеми своими радостями и горестями. Обширными знаниями и твердой волей отличался заместитель начальника училища по общим вопросам, он же начальник учебного отдела Негродов. Руководители школы и преподаватели частенько заходили к нам в общежитие. Я старался учиться прилежно. Прямо скажу, такие предметы, как конструкция самолетов и двигателей, физика, математика, английский язык, давались мне нелегко. Сказывалось отсутствие систематизированных знаний. Приходилось заниматься по выходным дням. К первой \6\ трудности добавилась новая: меня зачислили в группу, которую должны были выпустить досрочно. Я отказался от увольнений в город, порой недосыпал, но теоретический курс осилил не хуже других. Преподаватели вкладывали в учебный процесс, как говорится, всю душу. Особенно запомнились мне Е. Т. Сорокин, В. Я. Шадрин, К. А. Ниселовский, П. С. Селян-кин, К. Д. Ильинский, С. М. Андронов (бывший связной Чапаевской дивизии). С постоянным интересом слушались лекции по теории полета и воздухоплавания, с которыми выступал Сапунов, награжденный в гражданскую войну орденом Красного Знамени. Преподаватель истории партии Сологубов любил подкреплять теоретические положения яркими примерами, показывающими героизм советских людей в борьбе за утверждение и становление рабоче-крестьянской власти. В гражданскую войну он был лихим кавалеристом и удостоен ордена Красного Знамени. Таким преподавателям, как Сапунов и Сологубов, мы благодарны не только за науку. Они воспитали в нас настоящую любовь к воинской службе, научили стойко переносить всякие трудности. Весной, когда мы закончили теоретический курс, учебный процесс переместился на аэродром. Практические занятия проходили под руководством начальника учебно-летного отдела Авалиани, командира отряда Ревенкова, а также опытных инструкторов Демидова, Егназарова, Буянского, Седыки, Скороходова. Они и определяли нашу пригодность к летной службе. Начали с рулежек. До сих пор помню, как впервые сел в кабину самолета, запустил мотор и... порулил. Увлекшись, не заметил, как добавил газу. - Что ты делаешь? - сквозь стрекот мотора послышался крик инструктора Седыки. Он бежал следом, выразительно размахивая кулаком. Пришлось сбросить газ. Мне показалось, что мой наставник волнуется напрасно. Ведь на учебных самолетах "Авро" (его чаще называли "Аврушка") половина обшивки на плоскостях была содрана. Так что при всем моем желании я не мог подняться в воздух. - Ошалел? - набросился на меня инструктор. - Приказано рулить не быстрее пешехода, а ты вскачь пустился. Марш из кабины. \7\ Но пока в самолет садился другой курсант, Седыки поостыл. - Ладно! - сказал он примирительно. - Грех не велик. Впредь будь осмотрительнее. Теперь место в кабине занял Акопян. У нас все любили этого веселого парня. Учился он не хуже других, а вот с рулежкой не клеилось. Видимо, держался очень скованно, и поэтому движения ручкой получались нервными, резкими. Сегодня у него была вторая попытка научиться рулить самолет. - Веди себя спокойнее, - наставлял его инструктор. - Смотри на горизонт, а не на приборную доску. Пока она тебе ни к чему. И вот самолет с рокотом сорвался с места. Но двинулся он не по прямой, как требовал инструктор, а к той окраине аэродрома, которая примыкала к оврагу. - Чертова перечница, - бросил инструктор свое любимое ругательство, которым незлобиво награждал любого, кто допускал ошибки. - Куда тебя понесло? Ай, не видишь? Самолет между тем приближался к оврагу. Но вот он неожиданно развернулся и ткнулся носом в землю. Из-под карбюратора потекло горючее. Побледневший Акопян выскочил из кабины и что-то несвязно доложил. - Бензин, бензин закрой! - прикрикнул на него Седыки. - Я же закрыл, - пролепетал вконец растерявшийся курсант. На самом деле он забыл об этом, и, пока инструктор распекал его, самолет вспыхнул. Языки пламени быстро перебросились на фюзеляж и плоскости. Мы бросились тушить огонь, но где там! Через несколько минут от машины почти ничего не осталось. С аэродрома возвращались словно с похорон. Жаль было и самолет, и Акопяна, которого вскоре отчислили из школы. По окончании рулежной программы каждый курсант должен был дважды подняться с инструктором в воздух. Полеты назывались ознакомительными. Курсанты знакомились с новой для них обстановкой, а наставники проверяли прочность наших нервов. Выполнив несколько фигур сложного пилотажа, они после приземления участливо спрашивали: \8\ - Ну как? Если курсант отвечал уверенно, бодро, инструктор снисходительно похлопывал его по плечу и хвалил: - Молодец. Будешь летчиком. С растерявшимся был другой разговор. Это своеобразное психологическое испытание помогало затем инструкторам лучше учитывать индивидуальные особенности курсантов в практике их обучения. Закончив первоначальное теоретическое обучение в Вольске, мы переехали в Оренбург, в 3-ю объединенную школу летчиков и летчиков-наблюдателей. Командовал ею комдив Федор Алексеевич Астахов - старейший авиатор страны, ставший впоследствии маршалом авиации. Комиссаром был Головко. Массивный учебный корпус возвышался на берегу Урала. Оттуда Зауральная роща казалась оазисом в безбрежном степном просторе. Над этой землей, по весне усыпанной маками, а летом трескающейся от жары, нам предстояло учиться летному мастерству. Мы жили в палатках прямо на аэродроме. Полеты начинались рано, до восхода солнца. Эти часы были самыми благоприятными. Потом начинался нестерпимый зной, нередко поднимался ветер, который нес тучи пыли, застилавшие горизонт. Когда жара спадала, снова шли к самолетам, под руководством своих инструкторов занимались пилотажем. Программа была напряженной, требовала и от нас, и особенно от инструкторов больших усилий. Я хорошо помню многих наших наставников. Командира эскадрильи Смагу, командиров отрядов Серегина, Паценко, Поспелова, инструкторов Тимофеева, Богачева, Сузи, Голодяева, Белецкого, Вашкелиса, Титова, Носова, Ратникова, Михайлова и других. Мы учились у них не только искусству управлять самолетом, а перенимали все лучшее, что свойственно было их характеру. Когда мы освоили учебный У-1 ("Авро"), нас перевели на боевой самолет Р-1, один из строгих в управлении. Он обладал значительно большей скоростью и маневренностью. Однажды, когда у нас проходили обычные полеты, на аэродром вместе с начальником школы прибыл высокого \9\ роста военный летчик. У него был зоркий взгляд, уверенные движения. На его гимнастерке красовался орден Красного Знамени. - Кто это? - спросил я у командира звена Зубова. - Алкснис, - ответил он. - Из Москвы. Тогда я еще не знал, какую видную роль играет и будет играть этот человек в развитии Красного воздушного флота. В те годы он был заместителем начальника Управления ВВС Красной Армии, затем стал начальником управления, членом Реввоенсовета Республики. Яков Иванович пристально следил за подготовкой авиационных кадров, часто бывал на аэродромах, учил других и сам учился у более опытных товарищей. В Оренбургскую школу Алкснис прибыл как председатель государственной комиссии. В ее состав входили видные авиационные военачальники, известные летчики. Был там, в частности, Яков Николаевич Моисеев, о котором говорилось выше, герой гражданской войны, заслуженный летчик-испытатель. Он погиб при катастрофе самолета-гиганта "Максим Горький". Старые авиаторы хорошо знали и Петра Христофоровича Межераупа, имя которого прозвучало в 1926 году после перелета Москва - Анкара. Вместе с ним тогда летали на самолете Р-1 "Красная Звезда" механик Голованов и журналист М. Колычев. В числе инспектирующих мы впервые увидели Михаила Михайловича Громова, совершившего впоследствии легендарный перелет через Северный полюс в Америку, Анатолия Васильевича Ляпидевского, будущего героя челюскинской эпопеи, и многих других. Курсанты построились перед ангаром, не успев даже стряхнуть пыль со своих комбинезонов. Размашистым шагом Алкснис подошел к нам, поздоровался, спросил, как идет учеба, какие испытываем трудности. Затем он вытащил из кармана гимнастерки листок бумажки, бегло посмотрел на него и скомандовал: - Курсант Баннов! Три шага вперед! Баннов слыл способным, но ершистым парнем, и за эту строптивость его нередко наказывали. Особенно часто ему доставалось от старшины Федотова. - Откуда родом? - спросил Алкснис. - Из Самары. - Кто отец? \10\ - Железнодорожник. - Мне доложили, что в своей группе вы самый недисциплинированный курсант. Верно? - Никак нет, - без тени смущения ответил Баннов. - Но у вас три взыскания. Чем вы это объясните? - Старшина придирается, - отчеканил, курсант. Алкснис внимательно посмотрел на него и скупо улыбнулся. Заулыбались и мы. - Старшина - ваш начальник, - строго заметил Алкснис, - и вы должны ему подчиняться. Летчик без дисциплины - не летчик. Авиация разболтанности не терпит. А вас, товарищ Астахов, - повернулся он в сторону начальника школы, - попрошу: если курсант Баннов еще получит хотя бы одно взыскание-отчислить. (Баннов потом успешно окончил школу и стал хорошим летчиком.) Мы разошлись по своим группам и долго потом обсуждали встречу с Алкснисом. Мы поняли, что у такого, как он, требовательного начальника рука не дрогнет отчислить из авиации нарушителя установленных порядков. Алкснис и инспектора сначала проверили технику пилотирования у руководящего и инструкторского состава школы, а затем настал и наш черед. Меня проверял инспектор ВВС Ильин. - Летает как бог, - лаконично отзывались о нем знавшие его летчики. Сел он в инструкторскую кабину и спокойно сказал: - Разрешаю выруливать на взлет! Я взлетел и выполнил, как положено, заданные упражнения. Не скажу, чтобы растерялся, но некоторая скованность была. Когда приземлились, инспектор сказал: - Полет выполнен нормально. Но надо энергичнее действовать рулями. В бою, товарищ курсант, медлительность может стоить жизни. Вечером в общежитии только и разговоров было о приехавших к нам товарищах. То, что рассказывали об Алкснисе ветераны школы, звучало, как легенда. Он, например, в прошлом пехотный командир, научился летному делу за три месяца. А нам, курсантам, на это отводится три года. Позже мне не раз приходилось встречаться с Алкснисом, слушать его выступления. И всегда я поражался силе его характера, целеустремленности, энергии и эрудиции. Он сделал много для развития отечественной \11\ авиации, для подготовки квалифицированных летных и инженерно-технических кадров. Оренбургская 3-я военная школа летчиков и летчиков-наблюдателей пользовалась особым вниманием со стороны Алксниса. Он бывал там не раз. Школа располагала отличными кадрами преподавателей и инструкторов. Кстати отметим, что это учебное заведение существует и поныне. Из его стен вышли такие выдающиеся летчики, как В. Чкалов, Ю. Гагарин, дважды Герои Советского Союза С. Грицевец, Т. Бегельдинов, С. Луганский, Л. Беда, И. Воробьев, В. Осипов, А. Смирнов, И. Полбин, Е. Федоров, В. Мыхлик, знаменитый парашютист К. Кайтанов, Герои Советского Союза А. Серов, М. Карпухин, и многие другие. Вместе со мной в этой школе учились Н. И. Акулин, ставший впоследствии заместителем командующего воздушной армией; Герой Советского Союза В. В. Зеленцов, командовавший во время Великой Отечественной войны 20-й резервной воздушной армией, затем он был заместителем начальника главного штаба Войск ПВО страны; В. М. Бочаров, проявивший себя в Испании и получивший звание Героя Советского Союза, А. Ковалевский, С. Н. Аптоненок, Е. Я. Шимко, А. И. Губенко и многие другие известные летчики. * * * Оренбургскую школу я закончил успешно и в числе других ее выпускников (С. Антоненок, А. Ковалевский, Е. Шимко, М. Чернухин, А. Хлебников) получил назначение в Военно-воздушную академию имени Н. Е. Жуковского на должность инструктора летного обучения. Тогда это было единственное в стране высшее авиационное военно-учебное заведение. Руководил им известный авиационный деятель С. Г. Хорьков, которого в 1933 году сменил А. И. Тодорский. История академии неразрывно связана с развитием военно-научной мысли в области авиации, становлением и совершенствованием Военно-Воздушных Сил. Она являлась как бы центром, вокруг которого группировались выдающиеся ученые, авиационные конструкторы, инженеры, рождались новые идеи. В свое время здесь работали ученики профессора Н. Е. Жуковского - Б. С. Стечкин, В. П. Ветчинкин, Б. Н. Юрьев и другие корифеи \12\ науки. В стенах академии получили образование почти все известные авиационные конструкторы, в том числе С. В. Ильюшин, В, Ф. Болховитинов, А. С. Яковлев, А. И. Микоян. Академия готовила не только специалистов высокой квалификации, но и разрабатывала основные принципы организации Военно-Воздушных Сил, их боевого применения, вооружала методическими знаниями и навыками преподавательский и инструкторский состав школ и училищ. Она была родоначальницей всего нового, что потом находило применение в авиационной практике. Академия росла вместе со страной, и те процессы, которые происходили в промышленности, науке, самолетостроении, естественно, находили свое отражение в ее работе. В 1928 году, например, на вооружение ВВС РККА стал поступать тяжелый бомбардировщик ТБ-1 - первый в мире свободно несущий моноплан. Примерно в то же время создается бомбардировщик ТБ-3 - самый тяжелый сухопутный самолет в мире. Ясно, что это вызвало изменение в профиле подготовки будущих инженеров, которым предстояло эксплуатировать эти машины, заставило подумать о способах использования их в бою. То же самое относится и к самолетам-истребителям. В 30-х годах на вооружение начал поступать истребитель И-5, имевший максимальную скорость около 300 км в час. Сейчас, в век реактивных самолетов и сверхзвуковых скоростей полета, такая цифра вызывает улыбку. Но тогда это было большое достижение. Именно своей скоростью И-5 выдвинулся на первое место в мире. В 30-х годах создаются двухместный самолет-разведчик и легкий бомбардировщик Р-5 конструкции Н. Н. Поликарпова. Эта машина долгое время считалась лучшим самолетом такого типа и у пас, и за рубежом. В 1923 году в академии был учрежден цикл военных дисциплин, которые вели такие теоретики и практики авиационного дела, как Ф. Ф. Новицкий, С. Н. Покровский, Е. Н. Татарченко, В. К. Токаревский, Н. Я. Яцук. В мае 1925 года при академии началось формирование воздухоплавательного отряда. В 1930 году создается учебная эскадрилья в составе 30 самолетов Р-1. В 1931 году она преобразуется в учебную авиационную группу. Слушатели здесь обучались уже на многих типах самолетов - Р-1, Р-5, ТБ-1, И-3, И-5, СБ и других. \13\ В 1933 году на базе группы создается авиационная бригада. В ней-то и проходили учебно-летную и техническую подготовку слушатели командного и инженерного факультетов академии. Это соединение не раз участвовало в учениях, проводимых ВВС страны и ВВС Московского военного округа. Без бригады не обходился ни один авиационный парад в Москве. Базировалась она на Центральном аэродроме имени М. В. Фрунзе, а на лето перелетала под Серпухов в лагеря. Бригадой вначале командовал старейший летчик Н. К. Логинов, требовательный и заботливый начальник. Его сменил Кармелюк, окончивший оперативный факультет этого же учебного заведения. Немного жесткий, но справедливый, он навел в соединении еще более строгий порядок. После Кармелюка бригаду долгое время возглавлял комбриг А. П. Ионов - спокойный, уравновешенный человек, много времени уделявший методической подготовке командиров отрядов. Его брат тогда преподавал в академии тактику ВВС. Военным комиссаром много лет подряд был активный участник гражданской войны, старейший политработник Майсюк Константин Самойлович. К нему мы обращались, как говорится, в ночь и за полночь и всегда получали помощь. Академия поддерживала тесную связь с войсками, живо откликалась на все их запросы. Сочетание теории и практики благотворно сказывалось на подготовке авиационных кадров. В академию принимали только коммунистов и комсомольцев. Наряду с молодежью здесь учились также опытные командиры и политработники, участники гражданской войны. В 1931 году, например, они составляли половину нового контингента слушателей. Преподавателями командного факультета в 30-40-х годах работали преимущественно люди из войск, талантливые командиры, участники боев, обладавшие опытом руководства крупными соединениями. Можно назвать, например, начальника ВВС Балтийского флота В. Д. Авсюкевича, начальника штаба Московского военного округа Е. А. Шиловского, начальников штабов ВВС округов П. И. Малиновского и А. И. Богданова. К чтению лекций часто привлекался руководящий состав штаба ВВС. \14\ В 1927 году при академии были созданы курсы усовершенствования начсостава, а в 1928 году - курсы усовершенствования высшего начальствующего состава Воздушного флота. Эти курсы сыграли важную роль в подготовке руководящих кадров ВВС. В свое время их закончили маршалы авиации Ф. А. Астахов, В. А. Судец и другие. В 30-х годах высшую академическую подготовку получили К. А. Вершинин, П. Ф. Жигарев, С. И. Руденко, С. К. Горюнов, Г. А. Ворожейкин, С. Ф. Жаворонков, С. А. Красовский, С. А. Худяков, Н. П. Каманин. Все они стали потом генералами и маршалами авиации. На оперативном факультете учились Ф. Я. Фалалеев, Р. К. Ратауш, А. И. Залевский, П. И. Пумпур, Б. А. Туржанский и многие другие известные военачальники. Вот с какой категорией слушателей предстояло работать нам, молодым инструкторам. В Москву мы прибыли в мае 1931 года. Без труда разыскали академию, представились командиру авиационной группы Н. К. Логинову и военкому К. С. Майсюку. Не скрою: каждый из нас хоть и гордился оказанным доверием, но в душе побаивался за свое будущее. Одно дело - обучать курсантов в школе (там ты и по возрасту старше, и в жизни поопытнее своих учеников) и совсем другое - в академии. Здесь слушатели тебе в отцы годятся, перед их житейским опытом ты выглядишь неоперившимся птенцом. Когда мы высказали свои опасения командиру авиаотряда Григорию Степановичу Скрягину, он постарался нас успокоить. - Не бойтесь. Держитесь увереннее. На самолете вы учителя и командиры и будьте к слушателям потребовательнее. Кстати, какой сегодня день? Пятница? - Скрягин зачем-то посмотрел на часы. - Даю вам два дня на устройство личных дел, а в понедельник являйтесь на аэродром, будем летать. Скрягин, как мы потом убедились, был человеком дела. Он и сам попусту времени не терял, и приучал к этому других. Разместились мы в общежитии на Ленинградском шоссе. В воскресенье познакомились с Москвой, а в понедельник явились на аэродром. Там нам сразу же устроили проверку, но каждый из нас прошел ее с честью: \15\ в школе мы получили действительно солидную летную практику. Проверяющие остались довольны нашей подготовкой и пожелали нам удачи. Две недели мы "работали на себя", знакомились с районом полетов, изучали различные наставления. Требования к инструкторам предъявлялись жесткие. Следовало прежде всего на память изучить все подходы к Москве в радиусе 100-150 км (населенные пункты, дороги, наиболее характерные ориентиры и т. д.). С этим мы справились успешно. В июне прибыли на аэродром наши ученики. Это были степенные люди, в большинстве своем высший командный состав. Разделили их на отделения и группы, закрепили за инструкторами. Моя группа насчитывала пять человек. Слушатели оказались прилежными, старательными, с первых же дней у меня установился с ними хороший деловой контакт. Они понимали, что в методике я пока не ахти как силен, и прощали мне неизбежные на первых порах погрешности. Зато в технике пилотирования я был авторитетом для них, они внимательно слушали мои объяснения, тщательно следили за показом в воздухе. Со многими из них, в частности с Н. Селезневым, А. Беляковым, А. Залевским, А. Плешаковым, Б. Теплинским, М. Никольским, мы стали потом добрыми друзьями. Инструкторская работа оказалась нелегкой. С каждым слушателем приходилось по нескольку раз в день подниматься в воздух, по возвращении подробно разбирать его действия. Но мы не жаловались на трудности, сознавая высокую ответственность за порученное дело. Упражнения в воздухе выполнялись разнообразные. Одно из них - полет на связь - особенно нравилось слушателям, но кое-кому доставляло огорчения. Суть состояла в том, чтобы снизиться, пролететь над привязанной между колышками веревочкой, на которой укреплен пакет, захватить его выпущенной из самолета "кошкой" и доставить по назначению. Помню, у слушателя С. Панова не получалось это упражнение. То он запоздает выпустить "кошку", то захваченный пакет вдруг сорвется. Уж как я только не помогал ему - все безуспешно. Панов пришел в отчаяние. И передо мной неудобно, и неудовлетворительную оценку получать не хочется. \16\ Накануне зачетов он отвел меня в сторону от группы и, краснея, тихо проговорил: - Товарищ инструктор, поймайте этой чертовой кошкой пакет за меня. Это упражнение испортит мне перед выпуском всю дальнейшую биографию. Я ответил не сразу, но умоляющий взгляд слушателя вынудил меня согласиться. Понимал, что поступаю нехорошо, но жалость к человеку взяла верх. Позже Панов сам научился с блеском выполнять злополучное упражнение по связи. Учебу в академии он закончил успешно, стал большим командиром и позже, видимо, не раз с улыбкой вспоминал эту школьную ребяческую проделку. В академии мы не только учили полетам других, но и учились сами. Для нас, инструкторов, командование разработало особую программу-минимум, которая включала лекции и по аэродинамике, и по тактике, и по оперативному искусству. Проводились также практические занятия. Все это расширяло кругозор, помогало в работе со слушателями. Кроме того, мы осваивали новые самолеты, разрабатывали приемы их боевого использования, не раз принимали участие в больших учениях и маневрах. На одном из таких учений экипажу нашего самолета приказали установить место сосредоточения конницы "противника". Стояла зима, "боевые действия" развивались в лесистой местности. Вылетавшие до нас экипажи обнаружить конницу не смогли. В густых, покрытых инеем лесных массивах ее действительно было нелегко разыскать. Штурманом в моем экипаже летал Федор Коровин - опытный специалист и прекрасный педагог. Он мог по известным только ему приметам, как говорится, отыскать даже иголку в стоге сена. И вот вылетаем на задание. Под районом, где, по нашим предположениям, должен скрываться "противник", снижаемся и начинаем методически "прочесывать" квадрат за квадратом. Долго мы летали, наконец, на окраине одного из лесных массивов видим между деревьями на снегу какие-то тени. Стоп. Пройдемся еще раз над этим местом. Внимательно всматриваемся и теперь уже отчетливо различаем покрытых белыми попонами лошадей. Возвращаемся на аэродром, докладываем командиру авиационной бригады Кармелюку о результатах воздушной \17\ разведки. Тот, в свою очередь, передает по телефону полученные сведения в наземные войска. На второй день на аэродром приехал Алкснис. За успешное выполнение задания он наградил несколько экипажей, в том числе и наш. Своим полетом на разведку мы как бы утвердили его во мнении, которое он старался внушить общевойсковым командирам, что без авиации в современной войне не обойтись. * * * Полеты со слушателями проводились на Центральном аэродроме. Здесь же базировались некоторые другие части, в частности ЦАГИ, подразделения научно-исследовательского института ВВС, школы спецслужб и другие. На аэродроме обычно собирался весь цвет тогдашней авиации. Здесь я познакомился со многими, ставшими впоследствии знаменитыми авиаторами: В. Чкаловым, М. Громовым, А. Анисимовым, Г. Байдуковым, И. Михеевым, В. Коккинаки. В свободное от полетов время летчики и штурманы собирались в кружок позади самолетов и вели непринужденные разговоры. Рассказывались комические истории, выдвигались фантастические "прожекты". Мы, молодежь, с жадностью слушали старых авиационных "волков", невольно заражались их неистощимой энергией, смелостью поисков. Они всегда стремились к новому, неизведанному со страстью, свойственной людям, которые до самозабвения любят свою профессию, экспериментировали, нередко шли на риск, чтобы "выведать" у техники скрытые резервы, подсказать конструкторам новые идеи, воплощение которых повысило бы боевые возможности самолетов. В этих разговорах мы черпали немало полезного для себя, как губка, впитывали новые знания и проверенный практикой опыт. Однажды во время перекура Валерий Чкалов рассказал о любопытном эксперименте, проделанном им на истребителе. - Когда выводишь самолет на петлю и увидишь горизонт - отдай ручку от себя и ты почувствуешь удивительно приятное ощущение, - с жаром говорил он. - Фигуру эту я окрестил "колокол". Меня заинтересовал эксперимент Чкалова, и я решил повторить его. Штурману Коровину я, конечно, не сказал \18\ о своем намерении: боялся, будет возражать. Полетели в зону номер 2, которая находилась над Октябрьским Полем (тогда это был пустырь). И вот я решаюсь на самолете Р-1 испробовать то, что Чкалов проделал на истребителе. Мой самолет выполнить этих эволюции, конечно, не смог и камнем пошел к земле. Выступил пот, нервы напряжены до предела. Земля приближается с невероятной быстротой, а машина не слушается меня, не выходит в линию горизонтального полета. Представляю состояние штурмана. Катастрофа казалась неминуемой. Лишь в каких-то тридцати метрах от земли машина как бы нехотя стала занимать горизонтальное положение и с ревом пронеслась над кучами мусора. От сердца отлегло. Я смахнул с лица холодный пот, потянул штурвал на себя, набрал нужную высоту и взял курс на аэродром. - Дура, - обругал меня Чкалов, когда я рассказал ему об этом, едва не ставшем роковым полете. - Разве можно рисковать? Я тебе говорил об истребителе, а ты чего удумал? Да и высота требуется не ниже трех с половиной тысяч, а ты и до двух не дотянул. Полет этот я запомнил на всю жизнь. Чкалов был куда опытнее меня, и если он решался на какой-то эксперимент, то выполнял его со строгим расчетом. А я об этом не подумал. С тех пор мы с Валерием стали большими друзьями. И если он делился с нами, молодыми пилотами, какими-то соображениями о новых пилотажных фигурах, то тут же по-товарищески предупреждал, что можно делать, а чего нельзя. Однажды подходит ко мне Витя Муравьев, такой же молодой инструктор, как и я. Вид у него растерянный, шлем сдвинут на глаза. - Что делать? - спрашивает. - Только что был у командира отряда. Тот сказал: "Будешь проверять технику пилотирования Чкалова". - Чкалова? - невольно вырвалось у меня. Такой признанный пилот-новатор, и вдруг его будет проверять вчерашний безусый курсант. Как потом выяснилось, Чкалов допустил в воздухе очередное "художество", его на время отстранили от полетов, и вот сейчас, после перерыва, лететь с ним поручили Вите Муравьеву. Я понимал \19\ состояние товарища, но не мог посоветовать ему ничего вразумительного. А в это время к нам уже подходил своей медвежьей, вразвалочку, походкой сам Чкалов. Положил тяжелую ручищу на узенькое плечико Вити Муравьева и этак добродушно говорит: - Ну что, полетели? Витя еще более растерялся, посмотрел страдальчески на меня, будто прося защиты, и молча направился к стоявшему неподалеку самолету. Когда они приземлились, Чкалов, улыбаясь, посоветовал Вите: - Ставь за полет "тройку". - Почему "тройку"? - воспротивился Муравьев. - Вы же, Валерий Павлович, пилотировали отменно. - А ты слушай, что тебе старшие говорят. "Тройку", и ни на балл больше. Так надо. Понял? С Витей мы потом долго смеялись над очередной незлобивой выходкой Чкалова. А Вите с тех пор Валерии Павлович, как старший, оказывал особые знаки внимания. Начальником Центрального аэродрома имени Фрунзе много лет работал Зиновий Николаевич Райвичер, старейший летчик, награжденный в гражданскую войну двумя орденами Красного Знамени. Он любил порядок и строго взыскивал с тех, кто нарушал его. Райвичеру подчинялись все летные части, находившиеся на аэродроме. Без централизованной, сосредоточенной в одних руках власти тут нельзя было обойтись. Однажды меня и Георгия Байдукова назначили руководить полетами. Он - ответственный от научно-исследовательского института, а я - его помощник от академии. На дворе трескучий мороз, метет поземка и ветер пронизывает до костей. Тогда ведь не было теплых стартовых домиков, как сейчас. Руководитель полетов, стартер, финишер стояли открыто, на семи ветрах и дирижировали самолетами не с помощью радио, а флажками, голосом, а то и просто руками. Когда в полетах наступила пауза, Байдуков и говорит: - Поди погрейся. Надо будет - позову. Ушел я в домик, наслаждаюсь теплом. Проходит час, а может и больше, - никто не вызывает. Меня начинает \20\ одолевать беспокойство. Прихожу на старт, спрашиваю у механика: - Где Байдуков? - Байдукова вызвали, и он куда-то уехал. Пришлось взять на себя роль руководителя полетов. Приближался вечер. Плановая таблица была выполнена, и я закрыл полеты. Но, не успел дойти до домика - слышу вверху, в стороне гудит самолет. В это время пошел снег, и рассмотреть приближающуюся машину было невозможно. Я тут же бегом возвратился и приказал выложить посадочный знак. Самолет приземлился, но мне все равно дали взбучку за то, что раньше времени ушел со старта. Одним из отрядов авиационной бригады командовал Фегерваре - венгр по национальности. Был он худощав, всегда ровен и вежлив в обращении. Небольшой акцент, с которым Фегерваре произносил слова, придавал его речи особую привлекательность. Дело было летом, стояли мы в лагерях под Серпуховом у деревни Липецы. Подходит как-то к нему миловидная молодая женщина и чуть не со слезами на глазах умоляет: - Ну научите меня летать. Ну, пожалуйста... - Не могу я этого сделать, уважаемая. Не могу. Авиация боевая, а вы хотите, чтобы я посадил в самолет женщину, - отбивался от нее Фегерваре. - Я все это понимаю, - не унималась она. - Но сделайте исключение, прошу вас. Это была ныне всем известная летчица Валентина Гризодубова. - Ну что мне с вами делать? - искренне сожалел Фегерваре. - Узнает начальство - не сдобровать. В конце концов командир отряда сдался и разрешил после основных полетов провезти Валентину на По-2. Она оказалась на редкость способной, быстро переняла приемы управления самолетом, уверенно взлетала и садилась. Вскоре ее выпустили самостоятельно и порекомендовали продолжить учебу в одном из подразделений ГВФ. Туда же, в ГВФ, за какую-то очередную провинность на время откомандировали и В.П. Чкалова. Он возил там парашютистов и принял живейшее участие в устройстве летной судьбы Вали Гризодубовой. В мае 1932 года состоялся воздушный парад. В нем \21\ участвовала и наша авиабригада. Прошел он успешно. В небе Москвы промчались самолеты разного назначения - истребители, легкие и тяжелые бомбардировщики, разведчики. Авиационные заводы, построенные в годы индустриализации страны, выпускали уже отличные по тому времени машины. Участников парада пригласили в Кремль. На встречу пришли члены Политбюро во главе с И. В. Сталиным. Сталин высоко отозвался о мастерстве летчиков и штурманов, много теплых слов сказал об авиации вообще. На следующий день состоялся смотр авиационной техники. На Центральном аэродроме выстроились рядами самолеты различных марок. Я впервые видел такое огромное количество машин, собранных вместе. Это было величественное зрелище, невольно вызывавшее гордость и восхищение. Первым из гостей на аэродром прибыл А. М. Горький. На нем был легкий плащ и широкополая черная шляпа. Летчики, техники, механики тотчас же окружили любимого писателя. Кто-то воскликнул: - Горькому слово! Все дружно зааплодировали. Горький поправил галстук, окинул взглядом выстроившиеся по линеечке самолеты, и глаза его повлажнели. - Какая мощь! - с придыханием сказал он, вынимая из кармана носовой платок. - Посмотрел на вас, и сердце радостью захлестнуло. Какие у вас одухотворенные лица. Эх, говорить я не умею, - с волжским акцентом подвел он итог своей до предела краткой речи. - Лучше я о вас напишу. Позже прибыли руководители партии и правительства во главе с И. В. Сталиным, иностранные делегации, присутствовавшие на первомайском празднике. Мы застыли у своих самолетов, одетые в новенькие синие комбинезоны. Я стоял со своим экипажем у ТБ-3 (тяжелый бомбардировщик конструкции А. Н. Туполева), на котором мы вчера, в день первомайского торжества, пролетали над Москвой, Красной площадью. В сердце все еще ликовал праздник. \22\ В НЕБЕ КИТАЯ  Начало зимы в 1933 году было морозным и вьюжным. Ветер свободно гулял по широкому полю Центрального аэродрома, наметая снежные подушки на взлетно-посадочной полосе. Красноармейцы едва успевали срыть сугробы в одном месте, как они появлялись в другом. И опять приходилось запрягать сивку-бурку (как назвали наш единственный трактор), чтобы разровнять поле. И отменять полеты было крайне нежелательно: каждый потерянный час ставил под удар и без того напряженный график подготовки слушателей. Уставали не только аэродромщики, но и мы, инструкторы. Полеты нужно было разобрать, а затем начиналась подготовка к очередному учебному дню. В один из таких суматошных дней меня вызвали к дежурному по полетам на оперативный пункт. Там я увидел незнакомого человека в штатском пальто и шапке-ушанке. Поздоровавшись, он сухо сказал, что по распоряжению командира бригады я должен сейчас поехать с ним. - Но ведь на старте моя группа осталась, - ответил я. - Пусть вас это не беспокоит. Слушателям скажут, что делать. Сев в автомобиль, я удивленно подумал: что за человек меня пригласил? Куда? К чему такая таинственность? Машина свернула в один из переулков и вскоре остановилась перед небольшим кирпичным домом. Незнакомец открыл дверь, и я вошел вслед за ним. В комнате сидели двое. Одного из них я узнал сразу. Это был начальник отдела кадров УВВС Гайдукевич Леонтий Семенович. Вторым при знакомстве оказался политработник Чернов. Перед ними лежало мое личное дело. У меня сразу мелькнула догадка: речь, видимо, пойдет о переводе на другую должность. \23\ - Нравится инструкторская работа? - просто спросил Чернов. - Привык, - ответил я уклончиво. - Да и работа интересная. - Мы и не хотим лишить вас этой интересной работы, - слегка улыбнувшись, отозвался собеседник. - Только намерены предложить ее в другом месте. Где - узнаете позже. Согласны? - Я человек военный, - отвечаю. - Куда прикажут - туда и поеду. - Это дело сугубо добровольное, никто вас неволить не посмеет. Женаты? - Пока холост. - Это уже лучше, - заметил тот незнакомец, который приезжал за мной. Пока мы беседовали, в комнату один за другим входили хорошо знакомые мне люди: Сергей Антоненок, инструктор-летчик из нашей же бригады, мой однокашник, летчик Трофим Тюрин, штурман Александр Хватов, два техника из научно-исследовательского института ВВС - Сергей Тарахтунов и Павел Кузьмин. "Значит, поеду не один", - подумал я, и на душе сразу стало как-то веселее. Когда все вызванные товарищи в принципе согласились на поездку, нам сказали, что речь идет о Китае. Советское правительство из чувства интернациональной солидарности с китайским народом решило оказать ему необходимую помощь в борьбе с японскими милитаристами. Оно намерено, в частности, послать туда инструкторов для подготовки местных летных кадров, которых в Китае пока нет, создать там школу. Каждый из нас сразу же заявил о готовности честно и до конца выполнить свой интернациональный долг. На следующий день нас принял Ян Карлович Берзин, о котором мне многое было уже известно. Я знал, что родился он в Латвии, в бедной крестьянской семье, с юных лет посвятил себя борьбе за свободу и счастье народа, неоднократно подвергался арестам. В 1906 году его за большевистскую пропаганду приговорили к смертной казни, которую потом заменили длительным тюремным заключением. Ян Карлович отбывал ссылку в Сибири, проводил большую разъяснительную работу среди окопных солдат в первую мировую империалистическую войну, \24\ сражался с юнкерами, в феврале 1917 года штурмовал Зимний. Ян Карлович навсегда связал свою жизнь с Красной Армией. В декабре 1920 года его переводят в разведорга-ны, а с 1924 года он возглавляет Разведуправление РККА. В 1935 году Я. К. Берзин назначается вначале помощником, затем заместителем командующего Особой Дальневосточной армией. Позже он в качестве старшего военного советника едет в республиканскую Испанию, а, возвратившись оттуда, вновь становится начальником Разведывательного управления РККА. Вот этот-то легендарный человек и должен был нас принять. Входим в его кабинет. Он встает из-за стола и каждому тепло пожимает руку. У него коротко остриженные седые волосы, живые, выразительные глаза на волевом энергичном лице. Острым изучающим взглядом Берзин посмотрел на нас, словно желая убедиться, все ли готовы к выполнению трудного задания, и тепло, по-отечески улыбнулся. Значит, никто не вызывал у него сомнений. - Работать в незнакомой стране очень нелегко, - задумчиво сказал Ян Карлович и, кратко охарактеризовав трудности, с которыми мы можем встретиться, прямо поставил вопрос: - Кто не хочет или, может быть, боится - скажите прямо. Вас не неволят. Никто из нас, конечно, не отказался от поездки в Китай. На прощание Берзин коротко напутствовал нас: - Родина на вас надеется. Будьте достойны этого доверия. ...На Восток выехали вечером. Для нас выделили два купе в поезде дальнего следования. О билетах не пришлось беспокоиться: их вручили заранее. До Семипалатинска поезд тащился чуть ли не неделю. За это время мы успели лучше познакомиться друг с другом. Одеты мы были во все гражданское, внимание к себе старались ничем не привлекать. Лишь глубокой ночью, когда все уже спали, позволяли себе перекинуться несколькими словами о предстоящих делах. Вопрос что-то нас ждет, волновал каждого. Как летчики мы чувствовали себя уверенно, как инструкторы - тоже. Больше всего беспокоило незнание китайского языка. А ведь с помощью одних пальцев научить летному делу крайне трудно. \25\ - Э, да что толковать, -успокаивал нас никогда не унывающий Сергей Тарахтунов, - Обстановка на месте подскажет, что делать. Верно, Трофим? - Тюрин улыбнулся и согласно кивнул головой. В Семипалатинске мы сошли с поезда, разыскали китайское консульство, оформили соответствующие документы и на другой день отправились дальше. В пути началась пурга, да такая, что ни зги не видно. Снежные заряды яростно били в окна вагона, в вентиляционных люках свистел ветер. Температура в купе упала чуть ли не до нуля. Мы надели на себя все, что хранилось в чемоданах, но согреться не могли. Поезд шел по Туркестано-Сибирской железной дороге, незадолго перед этим сданной в эксплуатацию. "Турксиб", как тогда называли крупнейшую новостройку страны, соединил два богатейших экономических района - Сибирь и Среднюю Азию. Мы сошли на маленькой станции Аягуз, затерявшейся в бескрайней степи. Там нас уже ждали. На ночевку нас разместили в холодном деревянном бараке. Мне, как старшему группы, вручили пакет. Я разорвал конверт и прочитал лаконичное распоряжение: "Собрать самолеты Р-5 и быть готовыми к перелету". - А где они? - спрашиваю встретивших нас товарищей. - Тут, неподалеку от станции. На следующий день с трудом откопали занесенные снегом деревянные ящики, в которых находились части разобранных самолетов. Работать в летном обмундировании было неудобно, и мы попросили достать нам валенки, полушубки и теплые перчатки. Трудились с утра до позднего вечера на тридцатиградусном морозе. Когда при необходимости приходилось снимать перчатки, пальцы буквально прикипали к металлу. Наконец машины были собраны и поставлены на лыжи. Чтобы не сорвало ветром, закрепили их тросами. Потом заправили баки топливом. ...Когда немного прояснилось и ветер стих, я поочередно облетал самолеты. Никаких недостатков не обнаружилось. Да и не мудрено: техники были опытными, они. работали в научно-исследовательском институте ВВС и знали самолеты до винтика. \26\ Осталось ждать распоряжения о вылете. Но вместо команды получили предупреждение: "К вам прибудет товарищ К., от которого получите дальнейшие указания". Товарищ К. не заставил себя ждать. Он прибыл на одномоторном самолете К-5 и привез с собой известного в авиации механика Демешкевича Алексея Анисимовича. Был он уже в годах, и его уважительно называли "Батя". Об этом человеке ходили прямо-таки легенды. Рассказывали, что достаточно ему послушать работу авиационного мотора, как он тут же безошибочно определяет любую неисправность. Не случайно знаменитый летчик Ю. И. Пионтковский, испытывавший самолеты конструкции А. С. Яковлева" души не чаял в этом специалисте. Демешкевич придирчиво осмотрел собранные нами машины, вытер ветошью испачканные в масле руки и, озорно сверкнув глазами, сказал: - Порядок, ребята. Можно лететь! Товарищ К., отрекомендовавшийся летчиком ГВФ, предупредил: - Полетим к границе. Там есть аэродром. - Сколько это займет времени? - спрашиваю. - Часа два, не более. - А как с картами? - А зачем они? Можете положиться на меня. Я эту трассу хорошо знаю. Туда ведет автомобильный тракт. Самолет К-5, загруженный имуществом, ушел в Бахты раньше. Им управлял опытный пилот ГВФ Кошкин. С собой он увез и Демешкевича, чтобы вместе подготовить аэродром к приему наших машин. И вот мы в воздухе. Впереди лидер - товарищ К. вместе с Антоненком, я слева, а справа Тюрин. Зимний день короток. Пока заправляли машины, прогревали моторы, согласовывали некоторые вопросы - время было упущено. Но, по расчетам, мы все равно должны приземлиться в конечном пункте еще засветло. Однако прошел час, второй, как мы в воздухе, над землей уже начали сгущаться сумерки, а аэродрома пока и в помине нет. Впереди по курсу синеют горы, справа большое, покрытое зеленеющим льдом озеро. Чувствую - заблудились. В душу закралась тревога. Видимо, понял это и наш лидер. Покачиванием крыльев он сигналит, чтобы я вышел вперед и принял командование звеном. Я медлю. Он повторяет команду. \27\ Еще в Москве я знакомился с этим районом по крупномасштабной карте. Теперь вспомнил: озеро находится на юго-западе от поселка, а горы, что перед нами, - Тарбагатайский хребет. Значит, надо разворачиваться на 90 градусов и брать курс на север. Так я и сделал. Теперь горы маячили справа. Но твердой уверенности в том, что летим точно по курсу, у меня не было. Можно себе представить наше положение. А время идет. Смотрю на стрелки хронометра. Вместо двух болтаемся в воздухе более четырех часов. Скоро наступит темнота, и гибель наша в горах неминуема. И вдруг вдали сверкнули огоньки. Какая радость! По-видимому, на тракте заночевал караван. Приближаемся к спасительным огням и уже без труда различаем наземные костры. Теперь курс 90 градусов на восток вдоль тракта. Вскоре в темное небо взвились одна за другой три ракеты. Наверняка это аэродром. Кажется, мы спасены. Захожу на посадку, ориентируюсь по тусклым огонькам (позже выяснилось, что это жаровни, предусмотрительно зажженные Демешкевичем и Кошкиным). За мной приземляется Тюрин, а следом К. с Антоненком. Во мне все кипело. Будь у меня власть - строго наказал бы я этого самоуверенного человека за то, что он чуть не сорвал важное задание и едва не погубил нас. К счастью, вскоре мы с ним расстались и больше уж не встретились. * * * Вот и маленькая пограничная деревушка, к которой примыкает полевой аэродром. Здесь мы задержались. Минули третьи сутки, а команда на вылет не поступала. За это время успели изучить по китайским картам рельеф местности, над которой предстояло лететь, запомнить названия речек, горных вершин, населенных пунктов. Наконец из-за Тарбагатая появился самолет. Встречаем его. Из кабины на землю спрыгнул немолодой летчик. Представился: Геннадий Белицкий. Он сообщил, что уже начал формировать в Синьцзяне авиационную школу, но пришлось на время приостановить все дела: там началась междоусобная война. Генерал Ма Чжуин, подстрекаемый японскими милитаристами, поднял восстание против законного провинциального правительства. Его \28\ войска окружили столицу Синьцзяня г. Урумчи и штурмуют крепостные стены. Губернатор провинции Шень Дубань взывает о помощи. - А есть ли аэродромы по пути к Урумчи? - спрашиваю Белицкого. Он улыбнулся: - Какие там аэродромы? Полевые площадки, кое-как очищенные от больших камней. - А как с горючим? Одной заправки до Урумчи не хватит. - Садитесь в Шихо и ждите дальнейших указаний. В ночь на 25 декабря нас подняли по тревоге. До аэродрома - рукой подать, всего три километра, а добирались туда часа два. Бушевала такая метель, что с ног валило. Там нам объявили: - Предстоит выполнить боевую задачу. Загрузите самолеты бомбами до предела, захватите второй боекомплект к стрелковому вооружению. Не забудьте и о запасе бензина. Морально к выполнению этой задачи мы были готовы, а как будем действовать - смутно представляли. Ведь никому из нас воевать еще не приходилось. Остаток ночи прошел в хлопотах. На рассвете мы были уже на аэродроме. Первым взлетел на своем Р-5 Костя Шишков, за ним стартовал я. Моя тяжелогруженая машина долго скользила по взлохмаченному ветром снежному насту, пока, наконец, оторвалась от земли. За мной в воздух поднялся Сергей Антоненок. Я облегченно вздохнул: взлетели благополучно. Но самое трудное было впереди. Перепрыгнем ли через горный хребет Тарбагатай? Высота его четыре тысячи метров, вершины гор закрыты облачностью. Оставалось одно: подняться как можно выше и лететь вслепую. А на самолетах не было ни радиостанции, ни кислородного оборудования. Высотомер, указатель скорости, компас, часы - вот и все приборы, которыми мы располагали. При таком оборудовании кабин полеты в сложных погодных условиях сопряжены с большим риском. Вот и мы теперь попали в переделку. Как только вошли в облака, зрительной связи между экипажами не стало, каждый теперь ориентировался самостоятельно. Хронометр неумолимо отсчитывал минуты. По расчету времени, горы должны остаться уже позади, а вокруг \29\ по-прежнему клубятся облака. Снижаться рискованно. Строго выдерживаю высоту, пока внизу не появляются "окна". Сквозь разрывы в облаках вижу каменистое плато. От кислородного голодания немного подташнивает, поэтому решаю снизиться. Передо мной открылась неприветливая пустынная Джунгария, где глазу не за что зацепиться. Ни деревца, ни кустика. Голые камни и песок. Осматриваюсь в надежде увидеть самолеты товарищей. Справа чуть позади замечаю серенькую точку. Сбавляю скорость, чтобы отставший догнал меня, и по бортовому номеру узнаю машину Кости Шишкова. А где же Антоненок? Сколько ни оглядываюсь, обнаружить его не могу. Летим вдвоем. Вскоре внизу показалось какое-то селение. Смотрю на карту: вроде Шихо. Приземляемся. К нам подходит высокий тучный офицер. На плечах у него погоны полковника царской армии. Вскинув руку к папахе, он представляется: - Полковник Иванов. Как долетели, господа? Признаться, вначале я опешил от такого обращения: нам, советским людям, было дико слышать слово "господа". Но я тут же взял себя в руки и тоже представился, правда, под другой фамилией. - Давно вас ждем, господа, - продолжал полковник, с улыбкой покручивая свои черные, с проседью усы. - Простите, кто вы будете? - не удержался я от вопроса. - Командир кавалерийского полка русских эмигрантов, - ответил Иванов. -Мой полк входит в состав бригады китайских правительственных войск. Здесь я оказался потому, что мне, как русскому, приказано встретить вас. "Час от часу не легче, - с горечью подумал я. - Не успели опомниться от рискованного полета через Тарбагатай, как вдруг столкнулись с новой неожиданностью - стали не то гостями, не то пленниками полковника царской армии". - Прошу вас, господа, - Иванов жестом показал на стоявший невдалеке тарантас, запряженный четверкой волов. - Вас ждут. "Кто ждет? - пронеслась в голове тревожная мысль, и я невольно переглянулся с Шишковым. - Уж не расправа ли?" \30\ - Прошу прощения, - отвечаю полковнику. - Задерживаться мы не можем. У нас задание лететь в Урумчи. - Но там же... - предостерегающе начал он. - Нас об этом предупредили. - В таком случае не смею задерживать, - козырнул полковник. Дозаправив самолеты горючим, мы передали оставшийся бензин под охрану китайцу и попросили полковника предупредить его, что оно нам пригодится на обратном пути. Китаец услужливо приложил руки к груди. Минут через десять мы с Шишковым снова поднялись в воздух. На этот раз видимость оказалась прекрасной, и наша пара без затруднений вышла на Урумчи. Подлетая к городу, мы увидели у крепостной стены, которой он опоясан, множество людей. Это мятежники штурмовали крепость. Тускло мелькали частые вспышки выстрелов. Позади штурмующей пехоты гарцевали конники. И мне, и Шишкову доводилось бомбить цели только на полигонах. Поэтому нетрудно понять охватившее нас нервное напряжение. Снижаемся до двухсотпятидесяти метров и начинаем поочередно бросать в гущу мятежных войск двадцатипятикилограммовые осколочные бомбы. Внизу взметнулось несколько взрывов. На выходе из атаки штурманы открывают огонь из пулеметов. Видим, толпа мятежников отхлынула от стены и бросилась бежать. Обогнав ее, помчалась в горы конница. На подступах к крепости осталось немало трупов. Они хорошо различались на снегу. Мы снизились чуть ли не до земли и выпустили остаток боезапаса по бегущим мятежникам, обезумевшим от нашего внезапного воздушного налета. Позже выяснилось, что суеверные вояки генерала Ма Чжуина восприняли бомбовые удары с неба как божью кару. Ведь никто из них до этого ни разу не видел самолетов. Когда мы, выполнив задание, возвратились в Шихо, нас снова встретил полковник Иванов. Видимо, он знал, зачем мы летали в Урумчи, и от души нас поздравил с успехом. В знак особого уважения он даже снял перед нами папаху. - Прошу вас, - с прежней галантностью указал полковник на знакомую нам подводу. - Губернатор ждет. - А как быть с самолетами? - поинтересовался я, - Кто их будет охранять? \31\ - Можете не беспокоиться, господа. Все необходимые распоряжения уже отданы, - успокоил нас Иванов. Мы слили из радиаторов воду, зачехлили машины, сели в тарантас и тронулись. Ехали очень медленно. Непрерывно подгоняемые возницей-китайцем, утомленные волы еле двигались по каменистой дорого. Начало смеркаться. В небе зажглись звезды. Подвода остановилась наконец у глинобитной фанзы, в стене которой темнел проем. Китаец подошел к этому лазу, с кем-то там поговорил, вернулся и, подобострастно кланяясь, пригласил следовать за ним. Большая комната, в которую мы вошли, была ярко освещена керосиновой лампой-молнией. За столами, уставленными бутылками и закусками, сидела группа русских офицеров - сослуживцев полковника Иванова. Почетное место в центре занимал губернатор - китаец. Как позже выяснилось, одновременно он является и командиром бригады. - Господа!-обратился к сидящим за столом полковник. - У нас в гостях сегодня летчики. Русские летчики, - подчеркнул он. Хотя мы и не говорили ему, что прилетели из Советского Союза, Иванов, конечно, знал об этом. Офицеры, а с ними и губернатор встали. Кто-то крикнул "ура!". Нас услужливо усадили на заранее подготовленные места и начали угощать. Изголодавшись за день, мы с аппетитом приступили к еде. Нас пытались выспросить, как живется "на той стороне", но мы деликатно уходили от темы разговора. Не каждому нужно знать, кто мы такие. Наши собеседники оказались в Китае после разгрома войск Колчака и Дутова, где они служили. Теперь многие из них чистосердечно раскаивались, что в свое время не перешли на сторону Советской власти. Слово "Родина" они произносили с трепетом и болью в душе. Ведь здесь, на далекой чужбине, у них нет ни настоящего, ни будущего. Официальную чопорность приему пытался придать губернатор. Подняв бокал, он произнес длинную витиеватую речь. Но общий смысл ее сводился к благодарности в адрес Советского правительства за поддержку и помощь в трудную минуту. Когда губернатор, елейно улыбаясь, сел, Иванов взял \32\ в руки баян и растянул мехи. Пьяные офицеры нестройно затянули какую-то старинную казачью песню, которую ранее никто из нас не слышал. Потом началась пляска. - А ну, ребята, поддержите, - по-простецки обратился к нам Иванов. Из-за стола вышел штурман моего экипажа Алексей Завьялов, но, вспомнив, что на нем унты, остановился и развел руками: - Не могу. Сапоги бы... Один из офицеров немедленно снял с себя сапоги и помог их надеть Завьялову. Алексей плясун был отменный и так молодецки стал отстукивать "чечетку", что от сапога отвалился каблук. Комнату огласил дружный хохот. - Ну и молодец летчик. Поддал жару. Когда нас проводили на отдых и оставили одних, мы в первую очередь вспомнили об Антоненке. Где он? Что с ним? То ли вернулся обратно, то ли сел на вынужденную? А может быть, врезался в скалы и разбился? Гадали по-разному, но к определенному выводу не пришли. Спросить же было не у кого. Судьба товарища прояснилась позже. Весть о нем привез один из летчиков, доставивший в Шихо какое-то имущество. Оп сказал, что Антоненок, потеряв ориентировку, вернулся. Но ему не поверили, обвинили в трусости и собираются отдать под суд. Я тут же написал письмо и передал его с возвращавшимся обратно летчиком. Я категорически заявил, что сложившееся об Антоненке мнение ошибочно, что он вполне мог заблудиться, поскольку через горы нам пришлось лететь в сплошных облаках. Видимо, он вынужден был вернуться, чтобы напрасно не погибнуть и сохранить самолет. В заключение выразил готовность взять товарища на поруки. Письмо сыграло свою роль. Во всяком случае обвинение летчика в трусости сразу отпало, и Сергей Антоненок остался работать с нами. В очередном боевом вылете мы должны были разведать - не собрал ли снова генерал Ма Чжуин свои силы, рассеянные под Урумчи. Бензина в запасе не оказалось. Пришлось заправить и выпустить только самолет Кости Шишкова. Полетел оп на разведку и не вернулся. До вечера ждали, а его все нет. Выходит, погиб парень. \33\ К ночи привезли бензин. Я заправил свою машину, пополнил боеприпасы и утром, чуть свет, вылетел на поиски товарища. Но, как ни старались мы со штурманом, обнаружить его не удалось. Заметив в одном из ущелий скопление конницы мятежников, Алеша Завьялов высыпал на нее весь бомбовый груз. Но насчет "весь" он ошибся. Одна бомба по его недосмотру осталась. И вот, когда мы пролетали над крепостью Урумчи, она сорвалась с держателей и угодила прямо во двор резиденции генерал-губернатора. "Ну, - рещил я, - теперь нам с Алешей не сдобровать. Генерал-губернатор пожалуется консулу, и нас обоих отдадут под суд. Попробуй докажи, что все произошло случайно". Возвратились в Шихо и с часу на час ждем суровой кары. Но день кончился, а о бомбе никто нам не напоминал. Утром снова вылетели на поиски Шишкова. Над окрестностями Урумчи около двух часов кружили безрезультатно. Только на обратном пути заметили самолет, искусно укрытый у крепостной стены. Самолет нашли, хорошо! Но где же сам Костя? Если жив - почему не дает о себе знать? Свою тревогу высказали консулу. - Хорошо, проверю, - пообещал он. И вдруг напомнил: - Тарарам вы своей бомбой наделали. Правда, Шень Дубань простил вас, поскольку взрыв не принес никакого вреда. Костя Шишков оказался живым-здоровым. Оказывается, его самолет подбили мятежники, пришлось садиться на вынужденную. Приземлился он неподалеку от крепостной стены Урумчи. Защитники города тотчас же бросились спасать летчика и спасли. Самолет они тоже успели подтащить к стене и тщательно укрыть. Только с воздуха его смогли обнаружить. Через несколько дней Шень Дубань устроил во дворце прием в честь победы над мятежниками и щедро нас наградил. О злополучной бомбе он даже не заикнулся. Понимал, что это чистая случайность, и не захотел омрачать радость победы. * * * Для организации авиационной школы в Синьцзяне Советский Союз передал Китаю несколько самолетов Р-5 \34\ и По-2 со всем оборудованием, необходимым для их обслуживания. Сюда была направлена и большая группа опытных инструкторов. Кроме ранее названных мною товарищей здесь работали Тюрин, Сорокин, Шней, Коло-кольцев, Хватов, Андрианов и другие. И все-таки создание школы проходило довольно туго. Основные трудности встречались при комплектовании ее курсантами. Среди китайских военнослужащих оказалось крайне мало людей, хоть мало-мальски владеющих грамотой. А ведь им предстояло изучать сложную авиационную технику. Отсталость страны, скованной феодальными порядками, проявлялась во всем. Особенно сильно она давала о себе знать здесь, в Синьцзяне. Отгороженный от остальной территории Китая высочайшими горными хребтами и безжизненными пустынями, он как бы застыл на пороге средневековья. ...Начальником авиашколы китайское командование назначило генерала Вана. Меня определили к нему старшим советником по авиации. С горем пополам генерал набрал нужное количество кандидатов в летчики, и они приступили к занятиям. Тяжело приходилось ученикам, а учителям и того тяжелей. Многие молодые китайцы самолета вообще никогда не видели. Когда им растолковали элементарные основы аэродинамики, они никак не могли понять, как это пропеллер может сам "ввинчиваться" в воздух и тянуть за собой такую тяжелую машину. Положение осложнялось еще и тем, что никто из нас не говорил по-китайски, а слушатели совершенно не понимали русскую речь. Вот когда нам особенно пригодились приобретенные в академии навыки практического показа. Однако, несмотря на многочисленные трудности, обучение китайцев управлению самолетом пусть очень медленно, но все-таки продвигалось вперед. Настал наконец день, когда их допустили к рулежке самолета. С каким же упоением и восторгом они это делали! Прокатившись на винтокрылой машине, курсанты собирались в кружок и начинали что-то громко обсуждать, энергично размахивая руками. Мы поражались прилежности своих учеников. Они могли часами сидеть на земле, не шелохнувшись, когда им о чем-то рассказывали, часто забывали про обед и отдых. Особенно нравились им практические занятия на \35\ самолете. К машине они относились, как к живому существу, буквально боготворили ее. В числе китайцев, готовившихся стать летчиками, был невысокого роста паренек. Звали его Ван Мин. Он так привязался к нам, инструкторам, что не отходил ни на шаг, выпытывая все о самолете. А это что? А это как называется? Впоследствии он стал нашим неплохим помощником. Обладая цепкой памятью, Ван Мин быстро усвоил наиболее употребительные слова авиационного лексикона и с гордостью употреблял их где надо и но надо. После занятий он обычно собирал свою группу и начинал повторный курс учебы уже на своем, родном языке. Но такие слова, как "винт", "шасси", "кабина", "фюзеляж", "крылья", произносил непременно по-русски. - Ты по-своему, по-своему объясняй, - убеждали мы старательного ученика и помощника, но он лишь отрицательно крутил головой: - Русики ка-ра-шо! Шанго ка-ра-шо! Между китайцами и нами установилась искренняя дружба. Они сразу поняли, что советские люди оказывают их родине бескорыстную помощь. Их подкупали наша гуманность и чистосердечное отношение. В китайской армии того времени существовала жестокая палочная дисциплина. Солдата за человека не считали. Выходец из крестьян, он и в военной форме оставался "рабочей скотинкой", бесправным существом. Офицеры, рекрутируемые из привилегированной знати, свысока относились к черни. Для них ничего не составляло до крови избить солдата или посадить его в яму, а потом морить жарою, холодом и жаждой. Однажды на наших глазах офицер избил будущего летчика только за то, что тот уронил котелок и якобы наделал шума. Солдат стоял как вкопанный, не уклоняясь от ударов, а когда экзекуция кончилась, еще и поклонился офицеру "за науку". Нам очень хотелось заступиться за невинного человека, но, как говорится, со своими порядками в чужой дом не ходят. Может быть, это обстоятельство и вынуждало нас с еще большим уважением относиться к простым людям, и они нам платили верной любовью. Бывало, притащат в корзине яблок и от всей души угощают: - На, ку-шай. Карашо ку-шай. \36\ Мы старались не принимать подарков, но китайцы обижались: ведь они предлагали их нам от чистого сердца. Занимаясь подготовкой местных авиационных кадров, мы по просьбе правительства провинции совершали и далеко не учебные полеты, нередко связанные с большим риском. Однажды мы со штурманом Тимофеем Мизер-ским отправились по неотложному делу в южную часть провинции Синьцзянь. Погода стояла скверная. Встретившиеся на маршруте горы оказались закрытыми туманом. Возвращаться назад тоже уже поздно - горючего не хватит. Вот и решай, как тут быть. Стали искать обходные пути. Шесть часов проболтались в воздухе, пока не заметили на вершине горы сравнительно ровную площадку. Надо немедленно приземляться, пока ее снова не закрыл туман. Знал, что иду на риск, но ничего другого не оставалось: парашютов тогда еще не было. Сбавил обороты моторов, уменьшил скорость, рассчитываю, как бы поточнее "притереть" самолет к земле. Слева возвышается скала, справа виднеется пропасть. И все-таки приземлился. Если бы мне сейчас рассказали что-либо подобное - не поверил бы. Оказались мы на высоте около двух тысяч метров, сошли с Мизерским на землю и обнялись от радости: живы остались. Отправляю штурмана вниз, в долину. Там, километрах в семи, должен находиться наш аэродром. Надо же дать знать о себе, да и о горючем побеспокоиться. Сам же остался у самолета. Вскоре опустилась ночь. В ущельях зашумел ветер. "Вот хорошо, - подумал я. - К утру туман разгонит". Но вместе с ветром и мороз крепчал, Залез я в кабину, а согреться не могу. И есть хочется, и холод донимает. Так и просидел до рассвета, ни на минуту не сомкнув глаз. Утром вижу: в мою сторону конники мчатся. Свои? Чужие? Прильнул к пулемету. Но опасения оказались напрасными. На помощь спешили местные жители, а с ними Мизерский и техник Кузьмин. Две лошаденки тащили на спинах связанные веревками канистры с бензином. Когда самолет заправили, китайцы помогли развернуть его носом в обратную сторону. Потом пошел осматривать \37\ площадку. Она круто обрывалась, но была достаточной для разбега машины. Попрощались мы с китайцами, отблагодарили за помощь, начали разбег. Но оказалось, я просчитался. Дистанции для разбега не хватило, и самолет над обрывом провалился. Однако нужная скорость была достигнута, машина на время как бы зависла над пропастью, потом постепенно начала набирать скорость и высоту. Все. Опасность миновала. Погода в тот день стояла ясная, и мы благополучно добрались до Урумчи. Каждый полет в горах Синьцзяна был связан с большим риском. Погода там изменчива, горы безлюдные, растительности никакой. Окажись один на один с этим суровым краем - мало надежды, что выживешь. Кто тебя будет искать? Разве какой случайный охотник наткнется. Поэтому, вылетая на задания, мы брали с собой запас продуктов, спички, нож, перевязочные материалы и другие необходимые в аварийной обстановке вещи. Особенно донимали ветры, достигавшие иногда ураганной силы, В воздухе они бросали самолет, как пушинку, а на земле взвихряли тучи пыли, несли крупную гальку. В таких случаях самолеты приходилось привязывать. Однажды я куда-то уезжал и вернулся на свой аэродром только через несколько дней. Смотрю и глазам не верю: на поле ни одного самолета. Куда они подевались? Подходит ко мне начальник отряда Алексей Разоренов, расстроенный, чуть не плачет. - Что случилось? - встревожился я. - Отлетались, - говорит. - Вся наша авиация вон в том овраге валяется, - и показывает рукой на окраину аэродрома. Оказывается, накануне разразился тайфун. Самолеты сорвало с крепежных тросов и унесло в овраг. Они были так изуродованы, что из восемнадцати штук потом даже одного не могли собрать. * * * Объединенная авиационная школа в Урумчи, начало которой положили мы, работала уже нормально. На смену нашей группе из Советского Союза прибыли новые инструкторы. Мы же глубокой осенью 1934 года вернулись на Родину. В знак благодарности за оказанную помощь местные власти устроили советским летчикам теплые проводы. \38\ ЩИТ И МЕЧ В Москве, в академии, на второй же день после возвращения меня спросили: - Не хотите ли освежить и пополнить знания на курсах усовершенствования начальствующего состава? - Что за вопрос? - не раздумывая, согласился я. - Хоть завтра готов сесть за парту. Время пребывания в Синьцзяне было до предела занято подготовкой национальных кадров, самим же нам учиться приходилось мало. Не то что книги, даже газеты из Советского Союза мы получали нерегулярно, иногда с месячным запозданием. Поэтому предложение командования академии я принял с большой охотой. После окончания курсов получаю назначение командиром отряда тяжелых бомбардировщиков (ТБ-3) в той же бригаде академии, где работал и раньше. Переучиваюсь на новый, скоростной бомбардировщик СБ, только что появившийся в Военно-Воздушных Силах. На исходе 1937 года снова вызывают меня в одно из управлений и говорят: - В Китае идет война. Японские милитаристы уже захватили все жизненно важные центры северо-восточной части страны. Китайское правительство обратилось к нам за помощью. Туда на днях вылетает группа советских летчиков-добровольцев. Не испытываете ли желания еще раз приложить там свои знания и опыт? Честно говоря, я ждал такого предложения, потому что боль и страдания китайского народа были мне хорошо знакомы. Согласился без колебаний. - В таком случае кончайте дела в академии и выезжайте в Алма-Ату. До столицы Казахстана мы ехали поездом. Сюда же \39\ в огромных контейнерах прибыли в разобранном виде самолеты-бомбардировщики. Бригада специалистов завода во главе с авиационным инженером Николаем Павловичем Селезневым сравнительно быстро смонтировала их, поставила на колеса. Большое содействие в работе оказали нам пограничники. Но самолеты надо было облетать. На это ушло еще десять дней. Пока возились с техникой, из разных концов страны прибывали экипажи. К большой радости, здесь оказались некоторые мои товарищи из авиационной академической бригады: Яков Прокофьев, Борис Багрецов, Андрей Куп-чинов, Григорий Карпенко. Но многих я не знал. Как люди подготовлены? Сумеют ли в сложной фронтовой обстановке, да еще в чужой стране, выполнять ответственные боевые задания? На эти вопросы я, как командир группы, ответить не мог. Более недели ушло на приемку самолетов и знакомство с людьми. Все они рвались в бой, готовы были жизнь отдать за правое дело многострадального китайского народа в его борьбе за национальную независимость. Но одного желания мало. В борьбе с таким опытным врагом, как японский империалистический хищник, не меньше нужно и мастерство. Успокаивало то, что из числа добровольцев отбирали обычно самых опытных воздушных бойцов, преимущественно коммунистов. Надежда эта на практике оправдалась. Летчики, штурманы, воздушные стрелки, механики показали себя с самой лучшей стороны. Примерно в то же время, что и мы, только с другого направления, в Китай готовились вылететь еще два отряда бомбардировщиков, укомплектованных летчиками-добровольцами. Они из разных частей прибывали в Иркутск. Туда же по железной дороге доставлялись самолеты. Возглавлял группу командир бригады Г. Тхор, незадолго перед этим прибывший из Испании. Маршрут группы лежал через Монголию, Сучжоу, Ланьчжоу в Ханькоу. Здесь также подобрались опытные авиаторы, в большинстве своем командиры звеньев. Многих из них я помню. Это летчики С. Денисов, В. Клевцов, Жаворонков, Синицып, Сорокин, Вязников, Разгулов, Савченко, Богдан, Румянцев; штурманы Федорук, Поповец, А. Кузмин, Якушев, Фомин, Песоцкий, Лакомов. Правда, экипажи не были укомплектованы воздушными стрелками. Но и тут \40\ нашли выход. За стрелков первое время летали техники самолетов. В Китай мы вылетели в ноябре. Первую посадку совершили в Кульдже. Там ко мне, как к старшему группы, подходит штурман корабля ДБ-3 Никита Ищенко, только что вернувшийся из Урумчи, и говорит: - Советую с вылетом на Урумчи повременить. За горами свирепствует снежная буря. Я внял доброму совету, но утром принял решение все же лететь. Дело в том, что в телеграмме, полученной накануне, значилось категорическое требование "не задерживаться". Мне со штурманом Борисом Багрецовым летать вслепую приходилось уже не раз. Но справятся ли другие экипажи? Прошло три года, как я покинул Китай, а на трассе ничего не изменилось за это время. По-прежнему нет ни навигационного, ни метеорологического обеспечения полетов. Значит, надежда только на себя, на свой опыт. Собрал я экипажи, назвал запасные посадочные площадки, если кому пурга помешает выйти на аэродром назначения. "Быть готовыми действовать самостоятельно!"- вот все, что я мог сказать командирам экипажей. Над горами полет проходил сравнительно спокойно. Но потом, как и предупреждал Ищенко, попали в такую карусель, что я не на шутку встревожился. Снежные заряды били в стекла, бросали самолеты из стороны в сторону. В пурге мы сразу же потеряли друг друга из виду, и каждый теперь действовал на свой страх и риск. Ни показать, ни подсказать экипажам я не мог. Ведь радиостанций на самолетах по прежнему не было. Долго ли длилась схватка со стихией - сейчас уже не помню, но тогда показалось вечностью. Самолеты, конечно, разбросало в разные стороны, как лодки в штурмующем море, и собрались мы вместе только на подходе к Урумчи. Приземляемся один за другим. Хожу по аэродрому, считаю машины. Слава богу, все целы. Тогда-то я и проникся твердым убеждением: экипажи подобраны на совесть. Уж если они выдержали такое трудное испытание, нам теперь и сам черт не страшен. На аэродроме оказались летчики-китайцы, которых мне в свое время довелось учить пилотажу. Они сразу же узнали меня. \41\ - Ой, ка-ра-шо! Ой, ка-ра-шо! - восклицали китайцы. Встреча с инструктором вызвала у них большую радость. Да и мне приятно было узнать, что бывшие ученики летают уже уверенно. Кто-то сообщил обо мне генерал-губернатору. На аэродром приехал начальник школы Ван, учтиво раскланялся: - Вас приглашает Шень Дубань. Встреча с генерал-губернатором длилась недолго, но в память запала. После подавления мятежа он чувствовал себя уверенно, был в хорошем расположении духа. - Школа, которую вы создали, - сказал он, - продолжает работать. Тогда же он сообщил, что в Синьцзяне начался сбор средств на приобретение в Советском Союзе самолетов-истребителей типа И-16. Из Урумчи мы вылетели через день. Очередная посадка в Сучжоу. Здесь пришлось задержаться. Началась пыльная буря. Самолеты, чтобы не растрепало, привязали к вбитым в землю кольям. Лиха на этом аэродроме мы хлебнули немало. Ютились в душных фанзах, питались кое-как. Только через пятнадцать дней, когда буря утихомирилась, получаем, наконец, распоряжение следовать в Ланьчжоу, В Урумчи нам выдали карты, и мы получили возможность подробно изучить дальнейший путь. Составили штурманский и инженерный расчеты. Если лететь напрямую через горы, горючего до Ланъчжоу должно хватить. Если же в обход их - придется где-то садиться на дозаправку. Нам этого не хотелось. Принимаем первый вариант. По карте без труда можно было установить: горы высокие, случись что с самолетом - сесть будет негде. Но в экипажах теперь я уже не сомневался. Справятся. А чтобы машины не подвели, приказал тщательно их осмотреть. Город Ланьчжоу расположен на высоте 1900 метров над уровнем моря в горах. Подлетая к нему, мы обратили внимание на два особо заметных ориентира. Это река Хуанхэ, широчайшая водная магистраль, по которой плавало множество джонок, и Великая Китайская стена. Стена изгибалась, словно огромная змея, и терялась где-то в сизой дымке гор. На аэродроме нас приветливо встретили представители местных властей, военного командования, любезно \42\ предложил осмотреть город. В тот же день на наших самолетах китайцы нарисовали свои опознавательные знаки. На следующий день предстояло следовать дальше, в Ханькоу. Путь дальний. Приказываю снова проверить машины, заправить горючим и хорошенько выспаться. Полет до Ланьчжоу на большой высоте давал о себе знать. Мы порядком устали. В Ланьчжоу находился базовый аэродром. Здесь собирали доставленные автомашинами истребители, облетывали их. Здесь же находились основные материальные запасы (горючее, продовольствие и т. д.). Базу возглавлял полковник Владимир Михайлович Акимов. В Китай он прибыл еще в 1925 году, владел китайским языком, знал местные обычаи и был здесь, как говорится, своим человеком. Хотя я уже многое знал о жизни Китая во время пребывания в Синьцзяне, наставления Акимова, тем не менее, оказались не лишними. - Отсюда два воздушных пути, - сказал в беседе Акимов. - Один через Сиань и Ханькоу ведет в центральные районы Китая, другой через горы - в 8-ю народно-революционную армию Чжу Дэ. Не мне вас учить, как летать в горах. Но мой долг напомнить, что они очень коварны. До вас тут уже один товарищ разбился. - Кто же? - невольно вырвалось у меня. - Курдюмов из Брянска. Командир эскадрильи. Не учел, видимо, малой плотности горного воздуха и на посадке погиб. Так что будьте осторожны. Да, я знал особенности высокогорных аэродромов, поэтому по совету Акимова посчитал нужным еще раз напомнить всем экипажам, как вести себя в полете, особенно на посадке. За несколько километров от Ханькоу видим: в воздухе на разных эшелонах барражируют истребители. Чьи они? В Ланьджоу нас предупредили: будьте осмотрительны, возможна встреча с японцами. Штурманы и стрелки на случаи боя прильнули к пулеметам. Но видим, несколько истребителей, приветливо покачав крыльями, повели нас к аэродрому, остальные продолжали барражировать. Это были китайские летчики. Совершаем над аэродромом круг, идем на посадку. Никаких знаков на земле не выложено. Но мы обходимся и без них. Короткий пробег по усыпанной гравием полосе, быстрое сруливание, чтобы освободить путь для других. \43\ Самолетная стоянка только с правой стороны. Слева от посадочной полосы сразу же начинается заросшее камышом болото. Вместе с представителями китайского командования на аэродром прибыл главный военный советник М. И. Драт-вин. Наше прибытие совпало со встречей нового, 1938 года, и за праздничным столом поднималось немало тостов за дружбу между китайским и советским народами. Разместили нас в клубе, где совсем недавно развлекались японские офицеры. Клуб так и назывался "Дэдя-пан" (японский). Это комфортабельное здание со множеством компат. В фойе - картины, зеркала. Здесь же и столовая. Жилье наше охраняли полицейские, одетые в черную униформу. Местные власти позаботились об ужине и вообще проявили к нам большое внимание. За полночь, церемонно раскланявшись с хозяевами, Дратвин собрал нас в отдельной комнате и предупредил: - Будьте бдительны. Избегайте местные рестораны и другие злачные места. В городе осталось немало японских агентов. Сегодня мне сообщили: сюда пароходом прибывает около двухсот молодых женщин, в большинстве дочери русских белогвардейцев. Сами понимаете, для какой цели их сюда засылают. Кто-то из летчиков не сдержал смешок. - Не думайте, что я шучу. Дело это серьезное, - добавил он. Дратвин уехал во второй половине ночи. От него, а позже и от авиационного советника в Китае П. Ф. Жига-рева я узнал, каково положение на фронтах, чем располагает японская и китайская авиация. Все это нам потом весьма пригодилось в боевой работе. * * * Япония готовилась к большой войне с Китаем задолго до того, как развязала ее. Особенно большое внимание уделялось боевой авиации. Военно-воздушные силы Японии входили в состав армии как самостоятельная организация и подчинялись непосредственно императору. Японская авиация представляла собой внушительную силу. Она состояла из 17 авиационных полков. В процессе подготовки к войне летный состав усиленно тренировался, совершал полеты над морем, на полный радиус действия, отрабатывал групповую слетанность. Экипажи бомбардировщиков \44\ учились действовать по аэродромам противника, поддерживать в ходе боев наземные войска. В широких масштабах практиковалось перебазирование авиации на новые, незнакомые аэродромы. В 1936 и 1937 годах большинство авиационных частей получили новые, более совершенные самолеты, обладавшие повышенной дальностью полета, скоростью и огневой мощью. Одномоторный истребитель И-95, например, имел скорость 330-350 километров в час, а И-96 и того больше - до 380 км. Этот самолет отличался хорошей маневренностью и был в основном предназначен для сопровождения бомбардировщиков. Основным типом дальнего бомбардировщика морской авиации являлся ТБ-96. Запас горючего у него был на 12-15 часов полета. Скорость составляла 220-230 км/час. ВВС Японии располагали также легкими бомбардировщиками, транспортными самолетами. Транспортная авиация широко использовалась для переброски по воздуху боевого снаряжения и продовольствия воинским частям. Особенно важно заметить, что японские самолеты имели радиостанции и приборное оборудование для ночных полетов. Иную картину представляли китайские ВВС. Парк машин здесь был, по существу, музеем древностей. Своей авиационной промышленности Китай в то время не имел и вынужден был покупать самолеты за границей. Англия, Франция, Германия, Италия и США старались сплавить туда все старье, которое в их армиях давно было списано. К примеру, английский истребитель с громким устрашающим названием "Гладиатор" летал со скоростью всего лишь до 200 км в час, запас горючего имел на 2 часа полета. А американский бомбардировщик "Боинг" летал и того медленнее - 170-180 км в час. Предельное пребывание его в воздухе не превышало четырех часов. Низкие тактико-технические данные имели истребители "Кэртис-хоук", "Фиат-32", бомбардировщики "Капро-пи-101", "Фиат-БЗ-3" и другие. Сравнения эти я привел для того, чтобы показать, насколько немощной была китайская авиация. Положение усугублялось еще и тем, что по своей подготовке китайские летчики уступали японским. Не было в Китае ни ремонтных заводов, не располагал он и запасными частями к самолетам. Поэтому, когда \45\ начались решающие бои за столицу Китая - Нанкин, из 520 самолетов в строю осталось всего 14. Свели эти самолеты в отдельный отряд и укомплектовали иностранными волонтерами. Возглавил волонтеров американский летчик Винсент Шмидт. Но люди эти прибыли вовсе не для того, чтобы по-настоящему воевать, тем более жертвовать собой. Их интересовало другое: высокое жалованье, развлечения. Время свое иностранцы проводили в казино, различных увеселительных заведениях и на кордовых площадках. Стоял этот разноплеменный отряд на аэродроме в Ханькоу, и нам приходилось не раз встречаться с его летчиками. Одеты они были в щегольские куртки, носили ботинки на толстой каучуковой подошве и даже не пытались скрывать презрительного отношения к китайцам. Один из волонтеров - американец - спросил меня однажды: - Неужели вы намерены всерьез сражаться? - А как же? Затем и прибыли, чтобы помочь китайскому народу в борьбе с японцами. Волонтер усмехнулся: - Была нужда рисковать ради дохлого дела. - Почему "дохлого"? - спрашиваю. - Все равно Китай войну проиграет, - убежденно сказал он. - Китайцы совсем не умеют воевать. - Позвольте с вами не согласиться, - возразил я американцу. - Как бы ни было трудно - китайцы вышвырнут японцев со своей земли. - Э-э! - присвистнул американец. - Это утопия. Китайцы волонтеров не любили. Понять их было нетрудно. Эти чванливые щеголи вели себя вызывающе, хотя ни одного боевого вылета так и не сделали. Беда Китая состояла в том, что в политическом и военном руководстве страны стояли люди, которые свои эгоистические интересы ставили выше национальных. В армии процветали взяточничество, казнокрадство, бюрократизм, продажность, прямая измена. Командующего китайскими ВВС генерала Чжоу Чженчжоу ничуть не беспокоило плачевное состояние авиации. Он всячески покровительствовал жуликам и проходимцам, наживавшимся на закупках заведомо негодных самолетов, так как имел от того немалую выгоду для себя. Взятки он брал без зазрения совести. Об этом хорошо знал через китайских представителей наш авиационный \46\ советник П. Ф. Жигарев. Он-то и настоял перед китайским командованием, чтобы снять Чжоу Чжен-чжоу с занимаемого поста. Ясно, что в такой обстановке нельзя было всерьез говорить о становлении китайских ВВС, организации отпора японским агрессорам. Китайская авиация, как боевая сила, к концу 1937 года утратила свою роль. Японские бомбардировщики разбойничали в небе Китая, по существу, безнаказанно. От бомбардировок особенно страдали крупные города. Скученность там была ужасная, от зажигательных бомб возникали многочисленные пожары, и люди в огне гибли тысячами. Японская авиация буквально деморализовала население и войска на поле боя, а защитить их с воздуха было нечем. Эти жертвы в ходе войны могли быть больше, если бы Советский Союз не протянул по-братски своему дальневосточному соседу руку помощи. Советские летчики-добровольцы, прибывшие в Китай в конце 1937 года, резко изменили положение. У китайского народа появился в воздухе не только надежный щит, но и разящий меч. Помимо этого Советское правительство оказало Китаю огромную материальную и моральную помощь, предоставив без всяких политических условий кредит, вооружение и т. д. Достаточно сказать, что только в первые годы войны Китай получил из Советского Союза 885 самолетов. "Помощь Советского Союза Китаю, - как отмечал маршал Фэн Юйсян, - не ограничилась только материальной и моральной сторонами. Советский Союз помогал нам кровью и жизнью своих людей". Тот факт, что Советский Союз помогал Китаю в борьбе с врагом кровью и жизнью своих людей, лучше всего можем подтвердить мы, летчики-добровольцы. В парке "Освобождение" в г. Ухань был сооружен обелиск в честь советских летчиков-добровольцев, спасших этот многомиллионный город от полного разрушения. на обелиске была высечена надпись: "Память о советских летчиках будет вечно жить в сердцах китайского парода. Пусть этот благодатный дух пролетарского интернационализма, присущий рабочему классу, всегда развивает и укрепляет братскую нерушимую дружбу китайского и советского народов". Не знаю, сохранили ли нынешние пекинские руководители этот памятник, но в то время он напоминал \47\ китайцам о бескорыстии советских людей, пришедших им на помощь в тяжелую годину. Первая группа советских летчиков-добровольцев, как я уже говорил, прибыла в Китай на своих самолетах в ноябре 1937 года. Истребители И-16 в составе 23 машин под командованием капитана Г. М. Прокофьева обосновались на нанкинских аэродромах. Здесь же приземлились 20 бомбардировщиков типа "СБ", возглавляемые Кидалинским. А чуть позже на аэродроме Ханькоу приземлился отряд в составе 31 бомбардировщика, которым довелось командовать мне. Наша помощь авиацией Китаю все время наращивалась. Несколько позже привел более тридцати самолетов-истребителей участник боев в Испании Георгий Захаров, за ним прилетели со своими группами Большаков и Зингаев. Летчикам-истребителям, приземлившимся первыми на аэродромах Нанкина, довелось с ходу вступить в бой с японскими бомбардировщиками. Это как раз совпало со временем, когда они намеревались бомбить город. В том бою отличились многие наши товарищи. Нам рассказывали о них. Это Шубин, Ковригин, Самонин, Музыкин, Беспалов и другие. В первом же воздушном бою советские летчики сбили один японский истребитель И-96, а чуть позже еще трех воздушных разведчиков. Наши потери тогда тоже оказались немалыми. Мы недосчитались трех самолетов. Понять это не трудно. Советские летчики боевого опыта пока не имели, тактику врага не знали, с обстановкой освоиться не успели. На следующий день налет повторился, только удар свой японцы нацелили уже на наш аэродром. На этот раз бомбардировщики шли на высоте 5 тысяч метров, зная, что им будет оказано противодействие. Бомбы они сбросили, но те, упав в болото, никакого ущерба аэродрому не причинили. В бою японцы потеряли два самолета, три наших машины получили повреждения от осколков. Японцы усиленно осаждали нанкинский аэродром. Советским летчикам-истребителям нередко приходилось подниматься по тревоге три-четыре раза в день. Чтобы избежать лишних потерь, китайское командование предложило нам перевести истребительную группу на запасной аэродром, находившийся западнее города. И вот только наши самолеты приземлились на новом месте - вдруг налет. Эскадрилья японских истребителей появилась на малой \48\ высоте и, не встречая сопротивления, начала обстреливать из пулеметов самолетные стоянки. Но налет особого ущерба не принес. Незначительные повреждения получили только два самолета. Невольно напрашивался вывод: видимо, японские летчики не умели вести огонь по наземным целям. Первые бои с японской авиацией послужили для советских летчиков хорошей школой. Выяснилось, в частности, что наши летчики, не зная тактических возможностей японского истребителя И-96, пытались вести с ним бой на виражах, не в меру применяя такую пилотажную фигуру, как переворот. Маневр осуществлялся на малых высотах. Кое-кто из летчиков использовал даже петлю, чем подставлял себя под удар противника. Не было отработано и взаимодействие. Ведомый, строго выдерживая дистанцию и интервал, держался очень близко к ведущему и забывал следить за задней полусферой. Японцы этим пользовались, подходили иной раз незамеченными и сзади открывали по нашим самолетам огонь. Неотработанной оказалась у нас и взаимная поддержка в бою. Каждый истребитель дрался с врагом в одиночку, мало думая о том, что исход любого боя зависит прежде всего от дружных, согласованных коллективных усилий. Все эти просчеты, которые имели место на первых порах, понять нетрудно. Советские летчики только-только начинали "примеряться" к противнику и не могли за несколько дней приобрести нужные боевые навыки. Когда на аэродромах Наньчана и Ханькоу обосновалась советская бомбардировочная авиация, истребителей перебросили для прикрытия этих баз с воздуха. С того времени и истребителям, и бомбардировщикам вместе жить, как говорится, стало веселее. В дневных налетах противник терял от огня наших истребителей немало самолетов. Это-то и вынудило японцев летать в основном ночью. Наше командование в связи с этим приняло соответствующие меры. С наступлением темноты самолеты отводились за 100-150 метров от границы аэродрома и размещались не ближе, чем в двухстах метрах друг от друга. Это для того, чтобы одной бомбой не могли быть выведены из строя сразу два самолета. А на рассвете боевые машины снова занимали такие места, откуда удобнее было взлетать. Китайцы помогли \49\ соорудить капониры, обложив места стоянок самолетов мешками с песком. Война научила нас жить и работать по-фронтовому. На аэродромах появились убежища, запасы горючего стали располагать далеко от рабочей площади аэродрома, все ремонтные работы проводились, как правило, в ночное время. Летчики и техники приспособились быстро выводить самолеты из-под удара, ликвидировать последствия бомбардировок. В этом нам усердно помогали жители близко расположенных китайских поселений. В один из непогожих дней на аэродром, где мы базировались, японцы совершили воздушный налет. Несколько бомб разорвалось на покрытой гравием и хорошо утрамбованной взлетно-посадочной полосе. Прошло полчаса - не более. Видим, с корзинами на коромыслах и лопатами в руках к аэродрому спешат тысячи китайцев. Буквально через несколько минут воронок как не бывало. Их быстро засыпали и утрамбовали. Когда мы прибыли, нас не всегда вовремя оповещали о появлении вражеских самолетов. А службу оповещения несли китайцы. Военное командование приняло решительные меры. Если кто-либо из дежуривших на посту наблюдения пропускал вражеские самолеты незамеченными или опаздывал вовремя сообщить о них, ему без суда и следствия отрубали голову. Эти строгие, драконовские меры возымели свое действие. Сеть постов ПВО стала работать безупречно. Мы узнавали о появлении противника за полтора-два часа до подхода его самолетов к цели. "Тимбо!" (Тревога!) объявлялась сиреной за 30- 40 минут до приближения самолетов. Кроме того, над командным пунктом аэродрома взвивался черный флаг. Летчики занимали места в самолетах. Следом подавался прерывистый сигнал-сирена, а вместо черного на флагштоке появлялось красное полотнище, и самолеты уходили в воздух. Направление, откуда ожидался противник, обозначалось на земле условной стрелой из материи. * * * 18 февраля 1938 года японские бомбардировщики под прикрытием истребителей пытались прорваться к Ухани - крупнейшему промышленному центру Китая, узлу дорог. На их пути встал истребительный заслон. \50\ Разыгралось ожесточенное воздушное сражение. Когда оно закончилось, на земле пылало двенадцать костров. Горели сбитые японские самолеты. Это была внушительная победа советских летчиков-добровольцев. Такого количества самолетов за один бой японцы еще не теряли. Радостью и гордостью осветились лица наших летчиков. Они обнимались, поздравляли друг друга. В этом бою отличились Папюшкин, Селезнев, Иван Пунтус, Демидов, Ремизов, Жукоцкий, Казаченко, Конев, Вешкин, Папин, Сергей Смирнов, Хлястич и другие. Японцы поняли, что с советскими летчиками-истребителями шутки плохи, и более двух месяцев к городу приблизиться не решались. И только 29 апреля, собрав группу из 54 бомбардировщиков, под прикрытием такого же количества истребителей они отважились взять реванш. Но финал получился опять-таки не в пользу японцев. На этот раз в ожесточенном бою советские истребители отправили на землю 21 вражеский самолет. Из наших на базу не вернулись пять летчиков. И снова наступила продолжительная пауза. Но враг не смирился с поражением. Через месяц японские летчики в третий раз решают попытать боевое счастье на этом направлении, но оно им опять не улыбнулось. Над Уханью японцы потеряли 14 машин. Возникает вопрос: почему японцы, имея хорошие по тому времени самолеты и подготовленный летный состав, несли тем не менее от наших истребителей большие потери? Объясняется это, на мой взгляд, двумя причинами. Первая из них состоит в условиях базирования. Японцам приходилось летать на полный радиус, так как их аэродромы находились далеко от линии фронта. Истребители, имевшие задачей прикрывать бомбардировщиков, были в какой-то мере скованы в маневре. Мы же в этом отношении находились в более выгодных условиях. Наши истребители, как правило, вели воздушные бои в районе своего аэродрома, имели большой запас горючего, могли повторять атаки многократно, преследовать противника, когда он уходил от цели. Вторая причина состоит в боевой выучке и волевых качествах наших летчиков. Из числа добровольцев направляли в Китай наиболее искусных воздушных бойцов, людей смелых и решительных, преданных своей Родине, \51\ верных интернациональному долгу, преимущественно коммунистов. Эти люди готовы были скорее погибнуть, нежели запятна