ust prepare to winter here.  Our
food will not last, but there are the seals. They go away  in the fall, so I
must soon begin to lay in a supply of meat. Then there will be huts to build
and driftwood  to  gather. Also we  shall try  out  seal  fat  for  lighting
purposes. Altogether, we'll  have  our  hands  full  if  we find  the island
uninhabited. Which we shall not, I know."

     --  Если  вы  правы, -- сказал я, -- нужно готовиться  к зимовке. Наших
запасов нам, конечно, не хватит, но тут выручат котики.  Однако  осенью  они
откочуют, так что надо уже сейчас начать запасаться мясом. Кроме того, нужно
будет построить  хижины и насобирать побольше дров. Для освещения попытаемся
использовать котиковый жир. Словом, если остров окажется необитаемым, хлопот
у нас будет по горло. Впрочем, не думаю, чтобы здесь не было людей.


     But  she  was  right.  We  sailed  with  a  beam wind  along the shore,
searching  the coves with  our  glasses  and  landing occasionally,  without
finding a sign of  human life. Yet we learned that we were not the first who
had landed on Endeavour Island. High up on the beach of the second cove from
ours, we discovered the  splintered wreck  of a boat -  a sealer's boat, for
the rowlocks were bound in  sennit, a gun-rack was on the starboard side  of
the bow, and  in white letters was  faintly visible Gazelle No. 2. The  boat
had  lain there for  a long time, for it was half filled  with sand, and the
splintered wood had that weather-worn appearance due to long exposure to the
elements.  In the stern-sheets I  found a  rusty ten- gauge shot-gun  and  a
sailor's sheath-knife broken short across and  so  rusted  as  to  be almost
unrecognizable.

     Но  она  оказалась  права.  В  полветра мы  обходили  на шлюпке остров,
рассматривали в бинокль каждую бухточку  и кое-где приставали  к  берегу, но
нигде не  обнаружили человеческого жилья. Правда, мы убедились, что люди уже
побывали на Острове Усилий. Во второй от нас бухте мы нашли разбитую шлюпку,
выброшенную волной  на берег. Это была  промысловая шлюпка:  уключины у  нее
были оплетены, на носу правого борта  имелась стойка для ружья, а на корме я
разобрал полустершуюся надпись, выведенную белой масляной  краской: "Газель.
N  2". Шлюпка лежала  здесь давно, так как  ее  наполовину занесло песком, а
растрескавшиеся  доски  почернели  от  непогоды.  В  кормовой  части я нашел
заржавленный  дробовик десятого калибра  и  матросский нож. Лезвие ножа было
обломано почти у рукоятки и тоже изъедено ржавчиной.


     "They  got away," I  said cheerfully; but I felt a sinking at the heart
and seemed to divine the presence of bleached bones somewhere on that beach.

     -- Им удалось  выбраться отсюда! -- бодро сказал я, хотя  сердце у меня
сжалось  при  мысли,  что  где-нибудь  на  берегу  мы  можем  наткнуться  на
побелевшие человеческие кости.


     I  did  not  wish Maud's spirits to be dampened by  such a  find,  so I
turned  seaward  again with our boat and skirted the  north-eastern point of
the  island. There  were  no beaches on the  southern  shore,  and by  early
afternoon we rounded the black promontory and completed the circumnavigation
of the island. I estimated its circumference at twenty-five miles, its width
as  varying from two to  five miles; while my most conservative  calculation
placed on  its beaches two hundred thousand seals. The island was highest at
its  extreme  south-western point,  the  headlands and backbone  diminishing
regularly until the north-eastern portion was only a few feet above the sea.
With the exception of our little  cove, the other beaches sloped gently back
for  a distance of half-a-mile or so, into what I might call rocky  meadows,
with here and there  patches of moss and tundra grass. Here the seals hauled
out, and the old  bulls guarded their harems,  while the young bulls  hauled
out by themselves.

     Мне  не хотелось, чтобы настроение Мод было омрачено подобной находкой,
поэтому я  поспешил оттолкнуть  нашу  шлюпку  от берега и направил ее вокруг
северо-восточной оконечности острова. На  южном  берегу отлогих  спусков  не
было совсем,  и,  обогнув  выступавший  в море  черный  мыс, мы вскоре после
полудня закончили объезд  острова. Я прикинул, что окружность его составляет
примерно двадцать пять  миль, а диаметр  -- от двух до пяти миль. И по самым
скромным подсчетам на нем было не меньше двухсот  тысяч котиков. Возвышенная
часть  острова  находилась  у  его  юго-западной  оконечности  и  постепенно
понижалась к северо-востоку, где суша лишь на  несколько футов выдавалась из
воды.  Во  всех  бухтах,  кроме  нашей,  песчаный берег  поднимался  полого,
переходя  на расстоянии  полумили  от  моря  в каменистые  площадки, кое-где
поросшие мхом и другой растительностью, напоминавшей тундру. Сюда и выходили
стада  котиков;   старые  самцы  стерегли  свои  гаремы,  молодые  держались
особняком.


     This brief description  is  all that Endeavour  Island merits. Damp and
soggy  where  it was not sharp and rocky, buffeted by storm winds and lashed
by the sea, with the  air continually  a-tremble with the  bellowing of  two
hundred  thousand  amphibians,   it   was   a   melancholy   and   miserable
sojourning-place. Maud, who  had prepared me for disappointment, and who had
been sprightly and  vivacious all  day, broke down as we  landed  in our own
little cove. She strove bravely to hide it from me, but while I was kindling
another fire I knew she was  stifling her  sobs  in the  blankets  under the
sail-tent.

     Остров Усилий навряд ли заслуживает более  подробного описания. Местами
скалистый, местами болотистый, повсюду  открытый штормовым ветрам, омываемый
бурным прибоем и вечно потрясаемый  ревом двухсот тысяч морских животных, он
представлял собой весьма  унылое, безрадостное прибежище. Мод,  которая сама
готовила  меня  к возможному  разочарованию  и  весь день сохраняла  бодрое,
жизнерадостное настроение, теперь, когда  мы вернулись в свою бухточку, пала
духом. Она  мужественно старалась скрыть это от меня, но, разжигая костер, я
слышал приглушенные рыдания и знал, что  она плачет,  уткнувшись в одеяла  в
своей палатке.


     It was my turn to be cheerful, and I played the part to the  best of my
ability,  and  with such success that I  brought the  laughter back into her
dear eyes and song  on her lips; for she sang to  me before she  went to  an
early  bed. It  was the first time I  had  heard her sing, and I  lay by the
fire,  listening  and  transported, for she was  nothing if not an artist in
everything she did, and her  voice, though not strong, was wonderfully sweet
and expressive.

     Настал мой черед  проявить бодрость.  Я старался играть  свою роль  как
можно лучше, и  мне это, повидимому, удалось, так как вскоре  Мод  уже снова
смеялась и даже распевала. Она рано легла спать,  но перед  сном  спела  для
меня. Я впервые слышал ее пение и с упоением внимал ему,  лежа  у костра. Во
всем, что она делала, сказывалась артистичность  ее натуры, а голос ее, хотя
и не сильный, был удивительно нежен и выразителен.


     I still slept in the boat,  and I lay awake  long that night, gazing up
at the first stars  I had seen in  many  nights and pondering the situation.
Responsibility  of this sort was  a  new thing to me.  Wolf Larsen had  been
quite  right. I had stood on  my  father's  legs. My lawyers  and agents had
taken care of my money for me. I  had had no responsibilities  at all. Then,
on the Ghost I  had learned to be responsible  for myself. And now, for  the
first time in my life, I found myself responsible for some one  else. And it
was required of me  that this should be the gravest of responsibilities, for
she  was the  one woman in  the world  -  the one small woman, as I loved to
think of her.

     Я по-прежнему спал в лодке и в  эту ночь  долго лежал без сна. Я глядел
на звезды, которых  так давно не было видно, и размышлял. Я понимал,  что на
мне  лежит  огромная  ответственность,  а  это  было  совершенно   для  меня
непривычно. Волк Ларсен оказался прав: прежде я не стоял на своих ногах. Мои
адвокаты и поверенные управляли за меня состоянием, доставшимся мне от отца,
сам же я не знал никаких забот. Только на "Призраке" научился я  отвечать за
себя. А теперь, впервые в жизни, должен был нести ответственность за другого
человека. И это была величайшая ответственность, какая может выпасть на долю
мужчины,  ведь  я  отвечал  за  судьбу   женщины,   которая  была  для  меня
единственной в мире, -- за судьбу "моей малышки", как я любовно называл ее в
своих мечтах.


        CHAPTER XXX

        ГЛАВА XXX


     No wonder we  called it Endeavour  Island.  For  two weeks we toiled at
building a  hut. Maud insisted  on  helping, and I could have wept over  her
bruised  and bleeding hands. And still, I was proud of  her  because  of it.
There  was  something  heroic  about  this  gently-bred woman  enduring  our
terrible hardship and  with her pittance of strength bending to the tasks of
a  peasant  woman. She  gathered many of the stones  which  I built into the
walls of the hut; also, she turned a deaf ear to my entreaties when I begged
her  to desist. She compromised, however, by taking upon herself the lighter
labours of cooking and gathering driftwood and moss for our winter's supply.

     Немудрено,  что  мы  назвали  наш  остров  Островом Усилий.  Две недели
трудились мы над возведением хижины. Мод непременно хотела помогать мне, и я
чуть не плакал, глядя на ее исцарапанные в кровь руки. Вместе с тем я не мог
не гордиться ею. Было поистине что-то  героическое в том, как эта изнеженная
женщина  переносила  столь тяжкие  лишения и невзгоды и  напрягала все  свои
слабые силы, стараясь  выполнять тяжелую работу. Она  таскала камни, помогая
мне строить хижину, и  слушать не хотела,  когда я молил ее предоставить это
дело мне.  Еле-еле  удалось мне  уговорить  ее  взять  на себя более  легкие
обязанности -- готовить пищу и собирать дрова и мох на зиму.


     The hut's walls rose without difficulty,  and everything  went smoothly
until  the problem  of  the roof confronted  me. Of what use  the four walls
without a roof? And of what could a roof be made? There were the spare oars,
very true.  They would  serve as roof- beams; but  with what was I  to cover
them?  Moss would never  do. Tundra grass was impracticable. We  needed  the
sail for the boat, and the tarpaulin had begun to leak.

     Стены хижины росли довольно быстро, и все шло как по маслу, пока передо
мной не  встал вопрос: из чего делать крышу? Без крыши и стены ни к чему!  У
нас, правда, были запасные  весла,  и они могли послужить стропилами, но чем
их покрыть?  Трава  для этого не годилась, мох  тоже, парус необходимо  было
сохранить для шлюпки, а брезент уже прохудился.


     "Winters used walrus skins on his hut," I said.

     -- Винтере пользовался шкурами моржей, -- заметил я.


     "There are the seals," she suggested.

     -- А у нас есть котики, -- подсказала Мод.


     So  next  day the  hunting  began.  I did not know how to shoot,  but I
proceeded  to learn. And  when I  had expended  some thirty shells for three
seals,  I decided  that the ammunition would be exhausted  before I acquired
the necessary knowledge. I had used eight shells for lighting fires before I
hit upon  the device of banking the embers with wet moss, and there remained
not over a hundred shells in the box.

     И на следующий день  началась  охота.  Стрелять я  не  умел -- пришлось
учиться. Однако, изведя тридцать патронов на трех котиков, я решил, что наши
боеприпасы иссякнут, прежде чем я постигну  это искусство. К  тому же я  уже
потратил  восемь  патронов  на  разжигание  костра,  прежде  чем   догадался
сберегать  огонь,  прикрывая   тлеющие  угли  сырым  мхом.  Теперь  в  ящике
оставалось не больше сотни патронов.


     "We  must  club  the  seals,"  I announced, when convinced  of  my poor
marksmanship. "I have heard the sealers talk about clubbing them."

     -- Придется  бить зверя дубинкой, -- заявил я, окончательно убедившись,
что стрелок из меня не получится. Я слышал от охотников, что так делают.


     "They are so pretty," she objected. "I cannot bear to think of it being
done. It is so directly brutal, you know; so different from shooting them."

     --  Как это можно!  -- запротестовала Мод. -- Эти животные так красивы!
Это же просто зверство. Стрелять еще куда ни шло...


     "That roof must go on," I  answered grimly. "Winter is almost  here. It
is  our  lives  against  theirs.  It  is  unfortunate  we haven't  plenty of
ammunition, but I think, anyway,  that they suffer  less from being  clubbed
than from being all shot up. Besides, I shall do the clubbing."

     -- Нам нужна крыша, -- сурово возразил  я. -- Зима уже на носу. Или мы,
или  они -- другого выбора нет. Жаль, конечно, что у нас мало патронов, но я
думаю,  что от удара дубинкой они будут даже меньше страдать, чем от пуль. И
уж, конечно, бить их я пойду один.


     "That's just it," she began eagerly, and broke off in sudden confusion.

     -- Вот в том-то и дело, -- взволнованно  начала она и вдруг смутилась и
замолчала.


     "Of course," I began, "if you prefer - "

     -- Конечно, -- сказал я, -- если вы предпочитаете...


     "But what shall I be doing?" she interrupted, with that softness I knew
full well to be insistence.

     -- Ну, а чем я буду заниматься? -- спросила она  мягко, что, как я знал
по опыту, означало настойчивость.


     "Gathering firewood and cooking dinner," I answered lightly.

     --  Вы  будете собирать дрова и  варить  обед, -- не раздумывая  долго,
отвечал я.


     She shook her head. "It is too dangerous for you to attempt alone."

     Она покачала головой.
     -- Нет, вам нельзя идти одному, это слишком опасно.


     "I know, I know,"  she waived  my protest. "I am only a weak woman, but
just my small assistance may enable you to escape disaster."

     Знаю, знаю,  --  поспешно  продолжала  она,  заметив, что  я  собираюсь
возражать. -- Я слабая женщина, пусть так.  Но может статься, что именно моя
маленькая помощь и спасет вас от беды.


     "But the clubbing?" I suggested.

     -- Помощь? Ведь их надо бить дубинкой, -- напомнил я.


     "Of course, you will do that. I shall  probably scream. I'll  look away
when - "

     --  Конечно,  это  будете  делать  вы.  А  я,  верно,  буду  визжать  и
отворачиваться, как только...


     "The danger is most serious," I laughed.

     -- Как только появится опасность? -- пошутил я.


     "I  shall  use  my judgment when  to  look and when not  to look,"  she
replied with a grand air.

     -- Это  уж позвольте  мне решать самой,  когда  отворачиваться, а когда
нет, -- с величественным видом отрезала она.


     The  upshot of the affair  was that she accompanied me next  morning. I
rowed  into the adjoining cove and up to the edge of  the  beach. There were
seals all about  us in the water, and the  bellowing  thousands on the beach
compelled us to shout at each other to make ourselves heard.

     Разумеется, дело кончилось тем, что на  следующее утро Мод  отправилась
со мной.  Сев на весла, я  привел шлюпку  в соседнюю бухту. Вода вокруг  нас
кишела  котиками, и на  берегу  их  были  тысячи; они  ревели так,  что  нам
приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.


     "I know men club  them,"  I said, trying to reassure myself, and gazing
doubtfully  at  a  large  bull,  not  thirty  feet  away,  upreared  on  his
fore-flippers and regarding me intently. "But  the  question is, How do they
club them?"

     -- Я знаю, что их бьют дубинками, -- сказал я, стараясь приободриться и
с  сомнением  поглядывая  на  огромного  самца,  приподнявшегося  на  ластах
примерно в тридцати  футах  от берега и  смотревшего прямо на меня. --  Весь
вопрос в том, как это делается?


     "Let us gather tundra grass and thatch the roof," Maud said.

     -- Давайте лучше наберем для крыши травы, -- сказала Мод.


     She  was  as frightened  as I at the prospect, and  we had reason to be
gazing at close range at the gleaming teeth and dog-like mouths.

     Она была напугана не  меньше  меня,  да  и  немудрено было  испугаться,
увидав вблизи эти сверкающие клыки и пасти, похожие на собачьи.


     "I always thought they were afraid of men," I said. "How do I know they
are not  afraid?" I queried a moment  later, after having rowed a  few  more
strokes along the  beach.  "Perhaps, if I were  to  step boldly ashore, they
would cut for it, and I could not catch up with one."

     -- А я всегда  думал, что они боятся людей, -- заметил я. -- Впрочем, с
чего  я взял, что они не боятся? -- добавил я, продолжая грести вдоль пляжа.
-- Быть может, стоит  мне только смело  выйти  на берег, как они обратятся в
бегство и покажут такую прыть, что я еще, пожалуй, и не догоню их.


     And still I hesitated.

     И все ж я медлил.


     "I  heard  of  a  man, once, who  invaded  the nesting  grounds of wild
geese," Maud said. "They killed him."

     -- Мне рассказывали, как один человек забрел на  гнездовье диких гусей,
-- сказала Мод. -- Они заклевали его.


     "The geese?"

     -- Гуси?


     "Yes, the geese. My brother told me about it when I was a little girl."

     -- Да, гуси. Я слышала об этом от своего брата, когда была маленькой.


     "But I know men club them," I persisted.

     -- Но я же знаю, что котиков бьют дубинками! -- настаивал я.


     "I think the tundra grass will make just as good a roof," she said.

     --  А я думаю, что из травы крыша получится ничуть не  хуже, -- сказала
Мод.


     Far from  her intention,  her words were maddening me, driving me on. I
could not  play the  coward before her eyes. "Here goes,"  I  said,  backing
water with one oar and running the bow ashore.

     Сама того не желая, она только подзадорила  меня.  Не мог же я показать
себя трусом.
     --  Была  не  была!  --  воскликнул  я и,  табаня  одним веслом,  начал
причаливать к берегу.


     I stepped  out and  advanced valiantly  upon a  long-maned bull  in the
midst  of his wives. I was  armed  with  the  regular  club with  which  the
boat-pullers killed the wounded seals  gaffed aboard by the  hunters. It was
only a foot and a half long, and in my superb ignorance I never dreamed that
the club used ashore when raiding the rookeries  measured four to five feet.
The cows lumbered out  of my way, and the distance between me  and  the bull
decreased. He raised himself on his flippers with an angry movement. We were
a dozen feet apart. Still I advanced steadily, looking for him to  turn tail
at any moment and run.

     Выпрыгнув из шлюпки,  я смело  пошел на гривастого секача,  окруженного
своими  многочисленными  самками. Я прихватил  с собой обыкновенную дубинку,
какою гребцы добивают раненых котиков,  вытащенных из  воды  охотниками. Она
была всего в полтора фута длиной, и я в своем неведении даже  не подозревал,
что при набегах на  лежбища применяются дубинки  длиною в четыре-пять футов.
Самки расползались при моем приближении; расстояние между мной и секачом все
уменьшалось. Он  сердито приподнялся на ластах.  Я  был от него  уже футах в
двенадцати и продолжал идти  вперед, ожидая, что он вот-вот пустится от меня
наутек...


     At six feet the  panicky thought rushed  into my mind,  What if he will
not  run? Why, then I shall club  him, came  the  answer. In  my fear I  had
forgotten that I was there to get the  bull instead of to make him run.  And
just  then  he  gave  a  snort  and a snarl  and rushed at me. His eyes were
blazing, his mouth was  wide open;  the teeth gleamed cruelly white. Without
shame, I confess that it was  I  who turned and footed it. He ran awkwardly,
but he ran  well. He was  but two paces behind when I tumbled into the boat,
and as I shoved off with an oar his teeth  crunched down upon the blade. The
stout  wood was  crushed like an egg-shell. Maud  and  I  were  astounded. A
moment later  he had dived under the boat, seized the keel in his mouth, and
was shaking the boat violently.

     Сделав еще несколько  шагов, я испугался: а вдруг он не побежит? Ну что
ж,  тогда я  стукну его дубинкой, -- решил я.  Со страху я даже позабыл, что
моя цель  --  убить зверя, а  не обратить его в бегство.  Но в эту минуту он
фыркнул, взревел  и бросился на  меня. Глаза его сверкали, пасть была широко
разинута, и в ней зловеще белели клыки. Без ложного стыда должен признаться,
что в бегство обратился не он,  а я. Он преследовал меня неуклюже, но весьма
проворно и был всего  в двух шагах, когда я прыгнул в шлюпку. Я  оттолкнулся
от  берега  веслом,  но он успел вцепиться  в  него  зубами. Крепкое  дерево
хрустнуло и раскололось,  как яичная  скорлупа.  Мы с Мод были ошеломлены. А
секач нырнул под шлюпку и принялся с  силой трясти ее, ухватившись зубами за
киль.


     "My!" said Maud. "Let's go back."

     -- Боже мой! -- вскричала Мод. -- Лучше вернемся.


     I  shook my head.  "I can do what other men  have done, and I know that
other  men  have clubbed seals. But I think  I'll leave the bulls alone next
time."

     Я покачал головой.
     -- То,  что делают другие, могу  сделать и я,  а  я  знаю наверное, что
котиков бьют дубинками. Но секачей придется оставить в покое.


     "I wish you wouldn't," she said.

     -- Лучше бы вам их всех оставить в покое! -- сказала Мод.


     "Now don't say, 'Please, please,'" I cried, half angrily, I do believe.

     -- Только не вздумайте говорить: "Пожалуйста, прошу вас!" -- воскликнул
я и, боюсь, довольно сердито.


     She made no reply, and I knew my tone must have hurt her.

     Она промолчала, но я понял, что мой тон задел ее.


     "I  beg your  pardon," I  said,  or shouted,  rather,  in order to make
myself heard above the roar of the rookery. "If you say so, I'll turn and go
back; but honestly, I'd rather stay."

     -- Простите! -- сказал или, вернее, прокричал я, чтобы покрыть стоявший
над лежбищем рев. -- Если  вы будете настаивать, мы,  конечно, вернемся, но,
честно говоря, я бы этого не хотел.


     "Now don't say that this  is what you get for bringing  a woman along,"
she said. She smiled  at me whimsically, gloriously, and I knew there was no
need for forgiveness.

     --  Только  не  вздумайте  говорить:  "Вот  что  значит  брать с  собою
женщину!"  -- сказала  она с обворожительной лукавой улыбкой, и я понял, что
прощен.


     I rowed a couple of hundred feet  along the  beach so as to  recover my
nerves, and then stepped ashore again.

     Проплыв  еще  немного вдоль  берега,  чтобы собраться с духом, я  снова
причалил и вышел из шлюпки.


     "Do be cautious," she called after me.

     -- Будьте осторожны! -- крикнула мне вслед Мод.


     I nodded  my head and proceeded to make a flank attack  on the  nearest
harem. All went well until I aimed a blow at an outlying cowls head and fell
short.  She  snorted and tried to scramble away. I ran  in close  and struck
another blow, hitting the shoulder instead of the head.

     Я кивнул  ей и предпринял фланговую  атаку на  ближайший гарем. Все шло
хорошо, пока я, подобравшись к одной из самок, лежавшей в стороне, не сделал
попытку ударить  ее по голове.  Я промахнулся,  а она зафыркала  и  проворно
поползла  прочь.  Я  подбежал  ближе,  замахнулся вторично,  но  угодил не в
голову, а в плечо.


     "Watch out!" I heard Maud scream.

     -- Берегитесь! -- услышал я отчаянный крик Мод.


     In my  excitement I had not  been taking notice of other things, and  I
looked  up to see the lord of the  harem charging down upon me. Again I fled
to the boat, hotly pursued; but this time Maud made no suggestion of turning
back.

     Увлеченный охотой, я не глядел  по сторонам и, обернувшись, увидел, что
меня атакует сам владыка гарема. Преследуемый по пятам, я  снова  бросился к
шлюпке. Но на этот раз Мод уже не предлагала мне отказаться от моей затеи.


     "It  would be better, I  imagine,  if you let  harems alone and devoted
your attention to lonely and inoffensive-looking seals," was  what she said.
"I  think I have  read something about them. Dr. Jordan's book,  I  believe.
They are the young bulls,  not  old enough to  have harems of their own.  He
called them  the holluschickie, or something like that. It seems to me if we
find where they haul out - "

     -- Я думаю, вам лучше не трогать гаремы, а заняться одинокими котиками,
-- сказала она. -- Эти как-то безобиднее. Помнится, я даже где-то читала про
это.  У  доктора  Джордана  как  будто.  Это  молодые  самцы,   недостаточно
возмужавшие,  чтобы  иметь  свои  гаремы.  Джордан,  кажется,   называет  их
"холостяками". Нужно только найти, где у них лежбище, и тогда...


     "It seems to me that your fighting instinct is aroused," I laughed.

     -- В вас, я вижу, пробудился охотничий инстинкт! -- рассмеялся я.


     She  flushed quickly and prettily. "I'll admit I don't  like defeat any
more than you  do, or any more than I  like the idea of killing such pretty,
inoffensive creatures."

     Она мило вспыхнула.
     -- Я, так же как и вы, не люблю признавать себя побежденной, хотя мне и
очень не по душе, что вы будете убивать этих красивых безобидных созданий.


     "Pretty!" I  sniffed. "I failed to mark  anything pre-eminently  pretty
about those foamy-mouthed beasts that raced me."

     -- Красивых! -- усмехнулся я. -- Что-то я не заметил ничего красивого в
этих чудовищах, которые гнались за мной, оскалив клыки.


     "Your point  of view," she laughed. "You lacked perspective. Now if you
did not have to get so close to the subject - "

     -- Все зависит  от точки зрения, -- рассмеялась она. -- Вам  не хватает
перспективы.  К наблюдаемому  предмету  не рекомендуется  подходить  слишком
близко...


     "The very thing!" I cried. "What  I need  is a longer club. And there's
that broken oar ready to hand."

     --  Вот именно!  -- воскликнул я. -- Что  мне нужно -- так  это дубинку
подлиннее. Кстати, можно воспользоваться сломанным веслом.


     "It just  comes to me," she said, "that  Captain Larsen  was telling me
how the men raided the rookeries.  They drive the  seals, in small herds,  a
short distance inland before they kill them."

     -- Я  припоминаю... -- сказала она.  -- Капитан Ларсен рассказывал, как
охотятся на лежбищах. Загоняют  небольшую часть стада  подальше от берега  и
там убивают.


     "I  don't  care to undertake the  herding  of one  of  those harems," I
objected.

     -- Ну, у меня нет особого желания загонять "небольшую  часть стада", --
возразил я.


     "But there  are  the holluschickie," she said. "The  holluschickie haul
out by  themselves,  and Dr.  Jordan  says that  paths are left between  the
harems, and that as long as the holluschickie keep strictly to the path they
are unmolested by the masters of the harem."

     -- Есть  еще "холостяки",  --  сказала она. -- Они держатся  особняком.
Доктор  Джордан  говорит,  что  между  гаремами  остаются  дорожки, и,  пока
"холостяки" не сходят с этих дорожек, повелители гаремов не трогают их.


     "There's  one  now,"  I  said, pointing  to  a young bull in the water.
"Let's watch him, and follow him if he hauls out."

     -- Вот как раз плывет один из них, -- указал я на молодого "холостяка",
подплывавшего к берегу.  --  Будем  наблюдать  за ним, и,  если он выйдет из
воды, я пойду следом.


     He  swam directly to the beach and  clambered  out into a small opening
between  two harems,  the masters  of  which made warning noises but did not
attack him.  We watched him  travel slowly inward, threading about among the
harems along what must have been the path.

     Котик выбрался на  берег в свободном пространстве между двумя гаремами,
повелители которых грозно  заворчали, но  не  тронули  его, и  стал медленно
удаляться, пробираясь по "дорожке".


     "Here goes,"  I said, stepping  out; but I  confess my heart was in  my
mouth as I thought of going through the heart of that monstrous herd.

     --  Ну  попытаемся!  -- бодро  сказал  я,  выскакивая  из  шлюпки,  но,
признаюсь,  сердце у  меня ушло  в пятки при мысли  о том,  что мне придется
пройти сквозь все это громадное стадо.


     "It would be wise to make the boat fast," Maud said.

     -- Не мешало бы закрепить шлюпку, -- сказала Мод.


     She had stepped out beside me, and I regarded her with wonderment.

     Она уже стояла на берегу  рядом со мной, и я с изумлением  посмотрел на
нее.


     She nodded her head determinedly.  "Yes, I'm going with you, so you may
as well secure the boat and arm me with a club."

     Она решительно кивнула.
     --  Ну да, я пойду с вами. Втащите  шлюпку повыше на берег  и вооружите
меня какой-нибудь дубинкой.


     "Let's go back,"  I said  dejectedly.  "I think  tundra grass, will do,
after all."

     -- Давайте лучше вернемся назад, -- уныло проговорил я.  -- Обойдемся в
конце концов и травой.


     "You know it won't," was her reply. "Shall I lead?"

     -- Вы  же знаете, что трава не годится, --  последовал ответ. --  Может
быть, мне пойти вперед?


     With  a shrug  of the  shoulders,  but with  the warmest admiration and
pride at heart for  this woman, I  equipped her with the broken oar and took
another for  myself.  It was with nervous trepidation that we made the first
few  rods of the journey. Once  Maud screamed in terror  as a cow thrust  an
inquisitive nose toward her foot, and  several times I quickened my pace for
the  same reason. But, beyond warning coughs from either side, there were no
signs of  hostility. It  was a rookery which  had  never been raided  by the
hunters, and in consequence the  seals  were mild-tempered  and  at the same
time unafraid.

     Я пожал плечами, но в глубине души был восхищен  ее смелостью и горд за
нее. Я дал ей сломанное весло, а сам взял другое. Не без страха двинулись мы
вперед. Мод испуганно вскрикнула, когда какая-то любопытная самка потянулась
носом к ее  ноге, да  и я не раз ускорял  шаги по той  же причине.  Из обоих
гаремов   доносилось   предостерегающее   ворчание,   но  других   признаков
враждебности мы не замечали. Это лежбище еще не видало охотников,  и поэтому
котики здесь были не напуганы и довольно добродушны.


     In the  very  heart  of the herd the din  was terrific. It  was  almost
dizzying in its effect. I paused  and smiled reassuringly at Maud, for I had
recovered my equanimity sooner  than  she. I  could see  that she  was still
badly frightened. She came close to me and shouted:

     В  гуще  стада  шум  стоял  неимоверный. От него голова  шла  кругом. Я
приостановился  и ободряюще улыбнулся  Мод. Мне удалось  быстрее  преодолеть
свою боязнь,  она  же  все  еще не могла  побороть страха и,  подойдя ко мне
ближе, крикнула:


     "I'm dreadfully afraid!"

     -- Я боюсь, ужасно боюсь!


     And I  was  not. Though the novelty had not yet worn off,  the peaceful
comportment of the seals had quieted my alarm. Maud was trembling.

     А я не боялся. Мне еще было не по себе, однако мирное поведение котиков
значительно умерило мою тревогу. Но Мод вся дрожала.


     "I'm afraid,  and  I'm  not afraid," she  chattered with  shaking jaws.
"It's my miserable body, not I."

     -- Я боюсь и не боюсь, --  лепетала  она трясущимися губами. -- Это мое
жалкое тело боится, а не я.


     "It's  all  right,  it's  all right," I reassured her,  my arm  passing
instinctively and protectingly around her.

     --  Ничего,  ничего! -- ободрял  я  ее, инстинктивно обняв  за  плечи в
стремлении защитить.


     I  shall never forget, in that moment, how instantly conscious I became
of  my  manhood.  The  primitive deeps of  my nature stirred.  I felt myself
masculine, the protector of the weak, the fighting male. And, best of all, I
felt myself  the protector  of my loved one. She leaned against me, so light
and lily-frail, and as her trembling eased away it seemed as though I became
aware of prodigious strength.  I felt myself a match  for the most ferocious
bull in the herd, and I know, had such a bull charged upon me, that I should
have met it  unflinchingly and quite coolly,  and  I know that I should have
killed it.

     Никогда не забуду, какой  прилив  мужества я  тогда ощутил. Изначальные
инстинкты заговорили во мне,  и  я почувствовал  себя  мужчиной,  защитником
слабых, борющимся самцом. Но драгоценнее всего было сознание,  что я защищаю
любимое  существо. Мод  опиралась  на меня, нежная и хрупкая, как  цветок, и
дрожь ее  утихала, а  я  чувствовал,  как крепнут  мои  силы.  Я  готов  был
сразиться с  самым  свирепым  самцом  из стада,  и если  бы  в  ту минуту он
набросился на меня, я встретил бы его бестрепетно и наверняка одолел бы.


     "I am all right now," she said, looking up at me gratefully. "Let us go
on."

     --  Все  в порядке, -- проговорила Мод, с благодарностью подняв на меня
глаза. -- Пойдемте дальше!


     And that the strength in me had  quieted her  and given her confidence,
filled me with an exultant  joy. The  youth of the race seemed burgeoning in
me, over-civilized  man that I was, and  I lived for myself the old  hunting
days and  forest nights of my remote and forgotten ancestry.  I had much for
which to thank Wolf Larsen, was my thought as we went along the path between
the jostling harems.

     И  сознание, что  она почерпнула  силы  во  мне и полагается  на  меня,
наполнило мое сердце ликованием. Сквозь все наслоения цивилизации во мне все
отчетливее звучало что-то унаследованное от  моих далеких и забытых предков,
живших на заре человечества, бивших  зверя и спавших  под открытым  небом. А
ведь  мне,  пожалуй, следует благодарить  за это  Волка Ларсена, подумал  я,
пробираясь вместе с Мод по дорожке между гаремами.


     A quarter of a mile inland we came upon the holluschickie - sleek young
bulls,  living  out  the  loneliness of  their  bachelorhood  and  gathering
strength against the  day when they would fight their  way into the ranks of
the Benedicts.

     Углубившись  на  четверть   мили  от  берега,  мы  дошли   до   лежбища
"холостяков"  --  молодых самцов с гладкой лоснящейся шерстью, -- которые  в
одиночестве копили здесь силы в ожидании того дня, когда они с боем проложат
себе дорогу в ряды счастливцев.


     Everything now went smoothly. I seemed to know just  what to do and how
to  do  it. Shouting,  making threatening gestures  with  my  club, and even
prodding  the lazy ones, I quickly cut out a score  of the  young  bachelors
from their companions. Whenever one made an attempt to break back toward the
water, I headed it off. Maud took an active part in the drive,  and with her
cries  and flourishings of the broken oar was of considerable  assistance. I
noticed, though, that  whenever one looked tired and lagged, she let it slip
past. But I  noticed, also, whenever one, with a  show  of  fight,  tried to
break  past,  that  her  eyes glinted and showed  bright, and she  rapped it
smartly with her club.

     Теперь  у меня все  сразу пошло на лад.  Можно было подумать, что я всю
жизнь только тем и  занимался, что бил котиков. Крича, угрожающе  размахивая
дубинкой  и  даже подталкивая  ею  более медлительных, я  быстро  отогнал  в
сторону десятка два "холостяков". Когда какой-либо из них пытался прорваться
назад к морю, я преграждал ему путь. Мод принимала  в этом  самое деятельное
участие  и помогала мне, крича  и  размахивая  сломанным веслом. Я  заметил,
однако, что наиболее тщедушным и  неповоротливым  она позволяла ускользнуть.
Но я видел также,  что, когда какой-нибудь особенно  воинственно настроенный
зверь делал попытку прорваться, глаза у нее вспыхивали и  она ловко  ударяла
его дубинкой.


     "My,  it's  exciting!" she cried, pausing from sheer weakness. "I think
I'll sit down."

     --  А  ведь   это  увлекает!  --  воскликнула   она,  останавливаясь  в
изнеможении, чтобы передохнуть. -- Но я, кажется, должна присесть.


     I  drove the little herd (a dozen strong, now, what of  the escapes she
had  permitted) a hundred yards  farther on; and by the time she joined me I
had finished the slaughter and was beginning to skin. An hour  later we went
proudly back along the path between the harems. And twice again we came down
the path burdened with skins, till I thought we had  enough to roof the hut.
I set the  sail, laid  one tack out of the cove,  and on the other tack made
our own little inner cove.

     Пока  она  отдыхала,  я   отогнал  маленькое  стадо,   в   котором,  по
мягкосердечию  Мод, осталось около двенадцати голов,  шагов на  сто  дальше.
Когда она  присоединилась ко мне,  я уже кончил бой и  начал свежевать туши.
Час спустя, нагруженные шкурами, мы  гордо шествовали назад по дорожке между
гаремами и дважды  еще  спускались к морю, сгибаясь под тяжестью своей ноши,
после чего  я решил, что  на крышу нам теперь шкур  хватит.  Я поднял парус,
вывел шлюпку из бухты, лег на другой галс и ввел судно в нашу бухточку.


     "It's just like home-coming," Maud said, as I ran the boat ashore.

     -- Точно в  родной  дом возвращаемся! -- проговорила  Мод, когда шлюпка
врезалась в берег.


     I  heard  her words  with  a  responsive thrill, it was all  so  dearly
intimate and natural, and I said:

     Ее слова взволновали меня --  они прозвучали так естественно и вместе с
тем интимно, -- и я сказал:


     "It  seems as though I  have lived this life always. The world of books
and bookish folk is very vague, more like a dream memory than an  actuality.
I  surely have  hunted and  forayed  and fought all the days of my life. And
you, too, seem a part  of it. You are  - " I was on the verge of saying, "my
woman, my mate," but glibly changed it to - "standing the hardship well."

     -- А мне уже кажется, что  я никогда и не жил другой жизнью. Мир книг и
книжников  припоминается  мне сейчас так  смутно, словно это был  сон, а  на
самом  деле  я всю жизнь  только и делал, что охотился и  совершал набеги на
лежбища зверей. И словно вы тоже всегда участвовали в этой жизни. Вы... -- я
чуть  не  произнес:  "моя жена,  моя  подруга",  но  вовремя  спохватился  и
закончил: -- отлично переносите трудности.


     But  her ear had caught the  flaw. She recognized a flight that midmost
broke. She gave me a quick look.

     Но чуткое ухо Мод уловило фальшь в моем голосе. Она поняла, что я думал
о чем-то другом, и бросила на меня быстрый взгляд.


     "Not that. You were saying - ?"

     -- Это не то. Вы хотели сказать...


     "That  the American  Mrs.  Meynell was living the life  of a savage and
living it quite successfully," I said easily.

     --  ...что американская миссис Мейнелл  ведет жизнь  дикарки,  и притом
довольно успешно, -- непринужденно произнес я.


     "Oh," was all she replied;  but I could have sworn there was a  note of
disappointment in her voice.

     --  О!  -- протянула  она, но я  мог бы поклясться,  что  вид у нее был
разочарованный.


     But "my woman, my mate" kept ringing in my head for the rest of the day
and for many days.  Yet never did it ring more loudly  than that night, as I
watched her draw  back the blanket of moss from the coals, blow up the fire,
and cook the evening meal. It must have been latent savagery stirring in me,
for the old words, so bound  up with the roots of  the race, to grip  me and
thrill me. And grip and thrill they  did, till I fell asleep, murmuring them
to myself over and over again.

     Слова эти -- "моя жена, моя подруга" -- звучали в моей душе весь день и
еще  много дней. Но никогда не  звучали они так настойчиво, как в тот вечер,
когда  я, сидя у очага,  наблюдал, как Мод  снимает  мох с углей,  раздувает
огонь и готовит  ужин.  Верно,  крепка  была  моя  связь с моим  первобытным
предком, если эти древние слова,  прозвучавшие впервые в глубине  веков, так
захватили и взволновали меня. А они звучали во мне все громче  и  громче, и,
засыпая, я повторял их про себя.


        CHAPTER XXXI

        ГЛАВА XXXI


     "It will smell," I said, "but it will keep in the heat and keep out the
rain and snow."

     -- Да, от  шкур будет попахивать, -- сказал  я, -- зато они  сохранят в
хижине тепло и укроют вас от дождя и снега.


     We were surveying the completed seal-skin roof.

     Мы стояли и рассматривали крышу из котиковых шкур, которая наконец была
готова.


     "It is clumsy,  but it will  serve the  purpose, and that is  the  main
thing," I went on, yearning for her praise.

     --  Она неказиста, но своей цели послужит,  а это главное, -- продолжал
я, жаждая услышать похвалу из уст Мод.


     And she clapped her hands and declared that she was hugely pleased.

     Она захлопала в ладоши и объявила, что страшно довольна.


     "But  it  is dark  in  here," she said the next  moment,  her shoulders
shrinking with a little involuntary shiver.

     -- Но ведь  внутри  совсем темно,  --  добавила  она  секунду спустя  и
невольно передернула плечами.


     "You might  have suggested a  window  when the  walls were going up," I
said. "It was for you, and you should have seen the need of a window."

     -- Почему же вы не предложили сделать окно, когда мы складывали  стены?
-- сказал я. -- Хижина  строилась для вас, и вы могли бы подумать о том, что
вам нужен свет.


     "But I never  do  see  the obvious, you  know," she laughed  back. "And
besides, you can knock a hole in the wall at any time.'

     -- Но я как-то не привыкла задумываться над тем, что кажется очевидным,
-- засмеялась она  в ответ. -- А кроме того, в стене ведь можно пробить дыру
в любое время.


     "Quite true;  I had not  thought  of it," I replied,  wagging  my  head
sagely. "But have you thought of ordering the window-glass? Just call up the
firm, - Red, 4451, I think  it is, -  and tell them  what size and  kind  of
glass you wish."

     -- Совершенно верно.  Вот  об  этом  я  не  подумал,  --  отозвался  я,
глубокомысленно  покачивая  головой. -- Ну, а вы  позаботились уже  заказать
оконные  стекла?  Позвоните в магазин  -- Рэд-44-51, если не ошибаюсь, --  и
скажите, какой сорт и размер вам нужен.


     "That means - " she began.

     -- Это значит?.. -- начала она.


     "No window."

     -- Это значит, что окна не будет.


     It  was a dark and evil-appearing thing, that  hut, not fit  for  aught
better than swine in a civilized land; but for us,  who had known the misery
of  the  open  boat,  it  was  a  snug  little   habitation.  Following  the
housewarming,  which was accomplished by  means of seal-oil  and a wick made
from cotton calking, came the hunting for our winter's meat and the building
of the second hut. It  was a simple affair, now, to go forth in the  morning
and return  by noon with a  boatload of seals.  And then,  while I worked at
building the  hut, Maud tried out the oil from  the blubber and  kept a slow
fire under the frames of meat. I had heard of  jerking  beef on  the plains,
and  our  seal-meat,  cut  in  thin  strips  and  hung in  the smoke,  cured
excellently.

     Темно и неприглядно было в этой хижине. В цивилизованных условиях такое
сооружение могло  бы  послужить разве  лишь свиным хлевом, но нам, познавшим
все  тяготы  скитаний  на шлюпке, оно казалось  весьма  уютным  пристанищем.
Отпраздновав новоселье при свете пенькового фитиля, плававшего в вытопленном
котиковом  жире,  мы занялись заготовлением мяса на зиму и постройкой второй
хижины. Охота  казалась  нам теперь  простым  делом.  С утра мы  выезжали на
шлюпке,  а  к полудню  возвращались с грузом котиковых  туш. Затем,  пока  я
трудился над постройкой хижины. Мод  вытапливала  жир и поддерживала огонь в
очаге, над которым коптилось  мясо. Я слышал о  том,  как коптят говядину  в
центральных штатах,  и  мы  делали так же:  нарезали мясо  котиков  длинными
тонкими ломтями, подвешивали их над костром, и они превосходно коптились.


     The second hut was easier  to erect, for I built it  against the first,
and only three walls were required. But it was work,  hard work, all of  it.
Maud and I worked from dawn till dark, to the limit of our strength, so that
when night came we crawled stiffly to bed and  slept  the  animal-like sleep
exhaustion. And yet Maud declared that she had never felt better or stronger
in  her  life.  I knew this  was true of  myself, but  hers was such a  lily
strength that  I feared she would break down.  Often  and often,  her  last-
reserve force gone, I have seen her stretched flat on her back on  the  sand
in  the way she had of resting and recuperating. And then she would be up on
her feet and toiling hard as ever.  Where she obtained this strength was the
marvel to me.

     Складывать вторую хижину было легче, так как я пристраивал ее к  первой
и  для  нее требовалось только три  стены. Но и на это надо было  употребить
много упорного, тяжелого труда. Мы с Мод работали весь день дотемна, не щадя
сил, а с  наступлением ночи еле добирались до своих постелей и засыпали  как
убитые. И  все же Мод уверяла меня,  что никогда в жизни не чувствовала себя
такой здоровой и сильной.  Про  себя я мог сказать то же  самое, но Мод была
хрупкая,  как цветок,  и я все  время  боялся,  что ее здоровье не  выдержит
такого  напряжения.  Сколько  раз  видел я,  как она  в  полном  изнеможении
ложилась навзничь  на песок, раскинув  руки, чтобы лучше  отдохнуть, а потом
вскакивала и трудилась с прежним упорством, и не переставал дивиться, откуда
только берутся у нее силы.


     "Think  of  the  long   rest   this  winter,"   was  her  reply  to  my
remonstrances. "Why, we'll be clamorous for something to do."

     -- Ну,  нам  еще  надоест отдыхать  зимой, -- отвечала она  на все  мои
уговоры поберечь  себя. --  Да  мы  будем  изнывать от безделья и радоваться
любой работе!


     We held a  housewarming in my  hut the night it  was roofed. It was the
end of the third day of  a fierce storm which had  swung around the  compass
from the south-east to the  north-west, and which was  then blowing directly
in upon us. The beaches of the outer cove were thundering with the surf, and
even in our land-locked inner  cove a respectable sea  was breaking. No high
backbone of island sheltered us from the  wind, and it whistled and bellowed
about the hut till at times I feared for the strength of the walls. The skin
roof,  stretched tightly  as  a drumhead, I had thought, sagged and  bellied
with  every gust; and innumerable  interstices  in the walls, not so tightly
stuffed  with  moss  as  Maud had  supposed,  disclosed themselves. Yet  the
seal-oil burned brightly and we were warm and comfortable.

     В  тот вечер, когда и  над  моей хижиной  появилась  крыша, мы вторично
отпраздновали  новоселье. Третий  день  яростно  бушевал  шторм;  он  шел  с
юго-востока,  постепенно  перемещаясь к северо-западу,  и  сейчас дул на нас
прямо с  моря. Прибой  грохотал на отлогом  берегу внешней  бухты,  и даже в
нашем маленьком глубоком заливчике гуляли  изрядные волны. Скалистый  хребет
острова не защищал нас  от ветра, который так ревел и завывал вокруг хижины,
что  я  опасался за  ее  стены. Крыша,  натянутая, казалось  мне, туго,  как
барабан,  прогибалась  и ходила ходуном при каждом порыве  ветра;  в стенах,
плотно, как полагала Мод, проконопаченных мхом, открылись бесчисленные щели.
Но внутри ярко горела плошка с котиковым жиром, и нам было тепло и уютно.


     It  was  a  pleasant evening  indeed,  and  we voted that as  a  social
function on Endeavour Island it had not yet been eclipsed. Our minds were at
ease. Not only had we resigned ourselves to the bitter winter,  but we  were
prepared for it. The seals could depart on their mysterious journey into the
south at any time, now,  for all we cared; and the storms held no terror for
us. Not only were we sure of being dry and warm and sheltered from the wind,
but we had the softest and most luxurious mattresses that could be made from
moss. This had been Maud's idea, and  she had herself jealously gathered all
the moss. This was to be my first night on the mattress, and I knew I should
sleep the sweeter because she had made it.

     Это был удивительно приятный  вечер, и мы с Мод единогласно решили, что
ни  одно из  наших  светских мероприятий на Острове Усилий  еще не проходило
столь  успешно. На душе  у нас было  спокойно. Мы  не  только  примирились с
мыслью о  предстоявшей  нам суровой зиме,  но и  подготовились к ней. Котики
могли теперь в любой день отправляться в свое таинственное путешествие на юг
-- что нам  до того! Да и бури нас не страшили. Мы не сомневались,  что  нам
будет сухо  и тепло  под  нашим  кровом,  а у  нас  к тому  же  имелись  еще
роскошные,  мягкие тюфяки, изготовленные из мха. Это было изобретение Мод, и
она сама ревностно  собирала для  них мох. Мне предстояло сегодня впервые за
много  ночей спать на тюфяке, и я знал, что сон мой будет еще слаще  оттого,
что тюфяк этот сделан руками Мод.


     As  she rose to go she turned to me with the whimsical way she had, and
said:

     Направляясь  к  себе  в  хижину.  Мод  обернулась  ко мне и  неожиданно
произнесла следующие загадочные слова:


     "Something is  going to happen - is happening, for that matter. I  feel
it. Something is  coming here, to us. It is coming now. I  don't know  what,
but it is coming."

     --  Что-то должно  произойтиВернее,  уже происходит. Я чувствую. Что-то
приближается сюда, к нам. Вот в эту самую минуту. Я не знаю, что это, но оно
идет сюда.


     "Good or bad?" I asked.

     -- Хорошее или плохое? -- спросил я.


     She shook her head. "I don't know, but it is there, somewhere."

     Она покачала головой.
     -- Не знаю, но оно где-то там.


     She pointed in the direction of the sea and wind.

     И она указала в ту сторону, откуда ветер рвался к нам с моря.


     "It's a lee shore," I  laughed, "and I am sure I'd rather  be here than
arriving, a night like this."

     --  Там море и  шторм, -- рассмеялся  я, -- и  не позавидуешь тому, кто
вздумает высадиться на этот берег в такую ночь.


     "You  are not  frightened?" I asked, as I  stepped to open the door for
her.

     -- Вы не боитесь? -- спросил я, провожая ее до двери.


     Her eyes looked bravely into mine.

     Вместо ответа она смело и прямо посмотрела мне в глаза.


     "And you feel well? perfectly well?"

     -- А как вы себя чувствуете? Вполне хорошо?


     "Never better," was her answer.

     -- Никогда не чувствовала себя лучше, -- отвечала она.


     We talked a little longer before she went.

     Мы поговорили еще немного, и она ушла.


     "Good-night, Maud," I said.

     -- Спокойной ночи. Мод! -- крикнул я ей вслед.


     "Good-night, Humphrey," she said.

     -- Спокойной ночи, Хэмфри! -- откликнулась она.


     This use of our given names had come about quite as a matter of course,
and was as unpremeditated as it was natural. In that moment I could have put
my arms around her and drawn her to me. I should certainly have  done so out
in that world to which we belonged.  As it was, the situation stopped  there
in  the only way  it  could;  but I was left alone in my little but, glowing
warmly through and  through with a  pleasant satisfaction; and I knew that a
tie, or a tacit something, existed between us which had not existed before.

     Не сговариваясь, мы  назвали  друг друга по имени, и  это вышло  совсем
просто и естественно. Я знал, что в эту минуту я мог бы обнять ее и привлечь
к  себе.  В привычной  для нас  обоих обстановке  я  бы, несомненно,  так  и
поступил.  Но здесь наши отношения не  могли перейти  известной грани,  и  я
остался один  в своей маленькой хижине, согретый сознанием, что между мною и
Мод возникли какие-то новые узы, какое-то новое молчаливое взаимопонимание.



        CHAPTER XXXII

        ГЛАВА XXXII


     I  awoke,  oppressed by  a mysterious sensation. There seemed something
missing in my environment. But the mystery and oppressiveness vanished after
the first few seconds of waking,  when I identified the missing something as
the wind. I had fallen asleep in that state of nerve  tension with which one
meets the continuous shock of  sound  or movement, and I had awakened, still
tense, bracing myself to meet the pressure of something which no longer bore
upon me.

     Мое    пробуждение    сопровождалось    странным   гнетущим   ощущением
беспокойства.  Словно  мне  чего-то   недоставало,  словно   исчезло  что-то
привычное. Но это ощущение скоро прошло, и я понял, что ничто не изменилось,
-- не было только  ветра.  Когда я засыпал, нервы у меня были напряжены, как
бывает  всегда  при длительном  воздействии на  них  звука  или движения, и,
пробудясь,  я  в  первое  мгновение  все  еще  находился  в  этом  состоянии
напряжения, стараясь противостоять силе, которая уже перестала действовать.


     It was the first night I had spent under cover in several months, and I
lay  luxuriously for  some minutes under my blankets (for once not wet  with
fog  or  spray), analysing,  first,  the  effect  produced  upon  me  by the
cessation of the wind, and next, the joy which was mine from resting  on the
mattress made by  Maud's hands.  When I had dressed  and opened the  door, I
heard the waves still lapping on the  beach, garrulously attesting the  fury
of the night. It was a clear day, and the sun was shining. I had slept late,
and I stepped outside with  sudden energy, bent upon making up lost  time as
befitted a dweller on Endeavour Island.

     Впервые  за долгие месяцы  я провел ночь под кровлей,  и  мне  хотелось
понежиться еще под  сухими одеялами, не ощущая на лице ни тумана, ни морских
брызг.  Я  лежал,  размышляя  над  тем, как странно  подействовало  на  меня
прекращение  ветра, и испытывая  блаженство от сознания, что  я  покоюсь  на
тюфяке, сделанном  руками Мод. Одевшись  и  выглянув  наружу, я  услышал шум
прибоя,  который  все  еще  бился  о  берег  и  свидетельствовал  о  недавно
пронесшемся шторме. День был яркий и солнечный. Я изрядно  заспался и теперь
с  внезапным  приливом  энергии  шагнул за порог. Я  был исполнен  решимости
наверстать упущенное время, как и подобало обитателю Острова Усилий.


     And when outside, I stopped short. I believed my eyes without question,
and yet I was for the moment stunned by what they disclosed to me. There, on
the  beach, not  fifty  feet away,  bow  on, dismasted, was  a  black-hulled
vessel. Masts and booms, tangled with shrouds, sheets, and rent canvas, were
rubbing gently alongside. I could have rubbed my eyes as I looked. There was
the home-made galley we had  built,  the familiar break of the poop, the low
yacht-cabin scarcely rising above the rail. It was the Ghost.

     Но, выйдя  из хижины,  я остановился как вкопанный.  Я не  мог поверить
своим  глазам;  то, что я увидел, ошеломило меня. На  берегу, в каких-нибудь
пятидесяти футах от хижины, уткнувшись носом  в  песок, лежал лишенный  мачт
черный корпус судна. Мачты и гики,  перепутавшись  с  вантами и разодранными
парусами, свисали с его борта. Я был поражен и  глядел во все глаза. Вот он,
камбуз, который мы сами построили, а вот и знакомый  уступ  юта и  невысокая
палуба рубки, едва возвышающаяся над бортом. Это был "Призрак".


     What freak of  fortune had  brought it here  - here of all spots?  what
chance of chances? I looked at the bleak,  inaccessible  wall at my back and
know the profundity of despair. Escape was hopeless,  out of the question. I
thought of Maud, asleep  there in  the hut  we  had reared; I remembered her
"Good-night, Humphrey"; "my woman, my mate,"  went ringing through my brain,
but now, alas, it  was a  knell that  sounded.  Then everything  went  black
before my  eyes. Possibly it  was the  fraction of  a  second, but  I had no
knowledge of  how long  an interval  had lapsed  before I  was myself again.
There lay the Ghost, bow on to the beach, her splintered bowsprit projecting
over the sand, her tangled spars rubbing against her side to the lift of the
crooning waves. Something must be done, must be done.

     Какой  каприз  судьбы занес его именно сюда,  в  этот  крохотный уголок
земли? Что  за  чудовищное совпадение? Я оглянулся на  неприступную каменную
стену за  моей спиной,  и безысходное  отчаяние  охватило  меня. Бежать было
некуда,  абсолютно некуда.  Я подумал о  Мод, спящей  в хижине,  построенной
нашими руками, вспомнил, как она сказала: "Спокойной ночи, Хэмфри",  и слова
"моя жена,  моя подруга" вновь зазвенели в моем мозгу, но теперь -- увы!  --
они звучали погребальным звоном. У меня потемнело в глазах. Быть  может, это
продолжалось  лишь долю  секунды --  не знаю. Когда  я очнулся, передо  мною
по-прежнему чернел корпус шхуны; ее расколотый  бушприт  торчал над песчаным
берегом,  а обломанные части рангоута  со скрипом  терлись о борт при каждом
всплеске  волны.  Я понял, что надо что-то предпринять. Надо было немедленно
что-то предпринять!


     It  came  upon me  suddenly,  as strange,  that  nothing moved  aboard.
Wearied  from the night of  struggle and wreck, all hands were yet asleep, I
thought. My next thought  was  that Maud and I might yet escape. If we could
take to the boat and make round the point before any one awoke? I would call
her and start. My hand was lifted at her door to knock,  when I  recollected
the smallness of the  island.  We  could never hide ourselves upon it. There
was nothing  for us but the wide raw  ocean.  I  thought of our  snug little
huts, our supplies of meat and oil and moss and firewood, and I knew that we
could never survive the wintry sea and the great storms which were to come.

     Внезапно меня поразило, что на шхуне незаметно никаких признаков жизни.
Это  было  странно.   Видимо,  команда,  измученная  борьбой  со  штормом  и
перенесенным кораблекрушением, все еще спит.  У меня мелькнула мысль, что мы
с Мод можем спастись, если успеем сесть на шлюпку и обогнуть мыс, прежде чем
на шхуне кто-нибудь проснется. Надо разбудить Мод и тотчас двинуться в путь!
Я уже готов был постучаться к ней, но тут же вспомнил, как ничтожно мал  наш
островок. Нам негде будет укрыться  на нем.  Нет,  у нас не было  выбора  --
только  безбрежный,  суровый  океан.  Я  подумал  о наших  уютных  маленьких
хижинах, о наших запасах мяса и жира, мха и дров и понял, что мы не выдержим
путешествие по океану зимой в бурную штормовую погоду.


     So I stood, with hesitant knuckle, without her door. It was impossible,
impossible. A wild thought of rushing in and killing  her as she  slept rose
in my mind. And then, in a flash,  the better solution came to me. All hands
were asleep.  Why not creep aboard the Ghost, - well I knew the way to  Wolf
Larsen's bunk, - and kill him in his sleep? After that - well, we would see.
But with him dead  there was time and  space in which to prepare to do other
things; and besides, whatever new situation arose, it could  not possibly be
worse than the present one.

     В  нерешительности, с поднятой рукой,  я  застыл у  двери Мод. Нет, это
невозможно, совершенно  невозможноБезумная мысль пронеслась в моем  мозгу --
ворваться к Мод и убить ее во сне. И сейчас же возникла другая: на шхуне все
спят; что мешает мне  проникнуть туда -- прямо в каюту  к Волку Ларсену -- и
убить его? А там... Там  видно будет. Главное  -- убрать его с дороги, после
чего можно будет  подумать и об остальном.  Все равно,  что бы  ни случилось
потом, хуже, чем сейчас, не будет.


     My knife was at my  hip. I returned to  my hut for the  shot-gun,  made
sure it was loaded, and went down to the Ghost. With some difficulty, and at
the expense of a  wetting  to the waist,  I climbed aboard.  The  forecastle
scuttle was open. I paused to listen for the breathing of the men, but there
was no breathing.  I almost gasped as  the thought  came  to me: What if the
Ghost is deserted? I listened more closely. There was no sound. I cautiously
descended the ladder. The place had the empty and musty feel and smell usual
to  a  dwelling  no  longer  inhabited. Everywhere was  a  thick  litter  of
discarded  and  ragged garments,  old  sea-boots,  leaky oilskins -  all the
worthless forecastle dunnage of a long voyage.

     Нож висел у меня на поясе. Я вернулся в хижину за дробовиком, проверил,
заряжен ли  он,  и  направился к  шхуне.  Не  без  труда, промокнув по пояс,
взобрался  я на борт. Люк матросского кубрика  был открыт. Я прислушался, но
снизу не  доносилось  ни звука -- я не услышал даже  дыхания  спящих  людей.
Неожиданная мысль  поразила меня: неужели команда  бросила корабль? Я  снова
напряженно прислушался.  Нет,  ни  звука. Я начал  осторожно  спускаться  по
трапу. Кубрик был пуст, и в нем стоял затхлый запах покинутого жилья. Кругом
в  беспорядке  валялась  рваная  одежда,  старые  резиновые  сапоги, дырявые
клеенчатые куртки -- весь тот негодный хлам,  который скопляется в  кубриках
за долгое плавание.


     Abandoned hastily, was my conclusion, as  I ascended to the deck.  Hope
was alive again in my breast, and I looked about me with greater coolness. I
noted that the  boats were missing.  The steerage told the same tale  as the
forecastle. The hunters had packed their belongings with  similar haste. The
Ghost was deserted. It was Maud's  and  mine. I thought of the ship's stores
and the lazarette beneath the cabin, and the idea came  to  me of surprising
Maud with something nice for breakfast.

     Я поднялся на палубу, не сомневаясь больше в том,  что команда покинула
шхуну  второпях.  Надежда  вновь  ожила в  моей  груди,  и  я уже  спокойнее
огляделся  кругом.  Я заметил, что на  борту  нет ни одной шлюпки. В кубрике
охотников  моим глазам предстала та  же картина, что и у матросов. Охотники,
по-видимому, собирали  свои  вещи в такой же  спешке. "Призрак" был  брошен.
Теперь он принадлежал Мод и мне. Я подумал о судовых запасах, о кладовой под
кают-компанией,  и  у  меня явилась мысль сделать Мод сюрприз  --  раздобыть
что-нибудь вкусное к завтраку.


     The reaction from  my fear, and  the knowledge that the terrible deed I
had come to do was no longer necessary, made me boyish and eager.  I went up
the steerage companion-way two  steps at a time, with nothing distinct in my
mind  except joy and the hope that Maud  would sleep  on  until the surprise
breakfast  was  quite ready  for  her.  As  I  rounded  the  galley,  a  new
satisfaction  was  mine at  thought  of all  the  splendid  cooking utensils
inside. I sprang up the break of the poop, and saw - Wolf Larsen. What of my
impetus and the stunning surprise, I clattered three or four steps along the
deck before I could stop myself.  He was standing in the companion-way, only
his  head and  shoulders  visible, staring  straight at me.  His  arms  were
resting on the half-open slide. He made no movement whatever - simply  stood
there, staring at me.

     После пережитого волнения я ощутил вдруг  необычайный прилив сил,
а при  мысли  о том,  что страшное дело, которое  привело  меня  сюда, стало
теперь ненужным, развеселился, как мальчишка. Перепрыгивая  через ступеньку,
я поднялся  по  трапу,  думая только  о том,  что нужно  успеть  приготовить
завтрак,  пока Мод спит, если  я хочу,  чтобы мой сюрприз  удался на  славу.
Огибая камбуз, я с удовлетворением вспомнил о замечательной кухонной посуде,
которую  я там  найду.  Я  взбежал  на ют  и  увидел...  Волка  Ларсена!  От
неожиданности я  пробежал с  разгона еще несколько шагов, грохоча башмаками,
прежде  чем  смог остановиться.  Ларсен стоял на трапе кают-компании, -- над
дверцей возвышались только его голова и плечи, -- и  в упор смотрел на меня.
Обеими  руками  он  упирался   в  полуоткрытую  дверцу  и  стоял  совершенно
неподвижно. Стоял и смотрел на меня.


     I began  to  tremble. The old stomach  sickness clutched me.  I put one
hand on the edge of the house  to steady myself. My lips seemed suddenly dry
and  I moistened  them against the need of speech. Nor did I  for an instant
take my  eyes off  him. Neither of us spoke. There was something  ominous in
his silence, his immobility. All my old fear of him returned and by new fear
was increased an  hundred- fold. And still we stood, the pair of us, staring
at each other.

     Я задрожал.  Снова, как  прежде,  томительно  засосало под  ложечкой. Я
ухватился  рукой за край рубки, ища опоры. Губы у  меня сразу пересохли, и я
несколько раз провел по ним языком. Я не сводил  глаз с Волка Ларсена, и оба
мы  не  произносили ни  слова. Что-то зловещее было в его молчании и  в этой
полной  неподвижности.  Весь мой прежний страх  перед ним вернулся ко  мне с
удесятеренной силой. И так мы стояли и смотрели Друг на друга.


     I was aware of the  demand for action, and, my old  helplessness strong
upon me, I was waiting for him to take the initiative.  Then, as the moments
went by, it came to me that the situation was analogous to  the one in which
I  had approached the long-maned bull, my intention of clubbing  obscured by
fear until  it became a desire  to make him run. So it was at last impressed
upon me that I was there, not to have Wolf  Larsen  take the initiative, but
to take it myself.

     Я  чувствовал,  что надо действовать, но прежняя беспомощность овладела
мной, и  я  ждал, что сделает он. Секунды  летели, и  вдруг все происходящее
напомнило мне о том, как я, подойдя к гривастому секачу, позабыл от  страха,
что должен убить его, и только помышлял, как бы  обратить  его в бегство. Но
ведь и  сюда я пришел не за  тем, чтобы ждать, что предпримет Волк Ларсен, а
действовать.


     I cocked both  barrels and levelled the  shot-gun at him. Had he moved,
attempted to drop down the companion-way, I know I would have  shot him. But
he stood motionless and staring as before. And as I faced him, with levelled
gun shaking  in my hands, I had time to note the worn and haggard appearance
of his face. It was as if some strong anxiety had wasted it. The cheeks were
sunken,  and there  was a wearied, puckered expression  on the brow. And  it
seemed  to  me that his eyes were strange, not only the  expression, but the
physical seeming, as though  the  optic  nerves and  supporting  muscles had
suffered strain and slightly twisted the eyeballs.

     Я взвел оба курка двустволки  и вскинул ее к плечу. Если б он попытался
спуститься вниз, если бы он только шелохнулся, я, без сомнения, застрелил бы
его. Но  он стоял совершенно неподвижно и смотрел на меня.  Дрожащими руками
сжимая двустволку и целясь в него, я успел заметить, как осунулось его лицо.
Какие-то тяжелые  потрясения оставили на нем  свой  след. Щеки впали, на лбу
залегли морщины,  а глаза  производили  странное  впечатление. Казалось, его
глазные нервы и мышцы были не в порядке и глаза смотрели напряженно и слегка
косили. И выражение их было тоже какое-то странное.


     All this I saw, and my brain now  working rapidly, I thought a thousand
thoughts; and  yet  I could not pull  the  triggers. I  lowered the gun  and
stepped to the corner of the cabin, primarily  to  relieve the tension on my
nerves  and  to make a new  start,  and incidentally  to be closer.  Again I
raised the gun. He was almost  at arm's length. There was no hope for him. I
was resolved.  There was no  possible  chance of missing  him, no matter how
poor my marksmanship. And yet I wrestled with myself and could not pull  the
triggers.

     Я  глядел  на него,  и  мозг  мой  лихорадочно  работал.  Тысячи мыслей
проносились у  меня в  голове,  но  я не мог  нажать  на спусковой крючок. Я
опустил  двустволку и  двинулся к  углу  рубки, стараясь собраться с духом и
снова --  с  более близкого расстояния --  попытаться  выстрелить  в него. Я
вскинул двустволку к плечу. Я находился теперь в каких-нибудь  двух шагах от
Волка Ларсена.  Ему не было спасения. Я больше не колебался. Промахнуться  я
не мог, как  бы  плохо я ни  стрелял.  Но я не мог  заставить себя  спустить
курок.


     "Well?" he demanded impatiently.

     -- Ну? -- неторопливо промолвил он.


     I strove vainly to force my fingers  down on the triggers, and vainly I
strove to say something.

     Тщетно пытался я нажать на спуск, тщетно пытался что-нибудь сказать.


     "Why don't you shoot?" he asked.

     -- Почему вы не стреляете? -- спросил он.


     I cleared my  throat  of a huskiness which prevented speech. "Hump," he
said slowly, "you can't do it. You are not exactly afraid. You are impotent.
Your  conventional morality is stronger than you. You are  the slave to  the
opinions which have credence among the people you  have known  and have read
about. Their code has been drummed into your head  from the time you lisped,
and in spite of your philosophy, and of what I have taught you, it won't let
you kill an unarmed, unresisting man."

     Я откашлялся, но не смог выговорить ни слова.
     --  Хэмп, --  медленно  произнес Ларсен, -- ничего у вас не выйдет!  Не
потому, чтобы  вы боялись, но  вы  бессильны. Ваша насквозь  условная мораль
сильнее вас. Вы -- раб предрассудков, которыми напичканы люди вашего круга и
ваши книги. Вам вбивали их в голову чуть ли не  с колыбели, и  вопреки  всей
вашей философии  и  моим  урокам  они  не  позволяют вам  убить  безоружного
человека, который не оказывает вам сопротивления.


     "I know it," I said hoarsely.

     -- Знаю, -- хрипло отозвался я.


     "And you know  that I would kill an unarmed man  as  readily as I would
smoke a cigar," he  went on. "You know  me for  what I am, - my worth in the
world by your standard. You have called me snake, tiger, shark, monster, and
Caliban.  And yet,  you little rag puppet, you little echoing mechanism, you
are unable to kill me as you would a snake or a shark, because I have hands,
feet, and a  body shaped somewhat like yours. Bah! I had hoped better things
of you, Hump."

     -- А мне, -- и это вы тоже знаете, --  убить безоружного так же просто,
как выкурить  сигару,  -- продолжал  он. -- Вы знаете меня и  знаете, чего я
стою, если подходить ко мне с  вашей меркой. Вы называли меня змеей, тигром,
акулой, чудовищем,  Калибаном.  Но  вы  --  жалкая  марионетка,  механически
повторяющая  чужие  слова, и  вы не можете убить меня, как убили бы змею или
акулу, не можете только потому, что у меня есть руки и ноги и тело мое имеет
некоторое сходство с вашим. Эх! Я ожидал от вас большего, Хэмп!


     He stepped out of the companion-way and came up to me.

     Он поднялся по трапу и подошел ко мне.


     "Put down that gun. I want to ask  you some questions. I haven't  had a
chance to look around yet. What  place is this? How  is the Ghost lying? How
did you  get  wet? Where's  Maud?  - I beg  your pardon, Miss Brewster -  or
should I say, 'Mrs. Van Weyden'?"

     -- Опустите ружье. Я хочу задать вам несколько вопросов. Я еще не успел
осмотреться. Что  это за место? Как стоит "Призрак"? Почему  вы так вымокли?
Где Мод?.. Виноват, мисс Брусгер... Или, быть может, следует спросить -- где
миссис Ван-Вейден?


     I had backed away from  him,  almost weeping at  my inability  to shoot
him, but not fool enough to put down the gun. I hoped,  desperately, that he
might commit some hostile act, attempt to strike me or choke me; for in such
way only I knew I could be stirred to shoot.

     Я пятился от  него, чуть не плача от своего бессилия, оттого что не мог
застрелить его, но  все же был не  настолько глуп, чтобы опустить ружье. Мне
отчаянно  хотелось,  чтобы  он  сделал попытку  напасть на меня -- попытался
ударить меня  или  схватить  за горло, --  тогда  я  нашел  бы  в себе  силы
выстрелить в него.


     "This is Endeavour Island," I said.

     -- Это Остров Усилий, -- ответил я на его вопрос.


     "Never heard of it," he broke in.

     -- Никогда не слыхал о таком острове.


     "At least, that's our name for it," I amended.

     -- По крайней мере мы так называем его.


     "Our?" he queried. "Who's our?"

     -- Мы? -- переспросил он. -- Кто это мы?


     "Miss Brewster and  myself. And the Ghost is lying, as you  can see for
yourself, bow on to the beach."

     -- Мисс Брустер и я. А "Призрак", как вы  сами видите, лежит, зарывшись
носом в песок.


     "There are seals here,"  he said. "They woke me up with their  barking,
or  I'd be sleeping yet. I heard  them when I drove in last night. They were
the first warning that I was  on a lee shore. It's a rookery, the kind  of a
thing I've hunted  for years.  Thanks to my brother Death, I've lighted on a
fortune. It's a mint. What's its bearings?"

     -- Здесь есть котики, -- сказал он.  -- Они разбудили меня своим ревом,
а  то  я бы еще спал. Я  слышал их и вчера, когда нас прибило сюда.  Я сразу
понял тогда, что попал  на  подветренный берег. Здесь лежбище -- как раз то,
что я ищу уже много лет. Спасибо моему братцу, благодаря ему я  наткнулся на
это богатство. Это же клад! Каковы координаты острова?


     "Haven't the least idea," I said. "But you ought to know quite closely.
What were your last observations?"

     --  Не  имею ни малейшего представления, --  ответил я. --  Но вы  сами
должны знать их достаточно точно. Какие координаты вы определяли в последний
раз?


     He smiled inscrutably, but did not answer.

     Он как-то странно улыбнулся и ничего не ответил.


     "Well, where's all hands?"  I  asked.  "How does it come  that you  are
alone?"

     -- А где  же  команда?  --  спросил я. --  Как это  случилось,  что  вы
остались один?


     I  was  prepared  for him  again  to set  aside  my  question, and  was
surprised at the readiness of his reply.

     Я ожидал, что он  отклонит  и этот  вопрос, но, к  моему удивлению,  он
сразу ответил:


     "My brother got  me  inside forty-eight hours, and through  no fault of
mine. Boarded me in the night with only the watch on deck. Hunters went back
on me. He gave them a bigger lay. Heard him offering it. Did it right before
me. Of course the crew gave me the go-by. That was to be expected. All hands
went  over the  side,  and there I  was,  marooned on  my own vessel. It was
Death's turn, and it's all in the family anyway."

     --  Мой брат поймал меня  меньше чем через двое  суток,  впрочем, не по
моей вине. Взял  меня на  абордаж,  когда  на палубе  не было никого,  кроме
вахтенных.  Охотники  тут же предали меня.  Он  предложил им  большую долю в
доходах  по окончании охоты,  чем они имели на "Призраке".  Я слышал, как он
предлагал им это  -- при мне, без  малейшего  стеснения. Словом, вся команда
перешла к  нему, чего  и  следовало ожидать.  В один миг  спустили шлюпки  и
махнули  за  борт,  а я остался  на  своей шхуне один,  как  на  необитаемом
острове. На этот раз Смерть Ларсен взял верх, ну, да это -- дело семейное.


     "But how did you lose the masts?" I asked.

     -- Но как же вы потеряли мачты?


     "Walk over and examine those lanyards," he  said, pointing to where the
mizzen-rigging should have been.

     -- Подойдите и осмотрите вон те  талрепы, -- сказал он, указывая  туда,
где должны были находиться гротванты.


     "They have been cut with a knife!" I exclaimed.

     -- Перерезаны ножом! -- воскликнул я.


     "Not quite," he laughed. "It was a neater job. Look again."

     -- Но не до  конца, -- усмехнулся он. -- Тут тонкая работаПосмотрите-ка
внимательнее.


     I looked. The lanyards had been  almost severed, with just enough  left
to hold the shrouds till some severe strain should be put upon them

     Я осмотрел талрепы еще раз. Они были надрезаны так, чтобы держать ванты
лишь до первого сильного напряжения.


     "Cooky did that," he laughed again.  "I know, though I didn't  spot him
at it. Kind of evened up the score a bit."

     --  Это  дело  рук  кока!  --  со смехом сказал Волк  Ларсен.  --  Знаю
наверняка, хотя и не накрыл его. Всетаки  ему удалось немного поквитаться со
мной.


     "Good for Mugridge!" I cried.

     -- Молодец Магридж! -- воскликнул я.


     "Yes, that's what I thought when everything went over the  side. Only I
said it on the other side of my mouth."

     -- Примерно то же самое сказал и я, когда  мачты полетели за борт,  но,
разумеется, мне было не так весело, как вам.


     "But what were you doing while all this was going on?" I asked.

     -- Что же вы предпринимали, когда все это происходило? -- спросил я.


     "My best, you may be sure, which wasn't much under the circumstances."

     -- Все,  что от меня зависело, можете быть  уверены. Но при сложившихся
обстоятельствах -- не очень-то много...


     I turned to re-examine Thomas Mugridge's work.

     Я снова стал рассматривать работу Томаса Магриджа.


     "I guess I'll  sit down  and  take  the sunshine,"  I heard Wolf Larsen
saying.

     -- Я, пожалуй, присяду, погреюсь на солнышке, --  услышал я голос Волка
Ларсена.


     There was a hint, just  a  slight  hint,  of physical feebleness in his
voice,  and  it  was  so strange that I looked quickly at him. His hand  was
sweeping nervously across his face, as though he were brushing away cobwebs.
I was puzzled. The whole thing was so unlike the Wolf Larsen I had known.

     Едва уловимая нотка физической слабости прозвучала в этих словах, и это
было так странно, что я быстро обернулся к нему. Он нервно проводил рукой по
лицу, словно  сметая  с  него  паутину. Я был озадачен.  Все  это  так  мало
вязалось с его обликом.


     "How are your headaches?" I asked.

     -- Как ваши головные боли? -- спросил я.


     "They still trouble  me," was his answer. "I think I have one coming on
now."

     -- Мучают по временам, -- отвечал он. -- Кажется, и сейчас начинается.


     He slipped  down from his sitting posture till he lay on the deck. Then
he rolled over on his side, his head resting on the biceps of the under arm,
the  forearm  shielding  his  eyes  from  the  sun.  I  stood regarding  him
wonderingly.

     Он прилег на палубу. Повернувшись на  бок, он подложил руку под голову,
а  другой рукой прикрыл глаза от солнца. Я стоял  и с недоумением смотрел на
него.


     "Now's your chance, Hump," he said.

     -- Вот вам удобный случай, Хэмп! -- сказал он.


     "I don't understand," I lied, for I thoroughly understood.

     -- Не понимаю, -- солгал я, хотя прекрасно понял, что он хотел сказать.


     "Oh, nothing," he added softly,  as if he  were drowsing; "only  you've
got me where you want me."

     -- Ну ладно,  -- тихо, словно сквозь  дремоту, проговорил он. -- Я ведь
сейчас в ваших руках, что вам, собственно, и нужно.


     "No, I haven't," I retorted; "for I want you a  few thousand miles away
from here."

     -- Ничего  подобного, -- возразил я.  -- Мне нужно, чтобы вы  были не в
моих руках, а за тысячу миль отсюда.


     He chuckled, and thereafter spoke no more. He did not stir  as I passed
by him and went down into the cabin. I lifted the trap in the floor, but for
some moments gazed dubiously  into  the darkness of the lazarette beneath. I
hesitated to descend. What if his lying down were a ruse? Pretty, indeed, to
be caught there like a rat. I  crept softly up the companion-way  and peeped
at him.  He was lying as  I had left him. Again I  went below; but  before I
dropped into the lazarette I took the precaution of casting down the door in
advance.  At  least  there  would be  no  lid to the trap.  But  it was  all
needless. I  regained the cabin  with a store of  jams, sea-biscuits, canned
meats, and such things, - all I could carry, - and replaced the trap-door.

     Ларсен усмехнулся и больше не прибавил ни слова. Он даже не шелохнулся,
когда я прошел мимо него и спустился в кают-компанию. Подняв крышку люка,  я
остановился в нерешительности, глядя в глубь темной кладовой. Я колебался --
спускаться ли?  А что если Ларсен только притворяется? Попадешься здесь, как
крыса в  ловушку! Я тихонько поднялся по трапу  и выглянул на палубу. Ларсен
лежал  все  в  том же положении,  в каком я его оставил. Я снова спустился в
кают-компанию,  но,  прежде  чем  спрыгнуть в  кладовую, сбросил туда крышку
люка.  По  крайней  мере  ловушка  не  захлопнется.  Но  это  была  излишняя
предосторожность. Захватив с собой джема, галет, мясных консервов -- словом,
все,  что можно  было  сразу унести, -- я  выбрался назад в  кают-компанию и
закрыл за собою люк.


     A peep at Wolf Larsen showed me that he had not moved. A bright thought
struck  me.  I stole  into  his  state-room  and  possessed  myself  of  his
revolvers. There were  no  other weapons, though I thoroughly ransacked  the
three  remaining state-rooms. To  make sure, I returned and went through the
steerage and forecastle,  and in  the galley gathered up  all the sharp meat
and vegetable knives. Then I bethought me of  the great yachtsman's knife he
always carried, and I  came  to him and spoke  to him,  first  softly,  then
loudly. He did not move. I bent over and took it from his pocket. I breathed
more freely. He had no  arms with which to attack me from  a distance; while
I, armed,  could always  forestall him  should he attempt to grapple me with
his terrible gorilla arms.

     Выйдя на  палубу, я увидел, что Волк  Ларсен так  и  не  пошевельнулся.
Внезапно  меня  озарила  новая мысль. Я прокрался  в  каюту  и  завладел его
револьверами.  Другого  оружия я  нигде  не нашел, хотя тщательно обшарил  и
остальные три каюты  и спустился еще раз в кубрик охотников и  в  матросский
кубрик.  Я  даже забрал  из  камбуза все кухонные ножи. Потом  я вспомнил  о
большом  складном ноже, который капитан всегда  носил при себе. Я  подошел к
Ларсену  и заговорил  с  ним  --  сперва  вполголоса,  потом громко.  Он  не
шелохнулся. Тогда  я  осторожно вытащил нож у  него  из  кармана, после чего
вздохнул с облегчением. У него не оставалось теперь никакого оружия, и он не
мог напасть на  меня с  расстояния,  я  же  был хорошо  вооружен и сумел  бы
оказать ему  сопротивление,  если бы он  попытался схватить  меня  за  горло
своими страшными ручищами.


     Filling a coffee-pot and frying-pan with part of my plunder, and taking
some  chinaware from the cabin pantry, I  left Wolf Larsen lying  in the sun
and went ashore.

     Присоединив  к моей добыче  кофейник и сковороду и  захватив  из буфета
кают-компании кое-какую  посуду, я оставил Волка  Ларсена на залитой солнцем
палубе и спустился на берег.


     Maud was still asleep.  I blew up the embers (we had not yet arranged a
winter kitchen), and quite feverishly cooked the breakfast. Toward the  end,
I heard her moving about within the hut,  making her toilet. Just as all was
ready and the coffee poured, the door opened and she came forth.

     Мод  еще  спала. Кухню на  зиму мы  не успели  построить,  и я поспешил
разжечь  костер  и принялся готовить завтрак. Дело у меня подходило к концу,
когда я услышал, что Мод встала и ходит по хижине, занимаясь своим туалетом.
Когда же  она появилась на  пороге, у меня уже  все было готово, и я наливал
кофе в чашки.


     "It's not fair of you," was her  greeting. "You are usurping one of  my
prerogatives. You know you I agreed that the cooking should be mine, and - "

     -- Это нечестно! -- приветствовала она меня. -- Мы же договорились, что
стряпать буду я...


     "But just this once," I pleaded.

     -- Один раз не в счет, -- оправдывался я.


     "If  you promise not to  do it  again," she smiled. "Unless, of course,
you have grown tired of my poor efforts."

     -- Но  обещайте, что это не повторится! --  улыбнулась она. -- Конечно,
если вам не надоела моя жалкая стряпня.


     To my delight she never once looked toward the  beach, and I maintained
the banter with  such success all  unconsciously she sipped coffee  from the
china  cup,  ate  fried  evaporated potatoes,  and spread marmalade  on  her
biscuit. But it could not last. I  saw  the surprise that came over her. She
had discovered  the china plate  from which  she was eating. She looked over
the breakfast, noting detail after detail. Then  she looked  at me, and  her
face turned slowly toward the beach.

     К моему удовольствию. Мод ни разу не взглянула на берег, а я так удачно
отвлекал  ее  внимание  своей  болтовней,  что  она машинально  ела  сушеный
картофель, который я размочил и поджарил на сковородке, прихлебывала кофе из
фарфоровой чашки и намазывала  джемом  галеты. Но  долго это продолжаться не
могло. Я увидел,  как на лице ее внезапно изобразилось удивление. Фарфоровая
тарелка, с  которой она ела, бросилась ей в глаза. Она окинула взглядом все,
что было приготовлено к завтраку, глаза ее перебегали с предмета на предмет.
Потом она посмотрела на меня и медленно обернулась к берегу.


     "Humphrey!" she said.

     -- Хэмфри! -- с трудом произнесла она.


     The old unnamable terror mounted into her eyes.

     Невыразимый ужас снова, как прежде, отразился в ее глазах.


     "Is - he?" she quavered.

     -- Неужели... он?.. -- упавшим голосом проговорила она.


     I nodded my head.

     Я кивнул головой.


        CHAPTER XXXIIII

        ГЛАВА XXXIIII


     We waited all day for Wolf Larsen to come ashore. It was an intolerable
period of anxiety. Each moment one or the other of us cast expectant glances
toward the Ghost. But he did not come. He did not even appear on deck.

     Весь  день  мы  ждали,  что  Волк Ларсен спустится на  берег.  Это были
тревожные, мучительные  часы. Мы с Мод  поминутно бросали взгляды в  сторону
"Призрака". Но  Волка Ларсена не было видно. Он даже ни разу не показался на
палубе.


     "Perhaps it is his headache," I said. "I left him lying on the poop. He
may lie there all night. I think I'll go and see."

     -- Верно, у  него опять приступ головной боли, -- сказал  я. -- Когда я
уходил  оттуда,  он  лежал на  юте. Он  может пролежать так всю  ночь. Пойду
взгляну.


     Maud looked entreaty at me.

     Она умоляюще посмотрела на меня.


     "It is all right," I assured her. "I shall take the revolvers. You know
I collected every weapon on board."

     -- Не бойтесь  ничего, -- заверил я ее. -- Я возьму с собой револьверы.
Я ведь говорил вам, что забрал все оружие, какое только было на борту.


     "But there are his arms, his hands, his terrible, terrible hands!"  she
objected. And then she cried, "Oh, Humphrey, I am afraid  of him! Don't go -
please don't go!"

     -- А его руки! Его страшные, чудовищные руки! О Хэмфри, --  воскликнула
она, -- я так боюсь его! Не ходите, пожалуйста, не ходите!


     She rested her hand appealingly on mine, and sent my pulse  fluttering.
My heart was surely in my eyes for a moment. The dear and lovely woman!  And
she was so much  the woman, clinging and appealing,  sunshine and  dew to my
manhood, rooting it deeper and sending through it the sap of a new strength.
I was for putting my arm around her, as when in  the midst of the seal herd;
but I considered, and refrained.

     Она с мольбой  положила  свою руку на  мою,  и сердце  у меня забилось.
Думаю, что  все мои  чувства можно было в этот  миг  прочесть в моих глазах.
Милая,  любимая мояКак  чисто  по-женски уговаривала  она  меня и  льнула ко
мне!.. Она была для меня солнечным лучом и живительной росой, источником, из
которого я черпал  мужество и силы. Неудержимое желание обнять  ее, -- как я
уже сделал однажды посреди стада котиков, -- охватило меня, но я сдержался.


     "I shall not take  any  risks," I said. "I'll merely  peep over the bow
and see."

     -- Я не буду рисковать,  --  сказал я. --  Только  загляну на палубу  и
посмотрю, что он там делает.


     She pressed my hand  earnestly and let  me go.  But the  space  on deck
where I had left  him lying was  vacant. He had evidently  gone below.  That
night we  stood alternate watches, one of us sleeping at  a  time; for there
was no telling what  Wolf Larsen  might do.  He  was  certainly  capable  of
anything.

     Она взволнованно сжала мою руку и  отпустила меня. Но на палубе, где  я
оставил  Волка Ларсена, его не оказалось.  Он, очевидно, спустился к  себе в
каюту.  В  эту ночь  мы с  Мод  установили  дежурства, так как  нельзя  было
предвидеть, что может выкинуть Волк Ларсен. Он был способен на все.


     The next day we waited, and the next, and still he made no sign.

     Мы прождали день и другой, но Ларсен не показывался.


     "These headaches of his, these attacks," Maud said, on the afternoon of
the fourth day; "Perhaps he is ill, very ill. He may be dead."

     -- Эти головные боли...  припадки... -- сказала Мод на  четвертый день.
-- Быть может, он болен, тяжело болен. Быть может, умер.


     "Or dying,"  was her afterthought  when she had waited some time for me
to speak.

     Она ждала от меня ответа, но я молчал, и она добавила:
     -- Или умирает...


     "Better so," I answered.

     -- Тем лучше, -- скачал я.


     "But think, Humphrey, a fellow-creature in his last lonely hour."

     -- Но подумайте, Хэмфри. Ведь он тоже человек. И умирает совсем один.


     "Perhaps," I suggested.

     -- Очень возможно... -- проворчал я.


     "Yes, even perhaps," she acknowledged. "But we do not know. It would be
terrible if he were. I could never forgive myself. We must do something."

     --  Да, возможно,  -- продолжала она.  --  Конечно, мы ничего не  знаем
наверное. Но  если  он  действительно умирает, ужасно  бросить его так. Я бы
никогда этого не простила себе. Мы должны что-то сделать.


     "Perhaps," I suggested again.  I waited, smiling inwardly at the  woman
of her which compelled a solicitude for Wolf Larsen, of all creatures. Where
was her solicitude for  me, I thought, - for me whom she  had been afraid to
have merely peep aboard?

     -- Да, возможно, -- повторил я. Я ждал, улыбаясь про себя, и думал: как
это по-женски -- проявлять беспокойство даже о Волке ЛарсенеКуда девалось ее
беспокойство за меня! А ведь еще недавно она  так испугалась, когда  я хотел
только заглянуть на палубу.


     She was  too subtle not to follow the trend of my silence. And  she was
as direct as she was subtle.

     Мод разгадала смысл моего молчания -- она была достаточно умна и чутка.
А прямота ее равнялась ее уму.


     "You must  go  aboard, Humphrey, and find  out,"  she said. "And if you
want to laugh at me, you have my consent and forgiveness."

     -- Вы должны подняться на  борт, Хэмфри,  и узнать, в  чем там дело, --
сказала она. -- А если вам хочется посмеяться надо мной, что ж, вы имеете на
это право. Я заранее прощаю вас.


     I arose obediently and went down the beach.

     Я послушно встал и направился к берегу.


     "Do be careful," she called after me.

     -- Только будьте осторожны! -- крикнула она мне вслед.


     I waved my arm from the forecastle head and dropped down  to  the deck.
Aft I  walked to the  cabin companion, where I contented myself with hailing
below. Wolf Larsen answered, and as he started to ascend the stairs I cocked
my revolver. I displayed it openly during our  conversation,  but he took no
notice of it. He  appeared the same, physically, as when last I saw him, but
he  was gloomy and  silent. In fact, the few words we spoke could hardly  be
called a conversation. I did not inquire why he had not been ashore, nor did
he ask why I had not come aboard. His head was all right again, he said, and
so, without further parley, I left him.

     Я помахал  ей рукой с полубака и соскочил на палубу. Подойдя к трапу  в
кают-компанию, я окликнул  Волка  Ларсена. Он ответил мне.  Когда  он  начал
подниматься  по  трапу,  я  взвел  курок  револьвера, и все время,  пока  мы
разговаривали, открыто держал  револьвер в руке, но Ларсен не обращал на это
никакого внимания.  Внешне  он  не  изменился за эти дни,  но  был  мрачен и
молчалив. Вряд ли можно назвать  беседой  те  несколько  слов,  которыми  мы
обменялись. Я не спросил его, почему он не сходит на берег, и он не спросил,
почему  я не  показывался  на  шхуне.  Он сказал, что головная  боль  у него
прошла, и я, не вступая в дальнейшие разговоры, ушел.


     Maud received  my report with  obvious relief,  and the sight of  smoke
which  later rose  in the galley put  her in a more cheerful mood. The  next
day, and the  next, we saw the galley smoke rising, and  sometimes we caught
glimpses of him  on the poop. But that was  all. He made no attempt  to come
ashore.  This  we knew, for we still maintained our  night-watches.  We were
waiting  for  him to  do  something, to  show his  hand,  so to say, and his
inaction puzzled and worried us.

     Мод  выслушала  мое сообщение  и  облегченно  вздохнула,  а  когда  над
камбузом  показался  дымок, это,  видимо,  окончательно ее  успокоило. Дымок
вился над камбузом и последующие дни, а  порой и  сам Волк  Ларсен ненадолго
появлялся на юте.  Но это было все. Он не делал попыток спуститься на берег,
-- нам это было известно, так как мы следили за ним и продолжали дежурить по
ночам. Мы ждали, что он  что-нибудь  предпримет,  откроет, так сказать, свою
игру. Его бездействие сбивало нас с толку и вызывало тревогу.


     A week  of this passed by. We had  no  other interest than Wolf Larsen,
and  his  presence weighed us down  with an apprehension which prevented  us
from doing any of the little things we had planned.

     Так  прошла неделя. Все наши мысли были  теперь сосредоточены  на Волке
Ларсене.  Его  присутствие  угнетало  нас  и  мешало нам  заниматься  нашими
обычными делами.


     But at the end of the week the smoke ceased rising from the galley, and
he no longer showed himself on the poop. I could see Maud's solicitude again
growing,  though  she timidly  -  and  even  proudly,  I think -  forbore  a
repetition of her  request.  After all, what censure could be put upon  her?
She  was  divinely altruistic, and she was a woman.  Besides,  I  was myself
aware of hurt  at thought of this man whom I had  tried to kill, dying alone
with his fellow- creatures  so near.  He was right. The code of my group was
stronger than I.  The  fact  that  he  had  hands, feet,  and a  body shaped
somewhat like mine, constituted a claim which I could not ignore.

     Но к концу недели  дымок перестал виться  над камбузом, и  Волк  Ларсен
больше не появлялся на юте. Я видел, что Мод снова начинает беспокоиться, но
из робости, а может быть, и из гордости не повторяет своей просьбы. А в чем,
в  сущности, мог  я  упрекнуть  ее?  Она была  женщиной и к тому же  глубоко
альтруистической натурой.  Признаться, мне самому было  как-то  не по  себе,
когда я думал о том, что этот человек, которого я пытался убить, быть может,
умирает здесь,  возле нас, брошенный  всеми. Он  оказался прав. Нравственные
правила, привитые мне в  моем кругу, были сильнее меня. То, что у него такие
же руки  и  ноги,  как  у  меня, и  тело имеет  некоторое сходство  с  моим,
накладывало на меня обязательства, которыми я не мог пренебречь.


     So I did not wait  a second time for Maud to send me. I discovered that
we stood in need of  condensed milk and marmalade, and announced  that I was
going  aboard. I could see  that  she  wavered.  She  even went so far as to
murmur that they  were  non-essentials and that  my trip after them might be
inexpedient.  And as  she  had followed  the trend  of my  silence, she  now
followed  the  trend of my speech, and she knew that I was going aboard, not
because  of condensed milk and  marmalade,  but because of  her and  of  her
anxiety, which she knew she had failed to hide.

     Поэтому я не стал ждать,  когда Мод вторично пошлет меня  на шхуну.  "У
нас осталось мало сгущенного молока и джема, -- заявил я,  -- надо подняться
на борт". Я видел, что Мод колеблется. Она даже пробормотала, что все это не
так уж нам необходимо и  мне  незачем  ходить туда. Однако подобно тому, как
раньше она сумела разгадать, что таится за моим молчанием,  так и теперь она
сразу поняла истинный смысл моих слов, поняла,  что я иду туда не за молоком
и джемом, а ради нее, -- иду, чтобы избавить ее от беспокойства, которое она
не сумела от меня скрыть.


     I  took  off  my shoes when  I gained  the  forecastle  head,  and went
noiselessly aft  in  my stocking feet. Nor did I call this time from the top
of the companion-way. Cautiously descending, I found the cabin deserted. The
door to  his  state-room was closed. At  first I thought of knocking, then I
remembered  my ostensible errand  and resolved  to  carry  it out. Carefully
avoiding noise,  I lifted the trap-door in the floor and set it to one side.
The slop-chest, as well as the provisions, was stored in  the lazarette, and
I took advantage of the opportunity to lay in a stock of underclothing.

     Поднявшись на судно, я снял башмаки и в одних носках бесшумно прокрался
на  корму.  На  этот  раз  я  не  стал  окликать  Волка  Ларсена.  Осторожно
спустившись по трапу, я обнаружил, что в  кают-компании никого нет.  Дверь в
каюту капитана была закрыта. Я уже хотел было постучать, но передумал, решив
сперва  заняться  тем,  что якобы  и привело меня  сюда.  Стараясь  поменьше
шуметь,  я поднял крышку люка и отставил ее в сторону. Товары  судовой лавки
находились в той же кладовой, и мне захотелось заодно запастись и бельем.


     As  I  emerged  from  the  lazarette I  heard  sounds in Wolf  Larsen's
state-room. I crouched  and  listened.  The  door-knob  rattled.  Furtively,
instinctively,  I  slunk  back  behind  the  table and drew  and  cocked  my
revolver. The  door  swung  open  and he  came forth. Never  had I  seen  so
profound  a despair as  that which I saw  on his face, -  the  face  of Wolf
Larsen  the fighter, the strong man, the  indomitable one. For all the world
like  a woman wringing her hands, he raised his clenched fists and  groaned.
One  fist unclosed,  and the  open  palm swept  across  his  eyes as  though
brushing away cobwebs.

     Когда я  выбрался из кладовой,  в каюте Волка Ларсена  раздался  шум. Я
замер и прислушался.  Звякнула  дверная  ручка. Я  инстинктивно  отпрянул  в
сторону. Притаившись за  столом, я  выхватил револьвер и взвел курок.  Дверь
распахнулась, и показался Волк Ларсен. Некогда не видел  я такого  отчаяния,
какое было написано на  его лице  --  на лице  сильного,  неукротимого Волка
Ларсена. Он  стонал, как женщина,  и потрясал  сжатыми кулаками над головой.
Потом провел ладонью по глазам, словно сметая с них невидимую паутину.


     "God! God!" he groaned, and the clenched fists were raised again to the
infinite despair with which his throat vibrated.

     -- Господи, господи! -- хрипло простонал он и в беспредельном  отчаянии
снова потряс кулаками.


     It was horrible. I was trembling all over, and I could feel the shivers
running  up and  down my  spine  and the sweat  standing out on my forehead.
Surely  there can be little in this world more awful than the spectacle of a
strong man in the moment when he is utterly weak and broken.

     Это  было страшно.  Я  задрожал, по спине  у меня  пробежали мурашки, и
холодный  пот выступил на лбу.  Вряд ли есть на свете зрелище более ужасное,
чем вид сильного человека в минуту крайней слабости и упадка духа.


     But  Wolf  Larsen regained control of  himself  by an  exertion  of his
remarkable will. And  it  was  exertion.  His  whole  frame  shook with  the
struggle.  He  resembled  a man on the  verge of a fit.  His face strove  to
compose  itself,  writhing and twisting in  the  effort  till  he broke down
again. Once more  the clenched  fists went upward and  he groaned. He caught
his breath once or twice  and  sobbed. Then he  was successful. I could have
thought him the old Wolf Larsen, and yet there  was in his movements a vague
suggestion of weakness and indecision. He started for the companion-way, and
stepped forward quite as I had been accustomed to see him do; and yet again,
in his very walk, there seemed that suggestion of weakness and indecision.

     Но огромным усилием  воли Волк Ларсен взял себя  в  руки. Поистине  это
стоило ему колоссального усилия. Все тело  его  сотрясалось  от  напряжения.
Казалось,  его  вот-вот хватит  удар. Лицо его  страшно  исказилось -- видно
было, как он старается  овладеть собой. Потом силы снова оставили его. Вновь
сжатые кулаки  поднялись над  головой, он застонал, судорожно вздохнул  раз,
другой,  и  из груди  его вырвались  рыдания. Наконец  ему удалось  овладеть
собой.  Я  опять увидел  прежнего Волка  Ларсена,  хотя какая-то слабость  и
нерешительность  все  еще  проскальзывали в  его  движениях.  Энергично, как
всегда, он шагнул  к  трапу,  но  все  же  в  его походке  чувствовалась эта
слабость и нерешительность.


     I was now concerned with fear for myself. The open trap lay directly in
his  path, and his discovery of it would lead  instantly to his discovery of
me. I was  angry  with  myself for  being caught  in so cowardly a position,
crouching on the floor. There was yet time. I rose swiftly to my  feet, and,
I know, quite unconsciously assumed a defiant attitude. He took no notice of
me. Nor did he notice the open trap. Before I could grasp the  situation, or
act,  he had walked right into the  trap. One foot was descending  into  the
opening, while the other foot was just on the verge of beginning the uplift.
But when the  descending foot  missed the  solid  flooring and felt  vacancy
beneath, it was the  old Wolf Larsen and the  tiger  muscles  that made  the
falling body  spring across the opening, even  as it fell, so that he struck
on  his chest  and  stomach,  with arms  outstretched,  on the  floor of the
opposite side. The next instant he had drawn  up his  legs and rolled clear.
But he rolled into my marmalade and underclothes and against the trap- door.

     Признаться,  тут уж я испугался -- незакрытый люк  находился как раз на
его пути и выдавал мое присутствие. Но вместе  с тем мне  стало досадно, что
он может поймать  меня в такой трусливой позе  -- скорчившимся позади стола,
-- и  я решил, пока  не поздно,  появиться перед  ним, что тут же и  сделал,
бессознательно приняв вызывающую позу. Но Волк Ларсен не замечал ни меня, ни
открытого  люка.  Прежде  чем  я  успел  понять,  в  чем  дело,  и  что-либо
предпринять, он уже  занес  ногу  над люком и  готов  был ступить в пустоту.
Однако, не  ощутив  под ногой твердой опоры, он  мгновенно преобразился. Да,
это был уже прежний Волк Ларсен. Вторая нога его еще не успела оторваться от
пола, как он  одним могучим прыжком перенес  свое начавшее падать тело через
люк. Широко раскинув  руки, он плашмя  -- грудью и животом -- упал на пол по
ту  сторону  люка и тут  же, подтянув  ноги,  откатился  в  сторону, прямо в
сложенные мною около крышки люка продукты и белье.