лейтенант Ткачев, старший сержант Новиков, сержант  Еремин,
красноармейцы Ешидзе, Грязнов, Куликов. Они были измождены  и  оборваны,  но
все при оружии. В каждом чувствовалось неукротимое  стремление  пробиться  к
своим и снова сражаться с ненавистным врагом.
     Тут же выяснилось, что эта группа следует на восток без карты,  поэтому
часто натыкается на вражеские гарнизоны  и  несет  неоправданные  потери.  Я
показал проложенный нами маршрут и предложил идти вместе. Подгорный и Ткачев
согласились. С рассветом мы покинули бивак и направились на восток.
     На второй или третий день пути  сильный  снегопад  и  плохая  видимость
позволили двигаться даже днем. Мы вплотную подошли к  тому  месту,  где,  по
нашим расчетам, проходил передний край.  Но  он,  увы,  уже  отодвинулся  на
восток. А здесь остались лишь следы  жестоких  боев.  Повсюду  валялись  уже
тронутые ржавчиной снаряды, патроны  и  винтовки,  со  вздернутыми  стволами
стояли пушки и минометы, чернели обгоревшие коробки вражеских  танков.  Было
видно, что на этом рубеже советские воины стояли насмерть.
     Отдохнув в блиндажах,  сохранившихся  невдалеке  от  бывшего  переднего
края, мы двинулись в путь. Несколько раз натыкались на вражеские  гарнизоны,
вступали в перестрелку с ними,  но  от  намеченного  маршрута  старались  не
отклоняться. Даже в самые трудные моменты никто не жаловался  на  усталость,
тяготы переносили с исключительной выдержкой.
     На исходе октября 1941 года группа  неожиданно  напоролась  на  крупную
колонну немецких войск. Гитлеровцы открыли  сильный  огонь  из  пулеметов  и
минометов. Вступать с ними в бой  было  неблагоразумно.  Горстка  бойцов  не
могла  противостоять  регулярной  части.  Что  делать?  Дорога   вперед,   к
спасительному лесу, оказалась перерезанной. Оставалось или отойти  назад,  в
безлесную  местность,  или  пробиваться  вправо,  через  кустарник.  Выбрали
второе. Отстреливаясь, короткими перебежками углубились  в  густые  заросли.
Под ногами захлюпала ледяная вода. Порой погружались в болото  по  пояс,  но
шли, держа оружие на вытянутых руках.
     Однако враг разгадал наш замысел.  Несколько  наших  попыток  выйти  из
заболоченного  кустарника  на  сушу  оказались  безуспешными.   Повсюду   мы
натыкались на засады гитлеровцев. Они  обложили  нас  крепко,  зная,  что  в
ледяной воде долго не высидишь. И действительно: с каждой минутой мы  теряли
силы, а значит, и боеспособность.
     Ночь прошла в поисках выхода. Посовещавшись, решили повернуть  в  глубь
Пелецких мхов, в сплошную кочковатую трясину, покрытую  редкими  карликовыми
сосенками и березками. Плавающий слой мха с трудом удерживал  только  одного
человека. Чтобы не провалиться в пучину, нужно было идти не  останавливаясь,
то в дело перепрыгивать с кочки на кочку. Каждый из  нас  кроме  оружия  нес
длинный шест и, когда проваливался, опирался на  него,  терпеливо  дожидаясь
помощи товарищей.
     Путь отряду прокладывал старший лейтенант Подгорный,  самый  крупный  и
тяжелый из нас. Нащупав слабое место, он  предостерегающе  поднимал  руну  и
искал обход. Его мужество и спокойная уверенность придавали силу и  бодрость
подчиненным.
     За первый день мы продвинулись всего километров на пять. От бессонницы,
холода  и  голода  обессилели  до  предела.  Наконец  достигли   небольшого,
поросшего мелколесьем островка. Быстро собрали валежник,  развели  несколько
костров и как подкошенные свалились возле них  на  сырую  траву.  Выставлять
охранение не стали- врагу сюда все равно не добраться.
     Проснулся я от холода. Подстеленный наспех хворост спрессовался, сквозь
него  просочилась  вода,  и  моя  одежда  вымокла.   Посмотрел   на   спящих
товарищей-та же картина.
     Подошел Подгорный. Он, оказывается, почти не спал. С  трудом  разбудили
всех, вскипятили воду, поделили поровну остатки  еды  и  снова  двинулись  в
путь. Трудно описать, как мы шли, чего стоил нам каждый метр.
     Через трое суток отряд закончил переход через  Пелецкие  мхи.  Кажется,
впервые в жизни я по-настоящему осознал, как это здорово, когда под ногами у
тебя твердая земля.
     А спустя еще несколько дней мы достигли  границы  Нелидовского  района,
Калининской области. По карте было  видно,  что  на  московском  направлении
лесные массивы скоро  сменятся  перелесками.  Там  будет  труднее  соблюдать
скрытность передвижения. Ведь противник, без сомнения, даже  небольшие  рощи
использует для маскировки  своих  войск  и  боевой  техники.  Опаснее  стало
заходить и в населенные пункты: гитлеровцы размещали там штабы, комендатуры,
лазареты.  Среди  местных  жителей  могли  оказаться  и   люди   ненадежные,
отравленные вражеской  пропагандой.  Словом,  обстановка  складывалась  явно
неблагоприятная для нас. А главное - мы не знали, где сейчас  линия  фронта,
сколько до нее идти.
     На восточной границе Пелецких мхов  командный  состав  группы  собрался
обсудить создавшееся положение. Пришли к выводу,  что  двигаться  в  сторону
Москвы  нецелесообразно.   Наиболее   удачным   был   признан   маршрут   на
северо-восток. В этом направлении вплоть до  Вологды  простирались  огромные
леса, в которых свободно могли укрыться целые армии. Но  ведь  мы  проделали
такой тяжелый путь вовсе  не  для  того,  чтобы  спрятаться  в  глухомани  и
отсидеться "до лучших времен". Теперь,  когда  до  своих  было  уже  близко,
хотелось рывком преодолеть последний барьер.
     Однако поспешность - плохая союзница. Следовало  действовать  с  учетом
опыта, которого у каждого было предостаточно.
     Неожиданно для всех Подгорный предложил разделиться  и  "просачиваться"
на восток мелкими группами.  Мы  с  Ткачевым  не  согласились  с  ним.  Ведь
большинство бойцов не умеет ориентироваться на  местности,  а  карта  у  нас
одна. К тому же расчленение отряда вызовет у некоторых бойцов  неуверенность
в себе.
     Трудно сейчас объяснить, почему именно, по старший лейтенант  Подгорный
продолжал настаивать на  своем  плане.  Тогда  мы  вынесли  этот  вопрос  на
собрание всей группы. На нем выступили командир отряда, Ткачев и  я.  Ткачев
отверг действия в  одиночку,  как  неуставные.  Он  предложил  до  выяснения
обстановки осесть в этом районе. Я поддержал  его:  нужно  действовать  пока
здесь  и  одновременно  готовиться  к  переходу  через  линию  фронта.   Мое
выступление окончательно склонило чашу весов  в  пользу  сохранения  боевого
подразделения. Даже Подгорный в конце концов согласился с нами.  Мы  тут  же
вновь избрали его командиром. Я стал комиссаром отряда. Во  главе  отделений
были поставлены Ткачев, Новиков и Копейкин.
     Обсудив создавшееся положение, мы с Подгорным наметили план  работы  на
ближайшие дни. Он с группой в пятнадцать человек строит  базу,  своего  рода
заземленную казарму, где можно было бы отдыхать и готовить личный  состав  к
боевым заданиям. Здесь же предполагалось  создать  склады  продовольствия  и
оружия, которого, правда, у нас пока не было. Я с пятью бойцами иду в  район
недавних  боев  собирать  винтовки  и  патроны.  Команде  старшего  сержанта
Новикова поручалось раздобыть батарейный  радиоприемник,  чтобы  можно  было
слушать голос Родины и получать объективную информацию о событиях на фронтах
Великой Отечественной войны. Все группы немедленно приступили  к  выполнению
заданий.
     Вернувшись туда, где недавно проходила линия фронта,  мы  буквально  за
несколько часов отыскали в опустевших блиндажах и траншеях  почти  все,  что
нам требовалось: исправный "максим", два отечественных и два немецких ручных
пулемета, гранаты, автоматы, винтовки и несколько ящиков патронов.  Валялись
здесь  45-миллиметровые  минометы,  но,  к  сожалению,  без  мин.  Собранное
вооружение мы отнесли в лес и тщательно  замаскировали.  Теперь  нужно  было
найти транспорт для его перевозки. Сделать это, как  ни  странно,  оказалось
несложно.  Мы  находились  в  том  районе,  откуда  передовые  частп   врага
продвинулись на восток, а его тылы еще не  подошли.  Крестьяне  -  вчерашние
колхозники, выяснив, кто мы такие, охотно одолжили нам несколько подвод.
     Свое задание наша группа выполнила, хотя и не  уложилась  в  намеченный
срок. Уж очень плохими оказались дороги. Зато  мы  дополнительно  прихватили
пять исправных минометов, найденных местными мальчишками на одной из  лесных
полян, и комплект боеприпасов к ним.
     На  базу  мы  возвратились  через  пять  суток.  Строительство  ее  уже
подходило к концу - возводилась крыша. Умельцы складывали печку, сколачивали
нары. Вскоре пришла и группа Новикова с двумя старыми приемниками.
     Через день мы, хотя и с  перебоями,  прослушали  сводку  Совинформбюро.
Упорные бои шли на московском и ленинградском направлениях, а также  на  юге
страны. Клин, Нарофоминск, Тула  стали  фронтовыми  городами.  Значит,  враг
нацелился на столицу  нашей  Родины.  Сердце  сжалось  от  боли.  Откровенно
говоря, мы полагали, что положение на фронтах значительно лучше. И  все-таки
оно было не таким уж безнадежным, каким рисовала его вражеская пропаганда.
     Как ни тревожна оказалась принятая сводка Совинформбюро,  она  окрылила
бойцов. Они узнали правду и поняли, что  не  от  хорошей  жизни  враг  начал
приписывать  себе  мнимые  победы,  его  "молниеносный"  поход   на   восток
провалился.
     Радиопередача заставила меня со стыдом вспомнить о  том,  как  неохотно
брал я  на  борт  листовки  для  сброса  их  на  оккупированную  территорию.
Недопонимал тогда, что правдивое  слово  может  стать  сильнее  бомбы.  Ведь
здесь, в тылу  врага,  листовки  являлись  нередко  единственным  источником
информации.
     В канун 24-й годовщины Великой Октябрьской  социалистической  революции
отряд, разбившись  на  группы  по  2-3  человека,  решил  осмотреть  дальние
подступы к базе. Требовалось  разведать  дорожную  сеть,  установить  пункты
дислокации вражеских гарнизонов и, по возможности,  их  численность.  Решено
было также побывать в окружающих деревнях, установить контакт с  патриотами.
Через них мы собирались выяснить, какое у людей  настроение,  могут  ли  они
помочь отряду  продовольствием,  одеждой,  медикаментами.  Мы  также  хотели
довести до населения содержание последних сводок Совинформбюро.
     Моя группа направилась на юг, в села, расположенные  вдоль  реки  Межи.
Дороги здесь были одна хуже другой.
     Гати на заболоченных участках  пришли  в  полную  негодность.  Ни  один
транспорт, кроме гужевого, по ним проехать не мог. С юга этот район  надежно
прикрывала не замерзающая даже в самые лютые морозы трясина.  Одним  словом,
выявились идеальные условия для базирования партизан.
     Правда,  в  некоторых  селах  фашисты  уже   побывали.   Они   грабили,
бесчинствовали, издевались над мирными жителями, по гарнизонов не  оставляли
- предпочитали отсиживаться в городах.
     В селах, куда мы  заходили,  было  спокойно.  Крестьяне  встречали  лас
радушно, задавали много вопросов, и прежде всего: Выстоит ли  Москва?  Когда
начнем  гнать  врага  с  родной  земли?  Как  жить,  что  делать  под  пятой
оккупантов?
     Повсюду нам обещали помощь и поддержку. В деревне Жеребцово назначенный
немцами староста - один из бывших председателей колхоза - предложил снабжать
нас продуктами, особенно картофелем, как он выразился, "в счет невыполненных
государственных поставок за 1941 год". В соседней деревне  мельник  заверил,
что будет регулярно поставлять нам крупу и муку.
     Под вечер 6 ноября группы возвратились на базу, и мы обсудили собранные
сведения.  Выяснилось,  что  на  всех   крупных   железнодорожных   станциях
расположены немецкие гарнизоны, а сама дорога охраняется парными  патрулями.
Вдоль полотна на удалении около пятисот метров гитлеровцы  вырубают  леса  и
кустарники. Значит, чувствуют себя на оккупированной территории  неуверенно,
боятся партизанских ударов.
     В 18 часов радио донесло позывные Москвы.  Диктор  объявил,  что  будет
передано важное сообщение. Пришлось прервать  совещание.  Мы  насторожились,
притихли. Большинство из нас рассчитывало услышать  обращение  ЦК  ВКП(б)  и
правительства к армии и народу по случаю годовщины Октября. И вот:  "Говорит
Москва. Работают все радиостанции Советского Союза.  Передаем  торжественное
заседание городского комитета партии и Московского Совета с  представителями
трудящихся города  Москвы  и  доблестной  Красной  Армии,  посвященное  24-й
годовщине Великой Октябрьской социалистической революции..."
     Признаюсь, у меня даже дух захватило. В такой тяжелый для Родины  и  ее
столицы час - торжественное заседание, совсем как в мирные годы, будто бы не
было войны или враг находился отсюда в сотнях километров. Но пет. В  голосе,
в  словах  докладчика  -  И.  В.  Сталина  звучат  тревога  и  озабоченность
положением  дел  на  фронте,  горечь  по  поводу  тяжелых  утрат,   временно
оставленных нашими войсками городов и сел. И в то же время в речи Верховного
Главнокомандующего не было и тени пессимизма, обреченности,  в  ней  звучала
твердая уверенность в скором переломе хода войны в нашу пользу,  в  разгроме
немецко-фашистских полчищ. Сталин призывал советский народ,  воинов  Красной
Армии,  партизан  мобилизовать  все  силы  для  победы  над  злейшим  врагом
человечества - германским фашизмом.
     С чувством особой  гордости  слушал  я  слова  докладчика  о  том,  что
советская авиация по качеству превосходит немецкую, а наши  летчики  покрыли
себя славой бесстрашных бойцов. Сразу вспомнил: ведь  я  тоже  летчик,  меня
готовили воевать в воздухе, поражать врага мощным оружием там, где  он  того
не ждет, бить по самым уязвимым местам. А ведь вот как получилось:  оказался
здесь, в глухомани, когда боевые друзья воюют в воздухе, и, видимо,  неплохо
воюют, если Верховный дает им такую оценку. Когда же мои руки  опять  сожмут
штурвал, когда же я снова обрушу на ненавистного врага бомбовый груз?!
     Посмотрел на Копейкина. В глазах у него тоже затаилась  грусть.  Видно,
думает о том же и на меня мельком поглядывает. Словно спрашивает: полетим ли
еще? Промолчал я, но подумал: "Обязательно полетим. Пробьемся к своим во что
бы то ни стало".
     Торжественное  заседание  закончилось,  а  мы  еще   долго   не   могли
успокоиться. Все были возбуждены, каждому хотелось высказаться,  и,  видимо,
об одном и том же: раз в осажденной Москве проводится такое мероприятие, раз
не оставили ее партийные, государственные и  военные  руководители,  значит,
столица наша стоит прочно и будет стоять. Враг  непременно  обломает  о  нее
зубы!
     Наконец вернулись к  обсуждению  своих  будничных  задач.  За  наметкой
планов предстоящих действий незаметно прошла ночь, забрезжил поздний осенний
рассвет.
     Только тогда  легли  спать,  оставив  у  радиоприемника  дежурного  для
записывания сводок Совинформбюро и других важных сообщений из Москвы.
     Едва успели задремать, как дежурный поднял нас с жестких нар.
     - Парад! - кричал он.- На Красной площади парад!
     Мы, кто в чем был, ринулись к  приемнику.  Говорила  Москва.  Верховный
Главнокомандующий выступал с трибуны Мавзолея В. И.  Ленина.  В  это  трудно
было сразу поверить, но еще  труднее  передать  чувства,  охватившие  нас  -
воинов небольшого отряда, волею обстоятельств оказавшихся во вражеском тылу.
Как ждали мы известий о том, что захватчики наконец остановлены,  отброшены,
разгромлены. Но... шли день за днем,  неделя  за  неделей,  а  они  все  еще
продвигались на восток. Вот уже враг подошел к Москве.  И,  конечно  же,  он
предпримет все возможное, чтобы овладеть нашей столицей. Какой же надо  было
обладать верой в несокрушимость подмосковных рубежей,  чтобы  буквально  под
носом у врага проводить традиционный военный парад на Красной площади!
     Затаив дыхание слушали мы и выступление Верховного  Главнокомандующего,
исполненное  твердой  веры  в  победу  Советского  Союза  над   гитлеровским
фашизмом, и репортаж комментатора о  торжественном  марше  войск  у  святыни
нашего народа - Мавзолея великого Ленина. Прямо с парада части Красной Армии
уходили на фронт, на рубежи обороны столицы -  такой  была  действительность
тех суровых дней. Но этот акт только  укреплял  решимость  отстоять  Москву,
разгромить врага. Казалось, весь наш народ грозно идет через Красную площадь
на решительный бой. Твердую поступь своих защитников  в  этот  час  ощутили,
наверное, все советские люди на  фронте  и  в  тылу,  все  патриоты  Родины,
мужественно боровшиеся с врагом на временно оккупированной территории. Парад
на Красной площади сыграл огромную мобилизующую  роль,  вдохновил  советских
людей  на  новые  ратные  и  трудовые  подвиги,  еще  раз  продемонстрировал
несокрушимое  единство  партии  и  народа,  всеобщую  готовность  до   конца
отстаивать честь, свободу и независимость нашей Родины.
     И опять  мысли  невольно  перенеслись  в  родной  полк,  в  эскадрилью.
Хотелось  знать,  как  там  сейчас  воюют  друзья  под  руководством   Ивана
Семеновича Полбина.
     Теперь они уже не новички на фронте, обогатились боевым  опытом,  стали
мудрее.
     Интересно, как бы поступил Иван Семенович, мой учитель  и  воспитатель,
попав в такие условия, как мы? Наверное, нашел бы способ побыстрее вернуться
к своим.
     Как мне хотелось в  эти  минуты  лететь  на  боевое  задание  вслед  за
Полбиным, снова ощутить огромную мощь крылатой  машины!  Но  нужно  терпеть,
ждать, в пешем боевом порядке прокладывать себе дорогу в родной полк...
     Спустя несколько дней  я  с  двумя  бойцами  возвращался  с  очередного
задания. Крупных вылазок мы пока не делали,  старались  досконально  изучить
местность, освоить приемы партизанской  войны.  Дул  сильный  ветер.  Низкие
рваные облака проносились над  лесом,  цепляясь  за  верхушки  деревьев.  Из
облаков сыпалась мелкая морось.  В  такой  круговерти,  во  мраке  непогожей
осенней ночи человек чувствует себя неуютно и не слишком уверенно, тем более
во вражеском тылу.
     Миновали поворот дороги и... прямо  перед  нами,  в  нескольких  шагах,
появились черные силуэты каких-то людей. Похоже, в руках  у  них  оружие.  А
может быть, это местные жители?
     Машинально выхватываю пистолет, взвожу курок. И тут мне  прямо  в  лицо
бьет ослепительная вспышка, чем-то обжигает  щеку.  Враги!  Делаю  навскидку
несколько выстрелов, слышу выкрики на немецком языке, вопль раненого.
     Может быть, надо было отступить, произвести  разведку,  чтобы  выяснить
силы врага, и тогда принимать решение? Но меня уже охватил азарт боя.
     Командую: "Вперед!" - и, продолжая стрелять, бегу к  отдельному  домику
на окраине деревни. Мои товарищи не отстают, тоже ведут огонь. Противника  с
дороги как ветром сдуло.
     В  деревне  тихо:  ни  огонька  за  плотно  закрытыми  ставнями   окон.
Отдышались, ощупали друг друга. Целы! Только  у  меня  по  щеке  скатывались
капли крови, а в  ушах  стоял  непрерывный  звон.  Крадемся  вдоль  плетней,
осматриваемся. Прошли  уже  почти  все  село  и  ничего  подозрительного  не
заметили.
     Но вот впереди у одной из хат заметил я темное пятно. Осторожно  делаем
еще несколько десятков шагов.
     Вот оно что: большой крытый грузовик,  а  около  него  десятка  полтора
вражеских автоматчиков. Шофер крутит ручку, пытаясь завести  мотор.  Силы  у
нас явно неравные, можно,  конечно,  обойти  опасность,  за  нами  никто  но
гонится, никто нас не  видит.  Но  нас  трое,  советских  воинов,  у  бойцов
полуавтоматические винтовки, у меня кроме пистолета еще  и  автомат.  Мы  на
своей  земле,  которую  обязаны  защищать  от   врагов.   Случай,   кажется,
подходящий.
     Перепуганные каратели, не ведая, с какими силами столкнулись,  пытаются
удрать. Дорога здесь одна - большак. Значит, будут выезжать на него - там  и
встретим. Делаю товарищам знак рукой: "За мной!"  Пригнувшись,  выбегаем  за
околицу. Теперь непогода - наш союзник.
     В поле за деревней, метрах в тридцати  от  большаком,  тянулась  полоса
густого кустарника. За ним мы и оборудовали свои позиции.
     Только успел распорядиться, чтобы без моего сигнала огня не  открывали,
как  показался  грузовик.  Он  шел  на  небольшой  скорости,  с  включенными
подфарниками. Ветер дует нам в спины,  не  слепит.  Видим  хорошо.  Боковины
брезента на кузове машины откинуты, вся она ощетинилась автоматами.  Боятся!
Выехав за околицу, гитлеровцы открыли стрельбу  короткими  очередями.  Огонь
вели наобум, скорее, для собственного успокоения.  Мы  не  отвечаем,  лежим,
слившись с родной землей, даже холода не чувствуем. Мне даже жарко:  как  ни
говори, врагов впятеро больше, чем нас.
     Машина медленно приближается. Шепотом повторяю бойцам принятое решение:
я бью по кузову, они - по мотору. Главное - не промазать, первым  же  залпом
уложить как можно больше карателей, затем перебежка - и снова  залп,  уже  с
другой позиции. Секунды ожидания тянутся медленно, кажется,  того  и  гляди,
что-нибудь помешает нашим планам. Так и есть: примерно в ста метрах  от  нас
грузовик остановился, солдаты горохом посыпались за борт.  Неужели  заметили
нас? Тогда надо немедленно стрелять и отходить.  Плотнее  прижимаю  к  плечу
ложу приклада, палец - на спуске. Только нажать и...
     С трудом беру себя в руки, жду дальнейшего развития событий. Ах вот оно
что: машина забуксовала,  и  солдаты  толкают  ее  под  надрывное  завывание
мотора. Вытолкнули наконец. Садятся. Теперь внимание! И не спешить. Грузовик
ползет со скоростью пешехода. Вот он почти  поравнялся  с  нами.  Прикидываю
расстояние: метров двадцать пять... Мушку не видно, но промахнуться на такой
дистанции практически невозможно.
     - Огонь!
     Жму на спуск и провожу стволом автомата  от  кабины  до  заднего  борта
грузовика. Потом обратно. Еще  раз.  Рядом  хлестко  бьют  из  винтовок  мои
"ведомые".  Машина  останавливается,  словно  столкнулась  с   препятствием.
Вспыхивает бензобак. Слышны вопли  раненых.  На  землю  соскакивают  человек
пять, не больше. Лупят из автоматов во все стороны. Хорошая мишень,  но  мой
ППД умолк - кончились патроны. Быстро меняю диск. Надо бы сменить и позицию,
но жаль тратить драгоценные секунды, да и от шоссе мы слишком близко:  могут
заметить.
     Продолжаю вести огонь короткими очередями, более экономно и  прицельно.
Но враг уже пришел в себя. Оставшиеся в живых  солдаты  ползком  и  быстрыми
перебежками отходят в поле, что по другую сторону дороги. Нужно  добить  их.
Поднимаюсь во весь рост, чтобы повести бойцов в атаку, но  вокруг  сразу  же
зажужжали пули и  прижали  меня  к  земле.  Теперь  в  невыгодном  положении
оказались  мы:  противник  имеет  численный  перевес,   лучше   вооружен   и
замаскирован. Бросаться сломя голову под огонь бессмысленно.
     Даю команду отходить вдоль дороги. Минут  через  пятнадцать  мы  втроем
были уже метрах в пятистах от места боя. А там все еще горела  автомашина  и
раздавались автоматные очереди.
     Бывает, что после тяжелого боя чувствуешь себя обессиленным,  уставшим.
Но сейчас нас словно крылья несли - ведь мы  действовали  по  всем  правилам
партизанской войны: нанесли оккупантам удар малыми силами и добились успеха.
     ...Отряд приступил к  активным  действиям.  Теперь  почти  каждый  день
группы бойцов уходили на  боевые  задания.  Вскоре  даже  жители  отдаленных
деревень знали, что во вражеском тылу появилось подразделение Красной Армии.
Понеся  в  первых  схватках  значительные  потери,  фашисты  укрепили   свои
гарнизоны в населенных пунктах, стали появляться в  селах  крупными  силами,
соблюдать осторожность. Мы в свою  очередь  тоже  повысили  бдительность,  и
гитлеровцам не удавалось застать нас врасплох. Однако мы  не  сразу  оценили
опасность со  стороны  вражеских  агентов,  завербованных  из  числа  бывших
кулацких элементов и уголовников. Да и разоблачить их было  не  так  просто.
При нашем появлении они  выдавали  себя  за  сторонников  Советской  власти,
осуждали немецких захватчиков, предлагали свои услуги, а сами искали  только
удобного случая, чтобы нанести удар в спину; информировали карателей о нашей
численности, вооружении, предавали людей, которые активно нас поддерживали.
     Мы вынуждены были принять ответные меры.  В  частности,  при  посещении
деревень выставляли охранение и никого не выпускали, пока не  уходили  сами.
Но всего предусмотреть не удавалось...
     Однажды в начале января я  вместе  с  Ткачевым,  Шатиловым  и  Ереминым
отправился разведать состояние дорог.
     После трудного ночного перехода остановились отдохнуть  и  погреться  в
небольшой, не пострадавшей от войны  деревушке,  находившейся  километрах  в
десяти  от  немецкого  гарнизона.  Отсюда  с  бугра  хорошо  просматривалась
окружающая местность: в полукилометре располагался  большой  лесной  массив,
так что опасаться каких-либо неожиданностей почти не приходилось. Как всегда
в таких случаях, пригласили крестьян, чтобы  сообщить  им  последние  сводки
Совинформбюро. В большую избу собралось много народу. Я коротко рассказал  о
положении на фронтах, о том, что Красная Армия усиливает отпор  захватчикам,
приближая час неминуемой расплаты. Но только перешел к ответам  на  вопросы,
как вбежал Шатилов и громко крикнул: "Немцы!" Глянув в окно, я  увидел,  что
по дороге  и  через  огороды  в  нашу  сторону  бегут  солдаты  и  несколько
вооруженных полицаев. С другой стороны - такая же картина.  Через  несколько
секунд наша маленькая группа была уже во дворе. Выскочив из сеней,  я  сразу
увидел какого-то верзилу с винтовкой в руках и с ходу полоснул  по  нему  из
автомата. Тот рухнул лицом в снег. Но положение наше от этого не  улучшилось
- мы были обложены со всех сторон. Правда, противник огня  не  вел,  видимо,
боялся попасть по своим, но планомерными перебежками продвигался вперед.  На
противоположном конце улицы несколько фашистов установили на треногу  ручной
пулемет. Стало ясно, что мы попали в ловушку.
     Раздумывать, однако, некогда. Быстро  укрываемся  за  амбаром  и  здесь
договариваемся разбиться на дно пары и пробиваться к лесу.  Первыми  отходят
Ткачев и Шатилов, а я и Еремин их прикрываем. Потом они  огнем  обеспечивают
наш отход.
     Гитлеровцы залегли в огородах, за плетнями. Вижу, как Ткачев и Шатилов,
пробежав метров тридцать, падают  и  открывают  огонь.  Теперь  мы  начинаем
перебежку, иногда ползем по-пластунски. Над головой свистят пули,  прижимают
к земле. У противника преимущество не только численное, но и тактическое: он
хорошо укрыт, а мы - как на ладони и отступаем по глубокому снегу.  Но  пока
пули облетают нас.
     Вот уже до  леса  не  больше  сотни  метров.  Кажется,  наше  положение
становится не таким уж безвыходным,  тем  более  что  враг  не  осмеливается
открыто атаковать, предпочитает обстреливать нас из-за укрытий.
     И тут я почувствовал удар в плечо и обжигающую боль. Левая рука  как-то
сразу потеряла силу. "Кажется, отвоевался", - пронеслась в голове  мысль.  В
это время  неподалеку  падает  сраженный  вражеской  пулей  Шатилов.  Ткачев
остается один.  Громко  кричу,  чтобы  быстро  отходил,  и  открываю  огонь.
Короткая очередь и... патроны кончились, оба диска расстреляны.  Но  у  меня
есть еще маузер, пистолет ТТ и две гранаты.
     Оглядываюсь на Ткачева и вижу, как  он  поднимается  во  весь  рост  и,
волоча винтовку за собой, медленно идет к лесу. Не дойдя  нескольких  метров
до спасительной чащи,  он  оборачивается  ко  мне,  кричит:  "Прощайте!"-  и
падает,  сраженный  вражеской  пулей.  Мы  остаемся  вдвоем  с  Ереминым  и,
прикрывая друг друга редким огнем, продолжаем ползком отходить  -  подняться
уже пет сил.
     Два часа ведем мы неравный  бой.  Близятся  сумерки,  но  как  медленно
сгущается темнота, как трудно дается каждый метр! Чувствую, что Еремин  тоже
выдохся, почти совсем перестал передвигаться. Но что он делает? Поднялся  во
весь рост и, шатаясь, побрел к лесу. Со стороны села застрочили  пулеметы  и
автоматы. Мой боевой товарищ выронил винтовку и навзничь упал. Откуда только
взялись силы - бросаюсь к нему, но боец уже мертв  -  пуля  пробила  голову.
Теперь я остался один.
     Беру винтовку  Еремина  и  почти  пустой  патронташ.  Враги  прекратили
стрельбу, - видно, рассчитывают взять меня живым.
     Пытаюсь перезарядить взятую у Еремина винтовку, но се затвор и  магазин
забиты снегом. Только напрасно  потерял  драгоценные  секунды.  Значит,  вся
надежда на маузер, пистолет и гранаты.
     А гитлеровцы уже поняли, что один я большого урона им не нанесу.  Вижу,
стали выползать из укрытий и обходить меня с разных сторон.
     Кончились патроны в маузере. Отбрасываю его в сторону, достаю пистолет.
Всего две обоймы - шестнадцать выстрелов. А  фашистов  и  полицаев  -  около
тридцати, у каждого автомат  или  винтовка.  Да  еще  два  ручных  пулемета.
Пожалуй, я впервые так близко ощутил дыхание смерти.  И  никогда  раньше  не
испытывал  такой  жажды  жизни,  такой  решимости   драться   до   последней
возможности.
     Вставляю запалы в гранаты и жду, что будет дальше. Враг  не  торопится,
зря рисковать не собирается. Каратели расположились вокруг меня  полукольцом
метрах в ста. Огня не ведут, чего-то выжидают. Я тоже не стреляю: далеко,  а
патроны надо беречь. Так проходит несколько минут.
     Не знаю, какая сила оторвала меня от земли, быть может, та  самая,  что
подняла перед этим Ткачева и Еремина. Но я встал  и,  шатаясь,  как  и  они,
пошел к лесу. Сейчас не помню, почему это сделал, а тогда,  наверное,  знал.
Добрел до крайнего, одиноко стоявшего дерева, прислонился к нему спиной,  но
не устоял - упал в снег.
     До лесной  чащи  оставались  считанные  шаги.  Мне  бы  только  немного
отдохнуть, и я преодолею этот короткий, но адски тяжелый путь.  Видимо,  это
понял и враг. Загремели выстрелы. На голову посыпались  куски  коры,  ветки,
снежная пыль. Переползаю за толстый ствол дерева и, слушая, как со скрежетом
впиваются в его  промерзлую  древесину  пули,  сознаю  теперь,  что  не  все
потеряно.
     А через несколько секунд отхожу в лес, и вот уже над головой  -  густые
шапки елей. Здесь совсем темно и тихо. Можно не торопясь брести вперед,  шаг
за шагом уходя к свободе, к жизни...
     Через двое суток я снова был в отряде, среди своих.
     С болью в  сердце  рассказал  о  гибели  друзей,  о  всех  подробностях
неравного боя. Одно оставалось непонятным: как пронюхали  каратели  о  нашем
приходе в деревню. Позже, с помощью жителей этого села, настоящих  советских
патриотов, удалось установить истину. В то время  как  крестьяне  собирались
послушать вести из Москвы, нашелся  предатель,  который  послал  малолетнего
сына верхом на коне с запиской к своему брату в соседнюю деревню.  Последний
сообщил немцам о численности нашей группы и ее вооружении,  указал,  где  мы
устроили собрание. Остальное уже известно читателю. Именем Родины  предатели
были приговорены к расстрелу. Этот приговор мы вскоре привели в исполнение.
     Жаркие, неравные бои одного за другим вырывали из наших рядов опытных и
бесстрашных воинов. В ночной стычке с противником  погиб  старший  лейтенант
Подгорный. Теперь мне - летчику - было суждено стать командиром и комиссаром
отряда.
     Через некоторое время нам стало известно, что в  лесах  южнее  Нелидово
действует  партизанский  отряд,  возглавляемый  секретарем  райкома   партии
Коровиным.  Было  решено  разыскать  его.  После  встречи  мы  с   Коровиным
отправились на их базу. Многое здесь мне сразу понравилось, и прежде всего -
хорошо подготовленные командные кадры. Удачным, с точки  зрения  маскировки,
было расположение базы, хорошо поставлена дозорная служба. Однако при отряде
было большое количество женщин, стариков и  детей.  Это  сужало  его  боевые
возможности, лишало  его  мобильности.  Из  трехсот  человек  лишь  четверть
составляли  активные  штыки.  Отряд  находился  в  стадии  формирования.  Он
организовывался на основании решения партии и правительства. И это радовало.
В его составе были все местные партийные и советские руководители.
     Конец ноября 1941 года выдался  особенно  снежным.  Надо  было  ставить
бойцов  на  лыжи.  К   нашему   счастью,   немецко-фашистское   командование
недооценило роль лыж в условиях снежной русской зимы, не конфисковало  их  у
населения. Мы этим воспользовались. Теперь, если кто-то из бойцов не тол  на
задание, ему вменялось с полной выкладкой преодолеть  по  лесным  тропам  но
менее десяти километров. Скидок и поблажек не допускалось, и в конце  концов
все бойцы стали неплохими лыжниками.
     Пополнившийся отряд постепенно приобретал боевой опыт. От мелких стычек
с противником можно было переходить к решению более серьезных  задач.  После
совета с командирами начали  готовиться  к  нанесению  ударов  по  вражеским
автоколоннам на магистрали севернее железной дороги Великие Луки  -  Москва,
хотя жестокий мороз и снежные заносы осложняли выполнение таких заданий.
     Район предстоящих боевых действий был удален от базы на 70  километров.
После тщательной подготовки группа численностью около  тридцати  лыжников  с
пятью санными подводами двинулась в путь. На санях мы  установили  станковый
пулемет, разместили необходимые запасы продовольствия, фуража,  боеприпасов.
Весь путь рассчитывали преодолеть за двое суток.
     Вышли во второй половине дня, чтобы успеть засветло добраться до  одной
из ближайших деревень.  Скорее  это  были  мелкие  поселения  погорельцев  и
беженцев, разместившихся в  землянках  или  в  наскоро  сколоченных  ящиках.
Оккупанты здесь, разумеется, не задерживались, и  мы  частенько  заглядывали
сюда не только ночью, но и днем.
     Стемнело,  но  отряд,  обеспеченный   надежной   разведкой   и   боевым
охранением, продвигался быстро. Я решил, что мне  следует  быть  впереди,  и
примкнул к разведчикам, оставив  в  группе  своего  заместителя  -  старшего
сержанта Новикова, храброго и смекалистого воина, не раз проявлявшего в боях
самообладание и находчивость.
     Зная по результатам предварительной разведки, что в деревне немцев нет,
мы уже собрались войти в нее, но обратили внимание на непонятное  оживление.
Белые маскхалаты позволили нам чуть ли не  вплотную  подобраться  к  крайним
строениям  и  явственно  услышать  немецкую  речь.  Судя  по  всему,   здесь
размещались на ночлег каратели. В бой не стали  ввязываться,  решили  обойти
деревню и следовать далее по намеченному маршруту.
     На третьи сутки отряд вышел к большаку и в первую же ночь уничтожил три
вражеских автомашины. Возле одной из них  насчитали  более  двадцати  убитых
гитлеровских солдат и одного офицера. Первый успех окрылил  нас.  В  течение
двух последующих ночей мы маневрировали вдоль дороги, нарушая  автоперевозки
противника. Движение одиночных машин и мелких групп здесь прекратилось.
     В этих местах размещались конные немецкие части, овес и сено  считались
дефицитом.  Добывать  фураж  для  лошадей,  без  которых   резко   снижалась
маневренность отряда с тяжелым вооружением, оказалось делом весьма  сложным.
Нам пришлось возвращаться на базу.
     Здесь   нас   ждала   большая   радость:   мы   узнали   о   начавшемся
контрнаступлении Красной Армии под Москвой. Наши части, преодолевая  упорное
сопротивление противника, продвигались вперед; каждый день в сводках звучали
все новые освобожденные города: Яхрома, Красная  Поляна,  Крюково,  Калинин,
Клин... Вот он, долгожданный перелом в ходе войны!
     Теперь нам редко приходилось быть на своей базе.
     Ширилось партизанское движение в тылу врага, создавались новые  отряды,
оккупанты несли вое большие  потери,  свою  злобу  они  вымещали  на  мирных
жителях.
     В  середине  декабря  1941  года  группа  партизан  из  восьми  человек
натолкнулась днем на немецкую засаду. Оценив обстановку,  она  стала  быстро
отходить, минируя узкие участки дороги. Оторваться ей  удалось  быстро,  так
как каратели продвигались медленно, волоча по бездорожью легкую артиллерию и
минометы. К вечеру вражеские солдаты (их было около трехсот) остановились на
отдых в деревне, а наша группа прибыла на базу,  и  ее  командир  доложил  о
встрече с противником.
     На следующее утро можно было ожидать непрошеных "гостей", и мы  приняли
необходимые меры. Выставили несколько  засад,  заминировали  участки  лесной
дороги.  На  рассвете  вдалеке  началась  сильная   артиллерийско-минометная
стрельба. Сначала мы предположили, что гитлеровцы натолкнулись  на  какой-то
другой партизанский отряд. Надо  было  выяснить.  Высланные  с  наступлением
темноты разведчики по возвращении доложили, что никакого боя  там  не  было,
что противник ведет методическую стрельбу по деревне. Принимаем  решение:  в
следующую ночь нанести по врагу внезапный удар.
     Наступило утро, и мы вновь услышали  стрельбу  из  всех  видов  оружия.
Теперь она доносилась гораздо  явственнее.  Особенно  мощный  огневой  шквал
прокатился часов в двенадцать дня, а  затем  стрельба  внезапно  оборвалась.
Снова высылаю разведку. Получаю доклад: карателей в деревне нет, как  нет  и
самой деревни - она сожжена дотла  артиллерийско-минометным  огнем.  Все  се
жители уничтожены. Так вот по каким  целям  стреляли  фашисты!  Этот  случай
взбудоражил партизан. Я тоже ощутил, что в вековом хвойном  лесу  мне  вдруг
стало нечем дышать.
     И сейчас, много лет  спустя,  не  могу  без  содрогания  вспоминать  ту
картину, которую мы увидели, выйдя из лесу. Перед нами на бугорке, там,  где
еще недавно располагалась деревня, жили люди, теперь чернело какое-то месиво
из земли и угля. Повсюду валялись убитые, растерзанные люди. Я  не  способен
передать словами, что пришлось тогда пережить мне и моим  боевым  товарищам.
Нет, нормальные люди не способны на такое!
     Возможно, мне, как командиру и  комиссару,  следовало  созвать  митинг,
заклеймить фашистских убийц. По  я  поступил  иначе:  приказал  всем  бойцам
отряда прибыть на место трагедии,  увидеть  все  своими  глазами  и  сделать
выводы. Наверное, это было жестоко, зато красноречивое и убедительнее  любых
слов. Никаких дополнительных разъяснении не потребовалось.
     ...Незаметно подошел новый 1942 год.  Сводки  Совинформбюро  продолжали
называть освобожденные города и деревни. В условиях суровой  зимы,  глубоких
снегов и бездорожья воины Красной Армии продвигались вперед, проявляя чудеса
мужества и героизма.
     По радио  назывались  фамилии  особенно  отличившихся  в  боях  солдат,
сержантов и офицеров. И вот однажды диктор упомянул бомбардировочную  часть,
которой командовал Полбин. Она отличилась при освобождении Калинина. Чувство
огромной радости за успехи однополчан охватило меня. Но к нему примешивалась
и горечь от сознания, что я отлучен от неба, от родного боевого  коллектива.
Правда, мы не остались в стороне от борьбы, сражаемся за Родину, бьем врага.
А крыльев все-таки не было. И от этой мысли становилось невыносимо тяжело.
     Вернулась с очередного задания группа партизан. Разум успокоил  сердце.
Ведь бесполезно и даже вредно витать в облаках, вздыхать о  чем-то  далеком,
когда сейчас нужно решать конкретные земные задачи. Солдату по  положено  ни
хныкать, ни капризничать. Он воюет там, где есть враг,  уничтожает  его  тем
оружием, которое у него в руках. И сегодня  партизанский  отряд  -  это  мой
экипаж; я несу ответственность за людей и их боевые  дела.  Как  командир  и
комиссар. Как коммунист. Мы были и остаемся бойцами Родины, бойцами  партии.
В этом - главное.
     ...Январь, с его сильными ветрами и трескучими морозами, вступил в свои
права. Советские войска продолжали наступать на  Великие  Луки.  29-я  армия
перерезала железную дорогу Москва - Рига  на  участке  Нелидово  -  Земцы  и
лишила ржевскую группировку врага важнейшей железнодорожной магистрали.
     Как-то,  словно  само  по   себе,   созрело   решение   на   прорыв   в
северо-восточном направлении, где  гремели  бои.  Разведчики  доносили,  что
сплошной линии фронта  там  нет,  можно  пройти,  не  встретив  крупных  сил
противника, который к тому  же  деморализован  плачевным  для  него  исходом
зимней кампании. От передовых частей  Красной  Армии  нас  отделяло  два-три
перехода. И вот  во  второй  половине  января  наш  отряд  навсегда  покинул
добротную, хорошо оборудованную партизанскую базу.
     Шли уверенно,  быстро  по  обжитой  нами  родной  земле.  Разведчики  и
передовая группа надежно обеспечивали  основные  силы  отряда.  Раза  два  я
останавливался и пропускал колонну, вглядываясь в обветренные лица партизан,
читал в их глазах твердую решимость до конца выполнить  воинский  долг.  Да,
теперь в отряде закаленные, обстрелянные бойцы, сознающие свою силу, умеющие
воевать. Такие не дрогнут, не согнутся перед лицом опасности. Они знают, как
добывать победу.
     Наконец после многих трудных часов похода мы у своих. Командир части  -
рослый  седеющий  майор  -  внимательно  изучает  мои  документы,   особенно
партбилет, просит детально  показать  на  карте  пройденный  маршрут,  место
расположения  партизанской  базы,  рассказать   о   проведенных   операциях,
состоянии дорог, настроении жителей. Разговор в  какой-то  мере  походил  на
допрос, но я не обижался, понимая, что на его месте поступил  бы  точно  так
же.
     Один из офицеров записывал мой рассказ, и после того как я доложил, где
и при каких обстоятельствах был  сбит,  назвал  номер  своего  полка,  имена
командиров и друзей, он вышел из помещения  и,  вернувшись  полчаса  спустя,
молча, но красноречиво кивнул майору головой. Видимо, по каналам связи  было
получено  подтверждение.  Во  всяком  случае,  разговор  сразу  стал   более
сердечным. Глаза командира полка подобрели, исчез налет  настороженности,  и
только тут я окончательно осознал, что нахожусь  на  своей  территории,  что
вокруг - друзья.
     Майор спросил, нет ли в  отряде  раненых  или  больных,  нуждающихся  в
медицинской помощи, отдал приказ накормить и разместить бойцов, организовать
баню. Командир сообщил,  что  передаст  заботу  о  нас  в  надежные  руки  -
представителю политотдела армии старшему политруку Черненко, а тем  временем
поставит перед вышестоящим командованием  вопрос,  куда  нас  направить  для
прохождения дальнейшей службы.
     Отряд  разместился  в   большом   чудом   сохранившемся   помещении   у
железнодорожной станции. Бойцы приводят  в  порядок  ветхое  обмундирование,
бреются. А я мысленно повторяю пройденный путь.
     После  обеда  собрал  бойцов  на  политинформацию.  Ее  провел  старший
политрук Черненко. Ответив на все вопросы, он долго  беседовал  со  мной.  Я
попросил его доложить командованию  отдельно  о  моем  экипаже,  помочь  нам
быстрее вернуться в полк. Выяснилось,  однако,  что  наше  возвращение  пока
откладывается. Каждому следовало пройти строгую проверку, прежде чем  занять
место в боевом строю. Услышав об этом, я  сначала  даже  рассмеялся:  чепуха
какая-то! В плену никто из нас не был, от войны не прятался. Били врага  как
могли, и установить, чем мы занимались, совсем нетрудно.
     Черненко понимающе кивал головой, но посоветовал не  осуждать  принятый
порядок; война шла жестокая, враг не  брезговал  ничем:  чтобы  нанести  нам
урон, засылал шпионов, диверсантов. Требовалась очень  большая,  кропотливая
работа  соответствующих  органов,  чтобы  выявить  и  обезвредить  вражескую
агентуру.
     - Не сомневаюсь,  что  вас  долго  не  задержат,-  сказал  на  прощание
политработник, крепко пожимая мне руку.- Мы еще повоюем  вместе,  дойдем  до
Берлина.
     Приятно, конечно, когда тебе верят,  желают  успеха.  Но  после  такого
разговора на душе появился налет горечи.
     Впрочем, беседа с Черненко не осталась без последствий. Утром он  снова
пришел к нам и  предложил  мне  два  варианта:  сдать  отряд  на  пополнение
стрелкового полка, а самому с экипажем ждать дальнейших распоряжений в штабе
армии, расположенном северо-западнее Ржева, или вести  отряд  в  Нелидово  и
принять участие в обороне станции совместно с ее поредевшим  гарнизоном.  По
мнению Черненко, понадобится около двух  недель  на  то,  чтобы  специальная
группа, следующая в  составе  наступающих  войск,  подтвердила  наши  боевые
действия, которые мне было предложено еще раз описать.
     Делать  нечего.  Я  набросал  схему  базирования  и  ударов  отряда  по
оккупантам и вручил ее старшему политруку для передачи  компетентным  лицам.
Ехать в штаб армии, полмесяца болтаться  в  тылу  без  дела  мне  показалось
просто нелепым в такое горячее время. Поэтому согласился на второй  вариант,
тем более что все еще приходилось думать о судьбах  людей,  с  которыми  так
долго делил последний кусок хлеба.  Хотелось,  чтобы  в  их  адрес  не  было
упреков в бездействии, чтобы, если уж нужна проверка,  проходили  они  ее  в
бою, где сразу видно, кто чего стоит. И  во  второй  половине  дня  отряд  в
полном составе выступил в направлении Нелидово.
     Поскрипывает под ногами бойцов снежок, и снова учатся они идти в  ногу,
стараются восстановить строевые навыки. Разве что только песни не хватает...
     Нет, не хватало не только песни. Выйдя в расположение своих  войск,  мы
на минуту скинули с себя боевое напряжение, расслабились, словно забыли, что
идет война. А она о себе тут же напомнила...
     Когда раздалась  команда  "Воздух!",  было  уже  поздно:  вывернувшийся
откуда-то сзади "Мессершмитт-110" ударил по колонне из всех огневых точек, с
ревом пронесся прямо над головами и сразу стал заходить для повторной атаки.
Я подал команду рассредоточиться, укрыться и вести по стервятнику огонь.  Но
укрыться было негде: с обеих сторон большака метров на пятьсот  простирались
лесные вырубки. Стоило людям сойти с дороги, как они по пояс  погружались  в
сугробы, падали, спотыкаясь о засыпанные снегом пни и валежник.
     Новый заход...  еще  один.  Шесть  раз  атаковал  нас  фашист  длинными
очередями, расстрелял, очевидно, весь  боекомплект  и  только  тогда,  нагло
покачав крыльями, сделал горку и скрылся в облаках.
     С ужасом думал я о потерях, которые понес отряд.  С  горечью  сознавал,
что допустил непростительное  легкомыслие,  построив  отряд  в  колонну.  Но
теперь оставалось только ждать докладов о нанесенном ущербе.
     Отряд  снова  на  дороге.  Бойцы  отряхивают  снег,   шумно   обсуждают
случившееся. Слышу и нелестные эпитеты в адрес наших истребителей, которые в
такую погоду якобы отлеживаются на  теплых  домашних  кроватях.  Упрек  явно
несправедлив: истребители бессильны перехватить "охотника", идущего к цели в
облаках.
     Наконец командиры  взводов  докладывают:  убиты  в  обозе  две  лошади;
несколько партизан получили легкие ранения. Даже не верится, что  так  легко
отделались.
     Теперь  идем  мелкими  группами,  далеко  растянувшись  вдоль   дороги.
Внимательно вглядываемся  в  даль,  прислушиваемся  к  звукам.  Может  быть,
вернется еще стервятник или наведет на нас другие экипажи. Но небо чистое, и
слух улавливает лишь слабый шум леса...
     А вот и Нелидово. Линия фронта проходит неподалеку от этой станции.  Ее
обороняет поредевший в  жестоких  боях  батальон.  Комбат  предложил  занять
оборону  вместе   с   его   подразделением.   Договариваемся,   что   отряд,
насчитывавший в это время  98  человек,  преобразуется  в  стрелковую  роту.
Занимаем  выделенный  участок,  выставляем  передовое  охранение  и  дозоры.
Партизанского отряда больше нет. Есть подразделение Красной Армии, и я - его
командир.
     В траншею приносят фронтовые газеты.  Нетерпеливо  разворачиваю,  читаю
Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении воинов, отличившихся  в
боях, и вижу: среди удостоенных ордена Красного Знамени - мой командир  Иван
Семенович Полбин, Виктор Ушаков, Иван Сомов  и  другие  однополчане.  Делюсь
неожиданной радостью с комбатом, показываю газету Игорю Копейкину. На душе -
праздник: наши друзья живы, отлично воюют!  Значит,  встретимся.  Только  бы
поскорее...
     Дней через восемь нарочный из штаба дивизии доставил пакет с  приказом,
которым отменялась специальная проверка бойцов отряда. Мне  было  предложено
сдать отряд комбату и вместе с экипажем прибыть в штаб 29-й армии.
     Наконец-то!  Сколько  мечтал  я  об  этой   минуте!   Казалось,   дайте
возможность, и полечу  в  полк  как  на  крыльях.  Но  вот  в  руке  у  меня
долгожданный приказ, а я медлю. Почему? Нет,  совсем  не  так  представлялся
этот момент, почему-то виделась лишь радость возвращения в  родной  полк.  А
сейчас... Как дорог мне боевой коллектив, люди,  с  которыми  выстоял  перед
лицом  смертельной  опасности,  дошел  тернистым  путем  до  заветной  цели!
Промедлив полдня, я набрался наконец  решимости  и  в  глубоком  заснеженном
окопе объявил о приказе, сдал командование  ротой  Новикову,  распрощался  с
боевыми друзьями и вечером выехал в штаб армии. Хорошая лошадь  легко  несла
сани по укатанной зимней дороге.
     А  через  несколько  дней,  получив  командировочные  предписания,   мы
направились  в  один  из  городов  Московской  области,  рядом   с   которым
переучивался на новую авиационную технику 150-й бомбардировочный авиационный
полк. Теперь наконец мы были на верном курсе к боевым друзьям.

        ВОЗВРАЩЕНИЕ
     На маленькой захолустной станции кроме нас сошло еще несколько человек,
видимо местные жители. Военного коменданта здесь  не  было,  и  узнать,  где
находится  аэродром,  оказалось  нелегко.  Железнодорожники,  к  которым  мы
обращались, или отвечали уклончиво, или вообще помалкивали. Их смущала  наша
форма. Например, мои голубые петлицы с тремя кубиками  находились  в  полной
дисгармонии с теплой фуфайкой  и  шапкой-кубанкой,  крытой  красным  сукном.
Пришлось  много  и  долго   объясняться,   прежде   чем   удалось   уточнить
местонахождение авиагарнизона. А о нем, как мы позже убедились,  знал  почти
каждый мальчишка в городке.
     В штаб полка мы прибыли рано утром. Незнакомый нам дежурный  потребовал
предъявить документы и стал внимательно изучать их.  Когда  ледок  недоверия
растаял, я спросил, кто сейчас возглавляет строевой  отдел.  Узнав,  что  на
этой должности по-прежнему  находится  старший  лейтенант  Алексей  Иванович
Трусов, попросил вызвать его.  Командира  и  начальника  штаба  не  хотелось
беспокоить ранним визитом.
     Когда в штабе появился Трусов, мы все трое бросились  к  нему.  Хлопали
друг друга по плечу, обнимались, что-то выкрикивали.
     - Да ведь вас давно похоронили, -  отдышавшись,  сказал  Трусов.-  Даже
траурный митинг провели по всем правилам. Вот будет сюрприз  для  командира,
да и для всех остальных!
     Трусов взял телефонную трубку и, как мы его  ни  отговаривали,  тут  же
доложил Полбину о нашем появлении. Иван Семенович, видимо, не  сразу  в  это
поверил,  так  как  Трусов  несколько  раз  повторил:  "Да,  да.  Тот  самый
Жолудев..."
     Минуты томительного ожидания, и... дверь распахнулась. В  штаб  легкой,
стремительной походкой вошел Иван Семенович Полбин - все такой же подтянутый
и бодрый. Мне показалось, будто видел его только вчера, а сейчас он заглянул
сюда лишь для того, чтобы поставить очередную боевую задачу.
     Но это было лишь первое впечатление. Присмотревшись к И. С. Полбину,  я
заметил, что морщины на его лице  стали  глубже,  а  на  висках  прибавилось
седины. Бросились в глаза и отрадные  перемены:  в  петлицах  добавилось  по
шпале, рядом с орденом Ленина появились два ордена Красного Знамени.
     Выслушав наш рассказ, командир  приказал  принести  рукописную  историю
полка. Затем быстро открыл альбом и молча подвинул его мне.  На  окаймленной
траурной  рамкой  странице  были  наклеены  три  фотокарточки  -   Аргунова,
Копейкина и моя. Внизу были помещены стихи полкового поэта, рассказывающие о
нашей героической гибели, и текст клятвы боевых товарищей - отомстить за нас
врагу. Не знаю, что руководило мною в тот момент,  но  я  молча  вырвал  эту
страницу, аккуратно  сложил  ее  вчетверо  и  сунул  в  карман  гимнастерки.
Мгновенно одумавшись, виновато посмотрел в глаза Полбину, ожидая  порицания.
Но Иван Семенович вдруг лукаво подмигнул мне, закрыл альбом и сказал как  ни
в чем не бывало:
     - Правильно! Будет чем-то вроде талисмана. В случае чего предъявите его
апостолу Петру и скажете: на том свете уже побывали, от вторичного посещения
рая отказываемся.
     Все рассмеялись. Разговор сразу стал  непринужденным,  хотя  вскоре,  к
сожалению, окончился. Взглянув на часы, Полбин заторопился на занятия. А нам
приказал отдохнуть, привести себя в порядок и стать на все виды довольствия.
На это мы и затратили все дообеденное время.
     Днем на построении экипаж был представлен  личному  составу  полка.  Мы
стояли перед строем  и  слушали  теплые  слова  командира.  Как-то  даже  не
верилось, что речь идет о нас, о наших боевых вылетах - так  давно  все  это
было. Я чувствовал  некоторое  смущение,  когда  командир  говорил  о  нашем
мастерстве и мужестве, ставил нас в пример. Но Полбин не умел льстить и свои
суждения о людях основывал только на фактах. Словом, было очень торжественно
и волнующе. Впечатления этого дня никогда не изгладятся из памяти.
     Вечером  Иван  Семенович  Полбин  пригласил  меня  к  себе.  Жил  он  в
небольшой, скромно обставленной комнатке. Разговор шел  за  чашкой  чая.  От
командира я узнал, как полк воевал в наше отсутствие.
     Экипажи В. Г. Ушакова,  Г.  И.  Гаврика,  А.  Г.  Хвастунова  и  Ф.  Т.
Демченкова особенно  отличились,  поддерживая  конников  генерала  Доватора,
действовавших во вражеском тылу и при, освобождении Клина  и  Калинина.  Это
они в  невероятно  сложных  условиях  осени  и  зимы  1941  года  одиночными
экипажами пробивались к целям и  оказывали  помощь  сухопутным  войскам.  За
мужество и  отвагу  Хвастунов  и  Демченков  награждены  орденами  Ленина  и
Красного Знамени; Ушаков и Гаврик - орденом Ленина.
     Настоящими мастерами самолетовождения и бомбометания стали Иван  Сомов,
Николай Пантелей и Федор Фак. Первый из них был  удостоен  ордена  Ленина  и
двух орденов Красного Знамени, остальные награждены двумя орденами  Красного
Знамени. Некоторых из наиболее отличившихся  в  боях  летчиков  и  штурманов
командование представило к званию Героя Советского Союза.
     Затем Полбин рассказал,  как  идет  переучивание  на  новом  пикирующем
бомбардировщике Пе-2. Сам он уже летал на этой машине,  проверил  ее  боевые
возможности и считает, что она по своим тактико-техническим  данным  намного
превосходит вражеские самолеты такого типа.
     - Просто терпения нет ждать, когда снова доберемся до фронта и  полетим
на бомбежку,- признался Иван Семенович.- Уж очень хороша машина.
     В беседе Полбин  в  шутку  заметил,  что  мне  придется  заниматься  по
двадцать пять часов в сутки, чтобы догнать  товарищей.  И  на  прощание  уже
серьезно посоветовал:
     - Немедленно  приступайте.  Время  не  ждет.  Да,  время  действительно
"прижимало". Порой даже спать приходилось урывками. Фронт торопил,  требовал
как можно больше  самолетов,  особенно  современных,  с  широким  диапазоном
боевых возможностей. И мы переучивались на новую технику  с  полной  отдачей
сил.
     Обещание Полбина помочь в учебе не было  обычной  вежливостью.  Днем  я
занимался в  классах  или  на  аэродроме,  а  по  вечерам  вместе  с  Иваном
Семеновичем  выбирал  наиболее  сложные  вопросы  аэродинамики,  конструкции
самолета и мотора.
     Новое не сразу пробивает себе дорогу,  не  сразу  осознается  в  полном
объеме. Взять тот же Пе-2. Это пикирующий бомбардировщик, способный поражать
малоразмерные  цели.  Для  гашения  скорости   и   устойчивого   пикирования
конструктор предусмотрел специальные подкрыльные тормозные решетки. Но  были
случаи, когда на фронте эти устройства  снимались.  Горизонтальная  скорость
при этом возрастала на 10-15  километров,  но  самолет  терял  свое  главное
качество - способность поражать точечные и малоразмерные  цели,  ради  чего,
собственно, он и создавался.
     Иван Семенович Полбин был из тех командиров, которые  отлично  понимали
замысел  конструктора.  Он  сразу  оценил  необыкновенные  свойства   нового
самолета  именно  как  пикирующего   бомбардировщика.   В   правильном   его
использовании Полбин видел путь к решению  боевых  задач,  недостижимых  для
экипажей СБ.  В  каждом  очередном  полете  на  боевое  применение  командир
открывал новые свойства, дополнительные возможности Пе-2; делал  в  блокноте
какие-то расчеты, чертил схемы боевых порядков, заходов  на  цели  и,  когда
мысль окончательно "дозревала", доводил свои соображения  до  всего  летного
состава, учил тактике  действия,  соответствующей  высоким  качествам  новой
машины.  Довольно  часто  теоретические  занятия   подкреплялись   показными
полетами.
     К этому времени на Пе-2 кроме Полбина летали еще два летчика, прибывшие
из другой части:  заместитель  командира  эскадрильи  капитан  П.  Панков  и
старший  летчик  лейтенант  Е.  Селезнев.  Имея   боевой   налет   на   этом
бомбардировщике, они стали первыми инструкторами.  Переучивание  осложнялось
тем, что тогда у нас еще не было самолетов с двойным управлением.  Выпускать
летчиков самостоятельно приходилось без привычных  провозных.  А  перерыв  в
полетах у многих достигал уже трех и более месяцев.
     Полбин  хорошо  понимал,  как  нужен  нам  сейчас  учебно-тренировочный
самолет, насколько бы он ускорил и упростил ввод в строй летного состава.  И
хотя таких машин выпускали тогда крайне мало, одну он все-таки выпросил.  За
ней  послали  старшего  лейтенанта  Федоткина,  ждали  его  с   нетерпением,
поглядывая на небо. А он вскоре прибыл на попутной полуторке и доложил,  что
предназначенный для полка самолет буквально  у  него  на  глазах  сожгли  на
аэродроме немецкие бомбардировщики.
     Пришлось перестраивать программу подготовки к самостоятельному  вылету.
Подполковник Полбин и здесь нашел верный выход  из  положения.  Он  приказал
провозить летчиков со штурманского сиденья. Правда, при этом у обучаемого не
было  ни  штурвала,  ни  секторов  управления  двигателями,  ни  контрольных
приборов, но при известной сноровке  все-таки  можно  было  наблюдать  из-за
спины инструктора за его действиями, особенно на взлете и посадке. Работу же
с арматурой кабины осваивали на стоянке самолета. Сидя  в  своем  "законном"
кресле  с  завязанными  глазами,  на  ощупь  определяли  приборы,  тумблеры,
рукоятки, рассказывали об их назначении и использовании.
     Итак,  началась  для  нас  самая  интересная  и   ответственная   пора:
самостоятельные полеты  на  Пе-2.  Я,  как  летчик,  проходивший  ускоренное
обучение и требовавший поэтому особого контроля, должен был  сдавать  зачеты
лично командиру полка. Это меня, естественно,  волновало:  Полбин  отличался
очень высокой требовательностью к выучке подчиненных, ждать от  него  скидок
на объективные причины не приходилось.
     Пока  я  наверстывал  упущенное,  мои  однополчане  начали  мало-помалу
вылетать самостоятельно. Поздравил "с крещением" в воздухе  В.  Ушакова,  Д.
Лущаева, Г. Гаврика, А. Хвастунова, Ф. Демченкова, а сам все  еще  занимался
наземной подготовкой. Дело, прямо скажу, безрадостное - наблюдать на  старте
задрав голову, как твои товарищи летают.
     Решился наконец поговорить с командиром, узнать, скоро ли и я  возьмусь
за штурвал? Но он опередил меня.  Вызвал  и  говорит,  как  о  чем-то  давно
решенном:
     - Завтра полетите самостоятельно. Готовьтесь.
     Утро выдалось солнечное, хотя и ветреное.  Только  успел  позавтракать,
как в столовую прибежал посыльный и передал приказание явиться  к  командиру
полка.  Полбина  я  застал  у  его  видавшей  виды  эмки.   Иван   Семенович
поздоровался, спросил о самочувствии и пригласил в машину.
     Вот и самолетная стоянка. Надеваю парашют. Полбин  садится  на  сиденье
летчика, а я - на штурманское. Взлетели. Сделали полет по кругу. Когда сели,
Иван Семенович обернулся и спрашивает, все ли понятно, готов ли я к  вылету?
Получив утвердительный ответ, он зарулил машину  на  линию  предварительного
старта, выключил двигатели и приказал собрать  экипаж.  Аргунов  и  Копейкин
оказались рядом, едва мы с командиром спрыгнули на землю. Полбин напомнил  о
боковом ветре и необходимости парировать снос при взлете и посадке, а  потом
поставил задачу на самостоятельный полет.
     - Можете взлетать сразу, без рулежки, -  разрешил  командир.  -  Только
учтите - машина на взлете  и  посадке  строгая,  не  любит  малой  скорости.
Счастливого полета!
     Экипаж быстро  занимает  свои  места.  Запускаю  моторы,  жестом  прошу
разрешения выруливать на старт. Полбин флажком показывает: "Разрешаю!"
     Плавно двигаю вперед секторы газа. Рулю осторожно, бережно - ведь такая
машина!  Вот  и  линия  старта.  Нажимаю  на  тормоза,  даю  полные  обороты
двигателям, чтобы "прожечь" свечи.  Моторы  работают  ровно.  Стартер  белым
флажком показывает, что взлет разрешен. Так ведь это же опять Полбин! Пока я
выруливал, он перешел на старт и провожает экипаж. Тогда - вперед!
     Мощно и ровно гудят моторы. Самолет, набирая скорость, бежит по полосе.
Отжимая штурвал, потом немного подбираю его на себя и... машина  в  воздухе.
Выполняю  двойной  круг,  чтобы  лучше  ее  прочувствовать.  Она   послушна,
маневренна, стремительна. Не успел хорошо оглядеться в воздухе, как уже пора
идти на посадку. Расчет  оказался  удачным:  Пе-2  мягко  коснулся  колесами
земли. Сам почувствовал, что для первого  раза  получилось  неплохо  -  ведь
посадочная скорость "пешки" в полтора раза. выше, чем у СБ, к ней  еще  надо
было привыкать.
     Подруливаю машину к началу полосы. Еще издалека вижу Полбина - он  пока
на старте. Но уже не один - вокруг  него  собрались  летчики  и  техники,  о
чем-то оживленно беседуют. По заданию я должен подняться в воздух еще раз, и
командир показывает флажком, что взлет разрешен.
     Повторный самостоятельный полет на новой  машине  очень  важен.  В  нем
меньше интуитивных действий - больше сознания,  расчета,  анализа.  Пе-2  по
сравнению с СБ принципиально  другой  самолет  не  только  по  скоростным  и
высотным  характеристикам.  На  нем  установлены  десять  электромоторов,  с
помощью которых простым переключением тумблеров и рукояток летчик  убирал  и
выпускал шасси, закрылки,  снимал  с  рулей  нагрузку  триммерами,  управлял
створками водорадиаторов. Было на нем немало  и  других  усовершенствований,
требующих от членов экипажа  согласованных  и  безошибочных,  доведенных  до
автоматизма действий. Все необходимые навыки приобретались ими на  земле,  а
совершенствовались в воздухе.
     Уже через несколько дней после  самостоятельного  вылета  экипаж  начал
отрабатывать  элементы   боевого   применения,   особенно   бомбометание   с
пикирования.
     Наш Пе-2, созданный талантливым  авиационным  конструктором  Владимиром
Михайловичем Петляковым на базе высотного истребителя ВИ-100, был запущен  в
серийное производство в июне 1940 года и оказался одним из лучших пикирующих
бомбардировщиков периода второй мировой войны. По  скорости  он  превосходил
немецкий Ю-88 и лишь незначительно уступал  истребителю  Me-109.  Оснащенный
двумя мощными двигателями М-105, "Петляков-2"  на  высоте  5000  м  развивал
скорость 540 км/час, имел большую дальность полета и брал до 1200  кг  бомб.
Пе-2 обладал и многими другими положительными качествами. Летчик  мог  вести
огонь вперед, как истребитель из двух  пулеметов  с  помощью  коллиматорного
прицела, а штурман и радист были вооружены крупнокалиберными пулеметами  для
надежной защиты задней полусферы.  Специальный  электромеханический  автомат
обеспечивал легкий и простой ввод  в  пикирование  и  вывод  из  него  после
сбрасывания  бомб.  Если   к   этому   добавить   исключительную   прочность
конструкции, позволяющую допускать десятикратные  перегрузки  в  воздухе,  а
также высокую маневренность самолета, то станет вполне понятным, почему Пе-2
пользовался у летного состава большим уважением. Такая грозная машина  нужна
была фронту как  воздух.  Поэтому  и  график  нашей  летной  подготовки  был
достаточно крутым.
     Мне лично очень нравилась атака с пикирования, когда летчик  на  боевом
курсе не просто выдерживает заданный режим полета, а сам  направляет  машину
на цель, видит результаты удара. Раньше для  этого  нужно  было  делать  над
целью круг под огнем зениток или довольствоваться аэрофотоснимками,  которые
долго обрабатывались.
     Налетав по двадцати часов на Пе-2 и  имея  немалый  опыт  пилотирования
других типов самолетов, мы чувствовали себя вполне готовыми к боям. На самом
деле  это  было  не  так.  На  отработку  стрельб   по   наземным   объектам
потребовалось еще около месяца.
     Вначале наше переучивание шло в обстановке  относительного  затишья  на
фронтах. Но мы все время чего-то ждали и часто  задумывались  над  тем,  как
сложится весенне-летняя кампания сорок второго года?  Казалось,  что  теперь
период неудач кончился, и все мы  рассчитывали  успеть  на  фронт  к  началу
большого  наступления  Красной  Армии.  Однако  противник  был  еще   силен,
поражения зимой только озлобили немецко-фашистское руководство. Оно  мечтало
о реванше, собирало силы для нового удара.
     Последний весенний месяц май принес тревогу. На юге страны развернулось
жестокое сражение, результаты которого оказались для  нас  неблагоприятными.
Вновь в сводках замелькали названия оставленных нашими  войсками  городов  и
населенных пунктов. Тяжелое положение сложилось в  Крыму,  неудача  постигла
наши Юго-Западный и Южный фронты под Харьковом.. Настроение было  далеко  не
весеннее, всей душой мы  были  с  героическими  защитниками  Севастополя,  с
войсками, ведущими тяжелейшие бои  на  барвенковском  плацдарме.  Просили  и
требовали направить нас на Юго-Западное направление, но всякий раз  получали
ответ: ждать! Командование по-прежнему держало 150-й бомбардировочный полк в
резерве.
     Полбин принял решение приступить к освоению ночных полетов, сам вылетел
ночью и в скором времени  разработал  методику  обучения,  согласно  которой
экипажи-ночники могли в самые сжатые сроки овладеть боевым применением  Пе-2
в темное время суток.  Узнав  об  этом,  управление  боевой  подготовки  ВВС
проявило беспокойство: помилуйте, такой сложный  вид  полетов  осваивать  на
новой машине и на мало приспособленном  аэродроме!  К  тому  же  тогда  лишь
отдельные экипажи летали на Пе-2 ночью. А тут целая часть! Словом, назначили
нашему полку проверку и создали специальную комиссию, но она - то  ли  из-за
нехватки времени, то ли по другим причинам  -  к  нам  не  приехала.  Это  и
помогло Полбину без помех осуществить свой замысел - обучить  летный  состав
боевым действиям в условиях ночи.
     Теперь,  когда  полк  был  укомплектован,  а  экипажи  подготовлены   к
выполнению боевых задач в любую погоду днем и ночью, пребывание наше в  тылу
казалось совсем невыносимым, тем более что обстановка на фронтах по-прежнему
оставалась неважной. Иван  Семенович  понимал  настроение  личного  состава,
несколько раз летал в Москву к начальнику  формирования  боевых  частей  ВВС
генерал-полковнику авиации А. В.  Никитину,  которому  подчинялся  полк,  но
всякий раз получал одно и то же указание - ждать!  Об  этом  Полбин  сообщал
только узкому кругу руководящего состава, но сведения быстро доходили  и  до
нас. Естественно, они  приносили  только  огорчения.  Чем  заниматься,  если
программа переучивания полностью исчерпана? Бить баклуши?
     Но Иван Семенович рассуждал иначе. Его беспокойный, ищущий ум  отвергал
даже самую мысль о пределах совершенствования.  "Возможности  для  повышения
мастерства безграничны", - говорил командир. Такие требования он  предъявлял
даже к тем, кто был способен выполнять самые сложные задачи.
     Научиться бомбить ночью с пикирования! - такую  задачу  поставил  перед
летным  составом  части  подполковник   Полбин.   Вначале   она   показалась
непосильной даже подготовленным экипажам. Поражать цели в темное время суток
им  удавалось  редко.  Дело  в   том,   что   бомбометание   с   пикирования
осуществляется визуально, то есть летчик  должен  все  время  видеть  объект
удара, вносить поправки в прицеливание до момента сброса бомб.  Ночью  таких
возможностей тогда еще не было, инфракрасные прицелы  появились  значительно
позже. И хотя высоких, устойчивых результатов в этом  необыкновенно  сложном
виде боевой подготовки добиться не  удалось,  полеты,  несомненно,  принесли
пользу, укрепили навыки пилотирования, закалили волю летного состава. Больше
того - по освещенным целям этот способ  бомбометания  мог  оказаться  вполне
эффективным.
     Время шло. К началу июля обстановка на фронтах еще  более  обострилась,
особенно на юге.  Наши  войска  терпели  неудачи  в  Крыму,  под  Харьковом,
Воронежем и в Донбассе. Гитлеровцы  рвались  к  Волге,  к  нефтяным  районам
Кавказа. Коммунистическая партия принимала решительные меры  по  мобилизации
советского народа на  отпор  врагу,  проводила  серьезные  реорганизационные
мероприятия в тылу  и  на  фронте.  Появилось  несколько  новых  фронтов,  в
частности Сталинградский. Последнее обстоятельство и натолкнуло  Полбина  на
мысль написать письмо лично И. В. Сталину  с  просьбой  направить  полк  под
Сталинград для участия в обороне этого стратегического пункта и  крупнейшего
промышленного района. Текст письма был утвержден на митинге личного  состава
части.
     И вот буквально через несколько дней пришел ответ. Полку было приказано
готовиться к  перебазированию  под  Сталинград.  Кончилась  "тихая"  тыловая
жизнь; теперь мы до глубокой ночи изучали  новый  район,  клеили  маршрутные
карты,  знакомились  с  довольно  скудными  данными  о  будущем  противнике,
которыми располагал штаб Военно-Воздушных Сил. На  подготовку  нам  выделили
ориентировочно десять дней. Этого было вполне  достаточно  для  того,  чтобы
приготовиться  самим  и  привести  в  порядок  материальную  часть.  Экипажи
осматривали и чистили самолеты, регулировали оборудование. Наша машина  тоже
выглядела празднично - хоть сейчас на парад.
     В разгар этой  работы  к  моему  самолету  подъехал  Полбин.  Я  быстро
выстроил экипаж и доложил, чем  занимаемся.  Командир  отпустил  Аргунова  и
Копейкина, а мне протянул наклеенную на газетный  лист  телеграмму.  Из  нее
следовало, что Полбину нужно командировать  лучшего  летчика,  летающего  на
самолете Пе-2, для выполнения специального задания.  На  указанный  аэродром
прибыть завтра к 9 часам утра. Срок командировки не  указывался.  Телеграмму
подписал командующий ВВС МВО  генерал  II.  С.  Сбытов.  Инструктируя  меня,
командир с сожалением отметил, что цель и задачи командировки  ему  пока  не
известны, но на всякий случай мне следует  иметь  в  виду,  что  если  дадут
многоцелевой самолет Пе-3, особенно в варианте  разведчика,  о  приобретении
которого Полбин давно ходатайствовал, то сразу принять  его  и  перегнать  в
полк. Если же будет поставлена другая задача, то выполнить ее не  более  чем
за сутки и вернуться в полк независимо от того, как на это будут реагировать
там, куда я должен прибыть. Последнее указание меня больше всего обрадовало,
так как я боялся снова потерять свой полк, если его раньше времени  отправят
на фронт.
     Рано утром вылетели на По-2 с сержантом Новиковым, которого я  взял  на
случай, если понадобится перегонять самолет обратно. Вообще-то  Новиков  был
механиком этого По-2, но так как штатным расписанием летчик на эту машину не
предусматривался,  то  Новикова  быстро  обучили  технике  пилотирования,  и
сержант стал полноправным хозяином По-2 на земле и в воздухе.
     Приземлились под Москвой. Я,  как  обычно,  взял  шлемофон,  планшет  с
картой района и  направился  в  штаб.  Там  мне  сообщили,  что  По-2  можно
отпустить, а самому пока отдохнуть в гостинице. На вопрос,  какое  предстоит
задание, ответили, что полечу на самолете самого командующего ВВС МВО,  а  о
подробностях узнаю позже. С машиной же могу ознакомиться хоть сейчас.
     Я сразу пошел на стоянку  и  осмотрел  самолет.  Он  был  действительно
прекрасен. Золотые руки специалистов и  рабочих  авиапромышленности  изрядно
потрудились над его внешностью. В отличие от серийных  машин,  здесь  каждая
заклепка и каждый шов  были  тщательно  обработаны;  поверхности  крыльев  и
фюзеляжа не покрашены  эмалитом,  а  отполированы  и  покрыты  тонким  слоем
специального  лака.  В  кабине  также  были  отшлифованы  каждый   рычаг   и
переключатель. Как и следовало ожидать, тормозных  решеток  на  самолете  не
оказалось, и это  лишало  его  главного  предназначения  -  быть  пикирующим
бомбардировщиком.
     Задание показалось довольно простым. С ним мог справиться любой  летчик
полка. Требовалось выполнить десяток полетов для проверки  радиуса  действия
новой бортовой радиостанции. Но предусматривался лишь один  полет  в  сутки.
Значит, мне придется минимум десять  дней  находиться  здесь,  в  отрыве  от
полка. Правда, Полбин оставил для меня лазейку, приказав возвратиться  через
сутки, но как ею воспользоваться? Телеграмма подписана командующим, те,  кто
проводят испытания, ни за что меня не отпустят. Ведь этим полетам  придается
исключительно большое значение.
     Ничего сразу не придумав, доложил по телефону заместителю  командующего
о прибытии и тут же стал просить, чтобы меня вернули  в  полк  или  хотя  бы
разрешили улетать туда после каждого  испытания.  Уловив  слабость  доводов,
попытался соврать, что не взял с собой  летное  обмундирование.  Заместитель
командующего сказал, что сейчас же даст команду тыловикам снабдить меня всем
необходимым на месте. Тогда я кинул на чашу весов последний и самый  веский,
на мой взгляд, аргумент: сказал, что полк убывает на фронт и я могу  отстать
от своего боевого коллектива. Видно, своими просьбами  я  надоел  полковнику
Андрееву, и он наконец сухо сказал: "У нас некомплект инспекторов,  и,  если
это будет нужно, оставим вас на сколько потребуется, не спрашивая ни у  кого
разрешения". И повесил трубку. Ему все было ясно.
     Немного поколебался, а потом решил:  улечу  обратно  в  полк.  В  конце
концов таково приказание Полбина. Да, но ведь и у него есть начальники. Иван
Семенович, если его спросят, конечно, не откажется от  своих  слов,  но  это
может повредить ему.
     А не попробовать ли связаться по телефону с самим командующим?  Не  раз
приходилось слышать о нем, как о  человеке  справедливом  и  внимательном  к
подчиненным. Да уж, если на то пошло, хуже,  как  говорится,  все  равно  не
будет.
     Набираю нужный номер.  Отвечает  адъютант,  говорит,  что  командующий,
генерал Сбытов, - в войсках, но, если дело срочное, он может соединить  меня
с начальником штаба  ВВС  МВО.  Я  было  обрадовался  -  хорошо,  что  не  с
Андреевым!  Однако  выяснилось,  что  начальник  штаба  осведомлен  о  нашем
разговоре. И тогда я  напрямик  доложил,  что  командир  полка  подполковник
Полбин приказал мне сегодня  же  возвратиться  в  часть.  В  ответ  услышал:
"Должно быть, у вас не очень разумный командир полка..." И снова -  короткие
гудки.
     Такого  оскорбления  в  адрес  своего  командира  я  снести   не   мог.
Необдуманное, походя брошенное слово собеседника решило все окончательно. Не
колеблясь, я направился к По-2, запустил вместе с Новиковым мотор и  улетел.
Уже в сумерках добрались мы до своего аэродрома. Как было  условлено,  низко
прошлись над домиком Полбина и приземлились. Едва зарулили на  стоянку,  как
подъехал Иван Семенович.
     Я доложил обо всем, не скрывая подробностей. Командир  поблагодарил  за
точное выполнение его приказа, сказал, что послезавтра вылетаем на  фронт  и
наказать нас обоих едва ли успеют, разве только после  войны.  Усмехнувшись,
добавил: "Видимо, из тебя выйдет все-таки командир, а не инспектор..."
     В  последний  день  перед   отлетом   самолетные   стоянки   напоминали
растревоженный муравейник. Причем суета возникла вовсе не потому, что кто-то
не укладывался в сроки подготовки, спешил. Наоборот, все  было  приведено  в
соответствие с требованиями, и теперь оставалось только выяснить, не  забыли
ли чего, узнать, как дела у других экипажей, не нуждаются ли они  в  помощи?
То здесь, то там завязывались оживленные беседы, главным образом о положении
на южном крыле советско-германского фронта, где нам предстояло вести  боевые
действия.
     Не обошлось и без споров со сторонниками бомбометания с горизонтального
полета. Дело в том, что полного единства взглядов на боевое применение  Пе-2
выработать тогда еще не удалось. И хотя противников атак с пикирования  было
немного, аргументы в  защиту  своей  точки  зрения  они  приводили  довольно
веские. Ссылались, в  частности,  на  то,  что  бомбометание  с  пикирования
требовало  рассредоточения  самолетов  на  боевом  курсе,  а  следовательно,
ослабления оборонительного огня.  Значит,  возникала  нужда  в  усилении  их
прикрытия, причем специально подготовленными истребителями.  А  эти  вопросы
рассматривались пока только теоретически.
     В свое время, узнав об этих "разногласиях", Иван  Семенович  совершенно
спокойно, но твердо заявил: "В  боевых  порядках  бомбометание  осуществлять
так, как прикажет ведущий группы, а при полетах одиночно -  кто  как  умеет,
если на этот счет не последует точного указания командира. Но в любом случае
боевое  задание  должно  быть  выполнено  четко,   наиболее   эффективно   и
целесообразно".
     ...Последний вечер на тыловом аэродроме. Никто не  сидит  в  помещении,
все, словно сговорившись, вышли на  воздух,  под  звездный  купол.  Конечно,
немного взволнованы, как это всегда бывает перед большим событием. Отсюда  и
разговорчивость, желание поделиться с друзьями  сокровенным.  Вот  рядом  со
мной, в курилке, вокруг врытой в землю железной бочки для окурков  собрались
стрелки-радисты.  В  центре  группы  -  рослый  добродушный   сержант   Иван
Великородный. В  начале  войны  он  был  оружейником,  затем  переучился  на
воздушного стрелка-радиста и летал в экипаже командира  эскадрильи  Ушакова.
Этот храбрый и умелый воин впоследствии стал Героем Советского Союза.
     Великородный рассказывал собравшимся о красоте  сталинградских  степей.
Он, как художник, подбирал (а кое-где и сгущал)  краски,  создавая  довольно
яркое  полотно.  Товарищи  слушали  рассказ  коренного   сталинградца   куда
внимательнее,  чем  иную  лекцию.  И  хотя  я  никогда  ранее  не  бывал   в
сталинградской степи, мне была понятна любовь человека к тем местам, где  он
родился и рос, где начал познавать огромное  всеобъемлющее  слово  "Родина".
Понятны были и его боль за поруганную родную  землю,  за  сожженные  села  и
города, его нетерпеливое желание: бить и гнать врага, посягнувшего на  самое
святое для советского человека - честь, свободу и независимость Отчизны.
     Наконец наступило долгожданное  утро  13  июля.  Куда  только  девалась
вчерашняя суета - все сосредоточены и молчаливы. Несколько транспортных Ли-2
с техническим составом уже  вылетели.  Пришло  время  подниматься  и  боевым
самолетам. Ведет эскадрилью Виктор Ушаков.
     Какая скорость! Едва минуло два часа после взлета, как впереди  широкой
серебристой лентой заискрилась, заблестела под солнцем  красавица  Волга.  Я
уже видел ее раньше, в начале войны в районе Ржева. В  тех  краях  она  мало
отличалась от реки Великой, на берегах которой я вырос. Но здесь Волга  была
совсем иной, действительно величавой и неповторимой...
     Однако  любоваться  Волгой  некогда.  К   тому   же   сейчас   она   не
река-труженица, по которой плывут караваны с зерном, нефтью  и  машинами,  а
огневой рубеж. А мы - защитники этого священного рубежа. Впереди по курсу  -
Сталинград.

        НАД ВОЛГОЙ И ДОНОМ
     Пыльный, с ограниченными подходами, сталинградский  аэродром  находился
прямо на окраине города.
     Оставаться  здесь  бомбардировочному  полку  было  весьма   рискованно.
Поэтому  на  следующий  же  день  мы  перелетели  на  полевую   площадку   у
железнодорожной станции Гумрак.
     Вокруг расстилалась  раскаленная  солнцем  степь.  Перекатывающиеся  на
ветру сизые волны ковыля напоминали море. Вспомнив рассказ  Великородного  о
неповторимой прелести этих мест, я невольно улыбался. Нет, мне милее и краше
наш лесной и озерный край, где прошло мое детство.
     На аэродроме Гумрак нам объявили,  что  мы  включены  в  состав  особой
группы.  Здесь  же  располагался  434-й  истребительный  авиационный   полк,
возглавляемый опытным командиром  Героем  Советского  Союза  майором  Иваном
Ивановичем Клещевым.  Он  уже  лично  сбил  более  двух  десятков  самолетов
противника. На вид ему было лет двадцать пять. Плотный, чуть  выше  среднего
роста, с открытым добрым лицом, Клещев располагал к себе с первого взгляда.
     Летчики истребительного полка тоже имели немалый боевой опыт:  половина
из них была удостоена звания Героя Советского Союза. И остальные уже  успели
уничтожить в воздушных схватках по нескольку вражеских самолетов.
     Как  вскоре  выяснилось,  особая  группа  состояла  на  двух  полков  -
клещевского и полбинского. Входила она в состав 8-й воздушной армии, которой
командовал  талантливый  военачальник,  участник  боев   в   Испании   Герой
Советского Союза Тимофей Тимофеевич Хрюкин. Когда об этом узнал  Полбин,  он
подробно рассказал биографию командующего  и  подчеркнул,  что  служить  под
руководством такого боевого генерала для всех нас большая честь.
     Прибыв на фронтовой аэродром, мы,  естественно,  рассчитывали  получить
самые подробные сведения о положении сторон, о нашем противнике - его силах,
средствах, тактике. Но как-то так получилось, что о нас словно  забыли  -  в
течение нескольких дней не доводили даже общую обстановку на фронте.  Похоже
было, что все необходимые данные нам придется добывать самим.
     И  действительно,  первыми  боевыми  полетами  стали  разведывательные.
Особенно  внимательно  изучалась   полоса   между   станцией   Вешенской   и
Морозовском. Задания выполнялись одиночными  экипажами  и  группами  по  2-3
самолета.   Надежное   истребительное   прикрытие   и   неожиданно    слабое
противодействие зенитных средств врага позволяли на первых порах  обходиться
без потерь.
     После девятимесячного перерыва вылетел на задание и мой экипаж. Ведущим
пары назначили Виктора Ушакова. Прикрывать нас должны были  два  истребителя
во главе с заместителем командира эскадрильи Избинским.  Мы  договорились  о
порядке взаимодействия, уточнили сигналы, вместе  отработали  маршрут.  Хотя
полет  был  разведывательным,  бомбы  мы  все-таки  подвесили.  С   Ушаковым
условились, что в случае обнаружения подходящего объекта атаковать его будем
с пикирования, под углом 60 градусов, одновременно по сигналу ведущего.
     Едва успели взлететь и  убрать  закрылки,  как  справа  "всплыла"  пара
"яков"  -  наше  прикрытие.  Сразу  стало  как-то  веселее,  словно  никаких
опасностей и  не  предвиделось.  Вообще  нужно  сказать,  что  сопровождение
бомбардировщиков   истребителями   оказывало   существенное    влияние    на
эффективность ударов, даже если приходилось прорываться через мощный  заслон
зенитного огня. Разрывы зенитных снарядов оказывают  на  экипаж  значительно
меньшее психическое воздействие, чем  атаки  вражеских  самолетов,  хотя,  в
принципе, все должно быть наоборот: с  истребителем  можно  вести  воздушный
бой, сбить его, а против зенитного огня экипаж бессилен, особенно на  боевом
курсе, где исключено маневрирование.
     ...Над Доном пролетели на высоте 2500 метров. Внизу - затаившийся враг:
в прифронтовой полосе не видно ни скоплений войск,  ни  движения  колонн  по
дорогам. А как в  глубине?  В  районе  Калача  обнаружили  позиции  зенитных
батарей, но огня они не вели - не хотели себя демаскировать.  Летим  дальше.
Под крылом река Чир. За ней обстановка иная: пылят  по  большакам  отдельные
танки и автомашины, оборудуются опорные пункты, ведутся земляные работы. Еще
12-15 минут полета... Здесь уже  просматриваются  небольшие  группы  танков,
артиллерийские установки, крытые брезентом грузовики. Вся  техника  движется
на восток. Фотографируем замеченные объекты.
     Наконец заданный район  разведан,  необходимые  данные  собраны.  Можно
возвращаться на аэродром. Посматриваю на ведущего: какое он примет  решение?
Ушаков легким покачиванием самолета  подает  команду  "Следуй  за  мной!"  и
ныряет вниз. Снижаемся до бреющего, проносимся над землей.  Отчетливо  видны
кресты  на  танках,  ядовито-болотная  одежда  немецких  солдат,  словно  бы
сдуваемых ветром с дороги при виде краснозвездных бомбардировщиков.  Тут  уж
им было не до стрельбы, не то что раньше, когда появлялись  наши  тихоходные
СБ. Но и нам с такой малой высоты нельзя бомбить.
     Снова круто взмываем в небо. Стрелка высотомера  приближается  к  цифре
2000. Истребители прикрытия следуют за нами  как  привязанные.  Чувствуется,
что сопровождать скоростные машины они умеют.
     Летим севернее Морозовска. Неподалеку от города  видна  большая  группа
танков. Ведущий дает сигнал приготовиться к атаке,  чуть  доворачивает  свой
самолет и выходит на  боевой  курс.  Еще  немного  -  и  вслед  за  Ушаковым
энергично ввожу самолет в пикирование. С  нарастающей  скоростью  несемся  к
земле, прямо в гущу танков, орудий, автомашин. Бомбы сброшены. А к  нам  ужо
потянулись трассы зенитных снарядов, вспухли вокруг  бурые  комки  разрывов.
Это бьют орудия среднего калибра - мы как  раз  на  высоте  их  эффективного
огня. Но поскольку задание уже выполнено, прижимаемся к  земле  до  предела.
Теперь враг может зачехлять свои зенитки.
     Наши истребители идут в стороне и немного  выше.  Вижу,  как  Избинский
поднимает вверх большой палец. Полностью согласен с ним, но ответить ему тем
же не могу: в руках штурвал и земля  очень  близко,  только  согласно  киваю
головой.
     ...Фронт  есть  фронт.  Даже  когда  нет  активных  боев,  здесь   идет
напряженная   работа:   перегруппировка   войск,   подтягивание    резервов,
строительство оборонительных сооружений, укрытий для боевой техники. Затишье
всегда бывает относительным. Так получилось и у нас. Главные силы фронта еще
не развернули боевых действий, а экипажам полка пришлось  выполнять  по  5-7
боевых вылетов в день. В условиях невыносимой жары  и  при  острой  нехватке
воды, когда не только искупаться, но и попить вволю не всегда  удавалось,  -
это было делом нелегким. Те, кто послабее  физически,  доходили  до  полного
изнеможения. К счастью, члены моего экипажа чувствовали себя довольно сносно
- сказались, видимо, хорошая физическая закалка, умение преодолевать лишения
и трудности.
     Фронтовая обстановка постепенно  становилась  вес  сложнее.  Участились
налеты  вражеской  авиации  на   Сталинград.   Трасса   полетов   фашистских
бомбардировщиков проходила через наш аэродром, и нередко по ночам  часть  их
бомбового груза "перепадала" нам. Наша  тяжелая  зенитная  артиллерия  почти
непрерывно вела  огонь.  Осколки  снарядов  градом  сыпались  на  самолетные
стоянки. По утрам личный состав полка вытягивался в цепочку и собирал  куски
рваной,  обожженной  стали.   Такое   "прочесывание"   мы   вынуждены   были
производить,  чтобы  избежать  проколов  самолетных  колес  при  взлетах   и
посадках.
     В полку определилась своеобразная тактика  боевых  действий,  вызванная
хроническим недостатком данных о противнике. Каждая группа и  экипаж  помимо
бомбометания по  заданным  целям  обязательно  вели  визуальную  разведку  и
фотографирование  выявленных  объектов  врага.  Основными  в   этой   быстро
меняющейся обстановке стали вылеты мелких групп  и  одиночных  самолетов  на
"свободную охоту".  Их  эффективности  в  немалой  стене  ни  способствовало
надежное прикрытие истребителей полка майора Клещева.
     В  середине  июля  1942  года  нашему  полку  была  поставлена   задача
сосредоточить основные усилия на участке железной  дороги  Белая  Калитва  -
Морозовск - Суровикино. Гитлеровцы принимали все меры к восстановлению  этой
магистрали и переброске по ней резервов. Несколько дней подряд  мы  группами
различного состава и одиночными экипажами  наносили  удары  по  эшелонам  на
станциях и перегонах, разгоняли ремонтные бригады, разрушали и  выводили  из
строя  стрелочное  хозяйство.  Внезапность  появления  над   целью,   умелое
использование  противозенитного  маневра,  скоротечность  ударов   позволили
избежать потерь от зенитного огня противника, иногда  довольно  плотного.  А
атаки вражеских истребителей уверенно отражали  сопровождающие  нас  летчики
"братского",  как  мы  его  сразу  окрестили,  полка   Клещева.   Это   были
великолепные воздушные бойцы, настоящие асы.
     14 или 15 июля из-за отсутствия бомб нам пришлось заняться  подготовкой
материальной  части.  Летчики-истребители  получили  возможность   выполнять
другие боевые задания. И  вот  они,  прикрывая  с  воздуха  мост  у  Калача,
уничтожили тогда 32 вражеских самолета. Группы водили  в  бой  майор  И.  И.
Клещев и капитан В. П, Бабков. Отличился  и  мой  земляк  -  командир  звена
старший  лейтенант  Андрей  Баклан,  записавший  на  свой  счет  сразу  пять
стервятников. Впоследствии ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
     Эти  события  предшествовали  начавшемуся  17   июня   наступлению   на
Сталинград  6-й  немецкой  армии.  Мужество  и   стойкость   наших   воинов,
проявленные на земле и в  воздухе,  обескровливали  врага.  Но  и  противник
наращивал  свои  силы  на   сталинградском   направлении.   Бросив   в   бой
дополнительные резервы, он вынудил наши  войска  отойти  на  главную  полосу
обороны.
     Характерная деталь:  теперь  уже  не  приходилось  слышать  недоуменных
вопросов, почему Красная Армия  отступает.  Со  временем,  с  опытом  пришло
понимание  законов  войны.  Личные  наблюдения  с  воздуха,  анализ   данных
оперативной  обстановки  и  сводок  Совинформбюро  давали   довольно   ясное
представление о соотношении сил, особенно на нашем направлении. Было  видно,
что враг еще силен, что у нас еще маловато и танков и самолетов, что  многие
части пока недоукомплектованы. Но уже даже в  такой  напряженный  момент,  в
период отступления наших войск, росла  уверенность,  что  война  подходит  к
какой-то невидимой пока грани, за которой последует крутой поворот.
     Для такого убеждения вовсе не нужно было особого анализа. Стоило только
внимательно приглядеться к тому, что делается вокруг. Теперь  мы  летали  на
великолепных боевых машинах. Истребители из полка майора  Клещева  буквально
громили  отборных  вражеских  асов.  Сколько  раз,  возвращаясь  с  задания,
встречались мы  в  воздухе  с  грозными  штурмовиками  Ил-2,  наводящими  на
фашистов ужас, видели, как сосредоточиваются и вступают в  бой  с  фашистами
наши великолепные тридцатьчетверки. Пусть пока  маловато,  но  все  это  уже
было.  А  всемирно  известное  мужество  русского  солдата,  помноженное  на
первоклассную технику и мудрость военачальников, на  испытанное  руководство
партии, было залогом грядущих побед.
     Неся огромные  потери,  враг  рвался  к  Сталинграду,  медленно  сжимая
полукольцо нашей обороны, упиравшейся  флангами  в  Волгу.  На  Правобережье
великой русской  реки  все  меньше  оставалось  территории,  занятой  нашими
войсками. Теперь перед боевыми вылетами Полбин требовал от экипажей особенно
внимательно  следить  за  перебазированием  вражеской   авиации   на   новые
прифронтовые аэродромы,  чтобы  незамедлительно  наносить  по  ним  бомбовые
удары. Было и еще  одно  неизменное  задание.  Где-то  в  районе  Морозовска
располагался  крупный  склад  горючего.  Поиск  бензохранилищ   вменялся   в
обязанность каждому экипажу. Однако долгое  время  не  удавалось  обнаружить
даже признаков их нахождения - замаскированы они были весьма тщательно.
     Однажды наш экипаж, прикрываемый парой истребителей, вылетел на "охоту"
и разведку в полосе железнодорожной магистрали. На  этот  раз  нам  довольно
долго не удавалось подыскать подходящую  цель  для  бомбометания:  уж  очень
хорошо "обработали" накануне железную дорогу  другие  экипажи  полка.  А  по
проселкам шли лишь одиночные автомашины.
     Решил вторично "прочесать" заданный район. Опять выхожу  на  Морозовск.
Вокруг появляются редкие разрывы снарядов  среднекалиберных  зениток.  Можно
было бы ударить по ним, но они тоже рассредоточены  и  укрыты  в  капонирах.
Нет, пожалуй, лучше отбомбиться по четырехосному вагону, загнанному в  тупик
на станции Морозовск. Не случайно около него снуют солдаты.
     Предупреждаю Аргунова о решении и выполняю крутой разворот  для  выхода
на боевой  курс.  Пока  машина  скользит  по  дуге,  внимательно  осматриваю
воздушное пространство.
     Прикрывающие истребители следуют примерно в километре от нас  -  все  в
порядке.  Теперь  основное  внимание  земле.  Вдруг  замечаю  три   самолета
противника. Возле них несколько автомашин,  скорее  всего  бензозаправщиков.
Так и есть -  идет  заправка  Ме-109  горючим.  А  если  здесь  приземлились
истребители, то могут сесть и любые другие самолеты. Сомнений нет, под  нами
- полевой аэродром, действующий или резервный!
     Новая цель, новый маневр. Даю команду штурману точно нанести  на  карту
посадочную площадку, а сам выполняю над ней полный вираж.  Больше  самолетов
пока  не  видно,  зато  эти  стоят  плотной  группой,  а  рядом  с  ними   -
бензозаправщики.
     Медлить нельзя. Быстро выполняем предварительные расчеты, и машина - на
боевом курсе. Пикирую под углом 70 градусов,  ловлю  центральный  самолет  в
перекрестие прицела, нажимаю на  кнопку  сброса  бомб.  Машина  вздрагивает,
вспухает. Фотоаппарат включен. Вывожу самолет из пикирования и создаю  левый
крен, чтобы своими глазами  убедиться  в  результатах  бомбометания.  Сквозь
клубы дыма хорошо просматривается лишь один  горящий  самолет,  а  остальные
словно затушеваны черным карандашом.
     Заложил крутой вираж и тут через  остекление  пола  кабины  увидел  тот
самый злополучный бензосклад. Секунда, другая и... все исчезло. Может  быть,
все это показалось - ведь не в первый же раз "утюжу" здесь воздух, а никаких
признаков бензохранилища не замечал. Нет! Иллюзии у летчика, конечно, бывают
в воздухе, но совсем иного рода. А тут совершенно явственно  запечатлелся  в
сознании глубокий овраг, а в нем десяток больших цистерн, вкопанных в  землю
и прикрытых сверху маскировочными сетками. И мне вдруг до боли  стало  жалко
тех бомб, что истрачены на звено истребителей.  Ведь  бензосклад  был  целью
номер один.
     Но делать нечего - не стрелять же по цистернам из пулеметов. К тому  же
враг, догадавшись, в чем дело, может незамедлительно эвакуировать горючее  в
более надежное место. Наносим со штурманом на карту обнаруженную цель.  Сюда
еще вернемся, а сейчас скорее домой. Аэродром и склад - неплохая  находка  в
одном вылете. Постепенно  становится  понятным  и  смысл  такого  сочетания.
Сколько раз встречали мы  в  воздухе  фашистских  истребителей,  но  те  или
уклонялись от воздушного  боя  с  нашим  прикрытием,  или  атаковали  как-то
неуверенно и сразу со снижением уходили на запад. Ясно,  что,  базируясь  на
отдаленных аэродромах, они тратили основную часть горючего на полет до линии
фронта и возвращение на базу. А на бой, на длительное маневрирование бензина
уже не хватало.  Оборудование  аэродромов  в  непосредственной  близости  от
наступающих войск, перебазирование на  них  средств  обеспечения  и  авиации
требовали времени. Еще немного - и вражеские истребители могут  основательно
повысить свою активность, действуя с передовых аэродромов.
     Выслушав мой доклад, Полбин немедленно передал  разведданные  командиру
авиагруппы, а мне приказал готовиться к удару по бензоскладу.
     - Сам открыл, сам и закрывай, - пошутил командир. - Ну а если  говорить
серьезно, - добавил он, - эта задача сейчас главная.  Так  сказали  в  штабе
воздушной армии. Да и сами мы понимаем, в чем тут дело.
     После обеда Полбина вызвали  в  вышестоящий  штаб,  а  несколько  позже
пригласили туда и меня. Кроме командира группы  и  нас  здесь  присутствовал
майор Клещев. В отличие от задумчивого, сосредоточенного Ивана Семеновича он
был весел, расхаживал по комнате, шутил. Впрочем, почему бы не быть хорошему
настроению  у  командира  такого  прославленного  полка?  Его  орлы  надежно
прикроют бомбардировщиков, какую бы сложную задачу им ни пришлось выполнять.
Об этом, собственно, в штабе сейчас и  шла  речь;  рассматривались  варианты
атаки и уничтожения склада  горючего.  Вышестоящее  командование  предложило
нанести массированный бомбовый удар, чтобы уничтожить  цель  наверняка.  При
этом наш 150-й полк предполагалось использовать как основную силу, добавив к
нему подразделения других авиачастей.
     Идея массированного использования  бомбардировщиков  была,  безусловно,
правильной. По предварительным расчетам, для уничтожения малоразмерной  цели
(примерно 80 х 100 м) требовался большой наряд самолетов. Однако  Полбин  не
поддержал  этот  замысел.  В  своем  выступлении  он  указал  на   сложность
подготовки  к  вылету  большого  числа   самолетов,   а   главное,   на   ее
продолжительность. Ведь нужно было спланировать  и  организовать  совместные
боевые действия трех различных частей, базирующихся на значительном удалении
друг от друга и не имеющих между собой связи.
     Командир  группы,  который  перед  этим  склонен  был   одобрить   идею
массированного удара, встретил аргументированные доводы Полбина с  некоторым
раздражением.
     - Что же вы предлагаете? - резковато спросил он.- Уж  не  рассчитываете
ли выполнить задачу силами одного только своего полка?
     Полбин спокойно выслушал возражения, а  потом  изложил  свой  план.  Он
предложил выполнить боевую задачу двумя  экипажами  -  своим  и  моим.  Этот
вариант был предельно прост и динамичен с точки зрения организации и времени
на подготовку,  хотя  и  находился  в  некотором  противоречии  с  принятыми
методами  расчета  наряда  самолетов  для  поражения  подобной  цели.  После
серьезного обсуждения план Полбина, по-моему, несколько неожиданно даже  для
его автора, был принят.
     Майор Клещев получил  указание  обеспечить  "железное"  прикрытие  пары
бомбардировщиков от атак истребителей противника и решил  сам  вести  группу
сопровождения. Тут же было оговорено, что удар  нанесем  с  пикирования  под
углом 70 градусов; боекомплект - по две ФАБ-250 и две ФАБ-100 на самолет. На
этом совещание закончилось. Дальнейшее уточнение деталей предстоящего вылета
мы провели с Иваном  Семеновичем  вдвоем.  Пришлось  вносить  и  коррективы.
Оказалось вдруг, что бомб ФАБ-250 в данное время на складе нет, и ничего  не
оставалось, как  согласиться  на  подвеску  четырех  стокилограммовых  бомб,
естественно, менее эффективных при поражении  таких  объектов.  Нельзя  были
увеличить и количество бомб, так как у Пе-2 было всего  по  четыре  наружных
бомбодержателя.
     В  окончательном  виде  порядок  выполнения   задания   выглядел   так:
выруливаем и взлетаем парой в правом пеленге, к  цели  подходим  под  прямым
углом. Во время энергичного разворота на боевой курс с креном 60 градусов  я
отстаю на 500-800 метров. Прицеливание и сброс  выполняем  самостоятельно  с
двух заходов, по две бомбы в каждом. При повторной атаке  -  действовать  по
обстановке. После выполнения задания возвращаемся парой.
     Полбин, давая эти указания, старался говорить ровно и  убедительно,  но
все же волнения скрыть не смог. Я понимал, что даже такому, всегда  готовому
к бою командиру нелегко нести груз ответственности за исход боевого  вылета.
Мне было намного легче: я  верил  в  своего  командира,  в  его  способность
блестяще решать сложнейшие тактические задачи, готов был идти  за  ним,  как
говорят, в огонь и воду. Да  ведь  и  продумали,  кажется,  все  до  мелочей
вместе. Должно получиться! А если...
     - А если склад не загорится после  двух  атак?  -  спросил  вдруг  Иван
Семенович, словно угадав мои мысли. И сам  же  ответил:  -  На  месте  будет
виднее. Кончатся патроны - тогда... В общем, задание должно  быть  выполнено
во что бы то ни стало.
     ...Подготовка к вылету закончена. Мы с  Аргуновым  тщательно  проверили
подвеску каждой бомбы. Хотелось прижаться к  прогретому  металлу,  чтобы  он
почувствовал биение сердца и летел в цель,  как  стрела  от  туго  натянутой
тетивы. Но к чему такие сантименты. Оружие должны направлять твердые руки  и
зоркие глаза человека, бойца.
     ...Истребители взлетели вслед за нами и парами  заняли  свои  места  на
флангах.  К  Морозовску  подошли  на  высоте  трех  тысяч   метров.   Ничего
необычного. Вдали промелькнули два  Me-109,  по  сторонам  стали  появляться
разрывы ЗА среднего калибра. Пока я  иду  в  плотном  строю  справа  и  вижу
сосредоточенное лицо  командира,  жду  его  команд.  Наконец  Полбин  подает
условный сигнал. Уменьшаю обороты  двигателей,  отстаю.  "Яки"  проскакивают
вперед, делают змейку, гася скорость и  осматривая  воздушное  пространство.
Командир энергично разворачивает машину вправо;  я  повторяю  его  маневр  с
двухсекундной  задержкой.  Теперь  мы  действуем  самостоятельно.   Выпускаю
тормозные решетки. Впереди самолета Полбина проносится Ме-109, но ему не  до
нас - на хвосте  у  пего  висит  "як"  из  нашего  прикрытия.  "Мессершмитт"
задымил, но наблюдать за  ним  некогда,  тем  более  что  вражеские  зенитки
усилили огонь.
     Боевая черта, нанесенная на остекление нижней части  кабины,  наползает
на глубокий овраг. Там, в его  глубине,  и  расположен  бензосклад.  Штурман
смотрит в прицел, отсчитывая угол начала ввода в пикирование.  Но  отрываясь
от слежения за целью, бросаю взгляд вперед. Командира не видно,  значит,  он
уже пикирует.
     - Ввод! - слышу голос Аргунова.
     Подбираю сектора управления оборотами моторов -  машина  сама  опускает
нос. Дожимаю самолет штурвалом  до  нужного  угла.  Теперь  вижу  в  прицеле
маленький силуэт самолета командира. Хорошо: иду след  в  след.  Вот  Полбин
выводит машину из пикирования. Как лягут бомбы? Взрыв... еще один... Перелет
метров пятьдесят! Скорее внести поправку... Почти инстинктивно отдаю штурвал
от себя, увеличиваю угол пикирования.
     Пора!
     Нажимаю кнопку сброса. На выходе из пикирования резко накреняю самолет,
жду взрывов бомб. И... о ужас! Они  падают  с  недолетом  метров  на  сорок.
Лихорадочно ищу причину ошибки. Ну, конечно, зря брал поправку неизвестно на
что. Надо было бросать, как всегда, без расчета на интуицию.
     У Полбина и у меня осталось всего по две бомбы. Только на один заход...
Вслед за командиром боевым разворотом набираю высоту. Теперь  кругом  пестро
от разрывов. Перед самолетами встает стена  заградительного  огня,  кажется,
что сквозь нее не проскочит и муха. Ругаю себя в душе  за  ошибку  в  первой
атаке, когда никто  и  ничто  не  мешало  бить  хладнокровно,  не  торопясь,
наверняка. Теперь все сложнее.
     Со всех сторон,  особенно  впереди  по  курсу,  вспухают  грязно-бурыми
комками разрывы зенитных снарядов. Самолет Полбина то и дело ныряет в пелену
разрывов, и я временами теряю его из виду. В такие секунды  сердце  невольно
сжимается: проскочит или нет? Ведь это непрерывная игра со смертью.
     Снова вижу впереди силуэт  П