ность воды? Это пруд. Скачите прямо туда. Там вы очутитесь между двумя высокими изгородями. У пруда они сходятся. Вы увидите ворота и около них жерди. Если я не подоспею, скачите прямо в этот загон, сойдите с лошади и загородите вход жердями. -- А вы, сэр? Вы подвергаетесь большой опасности... -- Не бойтесь за меня. Один я ничем не рискую. Если бы не крапчатый мустанг... Скорее же, вперед! Не упускайте из виду пруда. Пусть он служит вам маяком. Не забудьте загородить вход в загон. Скорее же! Скорее! Одну-две секунды девушка колебалась, не решаясь расстаться с человеком, который ради ее спасения готов отдать свою жизнь. К счастью, она не принадлежала к числу тех робких девиц, которые в трудную минуту теряют голову и тянут ко дну своего спасителя. Она верила своему советчику, верила в то, что он знает, как поступить, и, снова пустив лошадь галопом, направилась к пруду. А Морис повернул свою лошадь и поскакал назад, к оврагу, через который они только что перескочили. Расставшись со своей спутницей, мустангер вынул из седельной сумки самое совершенное оружие, которое когда-либо поднималось против обитателей прерии -- для атаки или защиты,-- против индейцев, бизонов или медведей. Это был шестизарядный револьвер системы полковника Кольта. Не какая-нибудь дешевая подделка, под видом усовершенствования, фирмы Дина, Адамса и им подобных, а подлинное изделие "страны мускатных орехов"29 с клеймом "Хартфорд" на казенной части. -- Они будут прыгать в том же узком месте, где и мы, -- пробормотал он, следя за табуном, все еще находившимся по ту сторону.--Если мне удастся уложить хоть одного из них, это может остановить других или задержать их настолько, что мустанг успеет ускакать. Их вожак -- вот этот гнедой жеребец. Он, конечно, прыгнет первым. Мой револьвер бьет на сто шагов. Теперь пора! Едва успели прозвучать последние слова, как раздался треск револьвера. Самый крупный из жеребцов -- гнедой -- покатился по траве, преградив путь остальным. Несколько мустангов, мчавшихся за ним, сразу остановились, а потом и весь табун. Мустангер не стал следить за дальнейшим поведением жеребцов и больше не стрелял. Воспользовавшись их замешательством и не теряя времени, он повернул на запад и поскакал вслед за крапчатым мустангом, который уже приближался к сверкающему пруду. Дикие жеребцы больше не преследовали беглецов -- возможно, гибель вожака испугала их или им помешал его труп, загородивший путь в единственном месте, где можно было перескочить через овраг. Морис спокойно скакал за своей спутницей. Он догнал ее у самого пруда. Она точно выполнила все его указания, за исключением одного. Вход был открыт, жерди валялись на земле. Девушка все еще сидела в седле, но тревога уже не терзала ее сердца. Однако она не находила слов, чтобы выразить Морису свою благодарность. Опасность миновала. Глава XVII. ЛОВУШКА ДЛЯ МУСТАНГОВ Теперь, когда им больше ничто не грозило, молодая креолка с интересом огляделась вокруг. Она увидела небольшое озеро, или, говоря по-техасски, пруд; берега его были покрыты бесчисленными следами лошадиных копыт -- по-видимому, это было любимое место водопоя мустангов. Высокая изгородь из жердей окружала водоем и двумя расходящимися крыльями тянулась далеко в прерию, образуя как бы воронку, в самой горловине которой были ворота; когда их загораживали жердями, они замыкали изгородь, и лошади не могли ни войти, ни выйти. -- Что это? -- спросила девушка, указывая на изгородь. -- Это ловушка для мустангов,-- сказал Морис. -- Ловушка для мустангов? -- Кораль для ловли диких лошадей. Они бродят между крыльями изгороди, которые, как вы видите, далеко уходят в прерию. Их привлекает вода или же мустангеры просто загоняют их сюда. Тогда вход в кораль загораживается, и здесь их уже нетрудно поймать при помощи лассо. -- Бедные животные! Этот кораль принадлежит вам? Ведь вы мустангер? Вы нам так сказали? -- Да, я мустангер, но не охочусь этим способом. Я люблю одиночество и редко работаю вместе с другими мустангерами, поэтому я не могу пользоваться коралем, для которого нужно по крайней мере двадцать загонщиков. Мое оружие, если только можно его так назвать,-- вот это лассо. -- Вы так искусно им владеете! Я слыхала об этом, да и сама видела. -- Вы очень добры. Однако я не заслуживаю этой похвалы. В прериях есть такие мексиканцы, которые словно родились с лассо в руках. И то, что вы называете искусством, показалось бы им просто неповоротливостью. -- Мне кажется, мистер Джеральд, что вы из скромности переоцениваете своих соперников. Я слышала совсем другое. -- От кого? -- От вашего друга мистера Зебулона Стумпа. -- Xa-xal Старый Зеб -- плохой авторитет, когда дело касается лассо. -- Я бы хотела тоже научиться бросать лассо,-- сказала молодая креолка,-- но говорят, что это занятие для девушки неприлично. Не понимаю, что в нем плохого, а это так интересно! -- Неприлично! Это такой же невинный спорт, как катанье на коньках или стрельба из лука. Я знаком с одной девушкой, которая прекрасно владеет этим искусством. -- Она американка? -- Нет, мексиканка и живет на Рио-Гранде. Иногда она приезжает к нам на Леону: здесь живут ее родственники. -- Она молодая? -- Да, примерно ваша ровесница, мисс Пойндекстер. -- Высокая? -- Немного ниже вас. -- Но, конечно, гораздо красивее? Я слыхала, что мексиканки своей красотой намного превосходят нас, скромных американок. -- Мне думается, что креолки не входят в эту категорию,-- с изысканной вежливостью ответил ирландец. -- Интересно, смогла бы я научиться бросать лассо? -- продолжала молодая креолка, как будто не заметив комплимента.-- Не поздно ли мне за это браться? Я слыхала, что мексикаицы начинают с детства, поэтому они и достигают такой удивительной ловкости. -- Конечно, не поздно,-- поспешил ответить Морис.-- Пройдет год-два, и вы научитесь хорошо бросать лассо. Я, например, всего лишь три года занимаюсь этим делом, и... Он замолчал, так как ему не хотелось показаться хвастуном. -- А теперь вы владеете лассо лучше всех в Техасе? -- закончила собеседница, угадав не высказанную им мысль. -- Нет-нет! -- смеясь, запротестовал он.-- Это старик Зеб так считает, а он судит о моем искусстве, вероятно принимая свое за образец. "Что это -- скромность? -- недоумевала креолка.-- Или этот человек смеется надо мной? Если бы это было так, я сошла бы с ума". -- Вам, наверно, хочется вернуться к вашим друзьям? -- сказал Морис, заметив ее рассеянность.-- Ваш отец, вероятно, уже беспокоится, что вас так долго нет. Ваш брат, ваш кузен... -- Да, вы правы,-- поспешила она ответить тоном, в котором прозвучала нотка не то обиды, не то досады.-- Я не подумала об этом. Спасибо, сэр, что вы напомнили мне о моих обязанностях. Пора возвращаться. Они опять вскочили на лошадей. Неохотно подобрала Луиза поводья, как-то медлительно вдела ноги в стремена; казалось, ей хотелось побыть еще немного в ловушке для мустангов. Когда они снова выехали в прерию, Морис направился со своей спутницей к месту пикника самой короткой дорогой. Их обратный путь лежал через живописное место, известное в Техасе как "сорняковая прерия". Так назвали ее пионеры-поселенцы, словарь которых не отличался особой изысканностью. Уроженка Луизианы увидела вокруг себя огромный сад, где цвело множество ярких цветов,-- сад, граничащий с голубым сводом неба, насаженный и выращенный самой природой. Эта живописная местность оказывала облагораживающее влияние на многих даже самых прозаических людей. Я видел, как неграмотный зверолов, обычно не замечавший никакой красоты, останавливался посреди сорняковой прерии и, окруженный цветами, которые касались его груди, долго любовался на чудесные венчики, колышущиеся на бесконечном пространстве; и сердце его становилось более отзывчивым... -- Как здесь хорошо! -- воскликнула в восторге креолка, невольным движением останавливая лошадь. -- Вам нравится здесь, мисс Пойндекстер? -- Нравится? Это не то слово, сэр. Я вижу перед собой все, что только есть самого чудесного и прекрасного в природе: зеленую траву, деревья, цветы,-- все, что мы выращиваем с таким трудом и все-таки никогда не достигаем равного. Здесь ничего не добавишь -- этот сад безупречен! -- Здесь не хватает домов. -- Но они испортили бы пейзаж. Мне нравится, когда не видно домов и черепичных крыш, и трубы не торчат среди живописных силуэтов деревьев. Под их сенью мне хотелось бы жить, под их сенью мне хотелось бы... Слово "любить", витавшее в ее мыслях, готово было сорваться с ее губ. Но она вовремя удержалась и заменила его словом совсем другого значения -- "умереть". Со стороны молодого ирландца было жестоко не признаться девушке в том, что и он чувствовал то же. Этим и объяснялось его пребывание в прерии. Если бы не подобное же увлечение, доходившее почти до страсти, вероятно, он никогда не стал бы "Морисом-мустангером". Романтическое чувство не может уживаться с притворством. Оно скоро исчезает, если не находит себе опору в самой жизни. Мустангеру было бы неприятно признаться даже самому себе, что он охотится за дикими лошадьми только для времяпрепровождения -- для того, чтобы иметь предлог не покидать прерию. Сначала, быть может, он и согласился бы на такое признание, но за последнее время он проникся гордостью профессионального охотника. Его ответ прозвучал прозаично и холодно: -- Боюсь, мисс, что вам скоро надоела бы такая суровая жизнь -- без крова, без общества, без... -- А вам, сэр? Почему она не надоедает вам? Ваш друг мистер Стумп говорил мне, что вы ведете такой образ жизни уже несколько лет. Это правда? -- Совершенно верно -- другая жизнь меня не привлекает. -- О, как бы я хотела сказать то же самое! Как я вам завидую! Я уверена, что была бы бесконечно счастлива среди этой чудной природы. -- Одна? Без друзей? Даже без крова над головой? -- Я этого не говорила... Но вы не сказали мне, как вы живете. Есть ли у вас дом? -- Он не заслуживает такого громкого названия,-- смеясь, ответил мустангер.-- Лачуга, пожалуй, более подходящее слово для того, чтобы составить представление о моем хакале -- одном из самых скромных жилищ в нашем крае. -- Где же оно находится? Недалеко от тех мест, где мы сегодня были? -- Не очень далеко отсюда -- не больше мили. Видите вершины деревьев на западе? Они укрывают мою хижину от солнца и защищают ее от бурь. -- Да? Как бы мне хотелось взглянуть на нее! Простая хижина, вы говорите? -- Именно. -- Стоящая в уединении? -- Нет ни одного жилища ближе десяти миль от нее. -- Среди деревьев? Живописная? -- Это уж как кому покажется. -- Мне хотелось бы посмотреть на нее, чтобы иметь свое мнение. Только одна миля отсюда, вы говорите? -- Миля туда, миля обратно -- всего две. -- Пустяки, это займет не больше двадцати минут. -- Я боюсь, что мы злоупотребим терпением ваших близких. -- А может быть, вашим гостеприимством? Простите, мистер Джеральд,-- продолжала девушка, и легкая тень омрачила ее лицо,-- я не подумала об этом. Вероятно, вы живете не один? В вашей хижине есть еще кто-нибудь? -- О да! Я поселился здесь не один. Со мной... Прежде чем мустангер закончил свою речь, в воображении Луизы встал образ девушки ее лет, только полнее, с бронзовым оттенком кожи, с миндалевидным разрезом глаз. Зубы у нее, должно быть, белее жемчуга, на щеках алый румянец, волосы, как хвост Кастро, бусы на шее, браслеты на ногах и руках, замысловато вышитая короткая юбочка, мокасины с бахромой на маленьких ножках. Таким представила себе Луиза второго обитателя хижины мустангера. -- Может быть, появление гостей, особенно незнакомых, будет не совсем удобно? -- Напротив, он всегда очень рад гостям, будь то незнакомые или же друзья. Мой молочный брат очень общительный человек, но ему, бедняге, теперь мало с кем приходится встречаться. -- Ваш молочный брат? -- Да. Его зовут Фелим О'Нил. Как и я, он уроженец Изумрудного Острова30, графства Голуэй. Только в его речи ирландский акцент еще слышнее, чем в моей. -- О, как бы мне хотелось его послушать! Ведь диалект графства Голуэй очень своеобразен. Не правда ли? -- Мне трудно об этом судить, я ведь сам оттуда. Но если вы согласитесь на полчасика воспользоваться гостеприимством Фелима, то сможете составить собственное мнение. -- С огромным удовольствием! Это так ново! Пусть отец и остальные подождут. Там много дам и без меня, или пусть они займутся поисками наших следов. Это будет не менее интересно, чем обещанная охота на мустангов. А я с радостью воспользуюсь вашим приглашением. -- Боюсь только, что я ничего не смогу вам предложить. Фелим несколько дней оставался один. Сам же он не охотник, и, наверно, наша кладовая пуста. Хорошо, что вы успели закусить перед этой ужасной скачкой. Конечно, не кладовая Фелима заставила Луизу Пойндекстер свернуть с пути. Не слишком сильно интересовало ее и произношение ирландца. И не желание увидеть хижину мустангера руководило ею. Ее толкало чувство, которому она была не в силах противиться, словно она верила, что это ее судьба. Луиза посетила одинокую хижину на Аламо, побывала под ее кровлей. Она с интересом разглядывала ее необычную обстановку и была приятно поражена, обнаружив в хижине книги, бумагу, письменные принадлежности и другие мелочи, которые свидетельствовали об образованности хозяина хакале. С видимым удовольствием слушала она забавную речь Фелима; не отказалась и от всяких угощений, за исключением того, что ее больше всего уговаривали попробовать: капельки освежающего напитка из "этой вот бутыли". И наконец, веселая и оживленная, она уехала. Но ее оживление было мимолетным. Приподнятое настроение, вызванное новизной впечатлений, исчезло. Снова проезжая по прерии, усыпанной цветами, она глубоко задумалась. И вдруг у нее мелькнула мысль, которая обдала ее сердце мучительным холодом. Мучилась ли она оттого, что заставила так долго тревожиться своего отца, брата и друзей? Или, быть может, она стала беспокоиться, боясь, что ее поведение сочтут легкомысленным? Нет, не это мучило Луизу. Облако, омрачившее ее лицо, было вызвано другой и гораздо более удручающей мыслью. Весь день по дороге от форта к месту пикника, при встрече на поляне, во время отчаянного бегства от диких жеребцов, когда он был ее защитником, в минуты отдыха у озера, на обратном пути в прерии, под его скромной кровлей -- все это время Морис Джеральд был с нею только вежлив и корректен. Глава XVIII. РЕВНОСТЬ ИДЕТ ПО СЛЕДАМ Из сорока всадников, бросившихся спасать Луизу, только немногие заехали далеко. Потеряв из виду дикий табун, крапчатого мустанга и мустангера, они стали терять из виду и друг друга. Вскоре они уже рассыпались в прерии поодиночке, по двое или же группами в три-четыре человека. Большинство из них, не имея опыта следопыта, потеряли следы манады и направились по другим -- может быть, оставленным той же манадой, только раньше. Драгуны во главе с молодым офицером, только что окончившим военное училище в Уэст-Пойнте, тоже потеряли след табуна и свернули в сторону по ответвляющемуся старому следу; за драгунами направилось и большинство гостей. Они ехали по холмистой прерии, кое-где перерезанной полосами кустарника; заросли и холмы заслоняли всадников, и скоро они потеряли друг друга из виду. Минут двадцать спустя после начала погони птица, парившая в небе, могла бы увидеть с полсотни всадников, по-видимому выехавших из одного места, но теперь скакавших в разные стороны. Лишь один всадник мчался в нужном направлении. Он ехал на сильном рыжем коне -- правда, не отличавшемся красотой, но зато выносливом и быстром. Синий, полувоенного покроя сюртук и синяя фуражка свидетельствовали о том, что всадник этот не кто иной, как отставной капитан Кассий Колхаун. Это он гнал свою лошадь по верным следам; хлыстом и шпорами Колхаун заставлял ее бежать во весь опор. Его же самого подгоняла мысль, острая, как шпоры,-- она заставляла его напрягать все силы, чтобы достичь цели. Как голодная гончая, мчался он по следу, вытянув вперед голову, в надежде, что будет вознагражден за свои усилия. Он даже сам как следует не представлял, к чему все это приведет; и только по зловещему взгляду, который время от времени он бросал на рукоятки пистолетов, торчавших из кобуры, можно было догадаться, что он задумал что-то недоброе. Если бы не одно обстоятельство, Колхаун сбился бы с пути, как и другие. Его вели хорошо знакомые следы двух лошадей. Один, который был побольше, он помнил с мучительной ясностью. Он видел этот отпечаток на пепле выжженной прерии. Что-то заставило его тогда запомнить эти следы, и теперь он легко узнавал их. Наконец отставной капитан прискакал к зарослям и скоро оказался на поляне, где так неожиданно остановился крапчатый мустанг. До этого места ему нетрудно было ориентироваться, но здесь он встал в тупик. Среди отпечатков копыт диких кобыл следы подков все еще были видны, но здесь лошади уже не бежали галопом. Всадники тут остановились и стояли бок о бок. Куда же теперь? Среди следов манады уже больше не было заметно отпечатков подков; их вообще нигде не было видно. Земля вокруг была твердая и усыпана галькой. Только лошадь, скачущая быстрым галопом, могла бы оставить на ней след, но не бегущая спокойной рысцой. Когда крапчатая кобыла и гнедой тронулись с этого места, они ехали спокойным шагом на протяжении нескольких десятков ярдов, прежде чем поскакали галопом, направляясь к ловушке для диких лошадей. Нетерпеливый преследователь был озадачен. Он все кружил и кружил по следам диких кобыл и снова возвращался, не находя направления, в котором поскакали подкованные лошади. Он был окончательно сбит с толку и уже начинал сильно тревожиться, когда увидел одинокого всадника, приближавшегося к нему. В огромном, неуклюжем человеке, с длинной бородой, верхом на самой нелепой кляче, какую можно было найти в окрестностях на расстоянии ста миль, нетрудно было узнать старого охотника. Кассий Колхаун был знаком с Зебулоном Стумпом, а Зеб Стумп с Кассием Колхауном еще задолго до того, как они ступили на землю Техаса. -- Ну что, мистер Колхаун, догнали вы мисс Луизу? -- спросил старый охотник с необычной для него серьезностью.-- Нет, не догнали,-- продолжал он, взглянув на растерянное лицо Колхауна и сделав соответствующий вывод.-- Черт побери, хотел бы я знать, что с ней случилось? Странно, неужто у такой наездницы, как она, эта проклятая кобыла могла понести?.. Ну, ничего, большой беды не может быть. Мустангер, конечно, поймает кобылу своим лассо и положит конец ее дури. А почему вы тут остановились? -- Не могу понять, в каком направлении они поскакали. По этим следам можно догадаться, что они здесь останавливались. Но я не вижу, куда следы идут дальше. -- Да-да, так и есть, мистер Колхаун. Они здесь стояли, и очень близко друг к дружке. Больше они не скакали по следам диких кобыл. Это наверняка. Так куда же они делись? Зеб Стумп вопросительно посмотрел на землю, словно ожидая ответа от нее, а не от Колхауна. -- Нигде не вижу их следов,-- сказал отставной капитан. -- Не видите? А я вот вижу. Гляньте-ка сюда! Вон они, где трава примята. -- Не вижу. -- Ну вот еще! Глядите хорошенько! Большая подкова, а вот сбоку маленькая. Они ускакали вон туда. Значит, они мчались за дикими кобылами лишь до этого места. Поедем по их следам? -- Конечно! Без дальнейших разговоров Зеб Стумп направился по новым следам -- быть может, и незаметным для других, но не ускользнувшим от его глаз. Скоро и его спутник смог разглядеть их: это было в том месте, где Морис и Луиза снова поскакали галопом, спасаясь от жеребцов, и где следы подкованных лошадей глубоко врезались в землю, поросшую травой. Через некоторое время они снова затерялись, или, вернее, стали заметны лишь для глаза такого опытного следопыта, как Зеб Стумп, который различил их среди сотни отпечатков копыт, оставленных на примятой траве. -- Ого! -- вдруг с удивлением воскликнул старый охотник.-- Что же здесь происходило? Что-то занятное... -- Это же отпечатки копыт диких кобыл,--сказал Колхаун.--Они как будто сделали круг и вернулись обратно. -- Если они это и сделали, то лишь после того, как всадники пронеслись мимо. Должно быть, дело приняло другой оборот. -- Что вы хотите этим сказать? -- То, что теперь уже не всадники гнались за кобылами, а кобылы за ними. -- А откуда вы это знаете? -- Да разве вы не видите, что следы подков затоптаны кобылами... Да какие там кобылы -- ведь это следы больших копыт! Они на целый дюйм больше. Здесь побывал табун жеребцов. Иосафат! Неужели же они... -- Что "они"? -- Погнались за крапчатой. А если так, то мисс Пойндекстер грозила опасность. Поедем дальше. Не дожидаясь ответа, старый охотник затрусил мелкой рысцой, а Колхаун последовал за ним, добиваясь объяснения этих загадочных слов. Но Зеб только махнул рукой, как бы говоря: "Не приставай, я очень занят". Некоторое время его внимание было совершенно поглощено изучением следов. Различить отпечатки подков было нелегко, так как они были затоптаны жеребцами. Но охотнику то тут, то там удавалось заметить их, пока он продвигался вперед по-прежнему мелкой рысью. Лишь после того, как Зеб остановил свою кобылу на расстоянии ста ярдов от оврага, с его лица сошла тревога; только теперь он согласился наконец дать разъяснения. -- Ах, вот в чем дело! -- сказал Колхаун, услышав их. -- А почему вы думаете, что они спаслись? -- Посмотрите сюда! -- Мертвый жеребец... И убитый совсем недавно.... Что это значит? -- То, что мустангер убил его. -- И, по вашему мнению, так напугал остальных, что они прекратили погоню? -- Погоню-то они прекратили, но остановил их, видно, не выстрел, а вот эта штука -- труп жеребца. Черт побери, ну и прыжок! Зеб указал на зияющий овраг, к краю которого они подъехали. -- Вы же не думаете, что они перескочили? -- спросил Колхаун.-- Это невозможно! -- Перескочили, как пить дать. Разве вы не видите следов их лошадей не только здесь, но и по ту сторону? И мисс Пойндекстер первая. Иосафат! Что за девушка! Они оба должны были перескочить, прежде чем застрелили жеребца, иначе им это не удалось бы. Только здесь и можно было перескочить. Молодчина мустангер! Уложил жеребца как раз у самого узкого места. -- Вы думаете, что он и моя кузина вместе перескочили овраг? -- Не совсем вместе,-- ответил Зеб, не подозревая, почему Колхаун его так допрашивает.-- Я уже сказал, что крапчатая перескочила первой. Посмотрите, вон там ее следы -- по ту сторону оврага. -- Вижу. -- А разве вы не видите, что они перекрыты следами лошади мустангера? -- Да-да! -- Жеребцы не прыгали на ту сторону, ни один из всего табуна. Дело, видно, было так: парень перескочил и послал пулю в эту скотину. Это было все равно, что закрыть за собой ворота. Увидев, что вожак упал, жеребцы остановились и побежали обратно. Вот здесь и следы вдоль оврага. -- Может быть, они перебрались в другом месте и продолжали преследование? -- Если бы так, им пришлось бы пробежать десять миль, прежде чем вернуться сюда: пять вверх по оврагу и пять назад. Но ничего этого не было, мистер Колхаун. Не беспокойтесь, они больше не преследовали мисс Луизу. Перескочив через овраг, они с мустангером поскакали рядышком; совсем спокойно, как два барашка. Опасность для них миновала; а теперь они уже, наверно, поехали туда, где стоит фургон с припасами. -- Едем! -- сказал Колхаун с прежним нетерпением, как будто его кузине все еще угрожала опасность.-- Едем, мистер Стумп! Как можно быстрее. -- Не спешите, сделайте милость,-- ответил Зеб, спокойно слезая и доставая нож.-- Подождите минут десять. -- Подождать? Чего ради? -- раздраженно спросил Колхаун. -- Надо снять шкуру с этого жеребца. Хорошая шкура! Я получу за нее в нашем поселке не меньше пяти долларов. А пять долларов не каждый день найдешь в прерии. -- Будь она проклята, эта шкура! -- со злобой отозвался Колхаун.-- Едем, бросьте это! -- И не подумаю,-- с невозмутимым хладнокровием сказал Зеб, вспарывая острым лезвием шкуру на брюхе убитого животного.-- Вы можете ехать, если вам нужно, мистер Колхаун, а Зеб Стумп не тронется с места до тех пор, пока не взвалит шкуру на спину своей кляче. -- Ну послушайте, Зеб, что толку говорить, чтобы я возвращался один? Вы же знаете, что я не найду дорогу. -- Пожалуй, это похоже на правду. Да я и не говорил, что вы найдете. -- Ну, послушайте же, упрямый вы старик! Время очень дорого мне именно сейчас. А вы провозитесь со шкурой целых полчаса. -- Меньше двадцати минут. -- Пусть двадцать минут. Но для меня двадцать минут куда дороже пяти долларов. Вы ведь сказали, что такова цена этой шкуры? Бросьте ее здесь, а я обещаю уплатить вам за нее. -- Так-с. Это чертовски великодушно! Только мне что-то не хочется воспользоваться вашим предложением. Это была бы подлость с моей стороны -- принять деньги за такое дело, тем более что мы знакомы и нам по пути. С другой стороны, я не могу допустить, чтобы шкура стоимостью в пять долларов, сгнила бы здесь, не говоря уже о том, что ее могут растерзать грифы, прежде чем мне случится снова побывать в этих местах. -- Черт знает что такое! Но что же мне делать? -- Вы торопитесь? Так-с... Жаль, что я не могу сопровождать вас... Стойте! Незачем вам дожидаться меня. Вы сами найдете дорогу к месту пикника очень просто. Смотрите, вон там дерево на горизонте,-- видите, высокий тополь? -- Да, вижу. -- Так-с... Узнаете? Это чудное растение больше похоже на колокольню, чем на дерево. -- Да-да, теперь узнаю. Ведь мы промчались совсем близко от него, когда преследовали диких кобыл. -- Совершенно верно. Что же вам мешает теперь вернуться этой же дорогой, мимо тополя, и ехать по следам кобыл, только в обратную сторону? Так вы и приедете к месту пикника и увидите там мисс Пойндекстер и всю веселую компанию, выпивающую эту французскую ерунду -- шампэнь. И пусть себе пьют на здоровье, лишь бы не вспомнили о виски, а то мне нечем будет промочить горло, когда я вернусь. Колхаун уже давно не слушал цветистую речь старого охотника. Стоило ему узнать дерево, видневшееся на горизонте, как он пришпорил своего рыжего коня и поскакал галопом, оставив старика Зеба за его работой. -- Иосафат! -- воскликнул охотник, подняв голову и заметив, что капитана и след простыл.-- Не требуется особого ума, чтобы понять, из-за чего эта горячка; хоть я не больно догадлив, но сдается мне, что это самая настоящая ревность, которая рыщет по следам. Зеб Стумп не ошибся. Именно ревность заставила Кассия Колхауна поспешить в обратный путь, бешеная ревность. Впервые она начала мучить его в выжженной прерии; с каждым днем она становилась все сильнее, разжигаемая не только тем, что он действительно видел, но также и тем, что ему чудилось; и теперь наконец она подавила в нем все другие чувства. Мустангер подарил Луизе крапчатого мустанга и приучил его к седлу, а она приняла этот подарок, даже не пытаясь скрыть своей радости. Эти и некоторые другие наблюдения подействовали на уже разыгравшееся воображение капитана, и он проникся уверенностью, что Морис-мустангер стал его главным соперником. Скромное положение охотника за лошадьми, казалось, не должно было бы давать серьезных оснований не только для такой уверенности, но даже и для подозрений. Наверно, это и было бы так, если бы Колхаун не знал хорошо характер Луизы Пойндекстер; с детских лет она проявляла полную независимость, ей свойственна была смелость, граничащая с безрассудством,-- едва ли можно было надеяться, что она посчитается с обычаями своей среды. Для большинства женщин ее круга бедность и незнатность охотника за лошадьми могли бы послужить преградой если не для неравного брака, то по крайней мере для опрометчивых поступков; но Колхаун, стараясь представить в своем ревнивом воображении поведение Луизы, не мог надеяться и на это. Взволнованный событиями дня, так неудачно сложившегося для него, Колхаун скакал к месту пикника. Не спуская глаз с дерева, похожего на колокольню, он отыскал следы манады; теперь он уже не мог заблудиться. Ему оставалось только вернуться по собственным следам. Он ехал быстрой рысью -- гораздо быстрее, чем хотел бы его усталый конь. Всадника подгоняли мрачные мысли. Уже больше часа они всецело владели им -- их горечь он еще сильнее ощущал в своем одиночестве среди окружающей тишины. Колхауна не обрадовала даже встреча с двумя всадниками, которые показались вдали и ехали в том же направлении. Он сразу узнал их, хотя видел только спины, и то издалека. Это были виновники его горьких размышлений. Так же как и он, они возвращались по следам диких кобыл, на которые они только что выехали, когда он их заметил. Они ехали рядом, бок о бок. Видимо, увлеченные каким-то интересным разговором, они не заметили догонявшего их одинокого всадника. В отличие от него, они, казалось, не слишком торопились вернуться к обществу и ехали медленно; крапчатый мустанг то и дело замедлял шаг. Их позы, их явное невнимание к окружающему и, наконец, их медлительность,-- все это настолько усилило подозрения капитана, что он почти потерял самообладание. Подъехать галопом и грубо прервать их нежную беседу было первое, что пришло ему в голову. Еще раз он заставил свою измученную лошадь скакать быстрее. Однако через несколько секунд Колхаун натянул поводья, как будто переменив решение. До всадников не долетел еще топот копыт его лошади, хотя капитан теперь был всего лишь ярдах в двухстах от них. До него уже доносился серебристый голосок его кузины, которая, по-видимому, говорила больше, чем ее собеседник. Как интересен для них был этот разговор, если они даже не заметили его приближения! Если бы ему удалось подслушать, о чем они говорят! На первый взгляд казалось, что из этого ничего не выйдет. Но почему бы не попробовать? По-видимому, они настолько увлечены беседой, что такая возможность не исключена. Трава саванны мягка, как бархат, и легкие удары копыт совсем беззвучны. Колхаун был охвачен таким нетерпением, что не мог ехать шагом; но его рыжий конь охотно пошел иноходью, обычным аллюром лошадей Юго-Западных штатов. Едва поднимая копыта над землей, почти скользя по траве, он продвигался бесшумно, но быстро -- настолько быстро, что через несколько секунд уже догнал крапчатую кобылу и гнедого коня мустангера. Тогда капитан заставил своего коня замедлить шаг и идти в ногу с ними; сам же он наклонился вперед и с напряжением прислушивался. Судя по его позе, он готов был разразиться самой грубой руганью или же, быть может, схватиться за нож или револьвер. Его дальнейшее поведение зависело от того, что он услышит. Но ничего не случилось. Хотя два всадника, поглощенные своей беседой, были глухи к окружающему, слух их лошадей оказался более чутким, и, когда усталый рыжий конь, перейдя на шаг, тяжело ударил копытом, крапчатый мустанг и гнедой конь вскинули головы и громко заржали. План Колхауна потерпел неудачу. -- А! Кузен Каш! -- воскликнула Луиза, обернувшись к капитану, и в тоне ее прозвучало не столько удивление, сколько досада.-- Ты здесь? А где отец. Генри и остальные? -- Почему ты меня об этом спрашиваешь, Лу? Я знаю о них столько же, сколько и ты. -- Неужели? Я думала, что ты выехал нам навстречу. И они тоже... Ах, твоя лошадь вся в пене! Она выглядит так, словно ты скакал на ней долго, как и мы. -- Ты права. Я с самого начала бросился за тобой в надежде помочь тебе. -- В самом деле? А я и не знала, что ты ехал за нами. Спасибо, кузен. Я только что благодарила мистера Джеральда, который тоже поехал за мной и любезно спас меня и Луну от очень большой неприятности -- вернее, от ужасной опасности. Представь себе, за нами погнались дикие жеребцы, и мы мчались от них, буквально спасая свою жизнь. -- Я это знаю. -- Так, значит, ты видел, как они гнались за нами? -- Нет. Я узнал об этом по следам. -- По следам? И тебе удалось разобраться в них? -- Да, благодаря разъяснениям Зеба Стумпа. -- О! Он был с тобой? И вы ехали по следам до... до какого места? -- До оврага. Зеб мне сказал, что ты перескочила через него. Это правда? -- Луна перескочила. -- И ты была в седле? -- Конечно! Что за странный вопрос, Кассий! -- сказала она, смеясь.-- Или, по-твоему, я должна была ухватиться за ее хвост?.. А ты тоже перескочил? -- спросила креолка, внезапно меняя тон.-- И ехал по нашим следам дальше? -- Нет, Лу. От оврага я направился прямо сюда, предполагая, что ты вернешься раньше меня. Вот так мы и встретились с тобой. Луиза, казалось, была удовлетворена этим ответом. -- Ах, так! Хорошо, что ты догнал нас. Мы ехали медленно. Луна, бедняжка, очень устала. Не знаю, как только она доберется до Леоны... С той минуты как Колхаун присоединился к ним, мустангер не проронил ни слова. Без видимого сожаления он оставил общество молодой креолки и молча поехал впереди, снова вернувшись к своей роли проводника. Несмотря на это, капитан не спускал с него испытующего взгляда. А когда Колхаун ловил -- или думал, что уловил восторженный взгляд Луизы, направленный в ту же сторону,-- его глаза загорались дьявольской злобой. Длительное путешествие трех всадников могло бы привести к трагическому концу. Однако появление участников пикника предупредило такую развязку. Беглянку встретили хором восторженных возгласов, на время разогнавших другие мысли. Глава XIX. ВИСКИ С ВОДОЙ В поселке, возникшем вблизи форта Индж, гостиница была самым заметным зданием. Впрочем, это характерно для всех городов Техаса, выстроенных за последние сорок лет. Лишь в немногих старых городах, основанных испанцами, крепости и монастыри господствовали над другими зданиями; но теперь и там они уступили свое первенство, а иногда и сами превратились в гостиницы. Хотя гостиница форта Индж и являлась самым большим зданием в поселке, тем не менее она была невелика и не представляла собой ничего примечательного. Едва ли она претендовала на какой-либо архитектурный стиль. Это была деревянная постройка в форме буквы "Т", сооруженная из обтесанных бревен. Продольную часть здания занимали комнаты для приезжающих, а поперечная представляла одно большое помещение, в котором находился буфет, или, как его называют в Америке, бар. Здесь пили, курили и, не стесняясь, плевали на пол. Перед входом в гостиницу на дубу со спиленной вершиной раскачивалась вывеска, на которой с обеих сторон был изображен герой, нашедший славу в этих краях,-- генерал Захарий Тейлор31. Под портретом--название гостиницы: "На привале". Если вы когда-нибудь путешествовали по Южным или Юго-Западным штатам Америки, вы не нуждаетесь в описании буфета. В этом случае ничто не изгладит из вашей памяти бара гостиницы, в которой вы имели несчастье остановиться. Стойка тянется через всю комнату вдоль стены, на которой красуются полочки, уставленные графинами и бутылками, содержащими жидкость не только всех цветов радуги, но и всевозможных их сочетаний. За стойкой снует элегантный молодой человек -- так называемый бармен; только не назовите его трактирщиком, иначе вы рискуете получить бутылкой по зубам. Этот элегантный молодой джентльмен одет в голубую сатиновую блузу, или в куртку из белого полотна, или, быть может, просто в рубашку из линобатиста с кружевом, загофрированным Бог весть когда. Этот элегантный молодой человек, смешивая для вас "шерри коблер", смотрит вам прямо в глаза и разговаривает с вами о политике, в то время как лед, вино и вода, переливаясь из стакана в стакан, искрятся и создают что-то вроде радужного сияния за его плечами или же ореол, окружающий его напомаженную голову. Если вы путешествовали по Южным штатам Америки, вы, конечно, не забыли его? А если так, то мои слова напомнят вам его и окружающую обстановку: бар, которым он управляет среди полочек и разноцветных бутылок; вы вспомните стойку, пол, посыпанный белым песком, где иногда валяются окурки сигар и видны коричневые плевки; вы вспомните также и запах мяты, полынной водки и лимонной корки, жужжащие рои обыкновенных черных мух, мясных мух и больно жалящих москитов. Все это должно было врезаться в вашу память. Хотя гостиница "На привале" и мало чем отличалась от других подобных заведений Техаса, она все же имела свои особенности. Ее хозяином был не оборотистый янки, а немец, вполне оправдывавший репутацию своих соотечественников, которые считаются поставщиками лучших продуктов. Он сам прислуживал в своем баре; и, когда вы входили туда, вам приготовлял напиток не элегантный молодой джентльмен с душистой шевелюрой и в рубашке с рюшами, а степенный немец, который выглядел так трезво, словно он никогда не пробовал -- несмотря на соблазн выпить по оптовой цене -- ароматных напитков, которыми угощал своих клиентов. Местные жители называли его коротко: "Доффер", хотя у себя на родине он был известен под фамилией Обердофер. Была и еще одна особенность у этого бара, впрочем присущая не только ему одному. Как уже известно, гостиница имела форму буквы "Т"; бар находился в поперечном помещении, стойка тянулась вдоль стены, примыкавшей к главному зданию. На каждом конце бара была дверь, выходившая на площадь. Такое расположение дверей диктовалось особенностями местного климата: там, где термометр шесть месяцев в году показывает в тени больше 30 градусов, необходимо позаботиться о хорошей циркуляции воздуха. Гостиницы Техаса, как, впрочем, и все гостиницы Соединенных Штатов, служат одновременно биржей и клубом. Должно быть, именно из-за удобства и дешевизны гостиниц клубов в Америке почти нет. Даже в больших городах атлантического побережья клуб вовсе не является необходимостью. Умеренные цены в отелях, их превосходная кухня и элегантная обстановка мешают процветанию клубов, которые в Америке прозябают и будут прозябать как нечто ей чуждое. Это замечание все же главным образом касается южных и юго-западные городов, где кабачки и бары являются излюбленным местом свиданий и отдыха. Здесь собираются пестрые компании. Гордый плантатор не гнушается,-- потому что не смеет гнушаться,-- пить в одной комнате с бедняками, часто такими же гордыми, как и он. В баре гостиницы "На привале" можно встретить представителей всех классов и профессий, которые имеются в поселках, но только не крестьян -- в этих краях нет крестьян. Их нет в Соединенных Штатах, их нет и в Техасе. Вероятно, с того самого дня, как Доффер повесил свою вывеску, в его баре еще ни разу не собиралось столько посетителей, как в вечер после описанного пикника, когда его участники вернулись в форт Индж. Почти все они, за исключением дам, сочли необходимым закончить вечер в баре. Как только стрелка голландских часов, нежно тикавших среди разноцветных бутылей, подошла к одиннадцати, в бар один за другим стали заходить посетители. Офицеры форта, плантаторы, живущие по соседству, маркитанты, поставщики, шулера и люди без определенных занятий входили друг за другом. Каждый направлялся прямо к стойке, заказывал свой любимый напиток, а затем присоединялся к какой-нибудь компании. Одна из этих компаний обращала на себя особое внимание. В ней было человек десять, половина из которых носила мундир. К последним принадлежали три офицера, уже знакомые читателю: капитан пехотинец и два лейтенанта -- драгун Генкок и стрелок Кроссмен. С ними был еще один офицер, постарше их возрастом и чином -- он носил погоны майора. А так как он был старшим по чину в форте Индж, то лишним будет добавлять, что он командовал гарнизоном. Разговор носил вполне непринужденный характер, как будто все они были молодыми лейтенантами. Они беседовали о событиях истекшего дня. -- Скажите, пожалуйста, майор, -- спросил Генкок,-- вы, наверно, знаете, куда ускакала мисс Пойндекстер? -- Откуда же мне знать? -- ответил офицер, к которому был обращен вопрос.-- Спросите об этом ее кузена, мистера Кассия Колхауна. -- Мы спрашивали его, но толком ничего не добились. Он, кажется, знает не больше нас. Он встретил их на обратном пути и то недалеко от нашего бивуака. Они отсутствовали очень долго и, судя по их взмыленным лошадям, ездили куда-то далеко. За это время они могли бы съездить на Рио-Гранде и даже дальше. -- Обратили ли вы внимание на лицо Колхауна, когда он вернулся? -- спросил пехотный капитан.-- Он был мрачен, как туча, и, по-видимому, его тревожило что-то весьма неприятное. -- Да, вид у него действительно был очень понурый,-- ответил майор.-- Но, надеюсь, капитан Слоумен, вы не приписываете это... -- Ревности? Я в этом не сомневаюсь. Ничего другого не может быть. -- Как? К Морису-мустангеру? Что вы! Невозможно! Во всяком случае, неправдоподобно! -- Но почему, майор? -- Мой дорогой Слоумен, Луиза Пойндекстер -- леди, а Морис Джеральд... -- Может быть, джентльмен -- ведь видимость бывает обманчива. -- Фу,-- с презрением сказал Кроссмен,-- торговец лошадьми! Майор прав: это неправдоподобно. -- Ах, джентльмены! -- продолжал пехотный офицер, многозначительно покачав головой.-- Вы не знаете мисс Пойндекстер так, как я ее знаю. Это очень эксцентричная молодая особа, чтобы не сказать больше. Вы, должно быть, и сами это заметили. -- Да что вы, Слоумен! -- поддразнил его майор.-- Боюсь, что вы не прочь посплетничать. Наверно, сами влюбились в мисс Пойндекстер, хотя и прикидываетесь женоненавистником? Приревнуй вы ее к лейтенанту Генкоку или к Кроссмену, если бы его сердце не было занято другой, это было бы понятно, но к простому мустангеру... -- Этот мустангер ирландец, майор. И у меня есть основания предполагать, что он... -- Кто бы он ни был...-- прервал майор, мельком взглянув на дверь.-- Вот он, пусть сам и ответит. Он прямой человек, и от него вы узнаете обо всем, что, по-видимому, вас так сильно интересует. -- Вряд ли,-- пробормотал Слоумен, когда Генкок и еще два-три офицера направились было к мустангеру с намерением последовать совету майора. Молча пройдя по посыпанному песком полу, Морис подошел к стойке. -- Стакан виски с водой, пожалуйста,-- скромно обратился он к хозяину. -- Виски с водой? -- повторил тот неприветливо.-- Вы желаете виски с водой? Это будет стоить два пенни стакан. -- Я не спрашиваю вас, сколько это стоит, -- ответил мустангер.-- Я прошу дать мне стакан виски с водой. Есть оно у вас? -- Да-да! -- поторопился ответить немец, испуганный резким тоном.-- Сколько угодно, сколько угодно виски с водой! Пожалуйста! В то время как хозяин наливал виски, мустангер вежливо ответил на снисходительные кивки офицеров. Он был знаком с большинством из них, так как часто приезжал в форт по делам. Офицеры уже готовы были обратиться к нему с вопросом, как посоветовал майор, когда появление еще одного посетителя заставило их на время отказаться от своего намерения. Это был Кассий Колхаун. В его присутствии вряд ли было удобно заводить такой разговор. Подойдя с присущим ему надменным видом к группе военных и штатских, Кассий Колхаун поклонился, как обычно здороваются в тех случаях, когда вместе был проведен весь день и люди расставались лишь на короткое время. Если отставной капитан был и не совсем пьян, то, во всяком случае, сильно навеселе. Его глаза возбужденно блестели, лицо было неестественно бледно, фуражка надета набекрень, и из-под нее выбилось на лоб две-три пряди волос,-- было ясно, что он выпил больше, чем требовало благоразумие. -- Выпьем, джентльмены! -- обратился он к майору и окружавшей его компании, подходя к стойке.-- И выпьем как следует, вкруговую, чтобы старик "Доннерветтер" не мог сказать, что он зря жжет для нас свет. Приглашаю всех! -- Идет, идет! -- ответило несколько голосов. -- А вы, майор? -- С удовольствием, капитан Колхаун. Согласно установившемуся обычаю, вся компания, которая собралась выпить, вытянулась вереницей около стойки, и каждый выкрикивал название напитка по своему вкусу. Разных сортов было заказано столько, сколько человек было в этой компании. Сам Колхаун крикнул: -- Бренди! -- И тут же добавил: -- И плесните туда виски. -- Бренди и виски ваш заказ, мистер Колхаун? -- сказал хозяин, подобострастно наклоняясь через стойку к человеку, которого все считали совладельцем большого имения. -- Пошевеливайся, глупый немец! Я же сказал -- бренди. -- Хорошо, гepp Колхаун, хорошо! Бренди и виски, бренди и виски! -- повторял немец, торопясь поставить графин перед грубым посетителем. Компания майора, присоединившись к двум-трем уже стоявшим у стойки гостям, не оставила и дюйма свободного места. Случайно или намеренно, но Колхаун, встав позади всех в приглашенной им компании, очутился, рядом с Морисом Джеральдом, который спокойно стоял в стороне, пил виски с водой и курил сигару. Оба они как будто не замечали друг друга. -- Тост! -- закричал Колхаун, беря стакан со стойки. -- Давайте! -- ответило несколько голосов. -- Да здравствует Америка для американцев и да сгинут всякие пришельцы, особенно проклятые ирландцы! Произнеся этот оскорбительный тост, Колхаун сделал шаг назад и локтем толкнул мустангера, который только что поднес стакан к губам. Виски выплеснулось из стакана и залило мустангеру рубашку. Была ли это случайность? Никто ни минуты не сомневался в противном. Сопровождаемое таким тостом, это движение могло быть только намеренным и заранее обдуманным. Все ждали, что Морис сейчас же бросится на обидчика. Они были разочарованы и удивлены поведением мустангера. Некоторые даже думали, что он безмолвно снесет оскорбление. -- Если только он промолчит,-- прошептал Генкок на ухо Слоумену,--то его стоит вытолкать в шею. -- Не беспокойтесь,-- ответил пехотинец тоже шепотом.-- Этого не будет. Я не люблю держать пари, как вам известно, но я ставлю свое месячное жалованье, что мустангер осадит его как следует. И ставлю еще столько же, что Кассий Колхаун не обрадуется такому противнику, хотя сейчас Джеральда как будто больше беспокоит рубашка, чем нанесенное ему оскорбление... Ну и чудак же он! Пока они перешептывались, человек, который оказался в центре общего внимания, невозмутимо стоял у стойки. Он поставил свой стакан, вынул из кармана шелковый носовой платок и стал вытирать вышитую грудь рубашки. В его движениях было невозмутимое спокойствие, которое едва ли можно было принять за проявление трусости; и те, кто сомневался в нем, поняли, что они ошиблись. Они молча ждали продолжения. Ждать пришлось недолго. Все происшедшее, включая перешептывания, длилось не больше двадцати секунд; после этого началось действие, вернее -- раздались слова, которые были прологом. -- Я ирландец,-- сказал мустангер, кладя платок в карман. Ответ казался очень простым и немного запоздалым, но все поняли его значение. Если бы охотник за дикими лошадьми дернул Кассия Колхауна за нос, от этого не стало бы яснее, что вызов принят. Лаконичность только подчеркивала серьезность намерений оскорбленного. -- Вы? -- презрительно спросил Колхаун, повернувшись к нему и подбоченившись.-- Вы? -- продолжал он, меряя мустангера взглядом. -- Вы ирландец? Не может быть, я бы никогда этого не подумал. Я принял бы вас за мексиканца, судя по вашему костюму и вышивке на рубашке. -- И какое вам дело до моего костюма, мистер Колхаун! Но так как вы залили мою рубашку, то разрешите мне ответить тем же и смыть крахмал с вашей. С этими словами мустангер взял свой стакан и, прежде чем отставной капитан успел отвернуться, выплеснул ему в лицо остатки недопитого виски, отчего Колхаун стал неистово кашлять и чихать, к удовольствию большинства присутствующих. Но шепот одобрения тотчас же замер. Теперь было не до разговоров. Возгласы сменились гробовой тишиной. Все понимали, что дело приняло серьезный оборот. Ссора должна была кончиться дуэлью. Никакая сила не могла ее предотвратить. Глава XX. ОПАСНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ Получив душ из виски, Колхаун схватился за револьвер и вынул его из кобуры. Но, прежде чем наброситься на своего противника, он задержался, чтобы вытереть глаза. Мустангер уже вынул такое же оружие и теперь стоял, готовый ответить выстрелом на выстрел. Самые робкие из завсегдатаев бара в панике бросились к дверям, толкая друг друга. Некоторые остались в баре: одни -- просто от растерянности, другие -- потому, что были более хладнокровны и мужественны и сознавали, что во время бегства могут получить пулю в спину. Опять наступила полная тишина, длившаяся несколько секунд. Это был тот промежуток, когда решение рассудка еще не претворилось в действие -- в движение. Может быть, при встрече других противников этот интервал был бы короче: два более непосредственных и менее опытных человека тут же спустили бы курки. Но не Колхаун и Джеральд. Они неоднократно были свидетелями уличных схваток и принимали в них участие, они знали, как опасно в таких случаях торопиться. Каждый решил стрелять только наверняка. Этим и объяснялось промедление. Для тех же, кто был снаружи и даже не осмеливался заглянуть в дверь, эта задержка была почти мучительной. Треск револьверных выстрелов, который они рассчитывали в любой момент услышать, разрядил бы напряжение. И они были почти разочарованы, когда вместо выстрела раздался громкий и властный голос майора, одного из тех немногих, кто остался в баре. -- Стойте! -- скомандовал он тоном человека, который привык, чтобы ему повиновались, и, обнажив саблю, разделил ею противников.-- Не стреляйте, я приказываю вам обоим! Опустите оружие, иначе, клянусь Богом, я отрублю руку первому, кто дотронется до курка! Остановитесь, говорю я вам! -- Почему? -- закричал Колхаун, побагровев от гнева.-- Почему, майор Рингвуд? После подобного оскорбления, да еще черт знает от кого... -- Вы зачинщик, капитан Колхаун. -- Ну так что же? Я не из тех, кто сносит оскорбления! Уйдите с дороги, майор! Эта ссора вас не касается, и вы не имеете права вмешиваться! -- Вот как? Ха-ха! Слоумен, Генкок, Кроссмен! Вы слышите? Я не имею права вмешиваться... Отставной капитан Кассий Колхаун, не забывайте, где вы находитесь. Не воображайте, что вы в штате Миссисипи, среди ваших "благородных южан", истязающих рабов. Здесь, сэр, военный форт. Здесь действуют военные законы, и вашему покорному слуге поручено командование этим фортом. Поэтому я приказываю вам положить ваш револьвер в кобуру, из которой вы его достали. И сию же секунду, иначе я отправлю вас на гауптвахту, как простого солдата! -- Неужели? -- прошипел Колхаун.-- В какую прекрасную страну вы собираетесь превратить Техас! Значит, человек, как бы он ни был оскорблен, не имеет права драться на дуэли без вашего на то разрешения, майор Рингвуд? Вот каковы здешние законы? -- Отнюдь нет,-- ответил майор.-- Я никогда не препятствую честному разрешению ссоры. Никто не запрещает вам и вашему противнику убить друг друга, если это вам нравится. Но только не сейчас. Вы должны понять, мистер Колхаун, что ваши забавы опасны для жизни других людей, ни в какой мере в них не заинтересованных. Я вовсе не намерен подставлять себя под пулю, предназначенную для другого. Подождите, пока мы все отойдем на безопасное расстояние, и тогда стреляйте сколько душе угодно. Теперь, сэр, надеюсь, вы удовлетворены? Если бы майор был обыкновенным человеком, вряд ли это распоряжение было бы выполнено. Но к его авторитету старшего офицера форта добавлялось еще уважение к человеку почтенного возраста, к тому же прекрасно владеющему оружием и -- как хорошо было известно всем -- не позволяющему пренебрегать своими приказаниями. Он обнажил свою саблю не ради пустой угрозы. Противники знали это. Они одновременно опустили револьверы дулом вниз, но продолжали держать их в руках. Колхаун стоял, нахмурив брови, стиснув зубы, как хищный зверь, которому помешали напасть на его жертву. Мустангер же подчинился распоряжению спокойно, без видимого раздражения. -- Полагаю, вы твердо решили драться на дуэли? -- сказал майор, хорошо понимая, что надежды на примирение почти нет. -- Я не буду на этом настаивать,-- скромно ответил Морис.-- Если мистер Колхаун извинится за свои слова и поступок... -- Он должен это сделать: он первый начал! -- вмешались несколько свидетелей ссоры. -- Никогда! -- заносчиво ответил отставной капитан. -- Кассий Колхаун не привык извиняться, да еще перед такой ряженой обезьяной! -- Довольно! -- закричал ирландец, в первый раз обнаружив гнев.-- Я хотел дать ему возможность спасти свою жизнь. Он отказался от этого. И теперь, клянусь всеми святыми, один из нас не выйдет живым из этой комнаты! Майор, настоятельно прошу вас и ваших друзей уйти отсюда! Я не могу больше терпеть его наглость! -- Ха-ха-ха! -- раздался презрительный смех Колхауна.-- "Возможность спасти свою жизнь"! Уходите отсюда, все уходите! Я покажу ему! -- Стойте! -- закричал майор, не решаясь повернуться спиной к дуэлянтам.-- Так не годится. Вы можете спустить курки на секунду раньше, чем следует. Мы должны выйти, прежде чем вы начнете... Кроме того, джентльмены,-- продолжал он, обращаясь к присутствующим в комнате,-- ведь надо, чтобы соблюдались правила дуэли. Если они собираются драться, пусть и та и другая сторона будет в одинаковых условиях. Оба должны быть прежде всего одинаково вооружены, и надо, чтобы они начали по-честному. -- Конечно! Вы правы! -- отозвалось человек десять присутствующих. Все смотрели на дуэлянтов и ждали, как они к этому отнесутся. -- Надеюсь, ни один из вас не возражает? -- продолжал майор вопросительно. -- Я не могу возражать против справедливого требования,-- ответил ирландец. -- Я буду драться тем оружием, которое держу в руке! -- злобно сказал Колхаун. -- Согласен. Это оружие и меня устраивает,-- раздался голос противника. -- Я вижу, у вас обоих шестизарядные револьверы Кольта номер два,-- сказал майор.-- Пока что все в порядке. Вы вооружены одинаково. -- Нет ли у них еще какого-нибудь оружия? -- спросил молодой Генкок, подозревая, что у Колхауна под полой сюртука спрятан нож. -- У меня больше ничего нет,-- ответил мустангер с искренностью, которая не оставляла сомнений в правдивости его слов. Все посмотрели на Колхауна, который медлил с ответом. Он понял, что должен сознаться. -- Конечно,-- сказал он,-- у меня есть еще нож. Надеюсь, вы не собираетесь его отнимать? Мне кажется, что каждый вправе пользоваться оружием, которое у него имеется. -- Но, капитан Колхаун,-- продолжал Генкок,-- у вашего противника нет ножа. Если вы не боитесь драться с ним на равных условиях, то должны отказаться от вашего ножа. -- Да, конечно! -- закричало несколько голосов.-- Он должен, конечно! -- Давайте-ка его сюда, капитан Колхаун,-- настаивал майор.-- Шесть зарядов должны удовлетворить любого здравомыслящего человека, и незачем будет прибегать к холодному оружию. Ведь прежде чем вы кончите стрелять, один из вас... -- Ко всем чертям! -- крикнул Колхаун, расстегивая сюртук. Достав нож, он швырнул его в противоположный угол бара и вызывающим голосом сказал: -- Для этой расфуфыренной птицы он мне не нужен -- я покончу с ним первым же выстрелом! -- Хватит еще времени поговорить, после того как вы докажете это на деле. И не воображайте, что ваши хвастливые слова испугали меня... Скорее, джентльмены! Я должен положить конец этому бахвальству и злословию! -- Собака! -- свирепо прошипел "благородный южанин".-- Проклятая ирландская собака! Я отправлю тебя выть в твою конуру! Я... -- Стыдитесь, капитан Колхаун! -- прервал его майор при общем возмущении.-- Это лишние разговоры. Так держать себя в порядочном обществе непристойно. Потерпите минуту и тогда говорите, что вам вздумается... Теперь, джентльмены, еще одно,-- сказал он, обращаясь к окружающим: -- надо взять с них обещание, что они не начнут стрелять до тех пор, пока мы все не уйдем отсюда. Сразу возникли затруднения. Как начать дуэль? Простого обещания при столь разгоревшихся страстях было мало. По крайней мере, один из соперников вряд ли стал бы дожидаться разрешения спустить курок. -- Начинать надо по сигналу,-- продолжал майор.-- И ни один из них не должен стрелять раньше. Может ли кто-нибудь предложить, какой дать сигнал? -- Мне кажется, что я могу,-- сказал рассудительный капитан Слоумен, выступая вперед.-- Пусть мистер Колхаун и мистер Джеральд выйдут вместе с нами. Если вы заметили, на противоположных концах этого бара есть двери с каждой стороны. Обе совершенно одинаково расположены. Пусть они потом снова войдут: один в одну дверь, а другой -- в другую, и начнут стрелять только тогда, когда переступят порог. -- Замечательно! Как раз то, что надо,-- послышались голоса. -- А что должно послужить сигналом? -- повторил свой вопрос майор.-- Выстрел? -- Нет, колокол гостиницы. -- Лучше нельзя и придумать, великолепно! -- сказал майор, направляясь к одной из дверей, ведущих на площадь. -- Майн готт32, майор!--закричал хозяин бара, выбегая из-за своей стойки, где до этого он стоял, совершенно оцепенев от страха.-- Майн готт! Неужели же они будут стрелять в моем баре? Ах! Они разобьют все мои бутылки, и мои красивые зеркала, и мои хрустальные часы, которые стоили сто... двести долларов! Разольют мои лучшие вина... Ах, майор! Это разорит меня. Что же мне делать? Майн готт! Ведь это... -- Не беспокойтесь, Обердофер,-- отозвался майор, останавливаясь.-- Я не сомневаюсь, что все ваши убытки будут возмещены. Но, во всяком случае, вы сами должны куда-нибудь спрятаться. Если вы останетесь в вашем баре, в вас нарерняка всадят пулю, а это, пожалуй, будет хуже, чем то, что разобьются ваши бутылки. С этими словами майор оставил растерявшегося хозяина гостиницы и поспешил на улицу, где уже встретил соперников, которые только что вышли в разные двери. Обердофер недолго стоял посреди своего бара. Не успела наружная дверь захлопнуться за майором, как внутренняя захлопнулась за хозяином гостиницы. И бар, сверкающий лампами, бутылками и дорогими зеркалами, погрузился в глубокую тишину, среди которой слышалось лишь равномерное тиканье часов под хрустальным колпаком. Глава XXI. ДУЭЛЬ В БАРЕ Выйдя из гостиницы, майор не стал больше принимать участия в этом происшествии. Коменданту форта не подобало поощрять дуэль, хотя бы даже наблюдая, чтобы не нарушались ее правила. Этим занялись молодые офицеры, которые тут же приступили к делу. Времени для этого потребовалось немного. Условия были уже оговорены. Оставалось только поручить кому-нибудь из присутствующих позвонить в колокол, что явилось бы сигналом для начала дуэли. Это было нетрудно, поскольку не имело значения, кто позвонит. Даже ребенок мог бы подать сигнал к началу этой ужасной схватки. Если бы посторонний наблюдатель случайно очутился в этот момент на площади перед гостиницей "На привале", он был бы очень озадачен тем, что там происходило. Ночь была довольно темная, но все же можно было различить толпу людей недалеко от гостиницы. Большинство из них носили военную форму: здесь были не только те офицеры, которые вышли из бара, но и другие, а также свободные от несения службы солдаты, которые услышали, что на площади что-то происходит. Женщины -- жены солдат, прачки и несколько бойких сеньорит сомнительной репутации,-- наспех одевшись, выбежали на улицу и расспрашивали тех, кто опередил их, о причинах шума. Разговаривали шепотом. Было известно, что на площади присутствуют майор и другие представители власти,-- это сдерживало зрителей. Толпа собралась не у самой гостиницы, а на открытом месте, ярдах в двенадцати от нее. Все не отрываясь смотрели на гостиницу, захваченные волнующим зрелищем. Они следили за двумя мужчинами, стоявшими поодаль друг от друга, у противоположных концов бревенчатого здания, в котором находился бар. Несмотря на то, что эти два человека были разделены толстыми бревенчатыми стенами и не видели друг друга, их движения были одинаковы, словно вызывались одними и теми же побуждениями. Каждый стоял у двери, через которую вырывался яркий свет, падавший широкими полосами на крупный гравий площади. Они стояли не прямо против входа, а немного сбоку -- в стороне от света. Оба слегка пригнулись, словно бегуны перед стартом, готовые ринуться вперед. Оба сосредоточенно смотрели в бар, откуда доносилось лишь тиканье часов. По их позам можно было догадаться, что они готовы войти туда и ждут лишь условленного сигнала. В одежде этих двух людей не было ничего лишнего, ничего, что могло бы помешать движениям,-- они были без шляп, в одних рубашках; их лица и позы говорили о непоколебимой решимости. Угадать их намерения было нетрудно. Посторонний наблюдатель, случайно оказавшийся на площади перед гостиницей, с первого взгляда мог бы понять, что речь идет о жизни и смерти. Поднятые револьверы в руках, напряженность поз, тишина, царившая в толпе любопытных, и, наконец, сосредоточенный интерес, с которым все смотрели на этих двух людей, яснее всяких слов говорили, что здесь происходит нечто ужасное. Короче говоря: это была схватка, исходом которой могла быть смерть. Настал решающий момент. Дуэлянты напряженно смотрели на дверь, в которую они должны были войти и, быть может, никогда не вернуться. Они ждали только сигнала, чтобы переступить порог и начать поединок, который будет роковым для одного из них, а может быть, и для обоих. Ожидали ли они роковых слов: "Раз-два-три -- стреляй!"? Нет. Был назначен другой сигнал, и он прозвучал. Чей-то громкий голос крикнул: -- Звони! У столба, на котором висел колокол, можно было различить три или четыре темные фигуры. После приказа они зашевелились. Вместе с движением их рук, едва заметным в темноте, раздался звонкий удар колокола. Этот звук, обычно весело созывавший людей к обеду, теперь был сигналом к началу смертельного боя. Звон продолжался недолго. После первого же удара люди, дергавшие веревку, увидели, что в их услугах больше нет необходимости. Противники бросились в бар, раздался сухой треск револьверных выстрелов, дребезжанье разбитого стекла, и звонившие поняли, что они производят только лишний шум. Бросив веревку, они, как и все остальные зрители, стали прислушиваться. Никто, кроме самих участников, не видел, как происходила эта странная дуэль. При первом же ударе колокола противники вошли в бар. Ни один из них не задержался снаружи. Поступить так -- означало бы прослыть трусом. Сотня глаз следила за ними, и зрители знали условия дуэли: ни тот, ни другой не должен стрелять, прежде чем переступит порог. Как только они вошли, сразу же раздались первые выстрелы. Комната наполнилась дымом. Оба остались на ногах, хотя оба были ранены. На белый песок пола брызнула кровь. Вторые выстрелы также последовали одновременно, но они были сделаны уже наугад, так как дуэлянтам мешал дым. Затем раздался одиночный выстрел, сразу за ним другой, потом наступила тишина. Перед этим было слышно, как враги двигались по комнате. Теперь этого звука больше не было. Наступила глубокая тишина. Убили ли они друг друга? Нет. Вновь раздавшийся двойной выстрел оповестил, что оба живы. Пауза объяснялась тем, что противники пытались найти друг друга и напряженно всматривались сквозь завесу дыма. Оба молчали и не шевелились, чтобы не выдать, где каждый из них находится. Снова наступила тишина, на этот раз более длительная. Она оборвалась двойным выстрелом, за которым последовал шум падения двух тяжелых тел. Затем послышалось барахтанье, стук опрокинутых стульев и еще один выстрел -- одиннадцатый. Он был последним. Толпа любопытных видела только облака порохового дыма, выплывавшие из дверей, тусклое мерцание ламп и время от времени вспышку света, сопровождающуюся треском,-- и все. Слышали они гораздо больше: звон вдребезги бьющегося стекла, грохот падающей мебели, опрокинутой в жестокой борьбе, топот ног по деревянному полу и время от времени сухой треск револьверного выстрела. Но голосов тех, чья взаимная ненависть привела к этой схватке, не было слышно. Никто из стоявших не знал, что происходило внутри бара, только по звуку выстрелов можно было понять, как протекает дуэль. Они сосчитали одиннадцать. Затаив дыхание, все ждали двенадцатого. Но вместо выстрела послышался голос мустангера: -- Мой револьвер у вашего виска! У меня осталась еще одна пуля. Просите извинения -- или вы умрете! Толпа поняла, что дуэль близится у концу. Некоторые смельчаки заглянули внутрь. Они увидели противников, распростертых на дощатом полу. Оба были в крови, оба тяжело ранены; белый песок вокруг них покраснел от крови; на нем были видны извилистые следы там, где они подползали друг к другу, чтобы выстрелить в последний раз; один, в вельветовых брюках, опоясанный красным шарфом, слегка приподнявшись над другим и приставив револьвер к его виску, грозил ему смертью. Такова была картина, которую увидели зрители, когда сквозняк рассеял пороховой дым и позволил им различить, что делается внутри бара. Тут же послышался и другой голос, голос Колхауна. В его тоне уже не было заносчивости. Это был просто жалобный шепот: -- Довольно... Опустите револьвер... Извините... Глава XXII. ЗАГАДОЧНЫЙ ПОДАРОК Дуэль для Техаса не диво. По истечении трех дней о ней уже перестают говорить, а через неделю никто даже и не вспоминает о происшедшем, за исключением, конечно, участников и их близких. Так бывает даже в том случае, если на дуэли дрались люди уважаемые и занимающие видное положение в обществе. Если же дуэлянты -- неизвестные бедняки или приезжие, одного дня бывает достаточно, чтобы предать забвению их подвиги. Они остаются жить лишь в памяти противников -- чаще одного, уцелевшего, и еще, пожалуй, в памяти неудачливого зрителя, получившего шальную пулю или удар ножа, предназначавшийся не ему. Не раз мне приходилось быть свидетелем "уличных схваток", разыгравшихся прямо на мостовой, где ни в чем не повинные, беззаботно гулявшие горожане бывали ранены или даже убиты в результате этих своеобразных дуэлей. Я никогда не слышал, чтобы виновники несли наказание или возмещали бы материальные убытки,-- на эти происшествия смотрят обычно как на "несчастные случаи". Несмотря на то что Кассий Колхаун, так же как и Морис Джеральд, сравнительно недавно появился в поселке,-- причем Морис только время от времени приезжал в форт,-- их дуэль вызвала необычайный интерес, и о ней говорили в течение целых девяти дней. Неприятный, заносчивый нрав капитана и таинственность, окружавшая мустангера, вероятно, послужили причиной того, что эта дуэль заняла совершенно особое место: об этих двух людях, об их достоинствах и недостатках говорили много дней спустя после их ссоры и горячее всего там, где пролилась их кровь,-- в баре гостиницы. Победитель завоевал всеобщее уважение и приобрел новых друзей; на стороне его противника были только немногие. Большинство остались довольны исходом дуэли: несмотря на то что Колхаун только недавно переехал в эти края, своей дерзкой наглостью он успел восстановить против себя не одного завсегдатая бара. Все считали, что молодой ирландец хорошо его проучил, и говорили об этом с одобрением. Как переносил Кассий Колхаун свое поражение, никто не знал; его больше не видели в гостинице "На привале", но причина его отсутствия была понятна: тяжелые, почти смертельные раны надолго приковали его к постели. Несмотря на то, что раны Мориса не были такими тяжелыми, как у его противника, он тоже был прикован к постели. Ему пришлось остаться в гостинице Обердофера -- в скромном номере, потому что даже слава победителя не изменила обычного небрежного отношения к нему ее хозяина. После дуэли он потерял сознание от большой потери крови. Его нельзя было никуда перевозить. Лежа в неуютном номере, он мог бы позавидовать заботам, которыми был окружен его раненый соперник. К счастью, с мустангером был Фелим, иначе положение его было бы еще хуже, -- Святой Патрик! Ведь это же безобразие! -- вздыхал верный слуга.-- Сущее безобразие -- впихнуть джентльмена в такую конуру! Такого джентльмена, как вы, мистер Морис. И еда никуда не годится, и вино. Хорошо откормленный ирландский поросенок, наверно, отвернулся бы от того, чем тут нас кормят. И как вы думаете, что этот старый Доффер говорил внизу... -- Я не имею ни малейшего представления и мне совершенно безразлично, дорогой Фелим, что говорил Обердофер внизу, но если ты не хочешь, чтобы он слышал, что ты говоришь наверху, то умерь, пожалуйста, свой голос. Не забывай, дружище, что перегородки здесь -- это только дранка и штукатурка. -- Черт бы побрал эти перегородки! Вам все равно, что о вас болтают? А мне наплевать, что меня слышат. Все равно этот немец обращается хуже некуда. Я все-таки скажу -- вам это нужно знать. -- Ну ладно. Что же он говорил? -- А вот что. Я слыхал, как он говорил одному приятелю, что заставит вас заплатить не только за номер, за еду и стирку, но и за все разбитые бутылки, зеркала и за все, что было поломано и разбито в тот вечер. -- Заставит заплатить меня? -- Да, вас, мастер Морис. И ничего не потребует с янки. Ведь это подлость! Только проклятый немец мог такое придумать! Пусть платит тот, кто заварил эту кашу, а не вы, потомок Джеральдов из Баллибаллаха! -- А ты не слышал, почему он считает, что я должен платить за все? -- Как же, мастер Морис! Этот жулик говорил, что вы -- синица в руках и что он не выпустит вас, пока вы всего не заплатите. -- Ничего, он скоро увидит, что немножко ошибся. Пусть лучше он подает счет журавлю в небе. Я согласен уплатить половину причиненных убытков, но не больше. Можешь ему это передать при случае. А по совести говоря, Фелим, не знаю, как я даже это смогу сделать... Наверно, много вещей было перебито и переломано. Мне помнится, что-то здорово дребезжало, когда мы дрались. Кажется, разбилось зеркало или часы, или что-то в этом роде... -- Большое зеркало, мастер Морис, и что-то стеклянное, что было на часах. Говорят, что оно стоит двести долларов. Враки! Наверно, не больше половины. -- Пусть так, для меня сейчас и это тяжело. Боюсь, Фелим, что тебе придется съездить на Аламо и привезти все наши сокровища. Чтобы уплатить этот долг, мне необходимо будет расстаться со своими шпорами, серебряным кубком и, быть может, с ружьем. -- Только не это, мастер Морис! Как мы будем жить без ружья? -- Как-нибудь проживем, дружище. Будем есть конину -- лассо нам поможет. -- Ей-же-ей, прокормимся не хуже, чем на той бурде, что подает нам старый Доффер! У меня всякий раз после обеда болит живот. Вдруг без всякого стука открылась дверь, и на пороге появилась неопрятная фигура -- женщина или мужчина, трудно было сразу сказать; в жилистой руке она держала плетеную корзинку. -- Ты что, Гертруда? -- спросил Фелим, который, по-видимому, уже знал, что перед ним служанка. -- Джентльмен передал это,-- ответила она, протягивая корзинку. -- Какой джентльмен, Гертруда? -- Не знаю его. Я никогда раньше его не видела. -- Передал джентльмен? Кто же это может быть? Фелим, посмотри, что там. Фелим открыл корзинку; в ней было много всякой всячины: несколько бутылок вина и прохладительных напитков, уложенных среди всевозможных сладостей и деликатесов -- изделий кондитера и повара. Не было ни письма, ни даже записочки, однако изящная упаковка не оставляла сомнений, что посылка приготовлена женской рукой. Морис перебрал и пересмотрел все содержимое корзинки -- по мнению Фелима, чтобы определить, во что все это обошлось. Но на самом деле мустангер думал совсем о другом -- он искал записку. Но в корзинке не оказалось ни клочка бумаги, ни даже визитной карточки. Щедрость этого подарка, который, надо сказать, был очень кстати, не оставлял сомнений, что его прислал богатый человек. Но кто же это мог быть? Когда Морис задавал себе этот вопрос, в его воображении вставал прекрасный образ, и мустангер невольно связывал его с неизвестным благодетелем. Неужели это была Луиза Пойндекстер? Несмотря на некоторую неправдоподобность, он все же хотел верить, что это так, и, пока он верил, сердце его трепетало от счастья. Однако чем больше он думал, тем больше сомневался, и от его уверенности осталась лишь неопределенная, призрачная надежда. -- "Джентльмен передал",-- повторил Фелим, не то разговаривая сам с собой, не то обращаясь к хозяину. -- Гертруда сказала, что это джентльмен. Видно, добрый джентльмен. Но только кто? -- Не имею ни малейшего представления, Фелим. Может быть, кто-то из офицеров форта? Хотя сомневаюсь чтобы кто-нибудь из них мог проявить ко мне такое внимание. -- Само собой разумеется, это не они. Офицеры и вообще мужчины тут ни при чем. -- Почему ты так думаешь? -- Почему я так думаю? Ох, мастер Морис, вам ли это спрашивать? Ведь это дело женских пальчиков. Ей-ей! Гляньте-ка, до чего аккуратно завернуто. Никогда мужчине так не сделать. Да-да, это женщина и, смею вас уверить, настоящая леди. -- Глупости, Фелим! Я не знаю ни одной леди, которая могла бы проявить ко мне такое участие. -- Не знаете? Вот уж неправда, мастер Морис! А я знаю. И если бы она не позаботилась о вас, то это было бы черной неблагодарностью. Разве вы не спасли ей жизнь? -- О ком ты говоришь? -- Как будто вы сами не догадываетесь, сударь! Я говорю о той красотке, что была у нас в хижине: прискакала на крупчатом, которого вы ей подарили и даже гроша ломаного за него не взяли. Если это не ее подарок, то Фелим О'Нил самый большой дурень во всем Баллибаллахе!.. Ах, мастер Морис, заговорил я о родных краях, и вспомнились мне те, кто там живет... А что бы сказала голубоглазая красотка, если бы только узнала, в какой опасности вы находитесь? -- Опасность? Да все уже прошло. Доктор сказал, что через недельку можно будет выходить. Не тужи, дружище! -- Нет, я не про то. Не об этой опасности я говорил. Сами знаете, о чем я думаю. Нет ли у вас сердечной раны, мастер Морис? Иной раз прекрасные глаза ранят куда больнее, чем свинцовая пуля. Может, кто-нибудь ранен вашими глазами, потому и прислал все это? -- Ты ошибаешься, Фелим. Наверно, корзину прислал кто-нибудь из форта. Но, кто бы это ни был, я не вижу причин, почему мы должны церемониться с ее содержимым. Давай-ка попробуем. Больной получил очень большое удовольствие, лакомясь деликатесами из корзинки, но мысли его были еще приятнее -- он мечтал о той, чья забота была ему так дорога. Неужели этот великолепный подарок сделала молодая креолка -- кузина и, как говорили, невеста его злейшего врага? Это казалось ему маловероятным. Но если не она, то кто же? Мустангер отдал бы лошадь, целый табун лошадей, лишь бы подтвердилось, что щедрый подарок прислан Луизой Пойндекстер. Прошло два дня, а тайна оставалась нераскрытой. Вскоре больного опять порадовали подарком. Прибыла такая же корзинка с новыми бутылками и свежими лакомствами. Они опять начали расспрашивать служанку, но результаты были те же: "Джентльмен привез, незнакомый джентльмен, тот же самый, что и тогда". Она могла только добавить, что он был "очень черный", что на нем была блестящая шляпа и что он подъехал к гостинице верхом на муле. Казалось, Морис не был доволен этим описанием неизвестного доброжелателя; но никому, даже Фелиму, не поверил он своих мыслей. Два дня спустя после того, как была получена третья корзинка, доставленная тем же джентльменом в блестящей шляпе, Морису пришлось забыть свои мечты. Это нельзя было объяснить содержимым корзинки, которое ничем не отличалось от прежних. Дело скорее было в письме, привязанном лентой к ее ручке. -- Это всего лишь Исидора,-- пробормотал Морис, взглянув на подпись. Потом, равнодушно развернув листок, стал читать написанное по-испански письмо. Вот оно -- в точном переводе. "Дорогой сеньор! В течение недели я гостила у дяди Сильвио. До меня дошли слухи о вашем ранении, а также о том, что вас плохо обслуживают в гостинице. Примите, пожалуйста, этот маленький подарок, как память о той большой услуге, которую вы мне оказали. Я пишу уже в седле. Через минуту я уезжаю на Рио-Гранде. Мой благодетель, спаситель моей жизни... больше того -- моей чести! До свидания, до свидания! Исидора Коварубио де Лос-Льянос". -- Спасибо, спасибо, милая Исидора! -- прошептал мустангер, складывая письмо и небрежно бросая его на одеяло.-- Всегда признательная, внимательная, добрая! Не будь Луизы Пойндекстер, может быть, я полюбил бы тебя! Глава XXIII. КЛЯТВА МЕСТИ Томившийся в своей комнате Колхаун, наверно, позавидовал бы такому вниманию. Несмотря на то, что он лежал дома и был окружен роскошью, он не мог утешать себя мыслью, что есть кто-то на свете, кто привязан к нему. Черствый эгоист, он не верил в дружбу -- и у него не было друзей; прикованный к постели, мучимый страхом, что его раны могут оказаться смертельными, он терзался сознанием, что всем совершенно безразлично, останется ли он жив или умрет. Если к нему и проявляли какое-то внимание, то только в силу родственных обязанностей. Иначе и не могло быть. Его поведение в отношении двоюродной сестры и двоюродного брата вряд ли могло вызвать их привязанность. Его дядя, гордый Вудли Пойндекстер, испытывал к нему отвращение, смешанное со страхом. Правда, это чувство появилось совсем недавно. Как уже известно, Пойндекстер был должником своего племянника. Долг был так велик, что фактически Кассий Колхаун стал владельцем асиенды Каса-дель-Корво и мог в любую минуту объявить себя ее хозяином. За последнее время Колхаун пустил в ход все свое влияние, чтобы добиться руки Луизы,-- он уже давно был страстно влюблен в нее. Скоро он понял, что ему вряд ли удастся получить ее согласие, потому что она в ответ на его ухаживания даже не пыталась скрывать свое равнодушие. Поэтому он решил добиться ее согласия через отца, хорошо сознавая свою власть над ним. Неудивительно, что к отставному капитану во время его тяжелой болезни было проявлено меньше симпатии, чем это могло быть при других обстоятельствах. Пока больной чувствовал, что ему грозит смерть, он был как будто мягче к окружающим. Но это длилось недолго. Как только Колхаун почувствовал, что начинает выздоравливать, к нему сразу вернулась вся его дикая необузданность, усиленная горьким сознанием недавнего поражения. Всю жизнь он любил щеголять своей наглостью и верховодить в любой компании, которая собиралась около него. Сознание, что никто в Техасе больше не поверит в его доблесть, причиняло ему несказанные мучения. Появиться в роли потерпевшего поражение перед всеми дамами и, главное, перед той, которую он обожал, сознавать, что виновником его поражения был безвестный авантюрист, которого он считал своим соперником в любви, -- это было выше его сил. Даже обыкновенному человеку было бы тяжело под таким душевным гнетом,-- Колхаун же не находил себе места. Он вовсе не собирался смириться с этим, как поступил бы обыкновенный человек,-- он решил мстить. Поэтому, едва избавившись от страха за свою жизнь, он начал упорно размышлять о мести. Морис-мустангер должен умереть! И если не от его руки, то от руки кого-нибудь другого. Найти соучастника не так уж трудно. В обширных прериях Техаса наемные убийцы встречаются не реже, чем в итальянских городах. Увы, нет такого уголка на всем земном шаре, где золото не управляло бы кинжалом убийцы! А у Колхауна золота было больше чем достаточно, чтобы подкупить какого-нибудь негодяя. В уединении своей комнаты, выздоравливая от ран, Колхаун обдумывал план убийства мустангера. Он не собирался этого делать сам, потому что боялся новой встречи со столь грозным противником -- даже в том случае, если бы ему удалось напасть на него врасплох. Поражение сделало его трусливым, и он хотел найти исполнителя -- руку, которая нанесла бы удар за него. Где же его искать? К несчастью, он знал или, быть может, ему только казалось, что он знал подходящего человека. Это был мексиканец, в то время находившийся в поселке,-- такой же мустангер, как и Морис, но один их тех, от кого молодой ирландец держался в стороне. Как правило, люди этой своеобразной профессии пользовались в Техасе дурной славой. Ремеслом мустангера обычно занимались мексиканцы или метисы; однако нередко бывало, что этим делом увлекался француз или американец. Это были обычно подонки цивилизованного общества, нередко преступники, которые волнениями опасной охоты, быть может, заглушали упреки совести. Когда мустангеры появлялись в поселках, они досаждали мирным жителям своими постоянными драками и дебошами. Повстречаться же с ними в пустынной прерии нередко было опасно для жизни. В истории Техаса неоднократно упоминаются случаи, когда компания мустангеров превращалась на время в разбойничью банду; переодетые и загримированные индейцами, они часто грабили путешественников. Кассий Колхаун вспомнил об одном из таких головорезов. Он вспомнил, что встречался с ним неоднократно в баре гостиницы, видел его и в тот вечер, когда дрался на дуэли. Этот мустангер был одним из тех, кто нес его домой на носилках. Припомнилось ему также, с какой злобой говорил мексиканец о Морисе Джеральде. Потом Колхаун узнал, что мексиканец ненавидит Мориса почти так же, как он сам. На нем и остановил свой выбор Колхаун. Он вызвал мексиканца к себе и после этого часто разговаривал с ним, запершись в своей комнате. У окружающих не возникло никаких подозрений. Впрочем, Колхаун об этом и не беспокоился. Его посетитель торговал лошадьми и рогатым скотом -- у них могли быть дела. Такое объяснение выглядело вполне естественным. Даже сам мексиканец вначале думал именно так, потому что при их первых встречах разговор носил почти исключительно деловой характер. Хитрый южанин не собирался выдавать свои намерения малознакомому человеку. И только после одной очень выгодной для мексиканца сделки, за бутылкой вина, Колхаун стал осторожно допытываться, как относится мексиканец к Морису-мустангеру. Беседа убедила отставного капитана, что на этого человека он может положиться, что он окажет ему любую услугу, вплоть до убийства. Мексиканец не скрывал своей ненависти к молодому мустангеру. И, хотя он не сказал ничего определенного о причине этой ненависти. Кассий Колхаун по некоторым намекам понял, что причина у них одна и та же -- то, что уже издревле, со времен Трои, вызывает ссоры между мужчинами: женщина! Прекрасной Еленой в данном случае оказалась одна черноокая сеньорита с берегов Рио-Гранде, которую Морис время от времени навещал. Она стала предпочитать общество мустангера-ирландца обществу своего соотечественника. Мексиканец не назвал имени девушки, а Колхаун и не старался узнать его, но, слушая рассказ, втайне надеялся, что девица, которая отвергла мексиканца, покорит сердце его соперника. Пока капитан выздоравливал, он несколько раз виделся с человеком, которого хотел сделать орудием своей мести, и у них была полная возможность обо всем договориться. Договорились они или нет и каковы были их дьявольские намерения, осталось известно только им одним. Окружающие лишь заметили, что Кассий Колхаун и Мигуэль Диас, по прозванию Эль-Койот33, постоянно бывают вместе, и все удивлялись этой странной дружбе. Глава XXIV. НА АСОТЕЕ На техасских плантациях нет бездельников. День начинается с восходом солнца. Колокол, гонг или пастуший рожок, созывая черных невольников на работу, поднимает и рабовладельцев с их удобных постелей. Так было в Каса-дель-Корво при старых хозяевах. Семья американского плантатора не изменила этому обычаю -- правда, не из желания следовать традиции, но по требованию самой природы. Ароматное утро солнечного Техаса, где царит почти непрерывная весна, жаль проводить в постели. Отдыхают в полдень, когда все в природе никнет под жгучими лучами солнца. На рассвете же все с новой радостью встречают восходящее светило. Тропические птицы расправляют свои яркие крылья, цветы -- влажные от росы лепестки, как бы в ожидании жгучего поцелуя первых солнечных лучей. Все живое снова славит солнце. Прекрасна, как птицы, порхающие в рощах Техаса, нежна, как цветы, расцветающие в его долинах, была девушка, которая появилась на крыше дома Каса-дель-Корво. Сама Аврора, встающая со своего ложа, вряд ли выглядела свежее, чем молодая креолка, когда она смотрела на розовую завесу, из-за которой медленно поднимался золотой диск солнца. Она стояла на восточной стороне асотеи; ее рука лежала на каменном парапете, еще влажном от ночной росы. Перед ее глазами был сад, расположенный в излучине реки, над ним откос противоположного берега, а еще дальше широко расстилалась прерия. Смотрела ли она на чудесный вид, которым нельзя было не любоваться? Нет. Она не замечала и восходящего солнца, хотя казалось, что она, словно язычница, молится ему. Слушала ли она мелодичное пение птиц, звенящее над садом и рощей? Нет, она ничего не слышала и ничего не замечала. Ее взгляд был рассеян, и мысли ее были далеко. Казалось, ни ясное утро, ни пение птиц не радовали ее -- тень печали лежала на прекрасном лице. Она была одна, никто не заметил ее грусти и не спросил, чем она вызвана. Невольно сорвавшийся шепот выдал ее тайну: -- Может быть, он тяжело ранен? Может быть, смертельно? О ком говорила она с таким волнением? О человеке, который лежал совсем близко внизу, в одной из комнат асиенды,-- о своем кузене Кассии Колхауне? Вряд ли это было так. Еще накануне доктор сказал, что больной на пути к выздоровлению, что опасности для жизни больше нет. И если бы кто-нибудь подслушал ее монолог, который она продолжала тем же грустным голосом, то он убедился бы, что она говорила о ком-то другом. -- Я не могу даже никого послать к нему. Я никому не доверяю. Где он теперь? Наверно, ему нужна помощь, участие... Если бы я могла послать ему хотя бы весточку так, чтобы никто не знал! И куда пропал Зеб Стумп? Девушке почему-то казалось, что Зеб может появиться с минуты на минуту, и она стала смотреть на равнину, по ту сторону реки, где вдоль берега тянулась дорога. Это была проезжая дорога между фортом Индж и плантациями на нижней Леоне; она пересекала прерию на некотором расстоянии от реки и приближалась к ней только в одном месте -- там, где русло делало резкий изгиб, врезаясь в крутой берег. В направлении к форту дорога была видна на протяжении полумили, ее пересекала тропинка, которая вела через брод к асиенде. Вниз по реке, приблизительно на таком же расстоянии, саванна переходила в заросли, за которыми уже ничего не было видно. Молодая креолка смотрела в сторону форта Индж, откуда мог приехать Зеб Стумп, но ни его и никого другого не было видно. Это не должно было бы огорчить ее. Ведь он не обещал приехать. Она смотрела в этом направлении чисто инстинктивно. Но что-то более сильное, чем инстинкт, заставило ее через некоторое время обернуться и устремить взгляд в противоположную сторону. Если она надеялась там кого-нибудь увидеть, то на этот раз ожидания не обманули ее. Из зарослей появился всадник. Креолке сначала показалось, что это мужчина в костюме, напоминающем арабский. Но потом она рассмотрела, что это женщина, которая сидит на лошади по-мужски. Лицо всадницы было почти все закрыто прозрачным шарфом. Но Луиза все же заметила красивый овал смуглого лица, яркий румянец на щеках, блестящие, как звезды, глаза. Ни эксцентричная манера ездить верхом, ни шарф, ниспадавший с плеч всадницы, не помешали Луизе заметить, что она хорошо сложена. За незнакомкой, отставая от нее ярдов на пятнадцать, ехал человек на муле; по тому, что он держался на почтительном расстоянии, а также по одежде всадника можно было догадаться, что это ее слуга. -- Кто эта женщина? -- прошептала Луиза Пойндекстер и быстро поднесла к глазам лорнет, чтобы лучше разглядеть удивительную всадницу.-- Кто же она? -- повторила креолка свой вопрос более спокойным тоном, опустив лорнет и продолжая рассматривать всадницу невооруженным глазом.-- Мексиканка, конечно, а всадник на муле -- ее слуга. Какая-нибудь знатная сеньора, наверно. Я думала, что они все переехали в Мексику... В руках у ее спутника корзинка. Интересно, что в ней такое? И зачем они едут в форт или в поселок? Уже третий раз на этой неделе я вижу, как она проезжает мимо нас. Она живет, вероятно, где-нибудь на плантациях, расположенных ниже по реке. Что за эксцентричная манера ездить верхом! Я слыхала, что это принято у мексиканок. Что, если бы и я стала так ездить? Несомненно, так удобнее. Но в Штатах сочли бы такую езду неженственной. Воображаю, как возмутились бы наши пуританские мамаши! Ха-ха-ха! Можно представить себе их ужас!.. Но смех сразу оборвался. Выражение лица креолки мгновенно изменилось, словно кочующая тучка заволокла диск солнца. Но это не была грусть, которая перед этим омрачала лицо девушки, хотя, судя по внезапно побледневшим щекам, ею овладело не менее серьезное чувство. Причину этой перемены можно было бы связать только с движениями задрапированной шарфом всадницы на том берегу реки. Из лесных зарослей выскочила вилорогая антилопа. Не успела она сделать первый прыжок, выскочив из-за лошади, как та галопом помчалась вдогонку за испуганным животным. Наездница, сорвав с лица вуаль, сделала в воздухе несколько кругообразных движений правой рукой. -- Что она делает? -- прошептала девушка на асотее. -- А! Да ведь это лассо! Сеньора не замедлила показать, с каким совершенством она владеет этим национальным оружием; она ловко набросила лассо на шею антилопы и затянула петлю. Оглушенное животное упало. Быстро подъехавший слуга соскочил со своего мула и, наклонившись над вытянувшимся вилорогом, ударом ножа заколол его, затем, взвалив тушу на спину мула, он снова вскочил в седло и поехал за всадницей. А сеньора уже успела свернуть лассо и, опустив на лицо шарф, продолжала путь как ни в чем не бывало. Тень набежала на лицо креолки в тот момент, когда петля лассо взвилась в воздух. Эта тень была вызвана не удивлением, нет,-- совсем иным чувством, мыслью гораздо более неприятной. И, хотя рука с лорнетом заслоняла лицо Луизы, все же можно было заметить, что оно оставалось печальным, пока всадники не скрылись из виду, и даже после того, как они исчезли среди акаций. "Неужели же, неужели это она? Моих лет, сказал он, ростом немного ниже меня. Все это вполне подходит, насколько я могу судить на таком расстоянии. Живет на Рио-Гранде, время от времени гостит на Леоне у родственников. Кто же это? И почему я не спросила у него, как ее зовут? Неужели же, неужели это она?" Глава XXV. НЕОТДАННЫЙ ПОДАРОК Еще несколько минут после того, как сеньора с лассо и ее слуга исчезли из виду, Луиза продолжала стоять в раздумье. Ее унылая поза и выражение лица говорили о том, что мысли девушки не стали веселее. Нет, наоборот. Один или два раза до этого в ее воображении уже вставал образ искусной наездницы, и не раз она задумывалась над тем, зачем молодая мексиканка едет в эту сторону. После случая с антилопой ее догадки перешли в подозрения. Луиза вздохнула с облегчением, когда из зарослей -- как раз в том месте, где скрылись два всадника,--показался еще один; она обрадовалась еще больше, когда заметила, что он свернул на тропинку, ведущую к асиенде. Подняв лорнет, креолка узнала в нем Зеба Стумпа. Ее лицо просветлело и стало почти веселым. Она сочла хорошим предзнаменованием, что в грустные минуты сомнений появлялся этот честный обитатель лесов. -- Как раз тот, кого я ждала! -- с радостью воскликнула девушка.-- Возможно, через него я смогу послать весточку; и, может быть, он скажет, кто эта сеньора? Он, наверно, встретился с ней на дороге. Это даст мне возможность, не вызывая подозрений, начать разговор на эту тему. После того, что произошло, я должна быть осторожна даже с ним. О, если бы я была уверена, что нравлюсь ему, я не стала бы беспокоиться! Как ужасно его равнодушие! И ко мне, Луизе Пойндекстер! Нет, так больше продолжаться не может: я должна освободиться от этого ига хотя бы ценой разбитого сердца! Вряд ли следует объяснять, что человек, о нежной дружбе которого так мечтала Луиза, был отнюдь не Зеб Стумп. В это время охотник уже подъехал к самой асиенде и остановил лошадь. -- Дорогой мистер Стумп! -- радушно приветствовал его голос, который старый охотник так любил слушать.-- Как я рада вас видеть! Слезайте с лошади и идите ко мне сюда. Я знаю, что вам любой подъем нипочем и вы не испугаетесь этой каменной лестницы. Отсюда такой прекрасный вид, вы не пожалеете! -- Увидеть вас, мисс Луиза, будет для меня лучшим вознаграждением; ради этого я согласен залезть не только на крышу этого дома, но и на пароходную трубу... Одну минуточку, я только отведу свою старую кобылу в конюшню и тут же приду -- это будет сделано в мгновение ока. Соскочив со своей клячи, он обратился к ней с такими словами: -- Не унывай, старушка! Держи выше голову, и, может быть, Плутон угостит тебя кукурузой на завтрак. -- Эгей! Масса Стумп! -- раздался голос чернокожего кучера, только что появившегося во дворе.-- Негр сделает это самое -- даст ей досыта желтой кукурузы. Эгей! А вы ступайте к молодой мисса. Плутон присмотрит за кобылой. -- Черт побери, ты негр хоть куда! В следующий раз, Плутон, когда я забреду в эти края, я подарю тебе опоссума с таким нежным мясом, как у двухлетней курицы. Вот что я обещаю тебе! Сказав это, Зеб стал подниматься по каменной лестнице, перескакивая через две-три ступеньки. Он быстро поднялся на асотею, где молодая хозяйка дома еще раз радостно приветствовала гостя. Старый охотник сразу заметил, как сильно была взволнована девушка, когда она вела его в дальний угол асотеи, и понял, что приглашен сюда не только для того, чтобы полюбоваться красивым видом. -- Скажите мне, мистер Стумп...-- сказала Луиза, ухватившись за рукав его куртки и вопросительно заглядывая в серые глаза охотника,-- вы, наверно, все знаете? Как его здоровье? Опасно ли он ранен? -- Если вы спрашиваете о мистере Колхауне... -- Нет-нет, о нем я все знаю! Я говорю не о нем. -- Но, мисс Луиза, я знаю еще только одного человека из наших мест, который был тоже ранен,-- это Морис-мустангер. Так, может, вы о нем спрашиваете? -- Да-да, о нем. Вы понимаете, что, хотя он и поссорился с моим двоюродным братом, я не могу оставаться безучастной к нему. Вы ведь знаете, что Морис Джеральд спас меня -- можно сказать, дважды вырвал из когтей смерти. Скажите, он очень опасно ранен? Это было сказано с таким волнением, что шутки оказались неуместны. Зеб поспешил ответить: -- Да нет же, никакой опасности нет. Одной пулей прострелило ему ногу выше щиколотки: эта рана не опаснее царапины. Вторая попала в мякоть левой руки. И тут тоже ничего серьезного. Только крови он потерял порядочно. Теперь он уже совсем молодец и через несколько дней сможет встать с постели. Парень говорит, что если бы он проехался верхом по прерии, так это излечило бы его скорее, чем все доктора Техаса. Я тоже так думаю. Но его лечит хирург форта, и он пока вставать не разрешает. -- А где он сейчас? -- В гостинице. Там же, где они стрелялись. -- Там, наверно, плохо ухаживают за ним? Я слыхала, что эта гостиница никуда не годится. Его, наверно, кормят совсем не так, как надо кормить больного... Подождите минутку, мистер Стумп, я сейчас вернусь. Мне хочется послать ему кое-что. Я знаю, что вы это сделаете для меня. Не правда ли? Я уверена в этом. Не дожидаясь ответа, Луиза направилась к лестнице и быстро спустилась вниз. Скоро она вернулась, держа в руке большую корзину, нагруженную всякими лакомствами и напитками. -- Милый мистер Стумп, вы ведь передадите это мистеру Джеральду? Сюда Флоринда положила всякие пустячки: немного освежающих напитков, немного варенья и еще кое-что. Во время болезни хочется полакомиться, а в гостинице вряд ли можно достать что-нибудь вкусное. Только не говорите ему, от кого это, и никому не говорите! Хорошо? Я знаю, что вы не скажете, мой добрый великан! -- Вы можете положиться на старика Зеба Стумпа, мисс Луиза. Ни одна душа не узнает, от кого эти лакомства, только, поверьте, у парня всего вдоволь. Ему так много привозят всякой всячины, что он мог бы накормить целую ватагу сластоежек. -- А! Ему уже привозят! Кто же? -- А вот этого Зеб Стумп не может сказать, потому что сам не знает. Я только слыхал, что корзинки с едой передавал мексиканец, чей-то слуга, а от кого -- не знаю. Я и сам его видел. Только несколько минут назад встретил его недалеко от вашей асиенды; он, должно быть, сопровождал девушку, которая сидела на лошади по-мужски,-- большинство мексиканок так ездят. Я думаю, он ее слуга, потому что ехал сзади; в руках у него была корзинка, точь-в-точь такая, какую мистер Морис только недавно получил. Стало быть, он опять вез разные разности для больного. В дальнейших расспросах не было нужды. Эти слова объяснили слишком много, все стало мучительно ясно: у Луизы Пойндекстер есть соперница. Мексиканка с лассо, вероятно, была возлюбленной, а может быть, и невестой мустангера. И не случайно,-- хотя Зеб Стумп и мог так подумать,-- корзинка, которую креолка, не выпуская из рук, поставила на парапет, выскользнула и упала вниз на каменные плиты двора. Бутылки разлетелись мелкими осколками, а их содержимое хлынуло волной вдоль стены. Хотя движение