я у своего васисдаса и не приветствовал ее обычной улыбкою. Отец его, обрусевший немец, оставил ему после себя маленький капитал, Германн оставил его в ломбарде, не касаясь и процентов, а жил одним жалованием. Германн был твердо etc. КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА Варианты белового автографа После слов "Я отобедал у Андрея Карловича, втроем с его старым адъютантом" в рукописи следовал исключенный Пушкиным текст, из которого сохранился отрывок без начала и без конца: Нас было за столом три человека... ...загадочный разговор моего вожатого с хозяином постоялого двора. Некоторые неблагоразумные меры и давние злоупотребления произвели возмущение в селениях яицких казаков, которые с трудом были усмирены. Получены были известия, что башкирцы тайно готовились к возмущению, и генерал объявил, что вероятно ** крепость в скором времени по... После слов "и останавливался у Ивана Кузмича" в рукописи: Помню даже, что Марья Ивановна была недовольна мною за то, что я слишком разговорился с прекрасною гостьей, и во весь день не сказала мне ни слова, и вечером ушла, со мною не простившись, а на другой день, когда подходил я к комендантскому дому, то услышал ее звонкий голосок: Марья Ивановна напевала простые и трогательные слова старинной песни: Во беседах во веселых не засиживайся, На хороших, на пригожих не заглядывайся. Варианты белового автографа главы XI В первоначальной редакции Гринев добровольно едет к Пугачеву, искать справедливого суда над Швабриным. После слов "Ну, Савельич, - сказал я ему, - отдай же мне теперь половину, а остальное возьми себе": Я еду из города на несколько дней. - Куда это? - спросил он с изумлением. - Куда бы ни было, не твое дело, - отвечал я с нетерпением, - делай что тебе говорят и не умничай. Стр. 366. После слов "Начинало смеркаться": Я направил путь к Бердской слободе, пристанищу Пугачева. После слов "Вскоре засверкали бердские огни": Я поехал прямо на них. "Куда, куда ты? - кричал Савельич, догоняя меня. - Это горят огни у разбойников. Объедем их, пока нас не увидали". После cлов "Савельич от меня не отставал, не прерывая жалобных своих молений": Вдруг увидел я прямо перед собой передовой караул. Нас окликали, и человек пять мужиков, вооруженных дубинами, окружили нас. Я объявил им, что еду из Оренбурга к их начальнику. Один из них взялся меня проводить, сел верхом на башкирскую лошадь и поехал со мною в слободу. Савельич, онемев от изумления, кое-как поехал вслед за нами. Мы перебрались через овраг и въехали в слободу. Во всех избах горели огни. Шум и крики раздавались везде. На улице я встретил множество народу; но никто в темноте меня не заметил и не узнал во мне оренбургского офицера. Вожатый привез меня прямо к избе, стоявшей на углу перекрестка. "Вот и дворец, - сказал он, слезая с лошади, - сейчас о тебе доложу". Он вошел в избу. Савельич меня догнал. Я взглянул на него; старик крестился и шептал молитву. Я дожидался долго, наконец вожатый воротился и сказал мне: "Ступай, наш батюшка велел тебя впустить". Я сошел с лошади, отдал ее держать Савельичу, а сам вошел в избу, или во дворец, как называл ее мужик. После слов "Как поживаешь? Зачем тебя бог принес?": Я отвечал, что имею лично до него дело и что прошу его принять меня наедине. После слов "Несмотря на чувства, исключительно меня волновавшие, общество, в котором я так нечаянно очутился, сильно развлекало мое воображение": и я на минуту позабыл о причине, приведшей меня в пристанище бунтовщиков. Пугачев мне сам напомнил о том своим вопросом: "От кого и зачем ты ко мне послан?" - Я приехал сам от себя, - отвечал я, - прибегаю к твоему суду. Жалуюсь на одного из твоих людей и прошу тебя защитить сироту, которую он обижает. После слов "Сам в могилу смотришь, а других губишь": офицер к нам волею приехал, а ты уже и вешать его. Набросок введения к роману Любезный внук мой Петруша! Часто рассказывал я тебе некоторые происшествия моей жизни и замечал, что ты всегда слушал меня со вниманием, несмотря на то, что случалось мне, может быть, в сотый раз пересказывать одно. На некоторые вопросы я никогда тебе не отвечал, обещая со временем удовлетворить твоему любопытству. Ныне решился я исполнить мое обещание. Начинаю для тебя свои записки, или лучше искреннюю исповедь, с полным уверением, что признания мои послужат к пользе твоей. Ты знаешь, что, несмотря на твои проказы, я все полагаю, что в тебе прок будет, и главным тому доказательством почитаю сходство твоей молодости с моею. Конечно, твой батюшка никогда не причинял мне таких огорчений, какие терпели от тебя твои родители. Он всегда вел себя порядочно и добронравно, и всего бы лучше было, если б ты на него походил. Но ты уродился не в него, а в дедушку, и по-моему это еще не беда. Ты увидишь, что, завлеченный пылкостию моих страстей во многие заблуждения, находясь несколько раз в самых затруднительных обстоятельствах, я выплыл наконец и, слава богу, дожил до старости, заслужив и почтение моих ближних и добрых знакомых. То же пророчу и тебе, любезный Петруша, если сохранишь в сердце твоем два прекрасные качества, мною в тебе замеченные: доброту и благородство. 5 августа 1833. Черная речка. Набросок предисловия: Анекдот, служащий основанием повести, нами издаваемой, известен в Оренбургском краю. Читателю легко будет распознать нить истинного происшествия, проведенную сквозь вымыслы романические. А для нас это было бы излишним трудом. Мы решились написать сие предисловие с совсем другим намерением. Несколько лет тому назад в одном из наших альманахов напечатан был .... Черновая рукопись последнего абзаца Заключение Здесь прекращаются записки П. А. Буланина1). Из семейственных преданий известно, что он был освобожден от заключения в конце 1774-го года по именному повелению, присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и мигнул и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу; вскоре потом П. А. женился на Марье Ивановне. Потомство их существует доныне. В 30 верстах от Симбирска находится село, принадлежащее десятерым помещикам. В одном из барских домов показывают собственноручное письмо Екатерины за стеклом и в рамке. Оно писано к отцу Петра Андреевича и содержит оправдание сына его: Петр Андреевич умер в конце 1817-го года. Рукопись его досталась старшему внуку его, который и доставил нам оную, узнав, что мы заняты были историческим трудом, относящимся ко временам, описанным его дедом. К сожалению, мы получили ее слишком поздно, и решились с дозволения родственников напечатать ее особо, приискав к каждой главе приличный эпиграф и тем сделать книгу достойною нашего века. А. Пушкин 23 июля Планы повести 1 Шванвич за буйство сослан в гарнизон. Степная крепость. Подступает Пугачев. Шванвич предает ему крепость. Взятие крепости. Шванвич делается сообщником Пугачева. Ведет свое отделение в Нижний. Спасает соседа отца своего. Чика между тем чуть было не повесил старого Шванвича. Шванвич привозит сына в Петербург. Орлов выпрашивает его прощение. 31 янв. 1833. 2 Кулачный бой. (На пиках.) Шванвич. Перфильев. Перфильев, купец. Шванвич за буйство сослан в деревню, встречает Перфильева. 3 Крестьянский бунт. Помещик пристань держит, сын его. Метель. Кабак. Разбойник вожатый. Шванвич старый. Молодой человек едет к соседу, бывшему воеводой. Марья Ал. сосватана за племянника, которого не любит. Молодой Шванвич встречает разбойника вожатого, вступает к Пугачеву. Он предводительствует шайкой. Является к Марье Ал. Спасает семейство и всех. Последняя сцена. Мужики отца его бунтуют, он идет на помощь. Уезжает. Пугачев разбит. Молодой Шванвич взят. Отец едет просить. Орлов, Екатерина. Дидерот. Казнь Пугачева. 4 Башарин отцом своим привезен в Петербург и записан в гвардию, за шалость сослан в гарнизон. Он отправился из страха отцовского гнева. Пощажен Пугачевым при взятии крепости, произведен им в капитаны и отряжен с отдельной партией в Синбирск под начальством одного из полковников Пугачева. Он спасает отца своего, который его не узнает. Является к Михельсону, который принимает его к себе, отличается против Пугачева, принят опять в гвардию, является к отцу в Москву, идет с ним к Пугачеву. Далее зачеркнуто Старый комендант отправляет свою дочь в ближнюю крепость. Пугачев, взяв одну, подступает к другой, Башарин первый на приступе. Требует в награду... 5 Башарин дорогою во время бурана спасает башкирца (le mutilé). Башкирец спасает его по взятии крепости. Пугачев щадит его, сказав башкирцу: "Ты своею головою отвечаешь за него". Башкирец убит. Etc. 6 Валуев приезжает в крепость. Муж и жена Горисовы. Оба душа в душу. Маша, их балованая дочь (барышня Марья Горисова). Он влюбляется тихо и мирно. Получают известие, и капитан советуется с женою. Казак, привезший письмо, подговаривает крепость. Капитан укрепляется, готовится к обороне, подступает. Крепость осаждена, приступ отражен. Валуев ранен. В доме коменданта. Второй приступ. Крепость взята. Сцена виселицы. Валуев взят во стан Пугачева. От него отпущен в Оренбург. Валуев в Оренбурге. Совет. Комендант. Губернатор. Таможенный смотритель. Прокурор. Получает письмо от Марьи Ивановны. ПУТЕШЕСТВИЕ В АРЗРУМ Печатая "Путешествие в Арзрум", Пушкин отбросил начало предисловия, которое в беловой рукописи читается так Сии записки, будучи занимательны только для весьма немногих, никогда не были бы напечатаны, если б к тому не побудила меня особая причина: прошу позволение объяснить ее и для того войти в подробности очень неважные, ибо они касаются одного меня. В 1829 году отправился я на Кавказские воды. В таком близком расстоянии от Тифлиса мне захотелось туда съездить для свидания с братом и некоторыми из моих приятелей. Приехав в Тифлис, я уже никого из них не нашел. Армия выступила в поход. Желание видеть войну и сторону мало известную побудило меня просить у е. с. графа Паскевича-Эриванского позволения приехать в Армию. Таким образом видел я блистательный поход, увенчанный взятием Арзрума. Журналисты как-то о том проведали. В газете (политической) побранили меня не на шутку за то, что по возвращении моем напечатал я стихотворение, не относившееся ко взятию Арзрума. "Мы надеялись..." - писал неизвестный рецензент, и проч. Один из московских журналов также пороптал на певунов, не воспевших успехи нашего оружия {1}. Я, конечно, не был обязан писать по заказу гг. журналистов. К тому же частная жизнь писателя, как и всякого гражданина, не подлежит обнародованию. Нельзя было бы, например, напечатать в газетах: Мы надеялись, что г. прапорщик такой-то возвратится из похода с Георгиевским крестом; вместо того вывез он из Молдавии одну лихорадку. Явно, что ценсура этого не пропустила б. Зная, что публика столь же мало заботится о моих путешествиях, как и о требованиях рецензентов, я не стал оправдываться. Но важнейшее обвинение заставляет меня прервать молчание {2}. В "Путевых записках" 1829 г., положенных в основу "Путешествия в Арзрум", вместо строк, начинающихся словами "Наконец увидел я" и кончающихся "...путешествовать вместе" было: Смотря на маневры ямщиков, я со скуки пародировал американца Купера в его описаниях морских эволюций. Наконец воронежские степи оживили мое путешествие. Я свободно покатился по зеленой равнине - и я благополучно прибыл в Новочеркасск, где нашел графа Вл. Пушкина, также едущего в Тифлис. Я сердечно ему обрадовался, и мы поехали вместе. Он едет в огромной бричке. Это род укрепленного местечка; мы ее прозвали Отрадною. В северной ее части хранятся вины и съестные припасы, в южной - книги, мундиры, шляпы и etc. и etc. С западной и восточной стороны она защищена ружьями, пистолетами, мушкетонами, саблями и проч. На каждой станции выгружается часть северных запасов, и таким образом мы проводим время как нельзя лучше. Эпизод с посещением калмыцкой кибитки в "Путевых записках" читается в следующей редакции: Кочующие кибитки полудиких племен начинают появляться, оживляя необозримую однообразность степи. Разные народы разные каши варят. Калмыки располагаются около станционных хат. Татары пасут своих вельблюдов, и мы дружески навещаем наших дальных соотечественников. На днях, покамест запрягали мне лошадей, пошел я к калмыцким кибиткам (т. е. круглому плетню, крытому шестами, обтянутому белым войлоком, с отверстием вверху). У кибитки паслись уродливые и косматые кони, знакомые нам по верному карандашу Орловского. В кибитке я нашел целое калмыцкое семейство; котел варился посредине, и дым выходил в верхнее отверстие. Молодая калмычка, собой очень недурная, шила, куря табак. Лицо смуглое, темно-румяное. Багровые губки, зубы жемчужные. Замечу, что порода калмыков начинает изменяться, и первобытные черты их лица мало-помалу исчезают. Я сел подле нее. "Как тебя зовут?" - "***" - "Сколько тебе лет?" - "Десять и восемь". - "Что ты шьешь?" - "Портка". - "Кому?" - "Себя". - "Поцелуй меня". - "Неможна, стыдно". Голос ее был чрезвычайно приятен. Она подала мне свою трубку и стала завтракать со всем своим семейством. В котле варился чай с бараньим жиром и солью. Не думаю, чтобы кухня какого б то ни было народу могла произвести что-нибудь гаже. Она предложила мне свой ковшик, и я не имел силы отказаться. Я хлебнул, стараясь не перевести духа. Я просил заесть чем-нибудь, мне подали кусочек сушеной кобылятины. И я с большим удовольствием проглотил его. После сего подвига я думал, что имею право на некоторое вознаграждение. Но моя гордая красавица ударила меня по голове мусикийским орудием, подобным нашей балалайке. Калмыцкая любезность мне надоела, я выбрался из кибитки и поехал далее. Вот к ней послание, которое, вероятно, никогда до нее не дойдет... Далее Пушкин предполагал привести текст своего стихотворения "Калмычке". После слов "славолюбивыми путешественниками" в "Путевых записках": Суета сует. Граф Пушкин последовал за мною. Он начертал на кирпиче имя ему любезное, имя своей жены - счастливец - а я свое. Любите самого себя, Любезный, милый мой читатель. После слов "Что делать с таковым народом?" в "Путевых записках" иная редакция рассуждения о черкесах: Можно попробовать влияние роскоши; новые потребности мало-помалу сблизят с нами черкесов: самовар был бы важным нововведением. Должно надеяться, что с приобретением части восточного берега Черного моря черкесы, отрезанные от Турции... {3} Есть, наконец, средство более сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века, но этим средством Россия доныне небрежет: проповедание Евангелия. Терпимость сама по себе вещь очень хорошая, но разве апостольство с нею несовместно? Разве истина дана для того, чтобы скрывать ее под спудом? Мы окружены народами, пресмыкающимися во мраке детских заблуждений, и никто еще из нас не подумал препоясаться и идти с миром и крестом к бедным братиям, доныне лишенным света истинного. Легче для нашей холодной лености в замену слова живого выливать мертвые буквы и посылать немые книги людям, не знающим грамоты. Нам тяжело странствовать между ими, подвергаясь трудам, опасностям по примеру древних апостолов и новейших римско-католических миссионеров. Лицемеры! Так ли исполняете долг христианства? Христиане ли вы? С сокрушением раскаяния должны вы потупить голову и безмолвствовать... Кто из вас, муж веры и смирения, уподобился святым старцам, скитающимся по пустыням Африки, Азии и Америки, без обуви, в рубищах, часто без крова, без пищи, но оживленным теплым усердием и смиренномудрием? Какая награда их ожидает? Обращение престарелого рыбака или странствующего семейства диких, нужда, голод, иногда мученическая смерть. Мы умеем спокойно блистать велеречием, упиваться похвалами слушателей. Мы читаем книги и важно находим в суетных произведениях выражения предосудительные. Предвижу улыбку на многих устах. Многие, сближая мои калмыцкие нежности с черкесским негодованием, подумают, что не всякий и не везде имеет право говорить языком высшей истины. Я не такого мнения. Истина, как добро Мольера, там и берется, где попадется. ОТРЫВОК ИЗ ПУТЕВЫХ ЗАПИСОК, НЕ ВОШЕДШИЙ В "ПУТЕШЕСТВИЕ В АРЗРУМ". Мы ехали из Арзрума в Тифлис. Тридцать человек линейских казаков нас конвоировали, возвращающихся на свою родину. Перед нами показался линейский полк, идущий им на смену. Казаки узнали своих земляков и поскакали к ним навстречу, приветствуя их радостными выстрелами из ружей и пистолетов. Обе толпы съехались и обнялись на конях при свисте пуль и в облаках дыма и пыли. Обменявшись известиями, они расстались и догнали нас с новыми прощальными выстрелами. - Какие вести? - спросил я у прискакавшего ко мне урядника, - все ли дома благополучно? - Слава богу, - отвечал он, - старики мои живы; жена здорова. - А давно ли ты с ними расстался? - Да вот уже три года, хоть по положению надлежало бы служить только год... - А скажи, - прервал его молодой артиллерийский офицер, - не родила ли у тебя жена во время отсутствия? - Ребята говорят, что нет, - отвечал веселый урядник. - А не б - ла ли без тебя? - Помаленьку, слышно, б - ла. - Что ж, побьешь ты ее за это? - А зачем ее бить? Разве я безгрешен? - Справедливо; а у тебя, брат, - спросил я другого казака, - так ли честна хозяйка, как у урядника? - Моя родила, - отвечал он, стараясь скрыть свою досаду. - А кого бог дал? - Сына. - Что ж, брат, побьешь ее? - Да посмотрю; коли на зиму сена припасла, так и прощу, коли нет, так побью. - И дело, - подхватил товарищ, - побьешь, да и будешь горевать, как старик Черкасов; смолоду был он дюж и горяч, случился с ним тот же грех, как и с тобой, поколотил он хозяйку, так что она после того тридцать лет жила калекой. С сыном его случись та же беда, и тот было стал колотить молодицу, а старик-то ему: "Слушай, Иван, оставь ее, посмотри-ка на мать, и я смолоду поколотил ее за то же, да и жизни не рад". Так и ты, - продолжал урядник, - жену-то прости, а выб-ка посылай чаще по дождю. - Ладно, ладно, посмотрим, - отвечал казак уряднику. - А в самом деле, - спросил я, - что ты сделаешь с выб-ком? - Да что с ним делать? Корми да отвечай за него, как за родного. - Сердит, - шепнул мне урядник, - теперь жена не смей и показаться ему: прибьет до смерти. Это заставило меня размышлять о простоте казачьих нравов. - Каких лет у вас женят? - спросил я. - Да лет четырнадцати, - отвечал урядник. - Слишком рано, муж не сладит с женою. - Свекор, если добр, так поможет. Вот у нас старик Суслов женил сына да и сделал себе внука. ПРИЛОЖЕНИЯ К ПУТЕШЕСТВИЮ В АРЗРУМ {4} I NOTICE SUR LA SECTE DES YEZIDIS Entre les sectes nombreuses que se sont elevees dans la Mesopotamie, parmi les Musulmans, apres la mort de leur prophete, il n'en est aucune qui soit odieuse a toutes les autres autant que celle des Yezidis. Les Yezidis ont pris leur nom du scheikh Yezid, auteur de leur secte, et ennemi declare de la famille d'Ali. La doctrine dont ils font profession, est un melange du manicheisme, du mahom etisme et de la croyance des anciens Perses. Elle se conserve parmi eux par tradition, et est transmise de pere en fils sans le secours d'aucun livre: car il leur est defendu d'apprendre a lire et a ecrire. Ce defaut de livres est sans doute la cause, pour laquelle les historiens Mahometans ne parlent de cette secte qu'en passant, et pour designer sous ce nom des gens abandonnes au blaspheme, cruels, barbares, maudits de Dieu, et infideles a la religion de leur proph ete. Par une suite de cela on ne peut se procurer, relativement a la croyance des Yezidis, aucunes notions certaines, si ce n'est ce qu'on observe aujourd'hui meme parmi eux. Les Yezidis ont pour premier principe de s'assurer l'amiti e du Diable, et de mettre l'epee a la main pour sa defense. Aussi s'abstiennent-ils non-seulement de le nommer, mais même de se servir de quelque expression dont la consonance approche de celle de son nom. Par exemple un fleuve se nomme dans le langage ordinaire schatt, et comme ce mot a quelque leger rapport avec le mot scheitan, nom du Diable, les Yezidis appellent un fleuve ave mazen, c'est-a-dire grande eau. De même encore les Turcs maudissent frequemment le Diable, en se servant pour cela du mot nal, qui veut dire malediction; les Y ezidis evitent avec grand soin tous les mots qui ont quelque analogie avec celui-la. Ainsi au lieu du mot nal qui signifie aussi fer de cheval, ils disent sol, c'est-a-dire, semelle de souliers d'un cheval, et ils substituent le mot solker, qui veut dire savetier, au terme du langage ordinaire nal-benda, qui signifie marechal. Quiconque frequente les lieux qu'ils habitent, doit etre tres-attentif a ne point prononcer les mots diable et maudit, et surtout ceux-ci, maudit soit le diable; autrement il courrait grand risque d'etre maltrait e, ou meme tue. Quand leurs affaires les attirent dans les villes Turques, on ne peut pas leur faire de plus grand affront que de maudire le diable devant eux, et si la personne qui a eu cette imprudence vient a etre rencontree en voyage par des Yezidis et reconnue, elle est en grand danger d'eprouver leur vengeance. Il est arrive plus d'une fois que des hommes de cette secte ayant ete arretes pour quelque crime par la justice Turque, et condamnes a mort, ont mieux aime subir leur condamnation que d'user de la facult e qui leur etait accordee, de s'y soustraire en maudissant le Diable. Le Diable n'a point de nom dans le langage des Yezidis. Ils se servent tout au plus pour le designer de cette periphrase, scheikh mazen, le grand chef. Ils admettent tous les prophetes et tous les saints reveres par les Chretiens, et dont les monasteres situes dans leurs environs portent les noms. Ils croient que tous ces saints personnages, lorsqu'ils vivaient sur la terre, ont ete distingues des autres hommes plus ou moins, selon que le diable a reside plus ou moins en eux: c'est surtout, suivant eux, dans Moise, J esus-Christ et Mahomet qu'il s'est le plus manifeste. En un mot, ils pensent que c'est Dieu qui ordonne, mais qu'il confie au pouvoir du Diable l'execution de ses ordres. Le matin, a peine le soleil commence-t-il a paraitre, qu'ils se jettent a genoux les pieds nus, et que tournes vers cet astre, ils se mettent en adoration, le front contre terre. Pour faire cet acte de devotion, ils se retirent a part, loin de la presence des hommes; ils font leur possible pour n'etre point vus quand ils s'acquittent de ce devoir, dont ils se dispensent meme suivant les circonstances. Ils n'ont ni jeunes, ni prieres, et disent pour justifier l'omission de ces uvres de religion, que le scheikh Y ezid a satisfait pour tous ceux qui feront profession de sa doctrine jusqu'a la fin du monde, et qu'il en a recu l'assurance positive dans ses revelations; c'est en cons equence de cela qu'il leur est defendu d'apprendre a lire et a ecrire. Cependant tous les chefs des tribus et des gros villages soudoient un docteur mahometan pour lire et interpreter les lettres qui leur sont adressees par les seigneurs et les pachas Turcs, et pour y repondre. Relativement aux affaires qu'ils ont entre eux, ils ne se fient jamais a aucune personne d'une autre religion; ils envoient leurs ordres et font faire toutes leurs commissions de vive voix, par des hommes de leur secte. N'ayant ni prieres, ni jeunes, ni sacrifices, ils n'ont aussi aucune fete. Ils tiennent cependant le 10 de la lune d'aout une assemblee dans le voisinage du tombeau du scheikh Adi. Cette assemblee, a laquelle beaucoup des Yezidis se rendent de contrees eloignees, dure toute cette journee et la nuit suivante. Cinq ou six jours avant ou apres celui ou elle a lieu, les petites caravanes courent risque d'etre attaquees dans les plaines de Moussol et du Kurdistan, par ces pelerins qui voyagent toujours plusieurs ensemble, et il est rare qu'une annee se passe sans que ce p elerinage donne lieu a quelque facheux ev enement. On dit qu'un grand nombre de femmes des Yezidis, a l'exception cependant des filles qui ne sont point encore mari ees, se rendent des villages voisins a cette r eunion, et que cette nuit-la apres avoir bien bu et mange, l'on eteint toutes les lumieres, et l'on ne parle plus jusqu'aux approches de l'aurore, instant auquel tout le monde se retire. On peut se faire une idee de ce qui se passe dans ce silence et a la faveur des tenebres. Aucune espece de nourriture n'est defendue aux Yezidis, excepte la laitue et la citrouille. Ils ne font jamais dans leurs maisons de pain de froment, mais seulement du pain d'orge; je ne sais point quelle en est la raison. Ils emploient pour leurs serments les memes formules qui sont en usage parmi les Turcs, les Chretiens et les Juifs; mais le serment le plus fort qu'ils fassent entre eux, est de jurer par l'etendard de Yezid, c'est-a-dire, par leur religion. Ces sectaires ont un tres grand respect pour les monast eres chretiens qui sont dans leurs environs. Quand ils vont les visiter, ils otent leurs chaussures avant d'entrer dans l'enceinte et marchant pieds nus, ils baisent la porte et les murs; ils croient par la s'assurer la protection du saint dont le couvent porte le nom. S'il leur arrive, pendant une maladie, de voir en r eve quelque monastere, ils ne sont pas plutot gueris qu'ils vont le visiter, et y porter des offrandes d'encens, de cire, de miel, ou de quelque autre chose. Ils y demeurent environ un quart d'heure, et en baisent de nouveau les murailles avant de se retirer. Ils ne font aucune difficulte de baiser les mains du patriarche ou de l'eveque, qui est superieur du monastere. Quant aux mosquees des Turcs, ils s'abstiennent d'y entrer. Les Yezidis reconnaissent pour chef de leur religion, le scheikh qui gouverne la tribu a laquelle est confiee la garde du tombeau du scheikh Adi, restaurateur de leur secte. Ce tombeau se trouve dans la juridiction du prince d'Amadia. Le chef de cette tribu doit toujours etre pris parmi les descendants du scheikh Y ezid: ils est confirme dans sa place, sur la demande des Y ezidis, et moyennant un present de quelques bourses, par le prince d'Amadia. Le respect, que ces sectaires portent au chef de leur religion, est si grand, qu'ils s'estiment tres heureux quand ils peuvent obtenir une de ses vieilles chemises, pour leur servir de linceul: ils croient que cela leur assure une place plus avantageuse dans l'autre monde. Quelques-uns donnent jusqu'a quarante piastres pour une semblable relique, et s'ils ne peuvent l'obtenir toute entiere, ils se contentent d'en avoir une portion. Quelquefois le scheikh lui-meme envoie une de ses chemises en present. Les Yezidis font passer secretement a ce chef supr eme une portion de tous leurs brigandages, pour l'indemniser de d epenses que lui occasionne l'hospitalite qu'il exerce envers ceux de sa secte. Le chef des Yezidis a toujours pres de lui un autre personnage qu'ils appellent kotchek, et sans le conseil duquel il n'entreprend rien. Celui-ci est regarde comme l'oracle du chef, parce qu'il a le privilege de recevoir immediatement des r evelations du Diable. Aussi quand un Yezidi h esite s'il doit entreprendre quelque affaire importante, il va trouver le kotchek, et lui demander un avis, qu'il n'obtient point n eanmoins sans qu'il lui en coûte quelque argent. Avant de satisfaire a la consultation, le kotchek, pour donner plus de poids a sa reponse, s'etend tout de son long par terre, et se couvrant il dort, ou fait semblant de dormir, apres quoi il dit qu'il lui a ete revele pendant son sommeil telle ou telle decision: quelquefois il prend un delai de deux ou trois nuits, pour donner sa reponse. L'exemple suivant fera voir, combien est grande la confiance que l'on a en ses revelations. Jusqu'a il y a environ quarante ans, les femmes des Yezidis portaient comme les femmes Arabes, afin d'epargner le savon, des chemises bleue, teintes avec l'indigo. Un matin, lorsque l'on s'y attendait le moins le kotchek alla trouver le chef de la secte, et lui declara que pendant la nuit precedente il lui avait ete rev ele, que le bleu etait une couleur de mauvais augure et qui deplaisait au Diable. Il n'en fallut pas d'avantage pour que l'on envoyat sur le champ a toutes les tribus par des expres, l'ordre de proscrire la couleur bleue, de se d efaire de touts les vetements qui etaient de cette couleur, et d'y substituer des habits blancs. Cet ordre fut ex ecute avec une telle exactitude, que si aujourd'hui un Y ezidi se trouvant loge chez un Turc ou chez un Chr etien, on lui donnait une couverture de lit bleue, il dormirait plutot avec ses seuls vetements, que de faire usage de cette couverture, fut ce meme dans la saison la plus froide. Il est defendu aux Yezidis d'ajuster leurs moustaches avec des ciseaux, ils doivent les laisser croitre naturellement: aussi y en a-t-il parmi eux dont on apercoit a peine la bouche. Cette secte a aussi ses satrapes, qui sont connus du côt e d'Alep sous le nom de fakiran, et que le vulgaire appelle karabasche, parce qu'ils portent sur la tete un bonnet noir avec des bandelettes de meme couleur. Leur manteau ou aba, est pareillement noir, mais leurs habits de dessous sont blancs. Ces gens-la sont en tres petit nombre; partout où ils vont, on leur baise les mains, et on les recoit comme des ministres de benediction, et des presages de bonne fortune. Quand on les appelle aupres d'un malade, ils lui imposent les mains sur le cou et sur les epaules et sont bien recompens es de leurs peines. S'ils sont mandes pour assurer a un mort le bonheur dans l'autre monde avant de vetir le cadavre, ils le dressent sur ses pieds, et lui touchent leg erement le cou et les epaules; ensuite ils le frappent de la paume de la main droite, lui adressant en meme temps ces mots en langue kourde, ara behescht, c'est-a-dire vas en paradis. Ils sont cherement payes pour cette cer emonie, et ne se contentent point d'une modique retribution. Les Yezidis croient que les ames des morts vont dans un lieu de repos, o elles jouissent d'un degre de felicite plus ou moins grand, en proportion de leurs m erites; et qu'elles apparaissent quelquefois en songe a leurs parents et a leurs amis, pour leur donner avis de ce qu'elles desirent. Cette croyance leur est commune avec les Turcs. Ils sont persuades aussi qu'au jour du jugement universel, ils s'introduiront dans le paradis, les armes a la main. Les Yezidis sont partages en plusieurs peuplades ou tribus, independantes les unes des autres. Le chef supreme de leur secte n'a d'autorite, pour le temporel, que sur la seule tribu: neanmoins, lorsque plusieurs tribus sont en diff erent les unes avec les autres, il est de son devoir d'employer sa mediation pour les concilier, et il est rare que les efforts qu'il fait pour cela ne soient pas couronnes d'un heureux succ es. Quelques-unes de leurs tribus demeurent dans les domaines du prince Gioulemerk, d'autres dans le territoire du prince de Gezir eh; il y en a qui font leur residence dans les montagnes d ependantes du gouvernement de Diarbekir, d'autres sont dans le ressort du prince d'Amadia. Du nombre de ces dernieres est la plus noble de toutes les tribus, qui est connue sous le nom de scheikhan, et dont le scheikh, qu'ils appellent mir, c'est-a-dire prince est le chef supreme de la religion, et le gardien du tombeau du scheikh Adi. Les chefs des villages occupes par cette tribu descendent tous d'une meme famille, et pourraient se disputer la primatie, s'il survenait entre eux quelque division. Cependant entre toutes leurs peuplades, la plus puissante et la plus redoutable est celle qui habite la montagne de Singiar, entre Moussol et le fleuve Khabour, et qui est divisee entre deux scheikhs, dont l'un commande a la partie du Levant, et autre a celle du Midi. La montagne du Singiar fertile en diverses sortes de fruits, est d'un acces tres difficile, et la peuplade qui l'occupe met sur pied plus de six mille fusiliers, sans compter la cavalerie arm ee de lances. Il ne se passe guere d'annee, que quelque grosse caravane ne soit depouillee par cette tribu. Les Yezidis de cette montagne ont soutenu plusieurs guerres contre les pachas de Moussol et de Bagdad; dans ces occasions, apres qu'il y a eu beaucoup de sang repandu de part et d'autre, le tout finit par s'arranger moyennant de l'argent. Ces Y ezidis sont redoutes en tout lieu, a cause de leur cruaute: lorsqu'ils exercent leurs brigandages armes, ils ne se bornent pas a depouiller les personnes qui tombent entre leurs mains, ils les tuent toutes sans exception; si dans le nombre il se trouve de scherifs, descendants de Mahomet, ou des docteurs musulmans, ils les font perir d'une maniere plus barbare, et avec plus de plaisir, croyant acquerir par-la un plus grand merite. Le Grand-Seigneur tolere les Yezidis dans ses etats, parce que, suivant l'opinion des docteurs mahom etans, l'on doit considerer comme fidele et vrai croyant, tout homme qui fait profession des dogmes fondamentaux il n'y a point d'autre Dieu que Dieu, et Mahomet est l'apotre de Dieu, quoique d'ailleurs il manque a tous les autres preceptes de la loi musulmane. D'un autre côte les princes kurdes souffrent les Y ezidis pour leur interet particulier ils tachent meme d'attirer un plus grand nombre de tribus de cette nation, dans leurs domaines; car les Yezidis etant d'un courage a toute epreuve, bons soldats tant de pied que de cheval, et tres-propres a faire un coup de main et a piller de nuit les campagnes et les villages, ces princes s'en servent avec beaucoup d'avantage, soit pour reduire celles des tribus mahometanes de leur ressort qui leur refusent l'ob eissance, soit pour combattre les autres princes, quand ils sont en guerre avec eux. D'ailleurs les Mahometans sont dans la ferme persuasion que tout homme qui perit de la main d'un de ces sectaires, meurt martyr; aussi le prince d'Amadia a-t-il soin de tenir toujours aupres de lui un bourreau de cette nation, pour ex ecuter les sentences de mort contre les Turcs. Les Yezidis ont la meme opinion relativement aux Turcs, et la chose est r eciproque si un Turc tue un Yezidi, il fait une action tr es agreable a Dieu, et si un Yazidi tue un Turc, il fait une uvre tres-meritoire aux yeux du grand scheikh, c'est-a-dire du Diable. Lorsque le bourreau d'Amadia est demeure quelques annees au service du prince, il quitte son emploi, afin qu'un autre puisse, en lui succedant, acqu erir le meme merite; et en quelque lieu que le bourreau, apres avoir resigne cette charge, se pr esente chez les Yezidis, on le reçoit avec v eneration, et on baise ses mains, sanctifiees par le sang des Turcs. Les Persans au contraire, et tous les Mahom etans attaches a la secte d'Ali, ne souffrent point de Yezidis dans leurs etats; bien plus, il est d efendu parmi eux de laisser la vie a ces sectaires. Il est permis aux Turcs, lorsq'ils sont en guerre avec les Y ezidis, de faire esclaves leurs femmes et leurs enfants, et de les garder pour leur propre usage, ou de les vendre; les Yezidis n'ayant pas la meme permission a l'egard de Turcs, font tout perir. Si un Yezidi veut se faire Turc, il suffit, pour toute profession de foi, qu'il maudisse le Diable, et ensuite qu'il apprenne a son aise a faire les pri eres a la maniere des Turcs: car les Yezidis reçoivent la circoncision huit jours apres leur naissance. Tous les Yezidis parlent la langue kurde; il y en a parmi eux qui savent le turc ou l'arabe, porce qu'ils ont souvent occasion de fr equenter des personnes qui parlent l'une ou l'autre de ces langues, et a cause de l'avantage qu'ils trouvent a traiter leurs propres affaires avec plus de sûrete en ne se servant point d'interpretes. Sans doute les Yezidis ont bien d'autres erreurs ou superstitions, mais comme ils n'ont aucun livre, celles que j'ai expos ees sont les seules dont j'aie pu me procurer la connaissance. D'ailleurs beaucoup de choses, chez eux, sont sujettes a changer, en consequence des pretendues revelations de leur kotchek, ce qui augmente la difficulte de connaître a fond leur doctrine {5}. II МАРШРУТ ОТ ТИФЛИСА ДО АРЗРУМА Телеты ..... 14 верст Коды ....... 11 " Большие Шулаверы 27 " Пост Самисы .... 20 " Пост Акзебиук ... 19 1/2 верст Укрепление Джелал-Оглу 19 1/2 верст Гергерский пост.. 13 верст Переезд чрез Безобдал Кишлякский .... 16 " Амамлы ...... 13 " Бекант..... 15 " Укрепление Гумры... 27 " Селение Джамумлы.. 28 " Селение Халив-Оглы.. 18 1/2 верст Карc.... 21 верста Другая дорога от Карса чрез Милли-Дюз до Кеприкева Селение Котанлы.... 24 версты Селение Котанлы. 24 версты Развалины Чирихли.... 22 " Урочище Дели-Муса-Пурун .. 30 верст Речка Инжа-Су (где был лагерь наш с 14-го по 18-е июня на вершине Саган-луга) 12 верст Развалины Караван-Сарая на вершине Саган-лугских гор ... 12 верст Урочище Милли-Дюз, где был лагерь Гакки-Паши....... 7 верст Речка Гункер-Су... 13 верст Замок Минджегерт ... 9 " Загин-Су ... 16 " Речка Чермик, при .... коей теплые же- лезные воды.. 10 1/2 верст Замок Зивин 12 " Селение Ардос.... 24 " Селение Кеприкев 26 " Деревня Хоросан 12 " (мост на Араксе)... Деревня Кеприкев 25 " Деревня Гассан-Кала... 14 1/2 верст Арзрум..... 35 верст ГОСТИ СЪЕЗЖАЛИСЬ НА ДАЧУ... Вместо строк, начинающихся словами "Мне хотелось бы" и кончающихся "...друг для друга", в черновой рукописи: - Мне хотелось бы влюбиться в П., - сказала Вольская. - Какой вздор, - возразил Минский. - П. есть в свете такое же дурное подражание, как в своих стихах, лорду Байрону. Что вам кажется в нем оригинальным - ничтожно, как довольно посредственное подражание. Но вы ничего не читаете, а потому легко вас и ослепить затверженным ...... После слов "не только иностранец, но и свой" первоначально следовало: Между тем общество наше скучно для тех, которые не танцуют. Все чувствуют необходимость разговора общего, но где его взять, и кто захочет выступить первый на сцену? Кто-то предлагал нанимать на вечер разговорщика, как нанимают на маленькие балы этого бедного фортепьяниста. Планы повести L'homme du monde fait la cour a une femme a la mode<...> il la seduit et en epouse une autre по расчету. Sa femme lui fait des scenes. L'autre avoue tout a son mari. La console, la visite. L'homme du monde malheureux, ambitieux. L'entree d'une jeune personne dans le monde. Zelie aime un egoiste vaniteux; entouree de la froide malveillance du monde; un mari raisonnable; un amant qui se moque d'elle. Une amie qui s'en eloigne. Devient legere, fait un esclandre avec un homme qu'elle n'aime pas. Son mari la repudie. Elle est tout a fait malheureuse. Son amant, son ami. 1) Une scene du grand monde на даче у Графа L - комната полна, около чая - приезд Зелии - она отыскала глазами l'homme du monde и с ним проводит целый вечер. 2) Исторический рассказ de la seduction - la liaison, son amant l'affiche - 3) L'entree dans le monde d'une jeune provinciale. Scene de jalousie, ressentiment du grand monde - 4) Bruit du mariage - desespoir de Zelie. Elle avoue tout a son mari. Son mari raisonnable. Visite de noces. Zelie tombe malade, reparait dans le monde; on lui fait la cour etc., etc. {1}. РОМАН В ПИСЬМАХ В черновой рукописи было После слов "лишние страницы": Твое замечание о романических героях и героинях справедливо. Романы основаны на любви. Мужчины почти не знают любви: они развлечены честолюбием etc. После слов "разве не аристократка?": Недавно кто-то напомнил эпиграмму Давыдова какой-то спелой кокетке, которая смеялась над его демократическою склонностью к субреткам: que voulez-vous, Madame, elles sont plus fraiches {1}... Многие приняли сторону дам большого света, утверждали, что любовь питается блеском и тщеславием. НА УГЛУ МАЛЕНЬКОЙ ПЛОЩАДИ... После слов "но еще прекрасная" в беловой рукописи зачеркнуто: Изысканность и свежесть ее платья и наряда противоречили ее томному и болезненному виду. Черные глаза, впалые и окруженные синевою, оживляли тонкие и правильные черты ее бледного лица. После слов "Князь Яков давно умер" в черновой рукописи следовало: Это брат его князь Павел, мерзавец отъявленный. - А, знаю, тот, которого тому лет пятнадцать побили палками. - Совсем нет, он просто получил пощечину и не дрался. - ... Женат, кажется, на Вронской? - Ничуть нет: на дочери парикмахера, нажившего миллионы. Ужасная дура. В беловой рукописи это место было сильно сокращено. - А! тот, который получил когда-то пощечину и не дрался? - Совсем нет, его били палкою... а все это штуки его жены; я не имел счастья ей понравиться. Затем и это было зачеркнуто. После слов "Наглая дура" в беловом автографе зачеркнуто: - Какие тонкие эпиграммы! - Я за остроумием, слава богу, не гоняюсь. - Признайся, Валериан: пренебрежение людей, которых ты презираешь, тебе гораздо менее досадно, нежели обманутая надежда увидеть на бале какую-нибудь новую красавицу... План В Коломне avant-soiree {1}. Вер. больная нежная. Он лжет. Soiree {2} с хор., явление в свет молодой девушки. Он влюбляется. Утро молодого человека. - У них будут балы, покамест не выйдет замуж. Он представлен. Сцены в Коломне. Он ссорится. ОТРЫВОК Сохранился набросок, который Пушкин предполагал ввести в текст "Отрывка": Но главною неприятностию почитал мой приятель приписывание множества чужих сочинений, как-то: эпитафия попу покойного Курганова, четверостишие о женитьбе, в коем так остроумно сказано, что коли хочешь быть умен, учись, а коль хочешь быть в аду, женись, стихи на брак, достойные пера Ивана Семеновича Баркова, начитавшегося Ламартина. Беспристрастные наши журналисты, которые обыкновенно не умеют отличить стихов Нахимова от стихов Баркова, укоряли его в безнравственности, отдавая полную справедливость их поэтическому достоинству и остроте. С.М.Петров ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА ПУШКИНА Великий реформатор русской литературы, Пушкин явился основоположником реалистической прозы, развитие которой в русской литературе XIX в. ознаменовалось величайшими художественными достижениями. Первые значительные опыты в области художественной прозы были предприняты Пушкиным, когда он уже был прославленным поэтом, но судьбы прозы в русской литературе рано привлекли его внимание. К 1822 г. относится критический набросок, в котором Пушкин формулирует свои требования к прозе: "Точность и краткость - вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей - без них блестящие выражения ни к чему не служат" ("О прозе") {1}. Состояние русской прозы Пушкину представлялось малоудовлетворительным. Признав, что лучшей является проза Карамзина, Пушкин замечает: "Это еще похвала небольшая" (там же). В современной ему прозе Пушкину не нравилась манерность, как он насмешливо писал - "изысканность тонких выражений" вместо глубокой и оригинальной мысли, подмена простоты и ясности вычурным и напыщенным слогом. "Прелесть нагой простоты так еще для нас непонятна, что даже и в прозе мы гонимся за обветшалыми украшениями" и стараемся ей "придать напыщенность" - пишет Пушкин в заметке 1828 г. ("В зрелой словесности приходит время..."; см. первоначальный вариант.) Неудовлетворенность Пушкина отражала действительное состояние русской прозы в первую четверть XIX в. Повести Карамзина сыграли положительную роль в развитии русской литературы, но они были лишены народности и страдали дидактизмом. Проза сентименталистов во многом носила подражательный характер. Нравоучительные и историко-бытовые романы Нарежного не оказали заметного влияния на развитие русской прозы. Трагедии и комедии писались преимущественно стихами. В начале 20-х гг. наиболее значительным явлением русской прозы были романтические повести А. Бестужева. Бестужев был прав, отмечая, что он одним из первых в русской прозе "заговорил живым русским языком", что его повести "служили дверьми в хоромы полного романа". Но, сравнивая повести Бестужева 20-х гг. с повестями Карамзина и Жуковского, Белинский справедливо усматривал в них много общего. У Бестужева "романтическая кипучесть чувств была не более истинна, как и водяная чувствительность "Бедной Лизы" и "Марьиной рощи": та и другая были равно натянуты и неестественны, а народность состояла в одних именах", - писал критик (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., изд. АН СССР, т. V, стр. 298). Поэтика и стилистика повестей Бестужева близки к романтической поэме, на что указывал Пушкин. Время романтизма в русской литературе - это время господства поэзии. Между тем развитию прозы, как художественной, так и научной, публицистической, Пушкин справедливо придавал громадное значение. Оно было необходимо для духовного роста русского общества, для развития русской национальной культуры. "Положим, что русская поэзия достигла уже высокой степени образованности; просвещение века требует пищи для размышления, умы не могут довольствоваться одними играми гармонии и воображения", - пишет Пушкин в 1825 г., высказывая сожаление о том, что "ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись" и что "проза наша так еще мало обработана" ("О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова"). Нимало не принижая значения поэзии, он вместе с тем борется против пренебрежительного отношения к "презренной прозе", постепенно со все большей настойчивостью привлекая к ней внимание литературных кругов. У Пушкина вызывают интерес повести Бестужева. Вяземскому он пишет еще в феврале 1823 г.: "Рада Христа, прозу-то не забывай; ты да Карамзин одни владеют ею". Естественно, что проблема прозы, прежде всего художественной, стала для Пушкина и проблемой собственного творческого развития. Есть сведение, что еще в лицее юный поэт пробовал свои силы в прозе. К 1819 г. относится первый дошедший до нас прозаический опыт Пушкина - небольшой отрывок "Наденька", примечательный характерными чертами будущего пушкинского прозаического стиля - точностью, лаконичностью и простотой слога. В годы ссылки Пушкин обращается к критической, публицистической (" Заметки по русской истории XVIII века") и мемуарной ("Автобиографические записки") прозе. Однако в области художественной прозы он начинает работать более настойчиво лишь во второй половине 20-х гг., когда в его творчестве уже торжествует реализм. К этому времени относится целый ряд замыслов и начинаний Пушкина-прозаика. Летом 1827 г. Пушкин начинает писать исторический роман "Арап Петра Великого". В начале романа Пушкин дает выразительную и исторически верную картину быта высшего дворянского общества Франции первой четверти XVIII столетия. Пушкин подчеркивает экономический и моральный упадок беспечной и легкомысленной аристократии: "Ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени... Алчность к деньгам соединилась с жаждою наслаждений и рассеянности; имения исчезали; нравственность гибла; французы смеялись и рассчитывали, и государство распадалось под игривые припевы сатирических водевилей". Версаль эпохи регентства является как бы иллюстрацией к тем размышлениям о причинах политических переворотов, которые возникали у Пушкина во время его работы над запиской "О народном воспитании" (1826). И здесь, в романе, и позднее в заметках 30-х гг. о французской революции, и в стихотворении "К вельможе" (1830), явившемся по своему историческому содержанию прямым продолжением картины, нарисованной в I главе "Арапа Петра Великого", Пушкин развивает идею исторической закономерности французской революции и гибели старого порядка во Франции в конце XVIII в. Картине упадка французского государства, моральной распущенности аристократии, беспечности герцога Орлеанского Пушкин противопоставляет в романе образ молодой, полной творческой силы петровской России, суровую простоту петербургского двора, заботы Петра о государстве. Эпоха Петра раскрывается Пушкиным, главным образом, со стороны "образа правления", культуры и нравов русского народа, или, как Пушкин писал в заметке "О народности в литературе" (1826) - "обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу". Пушкин стремился показать петровское время в столкновении нового со старым (семья боярина Ржевского), в противоречивом и порой комическом сочетании освященных веками привычек и новых порядков, вводимых Петром. В образах Ибрагима и легкомысленного щеголя Корсакова Пушкин исторически верно намечает две противоположные тенденции в развитии дворянского общества, порожденные Петровской реформой, те два типа русского дворянина, о которых позднее писал Герцен, облик которых освещен Толстым в "Войне и мире". По стремлениям своего духа и по смыслу своей деятельности Ибрагим является наиболее ранним представителем того немногочисленного просвещенного и прогрессивного дворянства, из среды которого в последующие эпохи вышли некоторые видные деятели русской культуры. Интерес и внимание Пушкина к личности и реформам Петра I имели политический смысл и значение. В изображении Петра I Пушкин развил основные мотивы "Стансов" (1826) ("На троне вечный был работник..." и "Самодержавною рукой он смело сеял просвещенье..."). Облик Петра I Пушкиным освещается в духе того идеала просвещенного, устанавливающего разумные законы, любящего науку и искусство, понимающего свой народ правителя, который рисовался воображению Гольбаха и Дидро, а в русской литературе до Пушкина - Ломоносову и Радищеву. Демократичность Петра, широта его натуры, проницательный, практический ум, гостеприимство, добродушное лукавство, воплощали, по мысли Пушкина, черты русского национального характера. Белинский справедливо заметил, что Пушкин показал "великого преобразователя России, во всей народной простоте его приемов и обычаев" (В. Г. Белинский, т. VII, стр. 576). Позднее, в "Истории Петра", Пушкин более критически подошел к личности и деятельности Петра I. В "Арапе Петра Великого" подчеркивая простоту и гуманность Петра, Пушкин полемизировал с тем официальным помпезным его изображением, которое импонировало Николаю I. Пафосом "Арапа Петра Великого" является прославление преобразовательной, созидательной деятельности Петра I и его сподвижников. Тема Петра входит в творчество поэта в тесной связи с декабристской идеей прогрессивного развития России в духе "народной свободы, неминуемого следствия просвещения", - как писал Пушкин еще в 1822 г. в "Заметках по русской истории XVIII века". Рассматривая "Арапа Петра Великого" на фоне исторической беллетристики 30-х гг., Белинский писал: "Будь этот роман кончен так же хорошо, как начат, мы имели бы превосходный исторический русский роман, изображающий нравы величайшей эпохи русской истории... Эти семь глав неконченного романа, из которых одна упредила все исторические романы гг. Загоскина и Лажечникова, неизмеримо выше и лучше всякого исторического русского романа, порознь взятого, и всех их, вместе взятых" (там же). "Арап Петра Великого" остался незавершенным, но написанные главы показывают, что художественно-историческая проза Пушкина с самого начала развивалась по пути реализма и народности. Пушкин равно далек и от моралистического подхода к историческому прошлому, который был присущ сентименталистам, и от романтических "аллюзий", применений характеристики исторических лиц и событий к современной политической обстановке. Конкретно-историческое изображение национального прошлого, верность исторических характеров, рассмотрение действительности в ее развитии, - те принципы историзма, которые были выработаны Пушкиным в работе над "Борисом Годуновым", - нашли свое художественное воплощение и в "Арапе Петра Великого", первом в русской литературе опыте реалистического исторического романа. Одновременно Пушкин ищет тему для романа о современности. Подходивший к концу "Евгений Онегин" все больше становился для него романом о прошлом, хотя и недавнем; слишком большой рубеж между первой и второй половиной 20-х гг. в развитии русского общества положило 14 декабря 1825 г. К тому же это был роман в стихах; Пушкин ощущал, по его словам, "дьявольскую разницу" между стихотворной и прозаической формой романа. В 1829 г. он начинает писать "Роман в письмах", время действия которого совпадало с временем его написания. Это был смелый замысел. В романе Пушкин сопоставляет светские нравы конца 20-х гг. с идеалами и понятиями предшествующего периода в развитии русского общества. Герой романа Владимир, характеризуя образ жизни своего друга, типичный для минувшей эпохи, пишет ему: "Твои умозрительные и важные рассуждения принадлежат к 1818 году. В то время строгость правил и политическая экономия были в моде. Мы являлись на балы, не снимая шпаг, - нам было неприлично танцевать и некогда заниматься дамами. Честь имею донести тебе, теперь это все переменилось. Французский кадриль заменил Адама Смита, всякий волочится и веселится как умеет. Я следую духу времени; но ты неподвижен, ты ci-devant, un homme стереотип. Охота тебе сиднем сидеть одному на скамеечке оппозиционной стороны". Все эти перемены в духе времени Пушкин наблюдал в период своего пребывания в Москве и Петербурге после ссылки. Перемены эти действительно были весьма разительны, Пушкин видел упадок в духовном и нравственном развитии дворянского общества. Вместе с тем он стремился понять и отобразить в своем творчестве судьбу оппозиционного одиночки, связанного с эпохой декабристов. Пушкина глубоко волновали затронутые в романе темы о положении дворянства и его отношении к крестьянству, о "небрежении", в котором помещики оставляют своих крестьян, о старой и новой русской аристократии, об обязанностях дворянина. Он развивает их в "Разговоре о критике", в заметках о русском дворянстве, в "Истории села Горюхина". Некоторые мотивы "Романа в письмах" Пушкин использовал в "Повестях Белкина". Для своего замысла прозаического романа о современности Пушкин избирает старую, восходящую еще к "Новой Элоизе" Руссо эпистолярную форму. В годы ссылки он в совершенстве овладел эпистолярным искусством. Собственные письма поэта оказались творческой лабораторией, в которой выращивалась его проза. Однако можно предположить, что эпистолярная форма показалась затем Пушкину недостаточно свободной для широкого и объективного изображения действительности; кроме того, она напоминала всем тогда еще памятную манеру сентименталистов; он не стал продолжать роман в письмах. Само обращение Пушкина к жанру прозаического романа соответствовало основным тенденциям развития западноевропейской и русской литературы того времени. Жанр романа приобретал все большее значение, широко раскрывая личную жизнь и внутренний мир человека в связи с жизнью социальной, с общественными отношениями. "Роман преимущественно перед другими родами сочинений пользуется всеобщей любовью и потому действует сильнее на народные нравы", - отмечал в 1828 г. "Московский вестник" (часть 7, стр. 169). Пушкин одним из первых почувствовал необходимость развития в русской литературе романа и повести. Еще в период 1822-1825 гг. он настойчиво советует Вяземскому и Бестужеву обратиться к жанру романа. В августе 1827 г. в письме к Погодину, одному из редакторов близкого ему тогда "Московского вестника", Пушкин прямо указывает, что повести "должны быть непременно существенной частию журнала, как моды у "Телеграфа". По мнению Пушкина, а затем Белинского, роман являлся также одной из наиболее доступных, наиболее демократических художественных форм. Пушкин даже приравнивал в этом смысле роман к басне. "Басни (как и романы), - пишет он в 1830 г., - читает и литератор, и купец, и светский человек, и дама, и горничная, и дети" ("Опровержение на критики"). Эту же мысль Пушкин повторяет и в 1836 г. в "Письме к издателю", - отмечая, что "повести и романы читаются всеми и везде". "Наш век - век романа", - пишет и Белинский. Определяя сущность современного ему романа, Пушкин писал в 1830 г.: "В наше время под словом роман разумеем историческую эпоху, развитую на вымышленном повествовании" ("Юрий Милославский, или Русские в 1612 году"). Существенную особенность романа своего времени Пушкин видел, прежде всего, в принципе историзма. Этим роман XIX в. действительно глубоко отличался от старинного романа, которому как раз и недоставало изображения жизни в историческом духе. Другую существенную черту реалистического романа Пушкин видел во всестороннем изображении жизни и характера человека: "Прежние романисты, - читаем у Пушкина в статье "Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности..." (1836), - представляя человеческую природу в какой-то жеманной напыщенности; награда добродетели и наказание порока были непременным условием всякого их вымысла; нынешние, напротив, любят выставлять порок всегда и везде торжествующим и в сердце человеческом обретают только две струны: эгоизм и тщеславие. Таковой поверхностный взгляд на природу человеческую обличает, конечно, мелкомыслие и вскоре так же будет смешон и приторен, как чопорность и торжественность романов Арно и г-жи Котен. Покамест он еще нов, и публика, т. е. большинство читателей, с непривычки видит в нынешних романистах глубочайших знатоков природы человеческой". Но эта "словесность отчаяния" (как назвал ее Гете)... - продолжает дальше Пушкин, - давно уже осужденная высшею критикою, начинает упадать даже и во мнении публики". Существенное отличие современного романа от старинного романа и романа новейшей романтической школы Пушкин, следовательно, усматривал в историзме, объективности и всесторонности в изображении жизни общества и человека. В этом отношении поэта немногое удовлетворяло в литературе его времени. Он выделил роман "Адольф" Констана и еще два-три романа, "в которых отразился век и современный человек изображен довольно верно". Расцвету романа в русской литературе предшествовало развитие повести. С начала 30-х гг. повесть постепенно занимает ведущее место в прозе журналов и альманахов. Как авторы повестей, выдвигаются молодые писатели: Н. А. Полевой, М. П. Погодин, Н. Ф. Павлов, В. Ф. Одоевский. Своего расцвета достигает проза А. Бестужева-Марлинского, по словам Белинского "зачинателя русской повести". В творчестве этих писателей преобладал романтизм. Вступление Пушкина в прозу по существу также начинается с повести. Осенью 1830 г. в Болдино он пишет пять повестей: "Гробовщик", "Станционный смотритель", "Барышня-крестьянка", "Выстрел", "Метель", объединенных в цикл "Повести Белкина". Пушкин публикует их анонимно, не надеясь на успех, настолько они отличались от популярной тогда романтической и дидактической прозы. В конце октября 1831 г. повести вышли в свет, по свидетельству Белинского, "холодно принятые публикою и еще холоднее журналами" (Белинский, т. VII, стр. 577). Н. Полевой, например, отозвался о "Повестях Белкина", как "о фарсах, затянутых в корсет простоты без всякого милосердия" ("Московский телеграф", 1831, э 21, ноябрь, стр. 256). Пушкина все это не смутило. Сохранился интересный рассказ о разговоре поэта с одним его знакомым - П. И. Миллером. На вопрос Миллера: "Кто этот Белкин?" - Пушкин отвечал: "Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно" ("Русский архив", 1902, кн. III, стр. 234). "Повести Белкина" явились в печати первым реалистическим произведением русской прозы. Наряду с традиционной тематикой из дворянско-усадебного быта ("Барышня-крестьянка") Пушкин выдвигает в них демократическую тему маленького человека (повесть "Станционный смотритель"), предваряющую собой "Шинель" Гоголя. "Повести Белкина" явились полемическим откликом Пушкина на основные течения современной ему русской прозы. Правдивостью изображения, глубоким проникновением в характер человека, отсутствием всякого дидактизма "Станционный смотритель" Пушкина клал конец влиянию сентиментально-дидактической повести о маленьком человеке типа "Бедной Лизы" Карамзина. Идеализированные образы, нарочито созданные в дидактических целях сюжетные ситуации сентиментальной повести сменяются реальными типами и бытовыми картинами, изображением подлинных радостей и горестей жизни. Глубокий гуманизм повести Пушкина противостоит отвлеченной чувствительности сентиментальной повести. Манерный, впадающий в нравоучительную риторику язык сентиментальной повести уступает место простому и бесхитростному повествованию, вроде рассказа старика смотрителя о его Дуне. Реализм приходит на смену сентиментализму в русской прозе. В "Повестях Белкина" Пушкин выступает и против романтического шаблона в повествовательной прозе конца 20-х гг. В "Выстреле" и "Метели" необычные приключения и эффективные романтические ситуации и коллизии разрешаются просто и счастливо, в реальной обстановке, не оставляя места никаким загадкам, без мелодраматических концовок, которые были так популярны в произведениях романтизма. В "Барышне-крестьянке" казавшийся романтическим герой, носивший даже перстень с изображением черепа, оказывается простым и добрым малым, находящим свое счастье с милой, но обыкновенной девушкой, а ссора их отцов, не породив ничего трагического, разрешается добрым миром. Вместе с тем Пушкина привлекают и сильные личности. В 1834 г. он пишет повесть "Кирджали", об одном из участников греческого восстания 1821 г. Но и в изображении героического Пушкин чуждается романтической приподнятости, какой бы то ни было идеализации и тем более мелодраматизма. Еще более полемична повесть "Гробовщик". Всевозможные чудесные и таинственные ситуации романтических баллад и повестей, связанные с загробным миром, сведены к сновидениям подвыпившего Адрияна. Гробы именуются здесь просто "деревянными ящиками", а их хозяин оказывается обыкновенным человеком, не обладающим никакими сверхъестественными свойствами. Таинственное становится комическим, теряя весь свой романтический ореол. В реалистическом изображении быта ремесленника, проживающего у Никитских ворот в Москве, в прозаическом облике самого Адрияна с его профессиональными словечками уже содержится зародыш художественной манеры будущей "натуральной школы". В "Повестях Белкина" рельефно выявились все особенности поэтики и стилистики пушкинской художественной прозы. Пушкин выступает в них как превосходный новеллист, которому равно доступны и трогательная повесть, и острая по сюжету и перипетиям новелла, и реалистический очерк нравов и быта. Художественные требования к прозе, которые были формулированы Пушкиным в начале 20-х гг., он реализует теперь в своей собственной творческой практике. Ничего ненужного, одно необходимое в повествовании, точность в определениях, лаконичность и сжатость слога. Все стороны жизненного содержания: нравы, быт, психология персонажей, описания, бытовые детали, - все дается с тонким чувством меры. Пушкин не углубляется в психологический анализ, играющий столь существенную роль в прозе Лермонтова. Не увлекается он и бытовыми описаниями, что будет присуще Гоголю. Л. Н. Толстой, оценивая прозу Пушкина, писал П. Д. Голохвастову в апреле 1873 г.: "Давно ли Вы перечитывали прозу Пушкина? Сделайте мне дружбу - прочтите сначала все "Повести Белкина". Их надо изучать и изучать каждому писателю. Я на днях это сделал и не могу Вам передать того благодетельного влияния, которое имело на меня это чтение" (Л. Н. Толстой, О литературе, М. 1955, стр. 144). Воспользовавшись материалами своего путешествия в Закавказье, Пушкин в противовес сентиментальным путешествиям и экзотическим описаниям, которыми увлекались писатели-романтики, создает реалистические очерки "Путешествие в Арзрум", где дает лаконичное и точное изображение всего виденного. Пушкинские пейзажные и бытовые зарисовки передают самое существенное, самое главное в изображаемом явлении, в них нет никаких излишних деталей; Пушкину не нравится "близорукая мелочность" описаний французских романистов. Он отвергает манерную изысканность и чопорность сентименталистов и пышный, насыщенный метафорами слог романтической прозы, ее живописные эффекты. Принцип "нагой простоты" Пушкин во всем проводит строго последовательно. Он всегда сдержан и избегает всего, что могло бы показаться поэзией в прозе. В 1831 .г. Пушкин снова обращается к историческому роману. На Западе исторический роман уже приобрел к тому времени огромную популярность. Романы Вальтера Скотта получили мировую известность, его влияние плодотворно сказалось не только в литературе, но и в исторической науке. Вслед за Вальтером Скоттом в жанре исторического романа начинают писать крупнейшие мастера западной литературы - Бальзак, Стендаль, Мериме, Виктор Гюго во Франции, Манцони в Италии, Ф. Купер - в США. Всеобщее увлечение историческим романом современники объясняли характером самой эпохи, наступившей после драматического финала наполеоновской эпопеи. В одной из журнальных статей 30-х гг. читаем:. "Раньше довольствовались при знакомстве с историей рассказами о сражениях и победах, теперь же, "вопрошая прошлое", хотят вникнуть в "самые мельчайшие подробности внутренней жизни". Именно этому интересу к "внутреннему", "повседневному" или, как выразился Пушкин в заметке о Вальтере Скотте, "домашнему" в истории, и отвечал реалистический исторический роман начала XIX в. Его популярность связывалась с демократическим движением того времени, с развитием национально-исторического самосознания народов, с подъемом общественного интереса к проблемам истории. С нарастающим успехом читались романы Вальтера Скотта и в России. Переводы его произведений начались с 1820 г. Пушкин высоко ценил романы Вальтера Скотта. Влияние его он находил еще в повестях Бестужева. Понятно, какой огромный интерес должны были вызвать у русской читающей публики исторические романы, посвященные своей родной, национальной истории. "Публика... была увлечена страстью нашего века к романам... Зная чужое, русские читатели хотели видеть и знать свое", - отмечалось в "Московском телеграфе" в 1830 г. Неслыханный успех выпал на долю первого исторического романа М. Н. Загоскина "Юрий Милославский, или Русские в 1612 году", появившегося в 1829 г. Его читала вся грамотная Россия. Пушкин с похвалой отозвался о романе Загоскина. "Недавно исторический роман обратил на себя внимание всеобщее", - замечает он в 1830 г. ("0 новейших блюстителях нравственности"). Мысль о создании русского исторического романа уже несколько лет занимала поэта. По возвращении из ссылки в Москву он говорил своим друзьям: "Бог даст, мы напишем исторический роман, на который и другие полюбуются". (См. П. В. Анненков. Материалы для биографии А. С. Пушкина. СПб. 1873, стр. 191.) "Арап Петра Великого" остался незавершенным. Теперь Пушкин обращается к более близкой эпохе; летом 1831 г. он начинает писать исторический роман "Рославлев" на тему об Отечественной войне 1812 г. Одним из поводов к написанию "Рославлева" явился роман М. Н. Загоскина "Рославлев, или Русские в 1812 году", вышедший в 1830 г. Роман этот вызвал недовольство Пушкина искажением исторической обстановки 1812 г., попыткой бросить тень на передовую дворянскую интеллигенцию. Пушкин находил, что в "Рославлеве" Загоскина нет истины ни в одной мысли, ни в одном чувстве, ни в одном положении, хотя и отмечал в нем занимательность повествования. Однако замысел пушкинского "Рославлева" был связан с давним и глубоким интересом поэта к войне 1812 г., в которой Пушкин видел "величайшее событие новейшей истории". Еще в 1829 г. он задумывает прозаическое произведение, связанное с эпохой 1812 г. (См. отрывок: "В начале 1812 года полк наш стоял...") Интерес Пушкина к событиям Отечественной войны обострился в 1831 г. в связи с тем, что французская печать призывала в то время к новой войне против России. Работа над "Рославлевым" является важным этапом в развитии пушкинского исторического романа. В журнальных статьях 1829-1831 гг. при обсуждении романов Загоскина ставился вопрос о том, "может ли народ быть героем исторического романа?". В "Рославлеве" Загоскин показал народ, но только как пассивную силу, как послушную паству, ведомую своим пастырем - крепостническим дворянством во главе с монархом. Совершенно иной образ народа нарисовал в своем романе Пушкин. В момент нашествия врага, в момент грозной опасности "народ ожесточился, - отмечает Пушкин. - Светские балагуры присмирели; дамы вструхнули... Все закричали о Пожарском и Минине и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни". Роль народа в событиях 1812 г. ярко раскрыта Пушкиным в этом противопоставлении патриотического ожесточения народных масс трусливому "саратовскому патриотизму" большинства дворянства. Выразителем патриотических чувств народа является в "Рославлеве" Полина. Ее образ - мужественной и решительной патриотки, сумевшей понять и высоко оценить героический подвиг народа, борющегося за независимость родины, вносит существенное дополнение в галерею образов русских женщин, созданных Пушкиным. Пафос жизни Полины - любовь к родине, которой она подчиняет и свои личные чувства. "Ты не знаешь? - сказала мне Полина с видом вдохновенным, - твой брат... он счастлив, он не в плену - радуйся: он убит за спасение России". Полина готова отдать и свою жизнь за родину. Весь психологический склад Полины - "необыкновенные качества души и мужественная возвышенность ума", ее отношение к светской жизни, наконец ее идеи - все это было свойственно той передовой дворянской молодежи, общественное пробуждение которой началось с 1812 г. Пушкинские зарисовки быта и настроений московского аристократического дворянства эпохи войны с Наполеоном нашли свою дальнейшую разработку и развитие в романе "Война и мир" Толстого. После революции 1830 г. во Франции и новой полосы крестьянских волнений в России реализм Пушкина развивается на основе все более глубокого понимания поэтом социально-классовой обусловленности личности человека. Реалистический метод Пушкина сочетает историзм с глубоким пониманием роли общественных различий, имеющих огромное значение для формирования личности человека, его образа мыслей. Социологический принцип в прозе Пушкина особенно ощутим уже в "Пиковой даме", написанной в 1833 г. во вторую Болдинскую осень. В повести звучит тема большого города с его социальными различиями. Индивидуализм Германна, "наполеоновские" стремления пушкинского героя к возвышению, к власти, развитая еще в "Скупом рыцаре" тема жестокого и губительного влияния золота на человека - все это черты новых буржуазно-капиталистических отношений, вторгавшихся в русскую дворянско-крепостническую действительность. Пушкин проницательно показал порождаемые ими психологические драмы. "Пиковая дама" - это типично "петербургская повесть", предваряющая петербургские повести Гоголя и такие романы Достоевского, как "Подросток" и особенно "Преступление и наказание" (образ Германна - образ Раскольникова). Сам Достоевский говорил одному из своих знакомых: "Мы пигмеи перед Пушкиным, нет уж между нами такого гения! Что за красота, что за сила в его фантазии. Недавно перечитал я его "Пиковую даму". Вот фантазия!.. Тонким анализом проследил он все движения Германна, все его мучения, все его надежды, и, наконец, страшное, внезапное поражение". С огромной силой выявились в "Пиковой даме" глубина и вместе с тем сжатость и строгость пушкинского психологического анализа, стройность и логичность фабулы, драматизм без всяких нарочитых эффектов, присущих романтической повести 30-х гг., точность и лаконичность стиля. По социальной остроте к "Пиковой даме" примыкает замысел повести из немецкой жизни "Марья Шонинг" (1835), на необычную для русской литературы того времени тему трагической судьбы девушки из бедной рабочей среды. Во время поездки в Болдино в 1830 г. Пушкин был свидетелем крестьянских волнений. Он живо чувствовал антикрепостнические настроения народа. "Народ подавлен и раздражен", - писал он своей приятельнице, дочери фельдмаршала Кутузова Е. М. Хитрово. В "Заметках о холере 1831 года" Пушкин записывает: "Народ ропщет..." В августе 1831 г., глубоко потрясенный крестьянскими восстаниями и жестокими, беспощадными расправами с восставшими, Пушкин писал Вяземскому: "Когда в глазах такие трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы". В последние годы жизни Пушкина крестьянская тема становится центральной и в публицистической и в художественной его прозе. Еще в Болдине он начинает "Историю села Горюхина", сатирическое повествование, в котором намеревается показать постепенный упадок крепостной деревни, обнищание крестьянства, произвол помещиков и их управителей, крестьянский бунт. Само название села Горюхина перекликается с названием деревни "Разоренной", описанной Радищевым. Работа Пушкина над "Историей села Горюхина" прекратилась; трудно было провести через царскую цензуру это антикрепостническое произведение, по яркости и остроте предваряющее сатиру Салтыкова-Щедрина. В 1832 г. Пушкин начинает писать роман "Дубровский", в котором с большой остротой ставится вопрос о взаимоотношениях крестьянства и дворянства. В основу сюжета "Дубровского" положен сообщенный Пушкину его другом П. В. Нащокиным эпизод из жизни одного "белорусского небогатого дворянина по фамилии Островский (как и назывался сперва роман), который имел процесс с соседом за землю, был вытеснен из имения и, оставшись с одними крестьянами, стал грабить сначала подьячих, а потом и других. Нащокин видел этого Островского в остроге". ("Рассказы Пушкина, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851-1860 годах", М. 1925, стр. 27.) Время действия романа относится, по-видимому, к 10-м гг. XIX в. "Дубровский" замечателен прежде всего широкой картиной помещичьего провинциального быта и нравов. "Старинный быт русского дворянства в лице Троекурова изображен с ужасающею верностью", - указывает Белинский (т. VII, стр. 577). Исторически Троекуров - типичное порождение феодально-крепостнической действительности екатерининского времени. Его карьера началась после переворота 1762 г., приведшего Екатерину II к власти. Противопоставляя знатному и богатому Троекурову бедного, но гордого старика Дубровского, Пушкин раскрывает в романе судьбу той группы родовитого, но обедневшего дворянства, к которой по рождению принадлежал он сам. Новое поколение провинциальной поместной аристократии представлено образом "европейца" Верейского. Сатирическими красками в романе обрисовано "чернильное племя" продажных чиновников-крючкотворов, ненавистных крепостным крестьянам не меньше, чем Троекуров. Без этих исправников и заседателей, без образа трусливого, равнодушного к нуждам народа кистеневского попа картина помещичьей провинции начала XIX в. была бы неполной. Особенной остроты роман Пушнина достигает в изображении настроений крепостных крестьян. Пушкин не идеализирует крестьянство. Он показывает, что феодальные нравы развращали некоторых дворовых, становившихся холопами. Но Пушкин показывает и крепостных крестьян, враждебно настроенных против помещиков и их прихвостней. Такова фигура кузнеца Архипа, расправляющегося с судом по собственной воле и вопреки желанию Дубровского. На просьбу разжалобившейся Егоровны пожалеть погибающих в огне приказных он твердо отвечает: "Как не так", - и после расправы заявляет: "Теперь все ладно". С бунтарски настроенными крестьянами Пушкин сближает дворянина-бунтаря, разоренного и одинокого Дубровского. Романтический образ бунтаря-протестанта против рабства и деспотизма приобретает у Пушкина конкретное социальное содержание. Герой романа - отщепенец в помещичьей среде. Однако поэт не делает Дубровского единомышленником крестьян, он подчеркивает личные мотивы его бунтарства. Когда Дубровский узнает, что Маша замужем за Верейским, он покидает своих товарищей, заявляя им: "Вы все мошенники". Крепостной массе он остается чуждым. По жанровым признакам "Дубровский" - историко-бытовой роман. Но образ Дубровского обрисован Пушкиным в известной степени в традициях авантюрного романа XVIII в. Это не могло не помешать развитию в романе антикрепостнической, социальной крестьянской темы. Тема крестьянских восстаний, только затронутая в "Дубровском", естественно, обращала мысль Пушкина к восстанию Пугачева. Поэт задумывает писать "Историю Пугачева". Одновременно еще в процессе работы над "Дубровским" у Пушкина возник замысел художественного произведения о пугачевском восстании. В январе 1833 г. Пушкин набрасывает план "Капитанской дочки". В "Капитанской дочке" Пушкин нарисовал яркую картину стихийного крестьянского восстания. В образах белогорских казаков, изувеченного башкирца, татарина, чуваша, крестьянина с уральских заводов, поволжских крестьян Пушкин рисует разнообразный состав движения, его широкую социальную базу. В повести раскрыт народный характер движения. Где бы ни появлялся Пугачев, везде его сопровождает возбужденный и радостный народ. "Весь черный народ был за Пугачева", - отмечает Пушкин и в "Замечаниях о бунте" ("История Пугачева"). Социальный принцип изображения жизни постепенно приобретает в произведениях Пушкина все более глубокий характер. Если в "Борисе Годунове" и в "Рославлеве" народ выступает как социально нерасчлененная масса, то в "Капитанской дочке", в "Сценах из рыцарских времен" Пушкин рисует образ народа социально дифференцированным. В "Капитанской дочке" крепостное крестьянство изображено конкретно-исторически, в различных своих группах, в различных отношениях к помещику: от преданного своим господам Савельича до вождя народного восстания Пугачева. Дворянские публицисты стремились всячески очернить Пугачева, представляли его злодеем, занятым грабежами и разбоем. Пушкин изображает Пугачева как талантливого, смелого руководителя крестьянского восстания, подчеркивает его ум, сметливость, храбрость, гуманность, связь с народом. Все эти черты дают нам облик подлинного Пугачева. Для Пушкина они выражали национальный характер русского народа. "Взгляните на русского крестьянина, - писал поэт в "Путешествии из Москвы в Петербург", - есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны... Никогда не встретите вы в нашем народе того, что французы называют un badaud {2} , никогда не заметите в нем ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому". Эту высокую характеристику Пушкин воплотил в образе Пугачева. Добродушие и простосердечие Пугачева - также черты характера народного, хотя Пушкин не скрывает и пугачевской жестокости в отношении к "царским супротивникам". В одной-двух сценах образ Пугачева окрашивается Пушкиным в юмористические тона. Однако мягкий юмор не снижает образа, вызывая не столько смех, сколько симпатию и сочувствие, с которыми относился и сам автор к своему герою. Эти сцены усиливают историческую конкретность образа Пугачева, который был для Пушкина не только вождем крестьянского восстания, потрясшего дворянское государство, но и простым казаком - "Емелькой" Пугачевым. Показывая исторического героя, Пушкин, в отличие от романтиков, не возводит его на помост, рисует его характер как значительный и в то же время простой, сходный с чертами рядовых участников того исторического движения, которое выдвинуло данную выдающуюся личность. Вместе с тем символическим образом орла из пугачевской сказки Пушкин раскрывает трагическое величие судьбы Пугачева. Поэт отверг стихийное народное восстание как способ разрешения противоречий русской жизни, усмотрев в нем "бунт бессмысленный и беспощадный". Но он морально оправдал его, показав, что причинами крестьянского недовольства явились жестокость помещиков, притеснения крестьян, крепостнический гнет. С большой симпатией обрисована Пушкиным семья капитана Миронова. Мироновы не являются владельцами "крещеной собственности". Пушкин показывает, что именно в такой семье и могла вырасти замечательная русская девушка Маша Миронова с ее простым, чистым сердцем, высокими моральными требованиями к жизни, с ее мужеством. В образе старика Гринева Пушкин воплощает идею гуманного отношения к крепостным крестьянам. Поэт вовсе не идеализирует семью Гриневых; он показывает, что и старик Гринев и молодой Гринев способны к. проявлению жестокого помещичьего самовластия: достаточно вспомнить расправу с воспитателем молодого Гринева французиком Бопре или незаслуженную обиду, нанесенную Савельичу. Пушкин показывает, таким образом, несовместимость подлинной гуманности, благородства и чести с крепостническими нравами. Дворянская публицистика на все лады пела о необходимости развития "добрых чувств" в народе, Пушкин своей повестью будил "чувства добрые" к народу. "Историей села Горюхина", "Дубровским", "Капитанской дочкой" Пушкин, "вслед Радищеву", проявил то внимание к крестьянскому вопросу, которое с 40-х гг. прошлого века становится основным и ведущим в русской общественной мысли, в передовой русской литературе. Поэтический синтез истории и вымысла в "Капитанской дочке" отражен в самом ее сюжете о судьбе дворянской семьи в обстановке крестьянского восстания. Пушкин следовал здесь не за сюжетами романов Вальтера Скотта, как это утверждали некоторые исследователи, а основывался на самой русской действительности. Драматическая судьба многих дворянских семей весьма типична в период антифеодального крестьянского движения. В "Капитанской дочке", говоря словами Пушкина, "романическая история без насилия входит в раму обширнейшую происшествия исторического". Роль народных движений и социальных конфликтов раскрыта в романе Пушкина гораздо резче, чем у Вальтера Скотта. В своих романах Вальтер Скотт увлекался пространными описаниями, передачей так называемого местного колорита. Одна из героинь пушкинского "Романа в письмах" говорит: "Я в Вальтере Скотте нахожу лишние страницы". Конечно, это была мысль самого поэта. Пушкин понимал необходимость передачи местного колорита, или "местных красок", как он выражался, но он не придавал этому слишком большого значения. Не любил Пушкин прибегать и к романтическим эффектам. Главным для него было создание характеров, типов, верных эпохе. При сжатости и концентрированности повествования в "Капитанской дочке" все мотивировано, все вытекает из взаимодействия обстоятельств и характеров героев, как определенных типов русской жизни данной эпохи. Великое искусство исторического романа Пушкина и состоит как раз в его крайней безыскусственности. "Капитанская дочка" - "решительно лучшее русское произведенье в повествовательном роде, - писал Гоголь. - Сравнительно с "Капитанской дочкой" все наши романы и повести кажутся приторной размазней. Чистота и безыскусственность взошли в ней на такую высокую степень, что сама действительность кажется перед нею искусственной и карикатурной. В первый раз выступили истинно-русские характеры: простой комендант крепости, капитанша, поручик; сама крепость с единственной пушкой, бестолковщина времени и простое величие простых людей, все - не только самая правда, но еще как бы лучше ее" (Н. В. Гоголь, Полн. собр. соч., т. 8, 1952, стр. 384). Социальный и национально-исторический принципы были привнесены Пушкиным и в сферу поэтического языка, став основой речевой характеристики персонажей и в "Борисе Годунове", и в "Капитанской дочке". Особенно наглядна речь Пугачева, подлинно народная по энергичности выражений, по "живописному способу выражаться", в чем Пушкин видел одну из черт русского народного типа. "Капитанская дочка" явилась первым завершенным реалистическим историческим романом в русской литературе. В основе содержания исторического романа Пушкина всегда лежит подлинно исторический конфликт, такие противоречия и столкновения, которые являются для данной эпохи действительно значительными, исторически определяющими. И в "Арапе Петра Великого", и в "Рославлеве", и в "Капитанской дочке" Пушкин раскрывает существенные стороны исторической жизни нации. Этим прежде всего определяется эпический характер, ясность и глубина содержания исторического романа Пушкина, а вместе с тем и его огромная познавательная ценность. Народность исторического романа Пушкина заключается в том, что в "Капитанской дочке", и в "Арапе Петра Великого", и в "Рославлеве" за событиями и судьбой персонажей романов чувствуется жизнь народная, историческая судьба нации, возникает образ России. Так, в поэзии и в прозе Пушкина реализовывались замыслы, органически соединившие эпохи Петра I, Екатерины II, 1812-го, 1825-го и начала 30-х годов в единый исторический процесс. Между этими периодами, нашедшими отображение в его творчестве, в частности в историческом романе, Пушкин ощущал неразрывную связь. В конце жизни Пушкин задумал и начал писать роман "Русский Пелам", в котором снова обращался ко времени декабристов. Как подлинно великий представитель классического реализма, Пушкин стремился к синтетическому познанию действительности в ее непрерывном развитии, к отображению этой действительности в обширном цикле картин, охватывающих прошлое и современность. И то, что он не успел сделать, он завещал своим преемникам. 1) В дальнейшем все высказывания Пушкина из его критических и публицистических статей цитируются по т.6 настоящего издания. 2)простофиля (франц.) ПРИМЕЧАНИЯ Арап Петра Великого Пушкин начал работать над романом в конце июля 1827 г. в Михайловском. Тригорский приятель Пушкина А. Вульф, с которым поэт встречался, когда писал роман, записывает в своем дневнике 16 сентября того же года: "Показал он мне только что написанные первые две главы романа в прозе, где главное лицо представляет его прадед Ганнибал, сын абиссинского эмира, похищенный турками, а из Константинополя русским посланником присланный в подарок Петру I, который его сам воспитывал и очень любил. Главная завязка этого романа будет, - как Пушкин говорит, - неверность жены сего арапа, которая родила ему белого ребенка и за то была посажена в монастырь. Вот историческая основа этого сочинения" ("Пушкин в воспоминаниях современников", М. 1950, стр. 324-325). Запись Вульфа подтверждается семейными воспоминаниями Пушкиных о А. П. Ганнибале, одном из сподвижников Петра I. Излагая родословную Пушкиных и Ганнибалов, поэт замечает: "В семейственной жизни прадед мой Ганнибал так же был несчастлив, как и прадед мой Пушкин. Первая жена его, красавица, родом гречанка, родила ему белую дочь. Он с нею развелся и принудил ее постричься в Тихвинском монастыре..." ("Начало автобиографии"). Мысль о литературном использовании биографии Ганнибала возникла у Пушкина задолго до начала работы над романом. В начале 1825 г., в связи с работой Рылеева над поэмой из времен Петра I ("Войнаровский"), Пушкин писал своему брату в Петербург: "Присоветуй Рылееву в новой его поэме поместить в свите Петра I нашего дедушку. Его арабская рожа произведет странное действие на всю картину Полтавской битвы" (письмо от первой половины февраля 1825 г.). Одним из источников в работе над романом послужила Пушкину рукописная на немецком языке биография Абрама Петровича Ганнибала. Однако в ряде фактов и обстоятельств содержание романа отступает от материала биографии. Ганнибал женился при Анне Иоанновне на дочери моряка гречанке Евдокии Диопер, а не на русской боярышне, как у Пушкина. Любовь его к графине Д. - художественный вымысел. В своей работе над романом Пушкин использовал также труд И. И. Голикова "Деяния Петра Великого", изданный в конце XVIII в., и очерки "Нравы русских при Петре I" декабриста А. О. Корниловича, напечатанные в альманахе "Русская старина на 1825 год", в частности очерк "О первых балах в России". Весной 1828 г. Пушкин читал в Петербурге отрывки из романа своим друзьям. В конце марта П. А. Вяземский писал поэту И. И. Дмитриеву: "Пушкин читал нам несколько глав романа своего в прозе; герой - дед его Аннибал; между действующими лицами рисуется богатырское лицо Петра Великого, кажется верно и живо схваченное, судя по крайней мере по первым очеркам. Описание петербургского бала и обеда в царствование Петра ярко и натурально" ("Русский архив", 1866,. стб. 1716). Очевидно, то, что читал Пушкин своим друзьям, и было опубликовано в виде двух отрывков в альманахе "Северные цветы" на 1829 г. и в "Литературной газете" в марте 1830 г. Эти отрывки были затем перепечатаны в сборнике "Повести, изданные Александром Пушкиным" (1834) под заголовком: "Две главы из исторического романа. 1. Ассамблея при Петре I. 2. Обед у русского боярина". Действие романа развивается в последний период царствования Петра (Ибрагим возвращается в Россию в 1723 г.); упоминая среди окружающих Петра лиц Шереметева, Якова Долгорукова и Копиевича, уже к тому времени умерших, Пушкин допускает анахронизм. Время и причины прекращения работы Пушкина над романом точно не установлены. Сам Пушкин не дал заглавия роману; название "Арап Петра Великого" было дано после смерти поэта его преемниками по изданию журнала "Современник", в котором и был опубликован роман в 1837 г. (т. VI, э 2). Для романа Пушкин приготовил эпиграфы и записал их на одном листе без указания о распределении по главам, за исключением эпиграфов к I и IV главам. Эпиграфы эти следующие. Из поэмы Е. А. Баратынского "Пиры" (1820): Уж стол накрыт, уж он рядами Несчетных блюд отягощен. Из трагедии В. К. Кюхельбекера "Аргивяне" (1825): Как облака на небе, Так мысли в нас меняют легкий образ, Что любим днесь, то завтра ненавидим. Из комической оперы А. Аблесимова "Мельник, колдун, обманщик и сват" (1779): Я тебе жену добуду Иль я мельником не буду. Аблесимов в опере Мельник. Из стихотворной повести А. М. Языкова "Алла" (1824): Железной волею Петра Преображенная Россия. Н. Языков. Из оды Г. Р. Державина "На смерть князя Мещерского" (1779): Не сильно нежит красота, Не столько восхищает радость, Не столько легкомыслен ум, Не столько я благополучен... Желанием честей размучен. Зовет, я слышу, славы шум! Державин. Испанская война - война между Испанией - с одной стороны, и Англией и Францией - с другой, в 1719-1720 гг. Герцог Орлеанский Филипп - регент Франции (c 1715 по 1723 г.) при несовершеннолетнем Людовике XV. Пале-Рояль - королевский дворец в Париже. Law - Джон Лоу (1671-1729), финансовый делец; организовал во Франции выпуск бумажных денег и дутых акций основанной им Индийской компании. В 1720 г. финансовые операции Лоу провалились, что повлекло за собой разорение многих владельцев акций и обесценение бумажных денег. Герцог Ришелье, Луи Франсуа Арман дю Плесси (1696-1788) - маршал Франции, известный своими легкомысленными похождениями. Пушкин сравнивает его с Алкивиадом, афинским военачальником (V в. до н. э.), человеком блестящих способностей и безнравственного поведения. Новейшие Афины - имеется в виду Париж. "Temps fortune, marque par la licence..." - цитата из XIII песни "Орлеанской девственницы" (1755) Вольтера. Аруэт - подлинная фамилия Вольтера. Шолье (1639-1720) - французский поэт, аббат, воспевавший наслаждение жизнью; автор фривольных песенок. Шереметев Борис Петрович (1652-1719) - фельдмаршал. Головин Иван Михайлович (1672-1737) - адмирал. Бутурлин Иван Иванович (1661-1738) - член военной коллегии, сенатор. Долгорукий Яков Федорович (1659-1720) - сенатор, президент ревизионной коллегии, ведавший государственным контролем, пользовался репутацией человека честного и прямого. О спорах Бутурлина и Долгорукого с Петром рассказывается в очерках А. Корниловича, послуживших одним из источников романа Пушкина. Феофан Прокопович (1681-1736) - церковный и общественный деятель, ученый и поэт, поддерживал реформы Петра. Гавриил Бужинский (1680-1731) - ученый монах, переводчик, "протектор школ и типографий". Автор ряда проповедей, в которых прославлялись преобразования Петра. Копиевич Илья Федорович (ум. после 1708 г.) - переводчик, издатель русских книг в Амстердаме. ...разговаривал... о походе 1701 года. - Беседа шла о походе шведской армии в Курляндию и Литву осенью 1701 г. Блинник - намек на А. Д. Меншикова, мальчиком торговавшего пирогами. Шведский артикул - ружейные приемы. 1) Счастливое время, отмеченное вольностью нравов, Когда безумие, звеня своей погремушкой, Легкими стопами обегает всю Францию, Когда ни один из смертных не изволит быть богомольным, Когда готовы на все, кроме покаяния (франц.). 2) царского негра (франц.). 3) Доброй ночи (франц.). 4) Доброй ночи, господа (франц.). 5) Между нами (франц.). 6) Что за чертовщина все это? (франц.) 7) я бы плюнул на (франц.). 8) слабой здоровьем (франц.). 9) жеманницу (франц.). Повести покойного Ивана Петровича Белкина "Повести Белкина" написаны Пушкиным осенью 1830 г. в Болдине. Время окончания работы Пушкин пометил в автографе. Самая ранняя из повестей, "Гробовщик", имеет в рукописи дату 9 сентября; "Станционный смотритель" - 14 сентября, "Барышня-крестьянка" - 20 сентября, "Выстрел" - 14 октября, "Метель" - 20 октября. Девятого декабря Пушкин "весьма секретно" сообщал П. А. Плетневу, что им написаны "прозою пять повестей, от которых Баратынский ржет и бьется". В апреле 1831 г. поэт читал повести в Москве М. П. Погодину. Пушкин решил напечатать повести анонимно. К циклу этих повестей он присоединил предисловие "От издателя", содержащее биографию И. П. Белкина. Перед отправкой повестей в печать Пушкин изменил первоначальный порядок их расположения: "Выстрел" и "Метель" перенес в начало сборника. Эпиграф ко всему циклу взят из "Недоросля" Фонвизина (1781). Изданием повестей занимался Плетнев. В письме к нему (около 15 августа 1831 г.) Пушкин просил: "Смирдину шепнуть мое имя с тем, чтобы он перешепнул покупателям". В конце октября 1831 г. повести вышли в свет под названием "Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А. П.". С полным обозначением имени автора "Повести Белкина" вышли в 1834 г. в книге "Повести, изданные Александрой Пушкиным". ВЫСТРЕЛ В "Выстреле" использован эпизод дуэли Пушкина с офицером Зубовым в Кишиневе в июне 1822 г. На поединок с Зубовым Пушкин явился с черешнями и завтракал ими, пока тот стрелял. Зубов стрелял первый и не попал. Пушкин не сделал своего выстрела, но ушел, не примирившись со своим противником. Эпиграфы взяты из поэмы Е. Баратынского "Бал" (1828) и из повести А. Бестужева-Марлинского "Вечер на бивуаке" (1822). Бурцов Александр Петрович (ум. в 1813 г.) - гусарский офицер, приятель поэта Д. В. Давыдова; по свидетельству современника, "величайший гуляка и самый отчаянный забулдыга из всех гусарских поручиков". Этеристы - члены гетерий, тайных обществ в Греции, ставивших своей главной целью борьбу против турецкого ига. Сражение под Скулянами - произошло 17 июня 1821 г. (см. повесть "Кирджали") во время греческого национально-освободительного движения против турецкого владычества. 1) полицейская шапка (франц.). 2) медовый месяц (англ.). МЕТЕЛЬ Эпиграф взят из баллады В. А. Жуковского "Светлана" (1813). Артемиза - вдова галикарнасского царя Мавзола (IV в. до н. э.), считалась образцом верной жены, неутешной в своем вдовстве. Воздвигла мужу надгробный памятник - "мавзолей". Vive Henri-Quatre - куплеты из комедии французского драматурга Шарля Колле "Выезд на охоту Генриха IV" (1764). ...арии из Жоконда - из комической оперы Николо Изуара "Жоконд, или Искатель приключений", с успехом шедшей в Париже в 1814 г., когда там были русские войска. "Se amоr non e che dunque?.." - стих из 88-го сонета Петрарки. ...первое письмо St.-Preux - из романа в письмах "Юлия, или Новая Элоиза" (1761) Жан-Жака Руссо. 1) Да здравствует Генрих четвертый (франц.) 2) Если это не любовь, так что же?.. (итал.) 3) Сен-Пре (франц.). ГРОБОВЩИК Прототипом героя повести был живший неподалеку от дома Гончаровых в Москве (ныне ул. Герцена, д. 50) гробовщик Адриян. Упоминаемая в повести церковь Вознесения находится у Никитских ворот. Эпиграф взят из стихотворения Г. Р. Державина "Водопад" (1794). ...Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих гробокопателей людьми веселыми... - Пушкин имеет в виду образы гробовщиков в "Гамлете" Шекспира и в романе Вальтера Скотта "Ламермурская невеста" (1819). ...почталион Погорельского - персонаж из повести А. Погорельского "Лафертовская маковница" (1825). "С секирой и в броне сермяжной" - стих из сказки А. Измайлова (1779-1831) "Дура Пахомовна". "Казалось в красненьком сафьянном переплете" - несколько измененный стих из комедии Я. Княжнина "Хвастун" (1786). 1) наших клиентов (нем.). СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ Эпиграфом послужил несколько измененный Пушкиным стих из стихотворения П. А. Вяземского "Станция" (1825). Коллежский регистратор - самый низший гражданский чин. ...ехал на перекладных - то есть меняя лошадей, пересаживаясь на каждой станции. Прогоны - проездные деньги. ...в прекрасной балладе Дмитриева - в стихотворении И. И. Дмитриева "Отставной вахмистр (Карикатура)" (1791). БАРЫШНЯ-КРЕСТЬЯНКА Эпиграф взят из второй книги поэмы И. Ф. Богдановича "Душенька" (1775). ...вышел в отставку в начале 1797 г. - то есть после воцарения Павла I, преследовавшего ненавистных ему офицеров екатерининской гвардии. "Но на чужой манер хлеб русский не родится" - стих из "Сатиры" А. Шаховского ("Мольер! твой дар, ни с чьим на свете несравненный") (1808). ...отпустив усы на всякий случай. - Для военных ношение усов являлось тогда обязательным. Жан Поль - псевдоним немецкого писателя Иоганна-Пауля Рихтера