адрильи
отвечает за  выбор цели для атаки, за точность  удара  по врагу,  за оборону
группы в воздухе, за возвращение на свой аэродром.  Он увлекает в бой личным
примером. "Делай, как я" - вот его девиз. Недаром командир в полете - всегда
ведущий, его подчиненные - ведомые. Вспомнился случай двухмесячной давности,
еще  в запасном полку. Мое  звено выполняло полет по маршруту с  последующим
бомбометанием  и  стрельбой на полигоне.  Маршрут незнакомый,  вокруг  голая
степь, ориентиров почти  никаких.  Вылетели без шлемофонов, поэтому связь  в
группе была чисто зрительная. Перед вылетом я объявил:
     -  Если у  меня возникнут сомнения  в ориентировке,  покачаю с крыла на
крыло. Кто уверен - выходи вперед и веди дальше.
     Опасался  не  за  командирский  авторитет,  а  за  безопасность  звена.
Действительно, на одном из отрезков маршрута вкралось сомнение: правильно ли
веду группу?  Качнул крылом.  И сразу правый ведомый рванулся вперед,  бодро
повел  группу.  Потом вдруг  сделал доворот  в  мою сторону,  и  я  оказался
впереди,  а он  быстро занял свое прежнее место. Давай,  мол, командир, бери
ответственность на себя, восстанавливай ориентировку. Хорошо, что впереди по
курсу была Волга. После полета капитан Ширяев тогда спросил:
     - Где это вы так долго ходили?
     Я откровенно обо всем рассказал. Капитан заметил:
     - Вы  получили  хороший  урок.  Командир  всегда  должен помнить  -  он
единолично отвечает за группу.
     Тогда  было  звено,  сейчас -  эскадрилья.  Справлюсь ли? Сатаев словно
прочитал мои мысли. Выйдя из землянки, взял за локоть:
     - Ничего, Василь, не теряйся. Наследство у тебя хорошее. Мы с Савичевым
возьмем на себя заботы земные. А твое дело - летная и боевая работа.
     В  тот  момент  мне  очень  нужна  была  дружеская поддержка.  От  слов
комиссара  на  душе сразу  стало спокойнее. Приказ есть приказ,  и его  надо
выполнять как можно лучше. А вскоре наступил мой главный экзамен.
     19  ноября  1942  года началось  мощное наступление советских войск под
Сталинградом.  В  этот  день  части  Юго-Западного  фронта  почти  полностью
подавили оборону гитлеровцев и прорвали фронт на семи участках. На следующий
день перешли  в наступление войска Сталинградского фронта, в состав которого
вошли  части  и соединения 51, 57 и 64-й  общевойсковых армий  и  нашей  8-й
воздушной армии. Вражеская оборона  была прорвана по  всей глубине. Развивая
наступление,  наши  войска  окружили  в междуречье  Волги и  Дона 6-ю  армию
Паулюса и часть соединений 4-й танковой армии противника. Мы, конечно, ждали
наступления,   но   не  знали,   что   19  ноября  войдет  в  историю  столь
знаменательной датой, станет началом коренного перелома во всем  ходе второй
мировой войны.
     Утром 20 ноября  в  нашем штурмовом полку, находившемся на южном фланге
Сталинградского  фронта,  состоялся  митинг, на котором  был зачитан  приказ
командующего фронтом.  Суть его  сводилась  к следующему:  советские  войска
сумели отстоять Сталинград, а теперь должны отбросить врага далеко от Волги.
20  ноября  нашей  эскадрилье  предстояло нанести удар  по высоте  в  районе
Халхуты. Майор Еськов вызвал  на КП  меня и моего предшественника,  старшего
лейтенанта. Тот уже знал о моем назначении командиром эскадрильи и отнесся к
этому чуть ли не с облегчением. И поэтому был удивлен,  когда командир полка
назначил его ведущим группы, а меня - заместителем.  В  этом был свой резон.
Задача  предстояла  очень  серьезная и ответственная:  не так просто найти в
степи  высотку, окруженную нашими  войсками. И, конечно, лучше  с этим делом
справится летчик с большим опытом.
     - За  десять километров до  цели, -  майор Еськов  указал  на  карте, -
получите разрешение с земли на штурмовку.  Сигнал -  белое полотнище. Задача
ясна?
     Вопрос относился к двоим, и мы ответили:
     - Так точно!
     Возвращаясь в эскадрилью, старший лейтенант предупредил:
     -  Если  буду  сомневаться в  ориентировке, качну  крылом. Тогда выходи
вперед и веди...
     Что ж, так и я поступал, дело привычное. Правда, несколько смущали наши
взаимоотношения.  Однако на войне главное  -  боевое задание. И  я  поспешно
ответил:
     - Понял. Нам бы только поточнее выйти на цель.
     Полет проходил по намеченному  маршруту, спокойно. В условленном  месте
мы увидели  белое  полотнище -  разрешение  следовать на цель.  Теперь самое
трудное  -  обнаружить высоту. Но  что это? Ведущий  делает разворот  влево,
машет с крыла на крыло и уступает дорогу.  Что случилось? Однако раздумывать
некогда.  Как  назло,  облачность становится  ниже, прямо  над  нами свисают
рваные лохмотья  облаков. Высота полета - 400 метров, навстречу мчится голая
осенняя степь. Где же злополучная высотка? За спиной ощущаю мощь всей группы
"илов". В каждом из них летчик ждет моей команды,  следит за моим самолетом.
Доворот  влево.  Ага,  вот  она!  Зенитки  открывают  заградительный  огонь,
маневрировать некогда, глаза  ищут  цель.  Снимаю  оружие с  предохранителя,
включаю сбрасыватели  бомб  и  эрэсов.  На  пологом пикировании  веду  огонь
реактивными снарядами, сбрасываю  бомбы.  Всматриваться в  разрывы  некогда,
почти рядом земля, мой маневр повторяют  остальные штурмовики. Не задеть  бы
нашу пехоту, которая окружила высоту и ждет команды на атаку. Развернувшись,
делаем повторный заход,  ныряем прямо из-под облаков. Видно, как  вздыбилась
высота,  как бомбы и снаряды разворотили траншеи, обнажили бревна блиндажей.
Хорошо! Теперь еще раз пройтись эрэсами, ударить  из пушек. Справа,  слева и
впереди   мелькают  красные   шары  зенитных  снарядов  "эрликонов".  Голова
крутится,  как на  шарнирах. Никакому прибору  не учесть  все  те мгновенные
действия, которые производит  летчик над полем боя! Он  обязан видеть все: и
цель,  и  землю,  и  товарищей,  да  вдобавок  следить  за  воздухом,  чтобы
своевременно обнаружить истребители  противника. На выходе  из атаки услышал
звонкий удар по мотору. Что это, снаряд? Как броня? Выдержала? Бросаю взгляд
на  приборную  доску.  Вода,  масло,  топливо   в  норме.  Еще  заход,   еще
стремительная  атака.  Вот  теперь, матушка-пехота, бери высоту!  Авиация на
совесть сделала свое дело.  От цели ухожу на бреющем.  Делаю "змейку", чтобы
догнали ведомые.  Летчики пристраиваются  один за другим. Не считая, вижу  -
все в  строю. Охватывает  чувство радости и  облегчения:  выполнено  трудное
самостоятельное  задание! Но тут же одергиваю себя:  подожди радоваться! Вот
когда сядем на  своем аэродроме,  тогда  дашь волю чувствам. Глаза  все чаще
скользят по приборам: давление масла немного меньше нормы, температура  воды
110<sup>o</sup>. Многовато для осенней поры. Открываю  заслонки  радиаторов,
уменьшаю наддув.  Только  сейчас заметил  в правом  крыле пробоину с  кулак.
Значит,  угодили  не только по мотору.  Быстрее бы  добраться  до аэродрома,
сбросить  запотевший  шлем, снять  парашют,  расправить  ноги и плечи.  Надо
обсудить с Сатаевым некоторые вопросы жизни эскадрильи.
     Знаю - не без участия комиссара предложена моя кандидатура на должность
командира. О ведущем и его "маневре" перед выходом на цель говорить не буду.
Может, сам объяснит свое поведение? Главное - экзамен сдан. Интересно, будет
ли встречать смуглянка Шура Желтова, наш боевой  водитель полуторки? Когда в
полет  провожала, ребята зубы скалили: "Вася,  а Шура-то в тебя влюбилась! А
ты вроде и не замечаешь".  Нет, все вижу и  замечаю, но теперь  я - командир
эскадрильи,  у  всех на виду. Что-то  "сухо"  работает  мотор.  Из патрубков
вырывается  красное пламя. Давление  масла  упало  до одной  атмосферы,  его
температура -  115<sup>o</sup>, воды - 120<sup>o</sup>. Это  - предел! Мотор
начинает работать с перебоями, не  тянет. Тревожно смотрю  на землю, есть ли
возможность  сесть.  Рядом с дорогой вижу  ровную площадку.  Медлить нельзя,
мотор вот-вот совсем заглохнет. Выпускаю шасси, иду с выключенным мотором на
снижение. Всем  телом  чувствую  землю, каждую  секунду  жду неприятности на
пробеге:  ямы, окопы, воронки. Но все обошлось, самолет остановился. Ведомые
делают надо мной круг, машу им планшетом  из  кабины: все в  порядке!  Какая
удивительная тишина!  Степной ветерок врывается в горячую  кабину  и немного
охлаждает разгоряченное  лицо. Первым делом надо осмотреть  машину.  В броне
капота нахожу дыру, очевидно, пробитую большим осколком разорвавшегося рядом
снаряда.  Пробиты  масляные  и  водяные трубопроводы.  На плоскостях,  кроме
пробоин,  несколько  вмятин  и зазубрин. Да, досталось тебе, "семерочка"! Но
спасибо, вынесла с поля боя!  Снимаю радиопередатчик (у летчиков по-прежнему
нет  шлемофонов,  и  мы  не  можем  воспользоваться  радиосвязью),  парашют,
бортпаек.  Жду. Знаю, в полку уже принимают меры для моего спасения. Пока  в
небе тихо. Но вот ухо уловило стрекот По-2. Так и есть - у самой земли  жмет
на всех газах "кукурузник". Но почему он идет с запада? Заметив меня, летчик
делает круг и  садится. В передней кабине  нашего полкового  По-2 вижу моего
сокурсника  по училищу  Павла Пяташова. В задней кабине незнакомый командир.
Пяташов, не выключая мотора, кричит:
     - Давай быстрей в кабину!
     Показываю на "ил": а с ним как?
     - Не  знаю,  -  пожимает плечами  Павел.  -  Лечу с задания,  приказали
подобрать тебя.
     Быстро наступала темнота. Жаль  было оставлять в степи боевого  друга с
красной семеркой на  борту.  Он еще должен послужить нашему общему  делу. Но
выхода не было. Да и недолго  он здесь  будет.  Завтра приедут специалисты и
введут его в строй.

     ДРУЗЬЯ УХОДЯТ В БЕССМЕРТИЕ

     Как-то с  очередного задания не  возвратились летчики  Сергей Вшивцев и
Григорий Панкратов. Из прибывших никто толком не мог доложить, что случилось
с "илами". В районе цели свирепствовали зенитки врага, но падавших самолетов
никто   не  видел.  Истребителей   противника   там   не   было.  Оставалось
предположить,  что летчики оторвались от группы.  Вот  уже и вечер, а от них
никакой  вести.  Хорошо,   если   совершили  вынужденную  посадку  на  своей
территории. Тогда к утру  дадут о себе знать. А если они  сели у противника?
Высказываем всевозможные предположения и догадки. Хочется верить, что ребята
остались живы и скоро вернутся.
     Сергей - мой  друг,  у нас установились хорошие  деловые отношения. Как
командир  звена, он  всегда  мог указать  на  мой  командирский промах, дать
дельный  совет.  Мы  часто рисковали жизнью, ходили по острию опасности. Это
закаляло дружбу, делало ее по-мужски строгой и требовательной. Мы не боялись
обидеть  друг друга  правдой, ни разу  не оскорбили сладенькой ложью. Любили
Сергея  и остальные  летчики.  Всегда  улыбчивый,  жизнерадостный,  он  умел
разрядить обстановку веселой  шуткой, с  ним легче было переносить фронтовые
невзгоды  и неудобства.  В голове у меня возникают  все новые  предположения
относительно Сергея.  Последнее время летчики часто жаловались на  "болезнь"
моторов. Например,  летит самолет, а за  ним  - шлейф белого дыма.  Инженеры
вскоре определили,  что  это  результат  преждевременного  выхода  из  строя
поршневых колец.
     За  кольцами  полетел  на  авиационный   завод  начальник  оперативного
отделения дивизии подполковник Смыков.  Для многих  из нас было "открытием",
что  "начопер"  дивизии - летчик, да  еще  и опытный.  Так  состоялось  наше
заочное  знакомство  с  человеком,  который  сыграл  большую  роль  в  нашей
последующей боевой  биографии. Летчики горячо обсуждали "моторную" проблему.
Кроме дымления, жаловались на перебои в  работе моторов,  особенно  в районе
цели,  высказывали  различные предположения  о  причинах,  но  убедительного
объяснения им не находили.
     -  Отработал  над  целью - значит,  все в  порядке, - говорил  в  таких
случаях Панкратов.
     -  А до  аэродрома  на одном самолюбии  дотянешь. Может, с  летчиком  и
случилась та самая беда, на которую он не обращал внимания? Немного позже мы
получили  дополнительные  инструкции об  эксплуатации мотора  АМ-38, которые
полностью его  реабилитировали. Инженеры нам  разъяснили: при несоответствии
оборотов мотора и  наддува  возможна  детонация  горючего  и даже разрушение
двигателя. Все верно! Перед  целью летчики, как правило, увеличивали наддув,
не  меняя оборотов,  что  и  вызывало детонацию.  Когда учли это требование,
жалобы на мотор  прекратились. В тот  день  Сергей Вшивцев в ожидании вылета
наигрывал на баяне, подбирая какую-то мелодию. Она ему не давалась, но такой
уж  был у  Сергея  характер:  он сосредоточенно  перебирал  пуговицы баяна и
разводил мехи. Потом, шумно вздохнув ими, спросил:
     - Полетим или нет?
     Ничего  нет  хуже  ждать и  догонять... Сергею  последние недели  часто
приходилось ждать. Командир полка  назначал  его запасным на случай, если  у
кого-то  не  запустится мотор.  Словно в ответ на вопрос Вшивцева  поступила
команда:  "По  самолетам!" Аэродром  мгновенно  ожил. Выбегая  из  землянок,
летчики на ходу натягивали летные шлемы и  перчатки. Механики  сбрасывали  с
"илов" маскировочные  сети, готовили парашюты.  Ведущие  уточняли с ведомыми
сигналы. В группу вылета я не входил - провожал товарищей  на задание. Когда
самолеты начали выруливать на  старт, оказалось, что у одного не запускается
мотор. Сразу  же к взлетной полосе побежал "ил" Вшивцева, но, видать, Сергей
очень спешил  и не успел застопорить хвостовое колесо.  На  середине разбега
самолет  "повело"  в  сторону,  пришлось   взлет  прекратить.   Это  немного
расстроило Сергея. Врезалось в память его чуть побледневшее лицо.
     ...За ужином официантка  Дуся сразу заметила  - два стула пустые, в том
числе и ее Гриши. Панкратов был  парнем общительным, живым, любил пошутить с
девчатами. Что касается Дуси, то тут чувства намечались глубже и прочнее.  У
девушки  на  глазах  выступили слезы.  Она вопросительно  смотрела  на  нас,
ожидая, что мы  что-нибудь скажем ей. А  мы  уткнулись в тарелки. Утешить ее
пока  было нечем, всех  томила  неизвестность.  Тем временем  командир полка
послал запросы в наземные части, в войска вылетел на По-2 офицер штаба. Лишь
через  несколько  дней,  когда наши войска сбили гитлеровцев с  их позиции в
степи под  Уттой, в район боев выехала  группа механиков. Среди минного поля
они нашли почти невредимый самолет  Сергея  Вшивцева. Летчик  посадил его на
шасси, чудом не  наскочив на мину.  Кабина была залита  кровью. Невдалеке на
сотни метров были разбросаны обломки другого штурмовика.  Удалось установить
-  то  был  самолет Панкратова.  Гриша  посадил  свой самолет,  чтобы спасти
раненого  боевого друга. Но взлететь вместе им не удалось: тяжелый "ильюшин"
с двумя летчиками на взлете наскочил на противотанковую мину.
     На фронте очень многое значил неписаный закон: "Сам погибай, а товарища
выручай". Он утверждал веру в то, что в бою товарищ всегда придет на помощь,
веру  в  святое   воинское   товарищество.   Ярким   примером   товарищеской
взаимовыручки  были  действия  комсомольцев   Сергея   Вшивцева  и  Григория
Панкратова, для которых понятия дружбы, воинской  чести стали законом жизни.
Самолет Сергея удалось вытащить с  минного  поля и восстановить. Он летал до
июля сорок третьего  года. Это был тот редкий случай,  когда самолет пережил
хозяина. На фюзеляже "ила" мы написали: "За летчиков-комсомольцев Вшивцева и
Панкратова!" На другой его стороне: "Смерть немецко-фашистским захватчикам!"
На этой  боевой  машине  летали по очереди.  Когда  я  садился в  самолет  и
прикасался  к ручке  управления, всегда  как бы  ощущал тепло рук Сергея. Мы
сполна отомстили врагам  за смерть боевых друзей. Битва за Сталинград носила
ожесточенный характер.
     В  полосе войск  51-й  армии  противнику  удалось  добиться  численного
превосходства. В начале декабря немецко-фашистские  полчища прорвали оборону
51-й армии и  начали наступать из района  Котельниковского к Сталинграду.  В
это  же время на нашем  астраханском направлении противник, обойдя  открытый
левый фланг 28-й армии, "оседлал" дорогу на Астрахань в  районе Сянцик. Полк
поднят был  по тревоге.  Наши "илы"  взлетали  мелкими  группами и сразу  же
направлялись  в район населенного пункта Сянцик, куда  устремились  фашисты.
Задача  была такая: определить  силы вражеского  механизированного десанта и
нанести по нему удар.
     В степи у дороги на Сянцик была  обнаружена  группа вражеских  танков и
автомашин с  артиллерией. Дав  команду летчикам действовать  самостоятельно,
энергичным  доворотом влево  пикирую  на  основную цель. Сбрасываю бомбы  на
танки и машины. Вижу,  как стремительно атакует пара Александра Карпова. Мне
нравится этот летчик, напористый, инициативный. Действует, как на  полигоне,
после  каждого  захода оставляя на земле  дым и  пламя, уничтоженную технику
врага.  Навстречу нам понеслись красные шары "эрликонов". Вот трасса тянется
прямо  к "илу", который  выходит из  пикирования.  К счастью, мимо.  Засекаю
место,  откуда гитлеровцы ведут огонь, и ловлю орудие в перекрестие прицела.
Но дистанция  пока  велика, шеститонный штурмовик  тяжелым снарядом  несется
вниз. Прямо в лоб - сноп вражеского огня. Ага,  значит, у врага не выдержали
нервы!  Нажимаю  на все  гашетки, и воздухе пересеклись  две  трассы, и  та,
идущая  от  земли, оборвалась. Но в  это  время послышался  звонкий  удар по
мотору. Сразу ошпарило чем-то  горячим,  кабину  заволокло дымом или  паром.
Пожар?  Неужели  конец?  Нет, пока  враг  не уничтожен,  бей его! Не чувство
опасности,  а  злость  охватила  меня.  Может,  именно  этот зенитный расчет
стрелял  по  капитану Ширяеву,  может,  он подбил самолет  Вшивцева? И  там,
откуда взлетали трассы огня, заплясали взрывы пушечных снарядов.
     В  какой-то  миг положение  показалось безвыходным.  И сразу  появилось
решение  пикировать, как Ширяев, до земли. Но в нескольких метрах от  нее  в
кабине  прояснилось. А если еще можно уйти? Резко хватаю ручку управления на
себя. Самолет по инерции глубоко проседает и в каких-нибудь двух-трех метрах
от  земли неохотно начинает  от нее отдаляться.  Еще бы мгновение - и... Как
медленно тянутся секунды  вывода! Мне так хотелось  помочь  самолету быстрее
оторваться от  земли,  что незаметно для  себя даже приподнялся  на сиденье.
Теперь  задача   уйти  подальше  и  осмотреться.  Предполагаю,  что  пробита
водосистема,  поэтому  в  кабине и появился  пар.  За счет  избытка скорости
выскакиваю  метров  на сто пятьдесят. Температура воды  на пределе. Уменьшаю
режим  работы  мотора, подворачиваю  ближе  к дороге. А  из  патрубков  бьют
темно-красные языки  пламени,  вот-вот заклинит мотор.  Внизу, как  глубокие
шрамы, извилистые траншеи, ячейки окопов. Перевалить бы через них да выбрать
место поровнее. Самолет идет, почти касаясь выпущенными колесами брустверов.
Траншеи кончились,  сажусь на шасси. И все  же в конце пробега правое колесо
зарывается в глубокую щель. Выскочил из кабины, осмотрелся. Чья территория -
своя или чужая? Вижу, как  наши "илы" по одному, кто выше, кто ниже,  уходят
домой.  А  командир   их  остался   на   земле.   Дал  команду   действовать
самостоятельно,  а  собрать  группу  некому,  в  спешке перед  вылетом  даже
заместителя  не  назначил.  Передо  мной,  распластав  правое  крыло  и чуть
приподняв левое, лежит мой крылатый боевой друг. Он похож на подбитую птицу,
воткнувшую в землю железный клюв  трехлопастного винта. До слез стало обидно
- снова не повезло, снова подбит...
     Стараюсь  сам себя утешить: во-первых, ты  славно- поработал над целью,
во-вторых, могло  быть хуже, особенно при выводе из пикирования. Значит, еще
повоюем! Севернее, на высотке,  примерно в километре  от самолета, появилось
две фигуры. Свои или чужие? Надо ко всему  быть готовым.  Проверил пистолет,
обоймы. Залез в кабину, снял часы, забрал парашют и отошел к ближнему окопу.
Внезапно   вспомнил:   а  бортпаек?  Снова   полез  в   кабину,  досадуя  на
несобранность. Что  же делать? Ждать  подхода  неизвестных? Или идти  к  ним
навстречу? Выбрал среднее - пошел  по касательной, в сторону дороги.  Быстро
приближались сумерки,  скоро  степь окутает  темнота.  Буду  держать курс на
юго-восток.
     Пройдя метров пятьсот, услышал голоса идущих мне наперерез.
     - Эй, летчик, подожди! Значит, свои!
     Теперь уже различаю шинели, шапки-ушанки, автоматы  на  груди. Один  из
них, лет тридцати, подойдя ближе, сообщил:
     -   Видели  мы  вашу  работу.  Молодцы,  хорошего  фрицам  чесу   дали!
Расколошматили в пух и прах...
     Второй, помоложе, возбужденно заговорил:
     - Это вы на зенитку навалились? Ну, думаем, хана, врежется "горбатый" в
землю! Потом видим: вынырнул из-за высотки, как из-под земли. Мы всей  ротой
следили за вами до самой посадки.
     Это  оказались автоматчики, оседлавшие дорогу на Сянцик.  Командир роты
послал их узнать, что с летчиком, и оказать помощь.
     - Мне бы в полк добраться, в Астрахань, - поделился заботой.
     - Это проще пареной репы, - успокоил тот, что постарше. -  Здесь  часто
ходят машины. Остановим...
     Уже стемнело, когда послышался шум мотора. Шла легковушка. Ее  водитель
не  захотел  останавливаться.  Но  автоматчики  оказались молодцами.  Их  не
смутили даже начальственные угрозы из машины.
     -  У нас приказ - доставить  подбитого  летчика-штурмовика  до Красного
Худука, - объяснил тот, который был постарше.
     - Тогда другое дело, - послышалось ворчливое согласие.  - А то степь да
степь кругом...
     На второй  день  на попутных машинах я прибыл в полк. Горечь пережитого
сразу   смягчилась,  лишь  только  увидел  радостные  лица  друзей,  бегущих
навстречу. Великое дело - фронтовая семья! Сколько неподдельной искренности,
задушевной радости в  их  взглядах, в дружеских похлопываниях  по  плечу,  в
пожатии рук, в оживленных возгласах: "Жив, Пальмов!" - "Целый, без царапин!"
     В полку я не стал рассказывать о пережитом.  Летчиков, которые в каждом
полете рискуют  жизнью,  не  удивишь  сообщением  о  том,  что  в поединке с
зениткой был на волоске от гибели. Техникам и механикам такой рассказ мог бы
показаться бравадой:  вот, мол, как  трудно нам, летчикам!  А  для командира
полка главное,  что ты жив и  снова сможешь идти на задание. На фронте  даже
самое  глубокое потрясение не может длиться долго. Ведь  каждый  новый  день
несет новые события, волнующие и ранящие, тревожные и впечатляющие.
     Потом  фронтовые  будни  совсем  заслонили  пережитое,  отодвинули его,
заполнив  сердце и сознание  новыми  заботами.  Вскоре  мы  получили  приказ
перебазироваться  поближе  к  наступающим войскам. Аэродром Утта,  который в
августе  использовался нами для подскока,  в  конце декабря стал базой  двух
штурмовых полков и одного истребительного. Правда, у истребителей, прибывших
из-под  Сталинграда, было всего несколько самолетов ЛаГГ-3. В первый же день
после  перебазирования  пара  "илов"  из  соседнего  полка  ушла на разведку
вражеского аэродрома под Элистой. Кроме этой пары в  тот день в воздух никто
не поднимался, поэтому ее  вылет был всеми замечен. Говорят, что  у тех, кто
остается на аэродроме, в таких случаях включаются незримые часы. Пока летчик
подходит к цели и выполняет  задание, у  тех, кто ждет  его на земле,  время
идет  ровно.  Потом  начинается  томительное  ожидание  возвращения,  минуты
становятся долгими,  словно  растягиваются,  все  с  нетерпением  следят  за
горизонтом. Так  было  и  на  этот  раз.  Прошли все положенные  сроки  (они
определяются,  прежде  всего,  расходом горючего), а  пары  "илов" все  нет.
Десятки  глаз  с беспокойством  шарили по небосводу.  И  вдруг  стоявший  на
плоскости "ила" механик закричал, показывая рукой:
     - Смотрите, падает!
     К  аэродрому  на  высоте  40  - 50  метров шел самолет. Но  шел  как-то
странно, словно лодка в бушующем море: то  его выносило на гребень волны, то
он  нырял в пучину. "Ил"  задирал нос и лез вверх, потом падал камнем, снова
чудом выравнивался, начинал карабкаться на  невидимую волну. Аэродром замер.
Затаив  дыхание,  все  наблюдали  за раненым штурмовиком,  из  последних сил
державшимся в воздухе.
     Самолет  подошел к границе  аэродрома,  не  выпустив шасси и  закрылки.
Мотор, стрельнув из патрубков пламенем, затих. Угрожающе приближалась земля,
угол  планирования  быстро  уменьшался.  У  посадочного знака  "ил"  чиркнул
лопастью  о землю, плюхнулся  на нее  и, задрав  хвост, начал пахать винтом,
двигаясь вперед. Хвост резко  занесло, потом он ударился хвостовым колесом о
землю, что-то треснуло...
     И наступила тишина. В  сторону старта уже неслись санитарная и пожарная
машины.  На подножке  "санитарки" виднелась крупная  фигура комдива. Он ждал
разведдонесения, но с задания возвратился лишь один летчик. Жив ли еще? Были
случаи,  когда тяжело  раненный летчик  последними  усилиями  воли  совершал
посадку и  тут же  умирал.  Медленно  оседала  пыль. В кабине с  отброшенным
фонарем сидел,  откинувшись на спинку и запрокинув  голову,  лейтенант Захар
Хиталишвили. Лицо залито кровью, глаза закрыты. Когда  летчика освободили от
лямок парашюта, он открыл глаза, прошептал: "Я ничего не вижу...". Как же он
вел самолет, совершал посадку?
     Кто не знал еще по астраханскому аэродрому Захара Хиталишвили?  Это был
высокий  и  худой юноша,  с гибкой, как у  девушки,  талией. На лице  всегда
мягкая улыбка. Говорил он с сильным грузинским акцентом.  В полку его  звали
просто   Хитали.  О   храбрости   и   мастерстве  летчика  ходили   легенды.
Рассказывали, как он винтом штурмовика рубил головы фашистов, как сброшенная
им  бомба  попала  прямо в люк вражеского танка и там взорвалась, как он  на
бреющем выскочил на штаб фашистов и поджег его эрэсами. А на земле Захар был
застенчивым  и  нежным. Возвратившись  в  полк, он как ни  в чем  не  бывало
расхаживал по аэродрому с летчиками-однополчанами, широко улыбался и говорил
собеседнику: "Слушай, кацо!", ласково глядя  на него огромными и удивительно
выразительными глазами. Только сейчас  белки их залиты кровью: в том  полете
полопались  мельчайшие кровеносные сосуды.  Врачи еще долго не разрешали ему
летать. Летчик ругался, смешно выговаривая слова:
     - Пачему  нэлза?  Нэбо  - вижу, друзэй  - вижу, тэ-бя, доктор, -  вижу.
Нэмца тоже увижу.
     Но  врачи были неумолимы, командиры  тоже. Тогда Захар пошел  к  своему
земляку, врачу нашего полка  Карлу Миколаишвили. Он заклинал его кавказскими
горами  и  грузинскими богами помочь  быстрее сесть в самолет. Наш  милейший
"доктор  Карло" возражал  Захару по-грузински,  очевидно, убеждал подождать,
чтобы летчик не ослеп.  Это выводило Захара  из себя, он размахивал руками и
запальчиво кричал:
     - А ишо сын гор! Ишак ты, доктор!
     Лишь   только  глаза  поправились,   как  Захар  снова  пошел   в  бой.
Заканчивался   декабрь,  а  с   ним  и  тревожный   1942-й.  Занятые  своими
повседневными фронтовыми  заботами мы непрестанно следили, как  там  у наших
соседей справа, в  51-й армии. 24 декабря пришла радостная весть наши войска
прорвали  оборону   врага  и  начали  развивать  наступление  в  направлении
Котельниковского.  Надо полагать, наши братья-штурмовики внесли свой вклад в
борьбу  с  вражескими танками,  которые рвались  к Сталинграду. К сожалению,
этот район пока для нас недосягаем.
     В  последние  дни 1942  года шестерка нашей эскадрильи получила  задачу
нанести  удар по вражеским войскам, отступавшим в  сторону Элисты.  Под нами
вьется чуть заснеженная степная дорога на  Яшкуль. По  ней  движутся войска.
Судя по карте,  наши. Приветливо покачиваем  крыльями,  идем дальше.  Дорога
почти  пустая.  Но  перед  населенным  пунктом Улан-Эрге  виднеется  колонна
автомашин и мотоциклов, они спешат. Ясно - гитлеровцы. С ходу атакуем голову
колонны, затем делаем второй заход по хвосту. Движение застопорилось, теперь
врагу не уйти от  возмездия.  Делаем еще  один, третий заход.  Сопротивление
слабое,  противник   пытается   пугнуть   нас   огнем  пулеметов.   Но   для
бронированного  "ила" это  не  очень  опасно. Хотя...  Слышу,  как в  момент
пикирования  по   броне  мотора  защелкали   пули.  При  выводе  замечаю  на
бронестекле матовые полосы льда. Значит,  пробита  водосистема. Вот  досада!
Смогу ли дотянуть до линии боевого  соприкосновения? До  нее  еще километров
пятьдесят. Это около десяти минут полета. Группа собрана, все на месте.
     Устанавливаю   самый   выгодный,  режим  работы  мотора:   скорость   -
минимальная, набор высоты  - один метр в  секунду. На такой скорости ведомым
трудно идти в строю,  они нервничают,  выскакивают  вперед. Затем, очевидно,
разгадав причину такого режима полета, начинают идти ровно.  Хорошо,. что  в
воздухе  нет истребителей  противника. Сколько еще сможет работать мотор? За
бортом холодно, значит, не перегреется, да и температура масла я воды пока в
норме.  А внизу, как и прежде, голая степь, припорошенная  снегом.  Говорят,
зимой  по  ней  бродят стаи  волков. Но  опаснее всего двуногий,  фашистский
зверь.  Быстрее  бы   перетянуть  линию  соприкосновение.  "Тяни,  друг,  не
подведи!"   -  уговариваю,   как  человека,  мотор.  В  его  гуле  улавливаю
беспокоящие меня звуки.  Вода стала горячее на пять градусов,  стекла фонаря
покрываются ледяной коркой, обзор ухудшается. Вот уже  и знакомый ориентир -
прежняя линия обороны.  Наконец-то мы  дома! Даже если сдаст мотор - сяду на
своей территории. Теперь можно облегчить полет ведомым, увеличив скорость за
счет снижения. Однако  температура воды неуклонно растет. И  в  тот  момент,
когда до аэродрома остается рукой подать, мотор сдает. Винт еще вращается, и
надо хотя бы на несколько минут продлить его действие.  А внизу все изрыто и
перепахано: это  следы боев,  ведь  под Уттой  гитлеровцы  держали  оборону.
Справа площадка. Доворот -  и посадка. Потихоньку подбираю ручку управления,
стараюсь тянуть машину за  счет запаса скорости. Перед самым носом вынырнула
канава. Хватаю ручку на себя, самолет  чуть взмыл, делает небольшую горку  и
энергично идет  вниз.  Хвостовое  колесо,  а затем  и  основные стукнулись о
землю, крякнули  амортизаторы  шасси,  машина  побежала  по  травяному полю.
Нажимаю  на  тормоза, и  бег  замедляется.  Облегченно  вздыхаю  -  кажется,
пронесло.  Надо мной  заходят на посадку мои  ведомые. Со стороны  аэродрома
вижу  мчащуюся полуторку. Это Шура Желтова гонит,  а над кабиной стоят двое:
"доктор  Карло"  и  полковой  инженер  Григин.  Соскакивают  и  одновременно
бросаются ко мне:
     - Жив? Не ранен?
     Шура ощупывает  меня глазами, всматривается  в лицо.  Не  найдя  следов
ранений, облегченно вздыхает и... отворачивается,  вытирая вдруг набежавшую,
словно от ветра, слезинку.
     - Дотянул все-таки! - удивляется инженер, осматривая мотор.
     - Дотянул! - устало улыбаюсь. - На минимальном режиме...
     -  Я всегда  говорил: если летчик  не  растеряется и  будет действовать
грамотно, "ильюша" выручит. Живучая  машина! - Григин восторженно хлопает по
капоту. - Сейчас придет трактор.
     На  тракторе  прибыли  стартех  Савичев  и  механик Николенко.  Механик
утешает:
     - Ничего, товарищ командир, если третий  раз обошлось - до  конца войны
обойдется. А самолет завтра будет в строю. За ночь мотор заменим.
     Савичев тычет отверткой в побитые трубки водосистемы и ворчит:
     - Кляты фрицы, бронебойными пуляли...
     За  ночь  механики  и мотористы  звена  Николенко,  Сурин и Кресик  под
руководством техника Кащеева заменили мотор и опробовали его на земле. Утром
я уже испытывал свой самолет в воздухе. Замечаний не было. После полета всем
участникам "ночного  штурма" от  лица службы объявил благодарность.  А через
час снова вел эскадрилью в бой.
     Спасибо вам,  наземные  труженики!  Ведь вашими руками часто  творилось
чудо. Нелегко приходилось летчику, но не менее трудной была  работа техников
и механиков. Они сутками не уходили с аэродрома, в зной и в стужу готовили к
полетам боевые машины. А когда случалось, что машина садилась на вынужденную
или  возвращалась на свои аэродром  на  последнем дыхании, техник и  механик
осматривали ее со  всех сторон и принимались, казалось бы, за невозможное. В
полевых условиях, без  мастерских с  их  оборудованием,  призвав  на  помощь
смекалку, они лечили безнадежные  моторы, латали продырявленные, в лохмотьях
крылья. Остывший  на морозе металл оставлял на руках ожоги, холодные ветры и
жаркое солнце дубили лицо. Но гвардейцы Савичева,  как называли в эскадрилье
авиационных специалистов, тихо  и  скромно делали свое дело, возвращая жизнь
стальной  птице.  Ордена  им давали  редко,  чаще  они  получали  медали  да
благодарность командира,  а от летчика - крепкое  пожатие руки  и: "Спасибо,
Саша! Коля, Миша...".  Механик был первым помощником, первым другом летчика.
Именно от него зависело, как будет вести себя машина в бою, не подведет ли в
трудную  минуту. И, как правило, механики оправдывали доверие и не подводили
нас.
     В  первых  числах января  1943  года  наши  войска  освободили  столицу
Калмыкии - город  Элисту. В освобожденном городе  на каждом  шагу  виднелись
следы злодеяний гитлеровцев. Были сожжены и взорваны  основные здания, часто
встречались  свежие  могилы расстрелянных.  У городской библиотеки  -  пепел
сожженных  книг. А на аэродроме -  груды  ручных  гранат,  мотки. телефонных
проводов. И разбитая зенитная установка, полуавтоматическая пушка "эрликон".
Это наши летчики заставили ее замолчать. Как только эскадрилья приземлилась,
меня срочно вызвал командир полка. Показал на карте квадрат.
     - Вылетайте парой. Здесь идет танковый бой, надо подсобить танкистам.
     В  напарники  я  взял  Павла Карпова. Мы знакомы еще по училищу, вместе
участвовали  во многих  боях,  хорошо понимаем  друг друга в бою.  Пришли  в
указанный район, а там - ни одного танка. Куда они делись? Впереди - пожары,
это горят хаты в населенных пунктах. Значит, здесь побывал враг. Держим курс
на запад. В пяти минутах полета от заданного квадрата снова населенный пункт
в одну улицу.  А на ней,  от въезда  до выезда, колонна крытых автомашин. По
самолетам никто не стреляет.  Может,  это  наши  придвинулись  вперед? Делаю
холостой  заход  и  снижаюсь,  чтобы  хорошо  рассмотреть  форму  солдат.  У
гитлеровцев она  мышиная, серая,  у наших  войск - защитная. Да и по технике
можно определить, своя  или чужая.  На  бреющем, чуть ли не задевая дымоходы
домов, прискакиваем  вдоль улицы.  Но  разве  на  такой  скорости что-нибудь
определишь?  Павел  Карпов точно  повторяет  все  мои маневры,  ждет решения
ведущего. Как быть?  Снизу - ни одного выстрела, хотя видел, как разбегались
фигуры. Если свей - зачем им прятаться от краснозвездного "ила"? Эк, была не
была,  попробую  из пулеметов. Даю напарнику сигнал: "Внимание, атакую!" - и
перевожу самолет в пикирование. Стреляю на авось, без желания поразить цель.
И - о, радость! В мою  сторону справа несется  цветная трасса  огня. Вот тот
случаи,  когда  не  всегда плохо, если  по  тебе  стреляют.  Трасса-то  явно
немецкая! Ну, теперь держись,  вражина! Бомбы и эрэсы ложатся в гущу  машин,
пушечные снаряды и пулеметный ливень обрушиваются на головы гитлеровцев. Они
бросились  врассыпную, некоторые машины пытаются вырваться  из  огня, но  их
настигают наши удары.  Когда кончился боезапас, мы легли на обратный курс, В
форточку кабины вижу разгоряченное,  счастливое  лицо  Павла. Он поднимает к
стеклу большой палец: поработали на славу! На земле мы жмем друг другу руки.
     - Ну и задачка! - улыбается Карпов. - Я тоже во все  глаза смотрю: свои
или чужие? Все-таки не выдержали у фашистов нервы, выдали себя трассой.
     В  тот  раз  так и не удалось выяснить, где  были  те танки,  о которых
говорил командир,  и для какого танкового  боя  понадобилось  вызывать  пару
штурмовиков.  В   ходе  наступления  наших  войск  летчики  все  чаще  стали
сталкиваться  с   подобной  ситуацией.  Надо  было  срочно   решать  вопросы
взаимодействия  с  наземными  частями. Свои соображения по  этому  поводу мы
изложили  командованию  полка  и  дивизии.  Продвигаемся на запад. Очередной
аэродром  для полка - Сальск.  Громко  звучит - полк.  А  в  нем-то осталось
исправных всего... четыре  "ила". Нас  должны прикрывать истребители  148-го
полка. А в нем - всего лишь один ЛаГГ-3. В ходе Сталинградского  сражения, в
условиях  зимней непогоды авиация понесла  чувствительные потери. Летчиков в
полку  стало больше,  чем самолетов.  Летчики  сбитых  и подбитых  самолетов
залечивали  раны и снова рвались  в бой. В район Зернограда  под Ростовом мы
вылетали парами или всей "армадой" - четверкой. Обычно нас сопровождал  один
истребитель - лейтенант Коля Максимов, на редкость  общительный, неунывающий
парень, балагур и весельчак. Но не только за  это полюбили его наши летчики.
В воздухе Коля  был настоящим виртуозом. "Мал золотник, да дорог, - говорили
штурмовики. - Такой "мессера" и близко не подпустит".
     Может,  поэтому,  решили  мы,  командование  истребительного  полка   и
прислало к нам Максимова. Но лейтенант поспешил нас разочаровать.
     - Нет, ребята,  меня к вам в наказание прислали, для искупления вины, -
то ли  в шутку, то  ли  всерьез  объяснил  Коля.  - Возвращаюсь я  недавно с
задания и песни пою.  Настроение - по высшей шкале, бой провел в норме. Надо
сказать, это был мой восьмидесятый вылет! А за него что положено? Правильно,
премия. Получу  я ее и... Размечтался, одним словом. А шасси-то выпустить  и
забыл, притер свой "лажок" у "Т"  на фюзеляж. Командование, понятно, за  это
пригрозило вместо премии отдать  под трибунал. Спасибо техникам, упросили не
принимать   крутых  мер,   пожалеть   мою   молодость.   Самолет   пообещали
отремонтировать своими  силами. День к ночь работали. И я вместе с ними. А в
полку осталось  всего три машины. Пока  мою восстанавливали, остальные вышли
из строя: кто подбит, кто  сбит. И остался я один на исправном коне. Облетал
его,  докладываю   командиру.  А  он   в  ответ:  "Иди-ка  ты,  Максимов,  к
штурмовикам. Увидишь, что такое настоящая боевая работа. Покрутишь карусель,
перестанешь песни петь на посадке". Вот так я и оказался у вас...
     Где здесь правда,  где выдумка -  трудно сказать,  но  мы были довольны
решением  командира истребительного полка.  Хотелось, чтобы таких Максимовых
летало  с нами побольше. Однако такой возможности пока  не было. На сальском
аэродроме  мы  увидели  несколько  вражеских транспортных  самолетов Ю-52  и
связной "Физелер Шторх".
     Местные жители рассказывали, как фашисты из Сальска летали в окруженный
Сталинград,   Хозяйка  дома,  в  котором  мы  поселились,  пожилая  женщина,
взволнованная встречей с родной армией, возбужденно рассказывала:
     - Страшно  было смотреть,  сколько чужой  техники шло на  Сталинград! И
танки,  и  автомобили  разные,  орудий  много! Аэродром  самолетами  забили.
"Матка, Сталинград  -  капут!" -  орут.  А потом, когда  прижали их там,  на
Волге,  по-иному загалдели: "О,  Сталинград!". Летать  туда  очень  боялись.
Смотрим:  с  аэродрома ушло пять  самолетов,  возвращается -  один-два. Злые
стали фашисты, куда и гонор делся...
     Мы с интересом слушали рассказ  женщины,  муж  и  сыновья  которой тоже
где-то сражались с гитлеровцами. Фашистская оккупация была тяжким испытанием
для наших матерей. В душе закипал гнев: дорогие матери, мы отплатим врагу за
ваши слезы, за  нанесенные  вам обиды! Сталинградское сражение  завершается.
Каждый  день  приносит добрые вести.  Все плотнее  сжимается  кольцо  вокруг
окруженной  вражеской группировки,  бои  уже идут в центре города. 2 февраля
поступило  сообщение: победа в  Сталинграде! Мы уже приготовились  к взлету,
когда возбужденный  Ислям Сатаев  с листком телеграммы побежал от самолета к
самолету, каждому  сообщая о последней радостной сводке. Да, давно  мы ждали
такой новости! Как она подняла наше настроение! Хотелось еще сильнее бить по
врагу, до полной  победы! Летим всей четверкой  в район села  Ракитное,  где
сосредоточились  вражеские  танки.  Нас  сопровождает Коля  Максимов.  Перед
вылетом договорились о взаимодействии. Как ведущий группы, я напомнил:
     - Держись повыше. Если придется туго,  выскакивай  вперед. Туда ни один
"мессер" не сунется. Они знают, какое мощное у "ила" оружие.
     Коля  согласно  кивает.  Потом,  тепло  одетый,  и оттого  напоминающий
медвежонка, топает  к одинокому  "лаггу". Я не  уверен, воспользуется ли  он
моим  советом, но прикрывать он нас будет  до последнего, как бы не пришлось
ему  туго. Еще при подходе к цели  мы обнаружили вражеские танки. Они стояли
вдоль  улицы и между домами в  Ракитном. По данным разведки, враг накапливал
силы для фланговой  атаки. У нас  на каждом  "иле" по шесть стокилограммовых
фугасных бомб  и  по  восемь  реактивных  снарядов. Кроме, конечно,  полного
комплекта боезапаса  для двух пушек и  пары пулеметов. Это сила!  Как тут не
вспомнить  крылатый  ответ  на  вопрос "Что такое боевой самолет?". "Самолет
есть  машина, предназначенная  для доставки  комплекта оружия к месту  боя и
обеспечения применения этого оружия по назначению"...
     Наш "ил", прозванный врагами "черной смертью", очень хорошо  справлялся
со  своей  задачей. Мы  знали  - в  селе живут  наши люди,  и враг попытался
воспользоваться  этим. Вижу,  как  от  домов убегают  в  поле женщины, дети.
Пришлось  поступиться  внезапностью  и  под зенитным огнем  сделать холостой
заход. Ведомые поняли  маневр командира: все равно танки от нас не уйдут. На
втором заходе, разойдясь по одному и  образовав круг, "илы" пошли в атаку. В
это  время  Коля Максимов, поднявшись до тысячи метров над группой, ходил  в
обратном  направлении, внимательно следя  за воздухом. Когда есть  прикрытие
сверху,  можно  с большей точностью работать по  цели.  Наши  бомбы и  эрэсы
опрокинули броню и подожгли машины. Атака врага была сорвана, мы нанесли ему
чувствительный урон. Это подтвердили данные контрольной разведки и сообщения
наземных войск.  Налет  на Ракитное завершал самый трудный период  в  боевой
жизни полка, точнее  - его первого  состава. 3 февраля, на второй день после
победы в  Сталинграде, полк  получил приказ о выходе  из боев для пополнения
личным составом и техникой. Официально никто не подводил итогов первых боев,
Разве можно выразить  словами  то, что было  пережито  за  последние месяцы?
Зелеными, необстрелянными  шли  мы на  борьбу с опытным, коварным врагом. Он
видел  нашу  горячность,  нашу  молодость,   искал  места  побольнее,  порой
заставляя делать промахи. И ловил нас на ошибках. Шесть летчиков мы потеряли
в осенних  боях - смелых,  мужественных, отдавших жизнь за Родину.  Всеволод
Ширяев,   Иван  Брыляков,  Сергей  Вшивцев,  Григорий  Панкратов,  Александр
Буданов,  Алексей Бухаров... У вас  даже  нет могил,  вы  сгорели в  пламени
схваток.  Вечная  слава  вам,  открывшим  боевую  летопись  подвигов  806-го
штурмового авиационного полка!

     СПАСИБО ТЕБЕ, ТЫЛ!

     В  начале  февраля  летим  в  тыл,  на  авиационный   завод  за  новыми
штурмовиками. Наш  маршрут пролегает через Сталинград.  Пилот  транспортного
самолета Ли-2  по фронтовой привычке летит на малой высоте, и мы, прильнув к
окошкам, пытаемся  рассмотреть места недавних  боев. Февральская  метель уже
успела частично замести следы сражения.  Но даже снегопадам оказалось не под
силу спрятать под снегом свидетельства танкового побоища под Котельниково.
     Перед  нами предстало огромное кладбище  искореженных взрывами машин  с
оторванными башнями, задранными вверх  стволами пушек и отброшенными лентами
гусениц. Над Сталинградом снижаемся до ста метров. Первое впечатление -  это
мертвый, безжизненный  город.  Стоят черные дымари,  напоминающие поднятые к
небу молящие руки,  мелькают остатки стен жилых домов с повисшими  в воздухе
пролетами лестниц.  Но вот картину оживляет  дымок походных кухонь, шагающий
среди развалин  пехотный строй,  снующие по  льду Волги  машины. А  за рекой
тянутся  в тыл  длинные  колонны пленных.  Летчики молчат, каждый  про  себя
переживая увиденное. На следующий день прибыли в глубокий тыл, на завод, где
делают штурмовики.
     Когда писались  эти  воспоминания, мне попалась  книга П. Козлова  "Илы
летят на фронт". Встреча с этой книгой  для меня была все равно, что встреча
с добрым, старым знакомым, о котором в свое время не успел многое узнать. Из
книги  я узнал о героическом  труде того заводского коллектива, на самолетах
которого  в июле 1942 года  мы  вылетали на  фронт. Впрочем, и в последующие
годы  войны мы  старались  получить самолеты именно  этого завода:  на них и
пушки мощнее,  и  управление полегче.  Автор  книги - инженер-конструктор П.
Козлов рассказывает об  истории рождения Ил-2  на заводе э 18  имени  К.  Е.
Ворошилова, о  трудностях создания  по сути нового типа авиационной  машины.
Позже ее называли "летающим танком", "противотанковым самолетом", "воздушной
пехотой", "самолетом  поля  боя", она по  праву снискала легендарную  славу.
Многое  из  того, о чем можно рассказать сейчас, в то время было  военной  и
государственной  тайной. И мы,  летавшие на "илах", далеко  не  все знали об
истории его создания.
     В начале 1941  года коллектив завода  э 18 им. К. Е. Ворошилова получил
чертежи  штурмовика из ОКБ С. В. Ильюшина. А через три месяца, в  марте 1941
года,  с аэродрома завода уже  поднялся в воздух первый  серийный Ил-2. Надо
заметить,  что к этому  времени  было  разработано  и  освоено  производство
специального  двухслойного бронестекла,  которое  не пробивали пули  и  даже
малокалиберные снаряды. Стекло имело толщину до 70 мм. Наружный его слой был
склеен из четырех секторов. Благодаря этому пуля или, осколок снаряда, попав
в наружный слой, разбивали лишь один из  секторов бронестекла, внутренний же
слой был сплошным  и оставался невредимым. Выход из строя одного из секторов
наружного слоя  не  лишал  летчика необходимого обзора. Таким образом летчик
получил хорошую защиту, которая не раз спасала нас от ранений и гибели, хотя
самолеты нередко возвращались после задания  со следами пуль  и  осколков на
бронестекле.
     На  штурмовике был  установлен  специально спроектированный мотор АМ-38
конструкции А. Микулина.  Мотор имел мощность  1750 лошадиных  сил и по тому
времени считался сильнейшим. К слову сказать, у гитлеровцев ни  один самолет
не  имел такого мощного мотора. Как вспоминал С. В.  Ильюшин, в феврале 1942
года  его  вызвал Верховный  Главнокомандующий. Он пожалел о прежнем решении
запускать в производство Ил-2 в одноместном варианте и предложил  немедленно
дать  фронту  двухместные  самолеты,  но  заводской  конвейер  останавливать
запретил.  На заводе  успешно  решили эту сложную задачу.  Отштампованное из
дюраля жесткое кольцо  врезалось  в "бочку"  фюзеляжа, и  на нем укреплялась
пулеметная установка. Для защиты стрелка поперек фюзеляжа со  стороны хвоста
укреплялись броневые створки, которые  воздушные стрелки  прозвали "царскими
воротами".  Кабина  прикрывалась  прозрачным откидным  фонарем.  Правда,  на
самолете уменьшилось количество реактивных снарядов. Вместо восьми теперь их
стало четыре.  В конце марта - начале апреля 1942 года на  фронте  появились
первые  двухместные  Ил-2  доработанного  варианта.  А  вскоре  завод  начал
изготовлять только  двухместные машины.  Вот  такие  двухместные  штурмовики
получили и мы.
     На заводском  испытательном аэродроме,  как  и на прифронтовом, день  и
ночь гудят моторы. Одни самолеты находятся в воздухе, другие ждут вылета  на
земле. Заводские  летчики-испытатели  работают почти круглосуточно.  Облетав
один  самолет,  заруливают  его  на  стоянку  готовой  продукции,  торопливо
заполняют документацию и спешат облетать следующий. И так - изо дня в  день.
Мы сразу убедились -  здесь  долго не задержимся. Радовал трудовой энтузиазм
самолетостроителей. Появилась  уверенность: при взятом ими темпе фронт будет
обеспечен боевыми машинами. Лозунг тружеников тыла "Все для фронта, все  для
победы!"  на  заводе стал  личным  лозунгом  каждого  рабочего  и  инженера.
Эвакуировавшись  на новое место,  рабочие  сразу  начали сборку оборудования
завода.
     Стояли жгучие степные  морозы, и  им приходилось  работать  на открытом
воздухе. Предстояло произвести монтаж и наладку огромного кузнечного пресса,
одного  из  главных  в  оборудовании  завода.  В  обычных  условиях  на  это
отводилось  полгода.   Рабочие  решили,  несмотря   на  сложнейшие  условия,
сократить срок вдвое. А  задачу  надо  было  решать максимум за...  месяц. И
люди,  трудившиеся день  и ночь, в  мороз и вьюгу,  сутками  не уходившие на
отдых, совершили настоящее  чудо. Пресс  был смонтирован и пущен за двадцать
пять суток!  На демонтаж,  эвакуацию  и развертывание завода на новом  месте
ушло  35 дней. Уже через  месяц работы на новом  месте  рабочие  собрали  из
привезенных с собой деталей первые штурмовики. За двое суток до нового, 1942
года железнодорожный  эшелон увозил 29 самолетов - всю декабрьскую продукцию
завода  на фронт, под Москву. Это  был настоящий трудовой подвиг  тружеников
тыла.
     В  феврале 1943  года,  когда  мы прибыли  на завод,  он  уже  выполнял
напряженные планы выпуска штурмовиков. Одновременно был освоен и необходимый
нам  двухместный вариант  "ила".  Мы побывали в  цехах  завода, беседовали с
создателями знаменитых "илов". В сборочном цеху крыло к крылу, как солдаты в
плотном  строю,  стояли  самолеты.  Первые  еще  сверкали  желтизной  ребер,
высвечивали  пустыми  местами  для аппаратуры  и вооружения.  Последние, уже
совсем  готовые,  ждали  облета.  Вокруг  каждого   самолета,  как  муравьи,
трудились рабочие. В основном - женщины и  подростки, безусые юнцы и хрупкие
девчонки.  Так вот кто делает  наши грозные  штурмовики! Конечно, здесь было
немало опытных инженеров  и мастеров,  кадровых рабочих, составляющих костяк
завода.  Они  направляли  производство,  обучали   молодежь,  руководили  ее
работой.  Наравне  с  ними  были достойны самого  высокого  уважения и  юные
гвардейцы  труда.  Например,  такие, как  дочь хозяйки,  у которой  мы жили,
хохотушка  Полинка.  Мы   узнали,  что  она  клепает  бомболюки  и   успешно
справляется с заданием. Однажды  Саша  Амбарнов, словно совсем  не  ведая  о
занятии Полинки, начал жаловаться:
     -  Всем наш самолет  хорош,  только  одним плох  -  бомболюки шатаются.
Взлетишь, а они ходуном ходят, вот-вот выпадут. Знал бы я, кто их клепает...
     Полинка слушала, приоткрыв рот, потом с жаром начала доказывать:
     - Ну,  дядя  Саша, уж  это неправда! У нас ОТК проверяет, и  всегда без
брака! У нас...
     - Не знаю, кто и  как проверяет, - продолжал разыгрывать девчушку Саша.
-  Может,  в  этом ОТК  твой знакомый  сидит? Заклепки на  люках весь  полет
крутятся в обратную сторону и тормозят движение самолета...
     Наконец Полинка улавливает  в голосе  фронтового гостя шутливые нотки и
понимает,  что  это  розыгрыш.  Она  громко,  совсем по-девчоночьи заливисто
смеется:
     - Ну, дядя Саша, ну, купил меня...
     Рабочие  семьи жили  скученно,  не хватало жилья.  А здесь еще с фронта
прибывали  летчики  за продукцией  завода,  надо  было их разместить. Жители
ущемляли  себя,  но охотно уступали  лучшие  углы  фронтовикам.  Нам  троим,
Амбарнову,   Карпову  и  мне,  досталась  комнатушка   Полинки.   Здесь  еле
поместились две односпальные  койки.  На  одной  из  них  мы  с  Александром
Карповым  размещались  вдвоем:  спали  вытянувшись,  даже  во сне ухитрялись
переворачиваться  по команде.  Но  мы  на  эти мелочи не обращали  внимания,
знали, что это временно: со дня на день ожидался вылет.
     А  тут новость:  нашего  полку  прибыло! Майор  Еськов  представил нам,
"старикам",  молодых летчиков, пополнение  из запасного полка. Здесь  же, на
заводе, произошло  и  наше  беглое знакомство. Это были  десять летчиков  со
своими воздушными стрелками. Мы в  первую очередь заинтересовались их летным
опытом. Налет  на  Ил-2  оказался небольшой: всего  пять-шесть часов. Боевое
применение:  два  вылета  на  бомбометание  и  стрельбу  по  наземным целям.
Впрочем, в  свое время и мы  прошли  такую программу. В запасном полку учили
главным  элементам  полета  на  новом  самолете:  взлету,  посадке,  основам
пилотажа и боевого применения.  Опыт, практику летчик должен был получить во
фронтовой части. Это диктовалось обстановкой начального периода войны, когда
было мало самолетов, мало горючего, мало боеприпасов. И мало времени.
     Запасные авиационные полки трудились, как и  заводские бригады,  день и
ночь.  Особенно  доставалось   летчикам-инструкторам,  которые   рвались   в
действующую армию, "бомбили" начальство  рапортами и даже "дезертировали"...
на фронт. Но их  часто возвращали и строго наказывали. Единственной лазейкой
была  фронтовая  стажировка. Если  инструктору удавалось  убедить  командира
полка  и  высшее  начальство  в  необходимости своего пребывания  на фронте,
проявить  себя, такого в порядке  исключения оставляли.  Знакомясь  с каждым
новичком, стараюсь уловить черты характера, привычки, угадать в нем будущего
штурмовика.
     Самый  старший   из  них  -  Алексей  Будяк.  Еще  до  войны  он  летал
инструктором  в  аэроклубе.  Алексей   производит  впечатление  напористого,
самостоятельного летчика. Круглолицый,  крупной  кости,  с  чуть выпученными
пристальными серыми глазами. Отмечаю главное  -  раз у Будяка есть некоторый
опыт полетов,  с ним будет  легче работать. Если бы я мог знать наперед, как
сложится  его дальнейшая,  фронтовая  судьба!  Может,  тогда совсем  другими
глазами смотрел бы я на Алешу Будяка в момент нашего первого знакомства... У
летчика Гуляева гибкая, высокая фигура, длинное лицо, привлекающий  внимание
нос и пухлые, юношеские губы. Взгляд мягкий, доброжелательный.  Каким  будет
летчик  в  бою? Как поведет  себя  в трудной  ситуации?  Василий Свалов таит
хитринку в карих улыбчивых глазах.  Возможно,  в  школе  был  задавакой, это
проскальзывает в его ответах.  В  то же  время  не лишен чувства юмора.  Это
хорошо,  на фронте  острое слово, добрая шутка  ценятся  высоко. Меньше всех
ростом Леонид Кузнецов. Тихий,  спокойный паренек. И снова хочется  сказать:
знал бы я  тогда,  куда  нас  с  ним  поведут  жизненные  дороги! Обнял бы в
нарушение всех уставных требований молодого летчика и сказал бы ему: "А ведь
мы  с  тобой, Леня,  через годы,  через десятилетия вспомним  этот день, эту
первую  встречу!" Среди  новичков  самым незаметным казался  Коля  Маркелов,
скромный, тихий, задумчивый.  Позже я узнал - Маркелов пришел в  авиацию  из
университета, со второго  курса  физико-математического  факультета. Пройдут
первые недели совместной боевой работы, и в  полной мере раскроется характер
этого замечательного человека и летчика.
     Таким  было  пополнение,  которое должно  было  стать  в  строй  вместо
выбывших  летчиков. Хотелось  верить,  что  достойной  будет  замена.  В эти
февральские дни по радио  были переданы сообщение  об освобождении Ростова и
Указ Президиума Верховного Совета СССР о  присвоении капитану В. А.  Ширяеву
посмертно звания Героя Советского Союза. Это был первый Герой в нашем полку!
Получив  самолеты,  мы  возвращались  на  них  "домой",  под Ростов, недавно
освобожденный от  врага.  Наш аэродром  находился в  совхозе  э 1 у  станицы
Пролетарской. В полку нас ожидала куча новостей. И главная из  них -  боевые
награды.  В  первые  месяцы  войны  их приходилось  ждать  долго,  наградные
документы отправлялись в Москву. Потом порядок награждения упростился, право
награждать  многими  орденами  и  почти  всеми  медалями получили  командиры
фронтовых  частей   и  соединений.  Лишь  звание  Героя   Советского   Союза
по-прежнему присваивал  Президиум Верховного  Совета СССР.  Боевые ордена  и
медали вручались торжественно,  перед  строем  всего личного  состава полка.
Каждый,  получая  награду,  отвечал:  "Служу   Советскому  Союзу!"  А  когда
состоялся митинг, награжденные заверили, что будут еще отважнее  сражаться с
немецко-фашистскими  захватчиками,  беспощадно уничтожать фашистскую нечисть
на земле и в небе.
     Была  еще одна новость организационного порядка. В штат полка вводилась
третья   эскадрилья,   в   дивизии   создавался  третий  полк,  две  дивизии
объединялись  в  корпус.  Раньше  полк имел  20  самолетов, сейчас -  больше
тридцати.  В штурмовом корпусе теперь  были 200 "плов"! Нетрудно  подсчитать
его  огневую  мощь. Корпус  мог одновременно  сбросить  800 стокилограммовых
бомб,  выпустить  800  реактивных снарядов, дать  залп из 400  пушек  и  400
пулеметов.  "Да плюс  наших 200 крупнокалиберных пулеметов", -  подсказывали
воздушные стрелки увлеченным статистикой летчикам.
     Теперь  каждый  летчик  имел боевого напарника  -  воздушного  стрелка.
Правда, почти все  они еще  не встречались с "мессершмиттами" и "фоккерами".
Стали  добровольно воздушными  стрелками некоторые  авиационные  механики  и
мотористы полка, знакомые с  пулеметом  и штурмовиком.  Они наскоро овладели
основами стрельбы  по воздушным  целям:  ознакомились  с ракурсами,  умением
определять расстояние до цели.  В  числе  первых, кто овладел  новой  боевой
специальностью,  были  комсомольцы  полка  -  механики  Сычев,  Баранский  и
моторист Кресик. Сычев уже не  раз  поднимался в воздух  в импровизированной
кабине  за  спиной  летчика  и  сейчас  выступал  в  роли  наставника  новых
добровольцев.  Первую  эскадрилью  принял  у  меня  старший  лейтенант  Иван
Александрович Заворыкин. Высокий, подтянутый,  энергичный, он сразу пришелся
всем по  душе.  Я остался заместителем у нового комэска.  Такое  перемещение
меня  более чем устраивало.  Иван  Александрович  был  старше меня годами  и
опытом, у него было чему поучиться. Меня же больше интересовала чисто боевая
работа,  хотя командование полка дало  понять  - в  заместителях мне  ходить
недолго. Новую, третью эскадрилью  возглавлял старший лейтенант  Ходоров, ее
пополнили боевыми летчиками.  В нее вошли мои товарищи  Александр Амбарное и
старший лейтенант Иван Устинов. Первая эскадрилья теперь наполовину состояла
из молодежи. После нового распределения к нам были назначены молодые летчики
Виктор Смирнов, Василий Свалов, Александр Игнатенко, Николай Маркелов, Борис
Остапенко. Все  они  были  комсомольцами. Комсорг эскадрильи  Геннадий Щукин
радовался  такому пополнению,  рассказал  новичкам о боевых традициях полка,
его боевой славе, добытой в тяжелых боях с фашистами. Время  было горячее, в
марте  над Кубанью разразилось  ожесточенное воздушное сражение, в котором с
обеих сторон участвовало большое количество самолетов разных типов. Печать и
радио сообщили  имена советских асов,  диктовавших фашистским летчикам  свои
условия боя. Они побеждали врага, применяя новые  тактические приемы. Именно
на Кубани  я впервые услышал о мастерстве А. И. Покрышкина, о его знаменитой
формуле боя: высота - скорость - маневр - огонь.  И хотя А. И. Покрышкин вел
речь  об  истребителях, эту формулу умело применяли и штурмовики.  Правда, у
нас  было свое  понятие высоты и  многие  свои  приемы,  но принцип действия
оставался один - наступательный.
     С  накоплением боевого  опыта  назрела  необходимость  проанализировать
тактику  боевого  применения штурмовиков Ил-2,  обменяться  опытом воздушных
боев, тактическими находками и новинками. Этому и были посвящены трехдневные
сборы командиров  эскадрилий  и их заместителей  шести штурмовых авиационных
полков.  На  сборах обсуждалось два вопроса: об использовании  радиосвязи на
Ил-2 и о тактике штурмовой авиации, перешедшей на новую организацию. Основой
опыта  служили  бои  за  Сталинград,  приводились также  примеры  применения
штурмовиков  и  на  других  фронтах.  В  последнее  время радиосвязь активно
входила в  нашу  фронтовую  жизнь,  потому  и уделили  ей  на  сборах  много
внимания.  На всех  двухместных  самолетах,  которыми  был вооружен  корпус,
стояли радиоприемники,  а на каждом  третьем -  радиопередатчики.  Батальоны
аэродромного   обслуживания   (БАО)   обеспечивались    наземными   связными
радиостанциями на автомашинах. Появились радиостанции на старте аэродрома. В
период активных воздушных операций предполагалось высылать в наземные войска
авиационного представителя для управления самолетами над полем боя.
     Вот это  то, что нужно! Отсутствие такого квалифицированного управления
часто  снижало  эффективность  штурмовых   ударов.  Ни  одного   полета  без
радиосвязи! Хорошее  требование. Главное, что оно подкреплено материально. В
штат  полка вводились  должности  начальника связи и радиомехаников.  Теперь
шлемофоны,  без  которых  мы  не  могли вести радиосвязь, стали неотъемлемой
экипировкой  летчика. Злободневным  был вопрос о боевых порядках, о  тактике
действия штурмовиков  над полем  боя. В небе Калмыкии мы  убедились:  боевой
порядок звена и эскадрильи в виде клина, взятый из бомбардировочной авиации,
для штурмовиков не подходит. Бомбардировщики наносят удар по крупноразмерным
целям и с  горизонтального  полета.  Для "илов"  же лучше  "пеленг"  (боевой
порядок самолетов в виде уступов вправо или влево от  ведущего). Такой строй
позволял  свободно  маневрировать,  перестраиваться.  Перемены  коснулись  и
звеньев.  В  них стало  вместо  трех  четыре  самолета" то  есть  две  пары.
Воздушные бои подсказали: пара - самая лучшая боевая единица.
     И еще одну новинку,  рожденную во фронтовых  боях, признали  на сборах.
Атаку  целей  над полем боя рекомендовалось вести из боевого  порядка  "круг
самолетов".  Как это  выглядело на деле? Группа  подходила к цели в пеленге.
Выполнив первый заход на  цель, ведущий энергичным маневром заходил в  хвост
замыкающему группы. Остальные  самолеты повторяли маневр, образуя вертящийся
круг, наклоненный  к земле  при  пикировании  на цель.  Такой круг  свободно
замыкали шесть "илов" на дистанциях 600 -  800 метров.  Преимущества "круга"
особенно  сказывались при  самообороне  штурмовиков,  атакованных вражескими
истребителями: выстроившись "кругом",  "илы" получали возможность прикрывать
огнем друг друга. Пока кольцо не разорвется,  противник не сунется под пушки
и пулеметы. Помогал  этот боевой порядок и  в  момент поддержки своих войск,
атакующих врага. Прижатый к земле непрерывным огнем штурмовиков, враг не мог
оказать сильного сопротивления нашей атакующей пехоте. "Круг" не ограничивал
инициативу летчика, который мог самостоятельно выбирать цель и решать, какой
вид  оружия применить. Вблизи  линии фронта рекомендовалось проводить  атаки
параллельно переднему краю; это исключало случайные удары по своим войскам.
     Однако остались  и нерешенные  проблемы. Большую сложность представляли
выход из боя и сбор  группы.  Опыт подсказывал два  способа решения  задачи.
Первый: не размыкая круга, перемещать его, вытягивая  в сторону своих войск.
Второй -  выход  на свою территорию "змейкой". Первый способ был надежнее во
время обороны. Однако при нем требовалось больше времени и горючего.  Второй
был  рациональнее,  хотя и  сложнее. В этом  случае командир группы, прикрыв
атаку последнего  самолета,  энергично разворачивался  в  сторону,  обратную
кругу,  словно распрямляя его,  затем шел со своими  ведомыми  на  встречных
курсах,  готовый  отсечь   вражеские  истребители,  если  они   увяжутся  за
последним,   замыкающим   штурмовиком.   Поравнявшись   с   ним,    командир
разворачивался в  сторону  своих войск. Ведомые повторяли  маневр  ведущего.
Так,  виток  за витком, прижимаясь  к земле,  чтобы исключить  атаки  снизу,
прикрываясь сверху огнем воздушных стрелков, группа выходила из боя.
     Отработка таких маневров требовала четкости в управлении, слаженности и
взаимопонимания летчиков.  Это  избавляло  группу  от лишних  потерь.  После
сборов   мы   начали  усиленные  тренировки   в   отработке  рекомендованных
тактических приемов. После полетов летчики выходили из кабин мокрые от пота,
но довольные. Они  убеждались  в том, что смогут не только успешно выполнить
боевую  задачу, но в случае необходимости  и  защитить себя от  "мессеров" и
"фоккеров".  Готовясь  к предстоящим  воздушным  схваткам, мы старались  как
можно эффективнее использовать каждую  минуту  учебы.  Авиаторы претворяли в
жизнь суворовское правило: трудно в учении, легко в бою. Или: больше  пота в
учебе, меньше крови  в бою. И хотя  фашистское командование сосредоточило на
Кубани  большую  массу авиации, надеясь добиться здесь господства в воздухе,
это не испугало  наших авиаторов.  Теперь уже  были  другие времена: окрепла
советская  авиация,  пополнилась  самолетами,  ее   летчики  научились  бить
фашистских асов. И сейчас они шли  в бой с  уверенностью в победе. Наступила
весна... Как волнует она молодые сердца, какие рождает мысли и думы! В садах
поют соловьи, сальские степи покрыты  буйной зеленью. Весь аэродром наполнен
терпкими  запахами  цветов,  молодой травы и  парами бензина  от  разогретых
самолетов.  Там  непрестанно  идут полеты, не смолкает моторный гул. Летчики
отрабатывают  поиск  цели и  выход  на  нее,  способы  атак.  Тренируются  в
слетанности  пар,  в  бреющих  полетах, отрабатывают индивидуальный пилотаж.
Воздушные стрелки учатся в воздухе правильно определять дистанцию до цели. А
по вечерам, когда прекращаются полеты, после их разборов и анализов молодежь
собирается  у совхозного клуба. И словно не было  перегрузок  на виражах, до
тумана  в  глазах. Звучат  песни, шутки,  смех.  Оказывается, Алексей  Будяк
хорошо  играет на  гитаре, трогательно  поет родные украинские песни. Да так
выводит, что за душу берет.  А когда запоет  "Землянку", все стихает вокруг,
слышны только протяжные вздохи.
     Я хочу, чтобы слышала ты, Как тоскует мой голос живой,
     - задушевно поет Алексей.
     И кто знает, где в эту минуту бродят мысли авиаторов. У многих, как и у
лейтенанта  Будяка,  родные  и  любимые  находятся по ту сторону фронта,  на
оккупированной врагом территории. Далеко отсюда мой отчий дом. Слушая песню,
я ушел думами в  прошлое, вспоминая  свои  родные места  - живописный уголок
русской земли.
     С детских лет хранит моя память пологие холмы Валдайской возвышенности,
поросшие  мхом огромные  валуны  ледниковой  эпохи,  широкие  зеленые  луга,
стройные сосновые рощи, голубые глаза бесчисленных озер. На холмах Псковщины
стоят  села Михайловское,  Тригорское,  Святогорский монастырь.  Их названия
освящены славой  великого русского  поэта А.  С.  Пушкина. Мой отец, имевший
пять  классов образования,  считался по тому  времени  человеком  грамотным.
Многие пушкинские строки он знал наизусть и часто повторял нам, своим детям.
Так  в  наш бедный  крестьянский дом  проник свет прекрасной поэзии.  Может,
поэтому и я, когда пришло время идти в школу, уже мог читать и знал наизусть
многие пушкинские  сказки.  Наша деревня Болваново была настоящей глушью. Ее
девять   дворов,   разбросанных   на   пригорке,   робко  смотрели  на   мир
подслеповатыми глазницами  маленьких  окон.  Жители  села были почти  сплошь
неграмотными.  В двенадцать лет,  будучи пионером, я участвовал в ликвидации
безграмотности.
     Сейчас слово "ликбез" не всем  понятно.  Но  в  конце двадцатых, начале
тридцатых  годов  оно  было не  менее  популярным, чем  Магнитка, Днепрогэс,
Комсомольск-на-Амуре, ХТЗ... Эти слова тогда проникали в самые глухие уголки
помолодевшей Советской  России, будоражили  юные  умы,  души.  Школьные годы
запомнились мне  своей  заполненностью,  активностью. Мы учились  в  школе и
работали  в  только что созданном колхозе,  участвовали в различных  кружках
самодеятельности, помогали крестьянам овладевать грамотой. Однажды  весенним
вечером нас,  пионеров, собрали  в  сельском  клубе.  Его  деревянные  стены
выглядели   нарядно,  празднично.  Через  всю  сцену  был  протянут  плакат:
"Приветствуем достойное пополнение Ленинского комсомола!"
     Мы  давно ждали этого дня, волновались - а  вдруг  откажут? Правда, все
вроде  было  в  порядке:  Пальмовы  с  деда-прадеда - труженики-пахарей. Что
касается моей  учебы, то здесь  тоже все было в  норме: ходил в  отличниках,
числился активистом.  И все  же  я переживал.  Наверное потому,  что прием в
комсомол - очень ответственный момент в жизни подростка.  На сцену поднялись
председатель колхоза, учителя.
     Пионервожатый объявил:
     -  Сегодня  мы  передаем   своих  лучших  пионеров  в  ряды  Ленинского
комсомола.
     И  начал называть фамилии по алфавиту. Дошла очередь и до меня. Я вышел
на  сцену и дал, по примеру товарищей,  клятвенное обещание  быть  достойным
высокого звания  комсомольца.  Я был ровесником  Советской страны. Ей  тогда
тоже было пятнадцать. Она только расправляла плечи. В свои пятнадцать лет мы
уже многое делали для того, чтобы наша молодая страна  росла и крепла, стала
сильной  и  могучей.  Вскоре  комсомольцы  избрали меня  секретарем школьной
комсомольской  организации. Работы у  комсомольцев  было много.  Мы  активно
агитировали  за  полную коллективизацию, участвовали в посевных  кампаниях и
уборочной   страде,  разоблачали   кулаков   и   их   приспешников,   читали
односельчанам газеты, устанавливали в селе радиоточки. Это было незабываемое
время, наполненное  заботами о счастье Родины. Мы входили в жизнь с огромной
верой в будущее-  Комсомол был для нас большой школой жизни, наставником. И,
как показало время, для многих моих сверстников он сыграл  очень важную роль
в выборе жизненного пути. За работу в комсомольской организации райком ВЛКСМ
наградил меня  денежной  премией.  Об этом  даже  сообщила районная  газета.
Премия  очень пригодилась: после семилетки  я собирался учиться дальше и уже
выбрал авиационный техникум. Правда, тогда еще  я  отчетливо не представлял,
что это такое.  Но сердце волновало и будоражило само слово "авиация" и все,
что было с ней связано. В  феврале  1934  года земной  шар облетела весть: в
полярном море,  раздавленный льдами, затонул ледокольный пароход "Челюскин".
Экипаж высадился на лед: 104 человека, среди них 10 женщин и двое детей.
     В нашей  школе  каждое  утро вывешивалась  сводка  с  сообщением о ходе
спасательных  работ.  У  всех  на  устах были  имена  летчиков,  которые  на
самолетах  пробивались к лагерю челюскинцев. В еще  недавно глухой псковской
деревне  с волнением и тревогой следили за эпопеей челюскинцев. Мы старались
все  узнать о  тактико-технических  данных самолетов,  которые участвовали в
спасении. К сожалению, информация по тому времени была очень скупой. Гораздо
позже я  узнал, что большинство самолетов, участвовавших  в экспедиции, было
Р-5. Впервые я увидел самолет в одиннадцать лет. Это был, как позже я понял,
Р-5. В тихий летний полдень я пас стадо коров, которые разбрелись по сочному
лугу.  Кругом  тишина, в небе - ни  облачка. И вдруг  откуда-то  из-за  леса
послышался все нарастающий мощный гул. Такой  гул я  слышал впервые в жизни.
Незадолго перед этим в районном центре  Сережино трактор  демонстрировал для
крестьян вспашку.  Но  тот гул не был похож на голос тракторного  двигателя.
Мои  размышления  прервал  грохот  девятки самолетов,  которые  тройками, на
бреющем полете,  совсем низко промчались над  лугом. Появление  их настолько
взволновало  меня,  что  уже  давно  растаял гул  скрывшихся  за  горизонтом
самолетов, а я все еще стоял, как завороженный, подняв к небу глаза. Так вот
они  какие, самолеты! Кто  управляет  ими? В моем представлении  летчик  был
фигурой почти легендарной.  Сама мысль стать летчиком казалась мне дерзкой и
несбыточной. Я долго ходил под впечатлением увиденного. Прошли  годы,  и это
впечатление несколько  сгладилось.  А  весть  о  спасении челюскинцев  снова
возродила желание поближе  познакомиться  с авиацией.  Отправил  документы в
Москву, в авиационный техникум Гражданского Воздушного Флота. И начал ждать.
Ответ пришел скоро. С нетерпением разрываю конверт, достаю небольшой листок.
В  нем  сообщалось об  отказе в  приеме  документов.  Причина  одна:  наплыв
желающих большой, и техникум удовлетворить все просьбы не может.
     - Значит, эта самая авиация - не твоя судьба,  сынок, - сказал  отец. -
Слышал я, что в Ленинграде есть такое заведение, где лесному хозяйству учат.
Это ближе нашему крестьянскому занятию.
     В техникуме зеленого строительства, о котором  говорил отец, учился мой
дружок Петя Цветков.  Уехал он туда  в прошлом году и теперь звал меня. "Что
ж, разве на авиации свет клином сошелся? -  решил я. - Деревья, травы, цветы
я тоже люблю". Впервые за  семнадцать лет я уезжал далеко от дома - верст за
500,  в большой и  неизвестный мне город  Ленинград. По  тому  времени такая
поездка  считалась  необычным делом,  и  потому  провожала меня  вся  родня.
Наслушался  я  наставлений  и  советов,  надавали  мне  харчей на  дорогу, и
колхозная лошадка увезла  меня из родного Болванова  в  неизвестную  большую
жизнь.  Грустно было  расставаться  с родными  до боли  местами -  полями  и
перелесками, широкими  лугами  и  древними  каменными  изваяниями на  них  -
"болванами", в  местах  древних  захоронений.  Прощай,  детство,  здравствуй
юность!  Техникум  оказался в  центре  города, рядом  с Таврическим дворцом,
недалеко от  Смольного. Меня  поразило  множество  людей на  улицах, высокие
дома, величественная архитектура зданий, обилие памятников. Три года учебы в
техникуме  запомнились на всю жизнь. В  техникуме  подобрался хороший состав
преподавателей. Они не только учили нас по программе подготовки специалистов
зеленого строительства, но  и воспитывали  высокое чувство  любви  к молодой
советской Родине, к героическому прошлому, к  великому культурному наследию,
созданному  народом,  его лучшими представителями,  водили  нас  в  музеи  и
театры, учили понимать прекрасное. Это было время, когда в Германии к власти
пришел  фашизм.  На  востоке  японские   милитаристы  прощупывали  прочность
советских  границ.  В  войне   против  республиканской  Испании  немецкие  и
итальянские фашисты испытывали новые образцы оружия и боевой техники, в  том
числе самолеты. Мы с болью  и тревогой  следили за ходом войны, еще не зная,
что  она  все ближе  подходит к  нашему порогу. Наши комсомольцы, как  один,
записались  в кружки  Осоавиахима, "Ворошиловский  стрелок", ходили  в  тир,
стреляли из малокалиберной винтовки, прыгали с  парашютной вышки. И  вдруг -
вызов в комитет  комсомола техникума,  затем в смольненский райком, короткий
разговор: надо пройти медицинскую комиссию в военном госпитале. Потом узнали
-  Центральный  Комитет  ВЛКСМ объявил  внеочередной  призыв комсомольцев  в
авиацию.  От  такой новости  голова  шла кругом.  Старичок-медик, осматривая
меня, доверительно спросил:
     - Летать хотите, молодой человек?
     - Хочу.
     - Значит, будете.
     А в смольненском райкоме военный с голубыми  петлицами тоже задал такой
вопрос, только еще спросил:
     - А не боитесь?
     Нет, мы не боялись, мы просто волновались: вдруг не пройдем комиссию. Я
написал  отцу письмо: так, мол, и  так, есть шанс попасть в военные летчики.
Отец, по своей крестьянской привычке все взвесив и рассудив, ответил длинным
посланием. Он писал о том, что не только в  нашем крестьянском роду, но и во
всей деревне  не было  летчиков.  Много неизвестного таила авиация. "За  ней
будущее,  это бесспорно, - рассуждал отец, умевший  своим  хлеборобским умом
смотреть в завтрашний день.
     - Ну, а  если война?  В  газетах пишут - в Германии появились  фашисты,
коммунистов  сажают  в тюрьмы.  На  земле  воевать спокойнее,  каждая  кочка
укроет. А в небе ты один..."
     Наконец сообщили список кандидатов в училище. В этом списке была  и моя
фамилия. По сей день помню дату - 12  августа 1937 года, день, когда узнал о
новой своей судьбе, определившей дорогу на всю жизнь...

     И СНОВА - В БОЙ!

     В последних числах мая наш новый  штурман  полка Герой Советского Союза
майор  Лобанов получил команду подготовить  карты до  Краснодара. Значит, на
Кубань! И сразу -  вылет. Прощайте, сальские степи, аэродром,  на котором мы
провели почти три месяца. После взлета собираемся поэскадрильно, держим курс
на станицу Усть-Лабинскую.
     Радостно бьется сердце при виде грозного строя штурмовиков. Было время,
когда волновал вид девятки, а сейчас наша эскадрилья стала мощнее еще на три
самолета. Конечный пункт - станица Елизаветинская, западнее Краснодара.
     Следом  за  нами  приземлился  подполковник  Г.  М.  Смыков,  известный
летчикам как работник штаба дивизии. Теперь он будет у нас командиром полка.
Майор Еськов, бывший наш  комполка,  получил назначение  инспектором техники
пилотирования в гвардейскую Сталинградскую штурмовую дивизию.  Спустя год он
погиб на Украине в боях  за Никополь. Новый командир для подчиненных  всегда
загадка.  Особенно в  авиации. Летчики не признают авторитетов на слово, они
ценят командира по делам.  Им надо знать: и как сам летает, и  какой  у него
характер,  и  как  относится  к  подчиненным.  Нам,  ветеранам  полка,  было
известно: Георгий Михайлович владеет высоким летным мастерством. В то  время
мало  кто знал,  что летчик  Смыков  уже шестнадцать  лет служил в  авиации,
освоил  свыше двадцати  типов  самолетов  -  от  легких  матерчатых этажерок
разведчиков Р-1 до тяжелых бомбардировщиков ТБ-3.
     35-летний  командир  полка  был  сыном рабочего-металлиста из Алчевска.
Отец  его, Михаил Иванович  Смыков, с 1905  года  состоял членом  РСДРП, был
соратником  и  другом К.  Е.  Ворошилова. В  годы гражданской  белогвардейцы
расстреляли М. И. Смыкова на глазах его жены и детей. После победы советской
власти  в  Донбассе мать  с четырьмя  детьми переехала  в  тихий  украинский
городок  Тульчин.   Егорка,   как  звали  в  семье  Георгия  Михайловича,  с
четырнадцати  лет  начал  трудовую  жизнь,  помогал матери  растить  младших
братьев  и  сестер.  В  1927  году  Смыков  по путевке  комсомола поступил в
Ленинградскую  летно-теоретическую  школу.   Летную  программу  закончил   в
Оренбурге, там  же работал  инструктором Оренбургской летной школы. Вот  где
могли сойтись наши  дороги, но  к моменту нашего прибытия в Оренбург Георгий
Михайлович уже  учился  в высшей  тактической  летной  школе.  Перед  войной
работал  заместителем  командира авиаполка, потом  создавал  летную школу на
Украине.
     В первые  недели войны майор Смыков водил тяжелый  бомбардировщик в тыл
врага,  участвовал  во  многочисленных  воздушных  боях.  И стал  закаленным
опытным летчиком. Оперативная работа  в штабе тяготила Смыкова, Он скучал по
полетам  и,  когда  потребовался командир полка,  ускоренным  темпом овладел
самолетом Ил-2  и  на  нем вылетел  нам  вдогонку.  После первого знакомства
сложилось впечатление, что новый командир нетороплив, общителен, любит шутку
и умеет  заразительно  смеяться. Но это было  чисто внешнее  впечатление.  А
вскоре  мы  почувствовали  и  его  многоопытную командирскую  руку.  Георгий
Михайлович дотошно вникал в летную работу, интересовался жизнью летчиков.
     Это  сразу понравилось. Острым  глазом подметили и другое: "Батя" любит
порисоваться,   Давая  распоряжение,  неторопливо,  смачно  произносит?   "Я
р-решил..."
     Вот это характерное "Я р-решил" мне пришлось услышать  через  несколько
дней  после перелета на новый аэродром. Вначале  подполковник  Смыков вызвал
старшего лейтенанта Заворыкина, потом меня и объявил:
     -   Я  р-решил,   товарищ  Пальмов,  назначить  вас  командиром  первой
эскадрильи. Старший лейтенант Заворыкин возглавит воздушно-стрелковую службу
полка. Приступайте к исполнению своих обязанностей.
     Начали с  облета линии  фронта и бомбоштурмового удара  по противнику у
станицы  Крымской.  В  этом  вылете  участвовал  только  руководящий  состав
эскадрилий и полка. Летели восьмеркой под  надежным прикрытием истребителей.
Мне в  этой группе выпала  особая роль -  быть замыкающим. Считается,  что с
этим может справиться только лучший летчик. Приятно, конечно, такое доверие,
но  утешение  невелико.  Противник  первым  атакует  если  не  ведущего,  то
обязательно  замыкающего,  бьет с тыла. Это был  первый  боевой вылет  моего
воздушного стрелка Анатолия Баранского. Стараюсь его подбодрить:
     - Главное - смотри в оба. И постоянно докладывай обстановку.
     Мы  прикрываем  хвост. Ну, а  в случае  необходимости, станем в "круг".
Толя знает, что  такое "круг", на полигоне мы  его отрабатывали.  Но то была
учеба, а теперь - настоящий бой. Это понимает воздушный стрелок и волнуется,
хотя держится  молодцом. Ведущим группы был летчик соседней дивизии, знавший
район боевых действий,  как кабину своего самолета. Группу  он  вел  легко и
ровно, это  особенно было заметно мне, замыкающему. Не баловался скоростями,
не  рыскал без  нужды. Перед целью  истребители прикрытия  вырвались вперед,
обшарили  каждое облачко. Хорошо  бить по цели, когда чувствуешь над головой
надежный щит. А  вот снизу от зенитного огня одна  защита - маневр. Пришлось
здорово  маневрировать, чтобы не угодить под  трассу "эрликонов". И все-таки
они  сделали  отметину, раздробили законцовку фюзеляжа.  Увидев совсем рядом
разрывы снарядов, воздушный стрелок с тревогой  в голосе сообщил о пробоине.
Но  самолет  вел себя устойчиво, и я понял, что  Толя преувеличил опасность.
После  посадки Баранский долго  возился с парашютными ремнями и выбирался из
кабины.  Я  не  торопил,  хорошо понимая состояние воздушного стрелка  после
первого боевого вылета.
     - Ну, как в зенитном огне? Страшновато?
     -  Да  ничего... - храбрился  стрелок. Потом  откровенно  признался:  -
Вообще-то, приятного мало. А чего это все зенитки били по нашему самолету?
     Я  улыбнулся.  Мне  было знакомо это ощущение. В  первых вылетах всегда
кажется, что противник бьет только по тебе. Отделываюсь шуткой:
     - У врага, Толя, разведка тоже  работает. Вот и донесла, что ты вылетел
на первое задание.
     Стрелок  понял шутку, напряженное лицо смягчилось улыбкой. Теперь можно
и о серьезном:
     - Надо  нам с тобой отработать информацию о зенитных разрывах.  Я слежу
за  всем, что делается впереди,  за  строем  и  землей. Ты -  хозяин  задней
полусферы.
     Баранский  слушает  внимательно.  Уверен  - из  него получится  хороший
воздушный стрелок. Впереди еще немало испытаний.  И надо быть готовым к ним.
Теперь  летчики чувствовали себя в  фронтовом небе как-то уютнее, спокойнее:
за спиной сидел вооруженный  крупнокалиберным пулеметом надежный напарник. В
какой-то кинокартине я видел, как в старину оборонялись от врагов два воина,
прижавшись  спиной друг к другу.  Вокруг кипела рукопашная схватка,  а  они,
орудуя  мечами, действовали  как  единое целое, защищаясь и  нападая. В этом
единстве были сила и безопасность. Каждый сознавал - его тыл прикрыт друтом.
Вот так  же действовали в  воздушном бою летчик и стрелок. Хотя их разделяли
бронеспинка   и  бензобак,  оба   чувствовали  свою   слитность  и  взаимную
зависимость. О войне я перечитал немало книг и в первую очередь, конечно, об
авиации. Про ее фронтовые дела рассказывают летчики-истребители, штурмовики,
бомбардировщики,  командиры  и  рядовые.  Но  мне  еще ни  разу  не  удалось
встретить книги, автором которой  был бы воздушный стрелок.  А ведь есть что
рассказать и о чем вспомнить нашим друзьям  по небу, с которыми мы вели бой,
прижавшись  спиной друг  к  другу.  Среди  воздушных  стрелков  было  немало
по-настоящему талантливых мастеров меткого  огня, людей большой  отваги. Они
имели на  своем  счету по  несколько  сбитых  фашистских самолетов.  Впервые
экипажи,  укомплектованные летчиками и  воздушными стрелками, прибыли в полк
под   Ростовом.  Формировались   они  в  запасном  полку.  В  одну   шеренгу
выстраивались  летчики,  напротив -  стрелки.  Стоявшие  друг  против  друга
составляли один экипаж.  Напротив  Леонида  Кузнецова оказался  низкорослый,
внешне неприметный сержант. Представился командиру экипажа.
     - Сержант Михаил Устюжанин!
     Кузнецов - летчик  молодой,  в  полку  недавно,  почти  ровесник своему
стрелку, обоим чуть больше двадцати.
     - Летать приходилось? - спросил летчик. - Стрелять умеете?
     Сержант  неспешно рассказал, что в  армии  с  тридцать  девятого  года,
служил в  бомбардировочной авиации мастером по вооружению. Родом с Урала, из
рабочей семьи. Отец  на одном из  заводов кует оружие  для фронта, а три его
сына  воюют. Михаил  -  самый  младший.  Окончил  школу воздушных стрелков в
Сибири.  Комсомолец с  1940 года.  Летчику  понравился обстоятельный рассказ
сержанта. Первый  совместный вылет подтвердил - Кузнецов приобрел  надежного
друга в  бою. Михаил Устюжанин  за войну совершил 158  боевых вылетов, грудь
воздушного  стрелка  украсили  два  ордена Красного Знамени,  ордена Красной
Звезды и Отечественной войны I степени, многие медали,
     Мне тоже приходилось летать с этим опытным и умелым воздушным стрелком.
Это был поистине  виртуоз  своего  дела. Он  отличался богатырской  отвагой,
всегда старался первым увидеть врага и открыть по нему огонь. Помню,  как-то
перед вылетом мы  получили информацию: враг использует трофейные истребители
Як-1, которые нападают  под видом "своих" на наши  штурмовики.  У  вражеских
истребителей  красные коки.  За одну  ночь  коки  на  всех наших "яках" были
перекрашены в защитный  цвет. Было приказано открывать огонь  по красноносым
истребителям.  В  одном из вылетов Михаил увидел, как во фланг  нашей группы
зашел Як-1 с красным коком. Не дожидаясь, пока он откроет  огонь,  воздушный
стрелок дал по  вражескому  самолету пулеметную  очередь. Враг понял  -  его
провокация разгадана.
     А  сколько было  случаев,  когда бдительность  стрелка,  его мастерство
спасали экипаж  от беды!  Для боевых действий нашей  авиации на Кубани  были
характерны массированные удары. Инициатором таких ударов был командующий 4-й
воздушной  армии К.  А. Вершинин. Это  были дни, когда  разгоралась битва за
"Голубую  линию"  - основной  оборонительный рубеж  гитлеровцев.  Предстояло
разгромить  кубанскую   группировку   противника   и  освободить   Таманский
полуостров.  Летчикам  нравились  массированные  удары,  когда  одновременно
поднималась почти вся воздушная  армия - целые полки и дивизии истребителей,
штурмовиков и бомбардировщиков.  Такая  воздушная армада  подавляла  все  на
земле  и в воздухе. Шла  ожесточенная борьба  за  господство в небе  Кубани.
Советская авиация все  увереннее брала инициативу и на других фронтах войны.
Враг  упорно  сопротивлялся, пытаясь сохранить  превосходство над полем боя.
Массированные  удары  наносились  в  районе  станиц Крымской,  Молдаванской,
Неберджаевской. Когда мы садились в самолеты, над аэродромом уже шли к линии
фронта  бомбардировщики.  Впереди  них   для   "расчистки  воздуха"  улетели
истребители.   Штурмовая  авиация   расчищала   путь   наступающей   пехоте.
Массированные удары не  исключали действий в  составе  полка  и  эскадрильи,
Такие  действия чаще  использовались там,  где оживали  очаги  сопротивления
противника. Наш полк располагался  по центру фронта  и мог наносить удары по
его  любому флангу  -  от приазовских плавней  до  Новороссийска.  Мы не раз
вылетали  на помощь защитникам Малой земли, били по базе  отдыха фашистов  в
совхозе  Абрау-Дюрсо, штурмовали  позиции на Тамани.  Мне  запомнилась цель,
которая  носила  название  Калабатка:  одинокий  домик  на  западном  берегу
водосточного канала.  Здесь  был  узел  обороны противника,  и  командование
решило нанести по нему удар силами  двух штурмовых эскадрилий. Стояли первые
дни  кубанского   лета  -   теплого,   ясного,  алевшего  спелой   черешней.
Возвратишься с задания, а механик тащит полную  пилотку  спелых ягод.  После
жаркого боя особенно приятна сочная мякоть кубанской черешни, тем более, что
пробовал я  ее  впервые, в наших северных валдайских краях нет  такой ранней
благодати. На Калабатку уходили поэскадрильно. Я вел первую группу. Сверяясь
с  картой,  точно выходим на цель.  Зенитный огонь слабый, воздушный стрелок
изредка сообщает по переговорному устройству о разрывах снарядов. Захожу  на
пикирование, тщательно ловлю в перекрестие прицела домик на берегу канала. И
в этот момент самолет  сотрясает сильный удар по мотору. Еле успеваю вывести
внезапно отяжелевший штурмовик из крутого пике. Вижу, как мимо меня один  за
другим проскакивают ведомые, а мою машину словно кто-то держит за хвост.
     - Товарищ командир, за нами - белый дым! - кричит Толя.
     Потом добавляет:
     - Появились "мессеры"!
     Бросаю  взгляд  на  приборы: обороты выше предельных,  давление масла -
ноль.  Стараюсь  уменьшить угол планирования,  одновременно  ввожу самолет в
левый разворот. Ил-2, ввинчиваясь в воздух, несется к земле.
     - Толя, снижаюсь до бреющего, мотор сдал, будем садиться...
     -  Товарищ  командир,  у  меня  в  кабине   масло,  пахнет  горелым,  -
докладывает Баранский.
     Потом словно утешает:
     - А дым уменьшился.
     - Следи за "мессерами"! - требую уже у самой земли.
     Внизу мелькают окопы своих войск. Хорошо,  что удалось перетянуть через
их линию.. Но где  сесть? Все  изрыто огневыми  позициями.  Используя  запас
скорости,  делаю двухсотметровый  выскок.  Замечаю впереди небольшую  ровную
площадку.  Открываю  фонарь, кран  шасси  ставлю  на  выпуск. Самолет плавно
касается земли и, не замедляя движения, проседает все ниже. Догадываюсь: это
складываются шасси. Фонарь сдвигается вперед и чувствительно бьет  по локтю.
Но боль  не слышна.  Самолет пробегает  еще  полсотню метров  и  прижимается
брюхом к земле. Выскакиваю на плоскость и бросаюсь к кабине стрелка.
     - Цел?
     - Цел, товарищ командир! - еще не совсем верит Толя.
     - Хорошо отделались...
     Помогаю Толе выбраться на  плоскость.  Осматриваю  самолет, лежащий  на
земле, словно птица с перебитыми крыльями. Оглядываю небо. Моя группа уходит
от   цели   без   ведущего.   А   над   передовой,  извиваясь  ужами,  ходят
"мессершмитты". Показываю в их сторону:
     -  Слава  богу  - ускользнули  от них.  Раненого  да  подбитого  они не
упустят.
     К нам бегут  солдаты,  впереди них  девушка с медицинской  сумкой.  Еле
переводя дух, красавица-медсестра спрашивает:
     - Вы не ранены, товарищи летчики?
     Толя при  виде девушки быстро поправляет  летный шлемофон и расправляет
ремень на комбинезоне. Что значит молодость!
     - Нет,  спасибо за  беспокойство,  -  спешу  с  ответом  и спрыгиваю  с
плоскости. Внезапно в левой руке возникла жгучая боль и закапала кровь.
     - А это? - бросилась ко мне медсестра.
     Ловким движением она закатала  рукав комбинезона и ахнула - от кисти до
локтя  была  стесана  вся кожа.  "Когда  это?  Чем?"  -  удивился  я.  Потом
догадался: очевидно, фонарем. Сестра стала  искать йод, но оказалось, что он
закончился. Тогда она обработала руку  крепким раствором марганцовки. Толя с
тревогой  следил за моим  лицом,  не зная,  как я  перенесу  боль. Но  после
посадки нервное напряжение еще не спало, и боль чувствовалась слабее. Да и в
присутствии сестрички нельзя было, проявлять слабость.
     Солдаты окружили самолет, охали и ахали при виде пробоин, заглядывали в
кабину, живо комментируя событие.
     - Такая махина, а в воздухе  держится.  Техника! - удивлялся  здоровяк,
впервые так близко видевший самолет.
     - Чудно!
     - Вот они какие, "горбатые"! - щупал горячую броню мотора сержант.
     -  Хорошая  машина!  Почаще бы  приходили  пехоте  на помощь.  Мы  рады
летчикам.
     Сержант что-то  сказал солдатам,  и они бросились  за скошенной травой.
Вскоре самолет был замаскирован. Я заглянул под  мотор. В картере  дыра, нет
нижнего   бронелючка.  По  следу   движения  самолета   на   посадке   нашел
рассыпавшийся подшипник. Он  был еще обжигающе горяч.  Эге, похоже на  обрыв
шатуна! Значит,  легко еще отделались:  масло выбросило  через пробоину,  но
окажись перебитым хотя бы самый маленький бензопровод, и тогда - пожар. Сдав
под расписку самолет, мы с Толей взвалили на плечи парашюты, радиоприемник и
пошли в сторону дороги,  чтобы попутными  машинами добраться в  полк. В полк
прибыли к вечеру. Первым выбежал навстречу Саша Карпов.
     - Опять подбили? - в голосе Саши искреннее сожаление.
     - Вот уж не везет тебе, Вася! А мы  ходили на Калабатку - хоть бы  один
выстрел с земли!
     - Значит, мы все подавили, - пытаюсь шутить.
     - А по  нас  и зенитки, и "мессеры"! Впрочем, думаю,  что у меня авария
мотора. Но надо же - чтобы над целью, да еще на пикировании! - не могу никак
успокоиться.
     Горячий,  порывистый  Карпов схватил мой парашют,  старается подбодрить
меня:
     -  Иди быстрее докладывай. И сразу - на ужин! Фронтовые сто граммов всю
печаль смоют. Главное, что живы и невредимы!
     Как много значит  доброе  слово, вовремя сказанное товарищем! Сразу  на
душе  стало легче.  В  штабе полка уже знали о нашей неудаче  над полем боя.
Начальник штаба майор Красюков, выслушав мой короткий доклад, заметил:
     -  Не  расстраивайся, могло быть  хуже.  Все  ваши ведомые возвратились
нормально, но не группой, а то  одному.  Командир приказал отработать вопрос
замени ведущего на любом этапе полета.
     Летчики  н  воздушные  стрелки,  собравшись  в  столовой,  обменивались
впечатлениями  заполненного  событиями  дня. Вначале  - короткие реплики,  а
через несколько минут, знаю уже по опыту, будет в спор, и шум.
     -  А  мы...  Море  зениток - летим!  Огонь  со всех сторон -  летим!  -
слышится голос самого молодого  стрелка, по  которому  "все зенитки палили".
Более  опытные,  бывалые,  сдержанно   улыбаются,   не  перебивают  -  пусть
выскажется. Иногда подбросят:
     - Море не море, а зениток пятьсот было...
     -  Не-е, больше. Шестьсот  пятьдесят!  -  поддержит  другой.  Кто-то из
летчиков словно мимоходом обронит:
     - А я удачно попал эрэсом в машину. Только щепки полетели...
     Этому веришь, потому что такое - не редкость.
     Утром   на  разборе  полетов  командир  подтвердил  свое  распоряжение,
переданное   мне   начальником  штаба:  в   каждом  вылете   назначать  двух
заместителей. Это было логично. В авиации командир - всегда впереди, ведет в
бой. Отсюда  и название - ведущий. Поэтому противник и старается его сбить в
первую очередь, чтобы обезглавить группу. В бою могло случиться  всякое,  но
группа должна  оставаться  в  кулаке.  Для  этого  и  было  введено  двойное
дублирование. Это  правило стало незыблемым законом до конца  войны. Сложнее
обстояло дело с подготовкой ведущих. Опыт убеждал  - для ведущего  мало быть
хорошим летчиком.  Фронтовому  летчику  приходилось летать  чаще  всего  над
незнакомой местностью, ориентируясь по карте. В боевых условиях он не всегда
мог  выдерживать  заданный  маршрут.  Ведущий  штурмовик должен  превосходно
ориентироваться,  отыскать  заданную цель и нанести удар в  непосредственной
близости  от своих войск, уметь отличить  свои  войска  от  противника. Если
успех полета зависит от мастерства летчика,  ведущему такое мастерство нужно
вдвойне. Теперь, когда у  каждого летчика  была радиосвязь, командиру  стало
легче  управлять  группой.  Мы  чаще  поручали тому  или  иному  ведомому на
обратном маршруте быть ведущим. Такая внезапная команда заставляла постоянно
следить за местностью, больше проявлять самостоятельности в полете. На земле
командир  обязательно  спросит,  что видел, какие ориентиры запомнились. Так
выявлялись плюсы и  минусы в штурманской подготовке молодых летчиков. Теперь
с  большей  уверенностью можно было определить, кому, в случае  нужды, можно
доверить  группу.  На  Кубани  не  обошлось  и без потерь. Погиб  мой старый
товарищ  Михаил  Николаевич  Полынов.  Младший лейтенант Лаврентьев,  будучи
раненным,  сел  на  подбитом  самолете  на Малой земле  под  Новороссийском.
Младший лейтенант Тимофеев и его воздушный стрелок покинули горящий Ил-2 и с
парашютами  приземлились  в  расположение своих  войск.  Одним  словом, наша
молодежь понюхала пороху, познала радость побед и горечь неудач. Смотришь на
иного - совсем юноша, а уже имеет с десяток боевых вылетов, на груди орден.

     ЗДРАВСТВУЙ, НЕБО УКРАИНЫ!

     5  июля, в  первый день гитлеровского наступления на Курской дуге, полк
получил   приказ  на  перебазирование.  Посадку   совершили   под  Ростовом.
Дальнейший маршрут нам не был известен. Всех охватило волнение: где окажется
наш конечный  пункт  маршрута?  Многие  были  убеждены  - на  Курской  дуге.
Оказалось - Миус-фронт,  преддверие растерзанного  фашистами  Донбасса. Полк
сел на  аэродром  Большой Должик.  Здесь базировались истребители, прибывшие
также  с  Кубани. В первые  же  дни  подполковник  Смыков  познакомил  нас с
обстановкой  на  фронте. На  возвышенном правом берегу реки  Миус гитлеровцы
построили  прочную  оборону.  Изучив район  боевых  действий,  ведущие групп
нанесли  удар  по  целям.  Итак, знакомство состоялось. Теперь  надо  хорошо
подготовиться к  предстоящим боям. Начальник штаба  майор Красюков в эти дни
был похож на дирижера большого оркестра. Много вопросов предстояло решить. И
важнейший  из  них  -  отработка  взаимодействия   с  наземными  войсками  и
истребителями.
     Прошли времена,  когда штурмовикам  приходилось действовать в одиночку,
на свой страх и риск. Сейчас нас все чаще сопровождали "яки" и "лагги", а на
переднем крае находился наш авиационный представитель, который  подсказывал)
кого и где бить. Не знал  покоя  и технический состав.  Часто слышался голос
Гурия  Конпновича,  покрикивавшего  по  нужде  и  без  нужды  на техников  и
механиков. Каждый из них отлично понимал - к предстоящим вылетам должны быть
готовы все самолеты. Под  вечер, когда по команде из штаба дивизии снималась
боевая  готовность,  в  эскадрильях  проводились  партийные  и комсомольские
собрания. Фронтовые  митинги и собрания... Они, как  правило, были короткие,
но давали заряд на долгое время.
     Выступления коммунистов и комсомольцев всегда были конкретные, деловые,
такие же принимались и решения. Обычно речь шла о поведении в бою летчиков и
воздушных стрелков,  о  тактике боев,  использовании  опыта сражений в  небе
Калмыкии  и  Кубани,  о подготовке  в  кратчайший  срок самолетов  к  боевым
вылетам. Прибывшая в полк  весной летная молодежь получила хорошую обкатку и
сейчас горела желанием  скорее идти в бой. Нет-нет  да и прорвется петушиное
нетерпение у парня:
     - Товарищ командир, долго мы будем загорать?
     Вот те на! Только из боев, и уже вынужденный перерыв надоел.
     - Командованию лучше нас известны планы, - отвечаю уклончиво.
     А к концу дня подходит  младший лейтенант  Игнатенко, обращается строго
по  уставу. В  левой  руке лист  бумаги.  Может,  тревожное  письмо из дому?
Оказывается,  рапорт:  "Прошу перевести меня  в наземные войска, где я смогу
ежедневно участвовать в боях, чем принесу больше пользы..."
     - Это серьезно? - спрашиваю летчика.
     - Так точно! - решительно отвечает Игнатенко. И предупреждает:
     - В случае вашего отказа, товарищ старший лейтенант, буду обращаться  к
командиру полка.
     Нет,  это не  бравада, не игра в "боевой дух".  Горячее дыхание Курской
битвы прокатилось по всем фронтам. Вот и рвутся летчики туда, где идет самое
крупное сражение. Как  объяснить Смирнову,  Игнатенко и другим летчикам, что
сейчас важен каждый  участок большого фронта! В любой момент может поступить
сигнал для боя и на нашем Миус-фронте.
     Посоветовавшись с замполитом полка  Поваляевым,  порторгом,  мы  решили
поговорить  с  летчиками,  что  называется,  по   душам.   Напомнили  приказ
Верховного  Главнокомандующего   о  переводе  авиационных  специалистов   из
наземных войск в авиацию, о  том,  что  летчик,  конечно, может воевать  и в
пехоте, но пользы он больше принесет на своем "летающем танке".
     Подобные доводы и  убеждения иному читателю могут  показаться наивными,
элементарными. Разве, мол, летчик не понимал, что его все равно  не отпустят
в окопы. Штурмовика подготовить труднее,  чем автоматчика. Понимал, конечно.
Но надо понять и то время, когда шел святой и правый  бой  не ради  славы, а
ради  жизни  на  земле.  У  многих  летчиков  и  техников  родные края  были
оккупированы врагом,  погибли родные и  близкие. Боль  и гнев  пылали  в  их
душах.  Вот  и  рвались  поскорее в  бой, чтобы  сполна  отплатить врагу  за
причиненные им беды.
     После  беседы  Александр  Игнатенко  забрал  свой рапорт.  Удалось  его
убедить, что близится и наш час "Ч" - так  называли  на фронте момент начала
наступления  наземных войск. Авиация обычно начинала боевую работу незадолго
до "Ч".  Мы  были уверены  - в высших штабах уже  определено это время. И не
ошиблись.  Буквально на  второй  день  после  беседы  с  молодыми  летчиками
аэродром пришел в  движение. На Миус-фронте началось  наступление. Наш полк,
группа за группой, наносил удары по переднему краю противника. Возвращаясь с
задания,  летчики  докладывали  о  продвижении наших  войск, тут же получали
новые  боевые  задачи  - и  снова  в  бой.  Радиостанция  наведения сообщала
воздушную  и наземную обстановку. В наушниках слышалось:  ""Горбатые", бейте
по третьей траншее, в первой  уже наши!"; "Будьте внимательны! С запада идут
"мессы!"; "Маленькие",  "маленькие",  прикройте "горбатых"!" Толя  Баранский
дает красную ракету - сигнал  всей группе: в воздухе истребители противника.
После вывода  из первой  атаки спешу прикрыть замыкающего  Василия  Свалова,
который  уже  набирает  высоту.  При  пикировании  на  прямой  в  этом месте
образовался   большой  разрыв  между  самолетами,  и  "мессеры"  могут  этим
воспользоваться.  Быстрее  в  круг,  надежнее  прикрыть  друг  друга!  После
энергичного  разворота  стремительна сокращается  инстанция. Но  не  успеваю
зайти  в  "хвост"  Свалову,  как  навстречу устремляется истребитель.  "Яки"
прикрывают нас  с обратным "кругом". От напряжения и неожиданности  невольно
вздрагиваю: заговорил пулемет Баранского.
     - В чем дело, Толя?
     -  Пара  "мессеров"  атаковала  Игнатенко  на  выводе  из  пикирования.
Далековато, не попал, но атаку сорвал.
     - Молодец! Где Игнатенко?
     - Идет за нами, дистанция - 800. "Мессеров" связали "яки".
     - Будь внимателен: под шумок враг может свалиться на голову.
     Мой  Толя - уже  опытный  стрелок,  и  мы  хорошо понимаем друг  друга.
Впереди меня Ил-2 делает доворот перед пикированием. И сразу же выскользнули
у земли, как два пятнистых ужа,  два "мессершмитта".  Ясно - будут атаковать
снизу на выводе из пикирования.  Передаю по радио: "Внизу, правее  цели, два
"месса"!  Атакую!".  Делаю  доворот  вправо,  пикирую.  Но  не  хватает угла
пикирования, и противник уходит под меня. Даю заградительную очередь из двух
пушек. И в то же время испытываю томительное ожидание удара снизу. Ведь подо
мной враг, я чувствую его. Нужно быстрее прикрыться землей. Работаю рулями и
вывожу штурмовик из пикирования  у самой земли. Затем, пристроившись в хвост
к замыкающему, смотрю вниз и  по сторонам. "Мессеров" нигде нет. В наушниках
слышен голос Мартынова, пришедшего со своей группой на смену моей. Командую:
     - Последний заход! "Маленькие", прикройте сбор!
     Ведущий истребителей лаконично отвечает:
     - Понял, вижу, прикрою!
     - Толя, дай белую ракету. Где "мессеры"?
     - Даю! Ушли.