мыслях наших и заключили вечный союз дружбы. С сего времени судьба моя сплелась с судьбою К., все радости сделались для меня вдвое приятнее, и все горести гораздо сноснее. Тут уже ни на минуту не расставались мы друг с другом; каждая мысль, каждое даже намерение было уже известно другому. Его кроткий нрав, его чистосердечие, откровенность, чувствительность, простота, нежность и особливо невинность восхищали меня счастливым сим выбором. Черты лица его были приятны; какая-то откровенность, простота и невинность изображалась на оном. Подобно светлому ручью, сквозь чистую воду коего можно видеть все дно оного, так чиста была душа его. Быв четыре года в таком училище2, где были всякого рода дети, я знал все опасности, предстоящие молодому неопытному юноше, когда он находится в кругу других, как добрых, так и худых детей. Посему я всячески старался сохранить в нем беспорочность нрава и предостеречь его от пропастей, могущих ему встретиться; он же со своей стороны истреблял во мне худые склонности и переселял, так сказать, хорошие свои качества из своего в мое сердце. Таким образом счастье мое, казалось, утвердилось навсегда, я блаженствовал и почитал себя счастливейшим из смертных. Все находили удивительное сходство в на- Бар М. А. Корф. Примеч. С К. ' К. сожалению не знаем, где учился Комовский до Лицея К. Г. 47 ших нравах. Товарищи завидовали счастливой дружбе нашей и в шутку называли нас Дамоном и Питиасом; но счастье непостоянно, и неожиданный переворот в судьбе моей имел великое влияние на мой характер. К.., как я уже прежде сказывал, имел приятную физиономию, и это отчасти было причиною всех моих несчастий. Некоторые из моих товарищей, особливо И. П.1, с которым я долго был за сие в ссоре, начали говорить ему о красоте лица его, потом допускать неблагопристойные насчет сего слова, и наконец дерзость и бесстыдство их простерлись до того, что они стали говорить ему о таких вещах, от коих могла пострадать сама его невинность. Он же, по природной своей простоте, истинно по простоте, не понимая речей хитрых сих обольстителей, принимал их благосклонно. Видя приближающуюся опасность, видя громовую тучу, сгущающуюся над главою неопытного друга моего, я употребил всевозможные средства, чтобы отклонить от него сии бедствия. Тут представил я ему все горестные следствия, могущие от того последовать, просил, умолял для собственного его счастья не внимать более сим сладким но растворенным в яде похвалам льстецов. Сначала послушался он дружеским советам моим и старался избегать опасных сих разговоров, но самолюбие, сия пагубная слабость, ослепляющая не только юношей, но даже самых опытных мужей, - самолюбие обольстило его. Неблагопристойные шутки казались ему невинными. Лестные насчет лица его похвалы были для него приятнее сухих, но справедливых увещаний истинно любящего его друга, и тогда как я в объятиях нежной дружбы начинал уже блаженствовать, тогда тот, который был сердцу моему драгоценнейший в свете предмет, которому я всем готов был пожертвовать, тот, наконец, которого я мыслил иметь вернейшим до гроба другом, не объявя мне никакой причины, оставил меня оплакивать горькую мою участь. Все сладкие сии мечты мгновенно исчезли, как сон, из моего воображения. Я плакал, я выл, но слезы мои лились вотще; он не внимал моим воплям и страданиям. О, неблагодарное человечество, восклицал я в отчаянии: о, суетный мир! и самое счастие в тебе мгновенно и не надежно! И. И. Пущин. Примеч. С. К. Долго разбирал я беспристрастно свои поступки, дабы отыскать, не подал ли я как-нибудь сам тому повод; но не нашед, я стал думать, за что мне приняться. За презрение отплатить ли презрением? - Я не в состоянии был это сделать; священная искра дружбы, возженная однажды в моем сердце, не могла так скоро потухнуть. Итак, я решил терпеть и молчать. - Иной, чтобы избежать несносного взгляда изменившего ему друга, удаляется в густую рощу и там под тенью древес или при лунном сиянии, сидя на берегу томно катящегося ручья, наигрывает на лютне - единственно оставшейся ему отраде, - унылые песни отчаянного друга. Другой целый день бегает по стремнинам или взбирается на крутизны высоких гор, а ночью скрывается в ущельях скал и там оплакивает свою горькую судьбу. Он лучше желает претерпеть голод, мраз и другие физические нужды, нежели чтоб видеть виновника всех зол своих. А я, несчастный, я и этой не мог иметь отрады. Их мучило одно лишь невольное воспоминание сладких протекших дней; а я, я принужден был терпеть ежедневное с ним свидание, видеть, как гнусные люди всеми средствами стараются его развратить, видеть острый меч, висящий на одном волоске над главою его, видеть всю пропасть бедствий, в которую он повергается, и, не в состоянии будучи его спасти, молить только о том Всевышнего и - терзаться. От сего иногда случалось, что я, встретясь с К. глазами, приходил в замешательство и краснел; товарищи смеялись над моим смущением; и если б они знали, сколь я его прежде любил и что привязанность сия еще не простыла в сердце моем, то бы они не смеялись, а более сожалеть стали обо мне. Но я никому не открывался в внутреннем моем к нему расположении, и холодное его со мной обхождение приписывал более его развратителям, нежели ему; и потому первых только ненавидел, а о сем последнем сожалел. Так протекли около двух лет, как мы ни слова не говорили друг с другом. Наконец, нынешнего года пред исповедью просил я его забыть прошедшее, и мы опять стали разговаривать между собою; но уже не так, как во время нашей дружбы, когда мы все душевные наши тайны поверяли один другому, а так, как товарищи разговаривают просто между собою. Сегодня (22 марта) вечером, когда мы уже спать ложились, нечаянно я встретился с ним и он мне сказал, не знаю точно с намерением или без 49 намерения: "прощай К.". Слова сии произнесены были с такою дружескою нежностью, что я, легши в постель, долго еще об этом думал. 23-е марта. Сегодня была панихида по директоре Василье Федоровиче Малиновском, который скончался прошедшего 1814 года в этот день. Сие привело мне на память, как сей почтенный старец, проведший благочестивую жизнь свою в страхе Божьем и в исследовании священного закона Его, лежал на смертном одре, благословляя и научая детей своих в той вере и любви к Богу, которыми он сам был одушевлен. До самой последней минуты его жизни сохранил он здравый ум; до самой той минуты молился он о чадах своих, пока не переселился на тот прекраснейший свет, дабы там получить за дела свои венец награды. Дай, Боже, чтоб и мне, приобщась пречистых Тайн Твоих, такою спокойною и безмятежною смертию окончить житие на бурном сем свете. 24-е и 25-е марта до 29-го и самое сие число. Ныне пост, т. е. такое время, которое слабый смертный, не могущий и минуты провести, не согрешив делом или мыслию, старается провести самым лучшим, христианским образом. Зная, что Спаситель наш, принесший себя - невинного агнца - добровольно в жертву для искупления рода человеческого, и что 40 дней страдания Своего провел Он в молитве и в посте, зная все это, истинный христианин во-первых, в воспоминание великих и неизреченных милостей Христа, за нас многогрешных невинно пострадавшего, так и для испрошения от милосердной десницы Всевышнего прощения всем проступкам, учиненным в течение целого года, - старается в чистоте соблюсти сей самим Спасителем нашим установленный обряд. Конечно, не в умерщвлении плоти единственно состоит сей пост, но и сие самое весьма много содействует к проведению сего времени в большем страхе и благоговении к Богу; ибо натуральным образом человек, заботящийся единственно, как бы ему лучше поесть, да попить, может ли обращать внимание на другие важнейшие предметы? Пресытившись сладкими яствами, он предается на лоне роскоши и неги праздности, а в какие ужасные пропасти ввергает 50 нас праздность! Тут всякие худые мысли овладеют душою его, дьявол будет употреблять всевозможные хитрости, дабы ввести его в искушение, и всякая благая мысль будет бежать от него. Итак, постное ядение, истощая наше тело, истребляет дьявольские наущения, приводит нам на память страдания нашего Искупителя, возбуждает в нас тем горячую любовь, веру и почтение ко Всевышнему и, наконец, заставляет помышлять о будущем и исследовать свое поведение. Вникнув в сердце наше, находим мы, колико гнусны наши поступки, и с истинно раскаянным сердцем обвинив себя, как недостойного от тяжести грехов воззреть на высоту славы Бога нашего, но представив неизреченное Его милосердие, даем обещание впредь вести себя осторожнее. Таким образом, исповедав служителю Христову все свои прегрешения, мы удостоиваемся причащения пречистых Тайн Христовых, сего Божественного дара, который снимает с нас тяжкое бремя грехов и поселяет в сердце Ангельскую тишину и спокойствие. Вот слабое изображение того, как должен истинный христианин проводить пост. Как же я провожу сей пост? Только разве неделю говения вел я себя несколько осторожнее, а потом, несмотря на данное мною обещание, опять начал я впадать в прежние, а может быть и в худшие еще прегрешения. Странно! у нас в Лицее бывают такие времена, в которые почти все мы, как бы составляя одно физическое лицо, особенно на какой-нибудь предмет обращаем все наше внимание. Предметы сии бывают как хорошие, так, к несчастью, не редко и худые. Так, например, было некогда время, когда дружба была особенно у нас в почтении; опять другое, когда мы все почти, как бы понуждаемы будучи какою-нибудь силою, стали друг с другом заниматься языками, особливо французским и немецким. Сей мгновенный энтузиазм мало по малу ослабевал и, наконец, совершенно прошел. Теперь, не знаю точно, какой злобный дух ввел у нас денежную игру, и большая часть уже тайно играет в деньги. Тут вижу я двух игроков; из них каждый с надеждою выиграть предается слепому случаю, и оба спешат в какую-нибудь отдаленную комнату, дабы убежать страшных для них взоров начальства. Начинается игра и не пройдет часа, как уже один совершенно обыгрался; первый предлагает кончить, но он, надеясь отыграться, разгоряченный проигрышем, продолжает игру; но что ж? сверх потери принесенных им денег 51 проигрывает еще столько в долг. С досадою и негодованием оставляет он место, сделавшееся ему столь отвратительным, раскаивается в потере золотого времени, столь нужного для молодого человека; клянется оставить сию пагубную страсть, но уже поздно: потерянное время прошло невозвратно. Но другие не умудряются его примером, приписывая все единственно его неискусству; желают оное испытать по собственному опыту и устремляются в ту же пропасть. К большому моему прискорбию между сими обольщенными пременным счастием нахожу и преждебывшего моего друга, к которому дружба, несмотря на случившиеся перемены, не совсем еще во мне потухла; вижу, как сей неопытный в таких вещах юноша полагается на честность своего противника и как сей хитрый игрок, воспользуясь такою его доверенностью, плутовски его обманывает и наконец, обыгрывает; я вижу все это - и молчу, потому что не могу ему помочь. Иногда думал я через кого-нибудь другого подать ему помощь, но кому мог я поручить такое важное намерение, когда уже за малейший дружеский совет, который я какому-нибудь моему товарищу иногда давал, все на меня сердились и со всех сторон с негодованием и насмешкою кричали: "ты что за гувернер?" Итак, мне только оставалось сожалеть о друге, просить помощи у Подателя всех благ и ожидать счастливой перемены. И меня хотели некоторые недоброжелатели уговорить играть, и даже некоторое внутреннее желание иногда меня к тому подстрекало; однако, благодаря Всевышнего, я преодолел все сии льстивые искушения и тем избегнул угрожавшей мне пропасти. 30 марта. Хотя я победил сию опасную страсть, однако же, сколько оставалось у меня непобежденных! Если я не мог не грешить делами и поступками моими, то столь же трудно мне довести себя до того, что б даже мыслию никого не оскорблять: ибо пред исполнением какого-нибудь дела имеем мы время хорошо его разобрать и обдумать, а мысль приходит мгновенно, нередко вовсе против нашей воли и даже так, что мы не в состоянии бываем от оной избавиться, как только с особенною Божиею помощью. Их всего труднее и между тем всего более должно истреблять, ибо от худой мысли не долго и до дела. О как часто грешил я мыслями, как часто думал я о других худо, завидовал их сча- 52 стью, желал им всякое зло, осуждал их и впадал во множество других подобных прегрешений! Боже! пошли мне средства избавиться от оных и впредь вести себя исправнее! 31 марта и 1 апреля. Приятная весна уж наступила; вся природа, дремавшая дотоле в глубоком снегу, начала оживляться; быстрые ручьи, свергнув с себя тяжкое для них бремя зимы, как бы радуясь возвращенной им свободе, с шумом извиваются по долине и благотворною струею орошают зеленеющие берега. На деревьях, покрытых прежде белым мхом, появляются зеленые почки. Веселые птички, прогнанные грозным Бореем в теплейшие страны, опять к нам прилетели и усладительные хоры их опять уже раздаются в рощах наших. Уже более не принуждены мы сидеть по целым дням, запершись дома. Теперь мы уже начинаем прогуливаться за городом, восхищаясь прелестными местоположениями. Вчера (31-го ч.), когда солнце, находясь уже на середине своего течения, благотворными лучами своими согревало природу, когда веял приятный зефир и умерял теплоту солнца, вчера в первый раз наступающего лета увидел я жаворонка, вспорхнувшего вверх. Я остановился, долго смотрел, как он, кружась над головой моею и насвистывая громкие радостные песни, выше и выше подымался вверх; наконец, он исчез и один только его приятный и звучный голос был еще слышен в воздухе. Возвращаясь с прогулки я увидел пестренькую бабочку, которая, конечно, искача душистую розу, фиалку или лилию, но нигде еще не находила их. Сии два прекрасные зрелища привели мне на память прошедшее весело проведенное лето, и я сгорал нетерпением дождаться нынешнего. Как чисто весеннего дня небо, так да будет чиста душа моя. Рассматривание красот возобновляющейся природы да утвердит в сердце моем горячую любовь и веру к Благому Творцу оных! От 2-го до 6-го апреля. Но погода переменилась: солнце скрылось под густые тучи, сумрак облек всю природу; седые туманы, как водяные холмы, беспрестанно волновались - казалось, что опять настала осень, и мы принуждены были опять оставаться дома, Тут, удаляясь от товарищей, сидел я где-нибудь в углу или у печки и прилежно занимался заданными уроками или перепискою. Проведя таким 53 образом вечер и сделав во время оного все, что предполагал, с каким удовольствием вкушал я потом пищу! какая отрада проливалась в сердце мое! совесть моя была совершенно спокойна, - но что может быть счастливее того положения, когда человек доволен вну!ренно собою, т. е., когда совесть довольна его поступками. Но иногда, желая несколько отдохнуть от трудов, я забывал и вместо получаса проводил несколько часов в праздности, и от того нередко впадал в прегрешения; насмешки и передразнивания не оставляли меня, и сим я часто навлекал на себя негодование прочих товарищей. От 6-го до 8-го ч. Давно уже имел я охоту учиться на скрипке и уже год целый брал довольно прилежно уроки, выучил несколько песен, дуэтов и почти всю первую часть Русалки; но когда трехгодичный экзамен приблизился, когда надлежало к оному приготовиться, то по недостатку времени я начал худо заниматься скрипкою и наконец совершенно ее оставил, надеясь зато после экзамена тем с большим прилежанием за оную приняться. Туча, столь долго нас устрашавшая, наконец, благополучно прошла; но несмотря на то времени было не более, как и пред испытанием, ибо явились новые науки, а с ними новые и труды - и я перестал заниматься игранием на скрипке. Вот уж несколько месяцев, как я более в руки ее не брал; однако ж непреодолимое желание уметь хорошо на ней играть - все еще во мне сохранилось. Вчера (6-го) один из товарищей моих1 играл на скрипке и приятные звуки ее, поразив слух мой, возжгли прежнюю мою страсть. Мне представилось, будто я, небрежно забросив на плечо голову, аккомпанирую любезной подруге, которая, сопровождая звуки гитары нежным голосом, воспевает гимн Богу за ниспосланное благословение семейству ее и просит сохранить оному сие бесценное счастье. Между тем милые малютки, забавляя нас невинными своими играми, попеременно целуют то меня, то ее. Трогательное сие зрелище, хотя было только мечтательное, но так разгорячило мое воображение, что я непременно решился, во что бы то ни стало, выучиться хорошо, т. е. с чувствами играть на скрипке и на другой же день более часа занимался повторением прежних песен моих. Вероятно М. Л. Яковлев, большой музыкант, игравший хорошо на скрипке. К. Г. 54 От 8-го до 11-го апреля, Дни эти протекли, как обыкновенно. Та же рассеянность и то же невнимание во время молитвы, которой продолжительность, вместо того, чтоб, как беседа с Богом, (должна) быть весьма приятною, иногда мне наскучала. Несмотря на то, что я сколько можно старался вести себя осторожно, насмешки и привязчивость не совсем меня оставляли. Пренебрежение ко всему священному, неблагодарность, грубость и дерзкие разговоры с начальниками, надменность, тщеславие, раболепство, лесть, подлое обхождение и стремление ко всему худому, и множество подобных пороков некоторых из моих товарищей вселяли в меня такие худые мысли и намерения, от коих нередко я с трудом только мог освободиться. Иногда раздражен будучи сими гнусными поступками, я выходил из себя и бранился с виновниками оных; но увещания от товарища не могут произвести никакого хорошего последствия; они только раздражают надменность и безрассудное самолюбие. Итак я прибегал иногда к помощи начальства, особливо открывался я во всем столь меня любящему гувернеру1 и за сие называли меня ябедником, фискалом и проч. Но пустые слова сии нимало меня не огорчали, поелику я делал сие единственно для их собственной пользы и вместе для общей; ибо худое поведение некоторых, как некая язва, заражала и прочие, прежде невинные, сердца. / 1-го апреля, Ввечеру сегодня вдруг получаю я совсем неожиданно два письма, одно из дому, а другое от дядюшки П. П. В сем последнем, изобразив, как необходим в его возрасте верный друг и как давно он ищет такового, он, наконец, говорит, что никого не находил достойнее меня и требует на то моего согласия. Прочитав письмо, не в малое пришел я замешательство, ибо пламя дружбы к М. К.2, возженное однажды в сердце моем, не совсем еще потухло. Долго думал о сем нечаянном предложении и, наконец, написал ему письмо, в котором чувствительно благодарил за предлагаемую мне честь и обещался хорошим поведе- 1 Т. е С. Г Чирикову. К. Г. 1 Бар М Корфу. К. Г. 55 нием соделаться оной достойным. Не знаю, как еще сие примет. Конечно, для меня лестно и великое было бы счастие иметь его своим другом; но в моих обстоятельствах я не мог иначе поступить. От 12-го до 18-го апреля. И даже в сии трогательные дни, в кои некогда Спаситель наш ужасные претерпевал муки и даже смерть, дабы своею невинною смертию искупить грехами удрученный род человеческий и дабы самим даже его мучителям доставить вечную блаженную жизнь, и в сии самые дни, говорю, когда читаются понесенные им за нас страдания, когда и самые телеса усопших восстали, камни распались и вся земля потряслася, я был еще бесчувственее сих неодушевленных вещей. Вместо того, чтобы, слушая с величайшим вниманием мучения Христовы и преклонив главу свою на перси, лить слезы истинного раскаяния, я половину слушал и то без особенного чувства и без малейшего соучастия; половину же вовсе не слушал, думая совсем о другом. Боже, священным огнем Твоим отогрей замерзлое сердце мое и даждь ми благополучно дождаться светлого дня Твоего воскресения и провесть оный, равно как и прочие дни моей жизни в страхе и любви к Тебе, Всесильный! - О, недостойный грешник! как дерзаешь ты еще вопиять о милосердии! ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ Ф. Ф. МАТЮШКИНА. Обстоятельные сведения о жизни и личности адмирала Матюшкина (род. 1799, ум. 1872г.) сообщены Я. К. Гротом в его известной книжке о Пушкине и Лицее1. Я. К., как и все знавшие Матюшкина, отзываются о нем с глубокой симпатией. По его словам, "в Матюшкине не было ничего блестящего: он был скромен, даже застенчив и обыкновенно молчалив, но при ближайшем с ним знакомстве нельзя было не оценить этой чистой, правдивой и теплой души". Матюшкин, как и Яковлев, принадлежал к числу ближайших друзей Пушкина (особенно по выходе из Лицея), и не даром последний посвятил ему две таких задушевных строфы в своем знаменитом "19 октября 1825 г." "Пушкин" etc., стр. 74-80 и 283. 56 "Сидишь ли ты в кругу своих друзей, Чужих небес любовник беспокойный? Иль снова ты проходишь тропик знойный И вечный лед полунощных морей? Счастливый путь!... С лицейского порога Ты на корабль перешагнул шутя, И с той поры в морях твоя дорога, О, волн и бурь любимое дитя! Ты сохранил в блуждающей судьбе Прекрасных лет первоначальны нравы: Лицейский шум, лицейские забавы Средь бурных волн мечталися тебе; Ты простирал из-за моря нам руку, Ты нас одних в младой душе носил И повторял: "На долгую разлуку Нас тайный рок, быть может, осудил!"" Известно, как страшно поразила Матюшкина неожиданная роковая смерть поэта (см. ниже его письмо к Яковлеву)! В Лицее Матюшкин был на хорошем счету по учению, и пользовался за свой нрав и доброе сердце всеобщею любовью. Особенно тепло он был принят в семье директора Е. А. Энгельгардта, который помог своему любимцу, мечтавшему о морской службе, тотчас по выходе из Лицея попасть под команду адмирала В. М. Головнина, отправлявшегося в кругосветное путешествие. Во время своих странствий до самого поселения в Петербурге (1849 г.) Матюшкин состоял в оживленной переписке с Энгельгардтом1. Когда в [817г. летом, вопрос о его путешествии был решен, он из Царского Села, съездив за подорожной в Петербург, отправился 2-го июля в Москву проститься с своими семейными (мать его была классной дамой в московском Екатерининском Институте) и оттуда вернулся в Царское в конце месяца. Об этом-то путешествии и сохранились печатаемые здесь его черновые заметки, которые, быть может, должны были стать началом записок, которые он, как говорит предание, "собирался вести по совету и плану Пушкина"2. О передаче Матюшкиным перед смертью своих лицейских бумаг, а в том числе и этих заметок моему отцу, было уже рассказано выше. О последней болезни и кончине Матюшкина 16 сентября 1872 г., см. ниже в письмах Я. К. Грота и кн. Эристовой. 1 Извлечения из писем Энгельгардта см. в статье Д. Ф. Кобеко "Вестник Всемирной Истории" 1899, No I, стр. 90-104. 2 Грот, "Пушкин" etc., стр. 77. 57 Путевые заметки между Царским Селом и Москвою (1817г.) Это - черновая, сильно перемаранная поправками рукопись в сшитой тетрадке из грубой синей бумаги на 8 листках, т. е. ! 6 страничках - в такой же оборванной обложке, на заднем листике которой имеются какие-то морские технические (путевые) записи Матюшкина, из чего можно заключить, что эти листки сопровождали его в морском странствии. Из Петербурга в Москву Июль Получивши достоверное известие о том, что я отправляюсь с Василием Михайловичем1 в путешествие, первое мое желание было ехать в Москву проститься со своими; поехавши в Петербург за подорожной и отпуском и получивши оные, я приехал в Царское Село, откуда, поживши три дня у Егора Антоновича, отправился в дорогу, прощаясь с местом, где я, может быть, провел счастливейшее время моей жизни, где в отдалении от родителей я вкушал все приятности сыновней любви, где будучи принят в круг счастливейшего семейства2, и я наслаждался его счастием; прощаясь с Егором Антоновичем и его семейством, я не мог удержаться от слез... Я не хотел оставить Царское Село, но оно скоро скрылось... 2-ео июля. Не знаю, что я чувствовал, когда прибыл в Ижору. Хотя я ехал в Москву, хотя я ехал к любимой мною матери, которую не видал шесть долгих лет, но я не радовался: какая-то непонятная грусть тяготила меня: мне казалось, что я оставляю Царское Село против воли, по принуждению. Из Ижоры я спешил как можно скорее, чтобы (признаюсь) мне не возвратиться назад. Только что я выехал из Ижоры, как слышу за собою голос; я велел остановиться, оглядываюсь и вижу седого старика, бегуще- 1 Головниным. К. Г. 2 Т. е. директора Е. А. Энгельгардта. К. Г. 58 го по большой дороге; прибежавши, бросился он на колени и со слезами на глазах просил меня взять его с собою до следующей станции. Имев подорожную на двух, я посадил его с собою. Он мне тотчас рассказал, что он отставной дьячек села Грузина, принадлежащего графу Аракчееву, что он ходил в Петербург кой-что закупить для попа. Потом старик было начал мне говорить про барина своего, его попа, попадью - сон уже смыкал мои вежды. Я слышал слова его и не понимал их; потом их более уже не слыхал... Не знаю, долго ли спал я, но пробуждение мое было очень неприятно: толчок чуть не выбросил меня из телеги. Я просыпался и мне казалось, что я вижу сон. На быстрой тройке несусь летом по обширной беспредельной дороге, не вижу предмета, к коему стремлюсь, - безизвестность везде. Подле меня лежал старец в глубоком сне. Ты дремлешь рассудок! Удаляюсь от своего счастия, я бегу от тебя! Проснись, проснись, рассудок, что ты делаешь? Но уже поздно, - счастие невозвратно! я должен удалиться. Слезы у меня катились из глаз, и я к ужасу своему увидел, что это не сон, но истина. Приехав в Тосну, я пошел к станционному смотрителю прописать подорожную и заказать что-нибудь, чтоб утолить голод. Там я застал офицера1, который вел команду солдат Тарутинского полка из Петербурга в Москву. Я предложил ему чашку чаю; он принял ее. Поговорив с ним часик-другой, я хотел проститься и ехать дальше, но он мне предложил ехать с ним вместе, а свою повозку оставить. Я согласился, но так как я обещался довезти старика до Грузина, то дал ему вперед прогонные деньги, а сам сел в тележку с офицером. 3-го июля, вечером мы прибыли в Новогород. Новогородская мостовая, беспокойный экипаж меня так измучили, что я не знал, продолжать ли мне дорогу или нет. Я думал уже простоять в Но-вегороде один день, посмотреть город столь славный в древности и потом уже пуститься далее. Но короткое время отпуска, совет моего товарища и наконец, случай, открывшийся нам ехать водою, принудил меня оставить мое намерение и ехать из Нового- 1 Его имя я узнал уже в Москне, так как и он мое при прощании: его зовут Римский-Корсаков, поручик Тарутинского полка. Ф. М. 59 рода, не видавши его. Мы отправились на двух лодках, сначала через быстрый Волхов, потом Новогородским каналом и, наконец, рекою Метою. Прекрасная лунная ночь! После палящего жара, который продолжался во весь день, прохлада ночная была нам весьма приятна; тихое и покойное плавание оправило наши ослабевшие члены, песельники пели заунывные и веселые песни попеременно, и неприметным образом мы пристали к следующей станции. Так как я ехал в первый раз на повозке, то и ехал весьма тихо; почти каждую ночь я останавливался отдыхать и только на 6-й день мы прибыли в последнюю станцию от Москвы - в Черную Грязь. Через два часа открылась златоглавая Москва; вскоре мы услышали благовест к вечерне, я смотрю - и я уже у Тверской заставы. Завтра или даже сегодня я увижу дражайшую свою родительницу. Из Москвы в Царское Село С 26 на 27 ночью я уехал из Москвы, приехал к заставе: зазвенели колокольчики, и я вечером в Торжке. Вот я уже 227 верст от Москвы. Мелькали мимо меня местечки, города, а мне казалось, что я все еще в Москве! В Торжке, городе, известном по своим кожевенным и сафьянным заводам, я был принужден остановиться, потому что не было лошадей. На другой день вместе с зарею я отправился опять на барской тройке и в полдень я остановился на одной станции, чтобы подкрепить силы свои. Вошед в одну крестьянскую избу, чтобы что-нибудь закусить (у станционного смотрителя ничего не было), я увидел, что крестьяне сидели за столом; я к ним подсел - и с довольно большим аппетитом помог им опростать миску со вкусными щами; окончивши наш обед, хозяева попотчевали меня земляникою со сливками. Когда я хотел выйти, мне попался в дверях крестьянин, он остановил меня, перекрестился, после обратился ко мне и начал говорить невнятным и дрожащим голосом. Я сначала думал, что он пьян, но слова моего хозяина, который его уговаривал, просил, чтоб он молился Богу, наконец отчаянный вид вошедшего заставили меня обратить на его слова вни- 60 I мание. Я не все мог понять: он говорил отрывисто и несвязно, но все что я слышал, было то, что будто бы, ехавши в Ригу с одним чиновником (он называл его секретарским сыном), он его в лесу заживо зарыл в землю. Голос, вид его, подробности, с которыми он злодеяние сие рассказывал, изображали отчаяние и раскаяние. "Иван, помолись Богу! Иван, помолись, - Бог взми-луется!" слышны были в избе. Наконец, хозяин мой взял его за руку, привел его к образу Спасителя и, став на колена, начал вслух молиться; они молились с полчаса, но вдруг несчастный встал, бросился из дверей, - крестьянин за ним: что там было, я не знаю, но когда я расплатился, то вышел и увидел страдальца в самом ужасном положении: он лежал на сырой земле, глаза у него закатились, из рта течет руда (черная кровь), в ужасных конвульсиях он кидался во все стороны, стонал, как будто бы издает последнее издыхание. Я возвратился в избу, чтоб что-нибудь о нем узнать; там была одна хозяйка и вот что она мне об нем сказала: "Иван был нашим соседом и очень добрый и смышленый мужик, но пять лет тому назад в него вселился нечистый дух; он прошлое лето ходил в Москву на поклонение, но ему это не помогло". "Бывал ли он в Риге"? - "Нет, он далее 30 верст отсюда не отлучался". - "Как же он говорит об Риге, ведь он грамоты не знает и ни от кого не слыхал?" - "Вестимо так, батюшка, но это - нечистая сила в нем говорит". Лошади были запряжены, мне нельзя было ее долее расспрашивать... В станции Ранино я имел удовольствие увидать одного из старых своих товарищей, Маслова; он выехал 24 часами прежде меня из Москвы. Мы ехали несколько станций вместе; но в Бронницах он получил прежде меня лошадей и таким образом мы расстались. Мне запрягли после, и очень худых: я видел, что мне не проехать на них и половины дороги - нечего делать, надобно от них как-нибудь избавиться. К счастью, ночевали поблизости цыгане; первому мне встретившемуся я сунул полтину в руки, и он подошел к возчику, пророческим голосом ему объявил, что если он сегодня поедет, то одна лошадь у него падет - и ямщик, коего не могли убедить ни побои, ни деньги, послушался пустых слов цыгана: он тотчас распряг телегу и нанял за себя тройку. Между тем как ее запрягали, подошел ко мне старик, показывает на десятилетнего мальчишку и просит, чтобы я его поберег. Я сначала не понял, но после увидел, что он его посылает в пер- 61 вый раз - со мной; благословивши его в дорогу, он его сажает на сетку, подает вожжи и, ударив сам в первый раз лошадей кнутом, провожает его из деревни глазами. Между тем парнишка мой храбрится на козлах, покрикивает и пощелкивает, как будто старый ямщик, лошади несутся по гладкой, прямой дороге,- "Нет ли проселочной дороги?" - "Есть мимо монастыря св. Саввы". - "Ступай по ней!" Он тотчас своротил с большой дороги прямо в дубовый лес; с полчаса скакали по пням и кочкам и, наконец, выехали к монастырю св. Саввы; там переправились через реку, едем далее, более в траву и, наконец - мы в болоте! Везде кругом густая болотная трава. Лошади пыхтят, тонут в болоте, колеса увязли, - их уже не видно, и мы почти что (не) плывем. "Куда ты заехал?" -"Я, барин, здесь никогда не бывал". - "Зачем же сюда ехал?" - "Да ведь надобно же когда-нибудь побывать: по большой дороге я езжал с отцом". - Потом встав на сетку, зачал немилосердным образом бить лошадей: они были хороши и сильны, и через два часа мы выехали опять на чистую дорогу. Вскоре я догнал Маслова, перегнал его и двумя днями ранее его, 30-го, увидел Царское Село. Город лежит на горе: все улицы, все дома видны. Мне казалось, что я давно там не был. С удовольствием смотрел я на высокие златоглавые церковные купола, на белые красивые домики, искал глазами тот, где живет мой благодетель, мой наставник, где живет его любезное семейство, нашел его - и не мог спустить глаз с него... Я забыл Москву, когда увидел Царское Село... ПЕРЕПИСКА ПЕРВЕНЦЕВ ЛИЦЕЯ Среди сохранившихся обрывков этой переписки бесспорно самое важное и исключительное место занимают давно уже обнародованные Я. К. Гротом, хотя и не в полном виде, а в значительных и существенных извлечениях, лицейские письма одного из товарищей Пушкина А. Д. Илличевского, к его бывшему гимназическому товарищу и другу П. Н. Фуссу (известному впоследствии ученому, непременному секретарю Академии Наук). Издавая здесь, впервые целиком и без всяких пропусков этот любопытный историке-бытовой материал, я не могу не сказать хоть нескольких слов об авторе писем, отсылая читателя для более подробного ознакомления с ним, его ролью и его личностью к трудам прежних бытописателей Лицея, между прочим к специальному о нем этюду Н. О. Лернера в Венгеровском издании Пушкина1. Алексей Демьянович Илличевский (южно-русского происхождения), сын томского губернатора, родился в 1798 г., следовательно был немногим старше Пушкина, и умер 6 октября 1837 г., т. е. пережив поэта всего на 8 месяцев. Внешняя фактическая биография Илличевского нам мало известна. По окончании Лицея он уехал на службу в Сибирь, к своему отцу (будучи причислен к почтовому ведомству), а потом перешел к сибирскому генерал-губернатору. Но с начала 20-х годов мы уже видим его опять в Петербурге, на службе в Министерстве Финансов2, в кружке Пушкина, Дельвига, Баратынского, Соболевского, кн. Вяземского. С Дельвигом он по-видимому был ближе, но с Пушкиным в эту эпоху у него уже не было прежней лицейской близости. Он восторженно чтил вместе с старыми товарищами лицейскую старину, постоянно участвовал в лицейских собраниях 19-го октября, как живой и насмешливо-остроумный собеседник, сочинял стихи, экспромты и эпиграммы. Но в серьезном литературном отношении он не успел заявить себя ничем значительным, никаких крупных дарований не обнаружил, и несмотря на надежды, которые подавал в Лицее, оказался так сказать "пустоцветом". Между тем, слава Пушкина (с которым он некогда соперничал), 'Т. I, стр. 414-428. 2 Он умер в должности начальника отделения тогдашнего департамента государственных имушеств. ! Лишь в 1827 г., т. е. 10 лет по выходе из Лицея и за 10 лет до кончины, Илличевский издал томик своих избранных мелких стихотворений, под заглавием "Опыты в антологическом роде", не стоящие выше посредственности. См. о них Н. Лернер в указанном очерке. 63 как бесподобного поэтического гения, ярко уже блистала, и эта поразительная разность в их положениях и духовном значении, быть может, должна была отразиться и на их отношениях, по крайней мере со стороны Илличевского. Впрочем, Илличевский, кажется, ни с кем не был в тесной дружбе, чему причиной был по-видимому его характер; на это указывает отзыв о нем его товарища М. А. Корфа, который, при всей его обычной резкости и преувеличении, заслуживает все же в общем доверия. В своих отзывах о товарищах, помещенных в дневнике его (за 1839г.), бар. Корф так характеризует Илличевского: "Еще в Лицее он показал явно желчный и завистливый характер, который после отразился на всей его жизни и отравил ее для него самого. С острым умом, с большим дарованием в эпиграмме, он писывал прежде много стихов, но хотя при смерти его (в 1837 г.) в журналах назвали его "известным нашим литератором", однако, известность эта умерла вместе с ним. Он служил сперва в Министерстве Финансов, потом долго жил в отставке и путешествовал за границею, и наконец вступил опять в Министерство Финансов, в котором и умер начальником отделения. Как собеседник, он был чрезвычайно приятен, но друзей не имел: подозрительный и себялюбивый характер удалил его от всякого сердечного сближения"1. Однако ж, вопреки мнения Корфа, "известность" Илличевского (хотя правда, и не литературная) не умерла вместе с ним, и она не умрет и в будущем, так как она не основывается ни на его действительно незначительной жизненной карьере, ни на его более чем скромном вкладе в нашу литературу, а всецело на связи его имени с именем Пушкина2, на его роли в кругу лицейских товарищей поэтам в кругу лицейских товарищей поэта и в лицейском периоде развития последнего, наконец на значении тех важных письменных и художественных свидетельств о жизни в Лицее, которые, выйдя из-под пера этого рано развившегося умственно юноши, сохранились к счастью для потомства. Илличевский в Лицее и Илличевский в жизни -это как будто два разных лица, и насколько последний мало для нас интересен и не внушает особенного сочувствия, настолько первый возбуждает к себе интерес и симпатию. Искренние и простодушные лицейские послания его к другу, как и лицейское его стихотворное острословие и талантливые рисунки-карикатуры, при всем их ребяческом характере, для нас столь же важны и ценны, сколь мало интересны и не значительны все его последующие литературные "опыты". И надо сказать правду: что и безотносительно все, чем проявил себя Илличевский в стенах Лицея и что сохранилось от него, действительно должно было возбуждать известные надежды на расцвет и производительность его все же недю- 1 Русская Старина, 1904г., июнь, стр. 554. 2 Вспомним предсказание самого Илличевского, что "лучи славы его (Пушкина) будут отсвечиваться и в его товарищах". 64 жинных способностей в будущем, и мы даже склонны думать, что в этом полном неоправдании ожиданий отчасти виноваты и обстоятельства и условия жизни, в которые был поставлен Илличевский после Лицея... При иных более благоприятных условиях, из его хотя бы посредственного дарования могло бы выйти что-нибудь более значительное. Илличевский в Лицее (прозвище его у товарищей было "Олосенька" - уменьшительное от Алексея) принадлежал к лучшим, "превосходным" ученикам и удостаивался от профессоров самых похвальных аттестаций, что явно свидетельствует о его способностях. Но уже в этих лицейских аттестациях отмечаются некоторые шероховатости в его нраве и характере. Вот, например, отзыв о его успехах по нескольким предметам и поведению из цитованной уже табели ведомостей профессоров за 1812г. (подписанной дир. Малиновским): В русском и латинском языках: Счастливые способности, прилежание чрезвычайное и успехи отличные. В логике и нравственности'. Острое понятие, отменно успевает, но слишком тороплив. В математике: Судит основательно, но скоро, самонадежен. Успехи отличные. В географии и истории: Редких дарований, особенно прилежен, судит здраво и основательно, успехи прекрасны. В рисовании: Великих дарований, успехи превосходные. По нравственной части: Довольно благонравен, остроумен, пылкого воображения, смел, решителен, с чувством к добродетели; но властолюбив и с трудом подчиняется! О деятельном участии Илличевского в литературных упражнениях лицеистов, о его любви к стихотворству в разных родах, особенно в сатирическом, о раннем соперничестве его с Пушкиным, о его злых эпиграммах и карикатурах (он был отличный рисовальщик), которыми он украшал лицейские журналы, об этом достаточно известно, и ко всему этому мне придется еще возвращаться по разным поводам. Здесь же на очереди стоят письма Илличевского к его другу Фуссу. Значение этих живых современных свидетельств о лицейском быте и порядках, о педагогах лицея и их учениках, о литературных занятиях, вкусах и настроениях в среде питомцев I курса и пр. вполне признано и оценено, и излишне было бы распространяться о том. П. Н.Фусс, к которому обращены письма, сын непременного секретаря Академии Наук Н. И. Фусса (впоследствии сам занявший эту должность), был учеником Петербургской гимназии (ныне 2-й, что на Казанской ул.), где до Лицея учился и Илличевский. Так возникла их дружба, не прекращавшаяся и после их разлуки. Видимо она поддерживалась общими рано развитыми духовными интересами и любовью к литературе. Илличевский, надо думать, поступил в Лицеи уже с порядочной подготовкой, и в этом смысле мог иметь влияние на товари- 3 Зак. 689 65 щей. В письмах своих он обнаруживает большую рассудительность, начитанность в современной литературе, остроту суждений и наблюдательность. Моему отцу эти письма были переданы сыном П. Н.Фусса лицейским воспитанником Влад. Павл. Фуссом. Письма Илличевского к Фуссу1 1812-й год I 9 февраля (1812 г.). За добрый твой привет, за лестное желанье Я приношу тебе сердечное признанье. Благодарю тебя за то, что не забыл Того, кто так тебя, как друга, век любил. Прошу меня простить за долгое молчанье: Но чтоб проступок сей, Толико дерзостный, загладить поскорей, Пишу к тебе, мой друг, стихами я посланье. Благодаря судьбу, здоров и весел я; Учение ж меня совсем не отягчает; Вот только чем, мой друг, прискорбна жизнь моя: Разлука от меня любезных отделяет. Но, может быть, смягчится рок, И в Петербурге я, средь праздного досуга, Увижу и родных, и милый дом, и друга. 1 Все письма писаны на довольно толстой и грубой бумаге (б ч. в 4-ку) разного цвета: белой, светло-синей, желтоватой и сероватой и хорошо сохранились, почерк во всех четкий, но меняется значительно с голами крупный и детский в 1812 г. (за 1813 г. нет вовсе писем), он обращается в более мелкий и твердый с 1814-15 г. и по характеру приближается к почерку Пушкина. Сходство их во многих рукописных набросках порой так велико, что не легко для неопытного глаза различать их автографы. - Сохраняем подстрочные примечания Я К Грота к письмам. Первое письмо все - в стихах. 66 Душевно рад, что ты не одинок: Что некто есть к тебе душою приближенный. Желаю сердцем всем, чтоб сей союз бесценный Продлился - и тебе век утешеньем был. Ты пишешь, что и он прокладует дорогу На Пинд утесистый, к стихотворенья богу, Куда в Гимназии и я подчас ходил, Куда и днесь хожу, но только что украдкой, Ибо, сказать тишком, нам всем запрещено Шутить с Парнасскою, опасною лошадкой, Которую седлать еще нам мудрено. Ты счастлив, что нашел себе в Гимназьи друга, Ты счастлив! У меня ж нет искренних друзей: Но есть приятели, с коими средь досуга, Делю часы забав и юности моей. Пора уж перестать... но сделай одолженье, Товарищам отдать прошу мое почтенье: Ахматову скажи ты от меня поклон; Преплуту Ольхину мой выговор строжайший, Зачем писать ко мне не хочет больше он; А Фусу1 объяви почтение нижайше. Что? Каково теперь в Гимназии у вас? Пиши, пожалуйста, ни мало не стыдясь. Скажу же про себя - нет лучше, как в Лицее: Учась с прилежностью, ведя себя скромнее, Бояться нечего: беда, напасть - пустяк, Счастлив быть может всяк. Уверен будь всегда, мой друг нелицемерный, Что я тебя любить не перестану верно, И что писать к тебе я буду средь досуг. Ответа жду - прощай! Я семь твой верный друг Алексей Илличевский. 1 Вероятно, брату П. Н. Фусса Александру, о котором упомянуто ниже. К. Г. 3' 67 II 18 февраля 1812г. Любезный друг Павел Николаевич! Благодарю тебя душевно за приятнейшее письмо: оно мне принесло много удовольствия. Прошу тебя и впредь продолжать столь для меня приятную переписку. Напрасно ты думаешь, что у нас в Лицее не слишком хорошо: потому что не можешь видеть всякую неделю своих родителей. Средь разлуки привыкнешь к разлуке; да будто бы и нельзя совсем видеть их? К нам приезжают наши родители довольно часто. Жаль мне, любезный друг, что ты не в Лицее. Ты верно бы здесь был из самых лучших. Позволь затруднить тебя маленькой просьбой: пришли ко мне мои басни: Дуб и Лисица вельможею* и поцелуй миленьких Виленьку, Егорушку и Сашеньку. Rendez de ma part mes plus profonds respects a M-me votre mere et M-r votre pere2. Остаюсь твой верный друг Алексей Илличевский. III 25 марта (1812) г. Любезный друг Павел Николаевич! Письмо твое, от 12 марта, к великому удовольствию я получил недавно, и приношу тебе чувствительную благодарность за то, что ты меня не оставляешь, подобно плуту-Ольхину, своими ответами. Нет ничего приятнее, как получать письма от старинных своих приятелей, и при получении оных вспоминать драгоценные минуты, проведенные некогда вместе; по крайней мере, я всегда держусь правила: ищи друзей, не забывай старинных; Бог знает, милый друг, что впредь случится, а что за плечами, то уже сбылось... Но полно! я, мне кажется, наскучил тебе своей моралью. Что касается до моих стихотворческих занятий, я в них успел чрезвычайно, имея товарищем одного молодого человека, который, живши между лучшими стихотворцами, приобрел много в 1 Басня "Дуб" оказалась приложенною и печатается ниже с другими стихотворениями автора. Там имеется приписка: "Извини, друг мой! другую пришлю пост: я ее хочу поправить; правда и эта не слишком хороша. А. И." К. Г. 1 Свидетельствуйте мое самое глубокое почтение Вашим матушке и батюшке (франц.) 68 поэзии знаний и вкуса (не правда ль тебе это последнее имя неизвестно?), и, читая мои прежние стихи, вижу в них непростительные ошибки. Хотя у нас, правду сказать, запрещено сочинять, но мы с ним пишем украдкою; по первой почте постараюсь прислать тебе несколько стихотворений1. Прошу засвидетельствовать нижайшее почтение мое Папеньке и Маменьке вашей и не забывать истинно тебя любящего друга. Алексей Илличевский. IV 26 апреля 1812г. Любезный друг Павел Николаевич! Христос воскресе! Искренно поздравляю тебя с праздником Св. Пасхи и желаю всем сердцем быть тебе отныне здорову и щастливу. Чувствительно жалею, друг мой, что у тебя все еще болит рука: потому что это отнимает у меня удовольствие получать твои письма, а тебе мешает в успехах. Ты пишешь, что у вас в Гимназии все идет весьма хорошо; вряд ли? Ты, я думаю, из пристрастия к Миллендорфу2, в этом меня уверяешь! Что же касается до нашего Лицея, уверяю тебя, нельзя быть лучше: учимся в день только 7 часов, и то с перемена-ми; которые по часу продолжаются; на местах никогда не сидим; кто хочет учится, кто хочет гуляет; уроки, сказать правду, не весьма велики; в праздное время гуляем, а нынче ж начинается лето: снег высох, трава показывается, и мы с утра до вечера в саду, который лучше всех летних петербургских. Ведя себя скромно, учась прилежно, нечего бояться. Притом родители нас посещают довольно часто, а чем реже свидание, тем оно приятнее. Скажу тебе новость: нам позволили теперь сочинять, и мы начали периоды; вследствие чего посылаю тебе две мои басни и желаю, чтоб они тебе понравились. Горчаков3 благодарит тебя за поклон, 1 Ниже печатается еще несколько оказавшихся при письмах стихотворений Илли-чевскогоогШ2г. К. Г 2 Тогдашнему инспектору гимназии, который на деле управлял заведением Директором был известный, как цензор, Иван Осипович Тимковский. Я. Г. 3 Князь Ал Мих. Горчаков, впоследствии министр иностранных дел, поступил в Лицей также из гимназии, как и некоторые другие воспитанники 1-го курса. Получил при выпуске из лицея вторую золотую медаль. Я Г 69 и хотел было писать, да ему некогда. Поверишь ли? Этот человек учится с утра до вечера, чтоб быть первым учеником, и, кажется, достиг своего желания. Побрани, сделай милость, преплута Ольхина (кажется, вы все его так зовете), что он ленится пять строчек написать к прежнему своему товарищу, и скажи Гижицкому, что его муза напрасно молчит. Засвидетельствуй мое нижайшее почтение Папеньке и Маменьке и поцелуй миленьких твоих братьев. Остаюсь с искренним доброжелательством и верною дружбою А. Илличевский. 1814-й год V Июля 27 дня 1814 года Царское Село. Любезный друг, Павел Николаевич! Странно, что, питая взаимно постоянную дружбу и ведя толь долго приятную переписку, вдруг оба мы замолкли. Прошел год - и я не получил от тебя ни одного слова. Обыкновенно дружба подобна огню, который не горит, не будучи раздуваем; ее истребляет долгое молчание; но мое чувство к тебе никогда не истощится. Воспоминания о тебе составляют приятнейшие минуты в моей жизни! Позволь же о тебе мыслить то же, - думать, что ты не позабыл меня, и надеяться, что примешь ты письмо сие с благосклонностью. В течение тех трех лет, как я оставил Гимназию, мне кажется, что она совершенно не изменилась. Прежние товарищи вышли, вступили новые, и ты, мой друг, скоро оставишь оную. От многих, в том числе и от Матвеева, который служит теперь в правлении нашего Лицея, слышал я, что ты перешел в 7-й класс. Желать тебе успехов было бы с моей стороны и не кстати и незачем: я уверен и без того, что ты из первых в Гимназии. Радуюсь, что тебе не много остается уже продолжать учение; но мой курс продолжится... еще... еще... три года! - Хоть не рад, да будь готов! У нас в Царском Селе завелось теперь новое училище под именем Пансиона при Императорском Лицее, где за каждого воспи- 70 танника платят по 1000 рублей. Число их простирается уже до 80, и все они на казенном содержании1. Нельзя жаловаться на смотрение, ни на учение; но содержание могло бы быть лучше. Отличнейшие из них будут поступать в лицей: итак, рассуди сам, как трудно теперь к нам попасть! В пансионе много есть и из Гимназии, именно: Романовский, Бухаров, Рашет, Безаки, Черкасов... всех не могу вспомнить! Каково ты проводишь время в Петербурге? здоров ли ты? прошла ли у тебя болезнь руки, которою ты прежде страдал? У вас теперь каникулы: тебе, я думаю, весело! И я бы мог проводить также весело время, когда бы не лишен был удовольствия видеть своих родителей, которые живут теперь в Томске, где Папенька Губернатором, за 4.500 верст отсюда! Каково расстояние? Часто случается, что по два месяца не получаю от них писем. Кланялся ли тебе от меня Гижицкий? Он был у нас в Лицее, когда мы представляли маленькую пьесу, и видел меня. Не помню фамилии одного вашего пансионера, который был также у нас и которого я просил именно тебе и Гижицкому поклониться. Опиши мне, сделай милость, ежели это тебе не труд, какие у вас теперь перемены в рассуждении прежнего? Кто остался еще в Гимназии из бывших наших товарищей? Что сделалось с Ильею Ольхиным, где он теперь и что творит? Поклонись от меня Гижицкому, Шварцу и пр., также твоему братцу Александру Николаевичу. Уверь миленьких Виленьку и Егорушку, что я их всегда люблю и невольно о них вспоминаю; я думаю, что первый из них весьма вырос и уже в Гимназии. Вот тебе письмо мое,- ты не можешь жаловаться, чтоб оно коротко было; вдобавок еще посылаю тебе мою Оду на взятие Парижа1. Прости, ежели увидишь несовершенства. Остаюсь в полной надежде получить от тебя ответ, - от тебя, которому был и всегда пребуду нелестным другом. Алексей Илличевский. P. S. Прошу засвидетельствовать глубочайшее уважение Родителям твоим и изъявить мое почтение Федору Ивановичу Кат- 1 Лицейский пансион возник из частного училища, основанного в 1813 г. Гауэншильдом, который потом и назначен был директором новообразованного казенного заведения. Я. Г. 2 Печатается ниже, в отделе стихотворений на заданные темы. К. Г. 71 терфельду. Он всегда брал во мне особенное участие и помнит меня до сих пор еще, за что бы я был весьма благодарен, ежели бы не питал к нему живейших чувствований истинной признательности. VI Царское Село. 10-го сентября 1814г.1 Любезный друг, Павел Николаевич! Приятное письмо твое от 24 августа имел я удовольствие получить. Суди сколько я был обрадован: оно первое после толь долгого твоего молчания. Но что делать? не всяк господин своего времени. Beatus, кто свободен, кто может управлять досугом и может по воле наслаждаться бытием своим; beatus! По крайней мере, этот удел не наш, не наш, повторю: ибо и я нередко в зависимости у должности своей. Так! но не страшись, чтоб это могло прервать переписку нашу - нет! нет! не захочу я лишиться самых приятных минут в жизни: ибо, по истине, чтение писем твоих доставляет мне оныя. Но извини, ежели нынешнее письмо мое тебе коротким покажется: я опоздал, а почта, ты знаешь, никого не дожидается. Все лучше написать хоть мало, чем ничего не написать. Свидетельствую мое почтение Федору Ивановичу К. и целую братцев твоих. Прощай - до будущего раза. Искренний и всегдашний друг твой VII Алексей Илличевский. Октября 6 дня 1814 года. Любезный друг, Павел Николаевич! Принимаюсь за перо, три недели оставленное мною. Ты простишь мне это молчание, в котором, однако ж, я не виноват ни мало: признайся, что по законам справедливости тебе писать сле- 1 Адрес этого письма, как и следующего (написан на одной из сторон листа): "Его Благородию Милостивому Государю моему Павлу Николаевичу Фуссу - в Петербург. На Васильевском острову, в 7-й линии, угольный дом на набережной". 72 довало, - и к величайшему удовольствию, ты исполнил долг свой. На сих днях получил я письмо твое от 26 сентября. Что сказать мне о состоянии вашей Гимназии? Жаль! и только; подлинно только: лучшей перемены ожидать не можно! Если в мою бытность при М. все так переменилось, что ж должно быть ныне? Ах! с какою сладостию вспоминаю иногда пребывание мое в Гимназии, времена счастливые Энгельбаха и Доль-ста, наше взаимное дружество, прежних товарищей: Голубя, Ор-житского, Ольхина - et tant d'autres! Oui, j'aime le souvenir de ceux, que j'ai cheri!1 Ax, воспоминание прежнего счастия и настоящие бедствия усладить может: Et le pauvre lui meme est riche en esperance, Et chacim redevient Gros-Jean comme devant, Et chacun est du moins fort heureux en revant!2 Но я слишком разахался! un mot de M-r Gretch: Quoique jc n'ai pas 1'honneur de le connaitre en personne, j'estime ncanmoins son talent superieur. Son journal de Patriote, sa traduction de Leontine, son edition des Избранные места4 - делает ему честь великую, а похвала моя, я уверен, не прибавит к его славе... ни крошечки! Ежели уроки мешают тебе свободно вести со мною переписку, то и мне не менее мешает (только не уроки: il sen faut de beaucoup!), а страсть к стихам. К счастию уроков у нас не много, а времени-довольно; и так я со всем успеваю разделываться. Но не думай, чтоб это помешало мне писать к тебе. Счастливейшими почитаю те минуты, в которые, известив тебя о всем нужном, могу подписаться твоим нелицемерным другом. Алексей Илличевский. P. S. Почтенным Родителям твоим свидетельствую глубочайшее мое уважение и целую братьев твоих. Знаешь ли, Будри получил крест Владимирский в петлицу (4 степени). Что-нибудь об Ольхине. ' и многих других! Да, я люблю вспоминать тех, кто стал мне дорог! (франц.) 1И даже бедняк надеждой богат / И каждый может стать как некогда богачом / И уж по крайней мере в мечтах каждый купаться может в блаженстве (франц.) 3 По поводу i -на Греча: хоть я и не имею чести знать его лично, я тем не менее уважаю его превосходный талант. Его дневник Патриота, его перевод Леонтины, его издание "Избранных мест"...(франц.) 73 VIII Ноября 2 дня, 1814 года. Любезный друг, Павел Николаевич! Ты требуешь от меня пространного письма. Охотно на сей раз исполняю твое желание. Ты прав, у меня нет недостатка в материи; но обстоятельства, проклятые обстоятельства кого не держат в оковах? За то я и сам не сержусь на тебя. Правда, у всякого свое на уме: у тебя уроки, у Ольхина шалости, у меня стихи; но они равносильно действуют на наши души. Впрочем как ни есть повинуюсь тебе, гоню от себя докучливых Муз, беру перо и пишу тебе целые пол листа - бессмыслицы. Начнем с самого скучного. Первою матернею нашей будет Лицей. Но что тебе сказать о нем? Ты сам знаешь, что все училища под одну стать: начало хорошо; чем же далее, то становится хуже. Благодаря Бога, у нас по крайней мере царствует с одной стороны свобода (а свобода дело золотое!). Нет скучного заведения сидеть a ses places], в классах бываем не долго: 7 часов в день, больших уроков не имеем, летом досуг проводим в прогулке, зимою в чтении книг, иногда представляем театр, с начальниками обходимся без страха, шутим с ними, смеемся. Таким образом, как можем, сражаемся со скукою: подобно матросам, которые, когда корабль их производит течь, видя к ним со всех сторон вливающиеся волны, не предаются отчаянию, но усилиям моря противополагая свои усилия, спокойно борются с ужасною стихиею. В науках мы таки кое-как успеваем; но языки, ты сам знаешь, как трудны - и die deutsche Sprache2 до сих пор еще мне почти тарабарская азбука. В латинском мы плыли, плыли, (начали было читать Федровы басни и Cornelius Nepotis de vitae etc.3), да вдруг и наехали на мель, не стало кормчего, и мы ни тпрру, ни ну - сели, как раки. Подлинно наш профессор Н. Ф. Кошанский, довольно известный в ученом свете, вдруг сделался болен и с полгода уже не ходит в классы, а мы хоть и ходим, однако ничему не учимся. А математика?.. 1 по местам (франц.) 2 немецкий язык (нем.) 5 Корнелия Непота жизнеописания и т. л. (лат.) 74 О, Уранъи чадо темное, О, наука необъятная, О, премудрость непостижная, Глубина неизмеримая! Видно, на роду написано Свыше неким тайным промыслом Мне взирать с благоговением На твои рогаты прелести, А плодов твоей учености, Как огня бояться лютого! Признаюсь и рад повторить еще прозой. В ней, кажется, заключила природа всю горечь неизъяснимой скуки. Нельзя сказать, чтоб я не понимал ее, но... право, от одного воспоминания голова у меня заболела. Жаль бедного Ольхина: попал он в свою стихию; да с кем это он гуляет? ужели с Бемом? нет, кажется невозможно! если увидишь его, то поклонись ему от меня. Я бы не поленился писать к нему, да что бедняка обременять письмами - ему некогда. Но потрудись ты, сделай милость, попросить у него для меня на время комедии: "Домовые", и пришли ее ко мне; по прочтении я возвращу в целости. Знаешь ли что? на этих днях я видел Бакуринского. Ты, я думаю, помнишь его. Он служил в гвардейском Гусарском полку. В эту кампанию находился во всех сражениях, был в Париже, не получил ни одной раны, имеет чин поручика и Владимира в петлице - каково? для молодого человека довольно. Много писал я тебе о Лицее, но главное оставил на конец. Ужели ты до сих пор не знаешь еще, что нас за порог ни на шаг не отпускают. Как же мне побывать у вас на каникулах?... Ах! благодарю тебя за твое дружеское усердие; жестокая судьба не позволяет им пользоваться. Какая страшная разница! 2 месяца - и ты свободен; а мне так остается еще... 36 месяцев, ужасно!... Прощай и помни многолюбящего тебя друга Алексея Илличевского. При сем посылаю тебе стихи. Подивись, они переведены мною с немецкого1. 1 Стихи приложены. Это "Цефиз" (Идиллия, подражание Клейсту). Они помешены ниже, особо, К. Г. 75 IX Царское Село, 10 декабря 1814 года. Любезный друг Павел Николаевич, Признаться, довольно долго ждал я твоего ответа, однако, за это я ни мало не в претензии: знаю, что ты приближаешься теперь к тому времени, когда экзамен, последний, может быть, в твоем учебном курсе, решит будущую судьбу твою. Желаю тебе от всего сердца доброго успеха, что, впрочем, я уверен, и без моего желания исполнится. Но знаешь ли что? и мы ожидаем экзамена, которому бы давно уже следовало быть и после которого мы перейдем в окончательный курс, то есть останемся в Лицее еще на 3 года... Утешительные мысли! Тебе непременно хочется знать наших профессоров; изволь: я опишу их самым обстоятельным образом; mais c'est pour la derniere fois, entendcz vous; car, certes, tout ce qui appartient аи Lycee m'ennuye fort1. О Будри, проф. французского языка, и Кошанском, проф. Латинской и Российской Словесности, говорить тебе не стану: одного ты знаешь лично, другого - из прошедшего письма моего. Немецкого языка проф. у нас -г. фон-Гауэншильд, человек с большими познаниями; попечитель ваш Уваров нарочно призвал его из Вены в Россию и доставил ему место в Лицее. Адъюнкт проф. нравственных и политических наук - г, Куницын; при открытии нашего училища в присутствии Царской Фамилии сказал он такую речь, что Государь Император сам назначил ему в награду орден Владимира 4-ой степени. Адъюнкт проф. исторических и географических наук - г. Кайданов; он сочинил прекрасную Историю древних времен, которая теперь только выходит из печати. Адъюнкт проф. математических и физических наук - г. Карцов. Все трое учились они в Педагогическом Институте, путешествовали по Европе, слушали известных ученых людей в свете - и все вышли люди с достоинством. Аминь. Достигают ли до нашего уединения выходящие книги? спрашиваешь ты меня: можешь ли в этом сомневаться?.. 1 но имей в виду, это в последний paз, ибо все, что касается Лицея, мне скучно (франц.) 76 И может ли ручей сребристый, По светлому песку катя кристалл свой чистый И тихою волной ласкаясь к берегам, Течь без источника по рощам и лугам?.. И может ли огонь пылать без ветра?.. И может ли когда в долинах кедра, А в поле злак цвести без солнца и дождя?.. И может ли поэт неопытный и юный, Чуть чуть бренча по лире тихоструйной, Не подражать другим? - Ах! никогда! Никогда! чтение питает душу, образует разум, развивает способности; по сей причине мы стараемся иметь все журналы - и впрямь получаем: Пантеон, Вестник Европы, Русский Вестник и пр. Так. мой друг! и мы тоже хотим наслаждаться светлым днем нашей литературы, удивляться цветущим гениям Жуковского, Батюшкова, Крылова, Гнедича. Но не худо иногда подымать завесу протекших времен, заглядывать в книги отцов отечественной Поэзии, Ломоносова, Хераскова, Державина, Дмитриева; там лежат сокровища, из коих каждому почерпать должно. Не худо иногда вопрошать певцов иноземных (у них учились предки наши), беседовать с умами Расина, Волтера, Делили и, заимствуя от них красоты неподражаемые, переносить их в свои стихотворения. Так пчелка молотая В лугах, в садах весной, С листка на лист летая, Сбирает мед златой И в улей отдаленный Несет соты скопленны Прилежностью своей. KОГда же лето знойно Зажжется в небесах, Она сидит спокойно На собранных плодах, В довольстве отдыхает И счастие вкушает... ; Тружусь подобно ей! 77 Прости, ежели я тебя замучил своими стихами; проклятая метромания всему виною. К Гижицкому я не так много пишу; зато уж и он молчалив не в меру. Вот первое его письмо ко мне от ноября 23 числа 1814. "Любезный друг Алексей Демьянович! Считая со дня моего приезда из деревни Усланки (по нашествии Француз.), занялся я переводом книги с французск. языка, которую намерен я посвятить графу И. А. Безбород ко ву, величайшему моему благодетелю, - по сей причине и не мог к тебе во все сие время писать, теперь же прошу тебя начать вновь прежнюю нашу переписку. По неимении времени принужден сократить мою цедулку. Остаюсь и пр.". И только! я не сократил ни слова, не переменил ни буквы - et il m'engage a lui ecrire - bon Dieu!1 Я надеюсь, что это останется между нами тайною. - В Postscriptum сказал он мне, что служит теперь в Канцелярии Статс-секретаря Молчанова. Не позабудь и ты меня уведомить, куда определишься по выходе из Гимназии. Помнишь ли ты Штеричей? (их было у нас три брата); старший и средний теперь офицерами в Гвардейском гусарском полку, и я их часто вижу. Когда наступит весна, то приезжай к нам в Царской Село, ich hoffe, dass du mit deincm Zeitvertreiben sehr zufrieden sein wirst2. Только смотри, приезжай в праздник. Поклонись от меня твоим братцам и прежним нашим товарищам; засвидетельствуй мое истинное уважение почтенным твоим Родителям и помни о том, который не щадя ни бумаги, ни времени, из одной дружбы пишет к тебе о чем и сам не знает. Его зовут Алексей Илличевский. 1815-й год X Царское Село, Февраля 25 дня 1815 года. Любезный друг, Павел Николаевич! Долго, слишком долго не получал я от тебя ответа на прошедшее письмо мое. Скажу откровенно, я даже отчаявался получить 1 и он обязывает меня писать к нему - о Господи! (франц.) 2 надеюсь, тебе, при твоем образе жизни, понравится (нем.) 78 его. Кто из людей победит обстоятельства? я даже думал, что тут и конец нашей переписке. Мысль ужасная! лишиться в одну минуту всех приятностей, каковые доставляют мне дружеские письма твои... ах! один только тот может вообразить цену сей потери, Кто страждет - так, как я - под гнетом рока злого, Кто принужден влачить дни юности златой Вдали от дружества, семейства дорогого И родины святой. Ты хотел посетить меня на празднике. Тысячу благодарностей милому другу. Судьба не хотела этого; буду терпеливо сносить ее суровости: но ни она, ни разлука не охладят моего сердца; пусть письма сии будут залогом нашей дружбы. Гофману1 посылаю искренний поклон - мы говорили с ним не более трех часов, но и сего довольно было, чтобы узнать непринужденную доброту его и приветливость. Поздравляю тебя с окончанием твоего экзамена и курса учения. О первом я наслышался много хорошего, в чем и сомневаться грехом поставляю. Знаю, что ты читал прекрасное сочинение о красоте российского слова (?)2; знаю также, что ты сообщишь мне его, по крайней мере для прочтения. Честь и слава тебе! - О нашем говорить нечего. Стечение народа было соразмерное с нашим городом и расстоянием его от столицы. Впрочем в числе зрителей были Державин, Горчаков, Саблуков, Салтыков, Уваров, Филарет и множество профессоров и ученых. Я льстился надеждою, что ты приедешь на сей случай с Папенькою - но не тут то было! Жестокой опять надо мною Хотелось судьбе пошутить; Остался я с горькой тоскою, Где думал веселие пить Полною чашей. Ах! если б бессмертные дали 1 Андрей Логинович Гофман, впоследствии член Государственного Совета, поступил в Гимназию в 1813 г , а оставил ее в 1815 вместе с другом своим Фуссом. Они часто вместе отправлялись в Царское Село, зимой в саночках, летом иногда пешком, к лицейским друзьям, которых у них было несколько. Я. Г. 2 Вопросительный знак стоит в подлиннике. Я. Г. 79 Нам дар наперед узнавать И радость и томны печали... Счастливее были б стократ В жизни мы нашей. Между тем назначено в награждение 5 медалей. Кому то достанется получить? Но прежде ждут возвращения Государя. Для любопытства посылаю тебе программу. - Были читаны у нас и сочинения. Хотелось мне прочесть стихотворение: Весенний вечер!1, но приказано прозаическое рассуждение: О цели человеческой жизни, которого теперь нет у меня. Поздравляю тебя с новым местом.2 Радуюсь, если оно приносит тебе выгоды и удовольствие. Не сомневаюсь, чтоб ты познаниями своими, прилежностью и талантами не достиг всего, что только в виду себе представляешь. Скажи только мне, все ли и теперь ты так мало имеешь времени, как прежде? Прощай, мой друг! желаю тебе с сим новым годом новых успехов и нового благополучия и нового веселия на наступающей масленице. Помни, что скорые ответы твои доставляют несказанное удовольствие любящему тебя другу Алексею Илличевскому. XI Царское Село. Июня 21 дня, 1815 года. Любезный друг, Павел Николаевич! Скажи, что значит записка твоя - нечаянный приезд - обещание посетить меня? все это исчезло в воздухе! Ошибся ли ты в расчете - обманут ли ты надеждой - или Бог знает. Ты пишешь записку от 19 июня -я получаю ее 18-го(!). Обещаешь притти 1 Это стихотворение (перевод из III песни Le prmtemps d'un proscnt, poeme de Michaud [Веснаизгнанника, поэма Мишо.- прим.ред./)сохранилась, быв приложено к письму. См. ниже. К. Г. 2 Фусс поступил в студенты Академии Наук. Отец его Николай Иванович был в то время непременным секретарем Академии, заняв это место после своего тестя Иоанна Альберта Эйлера, сына великого математика. Я. Г. 80 завтра - по твоему в воскресенье, а по моему в субботу - но оба дня сии проходят - и тебя не видно ни в саду, ни в Лицее, ни во всем городе. Главное несчастие -ты полагал, что нельзя меня видеть в будень -и ошибся. Правда, наше свидание было бы кратко, - но все равно, все равно: для друзей всякое мгновение драгоценно. Ах! меньше житель кротких сел - Оратай ждет трудолюбивый, Чтоб благотворный дождь слетел На тук его цветущей нивы; Ах! меньше, меньше ждет пловец, Терпя все ужасы волненья, Остановиться наконец У пристани успокоенья, Предаться мирной тишине, Вдали от грозного ненастья, И прежние, как в легком сне, Свои воспоминать несчастья, - Как я, любезный друг, желал Тебя обнять - душа пылала - И что ж? Увы! я только ждал, А всем судьба располагала. Уже предстал невдалеке Счастливый случай, улыбаясь: Надежда, в розовом венке, Меня ласкала, усмехаясь; Но все прошло, как с ночью сон... Спешу к тебе, обнять желаю, И - как несчастный Иксион, Один лишь облак обнимаю... О рок! здесь снова стало там! Доколе течь моим слезам? Или сердцам напрасно биться? Иль невозможно двум друзьям Минутой счастья насладиться?... Чувства мои нелицемерны - поверь своему другу. Несчастие мое совершенно - но, признаться ли? еще надежда не совсем для 81 меня исчезла. Я уверен - ты б не уехал, не видя возможности опять увидеться со мною. Дай Бог, чтоб это была правда! Нетерпеливо жду твоего ответа. Сим кончаю письмо мое. Остальное до другого раза, - в течение получаса нельзя написать более. Прости! будь уверен, что чувства мои к тебе всегда останутся одинаковы - чувствами искреннего друга. Алексей Илличевский. XII Царское Село. Сентября 2 дня 1815 года. Любезный друг Павел Николаевич! "На силу-то собрался отвечать мне! такой ленивец!" думаешь ты, развертывая это письмо. О Monsieur le свободный человек, пользующийся весь день счастливым досугом, прошу не мерить меня своим аршином! или ты забыл, что нахожусь в Лицее - другому сказал бы я в месте учения, заточения, беспрестанных уроков и занятий, - в месте, в котором время каждый день съедается восемью часами классов, но тебе уж это известно. Господин Математик, составь из этого прогрессию: чем ближе мы к пределу учения, тем больше требуют от нас прилежания; но ты уже поверил это собственным опытом. Счастливый человек! ты уже кончил сей многотрудный опыт - а я?.. С каким восторгом пристал ты к берегу, восклицая: конец благополучну бегу! спускайте други паруса!., когда-то я воскликну!.. Описать ли тебе, как я провожу время? - Наше Царское Село в летние дни есть Петербург в миниатюре. И у нас есть вечерние гулянья, в саду музыка и песни, иногда театры. Всем этим обязаны мы графу Толстому, богатому и любящему удовольствия человеку. По знакомству с хозяином и мы имеем вход в его спектакли-ты можешь понять, что это наше первое и почти единственное удовольствие. Но Осень на нас, не на шутку, косо поглядывает. Эта дама так сварлива, что с нею никто почти ужиться не может. Все запрется в домы, разъедется в столицу, или куда кто хочет - а мы постоянные жители Села - живи с нею. Чем убить такое скучное время? Вот тут по неволе призовешь к себе науки. - Знаешь ли что я затеял? Есть книга: Плутарх для юношества, сочинение Бланшарда в 4 частях1. Она переведена на русский и дополнена многими великими мужами России. Но и сочинитель и переводчик много еще пропустили. Мне пришло на мысль издать - (рано или поздно, разумеется) - Новый Плутарх для юношества, служащий дополнением к Плутарху Бланшардо-ву. Без великого труда набрал я 60 великих мужей, ими пропущенных. - Покамест собираю о них разные известия, а издам по выходе из Лицея. Может быть и не издам - кто знает, какие препятствия могут случиться - но и одна мечта забавляет меня. О Леонарде Эйлере - отношусь к тебе, как к ближайшему его родственнику - не можешь ли известить меня, напечатана ли где-нибудь жизнь его? или, если ты знаешь ее, напиши мне хоть краткое о ней понятие. Впрочем не делай этого гласным - ты видишь, что это ни что, как игрушка. Любезным братцам твоим кланяюсь искренно. Вилиньку благодарю за то, что он меня помнит; Егорушку за его приятное письмо. Не могу писать более - зови, коли хочешь, это письмо запискою. - Звонят в классы, несут письма на почту и я имею время толь подписаться верным твоим другом Алексеем Илличевским. XIII Царское Село. Сентября 22 дня 1815г. Любезный друг Павел Николаевич! Приятнейшее письмо твое получил я - сидя за чашкою чаю; но в этом случае я-поэт - был хладнокровнее тебя-математика: возможно ль? Я не кинул чашки под стол, не пролил даже ни капли чаю; но - окончив все как следует - распечатал письмо твое - не повторяю мной прибавленного эпитета: приятнейшее', ибо я уверен, что ты сам чувствуешь, сколько письма твои мне приносят удовольствия, не смотря на те слова, которые ты влагаешь в уста ' Не в 4-х, а в 10 частях. См. Смирдинскую роспись No 3323. Эта книга в русском переиоде имела три издания 1809, 18Ии 1823гг. Я. Г. 83 мои и которые истине (математической или какой хочешь: истина одна и та же) надлежит вычеркнуть: "опять письмо! как часто и какие длинные письма! такой скучный человек!" Скучный человек: точно! потому что говоришь против сердца. Ессе verba amici!1 Каков гром моего красноречия! ты, я думаю, бледнеешь, дрожишь, трепещешь... Но я подобно Зевсу-тучегонителю рассеиваю бурю и луч отрадный просиявает на небосклоне. Изъясним Аллегорию: я рассеиваю бессмыслицу и начинаю говорить о деле. Благодарю тебя за одобрение моего мечтательного, гигантического - для сил моих - предприятия; благодарю еще более за помощь, поданную моему неведению: не лучше ли невежеству? Предоставляю твоему милостивому произволу - или переслать мне Похвальное слово Эйлеру (с тем, что я возвращу ее как можно скорее в целости и исправности), или... боюсь вымолвить, ибо знаю, что обременю тебя великим и скучным трудом... или сообщать мне, когда соблаговолишь, хоть изредка переводы тех мест, которые именно относятся к жизни сего великого человека, выкидывая все неумеренные восклицании, похвалы и излишние обстоятельства, которые не входят в состав биографии и в предмет строгого историка. Великое само по себе прекрасно! Я уверен совершенно, что, если ты захочешь посвятить этому несколько досуга, то исполнишь в точности ожидания не меня - pauvre diable que je suis3, - но всякого знатока литературы... Довольно! пишу к тебе о Похвальном слове Эйлеру, а делаю похвальное слово П. Фуссу - такова моя головушка! впрочем, будь уверен, что во всей этой похвале нет ни лишнего, ни неумеренного. - Сердце говорило, рука писала. На первый раз ты меня обяжешь и тем. если пришлешь ко мне: когда Эйлер родился и когда умер. Le reste je laisse a ta Providence3. Свободный человек! ты ходишь всюду, куда захочешь; Ты ходишь в Академью, В трагедию, в комедью, В балет и в хоровод. А я как птичка в клетке... Неволя горче редьки; Свобода - сладкий мед! 1 Это ли слова дружбы! (лат.) 1 бедняги (франц.) ' Остальное оставляю Провидению (франц.) 84 Два портрета отгадал точно: один Мартынова,1 другой Пушкина, а стихи написаны не моею рукою!2 но простим дружбе: у ней, как и у страха, глаза велики. Третий не отгадал: et peut on deviner, се quej'on ne connaitpas?3Это портрет Вольховского, одного из лучших наших учеников, прилежного, скромного, словом великих достоинств и великой надежды: этого на портрете ты не видел, а приметил разве: большой нос и большие усы. Adieu!4 Прости великой и большой бессмыслице моего письма: пишу его резвясь, а не четыре дня. Но искренно люблю: доволен ли? Прости! Алексей Илличевский. xrv Октября I / дня, 1815 года. Вот тебе, любезный друг, письмо мое и вместе благодарность за начало жизни Эйлера. Finis coronat opus!5 Надеюсь, что это начало будет иметь конец свой и конец благословенный - ибо переводчик от детства благословен Музами: ты понимаешь, что я говорю про тебя. Прошу только тебя присылать продолжение в таком точно формате, как и начало, т. е. в малую осьмушку. Прости моему капризу, ибо он имеет добрый источник. Хочу, чтоб весь перевод твой составил маленькую тетрадку - тебе со славу, мне для приятного воспоминания. С моей стороны исполню условие, - условие к счастью весьма не тягостное; ибо нет мне большего удовольствия, как переписываться с тобою; но не всегда располагаешь временем: обстоятельства! должность! - Еще одно препятствие: как мне досадно, что почта не отходит на другой день по прибытии твоих писем! Обыкновенно, насладившись твоей мысленной беседой, я вхожу в такой жар, что рад писать к 1 Аркадий Ив. Мартынов был брат известного Ивана Ив. Мартынова (директ. де-иарт. народи, проснещения) и товарищ Илличевского. Он умер чуть ли не прежде последнего, начат -шкоч отделения. Я. Г. 2 Здесь разумеется вероятно пьеса Ирин (идиллия, подражание Клейсту) приложенная к письмам 1815г. и действительно написанная не рукою Илличевского К. Г. 3 и можно ли догадаться о том, чего не знаешь? (франц.) 4 прощай! (франц.) 5 Конец делу венец! (дат.) 85 тебе целый лист. (Суди, как твои приятны мне письма и не представляй себе, что я, как поэт, удобен входить в восхищение). Но мысль1, что почта отходит еще чрез четыре дня, потушает мой восторг, вырывает перо из рук моих - и я вхожу опять в прежнее состояние. Увы!.. Сказать ли тебе, как ты узнал, что я сочинил Оперу, которую у вас в Св. Питере играли? Не почти меня колдуном, ибо я скажу тебе всю истину, хоть удален от тебя на двадцать верст. Но начиная мою повесть или диссертацию, ставлю Эпиграф: Что больше бродит, То больше в цену входит: Снежный шаришка будет шар, А изо лжи, товаришка товар: Ложь ходит завсегда с прибавкой в мире. Сумароков. Так! я перевел Оперу (а не сочинил): ГОрега comique par Segur, opera comique en un acte2. Переведши, старался, чтоб ее разыграли на театре, от чего надеялся получить - барыш. Прости на этот случай моему сребролюбию. Для этого просил я г. Петра Александровича Корсакова, стихотворца и чиновника, служащего при театре3. Родственник его Рязанов учится в Гимназии; ему не трудно было узнать все мое дело. От него узнали это в Гимназии; а ты узнал о том от своего брата. Не правда ли? Теперь мне остается исправить, дополнить и окончить это известие: пьесы моей не играли, да и играть не станут; причина тому та, что меня предупредили переводом и, хоть чужой перевод и хуже, но уже он испробован и роли розданы. Таково мое несчастие! Жался о моей неудаче, дивись однако же великому Гению моему, который предугадал (я наверно полагаю это) все действия молвы, и открыл причины дошедшего до тебя слуха. - Пьеса моя еще в Пе- 1 Я получаю твои письма в четверг - посылаю тебе ответ не прежде понедельника. А. И. 2 Комическая опера Сегтора, комическая опера в одном действии (франц.) 1 Впоследствии цензора и издателя журнала Маял:, брата воспитанника Лицея, 1-го курса (Ник. Алекс.). Они были братьями попечителя Петерб. учебн. округа Дондукова-Корсакова, на которого княжеский титул и дополн фамилия перешла от его тестя, умершею без мужского потомства Я. Г, 86 тербурге, но коль скоро получу оную назад, то перешлю к тебе охотно для прочтения. - Благодарю тебя за доставленный мне анекдот - жаль, что мне нечего сообщагь тебе. Прости любезный Павел Николаевич! я не Геркулес - пределы письма меня останавливают. Алексей Илличевский. XV Царское село, - вечное Царское село - 26 Октября 1815г. Любезнейший друг, Павел Николаевич! Мы бы могли еженедельно получать письма один от другого: как бы это мне было приятно- повторяю я за тобою, поверь, с не меньшею искренностью и желанием - и в то самое время, как повторяю оное в пылу восторга душевного - разрушаю это благодатное намерение; и в тот самый раз, когда ты ждешь моего ответа еще ранее обыкновенного, я посылаю его тебе -тремя днями позже. Не вини меня в этом противувольном поступке; не припиши его моему непостоянству, но выслушай меня далее - и найдешь меня невиноватым. Я получил письмо твое - приятное, как и все твои письма, в такое время, когда я не имел ни на час свободного времени, ибо оно было посвящено целому обществу - скажу яснее - в такое время, когда мы приготовлялись праздновать день открытия Лицея (правильнее бы было: день закрытия нас в Лицее), что делалось обыкновенно всякий год в первое воскресение после 19 Октября, и нынешний год так же: октября 24-го числа. Этот праздник описать тебе недолго: начали театром, мы играли Стряпчего Пателе-на и Ссору двух соседов. Обе пьесы комедии. В первой представлял я Вильгельма, купца торгующего сукнами, которого плут стряпчий подрядился во всю пьесу обманывать; во второй Вспыш-кина, записного псаря, охотника и одного из ссорящихся соседов. Не хочу хвастать перед другом, но скажу, что мною зрители остались довольны. За театром последовал маленький бал и пот-чевание гостей всякими лакомствами, что называется в свете: угощением. Довольно ли с тебя? Время прекратить, кажется, извинение, которое тянется чрез целую четвертушку. Знаешь ли, любезный Павел Николаевич! я раскаиваюсь в двух вещах, и обе эти вещи происходили от моего невежества! Откроюсь тебе в них, как другу. 87 Первое. Я никогда не полагал, что ты делал ип si grand cas' из моих писем. Радуюсь, если они тебе не противны; но можно ли их читать всякому, даже принимающему во мне участие? - Это плод или испарение восторга, как ты сам называешь их. Где же в них толк, связь? я уверен, что иногда в них и смыслу ты не находишь. Но ты мне простишь это по дружескому великодушию: ах! всякий ли то в состоянии сделать? - Второе - есть преступление, в котором тебе заблаговременно каюсь. Извини, что я, находя в тебе ежедневно новые и новые достоинства, не знал одного, конечно малейшего из оных. Дорогой математик! ты... поэт! - Твою пьесу и без твоей просьбы, я бы перевести поставил приятнейшим долгом; но теперь - еще когда ты этого желаешь, сколь велика моя обязанность! Твоя воля всегда была мне законом; но после великодушного того поступка, когда ты с такой непринужденною готовностью взялся за перевод жизни Эйлера, - она мне сделалась еще более закона. В непродолжительном времени надеюсь тебе доставить перевод стихотворения, которого хвалить сверх того, что боюсь оскорбить скромность Автора - почитаю излишним. При сем прилагаю письмо к миленькому Егорушке, которого и чрез тебя еще благодарю за нежную привязанность, которую, не знаю, чем заслужил. Но эту переписку продолжать не обещаюсь. Ах, любезный друг! сколько уж и ты один виноват в том, что я не редко для тебя отлагаю писать к родителям, но это - приятная жертва! Помни, что твоего ответа ждет Алексей Илличевский. XVI Ноября 28-го дня - 1815 года. Как, любезный друг! возможно ль, чтоб ты последнее письмо мое получил так поздно - 20 ноября! Это-то знать причина тому, что ты так долго не отвечал мне. Целый месяц томим я неизвест-ностию - наконец нынче получаю письмо твое - и утешаюсь. Поверишь ли? я подумал, что какое-нибудь нескромное выражение (а сколько их в письмах моих!), какое-нибудь недоразумение (кто не ошибается?) навлекло на меня гнев твой. - Поверишь ли? я такое событие (франц ) <К 88 уже хотел просить у тебя извинения, хотя не весьма знал в чем. - Но, еще раз повторяю, приятнейшее письмо твое, подобно лучу тихой Авроры - скажу при помощи поэзии - разогнало туманы моего сомнения. И так, теперь ясно открывается: одна Нева была тому причиною. - Я думаю, что она уже стала - не будет более препятствия - и письмо мое чрез три дня долетит в руки твои. Позволь, как другу, спросить у тебя: читаешь ли ты ныне выходящие журналы?- спросить не из пустого любопытства, но из желания знать, читаешь ли ты пьесы мои в печати - а это для того, чтобы не подчивать тебя известными тебе пьесами или, что французы называют: la soupe rechaufree1. - В Вестник Европы 1814 года и в Российский Музеум отсылал я несколько моих стихотворений, напр.: Ирина, Цефиза 2, несколько Эпиграмми пр.: и получил от их издателя Влад. Измайлова письмо, исполненное лестных одобрений. - Посылаю теперь тебе две пьесы, которые ты ожидаешь, напечатанные нынешнего года в последнем журнале, желаю, чтоб они тебе понравились - я их перевел с французского из сочинений Парни, у которого они однакож написаны в прозе, - это слабое возмездие за твои прекрасные переводы с Крылова и Капниста, в которых дух авторов удержан совершенно. Хвала и слава переводчику! - Дай Бог, чтоб русские авторы нашли взаправду себе переводчиков на языках и в народах иностранных. - Кстати скажу тебе, что некто фон Борг, студент Дерптского Университета, решил перевесть на немецкий язык лучшие сочинения русских авторов и отпечатать их в Дрезденском Журнале3 - Освобождение Москвы г. Дмитриева отпечатано пока в последнем No Музеума, и переведено - прекрасно! - Наш Лицейский воспитанник Кюхельбекер написал на немецком языке рассуждение О древней Русской поэзии, которое, как я думаю, также будет напечатано, - воскликнем же с тобой вместе: хвала Русскому языку и Русскому народу! Последняя война доставила ему много славы - и я уверен, что иностранцы, разуверившиеся, что мы варвары, разуверятся также и в том, что наш язык - варварский, - давно пора этому! 1 разогретый суп (франц.) 2 О них выше; они помешены ниже. К. Г. 3 Намерение это было выполнено: переводы Борга приобрели в свое время заслуженную известность. Я. Г. 89 Ты уже, я чай, и забыл о моей опере - которую просил сначала - а я так не забыл - и теперь же исполняю твое желание. Надо вообще признаться, что я не так счастлив в драматических своих трудах, как в других стихотворениях. - Сверх этой пьесы, о процессе которой ты уже извещен мною - скажу тебе еще нечто о другой - комедии: Григории или Герцог Бургундский, переведенной мною с французского из соч. Du Cerceau, довольно известного автора, - комедии более детской, нежели светской, более скучной, нежели сметной. Для чего-ж ты переводил ее? ты спросить меня. Для чего? чорт попутал, да и все тут - я приметил, что сделал глупость, когда уж сделал ее. Впрочем эта пьеса - пьеса в 5 действиях и в стихах - довольно переведена небрежно, - итак времени не много потеряно. Лучшие сцены доставлю я тебе, может быть - только в другое время, - а теперь остается мне лишь подписаться твоим искренним другом - Алексей Илличевский. XVII Лицей - 12 декабря 1815 года. Любезный друг! получив приятное письмо твое, не медлю отвечать тебе - знаю, сколь несносна остановка в переписке. Начинаю письмо мое - выговором - да! не дивись: выговором - и самым строгим, - видел ли ты где-нибудь, чтобы дружба одобряла лесть - а ты против этого именно и погрешаешь. - Горе тебе! Я счастлив, что друг мой будет некогда великим человеком. - Дорогой поэт! ты рожден прославить современников, блистать в потомстве. Не узнаешь ли ты эти строки? - это ли слог истинной дружбы, чувство простого сердца? - Ах! я уверен, что это излилось в минуту энтузиазма, а что говорится в жару, то никогда не бывает основательно. Всего забавнее, что ты даешь мне толь высокие прорицания за пару простых песенок1, которые едва-ли не всякий, знающий механизм стихов, сочинить в состоянии. Ты жалуешься, что я мало присылаю к тебе стихов моих, и именно исчислив все пьесы, мною тебе доставлен- 1 Вероятно, тут разумеются две "Мадагаскарские песни" ("Победитель" и "Госте-приимстио"), сохранившиеся при письмах К. Г. 90 ные, восклицаешь: аи! много. C'est la, que je vous liens'. Рад, что ты сам мне подал случай отбить все твои похвалы самым видимым образом. Неужто ты думаешь, что у меня стихов целый амбар? - Так вот же, уверяю тебя, что я их присылал к тебе по мере того, как и сочинял их - ни более, ни менее. - Правда! есть у меня еще несколько пьесок, но их столько, что, если посылать к тебе с каждым письмом, то их не станет и на шесть раз. Теперь моя череда воскликнуть: аи! много. - Впрочем думай о мне, что хочешь; но я скажу тебе откровенно (прочь всякая ложная скромность!), что вовсе не мечу в храм бессмертия -я знаком с музами только издали, боюсь великой славы, пишу для себя и дружбы - и только. Ты говоришь мне, что Французская Опера тебе не совсем понравилась, - жалею; но знатоки своего дела, советовавшие мне перевести се, не одного с тобою мнения; - прости, если я держусь их стороны. Я говорю о ней без сравнения с другими пьесами - suum cuique!2 - но сюжет этой пьесы не очень обыкновенный: оригинальность ее и отличает, особливо развязка прекрасна: где видно, чтобы старик, опекун {которых во всех комедиях обманывают обыкновенно) так хорошо провел молодых, которые сами думали восторжествовать над его особою? Согласись, что это ново, - впрочем, я переводил с неисправного подлинника - и переводил одну неделю. Это уж я говорю не в защиту пьесы, которой перевод, опять вопреки твоему мнению, довольно посредствен. Но у дружбы, как и у страха, глаза всегда велики! Другую комедию, переведенную мною, уже я рекомендовал тебе, но la recommandation etait un peu outreV. - Жаль, что не могу тебе послать ее в целом, ибо у меня самого нет ее. - Посылаю тебе сцену из оной: здесь перевод был труднее, - саг quoique cette comedie n'ait pas un grand merite, malgre tout elle est une grande comedie4 в 5 действиях в стихах. Вот тебе ее содержание. Филипп, Герцог Бургундский, находит как-то пьяного сонного мужика на улице и философ-Государь вдруг задумывает сделать над ним испытание. Он велит перенести его (пьяного Григория, 1 Волы и попался (франц.) 2 каждому свое! (лат ) } рекомендация была немного чрезмерной (франц.) 4 ибо хоть эта комедия и не имеет много достоинств, все-таки это большая комедия (франц.) 91 героя пьесы) в царские чертоги и нарядить в царскую порфиру. Мужик просыпается - вообрази его удивление! - Придворные однако же успевают уверить его, что он в самом деле герцог - и новый герцог вступает в управление. Автор умел употребить все способы представить самою тяжкою царскую должность: его попеременно мучат то в царском совете, то объявлением войны, то прошением рассудить тяжбы и т. п. - Наконец, доводят Григория до того, что он проклинает свою новую должность и жалеет о мужичьем своем состоянии. Этого только Филипп и дожидался. Напоив до пьяна, опять переносят его на улицу: он просыпается - вообрази опять его удивление. - Это главное в пьесе. - Есть эпизоды, о которых я молчу: такова, наприм. сцена, которую присылает тебе твой друг Алексей Илличевский. P. S. Со временем больше. 1816-й год XVIII Генваря 16 дня 1816г. Благодарю тебя, любезный друг! за письмо твое; я его получил уже с неделю, и еще не собрался отвечать тебе - прости мне за это с свойственным тебе великодушием, ежели я со свойственною мне искренностию объявлю тебе причину моего молчания. У нас завелись книги, которые по истечении срока должны были отправиться восвояси, - я хотел прочесть их, не хотел пропустить времени и сделать преступление против законов дружества и условий нашей переписки. - Теперь je change de style1: становлюсь на твоем месте, тебя воображаю на моем. Было ли у нас условие, спрашиваю тебя грозным голосом судьи, церемониться перед другом, утаивать то на языке, что сердце сказать хочет? -Ты понимаешь, что я говорю о второй просьбе, которую ты удовольствовался наметить точками. Нет! нет! этого я тебе никогда не прошу, а в доказательство того исполняю первую твою просьбу в точности. я переменяю положение (франц.) 92 Пушкин и Есаков1 взаимно тебе кланяются - тебе и Гофману, а к ним и я присоединяю свои комплименты. Кстати о Пушкине: он пишет теперь комедию в пяти действиях, в стихах, под названием Философ. План довольно удачен - и начало: то есть 1-е действие, до сих пор только написанное, обещает нечто хорошее, - стихи и говорить нечего, а острых слов - сколько хочешь! Дай только Бог ему терпения и постоянства, что редко бывает в молодых писателях; они то же, что мотыльки, которые не долго в одном цветке покоятся, - которые так же прекрасны и так же, к несчастию, непостоянны; дай Бог ему кончить ее - это первый большой ouvrage2, начатый им, - ouvrage, которым он хочет открыть свое поприще по выходе из Лицея. Дай Бог ему успеха - лучи славы его будут отсвечиваться в его товарищах. И так еще одно благодеяние для меня исполнено тобою, еще одно кольцо прибавлено к той цепи, которая возлагается на меня благодарностью. Я разумею жизнь Эйлера, Нет, мой друг, я не отказываюсь еще от моего намерения, и в будущности, увидим, может быть, исполнение. Но теперь недостает мне материалов, и так что было мне прошлого разу говорить тебе об этом? С Ахматовым переписка моя идет через пень-колоду. И что в самом деле может быть несноснее переписки в стихах, - какое принуждение, какая лесть; прибавь еще к тому, что я самого Ахматова (которого принужден называть первым другом, предметом чувств и мыслей, идеалом сердца и души, которому противу воли должен я петь такую же бессмыслицу о дружбе, каково Кантово определение любви) едва только помню, следственно не знаю ни свойств его, ни характера - сколько неудобств! но что делать, с волками надо по волчьи выть. Прощай, любезный мой anti-Ахматов, пиши мне, пиши, если хочешь сделать мне одолжение, требуй всего: услуживать тебе есть первое удовольствие твоего Царскосельского друга Алексея Илличевского. 1 Семен Семенович Есаков, вышедший из Лицея в гвардию, был после полковником артиллерии и погиб в царстве польском, в 1831 г. во время войны. Я. Г. * трул (франц.) 93 Из письма Илличевского Фуссу от 16 января 1816г. XIX П февраля 1816г. Любезный друг Павел Николаевич, Правда! ты виноват, что мы получаем по одному только письму в месяц (отвечаю тебе твоими же словами): 1-ое потому, что ты имеешь более меня свободного времени, 2-е потому, что за тобою остановилось дело, - вот тебе и ответ и выговор за долгое молчание. Если он тебе покажется brusque1, то ты вправе наказать меня: задуши меня своми письмами, так, чтобы я принужден был нанять извозчика, чтоб он вывозил из Лицея негодную бумагу. Вторую просьбу твою, или лучше приказание, говоря языком дружбы, - исполню. Теперь не могу, ибо пишу это письмо impromptu2, хотя впрочем поэты пишут impromptu целые ночи, но на сей раз я не поэт! Прошу покорно доставить мне Дмитрия Донского, не русского, разумеется, а немецкого. - NB. Теперь Есаков в городе, и может тебе кланяться сам за себя, сколько ему угодно. Г-ну Гофману мое почтение. Благодарю тебя за то, что ты нас поздравляешь с новым Директором, - он уже был у нас; если можно судить по наружности, то Энгсльгардт человек не худой - vous sentez la pointe3. He поленись написать мне о нем подробнее, - это для нас не будет лишним. Мы все желаем, чтобы он был человек прямой, чтоб не был к одним Engel4, а к другим hart5. Это, кажется, вздор, чтоб нас перевели в Петербург6, - хотя мы это сами слышали и от людей, достойных вероятия. Признаться, это известие не всем равно приятно, и я сам не желаю, чтоб это обратилось в событие: причин на это много, но болтать некогда. Прочти! Прости! Прости! Lizes - pardonnez - adieu6. незаслуженным (франц.) - экспромтом (франц.) ' шутка понятна (франц.) 1 ангелом (нем.) 'суровым (нем.) ' Уже тогда носились такие слухи, осуществившиеся только в 1844 г. К. Г. ' Прочтите - простите - прощайте (франц.) 95 Pardonnez за то, разумеется, что на этот раз хорошее не в великом количестве - понимаешь. Алексей Илличевский. XX 28 февраля; известен год и место. Теперь, может быть, в эту минуту мы пишем вместе, я к тебе и ты ко мне, если верить твоему обещанию. Поэтому ты видишь, что я получил последнее письмо твое, разумеется, последнее по сие время, - не дай Бог, чтоб ты лишил меня лучшего удовольствия получать твои письма, всегда исполненные остроты и нежных уверений в дружбе. Но подожди, j'aurai bien ma revanche1. Теперь, может быть, в эту минуту ты посылаешь ко мне Дмитрия Донского, а я к тебе желаемую тобою Балладу, подивись проницательству дружбы - вопреки тебе самому я узнал, чего ты хочешь; это не Козак2, а Поляк?, баллада нашего барона Дельвига. Краткое известие о жизни и творениях сего писателя. Антон Антонович Барон Дельвиг родился в Москве 6-го августа 1798 года от благородной древней Лифляндской фамилии. Воспитанный в Русском законе, он окончил (или оканчивает) науки в Импер. Лицее. Познакомясь рано с Музами, музам пожертвовал он большую часть своих досугов. Быстрые способности (если не гений), советы сведущего друга - отверзли ему дорогу, которой держались в свое время Анакреоны, Горации, а в новейшие годы Шиллеры, Рамлеры, их верные подражатели и последователи; я хочу сказать, он писал в древнем тоне и древним размером - метром. Сим метром написал он К Диону, К Лилете, К больному Горчакову - и написал прекрасно. Иногда он позволял себе отступления от общего правила, т. е. писал ямбом: Поляк (балладу), Тихую жизнь (ко- 1 я еще возьму реванш (франц.) 2 У нас есть баллада и Козак, сочинение А. Пушкина. Mais, on nepeut desirerce qu' on ne connaitpas. Voltaire, Zaire. А. И. (Перев.. "Но: нельзя желать того, что не знаешь Вольтер, Заир". - прим, ред.] 3 Она приложена к письму. См. ниже. К Г торую пришлю тебе - мастерское произведение!) и писал опять прекрасно. Странно, что человек такого веселого шутливого нрава (ибо он у нас один из лучших остряков) не хочет блеснуть на поприще Эпиграмм. Поклонись от меня Г-ну Гофману и поблагодари его за книгу le Printemps d'un Proscrit1, которую он принял на себя труд прислать ко мне. Жаль, что я не могу ею воспользоваться: мне нужно было четвертое издание, а она к несчастию еще хуже моего экземпляра; мой экземпляр третьего, его же первого издания. Есаков перешлет ее к нему обратно, это его дело. Мой долг был приятнее - мне надлежало благодарить. Читая твой анекдот, я вспомнил другой анекдот, который будет ему родной братец: одна дама (видно, всем дамам пришлось грешить) сказала, говоря о своем брате: // a re^u une poule (пулю вместо balle) dans le caviar de sa jambe (в икру ноги - beau ruthenisme!2,) et on lui a passe la cavalerie (т. е. кавалерственный орден) a travers les epaules. Этот, кажется, не хуже твоего. А знаешь знаменитые изречения Генерала Уварова? Qui est ce qui a comm