к. Чудный случай: Когда (ты помнишь?) бросилась она В реку, я побежал за нею следом И с той скалы прыгнуть хотел, да вдруг Почувствовал, два сильные крыла Мне выросли внезапно из-под мышек И в воздухе сдержали. С той поры То здесь, то там летаю, то клюю Корову мертвую, то на могилке Сижу да каркаю. Князь Какая жалость! Кто ж за тобою смотрит? Старик Да, за мною Присматривать не худо. Стар я стал И шаловлив. За мной, спасибо, смотрит Русалочка. Князь Кто? Старик Внучка. Князь Невозможно Понять его. Старик, ты здесь в лесу Иль с голоду умрешь, иль зверь тебя Заест. Не хочешь ли пойти в мой терем Со мною жить? Старик В твой терем? нет! спасибо! Заманишь, а потом меня, пожалуй, Удавишь ожерельем. Здесь я жив, И сыт, и волен. Не хочу в твой терем. (Уходит.) Князь И этому всe я виною! Страшно Ума лишиться. Легче умереть. На мертвеца глядим мы с уваженьем, Творим о нем молитвы. Смерть равняет С ним каждого. Но человек, лишенный Ума, становится не человеком. Напрасно речь ему дана, не правит Словами он, в нем брата своего Зверь узнает, он людям в посмеянье, Над ним всяк волен, бог его не судит. Старик несчастный! вид его во мне Раскаянья все муки растравил! Ловчий Вот он. Насилу-то его сыскали! Князь Зачем вы здесь? Ловчий Княгиня нас послала. Она боялась за тебя. Князь Несносна Ее заботливость! иль я ребенок, Что шагу мне ступить нельзя без няньки? (Уходит.) Русалки показываются над водой. Русалки Что, сестрицы? в поле чистом Не догнать ли их скорей? Плеском, хохотом и свистом Не пугнуть ли их коней? Поздно. Рощи потемнели, Холодеет глубина, Петухи в селе пропели, Закатилася луна. Одна Погодим еще, сестрица. Другая Нет, пора, пора, пора. Ожидает нас царица, Наша строгая сестра. Скрываются. ДНЕПРОВСКОЕ ДНО Терем русалок. Русалки прядут около своей царицы. Старшая русалка Оставьте пряжу, сестры. Солнце село. Столбом луна блестит над нами. Полно, Плывите вверх под небом поиграть, Да никого не трогайте сегодня, Ни пешехода щекотать не смейте, Ни рыбакам их невод отягчать Травой и тиной, ни ребенка в воду Заманивать рассказами о рыбках. Входит русалочка. Где ты была? Дочь На землю выходила Я к дедушке. Всe просит он меня Со дна реки собрать ему те деньги, Которые когда-то в воду к нам Он побросал. Я долго их искала; А что такое деньги, я не знаю. Однако же я вынесла ему Пригоршню раковинок самоцветных. Он очень был им рад. Русалка Безумный скряга! Послушай, дочка. Нынче на тебя Надеюсь я. На берег наш сегодня Придет мужчина. Стереги его И выдь ему навстречу. Он нам близок, Он твой отец. Дочь Тот самый, что тебя Покинул и на женщине женился? Русалка Он сам; к нему нежнее приласкайся И расскажи всe то, что от меня Ты знаешь про свое рожденье; также И про меня. И если спросит он, Забыла ль я его иль нет, скажи, Что все его я помню и люблю И жду к себе. Ты поняла меня? Дочь О, поняла. Русалка Ступай же. (Одна.) С той поры, Как бросилась без памяти я в воду Отчаянной и презренной девчонкой И в глубине Днепра-реки очнулась Русалкою холодной и могучей, Прошло семь долгих лет - я каждый день О мщеньe помышляю... И ныне, кажется, мой час настал. БЕРЕГ Князь Невольно к этим грустным берегам Меня влечет неведомая сила. Всe здесь напоминает мне былое И вольной красной юности моей Любимую, хоть горестную повесть. Здесь некогда любовь меня встречала, Свободная, кипящая любовь; Я счастлив был, безумец!.. и я мог Так ветрено от счастья отказаться. Печальные, печальные мечты Вчерашняя мне встреча оживила. Отец несчастный! как ужасен он! Авось опять его сегодня встречу, И согласится он оставить лес И к нам переселиться... Русалочка выходит на берег. Что я вижу! Откуда ты, прекрасное дитя? СЦЕНЫ ИЗ РЫЦАРСКИХ ВРЕМЕН Мартын. Послушай, Франц, в последний раз говорю тебе как отец: я долго терпел твои проказы; а долее терпеть не намерен. Уймись или худо будет. Франц. Помилуй, батюшка; за что ты на меня сердишься? Я, кажется, ничего не делаю. Мартын. Ничего не делаю! то-то и худо, что ничего не делаешь. Ты ленивец, даром хлеб ешь да небо коптишь. На что ты надеешься? на мое богатство? Да разве я разбогател, сложа руки да сочиняя глупые песни? Как минуло мне четырнадцать лет, покойный отец дал мне два крейцера в руку да два пинка в гузно, да примолвил: ступай-ка, Мартын, сам кормиться, а мне и без тебя тяжело. С той поры мы уж и не видались. Cлаву богу, нажил я себе и дом, и деньги, и честное имя, - а чем? бережливостию, терпением, трудолюбием. Вот уж мне и за пятьдесят, и пора бы уж отдохнуть да тебе передать и счетные книги и весь дом. А могу ли о том и подумать? Какую могу иметь к тебе доверенность? Тебе бы только гулять с господами, которые нас презирают да забирают в долг товары. Я знаю тебя, ты стыдишься своего состояния. Но слушай, Франц. Коли ты не переменишься, не отстанешь от дворян, да не примешься порядком за свое дело - то, видит бог, выгоню тебя из дому, а своим наследником назначу Карла Герца, моего подмастерья. Франц. Твоя воля, батюшка; делай как хочешь. Мартын. То-то ж; смотри... Входит брат Бертольд. Мартын. Вон и другой сумасброд. Зачем пожаловал? Бертольд. Здравствуй, сосед. Мне до тебя нужда. Мартын. Нужда! Опять денег? Бертольд. Да... не можешь ли одолжить полтораста гульденов? Мартын. Как не так - где мне их взять? Я ведь не клад. Бертольд. Пожалуй - не скупись. Ты знаешь, что эти деньги для тебя не пропадшие. Мартын. Как не пропадшие? Мало ли я тебе передавал денег? куда они делись? Бертольд. В дело пошли; но теперь прошу тебя уж в последний раз. Мартын. Об этих последних разах я слышу уж не в первый раз. Бертольд. Нет, право. Последний мой опыт не удался от безделицы - теперь уж я все расчислил; опыт мой не может не удаться. Мартын. Эх, отец Бертольд! Коли бы ты не побросал в алхимический огонь всех денег, которые прошли через твои руки, то был бы богат. Ты сулишь мне сокровища, а сам приходишь ко мне за милостыней. Какой тут смысл? Бертольд. Золота мне не нужно, я ищу одной истины. Мартын. А мне черт ли в истине, мне нужно золото. Бертольд. Так ты не хочешь поверить мне еще? Мартын. Не могу и не хочу. Бертольд. Так прощай же, сосед. Мартын. Прощай. Бертольд. Пойду к барону Раулю, авось даст он мне денег. Мартын. Барон Рауль? да где взять ему денег? Вассалы его разорены. А, славу богу, нынче по большим дорогам не так-то легко наживаться. Бертольд. Я думаю, у него деньги есть, потому что у герцога затевается турнир, и барон туда отправляется. Прощай. Мартын. И ты думаешь, даст он тебе денег? Бертольд. Может быть, и даст. Мартын. И ты употребишь их на последний опыт? Бертольд. Непременно. Мартын. А если опыт не удастся? Бертольд. Нечего будет делать. Если и этот опыт не удастся, то алхимия вздор. Мартын. А если удастся? Бертольд. Тогда... я возвращу тебе с лихвой и благодарностию все суммы, которые занял у тебя, а барону Раулю открою великую тайну. Мартын. Зачем барону, а не мне? Бертольд. И рад бы, да не могу: ты знаешь, что я обещался пресвятой богородице разделить мою тайну с тем, кто поможет мне при последнем и решительном моем опыте. Мартын. Эх, отец Бертольд, охота тебе разоряться! Куда ж ты?- постой! Ну, так и быть. На этот раз дам тебе денег взаймы. Бог с тобою! Но смотри ж, сдержи свое слово. Пусть этот опыт будет последним и решительным. Бертольд. Не бойся. Другого уж не понадобится... Мартын. Погоди же здесь; сейчас тебе вынесу - сколько, бишь, тебе надобно? Бертольд. Полтораста гульденов. Мартын. Полтораста гульденов... Боже мой! и еще в какие крутые времена! Бертольд и Франц. Бертольд. Здравствуй, Франц, о чем ты задумался? Франц. Как мне не задумываться? Сейчас отец грозился меня выгнать и лишить наследства. Бертольд. За что это? Франц. За то, что я знакомство веду с рыцарями. Бертольд. Он не совсем прав, да и не совсем виноват. Франц. Разве мещанин недостоин дышать одним воздухом с дворянином? Разве не все мы произошли от Адама? Бертольд. Правда, правда. Но видишь, Франц, уже этому давно: Каин и Авель были тоже братья, а Каин не мог дышать одним воздухом с Авелем - и они не были равны перед богом. В первом семействе уже мы видим неравенство и зависть. Франц. Виноват ли я в том, что не люблю своего состояния? что честь для меня дороже денег? Бертольд. Всякое состояние имеет свою честь и свою выгоду. Дворянин воюет и красуется. Мещанин трудится и богатеет. Почтен дворянин за решеткою своей башни, купец - в своей лавке... Входит Мартын. Мартын. Вот тебе полтораста гульденов - смотри же, тешу тебя в последний раз. Бертольд. Благодарен, очень благодарен. Увидишь, не будешь раскаиваться. Мартын. Постой! Ну, а если опыт твой тебе удастся, и у тебя будет и золота и славы вдоволь, будешь ли ты спокойно наслаждаться жизнию? Бертольд. Займусь еще одним исследованием: мне кажется, есть средство открыть perpetuum mobile... {1} Мартын. Что такое perpetuum mobile? Бертольд. Perpetuum mobile, то есть вечное движение. Если найду вечное движение, то я не вижу границ творчеству человеческому... видишь ли, добрый мой Мартын: делать золото задача заманчивая, открытие, может быть, любопытное - но найти perpetuum mobile... о!.. Мартын. Убирайся к черту с твоим perpetuum mobile!.. Ей-богу, отец Бертольд, ты хоть кого из терпения выведешь. Ты требуешь денег на дело, а говоришь бог знает что. Невозможно. Экой он сумасброд! Бертольд. Экой он брюзга! Расходятся в разные стороны. Франц. Чeрт побери наше состояние! - Отец у меня богат, - а мне какое дело? Дворянин, у которого нет ничего, кроме зазубренного меча да заржавленного шлема, счастливее и почетнее отца моего. Отец мой сымает перед ним шляпу, а тот и не смотрит на него. - Деньги! потому что деньги достались ему не дешево, так он и думает, что в деньгах вся и сила - как не так! Если он так силен, попробуй отец ввести меня в баронский замок! Деньги! Деньги рыцарю не нужны, на то есть мещане - как прижмет их, так и забрызжет кровь червонцами!.. Чeрт побери наше состояние! - Да по мне лучше быть последним минстрелем: этого по крайней мере в замке принимают... Госпожа слушает его песни, наливает ему чашу и подносит из своих рук... Купец, сидя за своими книгами, считает, считает, клянется, хитрит перед всяким покупщиком: "Ей-богу, сударь, самый лучший товар, дешевле нигде не найдете". - Врешь ты, жид.- "Никак нет, честию вас уверяю"... Честию!.. Хороша честь! А рыцарь - он волен как сокол... он никогда не горбился над счетами, он идет прямо и гордо, он скажет слово, ему верят... Да разве это жизнь? - Чeрт ее побери! - Пойду лучше в минстрели. Однако что это сказал монах? Турнир в * и туда едет барон - ах, боже мой! там будет и Клотильда. Дамы обсядут кругом, трепеща за своих рыцарей - трубы затрубят - выступят герольды - рыцари объедут поле, преклоняя копья перед балконом своих красавиц... - трубы опять затрубят - рыцари разъедутся - помчатся друг на друга... дамы ахнут... боже мой! и никогда не подыму я пыли на турнире, никогда герольды не возгласят моего имени, презренного мещанского имени, никогда Клотильда не ахнет... Деньги! кабы знал он, как рыцари презирают нас, несмотря на наши деньги... Альбер. A! это Франц; на кого ты раскричался? Франц. Ах, сударь, вы меня слышали... я сам с собою рассуждал... Альбер. А о чем рассуждал ты сам с собою? Франц. Я думал, как бы мне попасть на турнир. Альбер. Ты хочешь попасть на турнир? Франц. Точно так. Альбер. Ничего нет легче: у меня умер мой конюший - хочешь ли на его место? Франц. Как! бедный ваш Яков умер? отчего ж он умер? Альбер. Ей-богу, не знаю; в пятницу он был здоровешенек; вечером воротился я поздно (я был в гостях у Ремона и порядочно подпил) - Яков сказал мне что-то... я рассердился и ударил его, - помнится, по щеке, а может быть, и в висок, - однако нет: точно по щеке; Яков повалился - да уж и не встал; я лег не раздевшись, а на другой день узнаю, что мой бедный Яков - умре. Франц. Ай, рыцарь! видно, пощечины ваши тяжелы. Альбер. На мне была железная рукавица. - Ну что же, хочешь быть моим конюшим? Франц (почесывается). Вашим конюшим? Альбер. Что ж ты почесываешься? соглашайся. - Я возьму тебя на турнир, ты будешь жить у меня в замке. Быть оруженосцем у такого рыцаря, как я, не шутка: ведь уж это ступень. Со временем, как знать, тебя посвятим и в рыцари - многие так начинали. Франц. А что скажет мой отец? Альбер. А ему какое дело до тебя? Франц. Он меня наследства лишит... Альбер. А ты плюнь - тебе же будет легче. Франц. И я буду жить у вас в замке?.. Альбер. Конечно. - Ну, согласен? Франц. Вы не будете давать мне пощечин? Альбер. Нет, нет, не бойся; а хоть и случится такой грех - что за беда? - не все ж конюшие убиты до смерти. Франц. И то правда: коли случится такой грех - посмотрим, кто кого... Альбер. Что? что ты говоришь, я тебя не понял? Франц. Так, я думал сам про себя. Альбер. Ну, что ж - соглашайся... Франц. Извольте - согласен. Альбер. Нечего было и думать. Достань-ка себе лошадь и приходи ко мне. Берта и Клотильда. Клотильда. Берта, скажи мне что-нибудь, мне скучно. Берта. О чем же я буду вам говорить? - не о нашем ли рыцаре? Клотильда. О каком рыцаре? Берта. О том, который остался победителем на турнире. Клотильда. О графе Ротенфельде. Нет, я не хочу говорить о нем; вот уже две недели, как мы возвратились, - а он и не думал приехать к нам; это с его стороны неучтивость. Берта. Погодите - я уверена, что он будет завтра... Клотильда. Почему ты так думаешь? Берта. Потому, что я его во сне видела. Клотильда. И, боже мой! Это ничего не значит. Я всякую ночь вижу его во сне. Берта. Это совсем другое дело - вы в него влюблены. Клотильда. Я влюблена! Прошу пустяков не говорить... Да и про графа Ротенфельда толковать тебе нечего. Говори мне о ком-нибудь другом. Берта. О ком же? О конюшем братца, о Франце? Клотильда. Пожалуй, говори мне о Франце. Берта. Вообразите, сударыня, что он от вас без ума. Клотильда. Франц от меня без ума? кто тебе это сказал? Берта. Никто, я сама заметила; когда вы садитесь верхом, он всегда держит вам стремя; когда служит за столом, он не видит никого, кроме вас; если вы уроните платок, он всех проворнее его подымет, - а на нас и не смотрит... Клотильда. Или ты дура, или Франц предерзкая тварь... Входят Альбер, Ротенфельд и Франц. Альбер. Сестра, представляю тебе твоего рыцаря, граф приехал погостить в нашем замке. Граф. Позвольте, благородная девица, недостойному вашему рыцарю еще раз поцеловать ту прекрасную руку, из которой получил я драгоценнейшую награду... Клотильда. Граф, я рада, что имею честь принимать вас у себя... Братец, я буду вас ожидать в северной башне... (Уходит.) Граф. Как она прекрасна! Альбер. Она предобрая девушка. Граф, что же вы не раздеваетесь? Где ваши слуги? Франц! разуй графа. Франц медлит. Франц, разве ты глух? Франц. Я не всемирный слуга, чтобы всякого разувать... Граф. Ого, какой удалец! Альбер. Грубиян! (Замахивается.) Я тебя прогоню! Франц. Я сам готов оставить замок. Альбер. Мужик, подлая тварь! Извините, граф, я с ним управлюсь... Вон!... (Толкает его в спину.)Чтобы духа твоего здесь не было. Граф. Пожалуйста, не трогайте этого дурака; он, право, не стоит... Клотильда. Братец, мне до тебя просьба. Альбер. Чего ты хочешь? Клотильда. Пожалуйста, прогони своего конюшего Франца; он осмелился мне нагрубить... Альбер. Как! и тебе?.. Жаль же, что я уж его прогнал; он от меня так скоро б не отделался. Да что ж он сделал? Клотильда. Так, ничего. Если ты уж его прогнал, так нечего и говорить. Скажи, братец, долго ли граф пробудет у нас? Альбер. Думаю, сестра, что это будет зависеть от тебя. Что ж ты краснеешь?.. Клотильда. Ты всe шутишь... A он и не думает... Альбер. Не думает? о чем же? Клотильда. Ах, братец, какой ты несносный! Я говорю, что граф обо мне и не думает... Альбер. Посмотрим, посмотрим - что будет то будет. Франц. Вот наш домик.... Зачем было мне оставлять его для гордого замка? Здесь я был хозяин, а там - слуга... и для чего?.. для гордых взоров наглой благородной девицы. Я переносил унижения, я унизился в глазах моих - я сделался слугою того, кто был моим товарищем, я привык сносить детские обиды глупого, избалованного повесы... я не примечал ничего... Я, который не хотел зависеть от отца, - я стал зависим от чужого... И чем это все кончилось? - боже... кровь кидается в лицо - кулаки мои сжимаются... О, я им отомщу, отомщу... Как-то примет меня отец!(Стучится.) Карл (выходит). Кто там так бодро стучится? - A! Франц, это ты! (Про себя.) Вот чeрт принес! Франц. Здравствуй, Карл, отец дома? Карл. Ах, Франц, - давно же ты здесь не был... Отец твой с месяц как уж помер. Франц. Боже мой! Что ты говоришь?.. Отец мой умер! - Невозможно! Карл. Так-то возможно, что его и схоронили Франц. Бедный, бедный старик!.. И мне не дали знать, что он болен! может быть, он умер с горести - он меня любил; он чувствовал сильно. Карл, и ты не мог послать за мною! Oн меня бы благословил... Карл. Он умер, осердясь на приказчика и выпив сгоряча три бутылки пива. Оттого и умер. Знаешь ли что еще, Франц? Ведь он лишил тебя наследства - а отдал все свое имение... Франц. Кому? Карл. Не смею тебе сказать - ты такой вспыльчивый... Франц. Знаю: тебе... Карл. Бог видит, я не виноват. - Я готов был бы тебе все отдать... потому что, видишь ли, хоть закон и на моей стороне, - однако вот, по совести, чувствую, что все-таки сын наследник отца, а не подмастерье... Но, видишь, Франц... я ждал тебя, а ты не приходил - я и женился... а вот теперь, как женат, уж я и не знаю, что делать... и как быть... Франц. Владей себе моим наследством, Карл, я у тебя его не требую. На ком ты женат? Карл. На Юлии Фурст, мой добрый Франц, на дочери Иоганна Фурста, нашего соседа... Я тебе ее покажу. Если хочешь остаться, то у меня есть порожний уголок... Франц. Нет, благодарствуй, Карл. Кланяйся Юлии - и вот отдай ей эту серебряную цепочку - от меня на память... Карл. Добрый Франц! - Хочешь с нами отобедать? - мы только что сели за стол... Франц. Не могу, я спешу... Карл. Куда же? Франц. Так, сам не знаю - прощай. Карл. Прощай, бог тебе помоги. Франц уходит. А какой он добрый малый, - и как жаль, что он такой беспутный! - Ну, теперь я совершенно покоен: у меня не будет ни тяжбы, ни хлопот. Вассалы, вооруженные косами и дубинами. Франц. Они проедут через эту лужайку - смотрите же, не робеть; подпустите их как можно ближе, продолжая косить - рыцари на вас гаркнут - и наскачут, - тут вы размахнитесь косами по лошадиным ногам - а мы из лесу и приударим... чу!.. Вот они. Франц с частью вассалов скрывается за лес. Косари (поют) Ходит во поле коса, Зеленая полоса Вслед за ней ложится. Ой, ходи, моя коса. Сердце веселится. Несколько рыцарей, между ими Альбер и Ротенфельд. Рыцари. Гей, вы - долой с дороги! Вассалы сымают шляпы и не трогаются. Альбер. Долой, говорят вам!.. Что это значит, Ротенфельд? они ни с места. Ротенфельд. А вот пришпорим лошадей да потопчем их порядком.... Косари. Ребята, не робеть... Лошади раненые падают с седоками, другие бесятся. Франц (бросается из засады). Вперед, ребята! У! у!.. Один рыцарь (другому). Плохо, брат, - их более ста человек... Другой. Ничего, нас еще пятеро верхами... Рыцари. Подлецы, собаки, вот мы вас! Вассалы. У! у! у!.. Сражение. Все рыцари падают один за другим. Вассалы (бьют их дубинами, косами). Наша взяла!.. Кровопийцы! разбойники! гордецы поганые! Теперь вы в наших руках... Франц. Который из них Ротенфельд? - Друзья! подымите забрала, - где Альбер? Едет другая толпа рыцарей. Один из них. Господа! посмотрите, что это значит? Здесь дерутся... Другой. Это бунт - подлый народ бьет рыцарей... Рыцари. Господа! господа!.. Копья в упор!.. Пришпоривай!.. Наехавшие рыцари нападают на вассалов. Вассалы. Беда! Беда! Это рыцари!.. (Разбегаются.) Франц. Куда вы! Оглянитесь, их нет и десяти человек!.. Он ранен; рыцарь хватает его за ворот. Рыцарь. Постой! брат... успеешь им проповедать. Другой. И эти подлые твари могли победить благородных рыцарей! смотрите, один, два, три... девять рыцарей убито. Да это ужас. Лежащие рыцари встают один за другим. Рыцари. Как! вы живы? Альбер. Благодаря железным латам... Все смеются. Ага, Франц, это ты, дружок? Очень рад, что встречаю тебя... Господа рыцари! благодарим за великодушную помощь. Один из рыцарей. Не за что; на нашем месте вы бы сделали то же самое. Ротенфельд. Смею ли просить вас в мой замок дни на три, отдохнуть после сражения и дружески попировать?.. Рыцарь. Извините, что не можем воспользоваться вашим благородным гостеприимством. Мы спешим на похороны Эльсбергского принца - и боимся опоздать... Ротенфельд. По крайней мере сделайте мне честь у меня отужинать. Рыцарь. С удовольствием. - Но у вас нет лошадей, - позвольте предложить вам наших... мы сядем за вами, как освобожденные красавицы. Садятся. А этого молодца, так и быть, довезем уж до первой виселицы... Господа, помогите его привязать к репице моей лошади... ЗАМОК РОТЕНФЕЛЬДА Рыцари ужинают. Один рыцарь. Славное вино! Ротенфельд. Ему более ста лет... Прадед мой поставил его в погреб, отправляясь в Палестину, где и остался; этот поход ему стоил двух замков и ротенфельдской рощи, которую продал он за бесценок какому-то епископу. Рыцарь. Славное вино! - За здоровье благородной хозяйки!.. Рыцари. За здоровье прекрасной и благородной хозяйки!.. Клотильда. Благодарю вас, рыцари. За здоровье ваших дам... (Пьет.) Ротенфельд. За здоровье наших избавителей! Рыцари. За здоровье наших избавителей! Один из рыцарей. Ротенфельд! праздник ваш прекрасен; но ему чего-то недостает... Ротенфельд. Знаю, кипрского вина; что делать - всe вышло на прошлой неделе. Рыцарь. Нет, не кипрского вина; недостает песен миннезингера... Ротенфельд. Правда, правда... Нет ли в соседстве миннезингера; ступайте-ка в гостиницу... Альбер. Да чего ж нам лучше? Ведь Франц еще не повешен - кликнуть его сюда... Ротенфельд. И в самом деле, кликнуть сюда Франца! Рыцарь. Кто этот Франц? Ротенфельд. Да тот самый негодяй, которого вы взяли сегодня в плен. Рыцарь. Так он и миннезингер? Альбер. О! все, что вам угодно. Вот он. Ротенфельд. Франц! рыцари хотят послушать твоих песен, коли страх не отшиб у тебя памяти, а голос еще не пропал. Франц. Чего мне бояться? Пожалуй, я вам спою песню моего сочинения. Голос мой не задрожит, и язык не отнялся. Ротенфельд. Посмотрим, посмотрим. Ну - начинай... Франц (поет) Жил на свете рыцарь бедный, Молчаливый и простой, С виду сумрачный и бледный, Духом смелый и прямой Он имел одно виденье, Непостижное уму, И глубоко впечатленье В сердце врезалось ему. С той поры, сгорев душою, Он на женщин не смотрел, Он до гроба ни с одною Молвить слова не хотел. Он себе на шею четки Вместо шарфа навязал И с лица стальной решетки Ни пред кем не подымал. Полон чистою любовью, Верен сладостной мечте, A. M. D. {2} своею кровью Начертал он на щите. И в пустынях Палестины, Между тем как по скалам Мчались в битву паладины, Именуя громко дам,- Lumen coelum, sancta rosa! {3} Восклицал он, дик и рьян, И как гром его угроза Поражала мусульман. Возвратясь в свой замок дальный, Жил он строго заключен; Всe безмолвный, всe печальный, Как безумец умер он. Восклицанья. Рыцари. Славная песня; да она слишком заунывна. Нет ли чего повеселее? Франц. Извольте; есть и повеселее. Ротенфельд. Люблю за то, что не унывает! - Вот тебе кубок вина. Франц Воротился ночью мельник... Женка! Что за сапоги? Ах ты, пьяница, бездельник! Где ты видишь сапоги? Иль мутит тебя лукавый? Это ведра.- Ведра? право? - Вот уж сорок лет живу, Ни во сне, ни на яву Не видал до этих пор Я на ведрах медных шпор. Рыцари. Славная песня! прекрасная песня! - ай да миннезингер! Ротенфельд. А всe-таки я тебя повешу. Рыцари. Конечно - песня песнию, а веревка веревкой. Одно другому не мешает. Клотильда. Господа рыцари! я имею просьбу до вас - обещайтесь не отказать. Рыцарь. Что изволите приказать? Другой. Мы готовы во всем повиноваться. Клотильда. Нельзя ли помиловать этого бедного человека?.. он уже довольно наказан и раной и страхом виселицы. Ротенфельд. Помиловать его!.. Да вы не знаете подлого народа. Если не пугнуть их порядком да пощадить их предводителя, то они завтра же взбунтуются опять... Клотильда. Нет, я ручаюсь за Франца. Франц! Не правда ли, что если тебя помилуют, то уже более бунтовать не станешь? Франц (в чрезвычайном смущении). Сударыня... Сударыня... Рыцарь. Ну, Ротенфельд... что дама требует, в том рыцарь не может отказать. Надобно его помиловать. Рыцари. Надобно его помиловать. Ротенфельд. Так и быть: мы его не повесим, - но запрем его в тюрьму, и даю мое честное слово, что он до тех пор из нее не выйдет, пока стены замка моего не подымутся на воздух и не разлетятся... Рыцари. Быть так... Клотильда. Однако... Ротенфельд. Сударыня, я дал честное слово. Франц. Как, вечное заключение! Да по мне лучше умереть. Ротенфельд. Твоего мнения не спрашивают... Отведите его в башню... Франца уводят. Франц. Однако ж я ей обязан жизнию! ОТРЫВКИ И НАБРОСКИ ВАДИМ Вадим Ты видел Новгород; ты слышал глас народа; Скажи, Рогдай, жива ль славянская свобода, Иль князя чуждого покорные рабы Решились оправдать гонения судьбы? Рогдай Вадим, надежда есть, народ нетерпеливый, Старинной вольности питомец горделивый, Досадуя, влачит позорный свой ярем; Как иноземный гость, неведомый никем, Являлся я в домах, на стогнах и на вече. Вражду к правительству я зрел на каждой встрече... Уныние везде, торговли глас утих, Встревожены умы, таится пламя в них. Младые граждане кипят и негодуют - Вадим, они тебя с надеждой именуют... Вадим Безумные! Давно ль они в глазах моих Встречали торжеством властителей чужих И вольные главы под иго преклоняли? Изгнанью моему давно ль рукоплескали?.. Теперь зовут меня, - а завтра, может, вновь... Неверна их вражда, неверна их любовь, Но я не изменю - * * * - Скажи, какой судьбой друг другу мы попались? В одном углу живем, а месяц не видались. Откуда и куда? - Я шел к тебе, сестра. Хотелось мне с тобой увидеться. - Пора. - Ей-богу, занят был. - Да чем? - Делами, службой. Я, право, дорожу, сестра, твоею дружбой. Люблю тебя душой и рад бы иногда С тобою посидеть... Но, видишь ли, беда - Никак не съедемся: я дома - ты в карете, - Но мы могли бы в свете Видаться каждый день. - Конечно! я бы мог Пуститься в свет, как ты. Нет, нет, избави бог! По счастью, модный круг совсем теперь не в моде. Мы, знаешь ли, мы жить привыкли на свободе. Не ездим в общества, не знаем наших дам. Мы их оставили на жертву старикам, Любезным баловням осьмнадцатого века. А впрочем, не найдешь живого человека В отборном обществе. - Хвалиться есть ли чем? Что тут хорошего? Ну, я прощаю тем, Которые, пустясь в пятнадцать лет на волю, Привыкли - как же быть? - лишь к пороху да к полю. Казармы нравятся им больше ваших зал. Но ты, который в век в биваках не живал, Который не видал походной пыли сроду... Зачем перенимать у них пустую моду? Какая нужда в том? - В кругу своем они О дельном говорят, читают Жомини. - Да ты не читывал с тех пор, как ты родился. Ты шлафорком одним да трубкою пленился. Ты жить не можешь там, где должен быть одет, Где вечно не курят, где только банка нет - * * * - Насилу выехать решились из Москвы. - Здорова ль, душенька? - Здоровы ль, сударь, вы? - Смешно: ни надписи, ни подписи - кому же? Вдове? не может быть! Ну, кто ж соперник мой? A! Верно Сонюшке! смиреннице такой. Пора ей хлопотать о муже. - Ну, как живете в подмосковной? Что Ольга Павловна? - Мы ждали, ждали вас. Мы думали, ваш жар любовный Уж и погас... И с бельведера вдаль смотрели беспрестанно, Не скачет...... Спешить бы слишком было странно - Я не любовник, а жених. А что ее сестра? - Ей, кажется, не скучно: Эльвиров с нею неразлучно. - Ага. - Вчера был здесь, сегодня ждем его. Так точно, от него. Что с вами? - Ничего. - Ей-богу, сердце не на месте. - Пожалуй, милая, вот это письмецо Тихонько подложи. - Кому? - Моей невесте. Да, Ольге Павловне - что смотришь мне в лицо? Не прямо в руки ей, конечно. Не проболтайся ж, друг сердечный. - Ей-богу, вас понять нельзя. Она ведь знает вашу руку. - Да письмецо писал не я. - Вот что!.. вы выдумали штуку! Хотите испытать невесту? - Как не так! Мне? ревновать! избави боже. Я все же не дитя, а пуще не дурак. - А что же? - Браслеты я купил - прикажешь, покажу. - Вот Ольге Павловне обновка. - А знаешь ли, что я тебе скажу: Дарю ее тебе, примерная плутовка. - Помилуйте, да мне - и думать я не смела. Мне совестно... я вся горю. Покорно вас благодарю. Я так... - Послушай! - улетела. * * * - Она меня зовет: поеду или нет? Все слезы, жалобы, упреки... мочи нет - Откланяюсь, пора - она мне надоела. К тому ж и без нее мне слишком много дела. Я нынче отыскал за Каменным мостом Вдову с племянницей; пойду туда пешком Под видом будто бы невинного гулянья. Ах!.. матушка идет... предвижу увещанья... А, здравствуйте, maman... - Куда же ты, постой. Я шла к тебе, мой друг, мне надобно с тобой О деле говорить... - Я знал. - Возьми ж терпенье, Мой друг, не нравятся твое мне поведенье. - А в чем же? - Да во всем - во-первых, ты жены Не видишь никогда - вы как разведены... Адель всегда одна - все дома - ты в карете, На скачке, в опере, на балах, вечно в свете - Или уже нельзя с женою посидеть? - Да, право, некогда... - Ты дома б мог иметь Обеды, вечера - ты должен бы представить Жену свою везде... Пора, пора исправить Привычки прежние. - Нельзя ли сам собой Отвыкнуть наконец от жизни холостой? Я сделаю тебе другое замечанье... ПЕРЕВОД НАЧАЛА КОМЕДИИ ШЕКСПИРА "МЕРА ЗА МЕРУ" Дук Вам объяснять правления начала Излишним было б для меня трудом. Не нужно вам ничьих советов. Знаньем Превыше сами вы всего. Мне только Во всем на вас осталось положиться. Народный дух, законы, ход правленья Постигли вы верней, чем кто б то ни был. Вот вам наказ: желательно б нам было, Чтоб от него не отшатнулись вы. Позвать к нам Анджело. Каков он будет По мненью вашему на нашем месте? Вы знаете, что нами он назначен Нас заменить в отсутствии, что мы И милостью и страхом облекли Наместника всей нашей власти, что же Об нем вы мните? Ескал Если в целой Вене Сей почести достоин кто-нибудь, Так это Анджело. Дук Вот он идет. Анджело Послушен вашей милостивой воле, Спешу принять я ваши приказанья. Дук Анджело, жизнь твоя являет То, что с тобою совершится впредь. * * * Графиня (одна, держит письмо). "Через неделю буду в Париже непременно"... Письмо от двенадцатого, сегодня осьмнадцатое; он приедет завтра! Боже мой, что мне делать? Входит Дорвиль. Дорвиль. Здравствуйте, мой ангел, каково вам сегодня? Послушайте, что я вам расскажу - умора... Что с вами? вы в слезах. Графиня. Вы чудовище. Дорвиль. Опять! Ну, что за беда? Все дело останется в тайне. Слава богу, никто ничего не подозревает:все думают, что у вас водяная. На днях все будет кончено. Вы для виду останетесь еще недель шесть в своей комнате, потом опять явитесь в свет, и все вам обрадуются. Графиня. Удивляюсь вашему красноречию. А муж? Дорвиль. Граф ничего не узнает. Мужья никогда ничего не узнают. Месяца через три он приедет к нам из армии, мы примем его как ни в чем не бывало; одного боюсь: он в вас опять влюбится - и тогда... Графиня. Прочтите это письмо. Доpвиль. Ах, боже мой! Графиня. Нечего глаза таращить. Я пропала - вы погубили меня. Дорвиль. Ангел мой! Я в отчаянии. Что с нами будет! Графиня. С нами! с вами ничего не будет, а меня граф убьет. Доpвиль. Кто его звал? Какая досада. Графиня. Досада! вам досадно потому, что вам некуда будет ездить на вечер, пока не заведете себе другой любовницы (баронессы д'Овре, например. Несносная мигушка).(Передразнивает ее.) Видите, что вы чудовище: я гибну, а вы смеетесь. Доpвиль. Я не допущу его до Парижа, я поеду навстречу к графу. Мы поссоримся, я вызову его на дуэль и проколю его. Графиня. Какой ужас! Я не позволю вам проколоть моего мужа. Он для меня был всегда так добр. Я перед ним кругом виновата; я могла забыть все свои обязанности, изменить ему... и для кого?.. для изверга, который не посовестился... оставьте меня, говорят вам, оставьте меня. Доpвиль. Поезжайте в свою деревню, в Британию. Графиня. Это зачем? Разве граф за мною не поскачет? Доpвиль. Скройтесь в мой замок. Графиня. Вот еще! а шум? а соблазн? но, может быть, вам того и надобно. Вы хотите, чтоб весь свет узнал о моем бесчестии: самолюбие ваше того требует. Доpвиль. Как вы несправедливы! но что же нам делать? Графиня. Вот до чего довели вы меня! ах, Дорвиль! я говорила вам, вы не хотели мне верить; вы поставили на своем; посмотрите, что из этого вышло... Нечего ко мне ласкаться, подите прочь. Дорвиль, Дорвиль! перестаньте. Вы с ума сошли. Ах!.. постойте, какая прекрасная мысль! Доpвиль. Что такое? Графиня. Я умру со стыда, но нет иного способа. Доpвиль. Что ж такое? Графиня. После узнаете. * * * От этих знатных господ покою нет и нашему брату тюремщику. Простых людей, слава богу, мы вешаем каждую пятницу, и никогда с ними никаких хлопот. Прочтут им приговор, священник причастит их на скорую руку, дадут бутылку вина; коли есть жена или ребятишки, коли отец или мать еще живы, впустишь их на минуту, а чуть лишь слишком завоют или заболтаются, так и вон милости просим. На рассвете придет за ними Жак-палач - и всe кончено. А вот посадили к нам графа Конрада, так я и жизни не рад. Я у него на посылках. Принеси то-то, скажи то, кликни того-то. Начальство поминутно меня требует: всe ли у тебя исправно? да не ушел ли он? да не зарезался бы он? да доволен ли он? Чeрт побери знатных господ! И с тех пор, как судьи приговорили его к смерти, так тюрьма моя сделалась трактиром, ей-богу, трактиром. И друзья, и родня, и знакомые - все лезут с ним прощаться, - отпирай всякому, да смотри за всеми, да не смей никого обидеть; и хоть бы что-нибудь в руку перепало, да нет, все народ благородный - свободен от всех податей. Право, ни на что не похоже! Слава богу, что утром отрубят ему голову, а уж эту ночь напляшемся... Стучат. Это кто стучится? (Идет к дверям и отворяет окошечко.) Что вам надобно? Слуга (за дверью). Отворяй, - графиня с дочерью! Тюремщик. А где пропуск? Слуга (бросает ему бумагу). Ha! скорее ж! поворачивайся! Тюремщик. Сейчас, сейчас! экая каторга! Отворяет двери. Входят графиня и дочь ее, обе в черном платьe. Тюремщик им низко кланяется. ПАПЕССА ИОАННА Acte I La fille d'un honnete artisan, etonne du son savoir, la mere, vulgaire, n'y voyant rien de bon. Gilbert invite un savant a venir voir sa fille - le prodige de famille. Preparatifs - ou la mere est seule a fuire tout. La passion du savoir. Le savant (le demon du savoir) arrive au milieu de tout le monde invite par Gilbert. Il ne parle qu'avec Jeanne et s'en va. Commerage des femmes, joie du pere - souci et orgueil de la fille. Elle devant St. Simon. L'ambition. Elle fuit pour aller en Angleterre etudier a l'universite. En recit Jeanne a l'universite, sous le nom de Jean de Mayence. Elle se lie avec un jeune gentilhomme espagnol. Amour, jalousie, duel. Jeanne soutient une these et est faite docteur. - Jeanne prieur d'un couvent; regle austere qu'elle y etablit. Les moines se plaignent... Acte II Jeanne a Rome, cardinal; le pape meurt. - Elle est faite pape. - Jeanne commence a s'ennuyer. Acte III Arrive l'ambassadeur d'Espagne, son condisciple. Leur reconnaissance. Elle le menace de l'Inquisition, et lui d'un eclat. Il penetre jusqu'a elle. Elle devient sa maitresse. Elle accouche entre le Colisee et le couvent de **. Le diable l'emporte. {1} * * * - И ты тут был? Расскажи, как это случилось? - Изволь: я только расплатился с хозяином и хотел уже выйти, как вдруг слышу страшный шум; и граф сюда входит со всею своею свитою. Я скорее снял шляпу и по стенке стал пробираться до дверей, но он увидел меня и спросил, что я за человек. - "Я Гаспар Дик, кровельщик, готовый к вашим услугам, милостивый граф", - отвечал я с поклоном - и стал пятиться к дверям, но он опять со мной заговорил и безо всякого ругательства. - "А сколько ты вырабатываешь в день, Гаспар Дик?" - Я призадумался: зачем этот вопрос? Не думает ли он о новом налоге? На всякий случай я отвечал ему осторожно: "Милостивый граф, - день на день не похож; в иной выработаешь пять и шесть копеек, а в другой и ничего". - "А женат ли ты, Гаспар Дик?" - Я тут опять призадумался: зачем ему знать, женат ли я? Однако отвечал ему смело: "Женат". - "И дети есть?" - "И дети есть". - (Я решился говорить всю правду, ничего не утаивая.) - Тогда граф оборотился к своей свите и сказал: "Господа, я думаю, что будет ненастье; моя абервильская рана что-то начинает ныть. - Поспешим до дождя доехать; велите скорее седлать лошадей".- ИЗ РАННИХ РЕДАКЦИЙ ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН ГЛАВА ПЕРВАЯ Предисловие к первому изданию (1825) главы первой: Вот начало большого стихотворения, которое, вероятно, не будет окончено. Несколько песен, или глав, "Евгения Онегина" уже готовы. Писанные под влиянием благоприятных обстоятельств, они носят на себе отпечаток веселости, ознаменовавшей первые произведения автора "Руслана и Людмилы". Первая глава представляет нечто целое. Она в себе заключает описание светской жизни петербургского молодого человека в конце 1819 года и напоминает "Беппо", шуточное произведение мрачного Байрона. Дальновидные критики заметят, конечно, недостаток плана. Всякий волен судить о плане целого романа, прочитав первую главу оного. Станут осуждать и антипоэтический характер главного лица, сбивающегося на Кавказского пленника, также некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие. Но да будет нам позволено обратить внимание читателей на достоинства, редкие в сатирическом писателе: отсутствие оскорбительной личности и наблюдение строгой благопристойности в шуточном описании нравов. В рукописи - вместо последней фразы предисловия: Звание издателя не позволяет нам хвалить, ни осуждать сего нового произведения. Мнения наши могут показаться пристрастными. Но да будет нам позволено обратить внимание почтеннейшей публики и гг. журналистов на достоинство, еще новое и сатирическом писателе: наблюдение строгой благопристойности в шуточном описании нравов. Ювенал, Катулл, Петрон, Вольтер и Байрон - далеко не редко не сохранили должного уважения к читателям и к прекрасному полу. Говорят, что наши дамы начинают читать по-русски. Смело предлагаем им произведение, где найдут они под легким покрывалом сатирической веселости наблюдения верные и занимательные. Другое достоинство, почти столь же важное, приносящее не малую честь сердечному незлобию нашего автора, есть совершенное отсутствие оскорбительной личности. Ибо не должно сие приписать единственно отеческой бдительности нашей цензуры, блюстительницы нравов, государственного спокойствия, сколь и заботливо охраняющей граждан от нападения простодушной клеветы, насмешливого легкомыслия. В беловой рукописи стихи 8-14 строфы V читались: Подозревали в нем талант, И мог Евгений в самом деле Вести приятный разговор, А иногда веселый спор О господине Мармонтеле, О карбонарах, о Парни, Об генерале Жомини. Примечание к строфе VIII, имевшееся в первом издании: Мнение, будто бы Овидий был сослан в нынешний Акерман, ни на чем не основано. В своих элегиях Ex Ponto {1} он ясно назначает местом своего пребывания город Томы при самом устье Дуная. Столь же несправедливо и мнение Вольтера, полагающего причиной его изгнания тайную благосклонность Юлии, дочери Августа. Овидию было тогда около пятидесяти лет, а развратная Юлия, десять лет тому прежде, была сама изгнана ревнивым своим родителем. Прочие догадки ученых не что иное, как догадки. Поэт сдержал свое слово, и тайна его с ним умерла: Alterius facti culpa silenda mihi. {2} Примечание сочинителя. В черновиках к строке "О господине Мармонтеле" имеется ряд знаменательных вариантов: "О Бейроне, о Манюэле", "О Мирабо, об Мармонтеле", "О гетерии, Манюэле". Пропущенная строфа IX (имеется в беловой рукописи): Нас пыл сердечный рано мучит. Очаровательный обман, Любви нас не природа учит, А Сталь или Шатобриан. Мы алчем жизнь узнать заране, Мы узнаем ее в романе, Мы все узнали, между тем Но насладились мы ничем. Природы глас предупреждая, Мы только счастию вредим, П поздно, поздно вслед за ним Летит горячность молодая. Онегин это испытал, Зато как женщин он узнал. Пропущенные строфы XIII и XIV (имеются в черновой рукописи): XIII Как он умел вдовы смиренной Привлечь благочестивый взор И с нею скромный и смятенный Начать, краснея, разговор, Пленять неопытностью нежной И верностью надежной Любви, которой в мире нет, И пылкостью невинных лет. Как он умел с любою дамой О платонизме рассуждать И в куклы с дурочкой играть, И вдруг нежданной эпиграммой Ее смутить и наконец Сорвать торжественный венец. XIV Так резвый баловень служанки, Анбара страж, усатый кот За мышью крадется с лежанки, Протянется, идет, идет, Полузажмурясь, подступает, Свернется в ком, хвостом играет, Готовит когти хитрых лап И вдруг бедняжку цап-царап. Так хищный волк, томясь от глада, Выходит из глуши лесов И рыщет близ беспечных псов Вокруг неопытного стада; Все спит, и вдруг свирепый вор Ягненка мчит в дремучий бор. Примечание к строфе XXVI в первом издании: Нельзя не пожалеть, что наши писатели слишком редко справляются со словарем Российской Академии. Он останется вечным памятником попечительной воли Екатерины и просвещенного труда наследников Ломоносова, строгих и верных опекунов языка отечественного. Вот что говорит Карамзин в своей речи: "Академия Российская ознаменовала самое начало бытия своего творением, важнейшим для языка, необходимым для авторов, необходимым для всякого, кто желает предлагать мысли с ясностию, кто желает понимать себя и других. Полный словарь, изданный Академиею, принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет внимательных иноземцев: наша, без сомнения счастливая, судьба, во всех отношениях, есть какая-то необыкновенная скорость: мы зреем не веками, а десятилетиями. Италия, Франция, Англия, Германия славились уже многими великими писателями, еще не имея словаря: мы имели церковные, духовные книги; имели стихотворцев, писателей, но только одного истинно классического (Ломоносова), и представили систему языка, которая может равняться с знаменитыми творениями Академий Флорентийской и Парижской. Екатерина Великая... кто из нас и в самый цветущий век Александра I может произносить имя ее без глубокого чувства любви и благодарности?.. Екатерина, любя славу России, как собственную, и славу побед, и мирную славу разума, приняла сей счастливый плод трудов Академии с тем лестным благоволением, коим она умела награждать все достохвальное и которое осталось для вас, милостивые государи, незабвенным, драгоценнейшим воспоминанием". Примеч. соч. Примечание к строфе L в первом издании: Автор, со стороны матери, происхождения африканского. Его прадед Абрам Петрович Аннибал на 8 году своего возраста был похищен с берегов Африки и привезен в Константинополь. Российский посланник, выручив его, послал в подарок Петру Великому, который крестил его в Вильне. Вслед за ним брат его приезжал сперва в Константинополь, а потом и в Петербург, предлагая за него выкуп; но Петр I не согласился возвратить своего крестника. До глубокой старости Аннибал помнил еще Африку, роскошную жизнь отца, 19 братьев, из коих он был меньшой; помнил, как их водили к отцу, с руками, связанными за спину, между тем как он один был свободен и плавал под фонтанами отеческого дома; помнил также любимую сестру свою Лагань, плывшую издали за кораблем, на котором он удалялся. 18-ти лет от роду Аннибал послан был царем во Францию, где и начал свою службу в армии регента; он возвратился в Россию с разрубленной головой и с чином французского лейтенанта. С тех пор находился он неотлучно при особе императора. В царствование Анны Аннибал, личный враг Бирона, послан был в Сибирь под благовидным предлогом. Наскуча безлюдством и жестокостию климата, он самовольно возвратился в Петербург и явился к своему другу Миниху. Миних изумился и советовал ему скрыться немедленно. Аннибал удалился в свои поместья, где и жил во все время царствования Анны, считаясь в службе и в Сибири. Елисавета, вступив на престол, осыпала его своими милостями. А. П. Аннибал умер уже в царствование Екатерины, уволенный от важных занятий службы, с чином генерал-аншефа на 92 году от рождения. Сын его генерал-лейтенант И. А. Аннибал принадлежит бесспорно к числу отличнейших людей екатерининского века (ум. в 1800 году). В России, где память замечательных людей скоро исчезает, по причине недостатка исторических записок, странная жизнь Аннибала известна только по семейственным преданиям. Мы со временем надеемся издать полную его биографию. Примеч. соч. ГЛАВА ВТОРАЯ Стих 5 строфы IV в рукописи сперва читался: Свободы сеятель пустынный. Стихи 8-12 строфы VI в рукописи сперва читались: Крикун, мятежник и поэт, Он из Германии свободной Привез учености плоды - Вольнолюбивые мечты, Дух пылкий, прямо благородный. За IX строфой в беловой рукописи имеются следующие три строфы: Х Не пел порочной он забавы, Не пел презрительных Цирцей, Он оскорблять гнушался нравы Избранной лирою своей; Поклонник истинного счастья, Не славил сетей сладострастья, Постыдной негою дыша, Как тот, чья жадная душа, Добыча вредных заблуждений, Добыча жалкая страстей, Преследует в тоске своей Картины прежних наслаждений И свету в песнях роковых Безумно обнажает их. XI Певцы слепого наслажденья, Напрасно дней своих блажных Передаете впечатленья Вы нам в элегиях живых, Напрасно девушка украдкой, Внимая звукам лиры сладкой К вам устремляет нежный взор, Начать не смея разговор, Напрасно ветреная младость За полной чашею, в венках, Воспоминает на пирах Стихов изнеженную сладость Иль на ухо стыдливых дев Их шепчет, робость одолев; XII Несчастные, решите сами, Какое ваше ремесло; Пустыми звуками, словами Вы сеете разврата зло. Перед судилищем Паллады Вам нет венца, вам нет награды, Но вам дороже, знаю сам, Слеза с улыбкой пополам. Вы рождены для славы женской, Для вас ничтожен суд молвы - И жаль мне вас... и милы вы; Не вам чета был гордый Ленский: Его стихи конечно мать Велела б дочери читать. В черновике последняя строфа сопровождалась примечанием: La mere en prescrira la lecture a sa fille. {3} Piron Стих сей вошел в пословицу. Заметим, что Пирон (кроме своей "Метромании") хорош только в таких стихах, о которых невозможно и намекнуть, не оскорбляя благопристойности. К приведенным строфам примыкает еще одна, сохранившаяся только в черновике: Но добрый юноша, готовый Высокий подвиг совершить, Не будет в гордости суровой Стихи нечистые твердить; Но праведник изнеможенный, К цепям неправдой присужденный, В свою последню ночь в тюрьме С лампадой, дремлющей во тьме, Не склонит в тишине пустынной На свиток ваш очей своих И на стене ваш вольный стих Не начертит рукой безвинной, Немой и горестный привет Для узника грядущих лет. Строфа XIV в беловой рукописи оканчивалась: Собою жертвовать смешно. Иметь восторженные чувства Простительно в шестнадцать лет; Кто ими полон, тот поэт Иль хочет высказать искусство Пред легковерною толпой. Что ж мы такое?.. боже мой!.. За этим шло: Сноснее, впрочем, был Евгений: Людей он просто не любил И управлять кормилом мнений Нужды большой не находил, Не посвящал друзей в шпионы, Хоть думал, что добро, законы, Любовь к отечеству, права - Одни условные слова. Он понимал необходимость, И миг покоя своего Не отдал бы ни для кого, Но уважал в других решимость, Гонимой славы красоту, Талант и сердца правоту. После строфы XVI в черновой рукописи следовало: От важных исходя предметов, Касался часто разговор И русских иногда поэтов. Со вздохом и потупя взор, Владимир слушал, как Евгений Венчанных наших сочинений, Достойных похвал Немилосердно поражал. Стихи 4-14 строфы XVII в беловой рукописи читались: Онегин говорил об них Как о знакомцах изменивших, Давно могилы сном почивших И коих нет уж и следа. Но вырывались иногда Из уст его такие звуки, Такой глубокий чудный стон, Что Ленскому казался он Приметой незатихшей муки. И точно: страсти были тут, Скрывать их был напрасный труд. Дальше следовали еще три строфы: Какие чувства не кипели В его измученной груди? Давно ль, надолго ль присмирели? Проснутся - только погоди. Блажен, кто ведал их волненье, Порывы, сладость, упоенье, И наконец от их отстал; Блаженней тот, кто их не знал, Кто охладил любовь разлукой, Вражду злословием. Порой Зевал с друзьями и с женой, Ревнивой не тревожась мукой. Что до меня, то мне на часть Досталась пламенная страсть, Страсть к банку! ни дары свободы, Ни Феб, ни слава, ни пиры Не отвлекли б в минувши годы Меня от карточной игры; Задумчивый, всю ночь до света Бывал готов я в прежни лета Допрашивать судьбы завет: Налево ляжет ли валет? Уж раздавался звон обеден, Среди разорванных колод Дремал усталый банкомет. А я, нахмурен, бодр и бледен, Надежды полн, закрыв глаза, Пускал на третьего туза. И я теперь, отшельник скромный, Скупой не веруя мечте, Уж не поставлю карты темной, Заметя грозное руте; Мелок оставил я в покое, Атанде, слово роковое, Мне не приходит на язык - От рифмы также я отвык. Что будешь делать? Между нами - Всем этим утомился я. На днях попробую, друзья, Заняться белыми стихами, Хоть все имеет quinze et le va {4} Большие на меня права Строфа XXI в беловой рукописи первоначально кончалась стихами: Так в Ольге милую подругу Владимир видеть привыкал; Он рано без нее скучал И часто по густому лугу, Без милой Ольги, меж цветов Искал одних ее следов. После XXII строфы в беловой рукописи были еще две: Кто ж та была, которой очи Он без искусства привлекал, Которой он и дни и ночи И думы сердца посвящал? Меньшая дочь соседей бедных. Вдали забав столицы вредных, Невинной прелести полна, В глазах родителей она Цвела, как ландыш потаенный, Незнаемый в траве глухой Ни мотыльками, ни пчелой, Цветок, быть может, обреченный, Не осушив еще росы, Размаху гибельной косы. Ни дура англинской породы, Ни своенравная мамзель, В России по уставу моды Необходимые досель, Не стали портить Ольги милой. Фадеевна рукою хилой Ее качала колыбель, Она же ей стлала постель, Она ж за Ольгою ходила, Бову рассказывала ей, Чесала шелк ее кудрей, Читать "Помилуй мя" учила, Поутру наливала чай И баловала невзначай. (Переделывая эту строфу, Пушкин заменил имя Ольги именем Татьяны.) После строфы XXXI в черновой рукописи начата еще одна: Они привыкли вместе кушать, Соседей вместе навещать, По праздникам обедню слушать, Всю ночь храпеть, а днем зевать, В линейке ездить по работам, Браниться, в баню по субботам... После строфы XL в беловой рукописи следовала еще одна - заключительная: Но, может быть, и это даже Правдоподобнее сто раз, Изорванный, в пыли и в саже, Мой недочитанный рассказ, Служанкой изгнан из уборной, В передней кончит век позорный, Как прошлогодний календарь Или затасканный букварь. Но что ж: в гостиной иль в передней Равно читатели черны, Над книгой их права равны, Не я первой, не я последний Их суд услышу над собой - Ревнивый, строгий и тупой. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Стихи 6-14 строфы III в рукописи читались: Несут на блюдечках варенья С одною ложечкой для всех. Иных занятий и утех В деревне нет после обеда. Поджавши руки, у дверей Сбежались девушки скорей Взглянуть на нового соседа, И на дворе толпа людей Критиковала их коней. После V строфы в рукописи сперва следовало: В постеле лежа, наш Евгений Глазами Байрона читал, Но дань вечерних размышлений В уме Татьяне посвящал. Проснулся он денницы ране И мысль была все о Татьяне. "Вот новое, - подумал он, - Неужто я в нее влюблен? Ей-богу, это было б славно, Себя уж то-то б одолжил; Посмотрим". И тотчас решил Соседок навещать исправно, Как можно чаще - всякий день, Ведь им досуг, а нам не лень. Решил, и скоро стал Евгений Как Ленский Ужель Онегин в самом деле Влюбился? После строфы Х в беловой рукописи имеется еще одна строфа: Увы! друзья! мелькают годы - И с ними вслед одна другой Мелькают ветреные моды Разнообразной чередой. Все изменяется в природе: Ламуш и фижмы были в моде, Придворный франт и ростовщик Носили пудреный парик; Бывало, нежные поэты В надежде славы и похвал Точили тонкий мадригал Иль остроумные куплеты, Бывало, храбрый генерал Служил и грамоты не знал. Примечание к строфе XVIII, имевшееся в рукописи: Кто-то спрашивал у старухи: по страсти ли, бабушка, вышла ты замуж? - По страсти, родимый, - отвечала она; - приказчик и староста обещались меня до полусмерти прибить. - В старину свадьбы, как суды, обыкновенно были пристрастны. После строфы XXI в беловой рукописи следует еще одна: Теперь мне должно б на досуге Мою Татьяну оправдать - Ревнивый критик в модном круге, Предвижу, будет рассуждать: "Ужели не могли заране Внушить задумчивой Татьяне Приличий коренных устав? Да и в другом поэт не прав: Ужель влюбиться с первой встречи Она в Онегина могла, И чем увлечена была, Какой в нем ум, какие речи Ее пленить успели вдруг?" Постой, поспорю я, мой друг. После строфы XXIII в беловой рукописи было: Но вы, кокетки записные, Я вас люблю - хоть это грех. Улыбки, ласки заказные Вы расточаете для всех, Ко всем стремите взор приятный; Кому слова невероятны, Того уверит поцелуй; Кто хочет - волен: торжествуй. Я прежде сам бывал доволен Единым взором ваших глаз, Теперь лишь уважаю вас, Но, хладной опытностью болен, И сам готов я вам помочь, Но ем за двух и сплю всю ночь. После строфы XXIV в беловой рукописи еще две: А вы, которые любили Без позволения родных И сердце нежное хранили Для впечатлений молодых, Тоски, надежд и неги сладкой, Быть может, если вам украдкой Случалось тайную печать С письма любовного срывать, Иль робко в дерзостные руки Заветный локон отдавать, Иль даже молча дозволять В минуту горькую разлуки Дрожащий поцелуй любви, В слезах, с волнением в крови, - Не осуждайте безусловно Татьяны ветреной моей, Не повторяйте хладнокровно Решенья чопорных судей. А вы, о Девы без упрека, Которых даже тень порока Страшит сегодня, как змия, Советую вам то же я. Кто знает? пламенной тоскою Сгорите, может быть, и вы, А завтра легкий суд молвы Припишет модному герою Победы новой торжество: Любви вас ищет божество. После строфы XXXV в беловой рукописи еще одна: Лишь только няня удалилась И сердце, будто пред бедой, У бедной девушки забилось, Вскричала: боже! что со мной! Встает. На мать взглянуть не смеет. То вся горит, то вся бледнеет - Весь день, потупя взор, молчит, И чуть не плачет, и дрожит. Внук няни поздно воротился. Соседа видел он - ему Письмо вручил он самому. И что ж сосед? - Верхом садился И положил письмо в карман. Ах, чем-то кончится роман! В черновой рукописи сначала была другая песня девушек: ПЕСНЯ Помолившись богу. Дуня плачет, завывает, Друга провожает. Друг поехал на чужбину, Дальную сторонку, Ох уж эта мне чужбина - Горькая кручина!.. На чужбине молодицы, Красные девицы, Остаюся я младая Горькою вдовицей. Вспомяни меня младую, Аль я приревную, Вспомяни меня заочно, Хоть и не нарочно. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Первые четыре строфы не были введены в текст главы, но были опубликованы отдельно в журнале "Московский вестник" в октябре 1827 г.: ЖЕНЩИНЫ Отрывок из "Евгения Онегина" В начале жизни мною правил Прелестный, хитрый, слабый пол; Тогда в закон себе я ставил Его единый произвол. Душа лишь только разгоралась, И сердцу женщина являлась Каким-то чистым божеством. Владея чувствами, умом, Она сияла совершенством. Пред ней я таял в тишине: Ее любовь казалась мне Недосягаемым блаженством. Жить, умереть у милых ног - Иного я желать не мог. * То вдруг ее я ненавидел, И трепетал, и слезы лил, С тоской и ужасом в ней видел Созданье злобных, тайных сил; Ее пронзительные взоры, Улыбка, голос, разговоры - Все было в ней отравлено, Изменой злой напоено, Все в ней алкало слез и стона, Питалось кровию моей... То вдруг я мрамор видел в ней, Перед мольбой Пигмалиона Еще холодный и немой, Но вскоре жаркий и живой. * Словами вещего поэта Сказать и мне позволено: Темира, Дафна и Лилета - Как сон забыты мной давно. Но есть одна меж их толпою... Я долго был пленен одною - Но был ли я любим, и кем, И где, и долго ли?.. зачем Вам это знать? не в этом дело! Что было, то прошло, то вздор; А дело в том, что с этих пор Во мне уж сердце охладело, Закрылось для любви оно, И все в нем пусто и темно. * Дознался я, что дамы сами, Душевной тайне изменя, Не могут надивиться нами, Себя по совести ценя. Восторги наши своенравны Им очень кажутся забавны; И, право, с нашей стороны Мы непростительно смешны. Закабалясь неосторожно, Мы их любви в награду ждем, Любовь в безумии зовем, Как будто требовать возможно От мотыльков иль от лилей И чувств глубоких и страстей! Помимо незавершенных набросков в черновых рукописях после этих строф имеется еще одна: Страстей мятежные заботы Прошли, не возвратятся вновь! Души бесчувственной дремоты Не возмутит уже любовь. Пустая красота порока Блестит и нравится до срока. Пора проступки юных дней Загладить жизнию моей! Молва, играя, очернила Мои начальные лета. Ей подмогала клевета И дружбу только что смешила, Но, к счастью, суд молвы слепой Опровергается порой!.. За строфой XVII первоначально следовала строфа: Но ты - губерния Псковская, Теплица юных дней моих, Что может быть, страна глухая, Несносней барышень твоих? Меж ими нет - замечу кстати - Ни тонкой вежливости знати, Ни ветрености милых шлюх. Я, уважая русский дух, Простил бы им их сплетни, чванство, Фамильных шуток остроту, Пороки зуб, нечистоту, . И непристойность, и жеманство, Но как простить им модный бред И неуклюжий этикет? Стихи 5-14 строфы XXIV в черновой рукописи сначала читались иначе: Родня качает головою; Соседи шепчут меж собою: Пора, пора бы замуж ей. Мать также мыслит, у друзей Тихонько требует совета. Друзья советуют зимой В Москву подняться всей семьей - Авось в толпе большого света Татьяне сыщется жених Милей иль счастливей других. После строфы XXIV в черновой рукописи следовали две строфы: Когда повеет к нам весною И небо вдруг оживлено, Люблю поспешною рукою Двойное выставить окно. С каким-то грустным наслажденьем Я упиваюсь дуновеньем Живой прохлады; но весна У нас не радостна, она Богата грязью, не цветами. Напрасно манит жадный взор Лугов пленительный узор; Певец не свищет над водами, Фиалок нет, и вместо роз В полях растопленный навоз. Что наше северное лето? Карикатура южных зим. Мелькнет и нет, известно это, Хоть мы признаться не хотим. Ни шум дубрав, ни тень, ни розы, - В удел нам отданы морозы, Метель, свинцовый свод небес. Безлиственный сребристый лес, Пустыни ярко снеговые, Где свищут подрези саней - Средь хладно пасмурных ночей Кибитки, песни удалые, Двойные стекла, банный пар, Халат, лежанка и угар. Строфа XXXVI была напечатана в первом издании четвертой главы: Уж их далече взор мой ищет... А лесом кравшийся стрелок Поэзию клянет и свищет, Спуская бережно курок. У всякого своя охота. Своя любимая забота: Кто целит в уток из ружья, Кто бредит рифмами, как я, Кто бьет хлопушкой мух нахальных, Кто правит в замыслах толпой, Кто забавляется войной, Кто в чувствах нежится печальных, Кто занимается вином: И благо смешано со злом. На экземпляре этого издания Пушкин исправил стихи 8 и 9: Кто эпиграммами, как я, Стреляет в куликов журнальных. Последние два стиха строфы XXXVII и строфа XXXVIII имеются в беловой рукописи: И одевался - только вряд Вы носите ль такой наряд. * Носил он русскую рубашку, Платок шелковый кушаком, Армяк татарский нараспашку И шляпу с кровлею, как дом Подвижный. Сим убором чудным, Безнравственным и безрассудным, Была весьма огорчена Псковская дама Дурина, А с ней Мизинчиков; Евгений, Быть может, толки презирал, А вероятно, их не знал, Но все ж своих обыкновений Не изменил в угоду им, За что был ближним нестерпим. Стихи 1-4 строфы XLIII переработаны Пушкиным для печати, можно думать, по цензурным соображениям. В беловой рукописи они читаются: В глуши что делать в это время? Гулять? - но голы все места, Как лысое Сатурна темя Иль крепостная нищета. ГЛАВА ПЯТАЯ Строфа XXX первоначально оканчивалась описанием обморока Татьяны: Она приветствий двух друзей Не слышит, слезы из очей Хотят уж хлынуть; вдруг упала Бедняжка в обморок; тотчас Ее выносят; суетясь, Толпа гостей залепетала. Все на Евгения глядят, Как бы во всем его винят. Строфы XXXVII и XXXVIII были напечатаны в первом издании главы: XXXVII В пирах готов я непослушно С твоим бороться божеством; Но, признаюсь великодушно, Ты победил меня в другом: Твои свирепые герои, Твои неправильные бои, Твоя Киприда, твой Зевес Большой имеют перевес Перед Онегиным холодным, Пред сонной скукою полей, Перед Истоминой моей, Пред нашим воспитаньем модным; Но Таня (присягну) милей Елены пакостной твоей. XXXVIII Никто и спорить тут не станет, Хоть за Елену Менелай Сто лет еще не перестанет Казнить Фригийский бедный край, Хоть вкруг почтенного Приама Собранье стариков Пергама, Ее завидя, вновь решит: Прав Менелай и прав Парид. Что ж до сражений, то немного Я попрошу вас подождать: Извольте далее читать; Начала не судите строго; Сраженье будет. Не солгу, Честное слово дать могу. Строфа XLIII имеется в беловой рукописи. В первом издании она появилась без первых четырех стихов: Как гонит бич в песку манежном По корде резвых кобылиц, Мужчины в округе мятежном Погнали, дернули девиц. Подковы, шпоры Петушкова (Канцеляриста отставного) Стучат; Буянова каблук Так и ломает пол вокруг; Треск, топот, грохот - по порядку: Чем дальше в лес, тем больше дров; Теперь пошло на молодцов: Пустились, только не в присядку. Ах! легче, легче: каблуки Отдавят дамские носки! ГЛАВА ШЕСТАЯ Строфы XV и XVI, пропущенные Пушкиным, сохранились в копии: XV Да, да, ведь ревности припадка - Болезнь, так точно как чума, Как черный сплин, как лихорадка, Как повреждение ума. Она горячкой пламенеет, Она свой жар, свой бред имеет, Сны злые, призраки свои. Помилуй бог, друзья мои! Мучительней нет в мире казни Ее терзаний роковых. Поверьте мне: кто вынес их, Тот уж конечно без боязни Взойдет на пламенный костер Иль шею склонит под топор. XVI Я не хочу пустой укорой Могилы возмущать покой; Тебя уж нет, о ты, которой Я в бурях жизни молодой Обязан опытом ужасным И рая мигом сладострастным. Как учат слабое дитя, Ты душу нежную, мутя, Учила горести глубокой. Ты негой волновала кровь, Ты воспаляла в ней любовь И пламя ревности жестокой; Но он прошел, сей тяжкий день: Почий, мучительная тень! Вероятно, после строфы XXXIV должны были следовать две строфы, сохранившиеся в черновиках: В сраженье смелым быть похвально, Но кто не смел в наш храбрый век? Все дерзко бьется, лжет нахально; Герой, будь прежде человек. Чувствительность бывала в моде И в нашей северной природе. Когда горящая картечь Главу сорвет у друга с плеч, Плачь, воин, не стыдись, плачь вольно: И Кесарь слезы проливал, Когда он друга смерть узнал, И сам был ранен очень больно (Не помню где, не помню как); Он был конечно не дурак. * Но плакать и без раны можно О друге, если был он мил, Нас не дразнил неосторожно И нашим прихотям служил. Но если жница роковая, Окровавленная, слепая, В огне, в дыму - в глазах отца Сразит залетного птенца! О страх! о горькое мгновенье! О Строганов, когда твой сын Упал, сражен, и ты один, Забыл ты славу и сраженье И предал славе ты чужой Успех, ободренный тобой. * Как мрачный стон, как гроба холод... Пропущенная XXXVIII строфа сохранилась в копии (без двух заключительных стихов): Исполня жизнь свою отравой, Не сделав многого добра, Увы, он мог бессмертной славой Газет наполнить нумера. Уча людей, мороча братий, При громе плесков иль проклятий, Он совершить мог грозный путь, Дабы последний раз дохнуть В виду торжественных трофеев, Как наш Кутузов иль Нельсон, Иль в ссылке, как Наполеон, Иль быть повешен, как Рылеев. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ГЛАВА СЕДЬМАЯ Строфы VIII и IX, пропущенные в печати, имеются в черновой рукописи, причем стихи 9-14 строфы IX совпадают со стихами 9-14 строфы XI окончательного текста. VIII Но раз вечернею порою Одна из дев сюда пришла. Казалось, тяжкою тоскою Она встревожена была; Как бы волнуемая страхом, Она в слезах пред милым прахом Стояла, голову склонив И руки с трепетом сложив; Но тут поспешными шагами Ее настиг младой улан; Затянут, статен и румян, Красуясь черными усами, Нагнув широкие плеча И гордо шпорами звуча. IX Она на воина взглянула, Горел досадой взор его, И побледнела, и вздохнула, Но не сказала ничего. И молча Ленского невеста От сиротеющего места С ним удалились - и с тех пор Уж не являлась из-за гор. среди книг, которые татьяна находит в кабинете онегина, по первоначальному замыслу, имеется и его дневник - "альбом". за xxi строфой в беловой рукописи идет строфа, в которой дано его описание и приведен ряд выписок из "альбома": XXII Опрятно по краям окован Позолоченным серебром, Он был исписан, изрисован Рукой Онегина кругом. Меж непонятного маранья Мелькали мысли, замечанья, Портреты, числа, имена Да буквы, тайны письмена, Отрывки, письма черновые, И, словом, искренний журнал, В который душу изливал Онегин в дни свои младые, Дневник мечтаний и проказ; Кой-что я выпишу для вас. АЛЬБОМ ОНЕГИНА 1 Меня не любят и клевещут, В кругу мужчин несносен я, Девчонки предо мной трепещут, Косятся дамы на меня. За что? - за то, что разговоры Принять мы рады за дела, Что вздорным людям важны вздоры, Что глупость ветрена и зла, Что пылких душ неосторожность Самолюбивую ничтожность Иль оскорбляет, иль смешит, Что ум, любя простор, теснит. 2 Боитесь вы графини - овой? - Сказала им Элиза К. - Да, - возразил NN суровый, - Боимся мы графини - овой, Как вы боитесь паука. 3 В Коране мыслей много здравых, Вот, например: пред каждым сном Молись, беги путей лукавых, Чти бога и не спорь с глупцом. 4 Цветок полей, листок дубрав В ручье кавказском каменеет. В волненье жизни так мертвеет И ветреный и нежный нрав. 5 Шестого был у В. на бале. Довольно пусто было в зале; R. С. как ангел хороша: Какая вольность в обхожденье, В улыбке, в томном глаз движенье Какая нега и душа! Далее зачеркнуты два стиха: Она сказала (nota bene), Что завтра едет к Селимене. 6 Вечор сказала мне R. С.: Давно желала я вас видеть. Зачем? - мне говорили все, Что я вас буду ненавидеть. За что? - за резкий разговор, За легкомысленное мненье О всем; за колкое презренье Ко всем; однако ж это вздор. Вы надо мной смеяться властны, Но вы совсем не так опасны; И знали ль вы до сей поры, Что просто - очень вы добры? 7 Сокровища родного слова, Заметят важные умы, Для лепетания чужого Безумно пренебрегли мы. Мы любим муз чужих игрушки, Чужих наречий погремушки, А не читаем книг своих. Да где ж они? - давайте их. А где мы первые познанья И мысли первые нашли, Где поверяем испытанья, Где узнаем судьбу земли? Не в переводах одичалых, Не в сочиненьях запоздалых, Где русский ум и русский дух Зады твердит и лжет за двух. 8 Мороз и солнце! чудный день. Но нашим дамам, видно, лень Сойти с крыльца и над Невою Блеснуть холодной красотою. Сидят; напрасно их манит Песком усыпанный гранит, Умна восточная система, И прав обычай стариков: Они родились для гарема Иль для неволи теремов. 9 Вчера у В., оставя пир, R. С. летела как зефир, Не внемля жалобам и пеням, А мы по лаковым ступеням Летели шумною толпой За одалиской молодой. Последний звук последней речи Я от нее поймать успел, Я черным соболем одел Ее блистающие плечи, На кудри милой головы Я шаль зеленую накинул, Я пред Венерою Невы Толпу влюбленную раздвинул. 10 - - - я вас люблю etc. 11 Сегодня был я ей представлен, Глядел на мужа с полчаса; Он важен, красит волоса, Он чином от ума избавлен. В черновой рукописи имеются также следующие записи из "Альбома Онегина": Я не люблю княжны S. L.! Свое невольное кокетство Она взяла себе за цель, Короче было б взять за средство. Чего же так хотелось ей? Сказать ли первые три буквы? К-Л-Ю-Клю... возможно ль, клюквы! Четвертая запись в черновике продолжалась: Так напряженьем воли твердой Мы страсть безумную смирим, Беду снесем душою гордой, Печаль надеждой усладим. Но как утешить Тоску, безумную тоску. После строфы XXIV в черновой рукописи следовало: С ее открытием поздравим Татьяну милую мою И в сторону свой путь направим, Чтоб не забыть, о ком пою. Убив неопытного друга, Томленье сельского досуга Не мог Онегин перенесть, Решился он в кибитку сесть. Раздался колокольчик звучный, Ямщик удалый засвистал, И наш Онегин поскакал Искать отраду жизни скучной - По отдаленным сторонам, Куда, не зная точно сам. После строфы XXXV в черновой рукописи было: Татьяну все воображая Еще ребенком, няня ей Сулит веселье, истощая Риторику хвалы своей. Вотще она велеречиво Москву описывает живо. Строфа XXXVI в черновой рукописи оканчивалась: Москва! как много в этом звуке Для сердца русского слилось!.. Как сильно в нем отозвалось! В изгнанье, в горести, в разлуке, Москва! как я любил тебя, Святая родина моя! Черновой набросок к строфе LI: Как живо колкий Грибоедов В сатире внуков описал, Как описал Фонвизин дедов, Созвал он всю Москву на бал. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Задумав было до выпуска в свет всего романа издать вместе две заключительные его главы: первоначальную VIII ("Путешествие Онегина") и IX (окончательную VIII), Пушкин написал к ним предисловие: У нас довольно трудно самому автору узнать впечатление, произведенное в публике сочинением его. От журналов узнает он только мнение издателей, на которое положиться невозможно по многим причинам. Мнение друзей, разумеется, пристрастно, а незнакомые, конечно, не станут ему в глаза бранить его произведение, хотя бы оно того и стоило. При появлении VII песни Онегина журналы вообще отозвались об ней весьма неблагосклонно. Я бы охотно им поверил, если бы их приговор не слишком уж противоречил тому, что говорили они о прежних главах моего романа. После неумеренных и незаслуженных похвал, коими осыпали 6 частей одного и того же сочинения, странно было мне читать, например, следующий отзыв: "Можно ли требовать внимания публики к таким произведениям, какова, например, глава VII "Евгения Онегина"? Мы сперва подумали, что это мистификация, просто шутка или пародия, и не прежде уверились, что эта глава VII есть произведение сочинителя "Руслана и Людмилы", пока книгопродавцы нас не убедили в этом. Эта глава VII, - два маленькие печатные листика, - испещрена такими стихами и балагурством, что в сравнении с ними даже "Евгений Вельский" {1} кажется чем-то похожим на дело. Ни одной мысли в этой водянистой VII главе, ни одного чувствования, ни одной картины, достойной воззрения! Совершенное падение, chute complete... Читатели наши спросят, какое же содержание этой VII главы в 57 страничек? Стихи "Онегина" увлекают нас и заставляют отвечать стихами на этот вопрос: Ну как рассеять горе Тани? Вот как: посадят деву в сани И повезут из милых мест В Москву на ярманку невест! Мать плачется, скучает дочка: Конец седьмой главе - и точка! {2} Точно так, любезные читатели, все содержание этой главы в том, что Таню увезут в Москву из деревни!" В одном из наших журналов сказано было, что VII глава не могла иметь никакого успеху, ибо век и Россия идет вперед, а стихотворец остается на прежнем месте. Решение несправедливое (т. е. в его заключении). Если век может идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, - то поэзия остается на одном месте, не стареет и не изменяется. Цель ее одна, средства те же. И между тем как понятия, труды, открытия великих представителей старинной астрономии, физики, медицины и философии состарелись и каждый день заменяются другими, произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны. Поэтическое произведение может быть слабо, неудачно, ошибочно, - виновато уж, верно, дарование стихотворца, а не век, ушедший от него вперед. Вероятно, критик хотел сказать, что "Евгений Онегин" и весь его причет уже не новость для публики, и что он надоел и ей, как журналистам. Как бы то ни было, решаюсь еще искусить ее терпение. Вот еще две главы "Евгения Онегина" - последние, по крайней мере для печати... Те, которые стали бы искать в них занимательности происшествий, могут быть уверены, что в них менее действия, чем во всех предшествовавших. Осьмую главу я хотел было вовсе уничтожить и заменить одной римской цифрою, но побоялся критики. К тому же многие отрывки из оной были уже напечатаны. Мысль, что шутливую пародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, - также удерживала меня. Но Чайльд-Гарольд стоит на такой высоте, что каким бы тоном о нем ни говорили, мысль о возможности оскорбить его не могла во мне родиться. 28 ноября 1830 г. Болдино {1} Евгений Вельский. Прошу извинения у неизвестного мне поэта, если принужден повторить здесь эту грубость. Судя по отрывкам его поэмы, я ничуть не полагаю для себя обидным, если находят "Евгения Онегина" ниже "Евгения Вельского". {2} 2 замеч. Стихи эти очень хороши, но в них заключающаяся критика неосновательна. Самый ничтожный предмет может быть избран стихотворцем; критике нет нужды разбирать, что стихотворец описывает, но как описывает. В беловой рукописи вместо строфы I были следующие четыре строфы: I В те дни, когда в садах лицея Я безмятежно расцветал, Читал охотно Елисея, А Цицерона проклинал, В те дни, как я поэме редкой Не предпочел бы мячик меткой, Считал схоластику за вздор И прыгал в сад через забор, Когда порой бывал прилежен, Порой ленив, порой упрям, Порой лукав, порою прям, Порой смирен, порой мятежен, Порой печален, молчалив, Порой сердечно говорлив, II Когда в забвенье перед классом Порой терял я взор и слух, И говорить старался басом, И стриг над губой первый пух, В те дни... в те дни, когда впервые Заметил я черты живые Прелестной девы и любовь Младую взволновала кровь И я, тоскуя безнадежно, Томясь обманом пылких снов, Везде искал ее следов, Об ней задумывался нежно, Весь день минутной встречи ждал И счастье тайных мук узнал, III В те дни - во мгле дубравных сводов, Близ вод, текущих в тишине, В углах лицейских переходов Являться муза стала мне. Моя студенческая келья, Доселе чуждая веселья, Вдруг озарилась! Муза в ней Открыла пир своих затей; Простите, хладные науки! Простите, игры первых лет! Я изменился, я поэт, В душе моей едины звуки Переливаются, живут, В размеры сладкие бегут. IV И, первой нежностью томима, Мне муза пела, пела вновь (Amorem canat aetas prima) {5} Все про любовь да про любовь Я вторил ей - младые други В освобожденные досуги Любили слушать голос мой. Они, пристрастною душой Ревнуя к братскому союзу, Мне первый поднесли венец, Чтоб им украсил их певец Свою застенчивую музу. О торжество невинных дней! Твой сладок сон душе моей. Стихи 5-14 строфы II, замененные в окончательном тексте точками, в беловой рукописи читаются: И Дмитрев не был наш хулитель; И быта русского хранитель, Скрижаль оставя, нам внимал И музу робкую ласкал. И ты, глубоко вдохновенный, Всего прекрасного певец, Ты, идол девственных сердец, Не ты ль, пристрастьем увлеченный, Не ты ль мне руку подавал И к славе чистой призывал. {6} В черновых рукописях строфы, посвященные лицейским воспоминаниям Пушкина, читались: В те дни, когда в садах лицея Я безмятежно расцветал, Читал украдкой Апулея, А над Виргилием зевал, Когда ленился и проказил, По кровле и в окошко лазил, И забывал латинский класс Для алых уст и черных глаз; Когда тревожить начинала Мне сердце смутная печаль, Когда таинственная даль Мои мечтанья увлекала, И летом для дня Будили радостно меня, Когда французом называли Меня задорные друзья, Когда педанты предрекали, Что ввек повесой буду я, Когда по розовому полю Резвились и бесились вволю, Когда в тени густых аллей Я слушал клики лебедей, На воды светлые взирая, Или когда среди равнин . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Кагульский мрамор навещая... Стихи 1-4 строфы IV в беловой рукописи читались: Но рок мне бросил взоры гнева И вдаль занес. - Она за мной. Как часто ласковая дева Мне услаждала час ночной. Стих 10 строфы V в беловой рукописи читался: Но дунул ветер, грянул гром. Строфа XXIII в беловой рукописи первоначально оканчивалась стихами: И слова не было в речах Ни о дожде, ни о чепцах. Далее следовали две строфы: В гостиной истинно дворянской Чуждались щегольства речей И щекотливости мещанской Журнальных чопорных судей. Хозяйкой светской и свободной Был принят слог простонародный И не пугал ее ушей Живою странностью своей (Чему наверно удивится, Готовя свой разборный лист, Иной глубокий журналист; Но в свете мало ль что творится, О чем у нас не помышлял, Быть может, ни один журнал!). Никто насмешкою холодной Встречать не думал старика. Заметя воротник немодный Под бантом шейного платка. Хозяйка спесью не смущала И новичка-провинциала; Равно для всех она была Непринужденна и мила. Лишь путешественник залетный, Блестящий лондонский нахал, Полуулыбку возбуждал Своей осанкою заботной; И быстро обмененный взор Ему был общий приговор. После строфы XXIV в беловой рукописи следовало: И та, которой улыбалась Расцветшей жизни благодать, И та, которая сбиралась Уж общим мненьем управлять, И представительница света, И та, чья скромная планета Должна была когда-нибудь Смиренным счастием блеснуть, И та, которой сердце, тайно Нося безумной страсти казнь, Питало ревность и боязнь, - Соединенные случайно, Друг дружке чуждые душой, Сидели тут одна с другой. Вместо строфы XXV в беловой рукописи было: Тут был на эпиграммы падкий На все сердитый князь Бродин: На чай хозяйки слишком сладкий, На глупость дам, на тон мужчин, На вензель, двум сироткам данный, На толки про роман туманный, На пустоту жены своей И на неловкость дочерей; Тут был один диктатор бальный, Прыгун суровый, должностной; У стенки фертик молодой Стоял картинкою журнальной, Румян, как вербный херувим, Затянут, нем и недвижим. Стихи 5-14 строфы XXVI в беловой рукописи читались: Тут был К. М., француз, женатый На кукле чахлой и горбатой И семи тысячах душах; Тут был во всех своих звездах Правленья цензор непреклонный (Недавно грозный сей Катон За взятки места был лишен); Тут был еще сенатор сонный, Проведший с картами свой век, Для власти нужный человек. В черновой рукописи после строфы XXVI было: Смотрите: в залу Нина входит, Остановилась у дверей И взгляд рассеянный обводит Кругом внимательных гостей; В волненье перси, плечи блещут, Горит в алмазах голова, Вкруг стана вьются и трепещут Прозрачной сетью кружева, И шелк узорной паутиной Сквозит на розовых ногах; И все в восторге, в небесах Пред сей волшебною картиной... Эту недоработанную строфу Пушкин позднее предполагал заменить другой: И в зале яркой и богатой, Когда в умолкший, тесный круг, Подобна лилии крылатой, Колеблясь, входит Лалла-Рук {7}, И над поникшею толпою Сияет царственной главою, И тихо вьется и скользит Звезда-харита меж харит, И взор смешенных поколений Стремится, ревностью горя, То на нее, то на царя, - Для них без глаз один Евгений; Одной Татьяной поражен, Одну Татьяну видит он. За строфой XXVII в беловой рукописи следует еще одна: Проходят дни, летят недели, Онегин мыслит об одном, Другой себе не знает цели, Чтоб только явно иль тайком Где б ни было княгиню встретить, Чтобы в лице ее заметить Хоть озабоченность иль гнев. Свой дикий нрав преодолев, Везде - на вечере, на бале, В театре, у художниц мод, На берегах замерзлых вод, На улице, в передней, в зале За ней он гонится как тень. Куда его девалась лень! ПУТЕШЕСТВИЕ ОНЕГИНА Опубликованное частично в виде "Отрывков" в качестве приложения при отдельном издании всего романа "Путешествие" сохранилось в более полном виде в рукописях. Вот как оно выглядело за исключением уничтоженных Пушкиным и не дошедших до нас остро политических строф: I Блажен, кто смолоду был молод, Блажен, кто вовремя созрел, Кто постепенно жизни холод С летами вытерпеть умел; Кто странным снам не предавался, Кто черни светской не чуждался, Кто в двадцать лет был франт иль хват, А в тридцать выгодно женат; Кто в пятьдесят освободился От частных и других долгов, Кто доброй славы и чинов Спокойно в очередь добился, О ком твердили целый век: N. N. прекрасный человек. II Блажен, кто понял голос строгий Необходимости земной, Кто в жизни шел большой дорогой, Большой дорогой столбовой, - Кто цель имел и к ней стремился, Кто знал, зачем он в свет явился И богу душу передал, Как откупщик иль генерал. "Мы рождены, - сказал Сенека, - Для пользы ближних и своей" - (Нельзя быть проще и ясней), Но тяжело, прожив полвека, В минувшем видеть только след Утраченных бесплодных лет... III Несносно думать, что напрасно Была нам молодость дана, Что изменяли ей всечасно, Что обманула нас она; Что наши лучшие желанья, Что наши свежие мечтанья Истлели быстрой чередой, Как листья осенью гнилой. Несносно видеть пред собою Одних обедов длинных ряд, Глядеть на жизнь, как на обряд, И вслед за чинною толпою Идти, не разделяя с ней Ни общих мнений, ни страстей. IV Предметом став суждений шумных, Несносно (согласитесь в том) Между людей благоразумных Прослыть притворным чудаком, Каким-то квакером, масоном, Иль доморощенным Бейроном, Иль даже демоном моим. Онегин (вновь займуся им), Убив на поединке друга, Дожив без цели, без трудов До двадцати шести годов, Томясь в объятиях досуга Без службы, без жены, без дел, Быть чем-нибудь давно хотел. V Наскуча или слыть Мельмотом, Иль маской щеголять иной, Проснулся раз он патриотом Дождливой, скучною порой. Россия, господа, мгновенно Ему понравилась отменно, И решено. Уж он влюблен, Уж Русью только бредит он, Уж он Европу ненавидит С ее политикой сухой, С ее развратной суетой. Онегин едет; он увидит Святую Русь: ее поля, Пустыни, грады и моря. VI Он собрался, и, слава богу, Июля третьего числа Коляска легкая в дорогу Его по почте понесла. Среди равнины полудикой Он видит Новгород-великой. Смирились площади - средь них Мятежный колокол утих, Не бродят тени великанов: Завоеватель скандинав, Законодатель Ярослав С четою грозных Иоаннов, И вкруг поникнувших церквей Кипит народ минувших дней. VII Тоска, тоска! спешит Евгений Скорее далее: теперь Мелькают мельком, будто тени, Пред ним Валдай, Торжок и Тверь. Тут у привязчивых крестьянок Берет три связки он баранок, Здесь покупает туфли, там По гордым волжским берегам Он скачет сонный. Кони мчатся То по горам, то вдоль реки, Мелькают версты, ямщики Поют, и свищут, и бранятся, Пыль вьется. Вот Евгений мой В Москве проснулся на Тверской. VIII Москва Онегина встречает Своей спесивой суетой, Своими девами прельщает, Стерляжьей потчует ухой, В палате Английского клоба (Народных заседаний проба), Безмолвно в думу погружен, О кашах пренья слышит он. Замечен он. Об нем толкует Разноречивая молва, Им занимается Москва, Его шпионом именует, Слагает в честь его стихи И производит в женихи. IX Тоска, тоска! Он в Нижний хочет, В отчизну Минина. Пред ним Макарьев суетно хлопочет, Кипит обилием своим. Сюда жемчуг привез индеец, Поддельны вины европеец; Табун бракованных коней Пригнал заводчик из степей, Игрок привез свои колоды И горсть услужливых костей; Помещик - спелых дочерей, А дочки - прошлогодни моды. Всяк суетится, лжет за двух, И всюду меркантильный дух. Х Тоска! Евгений ждет погоды. Уж Волга, рек, озер краса, Его зовет на пышны воды, Под полотняны паруса. Взманить охотника нетрудно: Наняв купеческое судно, Поплыл он быстро вниз реки. Надулась Волга; бурлаки, Опершись на багры стальные, Унывным голосом поют Про тот разбойничий приют, Про те разъезды удалые, Как Стенька Разин в старину Кровавил волжскую волну. XI Поют про тех гостей незваных, Что жгли да резали. Но вот Среди степей своих песчаных На берегу соленых вод Торговый Астрахань открылся. Онегин только углубился В воспоминанья прошлых дней, Как жар полуденных лучей И комаров нахальных тучи, Пища, жужжа со всех сторон, Его встречают, - и, взбешен, Каспийских вод брега сыпучи Он оставляет тот же час. Тоска! - он едет на Кавказ. Строфы XII ("Он видит: Терек своенравный") и XIII ("Уже пустыни сторож вечный") полностью введены Пушкиным в "Отрывки из путешествия Онегина". XIV Питая горьки размышленья Среди печальной их семьи, Онегин взором сожаленья Глядит на чудные струи И мыслит, грустью отуманен: "Зачем я пулей в грудь не ранен, Зачем не хилый я старик, Как этот бедный откупщик? Зачем, как тульской заседатель, Я не лежу в параличе? Зачем не чувствую в плече Хоть ревматизма? - ах, создатель! - И я, как эти господа, Надежду мог бы знать тогда!.. XV Блажен, кто стар! блажен, кто болен. Над кем лежит судьбы рука! Но я здоров, я молод, волен, Чего мне ждать? тоска! тоска!.." Простите, снежных гор вершины, И вы, кубанские равнины; Он едет к берегам иным, Он прибыл из Тамани в Крым. Воображенью край священный: С Атридом спорил там Пилад, Там закололся Митридат, Там пел изгнанник вдохновенный И посреди прибрежных скал Свою Литву воспоминал. Следующие четырнадцать строф с XVI ("Прекрасны вы, брега Тавриды" ) по XXIX ("Финал гремит, пустеет зала") включительно полностью введены в "Отрывки из путешествия Онегина". XXX Итак, я жил тогда в Одессе Средь новоизбранных друзей, Забыв о сумрачном повесе, Герое повести моей. Онегин никогда со мною Не хвастал дружбой почтовою, А я, счастливый человек, Не переписывался ввек Ни с кем. Каким же изумленьем, Судите, был я поражен, Когда ко мне явился он Неприглашенным привиденьем, Как громко ахнули друзья И как обрадовался я! XXXI Святая дружба! глас натуры!!.. Взглянув друг на друга потом, Как Цицероновы Авгуры Мы рассмеялися тишком... - - - - - - - - - XXXII Недолго вместе мы бродили По берегам эвксинских вод. Судьбы нас снова разлучили И нам назначили поход. Онегин, очень охлажденный И тем, что видел, насыщенный, Пустился к невским берегам. А я от милых южных дам, От жирных устриц черноморских, От оперы, от темных лож И, слава богу, от вельмож Уехал в тень лесов Тригорских, В далекий северный уезд; И был печален мой приезд. XXXIII О, где б судьба ни назначала Мне безымянный уголок, Где б ни был я, куда б ни мчала Она смиренный мой челнок, Где поздний мир мне б ни сулила, Где б ни ждала меня могила, Везде, везде в душе моей Благословлю моих друзей. Нет, нет! нигде не позабуду Их милых, ласковых речей; Вдали, один, среди людей Воображать я вечно буду Вас, тени прибережных ив, Вас, мир и сон тригорских нив. XXXIV И берег Сороти отлогий, И полосатые холмы, И в роще скрытые дороги, И дом, где пировали мы - Приют, сияньем муз одетый, Младым Языковым воспетый, Когда из капища наук Являлся он в наш сельский круг И нимфу Сороти прославил, И огласил поля кругом Очаровательным стихом; Но там и я свой след оставил, Там, ветру в дар, на темну ель Повесил звонкую свирель. В черновике за строфой XII следовали еще три (из них первая без четырех начальных стихов): Вдали Кавказские громады, К ним путь открыт - чрез их преграды За их естественную грань До Грузии промчалась брань. Авось их дикою красою Случайно тронут будет он. И вот, конвоем окружен, Вослед за пушкою степною - ступил Онегин вдруг В преддверье гор, в их мрачный круг. Он видит: Терек разъяренный Трясет и точит берега, Над ним с чела скалы нагбенной Висит олень, склонив рога; Обвалы сыплются и блещут; Вдоль скал прямых потоки хлещут. Меж гор, меж двух высоких стен Идет ущелие; стеснен Опасный путь все уже, уже; Вверху чуть видны небеса; Природы мрачная краса Везде являет дикость ту же. Хвала тебе, седой Кавказ, Онегин тронут в первый раз. Во время оное былое!.. В те дни ты знал меня, Кавказ, В свое святилище глухое Ты призывал меня не раз. В тебя влюблен я был безумно. Меня приветствовал ты шумно Могучим гласом бурь своих. Я слышал рев ручьев твоих, И снеговых обвалов грохот. И клик орлов, и пенье дев, И Терека свирепый рев, И эха дальнозвучный хохот, И зрел я, слабый твой певец, Казбека царственный венец. БОРИС ГОДУНОВ Сцены, исключенные из печатной редакции 1. ОГРАДА МОНАСТЫРСКАЯ {1} Григорий и злой чернец. Григорий Что за скука, что за горе наше бедное житье! День приходит, день проходит - видно, слышно все одно: Только видишь черны рясы, только слышишь колокол. Днем, зевая, бродишь, бродишь; делать нечего - соснешь; Ночью долгою до света все не спится чернецу. Сном забудешься, так душу грезы черные мутят; Рад, что в колокол ударят, что разбудят костылем. Нот, не вытерплю! нет мочи. Чрез ограду да бегом. Мир велик: мне путь дорога на четыре стороны, Поминай как звали. Чернец Правда: ваше горькое житье, Вы разгульные, лихие, молодые чернецы. Григорий Хоть бы хан опять нагрянул! хоть Литва бы поднялась! Так и быть! пошел бы с ними переведаться мечом. Что, когда бы наш царевич из могилы вдруг воскрес И вскричал: "А где вы, дети, слуги верные мои? Вы подите на Бориса, на злодея моего, Изловите супостата, приведите мне его!.." Чернец Полно! не болтай пустого: мертвых нам не воскресить! Нет, царевичу иное, видно, было суждено - Но послушай: если дело затевать так затевать... Григорий Что такое? Чернец Если б я был так же молод, как и ты, Если б ус не пробивала уж лихая седина... Понимаешь? Григорий Нет, нисколько. Чернец Слушай: глупый наш народ Легковерен: рад дивиться чудесам и новизне; А бояре в Годунове помнят равного себе; Племя древнего варяга и теперь любезно всем. Ты царевичу ровесник... если ты хитер и тверд... Понимаешь? (Молчание.) Григорий Понимаю. Чернец Что же скажешь? Григорий Решено! Я - Димитрий, я - царевич. Чернец Дай мне руку: будешь царь. 1) Следовало после сцены: "Ночь. Келья в Чудовом монастыре". 2. ЗАМОК ВОЕВОДЫ МНИШКА В САМБОРЕ {2} Уборная Марины. Марина, Рузя убирает ее; служанки. Марина (перед зеркалом) Ну что ж? готово ли? нельзя ли поспешить? Рузя Позвольте; наперед решите выбор трудный: Что вы наденете, жемчужную ли нить, Иль полумесяц изумрудный? Марина Алмазный мой венец. Рузя Прекрасно! помните? его вы надевали, Когда изволили вы ездить во дворец. На бале, говорят, как солнце вы блистали. Мужчины ахали, красавицы шептали... В то время, кажется, вас видел в первый раз Хоткевич молодой, что после застрелился. А точно, говорят: на вас Кто ни взглянул, тут и влюбился. Марина Нельзя ли поскорей. Рузя Сейчас. Сегодня ваш отец надеется на вас. Царевич видел вас недаром, Не мог он утаить восторга своего, Уж ранен он; так надобно его Сразить решительным ударом. А точно, панна, он влюблен. Вот месяц, как, оставя Краков, Забыв войну, московский трон, В гостях у нас пирует он И бесит русских и поляков. Ах, боже мой! дождусь ли дня?.. Не правда ли? когда в свою столицу Димитрий повезет московскую царицу, Вы не оставите меня? Марина Ты разве думаешь - царицей буду я? Рузя А кто ж, когда не вы? кто смеет красотою Равняться здесь с моею госпожою? Род Мнишков - ничьему еще не уступал; Умом - превыше вы похвал... Счастлив, кого ваш взор вниманья удостоит, Кто сердца вашего любовь себе присвоит - Кто б ни был он, хоть наш король Или французский королевич - Не только нищий ваш царевич, Бог весть какой, бог весть отколь. Марина Он точно царский сын и признан целым светом. Рузя А все ж он был прошедшею зимой У Вишневецкого слугой. Марина Скрывался он. Рузя Не спорю я об этом - А только знаете ли вы, Что говорят о нем в народе? Что будто он дьячок, бежавший из Москвы, Известный плут в своем приходе. Марина Какие глупости! Рузя О, я не верю им - Я только говорю, что должен он конечно Благословлять еще судьбу, когда сердечно Вы предпочли его другим. Служанка (вбегает) Уж гости съехались. Марина Вот видишь: ты до света Готова пустяки болтать, А между тем я не одета... Рузя Сейчас готово все. Служанки суетятся. Марина Мне должно все узнать. 2) Следовало после сцены: "Краков. Дом Вишневецкого". II Начало сцены "Царские палаты", исключенное из печатной редакция Ксения (держит портрет) Что ж уста твои Не промолвили, Очи ясные Не проглянули? Аль уста твои Затворилися, Очи ясные Закатилися?.. Братец - а братец! скажи: королевич похож был на мой образок? Феодор Я говорю тебе, что похож. Ксения (целует портрет) Далее как в основном тексте. III Отрывки из сцены "Краков, дом Вишневецкого", исключенные из печатной редакции 1 (К стр. 253) Самозванец Лишь дайте мне добраться до Москвы, А там уже Борис со мной и с вами Расплатится. Что ж нового в Москве? Хрущев Все тихо там еще. Но уж народ Спасение царевича проведал, Уж грамоту твою везде читают, Все ждут тебя. Недавно двух бояр Борис казнил за то, что за столом Они твое здоровье тайно пили. Самозванец О добрые, несчастные бояре! Но кровь за кровь! и горе Годунову! Что говорят о нем? Хрущов Он удалился В печальные свои палаты. Грозен И мрачен он. Ждут казней. Но недуг Его грызет. Борис едва влачится, И думают, его последний час Уж недалек. Самозванец Как враг великодушный, Борису я желаю смерти скорой; Не то беда злодею. А кого Наследником наречь намерен он? Хрущов Он замыслов своих не объявляет, Но кажется, что молодого сына, Феодора - он прочит нам в цари. Самозванец В расчетах он, быть может, ошибется, Ты кто? Карела Казак. К тебе я с Дона послан. 2 (К стр. 254) И я люблю парнасские цветы. (читает про себя). Хрущов (тихо Пушкину) Кто сей? Пушкин Пиит. Хрущов Какое ж это званье? Пушкин Как бы сказать? по-русски - виршеписец Иль скоморох. Самозванец Прекрасные стихи! Я верую в пророчества пиитов. IV Отрывок, следовавший за исключенной сценой "Ограда монастырская" Где ж он? где старец Леонид? Я здесь один и все молчит, Холодный дух в лицо мне дует И ходит холод по главе... Что ж это? что же знаменует? Беда ли мне, беда ль Москве? Беда тебе, Борис лукавый! Царевич тению кровавой Войдет со мной в твой светлый дом. Беда тебе! главы преступной Ты не спасешь ни покаяньем, Ни Мономаховым венцом. РУСАЛКА I Первоначальная редакция сцены "Светлица" - Княгиня, княгинюшка, Дитя мое милое, Что сидишь невесело, Головку повесила? Ты не весь головушку, Не печаль меня старую, Свою няню любимую. - Ах, нянюшка, нянюшка, милая моя - Как мне не тужить, как веселой быть? Была я в девицах, друг любил меня, Вышла за него, разлюбил меня. Бывало, дружок мой целый день сидит Супротив меня, глядит на меня, Глядит на меня, но смигивает, Любовные речи пошептывает. А ныне дружок мой ни свет ни заря Разбудит меня да сам на коня, Весь день по гостям разгуливает. Приедет, не молвит словечушка мне Он ласкового, приветливого. - Дитя мое, дитятко, не плачь, не тужи, Не плачь, не тужи, сама рассуди: Удалый молодчик, что вольный петух - Мах, мах крылом - запел, полетел, А красная девица, что наседочка: Сиди да сиди, цыплят выводи. - Уж нет ли у него зазнобы какой? Уж нет ли на меня разлучницы? - Полно те, милая, сама рассуди: Ты всем-то взяла, всем-то хороша. Лица красотой, умом-разумом, Лебединою походочкой, Соловьиной поговорочкой, Тихим ласковым обычаем... II Два места, вычеркнутые в беловой рукописи 1 КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ Дружко Уж эти девушки - никак нельзя им Не попроказить. Статочно ли дели Мутить нарочно княжескую свадьбу. Слышен крик. Ба! это что? да это голос князя! Девушка под покрывалом переходит через комнату. Ты видела? Сваха Да, видела. Князь (выбегает) Держите! Гоните со двора ее долой! Вот след ее, с нее вода течет. Дружко Да, так, вода. Юродивая, видно, Нечаянно сюда прокралась. Слуги, Над ней смеясь, ее, знать, окатили. Князь Ступай, прикрикни ты на них, как смели Над нею издеваться и ко мне Впустить ее. (Уходит.) Дружко Ей-богу, это странно. Кто там? Входят слуги. Зачем пустили эту девку? Слуга Какую? Дружко Мокрую. Слуга Мы мокрых девок Не видели. Дружко Куда ж она девалась? Слуга Не ведаем. Сваха Ох, сердце замирает. Нет, это не к добру. Дружко Ступайте вон Да никого, смотрите, не впускайте. Пойти-ка мне садиться на коня. (Уходит.) Сваха Недаром песню чудную пропели, Недаром чудеса творятся. Чем-то Все это кончится! 2 Светлица. Мамка ......... Ну в ком ему найти, как не в тебе, Сокровища такого? Княгиня Я слыхала, Что будто бы до свадьбы он любил Какую-то красавицу, простую Дочь мельника. Мамка Да, так и я слыхала, Тому давно, годов уж пять иль больше. Но девушка, как слышно, утопилась, Так нечего об ней и поминать. Княгиня Уже одну любил он да покинул, Так и меня покинуть может он. Д.Д. Благой. "ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН" "Евгений Онегин" по праву считается основным, центральным произведением Пушкина. Работа над ним, продолжавшаяся около восьми с половиной лет (9 мая 1823 г. - 5 октября 1831 г.), падает на период наивысшего расцвета творчества Пушкина-поэта (в дальнейшем он все больше и больше обращается к прозе). В "Евгении Онегине" нашел свое наиболее полное воплощение один из значительнейших замыслов поэта: дать образ "героя времени", типический портрет современника - человека нового, XIX столетия. Замысел этот возник у Пушкина почти сразу же после окончания первого большого его произведения - сказочно-романтической поэмы "Руслан и Людмила". Всего через несколько месяцев после завершения "Руслана и Людмилы" Пушкин начинает писать свою первую южную поэму "Кавказский пленник", главной задачей которой было, по его собственным словам, олицетворить в образе героя "отличительные черты молодежи XIX века". Однако Пушкину удалось осуществить это далеко не с той степенью полноты и широты обобщения, к которой он стремился. Реалистическое в существе споем задание вступало в противоречие с приемами в средствами романтической поэтики, самым значительным представителем которой в мировой литературе того времени был Байрон и которой Пушкин здесь следовал. Субъективно-лирический метод "писания" портрета героя с самого себя не мог привести к созданию объективного образа-типа широкого общественно-исторического охвата. Препятствовала этому и характерная для жанра романтической поэмы нарочитая загадочность, недосказанность авторского повествования о герое, окружавшая его образ особым таинственным ореолом. Художественная задача, поставленная Пушкиным, требовала для своего полноценного разрешения и другого творческого метода, и иной жанровой формы. "Характер главного лица... приличен более роману, нежели поэме, - писал Пушкин о герое "Кавказского пленника", - да и что за характер? Кого займет изображение молодого человека, потерявшего чувствительность сердца в несчастиях, неизвестных читателю..." (черновик письма к Н. И. Гнедичу от 29 апреля 1822 г.; см. т. 9). И вот год спустя после этого письма Пушкин принимается за работу над "романом в стихах" - "Евгением Онегиным". Задание, которое ставит себе Пушкин в "Евгении Онегине", аналогично заданию "Кавказского пленника". В образе главного героя романа Пушкин опять хочет изобразить "отличительные черты молодежи XIX века", которые он пытался раскрыть в характере Пленника. В предисловии к изданию первой главы "Евгения Онегина" (1825) Пушкин и сам говорит, что характер "главного лица" нового произведения "сбивается" на характер Пленника (см. раздел "Из ранних редакций"). В основе фабульной линии, связанной с "главным лицом", в значительной степени лежит та же сюжетная схема: Онегин, как и Пленник, покидает "свет", уезжает из столицы; в иной, патриархальной среде встречается с юной и чистой девушкой; оказывается неспособен разделить и даже понять и оценить ее большое чувство. Однако, при наличии этой непосредственной преемственной связи, тем значительнее и принципиально важнее существенное различие этих произведений. К осуществлению одного и того же замысла Пушкин идет теперь совсем иным, по существу прямо противоположным путем и, в соответствии с этим, облекает свое новое произведение совсем в иную жанровую форму. Эта форма - не поэма, а "роман в стихах" - подсказана Пушкину Байроном - его стихотворным романом "Дон Жуан", который Пушкин считал лучшим творением английского поэта. При первом же своем упоминании о работе над "Евгением Онегиным" Пушкин сообщал: "Пишу не роман, а роман в стихах - дьявольская разница. Вроде "Дон Жуана"..." (письмо П. А. Вяземскому от 4 ноября 1823 г.; см. т. 9). Однако, когда года полтора спустя .А. Бестужев, познакомившись в рукописи с первой главой "Евгения Онегина", стал сравнивать ее с "Дон Жуаном", Пушкин, который написал к этому времени уже около четырех глав своего романа, энергично отклонил правомерность такого сопоставления: "Ты сравниваешь первую главу с "Дон Жуаном". - Никто более меня не уважает "Дон Жуана" (первые 5 песен, других не читал), но в нем ничего нет общего с "Онегиным"" (письмо Бестужева Пушкину от 9 марта 1825 г. и ответ Пушкина от 24 марта; см. т. 9). Эти, казалось бы исключающие друг друга, утверждения на самом деле оба справедливы. Лиро-эпическая форма пушкинского "романа в стихах" с его "смесью прозы и поэзии в изображении действительности" (Белинский), непрерывными авторскими "лирическими отступлениями", афористическими суждениями и высказываниями на самые разнообразные темы, непринужденной поэтической "болтовней", ироническим тоном и