cotes  d'une  meme
chambre. {1}


        О 18 БРЮМЕРА

     M-r Paez, alors secretaire d'ambassade a Paris, m'a confirme  le  recit
de Bourienne. Ayant apris quelques jours avant qu'il  se  preparait  quelque
chose de grave, il vint a St. Cloud et se rendit a la salle des  Cinq-cents.
Il vit Napoleon lever la main pour  demander  la  parole,  il  entendit  ses
paroles sans suite, il vit Destrem et Briot le saisir au collet, le secouer.
Bonaparte etait pale (de colere, remarque m-r Paez). Quand il fut dehors  et
qu'il harangua les grenadiers il trouva ceux-ci froid et peu disposes a  lui
prêter main-forte. Ce fut sur l'avis de Talleyrand et de  Sieyes,  qui
se trouvaient pres, qu'un  officier  vint  parler  a  l'oreille  de  Lucien,
president. Celui-ci  s'ecria:  vous  voulez  que  je  prononce  la  mise  en
accusation de mon frere etc... il n'en etait rien; au milieu du tumulte  les
Cinq-cents demandaient le g eneral a la barre, pour qu'il y fit ses  excuses
a l'assemblee. On ne connaissait pas encore ses projets, mais on avait senti
d'instinct l'illegalite  de  sa  demarche.  10  aout  1882  c'est  hier  que
l'ambassadeur d'Espagne me donna ces  details  a  diner  chez  le  comte  J.
Pouchkine. {1}


        В ДРЕВНИЕ ВРЕМЕНА...

     В древние времена при объявлении войны жильцы рассылались  с  грамотами
царскими ко всем воеводам и другим земским начальникам спросить о здоровье и
повелеть всем дворянам вооружаться и садиться на коней с своими холопями (по
1 со 100 четвертей). Ни для кого  не  было  исключения,  кроме  престарелых,
увечных и малолетных. Не имевшим способов для пропитания давалось жалованье;
кочующим племенам и казакам также - и сие  войско  называлось  кормовым.  На
зиму все войска распускались.
     Царь Иван Васильевич во время осады Казани учредил  из  детей  боярских
регулярное войско под  названием  стрельцов.  Оно  разделялось  на  пешее  и
конное, равно вооруженное копиями и ружьями. Стрельцы получали  жалование  и
провиант - и комплектовались  наборами  неопределенными,  когда  и  с  какой
области (в... году по 1 человеку  с  двух  дворов).  Впоследствии  число  их
простиралось до 40 000. Они разделялись на московские и городовые. Городовые
обыкновенно  оставались  для  сбережения  границ;  но  московские   жили   в
праздности и  неге  и  мало-помалу  потеряли  совершенно  дух  воинственного
повиновения. Они пустились в торги,  и  государи  не  только  терпели  такое
злоупотребление, но даже  указами  подтвердили  оное.  Несмотря  на  выгоды,
дворяне гнушались службою стрелецкою и считали оную пятном для своего рода -
по сей причине большая часть их начальников была низкого происхождения.


        О ПРИКАЗАХ

     Приказы: I)  Надворный  ведал  дела  переносные  (cour  de  cassation);
Расправная палата (сенат); Золотая палата  (ведала  службу  дворян);  Приказ
посольский, кроме дел иностранных, ведал  таможни,  аптеки,  врачей.  Приказ
Большия казны - Департамент уделов. Земский - управа благочиния  московская.
Житный, Бронный,  Монастырский,  Стрелецкий,  Пушкарский,  Ямской,  Холопий;
Казанский дворец ведал царства Астраханское, Казанское и Сибирское; Каменный
приказ, учрежденный Годуновым, ведал постройку каменных зданий. Сверх  того,
временные приказы, напр. Приказ о прекращении побоев.

     При удельных князьях тиуны, судьи, посадники, волостели, тысяцкие.

     Городничий - Дворской.

     Губернский предводитель - воевода, впоследствии главный уездный  судья,
губной староста, судия, целовальник - заседатель уездного суда, объездной  -
исправник. "Приказчик" посадский - председатель городской  думы.  "Поместный
приказчик" - дворянский предводитель (сбивчиво, дурно).


        О СОКОЛИНОЙ ОХОТЕ

     Семеновский потешный двор.

     Светлица для выдерживания птиц.

     Челиг - самец, дикомить - самка.

     Оленья перчатка.

     Обносцы - ремешки оленьи с красным сукном.

     Кречет больше и серее сокола. Сокол посизее.

     Должник - в два аршина ремень сыромятный.

     Вабил, свабило - гусиные крылья (4) с сырым мясом для вабки.

     Шалгач - мешок для живой птицы. На ремне.

     Пущенная птица - для обучения сокола.

     Дербенички напущаются попарну - одна снизу, другой сверху (дермлички).

     Колокольчик привязан к ноге, коли сокол отбудет, - то  начнет  чесаться
еtс.

     Дермлички с кречетом - копчик с соколом.

     Вертлуг железный - на чем вертится вабило.

     Помычки - ловчие крестьяне.

     Стул - где сначала сидят кречеты.

     Талунбасы - род барабана для пугания птиц.

     Помцы - сети

     Тайник - сети

     С Благовещения их подымают, то есть на руки берут,  до  Петрова  дня  -
(учат). Учат сокола, заструнив нос вороне. Сокол бьет ее когтями за  голову,
носом глотку, как добудет (грачей, галок, ворон, голубей, утку).

     Вечеровое поле.

     Зарьял, зарьяет - от зноя утомится.

     Юрчак - конвульсия, корчь - болезнь сокола.

     Чины: ястребник, сокольник - унтер-офицер, кречетник.

     Начальники: статейничий, главный, подстатейничий.

     Секретарь: расходчик.


     LA LIBERATION DE L'EUROPE...

     La liberation de l'Europe viendra de la Russie, car c'est la  seulement
que le prejuge de l'Aristocratie, les uns pour la dedaigner, les autres pour
la hair, les troisiemes pour en tirer, profit, vanite etc. - En Russie  rien
de tout cela. On n'y croit pas, voila tout. {1}


        ЗАМЕТКИ ПРИ ЧТЕНИИ "НЕСТОРА" ШЛЫЦЕРА

     Шлецер  -  введение,  стр.  1.  Саги  -  стр.  7.  О  важности  русской
словесности.
     Смотри, чем начал Шлецер свои критические исследования! Он  переписывал
летописи слово в слово, букву в букву... стр. IX предуведомления. А наши!..
     Разница между Руссами и византийскими 'rwz, часть II, глава 5.
     Байер отыскивает начало Руси, стр. XXVII предуведомления.
     XXXIV стр. Мнение Шлецера о русской истории. - NB. Статья Чаадаева.
     Далее: Екатерина II много сделала  для  истории,  но  Академия  ничего.
Доказательство, как правительство у нас всегда впереди.
     ХL. Думает, что книга его (Probe russischer Annalen  etc.)  забыта,  по
крайней мере в России.


        О ЛИТЕРАТУРНОЙ СОБСТВЕННОСТИ...

     О литературной собственности
     О правах издателя
     - писателя
     анонима
     наследника
     О ценсуре вообще
     о подразделении
     о книгах общедоступных и дешевых
     - исторических - дорогих
     чисто ученых
     огромных
     О журналах общих
     - ученых
     О классических  книгах  (в  том  числе  сочинения,  принадлежащие  роду
человеческому)
     О ценсурах земской и духовной
     О кощунстве и веротерпимости
     О нравственности
     О сочинениях, не подлежащих суду
     О личностях


        МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ЗАМЕТОК О КНИГЕ  С.  П.  КРАШЕНИННИКОВА  "ОПИСАНИЕ  ЗЕМЛИ
КАМЧАТКИ"

        1

        О КАМЧАТКЕ

     Камчатская землица (или Камчатский нос)  начинается  у  Пустой  реки  и
Анапкоя в 59<sup>o</sup> широты - там с гор видно море по  обеим  сторонам.  Сей  узкий
перешеек соединяет Камчатку с матерой землею. Здесь грань присуду Камчатских
острогов; выше начинается Заносье (Анадырский присуд).
     Камчатка отделяется от Америки Восточным океаном; от  Охотского  берегу
Пенжинским морем (на 1000 верст).
     Соседи Камчатки - Америка, Курильские острова и Китай.
     Камчатка земля гористая.  Она  разделена  наравно  хребтом;  берега  ее
низменны. Хребты, идущие по сторонам  главного  хребта,  вдались  в  море  и
названы носами. Заливы, между ими включенные, называются морями (Олюторское,
Бобровое еtс.).
     Под именем Камчатки казаки разумели только реку Камчатку.  Южная  часть
называлась Курильской землицею. Западная часть от Большой реки до  Тигиля  -
Берегом. Западный берег - Авачею (по имени реки) и Бобровым морем. Остальная
часть от устья Камчатки и Тигиля к северу - Коряками (по имени народа).
     Рек много, но одна Камчатка судоходна. По ней на 200 верст от устья  до
устья реки Никула могло ходить морское судно  кочь  (?),  на  котором  бурею
занесены были первые посетители тех краев: Федот с товарищи.
     Главные прочие реки - Большая река, Авача и Тигиль.
     Озер множество; главные: Нерпичье, при устье  Камчатки;  Кроноцкое,  из
коего исходит река Крокодыг; Курильское, из которого течет река  Озерная,  и
Апальское.
     Ключи и огнедышащие горы встречаются на каждом шагу.

        РЕКА КАМЧАТКА

     по-тамошнему Уйкоаль. Выходит из болота, течет сперва к северо-востоку,
потом, изворотясь круто на южно-западную сторону, впадает в Восточный  океан
под 56<sup>o</sup> 30' северной широты (496 верст). Камчатка меняла часто устья свои  -
в разные заливы, ежегодно почти заметаемые.  Главные  из  них  3,  глубокие,
способные судам для зимования.
     Там же, на острову посреди реки, монастырь Якутский Спасский.
     Первая река, впадающая в  Камчатку  (следуя  от  устья  вверх):  Ратуга
(по-камчатски Орат); на ней в 1731 году построен острог по разорению Нижнего
Камчатского острога.
     Хапичь, текущая между высокими каменными скалами (Гычень) в 35  верстах
от Ратуги.
     Кемен-кыг, Хотабена.
     Между ими ручей Еймолонореч, у подошвы огнедышащей горы Шевеличь.
     В 10 верстах от Хотабена селение Пингаушть - по-русски Каменный  острог
(вечно бунтовало).
     Еловка (Коочь) - главная река (смотри описание пути по ней  до  Озерной
реки).
     В 3 верстах от оной урочище, где был поставлен первый русский острог, -
близ речек Протоку и Резень.
     Канучь, или Крестовая (смотри любопытную надпись), реки  Крюки  и  Ушки
(Кругыг, Ус-кыг) знатны рыбными промыслами.
     Колю - Козыревская, в память Ивана Козыревского.
     Толбачик.
     Никуль-речка. Зимовье Федота I и зовется Федотовщиною.
     Шапина (в 33 верстах от оной Горелый острог).
     Кырганик (близ оной Яр, где камчадалы гадают, стреляя из лука).
     Повычя. Против ее устья стоит Верхний Камчатский острог.
     РЕКА ТИГИЛЬ И ЕЛОВКА
     По ним прямой путь от Восточного океана до Пенжинского моря.
     В 20 верстах от устья  находится  Горелый  острог  (Дачхон),  в  начале
завоевания истребленный казаками.
     Харчин - острог близ устья Еловки.
     Близ той - Орлова река (по причине орлиного гнезда на тополе).
     Еловки берега каменистые.
     На Тигиле - урочище Кохча, коряцкий острог, разоренный при Атласове  за
убиение Луки Морозки.
     БОЛЬШАЯ РЕКА КЫШКА
     На острове (что в  озере)  утки  и  чайки  несут  яйца,  коими  на  год
запасаются жители Большерецкого острога.
     Чекава и Амшигач, 2 камчадала, жившие на речках, коим  казаки  дали  их
имена.
     Начилова (Чакажу) - в ней жемчуг - не чистый и не окатистый.
     Камчадалы ловят уток сетьми, перетянутыми через реки.
     АВАЧА
     Славна своею губою, которая имеет 14 верст в длину и ширину.
     Гавань Петро-Павловская названа по имени 2 пакетботов, в ней зимовавших
в (?).
     Река  Шияхтау  (половинная)  -  здесь  кончается  присуд  Большерецкого
острога.
     Выше к северу идет присуд Верхнего Камчатского.

     Укинская Губа (20 верст окружности) - отселе начинается жилище  сидячих
коряк - до сего живут камчадалы.
     Чанук-кыг, река Русакова - там  поселены  потомки  русских  пришельцев,
прибывших после Федота Кочевщика.
     Урочище Ункаляк (Каменный враг). Ему в жертву приносят камень.

     Острожек Коряцкий окружен земляным валом (вышиной 1 сажень,  шириной  1
аршин). Внутри двойной частокол, к нему приставлены двойные жерди. В  каждой
стене две бойницы (?). Вход с трех сторон (кроме южной).
     Крашенинников видел  сей  первый  укрепленный  острог.  Другие  были  -
земляная юрта, балаганами окруженная.
     Первым жителем и богом Камчатки почитается Кут.  Смотри  сказку  о  его
ссоре с женою (I, стр. 55).
     С крутых гор спускаются на ремнях.
     Река Галыгина, по имени пропавшего казака.
     Ясачные сборщики часто убиваемы были.
     (Описание зимней поездки, стр. 75 - I.)
     Пенжинское море получило свое название от реки Пенжине - в  50  верстах
от Таловки.
     Здесь в 7187 (1677) году поставлено первое зимовье казацкое.
     Пролив между Курильскою Лопаткою 15 верст - переезд на байдарах 3 часа.
Для сего требуется тихая погода и конец приливу. Во время же отлива ходит по
морю вал с белью и с засыпью  вышиною  до  30  сажен.  Валы  сии  по-казачьи
называются сувой и сулой, а камчадалы - когачь,  то  есть  хребет;  также  и
камуй, то есть бог (смотри Описание Курильских островов, ч. I, 105).
     Гора Алаид на пустом Курильском острову (смотри о ней сказку. I, 108).
     Steller.
     Молния редко видима в Камчатке.  Дикари  полагают,  что  гамулы  (духи)
бросают из своих юрт горящие головешки.
     Гром, по их мнению, происходит оттого, что Кут лодки  свои  с  реки  на
реку перетаскивает, или что он в сердцах бросает оземь свой бубен.
     Смотри грациозную их сказку о ветре и о зарях утренней и  вечерней  (ч.
II, 168).

     Камчатка  -  страна   печальная,   гористая,   влажная.   Ветры   почти
беспрестанные обвевают ее. Снега не тают на высоких горах. Снега выпадают на
3 сажени глубины - и лежат на ней почти 8 месяцев. Ветры  и  морозы  убивают
снега; весеннее солнце отражается на  их  гладкой  поверхности  и  причиняет
несносную боль глазам. Настает лето. Камчатка, от наводнения  освобожденная,
являет скоро великую силу растительности; но в начале августа уже показывает
иней и начинаются морозы.
     Недостаток железа  и  соли  чувствителен.  Жители  соль  вываривают  из
морской воды. Питаются недосушенной рыбой.
     Климат на Камчатке умеренный и здоровый.
     (Мнение камчадалов о сопках - ч. II, 176.)

        ОГНЕДЫЩАЩИЕ ГОРЫ

     Их три: 1) Авачинская,
     2) Толбачинская между Камчаткой рекою и Толбачиком.
     3) Камчатская.

        ГОРЫ УГАСШИЕ

     Апальская и Вилючинская.
     Мнение и страх камчадалов о ключах горячих - II , 185.
     Камчадалы едят  березовую  крошеную  кору  с  икрой  и  кладут  оную  в
березовый сок.
     В июле цветет сарана (род  lilium  flore  atrorubente);  семенами  оной
питаются камчадалы - поля ею покрыты.
     Вино курят русские люди из сладкой травы (II, 196).
     Камчадалы из приморской травы плетут ковры  и  епанчи,  подобные  нашим
старинным буркам (II, 206).
     Смотри ворожбу камчадалов по убитому зверю, дабы он  не  сердился  (II,
207).
     И употребление травы чесаной idem.
     Людей, ободранных медведями, называют камчадалы дранками.
     Отбытие мышей предвещает худой промысел; приход их есть важный  случай,
о котором повещается всюду.

     Соболиное наволоко - место по реке Лене до речки Агари (30 верст)  (II,
235).
     (Промысел за соболями - ч. II, 233.)
     Промышленные зарубают деревья - II, 248.

        ЖИТЕЛИ КАМЧАТКИ

     1) Камчадалы.
     2) Коряки.
     3) Курилы.
     Первые в южной Камчатке, от устья  Уки  до  Курильской  Лопатки,  и  на
первом Курильском острове Шоумчи.
     Коряки на севере.
     Курилы на островах.
     Коряки смешаны с чукчами, юкагирами, ламутками.
     Коряки бывают оленные и сидячие.
     Камчадалы называют себя ительмен, -ма - житель,  -ница.  Русских  зовут
брыхтатын, огненные люди.
     Коряк - от хора, олень.
     Камчадал - от коряцкого хончала (от Коо-чай, житель реки Еловки).
     Юкагир по-коряцки едель (волк).
     Смотри замечания о языке камчатском - III, 7.

     Русские брали толмачей из сидячих коряк.
     Камчатка-река - Уйкуал.
     Ай - житель.

     Камчадалы плодились, несмотря  на  то,  что  множество  их  погибло  от
снежных обвалов, от бурь, зверей, потопления, самоубийств еtс., войны.
     О боге и душе хоть и имеют понятие, но не духовное.
     Камчадалы, вероятно, жили прежде за Амуром в Мунгалии и переселились  в
Камчатку прежде тунгусов - III, 13.

     Пенаты камчадальские Хантай (сирена) и Ажушах (терм).
     Коекчучь - Тюксус.

     О войне камчатской - III, 62.
     Их жестокость.
     Равнодушие к жизни.
     Коварство еtс.
     Приметы к возмущению.
     Steller о междоусобии камчадалов - III, 68. (NB Первобытное состояние.)
     Шандал.
     Смотри III, 71 (об острожках камчатских).
     Имена камчадальские. Часть III, 128.
     Казаки брали камчадальских жен и ребят в холопство и в  наложницы  -  с
иными и венчались. На всю Камчатку был один поп. Главные их забавы  состояли
в игре карточной и в зернь в ясачной избе на палатах.  Проигрывали  лисиц  и
соболей, наконец холопей. Вино  гнали  из  окислых  ягод  и  сладкой  травы;
богатели  они  от  находов  на  камчадалов  и  от  ясачного  сбору,  который
происходил следующим образом: камчадал сверх ясаку платил:
     I зверя сборщику,
     I - подъячему,
     I - толмачу,
     I - на рядовых казаков.
     Казаку на Камчатке в 1740 году нужно было до 40 р. годового прихода.  -
См. IV, 248.

     При сборщике бывают (после харчинского бунта):
     писчик,
     толмач,
     целовальник
     и несколько казаков (караульщиков).
     Ясак принимает комиссар  (приказчик)  при  вышесказанных  людях,  с  их
совету, что годно и что нет; писчик вписывает в шнуровые книги;  целовальник
берет ясак к себе и хранит его за своею и за комиссарскою печатью.
     Камчадалы привозят ясак.

     Вначале вместе с казаками приезжали на  Камчатку  мелочники,  но  несли
казацкую службу и старались записаться в казаки - хотя  при  первой  ревизии
записаны под именем посадских в подушный оклад.
     Лисица на Камчатке почиталась вместо рубля (денег не было).
     ПУТЬ ИЗ ЯКУТСКА
     шел только зимний. Скарб казаки везли на нартах.
     Путь шел: 1) по реке Лене вниз до ее устья, оттоль по ледяному морю  до
устья Индигирки и Ковымы - оттоль сухим путем через Анадырск до  Пенжинского
моря или до Олюторского; оттоль байдарами или сухим путем; на то требовалось
целое лето при хорошей погоде. В противном случае кочи разбивались и  казаки
оставались в пути по два и по три года.
     От Якутска до Усть-Яны - 1960 верст (см. маршрут - IV, 267).

     АНАДЫРСКИЙ ОСТРОГ (IV, 270)

     От Анадырского острогу до Нижнего Камчатского 1144  версты  -  езды  на
оленях с две недели до Пенжины-реки, с две  недели  до  Нижнего  Камчатского
острога.
     Дорога чрез Охотск - IV, 270.

        2

        КАМЧАТСКИЕ ДЕЛА
     (от 1694 до 1740 года)

     У 1. Сибирь была уже населена от Лены к востоку до Анадырска, по рекам,
впадающим в Ледовитое море.
     Приказчики имели поручение проведовать  о  новых  народах  и  землях  и
приводить их в подданство.
     Пенжинские и Олюторские коряки были объясачены (кем?), от них узнали  о
существовании Камчатки. Оленные коряки паче о том известили.
     У 2. Первый из русских, посетивших Камчатку, был Федот Алексеев; по его
имени Никул-река называется Федотовщиною.
     Он пошел из устья Ковымы Ледовитым морем в 7 кочах, занесен он  был  на
реку Камчатку, где он и зимовал; на другое (?) лето обошел он (?) Курильскую
Лопатку и на реке Тигиле убит от коряк.
     У  3.  Служивый  Семен  Дежнев  в  отписке  своей  подтверждает  сие  с
некоторыми изменениями: он показывает, что  Федот,  будучи  разнесен  с  ним
погодою, выброшен на берег в передний конец за реку Анадырь. В  той  отписке
сказано, что в 7162 (1654) году ходил он возле моря в поход и отбил у  коряк
якутку, бывшую любовницу  Федота,  которая  сказывала,  что  Федот  с  одним
служивым умер от цинги, что товарищи его побиты, а другие спаслися в лодки и
уплыли неведомо куда. Развалины зимовья на реке Никуле видны еще были в 1730
году.
     У 4. Крашенинников полагает, что  Федот  погиб  не  на  Тигиле,  а  меж
Анадырем и Олюторским, следуя от Тигиля обратно к Анадырску морем или  сушею
по Олюторскому берегу.
     У 5. В 7203 (1695) году  Владимир  Атласов  прислан  был  от  якутского
приказчика (из  Якутска)  в  Анадырский  острог  сбирать  ясак  с  присудных
(приписных) к Анадырску коряк и юкагирей.
     У 6. В следующий 204 год Атласов послал к Апушским корякам Луку Морозку
с шестнадцатью человеками за ясаком. Оный Морозка не дошел до Камчатки токмо
4 днями. Взял он между тем Камчатский острожек и в Погроме получил  неведомо
какие письма, которые и представил Атласову.
     У 7. Атласов, взяв с собою шестьдесят человек служивых  да  столько  же
юкагирей, отправился  на  следующий  1697  год,  после  ясашного  сбору,  на
Камчатку. Он оставил в Анадырске тридцать восемь  человек  казаков  (с  ним,
следственно, было всего сто человек казаков).
     У 8. Атласов ласкою склонил к ясачному платежу  Акланский,  Каменный  и
Усть-Таловский острожки - да один взял с бою и потом (пишет он) 1-го февраля
1697 г. пошел в Олюторскую землю.
     У 9. Словесное предание гласит, что он разделил  свой  отряд  надвое  -
Морозку послал на Восточное море, а сам пошел по Пенжинскому.
     У 10. Юкагиры (шестьдесят человек) изменили ему на  Поллане.  Произошло
сражение. Три казака были убиты. Атласов и еще  пятнадцать  человек  ранены.
Казаки их отбили и без них продолжали свой поход к югу.
     У 11. Оба отряда соединились  на  Тигиле  и  собрали  ясак  с  народов,
живущих по рекам: Напане, Тигилю, Иче, Сиупче и Харьузовой. До Каланской (?)
не дошли за 3 дня. По словесному преданию, Атласов  дошел  до  реки  Нынгичу
(Голыгиной) за три дня от реки Игдыг (Озерной). - NB. Бобры звались каланами
и на той реке промышлялись.
     У  12.  На  реке  Иче  Атласов  взял  у  камчадалов   пленника   японца
(Узакинского).
     У 13. От реки Голыгиной Атласов пошел обратно тою же  дорогою  до  реки
Ичи, потом перешел на Камчатку, построил  Верхний  Камчатский  Острог  -  и,
оставя в нем казака Потапа Серюкова, отправился в Якутск, куда  и  прибыл  в
7208 году (1700) июля 2-го.
     У 14. Из Якутска отправился он  в  Москву  с  японским  пленником  и  с
ясачной казною, собранной им на Камчатке (см. IV, 194).
     У 15. Атласов за свою службу пожалован в  Москве  казачьим  головою  по
городу Якутску, и велено ему снова  ехать  на  Камчатку,  набрав  в  казачью
службу сто человек в Тобольске, в Енисейске и в Якутске из  казацких  детей.
Сверх того снабжен он в Москве и Тобольске малыми пушками, пищалями, свинцом
и порохом. В Тобольске дано ему полковое знамя, барабанщик и сиповщик.
     У 16. Но в следующем 1701 году Атласов,  едучи  из  Тобольска  по  реке
Тунгузке, разбил дощаник с китайскими товарами гостя  Логина  Добрынина.  По
его челобитью, Атласов с десятью товарищами посажен в тюрьму, а на его место
в Камчатку отправлен казак Михайло Зиновьев, бывалый на Камчатке (сказано  в
отписке) еще прежде Атласова (с Морозкою?).
     У 17. Три года спустя после выезда Атласова  на  Камчатку  приехал  сын
боярский  Тимофей  Кобелев,  первый  камчатский  приказчик;  Потап  Серюков,
оставленный Атласовым в Верхнем Остроге, не сбирал ясаку и торговал мирно  с
камчадалами. По прибытии Кобелева сдал он ему начальство и со своими  людьми
отправился обратно в Анадырск; но коряки их не допустили и умертвили всех.
     У 18. В бытность свою  на  Камчатке  Тимофей  Кобелев  перенес  Верхний
Острог на реку Кали-Кыг да  построил  зимовье  на  Еловке.  Ясак  же  сбирал
повольный по реке Камчатке и по морям Пенжинскому и Бобровому и в 1704  году
прибыл с ясачною казною в Якутск.
     У 19. Кобелева сменил Зиновьев и правил Камчаткою с 1703 до 1704  года.
Он завел первый ясачные книги и поименно стал  вписывать  камчадал.  Зимовья
Нижние камчатские перенес на Ключи, построил острог на Большой реке; перевел
служивых людей (по их просьбе) из Укинских зимовий на Камчатку и, учредя  во
всем некоторый порядок, возвратился в Якутск с ясаком.
     У 20.  Осенью  1704  года  приехал  сменить  его  пятидесятник  Василий
Колесов. Он сидел на приказе по апрель 1706 года. При нем был первый поход в
Курильскую  землицу,  и  человек  двадцать  курильцев   объясачены,   прочие
разбежались.
     У 21. На смену ему послан был еще в 1704  году  якутский  сын  боярский
Василий Протопопов да казак Василий Шелковников; но  они  не  доехали  и  от
олюторов убиты на пути с десятью человеками служивых.
     У 22. В конце августа 1706 года сидячие коряки Косухина острожка (около
реки Пенжины), близ Усть-Таловки, умышляли нападение на Колесова.  Но  он  о
том был уведомлен от сидячих же коряков другого  (Акланского)  острожка,  им
соседнего. - И он прибыл в Якутск благополучно.
     У 23. На Акланском острожке жил он пятнадцать  недель,  ожидая  зимнего
пути. Здесь  застал  он  семь  казаков,  оставшихся  после  Шелковникова,  с
подарочной и пороховою  казною,  посланной  в  камчатские  остроги.  Колесов
отправил их туда, дав им 21  человека  из  своего  отряда  и  назнача  им  в
начальники Семена Ломаева, которому поручил он и сбор  ясака  во  всех  трех
острогах.
     У 24. Косухинские коряки и некоторые другие покушались паки напасть  на
Колесова, но до того не допущены.
     У 25. После Колесова были заказчиками на Камчатке и в  Верхнем  Остроге
Федор Анкудимов, в Нижнем - Федор Ярыгин, а в Большерецком - Дмитрий Ярыгин.
При них взбунтовались  большерецкие  камчадалы.  Острог  казачий  сожгли,  а
казаков всех побили. На Бобровом море тогда же  убит  ясачный  сборщик  с  5
человеками.
     У  26.  Причиною  возмущения  полагает  Крашенинников  притеснения   от
казаков,  мысль,  что  русские  люди  беглые  (isol&eacute;s),  коих   легко
перевести,  и  надежда  на  коряков  и  олюторов  в  непропуске  русских  из
Анадырска; ибо смерть Протопопова и Шелковникова до них дошла.
     У 27. Казаки были в малолюдстве и принуждены были быть  осторожны.  Они
до времени оставили изменников в покое. Они дали знать о том,  однако  ж,  в
Якутск (?). Печальные сии  известия  заставили  правительство  вспомнить  об
Атласове;  он  был  освобожден  и  отправлен  на  Камчатку;  ему  возвратили
преимущества, данные ему в Москве от сибирского приказа  в  1701  году.  Ему
дана полная власть над  казаками  (кнут  и  батожье).  Велено  прежние  вины
заслуживать,  обид  никому  не  чинить  и  противу  иноземцев  строгости  не
употреблять, коли можно обойтись ласкою. За преступление  наказов  объявлена
ему смертная казнь. У Атласова было 2 пушки.
     У 28. Но Атласов не доехал еще и до Анадырска, как уже все почти казаки
послали на него  челобитные,  выведенные  из  терпения  его  самовластием  и
жестокостию. Однако ж он благополучно прибыл на Камчатку в июле 1707 году  и
от заказчиков вместе с ясачною казною принял и начальство над острогами.
     У 29. Немедленно (в августе того ж году) Атласов отправил  на  Бобровое
море семьдесят человек казаков под начальством Ивана Таратина для  наказания
убийц ясачных сборщиков. Поход их продолжался до 27-го ноября.  От  Верхнего
Острогу до Авачи они шли без  сопротивления;  но  близ  Авачинской  губы  на
ночлеге впервые встретили  их  камчадалы.  Врагов  было  до  800.  Произошло
сражение.  Камчадалы  были  рассеяны  -  у  казаков  убито  шесть   человек.
Камчадалов в плен взято три человека; чрез них собран ясак (IV, 200).  После
того Таратин возвратился в Верхний Острог с ясаком и с заложниками.
     У 30. Избалованные  потворством  своих  начальников,  казаки  не  могли
вынести сурового управления Атласова. В декабре 1707 года они взбунтовались,
отрешили его от начальства, а в оправдание свое написали  в  Якутск  длинные
жалобы на обиды и преступления, учиненные Атласовым (см. IV, 201).
     У 31. Бунтовщики на место Атласова выбрали Верхнего Острога  приказчика
Семена Ломаева (см. выше). Атласов посажен в казенку (в тюрьму),  и  пожитки
его взяты ими в казну (сколько? - см. 203).
     У 32. Атласов бежал из тюрьмы и явился в Нижний Камчатский  Острог.  Он
потребовал от заказчика Федора Ярыгина сдачи начальства; тот не  согласился,
но оставил Атласова на воле.
     У 33. Якутская канцелярия (?) между тем, получая еще с дороги посланные
челобитные, отправила обо всем донесение  в  Москву;  а  на  место  Атласова
послала в Камчатку приказчиком сына боярского Петра Чирикова с  пятьюдесятью
человеками рядовых при пятидесятнике и с четырьмя десятниками. Снаряду  дано
ему две пушки медные, сто ядер, пять пуд свинцу, восемь  пуд  пороху.  Между
тем в январе  1709-го  г.  в  канцелярии  получено  известие  о  самовольном
отрешении Атласова от начальства. Из Якутска, вслед за Чириковым, отправлена
указная память, чтоб он по делу сему учинил  следствие  и  прислал  оное  на
рассмотрение в Якутск с выборным Семеном Ломаевым; также и сборную казну  за
1707, 08 и 09 год.
     У 34. Оная указная память в Анадырске Чирикова  уже  не  застала  и  за
малолюдством к нему оттуда не отправлена.
     У 35. Дорога была небезопасна. По Олюторскому и Пенжинскому  морю  пути
были заняты. 20-го июля 1709 г. олюторы дерзнули днем напасть  на  Чирикова;
убили десять человек служивых и  бывшего  при  казне  сына  боярского  Ивана
Панютина, казну и военные запасы разграбили, а остальных держали три  дня  в
осаде на пустом месте. Наконец,  24-го  июля,  Чириков  пробился  и  рассеял
дикарей, потеряв двух человек.
     У 36. Чириков, прибыв на Камчатку, принял  начальство;  он  отрядил  на
Большую реку пятидесятника Ивана Харитонова с сорока казаками для  усмирения
дикарей. Но оные собрались в великом множестве, напали  на  казаков,  восемь
человек убили, почти всех остальных переранили, четыре недели держали  их  в
осаде, от которой спаслись они бегством.
     У 37. Чириков сам с 50 казаками ходил по  Бобровому  морю,  к  Японской
Бусе (?). Японцы полонены были мирными камчадалами, жившими близ  той  Бусы.
Дикари, увидев казаков, разбежались по лесу, оставя японцев,  которые  им  и
выручены. В том походе усмирил он дикарей от Жупановой реки до  Островной  и
наложил снова на них ясак.
     У 38. В августе (?) прибыл на смену Чирикова пятидесятник Осип Миронов,
отправленный по выбору из Якутска в 40 человеках. Таким  образом,  собрались
на Камчатке три  приказчика:  Атласов,  законно  не  отрешенный,  Чириков  и
Миронов (он же и Липин).
     У 39. Чириков сдал Миронову Верхний Камчатский Острог, а сам в  октябре
поплыл в Нижний Камчатский - батами со своими служивыми. Он намеревался  там
перезимовать и оттоле отправиться с казною Пенжинским  морем.  Миронов  6-го
декабря отправился из  Верхнего  Острога  в  Нижний  для  наряду  казаков  к
судовому строению и препровождению ясачной казны.
     У 40. Исправя свое дело, Миронов обратно ехал в Верхний Острог вместе с
Чириковым. 23-го января 1711-го году  на  дороге  был  зарезан  от  казаков.
Злодеи думали убить и Чирикова, но по просьбе его дали ему время  покаяться,
а сами, в числе 31 человека, поехали обратно  в  Нижний  Камчатский  Острог,
дабы убить Атласова. Не доехав за полверсты, отправили они  трех  казаков  к
нему с письмом, предписав им убить его, когда станет он его читать.  Но  они
застали его спящим и зарезали. Так погиб камчатский Ермак!
     У 41. Бунтовщики вступили в острог и, разделясь натрое,  стали  на  три
двора, по десяти человек вместе. Главные из них были:  Данило  Анцыфоров  да
Иван Козыревский. Бунтовщики расхитили пожитки  убитых  приказчиков,  завели
круги, стали выносить знамя, умножились до семидесяти пяти человек,  выбрали
атаманом Анцыфорова, Козыревского  -  есаулом;  с  Тигиля  привезли  пожитки
Атласова, им отправленные туда, дабы везти их  Пенжинским  морем,  расхитили
съестные припасы, парусы  и  снасти,  заготовленные  для  морского  пути  от
Миронова, и уехали в Верхний Острог, и Чирикова бросили скованного в  пролуб
марта 20-го 1711 года.
     У 42. 17-го апреля 1711 году подали они в Верхнем Остроге  для  отсылки
во Якутск повинную челобитню, в которой об Атласове умолчено,  а  Чириков  и
Миронов обвинены обыкновенным образом (см. IV, 207).  Бунтовщики  извинялись
дальным расстоянием и что-де приказчики  не  допустили  бы  челобитчиков  до
Якутска. Опись  взятого  добра  на  артель  представили  тут  же  с  большою
невинностию.
     У 43. Между тем думали они заслужить свои вины. Весною отправились  они
из Верхнего Острога на Большую реку. В начале апреля  они  взяли  Камчатский
острожек, между реками Быстрою и Гольцовкою (где ныне  Русский  Большерецкий
Острог). Они там и засели, и жили до конца мая.
     У 44. 22-го мая  приплыло  к  оному  острожку  множество  камчадалов  и
курильцев и осадили казаков с  криком  и  угрозами.  23-го  казаки,  отслужа
молебен (с ними был архимандрит Мартиян от Филофея, митрополита  тобольского
и сибирского, в 1705 году  отправленный  в  Камчатку  для  проведания  слова
божия), выслали половину своих людей на вылазку.  Сражение  продолжалось  до
вечера. Казаки одолели,  потеряв  три  человека  убитыми.  Дикарей  убито  и
потоплено столько, что Большая река запрудилась их трупами. После сей победы
все Большерецкие острожки покорились и стали ясак платить по-прежнему.
     У 45. После того ходили бунтовщики  в  Курильскую  землицу  и  были  за
проливом на первом Курильском острову и жителей обложили впервые ясаком.
     У 46. В том же 1711 году приехал на Камчатку Василий Севастьянов (он же
и Щепеткой) на смену Миронова, не ведая ничего об убиении трех  приказчиков.
Севастьянов стал собирать ясак в  Нижнем  и  Верхнем  Остроге.  -  Бунтовщик
Анцыфоров, узнав о его прибытии, сам  приехал  к  нему  в  Нижний  Острог  с
ясачной казною, собранной им в Большерецком.  Севастьянов  не  осмелился  ни
посадить его в тюрьму, ни чинить над ним следствие. Он  отправил  его  снова
сборщиком на Большую реку. Анцыфоров на обратном пути привел  в  повиновение
дикарей, живущих по Пенжинскому морю и рекам Колпаковой и Воровской.
     У 47. В феврале 1712 года Анцыфоров был убит от авачинских  камчадалов.
Узнав о его скором прибытии на Авачу, устроили  они  пространный  балаган  с
тайными подъемными дверями. Они приняли его с честию, лаской  и  обещаниями;
дали ему несколько аманатов из лучших своих людей и отвели ему  балаган.  На
другую ночь они сожгли его. Перед зажжением балагана они приподняли двери  и
звали своих аманатов, дабы те скорее побросались вон.  Несчастные  отвечали,
что они скованы и не могут тронуться, но приказывали  своим  товарищам  жечь
балаган и их не щадить, только бы сгорели казаки.
     Так погиб храбрый Анцыфоров, может быть предупредя заслуженную казнь  и
оставя по себе громкую память  и  пословицу  (см.  IV,  210):  "На  Камчатке
проживешь здорово семь лет, что ни сделаешь; а семь лет проживет,  кому  бог
велит".
     У 48. Ободренный смертью Анцыфорова, Щепеткой послал нарочных в Верхний
Острог, чтоб словить убийц трех приказчиков. Один был  схвачен,  привезен  в
Нижний Острог и в пытке показал,  что  Анцыфоров  имел  намерение  умертвить
Щепеткого, разбить оба острога, разграбить казну и бежать на острова, где  и
хотел поселиться со своими единомышленниками. Анцыфоров думал  произвести  в
действие свое намерение, когда приезжал в Нижний Острог с ясачным сбором, но
отложил оное, быв в слишком малолюдстве.
     У 49. В  1712  году  июня  8-го  Щепеткой,  оставя  в  Верхнем  Остроге
заказчиком Козырева, а в Нижнем Федора Ярыгина,  отправился  по  Олюторскому
морю до Олюторской реки. Не дошед за два дня до Глотова  жилья,  по  причине
мелкости и быстроты рек, оградился  он,  по  недостатку  в  лесе,  земляными
юртами. Олюторы ежедневно на него нападали. Он  послал  в  Анадырск,  требуя
подвод и помощи; а сам с 84 человеками оставался в  своем  остроге  до  9-го
января 1713 года. Шестьдесят человек и несколько оленных  подвод  наконец  к
нему прибыли, и ясачный сбор довезен до Якутска в январе 1714-го года; оного
сбора казна не получала с самого 1707 года. Он состоял в 332 сорока соболей,
3282 лисиц красных, 7 бурых, 41 сиводушчетых да 259 морских бобров.
     У 50. Вскоре после отъезда Щепеткого заказчик Верхнего Острога Кыргызов
(Козырев?) приплыл на батах  в  Нижний  Острог,  овладел  оным,  мучил  Фед.
Ярыгина свинцовыми кистенями да клячом вертел ему голову, а других людей  на
дыбу подымал (также и тамошнего попа). Ярыгина принудил постричься в монахи,
сдал  острог  казаку  Богдану  Канашеву,  а  сам,   подговоря   18   человек
нижношантальцев, возвратился в Верхний Острог.
     У 51. 10-го сентября 1712-го года прибыл на Камчатку  Василий  Колесов,
уже бывший  там  приказчиком,  и  из  казацких  пятидесятников  пожалованный
дворянином по московскому списку. Он  из  Якутска  отправлен  был  на  смену
Севастьянову в 1711 году и дорогою получил указ о розыске над убийцами  трех
приказчиков. По прибытии своем он казнил  двух  человек  смертию,  других  -
торговою  казнию.  Иван  Козыревский,  по   смерти   Анцыфорова   бывший   в
Большерецком Остроге приказчиком, высечен плетьми; но Кыргызов не пошел  под
суд к Колесову, острога своего ему не сдал и с 30  человеками,  при  пушках,
приехал  к  Нижнему  Острогу,  грозясь  его  разорить;  в  это  самое  время
большерецкие казаки приехали туда с повинною.
     У 52. Колесов, опасаясь, чтоб обе сии стороны не соединились,  запретил
было ехать всем им в острог. Но Кыргызов  не  послушался,  въехал  со  всеми
своими людьми, стал содержать крепкий караул днем и ночью.  Он  требовал  от
Колесова, чтоб сей дал ему указ идти на проведывание острова Карагинского, а
между тем подговаривал нижнешантальских казаков. Не успев ни  в  том,  ни  в
другом, возвратился он в Верхний  Острог.  Казаки  его  разделились  на  две
стороны, не видя надежды сделать  суда  и  мимо  Нижнего  проплыть  в  море.
Кыргызова посадили в казенку. Колесов (в 1713 году) принял  Верхний  Острог,
Кыргызова с главными сообщниками казнили смертию, других  кнутом;  послушные
служивые пожалованы  в  конные  казаки,  а  заказчики  -  в  дети  боярские.
Козыревского с 55 казаками и двумя пушками послал Колесов  на  Большую  реку
строить суда и заслуживать свои вины, проведывая новых островов и  Японского
царства.
     У 53. Козыревский исполнил сие поручение.  Он  привел  в  ясак  жителей
Курильской Лопатки, покорил первые два Курильские острова и привез  Колесову
известие о торговле сих островов с купцами города Матмая (IV, 214).
     У 54. Колесова в 1713 г. сменил дворянин Иван  Енисейский.  Он  заложил
церковь на Ключах.  Туда  перенесен  и  Нижний  Острог,  ибо  прежнее  место
окружено болотами и водою понимается. Новый сей острог и с церковью сожжен в
1731 году, во время Камчатского бунту.
     У 55. При нем был поход на авачинских дикарей, некогда изменою  убивших
Анцыфорова. Их осадили в их остроге и две недели держали в осаде;  камчадалы
отразили храбро два приступа. Наконец были сожжены и перерезаны. Противу них
было сто  двадцать  казаков  да  150  покоренных  дикарей.  Также  взят  был
приступом камчатский острожек Паратун. С того времени  авачинские  камчадалы
стали платить ясак ежегодный, а не повольный, как то было прежде.
     У 56. Енисейский весною 1714 года  отправился  вместе  с  Колесовым  на
судах по Олюторскому морю. Оба везли свой ясак. В августе дошли они до  реки
Олюторской благополучно.  Там  встретили  они  дворянина  Афанасия  Петрова,
который разбил олюторов и, разоря их острог Большой Посад, строил Олюторский
Острог. При  нем  было  много  анадырских  казаков  и  юкагирей.  Здесь  они
осеневали, и зимним путем все три дворяне отправились вместе в  Якутск  (см.
ясак их IV, 216).
     У 57. Юкагиры, бывшие при Афанасии Петрове, сильно на  него  негодовали
за обиды и притеснения. Он их не отпускал на их промыслы, брал их в  подводы
под камчатскую казну, хотя по указу должен был  брать  коряцкие  подводы,  и
проч. Декабря 2-го, не доходя  до  Акланского  Острога,  они  его  убили  на
Таловской вершине и  казну  разграбили.  Колесов  и  Енисейский  спаслися  в
Акланский Острог с 16 человеками. Но юкагиры их осадили и угрозами принудили
коряков их умертвить. Казна досталась не токмо дикарям, но и нашим  казакам,
ибо юкагиры торговали с ними, меняя соболей  и  лисиц  на  китайский  табак.
Таким образом пятидесятник Алексей Петриловский наменял,  между  прочим,  20
сороков соболей (которые с него в казну и отправлены, когда стали доискивать
разграбленный ясак).
     У 58. Коряки Пенжинского моря уговорены и в ясак приведены уже  в  1720
году якутским дворянином Степаном Трифоновым.  По  убиении  же  трех  дворян
намерены они были напасть на Анадырск и подговаривали к тому чукчей.
     У 59. После того казну через  Анадырск  уже  не  высылали,  а  проведан
морской путь в Охотск, а путь через Анадырск совсем оставлен, кроме  посылок
с письмами. На той дороге с 1703 года погибло до  двухсот  русских.  Морской
путь открыт в 1715 году якутским казаком Козьмою Соколовым, отправленным  от
полковника Якова Елчина, при управлении Алексея Петриловского.
     У 60. Петриловский, назначенный  в  приказчики,  превзошел  всех  своих
предшественников в жадности и лютости. Один из казаков замучен им в вилах до
смерти. Казаки, по наущению Козьмы Соколова, посадили его в тюрьму  и  взяли
пожитки его в казну. Они превосходили казну, собранную в два  года  со  всей
Камчатки (IV, 219).
     У 61. Беспокойства между туземцами были незначительны (IV, 220).
     У 62. Петриловского сменил  Козьма  Вежлицев,  после  сего  приехал  из
Анадырска в приказчики Козьма Григорьев  Камкин.  В  1718  году  из  Якутска
прибыли три приказчика: Иван Уваровский (в Нижний), Иван Поротов (в Верхний)
и Василий Кочанов  (в  Большерецкий)  Остроги.  Сей  последний  свержен  был
казаками и на полгода посажен в тюрьму. Он бежал. Мятежники взяты в Тобольск
и наказаны.
     У 63. Приказчиков сменил в 1719 году дворянин Иван Харитонов. Он  ходил
на сидячих коряков, на Паллан-реку, и  там  убит  изменнически.  Казаки  его
успели спастись и сожгли убийц в их юрте.
     У 64. Приказчики приезжали ежегодно; возмущений от  дикарей  важных  не
было, били по два, по три человека сборщиков в Курилах и на Аваче.
     У 65. В 1720 году описывали Курильские острова навигаторы Иван Евреинов
и Федор Лузин и доезжали почти до Матмая.
     У 66. В 1728 году была первая камчатская Экспедиция  и  возвратилась  в
Петербург в 1730 году.
     У 67. Наконец в 1729  году  прибыла  в  Камчатку  партия  при  капитане
Дмитрии Павлуцком и якутском Казачьем голове Афанасии Шестакове  (убитом  от
чукоч в 1730 году). (Смотри наказ им данный IV, 222.)
     У 68. В том же 1729  г.  пятидесятник  Штинников  взят  под  стражу  за
убиение японцев, бурею занесенных на камчатские берега. (Смотри  пространную
повесть о том IV, 222 в примеч.)
     У 69. В 1730 г. сбирал ясак на Камчатке служивый Иван Новгородов,  а  в
1731 году пятидесятник Михаил Шехудрин; главные причины бунта Камчатского.
     У 70. Открытие пути через Пенжинское море имело  важное  следствие  для
Камчатки. Суда с казаками приходили ежегодно, экспедиции следовали  одна  за
другою. Дикари не смели возмущаться. Когда же капитан Беринг отбыл в Охотск,
а партия поплыла к Анадырю, дабы соединиться  там  с  Павлуцким  и  идти  на
немирных чукчей, тогда камчадалы решились исполнить давние свои замыслы.
     У 71. Во всю зиму нижнешантальские,  ключевские  и  еловские  камчадалы
разъезжали будто бы в гости по всей Камчатке, уговаривая и приуготовляя всех
к общему возмущению. По убиению Шестакова распустили  они  слух,  что  чукчи
идут на Камчатку войною, усыпляя тем подозрение казаков. Они намерены были у
морских гаваней учредить караулы, приезжих  служивых  принимать  ласково,  а
дорогою убивать изменнически,  и  всеми  мерами  до  Анадырска  известий  не
допускать.
     У 72. Главный начальник бунту был еловский таион Федор Харчин, да  дядя
его Голгочь, ключевский таион.
     У  73.  Последний  приказчик  камчатский  Шехудрин  выехал   с   ясаком
благополучно; партия близ устья Камчатки сгрузилась на судно и вышла в  море
для похода к Анадырску. Камчадалы, бывшие у ней в подводах, не дождавшись ее
отбытия, поспешили дать знать бунтующим  таионам,  дожидавшимся  на  Ключах.
20-го июля 1731 года камчадалы на батах устремились вверх по  Камчатке,  бия
казаков, зажигая летовья, забирая баб и  детей  и  проч.  Харчин  и  Голгочь
прибыли немедленно в Острог (Нижний)  и  зажгли  попов  двор,  с  намерением
приманить на пожар казаков, как охотников, что им и удалось.  Все  казаки  с
женами и детьми были перерезаны. Все дома сожжены, кроме церкви и  крепости,
где  хранилось  имение  русских;  немногие  спаслись  и  приехали  на  устье
Камчатки.
     У 74. К счастью, партия еще стояла  за  нечаянно  восставшим  противным
ветром. Поход к Анадырю  был  остановлен.  Надлежало  удержать  завоеванное,
прежде нежели думать о новых завоеваниях.
     У 75. Между тем ключевской есаул Чегечь, остававшийся у моря, узнав  от
русских беглецов о взятии Острога, поспешил туда со своими  людьми,  побивая
всех встречных казаков, и объявил Харчину, что партия в море  еще  не  ушла.
Мятежники испугались; они засели во взятом остроге и  дали  знать  вверх  по
Камчатке, чтобы все жители съезжались к ним в  завоеванный  острог.  Но  они
сделать того не успели.
     У 76. Они вкруг острога  сделали  каменную  стену,  разобрав  церковную
трапезу, разделили между собою казачьи пожитки, нарядились в их платья, иные
в женские,  другие  в  поповские.  Стали  плясать,  шаманить  и  объедаться.
Новокрещенный Федор Харчин призвал Савина, новокрещенного грамотея, надел на
него поповские ризы и велел ему петь молебен, за что и подарил ему  тридцать
лисиц. (Смотри IV, 229.)
     У  77.  Командир  партии,  штурман  Яков  Генс,  отправил  21-го   июля
шестьдесят  человек  к  взятому  острогу,  обещая  прощение   и   приказывая
покориться. Бунтовщики не послушались. Харчин кричал им со стены:  "Я  здесь
приказчик, я сам буду ясак собирать; вы, казаки, здесь не нужны".
     У 78. Казаки послали к Генсу за пушками. Получив оные, 26  июля  начали
они стрелять по острогу; вскоре оказались проломы. Осажденные стали  робеть,
и пленные казачки начали убегать  из  острога.  Харчин,  видя  невозможность
защищаться, оделся в женское платье и бежал.
     У 79. За ним пустилась погоня; но он так резво бегал, что мог достигать
оленей. Его не догнали.
     У 80. После того человек тридцать сдалось.  Прочие  были  перестреляны.
Чегечь оборонялся храбро. От стрельбы во время приступа загорелась пороховая
казна; острог, кроме одной  церкви,  обращен  был  в  пепел.  Все  камчадалы
погибли, не  спаслись  и  те,  которые  сдались.  Ожесточенные  казаки  всех
перекололи. Русских убито четыре человека на приступе. Церковь,  по  отбытии
русских, сожжена камчадалами.
     У 81. Камчадалы Камакова острожка готовы были пристать к Харчину (всего
сто человек); к счастию,  партия  не  дала  им  на  то  времени.  Малолюдные
острожки непременно последовали бы их примеру.
     У 82. Харчин соединился с другими таионами и был готов плыть к  морю  -
дать бой со служивыми. Но при реке  Ключевке,  при  самом  его  выступлении,
встречен он был партиею. Произошло сражение. Он отступил на высокое место по
левую сторону Ключевки. Казаки стали по правой.
     У 83. Харчин думал сперва  угрозами  принудить  партию  возвратиться  в
море, но потом, стоя у реки, пустился в переговоры. Харчин потребовал одного
аманата и пошел в стан казачий. Он обещался привести в повиновение сродников
своих и подчиненных. Его обласкали и отпустили назад. Но он прислал сказать,
что сродники его на то не согласились. Брат Харчина и таион Тавачь  остались
с казаками.
     У 84. На другой день Харчин, пришед к реке, потребовал опять аманатов и
допущение к новым  переговорам.  Казаки  на  то  согласились.  Но  когда  он
переехал к ним, то они его схватили, а своим аманатам, плывшим с камчадалами
в лодке, закричали, чтоб они побросались в  реку;  между  тем,  чтоб  их  не
закололи,  прицелились  к  камчадалам  ружьями.  Те   разбежались,   аманаты
спаслись. Камчадалы  рассеяны  двумя  пушечными  выстрелами.  Верхнееловский
таион Тигиль побежал со своим родом к вершинам  Еловским,  ключевской  таион
Голгочь - вверх по Камчатке,  прочие  -  по  другим  местам;  но  казаки  их
преследовали и всех истребили. Тигиль, долго сопротивляясь, переколол  своих
жен и детей и сам себя умертвил. Голгочь убит от своих за то, что он разорял
их острожки на реках Шапиной и Козыревской, когда они не хотели  пристать  к
его бунту.
     У 85. Между  тем  вся  Камчатка  восстала.  Дикари  стали  соединяться,
убивать повсюду русских, лаской и угрозою  вовлекая  в  возмущение  соседей;
казаки Острогов Верхнего и Большерецкого ходили по Пенжинскому морю, поражая
всюду мятежников. Наконец соединилась с ними команда из Нижнего Острога. Они
пошли на Авачу противу трехсот тамошних мятежников и, разоряя их укрепленные
острожки, насытясь убийством, обремененные  добычею,  возвратились  на  свои
места.
     У 86. Якутского полку маиор Мерлин прибыл  вскоре  на  Камчатку.  Он  и
Павлуцкий жили там до 1739-го года. Они построили Нижний  Камчатский  Острог
ниже устья Ратуги. Им поручено следствие. Иван Новгородов, Андрей  Штинников
и Сапожников повешены, также  и  человек  шесть  камчадалов.  Прочие  казаки
высечены, кто кнутом, кто плетьми. Камчадалы,  бывшие  у  них  в  крепостной
неволе, отпущены на волю, и впредь запрещено их кабалить.
     У 87. До царствования имп. Елисаветы Петровны не  было  и  ста  человек
крещенных.

        3


        НАБРОСКИ НАЧАЛА СТАТЬИ О КАМЧАТКЕ
     Сибирь уже была покорена.
     Приказчики услыхали о Камчатке.
     Описание Камчатки.
     Жители оной.
     Федот Кочевщик.
     Атласов, завоеватель Камчатки.

     Завоевание  Сибири  постепенно  совершалось.  Уже  все   от   Лены   до
Анадыря-реки, впадающие в Ледовитое море, были  открыты  казаками,  и  дикие
племена, живущие на их берегах или кочующие по тундрам  северным,  были  уже
покорены  смелыми  сподвижниками   Ермака.   Выявились   смельчаки,   сквозь
неимоверные препятствия и опасности устремлявшиеся -  посреди  враждебных  и
диких племен, приводили их под высокую царскую руку, налагали на них ясак  и
бесстрашно селились между ими в своих жалких острожках.


        ВОСПОМИНАНИЯ И ДНЕВНИКИ

     Воспоминания


        ДЕРЖАВИН

     Державина видел я только однажды в жизни, но никогда  того  не  забуду.
Это было в 1815 году, на публичном экзамене в  Лицее.  Как  узнали  мы,  что
Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу,  чтоб
дождаться его и поцеловать ему руку, руку,  написавшую  "Водопад".  Державин
приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал,  как  он  спросил  у  швейцара:
"Где, братец, здесь нужник?" Этот прозаический вопрос разочаровал  Дельвига,
который отменил свое намерение и возвратился в залу. Дельвиг это рассказывал
мне с удивительным простодушием и веселостию. Державин был  очень  стар.  Он
был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он  сидел,
подперши голову  рукою.  Лицо  его  было  бессмысленно,  глаза  мутны,  губы
отвислы; портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он
дремал до тех пор, пока не начался экзамен в  русской  словесности.  Тут  он
оживился, глаза заблистали; он преобразился весь.  Разумеется,  читаны  были
его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он  слушал  с
живостию необыкновенной. Наконец вызвали меня. Я прочел мои "Воспоминания  в
Царском Селе", стоя в  двух  шагах  от  Державина.  Я  не  в  силах  описать
состояния души моей: когда дошел я до стиха,  где  упоминаю  имя  Державина,
голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом ...
Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, когда убежал. Державин  был  в
восхищении; он меня требовал, хотел обнять... Меня искали, но не нашли...


     Вышед из Лицея...

     1824. Ноября 19. Михайловское.

     Вышед из Лицея, я почти тотчас уехал в Псковскую деревню  моей  матери.
Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике  и  проч.,  но
все это нравилось мне недолго. Я любил и доныне люблю шум и толпу и согласен
с Вольтером в том, что деревня est le premier...


     Встреча с П. А. Ганнибалом

     ... попросил водки. Подали водку. Налив рюмку  себе,  велел  он  и  мне
поднести; я не поморщился - и тем,  казалось,  чрезвычайно  одолжил  старого
арапа. Через четверть часа он опять попросил водки и повторил это раз 5  или
6 до обеда. Принесли ... кушанья поставили...


        КАРАМЗИН

     ....лены печатью вольномыслия.

     Болезнь остановила на время образ  жизни,  избранный  мною.  Я  занемог
гнилою горячкой. Лейтон за меня не отвечал. Семья моя была  в  отчаянье;  но
через 6 недель  я  выздоровел.  Сия  болезнь  оставила  во  мне  впечатление
приятное. Друзья  навещали  меня  довольно  часто;  из  разговоры  сокращали
скучные вечера. Чувство выздоровления -  одно  из  самых  сладостных.  Помню
нетерпение, с которым ожидал  я  весны,  хоть  это  время  года  обыкновенно
наводит на меня тоску и даже вредит  моему  здоровью.  Но  душный  воздух  и
закрытые окны так мне надоели во время  болезни  моей,  что  весна  являлась
моему воображению со всею поэтической своей прелестию. Это  было  в  феврале
1818 года. Первые восемь томов "Русской истории" Карамзина вышли в  свет.  Я
прочел их в моей постеле с жадностию и со  вниманием.  Появление  сей  книги
(так и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное  впечатление,
3000 экземпляров разошлись  в  один  месяц  (чего  никак  не  ожидал  и  сам
Карамзин) - пример единственный в нашей земле. Все, даже  светские  женщины,
бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную.  Она  была
для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена  Карамзиным,  как
Америка - Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили.  Когда,  по
моему выздоровлению, я снова  явился  в  свет,  толки  были  во  всей  силе.
Признаюсь, они были в состоянии отучить всякого от охоты к славе. Ничего  не
могу вообразить глупей светских суждений, которые удалось мне слышать насчет
духа и слова "Истории" Карамзина. Одна дама, впрочем, весьма почтенная,  при
мне, открыв вторую часть,  прочла  вслух:  ""Владимир  усыновил  Святополка,
однако не любил его..." Однако!..  Зачем  не  но?  Однако!  как  это  глупо!
чувствуете ли всю ничтожность вашего Карамзина? Однако!" - В журналах его не
критиковали. Каченовский бросился на одно предисловие.
     У нас никто не в состоянии исследовать огромное  создание  Карамзина  -
зато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся  в  ученый  кабинет  во
время самых лестных успехов и посвятившему целых 12 лет жизни  безмолвным  и
неутомимым трудам. Ноты "Русской истории" свидетельствуют обширную  ученость
Карамзина, приобретенную им уже в тех летах, когда  для  обыкновенных  людей
круг образования и познаний давно  окончен  и  хлопоты  по  службе  заменяют
усилия к  просвещению.  Молодые  якобинцы  негодовали;  несколько  отдельных
размышлений  в  пользу  самодержавия,  красноречиво   опровергнутые   верным
рассказом событий, казались им верхом варварства и унижения.  Они  забывали,
что Карамзин печатал "Историю" свою в России; что государь, освободив его от
цензуры, сим знаком доверенности  некоторым  образом  налагал  на  Карамзина
обязанность всевозможной скромности и умеренности. Он  рассказывал  со  всею
верностию историка, он везде ссылался на источники - чего же более требовать
было от него? Повторяю, что "История государства Российского" есть не только
создание великого писателя, но и подвиг честного человека.
     Некоторые из людей светских  письменно  критиковали  Карамзина.  Никита
Муравьев,  молодой  человек,  умный  и  пылкий,  разобрал  предисловие   или
введение: предисловие!.. Мих. Орлов в письме к Вяземскому  пенял  Карамзину,
зачем в начале "Истории" не поместил он какой-нибудь  блестящей  гипотезы  о
происхождении славян, то есть требовал романа в  истории  -  ново  и  смело!
Некоторые остряки за  ужином  переложили  первые  главы  Тита  Ливия  слогом
Карамзина. Римляне  времен  Тарквиния,  не  понимающие  спасительной  пользы
самодержавия, и Брут, осуждающий на смерть своих сынов, ибо редко основатели
республик славятся нежной чувствительностию, - конечно, были  очень  смешны.
Мне приписали одну из лучших русских эпиграмм;  это  не  лучшая  черта  моей
жизни.

     Кстати, замечательная черта. Однажды начал он  при  мне  излагать  свои
любимые парадоксы. Оспоривая его, я сказал: "Итак, вы рабство  предпочитаете
свободе". Карамзин вспыхнул и назвал меня  своим  клеветником.  Я  замолчал,
уважая самый гнев прекрасной души.  Разговор  переменился.  Скоро  Карамзину
стало совестно и, прощаясь со мною, как обыкновенно, упрекал  меня,  как  бы
сам извиняясь в своей горячности: "Вы  сегодня  сказали  на  меня,  чего  ни
Шихматов, ни Кутузов на меня не говорили". В течение шестилетнего знакомства
только в этом случае упомянул он при мне о своих неприятелях, против которых
не имел он, кажется, никакой злобы; не говорю  уж  о  Шишкове,  которого  он
просто полюбил. Однажды, отправляясь в Павловск и  надевая  свою  ленту,  он
посмотрел на меня наискось и не мог удержаться от смеха. Я прыснул, и мы оба
расхохотались...


        ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА К Д.

     Из Азии переехали мы в Европу {1} на корабле. Я  тотчас  отправился  на
так названную Митридатову гробницу (развалины какой-то  башни);  там  сорвал
цветок для памяти и на другой день потерял без всякого сожаления.  Развалины
Пантикапеи не сильнее подействовали на мое воображение. Я видел следы  улиц,
полузаросший ров, старые кирпичи - и только. Из Феодосии  до  самого  Юрзуфа
ехал я морем. Всю ночь не спал; луны не было, звезды блистали; передо  мною,
в тумане, тянулись полуденные горы... "Вот Чатырдаг", - сказал мне  капитан.
Я не различил его, да и не любопытствовал. Перед светом я заснул. Между  тем
корабль  остановился  в  виду  Юрзуфа.   Проснувшись,   увидел   я   картину
пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали
казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно
возвышались между ними; справа огромный Аю-даг... и кругом это синее, чистое
небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный...
     В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я  тотчас
привык  к  полуденной  природе  и  наслаждался  ею  со  всем  равнодушием  и
беспечностию  неаполитанского  lazzaroni1).  Я  любил,  проснувшись   ночью,
слушать шум моря, - и заслушивался целые часы. В  двух  шагах  от  дома  рос
молодой кипарис; каждое утро я навещал его и  к  нему  привязался  чувством,
похожим на дружество. Вот все, что пребывание мое в Юрзуфе оставило у меня в
памяти.
     Я объехал полуденный берег, и  путешествие  М.  оживило  во  мне  много
воспоминаний; но страшный переход его по  скалам  Кикенеиса  не  оставил  ни
малейшего следа в моей памяти. По  Горной  лестнице  взобрались  мы  пешком,
держа за хвост татарских лошадей наших. Это  забавляло  меня  чрезвычайно  и
казалось каким-то таинственным  восточным  обрядом.  Мы  переехали  горы,  и
первый предмет, поразивший меня, была береза, северная  береза!  Сердце  мое
сжалось: я начал уж тосковать о милом полудне,  хотя  все  еще  находился  в
Тавриде, все еще видел и тополи и виноградные лозы. Георгиевский монастырь и
его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление. Тут же видел
я и баснословные  развалины  храма  Дианы.  Видно,  мифологические  предания
счастливее для меня воспоминаний исторических; по крайней мере тут  посетили
меня рифмы. Я думал стихами. Вот они:

     К чему холодные сомненья?
     Я верю: здесь был грозный храм,
     Где крови жаждущим богам
     Дымились жертвоприношенья;
     Здесь успокоена была
     Вражда свирепой эвмениды:
     Здесь провозвестница Тавриды
     На брата руку занесла;
     На сих развалинах свершилось
     Святое дружбы торжество,
     И душ великих божество
     Своим созданьем возгордилось.

     ................Чадаев, помнишь ли былое?
     Давно ль с восторгом молодым
     Я мыслил имя роковое
     Предать развалинам иным?
     Но в сердце, бурями смиренном,
     Теперь и лень и тишина,
     И в умиленье вдохновенном,
     На камне, дружбой освященном,
     Пишу я наши имена.

     В Бахчисарай приехал я больной. Я прежде слыхал  о  странном  памятнике
влюбленного хана. К ** поэтически описывала мне его, называя la fontaine des
larmes.3) Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной
трубки по  каплям  падала  вода.  Я  обошел  дворец  с  большой  досадою  на
небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых
комнат. NN почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и
на ханское кладбище.

     Но не тем
     В то время сердце полно было:

     лихорадка меня мучила.
     Что касается до памятника ханской любовницы, о котором говорит М., я об
нем  не  вспомнил,  когда  писал  свою  поэму,  а  то   бы   непременно   им
воспользовался.
     Растолкуй мне теперь, почему полуденный берег и  Бахчисарай  имеют  для
меня прелесть неизъяснимую? Отчего так сильно во мне желание вновь  посетить
места, оставленные мною с таким равнодушием? или воспоминание самая  сильная
способность души нашей, и им очаровано все, что подвластно ему?

     1 Из Тамани в Керчь (Прим. Пушкина.)


        ВСТРЕЧА С КЮХЕЛЬБЕКЕРОМ

     15 октября 1827. Вчерашний день был для  меня  замечателен.  Приехав  в
Боровичи в 12 часов утра, застал я проезжающего в  постеле.  Он  метал  банк
гусарскому офицеру. Между тем я обедал. При расплате недостало мне 5 рублей,
я поставил их на карту и, карта за  картой,  проиграл  1600.  Я  расплатился
довольно сердито, взял взаймы 200 руб. и уехал, очень недоволен  сам  собою.
На следующей станции нашел я Шиллерова "Духовидца", но едва успел  прочитать
я первые  страницы,  как  вдруг  подъехали  четыре  тройки  с  фельдъегерем.
"Вероятно, поляки?" - сказал я хозяйке. "Да, -  отвечала  она,  -  их  нынче
отвозят назад". Я вышел взглянуть на них.
     Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему  подошел  высокий,
бледный и худой молодой человек с черною бородою, в  фризовой  шинели,  и  с
виду настоящий жид - я и принял его за жида, и неразлучные  понятия  жида  и
шпиона произвели во мне обыкновенное  действие;  я  поворотился  им  спиною,
подумав, что он был потребован  в  Петербург  для  доносов  или  объяснений.
Увидев меня, он с живостию на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы
пристально смотрим друг на друга - и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись  друг
другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял  меня  за  руку  с
угрозами и ругательством - я его не слышал.  Кюхельбекеру  сделалось  дурно.
Жандармы дали ему воды, посадили в тележку  и  ускакали.  Я  поехал  в  свою
сторону. На следующей станции узнал я, что их везут из Шлиссельбурга,  -  но
куда же? Луга


        О ХОЛЕРЕ

     В конце 1826 года я часто видался с одним дерптским студентом (ныне  он
гусарский офицер и променял свои немецкие книги,  свое  пиво,  свои  молодые
поединки на гнедую  лошадь  и  на  польские  грязи).  Он  много  знал,  чему
научаются в университетах, между тем как  мы  с  вами  выучились  танцевать.
Разговор его был прост и важен. Он имел  обо  всем  затверженное  понятие  в
ожидании собственной поверки. Его занимали такие предметы, о которых я и  не
помышлял. Однажды, играя со мною в шахматы и дав конем мат  моему  королю  и
королеве, он мне сказал при том: "Cholera-morbus подошла к нашим границам  и
через пять лет будет у нас".
     О холере имел я довольно  темное  понятие,  хотя  в  1822  году  старая
молдаванская княгиня, набеленная и  нарумяненная,  умерла  при  мне  в  этой
болезни. Я стал его расспрашивать. Студент объяснил  мне,  что  холера  есть
поветрие, что в Индии она поразила не только людей,  но  и  животных,  но  и
самые растения, что она желтой полосою стелется вверх по течению рек, что по
мнению некоторых она зарождается от гнилых плодов и прочее - все, чему после
мы успели наслыхаться.
     Таким образом, в дальном уезде Псковской губернии молодой студент и ваш
покорнейший слуга, вероятно одни во  всей  России,  беседовали  о  бедствии,
которое через пять лет сделалось мыслию всей Европы.
     Спустя пять лет я был в Москве,  и  домашние  обстоятельства  требовали
непременно моего присутствия в нижегородской деревне.  Перед  моим  отъездом
Вяземский показал мне письмо, только что им полученное: ему писали о холере,
уже перелетевшей из Астраханской губернии  в  Саратовскую.  По  всему  видно
было, что она не минует и Нижегородской (о Москве мы еще не беспокоились). Я
поехал с равнодушием, коим был обязан пребыванию моему между азиатцами.  Они
не боятся чумы, полагаясь на судьбу и на  известные  предосторожности,  а  в
моем воображении холера относилась к чуме, как элегия к дифирамбу.
     Приятели (у коих дела были в порядке или в  привычном  беспорядке,  что
совершенно одно), упрекали меня за то и важно говорили,  что  легкомысленное
бесчувствие не есть еще истинное мужество.
     На дороге встретил я Макарьевскую ярманку, прогнанную  холерой.  Бедная
ярманка!  она  бежала,  как  пойманная  воровка,  разбросав  половину  своих
товаров, не успев пересчитать свои барыши!
     Воротиться казалось мне малодушием; я поехал далее,  как,  может  быть,
случалось вам ехать на поединок: с досадой и большой неохотой.
     Едва успел я приехать, как узнаю,  что  около  меня  оцепляют  деревни,
учреждаются карантины. Народ ропщет,  не  понимая  строгой  необходимости  и
предпочитая зло неизвестности и загадочное  непривычному  своему  стеснению.
Мятежи вспыхивают то здесь, то там.
     Я занялся моими делами, перечитывая Кольриджа, сочиняя сказки и не ездя
по соседям.  Между  тем  начинаю  думать  о  возвращении  и  беспокоиться  о
карантине. Вдруг 2 октября получаю известие, что холера в Москве. Страх меня
пронял - в Москве... но об этом когда-нибудь  после.  Я  тотчас  собрался  в
дорогу и поскакал. Проехав 20 верст, ямщик мой останавливается: застава!
     Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я
стал расспрашивать их. Ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стояли
тут с дубинами и с повелением  никого  не  пускать.  Я  доказывал  им,  что,
вероятно, где-нибудь да учрежден карантин, что я не сегодня, так  завтра  на
него наеду, и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной
согласились, перевезли меня и пожелали многие лета.


        НАЧАЛО НОВОЙ АВТОБИОГРАФИИ

     Несколько раз принимался я за ежедневные записки и всегда отступался из
лености; в 1821 году начал я свою биографию и несколько лет сряду  занимался
ею. В конце 1825 г., при открытии  несчастного  заговора,  я  принужден  был
сжечь сии записки. Они могли замешать многих и, может быть,  умножить  число
жертв. Не могу не сожалеть о их потере; я в них  говорил  о  людях,  которые
после сделались историческими лицами, с откровенностию дружбы или  короткого
знакомства. Теперь некоторая  театральная  торжественность  их  окружает  и,
вероятно, будет действовать на мой слог и образ мыслей.
     Зато буду осмотрительнее в своих показаниях, и если записки будут менее
живы, то более достоверны.
     Избрав себя лицом, около  которого  постараюсь  собрать  другие,  более
достойные замечания, скажу несколько слов о моем происхождении.

     Мы ведем свой род от прусского выходца Радши  или  Рачи  (мужа  честна,
говорит летописец, то есть знатного, благородного, выехавшего  в  Россию  во
время княжества  св.  Александра  Ярославича  Невского.  От  него  произошли
Мусины, Бобрищевы, Мятлевы,  Поводовы,  Каменские,  Бутурлины,  Кологривовы,
Шерефединовы и Товарковы. Имя предков моих  встречается  поминутно  в  нашей
истории. В малом числе знатных родов, уцелевших от кровавых опал царя  Ивана
Васильевича Грозного, историограф именует и  Пушкиных.  Григорий  Гаврилович
Пушкин принадлежит к числу самых  замечательных  лиц  в  эпоху  самозванцев.
Другой Пушкин во время междуцарствия, начальствуя отдельным войском, один  с
Измайловым, по словам Карамзина, сделал честно свое дело.  Четверо  Пушкиных
подписались под грамотою о избрании на царство Романовых,  а  один  из  них,
окольничий  Матвей  Степанович,  под   соборным   деянием   об   уничтожении
местничества (что мало делает чести его характеру). При  Петре  I  сын  его,
стольник Федор Матвеевич, уличен был в заговоре противу  государя  и  казнен
вместе с Цыклером и Соковниным. Прадед мой Александр Петрович был  женат  на
меньшой дочери графа Головина, первого андреевского кавалера. Он умер весьма
молод, в припадке сумасшествия зарезав  свою  жену,  находившуюся  в  родах.
Единственный сын его, Лев Александрович, служил в артиллерии и в 1762  году,
во время возмущения, остался верен Петру III. Он был посажен  в  крепость  и
выпущен через два года. С тех пор он уже в службу не вступал и жил в  Москве
и в своих деревнях.
     Дед мой был человек пылкий и  жестокий.  Первая  жена  его,  урожденная
Воейкова, умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за  мнимую  или
настоящую ее связь с французом, бывшим учителем его сыновей, и  которого  он
весьма феодально повесил  на  черном  дворе.  Вторая  жена  его,  урожденная
Чичерина, довольно от него натерпелась. Однажды велел он ей одеться и  ехать
с ним куда-то в гости. Бабушка была на сносях и чувствовала себя нездоровой,
но не смела отказаться. Дорогой она почувствовала муки. Дед мой велел кучеру
остановиться, и она в карете разрешилась - чуть ли не моим отцом. Родильницу
привезли домой полумертвую  и  положили  на  постелю  всю  разряженную  и  в
бриллиантах. Все это знаю я довольно темно. Отец мой никогда  не  говорит  о
странностях деда, а старые слуги давно перемерли.
     Родословная  матери  моей  еще  любопытнее.  Дед  ее  был   негр,   сын
владетельного князька. Русский посланник в Константинополе как-то достал его
из сераля, где содержался он аманатом, и отослал его Петру Первому вместе  с
двумя другими арапчатами. Государь крестил маленького Ибрагима в  Вильне,  в
1707 году, с  польской  королевою,  супругою  Августа,  и  дал  ему  фамилию
Ганибал. В крещении наименован он был Петром; но как он плакал  и  не  хотел
носить нового имени, то до самой смерти назывался Абрамом. Старший брат  его
приезжал в Петербург, предлагая за него выкуп.  Но  Петр  оставил  при  себе
своего крестника.  До  1716  году  Ганибал  находился  неотлучно  при  особе
государя, спал в его токарне, сопровождал его во всех походах; потом  послан
был в Париж, где несколько времени обучался в военном  училище,  вступил  во
французскую службу, во время испанской войны был  в  голову  ранен  в  одном
подземном сражении (сказано в рукописной  его  биографии)  и  возвратился  в
Париж, где долгое время жил в рассеянии большого света. Петр I  неоднократно
призывал его к себе, но Ганибал  не  торопился,  отговариваясь  под  разными
предлогами. Наконец государь написал ему, что он неволить  его  не  намерен,
что предоставляет его доброй воле возвратиться  в  Россию  или  остаться  во
Франции, но что, во всяком случае, он никогда  не  оставит  прежнего  своего
питомца. Тронутый Ганибал немедленно отправился в Петербург. Государь выехал
к нему навстречу и благословил образом Петра и Павла, который хранился у его
сыновей, но которого я не мог уж отыскать.  Государь  пожаловал  Ганибала  в
бомбардирскую роту Преображенского полка капитан-лейтенантом. Известно,  что
сам Петр был ее капитаном. Это было в 1722 году.
     После смерти Петра Великого судьба его переменилась. Меншиков, опасаясь
его влияния на императора Петра II,  нашел  способ  удалить  его  от  двора.
Ганибал был переименован в майоры Тобольского гарнизона и послан в Сибирь  с
препоручением  измерить  Китайскую  стену.  Ганибал  пробыл  там   несколько
времени, соскучился и самовольно возвратился в Петербург,  узнав  о  падении
Меншикова и надеясь на покровительство князей Долгоруких, с которыми был  он
связан. Судьба Долгоруких известна. Миних спас Ганибала, отправя его тайно в
ревельскую деревню, где и жил он около десяти лет в поминутном беспокойстве.
До самой кончины своей он не мог  без  трепета  слышать  звон  колокольчика.
Когда императрица Елисавета взошла на  престол,  тогда  Ганибал  написал  ей
евангельские слова: "Помяни мя, егда приидеши во царствие  свое".  Елисавета
тотчас призвала его ко двору, произвела его в бригадиры  и  вскоре  потом  в
генерал-майоры и в  генерал-аншефы,  пожаловала  ему  несколько  деревень  в
губерниях Псковской и Петербургской,  в  первой  Зуево,  Бор,  Петровское  и
другие, во второй Кобрино, Суйду и Таицы, также деревню Раголу, близ Ревеля,
в котором несколько времени был он обер-комендантом. При Петре III вышел  он
в отставку и умер философом (говорит его немецкий биограф) в 1781  году,  на
93 году своей жизни. Он написал было свои записки на французском языке, но в
припадке панического страха, коему был подвержен, велел их  при  себе  сжечь
вместе с другими драгоценными бумагами.
     В семейственной жизни прадед мой Ганибал так же был несчастлив,  как  и
прадед мой Пушкин. Первая жена его, красавица, родом  гречанка,  родила  ему
белую дочь. Он  с  нею  развелся  и  принудил  ее  постричься  в  Тихвинском
монастыре,  а  дочь  ее  Поликсену  оставил  при  себе,  дал  ей  тщательное
воспитание, богатое приданое, но никогда не пускал ее себе на глаза.  Вторая
жена его, Христина-Регина фон Шеберх, вышла за него в бытность его в  Ревеле
обер-комендантом и родила ему множество черных детей обоего пола.
     Старший сын его, Иван Абрамович, столь же достоин замечания, как и  его
отец. Он пошел в военную службу вопреки воле родителя, отличился  и,  ползая
на коленах, выпросил отцовское прощение. Под Чесмою он распоряжал брандерами
и был один из тех, которые спаслись с корабля, взлетевшего на воздух. В 1770
году он взял Наварин; в  1779  выстроил  Херсон.  Его  постановления  доныне
уважаются в полуденном краю России, где в 1821 году видел я  стариков,  живо
еще хранивших его память. Он поссорился с Потемкиным.  Государыня  оправдала
Ганибала и надела на него Александровскую ленту; но он оставил  службу  и  с
тех пор жил по большей части в Суйде, уважаемый всеми замечательными  людьми
славного века, между  прочими  Суворовым,  который  при  нем  оставлял  свои
проказы и которого принимал он, не завешивая зеркал и  не  наблюдая  никаких
тому подобных церемоний.
     Дед мой, Осип Абрамович (настоящее имя его было Януарий, но  прабабушка
моя  не  согласилась  звать  его  этим  именем,  трудным  для  ее  немецкого
произношения: Шорн шорт, говорила она, делат  мне  шорни  репят  и  дает  им
шертовск имя) - дед мой служил  во  флоте  и  женился  на  Марье  Алексеевне
Пушкиной, дочери тамбовского воеводы, родного брата деду отца моего (который
доводится внучатным братом моей матери). И сей брак был несчастлив. Ревность
жены и непостоянство мужа  были  причиною  неудовольствий  и  ссор,  которые
кончились  разводом.  Африканский  характер  моего  деда,  пылкие   страсти,
соединенные с ужасным легкомыслием, вовлекли его в удивительные заблуждения.
Он женился на  другой  жене,  представя  фальшивое  свидетельство  о  смерти
первой. Бабушка принуждена была подать просьбу на имя императрицы, которая с
живостию  вмешалась  в  это  дело.  Новый  брак  деда  моего  объявлен   был
незаконным, бабушке моей возвращена трехлетняя ее дочь, а дедушка послан  на
службу в Черноморский флот. Тридцать лет они жили розно. Дед мой умер в 1807
году,  в  своей  псковской  деревне,  от  следствий  невоздержанной   жизни.
Одиннадцать лет после того бабушка  скончалась  в  той  же  деревне.  Смерть
соединила их. Они покоятся друг подле друга в Святогорском монастыре.


        ПРОГРАММЫ ЗАПИСОК

        I

     Семья моего отца - его воспитание - французы-учителя. - Вонт. секретарь
Мr. Martin. Отец и дядя в гвардии. Их литературные знакомства. -  Бабушка  и
ее мать - их бедность. - Иван Абрамович. - Свадьба отца. - Смерть Екатерины.
- Рождение Ольги. - Отец выходит в отставку, едет в Москву. - Рождение мое.

     Первые впечатления. Юсупов сад. - Землетрясение. - Няня. Отъезд  матери
в деревню. - Первые неприятности. - Гувернантки. Ранняя любовь.  -  Рождение
Льва. - Мои неприятные воспоминания. - Смерть Николая. - Монфор  -  Русло  -
Кат. П. и Ан. Ив. - Нестерпимое состояние. - Охота к чтению.  Меня  везут  в
Петербург. Езуиты. Тургенев. Лицей.

     Дядя Василий Львович. - Дмитриев. Дашков.  Блудов.  .....  Ан.  Ник.  -
Светская жизнь. - Лицей. Открытие. Государь. Малиновский, Куницын, Аракчеев.
- Начальники наши. - Мое положение. - Философические мысли. -  Мартинизм.  -
Мы прогоняем Пилецкого. -
     1812 год
     1813
     Государыня  в  Cарском  Селе.  Гр.  Кочубей.  Смерть   Малиновского   -
безначалие, Чачков, Фролов - 15 лет.
     1814
     Экзамен, Галич, Державин - стихотворство.
     Известие  о  взятии  Парижа.  -  Смерть  Малиновского.  Безначалие.   -
Больница. Приезд матери. Приезд отца. Стихи еtс. -  Отношение  к  товарищам.
Мое тщеславие.
     1815
     Экзамен - Стихи

        II

     Кишинев. - Приезд мой из Кавказа и Крыму - Орлов - Ипсиланти -  Каменка
- Фонт. - Греческая революция - Липранди - 12 год - mort de sa  femme  -  le
renegat {1} - Паша арзрумский. Назад Вперед Примечания


        О ДЕЛЬВИГЕ

        I

     Дельвиг родился в Москве (1798 году,  6  августа).  Отец  его,  умерший
генерал-майором в 1828 году, был женат на девице Рахмановой.
     Дельвиг первоначальное образование получил в частном пансионе; в  конце
1811 года вступил он в Царскосельский  лицей.  Способности  его  развивались
медленно. Память у него была тупа, понятия ленивы. На 14-м году он  не  знал
никакого иностранного языка и не оказывал склонности ни к какой науке. В нем
заметна была только живость воображения. Однажды вздумалось  ему  рассказать
нескольким из своих товарищей поход 1807-го года, выдавая себя  за  очевидца
тогдашних происшествий. Его повествование было так живо  и  правдоподобно  и
так сильно подействовало на воображение молодых  слушателей,  что  несколько
дней около него собирался кружок любопытных, требовавших новых  подробностей
о походе. Слух о том дошел до нашего директора В. Ф.  Малиновского,  который
захотел услышать от самого Дельвига  рассказ  о  его  приключениях.  Дельвиг
постыдился признаться во лжи  столь  же  невинной,  как  и  замысловатой,  и
решился ее поддержать, что и сделал с удивительным успехом, так что никто из
нас не сомневался в истине его рассказов, покамест он  сам  не  признался  в
своем вымысле. Будучи еще пяти  лет  от  роду,  вздумал  он  рассказывать  о
каком-то чудесном видении и смутил им всю свою  семью.  В  детях,  одаренных
игривостию ума, склонность  ко  лжи  не  мешает  искренности  и  прямодушию.
Дельвиг, рассказывающий о таинственных своих видениях и о мнимых опасностях,
которым будто бы  подвергался  в  обозе  отца  своего,  никогда  не  лгал  в
оправдание какой-нибудь вины для избежания выговора или наказания.
     Любовь к поэзии пробудилась в нем рано. Он знал почти наизусть Собрание
русских стихотворений, изданное Жуковским. С Державиным он  не  расставался.
Клопштока, Шиллера и Гельти прочел он с  одним  из  своих  товарищей,  живым
лексиконом  и  вдохновенным  комментарием;  Горация  изучил  в  классе   под
руководством профессора Кошанского. Дельвиг никогда не  вмешивался  в  игры,
требовавшие проворства и силы; он предпочитал прогулки  по  аллеям  Царского
Села и разговоры с товарищами, коих умственные склонности сходствовали с его
собственными. Первыми его опытами в стихотворстве были  подражания  Горацию.
Оды "К Диону",  "К  Лилете",  "Дориде"  писаны  им  на  пятнадцатом  году  и
напечатаны в собрании его сочинений безо всякой перемены. В них уже  заметно
необыкновенное чувство  гармонии  и  той  классической  стройности,  которой
никогда он не изменял. В то время (1814 году) покойный  Влад.  Измайлов  был
издателем "Вестника Европы". Дельвиг послал ему свои первые опыты; они  были
напечатаны без имени его и привлекли внимание одного знатока, который,  видя
произведения нового, неизвестного пера, уже носящие на себе печать  опыта  и
зрелости, ломал себе голову, стараясь угадать тайну анонима. Впрочем,  никто
не обратил тогда внимания на ранние  опресноки  столь  прекрасного  таланта!
никто не приветствовал вдохновенного юношу, между тем как  стихи  одного  из
его товарищей, стихи посредственные, заметные только по некоторой легкости и
чистоте мелочной отделки, в то же время были расхвалены  и  прославлены  как
чудо! Но такова участь Дельвига: он не был оценен при  раннем  появлении  на
кратком своем поприще; он еще не оценен и теперь,  когда  покоится  в  своей
безвременной могиле!

        II

     Я ехал с Вяземским из Петербурга в Москву. Дельвиг хотел меня проводить
до Царского Села. 10 августа 1830  поутру  мы  вышли  из  городу.  Вяземский
должен был нас догнать на дороге.
     Дельвиг  обыкновенно  просыпался  очень   поздно,   и   разбудить   его
преждевременно было почти невозможно. Но в этот день встал он в осьмом часу,
и у него с непривычки кружилась и болела голова. Мы принуждены были зайти  в
низенький трактир. Дельвиг позавтракал. Мы пошли  далее,  ему  стало  легче,
головная боль прошла, он стал весел и говорлив.
     Завтрак  в  трактире  напомнил  ему  повесть,  которую  намеревался  он
написать. Дельвиг долго обдумывал свои произведения, даже самые  мелкие.  Он
любил в разговорах развивать  свои  поэтические  помыслы,  и  мы  знали  его
прекрасные создания несколько лет прежде, нежели они были написаны. Но когда
наконец он их читал, выраженные в  звучных  гекзаметрах,  они  казались  нам
новыми и неожиданными.
     Таким образом русская его Идиллия, написанная в самый год  его  смерти,
была в первый раз рассказана  мне  еще  в  лицейской  зале,  после  скучного
математического класса.


        ДНЕВНИКИ И АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАПИСИ

        ИЗ ЛИЦЕЙСКОГО ДНЕВНИКА

        1815

     ...большой грузинский нос, а партизан  почти  и  вовсе  был  без  носу.
Давыдов является  к  Бенигсену:  "Князь  Багратион,  говорит,  прислал  меня
доложить вашему высокопревосходительству, что неприятель у нас  на  носу..."
"На каком носу, Денис Васильевич? - отвечает генерал. - Ежели на вашем,  так
он уже  близко,  если  же  на  носу  князя  Багратиона,  то  мы  успеем  еще
отобедать..."

     Жуковский дарит мне свои стихотворенья.

     28 ноября.

     Шишков и г-жа Бунина увенчали недавно князя Шаховского лавровым венком;
на этот случай сочинили  очень  остроумную  пиесу  под  названьем  "Венчанье
Шутовского". (Гимн на голос: de Bechamel.)

     Вчера в торжественном венчанье
     Творца "Затей"
     Мы зрели полное собранье
     Беседы всей;
     И все в один кричали строй:
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, герой!
     Хвала, герой!
     Он злой Карамзина гонитель,
     Гроза баллад;
     В беседе добрый усыпитель,
     Хлыстову брат.
     И враг талантов записной!
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, герой!
     Хвала, герой!
     Всей братьи дал свои он "Шубы",
     И все дрожат!
     Его величие не трубы -
     Свистки гласят.
     Он мил и телом и душой!
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, герой!
     Хвала, герой!
     И вот под сенью обветшалой
     Старик седой!
     Пред ним вязанки прозы вялой,
     Псалтырь в десной.
     Кругом поэтов бледный строй:
     Хвала, хвала тебе, старик седой!
     О дед седой! (bis)
     И вдруг раздался за дверями
     И скрып и вой -
     Идут сотрудники с гудками
     И сам герой!
     Поет он гимн венчальный свой,
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, герой!
     Хвала, герой!
     "Я князь, поэт, директор, воин -
     Везде велик,
     Венца лаврового достоин
     Мой тучный лик.
     Венчая, пойте всей толпой:
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, герой!
     Хвала, герой!
     Писал я на друзей пасквили
     И на отца;
     Поэмы, тощи водевили -
     Им нет конца.
     И "Воды" я пишу водой.
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Тебе, герой,
     Тебе, герой!..
     Еврей мой написал "Дебору",
     А я списал.
     В моих твореньях много сору -
     Кто ж их читал?
     Доволен, право, я собой.
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, герой!
     Хвала, герой!"
     Потом к Макару и Ежовой
     Герой бежит.
     "Вот орден мой - венок лавровый,
     Пусть буду бит,
     Зато увенчан красотой!"
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, горой!
     Хвала, герой!
     29 ноября. Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался,
     Отрадой тихою, восторгом упивался...
     И где веселья быстрый день?
     Промчался летом сновиденья.
     Увяла прелесть наслажденья,
     И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!..

     Я счастлив был!.. нет, я  вчера  не  был  счастлив;  поутру  я  мучился
ожиданьем, с неописанным волненьем стоя  под  окошком,  смотрел  на  снежную
дорогу - ее не видно было! -  наконец  я  потерял  надежду,  вдруг  нечаянно
встречаюсь с нею на лестнице, - сладкая минута!..  Он  пел  любовь,  но  был
печален глас,

     Увы! он знал любви одну лишь муку!
     Жуковский.

     Как она мила была! как черное платье пристало к милой Бакуниной!
     Но я не видел ее 18 часов - ах! какое положенье, какая мука! - - -
     Но я был счастлив 5 минут - - 10 декабря.
     Вчера написал я третью главу "Фатама, или Разума  человеческого:  Право
естественное". Читал ее С. С. и вечером с товарищами тушил свечки и лампы  в
зале. Прекрасное занятие для философа! - Поутру читал "Жизнь Вольтера".
     Начал я комедию - не знаю, кончу ли ее.
     Третьего дни хотел я  начать  ироническую  поэму  "Игорь  и  Ольга",  а
написал эпиграмму на Шаховского, Шихматова и Шишкова,  -  вот  она:  Угрюмых
тройка есть певцов:
     Шихматов, Шаховской, Шишков.
     Уму есть тройка супостатов:
     Шишков наш, Шаховской, Шихматов.
     Но кто глупей из тройки злой?
     Шишков, Шихматов, Шаховской!

     Летом напишу я "Картину Царского Села".
     1. Картина сада.
     2. Дворец. День в Царском Селе.
     3. Утреннее гулянье.
     4. Полуденное гулянье.
     5. Вечернее гулянье.
     6. Жители Царского Села.
     Вот главные предметы вседневных моих записок. Но это еще будущее.

     Вчера не тушили свечек; зато пели куплеты на голос: "Бери себе повесу".
Запишу, сколько могу упомнить:
     На Георгиевского
     Предположив - и дальше
     На грацию намек.
     Ну-с - Августин богослов,
     Профессор Бутервек.
     или: Над печкою богослов,
     А в печке Бутервек.
     Потом Ниобы группа,
     Кореджиев тьмо-свет,
     Прелестна грациозность
     И счастлив он, поэт.
     На Кайданова Потише, животины!
     Да долго ль, говорю?
     Потише - Бомгольм, Борнгольм,
     Еще раз повторю.
     На Карцева
     Какие ж вы ленивцы!
     Ну, на кого напасть?
     Да нуте-ка, Вольховский,
     Вы ересь понесли.
     А что читает Пушкин?
     Подайте-ка сюды!
     Ступай из класса с богом,
     Назад не приходи.
     А слышали ль вы новость?
     Наш доктор стал ленив.
     Драгуна посылает,
     или: ревнив
     И граф послал драгуна,
     Чтоб отпереть жену.
     А Камараж взбесился,
     Роспини обокрал;
     А Фридебург свалился,
     А граф захохотал.
     Наш доктор хромоглазый
     В банк выиграл вчера,
     А, следственно, гоняет
     Он лошадей с утра.
     На Шумахера Скажите мне шастицы,
     Как напрымер: wenn so,
     Je weniger und desto,
     Die Sonne scheint also.1)
     На Гакена Мольшать! я сам фидала,
     Мольшать! я гуфернер!
     Мольшать! - ты сам софрала -
     Пошалуюсь теперь.
     На Владиславлева Матвеюшка! дай соли,
     Нет моченьки, мой свет,
     Служил я государю
     Одиннадцать уж лет.
     На Левашова Bonjour, Messieurs, - потише!
     Поводьем не играй!
     Уж я тебя потешу .
     A quand l'&eacute;quitation.2)
     На Вильмушку Лишь для безумцев, Зульма,
     Вино запрещено.
     А Вильмушке, поэту,
     Стихи писать грешно.
     или: А не даны поэту
     Ни гений, ни вино.
     На Зябловского и Петрова Какой столичный город,
     Желательно бы знать?
     А что такое ворот,
     Извольте мне сказать?
     На Иконникова Скажите: раз, два, три,
     Тут скажут все скоты:
     Да где ж ее взрасти?
     Да на святой Руси!
     На Куницына Известен третий способ:
     Через откупщиков;
     В сем случае помещик
     Владелец лишь земли. 17 декабря.
     Вчера провел я вечер с Иконниковым.
     Хотите  ли  видеть  странного  человека,  чудака,   -   посмотрите   на
Иконникова. Поступки его - поступки сумасшедшего; вы входите в его  комнату,
видите высокого, худого человека в черном сертуке, с шеей, окутанной  черным
изорванным платком. Лицо бледное, волосы  не  острижены,  не  расчесаны;  он
стоит задумавшись - кулаком нюхает табак из коробочки - он дико  смотрит  на
вас - вы ему близкий знакомый, вы ему родственник  или  друг  -  он  вас  не
узнает,  вы  подходите,  зовете  его  по  имени,  говорите  свое  имя  -  он
вскрикивает, кидается на шею, целует, жмет руку, хохочет задушевным голосом,
кланяется, садится, начинает речь, не доканчивает,  трет  себе  лоб,  ерошит
голову, вздыхает. Перед  ним  карафин  воды;  он  наливает  стакан  и  пьет,
наливает другой, третий, четвертый,  -  спрашивает  еще  воды  и  еще  пьет,
говорит о своем бедном положении - он  не  имеет  ни  денег,  ни  места,  ни
покровительства,  -  ходит  пешком  из  Петербурга  в  Царское  Село,  чтобы
осведомиться о каком-то месте, которое  обещал  ему  какой-то  шарлатан.  Он
беден, горд и дерзок, рассыпается в благодареньях за  ничтожную  услугу  или
простую  учтивость,  неблагодарен  и  даже  сердится  за  благодеянье,   ему
оказанное,   легкомыслен   до   чрезвычайности,   мнителен,    чувствителен,
честолюбив. Иконников имеет дарованья, пишет изрядно стихи и  любит  поэзию;
вы читаете ему свою пиесу - наотрез говорит он: такое-то  место  глупо,  без
смысла, низко; зато за самые посредственные стихи  кидается  вам  на  шею  и
называет вас гением. Иногда он учтив до бесконечности, в другое  время  груб
нестерпимо. Его любят - иногда, смешит он часто, а жалок почти всегда.
     Мои мысли о Шаховском
     Шаховской  никогда  не  хотел   учиться   своему   искусству   и   стал
посредственный стихотворец. Шаховской не  имеет  большого  вкуса,  он  худой
писатель - что ж он такой? - неглупый человек, который, замечая все  смешное
или замысловатое в обществах, пришед домой, все записывает и  потом  как  ни
попало вклеивает в свои комедии.
     Он написал "Нового Стерна": холодный пасквиль на Карамзина.
     Он написал водевиль  "Ломоносов":  представил  отца  русской  поэзии  в
кабаке, и заставил его немцам говорить русские свои стихи, и растянул на три
действия две или три занимательные сцены.
     Он написал "Казак-стихотворец"; в  нем  есть  счастливые  слова,  песни
замысловатые, но нет даже и тени ни завязки, ни развязки. - Маруся занимает,
но все прочие холодны и скучны.
     Не говорю о "Встрече незваных" - пустом  представлении,  без  малейшего
искусства или занимательности.
     Он написал поэму "Шубы" - и все дрожат. Наконец он написал "Кокетку". И
наконец написал он комедию -  хотя  исполненную  ошибок  во  всех  родах,  в
продолжение трех первых действий холодную и скучную и без  завязки,  но  все
комедию.
     Первые  ее  явления  скучны.  Князь  Холмский,  лицо  не   действующее,
усыпительный проповедник, надутый педант - и в Липецк приезжает  только  для
того, чтобы пошептать на ухо своей тетке в конце пятого действия.


        ИЗ КИШИНЕВСКОГО ДНЕВНИКА

        1821

     2 апреля. Вечер провел у Н. G. - прелестная гречанка.  Говорили  об  А.
Ипсиланти; между пятью греками я один говорил как грек:  все  отчаивались  в
успехе предприятия этерии. Я твердо уверен, что Греция восторжествует, а  25
000 000 турков оставят цветущую страну Эллады законным наследникам Гомера  и
Фемистокла. С крайним сожалением узнал я, что Владимиреско не имеет  другого
достоинства,  кроме  храбрости  необыкновенной  -  храбрости  достанет  и  у
Ипсиланти.
     3 апреля. Третьего  дни  хоронили  мы  здешнего  митрополита;  во  всей
церемонии более всего понравились мне  жиды:  они  наполняли  тесные  улицы,
взбирались  на  кровли  и  составляли  там  живописные  группы.   Равнодушие
изображалось на  их  лицах  -  со  всем  тем  ни  одной  улыбки,  ни  одного
нескромного движенья! Они боятся христиан и потому во сто крат благочестивее
их.
     Читал сегодня послание князя Вяземского к Жуковскому.  Смелость,  сила,
ум и резкость; но что за звуки! Кому был Феб из русских ласков.  Неожиданная
рифма Херасков не примиряет меня с такой какофонией. Баратынский - прелесть.
     9 апреля, утро провел с Пестелем; умный человек во  всем  смысле  этого
слова. "Mon c&#339;ur est materialiste, - говорит он, - mais ma  raison  s'y
refuse.  {1}  Мы  с  ним  имели   разговор   метафизический,   политический,
нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю...
     Получил  письмо  от  Чедаева.  -  Друг  мой,  упреки  твои  жестоки   и
несправедливы; никогда я тебя не забуду. Твоя дружба мне  заменила  счастье.
Одного тебя может любить холодная душа моя. - Жалею, что не получил он  моих
писем: они его бы обрадовали. Мне надобно его видеть.
     В "Сыне отечества" напечатали одно письмо мое к Василию  Львовичу.  Это
меня взбесило; тотчас написал Гречу официальное письмо.
     Вчера князь Дм. Ипсиланти сказал мне, что греки перешли через  Дунай  и
разбили корпус неприятельский.
     4 мая был я принят в масоны.
     9 мая. Вот уже ровно год, как я оставил Петербург. Третьего дня писал я
к князю Ипсиланти, с молодым французом,  который  отправляется  в  греческое
войско. - Вчера был у кн. Суццо.
     Баранов умер. Жаль честного гражданина, умного человека.
     26 мая. Поутру был у  меня  Алексеев.  Обедал  у  Инзова.  После  обеда
приехали ко мне Пущин, Алексеев и Пестель - потом был я в  здешнем  остроге.
NB. Тарас Кирилов. Вечер у Крупенских.
     6 июня написал следующую записку:
     Avis a M-r Deguilly ex-officier francais.
     Il ne  suffit  pas  d'etre  un  Jean  Foutre,  il  faut  encore  l'etre
franchement.
     A la veille d'un foutu duel au sabre on n'ecrit pas sous les yeux de sa
femme des jeremiades et son testament etc. etc. {2}
     Оставим этого несчастного.


     ЗАПИСИ 1821 - 1830 гг.

        1821
     18  juillet.  1821.  Nouvelle  de  la  mort  de  Napolйon.   Bal   chez
l'archevкque armenien. 1821. {1}
     1822
     После обеда во сне видел Кюхельбекера.
     1 июля день счастливый.

        1824

     8 fйvrier la nuit 1824. Joue avec Schwarz  et  S.;  perdu;  soupe  chez
Comtesse Elise Woronzoff.
     1824. 19/7 avril mort de Byron.
     Mai 26. Voyage, vin de Hongrie.
     Juillet 30 - Turco in Italia.
     31 - depart.
     Aoet 9 - arrive а Michailovsky.2)
     5 сентября 1824. Une lettre de Elise Woronzoff.3)

        1826
     Июль
     Услышал о смерти Р., П., М., К., Б., 24.
     1 сентября 1826 известие о коронации.

        1828
     25 июля. Фанни. Няня Elisa e Claudio.4) Няня.
     2 октября.  Письмо  к  царю.  Le  cadavre5)  Dorliska  -  Вечер  у  кн.
Dolgorouky.
     16 октября 1828. С. П. Б. Ямская 33. Граф Толстой от государя.

        1829
     Владикавказ 22 мая 1829.
     25 мая. Коби.
     Душет. 27 мая.
     Арзрумская баня 14 июля - чума.
     18 июля. Арзрум - карантин. Обед у графа Паскевича - харем - сабля.

        1830
     9 сентября. Болдино 1830. Письмо от Natalie.
     25 сентября. Письмо от Natalie. Кистеневские крестьяне.
     19 октября. Сожжена Х песнь.


     ИЗ ДНЕВНИКА 1831 года

     26-го июля. Вчера государь император отправился в военные поселения  (в
Новгородской губернии) для усмирения возникших  там  беспокойств.  Несколько
офицеров и лекарей убито бунтовщиками. Их депутаты пришли в Ижору с повинной
головою и с распискою одного из офицеров, которого  пред  смертию  принудили
бунтовщики письменно показать, будто  бы  он  и  лекаря  отравливали  людей.
Государь говорил с депутатами мятежников, послал их назад, приказал во  всем
слушаться графа Орлова, посланного в поселения при первом известии о  бунте,
и обещал сам к ним приехать. "Тогда я вас прощу", - сказал он  им.  Кажется,
все усмирено, а если нет еще, то все усмирится присутствием государя.
     Однако же сие решительное средство, как последнее, не должно быть  всуе
употребляемо. Народ не должен привыкать к царскому лицу,  как  обыкновенному
явлению. Расправа полицейская должна одна вмешиваться в волнения площади,  -
и царский голос не должен угрожать ни картечью, ни кнутом.  Царю  не  должно
сближаться лично с  народом.  Чернь  перестает  скоро  бояться  таинственной
власти и начинает тщеславиться своими сношениями с государем. Скоро в  своих
мятежах она будет требовать появления его как  необходимого  обряда.  Доныне
государь, обладающий даром слова, говорил один; но может найтиться  в  толпе
голос для возражения.  Таковые  разговоры  неприличны,  а  прения  площадные
превращаются тотчас в рев и вой голодного зверя. Россия имеет 12000 верст  в
ширину; государь не может явиться везде, где может вспыхнуть мятеж.
     Покамест  полагали,  что  холера  прилипчива,  как  чума,  до  тех  пор
карантины были зло необходимое. Но коль скоро начали  замечать,  что  холера
находится в воздухе, то карантины должны были  тотчас  быть  уничтожены.  16
губерний вдруг  не  могут  быть  оцеплены,  а  карантины,  не  подкрепленные
достаточно цепию, военною силою, - суть  только  средства  к  притеснению  и
причины к общему  неудовольствию.  Вспомним,  что  турки  предпочитают  чуму
карантинам.  В  прошлом  году  карантины  остановили   всю   промышленность,
заградили путь обозам, привели в нищету подрядчиков и извозчиков, прекратили
доходы  крестьян  и  помещиков  и   чуть   не   взбунтовали   16   губерний.
Злоупотребления  неразлучны  с  карантинными  постановлениями,  которых   не
понимают ни употребляемые на то люди, ни народ. Уничтожьте карантины,  народ
не будет отрицать существования заразы, станет  принимать  предохранительные
меры и прибегнет к лекарям  и  правительству;  но  покамест  карантины  тут,
меньшее зло будет предпочтено большему и народ будет  более  беспокоиться  о
своем продовольствии,  о  угрожающей  нищете  и  голоде,  нежели  о  болезни
неведомой и коей признаки так близки к отраве.
     29-го. Третьего дня государыня родила великого князя Николая.  Накануне
она позволила фрейлине Россети выйти за Смирнова.
     Государь приехал перед самыми родами императрицы. Бунт  в  Новгородских
колониях усмирен его присутствием. Несколько генералов, полковников и  почти
все офицеры полков Аракчеевского и короля  Прусского  перерезаны.  Мятежники
имели списки мнимых отравителей, то есть и начальников и  лекарей.  Генерала
они засекли на плаце; над некоторыми жертвами убийцы  ругались.  Посадив  на
стул одного майора, они подходили к нему с шутками: "Ваше  высокоблагородие,
что это вы так побледнели? Вы сами не свои, вы  так  смирны",  -  и  с  этим
словом били его по лицу. Лекарей  убито  15  человек;  один  из  них  спасен
больными, лежащими в лазарете. Этот лекарь находился 12 лет в  колонии,  был
отменно любим солдатами за его усердие и добродушие. Мятежники отдавали  ему
справедливость, но хотели, однако ж, его зарезать, ибо и он стоял  в  списке
жертв. Больные вытребовали его из-под караула. Мятежники хотели было ехать к
Аракчееву в Грузино, чтоб убить его, а дом разграбить.  30  троек  были  уже
готовы. Жандармский офицер, взявший над  ними  власть,  успел  уговорить  их
оставить это намерение. Он было спас  и  офицеров  полка  Прусского  короля,
уговорив мятежников содержать несчастных под арестом; но после  его  отъезда
убийства  совершились.  Государь  обедал  в  Аракчеевском   полку.   Солдаты
встретили его с хлебом и медом. Арнт, находившийся  при  нем,  сказал  им  с
негодованием: "Вам бы должно вынести кутью". Государь собрал полк в  манеже,
приказал попу читать молитвы, приложился ко кресту и обратился к мятежникам.
Он разругал их, объявил, что не может их  простить,  и  требовал,  чтоб  они
выдали ему зачинщиков. Полк обещался. Свидетели с восторгом и  с  изумлением
говорят о мужестве и силе духа императора.
     Восемь полков, возмутившихся в Старой Руссе, получили повеление идти  в
Гатчино.
     Сентября 4. Суворов привез сегодня известие о взятии Варшавы.  Паскевич
ранен в бок. Мартынов и Ефимович убиты; Гейсмар ранен. -  Наших  пало  6000.
Поляки защищались отчаянно. Приступ  начался  24  августа.  Варшава  сдалась
безусловно 27. Раненый Паскевич сказал: "Du moins j'ai fait  mon  devoir"1).
Гвардия все время стояла под ядрами. Суворов был два раза на переговорах и в
опасности быть повешенным. Государь пожаловал его полковником в  Суворовском
полку. Паскевич сделан князем и светлейшим. Скржнецкий скрывается;  Лелевель
при Раморино;  Суворов  видел  в  Варшаве  Montebello  (Lannes),  Высоцкого,
начинщика революции, гр. А. Потоцкого и других. Взятие  под  стражу  еще  не
началось. Государь тому удивился; мы также.
     На днях  скончался  в  Петербурге  Фон-Фок,  начальник  3-го  отделения
государевой канцелярии (тайной полиции), человек добрый, честный и  твердый.
Смерть его есть бедствие общественное. Государь сказал: "J'ai perdu Fock; je
ne puis que le pleures et me plaindre de n'avoir pas pu l'aimer"2).  Вопрос:
кто будет на его месте? важнее другого вопроса: что сделаем с Польшей?
     Мнение Жомини о польской кампании: Главная  ошибка  Дибича  состояла  в
том, что  он,  предвидя  скорую  оттепель,  поспешил  начать  свои  действия
наперекор здравому смыслу, 15 дней разницы не сделали бы. Счастие во  многом
помогло Паскевичу: 1) Он не мог перейти со всеми силами Вислу; но на  Палена
Скржнецкий не напал. 2) Он  должен  был  пойти  на  приступ,  а  из  Варшавы
выступило 20000 и ушли слишком далеко. Ошибка Скржнецкого  состояла  в  том,
что он  пожертвовал  8000  избранного  войска  понапрасну  под  Остроленкой.
Позиция его была чрезвычайно сильная, и Паскевич опасался ее. Но Скржнецкого
сменили недовольные его действиями или  бездействием  начальники  мятежа,  и
Польша погибла.
     "Сколько в суворовском полку осталось?" - спросил государь у  Суворова.
- "300 человек, ваше величество". - "Нет, 301: ты в нем полковник".


     ЗАПИСИ 1832 - 1833 гг.

        1832

     10 mars 1832. Bibliotheque de Voltaire 1).

     Май 1833
     Постановление о дворне и о прочем.
     О уничтожении розн.

     ДНЕВНИК 1833-1835 гг.

        1833

     24 ноября. Обедал у К. А. Карамзиной, видел  Жуковского.  Он  здоров  и
помолодел. Вечером rout у  Фикельмонт.  Странная  встреча:  ко  мне  подошел
мужчина лет 45, в усах и с проседью. Я узнал по лицу грека и принял  его  за
одного  из  моих  старых  кишиневских  приятелей.  Это  был  Суццо,   бывший
молдавский господарь. Он теперь посланником в Париже;  не  знаю  еще,  зачем
здесь. Он напомнил мне, что в 1821 году был я у него  в  Кишиневе  вместе  с
Пестелем. Я рассказал ему,  каким  образом  Пестель  обманул  его  и  предал
этерию, представя ее императору Александру отраслию карбонаризма.  Суццо  не
мог скрыть ни  своего  удивления,  ни  досады,  -  тонкость  фанариота  была
побеждена хитростию русского офицера! Это оскорбляло его самолюбие.
     Государь уехал нечаянно в Москву накануне в ночь.
     27.  Обед  у  Энгел