около которого базировался наш полк. Вскоре я обнаружил стоящие по краям летного поля замаскированные самолеты. Сказался опыт разведчика. Не терпелось быстрее приземлиться. Всматриваюсь в стоянки самолетов: может, увижу кого-либо из летчиков или техников. Как хорошо возвращаться в родную часть. Здесь боевые друзья. Со многими из них вместе приходилось летать на задания, делить опасности, бороться за победу. Счастье и беда в бою ходят рядом. С другом счастлив вдвойне, а беду делишь пополам. Хотелось поговорить с молодыми летчиками. Их доверили мне переучивать, водить в первый бой. Чувство боевой дружбы к ним переросло в отцовское отношение. Не терпелось узнать, как они, помогли ли им советы? Только сейчас, возвращаясь в полк, я остро понял, чего мне не хватало во время работы на "мессершмиттах". Там не было рядом боевых друзей. А как важно все время ощущать рядом плечо товарища. Когда рядом с тобой настоящий друг, ты чувствуешь себя увереннее и смелее. Он и совет подаст, и помощь окажет. О настоящей боевой дружбе на войне сказано и написано много. О ней и песни, и былины, и поэмы. И все равно, наверное, не выскажешь всего словами. Когда летчик в острой схватке, жертвуя собой, прикрывает товарища, когда техник в студеную ночь ремонтирует поврежденный истребитель, не хватит слов, чтобы отразить глубину тех чувств, что волнуют душу. Колеса коснулись земли. Спешу зарулить свой УТ-2 на стоянку. Меня окружили тут же летчики и техники. Улыбки, крепкие рукопожатия. И вот я в кругу друзей. Посыпались вопросы. Меня спрашивали о полетах на "мессершмитте". Шутили, не научил ли он меня говорить по-немецки. Пришлось упросить отпустить, чтобы представиться командованию, доложить о возвращении в полк. О "мессере" я пообещал рассказать подробно. Техник самолета Чувашкин догнал меня: - Товарищ капитан, договоритесь с командиром полка. Пусть назначат меня на ваш самолет. Вы же всегда были довольны обслуживанием! - Будем воевать вместе, как и раньше, - пообещал я. На КП полка майор Иванов встретил меня с доброй улыбкой. - Ну вот, наконец-то вернулся, блудный сын! Кем же тебя назначить сейчас? Не разучился еще воевать, пока порхал на "мессере"? - Командиром первой эскадрильи вместо капитана Покрышкина сейчас утвержден Камоса. Заменять его командование дивизии не разрешит, - вмешался в разговор находящийся на КП штурман полка Заев. - Я и не собираюсь на должность Камосы, - ответил ему. - Товарищ командир полка, назначайте туда, где бы я мог больше летать. Согласен быть даже старшим летчиком. - Пойдешь заместителем к Камосе? Он что-то часто прибаливает. А эскадрилью водят на задания командиры звеньев. Это непорядок. Согласен с этой должностью? - Конечно! - Вот и хорошо! Вечером соберем летный состав. Ты проведешь занятия об особенностях "мессершмиттов". - Есть! Прошу назначить ко мне техником Чувашкина. - Забирай его вместе с самолетом. Я тут же исчез с командного пункта. Не терпелось ознакомиться со своим истребителем. На стоянке у "яка" меня встретил Чувашкин. Я сообщил, что просьба его удовлетворена. Он расплылся в улыбке, тут же стал говорить о самолете. Слушаю его и вижу, стоит у крыла девушка в синем техническом комбинезоне. - А это кто у самолета? - спрашиваю Чувашкина. - Оружейница вашего "яка". Мужчин этой специальности отправили в танковые войска, а взамен назначили девчат. - Убрать! На моем самолете женщин не будет! - с ходу решаю. Но говорю тихо, чтобы не услышала оружейница. Не хотелось обижать ее. - Ваше приказание передам инженеру, но мужчины все убыли. Боюсь, как бы мы не остались вообще без оружейника. - Чувашкин развел руками. Вижу, глядит на меня с лукавой улыбкой: дескать, поспешил, командир. - Ладно, пусть работает... Перед ужином состоялись занятия. Начал я с тактико-технических данных "мессершмитта". Подробно остановился на особенностях выполнения им ряда фигур при пилотировании. Обстоятельно рассказал, какие из них Ме-109 делает хуже, чем Як-1 и МИГ-3. С моделями самолетов в руках показал выполнение отдельных маневров, продемонстрировал, как лучше уйти из-под удара "мессера", подловить его. Большое внимание уделил тактике построения боевых порядков групп и ведению боя с вражескими истребителями. Летчики слушали внимательно. Было много вопросов. Чувствовалось, что занятие их заинтересовало. В столовую шли вместе с Камосой. Он завел разговор о наших взаимоотношениях и боевой работе. - Ты, Саша, не обижаешься, что меня назначили командиром в твою эскадрилью? - Брось эти разговоры, Анатолий. Сейчас обстановка такая, что некогда делить должности. Надо драться с врагом, - пытался прервать я его. - Ты знаешь, меня замучила язва желудка, мешает летать. Ты бери в свои руки все дела в эскадрилье и смело командуй. Я обижаться не буду. Людей в ней ты лучше меня знаешь. - Хорошо! Сработаемся. Рядом с нами шел Крюков. Он слышал разговор. - Ты, Камоса, перестань нарушать режим питания. Тогда тебя не будет и язва мучить, - резко сказал он. - Не в этом дело, Пал Палыч, Мне бы надо подлечиться, а время военное. Мне уже сегодня говорили, что Камоса с утра жалуется на состояние здоровья, редко вылетает на боевые задания. Эскадрилья не стала еще крепко сколоченным боевым коллективом. В этом убедился в первых же боевых вылетах. Прежде чем включаться в боевую работу на "яке", а на этом истребителе у меня был небольшой налет, требовались тренировочные полеты. Но жажда боя с "мессершмиттами" толкала меня на боевые задания, хотелось схватиться с ними в бою. Познав Ме-109, я рвался к встрече с ними, чтобы практически проверить выношенные тактические варианты воздушного боя. А в умении пилотировать на "яке" я был уверен. Кроме того, каждый боевой вылет будет своеобразной тренировкой. Утро началось с получения боевой задачи по сопровождению Су-2 на бомбардировку скопления противника в районе Красного Лимана. Камоса, выслушав задание, сообщил свое решение: - Группу поведет мой заместитель Покрышкин. Я себя чувствую неважно. Это было для меня неожиданно. Ведь района я не знаю. - В этом полете мне надо слетать ведущим пары, присмотреться к ориентирам на земле. А позже я смогу вести группы, - возразил я. - И на "яке" давно не летал. Мне надо с ним освоиться. - Ладно, пойдешь парой в моей четверке непосредственного прикрытия, - согласился комэск. Проработав порядок сопровождения, мы в кабинах самолетов ждали появления бомбардировщиков над аэродромом. Сидеть долго не пришлось. Су-2 подошли как-то внезапно, появившись с востока, со стороны солнца. Взвилась красная ракета над КП. Заработали моторы. Моя пара, а за нею и четверка Федорова вырулили на старт. Камоса, запустив мотор, вдруг выключил его. За ним замолк двигатель и у его ведомого. Пора взлетать, а группы без командира. Надо было кому-то брать на себя управление и всю ответственность, которая могла возникнуть в полете. Но как трудно было это сделать при отсутствии радиосвязи, без договоренности на земле. Ждать, пока вырулит Камоса с напарником, было некогда - бомбардировщики уже становились на маршрут. Моя пара на старте, впереди. Значит, мне и брать на себя командование. Быстро взлетели, догнали Су-2 и заняли место в боевом порядке. Ведя наблюдение за воздушным пространством, внимательно присматриваюсь к земле, запоминая характерные ориентиры на маршруте. Это пригодится в последующих полетах. Далеко впереди показался лесной массив, что восточнее Красного Лимана. Он забит войсками противника. Су-2 вышли на цель, стали на боевой курс. Вниз пошли бомбы. Они попали точно в скопление техники и живой силы врага. Цель накрыта. Бомбардировщики развернулись и взяли курс домой. Идя с пологим снижением, группа Су-2 спустилась под облака. Моя пара последовала за ней. Ударное звено "яков" почему-то осталось за облаками. Бросил взгляд в сторону леса. К небу тянутся дымные столбы. Это горит техника врага. И тут я увидел догоняющую нас восьмерку "мессершмиттов". Предбоевое напряжение охватило меня. Сблизившись, они ринулись к бомбардировщикам, надеясь на легкую победу. Наша пара пошла наперерез ведущей группе Ме-109. Еще издали дали очередь. Трасса огня заставила "мессеров" выйти из атаки. Тогда от восьмерки отделилась пара Ме-109 и атаковала меня. Выручил мой напарник В. Бережной. Мы с ним умело провели маневр "ножницы" - он шел навстречу и в лобовой атаке отрезал идущие на меня самолеты противника. Враг попался упорный. Последовала новая атака шестерки по бомбардировщикам, а пары - на нас. Своим огнем я сорвал и эту атаку на Су-2. Но тут же правее увидел трассу. Это стреляли в мой самолет "мессеры". Сейчас они возьмут поправку. Энергично выполняю со снижением неуправляемую "бочку". Потом поддернул "як" на горку и навскидку ударил очередью по животу одного из Ме-109. Очередь получилась короткой, ибо пришлось тут же выводить свой самолет из-под огня. К сожалению, моя очередь оказалась не убойной. Но атакующая меня пара "мессершмиттов" вышла из боя и взяла курс на запад. Самолетов противника осталось шесть, многовато для нас с Бережным. Вражеские истребители продолжали свои попытки прорваться к группе Су-2. Мы решительно срывали их атаки, не допускали на дистанцию прицельного огня по бомбардировщикам, отбивались и сами. В один из моментов, когда к отставшему от строя Су-2 нахально прорывалась пара Ме-109, мне удалось удачно выйти на ведущего. С короткой дистанции ударил из пушки и пулеметов по мотору и левому борту кабины. Ме-109 перевернулся, задымил и вертикально пошел к земле. Оставшаяся пятерка "мессершмиттов" и дальше продолжала нападать. Но теперь в их атаках не было прежней настойчивости, гитлеровские летчики проявляли осторожность. По-видимому, мною был сбит командир вражеской группы. Это оказало моральное воздействие на пилотов, привело к потере управления. Да и встретив отпор, они побаивались. Вскоре противник прекратил преследование и ушел в западном направлении. Настроение сразу поднялось. Успешное отражение вражеского нападения, защита Су-2 и первая победа после возвращения в полк сняли охватившее напряжение. Радостно было и за Владимира Бережного. Молодой летчик отважно и умело действовал в бою, отражая атакующих "мессершмиттов". Зарулив на стоянку, я некоторое время сидел в кабине. Отдыхал после тяжелого боя и осмысливал пережитое. В мыслях снова предстала вся картина схватки с численно превосходящим противником, из которой мы с Бережным вышли победителями. К нам подошли летчики звена Аркадия Федорова. Они сели на аэродром значительно раньше нас. Вылет для них прошел легко. Увидев на мне и Бережном мокрые от пота гимнастерки, поняли, что нам досталось, и почувствовали себя сконфуженными. Тем не менее я решил, что ограничиваться их переживаниями не следовало. За промахи в боевом полете, даже успешном, необходимо спрашивать. За неправильные действия приходится расплачиваться кровью. - Что вы делали за облаками? - строго спросил я. - Грелись на солнышке, пока мы бой вели с восьмеркой "мессеров"? Почему прекратили сопровождение бомбардировщиков? Разве я вас этому учил?.. - Мы считали, что "мессеры" появятся над облачностью, и там решили их сковать боем, - оправдывался Федоров. - Неправильная оценка обстановки и решение! Вы не имели права отрываться от сопровождаемой группы Су-2. Теперь мне понятно, почему несут потери "илы", когда вы их сопровождаете. Они штурмуют у земли, и их там бьют "мессеры", а вы кружитесь на высоте. С сегодняшнего дня сам буду водить наши группы на сопровождение. Требую строго выполнять свою задачу, быть на своем месте в боевом порядке. За нарушение буду строго наказывать. В конце нашего разговора напомнил летчикам о торжественном вручении командующим ВВС фронта генералом Вершининым гвардейского Знамени полку. - У нас сейчас на груди гвардейские знаки и мы должны всегда помнить клятву, которую вместе с командиром полка Виктором Петровичем Ивановым давали. Мы тогда клялись воевать честно и отважно. Давайте высоко держать звание гвардейца Красной Армии! Забегая вперед, скажу, что эта принципиальная оценка действий группы стала переломной. Кстати, наш разговор со звеном Федорова слышали и другие летчики эскадрильи, еще не вылетевшие на боевые задания. Они поддержали меня. В последующих вылетах мы сделали все, чтобы избежать потерь сопровождаемых нами бомбардировщиков по вине истребителей. На командном пункте, после беседы с летчиками, я кратко доложил В. П. Иванову о выполнении боевого задания. Выслушав рапорт, командир полка спросил: - Что ты так долго проводил разбор с летчиками? Разнос устроил? - Да нет. Просто поговорил по душам о честном выполнении боевой задачи. Такой разговор был нужен. В эскадрилье чувствуется расхлябанность, слаба дисциплина в полете. - Не драматизируй обстановку. Но кое-какие меры, думаю, надо принять. К нам в полк назначен только что прибывший с Дальнего Востока капитан Воронцов. Правда, он не имеет боевого опыта, но налет в мирных условиях у него более тысячи часов. Он будет стажироваться в эскадрилье. Для пользы дела его необходимо прикрепить к подразделению штурмана полка, - спокойно говорил Иванов. Я понимал, что такой опытный командир, как Виктор Петрович Иванов, не хуже меня знает состояние дел в эскадрилье. Но мне не хотелось, чтобы кто-то за нас с комэском сколачивал подразделение. - Заев уже почти полгода в полку, а еще не сделал ни одного боевого вылета, - поразмыслив, ответил я. - Лучше пусть водят группы командиры звеньев, чем начальник, который воздерживается летать на задания. Он загубит летчиков. Товарищ командир, заверяю вас, что в эскадрилье сами справимся, без варягов. - Я тоже в этом уверен, - сразу же отозвался Иванов. Моя оценка штурмана полка вскоре стала известна Заеву от кого-то из офицеров штаба. Наверное, это и породило его неприязнь ко мне. Заев прибыл в наш гвардейский полк в начале года на должность штурмана полка. Он заменил Крюкова, назначенного командиром второй эскадрильи, переучиваемой на "яки". Внешне солидный, имеющий большой налет на самолетах в мирное время, он ходил важно, покровительственно поглядывал на летчиков, любил давать советы по тактике. К сожалению, ориентировался при этом на довоенные взгляды, опирался на положения, которыми руководствовались сразу после событий в Испании. Вот почему летчики отнеслись к нему несколько настороженно. Боевая действительность заставила всех нас обостренно воспринимать каждого человека, оценивать его по главным показателям - как он воюет. Как себя покажешь в бою, таково отношение к тебе будет со стороны летчиков. Они не любили таких офицеров, которые, имея летную подготовку, на боевые задания не ходили, ссылаясь на нехватку техники и находя себе дело на земле. За первые месяцы войны полк потерял погибшими или ранеными часть руководящего состава. Создалась трудная обстановка, не было ведущих. А бои в основном велись групповые. Как правило, руководили группами командиры эскадрилий и их заместители. Часто бывая в схватках, они чувствовали изменения в динамике боя, смело вносили коррективы в действия летчиков, тактически грамотно готовили их к выполнению боевой задачи. Можно сказать, что именно из этого звена в начальный период войны формировались будущие крупные руководители авиационных соединений. Между тем обстановка на фронте все более усложнялась. Поражение наших войск под Харьковом поставило под угрозу весь юг страны. Напор главных сил фашистских армий в восточном и юго-восточном направлениях с каждым днем нарастал. Южный фронт с целью избежать окружения с боями отходил на Ворошиловград и Ростов. Наш полк, базируясь западнее Ворошиловграда, вел напряженную боевую деятельность в интересах наземных войск. С раннего утра до наступления темноты летали группами на сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков, которые наносили удары по скоплениям и колоннам войск противника. В эскадрилье работы было много. Командир подразделения А. Камоса из-за болезни летал редко. Чаще водить на задания группы приходилось мне. Умелым ведущим становился командир звена Аркадий Федоров. Формируя боевой порядок, внесли много нового. Окончательно отказались от троек самолетов и летали в боевых порядках пар. Звенья ходили в бой в составе четверок. Такие изменения потребовали назначать молодых, способных летчиков ведущими пар. Это была разумная мера. Она позволяла формировать в боях у молодежи качества, необходимые командиру группы. Молодежь, даже не имея большого налета, рвалась на выполнение боевых заданий. Она быстро приобретала опыт, а наиболее способные летчики становились командирами пар и звеньев. Одним из первых показал смелость и умение в бою молодой пилот Бережной. Он был назначен ведущим. Перед этим, выполняя с ним разведку в районе Славянска, встретили Ме-110. По-видимому, экипаж его тоже занимался разведкой, следил за нашими войсками. Противник поздно заметил стремительную атаку с высоты. Поразив стрелка, я ударил из пушки и пулеметов по левому мотору. Из него вырвался черный дым, и Ме-110 в крутой спирали свалился на землю. Я стал со снижением разворачиваться за ним, чтобы определить место его падения. Впереди меня выскочил Бережной и, покачав самолет с крыла на крыло, развернулся вправо. Я глянул в ту сторону. С восточного направления приближалась семерка Ме-109. По-видимому, это был заслон, охраняющий важного разведчика. Он прозевал мой удар. Предупреждение Бережного было своевременным. Запоздай он, и мы бы наверняка были сбиты. Секунды понадобились нашей паре, чтобы развернуться навстречу врагу. Проскочив через группу "мессеров" в лобовой атаке со стрельбой, я решил выйти из боя. Соотношение сил было явно не в нашу пользу, а главное, горючего у нас оставалось только дойти до своего аэродрома. Пока "мессершмитты" разворачивались, мы успели войти в облака и оторвались от них. На аэродроме я построил эскадрилью, рассказал об отважных и смелых действиях Бережного в ряде боев, назначил его ведущим пары. - Товарищ капитан, я еще слабо подготовлен как ведущий. Разрешите полетать ведомым, - отказывался Бережной. Я понимал, что это скорее по скромности, чем из-за неуверенности. - Справишься, Володя! А летать своей парой будешь в моих группах. Главное, в бою выполняй всегда правило: "Делай, как я", но при этом проявляй разумную инициативу и не отрывайся от группы. Я хорошо изучил Бережного, знал его способности, восприимчивость и инициативу и верил, что из него получится хороший ведущий пары, а позже и командир звена. Постоянным ведомым в свою пару назначил молодого летчика Николая Науменко. В первом совместном вылете он поступил смело, правильно сориентировался в обстановке. Но не обошлось и без ошибок - нарушил заповедь ведомого не отрываться от ведущего. А дело было так. Четверка "яков" нашей эскадрильи выполняла задачу непосредственного сопровождения. А тройка "мигов", составляющая ударную группу из третьей эскадрильи, прикрывала две девятки "илов", вылетающих на штурмовку. Получив задание на КП, Камоса снова сказал мне: - Покрышкин, я себя плохо чувствую. Опять прихватила язва. Назначаю тебя командиром группы сопровождения, а я пойду второй парой в твоей четверке. Вспомнив об одном из прошлых вылетов, когда Камоса вдруг не взлетел своей парой и этим внес путаницу в группе, я продумал свои действия при различных вариантах. Фактически и на этот раз мне в группе непосредственного прикрытия "илов" пришлось идти парой. Успешно закончив штурмовку целей, Ил-2 встали на обратный курс, а звено "мигов" стало обрабатывать зенитные батареи, обстреливающие "илов". Оно пикировало на огневые точки, поражало зенитчиков бомбами. Как раз в этот момент на нас сверху обрушилась четверка "мессершмиттов". Пара из них заходила в заднюю полусферу звена Фигичева, которое продолжало пикировать, не замечая опасности. Сорвал атаку "мессершмиттов" мой ведомый Николай Науменко. Он резко отвалил от меня, очередью из всего оружия отогнал противника и пристроился к звену "мигов". Я же в это время атаковал пару "мессершмиттов", прорывающихся к "илам". Они, уходя из-под моего удара, пошли круто вверх, в сторону солнца. Находясь сзади них, решил на горке догнать вражеские машины, сбить или своей атакой сорвать нападение на "илов". Уже к концу выполнения "вертикали" понял, что моя затея не оправдывается. "Мессершмитты", все более отрываясь, упорно лезли вверх. А у меня скорость падала, и я был вынужден перевести самолет из горки в горизонтальный полет. "Мессершмитты", находясь и так выше меня, продолжали набирать высоту. Это был явно новый тип машин. Стало понятно, что я затеял бой с новыми, облегченными истребителями Ме-109Ф. О появлении их на фронте нам уже сообщали. Противник на этом истребителе поставил более мощный мотор и облегчил его вооружение до одной пушки и двух пулеметов. "Ну что ж, успеха атака не принесла, но от "илов" отогнал", - решил я и перевел самолет, свой старенький "як", на снижение. План был простой: подойти к "илам" и присоединиться к звену Фигичева, найти там ведомого Науменко. Но все оказалось сложнее. За мной сразу же бросилась пара Ме-109Ф. Она быстро догоняла меня. Пришлось развернуться в лобовую атаку. Противник, не принял ее, ушел вверх, в сторону солнца. Снова энергичным полупереворотом иду на снижение, делаю попытку догнать нашу группу. Но "мессершмитты" решили меня живым не упускать. Они немедленно сваливаются вдогон. Я резко разворачиваюсь в лобовую. Вражеская пара уходит вверх, занимая выгодную высоту для нападения. Нет, эта игра в "кошки-мышки" меня не устраивала. Одиночному самолету над территорией, занятой противником, при малом остатке горючего, дальше задерживаться было нельзя. Кончится горючее, "мессершмитты" расстреляют, как мишень. Мое счастье, что вторая пара Ме-109Ф увязалась за нашей группой, надеясь подловить отставшего "ила" или "мига". Хочешь побеждать - надо не обороняться, а нападать. Решаю использовать запаздывание реакции летчиков врага при переходе на энергичный внезапный маневр и превосходство "яка" над "мессершмиттом" при выходе из пикирования на вертикаль с большой перегрузкой. Отбив очередное нападение, я на полной скорости перешел на снижение. Вражеская пара быстро сблизилась, пристроилась в хвост моему "яку". Вот-вот откроют огонь. Переворачиваю самолет и перевожу его в крутое пикирование. "Мессершмитты" несколько отстали, но потом догнали меня. Наступил самый ответственный момент в осуществлении замысла. Надо допустить их как можно ближе, но не прозевать открытия огня. Слежу за противником, глаз не спускаю... Пора делать обманный маневр. Энергично, с большой перегрузкой выхватываю самолет из крутого пикирования на вертикаль. Чуть даю крен для крутой спирали. Вверху горки пришел в себя от перегрузки и на пределе вертикальной скорости переложил самолет в горизонтальный полет. Прямо перед носом моего "яка" в полсотне метров вышел из горки ведущий вражеской пары. Делаю небольшой доворот, прицеливаюсь и даю очередь по мотору и кабине. Она была точной. Сбитый "мессершмитт" штопором свалился на землю. Его ведомый проносится в стороне. Делаю доворот за ним. Но враг не принял боя. "Мессер" уходит в западном направлении. Разворачиваюсь за ним, бросаю взгляд на падающий "мессершмитт", вижу, как он врезался в землю и взорвался. Сразу стало дышать легче. Мои расчеты на внезапный маневр оправдались. Добился победы - радостно на душе. После посадки состоялся разговор с Николаем Науменко. - Докладывай, почему нарушил главную заповедь ведомого? - Виноват, товарищ командир! Решил отсечь огнем атакующих "мессершмиттов" от звена Фигичева и оторвался от вас. - Напоминаю еще раз, ведомый во всех случаях занимает место за своим ведущим. Ты правильно в дальнейшем сделал, что пристроился к звену Фигичева. Одного тебя "мессеры" наверняка бы сбили. Одиночка в воздушном бою всегда становится жертвой вражеских истребителей. Но оставлять ведущего нельзя. - Больше этого не повторится. Надо сказать, что слово свое Николай Науменко сдержал. В дальнейшем во всех наших совместных полетах он безукоризненно выполнял свою задачу, был надежным напарником. В те дни мне приходилось летать на боевые задания с разными летчиками, чаще с молодыми, но иногда в состав подчиненной мне группы включали начальников, старших меня или равных по должности. Молодые, еще не опытные летчики неумелыми или неразумными действиями в первых боевых вылетах ставили порой группу в трудное положение. Но после разбора, глубокого анализа действий старались строго выполнять полученные указания. Как правило, в последующих полетах они не нарушали боевые порядки, разумно действовали в бою. А вот когда в группу включали руководящих работников, обстановка складывалась подчас сложная. Трудно, вернее невозможно, руководить группой, если в бою, когда успех дела решают секунды, кто-то подменяет командира, пытаясь навязать и свое мнение, свою волю. Это нарушает замысел выполнения боевого задания, ставит под удар летчиков группы и приводит к потерям. В душе я всегда был против включения в подчиненную мне группу старших командиров или начальников, особенно из тех, кто редко летал на боевые задания, чувствовал себя в бою неуверенно. Командир полка знал об этом. Но учитывая опыт по обучению летчиков, поручил мне ввести в боевой строй вновь прибывшего в полк капитана Воронцова. На первый боевой вылет Воронцов пошел у меня ведомым. Группа выполняла разведку гитлеровских войск в районе Краматорска и Славянска, а также переправ на Северском Донце. Капитан в воздухе вел себя несобранно. Мы не смогли совершить энергичный маневр для преследования обнаруженного над линией фронта корректировщика "Фокке-Вульф-189". Затем он чуть не столкнулся со мной. В конце вылета группа нанесла штурмовой удар по мосту через Северский Донец. Прорвавшись через мощный зенитный огонь, я ударил из пушки и пулеметов по машинам и понтонам. На выходе из атаки глянул назад, на ведомого. Воронцов не пошел за мной на штурмовой удар. Он остался наверху. Это меня разозлило. На наше счастье, за весь полет не встретилось вражеских истребителей, а то бы нам несдобровать. После посадки на аэродроме я довольно резко разобрал ошибки Воронцова. Он обиделся и нажаловался командиру части. Я получил внушение за нетактичное поведение. Вскоре предстояло сопровождать две девятки "илов". Они шли наносить удар по разведанным мною танкам. Воронцова назначили в мою группу прикрытия командиром ударного звена. Этот вылет оказался очень тяжелым для меня и для ведомого. Еще на пути к цели я увидел летящих навстречу нам двенадцать самолетов. Из-за большой дальности не смог определить их тип, но был уверен, что это истребители. Решил предупредить своих. Покачиванием "яка" подал сигнал об опасности, а трассой огня указал направление. После сигнала Воронцов, к удивлению, увел свою четверку за облака. На прикрытии восемнадцати "илов" остались мы вдвоем с Науменко. Для меня было понятно, что при шестикратном превосходстве противника этот бой для нашей пары может стать последним. Истребители сблизились с нами. К нашей радости, это оказалась группа И-16 соседнего полка. Они возвращались со штурмовки. Мы продолжали полет. Над целью, в лесном массиве южнее Красного Лимана, "илы" сбросили зажигательную смесь "КС" на сосредоточение танков, обстреляли их с пикирования из пушек. В это время на нас набросилась шестерка "мессершмиттов". Ведущий группы "илов", увидев противника в воздухе, увеличил скорость отхода от цели. Боевой порядок девяток растянулся. Это затруднило наши возможности по прикрытию группы. Наша пара металась, заградительными трассами срывая атаки "мессершмиттов". Используя метод "ножницы", отражали попутно и удары по нашим машинам. Противник был настойчив. Он стремительно атаковал штурмовиков. А у нас с Науменко вот-вот кончатся боеприпасы. Тогда мы не сможем защищать не только "илы", но и себя - посбивают, как куропаток. Надо было найти выход, переломить ход боя. Наиболее верный вариант - сбить командира вражеской группы. Определить его в шестерке было несложно. Не обращая внимания на трассы вражеского огня, я бросился на ведущего. Он как раз пристраивался к отставшему штурмовику. Увлеченный атакой, гитлеровский ас не замечал нацеленный на него удар. Огнем в упор по мотору и кабине сбил ведущего и выскользнул из-под трасс "мессершмиттов", бросившихся наперерез. А Ме-109, вспыхнув, упал на землю. В группе противника произошло замешательство. Атаки потеряли прежнюю остроту, а вскоре вражеские истребители ушли с поля боя. Все... Отбились... Я облегченно вздохнул. Не потеряли ни одного "ила", и сами с Науменко живы. И тут такая злость взяла на наше ударное звено, ушедшее за облака. После посадки собрал всех летчиков нашей группы к своему самолету, построил их в шеренгу, высказал, что накипело на душе за прошедший полет. Воронцов, чувствуя себя виноватым, тоже встал в строй. - Почему ушли за облака? Ведь это же были наши И-16! Фактически чуть не сорвали боевое задание! Летчики ударного звена, понимая, что в этом вина ведущего, под моим сердитым взглядом пожимали плечами. Воронцов же стоял молча, опустив голову. - Самое страшное на войне, - после паузы продолжал я, - это бросать в беде своих боевых товарищей... Кауменко за его смелость и умение в бою объявляю благодарность. А вам, товарищ Воронцов, хочу сказать, что это был ваш последний полет в нашей группе. Летчики эскадрильи сразу же окружили Науменко, стали расспрашивать о боевом полете. Мне же на КП пришлось давать объяснение за резкий разговор с Воронцовым. Однако в этот раз я стоял на своем. Доказывал, что командир группы несет ответственность за выполнение боевого задания и за жизнь летчиков. От начала отработки задачи до конца разбора он является старшим над всеми летчиками, несмотря на звание и занимаемую ими должность. Они обязаны строго выполнять замысел и указания о ведении боя, а также воспринимать оценки, а если надо, и заслуженные упреки за ошибки в бою. Отступление наших наземных войск продолжалось, а это сказывалось на усилении напряженности в боевой работе авиации, на увеличении количества вылетов. Но теперь на боевые задания в моей группе ведущими звеньев ходили Федоров и Искрин, надежные и смелые летчики. С ними вылеты выполнялись успешно, без потерь как сопровождаемых нами штурмовиков и бомбардировщиков, так и своих истребителей. Однако большая нагрузка вела к переутомлению летчиков. Это грозило неприятностями. Надо было искать пути к облегчению действий летчиков в боевом полете. Одним из таких путей было использование части сопровождаемой группы штурмовиков для отражения вражеских истребителей. Одноместный Ил-2 в частях, с которыми мы работали, не имел стрелка. В передней части его стояли две пушки, пулеметы и реактивные снаряды для ведения огня вперед. Это грозное оружие можно было умело использовать против атакующих "мессершмиттов", а заднюю полусферу защищал бы идущий сзади штурмовик. Для этого пара или четверка "илов" должна хорошо освоить тактический оборонительный маневр "ножницы". В моей группе он применялся часто и давал положительные результаты. С таким предложением я обратился к командиру штурмовой дивизии генералу Гетману. Соединение базировалось совместно с нами на аэродроме. Генерал Гетман вскоре собрал летчиков, попросил меня рассказать о методе оборонительного маневра "ножницы". Для практического усвоения мы договорились заранее с командирами эскадрилий штурмовиков о проведении показных учебных боев над аэродромом после возвращения из совместных полетов. После занятий несколько раз отрабатывали совместно этот маневр. Эти и ряд других мер подняли уверенность у летчиков-штурмовиков в успешной защите от истребителей противника. Несомненно, это облегчило и задачи истребителей сопровождения, повысило надежность прикрытия подопечных групп. Сказалось и то, что мы лучше узнали Друг друга. А это так важно в совместной боевой работе. Личные контакты позволили лучше и конкретнее отрабатывать взаимодействие. Несмотря на большое напряжение в боевой работе и сильное противодействие вражеских истребителей, наша эскадрилья, применяя эшелонирование пар по высоте и четкий боевой порядок, не имела потерь в воздухе. Правда, у нас вышел из строя самолет при нелепой аварии на аэродроме. В то раннее утро в небо должна была уйти первая шестерка. Но у одного из ведомых летчиков после взлета при наборе высоты отказал мотор. Пилот не растерялся. Он сумел, развернувшись, приземлиться против старта и остановиться в конце посадочной полосы. А вскоре мы вернулись с патрулирования. Провели тяжелый бой с крупной группой бомбардировщиков, прикрытых сильным нарядом "мессершмиттов". К сожалению, Як-1 так и стоял в конце полосы. А посадка проходила в сторону восходящего солнца. Летчик Александр Голубев, ослепленный лучами, не заметил стоящего "яка", при выравнивании зацепил крылом за лопасть его винта. Самолет Голубева перевернулся и с горящим крыльевым бензобаком ударился о землю. К счастью, от этого удара оторвались плечевые привязные ремни, и Голубева выбросило из кабины. Минут пять он находился без сознания. Затем пришел в себя и был доставлен на КП. Заев, заменяя командира полка, убывшего в штаб дивизии, отправил Голубева вместо санчасти... на гауптвахту. Узнав об этом, я вступил в спор: - Летчик получил повреждения при аварии. Его следует немедленно отправить в санчасть. - Его надо наказать. Он поломал истребитель. - Строго наказать надо тех, кто не распорядился убрать самолет с полосы. Надо же смотреть за порядком на земле. Это ваша обязанность. Разговор у нас получился, как говорят, "на басах". Обстановка на фронте с каждым днем ухудшалась. Наши обескровленные части с трудом сдерживали наступление противника. Войска отступали к Дону. Авиация, оставляя освоенные аэродромы, перелетала на другие, расположенные восточнее. Теперь мы вели боевые действия не только на подступах с запада к Ворошиловграду, но и в северном направлении, в районе Миллерово. Там прорывалась на Ростов танковая группировка врага. Она заходила в тыл Южному фронту. Отсутствие устойчивой обороны, прорывы ее танковыми клиньями противника создавали крайне трудное, нервозное состояние. Порой мы не знали, где находятся наши обороняющиеся соединения. Часто нарушалась связь с ними, терялось управление. Части действовали самостоятельно. В этих условиях на авиационную разведку возлагались задачи по уточнению данных о своих войсках. Летчики, к сожалению, были не в состоянии сообщать номера корпусов и дивизий. Особенно беспокоила командование фронта потеря связи с одним из наших танковых корпусов. Он был направлен для нанесения удара по наступающему противнику в районе Миллерово. А теперь руководство не знало, где находятся танкисты. Найти месторасположение корпуса было поручено летчикам соседнего авиаполка. На поиск повел свое звено капитан Петр Середа. Проносясь на малой высоте, летчики обнаружили большую группу наших пехотинцев и артиллеристов. Они вели бои с наступающими вражескими танками. Но своего танкового корпуса в тот вылет не нашли. Стремясь все же выполнить поставленную командованием задачу, П. Середа, предварительно обговорив это с летчиками своего звена перед вылетом, решил сесть в расположении наших войск и узнать что-либо о корпусе. Нашел с воздуха подходящее поле у дороги, по которой шла группа солдат, и приземлился. Подрулил ближе к дороге. Не выключая мотора, Середа выскочил из кабины, остановился у крыла самолета. Он разглядел, что солдаты идут без винтовок и без поясных ремней. Это насторожило. Взмахами руки он стал подзывать их к себе. Вдруг из группы раздался крик: - Летчик, улетай скорей! Здесь немцы! Мы - пленные! Тут же выскочили вражеские автоматчики и побежали к самолету. Середа рывком вскочил на крыло И-16 и прыгнул в кабину. Раздались автоматные очереди, и тотчас появилась боль в ноге. Середа успел дать полный газ мотору, как обожгло левую руку. Он резко развернул самолет на месте, сбив крылом двух автоматчиков, и взлетел под трассами пуль. Превозмогая боль от ран, моментами теряя сознание, Середа вел самолет в сторону солнца, в южном направлении. Впереди он увидел берег Азовского моря, а справа - занятый немцами Таганрог. Собрав всю силу воли, развернулся в направлении Новочеркасска, где в полусознательном состоянии посадил самолет. Через трое суток придя в себя, он рассказал о поисках танкового корпуса, судьба которого осталась тогда неизвестной нам. Отступление наших войск носило подчас неорганизованный характер. В неразберихе вышестоящие штабы зачастую не знали о местонахождении и действиях отступающих соединений. Это затрудняло боевую работу нашей авиации. Пока авиаразведка сообщала в штаб данные, пока организовывался вылет бомбардировщиков или штурмовиков, цели уже перемещались на десятки километров. В этих условиях большое значение имела разумная инициатива летчиков и штурманов, вылетающих для нанесения удара, Сковывание инициативы летчиков снижало результативность действий. Как раз в это время наша шестерка пошла на сопровождение группы Су-2. По разведданным, им была поставлена задача нанести бомбовый удар по танковой колонне противника, идущей по дороге с Миллерово на Каменск-Шахтинский. При подходе к Верхней Тарасовке, в двадцати километрах южнее Миллерово, я увидел на ее окраине большое скопление танков и автомашин. Обрадовался такой удаче. Лучшей цели для бомбежки не придумаешь. Здесь кроме боевой техники были и заправщики горючим. Подумал: "Ну, сейчас бомберы устроят костры!" Однако, к моему удивлению, группа Су-2, пройдя над скоплением противника, продолжала лететь вдоль дороги на Миллерово. В это время внизу опомнились зенитчики врага, открыли огонь по бомбардировщикам. Крупнокалиберный снаряд первого же залпа попал в Су-2 и развалил его. Бомбардировщики, продолжая полет, сбросили бомбовый груз на идущие разрозненно автомашины на дороге. Отбомбились почти впустую по недомыслию ведущего группы, который не учел перемещения колонны за время, прошедшее после ее обнаружения. Вот цена формальной исполнительности и безынициативности! Вернулись на аэродром. К моему самолету собрались летчики нашей шестерки. Я по лицам видел, как они возмущены. - Товарищ капитан, что бомберы, ослепли в этом вылете? По такой групповой цели не ударили, - возмущался Федоров. - Да вдобавок еще и по-глупому потеряли самолет, - добавил Науменко. - Спокойно! Летчики группы не виноваты. Они должны сбрасывать бомбы по команде ведущего, а он, видимо, туговат. Оставайтесь около моего самолета и ждите указаний. Думаю, что поступит команда сопровождать группу на обнаруженную цель, - успокоил я летчиков и уехал на КП, чтобы доложить обо всем и получить новую задачу. Ждать ее пришлось недолго. На этот раз начальство быстро организовало вылет на уничтожение цели в составе двух девяток "илов". А колонна противника, поднимая пыль на дорогах, частью сил уже стала вытягиваться из населенного пункта. "Илы", рассредоточившись, стремительно набросились на танки и автомашины. Действовали они смело, решительно. Точно поражали вражескую технику с малой высоты бомбами, реактивными снарядами и пушечно-пулеметным огнем. Прикрывать нам идущие вдоль дороги штурмовики от возможного нападения вражеских истребителей было очень трудно. А тут еще завеса поднятой пыли, дым и копоть от горящих танков и автомашин крайне затрудняли видимость. Но мы бдительно охраняли "илы". Разбившись парами, кружили в небе, внимательно наблюдая за воздухом, пользуясь отсутствием истребителей врага, огнем подавляли зенитки. Лишь полностью израсходовав боекомплект, "илы" собрались в девятки и взяли курс домой. На дороге и в поле стояли столбы дыма от горящей техники врага. Такая удачная штурмовка, без потерь, сняла неприятное настроение от вылета с Су-2. Мне не было видно выражения лиц у летчиков нашей шестерки, но я знал, что они, как и я, летят в хорошем расположении духа. В середине июля 1942 года летчики полка в основном сопровождали штурмовики. Зачастую приходилось вылетать и на отражение налетов вражеской авиации на Ворошиловград и ближайшие к нему города. Линия фронта приближалась к нашему аэродрому. Мы понимали, что работаем отсюда последние дни. И эта пора пришла - поступила команда к перебазированию в Ростов. Первыми, как всегда, убыли штаб, передовые команды техсостава и БАО. За ними перелетели самолеты полка, требующие ремонта. Временно остались для боевой работы неполные по составу наша и вторая эскадрильи. В конце июля вражеские танки прорвались к Ворошиловграду. Это вынудило и нас к перелету в Ростов. В БОЯХ ЗА КАВКАЗ Перелет в Ростов нашей группы в составе шестерки Як-1 возглавил командир эскадрильи А. Камоса. Меня он назначил к себе ведомым. На маршруте, ведя круговой поиск, увидел идущие с запада двадцать вражеских самолетов. Они держали курс на железнодорожный узел Лиховской. Выскочил вперед группы, покачиванием самолета предупредил о противнике и боевым разворотом пошел навстречу врагу. При сближении определил, что это Ме-110, истребители-бомбардировщики. Они имеют мощное вооружение в носовой части самолета. С ними уже приходилось встречаться западнее Ворошиловграда. Идти в лобовую атаку против Ме-110 явно невыгодно. Я перевел свой самолет в набор высоты. Пятерка наших "яков" развернулась в лобовую атаку. Это была тактическая ошибка командира подразделения. Группа Ме-110, сбросив в поле бомбы, плотно сомкнула свой строй и встретила наших истребителей мощными трассами огня, заставила их сразу же со снижением уйти в сторону. После этого Ме-110 стали в оборонительный круг для защиты от возможных наших атак. Используя превышение над противником, я нанес несколько последовательных атак. Ожидал, что на высоте появится группа Камосы, но она ушла по маршруту. Ме-110, видя, что их атакует одиночный истребитель, сами перешли в нападение, поливая мой самолет со всех сторон трассами пушечно-пулеметного огня. Тут уж мне пришлось думать, как выкрутиться из этой схватки. Уловив удобный момент, резким пикированием вышел из боя. Прилетев в Ростов, увидел всю нашу пятерку на земле. Подошел к Камосе, спросил: - Что же вы не стали вести бой с Ме-110? - Как можно? Они нам такой заслон поставили, что я удивляюсь, как никого не сбили, - отреагировал командир эскадрильи. - А разве правильно на одной высоте с ними идти в лобовую? У вас пять пушек, а у противника сорок восемь! Надо было предварительно набрать высоту и атаковывать сверху. - Главное, мы заставили их сбросить бомбы в поле, не доходя до цели, и своих не потеряли. А тебе удалось сбить? - Вряд ли. Но думаю, что дырок им наделал. Времени наблюдать за результатами атак не было. Под конец и меня начали гонять, еле вырвался, - ответил я. Из разговора стало понятно, что Камоса не разделяет мое неудовлетворение действиями против группы Ме-110. Решил не возвращаться сейчас к этому вопросу. Да и дела не заставили ждать. Надо было готовить летчиков эскадрильи к боевой работе на новом рубеже, на подходе к Дону. Вскоре получили задачу на боевые вылеты. Снова началась напряженная работа: разведка, штурмовка наступающего противника, прикрытие переправ наших отступающих войск через Дон. За этой водной преградой надеялись найти спасение беженцы, закреплялись отходящие части. Противник выходил на широком фронте к реке. Тяжелое было время. Летишь, окидываешь взглядом правобережье Дона. И как будто снова повторяется картина, которую пришлось наблюдать в прошлом году на Днепре. Беженцы вперемежку с отступающими воинскими частями двигаются потоками по всем дорогам, сливаясь у переправ. Люди, техника, обозы ожидают своей очереди на паромы. Наша задача прикрыть их, не допустить уничтожения. Авиация противника настойчиво рвалась к переправам. Враг стремился сорвать организованный переход через реку, растерзать беженцев, не допустить занятия обороны по Дону отступающими войсками. Летчики полка хорошо осознавали ответственность, которая легла на их плечи в те нелегкие дни. Напряжение было большое: с раннего утра до позднего вечера штурмовали вражеские колонны, вели воздушные бои, патрулировали, отбивали нападения бомбардировщиков. Обстановка в воздухе была сложной. Враг в это время имел почти десятикратное превосходство в самолетах. И чтобы хоть как-то компенсировать это, приходилось идти на невиданную напряженность в боевых вылетах. В эти тяжелые июньские дни летный состав имел передышку лишь в минуты заправки самолетов горючим и боеприпасами. Стояла изнуряющая жара, донимала пыль. Все это требовало много сил, энергии, большого запаса душевной стойкости. А как тяжело было сознавать, что Красная Армия отходит, что враг захватывает все новые и новые районы. В те дни летчиков трудно было узнать: похудели, почернели лица, и не столько от солнца, сколько от чрезмерного напряжения, морального и физического. Но сознание долга, ненависть к врагу, боевой настрой были высоки. Воздушные бойцы находили силы выполнять поставленные задачи, наносить удары по противнику. Когда ставилась задача на штурмовку наземных целей, командир, как правило, подчеркивал: не отвлекайтесь на другие цели. Главное, разбить колонну. Возвращаясь, иногда встречали группы "юнкерсов". Прикрытые истребителями, они шли на переправы. Разве мы могли спокойно пройти мимо? Набрасывались на них, стремясь не допустить к целям. Как правило, заставляли сбросить бомбовый груз в поле. Иногда приходилось атаковать, даже не имея боезапаса. Не скрою, попадало за такую "инициативу". Но летчиков можно было понять. Мы представляли радость людей у переправ, когда наши истребители спасали их от бомбежки, и упреки в адрес нашей авиации за то, что не смогли предотвратить удар вражеских бомбардировщиков. Да, трудное это было время... Вскоре танки противника подошли к пригородам Ростова. Авиация врага систематически бомбила город и аэродром. Полк перелетел за Дон, в Батайск. Но и там нашей работе и ночному отдыху мешали частые блокировки аэродрома днем, удары ночных бомбардировщиков противника в темное время суток. После напряженного дня летчики не могли спокойно поспать. Взрывы бомб на аэродроме нередко поднимали нас с постели. В Батайске было получено распоряжение об отправке в авиамастерские на капитальный ремонт самолетов, у которых выработан моторесурс. Из полка уходила в тыл эскадрилья Фигичева на МИГ-3 и экипажи на самолетах Як-1 под командованием Камосы. Все, кто оставался для продолжения боевой работы, с завистью провожали их. Страшно хотелось отоспаться. Были такие минуты, когда не держали ноги. Сон сваливал летчика, как только самолет заруливал на стоянку. В полку остались две неполные эскадрильи, каждая из которых имела по восемь потрепанных Як-1. Одна под моим командованием, а другая - Павла Крюкова. Теперь нагрузка еще более возросла. Оставшемуся составу пришлось выполнять боевые задачи за весь полк. Места наших боевых действий все больше перемещались восточнее Ростова, по Дону, где противник, форсировав реку, прорвался на Северный Кавказ. Вылетали на прикрытие наших переправ и нанесение штурмовых ударов по врагу. А в Ростове уж начались уличные бои. Это вынудило нас перебазироваться южнее, к станице Кущевской. Прилетели туда эскадрильей после нанесения штурмового удара по переправившимся колоннам врага у станицы Семикаракорской. Приземлились, зарулили на стоянку. Авиатехников и работников БАО нет. Поняли, что они еще в пути. Самолеты заряжать нечем, нет ни горючего, ни боеприпасов, ни сжатого воздуха. Находившиеся на аэродроме истребительный полк и батальон обслуживания не смогли помочь. Маленький вынужденный отдых я использовал для ознакомления с полком. На фронт он прибыл недавно. Сформирован уже в новой организации: в составе двадцати самолетов и летчиков. Летный состав не имел боевого опыта, Руководство полка начало боевые действия вылетами групп, составленных из командиров эскадрилий, их заместителей и командиров звеньев. Многие из них в жестоких схватках с обстрелянным уже противником были сбиты или ранены. Остались в полку молодые рядовые летчики. Теперь их некому было водить на боевые задания. Эта практика вылетов групп, составленных из руководящего состава, отрицательно показала себя еще в начале войны. Но, как видимо, кое-кто еще не отказался от нее. Таким образом, полк оказался небоеспособным, хотя в нем было более десяти новеньких Як-1, полностью заправленных и готовых для вылета. Командир части Белов попросил меня сводить на задание его летчиков. Чтобы не терять времени, пока заправят наши самолеты, я тут же согласился. Не зная летного состава, решил на всякий случай обезопасить этот вылет, включив опытных летчиков из своей эскадрильи. Науменко и Бережной пошли со мной в воздух как пара прикрытия. Летим. Наша восьмерка подходит к Манычу. Группу пытались атаковать два Ме-109. Но в бой своевременно вступила прикрывающая пара Науменко. Оставшись шестеркой, мы нанесли удар по переправе и зажгли несколько автомашин на плотине и около нее. Боезапас у нас еще был. Но я решил прекратить штурмовку. Во-первых, задача в основном выполнена. А во-вторых, встретившая нас пара "мессершмиттов" могла вызвать по радио подкрепление и атаковать при возвращении на аэродром. Надо сохранить какое-то количество боеприпасов. Предположение оправдалось. Вскоре после отхода от Маныча я увидел заходящих в атаку "мессершмиттов". Предупредил покачиванием самолета о появлении противника. Затем энергично развернулся. К моему удивлению, за мной из группы никто не пошел. Вся пятерка "яков", сбившись, шла курсом на Кущевку. "Мессершмитты", не обращая на меня внимания, пошли в атаку на уходящих "яков". Первый удар отбил заградительным огнем. В повторной атаке удалось в упор расстрелять ведущего четверки Ме-109. Тогда оставшаяся тройка набросилась на меня. Отражая их натиск и нападая сам, я быстро израсходовал остатки боекомплекта, остался безоружным против трех вражеских истребителей. Теперь могла спасти только высокая техника пилотирования. Мы закружили в небе "чертово колесо". Гитлеровские летчики, по-видимому, убедившись, что меня не сбить, а может, у них кончалось горючее, прекратили атаки, построились в группу и развернулись в северном направлении. Я тут же взял курс на аэродром. Приземляюсь, заруливаю. Вижу, вся группа уже преспокойно меня ожидает. На КП Белов спросил: - Ну, как слетали? Можно моих летчиков пускать на задания? - При штурмовке действовали хорошо, но к воздушным боям не готовы. По психологическому состоянию им еще рано вступать в бой с "мессерами". Пускать на боевые задания можно лишь вперемежку с опытными летчиками. - Может, еще разок слетаете с ними? - Нет, не могу. У нас своя задача. Очень жаль, что у вас растеряли ведущих, - ответил я, хотя и знал, что огорчу Белова. - А вылет этот я надолго запомню. Да и действительно, он многому научил, заставил глубоко задуматься над тем, как важно психологически сжиться всем летчикам, с которыми идешь в бой. Мы часто говорим: понять товарища, боевая спайка. Это очень важные качества в бою. Их надо воспитывать, прививать летчикам еще задолго до встречи с противником. Зарождается боевая спайка в паре, в звене, в эскадрилье. Я всегда был сторонником устойчивых боевых групп, в которых все воздушные бойцы хорошо знают и любят друг друга. Только в этом случае летчики группы будут действовать как слаженная боевая единица. Это не значит, конечно, что такие действия сдерживают порыв, творчество и инициативу. Нет. Наоборот. Вера в то, что в самом тяжелом бою никто не спрячет голову, прикроет, если надо, окрыляет, ведет к смелым действиям. Без этого не может быть победы. Вскоре на аэродром прибыл штаб и техсостав полка, воины обслуживающего батальона. Самолеты были заряжены и готовы к боевой работе. С утра начались активные штурмовки вражеских войск, перешедших Манычский канал. Вылетали восьмерками. Специально выделял пары для подавления зениток. Это и обеспечивало успех, помогло избежать потерь. В те дни мы ждали возвращения группы летчиков, которых отправили ремонтировать самолеты. Как они были нужны сейчас! Задержка беспокоила командование полка. Через несколько дней удалось выяснить, что им было отказано в приеме самолетов. Авиаремонтные мастерские, свернув свою работу, отошли на восток. Командир полка решил сам лететь туда и договориться о приемке самолетов. Но его подготовка к вылету закончилась серьезной раной. При запуске мотора на УТ-2 механик рано включил зажигание. От удара лопастью винта у майора Иванова переломило руку и он оказался в госпитале. Сообщение об этом всех очень огорчило. Под командованием Виктора Петровича Иванова мы прошли большой и тяжелый путь. Он руководил полком с первых дней войны. Никто не пользовался у нас таким уважением, как он. Мы видели в нем старшего боевого товарища и друга. Через несколько дней перед ужином начальник штаба объявил приказ о назначении командиром полка Заева. Выслушав его, летчики молча переглянулись. Реакция офицеров возмутила Заева, и он, глядя на нас, заявил: - Следует запомнить, что по приказу с сегодняшнего дня я командир полка и буду наводить строгий порядок. Дальше так не будет, как было до этого. - При Иванове в полку был порядок. Мы стали гвардейцами, - бросил я реплику. - А с вами, Покрышкин, у меня будет отдельный разговор. Командир ушел. Мы несколько минут молча осмысливали все происшедшее. Вступление в должность нового командира сказалось на порядке наших боевых действий. На штурмовку наземных целей стали летать звеньями, а не поэскадрильно. Это увеличило потери. Вскоре в эскадрильях осталось по шесть самолетов. Хорошо, что летчики, получив ранения и ожоги, остались живы. Район боевых действий перемещался восточнее Ростова. Прорыв танковых группировок противника через Дон, в районах станций Котельниковской и Цимлянской, все больше прижимал войска Южного фронта к Кавказским горам. Чтобы быть ближе к местам штурмовок, полк был вынужден перебазироваться на полевой аэродром недалеко от Кропоткина. Первой туда прилетела наша эскадрилья. И на этот раз авиатехники и тыловая часть, перебазируясь автотранспортом, не успели прибыть к нашему прилету. Летчики сами затолкали самолеты в капониры и около них ожидали наземный эшелон. В это время увидели на небольшой высоте идущих в направлении Кропоткина девять Ю-88. В самолетах у нас оставалось мало горючего и боеприпасов. И все же по моей команде все быстро взлетели и атаковали девятку. Удар был неожиданным для противника. "Юнкерсы" сбросили бомбы, не доходя до цели, и пытались уйти на север. Преследуя их, мы полностью расстреляли оставшиеся снаряды и патроны и на последних каплях горючего произвели посадку. В суматохе боя никто не мог точно определить, сколько было сбито или повреждено машин противника. Главное - сорвали бомбежку вражескими самолетами железнодорожного узла, забитого эшелонами. После приземления снова затащили истребители в капониры и замаскировали их. Без горючего и боеприпасов они представляли собой лишь мишень для вражеской авиации. Когда же приедет наша колонна? Вышел на дорогу, пролегающую рядом с летным полем. Увидел местных жителей, поздоровался, спросил; - Скажите, часто немецкая авиация делает налеты на город? - Каждое утро. Как рассветает, так они тут как тут. Налетают и бомбят станцию и город. Спасибо, что вы отогнали их сегодня. - Скоро они перестанут нахальничать, - пообещал я, продумывая вариант перехвата при утреннем налете. Вскоре приземлилась эскадрилья Павла Крюкова, совместившая, как и мы, перебазирование со штурмовкой. Лишь в сумерки прибыли на автомашинах штаб во главе с командиром полка, технический состав и батальон обслуживания. Заправили самолеты горючим и боеприпасами. Готовились к боевому вылету. Докладываю командиру полка о результатах нашей штурмовки и перехвата бомбардировщиков. Высказал предложение организовать утром дежурство для перехвата вероятного налета на Кропоткин вражеских бомбардировщиков. - Пусть этим занимается ПВО. У нас будет много своих заданий, - ответил Заев. - Нельзя позволять противнику безнаказанно бомбить город! Рано утром задания еще не поступят и мы успеем перехватить "юнкерсы", - пытался я убедить командира. Он промолчал, сел в "эмку" и уехал. Не сказал ни да ни нет. Я решил от своей идеи не отказываться. Посоветовался с летчиками эскадрильи. Мы остались ночевать на аэродроме, в село не поехали. Уговорить Крюкова на это дело не удалось: очень переутомились летчики. Его подразделение убыло в село на отдых. Поужинали с техниками, расположились на чехлах под крыльями своих самолетов. Ночь теплая, отдохнули хорошо. А с рассветом, не найдя спавшего в посадках Искрина, мы с Науменко и Бережным сели в кабины, заняли первую готовность, а пара Федорова - вторую, у своих самолетов. Солнце уже начинало всходить, а противника все не было. Расстроенный, я вылез из кабины и, не снимая парашюта, лег на крыло подремать. Вдруг слышу, кричит Чувашкин: - Товарищ командир! Летят! Увидел группу самолетов в составе двенадцати Ю-88 и шести Ме-110. Одним махом вскочил в кабину, через секунду запустил мотор и пошел на взлет. За мной напарники. Взлетая, я смотрел на противника, берущего курс на Кропоткин, и не заметил подходившую к аэродрому вторую группу. Стремительными атаками мы сбили два бомбардировщика, заставили "юнкерсы" сбросить бомбы в поле, не долетая до города. Преследуя уходящего противника, сбили еще два самолета и, израсходовав боекомплект, развернулись на аэродром. На пути к нам пристроилась пара Федорова. Захожу на посадку и, к своему удивлению, вижу воронки на посадочной полосе. Пришлось садиться чуть в сторону. Уже на земле выяснилось, что по аэродрому нанесли бомбовый удар пятнадцать Ме-110. С ними и вела бой пара Федорова, сбив один самолет и не дав "мессершмиттам" произвести штурмовку прицельно. Бомбы упали на полосу и в капониры, из которых взлетала наша пятерка. По-видимому, противник заметил, из каких капониров мы вылетали на отражение бомбового удара вчера, и решил уничтожить наши самолеты на земле. Этот вылет сорвал бомбежку города и спас наши истребители. Не организуй мы дежурство, половина оставшихся в полку самолетов была бы уничтожена. Да и итоги боя были высокими. Моя тройка сбила четыре самолета и один сожгла пара Федорова. Собравшимся около меня летчикам объявил: - Вылетали и вели бой мы пятеркой. Сбили пять самолетов. Все участвовали активно. Наверно, будет правильно засчитать всем по самолету. Такое решение принял не случайно. Важно было вызвать у молодых летчиков стремление действовать в общих интересах, показать, что ценят их вклад в победу. Вскоре на аэродром прибыли летчики эскадрильи Крюкова, а за ним подъехал и командир полка. Упреков от него мы не услышали, но и похвал тоже. Только закатили самолеты в капониры, как на аэродром приехало несколько офицеров из дивизии во главе с командиром соединения. Окинув взглядом развороченные бомбами капониры, воронки на летном поле, командир дивизии Шевченко, он заменил Осипенко, резко спросил Заева: - Как это понимать? Ваш аэродром бомбят, а вы сидите и ждете, когда самолеты пожгут на земле. Надеетесь на авиацию противовоздушной обороны? Так, что ли? - Никак нет, товарищ генерал! Вылетали дежурные летчики и не дали бомбить город. Но на аэродром немцы все же сбросили бомбы, а прицельно штурмовать истребители не позволили. Воздушный бой вели только летчики полка, а из ПВО в воздухе не было ни одного самолета. Слушая их разговор, нетрудно было представить положение командира части. Могли бы быть уничтожены самолеты полка. А на пополнение новыми в создавшейся обстановке рассчитывать не приходилось. За успешные действия против тридцати трех Ю-88 и Ме-110 командование приказало представить к награждению всех летчиков нашей пятерки. Всю неделю авиация противника не появлялась в районе нашего базирования. Мы продолжали напряженную боевую работу. Наносили штурмовые удары по наступающим войскам врага южнее Сальска, а также по его танковым корпусам, форсировавшим Дон в районе станицы Цимлянской и продвигающимся на Ставрополь. Линия фронта все ближе подходила к Кропоткину. На аэродроме была слышна стрельба артиллерии. Полку было приказано перебазироваться восточнее Ставрополя и действовать по левому флангу наступающего противника. Наших наземных войск там было мало и на летчиков легла большая нагрузка. Вылеты на штурмовку, зарядка самолетов горючим и боеприпасами, снова штурмовка. И так до наступления темноты. Летный состав измотался. Четырехчасовой ночной сон не восстанавливал силы. Среди тех, кто физически был слабее, наблюдалось переутомление. У некоторых летчиков снизилась реакция действия, они стали медлительными, вялыми. А это грезило потерями от зенитного огня и в воздушных боях. Надо было дать летчикам хотя бы краткосрочный отдых. Была лишь одна надежда - подменить их летным составом, улетевшим еще из Батайска на перегонку самолетов в ремонт. Мы с Крюковым упросили Заева на такую подмену. Он дал согласие и разрешил мне слетать в Ставрополь, где, по некоторым данным, находилась наша летная группа, так и не сдавшая самолеты в авиамастерские. Вылетели на У-2. Я сидел во второй кабине. Самолет вел штатный пилот. Обошли для безопасности Ставрополь стороной, появились над аэродромом, отделенным от города лесом. Ни людей, ни техники на летном поле не было, лишь стоял одинокий, в желтых пятнах, МИГ-3. А на земле чернели остатки сожженных И-16 и автомашин. В стороне, в лесу, поднимались клубы дыма, периодически слышались взрывы. По-видимому, горел склад авиабомб. Обстановка настораживающая. Летчик У-2 вначале не хотел садиться. Пошел на посадку лишь по моему требованию. Идем вниз, я внимательно вглядываюсь в лес сбоку полосы и не слежу за землей. Приземлились плюхом. От грубой посадки срезало болт крепления стойки шасси к фюзеляжу. Самолет накренился. Осмотрев поломку, летчик занервничал: - Все, нам не взлететь. - Не паникуй! Найдем техников или сами отремонтируем. На стоянках никого не было. Аэродром пуст. Решил пройти к горящему складу. Может быть, там кто-нибудь остался. Подошел поближе и попал под сильный взрыв бомб. Упал на землю, прикрывая руками голову. Стало ясно, что никого здесь нет. Пришлось вернуться к У-2. Около него я увидел трех мужчин. Одеты в штатское. - Вы знаете, куда улетела отсюда авиация? - Нет. А зачем вы сюда сели? Ведь в городе со вчерашнего дня немцы. Улетайте скорее! - Сейчас улетим. Помогите нам подремонтировать самолет, - попросил я. Нашел на стоянках кусок толстой проволоки, затем мы приподняли самолет на крыло, вместо срезанного болта вставили в узлы проволоку и замотали ее вокруг стойки шасси. Так примитивно исправили шасси. Можно было лететь. Но я решил не оставлять шпаклеванный, непокрашенный МИГ-3, а сжечь его. Осмотрел самолет. Он был полностью заправлен горючим, с аккумулятором и вполне готов к вылету. Принял решение угнать его. Дал указания летчику: - "Миг", кажется, исправен. Я опробую его на земле и взлечу. Если все действует нормально, то качну тебе крылом, ты тоже вылетай. Если же будут серьезные неисправности, я сяду, сожгу самолет и полечу с тобой. - Понятно! Но сначала помогите мне запустить мотор. Сделав все, что надо, я направился к "мигу". Уложил снятый с него чехол на сиденье вместо парашюта, сел и запустил мотор. Он работал отлично. Рев стоял над всем полем. Вырулил на полосу, взлетел. Поставил рычаг на уборку шасси, но они не убирались: в баллоне было мало сжатого воздуха, а воздушный компрессор не работал. Лететь с неубранными шасси очень опасно. Это могло привести к перегреву мотора и его заклиниванию. Да и вынужденная посадка с выпущенными шасси грозила полным капотом самолета и гибелью, как это произошло с Костей Мироновым в начале войны. Надо садиться и уничтожить самолет на земле. Развернулся на аэродром, У-2 там уже не было. Теперь оставалось одно: идти в полк. Пролетая над самыми крышами домов Ставрополя, я увидел на улицах десятки танков с крестами на бортах. Вот когда мне стало по-настоящему страшно и за нашу непродуманную посадку, и за все действия на аэродроме. Только сейчас понял, какой большой опасности мы себя подвергали. В сумерки прилетел в часть. Посадочная полоса просматривалась плохо. Заход на посадку выполнил по белому железнодорожному домику на переезде, который и раньше служил нам ориентиром. Зеленые ракеты финишера разрешили посадку. Я уже почти выровнял самолет над землей, как вдруг в воздухе взвилась красная ракета, запрещающая посадку. Рука по привычке двинула сектор газа вперед. Но тут же быстро одумался, понимая, что на этом перегретом моторе я не смогу уйти на второй круг. Убираю газ и сажусь. Гляжу за обстановкой внимательно. В конце пробега увидел впереди, на обрезе посадочной полосы, стоящие И-16. Энергичным отворотом в сторону мне удалось проскочить мимо них. Зарулил на стоянку. Сразу же подошел Чувашкин. Он сообщил, что на наш аэродром села группа из полка Маркелова, в стоянку которого я чуть не вмазал в темноте. И это, по всей вероятности, произошло бы, если бы я после выпущенной финишером красной ракеты пошел на второй круг. Но все обошлось благополучно. Все хорошо, что хорошо кончается. Главное, я был доволен, что пригнал МИГ-3 с захваченного противником аэродрома. Пошел в столовую на ужин. Летчики сразу же обступили меня. Всех интересовали результаты полета в Ставрополь. Рассказал о всех обстоятельствах. Павел Крюков упрекнул меня: - Неумно поступил, Саша. Мог попасться в лапы противнику. - Ничего! Риск - благородное дело! Кто не рискует, тот не побеждает, - попытался я оправдаться, хотя понимал, что действовал неправильно. В конце ужина в столовую пришел пилот с У-2, с которым я летал на Ставропольский аэродром. Увидел меня, подошел. Я ждал, он скажет о преждевременном взлете до моих сигналов с воздуха. - Да не струсил я, не гляди так, - начал он. Оказалось, что наблюдая за мной и лесом, летчик увидел мотоциклистов противника. Они въезжали на аэродром по дороге из города. Ничего другого в этих условиях делать было нельзя. Он моментально пошел на взлет, сопровождаемый вдогон трассами из автоматов. Угнанный самолет доставил много хлопот и технику, и мне. При перебазировании на новый аэродром, после перегонки "мига", я возвращался за своим "яком", ибо лишних летчиков в полку не было. Таким образом, на попечении у меня и Чувашкина было две машины. Технический состав был явно недоволен трофеем. При первой перегонке Чувашкин, готовя МИГ-3 к вылету, ворчал: - Взяли вы, товарищ командир, обузу в полк. Бросить его нельзя, и в ремонт никто не берет, а возни с ним хватает. - Самолет отремонтируют и на нем можно будет воевать, - доказывал я. - Вот посмотрите, что получается: переходник от баллона со сжатым воздухом от "яка" не подходит к "мигу". Поэтому зарядить самолет сжатым воздухом нельзя и с трудом удается запустить мотор. - Сломаешь ты себе шею, Покрышкин, на этом "миге". При вынужденной посадке с неубранными шасси на нем непременно скапотируешь, - предупредил меня инженер полка Копылов. - Что же можно сделать? - А ничего, так и будем мучиться с запуском мотора, а ты рисковать при перегонках, голосуя выпущенными шасси. С твоим "мигом" получается, как в поговорке: "Не имела баба хлопот, да купила порося". Надо найти мастерские и сдать его в ремонт, - "обрадовал" меня Копылов. При каждой перегонке "мига" техники "вспоминали" конструкторов за нестандартность самолетного оборудования. А такие опасные перелеты приходилось выполнять все чаще. Противник, форсировав Дон, продолжал наступление. Его корпуса и дивизии, обтекая правое крыло Южного фронта, рвались к нефтяным промыслам Грозного и Баку. И как стало известно позже, это открывало бы путь к выполнению авантюристического замысла Гитлера: к выходу его армий через Иран на Ирак и Индию, соединению с успешно наступающим в Африке Роммелем и с японскими милитаристами. Отступление наземных войск вынуждало наш полк часто менять аэродромы. К середине августа мы базировались уже в районе Буденновска. Севернее и восточнее простирались малонаселенные бескрайние степи, а южнее - предгорья Кавказского хребта. Главными видами боевой работы в эти августовские дни были штурмовки колонн и артиллерийских позиций, а также сопровождение бомбардировщиков Пе-2 при нанесении ими ударов по противнику. Действовали успешно, без потерь. Но в те дни у личного состава полка впервые, наверное, появилось какое-то новое чувство; мучила мысль, где же будем в дальнейшем базироваться? Ведь нас подпирал Кавказ. Всех беспокоило ожидание пополнения: мало осталось в части и самолетов, и летчиков. После одного из вылетов эскадрильей на штурмовку, придя на аэродром, я в крутом снижении разогнал самолет и выполнил двойную восходящую бочку. Это был своеобразный доклад находящимся на земле об успешном боевом полете. Увидел на посадочной полосе двух "яков", стоящих с креном: явно подломаны шасси. Самолеты, судя по окраске коков винтов, были из другой части. Сел между ними, зарулил на стоянку. - Кто это там наломал дров? - спросил Чувашкина. - Летчики соседнего полка. По-видимому, были повреждены в бою. По дороге на КП увидел сидевших у своих самолетов летчиков. Среди них сразу же узнал знакомых мне Дмитрия и Бориса Глинок. Стало ясно, что к нам перелетел полк Дзусова. Подошел, поздоровался. Но поговорить не успел. Спешил на КП доложить о результатах штурмовки. Там и спросил начальника штаба: - Это что, к нам на помощь прилетели и сразу же начали с поломок? - Танки их чуть было не прихватили. Поэтому вылетали на неисправных самолетах. - Вот оно что. Вчера вечером мы с Науменко садились у них. Аэродром был недалеко от нас. Завтра танки могут быть и здесь. Надо отсюда сегодня же уходить, - с тревогой высказался я. - Не придется. Получено распоряжение сдать самолеты в полк Дзусова и выехать в Баку на переучивание и для получения новой матчасти. Вот так новость! Сообщение не укладывалось в сознании. - Как же так?.. Все будут воевать, а мы в тылу будем загорать в такое время? - высказался я, скорее для себя, чем для начальника штаба. Понимал, не раз говорил о необходимости дать летчикам возможность немного отдохнуть от непрерывной изнуряющей боевой работы. Но полностью выключиться из боевых действий в тяжелейшей обстановке на фронте? Ведь только недавно зачитали приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина N 227, в котором прозвучало требование - "Ни шагу назад!". Нет, все это не укладывалось в сознании. В раздумье вернулся на стоянку к "яку". Около него, раскрыв капоты, проверяли мотор техники соседнего полка. Увидев меня, Чувашкин радостно произнес: - Все, товарищ командир, самолет сдал! Теперь и наша очередь отдохнуть. - Чему радуешься?.. Все будут воевать, а мы будем отдыхать, - упрекнул я его. Мне не понравилась неподдельная радость Чувашкина, хотя я понимал, что упрекать его не следовало. Он настоящий боец. Но за последние дни очень устал, измотался до предела, как и весь личный состав полка. Да и не мудрено: техник обслуживал с рассвета до темноты боевые вылеты, а ночами ремонтировал поврежденные самолеты. А разве отбросишь бомбежки вражеской авиации, налеты на аэродром?.. Чувашкин был одним из многих тысяч тех людей, которые ковали нашу победу, безотказно трудились и рисковали жизнью для ее достижения. К вечеру все самолеты были переданы в полк И. М. Дзусова, кроме "мига", который я перегнал из-под Ставрополя. Пытался сам уговорить командира полка. Дзусов категорически ответил: - Наш полк боевой, а не ремонтные мастерские. Неисправный самолет, да еще не подходящий по типу, принимать не будем. Понял, что предстоит и дальше гнать его в тыл для сдачи где-либо в пути. Около командного пункта построили летчиков и техников. Командир зачитал приказ о сдаче самолетов и порядке переезда в Баку. Мне и Крюкову дал указание подобрать летный состав для перегонки сданных самолетов на новое место базирования полка И. М. Дзусова. Я знал, что если для этого выделить рядовых летчиков, не имеющих еще гвардейского звания, то они уже не возвратятся к нам. Их тут же оставят в новой части. Поэтому мы включили в этот список себя и командиров звеньев: гвардейцев в другие полки не переводят. Дзусов категорически возразил против такого решения: - Зачем мне нужны командиры эскадрилий и звеньев? У меня и своих хватает. Пусть самолеты перегоняют рядовые летчики. - Вы что же, в придачу к самолетам хотите получить себе и боевых летчиков? - ответил я. - Они нужны в полку. Командир нашего полка слушал разговор молча. Но было видно, что он недоволен моим поведением, не разделяет моих опасений. А я был уверен, что поступил разумно. И дело, конечно, не в том, что я защищал "частный интерес". В наших подразделениях уже сложился стойкий и сплоченный боевой коллектив, выработалась привычка друг к другу. В бою мы научились понимать напарников без слов. Этим во многом обеспечивался успех сражений. Разве разумно разрушать такую боевую семью? День этот начался для нас необычно. Поступила команда погрузить имущество на машины. Личный состав готовился к переезду. В сознании не укладывалось, что мы отправляемся в тыл. Было даже как-то не по себе без боевых вылетов. Аэродром опустел после отлета полка И. М. Дзусова. На стоянке в одиночестве стоял в желтой шпаклевке МИГ-3. Его оставили на мое попечение. Надо было перегонять его в мастерские на ремонт. Лететь я должен был в Беслан, где, по полученным данным, находилась ремонтная группа полка, но команда поступила поздно, сгущались сумерки и мне была назначена посадка для ночевки на аэродроме у станицы Советской. Здесь я и приземлился. Заруливаю. Вижу, ко мне направляется "эмка". К моему удивлению, на крыло самолета поднялся сам Дзусов. Присмотревшись ко мне, он с усмешкой сказал: - А-а, старый знакомый! На своем неразлучном прилетел! - Вы же не приняли его, а оставлять противнику было бы преступлением. Товарищ подполковник! Вы извините меня за то, что не согласился выделить вам летчиков для перегонки самолетов. - Молодец, что заступился за них. Они, конечно, не вернулись бы к вам. Чувствуется, что в вашем полку нет настоящего хозяина, который бы дорожил своими людьми. Заруливай свой самолет и размещайся с нашими, - дал указание Дзусов и уехал. Короткий разговор, несколько минут общения вызвали у меня глубокую симпатию к этому командиру. Я еще не ведал о том, что придется долго воевать под командованием Ибрагима Магометовича Дзусова. Рано утром ушел в воздух. На моем самолете не действовали тормоза. Я учел это при посадке. На работающем моторе приземлился в самом начале полосы. На пробеге бросал самолет зигзагами. Едва остановил его в самом конце летного поля, чуть не упершись винтом в препятствие. Рулю к стоянке и вижу левее летного поля разбитый МИГ-3. Я сразу же узнал в нем самолет нашего полка. Камуфляжная окраска на нем была особая. Этот "миг" называли "зеброй". "Кто-то из наших летчиков...", - подумал я с тревогой. На стоянке подошел к техникам: - Кто разбился? - Супрун... После взлета на наборе отказал мотор. При развороте самолет сорвался в штопор. Супрун погиб. А сидящий за бронеспинкой инженер Копылов отделался ушибами, - поведали мне трагедию техники. Я стоял какое-то мгновение молча, потрясенный гибелью замечательного летчика. Провоевал почти год, сбил полдесятка вражеских самолетов. До слез обидно, когда боевые друзья гибнут в катастрофе. - Когда это случилось? - Сегодня утром. Похороны намечены вечером, - сообщил А. Камоса. - Похороны надо отложить на завтра. Прибудет весь полк, и похороним его торжественно. Займись этим вопросом, - попросил я Камосу и приказал Чувашкину все сделать, но сдать "миг" здесь. Разбитый самолет, гибель Супруна - все это крепко подействовало на меня. "Тащусь я на этой развалине. Тормозов нет, все на пределе. Запросто могу повторить печальную историю друга", - подумал я. Решил не испытывать дальше свою судьбу в предгорьях Кавказа. Простился с Супруном в морге. Долго потом сидел на скамейке, не мог прийти в себя. Вечером направился в летную столовую на ужин. Там увидел наших летчиков. Те сидели молча, меня не заметили. Подошел. - Вы что такие подавленные? - А мы, Саша, устроили поминки по Супруну, - ответил Камоса. - Плохо. Степану этим не поможешь. Завтра его похороним, как и положено, с почестями. - По приказанию Воронцова уже похоронили Степана. - Я же просил подождать до прибытия всего полка... - Спроси об этом Воронцова. Вон он сидит, - указал Камоса на столик в углу столовой. Подойдя к Воронцову, не сдержал возмущения. Душу жгла обида. Конечно, Супрун заслужил, чтобы весь полк проводил его в последний путь. Утром прибыл наземный эшелон. Личный состав нашей части возложил букеты цветов на могилу Супруна. В тот день и позднее, когда прошла свежая боль утраты, не раз думал о решении Воронцова. Наверное, он боялся, что похороны выбьют летчиков из колеи, повлияют на настрой. Глубокая ошибка. В годы войны мы теряли боевых друзей. Гибли боевые летчики и в жарких схватках, и под бомбежками, и в катастрофах. Это боевые потери. И все мы относились к этому с пониманием, знали - жизнь отдана в борьбе за победу. Воздавая дань погибшим, летчики сохраняли в памяти друзей, мстили за них. Мысленно они были с нами, умножая нашу силу, наши боевые возможности. Группа Камосы готовилась к перегонке самолетов в Махачкалу. Я попросил его выделить и мне машину, чтобы лететь замыкающим группы. - Бери "яка", которого гнал в ремонт Воронцов. Он хорошо отдохнул, пока вы сражались в степях Дона и в предгорьях Кавказа. Пусть сейчас потрясется на автомашине, - посоветовал он. Через час легли на маршрут. Я шел замыкающим группы. Не долетев до Гудермеса, у одного из "яков" отказал мотор. Летчик пошел на вынужденную посадку. Я сразу же вышел вперед, помог ему выбрать площадку. После приземления летчик, встав на сиденье в кабине, помахал мне рукой, показал в сторону Махачкалы. Я понял, что у него с посадкой все нормально. Группу догнал над промежуточным аэродромом. Самолеты, растянувшись друг за другом, ходили по кругу, но садиться было некуда. На земле двигались тракторы с валками и укатывали полевую посадочную полосу. Надо было что-то делать. Горючее кончится, и летчики начнут садиться где попало. Рискнул и приземлил машину в нескошенный посев, рядом с тракторами. Выскочив из самолета, спросил у трактористов: - Где тут ближайший аэродром? - Здесь аэродром только строится, и садиться сюда нельзя, а где другие, не знаем, - услышал в ответ. Решаю лететь в Махачкалу. Взлетел, покачиванием самолета с крыла на крыло пристроил к себе группу и довел до Махачкалы. Лишь А. Камоса не дошел, израсходовав полностью горючее, сел с убранными шасси около строящегося аэродрома, незначительно повредив самолет. Сдав на авиаремонтный завод свои самолеты и устроившись с размещением, в военкомате узнали адрес В. П. Карповича, он долечивался дома после ранения. Нагрянули к нему, Карпович искренне обрадовался, но чувствовалась у него, особенно у супруги, какая-то напряженность. - Ты что-то не рад боевым друзьям? - откровенно спросил у Карповича. - Ну что ты говоришь? Мы с женой рады, что не забыли. Но пойми правильно, мы сейчас в растерянности: нечем вас угостить. В тылу весь народ живет трудно, продовольствие по карточкам. И сейчас в затруднительном положении с продуктами, - стеснительно сообщил он. - Ну, разве это серьезный вопрос? Сейчас сходим и купим, что надо. Деньги есть, - успокоили Карповича и отправились по магазинам. Без продуктовых карточек нам, конечно, ничего не удалось купить. В магазине, где обслуживались доноры, долго уговаривали девушек отпустить нам несколько бутылок шампанского. - Собираемся отметить встречу с раненым на фронте другом, вы нас должны понять, - дружно убеждали продавщиц. Ушли мы из магазина с шампанским. А продукты пришлось покупать на базаре. За каждый килограмм хлеба или мяса спекулянты прямо "драли шкуру". Так оставили деньги, выплаченные нам за несколько сбитых "юнкерсов" и "мессершмиттов". После этого похода веселое настроение быстро улетучилось. Мы впервые увидели, как трудно живется в тылу. Захотелось скорее добраться до места нашего назначения, получить новые самолеты и снова вернуться на фронт, уничтожать ненавистного врага, принесшего столько несчастья на нашу землю. Товарищеский ужин в семье Карповича все-таки состоялся. Пожелав ему скорого выздоровления, мы вскоре ушли на аэродром. Через пару дней прибыл полк. Нашу группу включили в его состав. Для переезда в Баку эскадрилье выделили потрепанный ЗИС. Летчики кое-как устроились в кузове. Старшим к нам был назначен комиссар полка Михаил Акимович Погребной. Этот переезд в Баку едва не закончился трагически. После ночевки в Дербенте путь отклонился в горы, а оттуда выехали к морю через горный перевал. У водителя практики езды по горным дорогам не было. Сказывалась и неисправность тормозов. Шофер, не учитывая рельефа, разгонял машину и резко тормозил на поворотах, переключая коробку скоростей. Семилетний опыт управления автомашиной насторожил меня. Такая поездка в горах могла привести к тяжелым последствиям. Находясь в кузове, я внимательно наблюдал через заднее стекло кабины за действиями шофера. Автомашина на спуске с перевала, идя под уклон, все больше набирала скорость. Впереди вырисовывался выступ горы и поворот вправо, а левее - глубокое ущелье с речкой. Шофер стал торопливо переключать рычаг коробки скоростей на торможение. Ничего у него не получалось. Тогда, бросив рычаг, он обеими руками вцепился в руль. Обстановка назревала катастрофическая. Надо немедленно покинуть машину. - Прыгайте! Всем немедленно прыгать! - подал я команду и выбросился на склон. За мной сразу же покинули кузов летчики, за ними Погребной и шофер. Через десяток метров автомашина, переворачиваясь, полетела в ущелье. В пропасть упали все наши вещички, бочки с горючим и яблоки, купленные в горах. Гармошка Искрина, расстегнувшись, издала жалобный прощальный звук и скрылась в глубине ущелья. Спасение, картина переворачивающейся и падающей в пропасть автомашины, звук гармошки вызвали у сидящих на дороге летчиков совсем неожиданную реакцию. Охая и потирая ушибленные места, все вдруг громко захохотали. Это был смех сквозь слезы. Затем поднялись и стали помогать тем, кто пострадал более серьезно. Подъехавшая легковая автомашина забрала троих с переломами и спустилась к морю, к госпиталю. Оттуда была направлена полуторка и отвезла нас к врачам. Надо было осмотреть всех, нет ли скрытых травм. Там мы и заночевали. На следующее утро пошел навестить госпитализированных. М. А. Погребной лежал с забинтованной грудью - у него было сломано два ребра. А. Федоров и В. Шульга отделались легкими повреждениями. Погребной очень обрадовался, услышав, что все живы. Выхожу из госпиталя, вижу, стоит крупный представительный человек. Очень знакомой показалась мне фигура. Подойдя ближе, узнал Фадеева. Обнялись. Долго хлопали друг друга ладонями по плечам. - Вадим! Как ты оказался здесь? - Судьба, Саша! Лечился после ранения. Завтра направляюсь в Баку, в какой-то запасной полк. - Знаешь что, Вадим. Мы тоже едем в Баку на перевооружение. Вступай в наш полк. Тебя мы знаем, ты знаком с нашими летчиками. А так попадешь неизвестно к кому. - Согласен! Будем вместе воевать. Можешь быть спокоен - не подведу. Приеду в Баку и найду ваш полк. А у тебя что с рукой? Почему забинтована? Я рассказал Вадиму о происшествии на дороге. Мы договорились, как найти друг друга в Баку. Нашу часть разместили в городке запасного авиаполка под Баку. Ознакомившись с обстановкой, поняли, что все планы о скором получении самолетов и возвращении на фронт рухнули. Перспектива была нерадостная - предстояло ожидать боевую технику. Впереди на очереди было несколько "безлошадных" полков, прибывших сюда раньше нас. Они поочередно переучивались с И-16 и "чаек" на Як-1. Этот вынужденный и продолжительный отрыв от боевых действий обернулся полными драматизма и тяжелыми переживаниями в моей судьбе. Пока комиссар части находился на лечении, руководители полка, пользуясь властью, решили вспомнить старые споры и фактически свести счеты. Они отозвали представление на меня о присвоении звания Героя Советского Союза, приняли и другие меры. Вскоре доверительно меня предупредили: - Александр Иванович, на вас заведено дело по обвинению в нарушении наставлений и инструкций по действиям истребителей. На собрании вы сознайтесь в своих ошибках и пообещайте больше этого не допускать. Тогда отделаетесь выговором. А то ведь может быть и хуже... Признаться, я и не думал раскаиваться в ошибках, которых не совершал. - Какое же это преступление? Я исходил из опыта боевых действий, применял сам и учил летчиков воевать тактически по-новому, а не по устаревшим довоенным документам. Отказываться я не буду. Уверен, коммунисты полка меня поддержат! Сообщение меня взбудоражило. Обратиться за помощью было не к кому: М. А. Погребной в госпитале, а знающие и уважающие меня командиры - на фронте. Гроза сгущалась с каждым днем. Мне сообщили, что я, решением Заева и Воронцова, без собрания коммунистов исключен из партии и выведен из штатного состава полка. Состояние было подавленное. Потом решил взять себя в руки. Ко мне пришла уверенность, что все встанет на свои места. Самое главное сейчас - готовиться к будущим боям. И я, уходя к морю, стал более углубленно обдумывать тактику истребителей. Осмысливая свой боевой опыт и опыт других летчиков, продумывал новые приемы ведения боевых действий истребителей, которые бы позволили более эффективно уничтожать врага в воздухе и на земле. Понимая, что у меня осталось мало времени, решил отказаться от текстуального изложения и изображал тактические приемы поиска противника, построение боевых порядков групп истребителей, ведение боя графически, на схемах, с краткими пояснениями. С каждым днем мой альбом заполнялся. Вырисовывались новые тактические формы ведения боя, в успешном применении которых я был уверен. Сказать по правде, иногда охватывали сомнения: зачем я все это разрабатываю? Удастся ли использовать результаты моей работы в боях? Но сознание, что тактические разработки пригодятся моим друзьям, летчикам эскадрильи и полка, помогало преодолеть тяжелые мысли. Впрочем, для сомнений причины были. Летчики эскадрильи приходили ко мне на берег в свободные вечера. Мы обсуждали тактические наметки. От них я также узнавал о делах в полку. Они сообщили, что их допрашивали о возможном негативном моем поведении в боях. Угроза все более нарастала. Но назревавшие события резко остановило вышестоящее командование. Неожиданно полк был включен в состав истребительной дивизии, прибывшей с фронта на переучивание и доукомплектование. Наша часть железнодорожным транспортом перебазировалась под Махачкалу. Меня же решили оставить в запасном полку. Но его командир разрешил мне убыть со своей частью. Принимал полк командир дивизии, знавший наших летчиков еще по боям в Молдавии. Он поинтересовался: - А где ваш командир эскадрильи Покрышкин? Почему его нет в строю? - Он исключен из состава полка и находится под следствием за нарушение инструкции истребительной авиации. - Что-то непонятно! Я знал его как настоящего летчика-истребителя. С этим вопросом надо разобраться. - Покрышкин приехал вместе с нами! - выкрикнул кто-то из стоящих в строю летчиков. - Найдите и вызовите сюда! - приказал командир дивизии. Я в это время был в казарме. Вызов подействовал, как удар грома, "Все! Сейчас отправят обратно в запасной полк", - подумал я, идя представляться командиру дивизии. - Докладывайте, что натворили? - спросил он меня. - Ничего преступного я не сделал. Обвинение предъявлено незаслуженно. А о причине - спросите у командира полка. - Пойдем со мной в политотдел. Там разберемся, - предложил комиссар дивизии. Он подробно выслушал меня, приказал все изложить в объяснительной записке. Вечером состоялось партийное собрание полка. Присутствовал комиссар дивизии. Коммунисты обсудили обстоятельства дела и оправдали меня, отметили, что прежнее решение об отстранении меня от должности было принято незаслуженно, как и исключение из членов партии. Через несколько дней командующий воздушной армией генерал Н. Ф. Науменко лично побеседовал со мной. Ознакомившись с обстоятельствами, в которых я оказался, он приказал прекратить всякие дела и назначил меня заместителем командира полка. Когда возвратился в часть, меня вызвал Заев. Дружеским тоном заявил: - Вы назначены ко мне заместителем. Приступайте к работе по переучиванию летчиков полка. - Заместителем у вас я быть не могу. Прошу назначить меня командиром эскадрильи, которой сейчас командует Фигичев. А его возьмите к себе замом. Он стал Героем Советского Союза. Достоин этой должности. Мне надо больше летать и драться с фашистами. Это для меня сейчас главное, - твердо заявил я. - Ну, как хочешь. Если так решил, то я попрошу изменить приказ. Давай забудем все наши неприятности. Будем жить по поговорке: "Кто старое помянет, тому глаз вон". Согласен? - Несправедливость не забывается. Разрешите идти? Теперь я был еще более уверен в себе. Принял эскадрилью, с жадностью окунулся в обучение летчиков новой тактике. Тактические занятия проводил по своим разработкам. Действия летчиков в боевом вылете отрабатывали заранее с применением моделей самолетов. Для меня это был горячий плодотворный период. Окружали верные друзья - Фадеев, Федоров, Искрин. Я имел прямую возможность со своими единомышленниками на практике проводить многие задумки, отточить и отшлифовать тактические приемы, смело поэкспериментировать, сначала на земле, а затем и в воздухе. Все помыслы были нацелены к одному - подготовить эскадрилью к грядущим боям. Мы жадно следили за сообщениями с фронта - и в печати, и в официальных документах. Обсуждали действия истребителей, тактику гитлеровских асов. Когда узнал, что наша промышленность стала выпускать истребители с бортовыми радиостанциями, решил не ждать специальных указаний. Собрал летчиков, сказал, что начнем готовиться к этому сразу же. Фронт не дает времени. Изучил документы, стал проводить занятия. Большое внимание уделял отработке радиообмена в полете. Все лишнее - засоряющие эфир разговоры, информации в приказаниях командиров групп - решительно исключил. Добивался короткого и четкого радиообмена. Летчикам внушал, что каждое лишнее слово по радио отнимает ценное время от действий в бою и может привести к неоправданной гибели. В учебных полетах большое внимание уделял овладению пилотированием самолета в усложненных условиях. Используя нахождение в приморской горной местности, провозил молодых летчиков на учебно-тренировочном самолете Як-7 на отработку навыков летать в ущельях между гор, осваивали бреющий полет над Каспийским морем, учил смело пилотировать самолет на малой высоте. Тренировочные полеты с раннего утра до позднего вечера, постоянное общение с летно-техническим составом отвлекали от тяжелых воспоминаний, заглушали горечь обиды. Личные переживания в тот тяжелый период меркли перед событиями, которые складывались на фронте. Противник упорно рвался к нефтепромыслам Грозного и Баку, стремясь захватить их и лишить нашу армию и страну нефти. В этом гитлеровское командование видело возможность победы. Однако планы фашистов не оправдались. Большой радостью для нас было сообщение о срыве наступления врага на Грозный в конце октября, а также о разгроме танковой группировки под Орджоникидзе в начале ноября. Мы слушали эту информацию, особенно об успешных действиях авиации нашей воздушной армии, и завидовали тем, кто отличился в этих сражениях, сокрушались о нашем затянувшемся пребывании в тылу. Безмерное ликование у личного состава полка вызвало сообщение об успешном окружении немецко-фашистских армий под Сталинградом. Стремительные наступательные действия наших фронтов и успешное уничтожение окруженных вражеских войск у Волги еще сильнее укрепляли веру в неминуемый разгром врага, в нашу победу. Летчики полка прилагали все силы к тому, чтобы ускоренно освоить Як-1, быстрее убыть на фронт и лично участвовать в боях с противником. В эти дни радостных событий на фронтах и еще не забытых переживаний у меня произошла встреча с девушкой, пришла настоящая любовь. Она перевернула мои взгляды на влияние семьи в становлении летчика и на его способности в боях с врагом. Не скрою, раньше я считал, что во время войны у летчика не может быть так называемой личной жизни. Взаимное стремление к встречам после полетов и боев у нас с Машей, фельдшером из санбата, становилось все сильнее. Серьезность наших взаимоотношений не мог не заметить Вадим Фадеев. Однажды у нас с ним состоялся серьезный разговор. - Саша, ты что, решил создать семью? - Да, Вадим. У нас с Машей настоящие чувства Друг к другу, и мы хотим быть вместе, на всю жизнь. - Когда же свадьба? Решайте! Я как ваш друг постараюсь помочь организовать ее. - Не спеши. Нужно время, чтобы проверить серьезность наших чувств, взаимную верность. - А ты не думал, что можешь погибнуть и оставить ее вдовой? - Нет, Вадим! Сейчас я как никогда уверен в боевом опыте. Сбить меня не так-то просто! Говоря об этом, верил в себя. Более четырехсот боевых вылетов, около двенадцати засчитанных и несколько незасчитанных сбитых вражеских самолетов научили воевать. Конечно, война есть война. Можно и погибнуть... Счастливых дней у нас с Марией оказалось немного. Их батальон срочно убыл на другой фронт, под Миллерово. Мы успели только попрощаться и договорились ждать друг друга. Нас тоже не задержали под Махачкалой. Перебросили в запасной полк, базирующийся западнее Баку. Мы должны были перевооружаться на американские истребители Р-39 "аэрокобра", получаемые по ленд-лизу через Иран. После прибытия в третий уже по счету запасной авиаполк, разместив эскадрилью в общежитие, я направился на аэродром посмотреть на новую материальную часть. У стоянки самолетов увидел подполковника Дзусова. - Что, пришел посмотреть на американскую технику? - Точно, товарищ командир полка! Нам приказано переучиваться на "аэрокобры". - Значит, на смену нам. Мы уже закончили перевооружение и завтра улетаем на Кубань. - Как "аэрокобры", стоящие истребители? - поинтересовался я у Дзусова. - Самолет хороший. По скорости не уступает "мессершмиттам" и имеет сильное вооружение. Воевать на нем можно, - обрадовал меня Ибрагим Магометович. - Иди к моему самолету и познакомься с ним. "Аэрокобра" мне понравилась своими формами и, главным образом, мощным вооружением. Сбивать вражеские самолеты было чем - пушка калибра 37 миллиметров, два крупнокалиберных скорострельных пулемета и четыре пулемета нормального калибра по тысяче выстрелов в минуту каждый. Мое настроение не испортилось и после предупреждения летчиков об опасной особенности самолета срываться в штопор из-за задней центровки. В этом недостатке пришлось убедиться воочию на следующий день. Перед отлетом на фронт штурман полка выполнял сложный пилотаж на малой высоте. Самолет неожиданно сорвался в штопор. Высоты для вывода не хватило, и "аэрокобра" врезалась в землю. Глядя на дымящуюся воронку, в которой догорали обломки самолета, я подумал, что "аэрокобра" не прощает ошибок в пилотировании. Эта катастрофа подтвердила мнение американских летчиков. Они боялись "аэрокобры" и неохотно воевали на ней. Думая об этом, я решил досконально изучить особенности истребителя и снять появившиеся у меня и у летчиков нашей части опасения. На этом самолете нам придется воевать, а недоверие к боевой технике снижает активность. Может привести к неоправданным потерям. За короткий срок летчики изучили матчасть. Затем мы приступили к полетам. У меня, летавшего ранее на таких строгих самолетах, как И-16 и МИГ-3, переучивание на "аэрокобру" не вызвало особых затруднений. Быстро овладел пилотированием самолета на пределе его возможностей. Вскоре почувствовал, что этот истребитель стал как бы частью моего тела и моего летного мышления. Летчикам эскадрильи прививал уверенность в пилотировании самолета, снимая с них навязчивую боязнь, оставшуюся от катастрофы штурмана дзусовского полка. В тренировочных полетах добивался у летчиков высокой координации движений рулями самолета. А это одна из гарантий от срыва в штопор. Энергичный пилотаж, полеты в усложненных метеорологических условиях стали обязательными в летной подготовке: учил тому, что необходимо в боевых условиях. Твердая, железная последовательность, постепенное усложнение программ обеспечили переучивание без летных происшествий. Вскоре мы были полностью подготовлены для ведения боевых действий. Летчики подразделения перегнали машины для полка из Ирана. Начинался новый этап в боевой деятельности полка. Летный состав был высоко подготовлен в морально-психологическом отношении. Безграничный патриотизм, готовность к защите своего социалистического Отечества сочетались с полным овладением боевым самолетом, умением на пределе использовать все его пилотажные и огневые возможности. В эти дни я часто мысленно возвращался к тяжелым неделям начала Великой Отечественной войны. В сорок первом году мы не успели переучиться на МИГ-3. Осваивали его в ходе боев. За это заплатили кровью. Погибли в жестоких схватках многие боевые друзья. Сейчас другое дело. Уверенность в овладении боевым самолетом пополнилась знанием совершенной тактики истребителей. Пилоты овладели приемами современного боя, разработанными на опыте прошедших боевых действий. Летный состав физически отдохнул, окреп и был готов к сражениям в небе.