ня. Пламя ударило вползшего на оройхон проол-Гуя. С самого сотворения мира к облакам не поднималось такого столба дыма. Даже те давние события, когда, охотясь за Энжином, Многорукий три дня провел на аварах, не могли сравниться с тем, что произошло сейчас. Ведь тогда он едва ли на дюжину шагов вполз на горячие камни, а сейчас он был там весь, растянувшись на целый оройхон. Вопль потряс окрестности. Кричал не бог, он оставался молчалив, кричали раскаленные камни, лопаясь от льющейся на них влаги и холодной крови. Из трещин вытекала лава, авары застывали уродливыми наростами и вновь лопались. Выл пар. Смерчем закручивался дым, вихрь рук, сплетшихся в воздухе, казался бушующим столбом пламени. Со времен битвы за алдан-тэсэг не получал проол-Гуй такой оплеухи. Никакие выстрелы из ухэра не могли бы нанести подобного вреда. Бог ледяных глубин столкнулся со стихией, мощь которой была сравнима с его собственной. Так же как и он сам авары не уставали и, лопаясь, лишь жарче палили огнем. Теряя руки и ошметки плоти, проол-Гуй сполз с негостеприимных тэсэгов и камнем ушел в глубину. Если бы Шооран мог видеть своего врага в эту минуту, ему бы почудилось, что тело проол-Гуя уменьшилось едва ли не наполовину. Но Шооран не видел ничего. Закрыв лицо руками, кашляя и задыхаясь, он бежал, спасаясь от горького дыма, туда, где можно хоть как-то дышать. x x x проол-Гуй не появлялся неделю. За неделю Шооран поставил десять оройхонов, окончательно изнемог и едва волочил ноги. От красавца цэрэга оставалась одна, покрытая багровыми следами ожогов, тень. Так что, когда на седьмой день поутру с далайна донесся удар, возвещавший, что властелин вернулся, Шооран не испытал никаких чувств, кроме усталого сознания, что теперь можно отдыхать. Десять оройхонов, расположенных по два, составили длиннейшую сухую полосу, пусть не слишком уютную, но зато совершенно безопасную. Шооран повернулся на другой бок и, хотя уже рассвело, сладко заснул под шумную возню проол-Гуя. Он проспал сутки с гаком, а проснувшись, обнаружил, что проол-Гуй по-прежнему восседает на суурь-тэсэгах последнего оройхона. День Шооран провел, бесцельно разгуливая по сухой полосе. проол-Гуй думал о вечном. На следующий день у Шоорана кончилась вода, и он вышел на самый дальний от проол-Гуя мокрый оройхон поискать чавги. Однако, эта земля была еще слишком молодой, чавга не успела созреть, и выжать воду из крошечных комочков не удалось. Можно было бы вернуться к дому старика, где Койцог, конечно, даст и воду, и новый запас лепешек и сушеного наыса, но Шооран не хотел совершать переход по огненному болоту, когда проол-Гуй так близко. Скрыться там было бы попросту некуда. Тогда Шооран решил согнать проол-Гуя с насеста. Осторожно, по поребрику дальних от проол-Гуя оройхонов вышел к далайну и начал строительство. Он заранее готовился к болезненному удару, который получит, когда проол-Гуй начнет ломать незавершенную землю, но Многорукий не двинулся с места, и новый оройхон встал прочно. На следующий день мучимый жаждой Шооран (он уже два дня ничего не пил), потеряв осторожность, вновь взялся за строительство. Придвигаясь к лежбищу гиганта, он поставил еще два острова. Теперь три оройхона прикрывали достаточный кусок суши, чтобы один из прежних оройхонов стал чистым. Шооран начал ждать воды. Она ударила из расщелин бурлящими фонтанами, мутная, еще смешанная с нойтом. Через несколько минут потоки посветлели, грязь уплывала к границам, плодородной землей оседала на полях. Шооран словно первый бовэр на пустом оройхоне фыркал в ручье и радостно ругал себя, что не выстроил сухого оройхона раньше. Имея сухой оройхон, он мог чувствовать себя совсем спокойно. Воды у него теперь сколько угодно, а припасов хватит, чтобы дождаться появления первых побегов хлебной травы. Тонкие и нежные, они были годны в пищу, хотя обычно никто не использовал их так расточительно. проол-Гуй не отреагировал и на эти оройхоны. Мысли о вечном или что другое поглотили его полностью. Если бы не руки, безостановочно продолжающие бессмысленную работу, можно было бы решить, что бессмертный господь наконец издох на радость всем живущим. Положение становилось, мягко говоря, странным. Никто не знал, сколько времени проол-Гуй может провести на суше. Кажется, это время вообще ничем не ограничивалось. Прождав три дня, отоспавшись, изрядно поприев запасы и опившись водой до состояния перезрелой чавги, Шооран вернулся к далайну и начал наращивать землю не в том направлении, куда хотел, а куда мог. Поверх трех оройхонов, создавших ему сухую землю, он поставил еще три. Сначала тот, что ближе к проол-Гую, а затем, ничего уже не опасаясь, и два других. проол-Гуй пребывал в прострации. Возможно, сидя на земле, он не чувствовал ударов илбэча, а возможно - лечил таким образом ожоги, и ему было не до охоты. Шооран, выйдя из себя, метался по поребрику вдоль занятого оройхона, орал на проол-Гуя и швырялся камнями. Многорукий благодушествовал. Оставалось продолжать начатое и увеличивать ненужный выступ земли, в надежде, что когда-нибудь он пригодится. Или можно было спать, соревнуясь с проол-Гуем в терпении. Шооран пошел обоими путями. Он всласть спал, экономя силы и припасы (ростки хлебной травы были еще слишком малы, чтобы принимать их всерьез), а выспавшись до опухшей физиономии, шел к далайну. Он поставил еще два оройхона, а затем проол-Гуй внезапно и беспричинно исчез. Шооран прошелся вдоль сухой полосы. Его мучили сомнения. Легко ругаться на проол-Гуя, видя его и зная, что он не может тебя достать. А как быть сейчас? Что если Многорукий никуда не уплыл, а ждет, укрывшись под берегом, чтобы, когда ты приблизишься, снять тебя с оройхона на манер черного уулгуя? В конце концов Шооран решился и начал работу, но не там, где прежде сидел проол-Гуй, а в стороне, превратив тройку оройхонов в четверку. проол-Гуя не было. Шооран прошелся по запретному оройхону, вышел к далайну, постоял там пару минут и ушел, ничего не сделав. Он чувствовал себя неуверенно и опасался, что далайн не послушает его. Оройхон после двухнедельного пребывания проол-Гуя представлял жалкое зрелище. Тэсэги, изъерзанные огромным телом, были раздроблены в крошку, верхушки суурь-тэсэгов скруглились, словно над ними поработали каменотесы. Входы в шавар обрушились, а вместо беловатого нойта камни покрывала тягучая зеленая слизь. Она светилась в темноте, и от нее муторно несло трупным запахом. Шооран собрал немного слизи во флягу, но слизь в минуту растворила тонкие стенки и растеклась. Лишь после этого Шооран заметил, что подошвы новых башмаков, подаренных Койцогом, расползаются на глазах. Раздосадованный Шооран спешно покинул негостеприимный оройхон, твердо решив при первой же возможности превратить его в сухой, чтобы вода смыла всю пакость. На следующий день Шооран вернулся и выстроил остров там, куда его не пускал проол-Гуй. В ответ царь далайна опустошил один из первых участков этой земли, пожрав подросшую чавгу и заведшееся в шаваре зверье. Затем, не прячась и разгоняя мутные волны, словно небывалый авхай понесся к берегам земли вана и там учинил разгром среди успокоившихся было изгоев. Шооран тем временем поставил оройхон у стены Тэнгэра, сделав еще шаг в страну добрых братьев. Этот оройхон завершал третью дюжину островов, созданных Шоораном, причем больше половины из них родилось за последние пару месяцев. Началась жизнь похожая на бесконечно долгую и мучительную игру. проол-Гуй приходил и уходил, то пропадая, то в один день посещая несколько оройхонов подряд. Шооран часами сидел над картой, давно уже не той, а новой, вычерченной им самим, стараясь угадать, где сейчас менее опасно, потом шел и наносил удар. Иногда он ошибался, проол-Гуй успевал к месту строительства, и Шоорану приходилось, превозмогая боль и ловя каждое движение непредсказуемой твари, уходить по кромке оройхонов. Отрезать себя на маленьком клочке суши Шооран больше не давал, но и после простых встреч он болел по нескольку дней кряду. Никаких запасов, разумеется, не могло хватить на это время, поэтому, чтобы не голодать, Шооран выкосил поле на одном из сухих мест и временами подолгу жил рядом с ним, заготавливая хлеб. Питался он мясом, лепешками и наысом. Туйвана у него не было, туйван начинает плодоносить на шестой год, так что самые большие деревья пока едва доставали Шоорану до колена. Бывало, что и проол-Гуй пропадал надолго, и тогда Шоорану представлялось, что в это время его недруг, скрывшийся в бездне, возделывает там свое поле, заготавливает отвратительный подводный наыс, вялит мясо, а, кончив дела, всплывает, чтобы продолжить гонку за илбэчем. Кроме того, во время домашних работ его не покидало ощущение, что вся жизнь лишь померещилась ему, а на самом деле не происходило ничего, и он после ухода старика так и живет один. Опасаясь за рассудок, Шооран вслух рассказывал себе историю своей жизни, потом доставал карту и бесконечно измерял расстояния - сколько еще осталось до страны добрых братьев. Выходило уже не так много, большую часть пути Шооран прошел, и если бы поставленные им оройхоны вытянуть в цепочку по два, он давно уже достиг бы цели. Но и без того "страна Шоорана", как называл он ее, тянулась на день пути, ходить из конца в конец становилось все дольше и утомительней, так что, в конце концов, Шооран перебрался на другой сухой остров и освоил новое поле. К этому времени им было построено шесть с половиной дюжин оройхонов. Если верить легендам, один лишь Ван сделал за свою жизнь больше. Но Ван жил долго и был прославлен в поколениях. Когда одинокая жизнь стала почти привычной, появилась неожиданная проблема: куда девать время? Все-таки человек не двужильный и не может работать без передыха, а значит, наступит вечер, когда не хватит сил поставить оройхон, и выпадет из руки серп, а недоделанный гарпун вызовет лишь чувство отвращения. В такой вечер надо сидеть, прислонившись к тэсэгу, лениво глядя вдаль, неспешно перебрасываться словами с соседом или под звон сувага слушать долгие, перетекающие одна в другую истории, что заунывно выпевает забредший на оройхон сказитель. У Шоорана не было семьи, друзей, ни даже соседей. Но был простор, зреющее поле, а главное - много одиноких вечеров. И он сделал себе суваг. Подпилил хищные зубы на изогнутой рыбьей челюсти, сплел из живого волоса струны, натянул их, намотав на колки зубов, и с тех пор подолгу будил красную вечернюю тишину звоном дрожащего волоса. Иногда сидел и пел до самого утра, а утром вставал и отправлялся к далайну. Появившись там в очередной раз, Шооран нашел далайн кипящим и покрытым пеной. Мягмар. Когда-то Шооран собирался пройти путь за месяц, а идет больше года. Послезавтра ему стукнет полторы дюжины - тот возраст, что он приписал себе, поступая на службу. Шооран вернулся к дому, сел на берегу ручья, наклонившись над водой начал разглядывать свое отражение. Сейчас он мог бы приписать себе и две, и три дюжины, хотя теперь ни один одонт не согласился бы принять его в войско. Следы нойта и ожогов на лице придали ему вид законченного изгоя, подаренная Койцогом одежда истрепалась, истлевшие башмаки сменились безобразными буйями. Пожалуй, Яавдай и не узнает его... А он ее?.. Прошел год с лишним. Яавдай давно стала матерью, а он даже не знает, кто у них родился - сын, дочка? Сына он назвал бы Шаороном, а дочь... так, как захочет Яавдай. Благостный проол-Гуй! Что за бред он несет? У малыша давно есть имя, он уже узнает его звучание среди других слов, поворачивает головку, улыбается. Проклятый Тэнгэр, как ты обманул Яавдай, чем сумел напугать ее, гнусный старикашка, что она ушла от меня? Жаль, что я не могу достать до твоего горла, я бы вцепился в него крепче, чем проол-Гуй! Шооран погрозил белому небесному туману кулаком и пошел за гарпуном. Раз эту неделю нельзя строить, то надо сходить на те оройхоны, что постарше, затравить пару тукк и хотя бы сшить себе башмаки. За неделю Шооран обновил гардероб и арсенал, заготовил впрок изрядный запас продуктов и устроил в разных местах несколько тайников, чтобы не повторилась история, когда ему с боем пришлось возвращать собственное барахло. Страна добрых братьев, о которой он знал меньше, чем о жизни на алдан-тэсэге, была уже близко, и он готовился ступить на ее острова во всеоружии. Последнее время при взгляде на карту Шоорана мучила мысль: в каком направлении двигаться? Страна добрых братьев была совсем рядом, если идти на восток, до нее оставалось три оройхона. Но там он наверняка оказался бы в густо населенных местах, где его появления, а точнее, появление новой земли, было бы сразу замечено. А Шооран не хотел громко объявлять о своем приходе. Название страны вызывало у него недоверие, пугало слишком категоричным утверждением, что уж здесь-то все в порядке, и алдан-тэсэг стоит именно тут. Двигаясь вдоль стены Тэнгэра, можно было подойти незаметно к наверняка пустынным мертвым краям, но этот путь казался слишком долгим, он должен был занять не один месяц. К тому же, первый путь рассекал далайн на две части, и Шоорану нестерпимо хотелось узнать, как поведет себя проол-Гуй в этом случае, и можно ли вообще разделить далайн. Едва кончился мягмар, Шооран повернул на восток. Он и теперь двигался широкой полосой, помня, что в узком месте от проол-Гуя не спрячешься, а запасной жизни у него нет. За восемь дней отдохнувший Шооран построил пять оройхонов и наконец, со стыка последних двух различил вдали землю. До нее оставалась тройная дюжина шагов, на таком расстоянии низкий берег был почти незаметен, а верхушки суурь-тэсэгов сливались с облаками, но Шооран знал, что надо искать, и увидел. Он был готов и к тому, чтобы перейти в страну добрых братьев, и к тому, чтобы стремглав бежать прятаться, ежели по перешейку хлынет толпа, как это было в прошлый раз, когда люди нашли дом старого илбэча. Однако, не произошло ни того, ни другого. Он просто не сумел поставить оройхон. Это было равносильно попытке поднять заведомо огромную тяжесть, неподъемную и для дюжины силачей. Далайн вздувался мощным бугром, но через минуту тот бесследно опадал. Кончилось все тем, что явился проол-Гуй и погнал неудачливого илбэча назад по выступу, к счастью достаточно широкому, чтобы можно было ускользнуть от тянущихся рук. Оставалось идти долгим путем. Вновь начались метания по стране, ставшей уже слишком большой, чтобы не считаться с расстояниями. Шооран скоро заметил, что проол-Гуй не больно охотно проплывает узкий пролив, отделяющий молодую землю от добрых братьев. Очевидно, гиганту было тесно там. Шооран стал этим пользоваться. Он уходил на крайний юг страны, ставил оройхоны: один, два, а то и три, дожидаясь появления противника, а потом совершал бросок к стене Тэнгэра и работал там, зная, что проол-Гуй появится не скоро. Стремясь побыстрей пробиться к цели, Шооран забросил поле, щедро проедал старые запасы и, не считая, колол бовэров, которых, впрочем, слишком много развелось на пустынных землях. ...семь дюжин оройхонов, восемь дюжин. Месяц прошел. Девять дюжин. Конец пути приближался. Уже не с мыса, а просто с побережья стало видно, что на востоке маячит земля. Вечерами Шооран пытался представить, что говорят о нем на противоположном берегу. Ведь там тоже видна земля. Хотя, если страна добрых братьев не так густо населена, как государство вана, то его могут не обнаружить довольно долго. Любителей прогуливаться вдоль далайна не так много. Девять дюжин восемь оройхонов. Следующий оройхон, который должен был увеличивать сухую полосу, не встал. Тот берег был слишком близко, остров слился бы с ним, отрезав часть далайна, и далайн вновь не позволил членить себя. Дальше предстояло тропить дорогу смерти. Меньше всего Шооран хотел вновь ходить по огненным болотам, но другого выхода не оставалось, и Шооран начал тщательно готовиться к экспедиции. Он восстановил запас продовольствия, в очередной тайник спрятал карту. Сам он помнил ее наизусть, а выдавать кому попало тайну новых земель - не собирался. Хватит с него и одного Хооргона. Окончив несложные приготовления, Шооран отошел на юг и начал строить землю там. Он поставил полдюжины оройхонов, не уходя из опасных мест, пока не увидел проол-Гуя. И лишь потом, надеясь на защиту узкого пролива, Шооран ступил на мертвую полосу. Два оройхона, отделявшие его от границ братьев, Шооран поставил в один день. Второй оройхон был еще не завершен, когда Шооран внезапно почувствовал дурноту. Лишь мучительным усилием воли он заставил себя закончить строительство. Теперь надо было как можно быстрее уходить из опасного места, мчаться в страну добрых братьев или, на худой конец, назад, к себе, но Шооран не мог этого. Он шагнул пару раз трясущимися ногами и тяжело сел на свежий, только что родившийся камень. Сейчас он не вспоминал ни об опасности, ни об Яавдай. Думал лишь о пройденном пути. Вот и все. Минуту назад он решил судьбу мира, замкнув далайн сплошным кольцом оройхонов. Нигде больше жгучая влага не касается обветшалой стены и, значит, никогда не разъест ее и не вырвется за пределы вселенной. Мрачная угроза проол-Гуя не сбудется. Но будет ли это во благо? Спас ли он только что мир или, напротив, замуровал в тесноте огражденного далайна? Тяжкая доля - делать, не ведая, что делаешь. - Уж тебе это на пользу... - прошептал Шооран, с ненавистью глядя на облака. Ни в небесах, ни среди влаги ничто не менялось. Шооран встал, поправил на боку заранее собранную сумку и, опираясь на гарпун словно на палку, медленно пошел в неведомую страну, где, может быть, ждала его Яавдай. x x x Значит, так вышло. Речь пойдет об одном илбэче. Кое-кто говорит, что это был Ван, но зря слушать болтунов не стоит. Незачем все валить на Вана, оставьте и другим отведать этой чавги. Так вот, жил некий илбэч, жил он много лет, состарился, седой стал как дух шавара, а дела своего не бросал. Но сколько ни строил - доволен не бывал. И однажды сказал себе: - Старик Тэнгэр поставил всего-то пять оройхонов, до полудюжины не дотянул, а его все хвалят. Я создал пять дюжин новых островов, но меня никто не знает. Неужели я хуже древнего старика? Задав такой вопрос он подумал и сам себе ответил: - Да, мудрый Тэнгэр искусней меня. Его оройхоны сложены огнистым кремнем, а мои легковесны, их камень можно крошить руками. Но я докажу всему миру, что я не хуже старика. Илбэч выбрал место и начал строить. Вскоре оройхон был готов, хороший оройхон, ничуть не хуже всех остальных, но илбэч не успокоился и продолжал строить его все больше и больше. Каждый камень он делал как тэсэг, а тэсэг - словно холм. Столбы под оройхоном сгибались от страшной тяжести, но илбэч ничего не замечал. Лишь когда верхушки суурь-тэсэгов скрылись в небесном тумане, гордый илбэч сказал: - Старик Тэнгэр не умел делать такое. На подобном оройхоне должен быть и кремень, и многое множество иных чудес! И он пошел, чтобы взглянуть на сотворенные им чудеса. Но его малый вес оказался последней каплей, переполнившей чашу, и едва гордец ступил на чудовищный оройхон, как столбы, не выдержав, подломились, и илбэч исчез в пучине вместе со своим творением. Вот и вся простая байка. Поучение пусть каждый выберет сам. Большинство скажет поговорку: "Из кучи чавги не слепишь одного туйвана", - и будут правы. Длиннобородые мудрецы, грозно подняв палец, внушительно объяснят, что такова судьба всякого, вздумавшего посягнуть на божье величие. С ними тоже согласятся. А некоторые - их мало и они слывут глупцами - молча решат, что лучше провалиться в тартарары, чем жить, не поднимаясь выше того, что указано тебе кем-то другим. ГЛАВА 6 Первый же человек, встретившийся Шоорану в стране добрых братьев, заслуживал самого пристального внимания. Несомненно, это был изгой, самый его вид надежно разрушал басни о сказочной жизни в далекой стране. Но даже среди изгоев редко можно встретить столь изувеченного человека. На нем не было ни единого целого места, шрамы наползали на шрамы, словно человек был покрыт грубой буро-красной корой. Единственный глаз недобро смотрел из-под вздернутого века, вместо другого глаза слезилась покрасневшая воспаленная яма. На щеке пониже ямы зиял сквозной свищ. Человек сидел на корточках, разрывая стеблем хохиура чавгу, и тут же ел ее. Дыру на щеке он прикрывал рукой, из-под пальцев текли сок и слюна. Пальцев на руке оставалось всего два, и рука была похожа на диковинную клешню. Но каков бы он ни был собой, у него можно узнать хоть что-нибудь о стране. Пусть он думает, что говорит со шпионом, доносить подобный тип все равно не побежит. - Привет! - сказал Шооран. - Как удача? При виде незнакомца внезапно возникшего перед ним, калека подскочил, затем полуприсел в странном поклоне. Рубцы и шрамы сложились в гримасу, должную изображать улыбку. - Ждыавштвуйте, доввый шеловек! - через дыру со свистом выходил воздух, передних зубов у бродяги тоже не оказалось, и понять, что он говорит, было почти невозможно. - Как тебя зовут? - Ижвините, - невпопад ответил калека, прижимая остатки рук к груди. В следующее мгновение он ударил. Шооран никак не ожидал удара, да еще с левой руки, в печень, и хотя успел отшатнуться, но клинок, возникший в руке изгоя, пробил жанч и, если бы не кольчуга, поранил бы Шоорана довольно ощутимо. Плетеная хитиновая рубаха, спружинив, отвела острие, и через две секунды изгой был обезоружен. - Умен! Ты долго думал, пустая голова? - Виноват, доввый шеловек. Фогойяшилша. - Чего?.. - не понял Шооран. - Гойяший шлишком. Виноват. - Ладно. Так как тебя зовут? Только без ножа говори. - Ылаго-фьэ-фодоф-ный-штау-ший-вуат... - было неясно, силится изгой что-то произнести или нарочно мучает звуки, издеваясь. Шооран добыл из сумки пластырь. - Залепи щеку и отвечай толком. А то шипишь, как пойманная тукка, ничего не разобрать. - А жашем уажбиуать? - ощерился изгой. - Не видишь што ли, што я маканый? - от злости, или перестав паясничать, он заговорил почти разборчиво. - Ешть выемя - ташши меня куда надо, а нет - фуаваливай к поол-Гую! - А ты не видишь, что я нездешний?! - взорвался Шооран. - Я о ваших делах ничего не знаю! - в следующее мгновение он сообразил, что здесь, на дальней окраине неоткуда взяться чужаку, и поспешил объясниться, впрочем, не меняя взбешенного тона: - Третью ночь ползаю по вашей стране, из конца в конец прошел - ничего не пойму! Изгой просветленно хлюпнул носом, расправил смятый пластырь, вытер со щеки текущие слюни и водрузил пластырь на свищ. - Так ты иж жемли штарейшин? - сказал он, лишь слегка пришепетывая. - Так бы и говорил шражу. - То-то ты слушал, - укоризненно заметил Шооран. Изгой разложил подстилку, устроился на ней поудобнее. Спросил: - Тшево тебе рашкажывать-то? - Сначала - вообще. Как вы тут живете? - Живем хорошо. Любим друг друга до шмерти. - Это я уже понял, - Шооран сунул палец через пробитую в жанче дыру, проверяя, цела ли кольчуга. - Правит у вас кто? - Никто не правит. У наш равенштво. Вше люди братья, только одни штаршие да умные, а другие - дураки. - Ну а принадлежит все - кому? Я с суурь-тэсэга смотрел, поля у вас огромные, одному такое не убрать. - Обшее. Вше вмеште работают. - Ясно, - сказал Шооран, вспомнив, что рассказывал Энжин о стране старейшин. - Ну а ест кто? Мяса-то всем не хватит. - Вше понемношку едят. Не мяшо, конешно. Мяшо, туйван - это тшерэгам. А протшим оштаетша только для нажвания. - У вас, что, очень много народу живет на оройхонах? - недоумевающе спросил Шооран. Рассматривая с высоты сухой оройхон, он не заметил слишком большого перенаселения. - Много, штрашть школько. - Больше тройной дюжины? - удивился Шооран. - Не-е! Где такую прорву прокормить? Меньше. - Ладно, - сказал окончательно запутавшийся Шооран. - Разберусь. А ты-то почему здесь? Ты бандит? - Я - маканый, - странное слово звучало будто характеристика и вместе с тем как имя. - Бандитов у наш нет. - Слушай, - сказал Шооран, переходя к главному для себя вопросу. - Я ищу одного человека, женщину. Около года назад она ушла в вашу страну. Подскажи, где она могла приткнуться, где ее искать? - Мы чужих не любим, - изгой вздохнул, пластырь на щеке вздулся пузырем. - Молодая она? - Молодая. И красивая. - Тогда ее могли в какую-нибудь обшину принять, обшей женой. - Это как? - насторожился Шооран. - Я же говорю - у наш равенштво. Мушшины могут иметь много жен, а женшины ражве хуже? Они тоже могут. Ешли она шоглашитша вжать в мужья шражу вшех мушшин в обшине, то ее могут принять. - Вообще, это называется не жена, а по-другому, - заметил Шооран. - Она не согласится. К тому же, она ребенка ждет... ждала тогда, сейчас уж родила давно. - Ш ребенком нигде не вожмут. Ей тогда одна дорога - на алдан-тэшэг. Шооран вспомнил удивительные представления братьев о загробной жизни и промолчал. Потом спросил: - А если все-таки искать, то где? - Где угодно. У наш швобода, - изгой отвернулся от Шоорана и занялся чавгой. Потом сказал, не оборачиваясь: - На ближних оройхонах таких нет. Я тут вшех жнаю. - А как вы друг друга зовете? - спросил Шооран. - Чтобы мне не пугать всех подряд. Обычаи у вас какие? Ответить изгой не успел. Из-за тэсэгов вышло с полдюжины вооруженных людей. - Кто такие? - острия копий уперлись сидящим в грудь. - Ах, доблешные тшерэги! - зашамкал изгой. - Што вам надо от двоих ушталых путников? Мы пришели отдохнуть... - Ты молчи, недомаканый, - прервал старший. - С тобой все ясно. А вот это что за диво из далайна? - он повернулся к Шоорану. - Обыскать. - Не советую! - Шооран схватился за гарпун. Удар копья болезненным толчком отдался в груди, но кольчуга выручила, а в следующее мгновение Шооран был на ногах. Он мог бы проткнуть потерявшего равновесие воина, но еще надеялся закончить дело миром и не хотел убивать. Он лишь выбил копье, ударив тупым концом гарпуна по пальцам, и тут же отступил на шаг. - Я на вас не нападал. Что вам от меня надо?.. Удар не позволил ему договорить. Кто-то из противников, оставшийся в укрытии и не замеченный им, подкрался сзади и ударил по затылку. Шоорана скрутили, сорвали сумку и жанч. Увидав открывшуюся под жанчем кольчугу, командир довольно протянул: - Зна-акомая штучка! Как же ты попал так далеко от своей границы? Шооран угрюмо молчал. В затылке часто стучала боль. - Женшину он ишшет, - угодливо сообщил изгой. - Про женшину он шпрашивал. Не переставая сгибаться в поклонах и прижав культяпки рук к груди, изгой поднялся и вдруг метнулся в сторону, намереваясь бежать. Но цэрэгам была хорошо знакома эта уловка, один из них ткнул древко копья между ног бегущего, калека кувыркнулся в нойт. - Ку-уда?.. - засмеялся дюженник. - Шустрый какой... - Меня-то жа што, добрые люди? - захныкал изгой. - А кто чавгу жрал? - Не я! - почему-то испугался изгой. - Это вот он, дьяволопоклонник! - То-то я не видел... Давайте, братцы, пошли. Отбегали свое. x x x Раздирая предутреннюю мглу, прогудела раковина, и сухая полоса закопошилась, просыпаясь. Каторжники нехотя поднимались с земли, встряхивали одежду, на которой спали, натягивали ее и шли строиться на молитву. К этому мероприятию Шооран никак не мог привыкнуть. Дико было видеть, как десять дюжин взрослых мужчин становились на колени и повторяли вслед за старшим братом: - Всеблагой господь, создатель вод, тверди и небесного тумана, вечный Тэнгэр! Благодарим тебя за прошедший день, просим дня будущего и жаждем жизни вечной на светлом алдан-тэсэге твоем. Охрани нас могучей мышцей твоей от многорукого проол-Гуя и злых дел его. Тебе молимся и на тебя уповаем, ибо нет в мире бога, кроме тебя. Яви славу твою в делах светлых илбэчей твоих, их же любим благодарным сердцем... - каторжники нестройно выводили слова молитвы, и илбэч повторял вместе со всеми: - их же любим благодарным сердцем во все века, покуда стоит далайн. Не мог он к такому привыкнуть. Тошно было. Еды по утрам не полагалось, после молитвы заключенные отправлялись на работы. Кто-то со спутанными ногами и под строгим караулом уходил на мокрое за нойтом. Работа считалась не тяжелой, но опасной. Явится проол-Гуй - что тогда? Как бежать, если можешь сделать лишь небольшой шажок? Другие, и Шооран в их числе, варили ухэры. Взгромоздив на авары костяные чаны, кипятили смердящий нойт, бросали в него искрошенные панцири собранных в мягмар тварей, высушенных ыльков, спутанный в клубки и ни на что больше не годный волос, иной хитиновый сор. Кашляя и задыхаясь, размешивали варево, а когда весь хитин растворялся, с надсадным криком снимали котлы с огня и выливали густую массу в огромную, выдолбленную прямо в скале ванну. Там наступала очередь мастеров, которые, впрочем, тоже были каторжниками. Возле ванны, поднимаясь чуть не на три человеческих роста, стояло странное сооружение. Костяные части делали его похожим на скелет невиданного, вставшего на дыбы зверя. Называлось устройство: "макальник". Сверху на толстых веревках - не хитиновых, упаси Тэнгэр, а из соломенной пряжи - висело тяжелое аккуратно обточенное и тщательно отполированное бревно. От горячего нойта древесина стала черной и лоснилась, густо смазанная салом жирха. Под громкие крики работников макальник со скрипом сгибался и окунал бревно в раствор. Не дав нагреться, бревно поднимали и окунали в холодную воду. Затем снова в нойт и вновь в воду. Постепенно на бревне нарастала корка хитина. Через неделю макания она достигала нужной толщины, тогда болванку высушивали, обрезали с одного конца, извлекали многострадальное бревно, а полученную заготовку отправляли оружейникам, которые доводили будущий ухэр до готовности. Шооранов знакомец, оказавшийся на каторге своим человеком, распоряжался у макальника. Он нечленораздельно орал на подчиненных, шипел и плевался через дыру в щеке. Пластырь у него содрали сразу же, чтобы он ничем не отличался от окружающих. "Швободы" на каторге было немного, а вот "братштво" и особенно "равенштво" процветали вовсю. Кстати, покалеченного изгоя Маканым называли все. Шооран, увидев макальник, подумал было, что Маканый побывал в ванне. Но он тут же отбросил эту мысль: в горячем нойте человек не выжил бы и секунды. Рубцы на лице и руках Шоорана, оставшиеся со времен большой охоты проол-Гуя, подтверждали это. Скорее всего, Маканый получил прозвище за свою профессию. Когда облака начинали краснеть, работа прекращалась, каторжников выстраивали на новую молитву, а затем, все-таки, кормили. Давали недобродившую, скверно сделанную кашу. Разжевывая хрустящие зерна, Шооран недоумевал: неужели так трудно приготовить кашу хорошо? Она сама получится, надо лишь замочить зерно с вечера. Но, вероятно, тот, кто готовил пищу, считал, что каторжников надо содержать плохо, и дело свое исполнял. После еды следовала третья молитва, во время которой присутствующие признавались в братской любви друг к другу. Затем пороли провинившихся. Наказывали за самые разные вещи: за плохую работу, за драку, за сказанное вслух черное слово. Особенно жестоко били сборщиков нойта, если обнаруживалось, что они собирали и ели чавгу. Есть чавгу считалось грехом и поклонением проол-Гую. Маканого тоже пороли за это в первый день, а когда непонимающий, что происходит, Шооран сказал, что он вырос на чавге, то выдрали и его. Лишь перед самой темнотой у каторжников оставалось немного времени, и тогда оказывалось, что они еще способны жить. Кто-то пытался подлатать одежду, кто-то беседовал, а из сгущающейся тьмы долетал тенорок местного сказителя: - Рассказать, братья, могу я про женитьбу проол-Гуя. Раз проснулся он в далайне и удивился крайне. Смотрит, спал пока, выросла новая рука. проол-Гуй, он такой - Многорукому не впервой. Рука - ерунда, но такой еще не видал никогда. Не висит, не болтается, в локте не сгибается. И пальцев не разжать никак, хотя на конце есть большой кулак. Бедняга с рукой потерял сон и покой. Рука готова, а проку с нее никакого. Такою рукою ни тащить, ни хватать, а только пихать. Да вот беда: не знает куда. Досада взяла проол-Гуя: думает, что ему делать с... рукою?.. Сначала Шооран решил, что при первой же возможности сбежит отсюда, но вскоре изменил намерение. Бежать было не так уж и трудно: лагерь стоял на сухой полосе всего лишь в одном оройхоне от огненных болот, которые уже не обрывались в далайн как прежде, и куда было легко уйти. Но Шооран сначала хотел разузнать о стране как можно больше, ибо надежда отыскать здесь Яавдай еще не совсем умерла. Постепенно он начал выяснять, как живет страна. Но только выяснять, а не понимать, поскольку понять это было невозможно. Здесь и в самом деле ничто никому не принадлежало, все было общее. Никому не дозволялось иметь ничего, что отличало бы его от других. Но если с вещами выполнение закона можно было контролировать, то ел каждый в свой живот, и проверить съеденное не удавалось. На обширных полях процветало воровство. По ночам целые толпы отправлялись на соседние оройхоны, красть несозревший хлеб, а навстречу им выползали другие толпы, но с тою же целью. Общинники пытались выделять сторожей, но это лишь ухудшало положение: красть со своих полей было удобнее. Незрелая хлебная трава, которой в иных местах и цэрэги лакомились редко, здесь была на каждом столе, зато хлеба не хватало. Опасаясь грабежа и понимая, что попавшее в общие житницы потеряно навсегда, жители кололи бовэров, не давая им вырасти, сбивали туйван прямо с дерева, обдирая при этом цветы и не щадя зеленых плодов. Нигде во всем мире вино не было таким кислым. Если бы не наыс, исправно подраставший каждую ночь, в стране вовсе наступил бы голод. Те крохи, что все же бывали собраны, следовало делить поровну между едоками. Неудивительно, что новых людей в общину не принимали, и Маканый был совершенно прав, говоря, что женщина с ребенком нигде не найдет места, ведь ее надо кормить. Более того, община имела право за богохульство и иные прегрешения против истиной веры изгонять своих членов. В результате даже среди поклоняющихся дьяволу старейшин не было столь ревностных блюстителей церковного благочиния и добровольных инквизиторов, как среди вольнолюбивых добрых братьев. Единственное, что создавало в стране подобие порядка, была армия. Цэрэги следили, чтобы взаимное воровство не переросло в откровенный грабеж, и за это каждый оройхон был обложен данью, причем не процентом с урожая, как в земле вана, а определенной, раз и навсегда установленной нормой. Горе тем общинам, которые не сдавали в срок положенного количества хлеба и иных произрастаний, добрые братья-цэрэги в таких случаях на время оставляли доброту и сурово наказывали виновных. Армия была многочисленна, хорошо обучена, прекрасно вооружена и не терпела конкурентов. В стране действительно не было бандитов, отчасти из-за того, что ровная береговая линия не оставляла им достаточно места, в основном же потому, что большинство разбойников легко находили себе место в рядах цэрэгов. Страна добрых братьев была самой обширной в далайне, но все же не могла прокормить ни себя, ни свое войско. И войско нашло выход в войне. Если граница между царством вана и старейшинами была относительно мирной, а Торговый оройхон оправдывал свое название, то на другой границе у старейшин война не утихала. Цэрэги братьев атаковали противника чуть не ежемесячно. Чаще всего их атаки бывали отбиты, но иногда отрядам удавалось прорваться через заслоны. Тогда они сбрасывали в далайн вражеские ухэры и грабили идолопоклонников до тех пор, пока старейшины не подтягивали подкрепления. Удержаться в чужой стране, снабжаясь через длинную полосу мертвых земель, братья не могли - и уходили. Но даже обреченный на неудачу, но поначалу успешный поход делал его участника обладателем множества запретных, но таких притягательных вещей. Поэтому каждый новый набор солдат стремился на войну. Отряды стражников не только воевали и поддерживали порядок, они брали на себя заботу об изгнанных общинами, не допуская, чтобы те становились бродягами, давали им еду и работу. В царстве доброты редко наказывали людей. Шооран лишь через неделю с удивлением узнал, что он не был осужден за шпионаж, а напротив, получил права гражданства, устроен на работу и теперь вместе с остальными возлюбленными братьями всего-лишь отрабатывает свой хлеб. Однако, как ее ни называй, каторга оставалась каторгой. Выяснив все, что хотел, и поняв, что Яавдай он здесь не найдет, Шооран начал готовиться к побегу. Для бегства ему была нужна только обувь. Босиком по огненному болоту не побежишь, а буйи, в которых они работали возле аваров, на ночь отбирались. Вообще, в стране одни цэрэги имели право носить обувь, остальные ходили босиком, и Шооран не раз думал, что такой запрет куда действенней запретов на ножи или хлысты. Хорошо, что сияющий ван не додумался до такого или же не смог вести новшество из-за всеобщего злоупотребления башмаками и буйями. Разрешить вопрос с обувью Шооран не успел, судьба распорядилась иначе. В тот день начинали макать новый ухэр. Казалось, все было готово: клевой раствор вонял на аварах, бревно, хоть и старое, но годное в дело, заново отполировано и густо смазано салом, но Маканый был недоволен. Он размахивал руками и злобно свистел: - Уеефки тъянь! Тууха! Прибежал оружейник, ведавший хозяйством. Взглянул, куда указывал Маканый, и приказал начинать. Но Маканый заартачился. - Офоуетша! - твердил он. Всем было ясно, что Маканый недоволен веревками и требует их заменить, но, или у оружейника не было в запасе веревок, либо, что вероятнее, он посчитал ниже своего достоинства понимать шипение и бульканье калеки, но он презрительно отвернулся и махнул котельщикам, чтобы те лили клей в ванну. Макальник поклонился раз, другой, потом с резким струнным звуком одна из веревок лопнула, бревно нырнуло в ванну, сверху посыпались обломки, и полуразрушенный накренившийся механизм замер. Оружейник - немолодой апоплексического типа мужчина тоже замер, перекосившись, ловя ртом воздух и наливаясь багровой краской.. - Ты что, гад недомаканый, сделал? Я тебе покажу, тварь вонючая, отучишься ломать!.. Маканый пятился, шипя неразборчиво. Обломок рухнувшего механизма полетел ему в голову, но Маканый быстро пригнулся, и массивная кость, просвистев над ним, ударила в висок одного из подручных. Это был придурковатый парнишка, почти мальчик, выгнанный за ненадобностью общиной и за это попавший на каторгу. Не издав ни звука, он покачнулся и рухнул в ванну. Шооран и еще один котельщик, мрачный человек, о котором Шооран знал лишь, что его зовут Куюг, кинулись к ванне. Крюками, которыми двигали котлы, нащупали в мутной жиже тело, выдернули наверх. Признать человека в том, что они вытащили, было непросто. Оружейник, кажется, и не заметил гибели одного из каторжников. Он продолжал наступать на Маканого, вслепую ища какое-нибудь оружие. Куюг аккуратно положил багор, не торопясь обошел ванну и саданул не ожидавшему нападения оружейнику в зубы. Подавившись криком, оружейник свалился на землю. Двое цэрэгов, с любопытством наблюдавшие с поребрика за происходящим, перехватили копья и с воплем ринулись вперед. "Только не вмешиваться, - подумал Шооран. - Моя жизнь дороже их всех." Затем он шагнул, встав на пути у бегущих воинов. Устрашающему боевому крику цэрэги были обучены превосходно, а вот, что безоружный каторжник может знать приемы рукопашного боя, в голову им прийти не могло. Иначе они не действовали бы так прямолинейно. Шооран легко ушел от нацеленного копья, ударом по ноге опрокинул одного воина, а второго крутанул, ускоряя его бег и изменив направление. Боевой крик на мгновение сменился отчаянным взвизгом, затем жарко хлюпнул нойт, и вопль оборвался. Остальные каторжники как по команде бросились на упавшего цэрэга, принялись топтать его. Шооран подхватил валяющееся копье. - Надо уходить! - крикнул он. На ближнем суурь-тэсэге выла раковина. Беглецам не дали даже выйти с сухой полосы. Полторы дюжины вооруженных лишь крюками каторжников не могли оказать сопротивления обученному, снаряженному и превосходящему числом противнику. Несколько каторжников были убиты, прочих связали и повели обратно в лагерь. Суд был коротким. Вызванный из алдан-шавара старший брат выслушал рассказ забытого в суматохе и потому уцелевшего оружейника, затем обратился к связанным бунтовщикам: - Возлюбленные братья! - такое обращение обычно предшествовало порке. - Я не осуждаю вас. Кто я такой, чтобы осуждать хоть кого-то? Один вечный Тэнгэр может судить людей за их дела и мысли. Я вас прощаю. Но вы сами понимаете, что погорячились сегодня, и ваш пыл следует охладить. Всем по шесть, зачинщикам - дюжина, - добавил он деловым тоном. Зачинщиками были Шооран, Куюг и Маканый. Шооран не обманывался относительно прощения. Он понимал, что эта фраза сродни надежде благополучно пройтись босиком по шавару. Не знал лишь к дюжине чего их приговорили, но спрашивать у собратьев по несчастью не стал. Скоро он узнает это и так. В своем поступке Шооран не раскаивался. Потом, если у него останется для этого время, он, может быть, и пожалеет о сделанном, а сейчас было только обидно, что все так бездарно кончилось. Преступников подняли и повели через сухой оройхон к далайну. По дороге к процессии присоединилась толпа народу, очевидно, зрелище обещало быть увлекательным. У кромки оройхона все дружно вытащили буйи и принялись обуваться. Шооран усмехнулся. Ну конечно, как иначе попасть к далайну в мягмар? А без кости на оройхоне не проживешь. Вот только зачем нужен закон, который никем не исполняется? Разве только для того, чтобы все были виноваты. Мокрый оройхон был угловым. На крошечном кусочке побережья Шооран увидел знакомый силуэт макальника. Теперь все стало ясно. Приговоренных раздели до нага и привязали к костяным крестовинам, стоявшим на берегу, чтобы ожидающие экзекуции тоже могли наблюдать за процедурой. Вперед вышел старший брат. - Мы не осуждаем вас, братья, мы любим вас и молимся за ваше исправление. Но сегодня вы погорячились, и излишний жар следует охладить. Пусть грех вернется к своему родителю! Далайн размеренно колыхал ледяную влагу. Первого из возлюбленных братьев подвели к макальнику, начали обвязывать под мышками веревкой. Маканый, распятый рядом с Шоораном, наклонил голову, прижал изуродованную щеку к голому плечу и сказал: - Шешть раж - это терпимо. Можно выжить. На шебе жнаю. Когда опушкают, надо жжатша, а когда вытащат - дергатша шильнее, штобы ыльков штряхнуть. А потом шнова ушпеть жжатша в комошек. Главное - мушшкие чашти шберечь. Они и не понадобятша больше, а беж них вше одно иждохнешь. Нет, шешть раж - по-божешки. А вот дюжина - это конетш. - Замолчи, будь добр, - попросил висящий слева от Шоорана Куюг. Макальник с долгим скрипом разогнулся и начал наклоняться к далайну. Каторжник, висящий в петле, поджал ноги. Возможно, он делал это инстинктивно, а может быть, как и все, знал, как следует вести себя во время макания. Макальник склонялся все ниже. - Не-е!.. - выкрикнул несчастный, затем влага сомкнулась над ним. Также неторопливо адский механизм начал распрямляться. Вскоре человек показался над поверхностью. Он бился, извиваясь, размахивал руками и невнятно выкрикивал что-то вроде: "Хы! Хы!.." Впившийся в мясо ыльк отлетел в сторону, упал на берег, запрыгал на камнях, разевая усаженный тонкими зубами рот. Макальник пошел вниз. - Не выживет, - тоном знатока сказал Маканый. - Не жжалша. После третьего раза казнимый уже не кричал и не извивался. Он мертво висел в петле, лишь изъеденные руки слегка подергивались. Но все же его продолжали макать. На шестой раз вниз пошло тело без всяких признаков жизни. Оно ушло в глубину, но наверх уже не показалось. Могучий рывок натянул канат, внутри макальника что-то хрустнуло, и он завалился на бок. Канат, внезапно отпущенный, спружинив, подлетел в воздух. В разорванной петле никого не было. Трое палачей удрученно разглядывали поломанную машину. В толпе раздались крики, многие показывали пальцами на далайн. Там, между бугров влаги появилось что-то похожее на частокол из костяных гарпунов, обтянутых серой кожей. Плавник быстро двигался, вздымая пенистые буруны. Маарах - огромная костистая рыба, желанная добыча во время мягмара, барражировала вдоль берега, явно не собираясь уходить. - Никто не выживет, - сказал Маканый. - Шажрет вшех. Вишь, как ходит. Палачи, понукая добровольных помощников, подняли упавший механизм, кто-то полез наверх заменять поломанную деталь. Маканый, на которого напал бес болтливости, что-то возбужденно шипел, но Шооран не слушал. Несмотря на шум и толпу вокруг, он вдруг ощутил далайн. В конце концов, он илбэч и должен умереть как илбэч, а не быть проглоченным глупой рыбой! Работать, напустив на лицо отсутствующее выражение, не выдав себя ни единым жестом, было страшно трудно, но все же у него получалось. Оройхон начал возникать. Сначала берег взорвался испуганными голосами, потом упала мертвая тишина, потом кто-то завыл, некоторые бросились бежать, словно увидели Многорукого, другие молились, иные лежали, упав лицом в нойт и не смея подняться. Шооран не замечал ничего, кроме далайна. Влага кипела, клубились шапки пены, зазевавшийся маарах выметнулся на воздух и остался монументом самому себе, навеки впаянный в камень. Далайн схлынул, отступая перед новым оройхоном. "Вот и все, - подумал Шооран. - Жить мне осталось один день. Но этим придется строить новый макальник." Наконец пришел в себя и кто-то из начальства. Послышались команды, общинников погнали вон, оправившиеся цэрэги сняли с крестовин каторжников и повели их назад через умывающийся, залитый выступившей водой оройхон. Ночь пленники провели запертые в алдан-шаваре. Никто не разговаривал, лишь Маканый время от времени тряс шишковатой головой и повторял: - Ну-у?.. Да-а... Наутро в алдан-шавар прибыл старший брат. Не тот, что распоряжался в каторжных мастерских, а другой, очевидно, из самого высшего командования. Он остановился на пороге, оглядел повернувшиеся к нему серые лица и медленно, подчеркивая каждое слово, начал говорить: - Я ни о чем вас не спрашиваю. И я не буду вас спрашивать. Вы понимаете, о чем я говорю. Больше с вами об этом не будет говорить никто. И вы не должны говорить об этом друг с другом. Вас, всех без исключения, будут кормить и ухаживать за вами. Потом вас приведут на берег и оставят одних. Если захотите, можете висеть там, пока не высохнет далайн. Но я бы хотел иного. Так что ваша жизнь в руках одного из вас. А теперь собирайтесь. Брат вышел. Женщины с испуганными глазами принесли чистую одежду и воду для мытья. Маканый, мгновенно охамевший, потребовал пластырь на щеку. Брат, оставшийся при пленниках, проворчал, что разговаривать-то им как раз и не надо, но пластырь позволил. - Должен же я молитша, - довольно сказал Маканый, - а беж плаштыря моя молитва неражбортшива. - Знаю я твою молитву, - возразил старший брат. - Будь вас здесь святая дюжина - все было бы ясно. Но вас - дюжина и один. Значит, лишний служит не господу, а проол-Гую. И я догадываюсь, кто этот лишний. - Ты не прав, потштенный. Нас ровно швятая дюжина и Он. Услышав это "Он", сопровождаемое закатыванием единственного глаза к потолку, Шооран едва не расхохотался и сумел сдержаться лишь до крови прикусив губу. "В это верят только женщины", - вспомнил он. От кого достались ему эти слова? От язвительного насмешника Хулгала, или от отца, которого он не помнит? Во всяком случае, в божественный разум проол-Гуя Шооран верил не больше, чем позволял ему собственный опыт, а Тэнгэра, загнавшего людей в далайн, ненавидел глубоко и искренне. На следующий день чертова дюжина бывших каторжников была накормлена (впервые каши было вдоволь, и она оказалась приготовленной как следует), затем их связали, правда не грубой хитиновой веревкой, а мягкими ремнями из шкуры бовэра, и партия отправилась в путь. Сопровождали их три дюжины цэрэгов и старший брат прежде управлявший мастерскими, а теперь получивший неожиданное повышение. - Ремешки-то раштягиваютша, - шепнул Шоорану Маканый, когда они вышли. - И что? - спросил Шооран, показав глазами на цэрэгов. - Так. Пригодитша. О чуде знала уже вся страна. Общинники с сухих оройхонов высыпали смотреть на процессию. Многие кланялись идущим. - Видишь, как все любят нас благодарным сердцем, - вполголоса заметил Маканому Шооран. - Молтши! - шикнул тот, и Шооран лишь теперь понял, что несмотря ни на что, Маканый относится к происходящему более чем серьезно. Шли долго, через всю страну. Глядя на расстилающиеся вокруг земли, Шооран и сам видел, что рассказы каторжников были правдой. Оройхоны были разорены, словно по ним только что прошла война. Тропинки пробегали прямо по полям, иногда рядом лежали сразу несколько широких дорожек - очевидно, всякий ходил, как ему удобнее. Всходы потоптаны, смяты, вырваны с корнем. Даже алдан-шавар, где они ночевали, оказался неухожен и вызывал уныние. До какой же нищеты можно довести страну, даже если все в ней растет и плодоносит само, но нет руки, готовой любовно собрать и сберечь выросшее. На второй день они прибыли к месту назначения, а на третий вышли к далайну. Вновь их привязали к крестовинам, опутав руки и ноги мягкими ремнями, потом оставили одних. Шооран понимал, что цэрэги не ушли, что они поблизости, но никто не подсматривал, что происходит на крестовинах. Оройхон был важнее любопытства, а внезапно обретенный илбэч требовался властям всерьез и надолго. Шооран обратил внимание, что между отдельными крестами стоят щиты, чтобы и сами прикованные не могли видеть друг друга. Не стоило большого труда догадаться, куда их привели. Где-то неподалеку воняли дымом авары, значит, рядом мертвая полоса - дорога в страну старейшин. Братья, не скопив своего, хотят добраться до чужих богатств. Шооран вздохнул, собираясь с силами. На горе или на радость, ради высокой или низменной цели, свободным или связанным, но он будет исполнять свой долг. Пусть после его дел прольется кровь, и кто-то станет более несчастен, чем сейчас, но раз есть далайн, и есть илбэч - илбэч обязан строить. Хотя бы просто для того, чтобы в мире стало одним оройхоном больше. x x x Следующий оройхон он поставил через неделю. А через неделю - еще один. Потом их не трогали целый месяц, из чего Шооран заключил, что объявился проол-Гуй, и братья выжидают, не желая рисковать. Месяц истек, и еженедельные выходы к далайну возобновились. Первое предположение Шоорана оказалось правильным: строилась широкая, в три оройхона дорога в землю старейшин. Вечерами и в свободные дни зажиревшие от безделья каторжники сидели под стражей в алдан-шаваре, дулись в кости на интерес или вечернюю порцию мяса (теперь им давали и мясо, и наыс, и вообще все, кроме вина) и старательно не говорили на запретную тему. Лишь Уйгак - тощий, но страшно прожорливый мужик, глупый и такой законопослушный, что неясно было, как он попал на каторгу, а потом в бунтовщики, вздыхал порой, придвигая миску с выигранным мясом: - Ох, повезло нам, братья! Всегда бы так жить. - Бовэр в ручье тоже небось думает, что ему повезло, - отвечал угрюмый Куюг, - и не знает, что гарпунок на него уже заострен. - Скажешь тоже! - обижался Уйгак. - То бовэр безмозглый, а то... - и он многозначительно поднимал к потолку палец, перемазанный в мясной подливке. Шооран в разговорах участвовал мало, старался больше спать и не говорить, а слушать других. Его тоже преследовало сравнение с бовэром, и он ждал всяких неожиданностей. Кроме того, он постоянно представлял в уме карту мира и старался отметить на ней новые оройхоны. Не так много их было. Окажись он на свободе, он бы выстроил за это время куда больше. Вскоре сон уже не шел в отяжелевшую голову, и мясо стало казаться пресным. Выход Шооран нашел в беседах с Маканым. Калеке достаточно было задать один вопрос, а дальше он рассказывал сам без остановок. Надо было лишь суметь разобрать его речь, и тогда выяснялось, что он рассказывает массу любопытных вещей. - За что тебя первый раз приговорили? - Не приговорили, а оштудили. Жа машку. Машку я шделал иж рыбей кожи. Ешли ее харвахом шырым натереть, так она шветитша в темноте. Штрашно! Ее надеть и ишшо на ходули штать. Ночью приду на поле, да как крикну шторожам: "Ужнаете меня?!" Они и уполжают штаны чиштить. Вше оройхоны были мои. Но вше-таки поймали меня. Макали три ража. Шешть раж это уже потом, жа другое... Одиннадцать дюжин первый оройхон соединил две страны, прежде отделенные друг от друга огненным болотом. Едва камень затвердел, как отряды цэрэгов, скрывавшиеся неподалеку, ринулись на приступ. В неожиданности они видели свое главное преимущество. Но неожиданного удара как раз и не получилось. На том берегу еще неделю назад заметили замаячивший оройхон и, поняв, что происходит, успели подготовиться к атаке. Цэрэги братьев шли не скрываясь, и залп татацев буквально выкосил их, от передовых дюжин почти никого не осталось. Остатки нападавших были смяты, старейшины сами пошли в наступление. Охранники, занятые Шоораном и его товарищами, не успели еще никого отвязать, когда из клубов дыма, по-прежнему тянущихся с бывшей мертвой полосы показались кольчужники врага. Грудь каждого за прозрачной чешуей казалась открытой, в руках пели хлысты, короткие копья торчали за спиной. После мгновенной схватки охранники были перебиты, и наступающие пошли дальше. На привязанных к крестам людей они не обратили внимания - мало ли какие жертвы приносит противник великому проол-Гую. Берег опустел. Шооран понимал, что это ненадолго, и сейчас у него единственный шанс получить свободу. Шооран напрягся, пытаясь освободиться. Мягкие ремешки не растягивались. Если бы заранее, прежде чем его привязали, напружинить мышцы, он может быть и мог что-то сделать, но сейчас он был беспомощен. Ему не было больно, под ногами стояла подставочка, он мог висеть так долго, не испытывая заметных мучений, не жестко, но плотно перебинтованный, неспособный шевельнуть и пальцем. Шооран не помнил себя плачущим, но в эту минуту слезы обиды и бессилия сами выступили на глазах. Он оказался не готов и не способен к борьбе, ему не к чему было применить свою силу, он не мог даже бестолково дрыгаться. Рядом за щитом послышалась возня, невнятное бормотание, потом оттуда на землю спрыгнул один из его товарищей и, пригнувшись, побежал в сторону тэсэгов. - Эгей! - крикнул Шооран. - Помоги! - но тот даже не оглянулся. Шооран заскрипел зубами от злости и отчаяния. - Беги, беги, раж тебе надо, - послышался сзади шепелявый голос. - А я не илбэтш, я могу и жадержатша. Ремни начали ослабевать. Вдвоем, а после втроем - освобожденный Куюг тоже присоединился к ним - они быстро развязали оставшихся пленников. Большинство, дождавшись свободы, тут же убегали и вскоре у поребрика остались лишь четверо бывших каторжников и бывших чудотворцев: Шооран, Маканый, Куюг и Уйгак. - Рашходимша по-одному, - сказал Маканый. - Шреди наш был илбэтш, а историю о пяти братьях хорошо слушать ветшером. Вжаправду я ее не хотшу. - Правильно, - поддержал Шооран, мысленно благодаря мудрого старика. Хотя, кто знает, сколько лет Маканому? - Вы - куда? - растерянно спросил Уйгак. - Пошли обратно! Где еще мясом-то кормить будут? - Оройхоны ты станешь строить? - поинтересовался Куюг. - Какие оройхоны? - обиделся Уйгак. - Мясо дают! Ну, вы как хотите, а я остаюсь. Трое каторжников быстро пошли, пока еще рядом, но каждый уже выбирая свою дорогу. - Эгей! - окликнул Шооран Маканого. - Тебе сколько лет? Тот остановился. Соображая потер лоб двупалой клешней. - Две дюжины. Шкоро ишполнитша. x x x Шооран направился к стране старейшин. На новом оройхоне, еще не затянутом нойтом и испачканном только кровью, он переоделся. Убитый цэрэг лежал на земле, поджав колени и положив руки под голову, словно спал. На разбитом кистенем виске выступила кровь. Стараясь не смотреть в молодое лицо, Шооран раздел покойника. "Тебе уже не надо", - мысленно извинился он. Башмаки с иглами заменили тоненькие буйи, в которых далеко не уйдешь. Впору пришлась кольчуга. Поверх кольчуги Шооран натянул мягкий жанч, выданный братьями. Не стоит лишний раз показывать любопытным глазам свое снаряжение. Шооран подобрал копье, нож, скатал хлыст. Не тронул лишь забрызганный кровью шлем. Настороженно прислушался. Сзади нарастал шум битвы. Ждавшие легкой победы братья пусть не сразу, но оправились от удара и теперь начинало сказываться их численное превосходство. Цэрэги старейшин попятились. Шооран видел, что он заперт на перешейке словно тайза в своей норе. Впереди наверняка стоят заслоны при орудиях, сзади идет сражение, да он ни за какие блага и не согласился бы возвратиться назад. Шум приближался, надо было что-то предпринимать. Тайза, когда ее вышаривает в норе гибкий осязательный ус гвааранза или рука бледного уулгуя, старается уйти в один из боковых закоулков. Шооран поступил так же. Он подошел к шавару, пока еще чистому и пустому и скрылся в темноте, стараясь не представлять, что произойдет, если разбуженный проол-Гуй вздумает навестить этот оройхон. Дважды в течение дня возле суурь-тэсэга вскипали схватки, но решающего перевеса не добилась ни одна из сторон. К вечеру войска отошли каждое на свои земли, но было ясно, что утром все начнется сначала. Разъединить враждующих мог теперь только проол-Гуй, но такой исход никак не устраивал Шоорана. В шаваре уже резко воняло нойтом, и если крупные хищники появятся здесь еще не скоро, то ядовитого зогга можно встретить уже сейчас. Вечером Шооран выбрался из шавара и в последних отблесках красного света вышел к далайну. Опасно было находиться так далеко от спасительного поребрика, опасно было стоять на виду, на оройхоне могли оставаться отряды разведчиков, но Шооран не видел иного выхода. То, что он собирался сделать, поможет добрым братьям залить кровью соседнюю страну, поскольку старейшины не смогут удерживать широкий фронт. Но Шоорану не было жаль ни тех, ни других. Незаметно для себя он перешел в состояние, неизбежное для человека, способного переделать мир: думать лишь о человечестве в целом и не жалеть людей вообще. Так, должно быть, чувствуют и мыслят ослепительный ван, блистающие одонты, старшие братья и мудрые старейшины. Таким же стал илбэч. Но у него, на великое несчастье, еще осталась способность, любя человечество и презирая людей, бесконечно жалеть каждого отдельно взятого человека. Оройхон увидели одновременно и с одного, и с другого берега. Завыли раковины, люди с факелами заметались вдоль поребрика. Братья кинулись ловить сбежавшего илбэча, старейшины спешно перекидывали силы для отражения предполагаемой ночной атаки. А Шооран, первым пробежавший по новой земле, на четвереньках полз между тэсэгов, уходя подальше от всего этого шума. Наутро фронт был прорван. Шооран вновь едва не попал в гущу сражения и вынужден был бежать на запад, где страна огромным мысом вдавалась в далайн. Дюжину дюжин раз благословлял он старейшин, замордовавших свой народ до того, что служители умели только молчать, кланяться и повиноваться. Да случись такие бои в его стране, каждый земледелец схватил бы гарпун, а то и припрятанный хлыст и умер бы на месте, но никому не позволил бы ступить на свое нищенское поле, пока не убран хлеб. Бандиты совершали набеги лишь после уборки, зная, что иначе им придется иметь дело не с цэрэгами, а с мужиками. Даже одонты, планируя облавы, сверялись с календарем. Здесь приходилось остерегаться только вооруженных людей, а они все стянулись к границам и кресту Тэнгэра, где шли бои. Баргэды, которых в этой земле было страшно много, больше дюжины на каждый оройхон, смотрели испугано и зло, но не смели ничего сказать. Шооран вышел к далайну, но не желая выдавать себя, не стал строить и пошел назад. Он вспомнил, что где-то здесь находится родина старика, а он, его наследник, принес на эти оройхоны столько бед. Почему-то Шоорану смертельно захотелось посмотреть места, где начинал жизнь Энжин. Шооран определился по трем выступающим оройхонам, поставленным в ночь казни Атай, и пошел вглубь страны. Оройхон старика ничем не отличался от всех остальных. Так же росли туйваны, колосились поля, палатки служителей облепляли толпы одинаковых тэсэгов, и никто не мог сказать, возле какого из них сидела Атай. Шооран, откинув полог, вошел в одну и палаток. При виде вооруженного человека хозяева, а вернее, бездомные служители великого проол-Гуя забились в угол, прикрывая собой детей. Шооран присел на корточки и спросил: - Где-то здесь, давно, жил один человек. Его звали Энжином. Вы такого не помните? - Мы не знаем, - пробормотал глава семьи. - Ничего не знаем... - ...и еще девушка - Атай. Ее убили во время мягмара, сбросили в далайн. - Нет, нет... Мы никого не трогаем! - Да не вы! - рассердился Шооран. - Это было давным-давно, когда жил тот человек. Жена у него была - Сай. - Сай здесь живет, - подала голос хозяйка. - Только мужа у нее нет, и сама она совсем старуха. - Она и должна быть старухой, - сказал Шооран. - Проводи меня к ней. Женщина, безмерно обрадованная, что опасный гость покинул палатку, провела Шоорана между тэсэгами и остановилась возле крошечного навеса или даже накидки, наброшенной поверх четырех колышков. Казалось, там не может поместиться человек, но когда женщина постучала по колышку и крикнула: - Сай, тебя требуют! - полог откинулся, и из под него показалась сморщенная старушка. - Ты Сай? - спросил Шооран. - У тебя был муж Энжин? Старуха выползла наружу. Ее руки, голова мелко тряслись, и было непонятно, боится ли она пришельца и вообще понимает ли, что ей говорят. Потухшие глаза не выражали ничего. - Это я, - сказала она, - и муж у меня был. - Расскажи мне об Энжине, - попросил Шооран. У него было ощущение, будто он разговаривает с Ваном или еще кем-то из героев старинных легенд. - Он был хорошим мужем, - старуха говорила медленно, короткими фразами. - Мы жили дружно и никогда не ругались. Ни разу за всю жизнь. И он никогда не бил меня. Он погиб давно, на северной границе, когда ловили илбэча. И я живу одна. Я всю жизнь работала и всегда выполняла норму. Я и сейчас работаю, а мне второй день не дают есть. Что мог сказать Шооран? Рассказать об Энжине, о том, что тот был илбэчем? Но это значит, сказать, что он не умер, а просто бросил ее как ненужную вещь. Надо ли это знать трясущейся старухе? Сама-то она теперь верит, что ни разу между ней и покойным мужем не проплывала тень проол-Гуя. Шооран встал, подошел к растущему неподалеку туйвану, хлопнул ладонью по стволу. Вниз посыпались созревшие плоды. Шооран набрал полную сумку и высыпал на колени Сай. - Это от Энжина, - сказал он. Покинув дряхлую Сай, Шооран направился на север. Нужно было, пока в стране неразбериха, пересечь границу. Пройдя чуть больше одного оройхона, Шооран остановился в изумлении. Он увидел стену. Нечто подобное встречалось ему на Царском оройхоне, но здесь стеной был обведен не суурь-тэсэг, а целый оройхон и, возможно, даже не один. Стена была выше человеческого роста, ее гребень щетинился частоколом рыбьих костей, наверняка отравленных. На углу оройхона, где сходились идущие по поребрикам дороги, стояли ворота. Они были расколоты, очевидно выстрелами из татаца. В проходе лежало несколько трупов. Ни одного живого человека не было видно, верно братья выбили ворота и пошли вглубь огороженного оройхона. Шооран осторожно заглянул в проем. Потом он не мог сказать, какие чудеса ожидал увидеть, увидел же обыкновенный оройхон. Те же, что и повсюду деревья, поля, ручьи. Хотя поля были не такими. Земля на них была не черной, а рыжей. И тэсэги здесь тоже были не такими. Каждый камень на запертых оройхонах был сокровищем. Здесь не было легких пористых камней, что валялись в иных местах. Здесь лежал желтый искристый кремень, осколки белого кварца, плотные черные кругляши, из которых делают гири и самые лучшие кистени, шершавый красный камень, что так ценится резчиками по кости. Это был крест Тэнгэра - единственная настоящая земля. Шооран поднял маленький камушек, непривычно яркий и тяжелый, и, не заходя вглубь оройхона, поспешил в обход стены. Надо торопиться. Раз братья вошли в крест Тэнгэра, значит, сопротивление сломлено повсюду. Оставалось надеяться, что разбив гарнизон южной границы, братья еще не поставили там свои заслоны. К сожалению, оправдались худшие предположения. Граница была закрыта. На новом месте цэрэги не чувствовали себя в безопасности, и шансов прокрасться незамеченным - не было. Вновь Шооран попытался применить прием, позволивший ему прорваться сюда. Правда теперь перед ним был не узкий перешеек, который можно перекрыть одним оройхоном, а самое длинное из оставшихся огненных болот. Пока Шооран, укрывшись в куче костяного хлама, работал, никто из цэрэгов не тронулся с места. Слишком уж удивительным зрелищем было рождение оройхона, и вряд ли многие из них видели его прежде, когда пленный Шооран строил проход в страну старейшин. Но едва остров встал, один из воинов побежал за подкреплением, а остальные кинулись перекрывать новый оройхон. Дорога возле аваров опустела. Пригибаясь и стараясь держаться ближе к чадящим скалам, Шооран двинулся вперед. И лишь выйдя на открытое пространство, увидел, что проход закрыт по-прежнему. Один из цэрэгов остался на месте. Лица стражника было не видно из-за примотанной губки, но это был явно кто-то из тех, кто раньше охранял их и знал всех в лицо. Хотя у Шоорана тоже была губка, но пятна ожогов на виске и переносице выдавали его. - Вот и еще один, - довольно сказал цэрэг. - И, похоже, самый главный. Стоять! - предупредил он движение Шоорана. Но Шооран и не думал бежать. В его руке упруго разворачиваясь, запел ус парха. - Я ничего тебе не говорил, - произнес Шооран, обращаясь скорее к судьбе, чем к противнику, - и мне нет дела до твоих домыслов, потому что сейчас ты умрешь. Голоса звучали глухо и невнятно, и если Шоорану это было на руку, то цэрэг не мог кликнуть подмогу. Хотя он был опытный воин и не испугался оружия. Ус парха, вибрируя в искусно дрожащей руке, стоял почти неподвижно, лишь самый кончик исчез из виду, размытый бешеным движением. Но эта струна готова была выбить из рук копье, рассечь одежду и тело. Немногие умели так обращаться с хлыстом. Когда-то юный Шооран целыми днями упражнялся с запретным оружием и теперь хвалил себя за то давнее упорство. Цэрэг, отставив копье, чтобы, избави Тэнгэр, не попало под ус, левой рукой вытянул из-за пояса кистень. Тяжелая кость бовэра загудела в ременной петле. Достать кистенем противника цэрэг не мог, но ремень не боялся дрожащего уса и был способен, обмотавшись, погасить его колебания. Тогда у обоих воинов останутся только копья, но у Шоорана копье будет в левой руке. Ловя удобный момент, они закружили по узкой площадке, усыпанной хрустким сором. Первым нанес удар Шооран. Время было не на его стороне, он не мог слишком долго выжидать. Приподняв хлыст, он метнул свое копье, но не в противника, которого защищал панцирь, а в руку с кистенем. Цэрэг успел отдернуть кулак, но остановить движение ремня уже не мог. Копье отлетело за спину, кистень бесполезно обвис, и Шооран, не давая вновь закрутить его, секанул хлыстом по прозрачному шлему. Шлем брякнул о камни, цэрэг покачнулся и, падая, ударил копьем. Он видел кольчугу за распахнувшимся жанчем и потому метил в незащищенное лицо. Острая кость вспорола кожу чуть ниже виска, но хлыст уже снова обрушился на неприкрытую больше шею, и крик цэрэга превратился в хрип. Подхватив копье и не оглядываясь на убитого, Шооран побежал по тропе, ведущей к Торговому Оройхону. Больше всего он хотел, чтобы хоть там никого не оказалось. x x x Гуйлах, командир одной из дюжин держащих границу священного государства ванов служил здесь последний день. Завтра его переводят начальником охранной дюжины, и дальнейшая служба будет протекать не на мертвой полосе, где нечем дышать, и от запаха которой невозможно отмыться, а в алдан-шаваре. Перевода на это место он ждал долго, но давняя история с безумной Нарвай сильно испортила его карьеру. Гуйлах не любил вспоминать те события. Казалось бы, он исполнил свой долг - разгадал в грязной бабе илбэча и поймал его, не позволил уйти к врагу. Но смерть илбэча легла на его имя темным пятном, и повышения пришлось ждать два года. А ведь проол-Гуй проклинал илбэча, а не того, кто его поймает. Видно недаром говорится: "Беда тому, кто тронет безумца". Но все же радостный день пришел: служить в болоте осталось всего три часа. Скоро его сменят навсегда. Однако, помечтать о приятном Гуйлаху не удалось - он увидел человека. Тот перелез вал всякого старья, накиданного, чтобы затруднить проход, и, крадучись, пошел в направлении к Гуйлаху. Рядом с Гуйлахом был лишь один цэрэг, остальные дежурили возле ухэров. Сам Гуйлах отправился в секрет, потому что воздух здесь был почище. И вот - подышал. Гуйлах дал знак цэрэгу и вслед за ним выскочил навстречу нарушителю. Тот мгновенно остановился, пригнувшись, готовый и бежать, и броситься на врага. Во всей его повадке чувствовался бывалый боец. Лицо нарушителя было изуродовано ожогами, на виске запеклась кровь, но все же Гуйлах узнал его. Перед ним был фальшивый гонец, который в тот проклятый день пытался пройти на Торговый оройхон, будто бы разыскивая какую-то женщину. Потом выяснилось, что благородный Ууртак никого не посылал на границу, и подозрительная история с гонцом-самозванцем тоже послужила будущей опале. - Вот и встретились, - злорадно произнес Гуйлах. - Какую красавицу ищешь на этот раз? Человек сделал молниеносное движение, хлыст, неведомо откуда взявшийся в его руке, выбил раковину у собравшегося трубить цэрэга. - Ты хочешь проверить, как я умею драться? - свистящим шепотом прошипел гонец. - Проверь. Я прошел с боем там, пройду и здесь. Гуйлах попятился, заслоняясь пикой, показавшейся вдруг очень ненадежным оружием. - Так-то лучше! - гонец беззвучно рассмеялся. - Ступай на пост. Страна старейшин захвачена добрыми братьями. Скоро у вас будет беспокойно. Ложный посланец взмахнул хлыстом и исчез за тэсэгами. Гуйлах беспомощно оглянулся на цэрэга. - Вот что. Раз ты не сумел задержать его, то молчи! Ничего не было. Понял? x x x Шооран шел через мокрый оройхон. Копье он нес в руке, рукоятка свернутого хлыста торчала из-под жанча. В безбородом лице не оставалось ничего юношеского. Вооруженный изгой шел по земле изгоев. Два года потребовалось ему, чтобы обойти весь мир, и домой вернулся другой человек. x x x В древние времена весь мир занимала земля, а далайн был так мал, что едва мог дышать. Но в мире не было счастья, потому что люди, имея столько прекрасной земли, не умели на ней жить, и каждый говорил своему брату: - То, что ты видишь - мое, и все иное - тоже мое. Тогда между людьми начались войны и пропала любовь. Среди людей самым могучим был пр - воин в плаще из черной кожи. Он завоевал половину мира и давно потерял счет захваченным оройхонам, но алчность его не убывала и, завоевав новый край, он вонзал в землю копье, говоря: - Эта земля моя, отныне и до тех пор, пока стоит мир! Но когда пр отправился завоевывать вторую половину вселенной, навстречу ему вышел непобедимый Гур в плаще из шкуры пестрого бовэра. Он тоже не знал числа своим землям, но хотел иметь их еще больше. Захватив оройхон, он ударял тяжелой палицей, дробя тэсэги, и возглашал: - Эта земля моя, и всякий, посягнувший на нее - умрет! Они встретились посреди мира и поглядели друг на друга с ненавистью. За плечами каждого стояло великое войско. Один вонзил в камень копье, другой ударил по тэсэгу палицей, и каждый назвал землю своей. И началась битва. Они сражались друг с другом месяц и год, воины в черных и пестрых плащах умирали рядом с ними, и никто не мог победить. Пыль поднималась от вытоптанной земли, словно здесь никогда не росла хлебная трава, а была лишь полоса у аваров - сухая и бесплодная. Но на сожженной войной земле еще стоял один росток. На самом видном месте стоял он, распустив два хрупких резных листка. И росток сказал: - Опомнитесь, люди, посмотрите, во что вы превратили землю! Вы убиваете ее, она больше не может нести вас на себе. Один я держу землю своими слабыми корнями. Дайте мне вырасти, дайте стать могучим туйваном, и я буду держать землю долго. Но голоса зеленого пророка никто не услышал, а вскоре колючий башмак одного из героев раздавил его, размазав по камню два хрупких резных листа. И тогда мир начал трескаться. Ничто больше не скрепляло оройхоны, они отделились друг от друга, каждый стал сам по себе, словно враждующие люди, и в трещины хлынула влага далайна. Полководцы и их войска рухнули в пучину, но никто не слышал их воплей, за ревом бездны. Зло вернулось к своему прародителю. пр и Гур и все их цэрэги стали руками страшного проол-Гуя. Но и там они не прекратили вражды. Всякий, видавший князя далайна знает, что его черные руки враждуют с пестрыми, перехватывают и отнимают добычу, хотя потом несут в единую пасть. Те оройхоны, на которых пылала война, и теперь безлюдны и покрыты огненными болотами, разделяющими людей, чтобы они не могли вцепиться друг другу в горло. Так изменился мир, и проол-Гуй, проплывая там, где прежде высились оройхоны, усмехался: - О люди! Тэнгэр создал вас на погибель мне, но вы никогда не сможете совершить предначертанное ибо слишком любите убивать. Телом вы похожи на старика, но душа у вас моя. Поэтому я спокоен и знаю, что вечно буду плавать в холодных глубинах далайна. ГЛАВА 7 Никому из наместников божественного вана изгои не приносили столько бед как благородному Моэрталу. После того, как он помог хитрому старикашке Ууртаку уменьшить земли изгоев в его владениях, все отребье стягивается сюда. Вот уж верно: добрые дела не проходят безнаказанно. И главное - изгоев не стало меньше, хотя уже два года, как пришло известие о смерти илбэча, и два года не рождается новых земель. Но народ не верит, вспоминая, что илбэч однажды затаился на дюжину лет. К тому же, охотники и сборщики харваха говорят, что проол-Гуй по-прежнему приходит слишком часто, а это значит, что илбэч жив. Не верил в смерть илбэча и Моэртал. Сумасшедшая баба - это, конечно, хорошо и похоже на правду, но одонт помнил, что где-то есть еще дуралей-сказочник, который живет слишком долго для простого изгоя. И он странно сумел бежать из тюрьмы. Мальчишка-охранник был обязан Моэрталу всем, но все же предал. Значит, тому были немалые причины. Интересно было бы узнать их. И вот недавно доносчики, которых на мокром было достаточно, сообщили, что объявился Шооран. Беглый цэрэг не счел нужным даже сменить имя. А еще через несколько дней откуда-то пришел Чаарлах. Все это было неспроста, и дальновидный Моэртал начал готовиться к экспедиции. Конечно, главным здесь был не илбэч, который, скорее всего, все-таки умер, а банды. Моэртал хотел спать спокойно, а не вскакивать среди ночи при известии, что склады разбиты и унесено все. Поэтому прежде всего следовало разгромить отряды изгоев и навести ужас на уцелевших. Дюжины цэрэгов прочесывали мокрое на окраинах владений Моэртала. Словно случайно они оставляли изгоям путь для отступления, и те сопротивлялись вяло, предпочитая уходить. Так уже бывало прежде. Моэртал запирал противника на длинной, уходящей в далайн полосе мокрых оройхонов, а затем ждал, когда они перемрут, не выдержав безвылазного существования на мокром, или начинал наступление, стремясь побыстрее уничтожить врага. Впрочем, атаковал он лишь дважды и оба раза успеха не имел. Изгои, в свою очередь, искали слабое место в блокаде, стараясь вырваться и уйти. Правила этой кровавой игры были известны всем, и никто не мог предвидеть случившегося. Однако, на этот раз кампания с первых же шагов пошла не так. Запертые изгои затаились и ни разу не попытались выйти наружу. Можно было подумать, что на узком мысе никого нет, но когда Моэртал выслал вперед одну из дюжин, цэрэги встретили такое сопротивление, что с трудом сумели отойти, потеряв двух человек. Оставалось ждать, и Моэртал выбрал этот, казалось бы самый безопасный путь. Но успеха не принес и он. В дело вмешался проол-Гуй. Сначала, когда Моэрталу донесли, что, судя по звукам, Многорукий напал на один из оройхонов с изгоями, одонт обрадовался. Но потом проол-Гуй выкинулся на берег, занятый цэрэгами. И хотя все солдаты уцелели, но зато два поставленных на позиции ухэра оказались сброшены в далайн. Сутки Моэртал не находил от ярости места, проклиная все на свете. Сгоряча он отдал приказ немедленно атаковать противника. К счастью цэрэги не успели втянуться в бой, потому что взбесившийся владыка далайна обогнул мыс и напал с другой стороны, полностью лишив одонта тяжелой артиллерии. А если бы цэрэги успели выступить, то погибла бы и часть войска. Услыхав о таком счастье, Моэртал потерял на время дар речи и был уведен лекарем в алдан-шавар. И это было плохо, потому что целые сутки не пускали к одонту приползших со стороны изгоев шпионов. А известия, которые они принесли могли поднять с постели умирающего или, напротив, убить любого здоровяка. x x x Цэрэги наступали двумя рядами. Это был старый, проверенный строй. Хотя площадь, которую они прочесывали, оказывалась невелика, но зато к любому из воинов немедленно могла подойти помощь. И когда из-за тэсэгов с нестройными криками выбежало дюжины полторы изгоев, стражники не растерялись. Они стянулись ближе к поребрику и пошли навстречу противнику, хотя тех было больше. Обычно изгои бились бестолково, каждый сражался сам за себя, и цэрэгам легко удавалось рассеять их, но на этот раз бандиты действовали слаженно. Особенно на одном из флангов, где сражались двое совсем молодых парней, вооруженных хлыстами. С хлыстом хорошо нападать, хотя им трудно защищаться. Но такая пара, прикрывающая друг друга, оказывается неуязвима, подступа к ним нет, сбить их можно только из пращи или огненным боем. Один из цэрэгов, оказавшийся на пути, был убит сразу, второй пытался оказать сопротивление. Чтобы погасить ус парха коротким копьем, удержав свое оружие в руках, требовалось немалое искусство, и цэрэгу это удалось. С криком "Га-а!" - он прыгнул к врагу, зная, что на близком расстоянии хлыст бесполезен, но второй изгой подсек ему ноги. Хитиновые поножи выдержали удар, но цэрэг упал, успев еще заметить, как опускается ему на голову массивная рукоять хлыста. Цэрэги, брошенные вперед озлобленным Моэрталом, отступили. Победители-изгои быстро раздели убитого. Ээтгон наклонился над вторым цэрэгом. - Эге, да он жив! Тонким шнурком Ээтгон стянул за спиной руки пленника, потом дунул ему в нос, приводя в чувство. Цэрэг поперхнулся и очумело замотал головой. - Ну что, - спросил Ээтгон. - Понял, куда попал? Пленник молчал, затравленно глядя на нож в руках изгоя. Подчиняясь неприметным движениям пальцев, на острие появлялась и исчезала черная точка ядовитого жала. - Понял, - сказал Ээтгон, подождав несколько секунд. - Теперь давай разговаривать. Ухэры меня не интересуют, а вот где стоят ваши татацы и сколько их? - Не буду я с тобой разговаривать, - хрипло произнес цэрэг. При звуках его голоса Шооран, отошедший было в сторону, вздрогнул и подошел ближе. Перед ним сидел связанным бывший его сослуживец - Турчин. Ну конечно, кто еще умел так ловко обращаться с копьем? - Бу-удешь... - протянул Ээтгон. - Заговоришь. - Шел бы ты в свой шавар, - Турчин отвернулся. Шооран понимал, что Турчин не настолько глуп, чтобы не сообразить, что с ним сейчас будет. Но Шоорану были известны и другие черты характера бывшего товарища, в частности, его упрямство или, если угодно, верность. - Он ничего не скажет, - произнес Шооран. - Я знаю. Турчин повернул голову. Лицо его исказилось. - Ты?! - только и мог выговорить он. - Как видишь - я, - ответил Шооран. - Ты... ты предатель! - взорвался Турчин. - Тебя мало бросить в шавар! Тебя удавят волосяной петлей на глазах у всех! Тебя скормят зоггам!.. - Это будет не сейчас, - Шооран отвернулся, несколько секунд стоял неподвижно, потом наклонился к Турчину и перерезал веревку. - Иди, - сказал он, - и постарайся больше не попадаться. Второй раз не выкрутишься. Турчин, не заставляя себя упрашивать, быстро поднялся и сначала пошел, потом побежал. Ээтгон, молча наблюдавший эту сцену, привстал было с места, но вспомнив что-то, сел и, лишь когда цэрэг пропал среди тэсэгов, проворчал: - Любишь ты... отпускать. - Что делать, - ответил Шооран. - Иначе не умею. Победители, оставив дозорных, пошли вглубь своих земель. Уходя, они слышали голос далайна: Многорукий искал цэрэгов. Изгои злобно просветлели лицами. Шооран шел вместе со всеми, иногда ловя на себе косые взгляды Ээтгона. Так, вдвоем, словно приклеенные они ходили уже давно, хотя между ними не появилось даже намека на приятельство. Более того, Шооран постоянно ощущал глухую неприязнь, идущую от молодого изгоя. В этом не было ничего удивительного, люди часто испытывают подобные чувства к тем, кому они чем-либо обязаны. Объединяла их только привязанность к Чаарлаху, не менее странная, чем взаимная нелюбовь. То есть, с Ээтгоном в данном случае все было ясно: Чаарлах когда-то подобрал его больного, выходил, и потом они бродили по оройхонам вместе. А Шооран... возможно его тянуло к Чаарлаху просто потому, что сказочник тоже был не такой, как все. Лагерь изгоев находился на скрещении поребриков, где сходились углами четыре оройхона. Один из них появился на свет совсем недавно, когда изгои уже были заперты здесь Моэрталом. Шум, поднявшийся в лагере, после появления земли, был немедленно и жестоко прекращен. Ээтгон зарубил двоих крикунов, причем одного убивал долго и мучительно, на глазах у привыкших ко всякому, но все же ужаснувшихся людей. - Чтобы я не слышал больше слова "илбэч"! - кричал Ээтгон. Хлыст, падающий на жертву, вдруг менял направление, и бритвенно-острые кромки не впивались насмерть, а лишь срезали с истерзанного мяса кровавую пену. - Он лучше видит, что надо делать! - Хлыст рубил хрипящую плоть. - Вы не знаете, что может он, и ничего не можете сами! - Новый разрез прошел по бьющемуся телу. - Так оставьте его в покое! - на этот раз рука не отдернулась, милосердно добив лежащего. Убийства среди изгоев были делом обычным, но такая казнь возымела действие. Толпа затихла и покорно сгрудилась на поребрике, где теперь стало вольготно жить. Результаты послушания сказались довольно быстро: в течение недели появилось еще три оройхона, и узкий мыс превратился, по выражению Чаарлаха в благодатнейшую болотину. Бандиты, бродяги, сборщики харваха, женщины, овдовевшие и выгнанные с сухих мест - все были довольны своей предусмотрительностью и втайне ждали сухих оройхонов. Ах, если бы еще не было солдат Моэртала, грозящих будущему благополучию!.. Единственный, кто чувствовал себя несчастным, был Чаарлах. Подозрение, павшее на него три года назад, теперь превратилось в уверенность. На сказочника смотрели с ужасом и благоговением, ни один человек, кроме Ээтгона и Шоорана не осмеливался подойти и заговорить с ним. Даже присутствие на вечерних представлениях, которые продолжал давать Чаарлах, превратилось для большинства из удовольствия в немного жутковатую обязанность. Чаарлах не мог не видеть этого и молча переживал, хотя внешне не выдавал себя никак, разве что сказки его становились все язвительней или, напротив, печальней. Вечером после атаки, так удачно отбитой, изгои собрались на совет. Никакой особой иерархии у них не было, все они равно ходили под смертью, и потому те, кому было что сказать - говорили, а прочие - слушали. Первым начал говорить немолодой мужчина, которого все звали Суваргом. Несмотря на музыкальное имя, он был вспыльчив и жесток, и прославился как опытный и безжалостный боец. Подобно Шоорану он был некогда цэрэгом, чем-то не угодил благородному Ууртаку, но вместо того, чтобы покорно сносить немилость, взбунтовался и едва сумел унести ноги, бросив на произвол судьбы двух жен и кучу детей. Год Суварг охотился за осторожным Ууртаком, да и сейчас не оставил планов мести, хотя изрядно поостыл. - Надо решать, что станем делать, - произнес он. - Сейчас, когда у Моэртала не осталось пушек, можно легко пробиться и уйти. Раньше, когда тут были гиблые места - так бы и сделали. Как поступим теперь? Лучшего места все равно не найдем. Если бы не цэрэги, тут можно год сидеть. - Как же! - возразил незнакомый Шоорану изгой.. - От цэрэгов можно отмахаться, а вот проол-Гуй со всех сторон обложил. У нас один охотничий оройхон остался, все остальное пожрано. Завтра проол-Гуй туда вынырнет - что есть станем? Уходить надо. - Может здесь скоро сухой оройхон будет? - подал голос кто-то. - Жди, - ответили ему. - Рассчитывай на себя. - Это верно, - согласился тот же голос. - Чаарлах совсем плох стал. - Замолкни, падаль, - процедил Ээтгон. - Размажу как зогга, следа не останется. - Если уходить, то только к Ууртаку, - высказался давний шооранов знакомец Жужигчин. - На востоке сейчас гибло, туда пол армии стянуто. Что-то ван со старейшинами повздорил. - Нет больше старейшин, - поделился новостью Шооран. - Их добрые братья слопали. А теперь сюда лезут. - Братьев нам еще не достает... - Хватит болтать! Думайте: здесь торчим или к Ууртаку уходим? Шооран расположился чуть в стороне от остальных. Сидел на корточках, мастерил, вспоминая рассказы Маканого, маску из рыбьей кожи и убеждал себя не вмешиваться в спор. Зачем, спрашивается, ляпнул про старейшин? Только привлек к себе ненужное внимание. И без того он слишком заметен. Лишний риск ни к чему. Он и так будет рисковать, когда поползет через авары в царство толстощекого дурня Хооргона, чьи кости уже без остатка сгрызены жирхами, а потом пойдет огненным болотом в свою землю. Огромную и пустую. Там больше трех дюжин пустых оройхонов, и каждый из них может прокормить всех этих и еще многих иных людей. Только, во что они превратят его землю? Это сейчас, загнанные словно звери, они напоминают людей, а так... дай им волю и из Жужигчина получится превосходный старший брат, Суварг вновь станет цэрэгом, дюженником, а то и одонтом. Шооран вспомнил изгоев, первыми пришедших на оройхоны старика, вспомнил бегущую толпу и дребезжащие стоны бесполезно убиваемых бовэров. Нет, он не может отдать людям свою землю, они сожрут ее. Ведь это изгои образовали когда-то нищую страну всеобщего братства. Правда, здесь же, среди грязи и смерти бегает чуть не две дюжины детишек, забывших, что значит быть сухими, и никогда не пробовавших хлеба. Это им он обещал показать дух шавара и теперь готовит страшную маску. И еще, где-то бродит Яавдай, которую он так и не нашел. - Не надо уходить к Ууртаку, - сказал Шооран. - Есть другое место. Все лица повернулись к Шоорану. - Пройти вдоль мертвой полосы на земли Хооргона, - в последнюю минуту Шооран решил не говорить о новых землях, понимая, что в этом случае ему просто не поверят. Кто-то присвистнул. - Здесь пройдем, а дальше - как? Хооргон вана боится, он границу держит. У него же ухэры! Хрустнем, как чавга под каблуком - и все разговоры. - Можно пройти, - сказал Шооран. - Ночью. На авары кожи накидать и пройти, пока они горят. Я ходил, ближние авары не такие горячие. - Чего ж тогда ван не прошел? - А ему зачем? Ну, поставит он нового одонта, так тот опять отделится. Ненадолго все замолкли, обдумывая сказанное. Потом Жужигчин, словно радуясь чему-то, крикнул: - Не-е! Ну, пройдем мы туда, а дальше? Там же и прятаться негде, всего побережья - пять оройхонов. Я там был, когда тот край только нашли. А потом еле убег, когда Хооргон пришел. Я знаю, там негде прятаться. - Мы и не будем прятаться, - решив что-то, произнес Суварг. - Мы станем в алдан-шаваре жить. Пусть Хооргон прячется. - С ума сошел! - закричал незнакомый Шоорану изгой с вмятиной от кистеня над бровью. - У Хооргона две двойных дюжины солдат, а нас втрое меньше, да увечных половина. Перебьют! - Найдем людей, - успокоил Суварг. - Для такого дела люди будут. Выходим послезавтра. Завтра всем собраться, оружие чтобы было в порядке, бабам чавги заготовить. Будем прорываться, пока Моэртал палить не может. Никто не возразил. Каждый знал, что если захочет, сможет остаться здесь или отстать от отряда прежде чем он дойдет до границы, например, во владениях того же Ууртака. Поэтому спор сразу прекратился, изгои начали расходиться, устраиваясь на ночь. Шооран незаметно отошел в сторону. Он хотел осуществить одну мысль, пришедшую в голову на совете. Прежде, остерегаясь ночного нападения, изгои ставили на подходах к своему оройхону дозорных. Но теперь, когда цэрэгов шуганул Ероол-Гуй, вылазки явно не произойдет, и посты не были выставлены. Но это значит, что шпионы, а их наверняка немало среди толкущегося вокруг банды сброда, побегут с докладом именно сегодня. Шооран притаился неподалеку от поребрика и стал ждать. Прошло от силы полчаса, и на фоне потухающих облаков появилась спешащая фигура. Женщина! Что же, тем лучше. Шооран, прикрывшись полой, натянул на лицо готовую маску и неожиданно вырос перед доносчицей. - Узнаешь ли ты меня?! - прорычал он, раздув живот, чтобы голос звучал гулко и незнакомо. Увидав нависшую над собой уродливую светящуюся харю, женщина издала короткий нутряной вскрик и повалилась без памяти. К этому Шооран был готов. Он подхватил падающую женщину и правой рукой хлестнул по щеке. Почувствовав, как в обмякшее тело вернулась жизнь, Шооран вновь разинул усаженную иглами зубов пасть и, играя призрачной личиной, зарокотал: - Так ты узнала меня, несчастная? - В-ва-а... - невнятно загундосило из темноты. Шооран едва не прыснул со смеху. Он второй раз изловил одну и ту же шпионку! Только тогда он был блестящим цэрэгом, а сегодня - злым духом, демоном шавара или еще неясно кем, за кого могла принять его перепуганная баба. Интересно было бы взглянуть на нее, чтобы потом признать на свету. Добавив в голос хрипа, Шооран принялся вещать: - Иди к своему одонту и скажи, что если он хочет получить то, что просил у сказочника, пусть немедленно уведет войска и две недели не смеет подходить сюда, а на суурь-тэсэге поставит знак - копье с цветком туйвана. Если же он не послушает, то из одонта станет моей тенью! Ты все поняла? - В-ва-а... - Ну так ступай! Доносчица умчалась так быстро, словно оройхон был залит дневным светом. Шооран скатал маску и пошел спать. Наутро никакого знака на суурь-тэсэге он не увидел. Впрочем, ему рано появляться: вряд ли Моэртал выслушивает доносы и днем, и в ночи. Хотя, может быть, он просто не поверил шпионке и по-прежнему хочет извести изгоев и поймать илбэча. Впрочем, Моэртал умен, и даже не веря в духа шавара, может согласиться отвести войска. Шооран вернулся в лагерь. На полпути ему встретилась девчонка, одна из сирот, что были выкинуты на мокрое. Увидав Шоорана, она крикнула: - Иди скорее! Там Чаарлах помирает! Последние дни Чаарлах чувствовал себя худо и поднимался из колыбели лишь вечером, чтобы рассказать очередную историю. Но Шоорану и в голову не приходило, что старик, пять дюжин лет ходивший по мокрому, может умереть. Вдоль поребрика царила суета. Народ сбегался со всех сторон. Ээтгон, сжимая рукоять хлыста, стоял возле постели Чаарлаха, цепким взглядом перебирая собравшихся и, очевидно, выискивая, кто мог произнести запретное слово. А сам Чаарлах с безмятежным видом сидел на постели, словно ждал тишины, чтобы начать рассказ. - Собрались? - сказал Чаарлах, и Шооран отметил, что голос сказителя ничуть не изменился. - Хорошо. Мне было бы грустно умирать молча. Кроме того, я должен вам кое-что сказать. Обо мне ходит много слухов, а еще больше врал о себе я сам. Я никогда не опровергал выдумки, а сегодня говорю: все неправда. Может быть уже через неделю вы убедитесь в этом. Но я прошу: не надо его искать, пусть он работает спокойно. И я не знаю, кто среди вас илбэч. Когда я мог увидеть его, я действительно закрыл глаза, чтобы они не лопнули от любопытства. А мои догадки - это всего-лишь догадки, и они умрут вместе со мной. Вот вам сказка. Может быть, она не лучшая, но она последняя, и она обо мне: Как случилось на нашем мокром оройхоне чудо небывалое - объявилось место грязное. Завелась грязища густая да липкая - никто мимо пройти не мог. Охотники шли - ногами увязли. Женщины промышляли - поискали чавги. Мальчишки бежали - поиграли в мышку. Девочки ходили - замесили малашу. И так все они грязь измяли-переболтали, что слепилась из нее пребольшущая Чвака-кака. Посмотрела Чвака-кака по сторонам - всюду грязь вонючая, хохиур пушистый, тэсэги высокие - и говорит: - Мир прекрасен, а я, Чвака-кака, лучше всех! Пойду, свет посмотрю, всех счастливыми сделаю! Пошла Чвака-кака по оройхону, видит безногая тайза прячется. - Ты меня, тайза, не бойся, я Чвака-кака хорошая, хочу свет кругом обойти, всех счастливыми сделать. И тебя тоже, тайза безногая. - Неужто тебя и есть можно, такую большущую? - Можно, тайза, можно! Вот только свет кругом обойду. Пошли они вместе. Впереди Чвака-кака шагает, за ней тайза ползет. Идут, а навстречу - жирх. Чваку-каку увидел, со страху извиваться стал. - Ты меня, жирх вонючий, не бойся, я Чвака-кака хорошая, хочу свет кругом обойти, всех счастливыми сделать. - Тебя и есть можно, такую здоровенную? - Можно, жирх, можно! Вот только свет кругом обойду. Пошли дальше. Первой Чвака-кака шагает, за ней тайза ползет, сзади жирх извивается. Навстречу им тукка. Увидала Чваку-каку - ощетинилась. - Не бойся меня, колючая тукка. Я Чвака-кака хорошая, хочу свет кругом обойти, всех счастливыми сделать. - А есть тебя можно? - Можно. Пошли в путь. Чвака-кака шагает, тайза ползет, жирх извивается, позади тукка бежит. Навстречу - парх. Чваку-каку увидел - усы распустил. - Ты меня, парх усатый, не бойся. Я Чвака-кака хорошая, хочу свет обойти, всех счастливыми сделать. - А тебя, такую сильную, есть можно? - Можно. Пошли вместе. Парх согласился. Пошли дальше и встретили гвааранза. - Ты меня не бойся, гвааранз крепкоспинный! Я Чвака-кака добрая, хочу свет кругом обойти, всех счастливыми сделать. - А ты вкусная? - Вкусная, страсть вкусная! Пошли с нами. Кругом света обойдем, а там и поедите. Пошли дальше. Впереди Чвака-кака шагает, за ней тайза ползет, следом жирх извивается, тукка бежит, парх прыгает. Последним гвааранз волочется, а на хвосте у него зогг-молчальник сидит. Его никто не звал, так он сам увязался. Шли-шли и обошли весь оройхон. Вернулись на старое место. Чвака-кака и говорит: - Везде мы побывали, все повидали, а краше родного шавара не свете нет. Значит, тут вам счастливыми быть. Ешьте меня, родные, ешьте, любимые! И растеклась грязною лужей. Чаарлах помолчал немного и добавил уже обычным голосом: - Здорово я вас обманул. Три года все думали: "Вон илбэч идет", - а я - Чвака-кака. - Отец, - спросил Шооран, - неужели все счастье в том, чтобы съесть другого? - Понял... - сказал Чаарлах. - Молодец. А заметил ли, что ты единственный понял это? Ну-ка, идите сюда, вы двое... Шооран и Ээтгон подошли, присели на корточки. Лишь коснувшись руки Чаарлаха Шооран понял, что слова о его близкой смерти недалеки от истины. Чаарлах говорил, смотрел и улыбался как и прежде, но рука была такой холодной, словно в голубые дорожки вен влилась мертвящая влага далайна. - Вас тут двое... небезразличных, - проговорил Чаарлах. - Дайте-ка руки! Да не мне... Не любите вы друг друга, а кабы вместе держались, так и сносу бы вам не было... - Чаарлах усмехнулся. - На себя посмотрите, вы же оба отмеченные. К кому судьба неравнодушна, того она в щеку целует, а там, сколько ни мойся - след останется. Шооран вспомнил Маканого и кивнул, соглашаясь. Вот только у Ээтгона бита левая щека, а у самого Шоорана - правая. - Я-то вас обоих люблю - одного потому, что я его понимаю, другого - потому, что он меня. Согласия меж вами не бывать, один прямой, как гарпун, второй все закоулки в шаваре видит. Обещайте, хотя бы друг другу не вредить. У вас разные дороги, ходите по ним. - Мы уже сделали себе все зло, какое могли, - сказал Ээтгон, глядя в сторону. - Оно еще долго будет всплывать. - Но нового пусть не будет, - Чаарлах устало откинулся на заботливо постеленную Ээтгоном шкуру бовэра, закрыл глаза. Шооран с Ээтгоном ждали, и молча стояли вокруг люди, словно сказитель еще говорил с ними. Чаарлах медленно приподнял веки. - Вы здесь? Я хотел попросить: когда я... в общем, завтра, не относите меня в шавар. Я всю жизнь боялся туда попасть. И далайна я тоже боялся... Может потому и жил так неприлично долго. А теперь, идите все... Я хочу спать. Вечером, когда стало ясно, что Чаарлах не проснется, Ээтгон словно младенца поднял на руки легкое тело и отнес на вершину одного из суурь-тэсэгов. Шооран шел позади. Он видел, что Ээтгон не примет его помощи, и не предлагал ее. Остальные изгои проводили их взглядами, но остались в лагере, не решаясь далеко отходить от поребрика. Назад шли, так и не сказав ни слова. Шооран как и прежде шел сзади, но думал не о похоронах, а о том, что с вершины суурь-тэсэга он сумел рассмотреть на соседнем оройхоне белую черту копья и привязанную к нему алую ветку туйвана. Мудрый Моэртал подавал знак духу шавара. Так они шли и не ускорили шага, даже когда гулкий удар пронесся над оройхонами - многорукий бог далайна явился за сказителем, который так долго ускользал от него. x x x Так в жизни всегда: то бесконечно ждешь новостей, а их нет и нет, но зато потом они обрушиваются потоком, и думаешь: поменьше бы. Две недели одонт Моэртал требовал сведений о том, что делается среди изгоев, а тут разом вернулись двое соглядатаев. И рассказывали они такое... Жирным одонтам с внутренних земель подобные вещи рассказывают на ночь, чтобы крепче спалось. Сходились доносчики в одном: среди изгоев прячется илбэч, на мысе прибавилось четыре новых оройхона. Этому Моэртал поверил, да и как не поверить, если проол-Гуй выныривает по шесть раз на дню. А вот дальнейшее... От рассказов шпионки Моэртал сначала попросту отмахнулся, а вот доклад второго соглядатая заставил его задуматься. Отослав шпионов