дит на Аламо, и повели отряд по ней. Вскоре всадники заметили, что один из следопытов, который отправился вперед пешком, стоит на опушке, поджидая их. -- В чем дело?--спросил майор, обогнав остальных и подъезжая к нему.-- Следы? -- Да, майор, и очень много. Посмотрите сюда! Вот тут, где земля мягкая, видите? -- Следы лошади. -- Двух лошадей, майор, -- сказал следопыт, почтительно поправляя майора. -- Верно, двух. -- Дальше как будто четыре следа, но они оставлены все теми же двумя лошадьми. Они идут сперва вверх по этой просеке и затем возвращаются назад. -- Хорошо, Спенглер. Что ты об этом скажешь? -- Я по просеке далеко не ходил, и многое еще остается загадочным,-- ответил Спенглер, который служил разведчиком в форте,-- но тем не менее очевидно, что тут убили человека. -- Какие у тебя доказательства? Разве ты нашел труп? -- Нет. -- Так что же ты нашел? -- Кровь -- целую лужу крови, точно ее выпустили из жил бизона. Идите и посмотрите сами. Но,-- продолжал он шепотом,-- если вы хотите, чтобы я как следует разобрался в следах, прикажите остальным не подъезжать ближе. Особенно тем, кто впереди. Очевидно, это замечание относилось к плантатору и его племяннику, потому что следопыт украдкой посмотрел на них. -- Хорошо! -- ответил майор.-- Не беспокойся, Спенглер, тебе никто не помешает... Джентльмены! Я прошу вас несколько минут не трогаться с места. Дальше ехать нельзя, потому что Спенглеру надо разобраться в следах. Он может взять с собой только меня. Приказ майора был облечен в вежливую форму просьбы, потому что он говорил с людьми, ему непосредственно не подчиненными. Но все беспрекословно выполнили это распоряжение и остались на своих местах, в то время как сам майор отправился вслед за разведчиком. Проехав шагов пятьдесят, Спенглер остановился. -- Видите, майор? -- сказал он, указывая на землю. -- Тут и слепой увидит,-- ответил офицер.-- Лужа крови, и ты прав -- такая большая, что можно подумать, будто здесь зарезали бизона. Если же это кровь человека, то можно не сомневаться, что его уже нет в живых. -- Он умер раньше, чем эта кровь потемнела,-- сказал следопыт. -- Как ты думаешь, Спенглер, чья это кровь? -- Это кровь того, кого мы разыскиваем: сына старика плантатора. Поэтому я не хотел, чтобы отец шел с нами. -- Мне кажется, от него не надо скрывать правду. Все равно он ее со временем узнает. -- Это правильно, майор. Но все-таки нам надо сначала выяснить, как убили парня, а вот в этом-то я и не могу разобраться. -- Не можешь разобраться? Он убит индейцами, конечно! Его же убили команчи? -- Только не они,-- уверенно ответил следопыт. -- Почему ты так думаешь, Спенглер? -- Если бы здесь были индейцы, то мы нашли бы следы не двух, а сорока лошадей. -- Это верно. Сомнительно, чтобы команчи рискнули нападать в одиночку. -- Ни один из команчей, майор, и вообще никто из индейцев не совершал этого убийства. На просеке видны следы только двух лошадей. Вы видите, это следы подков, эти же отпечатки ведут и обратно. Команчи не ездят на подкованных лошадях, разве только на краденых. И на той и на другой лошади были белые всадники, а не краснокожие. Один ряд следов оставлен большим мустангом, другой -- американской лошадью. Когда они ехали к западу, мустанг шел впереди, это можно определить по тому, что его следы перекрыты. На обратном пути впереди была американская лошадь, а мустанг шел за ней; но сказать, на каком расстоянии один всадник следовал за другим, пока трудно. Наверно, разобраться будет легче, если мы отправимся к месту, где оба они повернули назад. Это должно быть недалеко. -- Хорошо, едем туда,-- сказал майор.-- Я сейчас распоряжусь, чтобы никто не следовал за нами. Отдав распоряжение громким голосом, чтобы все его услышали, майор поехал за Спенглером. Следы были заметны еще на протяжении почти четырехсот ярдов; но майор мог различить их только на более мягкой земле -- в тени деревьев. Следопыт сказал, что его предположение подтвердилось: в направлении к западу мустанг шел впереди, а на обратном пути он был позади американской лошади. Дальше этого места следов не было; здесь обе лошади повернули назад. Прежде чем отправиться в обратный путь, они простояли некоторое время под большим тополем. Земля вокруг, вся изрытая копытами, красноречиво говорила об этом. Спенглер сошел с лошади и стал внимательно изучать следы. -- Они были здесь вместе, -- сказал он через несколько минут, продолжая разглядывать землю.--И довольно долго. Но оба оставались в седлах и спокойно разговаривали. Это еще больше запутывает дело. Должно быть, они поссорились после... -- Если ты говоришь правду, Спенглер, то ты настоящий колдун! Скажи, пожалуйста, как ты узнал все это? -- По следам, майор, по следам! Это очень просто. Я вижу, что следы местами перекрывают друг друга. Значит, лошади были здесь одновременно, но им не стоялось, и они перебирали ногами. Всадники оставались здесь довольно долго -- успели выкурить по целой сигаре. Вот здесь и окурки. Тем, что от них осталось, и трубки не набить. Следопыт наклонился, поднял окурок сигары и передал ее майору. -- Поэтому,-- продолжал следопыт,-- я и решил, что всадники не могли быть враждебно настроены друг к другу. Люди не курят вместе, если собираются через минуту перерезать друг другу глотки или размозжить голову. Ссора могла произойти только после того, как сигары были выкурены. Что она произошла, в этом я не сомневаюсь. И один из них прикончил другого -- это так же верно, как то, что вы сидите в седле. Кто погиб -- нетрудно догадаться. Бедный мистер Пойндекстер больше никогда не увидит своего сына! -- Все это очень загадочно,-- заметил майор. -- Да, черт возьми! -- Но тело -- где же оно может быть? -- Вот над этим-то я и ломаю себе голову. Если бы убили индейцы, то меня нисколько не удивило бы, что труп пропал. Они могли унести его с собой. Но здесь не было индейцев -- ни одного краснокожего не было. Поверьте мне, майор, что один из этих двух всадников прихлопнул другого. Но что он сделал с трупом, вот этого я не понимаю! И, наверно, только он сам может это сказать. -- Чрезвычайно странно!--воскликнул майор.--Чрезвычайно загадочно! -- Может быть, нам еще и удастся разгадать эту тайну,-- продолжал Спенглер.-- Надо найти следы лошадей после того, как они ускакали с места, где было совершено преступление. Может, и удастся что-нибудь узнать... Здесь нам больше нечего делать. Давайте возвращаться, майор. Надо ему сказать? -- Мистеру Пойндекстеру? -- Да. -- Ты убежден, что убитый -- его сын? -- Ну нет! Этого я не могу утверждать. Я только убежден в том, что старик Пойндекстер подъедет сюда на одной из двух лошадей, которые были свидетелями преступления,-- на американской лошади. Я сравнивал следы. И если только молодой Пойндекстер сидел именно на этой лошади, то я боюсь, что мало надежды увидеть его живым. Очень подозрительно, что второй поехал следом за ним. -- Спенглер, есть ли у тебя какие-нибудь предположения, кто был этот второй? -- Никаких. Если бы не рассказ старика Доффера, я никогда не вспомнил бы о Морисе-мустангере. Правда, это след подкованного мустанга, но я не могу ручаться, что это именно его мустанг. Вряд ли... Молодой ирландец, правда, не стерпит обиды, но, мне кажется, он не из тех, кто убивает из-за угла. -- Я думаю, ты прав. -- Так вот, если молодой Пойндекстер был убит и убил его Морис Джеральд, то между ними, наверно, был честный поединок, и сын плантатора оказался побежденным. Вот как я это понимаю. Но вот исчезновение трупа -- а потеряв две кварты40 крови, ни один человек не выживет -- ставит меня в тупик. Надо пойти дальше по следам. Может, они и приведут нас к разгадке... Сказать старику, что я думаю? -- Нет, пожалуй, не стоит. Он уже достаточно много знает. Ему легче будет прийти к этой ужасной правде постепенно. Не говори ему ничего о том, что мы видели. Вернись к тому месту, где кровь, и поищи обратный след, а я постараюсь провести отряд вслед за тобой так, чтобы никто ничего не заметил. -- Хорошо, майор,-- сказал следопыт.-- Мне кажется, я догадываюсь, куда поведет обратный след. Дайте мне десять минут на это дело и трогайтесь в путь по моему сигналу. Сказав это, Спенглер поехал обратно к луже крови. Там, после беглого осмотра он повернул в боковую просеку. В условленное время раздался его громкий свист. Судя по звуку, следопыт отошел почти на целую милю и теперь находился где-то в стороне от места ужасного преступления. Услышав сигнал, майор, который уже успел вернуться к своему отряду, отдал распоряжение двигаться. Он ехал рядом со стариком Пойндекстером и несколькими другими богатыми плантаторами, но никого не посвятил в загадочное открытие следопыта. Глава XL. МЕЧЕНАЯ ПУЛЯ Прежде чем отряд догнал разведчика, случилось небольшое происшествие. Майор повел своих людей не по просеке, а напрямик через лес. Этот путь был выбран не случайно: майор хотел избавить отца от лишних страданий, помешав ему увидеть кровь -- кровь его сына, как предполагал следопыт. Ужасное место осталось в стороне; никто, кроме майора и следопыта, не знал о печальном открытии, и отряд продвигался вперед в счастливом неведении. Они пробирались по узкой звериной тропе, так что два всадника едва могли ехать рядом; местами тропа расширялась в полянки, но через несколько ярдов опять сужалась и уходила в заросли. Когда всадники выехали на одну из полянок, какой-то зверь выскочил из кустов и бросился бежать по траве. Красновато-желтая шкура грациозного зверя была испещрена узорами темных пятен; его гладкое цилиндрическое тело с длинным хвостом на гибких сильных ногах казалось олицетворением быстроты и силы. Это был ягуар -- зверь, редкий даже в такой глуши. Соблазн для охотников оказался слишком велик, и, несмотря на мрачность задачи экспедиции, двое выстрелили вслед убегающему животному. Это был Кассий Колхаун и молодой плантатор, ехавший рядом с ним. Ягуар свалился мертвым; пуля прошла вдоль всего спинного хребта хищника. Кому из двух принадлежала честь удачного выстрела? Оба, и Колхаун и молодой плантатор, приписывали ее себе. Они стреляли вместе, но в цель попала только одна пуля. -- Я вам докажу!--уверенно заявил отставной капитан, слезая с лошади. Подойдя к убитому ягуару, он достал нож и, обратившись к присутствующим, сказал: -- Пуля находится в теле животного, не так ли, джентльмены? Если эта пуля моя, то на ней будут мои инициалы -- "К. К." с полумесяцем. Мои пули сделаны по специальному заказу, и я всегда могу узнать убитую мной дичь. Колхаун хвастливо поднял извлеченную пулю -- нетрудно было догадаться, что он сказал правду. Более любопытные подошли посмотреть: пуля действительно была помечена инициалами Колхауна, и спор, таким образом, закончился не в пользу молодого плантатора. Вскоре после этого отряд подъехал к месту, где ждал следопыт, который и повел его дальше. Здесь уже не было отпечатков копыт двух подкованных лошадей. Можно было разглядеть лишь след одной лошади, но он был так мало заметен, что местами рассмотреть его мог лишь следопыт. След этот шел через заросли, время от времени выходил на полянки и наконец, описав круг, вывел их на ту же просеку, только несколько дальше к западу. Хотя Спенглер и не был первоклассным следопытом, он ехал по этому следу так быстро, что остальные едва поспевали за ним. Он уже догадывался, какая лошадь оставила этот след. Он знал, что это был мустанг, который стоял под тополем, в то время как его всадник курил сигару,-- тот самый мустанг, чьи глубокие отпечатки копыт остались на земле, пропитанной человеческой кровью. Пока следопыт оставался один, он прошел также и по следу американской лошади. Он понял, что этот след приведет обратно в прерию, по которой они ехали сюда, и затем, вероятно, к плантациям на Леоне. Но след мустанга, казалось, обещал гораздо больше, и Спенглер снова занялся им; этот след мог привести к разгадке кровавой тайны, а быть может, даже к логову убийцы. Но он озадачил следопыта не меньше, чем перекрывающие друг друга следы двух лошадей. Он тянулся не прямо, как это обычно бывает, когда управляет лошадью всадник: он то извивался, то петлял, то шел прямо, то кружил, как будто на мустанге не было всадника либо всадник заснул в седле. Мог ли быть таким след лошади, на которой скакал преступник, спешивший скрыться после только что совершенного убийства? Спенглер так не думал. Он вообще не знал, что и думать. Он был совершенно сбит с толку, о чем откровенно сказал майору, когда тот спросил его о характере следа. Однако то, что вскоре предстало перед его глазами и что одновременно увидели все спутники, не только помогло раскрыть тайну, а, наоборот, сделало ее еще более необъяснимой. Больше того: догадки и размышления вдруг превратились во всепоглощающий ужас. И никто не стал бы утверждать, что для этого не было оснований. Неужели вы не ужаснулись бы, если бы увидели всадника, уверенно сидящего в седле, с ногами, вдетыми в стремена, крепко держащего в руках поводья, и на первый взгляд такого же, как сотни других, но, присмотревшись внимательней, заметили бы в нем какую-то странность и вдруг поняли бы, что у него не хватает... головы! Именно такое зрелище и предстало их взорам. Резким движением все они одновременно осадили лошадей, словно перед зияющей пропастью. Солнце уже заходило, его огненный диск почти касался травы, и красные лучи били прямо в глаза, ослепляя и не давая ничего рассмотреть. Тем не менее все ясно увидели, что странная фигура, представшая перед их глазами, -- всадник без головы. Если бы только один из присутствовавших заявил, что он видел всадника без головы, его, наверно, осмеяли бы и назвали сумасшедшим. Даже если бы это утверждали двое, их тоже обвинили бы в безумии. Но то, что одновременно увидели все, не могло подлежать сомнению, и, наоборот, если кто-нибудь стал бы отрицать это, то сумасшедшим сочли бы его. Но никто не усомнился. Все напряженно смотрели в одну сторону -- на то, что было либо всадником без головы, либо умело сделанным чучелом. Было ли это чучело? А если нет, то что же? Этот вопрос возник у всех одновременно. И так как никто не мог найти ответа даже для самого себя, то все молчали. Военные и штатские молча сидели в седлах, ожидая объяснения, которого не мог никто дать. Были слышны только подавленные возгласы удивления и ужаса. Но никто не высказал никакой догадки. Всадник без головы -- призрачный или реальный -- в ту минуту, когда они его увидели, въезжал в просеку, на противоположном конце которой остановился отряд. Если бы он продолжил свой путь, то подъехал бы прямо к ним, -- конечно, если бы у них хватило мужества дождаться его. Но он остановился почти одновременно с ними и, казалось, глядел на них с таким же недоверием, как они на него. Наступила такая тишина, что было слышно, как упал в траву окурок сигары. Вот тогда-то те немногие, у кого хватило храбрости, смогли рассмотреть странного наездника, но большинство дрожали от страха, потеряв всякую способность соображать. Но и те, кто осмелился взглянуть на эту таинственную фигуру, стараясь понять, что же это такое, были ослеплены лучами заходящего солнца. Они только увидели силуэт большой красивой лошади со всадником на спине. Тело человека было труднее разглядеть, так как он был закутан во что-то вроде плаща, ниспадающего с плеч. Но какое все это имело значение, если у всадника не было головы? Человек без головы, верхом на лошади, сидит в седле с непринужденным изяществом; на его каблуках блестят шпоры, в одной руке зажаты поводья, другая же, как и полагается, свободно опущена на бедро. Что же это такое? Не привидение ли? Разве это может быть живым человеком? Те, кто смотрел на него, были людьми, которые не верили ни в призраки, ни в сверхъестественные видения. Многим из них не раз приходилось в дикой глуши бороться с самыми суровыми и неожиданными капризами природы. Не таким людям верить в привидения! И все же при виде столь необычайного явления даже самые здравомыслящие стали сомневаться в его реальности и повторяли про себя: "Это привидение. Конечно, это не может быть человеком!" Величина всадника без головы подтверждала догадки, что перед ними сверхъестественное явление. Он казался вдвое больше обыкновенного человека, на обыкновенной лошади. Он был скорее похож на великана на гигантском коне; возможно, это было обманчивым впечатлением, которое объяснялось преломлением солнечных лучей, проходивших горизонтально через колеблющийся воздух над раскаленной равниной. Но сейчас было не до рассуждений, не было даже времени, чтобы как следует разглядеть это чудовищное видение, на которое все присутствующие устремили взгляды, заслоняя рукой глаза от слепящего солнца. Ни цвета его одежды, ни масти его лошади нельзя было различить. Видны были только очертания его фигуры -- черный силуэт на золотом фоне неба. Но какой стороной он к ним ни поворачивался, это было все то же необъяснимое явление--всадник без головы. Что же это такое? Не привидение ли? Разве это может быть живым человеком? -- Это дьявол на лошади! -- вдруг крикнул один из бывалых пограничных жителей, которого ничем нельзя было испугать. -- Клянусь, это сам дьявол! Его грубый смех, сопровождаемый ругательством, еще сильнее испугал более робких из присутствующих и, казалось, произвел впечатление даже на всадника без головы. Он круто повернул свою лошадь, а она дико заржала и поскакала прочь. Всадник без головы помчался прямо к солнцу и вскоре скрылся из виду, словно въехал в сверкающий диск. Глава XLI. ЧЕТЫРЕ ВСАДНИКА Отряд всадников, возглавляемый майором, был не единственным, выехавшим из форта Индж в это знаменательное утро. Гораздо раньше, почти на самом рассвете, по тому же направлению -- к реке Нуэсес -- проследовал небольшой отряд из четырех человек. Он вряд ли выехал на поиски трупа Генри Пойндекстера. В тот ранний час еще никто не подозревал, что юноша убит или хотя бы пропал. Лошадь без седока еще не принесла печальную весть. Поселок спал, не зная, что пролита невинная кровь. Несмотря на то что оба отряда выехали из одного и того же места и в одном и том же направлении, между всадниками этих отрядов не было ничего общего. Те, которые выехали раньше, были испанцы, или, вернее, в их жилах испанская кровь была смешана с ацтекской,-- другими словами, это были мексиканцы. Чтобы заметить это, не требовалось ни особых знаний, ни наблюдательности, достаточно было лишь взглянуть на них. Их манера ездить верхом, узкие бедра, особенно заметные благодаря высоким седлам, накинутые на плечи яркие серапе, бархатные брюки, большие шпоры на сапогах и, наконец, черные сомбреро с широкими полями -- все это выдавало в них мексиканцев или же людей, которые переняли обычаи мексиканцев. Но четыре всадника, бесспорно, были мексиканцами. Смуглая кожа, черные, коротко подстриженные волосы, острые бородки, правильный овал лица -- все это характерно для людей испано-ацтекского типа, живущих теперь на древней земле Монтесумы41. Один из всадников был более крепко сложен, чем его спутники. Его лошадь была лучше других, костюм богаче, оружие более тонкой работы, да и по всему остальному было видно, что он предводитель этой четверки. Ему было под сорок, хотя он выглядел моложе благодаря гладкой коже щек и тщательно подстриженным коротким бакенбардам. Его можно было бы, пожалуй, назвать красивым, если бы не холодный, тяжелый взгляд и не угрюмое выражение лица, выдававшее грубость и жестокость его натуры. Даже улыбка красиво очерченного рта с двумя ровными рядами белых зубов не могла сгладить этого впечатления -- в ней было что-то сатанинское. Не за наружность назвали его товарищи именем животного, хорошо известного на равнине Техаса. Он получил незавидное прозвище Эль-Койота за свой характер и поведение. Как случилось, что Эль-Койот ехал по прерии так рано утром -- по-видимому, совсем трезвый, да еще во главе отряда? Ведь всего несколько часов назад он лежал в своем хакале пьяным и не только не сумел вежливо принять гостя, но даже, кажется, не понял, что к нему пришли. Эту внезапную и до некоторой степени странную перемену не так уж трудно объяснить. Достаточно будет рассказать, что произошло с того момента, как Колхаун уехал от него, и до нашей встречи с Эль-Койотом и тремя его соотечественниками. Уезжая, Колхаун не закрыл дверь хакале, и она оставалась открытой до утра, а Эль-Койот продолжал спать. На рассвете он проснулся от холода и сырости. Это немного протрезвило его. Вскочив с кровати, он начал, шатаясь, ходить по хижине, проклиная холод и дверь, которая этот холод впустила. Можно было подумать, что он тут же закроет ее. Однако он этого не сделал. Дверь была единственным отверстием, дававшим доступ свету, если не считать щелей в старых стенах,-- а свет был нужен, чтобы выполнить намерение, ради которого он встал. Но серый свет раннего утра, проникавший через открытую дверь, еще слабо освещал хижину. Эль-Койот шарил кругом, спотыкаясь и ругаясь, пока, наконец, не нашел того, что искал: большую тыквенную бутыль с двумя отверстиями, посредине перехваченную ремешком,-- она служила сосудом для воды, но чаще для спиртных напитков. Запах, который распространился кругом, когда мексиканец откупорил бутыль, говорил о том, что в ней совсем недавно была водка; но из яростной ругани ее владельца стало ясно, что теперь она уже пуста. -- Тысяча чертей! -- закричал он, со злобным разочарованием встряхивая бутыль, чтобы окончательно убедиться, что в ней ничего нет. -- Ни капли! Блоху и ту не утопишь! А мой язык прилипает к зубам. Глотка горит, точно через нее пропустили целую жаровню горячих углей. Черт побери! Я не могу больше терпеть. Что же делать? Уже светает. Придется отправиться в поселок. Может, сеньор Доффер уже открыл свою западню, чтобы ловить ранних пташек. Если так, то к нему явится койот! Повесив бутыль на шею и набросив серапе, Эль-Койот отправился в поселок. Гостиница была на расстоянии всего лишь нескольких сот ярдов от его хакале, на том же берегу реки; эта тропа была так хорошо ему знакома, что он смог бы пройти по ней с завязанными глазами. Через двадцать минут он уже, шатаясь, приближался к вывеске "На привале". Ему посчастливилось: Обердофер хлопотал в баре, обслуживая ранних гостей -- нескольких солдат, которые тайком ушли из казарм, чтобы промочить горло после сна. -- Майн готт, мистер Диас! -- сказал хозяин, приветствуя нового гостя и бесцеремонно оставляя шестерых клиентов, пивших в кредит, ради одного, который, как он знал, заплатит наличными.-- Майн готт! Вы ли это так рано на ногах? Я знаю, чего вы хотите. Вы хотите, чтобы я наполнил вашу тыквенную бутыль мексиканской водкой аг... аг... Как вы это называете? -- Агвардиенте! Вы угадали, кабальеро. Это как раз то, чего я хочу. -- Один доллар! Это стоит один доллар. -- Карамба! Я платил достаточно часто, чтобы помнить цену. Вот вам монета, а вот посуда. Наполните ее, да поживее! -- Вы торопитесь, герр Диас? Я не заставлю вас ждать. Собираетесь поохотиться в мустанговой прерии? Боюсь, что ирландец опередил вас. Он уехал еще ночью. Он покинул мой дом уже после полуночи -- поздний час для путешествия. Странный человек этот мустангер -- мистер Морис Джеральд! Никто никогда не знает, чего от него ждать. Но я ничего не могу сказать против него. Он был хорошим постояльцем, расплатился по своему большому счету, как богатый человек, и у него еще много осталось. Майн готт, его карманы были набиты долларами! Мексиканец живо заинтересовался сообщением о том, что ирландец поехал в "мустанговую прерию", как выразился Обердофер. Свой интерес он выдал сначала легким возгласом удивления, а потом и нетерпением, которое сквозило во всех его жестах, пока он слушал болтовню немца. Однако он постарался скрыть свое волнение. Вместо того чтобы расспрашивать Обердофера, он ответил с небрежным видом: -- Это меня не касается, кабальеро. В прерии достаточно мустангов -- хватит для всех, чтобы поохотиться. Поживее, сеньор, давайте мое агвардиенте. Немного огорченный, что ему не дали посплетничать, немец быстро наполнил тыквенную бутыль. Не пытаясь больше продолжать разговор, он протянул ее мексиканцу, взял доллар, швырнул его в ящик с деньгами и вернулся к солдатам, более разговорчивым, потому что они пили в кредит. Несмотря на жажду, Диас вышел из бара, не открывая бутылки и как будто даже забыв о ней. Он был теперь взволнован чем-то, что было сильнее желания выпить. Он не сразу вернулся домой, а зашел сначала в три хижины на окраине поселка, в которых жили такие же любители легкой наживы, и только после этого отправился в свое хакале. На обратном пути Эль-Койот заметил следы подкованной лошади и увидел, что ее привязывали к дереву вблизи хакале. -- Карамба! Капитан-американец был здесь сегодня ночью. Черт побери! Я что-то смутно вспоминаю, но мне казалось, что я это видел во сне. Догадываюсь, зачем он сюда приезжал. Он узнал об отъезде дона Морисио. Он, верно, еще заедет, когда решит, что я уже проспался. Xa-xa! Все будет сделано и без него. Мне не потребуется его дальнейших указаний. Тысяча долларов! Вот это деньги! Как только я их получу, я поеду на Рио-Гранде и попробую поладить с Исидорой. Произнеся этот монолог, Эль-Койот остался в своем хакале лишь столько времени, сколько ему понадобилось, чтобы наспех проглотить несколько кусков жареного мяса и запить их хорошим глотком агвардиенте. Затем он поймал и оседлал свою лошадь, надел огромные шпоры, привязал к седлу маленький карабин, сунул в кобуры по револьверу, прицепил к поясу мачете в кожаных ножнах, вскочил в седло и быстро ускакал. Перед тем как выехать в прерию, он еще раз заехал на окраину поселка и там дождался всадников, которые должны были сопровождать его и которых он уже предупредил, что их помощь понадобится в одном тайном деле. Трое приятелей Эль-Койота, казалось, уже были посвящены в его планы. Во всяком случае, они знали, что местом действия будет Аламо. Когда в начале пути Диас свернул в сторону, они крикнули ему, что он едет не по той дороге. -- Я хорошо знаю Аламо,-- сказал один из них, тоже мустангер.-- Не раз я охотился там за лошадьми. Это место лежит на юго-запад отсюда. Самая близкая дорога туда идет вон через ту просеку. Вы взяли слишком на запад, дон Мигуэль. -- Вот как? -- презрительно сказал Диас. -- Вы, должно быть, американец, сеньор Висенте Барахо. Вы забываете, что наши лошади подкованы. Индейцы не ездят прямо из форта Индж на Аламо, чтобы... Надеюсь, вы понимаете меня? -- Верно! -- ответил Барахо.-- Прошу прощенья, дон Мигуэль! Карамба! Я об этом и не подумал. Без дальнейших пререканий трое сообщников Эль-Койота последовали за ним. Они ехали молча, пока, наконец, не достигли лесных зарослей на несколько миль дальше просеки, о которой упомянул Барахо. Оказавшись под прикрытием леса, все четверо сошли с лошадей и привязали их к деревьям; после этого они приступили к делу, которое можно сравнить только с тем, что происходит за кулисами провинциального театра перед представлением мелодрамы из жизни дикарей. Глава XLII. ГРИФЫ СЛЕТАЮТСЯ Стая черных грифов, кружащих над прерией,-- картина обычная для южного Техаса, и тот, кто путешествовал там, конечно, видел это зрелище. Слетевшись целыми сотнями, они описывают в воздухе широкие круги и спирали; они то спускаются вниз, почти касаясь травы, то вдруг взвиваются вверх на неподвижно распростертых крыльях,-- на фоне неба отчетливо выделяются их зубчатые контуры. Путешественник, который увидит это впервые, невольно остановит свою лошадь, чтобы понаблюдать за птицами. Даже тот, для кого стая грифов не новость, невольно задумается: для чего собрались эти хищники? Ведь эти мерзкие птицы слетаются неспроста. И увидит ли путешественник или нет, он знает, что на земле, как раз на том месте, над которым кружат хищники, лежит убитое животное, а может быть, и человек, мертвый или умирающий. Наутро после той мрачной ночи, когда три всадника пересекли равнину, эту картину можно было наблюдать над зарослями, куда они въехали. Стая черных грифов кружила над макушками деревьев в том месте, где просека делала поворот. На рассвете ни одного грифа еще не было видно. Но не прошло и часа после восхода солнца, как сотни грифов уже парили здесь на широко распростертых крыльях; их черные тени скользили по яркой зелени леса. Техасец, попав в просеку и заметив эту зловещую стаю, сразу догадался бы, что здесь побывала смерть. Проехав дальше, он нашел бы подтверждение этому -- лужу крови, затоптанную лошадиными копытами. Но хищники кружили не над самой лужей. Центром описываемых ими кругов, казалось, было место немного в стороне среди деревьев; там, наверно, и находилась привлекавшая их добыча. В этот ранний час не было ни одного путника -- ни техасца, ни чужестранца, чтобы проверить правильность этого предположения; и, тем не менее, это была правда. В лесу на расстоянии четверти мили от лужи крови лежало то, что привлекало внимание хищников. Но это был не зверь, а человек -- красивый юноша, лицо которого оставалось прекрасным и в смерти. Но был ли он мертв? На первый взгляд казалось, что он умер, и черные птицы тоже считали его мертвым. Его неподвижность и неестественная поза убеждали их в этом. Он лежал на спине, запрокинув голову, не закрывая лица от солнца. Его руки и ноги были неподвижно распростерты на каменистой земле, словно он потерял способность владеть ими. Вблизи рос огромный старый дуб, но юноша не был защищен его тенью -- он лежал за пределами лиственного шатра, и лучи солнца, только что начавшие проникать в чащу, скользили по бледному лицу, которое казалось еще бледнее от отсвета белой панамы, лишь слегка прикрывавшей лоб. Его черты не были искажены смертью, но еще меньше было похоже на то, что он спит. Глаза его были лишь полузакрыты, и под ресницами виднелись расширенные остекленевшие зрачки. Был ли он мертв? Несомненно, черные птицы считали его мертвым. Но они ошиблись. Разбудил ли юношу луч солнца, упавший на полузакрытые веки, или отдых восстановил его силы, но он пошевелился и широко открыл глаза. Вскоре он немного приподнялся и, опираясь на локоть, недоумевающе посмотрел вокруг. Грифы взвились высоко в воздух и некоторое время не спускались. -- Умер я или жив? -- прошептал юноша.-- Сон это или явь? Что это? Где я? Солнечный свет ослеплял его. Он прикрыл глаза рукой, но и тогда видел все как в тумане. -- Деревья надо мной, вокруг меня... подо мной, кажется, камни -- недаром у меня болят все кости. Лесная чаща... Как я попал сюда? -- Вспомнил! -- сказал он после минутного размышления.-- Я ударился головой о дерево. Вот оно -- и тот самый сук, который выбил меня из седла. Левая нога болит. Да, помню,--я стукнулся о ствол. Черт побери, она, кажется, сломана... Юноша попытался встать. Но это ему не удалось. Больная нога отказывалась служить -- от ушиба или вывиха она сильно распухла в колене. -- Где же вороной? Убежал, конечно. Теперь он уже, наверно, в конюшне Каса-дель-Корво. А впрочем, какая разница -- все равно я не мог бы сесть в седло, если бы даже он стоял здесь рядом... А тот? -- добавил он немного погодя.-- О Боже, что это было за зрелище! Неудивительно, что вороной испугался... Что же мне делать? Нога, должно быть, сломана. Без посторонней помощи я не могу двинуться с места. Нет никакой надежды, что кто-нибудь сюда придет. Во всяком случае, не раньше, чем я стану добычей этих отвратительных птиц. Фу, что за мерзкие твари! Они разевают клювы, как будто уже собираются позавтракать мной!.. Долго ли я здесь лежал? Солнце поднялось не очень высоко. Я сел в седло на рассвете. Наверно, я пролежал без сознания около часа. Черт возьми, дело плохо... Нога, по-видимому, сломана, судя по тому, как она болит, а хирурга здесь нет. Каменистая постель в глуши техасских зарослей... Они тянутся на много миль -- нечего и думать самому отсюда выбраться. И никто сюда не придет. На земле -- волки, а в воздухе--грифы... И как это я не подобрал поводьев?! Быть может, я в последний раз сидел в седле... Лицо молодого человека омрачилось. Оно становилось все печальнее, по мере того как он осознавал опасность положения, в которое попал из-за простой случайности. Еще раз он попробовал встать, с большим трудом поднялся, но тут же обнаружил, что служить ему может только одна нога,-- на другую нельзя было ступить. Пришлось опять лечь. Так он пролежал еще часа два. Время от времени он принимался звать на помощь. Наконец, убедившись, что его никто не услышит, он перестал кричать. Крик вызвал жажду или, быть может, ускорил ее появление -- при состоянии, в котором он находился, она была неизбежна. Жажда росла и наконец заглушила все остальные ощущения, даже боль в ноге. -- Я погибну от жажды, если останусь здесь,-- шептал раненый.-- Надо попробовать добраться до воды. Насколько я помню, где-то поблизости есть ручей. Я доберусь до него хотя бы ползком -- на коленях и на руках. На коленях? Но ведь я могу опираться только на одно колено... Все равно надо попытаться. Чем дольше я пробуду здесь, тем будет хуже. Солнце начинает палить. Оно уже жжет мне голову. Я могу потерять сознание, и тогда -- волки, грифы... Он вздрогнул от ужасной мысли и замолчал. Через некоторое время раненый снова заговорил: -- Если бы только я знал дорогу! Я хорошо помню этот ручей. Он течет в сторону меловой прерии где-то на юго-восток отсюда. Попробую ползти в этом направлении. К счастью, я могу теперь ориентироваться по солнцу. Если мне удастся добраться до воды, то, может быть, все еще и обойдется. Только бы хватило сил! С этими словами он начал пробираться через заросли; волоча больную ногу, он полз по каменистой земле, словно огромная ящерица, у которой перебили позвоночник. Он полз и полз... Это было мучительно, но ужас перед тем, что его ожидало, был еще мучительней и гнал его вперед. Он хорошо знал, что неизбежно умрет от жажды, если не найдет воды. Эта мысль заставляла его снова ползти. Ему часто приходилось останавливаться и отдыхать, чтобы собраться с силами. Человеку трудно передвигаться на четвереньках, особенно, когда одна нога отказывается служить. Юноша продвигался медленно, страдая от боли. Это было особенно мучительно, потому что раненый сомневался, верное ли он выбрал направление. Только страх смерти заставлял его продолжать путь. Раненый прополз уже около четверти мили, как вдруг у него мелькнула мысль, что он может попробовать другой способ передвижения: "Я смог бы, пожалуй, встать, если бы только у меня был костыль... Слава Богу, я не потерял нож!.. А вот и подходящее деревце -- молодой дубок". Он вытащил из-за пояса охотничий нож, срезал деревце и сделал что-то вроде костыля, так что можно было опираться на развилок. С помощью костыля юноша встал на ноги и заковылял дальше. Он знал, что опаснее всего менять направление, и поэтому, как и раньше, пошел на юго-восток. Это было не так просто. Солнце -- его единственный компас -- достигло высшей точки своего пути, а в широтах южного Техаса в это время года полуденное солнце стоит почти в зените. Кроме того, путнику часто приходилось сворачивать с прямого направления, чтобы обойти непролазную чащу. Правда, находить дорогу ему помогал легкий уклон местности; он знал, что, следуя ему, может прийти к воде. Так, понемногу пробираясь вперед, часто останавливаясь для непродолжительного отдыха, он прошел целую милю и тут наткнулся на звериную тропу. Правда, она была еле заметна, но шла прямо и, по-видимому, вела к водопою -- к какому-нибудь ручью, болотцу или роднику. Он был бы рад любому из них. Не обращая больше внимания ни на солнце, ни на уклон, раненый пошел по тропе. Время от времени он возвращался к своему первому способу передвижения -- полз на четвереньках, так как идти, опираясь на костыль, было очень утомительно. Но скоро радость сменилась разочарованием: тропа затерялась на поляне, окруженной густой стеной зарослей. К своему отчаянию, юноша понял, что пошел не в ту сторону. Как ни тяжело это было, но пришлось повернуть обратно, другого выхода не было. Оставаться на поляне было равносильно самоубийству. Он поплелся назад по тропе и миновал то место, где впервые вышел на нее. Подгоняемый мучительной жаждой, раненый напрягал последние силы, но с каждой минутой их становилось все меньше. Деревья, между которыми ему приходилось пробираться, были по большей части акации, перемежающиеся с кактусами и агавой. Они почти не защищали от лучей полуденного солнца, которые легко проникали сквозь ажурную листву и жгли его, как огонь. Он обливался потом, жажда становилась все мучительней, пока не стала просто нестерпимой. Ему не раз попадались на глаза сочные плоды мескито; чтобы их сорвать, нужно было лишь протянуть руку. Но юноша знал, что они приторно-сладкие и не утоляют жажду, что не поможет ему и едкий сок кактуса или агавы. В довершение всех бед, несчастный заметил, что поврежденная нога совсем перестает его слушаться. Она сильно распухла. Каждый шаг причинял ему невероятную боль. Если даже он и на пути к ручью, хватит ли у него сил добраться до него? Если нет, это означает верную гибель. Оставалось одно: лечь здесь, среди зарослей, и умереть. Смерть придет не сразу. Хотя у него невыносимо болела ушибленная голова и разбитое колено, он знал, что эти повреждения не смертельны. Ему грозила самая мучительная и жестокая из всех смертей -- смерть от жажды. Эта мысль заставила раненого напрячь последние силы. И, несмотря на то что он продвигался медленно и испытывал при этом тяжкие страдания, он упорно брел и брел вперед. А черные грифы все парили над ним, не отставая и не перегоняя. Они пролетели уже больше мили, но ни один не оставил преследования. Число их даже увеличивалось: завидев добычу, к стае присоединились новые хищники. И, хотя добыча была еще жива и двигалась, инстинкт подсказывал птицам, что конец ее близок. Их черные тени снова и снова мелькали на тропе, по которой брел раненый. Казалось, что это реет сама смерть. Вокруг была полная тишина: грифы летают бесшумно и даже, предвкушая добычу, не оглашают воздух криками. Палящее солнце угомонило кузнечиков и лягушек, даже безобразная рогатая ящерица дремала в тени камня. Единственными звуками, которые нарушали тишину молчаливого леса, был шорох одежды страдальца, цеплявшейся за колючие растения, и изредка его крик, когда он тщетно взывал о помощи. Шипы кактусов и агавы исцарапали его лицо, руки и ноги, не оставив живого места, и кровь смешивалась с потом. Раненый уже был близок к отчаянию -- вернее, он уже отчаялся; в полном изнеможении, в последний раз напрасно позвав на помощь, он упал ничком на землю, не веря больше в возможность спасения. Но вполне вероятно, что именно это и спасло его. Ухо его прижалось к земле, и он услыхал слабый, едва различимый звук. И, как ни был слаб этот звук, раненый услышал его, потому что именно этого звука он так напряженно ждал, -- это было журчанье воды. Вскрикнув от радости, он вскочил на ноги, словно был здоров, и пошел на этот звук. Он налегал на свой импровизированный костыль с удвоенной силой; казалось, даже больная нога стала его лучше слушаться: бодрость и любовь к жизни боролись со слабостью и страхом смерти. Любовь к жизни одержала верх. Через десять минут раненый уже лежал, растянувшись на траве около прозрачного ручья, и недоумевал, как простая жажда могла причинить такие страшные мучения. Глава XLIII. КУБОК И БУТЫЛЬ Заглянем в хижину мустангера. Опять его верный слуга сидит на табурете посреди комнаты. Опять его собака лежит перед очагом, уткнувшись носом в теплый пепел. Человек и собака находятся почти на том же расстоянии друг от друга, как и в прошлый раз; их позы почти те же. И все же в хижине заметны большие перемены. Обитая лошадиной шкурой дверь по-прежнему висит на петлях. По-прежнему на стенах блестит ковер из шкур мустангов. Тот же простой стол, та же постель, те же два табурета, та же шкура, на которой обычно спит Фелим. Но другое "имущество", прежде выставленное напоказ, теперь исчезло: не видно на стене ружья, не видно серебряного кубка, охотничьего рога. Нет ни седла, ни уздечки, нет веревки, серапе. Книги, чернила, перья, бумага тоже куда-то исчезли. Можно подумать, что хакале ограбили индейцы. Впрочем, нет,-- иначе Фелим не сидел бы так невозмутимо на своем табурете и у него на голове не было бы копны рыжих волос. Хотя со стен все снято, но все вещи остались в хижине, только находятся в другом месте. На полу в беспорядке лежит несколько тюков и свертков, перевязанных веревкой, и среди них кожаный сундучок. По-видимому, вещи уложены для предстоящего переезда. Несмотря на все эти перемещения, большая бутыль с виски по-прежнему стоит в углу на своем обычном месте. Фелим видит ее чаще, чем любой другой предмет в комнате, потому что, куда бы он ни смотрел, его взор возвращается к соблазнительному сосуду в ивовой плетенке. -- А, мое сокровище, вот ты где! -- произносит он, вероятно в двадцатый раз посматривая на бутыль.-- Ведь в твоем прекрасном животике больше двух кварт, а тебе небось от этого никакого проку нет. Вот если бы хоть десятая часть попала в мой желудок, это было бы не вредно для пищеварения! Не так ли, Тара? Как ты думаешь, старый мой песик? Услыхав свое имя, собака подняла голову и вопросительно посмотрела кругом, как бы спрашивая, чего от нее хотят. Поняв, что слуга разговаривает сам с собой, она снова улеглась. -- Можешь не отвечать, старина! Я и сам это знаю. Ей-ей, хорошо бы пропустить стаканчик! Но я не смею и капли выпить после того, что мне сказал хозяин. Ну и намучился же я сегодня с этими сборами -- прямо язык прилип к гортани, как будто я пытался проглотить липкий пластырь! Какая досада, что мистер Морис взял с меня слово не трогать бутыли! И кому она теперь нужна? Он же сам сказал, что, когда вернется из поселка, пробудет здесь только одну ночь. Небось двух кварт он за один вечер не выпьет! Разве только старый греховодник Стумп с ним приедет... Черт бы побрал этого пьяницу! Он вылакает и больше! Одно утешение: слава Богу, наконец-то мы вернемся в наш старый Баллибаллах! Вот уж когда напьюсь я настоящего ирландского виски, а не этой американской чепухи! Гип-гип, ypa! Только подумаешь, и то уже сердце радуется! Гип-гип, ура! Подбрасывая свою войлочную шляпу под потолок, размечтавшийся ирландец еще несколько раз прокричал "ура". Потом, немного успокоившись, он некоторое время просидел в молчании, как бы мысленно перебирая те удовольствия, которые ждут его в Баллибаллахе. Но скоро его мысли вернулись в хижину и снова обратились к бутыли в углу. На этот раз он смотрел на нее с еще большей жадностью. -- Сокровище ты мое! -- сказал Фелим, обращаясь к бутыли.-- Уж очень ты хороша собой! Ведь ты же не выдашь меня, если я тебя разок поцелую? Только один поцелуй? Что же в этом плохого? Даже хозяин ничего не скажет, если вспомнит, как мне пришлось повозиться. Сколько пыли я наглотался! А потом, он и не рассчитывает, конечно, что я сдержу свое слово на этот раз,-- ведь мы же уезжаем. А как не промочить горло на дорогу? Без этого нельзя -- пути не будет. Я так и скажу хозяину -- авось он не рассердится. Да вот еще что: ведь он опоздал уже на целых десять часов. Скажу, что выпил лишь капельку, потому что очень о нем беспокоился. Наверняка он ничего не скажет. Я только понюхаю немного, а уж там --как судьбе угодно будет... Лежи, Тара, я никуда не ухожу. Собака поднялась, видя, что Фелим направился к двери. Но Тара не поняла намерений Фелима. Он вышел лишь посмотреть, не видно ли хозяина на тропе, которая ведет к хижине, и не помешает ли он ему осуществить задуманное. Убедившись, что никого нет, Фелим прошмыгнул в угол, открыл бутыль, поднес ее к губам и выпил далеко не "капельку". Поставив бутыль на место, ирландец снова сел на табурет. Довольно долго он просидел молча; потом снова заговорил сам с собой, то и дело обращаясь с вопросами к Таре и к бутыли в ивовой плетенке. -- Не могу понять, почему так долго нет хозяина! Сказал, что вернется к восьми утра, а теперь шесть вечера, если только техасское солнце не врет. Небось его что-то задержало... Как ты думаешь, Тара? На этот раз Тара утвердительно фыркнула -- ей в нос попал пепел. -- Святой Патрик! Не случилось ли чего? Что же будет с нами, Тара? Ах ты, старый мой пес! Тогда нам с тобой долгонько не видать Баллибаллаха. Разве только если продать хозяйские вещи? Кубок из чистого серебра -- он один оплатит нам дорогу. Черт побери, вот что мне пришло в голову: ведь я никогда еще не пил из этой красивой посудины! Наверняка выпивка вкуснее покажется. Надо попробовать -- сейчас как раз удачное время. Говоря это, он достал кубок из чемодана, еще раз открыл бутыль и налил полстакана виски. Выпив все залпом, Фелим почмокал губами, словно определяя качество напитка. -- Черт его знает, вкуснее ли так,-- сказал он, все еще держа в одной руке кубок, а в другой бутыль.-- Пожалуй, что из самой бутыли вкуснее, если только мне память не изменяет. Надо попробовать из той и из другой посудины зараз, а тогда только и можно сказать, из какой вкуснее. Ирландец поднес бутыль к губам и после нескольких глотков поставил ее на место. Потом он снова задумчиво почмокал, как настоящий знаток. -- А ведь я опять ошибся,-- сказал он, покачав головой.-- Совсем не верно. Из серебра-таки вкуснее. Или это мне почудилось? Надо проверить: придется еще раз выпить чуточку из кубка,-- ведь я пил дважды из бутыли и только один раз из серебряной посудины. Справедливость дороже всего -- так уж повелось на белом свете. И почему я должен обращаться хуже с этой чудесной кружечкой, чем с большой бутылью в плетенке? Так не годится, черт побери! Серебряный кубок снова появился на сцене, и снова часть содержимого бутыли была перелита в него, для того чтобы без задержки попасть в ненасытную глотку сомневающегося знатока. Решил ли он в конце концов в пользу кубка или принял сторону бутыли -- так и осталось неизвестным. Отведав виски в четвертый раз, ирландец как будто сообразил, что на время хватит, и отставил оба сосуда. Тут его осенила мысль, и, вместо того чтобы вернуться к своему табурету, он решил выйти из хижины и посмотреть, не едет ли хозяин. -- Пойдем, Тара! -- закричал он, направляясь к дверям.-- Пойдем, старый пес, поднимемся на обрыв и посмотрим, не видно ли на равнине хозяина. Мастеру Морису будет приятно, если он увидит, что мы с тобой о нем беспокоимся. Пройдя через поросшую лесом речную долину, ирландец в сопровождении собаки поднялся по откосу и очутился на границе прерии. Перед его глазами лежала довольно пустынная равнина. Она простиралась на восток на расстояние около мили. Заходящее солнце светило ему в спину; небо было безоблачно. На плоской равнине кое-где торчали кактус или одинокая юкка. Больше ничто не заслоняло дали. Даже койот не мог бы пробежать здесь незамеченным. На самом горизонте виднелась темная полоса -- лес или заросли по берегам какого-нибудь ручья. Фелим молча смотрел в ту сторону, откуда должен был приехать хозяин. Ждать ему пришлось недолго. Из-за деревьев на горизонте показался всадник, направлявшийся к Аламо. Хотя их разделяла еще целая миля, верный слуга сразу узнал в нем своего хозяина. Полосатое серапе, сотканное индейцами племени навахо, которое Морис всегда брал с собой в дорогу, нельзя было не узнать. Его яркие полосы -- красные, белые, синие--отчетливо выделялись на темном фоне равнины. Правда, Фелима удивило, почему хозяин набросил серапе на плечи в такой душный вечер, вместо того чтобы свернуть его и привязать к седлу. -- Тара, песик мой! Чудно что-то! Сейчас такая жара, что впору на камнях варить мясо, а он этого будто и не замечает. Не схватил ли он простуду в этой конуре у Обердофера? Наша хибарка -- настоящий дворец по сравнению с ней. Свинья и та не захотела бы там жить. Фелим некоторое время молча наблюдал за всадником. Тот приближался... Слуга снова заговорил, но уже совсем другим тоном. Хотя в его голосе еще слышались не то удивление, не то шутливость, но это была вымученная шутливость. -- Господи Боже мой! -- воскликнул он.-- Что же это он придумал? Натянул серапе на голову... Нет, это он, наверно, шутит. Тара. Он хочет, чтобы мы с тобой удивились. Ему вздумалось подшутить над нами... Господи, что это? Похоже, что у него нет головы. Право, нет! Что же это значит? Пресвятая Дева! Ведь, если не знать, что это хозяин, можно до смерти напугаться! Да хозяин ли это? Наш хозяин вроде повыше. А голова? Святой Патрик, спаси нас и помилуй, где же она? Вряд ли под серапе. Не похоже как будто... Что же все это значит, Тара? Тон ирландца снова изменился -- в нем слышался ужас; соответственно изменилось и выражение его лица. Собака, стоявшая немного впереди Фелима, тоже была встревожена. Она чуть присела и, казалось, готова была прыгнуть вперед. Испуганными глазами она уставилась на всадника, который был теперь уже на расстоянии каких-нибудь полутораста шагов. Когда Фелим задал последний вопрос, закончивший длинную тираду, Тара жалобно завыла, будто отвечая ему. Вслед за этим собака, словно почуяв недоброе, сорвалась с места и бросилась навстречу странной фигуре, которая вызвала такое недоумение и у Фелима и у нее. На бегу она отрывисто взвизгивала; этот визг был совсем не похож на тот бархатистый, ласковый лай, каким она обычно приветствовала возвращающегося домой мустангера. Когда она, не переставая визжать, подбежала к всаднику, гнедой, в котором Фелим уже давно узнал лошадь хозяина, круто повернул и поскакал обратно. Когда лошадь поворачивалась, Фелим увидел -- или ему показалось, что он увидел, -- то, от чего кровь застыла в его жилах и мороз пробежал по коже. Это была голова -- голова всадника, но не на ее законном месте -- не на плечах, а в его руке, у передней луки седла! Когда лошадь повернулась к нему боком, Фелим увидел -- или ему показалось, что он видит,-- страшное, окровавленное лицо, наполовину заслоненное кобурой. Больше он ничего не видел. В следующую секунду Фелим повернулся спиной к равнине и помчался вниз по откосу со всей скоростью, на которую только были способны его подкашивающиеся ноги. Глава XLIV. ЧЕТВЕРО КОМАНЧЕЙ Фелим бежал, не останавливаясь и не оглядываясь; его рыжие волосы встали дыбом и чуть было не сбросили шляпу с головы. Прибежав в хижину, он закрыл дверь и забаррикадировал ее тюками и свертками, которые лежали на полу. Но и после этого он не чувствовал себя в безопасности. Разве могла защитить дверь, хотя бы даже запертая на засов, против привидения? А то, что он видел, конечно было привидением. Разве кто-нибудь когда-нибудь встречал такое? Человек едет верхом на лошади и держит в руке собственную голову! Разве кто-нибудь когда-нибудь слыхал о таком? Конечно, нет -- во всяком случае, не Фелим О'Нил. Вне себя от ужаса, он метался по хижине: то садился на табурет, то снова вскакивал и подкрадывался к двери, не смея, однако, ни открыть ее, ни даже заглянуть в щелку. Порою он дергал себя за волосы, судорожно сжимал руками виски и протирал глаза, точно стараясь убедиться, что он не спал и на самом деле видел эту жуткую фигуру. Только одно обстоятельство немного успокаивало Фелима: спускаясь по откосу, он, пока голова его была еще над краем обрыва, оглянулся и увидел, что всадник без головы уже далеко от Аламо и скачет галопом к лесу. Если бы не это воспоминание, ирландец, метавшийся по хижине, был бы перепуган еще больше. Долго он был не в силах говорить и только иногда испускал какие-то бессвязные восклицания. Через некоторое время к Фелиму вернулось если не спокойствие, то, по крайней мере, способность рассуждать, и он снова обрел дар речи. Тут посыпались бесконечные вопросы и восклицания. На этот раз он обращался только к самому себе. Тары не было около него, и она не могла принять участия в разговоре. Он говорил тихим шепотом, словно опасаясь, что его кто-нибудь подслушивает за стеной хакале. -- Господи Боже ты мой! Не может быть! Это не он! Святой Патрик, защити меня! Но кто же тогда? Ведь все было как у него! Лошадь, полосатое серапе, гетры на ногах, да и сама голова... вот разве только лицо не его. На лицо я тоже посмотрел, да только не разобрал,-- где уж там, когда оно все в крови! Ах! Это не мог быть мастер Морис! Нет! Нет! Это был сон. Я спал, и мне все привиделось. А может, виски виновато? Но я не был настолько пьян, чтобы такое почудилось. Два раза глотнул из кубка, два раза из бутыли -- вот и все. От этого я не стал бы пьян. Я выпивал вдвое больше -- и то ничего, даже язык не заплетался. Ей-богу! А если я был пьян, то как же я теперь трезвый? Ведь не прошло и получаса, как я видел все это, а я трезв, как судья. Кстати, вот и сейчас-то не худо бы выпить капельку. А то ведь я глаз не сомкну всю ночь и все буду думать. Что это за наваждение? И где хозяин, если это не он? Святой Патрик! Охрани бедного, одинокого грешника -- ведь кругом него только духи и привидения... После этого обращения к католическому святому ирландец с еще большим благоговением обратился за помощью к другому богу, издревле известному под именем Вакха42. Последний услышал его мольбы. Уже через час после того, как Фелим преклонил колени перед алтарем языческого божества, представленного в образе бутыли с мононгахильским виски, он освободился от всех страданий и лежал на полу хакале, позабыв не только о зрелище, которое насмерть перепугало его, но даже о собственном существовании. В хижине Мориса-мустангера не слышно ни звука -- даже часы не напоминают своим тиканьем о том, что время уходит в вечность и что еще одна ночь спустилась на землю. Звуки слышны лишь снаружи. Но это привычные звуки -- ночные голоса леса: журчит ручей, шепчутся встревоженные ветерком листья, стрекочут цикады. Изредка раздаются крики какого-нибудь зверя... Наступила полночь, но от только что взошедшей яркой луны светло, как утром. Серебристые лучи, освещая землю, проникают в самую чащу леса и бросают полосы света среди черных теней деревьев. Отдавая предпочтение тени перед светом, продвигаются несколько всадников. Их немного -- всего лишь четверо, но вид их внушает страх. Обнаженные красные тела, татуировка на щеках, огненные перья, торчащие на голове, сверкающее оружие в руках -- все это свидетельствует о дикой и опасной силе. Откуда они? Они в военном наряде команчей. Взгляните на их раскраску, головной убор с орлиными перьями, обнаженные руки и грудь, штаны из оленьей кожи -- и вы сразу узнаете в них индейцев, которые вышли на разбой. Это, должно быть, команчи; а если так, то они приехали с запада. Куда они едут? На этот вопрос ответить еще легче. Всадники направляются к хижине, где лежит мертвецки пьяный Фелим. По-видимому, цель их набега -- хакале Мориса Джеральда. Можно ли сомневаться, что их намерения враждебны! Недаром они в военном наряде и подкрадываются с такой осторожностью. Недалеко от хакале они соскакивают со своих лошадей, привязывают их к деревьям и дальше идут пешком. Они продвигаются крадучись, стараются не шуршать опавшей листвой и держатся в тени; часто останавливаются, зорко всматриваясь в темноту, прислушиваясь; главарь подает команду жестами. По всему видно, что они хотят пробраться к хижине незаметно для тех, кто находится внутри. И, кажется, это им вполне удается. Они стоят у стены, и, судя по всему, их никто не увидел. В хижине такая же полная тишина, какую соблюдают они сами. Оттуда не доносится ни одного звука, даже пения сверчка. А ведь один из обитателей хижины дома. Однако человек может напиться до того, что потеряет способность не только говорить и храпеть, но даже громко дышать; именно до такого состояния и дошел Фелим. Четверо команчей подкрадываются к двери и осторожно осматривают ее. Она заперта, но по бокам ее есть щели. К этим щелям они прикладывают уши и, притаившись, слушают. Не слышно ни храпа, ни дыхания. -- Возможно...--шепчет главарь одному из товарищей на чистейшем испанском языке,-- возможно, что он еще не вернулся домой. Хотя, казалось бы, ему уже давно пора быть тут. Может быть, он снова куда-нибудь уехал? Помнится, за домом должен быть навес для лошадей. Если мустангер в хижине, то мы найдем там его гнедого. Подождите здесь, друзья, пока я схожу и посмотрю. Нескольких секунд оказалось достаточно, чтобы обследовать примитивную конюшню. Она была пуста. Столько же времени потребовалось на то, чтобы осмотреть тропинку, которая вела к конюшне. На ней не было лошадиных следов -- во всяком случае, свежих. Убедившись в этом, главарь вернулся к своим товарищам, которые все еще стояли у двери. -- Проклятие! -- воскликнул он, уже не понижая голоса.-- Его здесь нет и сегодня не было. -- Надо бы войти в хижину и удостовериться,--предложил один из воинов на хорошем испанском языке.-- Что дурного, если мы посмотрим, как ирландец устроил свое жилье в прерии? -- Само собой,-- ответил третий тоже на языке Сервантеса.-- Давайте-ка заглянем и в его кладовую. Я так голоден, что способен есть сырое мясо. -- Клянусь Богом! -- прибавил четвертый, и последний, на том же благозвучном языке.-- Я слыхал, что у него есть и свой погребок. Если это так... Главарь не дал ему закончить фразу. Напоминание о погребке произвело на него магическое действие, и он тут же приступил к делу. Он толкнул дверь ногой. Но она не открылась. -- Карамба! Она заперта изнутри. Чтобы в его отсутствие никто не мог войти -- ни львы, ни тигры, ни медведи, ни бизоны, ни--ха-ха-ха!--индейцы! Еще один сильный удар ногой по двери. Но она не поддается. -- Забаррикадирована, и чем-то довольно тяжелым -- толчком не откроешь. Ладно, посмотрим, в чем там дело. Он вынимает мачете из ножен. В шкуре мустанга, натянутой на легкую раму, появляется большая дыра. В нее индеец просовывает руку и ощупью исследует препятствие. Тюки и свертки быстро сдвинуты с места, и дверь распахивается. Дикари входят. Через раскрытую дверь в хижину врывается лунный свет. Там, растянувшись на полу, лежит человек. -- Черт побери! -- Он спит? -- Умер, наверно, а не то он нас услышал бы. -- Нет,-- сказал главарь, нагибаясь над лежащим, -- всего только мертвецки пьян. Это слуга мустангера. Я его знаю. Судя по нему, видно, что хозяина дома нет и давно не было. Надеюсь, эта скотина не опустошил весь погреб, чтобы довести себя до такого блаженного состояния... Ага, бутыль! Благоухает, как роза. Слава мадонне Гваделупской, осталось и на нашу долю. В несколько секунд остатки виски были выпиты. Каждому хватило приложиться по одному разу, а на долю главаря пришлось и больше, -- несмотря на его высокое положение, у него не хватило такта, чтобы протестовать против неравного дележа. Что же дальше? Рано или поздно хозяин дома должен вернуться. Гости, безусловно, хотят с ним повидаться, -- иначе зачем бы они пришли сюда в такой поздний час? Особенно ждет встречи с ним главарь. Что нужно четырем индейцам от Мориса-мустангера? Это можно узнать из их разговора -- им нечего скрывать друг от друга. Они хотят убить его! Это нужно главарю; остальные -- только соучастники и помощники. Дело слишком серьезное, тут не до шуток. Он получит за это тысячу долларов, а кроме того, удовлетворит свою жажду мести. Три его сообщника получат по сотне долларов. Для читателя, наверно, уже ясно, кто скрывается под маской индейцев. Эти команчи -- всего лишь мексиканцы, их главарь -- Мигуэль Диас, мустангер. -- Надо устроить засаду, -- говорит Эль-Койот. -- Теперь он уже, наверно, скоро вернется. Вы, Барахо, поднимитесь на обрыв и следите, когда он появится на равнине. Остальные пусть остаются со мной. Он приедет со стороны Леоны. Мы можем встретить его под откосом у большого кипариса. Это самое подходящее место. -- Не лучше ли нам прикончить этого? -- предлагает кровожадный Барахо, указывая на Фелима -- к счастью, не сознающего, что происходит вокруг. -- Мертвый не выдаст! -- присоединяется другой заговорщик. -- Наоборот, мертвый-то и выдаст, -- возразил Диас. -- И зачем? Он и так не лучше мертвого, пьяница несчастный. Пусть себе живет. Я подрядился убить только его хозяина. Идите-ка, Барахо. Быстрей, быстрей! Отправляйтесь на обрыв. Дон Морисио может появиться с минуты на минуту. Надо действовать без промаха. Может быть, нам никогда больше не представится такой случай. Лезьте на обрыв. При таком освещении вы увидите его издалека. Как только заметите его, бегите к нам. Не мешкайте, чтобы мы успели устроить засаду у кипариса. Барахо подчиняется, но с видимой неохотой. Ему не повезло в прошлую ночь -- он много проиграл в монте Эль Койоту, и ему хочется отыграться. Он хорошо знает, чем займутся его товарищи. -- Быстрей же, сеньор Висенте! -- командует Диас, заметив его колебания. -- Если мы потерпим неудачу, вы потеряете больше, чем могли бы выиграть в монте. Идите же! -- продолжает Эль-Койот подбадривающим тоном.-- Если он не появится в течение часа, кто-нибудь сменит вас. Идите! Барахо подчиняется; выйдя из хижины, он направляется на свой пост -- на обрыв. Остальные располагаются в хижине, где они уже зажгли свечу. На столе перед ними появляется не ужин, а колода испанских карт -- неизменный спутник каждого мексиканского бродяги. Дама и валет уже на столе, и игра в монте начинается. В азарте игры незаметно летит время. Проходит час... Эль-Койот держит банк. Крики: "Дама бита!", "Валет выиграл!"--то и дело раздаются в стенах хижины, обтянутых лошадиными шкурами. Серебряные доллары звенят на столе. Тихо шуршат карты. Но вот игру прерывает громкий вопль. Это вскрикнул очнувшийся пьяница, обнаружив странное общество, собравшееся под крышей хакале. Игроки вскакивают из-за стола, и все трое обнажают мачете. Жизнь Фелима висит на волоске. Только случайность спасает ирландца. В дверях появляется запыхавшийся Барахо. Собственно говоря, никакие объяснения не нужны, но он с трудом шепчет: -- Едет! Уже приближается к обрыву... Скорей, друзья, скорей! Ирландец спасен. Убивать его нет времени, даже если бы это и имело смысл. Им предстоит более выгодное убийство. Через несколько секунд ряженые уже у подножия откоса, по которому должен спуститься всадник. Они устраивают засаду под большим кипарисом и ждут приближения жертвы. Скоро раздается топот копыт. Слышен стук подков, но звуки долетают неравномерно, точно лошадь скачет по неровной поверхности. Наверно, всадник спускается по откосу. Но его еще не видно. Склон погружен во мрак, так же как и затененная деревьями речная долина, и лишь рядом с тем местом, где прячутся убийцы, лежит узкая полоса лунного света. Но тропа проходит не там. Всаднику придется проехать в тени кипариса. -- Не убивайте его! -- шепчет Мигуэль Диас повелительным тоном.-- Он мне нужен живым -- часа на два. У меня есть на то свои причины. Хватайте его и лошадь. Это не опасно -- ведь мы нападем неожиданно и застигнем его врасплох. А если он будет сопротивляться, мы его пристрелим. Но первым стреляю я! Сообщники обещают выполнить этот приказ. Скоро им предоставляется возможность доказать искренность их обещания. Тот, кого они ждут, уже спустился с откоса и въезжает в тень кипариса. -- Клади оружие! Слезай! -- кричит Эль-Койот, хватая лошадь под уздцы, а трое остальных бросаются на всадника. Тот не оказывает никакого сопротивления -- не отбивается, не хватается за нож, не стреляет и даже не вскрикивает от негодования. Перед ними--всадник, твердо сидящий в седле; они касаются его руками, но он словно ничего не чувствует. Сопротивляется только конь. Он становится на дыбы, пятится и тянет за собой нападающих прямо в полосу лунного света. Боже милостивый! Что это такое? Мексиканцы все, как один, отшатываются, с криком бросаются прочь. Это крик дикого ужаса. Ни секунды дольше не остаются они под кипарисом -- они бегут со всех ног к чаще, где привязаны их лошади. С лихорадочной поспешностью они вскакивают в седло и быстро мчатся прочь. Они увидели то, что поразило ужасом и более отважные сердца: они увидели всадника без головы. Глава XLV. ОБОРВАВШИЙСЯ СЛЕД Было ли это привидение? Ведь не могло же это быть человеком! Такой вопрос задавали себе Эль-Койот и его охваченные ужасом товарищи. Об этом же спрашивал себя и перепуганный Фелим, пока у него совсем не помутилось в голове от неоднократного обращения к бутыли и он не забыл на время свои страхи. О том же думали и сто других людей, которые видели всадника без головы,--те, кто ехал с майором. Этот жуткий призрак появился перед их глазами в более ранний час и в месте, которое отстояло на пять миль дальше к востоку. Он появился с запада, -- солнце слепило им глаза; они различили только его силуэт и не увидели ничего, что делало его похожим на Мориса-мустангера. Фелим смотрел на всадника без головы, стоя спиной к заходящему солнцу; ирландец заметил в нем большое сходство со своим хозяином, хотя и не был уверен, что это действительно он. Четыре мексиканца, знавшие Мориса-мустангера по виду, взглянув на странного всадника при свете луны, пришли к тому же заключению. И Фелим и мексиканцы испытали при виде всадника без головы дикий ужас. Хотя участники поисков и не были так напуганы этим загадочным явлением, но и они не знали, как его объяснить. До момента его исчезновения никто из них и не пытался искать объяснения, если не считать шутливого замечания техасского старожила. -- Что вы об этом думаете, господа? -- спросил майор, обращаясь к своим спутникам.-- Признаюсь, я совершенно озадачен. -- Проделка индейцев? -- предположил кто-то. -- Приманка, чтобы завлечь нас в засаду? -- Плохая приманка, сказал бы я,-- заметил другой. -- Меня, во всяком случае, такая приманка не привлечет. -- Я полагаю, что индейцы тут ни при чем, -- сказал майор.-- Что ты по этому поводу думаешь, Спенглер? Следопыт только покачал головой. -- Может ли это быть переряженный индеец? -- снова обратился к нему майор. -- Я знаю не больше вашего, майор,-- ответил следопыт.-- Наверно, что-нибудь в этом роде. Одно из двух: либо это человек, либо чучело. -- Конечно, это чучело,--отозвались несколько человек с заметным облегчением. -- Кто бы он ни был -- человек, дьявол или чучело, -- заявил член отряда, первым высказавший свое мнение, -- я не вижу, почему бы нам не узнать, куда ведет его след, если, конечно, он оставляет следы. -- Мы скоро это узнаем,-- ответил Спенглер.-- След, по которому мы идем, ведет в ту сторону. Можно двигаться, майор? -- Конечно. Подобный пустяк не должен мешать нашим поискам. Вперед! Всадники поскакали вперед, некоторые из них не без колебания. В отряде были люди, которые быстро повернули бы обратно, будь они предоставлены самим себе. К ним принадлежал и Колхаун. Когда он увидел всадника без головы, он оцепенел от страха; его глаза вдруг остекленели, губы побелели, нижняя челюсть отвисла, и он с трудом сдерживал дрожь. Его искаженное страхом лицо, конечно, привлекло бы внимание, если бы не общее смятение. Но все, не отрывая глаз, смотрели на всадника без головы, пока странный призрак не исчез. Когда же отряд двинулся вперед, отставной капитан держался в задних рядах, и никто не обращал на него внимания. Спенглер был прав: то место, где таинственный всадник простоял некоторое время, лежало как раз на пути отряда. Но там не оказалось никаких следов, словно это действительно был призрак. Впрочем, объяснялось это очень просто. В том месте, где лошадь повернула,-- и еще на много миль дальше,-- поверхность земли была густо усыпана белой галькой. Охотники называли это место "меловой прерией". Кое-где камни были смещены и поцарапаны -- по-видимому, подковой. Однако только глаз опытного следопыта мог различить эти следы. Пропал и след, по которому они шли,-- след подкованного мустанга; земля была сильно изрыта недавно побывавшим здесь диким табуном, и поэтому отыскать какой-то определенный след было невозможно. Они могли бы отправиться дальше, в том направлении, куда поехал всадник без головы. Солнце, а позже вечерняя звезда указывали бы им путь. Но их интересовал всадник на подкованном мустанге, и полчаса гаснувшего дневного света были потеряны на тщетные поиски -- след затерялся в меловой прерии. Когда солнце село, Спенглер сказал, что больше ничего сделать нельзя. Оставалось только вернуться к лесу и расположиться бивуаком на опушке. Решено было возобновить поиски на рассвете. Однако этого сделать не удалось -- во всяком случае, в намеченное время. Помешало неожиданное обстоятельство. Не успели они разбить лагерь, как появился курьер с депешей для майора. Бумага была из штаба в Сан-Антонио-де-Бехар от командующего округом. Она была послана в форт, а оттуда привезена сюда. Майор отдал приказ седлать коней, и, прежде чем успел высохнуть пот на усталых лошадях, драгуны уже снова сидели на них. Депеша извещала о появлении команчей в окрестностях Сан-Антонио, в пятидесяти милях к востоку от Леоны. Теперь это уже не было пустыми разговорами. Набег начался поджогами и убийствами. Майор получил распоряжение, не теряя времени, собрать отряд и прислать его в Сан-Антонио. Этим и объяснялся поспешный отъезд драгун. Конечно, поиски следов могли бы продолжать плантаторы, но дружба и даже родительская любовь склоняются перед необходимостью: они отправились, захватив с собой лишь ружья, и теперь голод гнал их домой. Отказываться от поисков никто не собирался. Они должны были возобновиться, лишь только участники сменят лошадей и запасутся провизией, и продолжаться, как все заявили, "пока несчастный юноша не будет найден". Несколько человек остались со Спенглером, чтобы пройти по следу американской лошади, который, по мнению следопыта, должен был привести назад к Леоне. Остальные отправились в форт вместе с драгунами. Прежде чем распрощаться с Пойндекстером и его друзьями, майор рассказал им о печальных открытиях, сделанных Спенглером. Сам он больше не мог принимать участия в поисках и считал, что те, кто будет их продолжать, должны знать об этом важном обстоятельстве. Ему было неприятно вызывать подозрения против молодого ирландца, к которому он питал симпатию, но долг был превыше всего. И, хотя майор не верил в виновность Мориса-мустангера -- вернее, считал ее маловероятной, тем не менее он вынужден был признать, что против Мориса имеются серьезные улики. Но плантатор и его друзья ни на минуту не усомнились в виновности мустангера. Теперь, когда стало очевидно, что индейцы здесь ни при чем, Морис Джеральд был во всеуслышание объявлен убийцей. В том, что было совершено убийство, никто не сомневался. Рассказ Обердофера освещал начало трагедии. Лошадь Генри Пойндекстера с окровавленным седлом была свидетельством ее конца. Промежуточные звенья были без труда восстановлены отчасти на основании находок Спенглера, отчасти просто по догадкам. Однако никто серьезно не задумался, что могло толкнуть мустангера на это преступление. Ссора с Колхауном казалась всем достаточной причиной. Очевидно, Джеральд перенес свою вражду к Колхауну на всю семью Пойндекстеров. Это было нелогично, но люди, которые ищут преступника, редко рассуждают логично. Они думают только о том, чтобы наказать его. С этой мыслью участники поисков расстались; они должны были снова встретиться на следующее утро и отправиться по следам и, живыми или мертвыми, найти двух пропавших людей. Те, кто остался со Спенглером, расположились лагерем на полянке, выбранной майором. Их было всего человек десять. В более сильном отряде теперь не было нужды. Команчей в этих местах больше уже не ждали. Не предвиделось и других опасностей. С тем, что им было поручено, справились бы двое или трое. Некоторые остались из любопытства, другие -- просто за компанию. Это были по большей части молодые сыновья плантаторов; официальным главой этого отряда был Колхаун, но подразумевалось, что руководить поисками будет следопыт Спенглер. Расставшись с товарищами, они не легли спать, а расположились у ярко пылающего костра. Еды и вина было вдоволь -- драгуны, возвращавшиеся в форт, оставили им свои запасы и полные фляги. Однако, несмотря на это и на веселое потрескивание огня, настоящего оживления не было. У всех на душе были тяжесть, мешавшая им наслаждаться удовольствием, выше которого, вероятно, нет ничего на земле. Что перед ним тихие радости домашнего очага! Временами в просторах прерии я и сам тосковал о них. Но теперь, оглядываясь назад и беспристрастно сравнивая то и другое, я не могу не воскликнуть: "Верните мне костер и моих товарищей-охотников, дайте мне еще раз посидеть с ними у потрескивающего огня -- и я отдам вам все накопленное мною богатство и всю мою ненужную славу! Я буду счастлив отдать вам все это вместе с заботой и трудом, которые требуются, чтобы удержать их". Мрачное настроение молодежи объяснить было легко: они все еще не могли оправиться от ужаса, который внушил им всадник без головы. Они ломали себе голову, пробуя объяснить случившееся, иногда даже подсмеивались над таинственным призраком, но никак не могли освободиться от гнетущего чувства, и ни одна догадка их не удовлетворяла. И Спенглер и Колхаун разделяли общее настроение. Последний, каталось, был мрачнее всех. Он сидел, нахмурившись, в тени деревьев, поодаль от костра, и, с тех пор как уехали драгуны, не проронил ни слова. По-видимому, ему не хотелось присоединяться к тем, кто грелся у пылающего огня; он предпочитал уединение, как будто опасаясь любопытных взглядов. Взгляд его по-прежнему блуждал, а лицо сохраняло след пережитого ужаса. -- Послушайте, Каш Колхаун! -- закричал ему один из молодых людей, уже сильно опьяневший. -- Идите-ка сюда, старина, и выпейте с нами. Мы все сочувствуем вашему горю и поможем вашей семье отомстить убийце. Но не нужно так поддаваться печали! Идите сюда и хлебните виски. Это будет вам очень полезно, уверяю вас! То ли Колхауну понравилась причина, которой объясняли его уединение, то ли ему на самом деле вдруг захотелось побыть в компании, но он принял приглашение и, подойдя к костру, сел рядом с остальными. Однако, прежде чем сесть, он выпил глоток из протянутой ему фляги. С этой минуты он изменился, как по волшебству. Его мрачное настроение рассеялось, он стал так весел, что вызвал даже удивление у окружающих. Такое поведение казалось неуместным для человека, у которого лишь утром, как предполагали, был убит двоюродный брат. Придя как гость, он скоро стал вести себя как хозяин. После того как все фляги были осушены, капитан стал разливать вино из своих, запас которых казался неистощимым. Из его вместительных седельных сумок появлялась фляга за флягой, оставленные его многочисленными друзьями, уехавшими с майором. Собравшиеся у костра молодые техасские повесы, воодушевленные примером своего предводителя, не отказались от его угощения; они болтали, пели, плясали и хохотали. Потом усталость взяла свое: они расположились на траве и заснули; некоторых из них, возможно, впервые в жизни мучили пьяные кошмары. Отставной капитан улегся последним. Лег он последним, но встал первым. Едва только окончился кутеж, едва только раздался храп его собутыльников, возвестивший, что они заснули, он поднялся и крадучись стал пробираться среди них. Такой же осторожной поступью он прошел на край лагеря -- туда, где была привязана к дереву его лошадь. Отвязав поводья и бросив их на шею коня, он вскочил в седло и бесшумно уехал. По его поведению не было заметно, что он пьян. Наоборот, он казался вполне трезвым и действовал, очевидно, по заранее намеченному плану. Какому же? Может быть, он отправился на розыски тела из любви к погибшему брату? Или хотел показать особое рвение, отправившись один? Судя по срывавшимся у него фразам, можно было подумать, что им действительно руководили подобные намерения. -- Слава Богу, светит луна, и в моем распоряжении добрых шесть часов. Пока эти юнцы проспятся, хватит времени обыскать каждый уголок зарослей на две мили в окружности; и, если только труп там, я обязательно найду его. Но что же это могло означать? Если бы это видел только я, то подумал бы, что сошел с ума. Но ведь все видели, все до одного! Силы небесные! Что же это может быть? Не успел он произнести эти слова, как с его губ сорвался крик удивления и ужаса. Он круто остановил лошадь, словно ему грозила смертельная опасность. Колхаун ехал по боковой тропе к уже известной нам просеке. Он как раз сворачивал на нее, когда вдруг увидел, что едет по лесу еще кто-то. Другой всадник, на коне, по-видимому, не хуже его собственного, ехал по просеке -- не медленным шагом, как он, а быстрой рысью. Еще задолго до того, как неизвестный всадник успел приблизиться, Колхаун разглядел, что у него нет головы. Ошибки быть не могло: бледные лучи луны освещали только плечи всадника -- головы не было. Это не могло быть иллюзией, созданной лунным светом. Колхаун уже видел эту фигуру при ярком солнечном свете. Но теперь Колхаун увидел больше -- он увидел голову: она висела у бедра всадника, наполовину прикрытая кобурой, запачканная кровью, страшная... Он узнал лошадь, полосатое серапе на плечах всадника, гетры из шкуры ягуара -- весь костюм Мориса-мустангера. У Колхауна было достаточно времени, чтобы все подробно рассмотреть. Скованный ужасом, он стоял на боковой тропе, не в силах двинуться с места. Лошадь, казалось, разделяла испуг своего хозяина. Дрожа всем телом, она тоже не делала никаких попыток убежать, даже когда всадник без головы вдруг остановился перед ними и его гнедой конь, храпя, встал на дыбы. Только после того как гнедой с диким ржанием, которому эхом ответил вой бежавшей за ним собаки, повернул и поскакал дальше по просеке,-- только тогда Колхаун пришел в себя и снова обрел способность говорить. -- Господи! -- вскрикнул он дрожащим голосом. -- Что все это значит? Что это--человек или дьявол? Или весь этот день был только жутким сном? Или я сошел с ума? Сошел с ума, сошел с ума! После этой бессвязной речи Колхаун решительно дернул поводья и круто повернул лошадь; он поскакал обратно той же дорогой, но только гораздо быстрее, по-видимому, отказавшись от своего намерения. Он ни разу не остановился, пока не вернулся в лагерь. Здесь, тихонько прокравшись к костру, он лег рядом со своими спящими собутыльниками. Но заснуть ему не удалось--ни на минуту не сомкнул он глаз; его трясло, как в лихорадке. Наступившее утро осветило мертвенную бледность его лица и блуждающие, полубезумные глаза. Глава XLVI. ТАЙНОЕ ПРИЗНАНИЕ На рассвете в асиенде Каса-дель-Корво и вокруг нее царило лихорадочное возбуждение. Во дворе толпились люди со всевозможным оружием. У одних были длинные охотничьи ружья или двустволки, у других -- пистолеты, револьверы, у третьих -- большие ножи или даже томагавки. Не меньшим разнообразием отличалась и их одежда: красные фланелевые рубашки, куртки из цветных байковых одеял и кентуккской бумазеи, коричневые брюки из домотканой шерсти и голубые бумажные, войлочные шляпы и кожаные шапки, высокие сапоги из дубленой кожи и гетры из оленьей шкуры. Такое сборище сильных, вооруженных людей можно было нередко видеть в пограничных селениях Техаса. Ни пестрота их одежды; ни оружие ничего не говорили о цели, с которой они собрались. Будь их намерения самыми мирными, они все равно пришли бы вооруженные и в такой же одежде. Но мы знаем, для чего они здесь собрались. Большинство из них ездили накануне с драгунами; теперь к ним присоединились и другие -- жители отдаленных плантаций, а также охотники, которых накануне не было дома. Количество людей, толпившихся в это утро во дворе Каса-дель-Корво, было больше, чем накануне, хотя тогда в поисках участвовали еще и солдаты. Военных в толпе не было совсем, но среди собравшихся были члены добровольной милиции, которые, хотя и не принадлежали к регулярной армии, назывались "регулярниками". Они не отличались от остальных ни одеждой, ни оружием, -- посторонний ни за что не узнал бы регулярника, -- но они все были знакомы друг с другом. Все говорили об убийстве -- об убийстве Генри Пойндекстера; то и дело слышалось имя Мориса-мустангера. Оживленные толки вызвало также появление в прерии загадочного всадника без головы. Те, кто накануне видел его, рассказывали о нем тем, кого там не было. Некоторые сначала не верили, считая этот рассказ шуткой. Однако им скоро пришлось сдаться перед единодушным свидетельством очевидцев, и существование всадника без головы было признано всеми. Конечно, начались попытки разгадать это удивительное явление и были выдвинуты самые разные предположения. Но только одно из них казалось более или менее правдоподобным -- это известное уже предположение пограничного жителя, что лошадь была настоящая, а всадник -- чучело. Для чего и кем это было сделано, никто даже и не пытался объяснить. Дело, которое собрало этих людей, не требовало особых приготовлений. Все были уже готовы. Их лошади стояли перед асиендой; некоторых держали под уздцы слуги плантатора, но большинство было привязано к чему попало. Все знали, зачем они собрались, и ждали только, чтобы Вудли Пойндекстер, который возглавлял отряд, подал знак к отправлению. Плантатор медлил, надеясь, что найдется проводник, который мог бы указать путь на Аламо и привести отряд к хижине Мориса-мустангера. Такого человека среди присутствующих не оказалось. Плантаторы, лавочники, юристы, охотники, торговцы лошадьми и рабами -- все одинаково плохо знали долину Аламо. Только один человек в поселке мог бы взять на себя обязанность проводника -- старый Зеб Стумп. Но Зеба Стумпа нигде не могли отыскать. Он ушел на охоту, и те, кого за ним послали, один за другим возвращались ни с чем. Правда, одна из обитательниц асиенды могла бы привести отряд к жилищу предполагаемого убийцы. Но Вудли Пойндекстер не знал этого. И хорошо, что не знал. Если бы у гордого плантатора хоть на миг возникли подозрения, что его дочь может быть проводником к уединенной хижине на Аламо, он горевал бы не только о погибшем сыне, но и о заблудшей дочери. Последний из посланных на поиски Зеба Стумпа вернулся к асиенде без него. Ждать больше не стали -- жажда мщения была слишком велика. Отряд тронулся в путь. Не успели они отъехать от Каса-дель-Корво, как те двое, кто мог бы указать им дорогу на Аламо, встретились в стенах самой асиенды. Эта встреча не была ни тайной, ни преднамеренной. Она была случайной. Зеб Стумп только что вернулся с охоты и принес на асиенду дичь, добытую с помощью его не знающего промаха ружья. Для Зеба Стумпа Луиза Пойндекстер была, конечно, дома. Больше того: ей очень хотелось поговорить с ним, так хотелось, что накануне весь день, с самого восхода солнца и до заката, она не спускала глаз с дороги за рекой. Едва шумный отряд успел скрыться из виду, как Луиза, снова поднявшись на асотею, заметила охотника, медленно приближавшегося верхом на своей старой кобыле, нагруженной обильной добычей. Зеб Стумп, несомненно, направлялся к асиенде. Луиза очень обрадовалась, увидев огромную, неуклюжую фигуру. Она знала, что это надежный друг, которому можно поверить самые сокровенные тайны, а у нее была тайна, которую она хотела ему поверить, тайна, которая вот уже сутки мучила ее. Еще задолго до того, как Зеб Стумп появился во дворе, девушка уже спустилась на веранду, чтобы встретить его. Веселый и беспечный, приближался охотник к асиенде, очевидно ничего не подозревая о событии, погрузившем весь дом в глубокую печаль. Когда он заметил, что ворота заперты на засов, на лице его появилось недоумение. Это было необычно -- во всяком случае, при новых владельцах асиенды. Угрюмое лицо негра, который встретил Зеба Стумпа в воротах, еще больше удивило его. -- Что с тобой, дружище Плутон? Ты выглядишь словно енот, у которого отрубили хвост. И почему это у вас среди бела дня вдруг ворота на запоре? Надеюсь, ничего не случилось? -- Ох, масса Стумп, случилось! Именно случилось, несчастье случилось! Этому малому тяжко говорить,-- большое, большое несчастье! -- Несчастье?--воскликнул охотник. -- Какое несчастье, негр? Говори же скорее, ведь ничего не может быть страшнее того, что написано у тебя на лице! Не случилось ли чего с твоей молодой хозяйкой? Мисс Луиза... -- С мисс Луизой ничего не случилось. Но вроде этого... Молодая мисс дома. Войдите, масса Стумп. Она сама скажет вам про несчастье. -- А твой хозяин? Он дома? -- Нет-нет! Его сейчас нет. Масса сейчас далеко от дома. Уехал четверть часа назад. Его нет сейчас дома. Он уехал в прерию, где дикие лошади. Туда, где была охота месяц назад. Вы ведь знаете, масса Зеб? -- В прерию, где дикие лошади? Что понесло его туда? Кто же поехал с ним? -- С ним масса Колхаун и много других белых джентльменов. С ним много народу поехало. -- Ну, а ваш молодой мастер Генри -- он, наверно, тоже поехал с ними? -- Ох, масса Стумп, это и есть наше горе! Вся наша беда. Масса Генри уехал тоже. И больше не вернулся обратно. Лошадь прибежала домой, вся вымазанная кровью. Люди говорят, что масса Генри помер! -- Умер? Ты, наверно, шутишь? Или же всерьез говоришь? -- Ох, масса Стумп! Очень горько этому малому говорить, но это сама правда. Все поехали искать, где он лежит. -- На, отнеси это на кухню. Здесь индюк и дикие куры. Где мисс Луиза? -- Я здесь, мистер Стумп. Идите сюда! -- ответил серебристый голосок, хорошо знакомый охотнику, но на этот раз такой грустный, что Зеб Стумп с трудом узнал его. -- Увы! Все, что Плутон вам сказал,-- все это правда. Мой брат пропал. Его никто не видел с позавчерашнего вечера. Его лошадь вернулась домой с пятнами крови на седле. О Зеб, даже страшно подумать! -- Еще бы! Он уехал куда-то, а его лошадь вернулась одна... Я не хочу причинить вам лишней боли, мисс Луиза, но, раз поиски продолжаются, может быть, я смогу помочь, а для этого мне надо знать подробности. Луиза рассказала Зебу все, что знала. Она умолчала только о сцене в саду и о том, что ей предшествовало. В подтверждение того, что Генри, наверно, поехал за мустангером, она сослалась на рассказ Обердофера. Ее голос прерывался от нестерпимого горя, которое сменилось негодованием, когда она заговорила о том, что убийцей ее брата считают Мориса. -- Это ложь! -- вскричал охотник, разделяя ее возмущение.--Клевета! Подлец это придумал! Еще чего! Мустангер не из тех, кто пойдет на такое дело. И зачем ему это? Если бы еще между ними была неприязнь -- так ведь ее же не было! Я отвечаю за мустангера -- он не раз хвалил мне вашего брата. Правда, он терпеть не мог вашего двоюродного брата,-- а кто его любит, хотел бы я знать? Простите, что я так говорю вам. Вот если бы между вашим братом и мустангером произошла ссора, то... -- Нет-нет! -- закричала креолка, выдав себя в порыве горя.-- Все было улажено. Генри хотел извиниться, он сам сказал, что неправ, а Морис... Удивленный взгляд собеседника заставил ее замолчать. Закрыв лицо руками, она зарыдала. -- Эх, эх! -- пробормотал Зеб.-- Значит, между ними все-таки что-то было... Вы сказали, мисс Луиза, что была... ссора между вашим братом и... -- Милый, милый Зеб! -- воскликнула она, отнимая руки от лица и глядя прямо в глаза великану-охотнику. -- Обещайте мне, что вы сохраните мою тайну! Обещайте мне как друг, как честный и порядочный человек. Вы обещаете, правда? Охотник вместо обещания поднял свою огромную руку и затем выразительно ударил себя по левой стороне груди. Через пять минут он был уже посвящен в тайну, которую женщина редко поверяет мужчине и открывает лишь тому, кто действительно заслуживает самого глубокого доверия. Зеб Стумп удивился этому признанию меньше, чем можно было ожидать; он только пробормотал про себя: "Я так и думал, что тут что-то будет,-- особенно после той скачки по прерии". -- Что же тут такого, мисс Луиза! -- продолжал он сочувственно.-- Стыдиться здесь нечего -- вот что я вам скажу. Женщина всегда остается женщиной, в прерии так же, как и везде на свете. И, если вы отдали свое сердце мустангеру, это еще не значит, что вы сделали плохой выбор. Хоть он и ирландец, да не из простых, уж вы мне поверьте! А все остальное, что вы мне рассказали, подтверждает то, что я говорил: он не мог совершить этого преступления, если только оно вообще было совершено. Какие есть доказательства? Только то, что лошадь вернулась с пятнами крови на седле? -- Увы, найдены и другие улики. Его вчера искали целый день. Долго ехали по следам и что-то нашли, но не сказали -- что. По-моему, отец не хотел, чтобы я об этом знала, а других я боялась спросить. Они снова поехали сегодня, незадолго перед тем, как я увидела вас на дороге. -- А мустангер? Что он говорит в свое оправдание? -- О, я думала, что вы знаете! Ведь его тоже не могут найти. Боже мой. Боже мой! Может быть, и он погиб от той же руки, которая убила моего брата! -- Так, значит, они ездили по следам? Наверно, по следам мустангера? Если только он жив, он в своей хижине на Аламо. Почему они не поехали туда?.. А, понимаю! Ведь, кроме меня, никто не знает толком, где это. И если их ведет молокосос Спенглер, то он, конечно, потеряет след в меловой прерии. Так они опять туда же поехали? -- Да. Я слышала, как кто-то из них упомянул об этом. -- Ну, если они поехали на поиски мустангера, поеду и я. Бьюсь об заклад, я найду его раньше их! -- Потому-то мне и хотелось вас видеть. С отцом сейчас поехало много всякого сброда. Я слышала, как они ругались, когда уезжали. Среди них были те, которых называют регулярниками. Они говорили о линчевании. Некоторые из них клялись, что будут мстить без пощады. О Боже! Что, если они найдут его и Морис не сможет как следует доказать свою невиновность!.. В порыве необузданной злобы -- а ведь среди них еще Кассий Колхаун! -- вы представляете, что они могут с ним сделать?! Милый Зеб, ради меня, ради него,-- ведь он ваш друг! -- поскорее поезжайте на Аламо! Их непременно надо опередить и предупредить Мориса. Ваша лошадь не из быстроногих. Возьмите мою, возьмите любую из нашей конюшни... -- Вы правы, -- прервал ее охотник, собираясь уходить.-- Это действительно может кончиться плохо для парня; я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему. Не беспокойтесь, мисс Луиза. Времени хватит, -- они еще поплутают по прерии, пока найдут хижину. Я успею доехать и на своей старушке, а к вашей крапчатой у меня душа не лежит. Моя-то стоит оседланная, если только Плутон не расседлал ее. Не горюйте -- может, с вашим братишкой ничего дурного и не случилось. А что Морис-мустангер чист, это для меня ясно как Божий день. Сказав это, старый охотник неуклюже поклонился и вышел; а девушка убежала к себе в комнату, чтобы успокоить свое взволнованное сердце молитвой о спасении любимого. Глава XLVII. ПЕРЕХВАЧЕННОЕ ПИСЬМО Подгоняемые паническим страхом, Эль-Койот и трое его товарищей кинулись к своим лошадям и кое-как вскарабкались в седла. Они и не думали возвращаться к хижине мустангера. Наоборот, они хотели только одного -- как можно дальше уехать от уединенного жилища и от его хозяина, который появился перед ними в таком странном облике. В том, что это был "дон Морисио", никто из них не сомневался. Все четверо знали его, Диас -- лучше других, но каждый из них достаточно хорошо, чтобы узнать во всаднике без головы ирландца. Они узнали его лошадь, гетры, серапе работы индейцев навахо, отличавшееся от обычных мексиканских серапе своим ярким рисунком, и, наконец, его голову. Они не задержались, чтобы рассмотреть лицо. На голове все еще была шляпа -- черное глянцевое сомбреро, которое обычно носил Морис-мустангер. Они видели, как оно заблестело, попав в полосу лунного света. Кроме того, они увидели большую собаку, и Диас сразу узнал в ней собаку ирландца. Со свирепым рычаньем пес кинулся на них. Правда, это было уже излишне, так как они и без того бросились бежать. Четыре всадника во весь опор промчались по лесным зарослям низины и поднялись в прерию по обрывистому склону, минуя место, где предполагали совершить убийство. Но и там они не остановились, а продолжали скакать галопом, пока не очутились снова в лесных зарослях, где недавно так ловко перерядились в команчей. Обратная метаморфоза была совершена гораздо быстрее и с меньшей тщательностью. Водой из фляг они торопливо смыли военную раскраску, быстро вытащили из дупла свои обычные костюмы, с не меньшей поспешностью переоделись и поскакали к Леоне. На обратном пути они говорили только о всаднике без головы. Охваченные ужасом мексиканцы никак не могли себе объяснить это сверхъестественное явление. Так ничего и не решив, они распрощались на окраине поселка и разошлись по своим хижинам. -- Проклятие!--воскликнул Эль-Койот, переступив порог своего хакале и бросившись на тростниковую постель. -- Едва ли уснешь после этого. Господи, что за страшилище! Кровь стынет в жилах! И нечем отогреться -- фляга пуста. Бар закрыт. Все спят. Матерь Божия! Что бы это могло быть? Привидение? Нет. Я ведь сам трогал его тело, и Висенте тоже схватил его с другого бока. Не могли же мы ошибиться! А если это чучело, то для чего и кому оно нужно? Кому, кроме меня и моих товарищей, понадобилось устраивать маскарад в прерии? Тысяча чертей! Какая жуткая маска!.. Стой, да не опередили ли меня? Может, кто-нибудь другой уже заработал тысячу долларов? Может, это был ирландец, убитый, обезглавленный, с собственной головой в руках? Нет, не может быть -- чудовищно, неправдоподобно, невероятно! Тогда что же?.. Ага, понял! Его могли предупредить о нашем посещении или, во всяком случае, он мог что-нибудь заподозрить. И эта комедия была разыграна, чтобы испугать нас. Наверно, он же сам и был свидетелем нашего постыдного бегства. Проклятие! Но кто мог выдать нас? Никто. Ведь никто не знал о моем плане. Как же он мог тогда подготовить такую дьявольскую шутку?.. Ах да, я забыл! Ведь мы ехали по прерии среди бела дня. Нас могли видеть и разгадать наши намерения. Ну конечно же! А потом, пока мы переодевались в лесу, он и успел все подготовить. Другого объяснения нет. Дураки! Испугались чучела! Карамба! Это ему не поможет. Завтра же снова отправлюсь на Аламо. Я заработаю эту тысячу, хотя бы мне понадобился для этого год! Впрочем, дело не в деньгах. Хватит того, что я потерял Исидору. Может, это и не так, но даже подозрение невыносимо. Если я только узнаю, что она любит его, что они встречались после того, как... О Боже! Я сойду с ума! И в своем безумии уничтожу не только человека, которого ненавижу, но и женщину, которую люблю! О донья Исидора Коварубио де Лос-Льянос! Ангел красоты и демон коварства! Я могу задушить тебя в объятиях или заколоть кинжалом! То или другое должно быть твоей судьбой. И тебе предоставляю я выбор! Эта угроза, а также объяснение таинственного явления несколько успокоили его, и он скоро заснул. Проснулся он, когда к нему в дверь заглянул утренний свет и вместе с ним посетитель. -- Хосе! -- воскликнул Эль-Койот с удивлением и заметной радостью в голосе.-- Это ты? -- Да, сеньор, это я. -- Рад видеть тебя, друг Хосе. Донья Исидора тоже здесь? Я хочу сказать--на Леоне? -- Да, сеньор. -- Так скоро? Ведь еще не прошло и двух недель, как она уехала отсюда, не так ли? Меня не было в поселке, но я слыхал об этом. Я ждал от тебя весточки. Почему же ты мне не писал? -- Только потому, сеньор дон Мигуэль, что не было с кем послать. Мне нужно было сообщить вам кое-что, чего нельзя доверить чужому. К сожалению, вы не поблагодарите меня за то, что я вам расскажу. Но моя жизнь принадлежит вам, и я обещал, что вам будет известно все. Эль-Койот подскочил как ужаленный: -- Про него и про нее! Я вижу это по твоему лицу. Твоя госпожа встречалась с ним? -- Нет, сеньор. По крайней мере, насколько я знаю, они не виделись после той первой встречи. -- Что же тогда? -- спросил Диас с видимым облегчением. -- Она была здесь, пока он жил в гостинице? Что-нибудь произошло? -- Да, дон Мигуэль. Три раза я отвозил ему корзинку с лакомствами от доньи Исидоры. В последний раз было приложено и письмо. -- Письмо! Ты знаешь содержание, ты читал его? -- Благодаря вам, благодаря вашей доброте к бедному мальчику, я смог это сделать и даже смог переписать его. -- Оно с тобой? -- Да! Вот видите, дон Мигуэль, вы не зря посылали меня в школу! Вот что донья Исидора писала ему. Диас нетерпеливо выхватил у него записку и с жадностью стал читать. Но она как будто даже успокоила его. -- Карамба! -- равнодушно сказал он, складывая письмо. -- В этом нет ничего особенного, друг Хосе. Она лишь благодарит его за оказанную услугу. Если это все... -- Нет, еще не все, сеньор дон