ров, и Фрунзе. А мы, авиаторы, имеем небольшое наследство в тактике, да и история наша хотя и яркая, но короткая. - Насчет истории ты прав, но насчет тактики ошибаешься. - Я стал говорить о Нестерове, Чкалове, Покрышкине. - Они сформулировали многие верные и полезные тактические положения, важно их помнить и выполнять. - Какие же? - не сдавался Аскирко. - А хотя бы, к примеру, соколиный удар Нестерова. В нем заключен принцип воздушного боя и необходимость обеспечить себя превышением в высоте над противником. Суть соколиного удара - кто хозяин высоты, тот хозяин боя. Разве в наши дни это неправильно?.. Валерий Павлович Чкалов хотя и не воевал, но прололжил разработку основ воздушного боя. Александр Иванович Покрышкин убедительно показал, как надо использовать самолет-истребитель в воздушном бою. Весь боевой опыт учит тому, что главное в бою - это высота, скорость, маневр, огонь. Но Аскирко стоял на своем. - Так почему же мы не используем этих преимуществ? - спрашивал он с прежней настойчивостью. - Это совсем другое дело. У нас не все правильно понимают суворовские слова: "Воевать не числом, а умением". Говоря о числе и умении, Суворов прежде всего имел в виду сосредоточение сил на направлении главного удара, Значит, нужно и нам использовать авиацию не парами да четверками, а собирать сильные группы и громить противника, имея численное превосходство на направлении главного удара. - Как же мы создадим превосходство в количеств, если идет сразу восемьдесят - сто бомбардировщиков? У нас на аэродроме и самолетов не хватит. Я решил опровергнуть этот поспешный вывод. - Хватит, да и останется. Возьмем, к примеру, сегодняшний бой с большой колонной бомбардировщиков. Мы связали истребителей, а "лавочкины" получили возможность всеми силами навалиться на бомбардировщиков. Но атаковали они так, что на каждую девятку по четверкам рассыпались, а им нужно было ударить всей эскадрильей по одной девятке, затем - по второй, по третьей. Эффект был бы другой. А потом, зачем атаковать противника сразу от головы до хвоста колонны одновременно? Ведь уничтожать его лучше по частям. В этом случае свое оборонительное бортовое оружие сможет применить лишь та девятка бомбардировщиков, которая будет под воздействием истребителей. Распыляя же силы по всей колонне, мы не сможем воздействовать на бомбардировщиков так, чтобы подавить и расстроить их огневую систему. Теперь о скорости. Как создать превосходство в этой области, если нам не сократят времени барражирования? И здесь есть выход. До встречи с противником надо ходить по эллипсу, на разворотах набирать высоту, а на прямой увеличивать скорость за счет снижения. С появлением же противника дать газ. "Як" - машина маневренная и скорость сумеет набрать быстро. На этот раз возражений не последовало. - Прикажите, товарищ командир, идти спать,- сказал Семыкин. - До рассвета недалеко, а до фронта совсем близко. Последней фразой Семыкин как бы зачеркнул первую. Разговор перешел на новую тему. - Мне кажется, немцы стоят по ту сторону нашего оврага. Если бы не лес, мы бы их увидели прямо с аэродрома. Артиллерия где-то совсем рядом бьет, - сказал Орловский. Беседа могла вспыхнуть с новой силой, если бы не подошел Гаврилов. - Чего не спите? Отдыхать, товарищи, отдыхать завтра- опять не менее свирепые бои, Фашисты лезут, как оголтелые игроки. Все поставили на кон. Когда летчики разошлись, Гаврилов, обращаясь ко мне и Семыкину, сказал: - Я сейчас с командного пункта, принес "линию фронта". Мы зашли в блиндаж и при свете электрического фонарика нанесли на полетные карты передний край, изменившийся за второй день боев. Красная линия шла по шоссейной дороге на Обоянь и Прохоровку. Ценою огромных потерь противнику удалось продвинуться на несколько километров. Проверив посты и не раздеваясь, мы легли спать. Совсем низко тарахтели По-2, выше с могучим рокотом шли тяжелые бомбардировщики. От бомб и снарядов непрестанно вздрагивала земля, отдаваясь в блиндаже слабыми толчками. У телефона дежурил Богданов. Казалось, никогда не спал этот вездесущий старшина. Днем его можно было видеть на стоянке, в вещевом складе, на кухне, а ночью - бессменно у телефона. Он спокойно раскуривал самокрутку и лишь временами косился на стены землянки, осыпающиеся от близких разрывов снарядов или бомб. С раннего утра 7 июля, лишь только начала таять предрассветная тьма, сражение стало возобновляться с прежней силой. Снова гремит артиллерия - бог войны, лязгают танки, ревут самолеты. Мы прикрываем Беленихино и Прохоровку - районы сосредоточения наших танков. Только успеем отбить одну группу вражеских бомбардировщиков, как появляется новая. Один за другим, объятые пламенем, падают фашистские самолеты. Падают и лезут, лезут огромными армадами, но их встречают достойным огнем. Вот молодой летчик Дердик, отвалившись от группы, соколиным ударом бьет невесть откуда появившегося корректировщика Хе-126. Бьет и сбивает. Летчики сбивают одиночные самолеты противника и снова занимают свое место в общем боевом порядке с тем, чтобы принять участие в атаке крупной группы "юнкерсов". Фашистские бомбардировщики подходили к месту сосредоточения советских танков, и только наша решительная атака отвела от них вражеские бомбы. Воспользовавшись удалением истребителей противника, мы внезапно атакуем бомбардировщиков на встречных курсах под ракурсом две четверти. В атаку веду всю эскадрилью, не оставляя прикрытия. Противник не ожидал нашего удара со стороны передней полусферы. "Мессершмитты" были готовы отражать возможное нападение с задней полусферы и, оттянувшись, оставили голову колонны без прикрытия. Меткой очередью Семыкин зажигает флагманский корабль. Одновременно с ним, потеряв управление, падает второй "юнкерс". Боевой порядок бомбардировщиков рассыпался. Фашисты, сбросив бомбы куда по пало, начали уходить. - Бей гадов! - кричит, войдя в раж, Аскирко. Появляется вторая группа "юнкерсов". - За мной! - приказываю эскадрилье и веду ее в лобовую атаку на истребителей прикрытия в расчете проскочить через их строй без затяжного боя, чтобы обрушить весь удар по "юнкерсам". Разойдясь с прикрывающей группой на лобовых, проскакиваем на исходную позицию для атаки бомбардировщиков. - Бить самостоятельно, иду на ведущего! - приказываю по радио. Бомбардировщик быстро увеличивается в прицеле. Подвожу перекрестие сетки к тупоносой кабине "юнкерса" и нажимаю на гашетки, удерживая перекрестие на цели. Одну - две секунды яростно работают пулеметы, и ведущий самолет, вспыхнув, входит в крутую, спираль. Горит и его ведомый, сбитый очередью Дердика. Остальные беспорядочно бросают бомбы и уходят на свою территорию. Мы преследуем их, но на помощь "юнкерсам" приходят истребители прикрытия. Истребителей много, и они связывают нас боем. - Преследуйте "юнкерсов"! - Бейте бомбардировщиков! - Бросайте истребителей! - передает офицер наведения с наземной радиостанции. Мы отбиваемся от наседающих "мессершмиттов". Горючее на исходе. Вижу, что некоторые летчики уже расстреляли все патроны лишь имитируют атаку. Моя задача сохранить людей и машины, но наводчик стоит на своем. - Бросайте истребителей, бейте бомбардировщиков. - Меня самого не отпускают, - съязвил я в ответ. К счастью, когда "юнкерсы" скрылись из виду, "мессершмитты", начали выходить из боя. - Мы ваши бои видели, - говорил на аэродроме Закиров, блестя зубами и белками глаз. - Мы ваши пушка по звуку слышим. Смотрим, один горит, другой горит. Потом опять горят. А очереди как даешь, на сердце приятно. - Когда оружие хорошо работает, товарищ Закиров, тогда и очереди можно давать длинные. Лишь бы только не заедало. Механик в подтверждение исправности пушек и пулеметов показывает на пустые патронные ящики. - До последний патрон. Ни один задержка не мог быть, сам проверял. - А как вы определяете мои очереди, товарищ Закиров? - По звуку. Вы бьете длинной очередями. Как стреляют другие, так из вашей у них выходит две, а то и три. Наблюдения Закирова натолкнули на мысль, что еще не все летчики избавились от коротких очередей. - Слышите, орлы, оказывается, очереди у вас коротковаты, потому и не достаете фашиста до души. К очереди надставка нужна. - Вот и получается, что снова надо учиться, - говорит Аскирко. - В школе все время говорили, что бить только короткими очередями, а тут наоборот... Век живи - век учись. И пока механики готовили самолеты к очередному вылету, мы продолжали разбирать всевозможные варианты маневра в воздушном бою, чтобы новый вылет был еще более успешным. Да, именно так: век живи век учись! А на войне особенно. Линия фронта придвинулась к Прохоровке, она была в двух километрах от нашего аэродрома. Шли ожесточенные танковые бои. Противник, полагая, что в этом месте ему удалось прорвать главную полосу обороны, бросил сюда для развития успеха механизированные и танковые дивизии. Но танковые войска врага наткнулись на советские танки. Наша пехота отбивала атаку за атакой, артиллерия прямой наводкой в упор расстреливала фашистские бронированные машины. Сражение достигало исключительного ожесточения. Советские летчики вели тяжелые воздушны бои, дрались до последнего патрона. Сегодня прославился своим беспримерным героизмом гвардии старший лейтенант Горовец. Встретив большую группу бомбардировщиков Ю-87, он врезался в их боевой порядок и один за другим сбил восемь самолетов. Когда же кончились патроны, герой пошел на таран и уничтожил еще одного "юнкерса". Салютом погибшему герою были залпы тысяч советских орудий и минометов по врагу... Вечером погиб Дердик. В последнем своем полете он сбил два двухмоторных "юнкерса", но "мессершмитты" зажали его в клещи. Поняв, что выхода нет, Дердик врезался в машину гитлеровца. От недосыпания и огромного напряжения сил начинали сдавать нервы. Грохот несмолкаемой канонады был невыносим. Раздражала даже мелочь, неудача выводила человека из себя. Даже всегда спокойный и уравновешенный здоровяк Орловский не мог удержаться в положенных рамках. Приземлившись однажды на аэродроме, он выскочил из самолета и, выхватив пистолет, бросился на встретившего его техника по вооружению Белова. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Белов не так ловко маневрировал между кустами, а Орловскому не мешал ударявший по ногам парашют. - Что за самодурство? - остановил я преследователя. Орловский выпучил на меня глаза. - Товарищ командир, пулеметы отказали. Зашел "фоккеру" в хвост, жму на гашетки, а стрельбы нет... - А ты разобрался, почему пулеметы не работали? - Что разбираться? Белов смотрит за вооружением, он и виноват! Приказываю разыскать Белова. На нем не было лица. Стали выяснять причину задержки пулеметов. Она действительно произошла по вине техника, вследствие недосмотра за тросами управления огнем: вытянувшись, тросы не снимали затвора с боевого взвода, а это привело к прекращению автоматической стрельбы. - От меня вы получите строгое взыскание. Проступок ваш, кроме того, будем разбирать на партийном собрании эскадрильи, - сказал я Белову. Сейчас больше чем когда-либо надо было поддерживать порядок и дисциплину, ибо это было и поддержанием того жизненного тонуса, без которого летчик немыслим. Вскоре к командному пункту подъехала полуторка. Из кабины вышел Гаврилов. Он должен был уехать от нас: институт комиссаров упразднялся. - Давай, командир, попрощаемся, - сказал Гаврилов. - Может, и не встретимся. - Не поминай лихом, комиссар. Воевали хорошо, жили дружно. Мы обменялись фотокарточками. - Садись, Борис Александрович, - пригласил я. По русскому обычаю посидим перед дорогой. Сели на пеньки. В памяти проносилось прожитое время. Молча смотрели друг на друга. Боже мой, как тяжело расставаться с комиссаром! Хороший он человек. Человек большой души и разносторонних знаний. Мы, летчики, многим обязаны ему за расширение своего кругозора, за более глубокое и яркое восприятие жизни. В лесу рвались снаряды. Невдалеке от нас строилась эскадрилья. - Ну, пойдем к людям, - прервал Гаврилов грустное молчание. - Задерживаться долго не будем, как бы шальной снаряд не угодил. Несколько слов короткой, трогательной речи. Молчаливые, но много говорящие объятия, и мы расстались. - Прощай, Борис! Вечером коммунисты эскадрильи собрались в землянке. Сидели на полу, на земляных нарах и в узкой траншее выхода, упершись спиной в глиняные стены. На нарах вокруг коптилки разместился президиум. Первым взял слово парторг. Надо было заострить внимание коммунистов на укреплении воинской дисциплины: отсутствие Гаврилова надлежало восполнить совместными силами. Разговор шел преимущественно вокруг проступка Белова. - Вы представляете себе всю тяжесть своей халатности? - сурово спрашивал техника Павлычев. - Это не игрушки, не детские забавы. Идет бой. Поймите, бой. Человек из-за вас мог погибнуть... - Белов сорвал вылет отличного летчика. Это тебе не Лукавин летел, а Орловский! Только по вине Белова увернувшийся фашист может снова подняться в воздух, - говорил Семыкин. - Дать бы Белову неисправный самолет и отправить на боевое задание. Как бы он себя почувствовал? По его вине снижена боевая возможность всей части. Собрание продолжалось час, но этот час Белов запомнил на всю жизнь. Он получил от товарищей множество справедливых упреков и укоров и ко всему партийное взыскание. Короткая ночь была неспокойна. Била, не умолкая, артиллерия, рвались бомбы. Я проснулся от непрерывного гудения земли. - Что-то похоже на танки, - вопрошающе говорит проснувшийся раньше меня Семыкин. - Неужели прорвались гитлеровцы? - Что ты? Они бы шли со стрельбой. - Не обязательно. Быстро собравшись, идем на стоянку самолетов. Еще не рассвело. На опушке леса, прямо у наших машин, под кудрявыми деревьями стояли Т-34. - Ничего не понимаю, - разводит руками Семыкин. Танкистам, видимо, тоже не приходилось на исходных позициях стоять рядом с самолетами. - Как вы сюда попали? - спросил нас командир крайнего танка. - Второй год воюю и первый раз встречаю такое соседство. - Не будем удивляться, - сказал я Семыкину. Все бывает на войне. Когда рассвело, танки получили боевую задачу. Лес наполнился ревом моторов. Залязгали гусеницы. Танки пошли в бой... При всей нахрапистости врага стало, однако, заметно ,что его наступление теряет темп. Наш утренний вылет 8 июля прошел без встречи с гитлеровской авиацией. Она действовала реже. Число сбиваемых фашистских самолетов резко сократилось. - Перебили геринговскую саранчу, - говорит - Орловский. - Гитлер, поди, с ума сходит. - Гитлер с ума не может сойти. Чтобы с ума сойти, нужно его иметь, а у Гитлера ума нэма, - шутит Аскирко. Линия фронта, хотя немцы и продолжают наступать, остается без изменений. Удастся ли фашистам продвинуться еще хоть сколько-нибудь или наступление их окончательно захлебнулось? Невольно оглядываешься назад, сравниваешь между собой эти несколько дней боя. Пожалуй, самым тяжелым днем для наших войск было 7 июля. В этот день разыгрались крупные танковые сражения. Мы видели их с воздуха. Только в районе Яковлево нами было зафиксировано на пленку 200 одновременно горящих вражеских танков. ...Во второй половине дня командир полка Уткин решил сам вылететь на задание. В его группу вошли я и молодые летчики Караблин и Филиппов. Летим. Противника в воздухе не видно. Но вот впереди показались чуть приметные точки, которые стали вырастать в самолеты. Фашисты не видели нас, предстоял удобный случай нанести по ним удар внезапной атакой. Уткин скомандовал: "За мной, в атаку!" - и, обходя "мессершмиттов", начал выбирать исходное положение. В это время немцы заметили наше звено. Два из них пикированием стали уходить вниз и два остались на высоте. Уткин, надеясь на свою отличную технику пилотирования, принял бой на себя. Затем приказал мне вместе с ним преследовать пикирующих "мессершмиттов", а наши ведомые должны были драться с двумя другими. Решение это было тактически неправильным, ибо ведомые оставались без управления. На предельной скорости Уткин настигает врага. Очевидно, он решил бить его во время выхода из пикирования. Однако, слишком увлекшись, Уткин не успел вывести свой самолет из крутого пикирования и врезался в землю... Какая нелепая гибель! Такой опытный летчик - и так не рассчитать маневр. Ведь это недопустимо даже для новичка... Но эти мысли, анализ действий Уткина пришли позднее. Сейчас же были только горечь утраты и обида за нерасчетливость командира, обида до слез. Но и это чувство вспыхнуло в уме лишь на одно мгновение, уйдя потом в подсознание какой-то тревожащей болью. Главным было не сплоховать перед врагом, не стать вдруг слабее его. Увеличиваю угол пикирования, ловлю "мессера" в прицел и нажимаю гашетки. Он камнем падает вниз. Все! Но в это время к месту боя подходит еще четверка "мессершмиттов". Вшестером они нападают на наших ведомых. "Яки", непрестанно маневрируя, уходили из-под прицельного огня врага. Крутым боевым разворотом, "через плечо", набираю потерянную при преследовании высоту и устремляюсь на помощь товарищам. - Ура! - закричал по радио обрадованный Филиппов. Противник, заметив меня, приготовился к отражению атаки моего "яка". Этим воспользовался Филиппов. Он резко развернул машину, зашел "мессершмитту" в хвост и меткой очередью сбил его. Остальные не решились продолжать бой и поспешно ушли... ...До наступления темноты остается один вылет. Собираю восьмерку, в нее входят летчики трех эскадрилий. Едва мы успели подняться, как с командного пункта сообщили о приближении группы вражеских бомбардировщиков. Построив самолеты в два яруса, тороплюсь набрать высоту и встретить противника на подходе. Со стороны Белгорода шла шестерка "юнкерсов" и девятка "хейнкелей", прикрытых звеном "мессершмиттов" и "фокке-вульфов". "Довоевались, - подумал я. - Собрали всякой твари по паре..." Занимаю исходное положение со стороны солнца, Противник идет спокойно, видимо не замечая нас. Выбираю удобный момент для удара по "юнкерсам" и подаю команду: - За мной, в атаку! "Юнкерсы", отстреливаясь из пулеметов, бросают бомбы на свои войска и ложатся на обратный курс. Мы атакуем бомбардировщика, отставшего на развороте и, не преследуя уходящих, наваливаемся на "хейнкелей". С первой атаки нам не удалось даже расстроить их боевого порядка - так хорошо они шли. Но зато со второй один бомбардировщик загорелся, а другой, под битый, начал отставать. Одновременно от нашего звена отделился самолет. Это Филиппов. - Занять место в строю! - приказываю Филиппову. - Ранен. Разрешите идти домой, - передает он в ответ. - Иди, прикроем. Атака по "хейнкелям" продолжается. Истребителей же прикрытия связывает боем пара "яков". Они дерутся успешно. После нашего третьего дружного удара "хейнкели" не выдерживают и, сбросив бомбы, начинают уходить на полном газу. - Три есть, разрешите преследовать! - войдя в раж, кричит Егоров. - Не разрешаю! Перестраиваю боевой порядок эскадрильи для встречи возможных новых групп противника. Летчики быстро, не мешая друг другу, выполнили команду... Но вот уже кончается наше время прикрытия, а немцев нет. Вдруг слышу: - Ястребок, видите южнее деревни рощу? - Вижу. - Штурмуйте по северной опушке. Там пехота, ждем атаки, - приказывала "земля", называя позывной командующего. Построив эскадрилью в правый пеленг, с левым разворотом завожу ее на штурмовку. Опушка стремительно несется навстречу. По мере ее приближения становятся видны темно-зеленые фигурки гитлеровцев. Как много их! Нажимаю на гашетки. Пулеметные очереди режут воздух. Едва не задевая верхушек деревьев, замкнутым кругом проносится вся эскадрилья. - Молодцы, истребители, - звучит голос с "земли". - Пехота шлет благодарность, прошу повторить заход! - Бить до последнего патрона, - передаю команду и повторяю атаки одну за другой. Зенитные установки немцев захлебываются в бессильной злобе. Последняя атака... Короткая очередь - и на моем самолете пулеметы замолкли: патроны все. Перевожу машину в набор, позади, поливая врага огнем, один за другим проносятся остальные летчики. - Работу закончили, - передаю по радио. - Благодарю за... Глухие удары по самолету прервали передачу с земли. Раненый мотор остановился. Сохраняя скорость, перевожу машину в угол планирования и направляю ее в сторону своей территории.. Под крылом, совсем близко, мелькает изрытая снарядами земля, одна за другой проносятся вражеские траншеи. Надо лететь еще хотя бы две секунды, хотя бы секунду... Но самолет, подчиняясь законам аэродинамики, теряет скорость и идет на посадку. Прикидываю место возможного приземления. Оно между траншеями, на "ничейной" земле. Еще мгновение - и посадка. Быстро выскакиваю из кабины и, отбежав метров десять, бросаюсь в воронку. Пули, взрывая землю, стелются веером над моим убежищем. Попал, нечего сказать. Тут надо как следует поразмыслить. Освободившись от парашюта, приготавливаю пистолет и гранату - подарок комиссара Гаврилова. Вспомнились его слова: "На, командир, гранату, вози с собой, может, и пригодится". Вот уже год, как она была для меня своеобразным талисманом. Теперь граната может оказать неоценимую услугу, может быть, спасти: жизнь. Спасибо тебе, комиссар! Сквозь свист пуль и противное завывание мин слышу голоса: - Русь, сдавайся! "Сейчас сдамся, гады. Жаль, что граната одна", подумал я, снимая предохранительную чеку. - Подходи, кому жить надоело! - И швырнул гранату в направлении голосов. Раздался взрыв, но не такой сильный, как я ожидал. Мне хотелось, воспользовавшись взрывом гранаты, выскочить из воронки и добраться до своей траншеи. Я при поднялся и тут же упал. Правая нога бессильно подкосилась. Наша артиллерия открыла убийственный огонь. Одним из снарядов, очевидно, был выведен из строя пулемет, который не позволял мне высунуться из воронки Разрывы снарядов прижали к земле вражескую пехоту. В этот счастливый для меня момент в воронку вскочил наш пехотинец, который и помог перебраться к своим. Отправиться в госпиталь я не согласился и отлеживался в своей землянке. После каждого вылета Семыкин подробно информировал меня о положении дел, а вечерами мы по-прежнему анализировали проведенные бои. 12 июля в районе Прохоровки разыгрался ожесточенный танковый бой. С обеих сторон в нем участвовало до полутора тысяч танков. Танковый таран, как гитлеровцы именовали свой удар, не пробил нашей обороны. "Фердинанды", "тигры", "пантеры" топтались на месте, горели, подожженные нашей артиллерией, подрывались на наших минах. Лишь за один день этого сражения было уничтожено 400 фашистских танков и самоходных орудий. До 15 июля фашисты продолжали безуспешные атаки, а два дня спустя наши войска, измотав противника, перешли в контрнаступление и к 23 июля отбросили его на исходные позиции. Эти дни я пролежал с больной ногой и о боях знал по рассказам товарищей. - Какая тишина, - говорит возвратившийся из госпиталя Кузьмин. - Будто и боев не было. - Ого, не было, - смеется Орловский. - От эскадрильи рожки да ножки остались, а он - боев не было. Иди посмотри, что за картина около Прохоровки да на Обояньском шоссе. А картина была воистину неописуемая. Тысячи обгорелых танков, орудий, самолетов усеяли белгородские и курские поля... Наша эскадрилья нанесла врагу большой урон, но и сами мы понесли немалые потери. Самолеты у нас были, но не хватало людей. Иные погибли, иные были ранены и не могли летать. Пожалуй, только Орловский да Аскирко не получили ни одной царапины. - Я заговоренный, - шутил Аскирко. - Для меня немцы еще ни снаряда, ни пули не сделали. Нас отводили в тыл, а навстречу нам, сотрясая землю, шли танковые соединения, артиллерийские бригады, летели авиационные полки, шла пехота. На их долю выпало развивать успех контрнаступления, гнать врага на запад. В Никольских лесах под Воронежем мы получили десятидневный отдых, а после, погрузившись на транспортные Ли-2, полетели на формирование в далекий тыл, на Кавказ. НОВАЯ ПЕРЕФОРМИРОВКА Сразу же по прилету мы с головой окунулись в учебу. Нужно было досконально изучить новый тип самолета, освоить его в воздухе. Дело давалось тем успешнее, что бывалые наши люди хорошо знали авиационную технику, а молодые быстро перенимали их опыт. Молодежь мы старались подобрать получше - порасторопнее, посмелее, а главное, любящую самолет и рвущуюся в бой. Однажды, когда после полетов я направлялся в общежитие, ко мне подошли два летчика запасного полка. Оба крепыши, с мальчишескими задорными лицами, но строгими и умными глазами. Один из них, считавшийся, видимо, вожаком, твердо отрапортовал: - Младший лейтенант Мотузко. Разрешите обратиться? - Слушаю вас. Младший лейтенант стал жаловаться, что он и его товарищ не попали в наш полк, а им очень хочется на фронт и побыстрее. Мы, говорил он, приехали сюда не для того, чтобы сидеть и ждать, в то время когда вся страна воюет, а побыстрее влиться во вновь формирующуюся часть... - Сидим здесь в тылу, в город показаться стыдно. Если можно, возьмите нас хоть сверх комплекта, - закончил он. - А драться будете хорошо? - Грудь в крестах или голова в кустах, - отчеканил Мотузко. Мне вспомнилось как самому хотелось на фронт в первые дни войны, мое первое представление комиссару полка, когда я тоже был младшим лейтенантом и почти так же, как этот парень, отвечал на вопрос комиссара. Я пообещал Мотузко и его товарищу Сопину, что замолвлю за них слово перед начальством. Через два часа новички были зачислены в мою эскадрилью, а Мотузко к тому же стал моим ведомым-напарником. ...Комплектование закончено, техника изучена - мы снова летим на фронт. Веду эскадрилью через Кавказский хребет. Вспоминаю свой первый полет над горами в начале войны. Но тогда и самолеты были хуже, и опыта меньше. Но путь оказался труднее, чем я думал. Горы были окутаны дождевыми облаками, в ущельях лежали туманы. Девятка истребителей вытянулась в кильватер. Надо было смотреть и смотреть. Постепенно горы начали опускаться. От Пятигорска потянулись степи Северного Кавказа. Наконец вдали темной лентой мелькнула Кубань. После заправки взяли курс на Новочеркасск. Метеорологи обещают плохую погоду, но мы не очень прислушиваемся к их предупреждениям. Преодолели же горы, а это потруднее. Проходя Тихорецк, прямо на курсе встречаем полосу низкой облачности и осадков. Они прижимают к земле, что не сулит ничего хорошего. К счастью, обходится без серьезных происшествий. Высокий правый берег Дона в районе аэродрома закрыт туманом. Посадка невозможна. Идти на Батайск? Но оказывается, что и там область тумана. Иду на Азов в расчете встретить по пути пригодную для посадки площадку. Топлива остается на десять минут, под нами как назло ни одного луга, а только пашни и пашни, пропитанные дождями. Наконец, близ берега Азовского моря, у Кагальника, мелькнули стога сена. Луг. Убираю газ и с ходу иду к земле. Самолеты садятся благополучно. - Еще бы десять секунд - и сидеть мне в подсолнухах, - говорит возбужденный Кузьмин. - Только хотел газ убрать, а двигатель сам остановился, в баках бензина ни капли. - Да и у меня осталось не больше чем на зажигалку, - шутит Аскирко. Ужинали у гостеприимных казаков, как говорили в то время фронтовики, по "бабушкиному аттестату". У них же и ночевали. Председатель колхоза организовал охрану самолетов. С аэродромом связались по телефону. Пришел бензозаправщик с горючим, и мы перелетели на аэродром. А оттуда при хорошей погоде на фронт. НАД УКРАИНОЙ Войска готовились к форсированию Днепра. Мы достаточно хорошо представляли, сколько дел в связи с этим ляжет на нас, летчиков, и упорно тренировали молодых воинов. В эти дни я ближе узнал Мотузко не только на земле, но и в воздухе. Энергичный, подвижный, сметливый, точный, он мало в чем отставал от бывалых истребителей. Его отличала скромность в отношениях с товарищами, привязанность к людям. Была уверенность, что друга в беде он никогда не бросит. Однажды вечером на построение полка вынесли полковое знамя. Командир сказал, что наступило время сражения за Днепр, и призвал к стойкости и упорству. Взволнованные стояли летчики. Они понимали, что эта торжественная минута полна большого смысла, от них потребуется огромное напряжение сил... - Завтра будем драться? - спрашивает меня Мотузко. - Обязательно. Мотузко, не желая показать волнения, старался говорить как можно спокойнее, разговор о предстоящих боях заводил издалека. Но разве скроешь волнение, тем более от человека, который некогда сам ярко пережил подобное? На рассвете получили боевую задачу - прикрыть от истребителей противника соединение пикирующих бомбардировщиков, участвующих в сосредоточенном ударе по правому берегу Днепра с целью захвата на нем плацдарма. Колонну пикировщиков "Петляков-2" вел командир соединения выдающийся летчик генерал Полбин. На подходе к Днепру встретили облачность. Слышу команду Полбина: "Бить всем, истребителям подавить зенитный огонь!" Потянувшиеся было в небо частые огненные струи трассирующих пуль и снарядов начали быстро редеть и гаснуть от наших ударов. Над целью появилась ведущая девятка "петляковых". За ней - вторая, третья, четвертая... Нескончаемый поток бомбардировщиков закрыл небо между деревнями Мишурин Рог и Бородаевка. Падают десятки, сотни бомб, сотрясая окрестность, поднимая вверх огромные земляные фонтаны, уничтожая фашистскую нечисть. Через несколько минут на земле не видно ни артиллерии, ни танков, ни даже траншей противника. Все затянуло черным дымом, пылью да ослепительным пламенем горящих машин. А бомбардировщики идут и идут... Наши наземные войска захватили на правом берегу хороший плацдарм и прочно закрепились на нем. Л ночью танковый десант овладел важным железнодорожным узлом Пятихатка. После вылета летчики делились своими впечатлениями, словоохотливые пересказывали одно и то же по нескольку раз. Я был доволен, что первое крещение прошло без воздушного боя: надо, чтобы люди привыкали к переднему краю постепенно. Но вскоре пришлось испытать и бои. Они завязывались то в одном, то в другом месте, где авиация противника стремилась воспрепятствовать наступлению наших наземных войск. Молодые летчики обретали опыт, учились хладнокровно отражать удары немцев и дерзко атаковывать. Как-то мы получили задание прикрыть переправу на Днепре. При подходе к переправе замечаю девятку бомбардировщиков "Хейнкель-111". Фашисты шли под сильным прикрытием "мессершмиттов". Принимаю решение атаковать "хейнкелей", пока они не встали на боевой курс. Четверка Семыкина должна связать "мессершмиттов", а моя - нанести главный удар по боевым порядкам бомбардировщиков. Молодым летчикам еще не приходилось участвовать в бою с бомбардировщиками, столь сильно прикрытыми истребителями. Хорошо бы провести его как показательный, конечно, в пределах возможного. Выйдя на исходную позицию, подаю команду: "За мной, в атаку!" - и устремляюсь на флагманский самолет. 37-миллиметровый снаряд угодил по кабине "хейнкеля". Первая атака увенчалась успехом. Во второй атаке стараюсь показать, как подходить к плотному строю бомбардировщиков, прикрываясь одним из них. В результате повторной атаки падает на землю и второй вражеский самолет. Отойдя в сторону, приказываю молодым летчикам атаковать отставшего бомбардировщика и корректирую их действия. Настойчиво и стремительно повел за собой Аскирко пару необстрелянных летчиков. Атака. Еще атака - и вспыхнувший "Хейнкель-111" вошел в глубокое пикирование. На земле мы разобрали проведенный бой. Урок был чрезвычайно поучителен. К вечеру был получен приказ прикрыть эту же переправу от ночных бомбардировщиков. Ночной бой особенно сложен, поэтому в группу отбирали наиболее подготовленных. Над переправой мы появились с наступлением сумерек. Первые десять минут были безрезультатными, казалось, немцы не прилетят и наша предупредительность напрасна. И вдруг совсем рядом разорвалось несколько зенитных снарядов. Сомнений нет: артиллеристы бьют по бомбардировщикам, а я их не вижу. Снижаюсь и тут же над собой замечаю силуэты тяжелых машин. Маскируясь темнотой, атакую снизу почти в упор. Как только я открыл огонь, к моему самолету потянулись трассы пуль с нескольких бомбардировщиков. Почти одновременно ударили крупнокалиберные пушки наших истребителей. Одновременной атакой мы "приземлили" сразу трех стервятников. Темнота мешала проводить согласованный удар, и в дальнейшем каждый из нас дрался самостоятельно. Вскоре фашисты исчезли. На земле, освещая окрестность, горело семь "хейнкелей"... Наземные войска продвигались вперед. Левым крылом они подошли к Кривому Рогу, а правым заняли город Александрию. Мы перелетели на аэродром Пятихатки. На нашем участке линия фронта представляла собой, как тогда в шутку говорили, "штаны": фланги узкими коридорами выдались вперед, в то время как центр значительно отстал. Противник решил воспользоваться выгодной для него конфигурацией переднего края и срезать выступы. Срочно он начал подтягивать танковые резервы. Погода в ноябре установилась плохая, но, несмотря на это, мы непрестанно ведем разведку. Перегруппировка вражеских сил не должна оставаться незамеченной, иначе она может оказаться чреватой большими неприятностями. Танковая армада немцев нависла над нашим левым крылом от Желтых Вод до Кривого Рога и далее до Пятихатки. Бронированные машины врага нацелили жерла своих пушек на наш передний край. При появлении советских истребителей гитлеровцы открывали сильный зенитный огонь. Сомнений не было: фашисты решили наступать. Но почему они так долго выжидают на исходных позициях? Выжидают день, второй, третий. Ведь наши штурмовики их не щадят. Впоследствии выяснилось, что "тигры" и "пантеры" не имели горючего. Желанные для них эшелоны с цистернами бензина благодаря усилиям украинских партизан пошли под откос. Фашисты стали подвозить горючее на автомобилях. С утра и до полной темноты штурмуем автоколонны. Дорога от Лозоватки до Беленихина полита бензином и горит, горит. Возвращаясь однажды после штурмовки, я заметил большое скопление немецких танков. Это был не обнаруженный еще нами резерв противника. Нужно установить количество машин. Решаю выполнить задачу вместе со своим ведомым. Летим на высоте 100 - 150 метров. Под нами незамаскированные, вне укрытий, камуфлированные под осеннюю траву танки. Фашисты не замедлили открыть ураганный огонь. Маневрируя в разрывах, пытаюсь сосчитать и запомнить расположение машин. С первого раза это не удается. Идем на второй заход, но и он не приносит полных данных. Надо отважиться на третий... Вот теперь мы, кажется, рассмотрели все. Можно лететь на аэродром. Но что это? Глухой удар - и самолет становится малопослушным. Из-за сильной тряски с большим усилием удерживаю ручку управления. А пулеметы и зенитки врага осыпают градом пуль и снарядов. С невероятными усилиями вышел из зоны обстрела. Пересекаю линию фронта. Теперь уж не страшно: я над своими. Механики обнаружили в стабилизаторе большую пробоину от зенитного снаряда. Она и создавала тряску рулей глубины. - Опять прямой попала, товарищ командир. Помните, как на Дону? - говорит Закиров. Павлычев, со свойственной ему смекалкой, осмотрел пробоину, определил калибр снаряда. - С этим играть нельзя. Вы действительно в сорочке родились. Но один раз счастье, другой - счастье, а на третий оно может и подвести, - заключил он. - Ничего не поделаешь - война. Тут не только ранить, но и убить могут. Или увидел немца, так уходи? - Уходить не надо, но и на рожон лезть не следует... Приехала передвижная авиаремонтная мастерская, и к утру самолет был в полной готовности. ...После боев за захват и расширение плацдармов на правом берегу Днепра на фронте установилось затишье. Мы накапливали силы для нового удара, а немцы не могли наступать. У них не было горючего, а без горючего танки, естественно, не шли. Пауза продолжалась около месяца. Наконец, она закончилась, и наши войска снова перешли в наступление. Танки в двух направлениях прорвали оборону противника, устремляясь правым крылом на Знаменку, а левым - на Ингуло-Каменку. Наступление застало немцев врасплох. Почти не встречая серьезного сопротивления с их стороны, мы удерживаем полное господство в воздухе. Но 28 ноября фашистское командование подбросило сюда части бомбардировочной и истребительной авиации. К вечеру этого же дня западнее Александрии появились пятнадцать "хейнкелей" под прикрытием четырех "фокке-вульфов". Я решил атаковать бомбардировщиков шестеркой, а парой связать истребителей. В первой стремительной атаке нам удалось сбить три тяжелых машины, а во второй - "фокке-вульфа". Прочерченная им в темном вечернем небе огненная полоса явилась как бы сигналом к паническому отступлению фашистов. Беспорядочно разгрузившись от бомб, бомбардировщики стали уходить восвояси. Нет, так мы вас не отпустим! Аскирко вырывается вперед и, приблизившись вплотную к "хейнкелю", выпускает две очереди. Бомбардировщик, потеряв хвостовое оперение, начал беспорядочно падать. Одновременно с ним пошел к земле и второй "хейнкель", подожженный меткой очередью Мотузко. - Молодец, Мотузко, - подбадриваю его по радио. Фашистская группа потерпела полный разгром. Остатки ее обращаются в бегство. Наступившая темнота осложняет преследование врага: молодые летчики с трудом выдерживают боевой порядок. Включив аэронавигационные бортовые огни, увожу эскадрилью на свой аэродром. Бой этот явился для нас поучительным. Он еще раз подтвердил, что оружие ведомого нужно использовать наравне с оружием ведущего. До этого задача ведомого сводилась обычно только к охране хвоста ведущего от возможных атак истребителей противника. Сам же ведомый почти не стрелял, вследствие чего боевые возможности группы истребителей снижались наполовину. Больше и больше стал я задумываться над вопросами тактики уничтожения бомбардировщиков неприятеля. Накопленный опыт, желание воевать лучше энергично толкали на это. Да, в группе истребителей можно и нужно усилить огонь за счет использования оружия ведомых. С этой целью боевой порядок во время атаки следует перестраивать из фронта в сильно вытянутый пеленг. Тогда ведущий будет находиться под постоянным огневым прикрытием ведомого, а ведомого в свою очередь прикроет позади идущий самолет второй пары. Командир звена и эскадрильи должен строить свой маневр с таким расчетом, чтобы ведомый мог свободно маневрировать при занятии исходного положения для прицельной стрельбы. Ведущий обязан хорошо знать и всегда помнить, что сохранение боевого порядка истребителей в воздушном бою зависит не только от его тактической грамотности, но и от умения хладнокровно, спокойно командовать боем. Некоторые летчики над своей территорией хорошо пилотируют, отлично водят группы по маршруту, но стоит лишь перейти линию фронта, как они теряют самообладание, подают нечеткие, нервозные команды, а ведь это незамедлительно сообщается летчикам всей группы. От такого командира может оторваться даже самый отличный ведомый, а летчики группы будут вынуждены вести бой самостоятельно, теряя между собой огневое взаимодействие. Ведущий в этом случае превращается в отдельного воздушного бойца... ...К половине декабря наши наземные войска заняли Ингуло-Каменку и завязали бои на подступах к Кировограду. Пытаясь остановить наступление, противник бросал в контратаки пехоту, танки и множество авиации. Завязались тяжелые схватки на земле и в воздухе. Когда немцы успешно наступали, они мало внимания обращали на то, как воюет их противник. Но, терпя неудачи, испытывая поражение, они вынуждены были изучать наши тактические приемы. И надо сказать, немцы делали это не без пользы для себя. Все чаще уходили теперь они от нас безнаказанными или с незначительными потерями. Нужно было подняться на новую ступень, заняться разработкой новых боевых порядков. Стали тщательно продумывать каждый маневр, предварительно вычертив его на бумаге. Так мы пришли к выводу, что прикрывающая группа должна занять иное место по отношению к ударной. Раньше группа прикрытия находилась на одной линии с ударной в направлении на солнце, поэтому противник, маскируясь в солнечных лучах, мог подходить незамеченным. Перенеся прикрывающую группу в противоположную по отношению к ударной сторону, можно было ликвидировать возможность скрытого подхода вражеских истребителей. Вскоре нам удалось проверить это на практике. Эскадрилья получила задание охранять наземные войска в районе Ингуло-Каменка и Батызман. Группу прикрытия, состоящую из четырех истребителей, возглавлял Семыкин, я - ударную. Противник, так же, как и раньше, маскируясь в ослепительных лучах солнца, в первой группе послал истребителей, во второй - бомбардировщиков. Но "фокке-вульфы" были вовремя замечены четверкой Семыкина и, попав под ее стремительную атаку, потеряли два самолета. Ударная четверка атаковала "юнкерсов" на встречных курсах. Бью по флагманской машине. От удачного попадания крупнокалиберных снарядов она начала разрушаться. Второго "юнкерса" сбивает Мотузко. Проскочив через боевой порядок бомбардировщиков, атакую с нижней полусферы. С предельно короткой дистанции открываю огонь по "юнкерсу". Длинная пулеметная очередь закончила его существование. Потеряв ведущего, бомбардировщики стали спасаться бегством. Этим воспользовался Аскирко и своей парой сбил еще два самолета. Бой показал, что малейшее изменение наших боевых порядков вводит противника в заблуждение, а нам приносит успех. ...В конце декабря 1943 года советские войска заняли Кировоград. Снегопады и метели сковывали действия нашей авиации, но, несмотря на это, мы всеми силами помогали пехотинцам, танкистам, артиллеристам. На этом рубеже я испытал еще одно большое горе потерял Орловского. На краснозвездных крыльях истребителя ему хотелось дойти до Берлина, чтобы свести с врагом последние счеты. Но путь его оборвался на Украине... Звено Орловского вступило в бой с восемнадцатью истребителями противника. Оно дралось геройски и умело - сбило пять самолетов, но и само потеряло три. Одной из сбитых машин была машина Орловского. Тяжело раненный, он нашел силы выброситься на парашюте, но приземлился в расположении врага. На изрешеченном истребителе на свой аэродром прилетел один лишь Аскирко. Он спасся чудом. Зима в 1944 году на Украине была удивительно не похожей на зиму - то дождь, то снег, то снег с дождем вместе. Дороги размякли, раскисли. Наземные войска ограничивали свои действия артиллерийской перестрелкой и поисками разведчиков. Активнее работала авиация. Однажды утром Семыкин и Будаев обнаружили у деревни Яковлево новый аэродром противника с большим числом "фокке-вульфов". Командование приняло решение штурмовым ударом истребителей уничтожить немецкие самолеты прямо на аэродроме. Полк истребителей вести поручили мне. Выслав вперед пару разведчиков, я повел главные силы. Когда мы подходили к линии фронта, разведчики донесли, что аэродром пуст, "фокке-вульфы", видимо, улетели на штурмовку. Наши войска не подвергались налету вражеской авиации, значит, противник был где-то в воздухе, возможно, поблизости. Перестраиваю боевой порядок для боя с истребителями врага в воздухе. На пути снеговая туча. Пройдя ее, мы лицом к лицу встречаемся с "фокке-вульфами". Подаю команду: - Атаковать звеньями всем одновременно! Двадцать четыре наших истребителя устремляются на врага. Немцы не ожидали встречи и на какое-то мгновение замешкались. И воистину в бою промедление смерти подобно. С первой же атаки мы сбили два "фокке-вульфа". Однако наш стремительный удар не обратил гитлеровцев в бегство. Ко второй атаке они успели приготовиться. Завязалась воздушная схватка. Как всегда, молча дерется Рыбаков. Его звено сбивает двух фашистов. Спокойно и выдержанно командует эскадрильей Медведев. С мальчишеским задором атакует Ерофеев. Он кричит по радио своему противнику: - Тебе надоело жить! Молись, если в бога веруешь! И решительно наседает на "фокке-вульфа". Фашистский летчик пытается уйти, но Ерофеев вдогонку посылает две пулеметные очереди. Они решают исход поединка. Справа, слева от меня проходят пулеметные трассы, в эфир несутся команды, приказания, угрозы. Наконец, немцы не выдерживают. Потеряв семь самолетов, они бегут, стараясь укрыться за снеговой завесой. Мы еще не успели собраться, как из-за облаков неожиданно появился "фокке-вульф". Стремительно он зашел в хвост несколько отставшего самолета Ерофеева. Помогать поздно. Кто-то кричит: - Ерофеич, на хвосте "фоккер"!.. Ерофеев хотел уйти переворотом, но, когда его самолет лег на спину, длинная пулеметная очередь фашиста прошила машину. Еще одна потеря... ...Идут дни. Мы летаем довольно часто - разведка, штурмовка, воздушные бои. На земле распутица, грязь. На дорогах - ни с нашей стороны, ни со стороны противника - почти никакого движения. Машины просто не могут преодолеть такого бездорожья, ну а лошади... Да и лошадям оно не под силу. Кажется, сама природа сказала воюющим сторонам: "Стойте и ждите". И они стоят и ждут. Так ли? Стоят и ждут немцы, а наши ждать не намерены. Именно в распутицу и бездорожье готовятся нанести советские войска новый удар по врагу. Два фронта - 1-й и 2-й Украинские - вскоре перешли в наступление и стали замыкать в кольцо корсунь-шевченковскую группировку немцев. Тогда еще никто не знал, что начатое в исключительно трудных условиях весенней распутицы наступление выльется для нас в замечательную победу, а для немцев - в трагическое поражение. "Второй Сталинград" - так назовут впоследствии эту блестящую операцию и наши и немцы: наши за размах успеха, немцы - за тяжесть поражения. Назовут... А пока идут упорные бои. Наши войска с большим трудом продвигаются вперед. Мы, летчики, выполняем самые разнообразные задачи: сопровождаем транспортные самолеты, подвозящие передовым частям боеприпасы, горючее, продукты питания, прикрываем танки, ведем разведку, штурмуем живую силу противника... Снегопады, дожди, туманы осложняют наши действия. В не меньшей мере мешают они и противнику. Но, несмотря ни на что, летаем и мы и летают немцы. Однако погода берет свое. Особо приметных боев, отложившихся ярко в сознании в период Корсунь-Шевченковского сражения, мне проводить не привелось, а о рядовых, обычных рассказывать не представляет интереса. Разгромив фашистов под Корсунь-Шевченковским, наши войска устремились дальше на запад. Это был поистине небывалый поход. Пехота двигалась по колено в грязи. Танки погружались в месиво из грязи и снега по самые днища. Грязь захлестывала лафеты орудий. Но люди шли и шли, не давая возможности врагу закрепиться на промежуточных рубежах. Топливо для танков и самолетов доставлялось транспортной авиацией. Артиллерия снабжалась методом эстафеты. Пехотинцы несли на своих плечах снаряды. Воинам помогали мирные жители, освобожденные от фашистов. Помню такую картину. По тропинке, протоптанной рядом с разбитой дорогой, гуськом идет большая группа крестьян - старики, пожилые женщины, девушки. Под тяжестью груза ступают медленно. У одних он в мешках наподобие рюкзаков, у других в мешках, перекинутых через плечо так, что одна часть груза оказывается спереди, а другая за спиной, третьи несут поклажу просто в руках, как носят грудных детей... Рядом с нами остановился старик в пиджаке и шапке, сдвинутой на затылок. Лицо, сильно загоревшее на весеннем ветру, покрыто потом. Старик осторожно опустил на землю мешок. - Нет ли махорочки, сынки? Соскучился по нашей махорке. - И, взяв из рук одного из нас протянутый кисет, принялся вертеть "козью ножку", которой доброму курильщику хватило бы на полчаса. - Устал, дедушка Никифор? - окликнула старика шедшая недалеко от него девушка. - Догоню. Дай покурить со своими, - ответил старик. Сделав несколько затяжек, он погасил папиросу, спрятал ее за отворот шапки. - Помогите, сынки, - попросил дед, берясь за мешок. - Надо отнести Гитлеру закуску. И пошел, теряясь в людском потоке. Снаряды деда и других крестьян, переходя из рук в руки, дойдут до фронта... Так шло наше наступление весной 1944 года. Земля Украины осталась за спиной. Впереди - Молдавия. Мы вылетаем в район города Бельцы. Под самолетом холмы Молдавии, села с множеством мазанок, окруженных садами. Сады еще не распустились, не зацвели, но скоро они оденутся зеленой листвой. Низкая облачность. Идем в боевом порядке "фронт". Егоров левее моей пары. Совсем неожиданно из облаков появляется легкий фашистский бомбардировщик Ю-87, прозванный нашими летчиками за неубирающееся шасси "лапотником". Фашист, не заметив звена истребителей, ложится на боевой курс, чтобы атаковать наши танки. Подаю команду: - Егоров, бей, впереди "лапотник"! Стремительный удар - и "юнкерс", клюнув носом, врезается в землю. За первым "юнкерсом" так же неожиданно появляется второй. Его атакует Мотузко, но безрезультатно. Атакует еще раз. Фашист, искусно маневрируя, уходит от прицельного огня. Тогда применяем испытанный и верный прием: берем фашиста в клещи. Из них врагу не выкарабкаться. Бомбардировщик падает у окраины города. Ведомый Егорова, лейтенант Сопин, сбивает одного из двух "фокке-вульфов", пришедших на выручку "юнкерсам"... Подобные стычки в эти дни возникали нередко. Фашисты летают мелкими группами. Видимо, действительно дело с авиацией у немцев становится плохо. Нас это только радует. Л еще больше это радует наши наземные войска, которые подошли к государственной границе и продолжают теснить врага дальше. Противник хотел закрепиться на крутых берегах Днестра, но не удержался и на Пруте, С ходу советские части форсировали реку и на плечах фашистов устремились в глубь Румынии. ВПЕРЕД - В ФАШИСТСКОЕ ЛОГОВО  ПОД НАМИ - РУМЫНИЯ Вечером 20 марта 1944 года мы звеном шли в направлении города Яссы. Яссы! Это первый город на территории государства, которое в союзе с фашистской Германией воюет против нас, город боярской Румынии. Впервые под крылом самолета не своя, израненная, истерзанная врагом земля, а чужая земля, с которой в июне 1941 года на юг нашей страны вторглись фашистские орды. Румыния гитлеровского приспешника Ионеску - еще не само логово зверя, оно дальше, но путь к логову - через Румынию. Сколько мечталось о том времени, когда война с нашей территории будет перенесена на землю врага. Тогда, под Сталинградом, когда мы оборонялись, это время казалось далеким-далеким. И вот оно наступило. Мы прошли через горы и рубежи, платя за эту дорогу на запад кровью своих товарищей, которым бы жить и строить, строить и жить. Прошли. Пойдем и дальше. Пой, сердце, победную песню! Быстрее несите, крылья истребителя! Летим. Высокое чистое небо, видимость идеальная. Замечаю, как слева несколько ниже нас четыре "фокке-вульфа" построились в круг для штурмовки наших артиллерийских позиций. Не медля ни секунды, иду в атаку. Немцы пытаются принять бой, но преимущество в высоте на нашей стороне. С первой атаки сбиваю ведущего, остальные спасаются бегством. Преследуем и расстреливаем еще двух. Хорошее начало в чужом небе! ...Отсутствие пригодных аэродромов сильно затрудняло наши боевые действия. Правда, мы перелетели в Ямполь на Днестре, но до передовых частей было еще очень далеко. Прикрываемые нами районы Тыргу-Фрумос в Румынии и Ташлык севернее Тирасполя находились на расстоянии около 150 километров, причем из-за своеобразной конфигурации фронта лететь нам приходилось почти все время вдоль переднего края, что ставило нас относительно противника в невыгодное положение. Немцам наконец удалось остановить наступление наших частей на сильно укрепленном рубеже от Ясс до Тыргу-Фрумоса и по реке Серет. Но в половине апреля советские войска перешли в наступление. Развивая удар на Кишинев, они форсировали Днестр и захватили плацдарм на правом его берегу в районе Ташлык. Наш полк получил новую задачу - прикрывать переправу и войска на плацдарме. И на этот раз наши аэродромы находились на большом удалении от переднего края, в то время как фашистская авиация действовала с кишиневского аэродрома. Мы, таким образом, были поставлены в худшие условия. Время нашего патрулирования ограничивалось запасом топлива на самолетах, а это в свою очередь заставляло вести скоротечные, дерзкие, не рассчитанные на поддержку бои. Утром 17 апреля, лишь взошло солнце, звено истребителей было уже над переправой. Над землей висит легкая дымка. На излучине Днестра, где наша пехота зацепилась за правый берег, появился фашистский корректировщик, прикрытый четырьмя истребителями. Бросаюсь в атаку. Не принимая боя, гитлеровцы поспешно уходят. Почти одновременно замечаю со стороны солнца пару "мессершмиттов". Это охотники. Их цель, очевидно, отвлечь нас от бомбардировщиков, которые должны здесь вскоре появиться. Охотники в бой пока не ввязываются. Продолжая сохранять преимущество в высоте, они до поры до времени ходят на параллельных курсах. Вскоре с юга появляется армада бомбардировщиков, прикрытая истребителями. Надо расчленить их боевые порядки до подхода к цели и заставить сбросить бомбы на свои войска. Лишь только фашисты стали на боевой курс, мы устремились в атаку. "Мессершмитты" не успели отсечь нас от бомбардировщиков, а мы, воспользовавшись этим, врезались в их боевые порядки. Сколько раз приходилось мне применять этот маневр, при котором оказываешься почти вплотную с вражескими машинами. Каждую секунду можно ждать столкновения. Тебя поливают непрерывные очереди вражеских пулеметов. Но в это время словно забываешь обо всем и думаешь только о победе, стараешься быть сильнее врага. И если у тебя не сдадут нервы, оказываешься победителем. Так было и на этот раз. Гитлеровцы не выдержали и стали бросать бомбы на головы своих войск, а затем уходить. "Мессершмиттам" все же удалось связать нас боем и лишить возможности преследовать бомбардировщиков. Но это уже не важно. Главное, что враг не прорвался к переправе, что ни одна фашистская бомба не упала на наш передний край. После боя я услышал в наушниках голос наземной радиостанции: - Что, жарко Еще бы не жарко! Против нас действовали 34 "юнкерса" и 12 "мессершмиттов". - Жарко! - отвечаю. - Пехота шлет благодарность, - слышу снова тот же голос и вслед за ним радостные голоса летчиков: - Служим Советскому Союзу! На обратном пути на подходе к аэродрому замечаю темную точку. Одинокий самолет на большой высоте вблизи линии фронта мог быть только разведчиком. Следуя золотому правилу летчиков - любой замеченный самолет принимать за противника, пока не будут видны опознавательные знаки, - набираю высоту и занимаю исходное положение. Неизвестный самолет плавным разворотом идет в нашу сторону. Не советский ли разведчик Пе-2 фотографирует передний край? Подходим ближе. Неизвестный самолет с небольшим уклонением уходит к противнику. Сомнений больше нет - Ме-110. почти в точности похожий на наш Пе-2, Устремляюсь в атаку. Пулеметная очередь оборвалась. Лента пуста. Подаю команду: - Атаковать двумя парами одновременно! Противник оказался опытным. Он ловко вышел из-под удара и крутым пикированием устремился к земле. На бреющем полете его нагнал Костриков и срезал длинной очередью. После недолгого отдыха снова летим на переправу. На этот раз встретились с фашистскими истребителями. За 4-5 минут успеваем сбить двух "мессершмиттов" и одного "фокке-вульфа". Неожиданно атакованные немцы бегут в панике. Кто-то, наверное Костриков, кричит им вслед по радио: - Так вам и надо, сукиным сынам! Наземная радиостанция снова передает благодарность пехоты. Нас сменила группа патрулей, и мы, развернувшись, идем на свой аэродром. Как и всегда после боя, испытываем возбуждение, а потом наступает опасное притупление внимания. Опасное потому, что враг может появиться в любой момент и внезапно нанести удар. Охотники противника, как и в прежние годы, частенько "пасутся" где-то на пути к нашему аэродрому, чтобы напасть на утомленных боем летчиков. Остерегаясь внезапного удара врага, время от времени подаю по радио команды: - Внимание!.. Посматривай! Но вот и аэродром. Радисты заранее передали механикам о нашем возвращении, и те с нетерпением ждали нас. Сердечные поздравления, пожелания успехов в новых вылетах. А вечером мы собрались, чтобы обсудить тактику боя с превосходящими силами противника. На третий день боевых действий в воздухе появились крупные группы бомбардировщиков, сопровождаемые сильным прикрытием истребителей. Немцы подбросили авиацию в расчете на то, чтобы сорвать наше наступление. Воздушные бои теперь чаще всего велись с превосходящими силами противника. Командир соединения решил собрать крепкую группу опытных истребителей и нанести ею ощутимый удар по врагу. Группу вел командир дивизии полковник Горегляд. Патрулирование продолжалось не более пяти минут, как вдруг Аскирко, ведомый командира, сообщил по радио: - Слева большая группа! Бомбардировщики шли в плотных боевых порядках. Я насчитал шесть десятков самолетов. Горегляд подал команду: - Бить всем! Разворотом на сто восемьдесят градусов мы все одновременно заняли исходное положение и через мгновение пошли в атаку. Каждый выбирал цель самостоятельно, не нарушая общего боевого порядка. "Юнкерсы" почуяли серьезную опасность. Их дальнейшие действия вполне подпадали под пословицу: "Не до жиру - быть бы живу". Сбросив бомбы куда попало, немцы перестроились в оборонительный круг. Дружным мощным ударом с первой атаки мы расстроили их боевые порядки. Потеряв управление, гитлеровцы летели кто куда, ишь бы удрать. Началась паника, которая вскоре передалась и на землю. Зенитная артиллерия врага открыла огонь по району боя, подвергая опасности прежде всего свои бомбардировщики. То там, то здесь горели фашистские самолеты, висели в воздухе, раскачиваясь на стропах, парашютисты. К вечеру на аэродром пришла телеграмма от наземных войск, наблюдавших за боем. В ней выражалась благодарность командующего и подтверждалось, что нами сбито 13 немецких самолетов. Хороший бой! На следующий день фашисты уже не летали большими группами, а высылали охотников, которые временами пытались атаковать наших истребителей. Вскоре мне пришлось участвовать в новой схватке. Мою четверку в районе цели блокировали 12 "мессершмиттов". Не навязывая боя, они захватили преимущество в высоте и неотступно преследовали каждый наш маневр. Если бы задержалась с подходом новая группа, у нас не хватило бы топлива продолжать эту игру. Впрочем, дело пахло не игрой. Но хорошо информированная нами о противнике группа Медведева, шедшая нам на смену, набрала высоту большую, чем немцев, и атаковала их. С первого же удара фашисты потеряли два самолета, потом еще один и посчитали за лучшее уйти. ...Во второй половине апреля меня отвезли в армейский госпиталь. В полк я возвратился в мае. Тяжелое известие ожидало меня здесь - погибли Аскирко, Костриков, Демченко. Ежедневные бои, гибель людей словно бы заставляют привыкнуть к потерям, делают сердце не столь ранимым. Но в тот день я не находил себе места от этой тяжелой вести. Сколько еще хороших жизней придется отдать за нашу полную победу? И перед памятью павших товарищей я поклялся мстить врагу в полную силу своей ненависти. Перелетели на аэродром Фалешти в Румынии. Впервые под ногами не своя земля. Аэродром располагался на лугу недалеко от деревни. Только мы произвели посадку, как нагрянула целая ватага ребятишек. Они осторожно, с опаской дотрагивались до самолетов и тут же отдергивали руки, как будто обжигались. Это были румынские дети. Но вот появились цыганята - черные и грязные. Самолеты их не очень заинтересовали. Они сразу бросились к летчикам. - Дэн тютюн! Дэн тютюн! - кричали цыганята наперебой. И, не зная румынского языка, не трудно было понять, что они выпрашивали табак. Многие из нас удивлялись: зачем таким маленьким табак? - Тут цыгане с грудного возраста курят, - пошутил кто-то. Получив на закрутку махорки, ребята срывались с места и во весь опор мчались к деревне. Загадка вскоре прояснилась. За ребятишками на аэродром потянулись взрослые. Оказывается, дети просили табак для родителей. "Тютюн" в Румынии для бедняка считался роскошью: на него была установлена монополия, запрещавшая крестьянам свободно выращивать табак, а купить в лавке не было денег. - Трудно жилось, очень трудно, товарищи, - начал один из подошедших цыган. Он был высокого роста, в потрепанной войлочной шляпе и домотканой одежде. Говорил по-русски, хотя и плохо. Используя его знание русского языка, мы попросили гостей присесть и повели беседу. Сколько сразу посыпалось жалоб! Нет табака, но гораздо хуже - не хватает хлеба. Мамалыга, которую крестьяне употребляют вместо хлеба, есть далеко не у всех, а до нового урожая еще порядочно... Рассказывали о порядках, которые установили немцы, о том, как запугивали они население Советской Армией, которая-де никого в живых не оставит. В группе нашлись бывшие солдаты, которые служили в гитлеровских войсках, но при отступлении не пошли воевать за фашистов, остались дома. Они не скрывали своего прошлого, охотно рассказывали о немцах, об их армии, жаловались на свирепое отношение гитлеровских офицеров... Беседа затянулась часа на два. Это было наше первое знакомство с тем, что в учебнике по политграмоте называлось капиталистической действительностью. К вечеру на аэродром сел новый истребительный полк. Среди его летчиков оказались старые знакомые, товарищи. В столовой ко мне подбежал старший лейтенант. На его лице светилась такая радостная улыбка, что я тоже не мог не улыбнуться. - Товарищ инструктор! - крикнул он. - Неужели вы? - Гучек? - Конечно, Гучек. И вспомнился сразу Батайск, двадцать второе июня сорок первого года, когда я принимал у молодого летчика зачетный полет. Сколько за это время прожито и пережито?! На гимнастерке Гучека красовались боевые ордена. Значит, воевал хорошо... Мы улыбались, жали друг другу руки, а потом сели за стол и отметили встречу так, как полагалось делать это на фронте. На рассвете 13 мая началось наступление противника. Замысел фашистов, как потом стало известно, состоял в том, чтобы ударом в направлении Яссы - Тодирени отрезать нашу группировку войск на правом берегу реки Прут и, прижав ее к Карпатам, уничтожить. Вылетаю по тревоге. На главном направлении удара, несколько западнее Ясс, немцы ведут авиационную и артиллерийскую подготовку. Облака пыли и дыма от снарядов, авиабомб и пожаров застилали землю, поднимались в небо. В воздухе висели вражеские бомбардировщики под сильным прикрытием истребителей. Наша основная задача - сорвать атаку "юнкерсов". Выбираю слабое место в боевых порядках истребителей и наношу удар всей группой по головной девятке бомбардировщиков. "Мессершмитты" и "фокке-вульфы", которых было значительно больше, чем нас, смело ввязываются в бой. Они наваливаются на советских истребителей с целью отрезать их от бомбардировщиков. Четверка Семыкина отбивает их атаки. Моя четверка громит "юнкерсов" и одновременно дерется с отдельными прорвавшимися через заслон истребителями. Положение тяжелое, а к полю боя все время подходят новые группы вражеских самолетов. Вызываю с аэродрома помощь. Давно уже не было такой схватки. По числу самолетов бой этот можно сравнивать с самыми большими боями, в которых мне приходилось участвовать. Да и понятно, мы перешагнули за рубежи родной земли. Пусть до центра вражеского логова еще далеко, но до него теперь значительно ближе, чем два года или год назад. Румыния - это южные ворота в Германию. Поражение немцев будет бить по их престижу, вызывать у румынских бояр неуверенность в силах своего немецкого хозяина. Вот почему жарко сегодня в небе" жарко и на земле. Только бы устоять! И главное, устоять там, в окопах переднего края... В бою нас сменяет новая группа. Возвратившись на аэродром, мы наскоро заправляемся горючим, боеприпасами - и снова туда, где дрожит земля, гудит воздух. И так весь день. Последний вылет совершаем почти в темноте. Не хочется ничего делать, о чем-либо думать, даже о тактических приемах врага, которые мы обычно разбирали в конце боевого дня. Одно желание - повалиться скорее на землю и уснуть. Ночью работал технический состав. Техники и механики чинили заплаты на крыльях и фюзеляже, устраняли неисправности в моторах, налаживали вооружение, Коротка майская ночь. Но уже до рассвета мы все на аэродроме. Надо получше подготовиться к предстоящему дню. Каким-то он будет? Вчерашнее наступление не принесло фашистам никакого успеха. Линия фронта осталась без изменений. Насмерть стоит, вцепившись в землю, наша пехота горячими стволами орудии ощетинилась артиллерия, мужественно сражаются танкисты, летчики. Наскоро продумываем тактические приемы врага, обсуждаем слабые и сильные стороны немецких летчиков. Штаб составляет группы, которые будут введены в бой последовательно, командиры эскадрилий подробно договариваются о необходимых маневрах при смене во время боя. В чем преуспела вчера вражеская авиация? Она захватила высоту. "Мессершмитты" и "фокке-вульфы", барражируя выше наших истребителей, крепко связывали нас атаками, и "юнкерсы" во многих случаях могли действовать безнаказанно. Мы решили свою ударную группу в общем боевом порядке снизить до высоты действия бомбардировщиков противника, а прикрывающую, наоборот, поднять выше его истребителей. И вот новый боевой день. Опять перепахивают землю снаряды, рвутся вперед, стремясь пробить нашу оборону, фашистские танки, а в небе беспрерывно висят самолеты. Все, как и вчера. Только воздушные бои проводились успешнее благодаря новым тактическим приемам. В первом же вылете наши истребители сбили несколько "юнкерсов". "Фокке-вульфы" и "мессершмитты" уже не хозяева высоты. Над ними наши самолеты, и немецкие летчики должны смотреть в оба, чтобы не быть сбитыми истребителями, стремительно атакующими сверху. Вместо того чтобы связать нас, они сами оказались связанными. Все чаще падают на землю фашистские бомбардировщики, все реже сбрасывают они свой груз на наши войска. Кажется, и устали мы за этот день меньше. С наступлением темноты не так уж и на землю тянет и не так гудит в голове. Есть еще запасы энергии и на шутку и на розыгрыш товарища. ...Наутро опять бой. И так в течение девяти дней. Удары по вражеским бомбардировщикам, схватки с истребителями. Каждый из нас, кто остался в живых, совершил за это время более полусотни вылетов и, конечно, сбил не один неприятельский самолет. Первые дни силы врага словно бы не убывали. На месте сбитых бомбардировщиков и истребителей появлялись новые. Видимо, крепко подготовились фашисты к наступлению. Но еще более крепко стояли советские войска, они не отступали ни на земле, ни в небе. Постепенно немецкий удар стал ослабевать, а потом и совсем прекратился. В таких случаях принято говорить - наступление захлебнулось. Да, фашисты захлебнулись в своей крови. Не дешево дались эти бои и нам. Мы потеряли нескольких хороших и опытных летчиков, в числе которых были Николай Мотузко, Юрий Попов, Василий Соколов... С боями приходит пора зрелости. Она покупается дорогой ценой - кровью и жизнью, и очень горько бывает, когда по каким-то, нередко от нас не зависящим причинам эта зрелость вдруг утрачивается. Бывалый летчик неожиданно совершает недопустимую ошибку. Такую ошибку совершил Юра Попов. Группа истребителей, в которой он находился, только что провела успешный бой и возвращалась домой. К аэродрому летчики подошли над пятибальной кучевкой. Не осмотрев вокруг воздушного пространства, ведущий распустил истребителей на посадку. Они начали снижаться пара за парой. Вот уже очередь замыкающей пары. Но в момент снижения, когда она опустилась под облака, из них выскочили "мессершмитты"-охотники и с короткой дистанции расстреляли самолет Попова. Летчик хотел спастись на парашюте, но снаряд обрезал левую половину строп... Гибель Мотузко произошла не столько вследствие его ошибки, сколько из-за ошибки других. Его сбили в конце сражения. Еще задолго до боев под Яссами Мотузко стал моим ведомым, в паре с ним мы сделали сто четырнадцать боевых вылетов. На этот раз меня срочно вызвали на командный пункт вышестоящего командира. Когда я вернулся оттуда, очередная группа истребителей находилась уже в воздухе. Мотузко полетел с другим ведущим. О слетанности вновь составленной пары не могло быть и речи: это были два разных человека, два различных характера. Фашисты превосходили наших в количестве. Группа рассыпалась, и каждый дрался сам за себя. На Колю навалилось четыре вражеских истребителя. Одного он сбил, но три остальные сбили его. В этом случае было нарушено золотое правило о слетанных парах истребителей. Менее опытные летчики оказались сбитыми из-за своей неопытности, чаще всего вследствие недостаточной осмотрительности в воздухе. К неопытному летчику "мессершмитт", как правило, подбирался незамеченным, и атака его становилась неотразимой. Так был сбит Андросенко. Он выпрыгнул на парашюте и приземлился на нейтральной полосе. Укрывшись в воронке, летчик решил ждать до темноты. - Воронка большая, и я устроился удобно,- рассказывал он после. - Лежу, смотрю в сторону противника - за своими чего же смотреть? Вдруг сильный удар по голове. Очнулся в нашей траншее. Солдаты думали, что приземлился немец, и попытались захватить в плен. Конечно, предварительно стукнули по голове. Андросенко не видел "фокке-вульфа", который сбил его самолет. Он почувствовал лишь, как полетели осколки разбитого стекла от приборов, увидел, как загорелся бензин. - А ведь я тоже гнался за фашистом, - говорил Андросенко. - Еще бы пять секунд - и срубил бы его. - Целишься в одну точку, а смотреть должен за всем небом, - поучал Егоров. - Теперь уж буду смотреть. В другой раз так просто они меня не возьмут. Эту науку я начал понимать... НА ЛЬВОВСКОМ НАПРАВЛЕНИИ Ничто так не бросает человека из края в край, как война. Утром были в Румынии, вечером уже под Львовом. Видимо, скоро предстоят бои на этом направлении. Скоро... Оказалось скорее, чем я предполагал. На следующий по прилете день, 14 июля, рано утром полк был построен под боевым знаменем. Читали обращение Военного совета 1-го Украинского фронта о наступлении. Обращение призывает войска к полному освобождению Украины, чтобы ускорить разгром ненавистного фашизма. Но как волнуют, трогают за сердце и поднимают эти слова! В коротких выступлениях летчики и техники клялись, что не пожалеют сил, но задачу выполнят... Летчики расходятся по эскадрильям. Техники осматривают самолеты, радисты проверяют настройку передатчиков. Тишина. Но не та гнетущая, что давила перед сражением на Курской дуге, когда ты не знал, в какой миг она взорвется, а тишина, вселяющая бодрость, уверенность. Пусть ты волнуешься, отсчитываешь минуты до начала боя, но у тебя нет чувства подавленности, рождаемого неясностью положения. Начнем мы, и начнем в точно определенное время... И вдруг гром на десятки километров. Бьет артиллерия. Вскоре пошли бомбардировщики. Их колонны, казалось, заполнили все небо. Мы выполняем задачу прикрытия, но авиация противника показывается малочисленными группами, и наши истребители уничтожают их без особого труда. Фашисты считают более благоразумным спасаться бегством. Что ж, бегите, это очень знаменательно - от хорошей жизни не побежишь. Первый день наступления не сохранил в моей памяти каких-либо ярких боев. Немцы были морально подавлены. Один "фокке-вульф" до того запаниковал, что забыл, где лево, где право, и пришел на... наш аэродром. Но это в воздухе. На земле же враг более упорный. Два напряженных дня войска фронта пробивали брешь в его обороне. Гитлеровцы бросали в контратаки танки, пехотные соединения. Два дня колебалась чаша весов. Поле на направлении главного удара сплошь покрылось темными пятнами воронок. Но на третьи сутки фашисты не устояли. Оборона их лопнула, и наши механизированные части вышли на оперативный простор. С вводом в Прорыв подвижной группы фронта мы перешли на ее прикрытие. Наша задача - не допустить, чтобы группа оказалась под бомбовым ударом врага. Танки рвутся вперед, сметая вражеские заслоны, обходя отдельные укрепленные пункты немцев. Определить нахождение передовых отрядов с воздуха можно лишь по вспышкам снарядов да но возникающим пожарам. Если же танкисты продвигались без сопротивления, задача их обнаружения усложнялась еще больше. Тогда приходилось прикрывать определенный район. Это обстоятельство сильно затрудняло действия истребителей. Но вот в танковые части начали направлять авиационных офицеров с радиостанциями, и положение наше сразу улучшилось. Имея постоянную радиосвязь, мы также передавали танкистам ценные для них сведения о противнике. Во второй половине июля наши подвижные войска подошли к Рава-Русской и Перемышлю. Львов еще у противника, но он окружен, и судьба его предопределена. Нам поручили прикрытие бомбардировщиков, которые наносили удары по железнодорожным узлам и мостам. Погода в эти дни стояла облачная. Кучево-дождевые облака то свисали до земли, то поднимались до трех - пяти тысяч метров. Наблюдение за воздушным пространством ограничивалось. Полет в облаках походил на полет в ущелье причудливо нависших и постоянно изменяющихся серебристых отвесных обрывов. Встреча с самолетами противника была чаше всего неожиданной, а воздушный бой состоял, как правило, из нескольких атак. Из этих дней запомнился один случай. Однажды оторвавшийся от группы молодой летчик соседнего полка, выскочив из-за облака, увидел, как два "мессершмитта" навалились на нашего "лавочкина". Истребитель последовал на помощь. Стремительно атаковав одного фашиста, он длинной очередью зажег его самолет. Второй ""мессершмитт", боясь разделить участь товарища, поспешил скрыться. Так как ориентировка молодым летчиком была потеряна, ему пришлось следовать за "лавочкиным" до аэродрома его посадки. Велико же было удивление летчика, когда из "лавочкина" вылез пилот в иностранной форме и быстро направился к своему спасителю. - Спасибо, товарищ, - сказал он. - Если бы не ты, дело могло кончиться плохо. Вовремя помог. Это был чешский летчик, видимо, бывалый воин. На груди его красовались награды - ордена и медали, Сняв со своего мундира одну медаль, чех укрепил ее на груди советского летчика. Немцы не смогли удержаться во Львове. Войска фронта продвинулись вперед, форсировали реку Сани подошли к Висле. Поспешно отступая, противник не успевал разрушать аэродромы. Один из таких аэродромов - Турбя был выделен нашему полку. Правда, он находился всего лишь в трех километрах от противника, в полукольце, но другого более подходящего аэродрома не было. Наши войска накапливались на Висле. Они готовились форсировать ее южнее Сандомира в районе Тарнобжег. Стремясь воспрепятствовать этому, противник подбросил свежкие авиационные соединения. Появились "мессершмитты" с изображением на борту стрелка с луком. Это был авиаотряд, которым командовал немецкий ас Буш. Авиаотряд Буша комплектовался из отборных летчиков, прошедших школу воздушного боя и имевших на своем счету не менее чем пять побед у каждого. Появились также новые двухмоторные штурмовики "Хейншель-129". - Ну что ж, отборные так отборные, - говорили наши летчики. - Мы ведь тоже не лыком шиты. Проверим, на что эти отборные способны... САНДОМИРСКИЙ ПЛАЦДАРМ Начались бои за переправу, за плацдарм, который впоследствии получил название сандомирского. Наши войска зацепились за правый берег и упорно расширяли захваченный пятачок. Гитлеровцы обрушивали на них артиллерию, танки, авиацию. Вражеские бомбардировщики одновременно бомбили и переправу, которая связывала части на плацдарме с основными силами. Мы ведем воздушные бои над плацдармом. Противник перешел к тактике массированного использования своей авиации. Собрав в один кулак большие силы, он неожиданно появляется то в одном, то в другом месте. Чтобы упредить внезапный удар, мы вынуждены барражировать непрерывно. Конечно, наши истребители не могли патрулировать большой группой, поэтому завязывать бой нам всегда приходилось в невыгодных условиях. На каждого из нас доставалось по пяти - шести, а то и более вражеских самолетов. И так дрались, пока не приходила вызванная с аэродрома помощь. Вначале немецкие асы действовали уверенно. Еще бы, пять - шесть на одного! Но когда силы уравнивались, когда надо было брать не числом, а смелостью и умением, пыл их спадал. Все чаще фрицы уклонялись от открытого боя, перестраиваясь на свободную охоту. К августу сандомирский плацдарм был значительно расширен, войска фронта заканчивали наступательную операцию. Но гитлеровское командование решило ликвидировать плацдарм. Hемцы, сосредоточив крупные танковые силы, бросили их при поддержке авиации против наших войск. Советские артиллеристы и пехотинцы отбивали атаки вражеских танков на земле, а штурмовики уничтожали их с воздуха. Здесь, на плацдарме, фашисты начали применять одноместные "фокке-вульфы", так же как штурмовики и бомбардировщики. Это было еще одним доказательством того, что противник выдыхается, бомбардировщиков не хватает. Летаем много. Ведем воздушные бои и вместе с нашими штурмовиками бьем подходящие резервы противника. Установились ясные августовские дни. Небо просматривается на десятки километров вокруг. Но пыль, поднимаемая артиллерией и бомбардировщиками, дым пожарищ сильно ухудшают видимость. 6 августа мне пришлось совершить пять боевых вылетов. Каждый вечер сопровождается воздушным боем. ...Летим под вечер. Ниже себя замечаю группу "фокке-вульфов". Hемцы, очевидно, нас не видят. Оставляю пару Семыкина для прикрытия на этой высоте, а сам с крутого пикирования бью по крайнему самолету врага. Но фашист лишь как будто вздрогнул и продолжал идти по прямой. Повторяю атаку. Добитый второй очередью "фокке-вульф", клюнув носом, входит в отвесное пике и врезается в землю. Остальные вражеские самолеты, пользуясь плохой видимостью, рассыпаются в разные стороны и покидают поле боя. Нередко после воздушной схватки, если поблизости не было фашистских самолетов, со станции наведения нам ставили задачу штурмовать подходящие войска противника, чаще всего автомашины или бронетранспортеры. Бронетранспортер - очень опасная цель для истребителя. Он был вооружен спаренными и счетверенными зенитными двадцатимиллиметровыми автоматическими пушками "Эрликон". Для того чтобы подойти к колонне бронетранспортеров на дистанцию открытия огня, нужно преодолеть пространство, сплошь простреливаемое десятками зенитных автоматов. Трассирующие снаряды, похожие на красные шарики, как искры, осыпают самолет. Кажется, каждый из них предназначен тебе. Но держи крепче нервы и не отступай. Стоит тебе лишь открыть огонь, как становится легче, чувство нападения берет верх, появляется боевой азарт. Главное теперь замкнуть круг истребителей, тогда самолеты, поливая непрерывным огнем колонну машин, расстроят противовоздушную оборону противника, обеспечат друг другу атаку и выход из нее. На плацдарме мы не раз штурмовали бронетраспортеры и всегда выходили победителями. Мы выходили победителями из многих схваток. Но и враг вырвал из наших рядов то одного, то другого товарища. ...Погиб Сережа Будаев. Он служил в полку с середины сорок третьего года. Скромный и спокойный, с красивым и добрым лицом, Сережа был всеобщим любимцем. Летал он много и дрался отлично. В этот раз в паре с лейтенантом Парепко он выполнял разведку. Дело было сделано. На обратном маршруте летчики обнаружили восемнадцать "фокке-вульфов", идущих к району сосредоточения наших танков. Двое против восемнадцати! Hо Будаев решил принять бой. - Вовочка, за мной, в атаку! - подал он команду своему напарнику. Владимир Парепко отличался богатырским телосложением. Однажды в бою он создал такую перегрузку, что его истребитель не выдержал и переломился пополам. Кто-то из летчиков тогда сказал, что Вовочка сломал самолет. С тех пор лейтенанта Парепко летчики стали называть только Вовочкой. С первой атаки храбрецы сбили по самолету. Но слишком велико было численное превосходство у врага. После нескольких атак фашистам удалось поджечь самолет Парепко. Лейтенант выпрыгнул с парашютом, но открыл его рано, без затяжки. Часть гитлеровцев бросилась расстреливать беззащитного парашютиста. Тогда Будаев, верный долгу русского воина "сам погибай, а товарища выручай", пошел на выручку. Отбивая одну вражескую атаку за другой и сам атакуя, он носился вокруг Парепко. Пока его напарник снижался, Будаев сумел сбить еще три самолета. Выходя из атаки, когда Парепко уже приземлился, Будаев попал под пулеметную очередь врага. Самолет его вспыхнул. Летчик машинально рванул аварийную ручку сбрасывания фонаря и сильным толчком отделился от кабины. Но он упал, не успев раскрыть парашюта, рядом с врезавшимся в цветочную клумбу во дворе старого польского поместья самолетом. Погиб и другой наш летчик, Мясков. Самолет его был подбит, и Мясков выбросился на парашюте. Сильный ветер стал относить его за передний край, в сторону противника. Раскачиваясь на стропах парашюта, Мясков видел, как внизу уходит родная земля. Спасения не было. Тогда он снял ордена, вместе с партийным билетом аккуратно завернул их в платок и бросил к своим. Тысячи глаз с земли смотрели, как ветер относит советского летчика к врагу. Мясков приземлился между первой и второй траншеями фашистской обороны. С нашего наблюдательного пункта было видно, как летчик, освободившись от парашюта, выхватил пистолет и в упор отстреливался от окружавших его фашистов. Затем он приложил дуло пистолета к своему виску и сделал последний выстрел. Вечером в землянку зашел Кузьмин. За годы войны он возмужал и заметно вырос. Он стал опытным, обстрелянным летчиком, командиром эскадрильи. - Товарищ командир, - обратился Кузьмин, не успев еще закрыть а собой дверь, - что же делать? Всего шесть исправных самолетов осталось. Мне завтра, можно сказать, и воевать не на чем. Или опять на умении? - Ты, Кузя, мои мысли угадал. Без умения и при полном составе не обойтись. Немцы тоже понесли большие потери, и самолетов у них меньше, чем у нас. Давай лучше поговорим о тактике, что можно внести нового, чтобы противника захватывать врасплох. Мы сели на своего любимого конька. Начались творческие поиски нового, обобщение опыта. Сошлись на том, что немцев надо встречать на подходе к переднему краю, когда они не ждут нападения.. ...С утра 9 августа ведем бои с бомбардировщиками. Мелкие группы "мессершмиттов" в драку почти не ввязываются. И только к вечеру, когда солнце склонялось к горизонту, в районе Опатув нам повстречалась группа из двенадцати вражеских истребителей. Боевой порядок противника не был эшелонирован по высоте, в то время как наш был построен в два эшелона ударная группа и группа прикрытия. Ударное звено вел я, звено прикрытия - Кузьмин. Фашисты увидели лишь мою четверку и, маскируясь лучами заходящего солнца, решили атаковать. По поведению "мессершмиттов" я легко понял, что противник малоопытный, необстрелянный, но немцев много. Что ж, попробуем схватиться. В наушниках предупреждающе прозвучал голос ведомого: - Впереди слева "мессершмитты"! Приказываю спокойно следовать в том же боевом порядке, чтобы противник не смог разгадать моего замысла. Командир группы "мессершмиттов" приготовился атаковать нас сзади. Будучи уверенным в нашей беспечности, он начал заводить все свои самолеты с левым разворотом. Мы не меняем курса. Когда гитлеровцы развернулись и, увеличив скорость, стали сокращать дистанцию, я подал команду: - Разворот все вдруг на сто восемьдесят, за мной в лобовую! Фашисты не успели опомниться, как попали под встречный удар нашей четверки. Их ведущий попытался было развернуть свою машину, но тем самым оказался в еще более невыгодном положении. Моя пулеметная очередь прошлась по его бензобакам. Самолет загорелся и рухнул на землю. В быстром темпе повторяем атаку за атакой. Надеясь на свое количественное превосходство, гитлеровцы, однако, не уходят. Ведущий второй пары Сопин сбил еще один самолет, но и это не образумило противника. Когда бой достиг высшего напряжения, подаю команду: - Кузьмин, атакуй! И в тот же миг верхняя четверка обрушивается на врага. Шаруев почти в упор посылает по "мессершмитту" две очереди. Фугасный снаряд отрывает у него крыло, и фашист, беспорядочно падая, врезается в землю. Поодиночке, крутым пикированием немцы уходят в разные стороны. - Бегут! Бегут! - кричит кто-то по радио. Бой окончен, В небе спокойно. Только бело-голубоватая полоска - след подожженного самолета - продолжает еще висеть в нем. Войска ведут бои местного значения с целью улучшения позиций и разведки сил противника. В них участвуют отдельные подразделения, иногда части. Но вот 12 августа с утра на направлении города Сташув неожиданно вспыхивают крупные бои. Их завязывают фашисты. В наступлении участвуют пехота, танки, авиация. Врагу даже удается несколько потеснить наши части. Ко второй половине дня бои принимают еще более ожесточенный характер. По вызову с переднего края веду восьмерку истребителей. Здесь опять все заволокло пылью и дымом. Всматриваясь во мглу, замечаю группу "фокке-вульфов". Они, безусловно, имели задачу "расчистки" воздуха, поэтому охотно ввязались в драку и действовали дерзко. Плохая видимость мешала просматривать пространство, из-за чего бой принял характер атак отдельных пар. Основное внимание у меня сосредоточено на том, чтобы удержать тактическую связь между парами, чтобы вовремя помочь тем, кто окажется в беде. С первой же атаки я и Егоров сбили по "фокке-вульфу", но это не надломило противника. Он лезет с еще большим остервенением. Замечаю, как пара "фокке-вульфов" пытается атаковать нашу пару. Прихожу к ней на помощь. Но лишь только я вышел из атаки, как новая вражеская пара пошла на меня в лобовую атаку. Самолеты сближаются с бешеной скоростью. Ловлю в прицеле ведущего фашиста. По поведению вражеского летчика можно заключить, что он тоже занят тщательным прицеливанием. У кого больше выдержки, чтобы бить только наверняка? Противник открывает огонь с большой дистанции. Ага, значит, не выдержал. Трассирующие снаряды проходят около моего самолета, не задевая его. Теперь моя очередь. Самолет гитлеровца растет в прицеле. Нажимаю гашетку. Заработали пулеметы и пушка. Мгновение - и фугасный снаряд отрывает левое с черным крестом крыло. Противник падает по крутой наклонной. Сопина атакуют четыре истребителя. Боевым разворотом набираю высоту и бросаюсь на выручку. Но стоило лишь изменить шаг воздушного винта, самолет начало трясти так, что трудно было даже разобрать показания приборов. Ставлю винт в прежнее положение. Тряска уменьшилась, но на фонаре кабины появился масляный налет, впереди ничего не видно. Выхожу из боя и следую на свой аэродром. В чем же дело? Во время осмотра выяснилось, что поршень лопасти винта оказался спаянным со втулкой... бронебойным 20-миллиметровым снарядом: это в лобовой атаке один из "гостинцев" фашиста попал во втулку воздушного винта моего истребителя... На плацдарме я провоевал еще несколько дней, но после одного из боев меня отправили в госпиталь, где пришлось пролежать около двух месяцев. СНОВА В РОДНОМ ПОЛКУ... Тот, кто во время войны лежал в госпитале и, начав поправляться, думал больше не о том, как окончательно встать на ноги, а о том, чтобы попасть непременно в свою часть, кто для исполнения этого желания строил самые дерзкие планы возвращения к своим, вплоть до самовольного побега, тот хорошо знает, каким по-настоящему радостным бывает чувство возвращения в полк, с которым связана вся фронтовая жизнь. Такое радостное чувство испытал я в октябре 1944 года, попав после госпиталя к своим летчикам. Здесь встретил я старых друзей, некоторых молодых истребителей и... Да, это была изумительная встреча, которая только и возможна на войне. Высокий летчик с изможденным лицом, прихрамывая, бросился ко мне, лишь только увидел меня. - Орловский Коля?! Вот чудеса. - Он самый. - Жив? - Жив. И полился долгий печальный рассказ о том, что произошло с Орловским с того момента, когда он, раненный под Кировоградом в декабре 1943 года, сумел выброситься на парашюте, но не смог избежать фашистского плена. - Теперь, товарищ командир, - говорил задумчиво Орловский, - я по-настоящему узнал, кто такие фашисты. Раньше видел их на расстоянии, а когда столкнулся лицом к лицу да еще безоружный... Вы знаете, лежу раненый, встать не могу, а он меня, скотина, бьет сапогом. - Ничего, поправишься - за все заплатишь, - стараюсь успокоить взволнованного воспоминаниями товарища. - В долгу не останусь. Я их бил и еще буду бить. Ох, и буду! Только бы скорее поправиться. Орловский находился в лагере для военнопленных и, когда Советская Армия освободила его, разыскал свой полк. Действительно странно складываются человеческие судьбы на войне: не быть за все время не только раненым, но даже и не получить ни одной пробоины в самолете - и вдруг сразу и ранение и плен... На следующий день Орловского отправили на лечение в Москву. С наступлением хорошей погоды мы приступили к вводу в бой молодых летчиков. До того как мне уехать в госпиталь, моим ведомым был Петров. Но за это время он получил повышение - стал ведущим, и мне надо было подобрать ведомого. Решил взять из нового пополнения. Однажды, получив задание на разведку, я зашел в землянку, где занимались молодые летчики, и рассказал им о своем предстоящем полете. Маршрут проходил через зенитные зоны заграждения и два аэродрома истребителей противника. Летчики слушали внимательно, но недоумевали, зачем я им это рассказываю. Поведав задачу, я спросил: - Кто согласен лететь со мной в паре? Почти не задумываясь, вызвался Федя Шапшал. Этот молодой парень покорял умным и преданным взглядом. Первую половину полета Шапшал точно повторял все мои маневры и даже не реагировал на близкие разрывы зенитных снарядов. Такое бесстрашие молодого летчика меня даже удивило. Но тут было нечто другое: Шапшал, сосредоточив все внимание на наблюдении за действиями ведущего, не видел ничего вокруг. В этом я убедился, когда мы выходили на свою территорию. При подходе к переднему краю немцы открыли по нам ураганный огонь. И тогда Федя закричал по радио: - Зенитка стреляет! Вот когда только заметил. Это вполне закономерно. - На то она и зенитка, чтобы стрелять, - отвечаю нарочито спокойным голосом. Когда Шапшал вылез из самолета, его окружили товарищи. Они интересовались решительно всем, с волнением расспрашивали о самых мелких подробностях вылета. Это походило на первый экзамен студента.... До начала наступления мы сделали с Шапшалом около десяти боевых вылетов. Храбрый и сообразительный, он быстро привык ко мне, стал мгновенно понимать мои маневры, что обеспечивало слетанность пары. Слетывались и другие пары. Все чаще и чаще получали мы задание на разведку войск противника. Летчики увлеклись этой работой и в буквальном смысле слова стояли в очереди, дожидаясь очередного вылета. Нравилось широкое поле деятельности, самостоятельность и инициатива в выборе решений. Разведку мы сочетали со свободной охотой - штурмовали отдельные автомашины, паровозы, ловили транспортные самолеты и самолеты связи. В эти дни в полку произошло еще одно знаменательное событие. Возвратился наш любимец Аскирко, которого уже никто не считал живым. Обстоятельства, в которых оказался Аскирко, столь драматичны, а характер его как советского человека в этих тяжелых обстоятельствах проявился так ярко и сильно, что об этом следует рассказать подробно. ...Аскирко подбили в бою под Яссами. Один из "мессершмиттов" зажег его истребитель. Летчик развернул самолет в сторону нашей территории и выпрыгнул. Однако он приземлился на чужой земле, в вишневом саду, между первой и второй траншеями обороны противника. Летчик не успел еще освободиться от подвесной системы парашюта, как его схватили фашистские солдаты. Через час Иван Аскирко со скрученными назад руками был доставлен в немецкий штаб. - Какую задачу выполняет ваше соединение? спросил его немецкий полковник. - Бьет фашистов, - не задумываясь, ответил летчик. Полковник поморщился. - Номер вашего полка, дивизии? "Эк, чего захотели", - Аскирко подумал было дать ложные показания но тут же решил, что сообщение врагу даже таких сведений недостойно советского летчика. - Чего же вы молчите, молодой человек? Отвечайте, не бойтесь, - сказал полковник. - Мне бояться? Не я боюсь, а вы. Вас здесь вон сколько, а я один и со связанными рукам. Фашист приказал развязать летчику руки, полагая, что такая милость расположит его к немцам. Но Аскирко молчал. - Вы коммунист? - Да, я коммунист. - Будете отвечать на мои вопросы? - Нет. Фашист стал кричать, пугать расстрелом. Дело кончилось тем, что он приказал увести пленного. Аскирко посадили здесь же в штабе в пустую комнату с зарешеченным окном. Одна мысль владела летчиком - бежать, и он стал строить планы побега. Наиболее подходящим был побег через окно в уборной. Окно было небольшое, но щуплая фигура Аскирко могла протиснуться сквозь него. Ночью часовой по просьбе пленного летчика подвел его к уборной. Аскирко, будто бы в знак признательности к часовому, снял с себя летную куртку и передал солдату. Едва только тот протянул руку, как пленный ловким приемом свалил солдата с ног и оглушил его же винтовкой. Через несколько минут Аскирко был уже на земле. Дом был обнесен высокой оградой. Летчик побежал вдоль нее в надежде найти выход. Не было конца кирпичной кладке. Наконец, ворота... Но в них часовой. Нужно искать другое место. Аскирко пополз, прижимаясь к основанию фундамента. Полз долго. Кажется, там другие ворота. Но в это время двор наполнился криками людей, свистками. Огромная овчарка, рыча и задыхаясь, бросилась на летчика. Его били. Вначале он все помнил, ощущал боль, но потом потерял сознание. ...Потянулись томительные дни в тюремной камере. Его не раз водили на допрос, но он упорно молчал. Тогда гитлеровцы решили отправить Аскирко в лагерь. В вагоне было тесно. Аскирко сидел спиной к окну, конвоиры - рядом. Когда поезд приблизился к лесу, летчик выбил стекло и выбросился из вагона. Деревья сразу же укрыли беглеца... Но в лесу стояла войсковая часть, и Аскирко вновь оказался в руках фашистов. Опять побои, допросы... На этот раз его доставили в лагерь. Но, найдя надежного товарища, Аскирко решает бежать. В темную ненастную ночь они вдвоем перебираются за колючую проволоку и до рассвета успевают пройти около пятнадцати километров. Однако утром их схватила полиция. Фашисты сажают Аскирко в лагерь с более сильной охраной. Но не проходит и месяца, как он, подыскав товарищей, снова готовит побег. Они убежали впятером в грозовую июльскую ночь. Лагерь почти непрерывно освещался прожекторами, но беглецы проползли под проволокой незамеченными. С большими трудностями преодолели они насыпь, где каждое движение вызывало шум катящейся вниз щебенки. Шли всю ночь, а с рассветом залегли на кукурузном поле. Их выдал кулак. Поле окружили со всех сторон гестаповцы. Послышались голоса: - Рус, сдавайся... Беглецы разделились на две группы. Аскирко был вместе с другим пленным, тоже летчиком. Фашисты обнаружили их. - Где остальные? - спросил переводчик. Аскирко отрицательно покачал головой: - Нас было только двое. Гестаповец, ругаясь, вскинул автомат и выстрелил. Короткая очередь наповал сразила товарища Аскирко, а ему прошла сквозь левую руку, размозжив локоть. Из-за потери крови Аскирко лишился сознания. Очнулся в румынском госпитале, без руки. - Если бы не румынский крестьянин, что вез меня на арбе, наверняка бы умер. Он мне руку ремнем перевязал, - пояснил Лскирко. Этот невзрачный на вид человек был бесконечно отважным и беззаветно влюбленным в жизнь. Лишь только начал поправляться как стал снова готовиться к побегу. Пользуясь слабой охраной госпиталя в городе Галаце, он ушел. Это был пятый побег. Аскирко шел по ночам безлюдными местами, а с наступлением дня прятался так, что его никто не мог обнаружить. Так продолжалось пять суток. Утром шестого дня, высматривая из своей засады дорогу он заметил танки Т-34, а спустя полчаса - и наши автомашины. Он у своих... Невыносимо тяжело было видеть этого человека кипучей энергии без руки. Не легко было и ему. Он никак не мог смириться с мыслью, что никогда уже не сможет летать... Аскирко остался в полку на должности адъютанта эскадрильи. ...В середине января 1945 года войска 1-го Украинского фронта начали наступление с сандомирского плацдарма. Туманы и низкая облачность сковывали действие авиации. Вся тяжесть прорыва обороны легла на артиллерию, пехоту и танки. Наземным войскам пришлось вести бои без авиационной поддержки несколько дней. Но как только погода улучшилась, мы перелетели на аэродром Енджеюв н, тут же заправив самолеты, приступили к боевой работе. Веду восьмерку. Внизу по шоссейной дороге движутся автомашины. Их много. Это мотопехота противника. Фашисты отступают в беспорядке, бросая пушки, тягачи, военное имущество. Сделать бы сейчас по этой колонне два - три захода, да некогда. Впереди виден Дзелошин. На улицах вспыхивают пожары. Возможно, что в городе идет бой. Наши танки, действовавшие в обх