Василий Иванович Минаков. Гневное небо Тавриды -------------------------------------------------------------------------- Проект "Военная литература": militera.lib.ru ? http://militera.lib.ru Издание: Минаков В.И., Гневное небо Тавриды. М., ДОСААФ, 1985. Книга в сети: militera.lib.ru/memo/russian/minakov/index.html Иллюстрации: нет Источник: zibn.virtualave.net OCR и корректура: Александр Леонов (zibn.virtualave.net) Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru) -------------------------------------------------------------------------- Аннотация издательства: Документальная повесть и очерки о действиях морской авиации в боях за освобождение Крыма, о подвигах отважных воздушных бойцов-черноморцев, многие из которых, как и сам автор - в то время командир звена бомбардировщиков-торпедоносцев, - удостоились высшего признания Родины - звания Героя Советского Союза. Для массового читателя. Hoaxer: написано в хорошем стиле, динамично и реалистично. СО СТОРОНЫ СОЛНЦА. Крымская тетрадь ПЕРВЫЙ ШАГ Дощатый, с облупленной довоенной побелкой барак, служивший нам попеременке то клубом, то классом, то временным штабом для разработки очередного удара, напоминал в этот вечер до отказа забитый вагон-теплушку. На уплотненных рядах скамеек, на приставленных к ним табуретах и чурбаках плечо к плечу стиснулись летчики и штурманы. Стрелки-радисты и воздушные стрелки по привычке расположились в "заднем отсеке" - на составленных в два этажа столах. Экипажи, прибывшие с аэродрома последними, - прямо на полу, привалившись к стене, протянув под скамейки натруженные в кабинах ноги. Эти парились в летном - в регланах и яловых сапогах, с планшетами и шлемофонами на коленях. Туго надышанный воздух с гарью от крупнокалиберных гильз - штабных "катюш" - едва не грозил взрывом. В разборе полетов участвовал сам комдив. По обычаю это означало одно из двух. Или полковник доволен работой полка и почитает своим непременным долгом лично поблагодарить отличившихся, или весьма недоволен, что также предпочитает выразить в устной форме. Пока готовится в штабе приказ. И то и другое им делалось с блеском, запоминалось надолго, передавалось из уст в уста. Как, впрочем, и все, что ему доводилось делать в авиации: имя Героя Советского Союза Николая Александровича Токарева было известно каждому из присутствующих еще с незабвенных курсантских времен. К настоящему случаю, однако, ни один из двух вариантов не подходил. Экипажи высотных и низких торпедоносцев, как это явствовало из обстоятельного доклада начштаба и сдержанных выводов командира полка, действовали в сегодняшнем бою грамотно, атаковали продуманно и смело, в результате чего уничтожили вражеский транспорт и нанесли повреждения охранявшим его кораблям. Но это гвардейцам давно уже было не внове. Учинять же разнос оснований и вовсе не находилось. Полковник взял слово последним. Коротко высказав несколько замечаний по тактике проведенного боя, пытливо вгляделся в тонущие во тьме ряды. - Попробуем, однако, взглянуть пошире, - бережно передвинул одну из взрывоопасных "катюш", так чтобы свет ее падал на карту. - Предпринятое в конце прошлого месяца - сентября сорок третьего года - наступление войск Южного, ныне 4-го Украинского, фронта на сильно укрепленную оборонительную линию противника по реке Молочная встретило ожесточенное сопротивление и было приостановлено во избежание лишних потерь. До 9 октября длилась оперативная пауза: наши войска перегруппировывались и пополнялись всем необходимым для новой попытки прорыва "Восточного вала". Гитлеровское командование, со своей стороны, стремясь любой ценой удержать этот важный рубеж - опору южного фланга всего Восточного фронта, - спешно организовало переброску сюда значительных подкреплений. За три недели в район Мелитополя было передислоцировано - в основном из Крыма - до восьми свежих дивизий противника... Плавно текущая в русле военных приказов речь вызвала поначалу у слушателей лишь любование. Но оно вскоре сменилось недоумением: с чего это вздумалось комдиву отбивать хлеб у замполита? Южный фронт в стороне, его поддерживает 8-я воздушная армия... Полковник сделал паузу. Неторопливо достал из кармана вчетверо сложенный безукоризненной белизны платок, щурясь на жаркий огонь коптилок, провел по сухому, без капельки пота, лбу. - До восьми, повторил. - За неполные три недели. Дальнейший ход операции, надеюсь, известен. Возобновив наступление и вновь натолкнувшись на сильное сопротивление, командование фронта предприняло смелый маневр. Искусно перегруппировав войска в ходе сражения, перенесло основные усилия на вспомогательное направление, где наметился наибольший успех. В результате оборона врага на участке южней Мелитополя была окончательно сломлена, и под угрозой потери коммуникаций он начал общее отступление. Стремительно развивая успех в степных просторах Северной Таврии... Комдив вновь оторвался от карты, пощурился в настоявшуюся тьму. - Северной Таврии, - повторил. - Собственно же Таврией, или Тавридой, в древности именовался... Старший лейтенант Киценко, какое значение для противника имеет Крым? В замершем, как по коварному уговору, бараке раздался ничем не прикрытый всхрап, стук контактов упавшего шлемофона. - Стратегическое! - бухнул порядком осипший, но неожиданно бодрый бас. Полковник помедлил, как бы обдумывая ответ. В напрягшейся тишине было слышно потрескивание соли в заправленных авиационным бензином "катюшах". - Во! - поднял вверх палец. - Опыт! Поставив себя на место противника, Киценко представил, что тот спит и видит... Хлипкие стены барака потряс богатырский хохот. Затем новый взрыв: кто-то из задремавших в заднем отсеке стрелков загремел с перепугу с "балкона" в "партер". - Виноват, товарищ полковник, - словно сквозь бурю пробился голос обескураженного Киценко. Лицо комдива вновь стало серьезным. - Садись, Иван Иванович, садись, дорогой! Уж если кому извиняться... Хорош командир, одно слово - отец! Мало, что не дает отдохнуть после многочасового полета... Не обижайся, пожалуйста, пришлось за твой счет встряхнуть хлопцев. А то от моей академии... Вот он, Токарев! А? Не отец? Какая уж тут обида. Ивана сейчас хоть обратно к румынскому берегу посылай. Да что его - любого! - И правильно - стратегическое! И политическое! Сосредоточив в Крыму почти двухсоттысячную армию, фашистская Германия оказывает давление на Турцию, удерживает в своем блоке Румынию и Болгарию. Центральное положение Крыма на черноморском театре военных действий позволяет противнику осуществлять быстрые маневры живой силой и техникой. С выходом войск 4-го Украинского фронта к низовьям Днепра и Крымскому перешейку вся эта группировка будет захлопнута, как в мышеловке. В этих условиях решающее значение для врага приобретут морские коммуникации... Головы летчиков больше не опускались. В самом деле, ну разве стал бы комдив их задерживать попусту? Что-то тут было, сверх всех этих слов... Это мы узнали буквально через несколько часов. В ночь на 1 ноября 1943 года части 318-й Новороссийской стрелковой дивизии и батальон морской пехоты, погрузившись на катера и вспомогательные суда, совершили дерзкий бросок через штормовой Керченский пролив и высадились на крымский берег в районе рыбачьего поселка Эльтиген... Наутро наш прифронтовой Геленджикский аэродром напоминал растревоженный улей. В небо один за другим взмывали истребители 11-го гвардейского, тяжело взбирались наши нагруженные "линкоры", над горизонтом выстраивались в боевые четверки и шестерки бронированные "утюги" соседей - штурмовиков... Метеообстановка не благоприятствовала полетам: низкая облачность, резкий, порывистый ветер с дождем. Однако бывалые черноморские асы давно привыкли к капризам осенней погоды в здешних местах. А главное, понимали: помочь десантникам кроме них некому... А десант зацепился. Своими глазами видели, кто летал. Отбил себе клочок берега, окопался, сумел организовать огонь... Появились и первые слухи. Рассказывали о слепящих лучах, о сплошь засверкавшем навстречу береге, о какой-то "сестричке", отчаянно бросившейся впереди всех: "За мной, братишки!.." Постепенно все прояснялось. ...Отчалившие от Таманского полуострова вереницы мелких суденышек - катеров, сейнеров, мотоботов, до отказа забитых людьми, вооружением, боеприпасами, - отважно устремились в штормовой, бурлящий пролив. Их заливало волнами, кидало друг на дружку и на не видные в кромешной тьме мины. Многие потонули. Но большая часть дошла. И - сколько раз приходилось на фронте дивиться правдивости самых, казалось, невероятных слухов - были и резанувшие по глазам лучи мощных прожекторов, и засверкавший сотнями орудийных и пулеметных вспышек - до самого неба, казалось, - берег... Но только чуть после, время врагом было упущено. Пехотинцы и моряки уже бросались с палуб в ледяные прибойные волны, плыли, брели, выбирались на отмель, не успев отдышаться, бежали наверх, врывались в окопы, разили фашистов огнем в упор, штыками, прикладами, кулаками... Была и "сестричка" - санинструктор батальона моряков главстаршина Галя Петрова, - был и призыв: "Пошли, братишки!" Галина первой бросилась со своего катера в воду, первой выбралась на берег, взяла на себя командование группой бойцов. За этот подвиг отважная девушка была представлена к званию Героя Советского Союза... Затем начались контратаки. По пятнадцать, по двадцать раз в день до зубов вооруженные гитлеровцы бросались на занятый храбрецами клочок земли - пять километров по фронту, два в глубину, - пытаясь во что бы то ни стало сбросить их в море... Десант устоял. А в ночь на 3 ноября был высажен и второй - основной - десант 56-й армии, у поселка Маяк, северо-восточнее Керчи... Первый шаг в Крым был сделан. НАД ЭЛЬТИГЕНОМ - ЛИТВИНЧУК С ТОВАРИЩАМИ 2 ноября. Второй день боев за плацдарм у Эльтигена. И метеообстановка на круглую двойку - низкая облачность, резкий, порывистый ветер с дождем... Да, но люди-то ведь летают! Вот это всего и досаднее... Тьфу! Летают, конечно, а как не летать. Ведь кроме авиации, помочь десантникам некому: до противоположного берега тридцать километров, а вражеские катера и быстроходные баржи наглухо блокируют подходы, артиллерия прицельно простреливает... Вот что досадней всего - прицельно. И всех досаднее это нам. Из всех оставшихся по эту сторону Керченского пролива. Прицельно простреливают, гады, и прилагают все силы, чтобы сбросить десантников в море, вводят все новые и новые резервы, а силы ребят иссякают, а мы... Мы сидим. Сидим и лежим, и встаем, и ходим, что вообще-то для нас все равно. Полное отупение, до этих вот двоек, до злости на тех, кто летает, а мы... Мы - это экипаж морского бомбардировщика Ил-4, и нас четыре, а наш бортовой номер - пять. С рассвета вчерашнего дня загораем в готовности к взлету. Под фюзеляжем пара УХАП-500 - приборчики по полтонны. В них, в свернутом виде, двухкилометровая занавесь, что должна сейчас висеть у Эльтигена, прикрывая подход наших катеров с подкреплением, от цейсовских окуляров, направленных на пролив поверх узкой полоски суши, занятой десантниками. Дней десять назад мы прошли специальную подготовку. Не зная, конечно, еще для чего. Но уже это одно говорит об ответственности задачи. Как и то, о чем вслух поминать не пристало, - что выбрали именно наш экипаж. После летних потерь мы в полку "старички", ветераны. Дело освоили хорошо. Да и не хитрое, в общем-то, дело. Одна и забота, считай, - высота. Не оставить "подзор" между дымзавесой и водой, не размазать нижний край полосы, что дает возможность вражеским наблюдателям просматривать пролив с прибрежных высот. Об остальном думать не приходилось. Ясно, что самолет-дымзавесчик - движущаяся мишень. И с берега, и с воды по нему без помех будут бить "эрликоны", орудия всех калибров и назначений, пулеметные установки всех комбинаций и всех систем. А ты - как на тросе. Маневр исключен. Кому нужен путаный серпантин над морем? Ждали сигнала. Больше с неба, чем с вышки дежурного: пустить дымок на ветер толку и вовсе мало. Сначала сидя. На парашютах, на свернутых самолетных чехлах, то и дело оборачиваясь в сторону сигнальной вышки. Затем полулежа, раскинув чехлы и стащив парашютные лямки, спинами привалившись друг к другу, прикрывшись воротниками от ненавистных налетов ветра. Потом вовсе улегшись, глядя то в небо, то на крыло нашей виды видавшей "пятерки", считая заплаты и вспоминая историю каждой - где, чем пробило, когда, почему... Шторм не стихал, сигнала не поступало. Ожидание изматывает хуже, чем сам полет. Сколько раз мысленно прохожу в гуще черных разрывов, вдоль ощетинившегося сотнями трасс берега, над поворачивающимися стволами орудий на палубах вражеских катеров, сколько новых пробоин с рваными звездчатыми краями успело привидеться на изученном до последней заклепки крыле. Вот она вспучилась, плоскость, у основания, поплыла чуть заметно назад, между ней и обшивкой фюзеляжа возникла зубчатая щель, пошла раздвигаться, как лезвия ножниц... Сел, покрутил головой, встряхнулся. - Вздремнули, командир? - Саша Жуковец, воздушный стрелок. В покрасневших от ветра глазах беспокойство. - Хотел вас спросить насчет этих... топмачтовиков. Вчера тут один из тридцать шестого. Говорит, капониры для них уже строют... Золото парень. Молчать в таких случаях - гроб. На что ни смотри, о чем ни вспоминай - о "мессерах" над Дунаем или о первом свидании над Кумой, - все это поверху, скользом пойдет, а в душе-то одна все веселенькая картинка. - С торпедной атакой и то, говорят, не сравнить! - Кто говорит? - уточняет ревниво стрелок-радист Коля Панов, начисто игнорируя в таком деле возможность подначки. - Тот, кто с торпедами не летал? О топмачтовом бомбометании слухи в дивизии ходят давно, но достоверно известно не многое. Новый способ атаки плавсредств, никем еще не виданный. На Черном море, по крайней мере. - А ты сам представь! Воображение-то имеешь? Это на сколько сблизиться надо, чтобы бомба в корабль рикошетом... А высота? Чтобы скользнула и не зарылась? В самом деле невероятное что-то. Ближе четырехсот мы с торпедой не подходили, а и то возвращались все в дырках. - А выход? Чтобы мачты у фрица не повредить. И ястребкам не снилось! - Ну, ястребкам-то, положим... Или про "цирк" позабыл? Жуковец сделал вид, что и вовсе не слышал. Намек ясен- очередь подключаться мне. Одним из главных "циркачей" был мой друг Борис Литвинчук. - В самом начале войны, учти, было! - Да, это учесть нелишне... Штурман Коля Прилуцкий. Не говорун. Зато, как всегда, в точку. В том-то и дело, что в самом начале. Немцы хозяева были в небе. Но ведь теперь-то - мы? Или и не такой уж отчаянный трюк это топмачтовое, или... - Двести тысяч в Крыму. Фюрер прикажет стоять до последнего. И нам нет расчета их выпускать. С суши навесить замочек на Крым - это, конечно, дело. Но если с моря всех дыр не заткнуть... - Стратегия, штурман! - я Жуковцу мигаю. Долго на ней, мол, не просидишь. - Правда, лучше про "цирк", командир! Ведь вы же с Литвинчуком... Все четверо в сговоре. Против кого? Глупый вопрос. Против фрица, конечно. Против шторма проклятого, что не дает от земли оторваться, помочь ребятам... - Вон он, Литвинчук! Даже я вздрогнул. Хоть видел Бориса не далее как вчера. Над аэродромом красивой параболой взмыли два ястребка - как связанные паутинкой. Не нужен и штурманский глаз Прилуцкого - эту-то пару по почерку не узнать! Борис и его верный "щит" Жора Колонтаенко. Вместе летают с тех памятных... Незапамятных? Сколько прошло с тех пор времени? Сколько его должно было. пройти, чтобы действительность стала легендой? Именно, что в начале... Да нет же, нет! В том-то и дело, что до войны еще! Как это раньше-то в голову не пришло? Значит, кто-то предвидел... Инженер Вахмистров, например, что разработал технику этого немыслимого трюка... В конце сорокового сформировали специальную эскадрилью, командиром назначили капитана Шубикова, героя боев в Испании. Первыми освоили необычайный полет лейтенанты Борис Литвинчук и Евграф Рыжов, обучили товарищей. И тут - война. С первых часов - жесточайшие схватки. Неравенство в силах приходилось восполнять нечеловеческим напряжением, беззаветной отвагой. Взлетали по пять раз на дню. Победы, потери. Об эксперименте и думать забыли... И вдруг - приказ. Четырем самолетам эскадрильи Шубикова нанести удар по нефтеперегонному заводу и нефтехранилищам в военно-морской базе Констанца. "Ишачкам" - на Констанцу? Им, на нее. Запасная цель - корабли в гавани. Ведущим группы истребителей И-16 назначается комэск капитан Шубиков, его заместителем - лейтенант Литвинчук. И вот два огромных ТБ-3 выруливают на взлетную полосу. На каждом в движении шесть винтов: четыре своих, два - "пассажиров". Подвешенные под плоскостями летучего авианосца "ишачки" питаются горючим из его объемистых баков. Собственный запас - на выполнение задания и обратный путь на ближайший аэродром. На летном поле весь полк. Все взоры -- на стартовую площадку. Сигнал! Первая из двухэтажных громоздких сцепок взревывает шестью моторами, набирает разбег... "Странное чувство! - вспоминал Борис. - Будто в детстве на карусели. Я всегда "самолет" выбирал, очередь пропускал, если видел, что кто-то его уже занял..." Странное и само дело. Задание - на бомбардировку? Ну так вот же бомбардировщик, еще и какой! Взял бы сам бомбы и полетел, разбомбил. Брали, летали... Но их там и ждали. Задолго до цели встречали заградогнем, атаками истребителей. Тихоходные, маломаневренные ТБ, выйдя за радиус действия своих ястребков, становились для "мессеров" легкой добычей... "Мы с Шубиковым летели на подвеске у Серафима Гаврилова - летчик что надо, еще до войны нас катал. Под вторым ТБ-3, Николая Огнева, тоже опытного "возницы", - "ишачки" Филимонова и Самарцева. Мы с Арсением видим друг друга, объясняемся знаками. Над морем опробовали пулеметы - работают "на большой". Опять делать нечего, только следить за режимом моторов да друг за другом, чтоб не заснуть. Хорошенькое было бы дело! Но вот и береговая черта. "Внимание!" - вспыхивает сигнальная лампочка над козырьком. "Есть, внимание!" - тем же способом отвечаю Гаврилову. "Срыв!" - сигнал на щитке под плоскостью бомбардировщика. Киваю Шубикову, рывком поворачиваю ручку отцепки заднего замка. Чувствую: самолет обрел одну свободную ось. Ручку управления от себя - полная отцепка, истребитель плавно скользит носом вниз. Все, свободен! Спасибо Сергеичу, отличную придумал системку..." Сергеич - упомянутый выше конструктор Вахмистров, тезка и довоенный знакомый Литвинчука, не раз бывал в их эскадрилье. Как и ожидалось, противник принял их за своих: откуда здесь взяться советским истребителям? Шубиков и Литвинчук точно спикировали на нефтебазу, Филимонов с Самарцевым - на порт. Только когда внизу заполыхали разрывы сброшенных ими фугасных бомб, вражеские зенитки открыли беспорядочный огонь. Поздно! Юркие ястребки, выйдя из почти отвесного пике, на малой высоте проскочили к морю. С ближайшего аэродрома взмыла пара "мессеров". Но тут-то уж Шубиков с Литвинчуком были в своей стихии. После каскада умопомрачительных маневров устремились в лобовую. Ошеломленные гитлеровцы в панике отвернули... Затем вся четверка соединилась и благополучно долетела до промежуточного аэродрома под Одессой. Пока самолеты заправляли горючим, возбужденные летчики обменивались впечатлениями. "Задали фрицам задачку!" - подвел итог Арсений Шубиков. Начало было положено. И хоть "задачку" немцы вскоре разгадали, бороться с истребителями-бомбардировщиками у себя в глубоком тылу им надо было еще научиться. В следующий раз полетели шестеркой, ночью. На рассвете накрыли корабли в порту. Отбомбившись, вступили в неравный бой с "мессерами". В Одессу первыми прилетели Шубиков и Литвинчук. Минут через десять сели еще двое. А Серафима Кузьмина и Дмитрия Скрынника не дождались. Поклялись за них отомстить... Случай для этого вскоре представился: эскадрилья получила задание разрушить Черноводский мост на Дунае. Важнейший, стратегический, можно сказать, объект. Бомбардировщики не раз ходили на него, но отлично прикрытая узкая цель оставалась неуязвимой. С большой высоты, горизонтальным бомбометанием, поразить ее было практически невозможно. Решили лететь вчетвером: Шубиков, Литвинчук, Филимонов, Каспаров. Тщательно подготовились: изучили по снимкам конструкцию моста, подходы к нему, расположение средств обороны. Вылетели глубокой ночью. Каждый из истребителей нес две двухсотпятидесятикилограммовые авиабомбы (самостоятельно с таким грузом излететь "ишачку" - нечего было и думать) и дополнительный бензобак: отцепляться от авианосцев решили задолго до подхода к цели. Однако внезапно появиться у моста не удалось: противовоздушная оборона противника находилась в постоянной боеготовности. Шквалы огня взметнулись навстречу тяжело нагруженным ястребкам. Орудия, "эрликоны", пулеметы ощетинились огнем с обоих берегов Дуная, с островов, со специальных люлек, подвешенных к фермам моста, даже с вершин этих ферм, находящихся на семидесятипятиметровой высоте... Тем не менее прорвались. Вошли в пике. Лента моста стремительно полетела навстречу. Четыреста метров. Бомбы несутся вниз... Есть! В центральный пролет! Гигантская стальная ферма переламывается, как шея жирафа, утыкается во вспененную воду. Из перебитого нефтепровода под настилом хлещет горящая нефть, вниз по течению на воде - сплошное бушующее пламя... Все четыре машины целы. Скользнув над плавнями, уходят в сторону Одессы. Посадка, осмотр матчасти. Самолеты имеют пробоины, но до Крыма дотянут. Заправились, уселись в кабины. И тут на аэродром поступило сообщение: на одесский порт идет группа вражеских бомбардировщиков. Взлетели с местными истребителями. После короткого боя "мессеры" были отогнаны, "юнкерсы", оставшись без прикрытия, беспорядочно побросали бомбы в море. Опять посадка, заправка. И наконец-то - домой! Там их ждало начальство. Командующий военно-воздушными силами флота поздравил с успешным выполнением ответственной задачи, обещал представить к наградам. Вскоре комэску Шубикову был вручен орден Ленина, Литвинчуку, Филимонову и Каспарову - Красного Знамени. Спустя два дня налет на Черноводский мост повторили. Шестерка И-16, отцепившись от трех ТБ-3, вновь сумела пробиться к цели и снайперски положить бомбы... Слава об отважных маленьких пикировщиках вышла за пределы флота. По просьбе армейского командования два доставленных авианосцем "ишачка" - Бориса Литвинчука и Павла Данилина - под прикрытием двадцати шести истребителей нанесли удар по мосту через Днепр. Несмотря на плотный заградогонь и беспрерывные атаки "мессершмиттов", задача была выполнена блестяще. Затем той же паре было поручено атаковать тяжелую артиллерийскую батарею, сильно досаждавшую нашим поискам, обороняющим Перекоп. На прикрытие вылетел сам комэск. В районе цели их встретила группа "мессеров". Арсений с ходу связал фашистов боем, но силы были слишком неравны. В жестокой схватке Арсений Васильевич Шубиков погиб как герой... Сколько с тех пор прошло времени? И по какому счету? Что успел перечувствовать, передумать, накопить в памяти, в сердце - по счету души? Или по счету жизни - насколько стал опытнее, мудрей, что обрел, чем нужнее стал людям? А по отсчету войны, потерь? Арсений погиб, прикрывая его, Бориса. Борис его заменил. Трудно заменить хорошего командира, еще трудней - любимого всеми человека. Борису это удалось. Потому, наверно, что он сам больше всех любил Шубикова. Эскадрилья славится на весь флот, командир в ней не только командир, но и лучший боец, первый по числу сбитых вражеских самолетов. В любой "карусели", где "мессеров" больше, сражается Литвинчук. Каждый ведущий бомбардировщиков, торпедоносцев, идя на задание, просит: "Дайте Литвинчука!" Пока группу сопровождает Борис со своими ребятами, за "воздух" можно не волноваться... ...Поползла вправо стрелка указателя скорости. Литвинчук оглянулся, больше для порядка: от Жорика и захочешь, не убежишь. Шли междугорьем, то и дело приподнимаясь над гривами устоявшегося в ущельях тумана. Спускались до бреющего, осматривались, взмывали вновь. - В Крыму, может, погодка получше, а, Жора? Чем на Кавказе у нас? - Шикарно живем, командир! Летаем себе с курорта да на курорт... - Не очень поддавайся курортному настроению, Жор". А то фрицы такую тебе процедурку назначат... Пересекли пролив, вышли в район Эльтигена. Над плацдармом - разорванная облачность. Сквозь мутную смесь из тумана и дыма просвечивают вспышки орудийных выстрелов, багрово-черные костры... Избрали высоту - круговая видимость. Ждать долго не пришлось. - Жора, засек? Считай! Из-за горизонта поплыли черные точки. Один ряд, второй... - "Юнкерсы", командир! Позади - "мессеры"! Бомбардировщики шли тремя группами, по девятке в каждой. "Мессершмитты" вились чуть сзади и выше. - Атакуем первую! - принял решение Литвинчук, вызвав с земли подкрепление. Неожиданный удар ошеломил противника. Несколько метких очередей, и пикировщики Ю-87 начали в панике освобождаться от бомб. "Мессеры" прозевали не только атаку, но и стремительный выход из нее дерзкой пары советских истребителей. Боевым разворотом уйдя в сторону, Литвинчук нацелился на вторую группу. Сближение под ракурсом две четверти со стороны солнца. С пятисот метров стрелки "юнкерсов" открыли огонь. Литвинчук ввел машину в пологое пикирование. Небольшой доворот, и перекрестие прицела совместилось с фюзеляжем "юнкерса". Еще несколько секунд на сближение... Оранжевая трасса полоснула по серому телу врага. Тот вспыхнул, потянул к берегу... - Рухнул, командир! Возле Камыш-Буруна... Смотри, "мессеры"! В атаку заходила первая пара. Литвинчук моментально развернулся. Ведущий гитлеровец нырнул вниз, ведомый отвернул вправо. Борис бросился за ним, гитлеровец не рассчитал маневр, оказался под носом у Колонтаенко. - Бей! - крикнул комэск, отворачивая, чтоб не попасть под его очередь. Колонтаенко моментально поймал гитлеровца в прицел, ударил. "Мессер" неуклюже завалился на крыло... - Есть, командир! Литвинчук шел навстречу второму, лоб в лоб. Выждал, когда у врага сдали нервы. Затем молниеносный переворот через крыло, заход в хвост. Колонтаенко, чтоб не мешать, пристроился в хвост к командиру. Три самолета неслись друг за другом, то чуть не отвесно ныряя к земле, то крутой горкой взмывая вверх. Оторваться от Литвинчука... Колонтаенко улыбался. Наконец это понял и сам фашист. Бросился на отчаянный трюк: переломил машину в отвесное пике, затем вертикально взмыл вверх. Литвинчук разгадал маневр, выждал, встретил. Судьба врага была решена... Но как раз в это время подоспел со своим звеном вызванный на помощь лейтенант Краснов. С ходу поймал в прицел зависший "мессер" и сбил его одной очередью. - Дарю на память, Петя! - крикнул Литвинчук. - Спасибо, Борис! В долгу не останусь, - уверенно обязался Краснов. Через несколько минут вся фашистская армада была рассеяна. Побросав бомбы куда попало, "юнкерсы" убрались восвояси... Я поздравил Бориса со сбитым "арадо". - Редкая дичь! Стоило перышко взять на память. Деткам показывать после войны. Женатый Борис такой шутки не принял. С сомненьем пощурился вдаль, будто пытаясь там разглядеть это "после", что я так просто ему обещал. - С креста надо было тогда начинать, - заметил без сожаления, впрочем. - Что фриц мне на память дарил. - Друг? Вместе летали? В одной "карусели"? - Летали. В одном самолете. Вдвоем. - Ну, знаешь, Боря, - я покосился в сторону штаба. - Считай, я не слышал. Кстати, на днях мы тут вспоминали ваш "цирк"... - Вот в то как раз время и довелось прокатиться... Оказалось, не шутит. Обозленные налетами маленьких бомбардировщиков немцы разнюхали их аэродром. Вечером 23 августа береговые посты наблюдения предупредили: идут в вашу сторону. Командир полка поднял дежурное звено. Борису достался сектор в глубь моря километров на двадцать. - Луна взошла рано, и от заката щелочка оставалась. На этой полоске его и засек. Пропустил мимо, чтоб окончательно убедиться, глаз-то не очень еще был наметан на них. Точно, "хейнкель"! Один идет, разделились, значит, как темнота наступила, поодиночке пробраться хотят. Не торопясь развернулся. Заметил? Нет, позволяет зайти себе в хвост. Ну, значит, я ему и хозяин. Подкрался не больше как на полсотни, выбрал, как в тире, правый мотор. Где ж тут промажешь? Дым белым парком, как из чайника, потянулся. Застрочили его стрелки. Повторно с маневром пришлось заходить, но попал и в левый. Фриц провалился, но опытный, видно, тут же опору обрел. Пламя сумел сбить скольжением, но из пике выйти пороху не хватило. До берега все ж дотянул, приземлился на пляже у Донузлава. Как на картинке, распластанный под луной! Горючее у меня еще оставалось, проштурмовал его с двух заходов, чтоб пограничников к месту привлечь... Наутро стало известно, что пограничники захватили фашистских летчиков, когда те собирались удрать на резиновой лодке. Один из стрелков был убит очередью Литвинчука в воздухе, второй ранен при штурмовке на берегу. Борис живых фашистов еще не видел, попросился слетать на заставу на По-2. Пограничники вынесли его на руках из кабины, давай качать. Тут же, понурясь, стояли три гитлеровца. - Командир их, матерый зверь, вдруг увидел у меня орден. Отбрыкнулся от охранника, просунулся сквозь толпу. "Циркус? Циркус?" - показывает на ладонях. Может, отсюда потом и пошло это - "цирк". Я машинально кивнул. Он вдруг вытянулся передо мной, каблуками прищелкнул. Расстегнул китель, главный свой крест отвинтил. Протягивает торжественно: "Битте..." Я головой мотаю - на кой. "Европа, Европа", - он поясняет: не за разбой, мол, на вашей земле получил. Я, как могу, ему объясняю:' мол, все равно за разбой... - Но ты сказал, что летал с ним? - Тут же и полетели. "Что с ними будете делать?" - спрашиваю у хлопцев. "В Симферополь отправим". - "Может, летчика сначала к нам отвезу? Что-то полезное нам расскажет". Начальник заставы подумал. "Бери! Только уж пусть извинит, свяжем. Мало что может в башку ему в воздухе там прийти". Ребята специалисты, к спинке сиденья его прикрутили. "Во, - говорят, - осанка, как генерал!" Полетели. Тут мне молодость вспомнилась, аэроклуб, машина сама подсказала, родненький наш У-2, для солидности марку сменивший. Не удержался, серию заложил на высшую сложность. Оглянулся - фриц бледный, но улыбается, понял: "Гут, гут!" Так вот и долетели... Вечером дома в Евпатории - жили еще по довоенному, с семьями, - жена Шура, сама летчица, встретила, как обычно, вопросом: "Трудный был, Боря, полет?" - "Веселый!" - ответил Борис, расхохотавшись... - Ас "арадо" трудно было? - задал я тот же почти вопрос. - Бывало и потрудней. Живучая каракатица! Но сама по себе-то, вот именно, дичь. Если б не "мессеры"... Это было 22 ноября, над Эльтигеном. К боевым действиям полк приступил с рассвета. Перед вылетом группы Литвинчука над плацдармом уже побывали сначала третья, за ней вторая эскадрильи. Бои завязывались с ходу и заканчивались, когда кончался в баках бензин. Прошло три недели со дня высадки десанта, в сражение вовлекались все новые и новые силы... Взлетели двумя звеньями - восемь машин. Видимость в небе была хорошая, облачность стояла невысоко. Над Керченским полуостровом увидели шестнадцать Ме-109 - пришли расчистить воздушное пространство для своих бомбардировщиков. Вступать в бой почему-то не торопились. Выждал и Литвинчук. Обе группы прошли своими курсами, строем, словно бы не заметив друг друга. И тут Борис, стремительно развернувшись, ринулся в самую гущу вражеской стаи. Ведомые моментально поняли его. Закрутилась воздушная карусель. Стесненные невысокой облачностью, машины маневрировали в основном по горизонтали. Фашисты действовали нахально: их было ровно вдвое больше. Один, зайдя в хвост Краснову, уже готовился открыть огонь. Петр резким маневром развернул машину и в лоб расстрелял фашиста. Пыл вражеских летчиков поостыл. Но вот показались бомбардировщики - восемнадцать Ю-87. Литвинчук бросился с одним звеном на них, четверка Краснова осталась сковывать боем "мессеры". Гвардейцы дрались бесстрашно. "Юнкерсы", не ожидавшие нападения, сломали строй, принялись сбрасывать бомбы. Они рвались в расположении гитлеровских войск. Рассеяв и обратив бомбардировщики в бегство, Литвинчук вернулся к "мессерам". Но фашистские истребители уже потеряли охоту драться, стали уходить в облака. Вскоре восьмерку Литвинчука сменила другая. Уже был взят курс на свой аэродром, когда Георгий Колонтаенко вдруг передал: - Внизу "арадо"! - Вижу, - отозвался Литвинчук. - Атакую звеном. Петя, прикрой от "мессеров"! Огромная каракатица летела на высоте тридцати метров, вела наблюдение за передвижением наших плавсредств в Керченском проливе. Литвинчук, сделав полупереворот, зашел в атаку. Ведомые не успели повторить его маневр, как он уже бил из пушки и пулеметов. Атакованный гидроплан оказал остервенелое сопротивление. Две его пушки и два пулемета, казалось, заполнили огнем все пространство над ним. Машина Бориса стремительно взмыла вверх. Его сменило звено Краснова. Вся четверка открыла огонь одновременно. Гидроплан задымил, но продолжал лететь и вести прицельный огонь. Исключительная живучесть этой машины не раз обманывала наших истребителей. Вновь атакует Борис. С ним рядом идет Колонтаенко. Сближение. До предела. Меж огненных трасс. И вот... Вся длинная очередь вошла в темно-зеленую тушу "арадо", он загорелся, ткнулся в воду носом и сразу стал погружаться. - Сбор, идем домой, - спокойно оповестил своих товарищей Литвинчук. Убедившись в бесплодности попыток сбросить десант в море, гитлеровцы вели бои на изнурение. Старались не дать возможности расширить и укрепить плацдарм. При этом на авиацию возлагалась одна из главных задач - контроль коммуникаций, связывающих плацдарм с Кавказским побережьем. ...Вторым звеном в эскадрилье Литвинчука командовал старший лейтенант Дмитрий Зюзин. 25 ноября он вылетел во главе восьмерки на прикрытие плацдарма от вражеских бомбардировщиков. Барражирование решил проводить двумя звеньями на разных высотах - это облегчало своевременное обнаружение противника. Над позициями врага появились наши штурмовики в сопровождении "яков". Они с ходу обрушили вниз ураган огня. Зюзин видел, как взрывались боеприпасы на вражеских артиллерийских позициях, как слетали башни с танков, сосредоточившихся для атаки. Бомбы и реактивные снаряды ложились густо и точно, экипажи "илов" работали на совесть, не обращая внимания на вспыхивающие вокруг них разрывы, на трассы "эрликонов" и пулеметов. Группа "яков" была начеку. Когда на горизонте появились темные точки, быстро обретавшие форму "мессершмиттов", она заняла выгодную позицию и решительно иступила в бой. Зюзин горел желанием помочь "якам", но его задачей было другое. Испытывать нервы пришлось недолго. Не прошло и пяти минут, как в воздухе появилось свыше двух десятков Ю-87 под прикрытием шестерки Ме-109. Зюзин распределил силы: одно звено связало боем "мессеры", другое с ходу врезалось в строй бомбардировщиков. Первая же атака увенчалась успехом. Один из "юнкерсов" потянул дымовой хвост к земле: его с короткой дистанции срезала пулеметно-пушечная очередь Зюзина. Бой разгорался. Было сбито и подбито еще несколько бомбардировщиков противника. Остальные, сбросив бомбы куда попало, повернули на свой аэродром... Дмитрий Зюзин участвовал в боях с начала войны. Не сразу пришли к нему победы. Первое время мешала горячность. Как-то в сорок первом году, осенью, в составе группы вылетел к Перекопу. Заметив идущие навстречу "мессеры", ведущий группы стал набирать высоту. Немцы - тоже. Выше и выше, выжимая из моторов все, что возможно. Гитлеровцев было больше. И вот они в четком строю первыми устремились навстречу. Зюзин услышал в наушниках: "Спокойно, держать строй!" - когда уже несся впереди всех, целясь в лоб головному "мессеру". Справа и слева мелькнули силуэты неприятельских машин, трассирующие очереди... Потом - пустое безоблачное небо. Где же ведущий гитлеровец, где остальные враги, где свои? Далеко позади внизу вилась тугая наклонная "карусель". Друзья сражались, может быть, гибли... К счастью, все обошлось. Гитлеровцы выключились из боя, ушли в свою сторону: видимо, у них кончался запас горючего... Были и другие уроки. Были даже победы, которые вспоминать теперь не хотелось. Представление, что храбрость превыше всего, постепенно сменилось убеждением: успех обеспечивается способностью сохранять ясность мысли и полное самообладание в самых критических положениях. Точная оценка возможностей противника, соответственный выбор действий. Неустанное совершенствование летного и тактического мастерства. Всему этому Дмитрий учился у своих замечательных командиров - Арсения Шубикова, Бориса Литвинчука. В эти дни Дмитрий Зюзин одержал свою двенадцатую победу. Его четверка вылетела по тревоге к Керченскому проливу: бившиеся с "мессерами" однополчане нуждались в помощи. Зюзин увидел "карусель" издали, по неуловимым признакам угадал: горючее у товарищей на исходе. Надо немедленно обеспечить им выход из боя... Случай для этого тут же представился: один из "мессеров" задымил и кометой понесся вниз. Внимание фашистских летчиков на какой-то момент было отвлечено. Дмитрий искусным виражом воткнулся в "карусель". Немцы, решив, что новая четверка пришла на усиление своих, поспешили выйти из боя. Звено Зюзина осталось одно - ждать очередную волну вражеских бомбардировщиков. Чтобы захватить их врасплох, Дмитрий решил выдвинуть свой воздушный патруль вперед. - Следовать за мной на Багерово, - передал ведомым. Над вражеской территорией вести бой опаснее, зато можно рассчитывать на внезапность. Расчет оказался верным вдвойне: "хейнкели" появились без сопровождения истребителей. Очевидно, "мессершмитты" поспешили вперед расчистить воздух над плацдармом. Бомбардировщики, надеясь на них, вряд ли как следует ведут наблюдение... Подав команду на атаку, Зюзин ввел самолет в пикирование. Нацелился на ведущего, сблизился до предела. Длинная очередь прошила моторы "хейнкеля", он загорелся, перевалился через крыло, сорвался в штопор. В строю немцев возникла паника, они начали освобождаться от бомб, сбрасывая их в поле в расположении своих войск... На разборе в полку действия старшего лейтенанта Зюзина получили самую высокую оценку. Особо отмечались его хладнокровие, трезвый и точный расчет, способность правильно оценить обстановку. Последним подошел поздравить Литвинчук. - Спасибо, Дима! Толково соображаешь. Есть чему поучиться. - Тебе? У меня? - Мне у тебя. Сегодня. Завтра может быть наоборот. - А послезавтра? - пошутил Зюзин. - Послезавтра, возможно, обоим. У Пети Краснова, например. 27 ноября, рассвет. Над командным пунктом взвивается зеленая ракета. Пара за парой выруливает на полосу звено Краснова. За ним взлетают Борис и Жора Колонтаенко. Вот тоже вопрос. Кому в бою легче, ведущему или его "щиту"? Вернее, кому тяжелее? Литвинчук скажет - Жоре. Жора - конечно, Борису. И оба будут правы. Лит-винчуку труднее быть на месте Жоры, Жоре - на месте Литвинчука. Разные роли, разные характеры. Во всех лучших парах ведущий как будто самой природой создан быть ведущим, ведомый как бы еще не больше создан "щитом". Вот и плацдарм. На исходе четвертая неделя ожесточенных боев за ничтожный клочок земли. Кажется, на нем не должно бы остаться живого места. И, однако, десант живет. Живет, укрепляет свои позиции, пополняет личный состав и вооружение. Потому что в этом клочке - залог освобождения всего Крыма. Над окопами немцев - облака пыли и дыма. Только что поработали наши штурмовики. Теперь надо ждать гитлеровских бомберов. Пронизая жидкую облачность, Борис с Колонтаенко набирают высоту. За ними - звено Краснова. Вот и противник - шестерка Ю-87. - Петя, держи прикрытие! Прикрытие - двенадцать "мессеров". Сразу устремляются на четверку Краснова, намеренно отставшую от пары Литвинчука. Петр искусно выводит звено из-под удара, разворачивается, предлагает лобовую. Гитлеровцы благоразумно воздерживаются, отходят в сторону солнца. Тем- временем Литвинчук атакует "юнкерсы". "Мессеры" разделились. Шестерка устремилась за ним, другая осталась караулить Краснова. Именно это и надо Борису. Демонстрируя сумасшедший каскад фигур, он отводит "своих" фрицев в сторону. Краснов отрывается от "своих", устремляется к бомбардировщикам. Удар с ходу. "Юнкерсы" нарушают строй, беспорядочно освобождаются от груза... - Жора, прикрой! Борис врезается в строй "мессеров", длинной очередью упирается в хвост одного. Устремляется к следующему. Пара гитлеровцев нависает над ним. Колонтаенко самоотверженно принимает на себя атаку... "Юнкерсы" рассеяны, бегут на запад. Краснов делает вид, что преследует их. Часть "мессеров" снова отвлекается на него. Он моментально разворачивается и, оставив их далеко за хвостом, спешит на помощь комэску... Фашист, сбитый Литвинчуком, втыкается в землю возле немецкой траншеи. На горизонте появляется восьмерка "аэрокобр" - однополчане спешат на смену. Гитлеровские истребители, увидев их, порознь покидают пространство над плацдармом... - Отбился, Жора? - Литвинчук оглядывается: ведомый уже за хвостом. - Спасибо! - Поздравляю, командир! Отворот в море, курс на аэродром. У береговой черты Керченского полуострова, метров на тысячу ниже, ползет Ю-88. Очевидно, разведчик направляется из Феодосии к Кавказскому побережью. - Жора, премия! Горючее есть? Атакуй, прикрою на случай! "Юнкерс" их замечает, снижаясь, выжимает скорость. Колонтаенко увеличивает обороты до максимальных. - Врешь, гад, не уйдешь! - Не забывай о горючем, Жора! Враг огрызается очередями. Литвинчук маневрирует, отвлекая огонь на себя. Колонтаенко сближается, чтобы ударить наверняка: на вторую атаку бензина не хватит. Двести, сто метров, пятьдесят... - Жора, врежешься... Очередь. Снаряды тридцатисемимиллиметровой пушки прошивают фюзеляж, моторы, крылья. "Юнкерс" разваливается на глазах... - Молодец, Жора! - Спасибо за подарочек, командир! Четыре недели боев - полдюжины сбитых самолетов противника. Так работали над Эльтигеном Борис Литвинчук и его товарищи. ТИХАЯ РАБОТА !!! Нас на бомбежку переднего края не посылали - прошли, видимо, те времена. Хватало там и штурмовиков, и "Петляковых". Наш 5-й гвардейский, как и соседний 36-й, - полки минно-торпедные, "длинная рука" командования ВВС флота. Мы занимались своими, морскими делами. Кое-что, правда, еще оставалось "в наследство" от прошлых времен. Почетное наследство... Положение 17-й немецкой армии в Крыму становилось все более сложным, моральный дух ее солдат падал. Захватчикам, блокированным на полуострове, был крайне необходим спокойный тыл - как для удержания этого важного стратегического района, так и на случай возможной эвакуации своих войск. Обеспокоенное высадкой наших десантов гитлеровское командование предприняло решительные действия против крымских партизан. В горы были посланы новые карательные части, каждая из которых поддерживалась артиллерией, танками, бомбардировочной авиацией. Народные мстители еще раньше получили задачу навязать оккупантам непрерывную, изнурительную войну в тылу. "В течение ноября 1943 года партизаны совершили 48 нападений на гарнизоны и колонны противника. По далеко не полным данным, уничтожили 1067 солдат и 44 офицера, 4 воинских железнодорожных эшелона, два склада горючего и боеприпасов, 20 грузовиков, 60 повозок и много другого военного имущества, пленили 40 солдат и 8 офицеров, взяли трофеи: 2 танка, 32 пулемета и автомата, 205 винтовок, 7 автомашин, 267 лошадей...". Но партизаны нуждались в оружии, боеприпасах, продовольствии, медикаментах. Авиация Черноморского флота с самого начала привлекалась к их снабжению, лучшие экипажи нашего полка имели достаточный опыт ночных полетов в горах, поиска заданных районов, точного сброса грузов. Однако для выполнения таких заданий нужны хорошие метеоусловия. А погода вот уже несколько недель стояла - хуже некуда... 17 ноября во второй половине дня нас со штурманом вызвал начальник штаба майор Немировский. - Вчера танки противника прорвались под гору Калан-Баир. Партизаны крайне нуждаются в гранатах, патронах для противотанковых ружей, пулеметов и автоматов. Место сброса мешков и сигналы уточнит майор Конзелько. Повторяю: задача ответственная. Подумайте, что делать, если район сброса будет закрыт облачностью. Задание должно быть выполнено при любых условиях! Начальник разведки полка Николай Александрович Конзелько тщательно изложил обстановку в районе Калан-Баир. Указал поселок в тридцати километрах от партизанского лагеря: в нем находился один из карательных отрядов врага. - Имейте в виду. Вас могут попытаться обмануть. Сигнал партизан - ромб из костров, ориентированный север - юг. На стоянке уже шла подготовка самолета. На внешние замки подвешены три мешка, на земле лежат еще пять: их должны втащить в кабину воздушных стрелков, разместить возле бомболюков. Прилуцкий проложил маршрут, тщательно произвел расчеты. Предложил подвесить в бомболюки светящие авиационные бомбы. Партизаны знают: там, где спускаются "люстры", надо искать и груз. Время! Самолет рванулся вперед, поднимая клубящийся хвост пыли... Над морем облачность. Сосредоточиваю все внимание на приборах. Первый слой. Второй. "Шуба" толщиной в тысячу метров. Третий ярус. И вот, наконец, чистая голубая даль, пронизанная лучами заходящего солнца. - Да... Если так же и там... - ворчит про себя Прилуцкий. - При любых условиях, сказал начштаба. - Да, а если врежемся в гору, так сам же потом... - "Потом" не будет, Коля. Тот свет будет. Тот, представляешь? А Немировский на этом останется. Григорий Константинович. Так что можешь не беспокоиться. Солнце падает за горизонт, сразу наступает темнота. Облачность понижается, в ней появляются разрывы. Летим на высоте полутора тысяч. Над берегом в районе Алушты лишь редкие отдельные облачка. Впереди вырисовывается вершина Чатыр-Дага - огромный стол. Берем курс на Калан-Баир. Опять облачность. До места сброса считанные минуты. Снижаюсь до высоты гор. - Ну как, Коля? Не отвечает. Приник к остеклению в носу кабины. Отрывается, открывает боковую форточку - в кабину врываются струи переохлажденного дождя. - Рискнем еще, командир? - Тебе виднее... - Виднее... Все шутишь? Пожалуй, можно метров на шести... Снижаюсь. Чувствую холод в спине. Отношу за счет открытой форточки. - Ну как, Коля? Внизу мелькают какие-то бесформенные пятна. Прилуцкий дает команду на доворот. Еще. В одну сторону, в другую... - Ни фига, командир! Может, еще... Из-под шлема на очки стекают струи пота. Спина прилипла к бронеспинке. - Смотри, Николай. - Давай, сколько можешь... Могу. Сжимаюсь в ожидании страшного удара... - Вправо десять! - Нашел? - Кажется, вижу... Ага, вроде ромбом! - Панов, Жуковец! Приготовиться к сбросу! - Давно готовы, командир! Кружу на месте, боясь задеть крылом гору. Штурман опять молчит. - Два градуса вправо! Так держать! Выбери крен! Наконец нажимает на кнопку электросбрасывателя. Машина вздрагивает. Невольно вздрагиваю и я. - Панов? - Сбросили, командир! С минимальным креном иду по кругу. Выбираюсь из смертельных объятий гор. Все парашюты раскрылись? Светить не будем? - Все! Не требуется светить. - Уф-ф!.. Молодец, штурман! - Уф-ф!.. Молодец, командир! - Значит, не будет, Коля, того-то света? - Вроде не будет. Пока. Только насчет Немировского ты ошибаешься, Вася. Он бы и там нас нашел. Представляешь? Всю загробную жизнь заниматься разбором... Представили. И мы со штурманом, и стрелки. Дружно погоготали в ларингофоны. Несколько дней подряд над морем и побережьем стояла сквернейшая погода. Самолеты-разведчики улетали и возвращались с полпути - кругом туман, низкая облачность, грозящая обледенением... 5 декабря подготовили торпедоносец к вылету, заступили в боевое дежурство. Вдруг распоряжение: снять торпеду. Когда стальная сигара уже лежала на аэродромной тележке, к стоянке подкатила штабная "эмка". Майор Немировский против обыкновения торопливо распахнул дверцу: - Минаков! Вас и штурмана срочно вызывает начальник штаба дивизии. Садитесь в машину! - Что бы означала такая честь? - подтолкнул меня локтем Прилуцкий. - Садись, там увидим. Планшет прихватил? Обычно задачу на боевой вылет нам ставили в полку, в эскадрилье. И вдруг, да еще по такой погоде... Начальник штаба дивизии подполковник Петр Григорьевич Кудин встретил как старых знакомых. - Садитесь, гвардейцы! Прошлое задание вы выполнили отлично. Весь груз попал по адресу. У партизан опять чрезвычайная обстановка. Несколько дней назад немцы, прочесывая лес, зажали один из отрядов. Окружили. Ребята отчаянно сопротивляются, отбивают атаку за атакой. Но... кончились продукты, кончаются и боеприпасы. Пятый день едят ремни. Понятно? - Понятно... - Тогда прошу к карте. На крупномасштабной штабной карте район обведен кружком с копейку. На наших его пришлось обозначить жирной точкой. Вот тут и попади... - Шесть стокилограммовых десантных мешков возьмете? Понимаю, аэродром раскис... - Можно взять больше. Три подвесим на внешних замках, семь - в фюзеляж. - Поднимешься? Молодец! Время взлета рассчитайте сами. Задание командования флота! Впрочем, что вас убеждать... Обратно доставили той же "эмкой". К самолету уже подвезли дополнительные мешки. Затащили их через нижний люк кабины стрелков. Штурман проложил маршрут, сделал расчет полета. Решили взлетать за два часа до захода солнца, чтобы в светлое время пройти над морем, в глубоких сумерках пересечь береговую черту, с началом полной темноты войти в район сбрасывания. Метеорологи не утешили: погода по всему маршруту прежняя. Однако после обеда над аэродромом облачность приподнялась. Командование решило провести тренировку молодых экипажей, прибывших в полк недавно. Мы выжидали свое время на стоянке. Близкий шум моторов привлек внимание. Машина шла со снижением со стороны гор. На границе аэродрома выровнялась и понеслась в горизонтальном полете на высоте метров сорок-пятьдесят. - Провозят на низкополетной, - заметил Николай. - Для торпедной высоковато... - Для начала. Наверно, попал слабачок. На следующем заходе снизятся. Самолет подходил к центру летного поля. Вдруг резко перешел на снижение и врезался в землю. Взрыв... Разлетающиеся во все стороны обломки - последнее, что запечатлелось в глазах... Несколько секунд мы стояли в оцепенении. - Кто был инструктором? - ухватил Николай за плечо пробегавшего мимо техника с белым, как мел, лицом. - Мой командир... Пустите... Техник Громова! Неужели Борис... Сердце сжалось от нестерпимой тоски. На месте катастрофы мы увидели только воронку и догорающие в ней обломки машины. Борис Громов, какой летчик! Очевидно, прежде времени доверился ученику, утратил чувство опасности... - Командир! До взлета двадцать минут, - тронул меня за рукав Жуковец. В тяжелом молчании вернулись к своему самолету. Аэродромная команда спешно засыпала воронку, трамбовала, растаскивала обломки. Впрочем, взлетная полоса повреждена не была. Места в кабинах заняли так же молча. Взлетел, не заметив ни мокрой, грязной полосы, ни груза лишних мешков. Так же машинально лег на заданный курс, выбрал удобную высоту. Полчаса, час... Под крылом бескрайняя водная равнина, белые полосы валов. Прямо над кабиной - густые облака. Метеообстановка - хуже некуда. Надо встряхнуться, забыть... Задание командования флота... - Сколько до берега, штурман? - Полчаса еще, командир. - А дальше? - Пробьем облака, посмотрим... Может быть, за горами почище. - За горами, за лесами... Думай, штурман. Слышь! Думай! Это больше себе. Борис был моим другом, Прилуцкий как следует и узнать его не успел. В стольких переделках побывал человек, и вот... Выбросить, выбросить из головы, забыть на время полета! Иначе... - Берег, командир! Поднимись на двести... Самолет входит в плотные облака. В кабине почти темно, капли сползают по остеклению... - Пробивай! Выходим за тысячу метров. Теперь облака под нами. Пересекаем береговую черту. - Что будем делать, командир? Под таким покрывалом... - Вся надежда, Николай, на твои кошачьи. У Прилуцкого дар - редкой остроты зрение. Как-то он увидел корабль за двадцать километров, да еще и сквозь дымку... Гора Чатыр-Даг. Вершина открыта. По расчету времени от нее направляемся к заданному району. Снижаемся, пересекаем межоблачный слой. Снова облака. Правда, чуть реже. - Район, командир. - Ищи, Коля. Искать всем! Сам изо всех сил напрягаю зрение, чтобы не врезаться в гору. Район-то знакомый, но видимость... В наушниках невнятные ругательства штурмана. - Все! Проскочили, командир... - Клади на обратный! Будем ходить, пока не найдем! Смотрю на бензоуказатель. Много-то не походишь: горючего взяли в обрез, чтобы побольше нагрузить мешков. Штурман об этом, должно быть, забыл... - Можешь чуть ниже, а, Вася? - Я-то, Коля, могу... - Метров на сто хоть. Врежемся, так я первый... Ну штурман! Нашел-таки аргумент. В самом деле его кабина впереди, я проживу на сотую долю секунды больше. Как это раньше-то в голову не пришло? Снижаюсь. Каждый миг жду: вот-вот надвинется черное... - Есть, командир! Впереди три костра... Чуть доверни... влево десять... - Коля, не потеряй! - Нет уж, черта... - Не поминай его, Коля! Панов, Жуковец! - Готовы! - Курс сброса, командир. Так держать! Держу. Черта его упущу! Тьфу, и сам тоже... Как раз с Борисом и трепались о чертях... Первым нажимает кнопку штурман, за ним сбрасывают груз стрелки. С неизъяснимым облегчением чувствую, как вздрагивает машина. - Сбрось светящие, Николай! Фрицы в такую погоду не полетят... Как парашюты, Панов, не видел? - По-моему, все раскрылись. Передать на землю, командир? - Непременно! Задание флота! Захотелось запеть, закричать ура. Смотрю на бензин: хватит? Сажать самолет придется при плохой видимости... - Штурман, кратчайший маршрут! - Понимаю, командир. Значит, помнил и он о горючем. Снова кромешная тьма, облака. Пилотирую по приборам. Очертания берега штурману помогает распознавать Панов. Их спокойный обмен репликами вселяет уверенность: видят. - Слева Мысхако! Смотрю на бензоуказатель. Встречный ветер сменился попутным, должно хватить. И вот под крылом буруны берегового прибоя, посадочная полоса... На стоянке - Шевченко и Немировский. Начштаба гладко выбрит, подтянут, сияет ослепительно белым подворотничком. - Товарищ гвардии старший лейтенант, постройте экипаж! С недоумением смотрю на Шевченко. Тот незаметно подмигивает. Строю. Сам становлюсь на правый фланг трогательно куцей шеренги. - Не хватает оркестра, - скрывая смущение, бормочет Прилуцкий. - За боевое мастерство и самоотверженность, проявленные при оказании помощи партизанам, - как перед строем полка, чеканит начштаба, - экипажу гвардии старшего лейтенанта Минакова Военный совет Черноморского флота объявляет благодарность! Ответ звучит жидковато. Не столько от усталости, сколько от неожиданности церемониала. Немировский снисходительно качает головой, пожимает всем руки. За ним - замполит. - А теперь в машину! - бодро командует Иван Григорьевич.- Это дело надо отметить! Вообще-то следовало. "Глухой" сезон, полетов из-за погоды в полку почти нет, а благодарность командования флота и в лучшие времена - редкость. Но... Сколько терял друзей и, кажется, никогда не переживал так остро. Что-то было во всем его облике, в его нелегкой судьбе... - Помянем Бориса Громова, - первым успел поднять кружку, когда уселись за накрытый заранее стол. В полутьме пустого зала повисла неожиданная тишина. Закусили, помолчали. - И правда, - первым поднялся Иван Григорьевич. - Ты извини, брат... Отложим это дело до... Пристально вгляделся в меня. Кажется, в самом деле начинают сдавать нервы. Вообще-то немудрено. Полтораста боевых вылетов за полтора года. Почти полтораста и почти за полтора. ОТ БОРИСА ГРОМОВА Громов прибыл к нам месяц с лишним назад. Откуда - спрашивать было не надо. Плотный и по-особому ладный в своем добротном летном облачении, он как бы вносил с собой дыхание суровых стихий. Каленая кожа лица, глубокая складка над переносьем, белесоватые лучики возле глаз - покойно сосредоточенных, равно привычных к невыносимому свету и к непроглядной, кромешной тьме. На разборах молчал, лишь изредка выдавая свое нетерпение легким постукиванием пальцев по целлулоидной крышке планшета. Скромность "новичка" озадачивала: капитан, под распахнутым комбинезоном - тесная шеренга из четырех боевых орденов... На вопросы о Севере лишь пожимал плечами. Со мной был не откровенней: "Везде война... Умирать, например, там полегче..." И рассмеялся, представив, должно быть, что выглядит как довоенный полярник, приехавший на курорт. Мы подружились сразу. Повода искать не пришлось: последние полтора года Борис прожил в моем "отчем доме". В том полку и в той эскадрилье, где должен был служить я. Как бы меня замещая там, хоть заместителем по всем меркам скорей полагалось быть мне. В летной биографии Громова на это имелась своя причина. В моей же... Неумолимая воля войны. Проще - случайность. Совсем просто - черт. Гоголя не забыли еще со школы - а кто другой может так ножку на каждом шагу подставлять? Помогают и шутки осмыслить судьбу на войне. Чаще всего - невеселые шутки. Из училища нас выпустили досрочно. Младшими лейтенантами. Значит, нужда. Сразу на Тихий. Ну ясно, там и начнется, все же песни - о Дальнем Востоке. Началось в противоположном конце. Ну ладно, но и у нас фронт - Дальневосточный, - неделя, другая, и... Проходят и та и другая, и... тишина. Учеба, наряды, полеты по расписанию. Месяц проходит. Хоть глохни! И фронт сам собой переименовался в Тихий. Не по океану, конечно. Вообще-то и хорошо, что тихий, в стратегическом плане, это мы понимали. Но ведь и нас должны понимать. В нашем, личном-то плане. Люди воюют там, гибнут... Может, что-нибудь есть уже в штабе? Ага, как не быть. Работа вовсю идет, простыня во весь стол, писаря над ней, пот с четырех лбов на ватман. Что это, братцы? Ну что, в самом деле, товарищи лейтенанты, будто не видно... Видно, за километр. Расписание занятий на следующий месяц. Всем, кроме нас, видно - влипли. Ух, пошли рапорта строчить! После отбоя только разговоров: "Ты - третий? Я завтра пятый подам. А что, черт возьми..." Вот тут-то бы в первый раз и заметить. И как раз к ночи. Коробочка-то не дура была. Назавтра - всем строиться на летном ноле, встречать начальство. Ну, наконец-то! Надраились, как на парад. Списки уже подготовлены, местные знатоки разъяснили, не хватало чтоб из-за какой-нибудь пуговицы несчастной... Начальство явилось без пуговиц вообще. В летном комбинезоне с неба свалилось на "уточке", подрулило, спрыгнув с крыла, разминаясь, направилось в центр "каре". Точь-в-точь как на ринг, по перчатке похлопывая перчаткой. Где же тут списки? Примолкли и знатоки. Решили, наверно, что на другом самолете везут. "Замкомандующего... Остряков! На "Дейчланде" снес башню главного калибра... Еще и один из котлов к чертям..." Ну вот, и тут. Будто и так не известно. Два Красного Знамени за Испанию... Еле ноги унес в Гибралтар этот суперлинкор фашистский... Так же и тут. С ходу, по-остряковски. "Будете воевать, твердо вам обещаю! Не менее твердо - за рапорта, за нытье. Вплоть до разжалования!" Ну и, конечно, - учиться. Вопросов не разрешил. Хоть разрешают обычно при таких встречах. Причину все те же опять знатоки разъяснили. Сам писал тоже. Еще раньше нас. И точно такое же получил обещание. И невзирая на генеральское звание, главную башню и на один из котлов. Так все, значит? Влип, и сиди, не чирикай? Кто-то, с отчаяния: "А что? На рядовом война держится... С воздухом распрощаться? А что толку болтаться в нем, в девяти тысячах километров от самого ближнего фронта..." "Несерьезно, ребята", - Попович, комэск. "Да? А как серьезно? У вас идея?" - "Идея, - не стал скромничать капитан. - Поделиться?" И поделился. Что генерал-то сказал? Учиться? И в недостатки ткнул носом. Ну вот и покажем ему: выучились, дальше некуда! Ребята подумали. А что? А главное - Попович. Не тот человек, чтоб на пушку брать. Ух, взялись! Комэск изучал все штабные сводки, тактические новинки, уловки врага, подробно разбирал "показательные" бои... Все вместе вырабатывали возможные контрприемы. Не отставать от фронтовиков, а расти быстрее их! Для этого у нас все условия. Можно воевать и в тысячах километров... Вот это пошла учеба! "Зигзагообразный" полет с повторением абриса береговой черты, душу вытряхивающий "волнообразный"... Рисковали, конечно. Попович больше всех. И не должностью только. Ныть стало некогда, после "настоящих" полетов дай бог ноги до койки дотащить... Месяц, другой... И вдруг - приказ. Восторжествовала идея! Наиболее подготовленные экипажи направить на усиление действующих флотов. Всю нашу эскадрилью! На заводе в Сибири получить новые модифицированные машины... Добились, довоевались в тылу, черт возьми! Ну вот и опять. А чем еще объяснить? В Москве эскадрилью безжалостно разделили. Шесть экипажей на Северный флот, три - на Черноморский. Будто одни мы на' все моря. А если так, почему же нас столько мариновали... С начальством не спорят. Пошел попробовал все же комэск. Вернулся - лег молча на койку. Мы трое уже лежали. Прощай, любимый командир, прощайте, друзья... Повезло ребятам! Будут сражаться в полку Бориса Сафонова, прославленного североморского аса, а мы... А что, собственно, мы? Главное-то сражаться? И чем, в конце концов, тьфу... Так, так. Вообще-то, ничем и не хуже, конечно, Черное море, чем Баренцево, например. Только мы тут при чем? Попович с ребятами получают нормально маршрут на Мурманск, а мы... ближе к Волге. Ну? Теперь-то хоть ясно? На Черноморский, вчера только сказано было. А порта такого на Черном море, уж как географию ни учили, а в пятом классе не вздумали бы искать. В запасном утешение: "Назначаетесь командирами звеньев в формируемый 35-й авиаполк". Ничего себе, за день скачочек по службе! Но... раз формируемый, значит, будет же воевать? Хоть где-нибудь, хоть когда? Почему где-нибудь? Полк предназначен для Северного флота. Для Северного? Значит, все же к сафоновцам, черт... Дальше уж и рассказывать невмоготу. Сформировались. Шесть экипажей посылают за самолетами. Ясно, что наши три - среди них. На заводе, на том же, в Сибири,- ждать, когда будут готовы самолеты. Ждем, терпим. Не вытерпел, иду к начальству: "Сколько же можно..." Ну и, конечно, не удержался. И тут уже выяснилось, что черт - мой личный. Персональный, ребята страдали из-за меня. Получаем машины, летим. Погода прекрасная - как же, июнь в начале, - маршрут известен, как же, не в первый раз... Ладно, ладно, все позади, в полку нас заждались, денек и - Мурманск... Последний бросок. К машинам привыкли, летим, песенки довоенные вспоминаем, штурман Володя Ерастов парень веселый. И вдруг... Тишина. "Что там, Володя, гитары, что ль, не хватает?" - "Сдается, горим, командир!" Так и есть. Из-под правого мотора выбивается язычок... Сели в Красноуфимске на куцем аэроклубовском поле, на одном моторе - спасибо Поповичу, пригодились его уроки. Остальная пятерка, понятно, ушла по маршруту. Дали телеграммы, через два дня получили запчасти, за день отремонтировались, летим... Вот и долгожданный аэродром. Но что это? Поле пустынно, на стоянках бесформенные темные пятна. Встречает бедолага-техник, оставленный, видимо, за тыловые грешки. "Где полк?" - "Улетел на Север. Ваши едва успели..." Немая сцена. Потом - а что? Заправимся и нагоним. Зато уже точно, на Север, к ребятам, к сафоновцам! Стратегические коммуникации, интенсивные перевозки, огромные вражеские транспорты... Черта с два! Вот именно, кажется, прикрепили еще и второго. За ужином незнакомый майор с Золотой Звездой: "Командир тридцать шестого полка Ефремов. Поступаете в мое распоряжение. Завтра летим в Майкоп". Перед сном обменялись со штурманом, как по делу. "Как думаешь, Володя, что он еще нам преподнесет?" - "Сам голову ломаю, командир. Одно утешение, он, говорят, повторяться не любит". - "Так уж и нечего ему повторять!" Борис выслушал мою повесть серьезно. - Ну с твоим еще можно ладить. Помурыжил вначале, но ведь потом-то отстал? - Тьфу-тьфу! А что, разве... Он не ответил. Пощурился, повторил: - Увидел, ты выдержал, и отвязался. Порядочный черт. С недругами на первый случай разобрались. Друзей не пришлось делить и вовсе. - Ваши ребята - что надо! Володя Агафонов, Слава Балашов, Ткачев... Попович Григорий Данилович и там новую тактику разработал. На весь флот прогремел! Кой-кого уже нет, чай, знаешь... Зубков из ваших? Отличный был парень! Обеспечил выход группе на вражеский аэродром... Иошкин, Сидоров еще раньше... О ребятах я знал. Хотелось узнать о нем. Гарбуз и Громов - фамилии эти мне были известны давно, и не только по письмам друзей. Но о себе он молчал. Все, что мне удалось узнать об этом замечательном летчике, я узнал не от него. Дружба наша еще не успела войти в привычные формы и поначалу, как это бывает, сильно походила на влюбленность. По крайней мере с моей стороны. А влюбленность робка. Да и не очень-то все мы тогда были склонны к воспоминаниям. И дело тут не в опаске прослыть хвастуном, просто рано еще было предаваться лирике. Неизвестно, что будет с тобою завтра... В Заполярье он попал с Балтики, уже бывалым воздушным бойцом. Воевал с первого дня, бомбил вражеские колонны на подступах к Ленинграду, аэродромы, скопления войск. Участвовал и в торпедных атаках, в бомбоударах по вражеским кораблям, в минировании фарватеров Финского залива. На третий день после прилета на Север балтийцы получили первое боевое задание: подавить дальнобойную батарею в районе Западная Лица. Командир прибывшего звена старший лейтенант Гарбуз был здесь известен по слухам, по послужному списку: участник советско-финляндской войны, заслужил на ней орден Красной Звезды. Гарбуз, Громов и Хорев быстро обнаружили батарею, метко ударили пятисотками. Больше она ни войскам, ни железной дороге не досаждала. Положение на мурманском направлении вскоре стабилизировалось, морская авиация стала использоваться по назначению. У северян опыт низких торпедных атак был невелик, первое время их преследовали неудачи. Звено балтийцев отличилось и тут. В один из последних дней июня сорок второго Гарбуз и Громов вылетели на сильный конвой. В районе Порсангер-фьорда в сопровождении эсминца и десятка сторожевиков шли три больших транспорта. Выбрали наибольший - пятнадцать тысяч тонн. Прорвались сквозь адский огонь, сблизились, отцепили торпеды. Фотокамеры зафиксировали два взрыва одновременно. Огромная стальная посудина раскололась и сразу пошла ко дну... Дальше - в отрывках. ...Середина декабря, раннее утро. Два торпедоносца ведут поиск далеко от родных берегов, в районе Берлевог-Нордкин. Снежные заряды, почти ураганный ветер. На протяжении часов приходится ходить на бреющем. Утомление достигает предела, однако ведущий - летчик Громов - упорно преодолевает галс за галсом. И вот на прояснившемся горизонте вырисовываются силуэты кораблей. Над ними хищной стаей барражируют Me-110 Сближение. Громадина транспорта увеличивается с каждой секундой. С каждой секундой густеют разрывы вокруг смельчаков. "Сброс!" - кричит штурман Сидоровский Громову. Стальная сигара отрывается и от машины ведомого. Торпедоносцы проносятся сквозь строй вражеских кораблей, бьют по их палубам из всех пулеметов. С палуб неистово лупят по ним. Взрыв! Торпеда Громова разрывается в чреве транспорта - шесть тысяч тонн... Но бой не кончился. На пару торпедоносцев остервенело набрасываются шесть "мессеров". В мотор машины Громова попадает снаряд, за капотом взвихривается зловещий шлейф дыма. Летчик направляет самолет к берегу, экипаж ведет бой. Ведомый самоотверженно прикрывает Громова. Его стрелок-радист пулеметной очередью поражает один из "мессеров", остальные отворачивают, уходят... Вскоре самому Громову приходится выручать товарища. Подбитым оказался самолет Володи Агафонова, одного из моих друзей-тихоокеанцев. Оставив в покое две другие машины, "мессеры" сосредоточили все атаки на нем, Громов с Ткачевым договорились без слов. Сбросили скорость, дали Агафонову пройти вперед. Самоотверженно приняли бой с истребителями... В короткий срок экипаж Бориса Громова стал известен всему Северному флоту. От его метких ударов шли ко дну вражеские транспорты и корабли, горели самолеты на аэродромах, смешивались с землей артиллерийские и минометные батареи. За мужество и мастерство Громов был награжден вторым орденом Красного Знамени. К тому времени он уже стал командиром звена. Громов всегда искал боя. Находил и поражал цель тогда, когда другой бы счел это невозможным. 14 января 1943 года разведка обнаружила большой конвой: четыре транспорта в охранении двух десятков боевых кораблей. Первая пара торпедоносцев, посланная на удар, вынуждена была вернуться - на пути ураганный ветер, сплошные снежные заряды. Как только стало стихать, командир полка послал опытнейшую тройку: ведущий - капитан Киселев, ведомые - капитаны Баштырков и Громов. Когда первые два торпедоносца ушли в воздух, налетел плотный снежный заряд. Громов задержался на старте. Хлопья еще неслись над кабиной, когда он взмыл вдогонку. И сразу машина утонула в облаках. Найти товарищей нечего было и думать. Громов самостоятельно лег на заданный курс. Минут сорок летел вслепую. Затем в облаках прорезались окна, под крылом свинцово блеснули воды Баренцева моря. Еще посветлело, и сразу на горизонте означились силуэты судов. Над ними висели темные шапки зенитных разрывов: товарищи уже завершили свою атаку. Громов выбрал один из двух транспортов что покрупнее. Враг открыл ураганный заградительный огонь. Снаряды рвались над самой кабиной. Посыпались осколки от остекления фонаря, отказала часть приборов... Но вот торпеда сброшена. Пенящийся след потянулся к транспорту. Взрыв... Груженое судно водоизмещением в десять тысяч тонн накренилось и стало погружаться в воду. Громов выждал, пока над ним не сомкнулись волны... На земле его ждала печальная весть: Андрей Баштырков с задания не вернулся. Киселев рассказал: машина его ведомого загорелась от попадания снаряда в тот момент, когда выходила на боевой курс. Летчик, не колеблясь, направил объятый пламенем самолет на цель, врезался в нее с боевым грузом. Транспорт водоизмещением около семи тысяч тонн был взорван и потонул, Сам Киселев в этой атаке потопил транспорт в шесть тысяч тонн. Все члены героического экипажа - летчик капитан Андрей Андреевич Баштырков, штурман сержант Владимир Николаевич Гаврилов, стрелок-радист старшина Михаил Васильевич Кузьмин и воздушный стрелок краснофлотец Николай Артемьевич Шунтов были посмертно награждены орденом Отечественной войны I степени. В феврале 1943 года капитану Баштыркову и сержанту Гаврилову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Летчики полка поклялись отомстить за погибших друзей. На следующий день группой торпедоносцев было потоплено четыре транспорта противника и сбит один Me-109. Все участники этих двух боевых вылетов были награждены орденами и медалями. Нарком ВМФ СССР адмирал Николай Герасимович Кузнецов прислал летчикам-северянам приветственную телеграмму: "Поздравляю командование и весь личный состав особо отличившихся экипажей Балашова, Трунова, Агафонова, Макаревича, Киселева, Громова с достигнутым боевым успехом. Уверен, что в дальнейшем добьетесь еще больших результатов в своей боевой работе". ...19 февраля экипажи капитана Громова и лейтенанта Агафонова вылетели на "свободную охоту". Метеорологические условия были сложными: низкая облачность, снежные заряды. Снег залеплял козырьки кабин, самолеты то и дело приходилось вести вслепую. Прошли вдоль вражеского берега, завернули в один из фиордов. Там их встретил такой снежный заряд, что решили разворачиваться на обратный курс. И вдруг штурман Сидоровский заметил два корабля. Пошли на сближение. Громов пробивался сквозь поредевший снежный заряд, за ним, метрах в ста, - Агафонов. Штурманы развернули прицелы, включили сбрасыватели. Все ясней проступали контуры судна с вынесенной к корме трубой - танкер водоизмещением примерно в три тысячи тонн. Судя по посадке, до отказа заполнен горючим. Громов скомандовал атаку, на палубе засуетились гитлеровцы, расчехляя орудия... Залп, взрывы... Горящий танкер пошел ко дну... ...16 марта радиостанция штаба военно-воздушных сил приняла донесение самолета-разведчика: у мыса Маккаур обнаружен конвой противника. Через несколько минут торпедоносцы были в воздухе. Экипажи командира 24-го авиаполка подполковника Ведмеденко, заместителя командира эскадрильи капитана Громова и командира звена старшего лейтенанта Шкарубы взяли курс к вражеским берегам., За ними шли шесть самолетов Пе-3 - они выполняли обязанности истребителей прикрытия. Более часа летели над беспокойным Баренцевым морем. Хмурое небо, снежные заряды... Однако опытный Николай Никитович Ведмеденко (бывший наш командир полка на "тихом" Дальневосточном фронте) уверенно вывел группу в район поиска и первым обнаружил цель. Два транспорта гитлеровцев крались вдоль берега, тщательно маскируясь фоном заснеженных скал. Со стороны моря их прикрывало восемь боевых кораблей... Ведмеденко подал сигнал "Атака" и устремился на сближение. Ведомые моментально заняли места в боевом строю "фронт". Сторожевики и береговая артиллерия немцев открыли ураганный огонь. Сплошная завеса из черных разрывов закрыла видимость торпедоносцам. Мужественные экипажи упорно пробивались к цели. Истребители сопровождения обрушили огонь на палубы кораблей. Свинцовый ливень хлестал по зениткам, разгоняя и расстреливая прислугу... Торпедоносцы выдерживали боевой курс. Поврежден мотор и отбита часть киля на самолете Громова. Прострочены пулеметным огнем крылья машины Ведмеденко. Выбито из-под моторной гондолы шасси у Шкарубы... Ведмеденко с Громовым шли на крупный головной транспорт. Штурман ведущего Ларин впился взглядом в прицел... Залп! Тут же сбросил торпеду и Сидоровский. Опытные летчики пронеслись у самого форштевня, на высоте борта транспорта, ошеломленные гитлеровцы не смогли их достать пулеметным огнем. Выполняя противозенитный маневр, оглянулись: два взрыва! Транспорт переломился, стал быстро оседать. Через несколько минут на его месте осталось лишь облако дыма и пара. Транспорту, атакованному Шкарубой, удалось уклониться. На торпедоносце были повреждены рули, и он не смог вовремя довернуть на уходящий из прицела борт. Израненные самолеты тянули к своему берегу. Грозное море клокотало внизу, лохмотья туч проносились над гребнями волн. При входе в Кольский залив окунулись в сплошную пелену снежного заряда. Потеряли из виду летящие впереди Пе-3. Чтобы не столкнуться друг с другом, разошлись по сторонам. Громов на мгновение увидел клочок родной земли, сориентировался. Почти вслепую пришел на свой аэродром, искусно произвел посадку под снегом и ветром. Следом приземлился Шкаруба, затем истребители... Ведмеденко чуть запоздал. Поле закрыл большой снежный заряд. Машина кружилась над ним более часа, не видя даже огней прожекторов. Выжидать дальше было бессмысленно. В таких случаях экипаж имеет право покинуть самолет на парашютах. Но на это Ведмеденко пойти не мог... Он взял курс на остров Кильдин. Привел избитый самолет к маленькой площадке, вовсе не предназначенной для посадки таких машин. В конце пробега самолет вкатился в глубокий снег и скапотировал. Кабину летчика плотно придавило к земле, Ведмеденко повис на привязных ремнях головой вниз. Тяжелую машину быстро поднять не удалось, Николай Никитович от кровоизлияния в мозг умер... ...29 марта Громов заступил на дежурство в паре с Константином Шкарубой. Воздушная разведка донесла, что конвой в составе двух транспортов и четырех кораблей охранения движется между Альстен-фьордом и Нордкапом... Летели на малой высоте: видимость плохая, а цель надо атаковать с ходу, иначе парой не пробиться. Сидоровский точно вывел на конвой - он находился в Бек-фьорде. Головной транспорт со стороны моря прикрывался тремя кораблями охранения, концевой - одним. Против головного оказался Шкаруба, летчик отважный, но не очень опытный; Борис понял, что эта атака может стать для него последней Моментально обошел его и сам устремился на более защищенную цель. Переориентировался и сообразительный Шкаруба. Самолет Громова изрешетили осколки, прошил насквозь по случайности не разорвавшийся снаряд. Однако оба транспорта были потоплены. Громов сумел довести израненную машину до своей базы... Как-то, "загорая" вместе с ним на дежурстве, я все же не вытерпел: - Борис, почему ты расстался с Севером? Он не ответил. Притворно зевнул, поглядел на часы. Потянулся к карману за портсигаром. Я, в свою очередь, сделал вид, что забыл про вопрос. Чуткий Борис оценил это. Выдохнул дым, проговорил так, будто тот разговор был не далее, чем вчера: - Что ты про черта рассказывал - семечки. Я сделал вид, что не понял. Он пояснил. - Одно дело он тебя водит, другое... Дернул - слыхал, говорится? - Тонкости, Боря, - небрежно заметил я. Это, видимо, и решило дело. - Ничего себе тонкости! - он отшвырнул окурок, забыв о противопожарных строгостях. Встал, затоптал его и, наконец, рассказал. 1 Мая их отпустили в поселок, в гарнизонный клуб. В разгар веселья примчался посыльный: по тревоге на аэродром! Приехали, узнали: воздушный разведчик обнаружил конвой у мыса Кибергнес. На удар ушла пара торпедоносцев с пятеркой Пе-3. Борис остался в резерве. На поле никого из начальства не было, на глаза попался самолет Р-5. И он вдруг решил взлететь на нем, разведать ребятам погоду над аэродромом. Оторвавшись от земли, задел за провода. Повреждение машины, вынужденная посадка... Выслушав лаконичную исповедь, я только руками развел - так непохоже это было на Громова. - Да, именно дернул... И что? - Ясно, что. На Рыбачий, в морскую пехоту. И вот, представляешь... И вдруг преобразился. Всю жесткость, суровость как смыло с лица. Глаза потеплели, помолодели, в них засветилась добрая синева. - Знаешь, каких там ребят узнал! Не жалел, что и влип, даже не очень скучал по небу. В газетах, по радио - это одно... О Рыбачьем в войну знали все. Этот насквозь продуваемый неистовыми ветрами голый скалистый полуостров где-то на Крайнем Севере то и дело упоминался в сводках Совинформбюро и постепенно стал символом стойкости наших бойцов, несокрушимости их морального духа. Хребет Муста-Тунтури, легендарный погранзнак А-36... Все три первые года войны не стихали там ожесточеннейшие бои, то и дело переходящие в рукопашные схватки. И за все это время отборным гитлеровским головорезам не удалось продвинуться ни на шаг! Девять месяцев в году длилась на Рыбачьем зима, неделями выли снежные бури, ветры достигали такой силы, что между стрелковыми ячейками и блиндажами приходилось протягивать канаты, вокруг в тундре не было ни деревца, оружие и руки отогревали, зажигая пропитанную тюленьим жиром ветошь. Месяцами не получали писем, а когда получали, то часто читали их чуть ли не наугад: мешок с почтой побывал в море вместе со сбитым само летом или захлестнутым волнами мотоботом... В морской пехоте Борис стал таким же своим, каким был и в морской авиации. Мерз ночами у пулемета, отбивал бешеные атаки остервеневших от неудач фашистских горноегерей, ходил в контратаки. В одной из рукопашных схваток был ранен и, наскоро подлечившись, вернулся обратно к своим "братишкам"... В октябре его вновь направили в авиацию. Но вернуть в полк сочли, видимо, нецелесообразным. В нашем 5-м гвардейском авиаполку Громов успел налетать немного. Но каждый, кто с ним летал, запомнил его почерк - твердый, раскованный, легкий. И - благородство, иначе не скажешь. Великодушие по отношению к менее опытным, а может, и менее храбрым воздушным бойцам. 18 ноября он и Николай Новиков наносили удар по вражескому транспорту. Самолет Громова атаковали два "мессершмитта". Спокойно маневрируя, Борис предоставлял своим стрелкам возможность отбивать атаку за атакой. Один из "мессеров" задержался на развороте и тут же получил от воздушного стрелка Петра Довбни смертельную пулеметную очередь. Второй в это время успел выпустить очередь по торпедоносцу. Задымил мотор, началась тряска. Машина- плохо слушалась рулей. Борис хладнокровно боролся за ее жизнь. Сберегая каждый метр ускользающей высоты, дотянул до побережья. Затем и до своего аэродрома... Тогда не погиб. Как и в десятках подобных переплетов на Севере. Как и в морской пехоте. А тут... Средь бела дня, на своем аэродроме, в учебном полете... А впрочем, какой учебный? Каждый полет на войне - боевой. И ввод в строй полка новых воздушных бойцов - такая же боевая задача, как и уничтожение вражеских кораблей. Может быть, еще и сложнее, недаром же ее поручают самым опытным, самым искусным пилотам. Погиб смертью храбрых... Вот и мой следующий вылет не в полном смысле был боевым. А стоил как бы не двух торпедных. По его нужности, необходимости на войне. "Круглый" был вылет на моем личном счету - стопятидесятый. Это, наверно, имел в виду замполит, предложив тогда "отложить" наше скромное торжество в столовой. Удивительная у Ивана Григорьевича память. Нет, удивительная душа! Конечно, неплохо бы украсить нашу видавшую виды пятерку" еще одним корабликом на фюзеляже. Поставив под ним и кругленькое число... Но это все не серьезно. Положение партизан в Крыму хуже некуда: зажаты карателями в горах, обороняться почти нечем, а есть и вовсе нечего... 13 декабря - самая середина "глухого" месяца. Погода такая, что удивительно, как вообще разрешают взлет. "Доверяют", подчеркивает Иван Григорьевич. Приходится доверять. - Вам там уже каждый кустик знаком! Хохочем. Гору-то хоть бы какую сквозь эту муть разглядеть. - Во всяком случае, помните, ребята, - голос замполита серьезен. - Вас ждут, о вас мечтают! Мечтают, понимаете? Сберегая последнюю сотню патронов, последний сухарь... В машине и под фюзеляжем - предельный груз. Прилуцкий советует взлететь попозже, пересечь побережье в темноте. Погода погодой, но догадаться нетрудно: не с неба же падают к партизанам боеприпасы и сухари. То есть, что именно с неба и падают, и несмотря ни на что. В самом деле, у берега "мессеры" могут перехватить. Решаем стартовать за полчаса до наступления темноты. Последние напутствия. - Только что передали: за вашим полетом будет следить командование флота! Но главное, помните, что сказал. О вас мечтают! И вот под крылом сплошная рябь. Кое-где возвышаются башенки - облачность кучевая. Но это ничего не сулит. Так, нужно же на чем-нибудь дать остановиться взгляду. - На что надеемся, штурман? - На господа бога. Там же голодные ждут... Берег пересекаем в районе Алушты. Как и рассчитано, в темноте. На всякий случай выполняю противозенитный маневр. Будто и в самом деле надеясь кого-то задобрить. По времени - район сброса. Прилуцкий молчит. И вдруг: - Разорванная, командир! Выбери окошечко, нырни метров на четыреста... И в самом деле. Везучка! Надо же, именно в этом районе... Выбираю, ныряю. Внизу темнота... - Вижу сигнал! Доверни вправо на десять... Несколько секунд, и мешки из бомболюков сброшены. Панов и Жуковец что-то замешкались. Делаю повторный заход. - Груз в воздухе, командир! Все парашюты раскрылись! - Видели точно? - Все! Разворачиваемся на юг. Спустя полтора часа машина мягко касается земли родного аэродрома. Умолкают моторы, гаснут прожектора. Тишина и покой ощутимо облегают кабины. - Много ли человеку на войне надо для счастья, - философствует явно довольный Прилуцкий, сбрасывая парашют и с удовольствием разминая богатырские плечи. Тут же с беспокойством оглядывается на полуторку. - Сдается, что-то было отложено, вроде как на сегодня... Не помните, командир? Мое внимание привлекает Жуковец. Вертится подозрительно возле. - Ну? - ловлю его за руку, предчувствуя неладное. В самом деле, уж слишком все гладко. - Не знаю, правильно ли я сделал... - мямлит явно нарочно, помогая стянуть с плеча лямку. - Ну? - сжимаю его напрягающийся в ответ бицепс. - Да вы не бойтесь! (Я же и должен бояться). Перед отлетом газеты дал замполит, в мешок партизанам... А я в них еще и записку... Ну вот. - Еще? А знаешь, что за это бывает? А если к фрицам мешок попадет? - Не попадет! А если бы... так и пусть думают, что это он сам... Последние слова проходят уже мимо сознания. Замполиту придется, конечно, доложить. Хорошо, если этим и обойдется. Обойдется, жди... - Говорю, не беспокойтесь! Между костров положил, точно видел... Видел. А что же тогда юлит? Да и поди докажи, что он видел... Масла в огонь подливает Прилуцкий. От злости: из кабины полуторки то и дело высовывается шофер. - Хорошенький агитпроп! - замечает как о решенном. - Знаешь, что фрицы в газетах раззвонят? Что Громова сбили! Того! Имя-то указал хоть? Впрочем, поди им доказывай, что не слон! Жуковец изумленно вскидывает ресницы. Такой оборот ему в голову не приходил. И вдруг взрывается: - Да что вы все - фрицы да фрицы! Нарочно же выждал! Второго захода, чтобы наверняка... За свои беспокойтесь, штурман! В том разве дело? Перед майором как-нибудь отчитаюсь... - Ну-ну, отчитайся, - мрачно кивает Прилуцкий. - Поехали, командир? Что-то не очень и хочется ехать. Громов? При чем тут... Ах тот, герой... Много ли человеку... А для несчастья много ли надо? Вмешивается молчавший до сих пор Коля Панов. По профессии с подобными делами он знаком лучше всех. - Что написал-то? - склоняется к другу. - Хоть бы мне показал. - Да ты-то при чем! - сбрасывает с плеча его руку рассвирепевший Сашка. - Командира касается! И меня! Не учел, что полет у него... круглый. Из башки вылетело, понимаешь? Чувствую, как отлегает от сердца. В уши возвращается привычный моторный гул. - Толком выкладывай, что там? - А не обидитесь? Сам замполит же и подсказал - мечтают... Подарок, думал, от него... от вас то есть ему... Будто не вижу, переживаете... - Что написал-то? - "Груз сбросил летчик Громов". Минута проходит в молчании. Из кабины полуторки высовывается удивленный шофер. Ничего не поняв, разряжает тишину жеребячьим ржанием. Прнлуцкий грозит ему кулаком. Потом все бросаемся обнимать Сашку. - Молодчина! - Пусть так и думают, Громов... - Как это мы-то... Ну вот. Вот и опять оно с нами, при нас - наше скромное фронтовое счастье. - Сто грамм сверх положенного тебе, Сашок! За идею! А что. в самом деле идея. Пусть так и запишут мне в летную книжку: "Стопятидесятый боевой вылет, памяти Бориса Громова". А еще лучше и вообще его пропустить. Пусть и будет буквально подарок... Да, вот что нам надо для счастья еще. Верная память живых о погибших. ЛЕТУЧИЕ МИНЕРЫ В течение двух с половиной месяцев наш экипаж находился в командировке: получали новые машины для пополнения самолетного парка полка. Тем временем капитально ремонтировалась и наша многострадальная "пятерка". На Кавказское побережье вернулись 7 апреля 1944 года, к началу решающего сражения за Крым. Тут только узнали, что еще два месяца назад полк перебазировался под Мелитополь, в Сокологорное. Почти все это время он занимался тем, что перевозил имущество и личный состав других частей дивизии, также передислоцировавшихся в Северную Таврию - ближе к местам предстоящих боев. Это утешило: в тылу мы чувствовали себя неважно, думая, что ребята воюют без нас. Были и другие новости. И среди них та, с которой свыкнуться казалось невозможным: погиб наш любимый комдив Николай Александрович Токарев... Все, что мне довелось знать о жизни этого человека и что узнал теперь о его смерти, я постараюсь рассказать позже. Пока же предстояло как можно скорее занять свое место в боевом строю. Облетать отремонтированную машину, освоиться на новом аэродроме, привыкнуть к новым командирам. На должность комдива был назначен бывший наш комполка полковник Виктор Павлович Канарев, полком стал командовать майор Буркин, бывший инспектор ВВС флота. А нашей первой эскадрильей, взамен погибшего еще летом капитана Осипова, - капитан Чупров, прибывший из академии... Произошло изменение и в моем экипаже: Панов уехал на учебу, на его место дали старшего сержанта Ивана Должикова. 8 апреля в полку состоялся митинг: 4-й Украинский фронт перешел в наступление на крымскую группировку врага со стороны Перекопа. Для нас задача оставалась, по сути, прежней: блокировать полуостров с моря. Однако ответственность за ее выполнение возросла неизмеримо. Что Крым будет освобожден - это сомнений не вызывало. Но когда и какой ценой - во многом зависело от действий флота и его авиации. Доставить подкрепления своим войскам противник мог только морем. И только морем мог что-то спасти, когда неизбежность его поражения станет очевидной. "Не выпустить из Крыма ни одного гитлеровца!" - этот девиз прозвучал в частях военно-воздушных сил Черноморского флота сразу же после получения известия о переходе наших войск в наступление. С первых же дней сражения движение вражеских кораблей и судов на черноморских коммуникациях резко активизировалось. Полку предстояло вновь вспомнить второе свое назначение, стоявшее в его наименовании даже первым: минно-торпедный. Не прекращая активных действий по уничтожению плавсредств противника, производить систематическое минирование подходов к севастопольским бухтам, к портам Констанца и Сулина, а также Сулинского гирла и самой реки Дунай - с целью закупорки этой жизненно важной для вражеских войск артерии. В ночь на 11 апреля восемь экипажей получили задание сбросить мины на входах в бухты Севастополя. Девятый - нанести бомбоудар по причалам Южной бухты и железнодорожному вокзалу, чтобы отвлечь внимание противника от самолетов-миноносцев. В полночь приехали на аэродром. До постановки задачи чуть более часа - время проверки готовности техники. Направляемся к своей "пятерке". Тишина. Ясная безветренная ночь. Над четким абрисом крыльев машины - яркие россыпи звезд. Луч фонаря скользит по обшивке, капотам, винтам, шасси. На крыле механик Петров, в руках у него заправочный пистолет, просунутый в горловину бака. Моторист Ястербилов и оружейник Сергиенко помогают минерам подвешивать мины. Электрик Клейман проверяет спецоборудование. Техник Миша Беляков, склонившись, наблюдает за его работой. Я наблюдаю за Мишей. Сколько раз вот в такие предстартовые часы приходилось мне заново поражаться необычайной способности этого человека уходить целиком в дело. С головой, говорится? Как же без головы. Тут, однако, не то. Не то слово. Нет его, техника Миши, сейчас, рядом с Клейманом, нет вообще в этом мире. Ведь он во внутреннем мире, не видимом нам, своем. И этот мир - самолет. Та же наша родная, непробиваемая "пятерка!" Вся она в нем - сотни, тысячи механизмов, узлов и креплений, приборов и тяг... Все их надо в определенном порядке перебрать в памяти - обязательно все, непременно в порядке, случалось же в авиации, что за мельчайшими заботами забывали, к примеру, заправить баки, - перебрать и представить себе в настоящем, сегодняшнем виде, после замен, перетяжек, починок, представить в работе, на разных режимах, под всеми нагрузками и перегрузками, во всех положениях, обычных и необычных, но тем более вероятных в условиях боя... Огромнейший труд! Воображения, памяти, мысли... Ну и, конечно, души. Без работы души упущение неизбежно. Еще час, полчаса, и самолет уйдет в небо. Уйдет без него и останется в нем. И все будет испытываться, уже бесцельно, на разных режимах и перегрузках, при повреждениях от огня. И только когда он вернется - этот вот, настоящий, - закончит руление, заглушит моторы, и когда я, командир, встретив Мишин измученный взгляд, шагну к нему первый и, крепко хлопнув его по плечу, произнесу обычное "Спасибо, Миша!" - только в этот вот миг... Самый счастливый миг в его жизни! Миг встречи, слияния двух самолетов. Огромная тяжесть спадает с души! Вот чем объясняется эта его замечательная улыбка в ответ на скупую привычную похвалу. И он возвращается сам к себе. Становится вновь деловитым, заботливым и спокойным, лезет наверх, осматривает обшивку, считает пробоины, щупает тяги, опробывает рули, дает указания "ассистентам"... А дальше - работа. С фонариком, ночью, под хлещущим ветром, под снегом, под льющимся без перерыва дождем. Видная всем и ценимая всеми, трудная, сложная, кропотливая, то и дело срывающаяся из-за нехватки чего-то, из-за оплошности чьей-то, но только не от того, что кто-то свалился, присел, задремал. Просто работа, руками и головой, до следующего старта, до нового перевоплощения человека в невидимый самолет... - Машина готова, командир! Проверяем, расписываемся в приеме. Я и штурман Прилуцкий - положено проверять. Оставив на стоянке Должикова и Жуковца, отправляемся на командный пункт. В просторной землянке уже собрались летчики и штурманы. Командир полка Михаил Иванович Буркин кратко останавливается на обстановке. В итоге двухдневных напряженных боев прорвана первая, главная полоса обороны противника. Наступление развивается успешно, наши войска в ожесточенных боях заняли сильный узел обороны врага - Армянск. Гитлеровцы, неся большие потери в людях и технике, отходят на вторую полосу - Ишуньские позиции. - Задача остается прежней. Последовательность взлета, ось маршрута, места постановки мин каждому экипажу укажет начальник штаба. С противовоздушной обороной в районе постановки ознакомит начальник разведки... У стены на большом фанерном щите - крупномасштабная карта Севастополя. На ней с примерной аккуратностью нанесены аэродром ночных истребителей противника, позиции зенитной артиллерии, прожекторные установки - сплошное ажурное полукольцо из маленьких синих зловещих значочков. - Надеюсь, все ясно? - ставит "катюшу" обратно на стол начальник разведки майор Конзелько. - Куда ясней! - шумно вздыхает штурман Галухин. - Как бы на месте еще и больше не прояснилось... - Если растревожите, окажетесь как под рентгеном, - уверенно подтверждает Конзелько. - Что вы хотите - Севастополь! - Да, Севастополь... Думали ли когда... - Ну, это уже лирика, - деловито прерывает начштаба майор Немировский. - Товарищ Дуплий, приступайте к инструктажу штурманов... Ровно в полночь поднимает в воздух свой до предела нагруженный бомбардировщик заместитель командира полка майор Корнилов. Затем на старт поочередно выкатываются самолеты-миноносцы. Взлетают Александр Дарьин, Федор Федоров, Александр Пресич, Валерий Федоров, за ним я, за мной - Александр Ковтун, Иван Киценко, Семен Самущенко. Ночной полет, каждый экипаж действует самостоятельно. Подходя к Севастополю со стороны моря, еще издали видим: голубые ножи прожекторов бешено мечутся по небу, скрещиваясь, будто затачиваясь друг о друга, меж ними, как искры, сверкают разрывы снарядов. Это работает Корнилов со своим штурманом Сергеем Прокофьевичем Дуплием. Да, нелегко им! Одна надежда - маневр. Мастерство Александра Васильевича известно. Непроизвольно передергиваю плечами, вспоминая собственные отвлекающие полеты - над Феодосией, Керчью, Таманью... Два огненных меча скрестились, остановились, поползли, как бы борясь и одолевая один другого. К ним перекинулся через все небо еще один и еще, рамочка-пирамидка в месте их встречи срезалась в треугольник, тот, как бумажный, стал остригаться со всех трех сторон... Вот он, рентген, поймали, гады! С земли забили оранжевые фонтаны, разбрызнулись сотнями фосфорических искр... И тут же все погасло. Затмилось огромным огненным полыханьем, раз за разом, внизу... - В цистерны влупил! - захлебнулся восторгом Жуковец. - Сам, фриц, почитай газетку! - При бесплатном освещении, - дополнил Должиков. На боевом курсе схватили. Сейчас вырвется, если... - Сколько до сброса? - спрашиваю-Прилуцкого. - Подходим, командир. Даю вертикальную скорость... Снова тишина. Подбираю режим моторов. К бухте планируем почти бесшумно. Николай прилип к переднему блистеру - высматривает ориентир для отсчета времени. Миноносцы, ушедшие раньше нас, противником, видимо, не были обнаружены. Отлично работают Корнилов с Дуплием, дай бог вырваться им из этого ада... По воде бухты стелятся голубые расплющенные овалы: прожекторы с мыса Херсонес обшаривают морскую гладь у берега. - Дрожат фрицы! - комментирует Жуковец. - Боятся, нет ли десанта. Корнилов опять в лучах. Разрывы зениток бешено пляшут вокруг блескучего крестика. И вновь позади него, где-то в Южной бухте, вспухают клубящиеся разрывы. Последние сбросил, теперь-то вывернется, вздыхает Прилуцкий. - До цели пять минут, командир! Подходим к берегу. Сам берег почти не виден, мы его больше определяем по вспышкам зениток и частоколу гигантских свечей. Снижайся еще, командир. Так... Разворот... Доворот... Под нами Камышовая. - На боевом! Через минуту машина "вспухает". Еще через полминуты - опять. - Мины сбросил! Разворачиваюсь вправо. Облегченный самолет охотно набирает высоту, попутный ветер увеличивает скорость.