Георгий Гордеевич Голубев. В паре с "сотым" ---------------------------------------------------------------------------- Издание: Голубев Г.Г. В паре с "сотым". М., Проект "Военная литература": ? http://militera.lib.ru Книга в сети: militera.lib.ru/memo/russian/golubev/index.html ? http://militera.lib.ru/memo/russian/golubev/index.html Источник: Виртуальный летчик (zibn.virtualave.net) ? http://zibn.virtualave.net Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru) ---------------------------------------------------------------------------- Часть I. ПО ЗОВУ МЕЧТЫ ГОДЕН БЕЗ ОГРАНИЧЕНИЙ Ачинск... С этим городом у меня связаны самые незабываемые воспоминания. Это там, еще мальчишкой, увидел я впервые в жизни самолет. Большая зеленая птица с белым носом медленно плыла над окраиной города, наполняя пыльные улицы и переулки диковинным, неведомым доселе гулом. Шумной ватагой, задрав головы к небу, бежали мы, мальчишки, к военному городку, куда летел самолет, и каждый из нас что-то кричал, приветливо махал руками. Самолет сделал круг, другой и, словно угадав наши желания, стал снижаться. На земле он показался нам очень большим. Двойные крылья, блестящие прозрачные козырьки летных кабин, громадный зеленый пропеллер - все это пленило наши мальчишеские души. Покорили над и летчики - молодые, веселые с загорелыми лицами парни в кожаных пальто, в черных шлемах, с очками на лбу - они казались нам какими-то особенными людьми. Летчики стояли около самолета, о чем-то негромко переговаривались и охотно отвечали на наши вопросы, которым не было конца. Нас интересовало все: и как летает самолет, и сколько он может продержаться в воздухе, и долго ли будет находиться здесь, под Ачинском. Что касается времени стоянки, летчики успокоили нас, сказав, что прилетели они сюда надолго. В отношении же вопроса, почему самолет летает, сколько он может продержаться в воздухе, то летчики посоветовали нам побольше читать книг об авиации и вступить в авиамодельный кружок, который, возможно, есть в Ачинске. Затем они решили перегнать самолет на другое место, и один из них сказал нам: "А ну, желающие прокатиться, - прошу во вторую кабину!". Мы сразу же гурьбой бросились к самолету, образовав самую настоящую свалку. Каждому из нас хотелось сесть в кабину. - Двое!.. Только двое!.. - закричал летчик. Его властный голос приостановил толкотню ребят. Воспользовавшись замешательством друзей, я тут же забрался в кабину, где сидел уже Игорь Дукшта - мальчишка из тех, которым пальца, как говорят, в рот не клади. Радости нашей не было границ! Ребята, окружив самолет, с завистью смотрели на нас, счастливчиков. Через некоторое время взревел мотор, за хвостом самолета поднялся клуб пыли, пригнулась к земле трава, и машина, покачиваясь с крыла на крыло, тяжело, словно нехотя, двинулась к своей новой стоянке. Мы с Игорем готовы были кричать от радости. Нам казалось, что самолет вот-вот оторвется от земли и взмоет в небо. Но он, конечно, никуда не полетел, а, пробежав метров сто, остановился. Так окончился мой первый в жизни "полет", мое первое знакомство с авиацией. Тогда я твердо решил: буду летчиком! На следующий же день многие из нас пришли к инструктору Осоавиахима, и тот был искренне удивлен таким массовым наплывом желающих попасть в авиамодельный кружок. ...Первые наши модели, взлетевшие в ачинское небо, пробудили у нас неуемную тягу к самосовершенствованию, к изучению законов аэродинамики. Мы на время как бы забыли о себе и перенесли все думы, все стремления наши на легкокрылые модели самолетов и планеров. Каждый из нас мечтал о модели необыкновенной, чтобы поднялась она высоко-высоко в небо и пролетела над всем Ачинском как можно дальше. И, видимо, настолько сильно было у всех нас стремление стать первым, что в скором времени мы, соревнуясь друг с другом, догнали своего инструктора. Модели наши стали летать так же далеко и высоко, как и у него. Труды наши и старания были замечены осоавиахимовским руководством. Нескольких авиамоделистов, в том числе и меня, послали в Новосибирск на краевые соревнования. Правда, там мы показали весьма посредственные результаты. Вернее, мы показали все, чего достигли, но достижения эти были незначительны по сравнению с успехами наших сверстников из Новосибирска и других городов. И все же, как бы там ни было, соревнования и сборы авиамоделистов дали нам многое: мы получили хорошую практику в строительстве моделей, научились производить необходимые расчеты. Кроме авиамоделизма, я стал увлекаться еще и стрелковым спортом. Через некоторое время сдал нормы на значок "Юный ворошиловский стрелок", а затем - и снайперские нормы. Шли дни. Участвуя в работе кружков Осоавиахима, я проводил занятия с допризывниками, которых обучал стрельбе из винтовки, ручного и станкового пулеметов. Молодежь с большим энтузиазмом откликалась на призывы: "Республике нужны тысячи снайперов!", "Сделаем границы СССР неприступными!". И мы учились стрелять, часто выезжали в летние лагеря и на военные сборы, маршировали с винтовками в радостный день Первомая. Но меня по-прежнему манило небо, я мечтал о нем все больше и больше. И вдруг - радостная весть: у нас будет кружок планеристов. Я, конечно, стал одним из первых кандидатов. И вот настал день, когда в городе появились первые самолеты, и в наш аэроклуб пришли энергичные, любящие летное дело инструкторы: В. Лопостейский, Н. Садков, М. Комплектов, В. Скалкин, А. Стародубцев, Я. Пылаев, В. Песковский. Я по сей день помню их. Когда вспоминаю о том, как я стал летчиком-инструктором, невольно улыбаюсь: получилось так, что все мои товарищи после Ачинского аэроклуба благополучно убыли в военную школу летчиков, а меня, хотя я не менее их бредил боевыми истребителями, руководство решило оставить... инструктором при аэроклубе. Сначала я пробовал протестовать, но начальник летной части Черкашин убедил меня, что годок-другой полетать инструктором - очень полезное дело. За это время отточишь, мол, получше летное мастерство, познаешь до тонкостей самолет. Скрепя сердце, я согласился с Черкашиным. Вскоре дали мне курсантов - юношей чуть помоложе меня, а некоторые среди них были и моего возраста. Стал я обучать их пилотированию на самолете У-2, а позже на Р-5. Летать приходилось много. В моей группе было десять курсантов, и с каждым надо было вести нелегкую, кропотливую работу. По вечерам, в свободное время я садился за учебники, потому что чувствовал, что мне не хватает теоретических знаний: иной раз хочешь поглубже разобрать ошибку, допущенную курсантом, а знания не позволяют, и приходится ограничиваться общими замечаниями и неглубоким разбором. Я понимал, что от такого поверхностного анализа ошибок пользы очень мало и старался как можно скорее повысить свой уровень теоретических знаний. Через год мои друзья по аэроклубу приехали из военной школы летчиков в отпуск - загорелые, крепкие, в новенькой летной форме. Я, конечно, с завистью смотрел на них и переживал, что я такой "неудачник". Когда мои однокашники уехали, я еще сильнее загрустил по военной школе летчиков. Чтобы хоть как-то развеять невеселые думы, я весь ушел в работу со своими питомцами. Мне удалось хорошо подготовить их к выпуску, и начальник аэроклуба Баранов объявил мне благодарность. От его крепкого рукопожатия, от его слов: "Своей работой вы вносите достойный вклад в оборону страны", - было тепло на душе. И все-таки... - А когда вы меня в военную школу направите, товарищ начальник? - Неисправимый ты вояка, Голубев, - засмеялся он. - Потерпи, дружок, потерпи! Придет срок - направим. Как-то солнечным весенним днем, когда я разбирал полет одного из курсантов, неподалеку раздался чей-то голос: - Голубева никто не видел? - В чем дело? - откликнулся я. Ко мне подошел дежурный по аэроклубу. - Вас вызывает начальник летной части. В кабинете у Черкашина я увидел своего командира звена Стародубцева и секретаря комсомольской организации бывшего моего инструктора Лопостейского. Лица у всех были необычные, в глазах какая-то торжественность. Сразу понял: сейчас произойдет что-то важное. - Ну как, Голубев, жизнь молодая? - спрашивает меня Черкашин. - Нормально! Летаю помаленьку. - Помаленьку? Что ж тебе, день и ночь летать, что ли? - Так это же не от меня зависит. Разрешите - буду день и ночь летать. - И разрешим! - торжественно произнес Черкашин. - Только... Словом, вот что, Голубев, есть одно место в Херсонской летной школе. Согласен? Я знал, что Херсонская школа готовит летчиков-инструкторов для аэроклубов, и подготовка там, конечно, намного выше нашей, аэроклубовской. Мне, естественно, хотелось бы в военную школу, но раздумывать было некогда. - Согласен! - выпалил я. - Вот бумага, садись, пиши заявление. Я тут же написал заявление. А через три дня мне выдали все необходимые документы, и скорый поезд повез меня из родной Сибири в далекий и незнакомый Херсон. Я ехал к своей заветной мечте, и на душе было необыкновенно светло и радостно. Вспоминалось заплаканное лицо матери, серьезное, сосредоточенное лицо отца. Мать уговаривала меня остаться, поискать профессию поспокойнее - мало ли на земле надежных и хороших профессий! Кто-то из родственников даже брал на себя заботы о моем трудоустройстве... Мать есть мать... Родственники есть родственники... Я сочувствовал им. Но они не могли войти в мое положение, не понимали, что значило для меня небо, как велика была любовь к авиации. Один отец, кажется, был в душе со мной согласен. - Ну что ж... -вздохнул он. -Раз твердо решил, на всю жизнь - значит, хорошо! Только мой совет: если начнешь колебаться, если почувствуешь, что эта работа не по тебе, - бросай, приезжай домой. Тогда все вместе подумаем, что делать. Небо - оно нерешительных, по-моему, но любит. Там смотри да смотри. Там трудно. Я часто потом вспоминал слова отца - как точно он угадал, хотя ни разу не поднимался в небо: "Там смотри да смотри. Там трудно". Прав был отец! Но за все мои годы я ни разу, ни на одну минуту не пожалел, что выбрал такую профессию. В Херсон поезд прибыл вечером. Подойдя к одному из носильщиков, я спросил: где находится школа летчиков. - Цэ дуже далэко. Зараз ихаты на трэба... - ответил он, но видя, что я плохо понимаю по-украински, объяснил по-русски: - Ты, хлопче, сдай вещички в камеру хранения, езжай в город до гостиницы, переночуй спокойненько, а утром и двинешь в путь. Так я и сделал. На КПП летной школы проверили мои документы, и курсант-посыльный проводил меня в штаб. В штабе начальник школы еще раз внимательно просмотрел мои документы, а потом отложил их в сторону и грустно сказал: - Должен огорчить вас, .товарищ Голубев: у нас набор уже закончен. Полностью укомплектовались... Жаль, конечно, но что поделаешь... Приезжайте на следующий год. Вначале я растерялся, но тут же взял себя в руки и сказал (откуда только во мне красноречие взялось!), что я и так целый год ждал, что работаю инструктором в аэроклубе и без неба жить не могу. - Я по комсомольскому призыву. Ведь стране надо сто пятьдесят тысяч летчиков! Если не можете зачислить курсантом, то оставьте работать при школе... Не могу я так просто домой возвратиться!.. Начальник школы взъерошил рукой волосы, улыбнулся: - Ну, что с этими орлами поделаешь? Затем надавил пальцем кнопку в столе. - Запросите Ульяновскую летную школу, - сказал он вошедшему командиру в авиационной форме, - есть ли у них одно вакантное место для инструктора аэроклуба. Телеграмму дайте за моей подписью. - Слушаюсь! - ответил военный и вышел. Начальник школы встал. - Вот так, товарищ Голубев. Пока придет ответ, поживете у нас. А сейчас идите к дежурному, передайте мое приказание разместить и накормить вас. Я начал благодарить его, но он сделал суровый вид: - Ладно, ладно... без нежностей. Главное - что из Ульяновска ответят. Если возьмут, то их и благодарите. Два дня, прожитые в летной школе, показались мне вечностью. Но вот, наконец, меня вызвали в штаб. - Повезло вам, товарищ Голубев! - сказал, улыбаясь, начальник школы. - Согласились они принять вас. Вот документы и - мое письмо начальнику Ульяновской школы. Счастливого пути! Как на крыльях, летел я в казарму. Схватил чемодан - и к поезду. Только бы скорее, только бы снова не опоздать! Ульяновск... Город, где рос и мужал великий Ленин. Все здесь полно необыкновенной значимости - и улицы, и дома, и набережная Волги. От волнения у меня перехватывало дыхание. Отыскал летную школу. По длинному коридору прошли мы с посыльным до большой, обитой черной клеенкой двери. - Ну вот, вам сюда, - сказал посыльный и пошел дальше. Я остановился перед дверью, на которой было написано: "Полковник Урус". Неожиданно дверь распахнулась, и прямо передо мной оказался высокий полковник. На груди - боевые ордена. Серые глаза, спокойное лицо: - Вы ко мне? - К вам, товарищ полковник! - И тут же доложил, что прибыл на учебу из Ачинского аэроклуба. Полковник приветливо пожал мне руку, пригласил в кабинет, предложил сесть. Как удивился я его простоте - ведь он боевой, заслуженный летчик, а относится ко мне так внимательно, как к равному! Садиться я, конечно, не стал - просто неудобно было при таком командире сидеть. Полковник посмотрел мои документы, прочел рекомендательное письмо и положил на него руку: - Добро! - Он тут же вызвал дежурного по штабу и коротко приказал: - Проводите товарища в карантин и поставьте на довольствие. Память до мельчайших подробностей сохранила события тех дней. Помню строгую медицинскую комиссию, краткие отзывы врачей: "В норме", "Здоров", "Годен без ограничений". ...Во дворе летной школы построились четкие квадраты курсантских отрядов. В одном из них стоял и я. Перед строем - командиры в выходной форме, при орденах. Подана команда. Наступила торжественная тишина. Начальник штаба зачитывает приказ: - Зачислить курсантами Ульяновской летной школы... Голубева Георгия Гордеевича... Я стоял, преисполненный благодарности людям, которые помогли мне осуществить мою мечту. Настроение было такое, что, казалось, без крыльев, сам взлечу в высокое небо. Шел 1939 год... ВПЕРЕДИ КРЫЛАТОЕ БУДУЩЕЕ  Ульяновская школа пилотов Осоавиахима была старейшей кузницей авиационных кадров, она готовила инструкторов-летчиков для аэроклубов. Из ее стен вышло немало искусных педагогов-летчиков, мастеров пилотажа, прославивших Родину замечательными рекордами! Многие ее воспитанники, выполняя свой интернациональный долг, проявили чудеса храбрости и героизма в горячих воздушных боях в небе Испании, в боях с японскими самураями. Нам, новичкам, приятно было слышать такое из уст преподавателей и старших товарищей. Мы понимали, что нам оказано большое доверие, что нас призывают держать равнение на лучших. Но очень трудно было представить себя такими, как прославленный питомец школы Герой Советского Союза Герасимов, как награжденный двумя орденами Красного Знамени начальник школы Урус, который участвовал еще в гражданской войне, громил басмаческие банды, дрался, проявляя образцы мужества и героизма, в дальневосточном небе с японцами. Нам тогда казалось просто невероятным стать вровень с ними. После зачтения приказа о зачислении нас курсантами мы были распределены по группам и отрядам и приступили к изучению теоретического курса. Назывался этот период "теркой". Нам предстояло, перво-наперво, изучить все науки, имеющие отношение к авиации: аэродинамику летательных аппаратов, теорию полета самолета, материальную часть самолетов и двигателей, пройти штурманскую и метеорологическую подготовку, овладеть методикой и навыками обучения курсантов аэроклубов. И, безусловно, хорошо закалиться идейно. Это предусматривала программа политической подготовки. С первых же дней началась напряженная учеба в классах, лабораториях и в поле. Занимались мы увлеченно, с высоким подъемом. Все горели одним общим желанием: как можно лучше, полнее познать законы авиации, с которой мы навсегда связали свою жизнь. Занятия проходили в хорошо оборудованных классах и лабораториях. Преподаватели и инструкторы, а также обслуживающий персонал обладали большим опытом обучения летного состава. Начальник школы полковник Урус учил нас искусству воздушного боя - и не только с преподавательской кафедры, но и непосредственно в небе, демонстрируя и тактическую зрелость, и физическую выносливость, и непреклонную волю к победе. Командиры отрядов Рюмин и Чазов, инструкторы Белужников и Богданов, преподаватели по самолетам - Турбин, по моторам - Вотинцев - в буквальном смысле захватывали нас и знанием своего предмета, и искусством преподавания. За три месяца мы изучили материальную часть самолетов Ут-2, Ут-1, Р-5 и моторов М-11, М-17. Позже приступили к изучению самолета И-15 "бис"; а также мотора М-22. Занимались много и усидчиво, порой допоздна. Отстающих не было. Школа жила и действовала по строгому армейскому укладу, по воинским уставам. Время было точно рассчитано, сутки расписаны распорядком дня: занятия, внутренний наряд, караульная служба, отдых - все как положено. Никаких нарушений общепринятых норм, никаких отступлений. То время хорошо помнится мне. И особенно запомнился день принятия воинской присяги. Он был особенным, не похожим на остальные дни, и мы к нему готовились с большой ответственностью. В 10 часов в актовом зале школы выстроился наш отряд. Вытянувшись, как говорят, в струнку, строй замер. Курсанты, чеканя шаг, один за другим подходили к столу, за которым стояли командир с комиссаром, и в торжественной обстановке произносили слова присяги. "Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Красной Армии..." В этот день все мы ходили взволнованные. Мы были горды от сознания, что стали настоящими воинами Красной Армии, что ответственность за судьбу Родины ложится теперь и на нас - молодых летчиков. Вспоминается один курьезный случай, происшедший со мной в те дни на посту. Как-то, находясь в карауле на аэродроме, я охранял один из ангаров. Завывал ветер. Было зябко. В свете ламп хлопья снега казались крупными комками ваты, падающей нивесть откуда. Мысль все время возвращала меня почему-то к недавнему разводу караулов. Навязчиво повторялось строгое предупреждение: бдительность и еще раз бдительность. "А условия как раз на руку разным там диверсантам!" - думал я с тревогой, пристально всматриваясь и вслушиваясь в густую темень. Но видел я лишь белые хлопья снега, слышал только завывание ветра. По моим подсчетам прошло уже около часа, как я заступил на пост. Значит, осталось еще столько. Постоял немного под "грибком" - и снова зашагал вдоль стены. Ветер по-прежнему рвал полы шинели, бросал в лицо холодные и мокрые комья снега. Узкая полоса света обрамляла по периметру ангар. А дальше - черная стена, кромешная темнота. Дошел до угла. Теперь - кругом, и в обратный путь. "А что за углом? Ну-ка, выгляни, посмотри! - заговорило во мне желание. - Вдруг что-то подозрительное?.." Выглянул. И в тот же миг получил удар по голове. Как стоял - так и присел. Шея стала мокрой, что-то потекло за спину. "Наверное, кровь!" - подумал я и мгновенно нажал спусковой крючок. Прогремел выстрел - предупреждение о нападении на часового. Теперь - бороться! Я приподнялся и стал искать глазами диверсанта. Но его нет! Где же он? И тут взгляд мой упал на большую глыбу мокрого снега, которая лежала рядом. "Так вон оно что..." Я облегченно вздохнул. Мне стало ясно, что произошло: мокрый снег, отяжелев, сполз с крыши ангара в тот самый момент, когда я выглянул из-за угла... Печально и смешно! Однако - поздно: был выстрел и ко мне уже спешили на помощь. Из темноты выпрыгнул на свет запыхавшийся начальник караула, за ним появились вооруженные караульные. - В чем дело? - взволнованно спросил начальник караула. Я объяснил. - Молодец! Действовал, в общем, решительно и верно, мало ли что могло случиться! - похвалил он меня. После этого случая я стал еще бдительнее нести караульную службу, еще лучше относиться к своим служебным обязанностям. Незаметно проходили напряженные дни учебы, занятия в классах чередовались с занятиями на аэродроме... Но вот всех нас взбудоражила радостная новость: школа должна получить боевые самолеты-истребители, и будет она теперь готовить не только летчиков-инструкторов для аэроклубов, но и летчиков-инструкторов для школ ВВС. В начале нового года нас собрали в актовом зале и полковник Урус объявил: - У нас создается отряд, который будет летать на истребителях И-15 "бис" по программе применительно к школам ВВС. Формировать его будем после прохождения курсантами медицинской и мандатной комиссий. Кто будет признан годным служить в военной авиации - того переводим в новый отряд. В зале воцарилась напряженная тишина. Вдруг встала девушка. - Курсант Шахова. Как будет решаться вопрос с нами? - спросила она. - Можем ли мы рассчитывать стать истребителями или нет? - Нет, - ответил полковник. - У девушек все остается без изменений. Они будут продолжать учиться по старой программе. Чтобы читателю было все ясно, разъясню: две осоавиахимовские школы - Ульяновская и Херсонская - принимали девушек, окончивших аэроклубы, которые затем выпускались летчиками-инструкторами для своих же аэроклубов. Итак, кто же эти счастливчики? Кто из нас пройдет строгую медицинскую комиссию, не менее придирчивую мандатную комиссию и станет военным летчиком, причем летчиком-истребителем? С каким нетерпением все мы ждали того дня, когда зачитают список курсантов, отобранных для службы в военной авиации! Говоря "все мы", я нисколько не ошибаюсь. Мы действительно все горели желанием стать летчиками-истребителями. И вот этот день наступил. Нам зачитали список. Значился в нем и я. Радости моей не было предела. Спустя неделю, нас, будущих летчиков-истребителей, перевели в другое здание, расположенное на берегу Свияги, недалеко от аэродрома. Программа нашего обучения была переработана применительно к курсу школ Военно-Воздушных Сил. Появились у нас новые предметы - тактика ВВС, общая тактика, и другие. Работы было много, но никто из нас не унывал. Мы учились - и имели неплохие результаты. А в предвыходные и выходные дни находили время даже сходить и в увольнение. Ульяновск расположен на высоком правом берегу Волги. Он имеет свою богатую историю. Здесь находятся замечательный Дом-музей В. И. Ленина, картинная галерея, оперный театр. В Ульяновске, бывшем Симбирске, родился и учился Владимир Ильич Ленин. ...Солнечным летним днем на площади Ленина собрались тысячи горожан. В четком строю застыли воины гарнизона, держим равнение и мы, курсанты. Сегодня состоится открытие памятника В. И. Ленину. Медленно сползает с монумента покрывало, гремит оркестр, и волнами катятся овации над волжскими просторами. Вот он стоит перед нами, наш вождь и учитель, устремленным вперед взором указывая нам путь в светлое завтра! Торжественным маршем, чеканя шаг, проходим мы перед памятником, давая этим клятву вождю до конца быть верными его великому делу. К концу апреля 1940 года мы закончили "терку" и успешно сдали все экзамены. Как только снег сошел с полей, наш отряд выехал в лагерь, где мы начали восстанавливать на самолете Ут-2 утраченные за зиму навыки. Параллельно с полетами на самолете Ут-2, на И-5 отрабатывали руление. Машина эта была к тому времени уже снята с вооружения, однако у нас ее приспособили для отработки у летчика выдерживания направления с опущенным и поднятым хвостом самолета. Такие упражнения предшествовали самостоятельным полетам на И-15 "бис". Цель рулежки заключалась в том, чтобы научить курсанта строго выдерживать направление при взлете и на пробеге после посадки. Самолет И-15 "бис" был строгим, как при взлете, так и при посадке, и требовал от летчика повышенного внимания. Достаточно было чуть-чуть замешкаться, как машина тут же начинала отклоняться от оси взлета влево или вправо, а это могло привести к аварийной ситуации. Через месяц мы восстановили технику пилотирования на Ут-2 и приступили к самостоятельным полетам на самолете И-15 "бис". Самолеты Ут-2 и И-15 "бис" отличались друг от друга даже конструктивно. Ут-2 - учебный двухместный моноплан, а И-15 "бис" - боевой одноместный истребитель, полутораплан. Он несколько тяжелее Ут-2, и, естественно, пилотировать его было значительно сложнее. Короче говоря, полет на "бисе" требовал хорошей выучки. Инструктор В. Белужников, опытный летчик-методист, сравнительно быстро сумел передать нам все тонкости полета на "бисе". Первым из нашей группы самостоятельно стартовал на И-15 "бис" В. Лещенко. Вскоре пришло время и мне произвести первый самостоятельный полет на И-15 "бис". Инструктор представил меня командиру отряда Кудряшову. Разговор командира со мной был деловым и походил на экзамен: Кудряшов задавал мне вопросы, слушал ответы, иногда поправлял меня, энергично показывая руками то одно, то другое положение машины в воздухе. Особенно детально Кудряшов пояснил способы исправления возможных ошибок на взлете и посадке. Наконец мне было дано разрешение на самостоятельный полет. Занимаю место в кабине истребителя. На предварительном старте инструктор снова напоминает, как дается газ, как выдерживать направление при взлете... Запускаю мотор, выруливаю на исполнительный старт. Стартер взмахивает флажком - разрешает произвести взлет. Еще раз, как положено по инструкции, осматриваюсь вокруг, проверяю, все ли готово для взлета. Кажется, все. Даю сектор газа. Из выхлопных патрубков мотора вырывается мощный металлический гул. Самолет идет на взлет. Плавно, соразмеренно разбегу машины, отдаю ручку управления от себя. Хвост самолета постепенно приподнимается до горизонтального положения. По ориентиру на горизонте строго выдерживаю направление взлета. И вот истребитель, набрав необходимую скорость, легко отрывается от земли. Некоторое время выдерживаю самолет на высоте одного метра, затем плавным движением ручки управления на себя перевожу его в угол набора. И истребитель быстро несет меня ввысь. Теперь я... один на один с воздушной стихией! По заданию выполняю над аэродромом два круга и захожу на посадку. Посадку произвожу удачно. Заруливаю на линию предварительного старта. Инструктор, не сделав никаких замечаний, приказывает выполнить еще один полет. Взлетаю снова. Пилотирую теперь увереннее и задание выполняю еще чище. Посадку произвожу опять удачно. - Молодец! - после моего доклада говорит инструктор. - Так и держите, товарищ Голубев! Радостным возвращался я в этот День с аэродрома. Еще бы: отныне и на всю жизнь я - военный летчик! Шло время... Мы закончили летную программу на И-15 "бис", успешно сдали государственные экзамены. Настроение у всех бодрое, приподнятое. Трудная пора - позади, мечта каждого из нас - стать военным летчиком - осуществлена! Впереди - приказ о присвоении воинских званий, приказ о назначении и выпускной вечер... Но проходит месяц, а никакого приказа нет. В чем дело? Что случилось? Нам поясняют, что в стране не одна наша летная школа, что пока, мол, нарком обороны подпишет приказ, пока бумаги придут в Ульяновск... В общем, надо набраться терпения и еще немного подождать. Но нам не терпится! И это естественно. Ведь выпуск - это не только торжественный день, темно-синяя командирская форма с двумя "кубарями" в голубых петлицах и крылышками на рукаве... Это прежде всего путевка в большое небо, в самостоятельную жизнь! Да, произошло то, чего мы никак не ожидали. Сбылось предположение некоторых наших старших товарищей по выпуску. С нами, двадцатилетними, в школе инструкторского состава учились и люди с более солидным жизненным опытом, на несколько лет старше нас по возрасту: было им по двадцать пять, а то и по тридцать лет... - Лейтенантского звания молодым не дадут! - утверждали они. - Вот увидите! Слова эти оправдались: лейтенантами мы не стали. Нарком обороны ввел в действие приказ, которым выпускникам летных школ присваивалось только звание "старший сержант" или "старшина". Но разве для нас было главным: лейтенантские кубики на петлицах и синяя форма? Разве за этим мы с таким трудом пробивались в летные школы? Нет, конечно! Главным для нас было - небо! Летать - вот что для нас было самым главным. ...Гремел оркестр. Нам зачитали приказ о назначении. Звания, сказали нам, будут присвоены в частях. Мм прощались друг с другом, с командирами, наставниками - и на выпускном вечере пели любимую песню: Бросая ввысь свой аппарат послушный Или творя невиданный полет, Мы сознаем, как крепнет флот воздушный, Наш первый в мире пролетарский флот! Все выше, и выше, и выше Стремим мы полет наших птиц!.. Мыслями мы были далеко-далеко в своем крылатом будущем. В СТРОЕВЫХ ЧАСТЯХ. ШКОЛА ОРЛОВ  Стучали колеса... Я вместе с товарищами по летной школе ехал к нашему новому месту назначения - на Кавказ. После Ростова-на-Дону мы все чаще и чаще выглядывали в окна. Чувствовался юг - ветер был теплый, упругий, природа щедрая, непривычная. А когда за окнами встали над горизонтом голубые горы Кавказа, когда совсем рядом с поездом показались воды Каспия, я совсем потерял и сон, и покой. Мне, сибиряку, все это казалось сказкой, и как-то не верилось, что я еду на Кавказ! В Тбилиси мы приехали часа в два дня. Вещи сдали в камеру хранения и сразу же направились в штаб ВВС Закавказского военного округа. Там нам и зачитали приказ о новом назначении: всех нас направляли летчиками-инструкторами во вновь организуемую школу в Цнорис-Цхали. Утром следующего дня местным поездом мы прибыли в Цнорис-Цхали. На маленькой станции нас встретила группа командиров: начальник штаба подполковник Гагарин, комиссар школы Аристархов и майор Михайлов и капитан Турпак. Они поздравили нас с прибытием, сказали, что уже давно ждут, Природа здесь была необыкновенная. Особенно красивым был сам аул Цнорис-Цхали. Расположен он у подножия горы, весь в садах и зелени, журчит на перекатах по камням речушка; своеобразны сложенные из камня сакли с черепичными крышами, а вдали громоздились величественные горы Кавказского хребта. Воздух казался голубым, а большие горы находились вроде бы совсем рядом. И только со временем я убедился, что это обман зрения: до гор очень далеко. Нельзя было скрыть радости - кто-то затянул песню, и все мы дружно подхватили ее. Итак, здравствуй, солнечная Грузия! Здравствуй, большая самостоятельная жизнь! До чего здорово чувствовать себя сильным и нужным людям! До чего хорошо, когда рядом такие же, как ты сам, романтики неба, а вообще-то - обыкновенные парни сороковых годов. Когда прибыли контейнеры с самолетами У-2, Ут-2 и технический состав, работа в школе закипела вовсю. Собирали самолеты на аэродроме, который располагался недалеко от аула. Конечно, никакого специального покрытия, никакой специально оборудованной полосы на аэродроме не было. Строений тоже никаких не было. Просто ставили контейнеры из-под самолетов и в них хранили имущество, Жили мы в спортзале, спали на двухъярусных койках, но никто не ныл, не жаловался на трудные условия быта: всех нас захватывала одна страсть, одно желание - поскорее услышать звук самолетных моторов! В долине щебетали птицы, звучали голоса работающих у самолетов людей, но каждый из нас понимал: это - еще не аэродром, это - еще не школа летчиков! Вот когда запоют моторы - это будет жизнь, это будет музыка! Часто приезжал на аэродром начальник школы полковник Попов - среднего роста, коренастый, спокойный, немногословный. В недавнем прошлом он был летчиком-испытателем при одном из военных заводов. И вот теперь принял под свое командование летную школу. Мы полюбили Попова как-то сразу, за искренность за чуткость, которую он оказывал каждому, с кем приходилось ему встречаться. Беседуя с нами, Попов, улыбаясь, говорил: - Ничего, еще немножко - и наступит веселая жизнь! При словах "веселая жизнь" лицо его оживлялось, серые глаза светились лукавством - чувствовалось, что Попов, как и мы, живет небом, что он, как и мы, истосковался по самолету. Подходя к техникам, он обычно торопливо бросал: "Работайте, работайте, товарищи! На меня не обращайте внимания!". А сам, как бы между прочим, то с одним, то с другим поговорит, посочувствует, выслушает пожелания, просьбы, иной раз и сам поможет, где надо подставит вместе с другими плечо под тяжелый самолетный мотор. Так же, как и Попов, на аэродроме почти всегда находился комиссар Аристархов. Он тоже помогал нам и словом и делом. Выходных для нас не существовало, свободного времени не было. Разве что те недолгие часы, когда шумной веселой гурьбой ходили мы в баню. Для этого надо было взобраться на гору, метров на 900 выше нашего гарнизона - там приютился небольшой грузинский городок Сигнах. Идти в гору по тропинке было трудно и непривычно. Мы подталкивали друг друга, шутили. А в городе на нас удивленно смотрели люди; с почтением рассматривали мужчины, диковато, с любопытством косились женщины. Военные под Сигнахом появились совсем недавно, и местные жители еще не привыкли к нашей форме, к нашему языку. Да и мы тоже не понимали ни слова из того, о чем они говорили. Но вскоре все мы приобрели учебник грузинского языка и через некоторое время где словами, где жестами, могли довольно сносно объясняться и разговаривать с местными жителями. Теперь, когда мальчишки вслед нам кричали: "Гамарджоба, летчики!" - мы понимали, это означает: "Здравствуйте, летчики!". Вскоре, нам присвоили воинские звания. Тем, кто был постарше возрастом, старшинское. Мне и сверстникам моим - старшего сержанта. Мы сдали зачеты и приступили к полетам на Ут-2. Теперь над долиной не смолкал рокот авиационных моторов, а в небе, потеснив орлов, кружились самолеты. Началась, как говорил полковник Попов, веселая жизнь, которая была всем нам очень по душе. Уставали мы страшно, но зато в короткое время восстановили уровень летной подготовки и были готовы к обучению курсантов. Политзанятия с нами проводил комиссар Аристархов. Каждый день задумчиво глядя на карту Европы, он неторопливо рассказывал нам о событиях, происходящих в мире. Все чаще на политзанятиях звучало слово "Германия". Площадь Германии постепенно, как чернильное пятно, расползалась по Европе и уже поглотила такие страны как Чехословакия, Австрия, Польша... На политзанятиях между нами вспыхивали жаркие споры насчет советско-германского пакта о ненападении, возникали разные вопросы и в душе каждого был какой-то горький осадок неясности и тревоги. Конечно, тревога та была далека от боязни или чего-нибудь подобного. Молодые, уверенные в себе и в технике, доверенной нам, мы беззаветно верили в силу и несокрушимость Красной Армии и Военно-Морского Флота. Наш учебный аэродром был расположен в нескольких километрах юго-восточнее Цнорис-Цхали, в Алазанской долине. Летное поле было покрыто ковром зеленых трав, которые в середине лета выгорали и становились желто-бурыми, жесткими, а грунт - твердым, как камень, но не пыльным. Вдоль арыков, обрамлявших аэродром с севера и запада, стояли высокие пирамидальные тополя, кипарисы, тянулись виноградники. В этой долине, рядом с арыками и садами, располагались стоянки самолетов, штабные и эскадрильские помещения, сделанные из контейнеров и самолетных ящиков. Дни были теплые, солнечные. С аэродрома один за другим стартовали самолеты: мы учили курсантов летать. В стремлении курсантов поскорее вылететь самостоятельно узнавали себя. Давно ли сами вот так же старались воздать у инструктора мнение, что готовы к самостоятельным полетам, что "созрели", и, конечно, друг перед другом старались не ударить лицом в грязь. Курсанты - народ молодой, горячий. Они, как говорится, на лету схватывали все, чему учили мы их, и не удивительно, что в группах у инструкторов с каждым днем оставалось все меньше и меньше "пассажиров". Я не помню такого курсанта, который бы относился к своей летной профессии равнодушно. Во всяком случае, в моей группе таких не было. Разумеется, у нас не обходилось и без "приключений". Но "приключения" эти имели под собой причину весьма далекую от равнодушия курсантов к летной профессии. Мне вспоминается курсант Копейкин. Высокий, худенький, лицо белое, интеллигентное, высокий лоб, черные задумчивые глаза. Копейкин славился цепкой памятью и математическими способностями. Все, что касалось аэродинамики, усваивал быстро и прочно, но вот не везло ему, когда дело касалось применения теории на практике. Товарищи по учебе взлетали и садились самостоятельно - сколько восторженных рассказов и впечатлений! А Копейкин... он по-прежнему летал только с инструктором Морозовым, проходя вывозную программу. Однажды Копейкин вылетел с командиром эскадрильи майором Михайловым, и тот, передав курсанту управление, весь полет наблюдал за ним, анализировал его действия. И хотя Копейкин довольно грамотно провел полет и неплохо посадил машину, Михайлов все же остался им недоволен. Инструктору он сказал: - Летать-то летает, но знаешь, как-то все не то... И сделал неопределенный жест растопыренной пятерней. А программа "поджимала", и Морозов, видимо, решил рискнуть: инструкторы иногда рискуют, такова профессия! Взвесил все "за" и "против" - и при нас же в "квадрате" состоялся его разговор с комэском. - Добро! - сказал Михайлов, - только проинструктируй его, собери в кулак, а то он какой-то... - И опять хотел сделать этот свой жест - в воздухе покрутить растопыренной пятерней, но раздумал, и просто махнул рукой. Примерно через час мы стали свидетелями самостоятельного вылета Копейкина на истребителе И-15 "бис". Большого роста, нескладный на вид Морозов долго маячил на крыле истребителя у кабины, где сидел готовый к вылету Копейкин: понятное дело, он давал "ценные указания", последнее напутствие своему питомцу. Но вот Морозов спрыгнул с крыла и, отбежав в сторону, поднял над головой руку, а затем резко махнул: "Вылет разрешаю!". Мотор взревел, самолет порулил к исполнительному старту. Чувствовалось, что машину ведет "ас" - стартер испуганно отскочил в сторону, а самолет, слегка клюнув носом, замер почти у стартовой черты. - Ничего, - как бы успокаивая себя, сказал Морозов, - просто волнуется парень. В это время Копейкин поднял правую руку - попросил разрешение на взлет. Вернулся на место стартер, и самолет, пилотируемый Копейкиным, пошел на взлет. В "квадрате" сразу же прекратились разговоры, все стали следить за взлетающим самолетом. Но что это? В середине разбега Копейкин не выдерживает направление взлета и самолет уклоняется влево. Еще, еще... Вот уже с полуопущенным хвостом он мчится на дальнюю стоянку самолетов. Скорость явно не та, чтобы взлететь, да и куда же теперь взлетать-то... На дальней стоянке паника. Техники и механики выпрыгивают из самолетов и разбегаются в стороны. - Что ты делаешь?! - В стоянку врежешься! - гремит на все поле багровый от волнения и стыда инструктор Морозов, точно Копейкин может его услышать. - Да поворачивай же! Правой ногой! Правой держи! Копейкин и впрямь "услышал" - круто развернул самолет и теперь уже помчался на "квадрат", на нас. Хватая табуретки и скамейки, свалив щиты стартовки на землю, бросились и мы врассыпную. И в это время над нашими головами пронесся на бреющем полете самолет, ведомый Копейкиным. Взлетел все же. Хоть с обратным курсом, но взлетел. Мы, тяжело дыша, стали возвращаться в "квадрат". Облегченно вздохнули, что обошлось без жертв, но на душе было тревожно, понимали: главное теперь впереди. Как-то он сядет, этот Копейкин? - Посадке запрет! Крест выложи! - прокричал финишеру майор Михайлов. Комэск волновался, что Копейкин, сделав круг, пойдет на посадку. А так, видимо, решил он, "походив" в воздухе, придет в себя. На инструктора Морозова вообще тяжело было смотреть - насупился, красный - и курит одну за другой папиросы, не выпуская из поля зрения самолет Копейкина. Михайлов дал запрет на взлет остальным самолетам. В воздухе был один Копейкин. Он летал по большому кругу и по малой "коробочке". Прошло минут 25. Мы с тревогой ждали, чем все это кончится. Наконец, Михайлов скомандовал разрешить посадку, и Копейкину расстелили на траве посадочный знак - букву "Т". Копейкин прошел на высоте 100 метров, покачал крыльями: "Вас понял". Самолет стал заходить на посадку. Третий разворот, четвертый... Только бы не спешил теперь выравнивать. Мы очень волновались за Копейкина. Как хотелось помочь ему, подсказать, но законы авиации сороковых годов были суровы: радиосвязи нет, и летчик должен принимать правильное решение и выходить из трудного положения сам. Копейкин понял, что не рассчитал, и, дав газ, ушел на второй круг. Однако при втором заходе повторилась та же ошибка, правда, ^расчет на посадку был теперь лучше, и вот Копейкин заходит на посадку в третий раз. Заход почти нормальный. К месту вероятного приземления побежал инструктор Морозов. Отчаянно жестикулируя руками, он стал подавать Копейкину сигнал: "Садись, садись!" При этом Морозов, вытянув руки вперед, то вскидывал их вверх, то, приседая, опускал вниз, что означало: "Ниже... Ниже!" Копейкин стал убирать газ и повел самолет на снижение. Грубо коснувшись колесами земли, истребитель сделал небольшую серию "козлов", в конце пробега круто развернулся влево, задел крылом за землю и остановился. Стало так тихо, что мы услышали, как щебечут птицы, да где-то далеко прогудел паровоз. И вдруг раздался топот: то инструктор Морозов помчался к "своему чаду". А Копейкин вылез из кабины, отстегнул парашют, бросил его в траву и, пошатываясь, побрел в противоположную от "квадрата" сторону! - Копейкин! Копейкин! - закричал Морозов. Од догнал курсанта и что-то долго объяснял ему. А затем вместе они подошли к командиру эскадрильи. - Ну что же ты, братец? Разве можно такие номера откалывать? - сердито заговорил Михайлов. - Не цирк ведь! Что молчишь? - Не выйдет из меня летчика!.. Ходить мне по земле, товарищ майор... - сказал негромко, точно надломленным голосом, Копейкин. Мы и сами понимали, что случай с Копейкиным, происшедший при самостоятельном вылете, не просто неопытность. Это то, о чем в народе говорят: "Не в свои сани не садись!". Если нет у человека так называемой "летной хватки", значит, летчика из него никогда не получится. Тут уже ничего не поделаешь. Но как же могло произойти такое ЧП? В чем причина? Казалось бы, все в порядке: Копейкин был в группе опытного инструктора Морозова, который не первый год работал с курсантами и в другой школе не один выпуск сделал. Копейкин получил вывозную программу даже большую, чем другие курсанты, и стремление у него к летному делу было. Я тоже много думал над этим. И пришел к выводу, что, скорее всего, причиной ЧП было слабое знание своего воспитанника инструктором Морозовым. Инструктор должен изучать характер курсанта не только в воздухе, но и на земле. Ведь в воздухе, как бы трудно ни пришлось, курсант всегда знает: "Инструктор рядом. В случае чего - поможет". А каков курсант на земле? Каковы его характер, привычки, склонности? Копейкин проявлял большие способности в аэродинамике, математике, но, как оказалось, в то же время "славился" в повседневной курсантской жизни рассеянностью и медлительностью. У него даже кличка была - Павлин. Знай обо всем этом Морозов - ЧП с Копейкиным, возможно, могло и не случиться. Нас, инструкторов, собрали в методическом классе и случай этот "разложили по косточкам". После ЧП с Копейкиным я стал еще внимательнее изучать характеры курсантов своей группы, постоянно интересовался их бытом, досугом... Группа мне досталась хорошая, а одним из лучших курсантов был Шмелев - высокий, горбоносый и несколько угловатый с виду. Все, чему я его учил, Шмелев усваивал быстро. Координацией движений он обладал изумительной. Находясь в воздухе, он как бы сливался в единое целое с пилотируемой машиной. Выполнял ли, Шмелев фигуры высшего пилотажа, шел ли на посадку - всегда знал, когда и сколько оборотов дать мотору, какой угол должен занять самолет. Ни больше, ни меньше, а точно! Иной раз в зоне даже казалось, что Шмелев угадывает мои мысли на расстоянии. Вводит, бывало, он самолет на петлю Нестерова, а я сижу во второй кабине и думаю: "Ну, пойдешь на предельную перегрузку?". И в ту же секунду Шмелев, словно "услышав" мои мысли, увеличивает обороты мотора и более энергично берет ручку управления на себя. Скорость растет, и меня все сильнее вдавливает в спинку сиденья: ясно - петля Нестерова будет выполнена что надо! Обычно после приземления только начнешь давать ему замечания по прошедшему полету, а он тут же с вопросами: "А можно ли? А если попробовать?" Да, этим пытливым и способным юношей я был доволен. Шмелев обладал врожденным даром летчика-истребителя. Был еще у меня курсант Борис Вовченко. Красивый, чернобровый украинец. С горячим характером. Бывало, только сядем в кабине, я еще ремни пристегиваю, а он уже готов, ерзает на месте, ему не терпится поскорее начать взлет. Вовченко также считался лучшим из моих воспитанников, но Борис, в отличие от Шмелева, допускал больше ошибок. И причиной их были в основном его горячий характер, его торопливость Позже он это понял, разумеется, не без моей помощи, и обычно горячность свою старался "охладить". Чем жарче палило летнее солнце, тем "жарче" были наши летные дни. Каждый курсант моей группы, как и курсанты других групп, делал по 5-6 посадок в одну летную смену. Вскоре нам стало тесно на одном аэродроме - не хватало всем "неба" - и наша эскадрилья перелетела ближе к реке Алазани, где имелась хорошая грунтовая площадка. Поставили палатки, привезли самолетные ящики, в которых разместили техимущество. И... снова загудели моторы, зазвенело небо! По ночам нам надоедали шакалы. Из-за протяжного воя мы подолгу не могли уснуть. Мой товарищ по палатке инструктор Григорьев, слушая осточертевший нам вой, обычно шутил: - Недовольны авиацией. Протестуют, шакальники! А рано утром, когда на востоке едва угадывалась розовая полоска зари, сигналист поднимал нас, и начинался новый трудовой летный день. Готовя из курсантов летчиков-истребителей, я старался почаще напоминать и себе о личной летной подготовке. "Помни, - говорил я себе, - ты - военный летчик! Потребуется - должен сесть в боевую машину и драться так, чтобы чертям стало тошно, а врагам и подавно. Что у меня есть и чего у меня нет? Любовь к летной профессии? Безусловно, есть. Решимость? Это не простой вопрос. Прежде всего, решимость - это сочетание уверенности в себе, в своем оружии, помноженное на волю". Я не считал себя робким, но, анализируя свои летные успехи, свои данные летчика-истребителя, находил у себя и немалые просчеты и недостатки. Я взвешивал все "за" и "против". "Готовность к подвигу? Готов ли я?" Здесь снова все сводилось к вопросу, сформирован ли я, как воздушный боец? Ведь тому же Нестерову было бы безрассудно идти на выполнение своей знаменитой ныне петли, не обладая блестящим (по тому времени) комплексом летных данных и навыков. Тот же таран надо знать, как совершить, надо суметь совершить - одного желания для этого мало. Садясь в кабину самолета Ут-2, я помнил задачи, стоящие передо мной. А когда случалось летать с комэском Михайловым или с командиром отряда Зубченко, я учился у них искусству точного расчета, оценки воздушной обстановки и принятию быстрого правильного решения. Обычно мне очень нравилось летать с комэском Михайловым на проверку техники пилотирования. Уйдем, бывало, в зону, начнем комплекс высшего пилотажа и вдруг при выполнении какой-нибудь горизонтальной фигуры мотор останавливается, а Михайлов спокойно говорит: - Я выключил мотор. Рассчитывайте и садитесь без мотора! Я вспоминаю, как проходили эти упражнения в аэроклубе, и действую спокойно и уверенно. Посадить самолет следует так, чтобы коснуться колесами земли у посадочного знака "Т", а иначе об отличной оценке нечего и думать. Михайлов был мудрым учителем. Чтобы инструкторы не привыкли к наземным ориентирам при посадке с остановленным мотором, "не сживались с обстановкой", он всегда менял зоны и высоту полета, а это приучало нас к внимательности, развивало глазомер, вырабатывало быструю реакцию. Инструкторскую работу я любил. Вылетишь с курсантом в зону, дашь ему команду приступать к выполнению каскада фигур высшего пилотажа, а сам сидишь во второй кабине, следишь за тем, как пилотирует самолет твой ученик, и если легко, свободно льется каскад фигур, на душе становится тепло, и ты искренне радуешься и за него, и за себя. Это ни с чем не сравнимое чувство гордости трудно передать. И не важно, какой у тебя полет - десятый или сотый. Все равно каждый раз снова и снова испытываешь чувство упоения полетом, небом, ветром, скоростью и силой. Сознаешь, как велик и дерзок человек, сумевший взлететь над своей вечной колыбелью - Землей. Сидишь в кабине. Четко работает мотор, стрелки приборов "как вкопанные" стоят на положенных значениях, за бортом самолета слышится тугой свист воздушных струй, а внизу проплывают поля, зеленые долины, леса, словно игрушечные города, реки, озера... Далеко-далеко простирается горизонт, и чем выше поднимаешься, тем дальше он отодвигается, тем мельче становится все находящееся внизу. А самолет послушен тебе. Только возьми ручку на себя - как сразу же горизонт начнет проваливаться, уплывать вниз, и вот его нет - только синее небо, пронизанное солнечными лучами, над головой. Неведомые силы придавливают тебя к сиденью - перегрузки все растут, дыхание затрудняется, все тело наливается тяжестью, ноги и руки становятся словно свинцовые. Затем постепенно из-под головы снова надвигается горизонт, исчезает перегрузка - можно переводить машину в горизонтальный полет. Даешь координированным движением ручку управления и ножную педаль в левую или правую сторону, и самолет тут же, незамедлительно начинает вращаться, выполнять левую или правую "бочку". Интересное ощущение: смотришь на капот мотора, и кажется, что не самолет вращается, а земля и небо вращаются вокруг самолета. Вроде бы не сам ты вращаешься, а заставил крутиться землю и небо вокруг себя! Выводишь снова самолет в горизонтальный полет. Едва вывел, ставишь его в набор градусов под 45, отдаешь ручку от себя, и появляется ни с чем не сравнимое чувство невесомости, и ты валишься, летишь в голубую поющую бездну... Это и есть настоящая романтика во всей своей красоте и прелести, которая захватывает в свой вечный плен каждого, кто, как говорится, "вдохнул чистый озон пятого океана". - Посмотрим настоящих истребителей! - шутит, бывало, наш командир звена лейтенант Лепин, кивая на проносящихся мимо стрижей. В его словах есть доля истины. Хотя мы и готовим летчиков-истребителей, и сами давно не новички в летном деле, но что значит наша техника пилотирования в сравнении с полетами стрижей? Как стремительно взмывают они вверх, как круто, сложив крылья, пикируют в ущелье! Мы частенько подкармливали стрижей хлебными крошками, которые они с удивительной ловкостью подхватывали на лету. Любили мы и подразнить стрижей, помахать на них руками, посвистеть. Стрижи незамедлительно принимали наш вызов - они начинали "воздушный бой". Да не как-нибудь! Свечой взмывали вверх и со стороны солнца мчались прямо на нас. Они словно понимали, что мы не простые зрители, а летчики и что ни одна их атака не пропадет даром - получит оценку. Стриж с большой скоростью мчится прямо на Лепина, а Лепин тоже не из робких - стоит в полный рост и руки назад спрятал. Азартная игра: кажется, вот-вот стриж, не рассчитав, не успеет отвернуть - и наш приятель получит таранный удар в лицо, но нет! Перед самым лицом Лепина стриж резко отворачивает - нам даже вроде бы слышен свист воздуха. Молодец! Да и Лепин тоже не подкачал. Выстоял, глазом не моргнул, а это нелегко. Я тоже пробовал - не сразу привык. А уже на следующий день мы, инструкторы, запрокинув головы, следим с земли за "воздушным боем" наших курсантов и с удовлетворением отмечаем: "Зреют истребители!" Вскоре в нашу школу поступила новая машина - истребитель И-16, тактико-технические данные которого были гораздо выше, чем у истребителя И-15 "бис". Для начальника школы полковника Попова И-16 был уже "старым знакомым": он летал на нем в ту пору, когда работал на авиационном заводе испытателем. Поэтому он показал нам на И-16 такую блестящую технику пилотирования, такую высокую культуру полета, что все мы невольно позавидовали ему. С этого дня мы начали осваивать истребитель И-16. Мы часто наблюдали, как высоко в синеве безбрежного неба Кавказа старые орлы учили молодых орлят искусству парящего полета. Иногда и наши курсанты, как бы соревнуясь с орлами в мастерстве, отрабатывали в это время самостоятельные полеты в зону и по маршруту - захватывающее зрелище! Бывало, отойдешь недалеко от "квадрата", ляжешь на мягкую, теплую траву и, подложив руки под голову, долго всматриваешься в безоблачную высь. Лежишь - и мечтаешь: как интересно все же устроен мир! Нет у него ни начала ни конца. И все же когда-то человек поднимется в эту бесконечную пустоту Вселенной. И шаг за шагом начнет прокладывать себе путь к звездам, бесчисленное множество которых видишь в ночи над головой - мерцающих и еле заметных, далеких и близких, больших и малых... И вдруг встрепенешься от захватывающих своей фантазией мыслей и переведешь взгляд на громадную цепь гор с вершинами, покрытыми снегом. И видишь, как в небе, распластав свои еще не окрепшие большие крылья, орлы стаей робко описывают круг за кругом: то снижаются, то вновь набирают высоту, да такую, что становятся еле заметными, а затем уходят куда-то в горы. Спустя некоторое время стая снова показывается в небе и повторяет свой "учебный" полет. И так - изо дня в день, от простого - к сложному старые орлы "проходят программу" со своими орлятами, которые с каждым часом растут и крепнут. Наконец время подходит и к одному из самых сложных элементов орлиной школы - пикированию, при котором отрабатывается стремительное падение к земле и точность выхода из пикирования. Вот старый орел, первым сложив крылья, пикирует к земле, а затем выравнивается и снова поднимается вверх, к стае. Вслед за старым начинают повторять "упражнение" молодые орлята. С каждым разом "задание" усложняется, пикирование становится более глубоким и продолжительным. Обучение длится до тех пор, пока не окрепнут, не наберут силы молодые крылья. А потом наступает самый ответственный момент в жизни каждого орленка - "экзамен на зрелость". С огромной высоты, с парящего полета орлята камнем падают вниз и у самой земли, расправив во всю ширь свои могучие крылья, на какое-то мгновение как бы зависают на одном месте, чтобы схватить добычу в когти, и снова устремляются ввысь. Ошибки здесь не должно быть. Здесь должны быть точный расчет и сила в крыльях. Если молодой орел переоценит свои возможности, ошибется, то это будет стоить ему жизни. Но так бывает редко. Обычно весь выводок орлят успешно выдерживает неписаный для них экзамен, после которого они становятся уже орлами и у каждого из них начинается самостоятельная жизнь. ...Наступил и наш день, наш праздник: школа дала Родине сто боевых летчиков-истребителей. И наши орлята получили путевку в небо. Часть II. ИСПЫТАНИЕ ОГНЕМ ВОЙНА 22 июня 1941 года... Это был самый обыкновенный воскресный день - солнечный, небо синее-синее, на фоне которого ослепительно блестели снежные вершины Кавказских гор. На душе у нас было легко и весело от сознания, что еще одна трудная летная неделя закончена и что нами по праву заслужен отдых. Как и обычно в выходные дни, мы, летчики, вместе с техниками направились ранним утром по холодку в небольшой городок Сигнах, расположенный высоко на горе. Посмотрели кино, а затем зашли в небольшой, единственный в Сигнахе ресторанчик, славившийся своими шашлыками. Нас любезно встретил Сандро - немолодой тучноватый грузин, местный чародей кулинарии. Сандро уважал летчиков, и каждый раз, когда мы приходили, он хоть на минутку оставлял свою жаркую кухню и, вытирая о передник руки, спешил нам навстречу, приглашая за стол: - Добро пожаловать, дорогие друзья! Кто моего шашлыка не едал - тот в Сигнахе не бывал! Потом он удалялся готовить шашлыки, а мы, чтобы скоротать время, выходили на веранду покурить. Так было и в тот день. Стоя у барьера, мы любовались живописным видом городка, беседовали неторопливо о жизни, строили всевозможные планы. - Смотрите, что там происходит! - крикнул кто-то вдруг из летчиков, указывая рукой вниз, на центральную городскую улицу. Действительно, происходило что-то непонятное. Люди собирались в небольшие группки, о чем-то оживленно говорили. Другие куда-то бежали, останавливались, размахивали руками, что-то объясняя, снова бежали. Что же произошло? В это время на веранду вбежал инструктор второй эскадрильи Обухов. По дороге в ресторан он приотстал от нашей компании. - Товарищи, война! - крикнул Обухов. Мы не сразу осознали это слово. Окружили Обухова, стали его расспрашивать. - Сейчас... по радио... - сбивчиво, волнуясь, начал он рассказывать, - передали сообщение... Мы стрелой вылетели из ресторана и пустились по крутой, мощенной булыжником дороге на центральную площадь города. Да, все так и есть! У репродуктора близ кинотеатра стояли молчаливые люди, внимательно ловившие каждое слово диктора. Здесь же были и старики, которым молодые грузины торопливо пересказывали суровые слова первой фронтовой сводки. В нашем сознании как-то не укладывалось, что именно сейчас, ясным июньским утром, от Балтийского до Черного морей идут жестокие бои. Но это было так... Когда мы прибежали на аэродром, наши курсанты и летно-технический состав были уже на построении. Мы быстро переоделись в форму и тоже встали в строй. Начальник школы полковник Попов открыл митинг. Слово взял заместитель начальника школы по политчасти батальонный комиссар Аристархов. Коротко сообщил он о вероломном нападении гитлеровской Германии, о развернувшихся ожесточенных боях по всей нашей западной границе, о мобилизации всех сил страны на отпор врагу. Затем выступали летчики, техники, механики. Люди возмущались, негодовали, заявляли о своем желании отправиться на фронт. Мой друг Баланин, крепко сжав зубы, сказал: - Ну, смотрите, фашистские псы! Придет время - завоете, да будет поздно! Каждому из нас весть о войне оборвала какие-то планы, мечты, в каждом сердце заныла щемящая тревога за нашу Родину, за родных, близких... Потянулись длинные военные дни. По радио передавали тревожные вести: враг рвется к столице нашей Родины - Москве. Армия сражается за каждую пядь земли. В воздушных боях, несмотря на численное превосходство вражеской авиации, наши летчики показывают образцы мужества и героизма. Подвиги капитана Гастелло и многих других наших собратьев волновали и вдохновляли нас. Мы искренне верили в нашу славную авиацию, верили в то, что не сегодня-завтра враг будет остановлен и разбит. Школа наша перешла на уплотненную программу подготовки курсантов-летчиков. С самого рассвета и до темноты в небе беспрерывно стоял гул моторов. Мы летали в две смены, делая по .пятьдесят вылетов в смену на один самолет: фронту нужны летчики! В один из дней после окончания полетов нас прямо здесь же, на аэродроме, собрал начальник школы. Рядом с ним стоял батальонный комиссар. - Товарищи летчики! - сказал полковник Попов, - фронту нужны бойцы-истребители. Кто желает поехать на фронт и готов драться с фашистами - шаг вперед! Весь наш строй сделал шаг вперед - только загудела земля. - Спасибо! - растроганно произнесли в один голос Попов и Аристархов. Затем начальник школы, немного помолчав и справившись с волнением, сказал: - Мы подумаем... Мы отберем необходимое число добровольцев. А кто останется - не огорчайтесь: должен же кто-то и здесь, в тылу, готовить летные кадры для фронта!.. На следующий день нам зачитали список отъезжающих на фронт. Моя фамилия была названа в числе десяти фамилий летчиков-добровольцев. На сборы - два дня. Собираясь, я кое-что из своих вещей роздал друзьям, кое-что оставил хозяевам, где жил на квартире. И вот долгожданный час настал. Нас торжественно провожали. На плацу был построен весь личный состав школы. Полковник Попов и батальонный комиссар Аристархов произнесли напутственные речи. Мы в ответ заверили товарищей, что на фронте не посрамим чести нашей школы, что задание партии и правительства выполним! Через два дня мы приехали в тот город, где формировалась наша истребительная часть. Еще издали заметил наспех замаскированные самолеты И-15 "бис". Видимо, будем воевать на них. Бывалые летчики, уже понюхавшие пороху, проводя меня с чемоданом в дверь, тут же незамедлительно стали изощряться в остротах: - Эй, парень, куда это ты с таким пульманом собрался? Понятное дело - авиация без шуток не может, и шутников во все времена на аэродромах хоть отбавляй. Но как бы там ни было, мне стало неловко, и уже на следующий день я поспешил избавиться от "пульмана" и лишних вещей. Себе оставил только пару белья да фотоаппарат "ФЭД", с которым я впоследствии прошел всю войну и который мне помог многое сохранить на память. Фронтовики нас встретили дружелюбно. Распределили по эскадрильям - и началась наша новая жизнь. Мы готовили материальную часть, расчищали взлетно-посадочную полосу, которую все время заносило снегом... Время было трудное. Полеты производились редко: не хватало горючего, запасных частей. А тут еще мартовская слякоть, грязь, перемешанная со снегом. Унты и одежда у нас были вечно мокрые, а за день так находишься, что к вечеру еле добираешься до койки. На наш вопрос "Почему мало летаем?" майор из штаба недовольно буркнул: - Погодите, налетаетесь еще! Каждый вечер, сгрудившись у старенького репродуктора, мы слушали сводки Совинформбюро, спорили, обсуждали создавшуюся обстановку. Бои на всех фронтах шли по-прежнему ожесточенные. Я, как и большинство из нас, все время думал о фронтовой жизни, рвался поскорее начать боевые дела. Но вот к нам приехал начальник штаба полка и зачитал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором говорилось: всех летчиков-инструкторов, прибывших в марте, вернуть обратно в свои школы. Это известие свалилось на нас, как снег на голову. И хотя мы понимали, что возражать и доказывать что-то бесполезно, - приказ есть приказ, - все же попросили командование полка повременить денек-другой: может, в Москве передумают - все бывает! - летчики-то очень нужны фронту. - Вот именно, очень нужны фронту, - отпарировал начальник штаба полка. - Так что езжайте и готовьте летчиков фронту. Как же мы теперь будем смотреть в глаза своим товарищам, когда вернемся в школу? Но ничего не попишешь - приказ! Как назло, и документы на этот раз нам выдали тут же, незамедлительно, без всяких проволочек. А мы еще надеялись: пока оформят документы, пока то, да се... А там глядишь... Но ничего этого не случилось, и пришлось нам возвращаться обратно. Настроение у всех было пресквернейшее. Но мы зря расстраивались. В школе нас встретили как фронтовиков, хотя ни одного вражеского самолета мы не видели, даже в воздухе. Командир эскадрильи майор Михайлов сказал: - А мы знали, что вы вернетесь - и ваши группы курсантов снова закреплены за вами. Вскоре мы привели себя в порядок, успокоились: кто-то ведь должен, действительно, готовить летные кадры для фронта. И все же вышло по-нашему! Правда, не сразу, но вышло. Как-то нам, "горемыкам", поручили перегнать самолеты УТИ-4 на один из аэродромов, расположенных на юге страны. Здесь находился центр комплектования и пополнения фронтовых частей летным составом. Был, это, своего рода, перевалочный пункт летчиков. И с кем ни поговоришь - каждый уверен, что без него фронт не обойдется и что именно ему кто-то из штаба обещал ускорить оформление в боевую часть. Мы сдали самолеты и ждали оформления документов, прислушиваясь, кто что говорит. - Ну вот что, хлопцы! - сказал как-то один из нашей группы, Дубровский. - Победителей не судят. Давайте, пока мы здесь находимся, потревожим начальство, "постучимся", может, и нам откроют? А выгонят - так выгонят, нам не привыкать! Так мы и постановили. И уже на следующий день с утра обратились к начальнику штаба запасного авиаполка со своей просьбой, рассказав ему по порядку всю историю, приключившуюся с нами. - Ну и народ! - сокрушенно покачал он головой. И к нашей неописуемой радости вдруг сказал: - Хорошо. Обещаю. Заберем вас в действующую авиацию! Только сразу это сделать пока невозможно. Сейчас у нас организуются ККЗ - курсы командиров звеньев, хотите там заниматься? Начало занятий со следующей недели. Хотим ли мы? Что за вопрос? Конечно. Мы с радостью согласились. Наш острослов Ахапкин тут же расшифровал ККЗ по-своему - "кое-как зацепились!". Начальник штаба свое слово сдержал, и через несколько дней мы приступили к занятиям. Они были организованы хорошо; проводили их опытные фронтовые летчики и инженеры. Учеба нас захватила, особенно нам нравилось изучать тактику воздушного боя и использование самолетов различных типов в воздушном бою. Недели две спустя нашу группу вызвали утром в отдел кадров полка. Начальник отдела кадров сказал, что с нами желает побеседовать командир штурмового полка. Встреча с ним состоялась в тот же день. Мы, конечно, догадались, что нам будут предлагать перейти в штурмовую авиацию, которая уже тогда становилась грозной силой в борьбе с наземными войсками фашистских захватчиков. Командир штурмового полка оказался опытным боевым летчиком и хорошим агитатором. На его груди сверкали орден Ленина и три ордена Красного Знамени. Он радушно встретил нас в штабе, познакомил с летчиками своего полка, у которых на гимнастерках, как и у него, сверкали ордена и медали. Тут, в части, мы неожиданно для себя увидели портрет нашего товарища по Ульяновской школе Сынбулатова. На его груди было немало орденов. Внизу под портретом надпись, говорящая о том, что этот летчик является гордостью полка. Сынбулатов смотрел на нас с фотографии и точно спрашивал: "Что задумались, друзья? Профессия штурмовика не хуже профессии летчика-истребителя!" Командир полка повел нас к самолету Ил-2, показал нам его, сообщил тактико-технические данные и боевое применение. - Это, товарищи, грозная машина, фашисты называют ее "черная смерть". Летчик-штурмовик, как никто другой, видит плоды своей работы, видит панику и ужас в фашистских колоннах. Его, как родного брата, любят и ждут наши пехотинцы. Так говорил командир полка, и мы почувствовали, что он по-настоящему влюблен в свое оружие и в совершенстве владеет им. - Ну что, товарищи, кто желает в наш полк? Мы быстро переучим - и на фронт! Тут же несколько наших товарищей дали согласие перейти в штурмовой полк. Командир с радостью принял их. Мы же - "твердые истребители" - остались верны своему призванию и решили, что у нас еще будет не меньше шансов рассчитаться с гитлеровцами за все их злодеяния, за все их черные дела. По интенсивности нашей подготовки мы почувствовали, что скоро, очень скоро пойдем в боевые полки! Так оно и произошло. Через несколько недель нас, оставшихся летчиков, вызвали в отдел кадров, выдали нам предписания и отправили прямо на фронт - в 229-ю ИАД (истребительная авиационная дивизия), которой командовал генерал-майор авиации Шевченко. Нас распределили по полкам. Дубровский, Сокольский и я попали в 40-й ИАП, а остальные ребята - в 84-й ИАП. Мне на первых порах не повезло: я подхватил где-то малярию, и уже по дороге на фронт она меня начала трепать - температура временами доходила до 39o. Мы добирались, как говорят, на перекладных - на машинах, на открытых железнодорожных платформах. Болезнь от этого только прогрессировала. Не успел я приехать на место, где размещался наш полк, как меня сразу же отвезли в лазарет. Итак, вместо строевой части я оказался... в лазарете. Лечение проходило медленно. Иногда я сидел у окна и с грустью думал: "Мои друзья уже, наверное, воюют, а я ничем не могу им помочь". Целыми днями мне слышен был гул самолетов, уходящих на боевые задания и возвращавшихся обратно. Порой сквозь рев наших моторов пробивался пронзительный звук "мессершмиттов", и тогда раздавался грохот зениток, стучали пушечно-пулеметные очереди. Все это мне говорило о том, что идет воздушный бой. С каким нетерпением в такие минуты я ждал своего выздоровления! Как хотелось мне скорее прийти своим товарищам на помощь! Однажды вечером меня навестили Дубровский и Сокольский. Они сообщили, что моего товарища Женю Шахова сбили "мессеры" прямо над нашим аэродромом. Группа пришла тогда с задания и стала заходить на посадку. В это время два "мессера" атаковали самолет Шахова, и он прямо на глазах всего полка сгорел в воздухе. Я не мог представить себе, что Евгения уже нет в живых, ведь я хорошо знал его! Мы с ним много поработали в школе в одной эскадрилье, даже сидели в летной столовой за одним столом. И вот его нет... Да, к бою надо готовиться как следует, и во фронтовое небо взлетать нужно во всеоружии! Война не признает слабых, не прощает тем, кто допускает промахи. Значит, надо учиться у летчиков, которым довелось уже не раз и не два встретиться в бою с фашистскими асами, нужно знать тактические приемы врага, знать слабые и сильные стороны немецких самолетов. Здоровье мое вскоре пошло на поправку: шатаясь от слабости, я начал выходить на воздух, выбирал место поудобнее и наблюдал за небом. Меня одолевали противоречивые чувства: с одной стороны, я понимал, что я еще слаб и идти в бой мне сейчас нельзя, а с другой, как-то неловко, стыдно было лежать в одной палате с раненными в воздушных схватках. Мне хотелось немедленно покинуть лазарет. Я стал торопить врачей, досадуя на медицину, что не придумала еще лекарство, которое бы сразу излечивало от малярии. - Ох, парень, парень! - сказал мне с грустью главный врач лазарета. - Разве на одну малярию нужно быстровылечивающее лекарство? Нам бы препарат такой, чтобы смертельно раненные и безнадежные выживали - какие люди уходят... Да, и он, врач, и я, летчик, оба понимали, что такого волшебного лекарства пока нет и что лучшее лекарство сегодня - это смерть врага. Чем больше будет уничтожено фашистских захватчиков - тем больше хороших людей останется жить на земле. Наконец через двадцать дней меня выписали из лазарета, и я возвратился в полк. К тому времени мои товарищи Дубровский и Сокольский уже летали на боевые задания. И хотя не имели еще на своем счету сбитых фашистских самолетов, но уверяли, что сбивать их можно! Меня представили всем летчикам полка. Я смотрел на них и думал, что мне крепко повезло: я попал в семью опытных воздушных бойцов, таких, как Чупиков, Баранов, Шлепов, Додонов, Пилипенко... Я уже физически окреп, и меня стали "провозить" на УТИ-4 по кругу и в зону. Затем, когда я восстановил технику пилотирования, командир эскадрильи капитан Пилипенко слетал со мной в зону и дал "добро" на самостоятельную работу. Приказом по части за мной закрепили боевой самолет. Это был уже старенький истребитель И-16, вооружение его состояло из двух крыльевых пулеметов "ШКАС" нормального калибра и двух "РС". Но я и такому самолету был рад. Чтобы успешнее воевать, на разборах воздушных боев я внимательно прислушивался к выступлениям командиров, к рассказам опытных летчиков, делившихся впечатлениями после удачно проведенных схваток с врагом. Даже самые разрозненные, отрывочные данные, касающиеся тактики немецких истребителей, я старался как-то осмыслить, понять. В скором времени погибли мои друзья Дубровский и Сокольский. Дубровский был сбит в воздушном бою, а Сокольский погиб при штурмовке вражеской механизированной колонны. И вот я узнаю, что завтра лечу на задание. Значит, завтра я получу боевое крещение. Скрывать не Стану: поволноваться мне пришлось изрядно. Я пытался мысленно, по рассказам своих боевых товарищей, нарисовать картину завтрашнего боевого вылета, а в голову лезла другая мысль: "А может быть, полет практически будет проходить совсем не так, как я предполагаю?" Одно дело - слушать рассказы о боях и боевых вылетах, другое - самому слетать и провести бой. Меня волновали многие вопросы воздушного боя и боевого вылета. Например, как быть, если я лечу самым крайним в строю или, как в авиации говорят, замыкающим, а в это время мне в хвост для атаки заходят "мессеры"? Что же я должен делать? Какой надо выполнить маневр? Мне отвечали: - Ты должен развернуться "мессеру" в лоб и атаковать его. Затем, после атаки, пристроиться к свой группе. Это говорили опытные летчики, побывавшие не раз в боях и имевшие на своем счету сбитые самолеты. Не верить я им не мог. Но и понять их мне тоже было трудно. "Как же так, - размышлял я, - мне в хвост для атаки заходит пара "мессеров", я разворачиваюсь им навстречу и, открыв огонь, тоже перехожу в атаку. Но моя ведь группа продолжает идти дальше на цель. Значит, атакуя "мессеров", я отрываюсь от нее и улетаю в противоположную сторону. Но после такого маневра мне долго придется догонять свою группу, чтобы пристроиться к ней. Да и "мессеры" этого не допустят..." Другие товарищи говорили, что, наоборот, ни в коем случае отрываться от группы нельзя, иначе сразу же собьют. Кому же верить? Я придерживался второго мнения. И решил, что если завтра при выполнении задания сложится такая обстановка, то любыми путями буду держаться в строю. На следующий день полк выполнял прежние задачи: штурмовал наземные укрепления врага, сопровождая истребителей-бомбардировщиков - "чаек" на боевые задания, вел воздушную разведку. После обеда командир звена лейтенант Григорьев подозвал меня к себе: - Товарищ старший сержант Голубев, готовьтесь к вылету на боевое задание. - Есть! - ответил я и побежал к своему самолету. Наконец-то! Техник был у самолета и заполнял формуляр. - Самолет готов к вылету? - спросил я. - Так точно! Мы еще раз, уже вместе с техником, осмотрели мой истребитель, и я, убедившись в его готовности, пошел в эскадрилью. В четыре часа дня командир полка подполковник Чупиков собрал летчиков, участвующих в очередном вылете, и поставил задачу: двумя шестерками истребителей И-16 сопровождать истребителей-бомбардировщиков И-153 и совместными бомбардировочно-штурмовыми ударами уничтожить скопление живой силы и техники противника в районе Малгобек. Боевой порядок на маршруте истребителей-бомбардировщиков - колонна двух восьмерок. Первую прикрываю я своей шестеркой, вторую - капитан Пилипенко; Высота полета до цели-1500 метров, над целью - 1000 метров. Встреча с истребителями-бомбардировщиками - в воздухе над аэродромом. Вылет в 17 часов. - Вопросы ко мне будут? - обратился к нам Чупиков. Все молчали. - По самолетам!.. ПЕРВЫЙ БОЕВОЙ ВЫЛЕТ  В 17.00 раздается команда: "По самолетам!" Я спешу к своему "ишачку". Механик докладывает о готовности - показывает большой палец. Пулеметы снаряжены полным боекомплектом, под крылья подвешены реактивные снаряды. Это уже не учебные стрельбы - это вылет на боевое задание. Команду на взлет пока не дают, и кажется, что сижу я в кабине целую вечность. Смотрю на часы: 17.05. Еще раз мысленно повторяю задачу, осматриваю кабину, приборы. Наконец, самолет ведущего группы поднимает пыль и спешит к старту. Взлетаем парами. Мы со старшим лейтенантом Григорьевым - в последней паре. Ко второму развороту вся группа в сборе. Едва набираем высоту, как замечаем ударную группу истребителей-бомбардировщиков. Любуюсь их четким строем. Летим к линии фронта. На высоте 1500-2000 метров видимость ухудшается, появляется дымка. Погодные условия довольно сложные, земля еле просматривается, а ведь и нам - истребителям прикрытия придется наносить удары по наземному противнику в такую погоду, и, чего доброго, могут неожиданно, на большой скорости подойти "мессеры". Мне становится смешно от таких дум: для чего же мы тогда в небе, если "чего доброго" бояться? Бьют же их ребята - и я попробую. Подумаешь, невидаль - "мессеры"; волков бояться - в лес не ходить! Иногда сквозь густую дымку проглядывает земля, и вот, совсем неожиданно в большом "окне" я увидел линию фронта. Чем ближе подлетаем к ней, тем рельефнее картина: отчетливо видно, как горят дома, сараи, видны линии окопов, подбитая техника на дорогах. На горизонте справа появляется несколько точек. Вскоре становится ясным, что это "мессершмитты". Набирая высоту, они, как на воздушном параде, оставляя за собой шесть легких дымков, заходят нам в хвост. Мы заметили врага вовремя, начинаем маневрировать: сходимся и расходимся на разных высотах, делаем, как говорят летчики, ножницы. А "мессеры", не обращая внимания на наши маневры, тем временем выходят на прямую для атаки. Вижу, заходят на крайнего. А крайний - я... Мысль работает спокойно, четко. "Так... Как раз тот вариант, о котором я думал, тот, о котором не раз спрашивал у более опытных летчиков. Развернуться им в лоб? Но ведь тогда я оторвусь от своих и наверняка не смогу удачно выйти из неравного боя. Что же делать? Маневр! Пока маневр, и не давать им вести прицельный огонь, а дальше будет видно". Начинаю маневрировать. Первые трассы проходят где-то в стороне... Но что это? Все шесть "мессеров" резко взмывают вдруг вверх и выходят из атаки. Вскоре выясняется: это подошли на выручку "лагги" и связали фашистские истребители боем. Под нами - передний край. В небе, справа и слева, выше нас и ниже вздуваются разноцветные шары - оранжевые., серые, коричневые, желтые: бьют немецкие зенитки. Стараясь сохранить боевой порядок и строй, маневрируем. "Мессеры" ведут бой выше нас с истребителями ЛаГГ-3. А истребители-бомбардировщики уже пикируют на позиции фашистских войск. Теперь наша задача - надежно прикрыть их. Десятки огненных пунктиров тянутся к самолету. Заглядись - и они прошьют тебя насквозь. Вижу, как истребители-бомбардировщики покрыли черными разрывами весь передний край. Обработав его, они набирают высоту. Теперь "чайки" сами прикрывают нас, а мы атакуем. Вперед! Я направляю машину к земле. Внизу - сплошные клубы дыма и пыли. Цели не видно. Куда стрелять? Но внизу - враг, и я нажимаю на гашетки. Ведя огонь, проносимся над султанами дыма. Ведущий выводит истребитель из атаки, то же делаю и я. На какой-то миг теряю из вида истребитель старшего лейтенанта Григорьева. И вдруг, что это? Прямо под носом моего самолета, как в проявителе, когда печатаешь фотоснимки, появляется камуфлированный, дымчатого цвета "мессершмитт". На крыльях черные кресты, кок винта желтый. "Мессер" появился так неожиданно, что я даже растерялся. Пока размышлял, что предпринять, "мессершмитт" правым разворотом нырнул вниз. В небе, как мне показалось, царила неразбериха: справа, слева, внизу и вверху проносились наши и вражеские самолеты, и я даже опасался, как бы не столкнуться с кем-нибудь из них. Конечно, позже я понял, что никакого хаоса тогда как раз и не было - летчики обеих наших групп действовали смело, точно и решительно. Но для меня этот бой ведь был первым. От разрывов зенитных снарядов в небе образовались серые небольшие облака, которые постепенно расползались и вскоре совсем исчезли. Наши самолеты стали уходить из района атаки, и я, пристроившись к одному из И-16, следовал в общей группе истребителей. Только теперь я перевел дух и почувствовал, какими нелегкими были минуты над линией фронта. Нет слов и нет красок, чтобы описать и обрисовать тот ад, что творился на земле и в воздухе. Управлять машиной стало труднее - давала себя знать усталость. Гимнастерка прилипла к телу, но расслабляться еще рано, и я приказывал себе: "Держись. Внимание и еще раз внимание!". "Мессеры" нас не преследовали, хотя, по рассказам бывалых летчиков, в подобных случаях вражеские истребители долго "висят на хвосте". Через некоторое время ведущий группы истребителей-бомбардировщиков покачал с крыла на крыло, что означало: "Следуем домой". И-153 пошли дальше, а мы развернулись и вскоре увидели свой аэродром. На душе стало легко и радостно. Все хорошо, все в порядке! Вот и закончен первый боевой вылет. СТАНОВЛЕНИЕ БОЙЦА  "Птицу видать по полету". Эта пословица как нельзя лучше применима к летчику во время боя. Действия опытного воздушного бойца неторопливы, рассчитаны по времени и месту в воздушном пространстве, но они же, когда требует обстановка, стремительны До Молниеносности. Именно это и обеспечивает успех. У молодого же летчика еще недостаточно выработано внимание, не хватает навыков, которые необходимы ему в бою. Быстро меняющаяся воздушная обстановка, ее скоротечность, резкие световые и звуковые эффекты, маневры противника - все это требует четких действий, быстрой реакции. Здесь неумолимо действуют и такие факторы, как инерционность сознания и памяти, различная степень реакции на ориентировку относительно земной поверхности и маневрирующего противника и, наконец, законы боевого азарта и самосохранения, в результате которых летчик или необдуманно храбро атакует - "лезет на рожон", либо, наоборот, начинает обороняться, уступая инициативу врагу. Нелегко учесть все эти факторы, все "за" и "против", не сразу приходит умение сосредоточить внимание на главном. Безусловно одно: надо безукоризненно владеть техникой пилотирования самолета, знать его технические и боевые возможности так, как знаешь себя самого. За каждую ошибку в небе, за каждый промах летчику нередко приходится расплачиваться собственной жизнью или жизнью боевого товарища. Жестокая расплата! Летчики 40-го истребительного авиационного полка были "втянуты" в боевые действия, имели уже значительный боевой опыт. Постепенно и у меня росло количество вылетов. Бои в небе шли непрерывно, но я не попадал в критические положения - все больше приходилось действовать в группах, состоявших из опытных воздушных бойцов, я научился повторять их четкие, обдуманные маневры, прикрывать их атаки. Я стал лучше ориентироваться в боевой обстановке и уже начал делать первые, примитивные пока, попытки навязывать свою инициативу противнику. ...Разведка донесла, что на одном из аэродромов фашистское командование сосредоточило до двухсот самолетов различных типов. Необходимо было нанести удар. Для этой цели выделили 22 истребителя-бомбардировщика И-153 и 16 истребителей И-16. Командовать общей группой назначили командира полка истребителей-бомбардировщиков. Генерал Шевченко, наш командир авиадивизии, принял участие в разработке и составлении плана боевых действий сводной группы. Учли все: схему стоянок вражеских самолетов, какому летчику на какую цель заходить, кому дублировать заход, кому прикрывать группировку. В указанное время наши истребители попарно взлетают с аэродрома и в назначенной точке встречаются с группой истребителей-бомбардировщиков. Идем на штурмовку. Над линией фронта попадаем под плотный огонь, однако проходим на большой скорости удачно, без потерь. Аэродром противника открылся внезапно. Да, все было так, как нам говорили. Стоянки буквально забиты немецкими самолетами: здесь и Хе-111, и Ю-88, и Ю-52... Нас заметили - было видно, как по полю и на стоянках аэродрома забегали, засуетились фигурки. Гитлеровские летчики и техники спешили занять боевое положение. Заклубились две пыльные дорожки - это выруливали два дежурных "мессершмитта". Ведущий наших истребителей всей четверкой атаковал взлетающих "мессеров", и те вспыхнули, так и не успев подняться с полосы. Над стоянками выросли черные клумбы бомбовых разрывов. Наши самолеты встали в круг и начали поочередную штурмовку аэродрома. Земля окуталась дымом - вражеские стоянки почти не просматривались. Минут десять штурмуем. В воздухе, кроме наших самолетов, никого не видно. Но вот появляются "мессеры", вызванные по радио с соседнего аэродрома. Вступаем с ними в бой. Судя по действиям "мессершмиттов", летчики на них бывалые. Но и в нашей группе большинство знает почем фунт лиха. Начались петли, виражи, боевые развороты. Из стволов пушек и пулеметов вылетали длинные и короткие трассы очередей. В память врезалось вот это: навстречу друг другу несутся два истребителя - наш и фашистский. Бьют из всех огневых точек и сходятся в лобовую. Длится это мгновение. Кто первый отвернет, кто не выдержит? Огненное облако, оглушительный взрыв - и, кувыркаясь, летят к земле пылающие обломки, льется огненный дождь бензина, еще секунду назад наполнявшего самолетные баки... Все, что осталось от двух самолетов и двух летчиков... Кто он, наш летчик? Этого мы пока не знаем, я даже не успел заметить номер машины. Кажется только, что он из группы ведущего наших истребителей - из тех, что уничтожили двух "мессеров" на взлетной полосе. В этом бою я прикрывал Григорьева, а он, в свою очередь, действовал в составе звена прикрытия наших истребителей. Ведущий нашего звена на вираже сбивает "мессера". Горит кто-то из наших ребят. Тянутся к земле черные шлейфы дыма... Время на исходе. Оттягиваемся к линии фронта, а затем пытаемся оторваться от "мессеров". Это не удается, так как нам надо прикрывать истребители-бомбардировщики, а они имеют меньшую скорость, чем наши И-16. Бой не прекращается и над линией фронта. Снова вспыхивают цветные огненные шары зенитных разрывов, тянутся с земли пушечно-пулеметные трассы. Мы теряем еще одного товарища - не успел, видимо, сманеврировать и попал в скрещение нескольких зенитных очередей. Приходим на аэродром. Нас двенадцать - четверо уже не вернутся. Но враги заплатили за их гибель дорогой ценой: по сообщению разведки, в воздушном бою сбито несколько "мессершмиттов", а на аэродроме уничтожено 32 фашистских самолета, большой склад боеприпасов, десятки машин и другой аэродромной техники. Уничтожено также и немало живой силы противника. Мы узнаем имя героя, совершившего лобовой таран над вражеским аэродромом: командир эскадрильи капитан Иван Пилипенко. В этом бою он уничтожил также и одного из взлетавших немецких истребителей. Весной 1943 года наш полк перебазировался в Сальские степи, севернее Кизляра. На этом участке линии фронта, как таковой, не было. Сыпучие пески, барханы... При небольшом, но постоянном ветре барханы кочуют с одного места на другое, засыпая встречающиеся на пути селения и дороги, не говоря уже об окопах и траншеях. Фашистское командование направило в Сальские степи специальные части, спешно переброшенные из Африки, солдаты которых имели опыт боевых действий в пустыне. Активно действовала вражеская разведка. На легких броневиках фашистские разведчики часто вклинивались в боевые порядки наших подразделений. Мы поддерживали боевые действия кавалеристов соединения генерала Кириченко. Порой он сам ставил нам боевую задачу на разведку и штурмовку гитлеровских войск. Частенько нам удавалось "засечь" застрявших в песках фашистских разведчиков. Рейды их броневиков но всегда сходили безнаказанно. Еще раньше кто-то в шутку прозвал наши И-16 "веселыми ребятами". Так вот, наши "веселые ребята" в те дни трудились на совесть. От вылета к вылету я продолжал думать о том счастливом дне, когда мне удастся поймать в прицел "мессера". Но время шло, а мне все не везло. ...Наша шестерка уходит на прикрытие наземных войск с задачей одновременно вести разведку. Я уже сравнительно неплохо ориентируюсь в воздушном бою - знаю, когда пойти в атаку, когда и каким маневром выйти из-под вражеского огня. Мы атакуем фашистскую часть, вклинившуюся в боевые порядки наших сухопутных войск, видим, как бегут и падают под нашими очередями вражеские солдаты, как бросают они боевую технику и оружие. Закончив штурмовку, некоторое время летим параллельно предполагаемой линии фронта, затем разворачиваемся и идем домой. Внизу однообразная картина - пески, пески... Но что это? Большое стадо скота, сверху похожее на колышущееся серое озеро, движется во вражеский тыл. Снижаемся: пастухи - немецкие солдаты. Овцы, коровы, испугавшись рева авиационных моторов, шарахнулись. в сторону, часть "пастухов" залегла, другие спешат забраться поглубже в стадо. Если так еще разок зайти, только теперь уже справа, то коровы и овцы побегут прямехонько в расположение наших войск. Наверняка не мне одному пришла в голову такая мысль. Вижу: старший группы капитан Шлепов дает сигнал "Делай, как я!" и заходит на стадо на бреющем. Следом за ним, только с интервалом, то же делаем и мы. "Пастухи" отстали от стада, мы дали по ним несколько очередей и "погнали" стадо к себе. Когда горючее было на исходе, ушли на свой аэродром. Доложили командованию о выполнении боевого задания и о нашей инициативе. Командир полка сразу же поднял в воздух четверку истребителей и послал их в район, где находилось стадо, а генерал Кириченко выслал навстречу подразделение кавалеристов: не пропадать же народному добру. Шутка ли, около 1500 голов скота отбили у врага! Вышестоящее командование, в свою очередь, отметило нашу инициативу благодарностью. Все это, конечно, хорошо: и задание командования выполнили, и народное добро спасли. Но как быть с личным боевым счетом? Я ведь - военный летчик! В очередном воздушном бою желание сбить вражеский самолет было настолько велико, что я, не раздумывая, пошел в атаку на одного из "мессеров". Как мне показалось, он мог бы стать моей первой боевой добычей. Да, это как раз тот вариант. Гитлеровец меня не видит. Сейчас я сближусь - и... Но фашист меня заметил. Он сделал рывок и ушел в облака. Досадно! Оглядываюсь - моих товарищей тоже не видно. Набираю высоту - опять никого. Значит, увлекся и оторвался от группы. Взял курс на свой аэродром. Посмотрел на часы - времени в обрез. Вот-вот кончится горючее и мотор остановится. Надо срочно снижаться. Успокаивает то, что наверняка нахожусь над нашей территорией. Снижаюсь, выбираю подходящую площадку, вижу какое-то селение, десяток глинобитных домишек, пастуха и стадо овец... Мотор с минуты на минуту по моим расчетам может остановиться, и времени на развороты уже нет: заход только с прямой. Стадо, испугавшись рева мотора, шарахнулось как раз на выбранную мной площадку. Я прекратил выпуск шасси, пошел на второй круг, с волнением отсчитывая секунды: вот-вот мотор остановится, и самолет стремительно начнет снижаться. Отвлекся и забыл дотянуть шасси и поставить на замок. Так с полувыпущенными шасси я и произвел посадку... Не стоило бы вспоминать, но, как говорится, что было - то было. Шасси, конечно, убрались, самолет пополз по песку на "животе", а сам я - искры из глаз - удалился головой о приборную доску. Пришел в себя, ощутил горячую кровь на лице и на шее. Выбрался из кабины, осмотрел машину: винт погнут, капот деформирован. И это в то время, когда в полку каждый самолет на вес золота! В голове сплошной сумбур: смутные варианты ремонта самолета, отчета перед начальством и стыд - стыд перед боевыми друзьями и перед самим собой. Смотрю, ко мне спешат военные - пехотный капитан с бойцами. Спрашивает, как я себя чувствую, вижу, смотрит на мое "разукрашенное" лицо и кому-то приказывает срочно вызвать санинструктора. А мне не до медицины. Прошу капитана как можно скорее сообщить в часть о случившемся и передать координаты моего местонахождения. По моим расчетам, я не дотянул до своего аэродрома километров 20-25. Так оно и оказалось на самом деле. Вскоре на подводе подкатила девушка-санинструктор, обмыла мне лицо, смазала йодом ссадины. На этой же подводе я поехал в ближайший населенный пункт, попросив капитана выставить охрану у самолета-Командира эскадрильи в подразделении я не застал, он был на боевом задании. Пришлось идти на доклад непосредственно к командиру полка. Выслушав меня, он с укором сказал: - Значит, разбил самолет? Молодец! - Прошелся по комнате, глубоко засунув руки в карманы брюк. - Мы с таким трудом достаем, чиним, латаем самолеты, чтобы бить противника, а ты!.. Самолет я тебе больше не дам! Так и сказал, - как отрубил. Это был самый суровый приговор, какой только может быть для летчика. Мне нечего было ответить в свое оправдание и я молчал, понимая, что нелегко будет искупить свою вину... От летной работы меня отстранили. Летать было не на чем. Я начал работать вместе с техниками и механиками, стал готовить к боевым вылетам самолеты своих товарищей по эскадрилье. По ночам плохо спал, а если и спал, то чаще, чем до этого, видел во сне "мессера", которого я так и не сбил... Да и собью ли теперь? Казалось, прошло много времени, а между тем - не более двух недель. Однажды, когда я, как обычно, работал вместе с техниками на стоянке, меня окликнул командир полка: - Голубев! В двенадцать часов зайдите ко мне. - Слушаюсь! - ответил я и подумал: "Какие еще неприятности готовит мне военная служба? Вроде бы и так наказан по самую "защелку". Вечером узнал, что меня откомандировывают в другую часть и что мне разрешено летать. Известие это было неожиданным и радостным. Только выйдя из домика командира, я осознал, что "опала" моя кончилась и что впереди у меня теперь снова будет боевая жизнь. В ту ночь я долго не мог уснуть, все не мог успокоиться. "Амнистия" отчасти объяснилась отходчивостью авиационного начальства, но немаловажное значение при этом имело и то, что наши летные полки несли ощутимые потери в непрерывных воздушных боях, а опытными летчиками люди, как известно, сами по себе не становятся, - для этого необходимо пройти школу войны. Я служу на новом месте - в 84-м истребительном авиационном полку. Он стоит в станице Днепровской. Технический состав разместился в сельском клубе, добротном каменном здании, летчики - в домике неподалеку. Ночью нас будит грохот бомбовых разрывов. Выскакиваем на улицу. В бледно-сером свете утра слышим гул немецкого самолета. Кое-кто даже пытается определить тип самолета и узнать, где он сейчас. Ясно одно: бомбежка не случайная, вражеская агентура работает. Наше счастье, что фашист промазал - клуб и домики оказались в целости. Утром приказ: нанести штурмовой удар по переднему краю противника в районе станицы Крымская. Облачность десятибалльная, нижняя кромка 1000-1200 метров, видимость 3-4 километра. Наши И-16 появляются над целью неожиданно. "Эрэсами" бьем по немецким траншеям. Навстречу нам тянутся трассы огня. Словом, обычная боевая работа, обычная штурмовка переднего края. Отработав, я следую с набором высоты за лейтенантом Смысловым. Неожиданно замечаю, впереди по курсу, под облаками, прямо навстречу идет Хе-И1. У него видна кормовая пулеметная установка. Медлить нельзя - его стрелок прошьет меня очередью. Единственное, что я успеваю сделать - это проскочить под самым животом "хейнкеля". Стрелок, конечно, не успевает открыть огонь по моему самолету. Только я "разминулся" с "хейнкелем", как впереди, откуда-то снизу, на больших скоростях пронеслись два "мессера". Замечаю, "мессы" заложили вираж в мою сторону. Ясно: будут заходить в хвост! Где же Смыслов? Оглядываюсь. Самолета Смыслова не видно. Что это? На хвосте у меня уже "сидит" черная точка. "Мессер" пристроился! Я делаю крутой левый вираж. Так ему труднее поймать меня в прицел. Снова оглядываюсь - "мессер" на хвосте. Закладываю такой вираж, что рябит в глазах. Отстал? Нет, черная точка неумолимо несется за мной. Наверное, минут десять я выписывал диковинные фигуры - бросал самолет, то вниз, то вверх, не давая "мессеру" открыть прицельный огонь. Но он точно прирос к хвосту моего И-16. Чувствую, как гимнастерка прилипла к телу, а "месс" все не отстает... Короче говоря, это закончилось тем, что мне как-то удалось все же высунуться из кабины побольше и я обнаружил, что все это время уходил от... собственного хвоста, на руле поворота которого имеется для балансировки противовес. Его-то я и принял за точку "мессершмитта". На аэродроме лейтенант Смыслов сочувственно спросил: - Рули заклинило, что ли? Вечером я рассказал о "поединке" с хвостом собственного самолета - летчики от души посмеялись. 84-й ИАП стал перевооружаться на "аэрокобры". Мы засели за изучение материальной части нового самолета и мотора. Времени на освоение новой матчасти - в обрез. Пришлось заниматься с утра до вечера. Недели через две мы сдали зачеты по матчасти самолета, мотора, оборудования и приступили к полетам. Трудности начались сразу же. И прежде всего - носовое колесо... У этого самолета третье колесо расположено не сзади, а в носовой части. И действия при взлете очень отличны от тех, к которым мы привыкли. Масса приборов, большой взлетный вес новой машины, сложность в технике пилотирования - все это требовало от летчика повышенного внимания. Тем более, что первый полет на "аэрокобре" мы выполняли почти без провозных. Первое впечатление - неважное. Самолет кажется нам тяжелым, маломаневренным против юркого И-16. Но когда мы стали убирать шасси и ходить в зону, то сразу же оценили новую машину. Особенно нам понравилась радиостанция. Еще бы! Впервые за свою летную жизнь мы смогли, наконец, производить маневры не по сигналам-эволюциям, а по командам с земли. Мы слушали эти команды в эфире, как музыку. Ну, "мессеры", теперь-то мы с вами потягаемся!.. Высший пилотаж на "кобре" требовал от летчика точной координации. Малейшая небрежность на глубоком вираже, боевом развороте или в верхней точке петли - и самолет срывался в штопор, а зачастую входил и в плоский штопор. Это было одним из главных его недостатков. ...В один из дней напряженной летной работы к нам в 84-й полк прилетел По-2. Из него вышел коренастый капитан со звездой Героя Советского Союза на груди. Это был П. П. Крюков из 16-го гвардейского авиаполка. - Где командир? - спросил он нас. Мы ответили, что подполковник Павликов в воздухе. Скоро сядет. - Хорошо. Подождем! Крюков оказался общительным, словоохотливым человеком. Интересовалс