од его, могли оказаться и в городе. Интересно, в каком положении очутится тогда эта отступающая колонна? Впрочем, что колонна? Фронта, в строгом понимании этого слова, не существует. Наши войска смяли, обратили его в бегство. Проходит еще несколько минут. Сверяю карту с местностью. Да, сомнений нет... - Под нами Германия! - кричу по радио. - Ура! Ура! Ура!.. - раздается в ответ с самолетов. Сколько мечталось об этом моменте за долгие годы войны! И в 1941 году, когда отступали. И под Сталинградом, откуда началось наше победоносное продвижение на запад. И на Днепре... Казалось, что день и час, когда мы перемахнем границу государства, поднявшего на нас меч, будут какими-то необыкновенными. А все оказалось обыкновенно и просто до обидного: зимнее небо, земля в снегу, дымы над городом с островерхими крышами домов, поток машин на дорогах... И все-таки минуты перелета необыкновенны. Дошли! Пусть ликует и будет ликовать душа. Не случайно не умолкает в наушниках громогласное "ура" с самолетов моей восьмерки. ...Это произошло 20 января 1945 года. Кстати, самолетов противника в этот день мы почти не встретили. МЫ В ГЕРМАНИИ К вечеру перелетаем на аэродром Альт-Розенберг. Недалеко от аэродрома дворец Розенберга, в нем и разместились летчики. Жителей нет. Бросив все, они убежали. Очевидно, думали, что советские войска в отношении мирного населения Германии проявят такую же жестокость, какую проявили фашисты по отношению к нашим людям. Мы разгуливаем по дворцу. В громадной библиотеке все на своих местах. Множество застекленных книжных шкафов, скульптуры, статуэтки. На стенах портреты Гитлера, Геббельса, Геринга и других фашистских бандитов. Мы простреливаем их, сбрасываем на пол, топчем ногами, норовя попасть каблуком в нос или в глаза... Утром завтракаем в дворцовой столовой. На столе хрусталь, серебро. Роскошь нисколько не трогает, к ней относятся с подчеркнутым пренебрежением. Некоторые демонстративно пьют чай из походных алюминиевых кружек. После завтрака идем на аэродром. Погода неважная: снег, кучевая облачность. Летать трудно, но лететь надо. Эскадрильей прикрываем район Опельн-Олау. Наши войска здесь форсировали Одер. Половина Опельна в наших руках. Пехота переправляется на западный берег. Самолетов противника в воздухе нет. Чтобы не везти боеприпасы обратно, веду всю восьмерку на скопление фашистских войск. Делаем два захода. На снегу мечутся фигурки вражеских солдат. На своей земле они делают это так же, как и на нашей. Смерть везде страшна. Вскоре появляется очередная барражирующая группа истребителей, и мы возвращаемся на аэродром. Через час - новое задание: прикрыть наземные войска на плацдарме за Одером, между городами Бриг и Олау. Веду восьмерку в указанный район. Ходим под облаками. Видимость плохая, хотя в облаках кое-где появились разрывы, в которые проглядывает солнце. Лучи его достигают земли, и снег под ними блестит удивительной белизной. Внимательно наблюдаю за воздухом. Все спокойно. И вдруг откуда-то сверху вынырнул вражеский самолет, за ним второй, третий - целая вереница "фокке-вульфов". Фашисты решили расстрелять нашу артиллерийскую батарею на опушке лесочка. Противник нас не видит. Развернув боевой порядок во фронт, атакую "фокке-вульфов" с фланга в тот момент, когда они вышли на цель. Длинная очередь - и ведущий истребитель врага падает на землю. Дружный удар нашей группы смял боевой порядок противника. Потеряв четыре самолета, гитлеровцы начали поспешно удирать. С малой высоты видно, как солдаты-артиллеристы в знак благодарности подбрасывают шапки, машут руками. К вечеру погода испортилась - пошел снег. Он шел всю ночь, утро. Снегопад сменился оттепелью, туманами. И так в течение нескольких дней. Наши полевые аэродромы приходили в полную непригодность, с них невозможно было подняться. Но постепенно погода стала проясняться. Противник, базируясь на аэродромах с бетонированными дорожками, активизировал свои действия, мешал продвижению наших танковых соединений. Надо было летать и в этих условиях. Полк получил задачу прикрывать танки в районе Пархвитца. На взлетной полосе стоят лужи, При разбеге самолет бросает из стороны в сторону. Фонтаны воды и грязи, поднятые воздушным винтом, залепляют стекла кабины, тоннели масляных и водяных радиаторов, затрудняя охлаждение мотора. Однако взлетели все. К Пархвитцу подошли вовремя: в воздухе много вражеских самолетов. Бой был не столько упорным, сколько продолжительным. Когда отбили последнюю группу бомбардировщиков, я заметил, что мотор трясет, он работает на предельно допустимом температурном режиме. Вероятно, симптомы этого были и раньше, но именно симптомы, которые в горячке схватки остались незамеченными. На обратном пути садимся в паре с ведомым на близлежащий аэродром. Здесь такая же грязь, как и на нашем. Надо исследовать причину тряски. Оказывается, начали разрушаться подшипники. По всем техническим правилам требовалось менять мотор. С большими предосторожностями я дотянул до своего аэродрома. Лететь надо было всего несколько десятков километров, но для неисправной машины и это расстояние большое - каждую секунду ждешь отказа двигателя. Однако все обошлось благополучно. К утру мотор сменили, но тут новая беда - резко ухудшилась погода. На целую ночь зарядил дождь. Аэродромная площадка - а это было просто клеверное поле превратилась буквально в месиво, ноги тонули в грязи. Самолеты стали вязнуть даже на стоянке, пришлось поднимать их на стеллажи. С большой высоты истребители походили на стрекоз, наколотых на бумагу. Появись здесь сейчас вражеские бомбардировщики, сколько бы бед они натворили. Но погода сковала не только нас, но и немцев. - Гнилая же, братцы, зима в Германии,- говорит Шапшал. - Вместо мороза дождь... - Не гнилая, а фашистская, - возражает Петров. - Один черт, что гнилая, что фашистская... Теперь нам как в сказке - сидеть у моря и ждать погоды, то есть заморозка. А ведь совсем недалеко первоклассный бетонированный аэродром Бриг, дело только за тем, чтобы взлететь. В ожидании мороза мы укатываем поле тракторными катками, чтобы создать гладкую поверхность. Занятие это не из приятных, особенно когда не уверен, пойдет оно впрок или нет. Так продолжается три дня. Наконец, ударил заморозок. Летный и технический состав поднят по тревоге. Пробуем рулить. Самолет бежит хорошо, колеса не проваливаются. К рассвету все машины полка были готовы к перелету. Первой поднимается группа Рыбакова, за ней Медведева, я веду замыкающую группу. Отойдя от аэродрома километров двадцать пять, слышу в наушниках: - Впереди снегопад, видимость пятьсот метров, что делать? - Это спрашивал Рыбаков. Что же делать, как не продолжать полет и пробиваться на бригский аэродром? И я отдал такое приказание. В плотном строю группы пробились сквозь полосу снегопада и благополучно приземлились на отличной взлетно-посадочной полосе. Здесь все говорило о недавних боях и о поспешном отступлении фашистов. Лежали трупы убитых гитлеровцев. На стоянках находились совершенно исправные самолеты. Они не могли подняться из-за отсутствия горючего. В авиамастерских стояли отремонтированные истребители, а в самом большом ангаре висел на талях самолет "Дорнье", покрашенный черной краской, что говорило о его принадлежности к отряду ночных разведчиков. А вот и немецкий авиационный штаб. Огромные фотолаборатории для обработки аэрофотосъемки, штурманские классы, оборудованные тренажерами... Все строилось добротно, со знанием дела. И все брошено. Даже железные кресты - высшие награды за отличие в немецкой армии. Кресты в квадратных картонных коробках, штук по сто, а может, и по двести в каждой. По-видимому, здесь у фашистов была одна из главных авиационных баз. Недалеко от аэродрома - бараки военнопленных, обнесенные забором из колючей проволоки, под током высокого напряжения. Военнопленные-то и строили все эти сооружения. На ночлег разместились в деревне Мольвиц. И здесь много убитых солдат и офицеров противника. Наше внимание привлек памятник, на пьедестале которого фамилии жителей деревни, погибших в первую мировую войну. Такие стандартные памятники встречались потом и в других деревнях. - Видали списочек? - показывает Кузьмин кивком головы на памятник. - И это только из одной деревни. А сколько же по всей Германии погибло? - Помолчав, он добавляет: - И чего только им надо было? - Чего надо? - вступает в разговор Сопин. Землю нашу им надо, хлеб надо, сало надо. Коварный народ эти немцы. Не могут без войны. - Ну, про народ ты зря. Войну начали фашисты, возражает Кузьмин. - А фашисты, по-твоему. в безвоздушном пространстве живут? По-твоему, немецкий народ не несет ответственности за фашизм? Почему же он позволил Гитлеру творить все злодейства? - не сдается Сопин. - Народ и фашизм - все это, брат, гораздо сложнее, чем ты представляешь, - говорит примиряюще Кузьмин. Спор между ними прекращается. А я продолжаю внутренне спорить о фашизме и о немецком народе. Конечно, немецкий народ позволил Гитлеру обмануть себя, и в этом его трагедия. Как это произошло? Наверное, не так просто, Кузьмин прав. Словно в подтверждение этого почти в каждом доме мы находим книги с роскошными иллюстрациями, показывающими различные эпизоды из жизни Гитлера, его "близость" к народу. Вот он среди немецких бюргеров. Все до предела наигранно, неправдоподобно, но этому, наверное, верили. Вот Гитлер среди детей... Да, народ оказался обманутым. И теперь он вынужден расплачиваться за авантюризм фюрера. ГДЕ ПРОХОДИЛ КУТУЗОВ Прикрываем боевые действия наземных войск в районе Наумберг - Бунцлау. До этого города дошел в свое время М. И. Кутузов. Здесь он умер. Близ шоссейной дороги - небольшой холмик, под ним похоронено сердце великого русского полководца. Наши танковые и механизированные соединения прошли здесь два дня назад и продвигаются дальше на запад. В память великого соотечественника ими оставлена следующая стихотворная надпись: Среди чужих равнин, ведя на подвиг правый Суровый строй полков своих, Ты памятник бессмертной русской славы На сердце собственном воздвиг. Но не умолкло сердце полководца И в грозный час оно зовет на бой, Оно живет и мужественно бьется В сынах Отечества, спасенного тобой. И ныне, проходя по боевому следу Твоих знамен, пронесшихся в дыму, Знамена собственной победы Мы клоним к сердцу твоему. На прикрытие передовых частей приходится летать за сто пятьдесят километров. Ближе бетонированного аэродрома нет. Большой маршрут до цели и обратно съедает много полезного времени. По пути встречаются отдельные пары "мессершмиттов" и "фокке-вульфов". Встречи заканчиваются короткими стычками, ни одна из сторон не заинтересована завязывать длительный воздушный бой. - Наверное, и воина кончится, а наши тыловики еще не научатся быстро аэродромы строить, - возмущается Егоров. - При чем тут тыловики! Пожалуй, претензии твои больше следует предъявлять Гитлеру, почему он в свое время не возвел на этом направлении хотя бы парочку хороших аэродромов... - До захвата нового аэродрома, - сказал я, - будем обходиться подвесными баками. Только не спешите сбрасывать их при первом появлении противника. Особенно в сегодняшнем полете. А летим мы сегодня к Лаубани. По пути встречаются две - три пары "мессершмиттов", но, видя наше превосходство, в драку не вступают. Мы тоже не ввязываемся в погоню: главная цель - прикрыть танки. Вот и Лаубань. По радио связываюсь с авиационным представителем при танковом соединении. Сегодня эту роль выполняет Рыбкин - инспектор техники пилотирования. - Видишь меня? - спрашивает Рыбкин, одновременно давая две опознавательные ракеты. - Вижу. - Выручай, брат, немцы отрезали. Но как выручить на истребителе? Чем помочь? Наверное, Рыбкин смотрит на самолеты с завистью. - Передай по радио "хозяину" - пусть пришлют штурмовиков. Хотя бы эскадрилью. Я их здесь наведу, иначе нам придется туго. Связываюсь со своим командным пунктом и передаю просьбу танкистов. В ответ слышу: - Скоро вышлем. Пусть держатся. В это время с запада приближается большая группа вражеских самолетов. Это "фокке-вульфы", нагруженные бомбами, идут уничтожать наши танки. Занимаю выгодное положение для атаки и одновременно сообщаю Рыбкину воздушную обстановку. Медлить нельзя. - За мной, в атаку! Гитлеровцы сбросили бомбы в беспорядке, но поле боя не покинули. Чувствуя свое численное превосходство - их было около сорока, а нас восемь, - они, что называется, полезли на рожон, не очень заботясь о том, как у них получается. А получалось неважно. Гитлеровцы дрались каждый за себя, и это привело их к неорганизованности, к потери управления. Мы, наоборот, действуем слаженно, оказываем друг другу помощь. Атаки наши дерзки, стремительны. Находясь в меньшинстве, мы захватили и удерживаем инициативу. В первых же атаках нам удалось сбить три вражеских самолета, Но это мало подействовало на фашистов. На больших скоростях они проносятся мимо наших истребителей, стараясь их прицельно атаковать. Немцы ушли лишь после того, как потеряли еще два самолета. В таком меньшинстве сбить пять вражеских стервятников, не потеряв ни одной своей машины, - это большая победа. Со станции наведения передают: "Танкисты благодарят летчиков". Настроение, приподнятое боем, усиливается благодарностью наземных войск. Чувство победы! Нет, пожалуй, ему равного! Дождавшись смены очередной группы истребителей, берем курс на свой аэродром. По пути встречаем две эскадрильи штурмовиков - они идут на помощь танкистам. Несколько дней боевых действий войск фронта и передний край продвинулся еще западнее - до берегов реки Нейсе. ПЕРЕД РЕШАЮЩИМ УДАРОМ На берегу Нейсе войска остановились. Мы, конечно, не знали всех замыслов командования; не знали, что остановка эта перед последней, завершающей операцией, но, судя по тому, что происходило на фронте, догадывались, что предстоит новое большое наступление. Дожди и оттепели вконец расквасили все полевые аэродромы. На нашем комфортабельном бригском аэродроме собралось до шестнадцати авиационных полков. Тут стояли бомбардировщики, штурмовики, истребители. С целью их рассредоточения часть была переброшена в другие места. Исправные самолеты нашего полка улетели в Польшу, на аэродром Рудники, а подлежащие ремонту остались в Бриге. Технический состав работал не покладая рук, и все же ремонт затянулся дольше, чем полагалось. Но когда он был закончен, мы поднялись в воздух и через некоторое время приземлились в Рудниках. На рудниковском аэродроме я встретил Колю Орловского. Он подлечился в госпитале, но перед выпиской врачи "закомиссовали" его, признав негодным к летной работе. Это было большим ударом для человека, в жизни которого самолет и небо занимали так много места. Орловский переживал решение врачебной комиссии особенно остро еще и потому, что накопившаяся в нем за время плена ненависть к фашистам требовала выхода, а выход ей могли дать лишь крылья истребителя и его мощное оружие. Орловский почти с первой нашей встречи стал уговаривать меня дать ему самолет. - Не верь ты врачам, - убеждал он меня. Неужели я себя знаю хуже, чем они? Сам посуди - ну зачем бы я стал проситься на истребитель, если бы чувствовал, что не могу летать? Ну зачем? Доводы эти не были лишены логики. Особенно убедительны они становились оттого, что произносились голосом почти умоляющим, и я уже готов был сдаться на уговоры старого друга. Смущало, что Орловский полтора года не летал. По всем правилам, его нельзя было выпустить самостоятельно, без провозных полетов и без тренировки. Но, на нашу беду, в полку не оказалось двухместного самолета. Орловский ходил за мной по пятам, и я уступил. В один из погожих дней мы пошли на стоянку. Коля сел в кабину, запустил двигатель, сделал две рулежки и взлетел. Он прошел круг, второй и только хотел заходить на посадку, как на полосу приземлился транспортный самолет,Ли-2. Развернувшись после пробежки, он начал медленно рулить. Места для истребителя не оставалось, и Орловский был вынужден уйти на третий круг. И бывает же так! Откуда ни возьмись, налетел ветер, а потом повалил густой снег. Даже в пятидесяти метрах не стало ничего видно. Лишь по гулу мотора можно было определить, где самолет. Кажется, легче находиться на месте летчика, чем вот так стоять на земле, ожидая исхода. Ведь совсем недалеко высокие кирпичные трубы заводского комбината, а летчик, естественно, жмется к земле. Самым правильным решением был бы уход на другой аэродром. Догадается ли Орловский? Можно бы было ему это подсказать по радио, но как нарочно на самолетной радиостанции отказал приемник. Такие минуты тянутся нескончаемо долго. Самолет гудел в вышине, потом стал снижаться. На посадочной полосе из снежной пелены вынырнул истребитель. Ну, слава богу! Молодец Орловский - не летать полтора года и так удачно произвести вылет. Сияя от радости, Коля спрашивает: - Как, сдал экзамен? - Отлично сдал. - Значит, буду бить фашистов! На аэродроме мы простояли десять дней. Все это время Орловский усиленно тренировался и вошел в строй полноценным боевым летчиком. Вскоре началась частная операция по ликвидации группировки противника западнее города Опельн, и наше соединение снова сосредоточилось на аэродроме Бриг. Против нас действует отряд 52-й немецкой эскадры. Это одно из лучших соединений противника, укомплектованное отборными летчиками. На коках винтов их самолетов - белая спираль, отличительный знак отряда. Советские наземные части с упорными боями продвигаются вперед. Каждый наш вылет сопровождается воздушными схватками с "мессершмиттами" и "фокке-вульфами". ...Веду группу в составе восьми самолетов. Боевой порядок эшелонирован по высоте: внизу ударная четверка, вверху - прикрывающая. На подходе к городу Нейсе встречаемся с восьмеркой "мессершмиттов". Фашисты пошли в лобовую. Верхняя четверка противника атакует нашу ударную группу. Но только она вошла в атаку, как группа Кузьмина ударила ей в хвост. Один "мессершмитт" был подожжен и начал падать. Почти одновременно моя четверка сбила еще один "мессер". Боевой порядок фашистов был нарушен, и они скрылись. На земле, северо-западнее Нейсе, идет танковый бой. В нем участвует около двух десятков танков с той и с другой стороны. Три из них объяты пламенем. Со станции наведения предупреждают о приближении большой группы "фокке-вульфов". Подготавливаемся к бою. Занимаем исходное положение всей восьмеркой. Противник заметил нас и, развернувшись, стал на встречный курс. Самолеты сошлись в лобовой атаке, а потом перешли на вертикаль. Облюбовав себе "фокке-вульфа", захожу ему в хвост и беру нужное упреждение. И вдруг вместо вражеского самолета черный клубок обломков, дыма... В чем дело? Я еще и огня не открывал, а он уже взорвался. Ответ на загадку состоял, очевидно, в том, что самолет встретился в воздухе с артиллерийским снарядом, возможно, крупного калибра. Теоретически такие "встречи" вполне вероятны, и это была одна из них. Другого ответа на эту загадку дать нельзя. Конечно, установить принадлежность снаряда - наш он или немецкий - было невозможно. Да и ни к чему. Пусть будет даже немецкий... Потеряв еще два самолета, фашисты начали отдельными парами выходить из боя. Мы возвращаемся на свой аэродром. По пути встречаются новые группы наших самолетов. В сопровождении истребителей идут три девятки пикировщиков. В стороне, на почтительном расстоянии, крадутся четыре "мессершмитта". Их внимание поглощено пикировщиками. Не ударить ли по врагу? Быстро строю план и сообщаю его Кузьмину. Он набирает еще большую высоту и заходит со стороны солнца, а моя группа приближается к пикировщикам. Немцы отходят подальше, но продолжают параллельное движение. В это время на них и наваливается четверка Кузьмина. Два "мессершмитта", прошитые длинными очередями, падают на землю, остальные стремительно удирают на свою территорию. После трехдневных боев наши войска сомкнули кольцо вокруг вражеской группировки западнее города Опельн. Очутившиеся в котле немцы отказались даться и мы получили приказ штурмовать их. Делаем по нескольку вылетов, бьем по дорогам из пулеметов пушек. Система зенитного огня у противника серьезно нарушена, она почти бездействует. Лишь фашистские истребители время от времени пытаются атаковывать нас, но победителями из атак выходим неизменно мы. Через несколько дней от группировки остаются "рожки да ножки". Уцелевших солдат и офицеров советские автоматчики проконвоировали мимо нашего аэродрома. Вскоре пал Швейдниц - город с замком феодала на горе. Замок насчитывал более семисот лет. Сложенное из толстых серых каменных брусьев, здание его сохранило картины древних сражений, написанные прямо на стенах. Мы обходили комнату за комнатой, зал за залом, соединенные темными узкими коридорами, и, наконец, наткнулись на комнату без дверей. Через маленькое окно, перегороженное крест-накрест толстыми железными прутьями, в полутьме был виден скелет, прикованный к стене толстыми обручами за талию и шею, а на руках и ногах скелета висели тяжелые кандалы. На противоположной стене висел человеческий череп. В комнате стояла каменная скамья, такой же стол, а столе - глиняная чашка. Тайну этой комнаты мне удалось узнать спустя несколько лет. В ней феодал казнил свою непокорную дочь. Вопреки воле отца, она отказалась выйти замуж за старого князя. Девушка столкнула ненавистного жениха со скалы и пыталась убежать с любимым, но оба были схвачены. Скелет - останки девушки, череп на противоположной стене принадлежал ее жениху... Наше соединение перелетает на аэродром Лихтенвальдау. После благоустроенного Брига он кажется особенно неудобным, неприспособленным, тесным. Весь день готовим стоянки для самолетов, маскируем машины от наблюдения с воздуха. Полк выполняет отдельные задачи, главным образом по разведке войск противника и прикрытию своих войск при движении их в районы сосредоточения. Полеты в тылу врага протекают в относительно спокойной обстановке: истребители встречаются редко, зенитки обстреливают при пролете тактической зоны обороны или над большими населенными пунктами. Но иногда выпадают и трудные маршруты, как правило, над районами сосредоточения главных фашистских группировок. ...Нужно было разведать движение на автомобильных дорогах от фронта до Дрездена и уточнить авиационную группировку на аэродромах в этой полосе. На разведку послал Пистуновича и Зайцева. Они еще не углубились и на пятьдесят километров, как были встречены фашистами. Два советских истребителя не могли устоять против двенадцати "мессершмиттов". Задание оказалось сорванным. А вышестоящий штаб требовал сведений немедленно. Решаю лететь сам в паре с Шапшалом. Линию фронта пересекли на бреющем полете и пошли вдоль Судетских гор на предельно малой высоте, сохраняя радиомолчание. Полет на малой высоте не давал возможности радиолокаторам противника обнаружить нас, а радиомолчание не позволяло запеленговать радиопеленгаторами. Разведку мы решили провести на обратном маршруте. Благополучно дошли до района Хемница и, набрав высоту, повернули на Дрезден. В то время это был еще глубокий немецкий тыл. Большой город залит солнцем. У пристани речные суда - их много. Много грузовых барж. На восточной окраине аэродром, заполненный транспортными самолетами Ю-52. Один из них только что сел и заруливает на стоянку. Фашисты обнаружили нас на подходе к аэродрому. Заработала зенитка, но снаряды рвутся с большим отставанием. Теперь надо быть особенно внимательным нет сомнения, что в воздух по пути следования поднимутся вражеские истребители. А вот и они. Восьмерка "мессершмиттов"; их, очевидно, наводят с земли. Принимать бой безрассудно - вряд ли можно рассчитывать на победу: численное превосходство на стороне немцев, к тому же в случае необходимости с аэродрома в любой момент могут взлететь новые истребители. Надо обмануть врага, уйти от него. И не просто уйти, а просмотреть необходимые объекты. Такими объектами для нас являются шоссе и аэродром, с которого поднялись "мессершмитты". ...Вести разведку противника и опасно, и интересно. Ты над чужой территорией, тебя подстерегают и зенитки, и истребители. Один ты неожиданно можешь оказаться против пяти, десяти врагов. Помощь к тебе не придет. Тут все надежды и упования на свои силы смекалку, хитрость, бесстрашие. Какие-то особые качества вырабатываются в этих полетах. Но как уйти от восьмерки? Снижаемся до ста метров и летим в сторону аэродрома. Здесь до полсотни "мессершмиттов" и "фокке-вульфов". Короткий зенитный огонь. Летчики восьмерки нас не видят. Разворачиваемся в сторону леса. Почти касаясь макушек деревьев, летим над лесом в течение нескольких минут. Затем новый разворот на шоссе. Здесь довольно оживленное двухстороннее движение. Памятью как бы фотографирую шоссе. Снова разворот. Вражеские истребители далеко в стороне, очевидно, они совсем потеряли нас. Ложимся на обратный курс и вскоре переходим линию фронта. Собранные сведения направлены в вышестоящий штаб. Наблюдая изо дня в день за аэродромами противника, мы установили, что немцы почти не имеют на них бомбардировщиков. Не так густо у них и истребителей. Гитлеровская авиация выдохлась. Потерянные в боях самолеты уже не могли быть пополнены германской промышленностью. А наши силы все крепли и крепли. Каждый день по дорогам к фронту все шло и шло новое пополнение - танки, артиллерия, мотопехота. Шло ночью и днем. Наши истребители надежно прикрывали войска не только от нападения с воздуха, но и от воздушной разведки противника. НА БЕРЛИН! 15 апреля к вечеру на малой высоте скрытно от врага перелетаем на аэродром Фрайвальдау, ближе к линии фронта. А утром следующего дня с рассветом полк построился под знаменем. Зачитываются приказ и обращение Военного совета фронта к войскам о наступлении на Берлин, на осиное гнездо фашизма. Короткие, трогающие за сердце речи летчиков. Идем в последний решительный бой! После митинга на самолетах появляются надписи: "Только вперед!", "На Берлин!", "Даешь Берлин!", "Отомстим за погибших товарищей!"' А по фронту уже гремит канонада - сплошной артиллерийский рев, какого я не слышал за все время войны. Команда "По самолетам!" Первая эскадрилья пошла в воздух. В небе наши штурмовики, бомбардировщики, истребители. Авиации противника почти нет. Отдельные мелкие группы "мессершмиттов" и "фокке-вульфов" не могут ничего с нами сделать. Огнем и сталью взламывают оборону противника советские войска. Река Нейсе форсирована, стремительно расширяется плацдарм. 18 апреля передовые части подошли к Шпрее и завязали бои за переправы севернее города Шпремберг. В составе эскадрильи мы прикрываем передовые части. Штурмовики и бомбардировщики бьют по противнику на правом берегу Шпрее. Зенитки врага засыпают их снарядами, но штурмовики идут и идут. Вот одна группа, отштурмовавшись, берет курс на восток. Неожиданно появившаяся четверка "мессершмиттов" парами с двух сторон атакует штурмовиков. Левая пара фашистов ближе к нам. Полупереворотом захожу в хвост "мессеру", мой ведомый - другому. Фашисты заметили нас и отказываются от своего намерения. Шапшал перехватывает ведомого "мессершмитта" и почти в упор расстреливает его. Но первая пара успевает завершить атаку - штурмовик разламывается в воздухе. Раскрывается один парашют, второй член экипажа гибнет вместе с самолетом. Бои за Шпремберг приобретают тяжелый характер. Враг, вероятно, решил скорее умереть, чем отступить. Но он все равно будет раздавлен! ...Во второй половине дня над городом на нашу эскадрилью навалилось двадцать "фокке-вульфов" и "мессершмиттов". Но на помощь подоспели Гучек со своей эскадрильей и истребители соседней дивизии. Проверенным приемом захожу в хвост "фокке-вульфу" и даю длинную очередь. Но то ли я промахнулся, то ли по какой другой причине самолет фашиста остался невредимым. Летчик стал переводить его в крутой набор. Выпускаю еще одну очередь. "Фокке-вульф", разворачиваясь в пологую спираль, врезается в землю. Невдалеке от меня "мессершмитт" с крутого пикирования пытается атаковать Гучека. Пулеметно-пушечной очередью накрываю врага. Разорванный фугасными снарядами самолет разваливается на части... Тогда я еще не знал, что этот "мессершмитт" будет последним вражеским самолетом из тех, которые мне суждено было сбить за время войны, и поэтому я не обратил на него никакого внимания. Знай я это, обязательно посмотрел бы, что за самолет, как падают вниз его обломки, сопроводил бы его к земле каким-нибудь замечанием... Впрочем, нет, это только так. Бой шел горячий, и ничего бы я не успел ни сделать, ни подумать даже и в том случае, если бы мне сказали, какой это "мессершмитт". Упорно и отважно дрались все наши летчики. Мы сбили восемь немецких истребителей. Лишь после этого они покинули поле боя. Оставшись одни, мы не успели еще и опомниться, как с командного пункта поступило приказание штурмовать подходящую мотопехоту противника. В те дни такие штурмовки истребители выполняли довольно часто. Замкнув круг, бьем пушечно-пулеметными очередями. Мечутся по дороге фигурки вражеских солдат, вспыхивают автомашины. Но колонна ощерилась сильным зенитным огнем. Каждый из наших самолетов на прицеле сразу у нескольких зенитчиков. Вдруг слышу в наушниках: - Прощай, братцы! И истребитель, объятый пламенем, врезался в гущу вражеских бронетранспортеров... Это был Гучек. Так погиб он, мой ученик и мой боевой друг. Немного не дожил он до того дня, скорое наступление которого каждый из нас угадывал своим сердцем. Прощай, Гучек! Шпремберг пал. Вскоре было сломлено сопротивление фашистов и в других местах, и советские войска устремились вперед. Серьезного авиационного сопротивления немцы не оказывали. Лишь однажды я видел два реактивных самолета, которые на большой скорости проходили в стороне от нашей группы. Не отставая от наземных войск, мы перелетели на новый аэродром. Штурмуем отступающие к Эльбе колонны фашистов, бьем окруженные восточнее Берлина части врага. Берлин в кольце, наши войска штурмуют город. А левое крыло фронта уже вышло к Эльбе. Еще день - и Берлин взят. Запустив моторы, выруливаем эскадрильей на старт, чтобы лететь на очередное боевое задание. Но в наушниках слышен голос начальника штаба: - Вылет отставлен. - Почему? - спрашиваю по радио. - Приказано прекратить боевые действия. Секунды молчания - и потом со всех самолетов энергично и торжественно: - Ура! - Ура! - Ура! Истребители заруливают на стоянку. А на следующий день приходит известие о полной и безоговорочной капитуляции фашистской Германии.